Лучик

ГОЛУБОЕ НАСТРОЕНИЕ

Утончается под весенними лучами солнца слой снега и из‑под него показываются различные растения.

Вытаял лист папоротника. Удивительно зеленый!

А осенью все папоротники казались мне коричнево-желтыми, поникшими.

Еще в лесу царит зима, утопаешь по колена в снегу. Еще апрельский ручей по утрам оказывается под ледяной коркой…

А он уже появился на опушке — первый весенний чудесный цветок подснежник. Яркий и неожиданный среди темной от влаги земли, среди снегов. Раскрыл сочные лепестки. Сама нежность. Сама смелость. Ведь завтра наверняка вновь ударит заутренник…

Но улыбается солнцу и миру голубой огонек. Сколько же силы в этой голубой нежности!

Все черное воспринимается нами обычно как мрачное. Но очень радостно видеть первый раз на тающем весеннем снегу черного грача, почти такого же по цвету скворца, пробующего голос на березовой ветке.

Выросла сосулька под крышей дома. Дни стояли скучные, серые. Такой же невзрачной выглядела и она. Никто на нее внимания не обращал.

Но вот засияло солнце. Заиграла сосулька всеми цветами радуги. Заискрилась от радости. Стала неописуемой красоты. Глаз от нее не оторвать.

Чему радуется? Ведь тает. Может совсем пропасть…

Ну и что, если пропадет! Зато как красиво при солнце жила!

Бежит через снега беззаботный весенний ручей. Откуда бежит и куда? Почему так спешит?

Пошел я вдоль ручья. Ведет он меня через поле. Мимо березовой рощи и соснового бора с островками снега в тени. Петляет по низинке. Весело играет упругими струями.

Присмотрелся к ручью. Стремительно несется вода. Бурно вздымается, силясь вырваться из русла. Кружит водоворотами. Почему я решил, что играет ручей? Что он беззаботен? Наоборот, — он работает. И струи — мускулы его, напряженные до предела.

По сравнению со сверкающим под солнцем снегом неприятно смотрится обнажившаяся пахота. Угольно черная, раскисшая. Не пахота, а грязь, перемешанная с навозом…

Но какой отличный хлеб родит эта «грязь» осенью.

Привычна для весны песня жаворонка. Вроде бы нет в ней ничего необыкновенного.

Но если вы перестали ею восхищаться, то уже не удивит вас и ничто другое.

Что может быть приятного в песне глухаря? В этом примитивном не то пощелкивании, не то постукивании, поскрипывании.

Но когда эту песню слышишь впервые, и знаешь, что вряд ли удастся услышать ее еще раз, она становится очень приятной для слуха и дорогой для сердца.

Одни птицы устраивают гнезда где‑нибудь в укромном уголке. Другие — селятся колониями. Почему так?

Да, видимо, потому, что кому‑то нравятся покой и тишина, а кому‑то — веселый гам, от которого больше уверенности в своей защищенности.

Как же примитивно грачиное гнездо! Кое‑как уложенные друг на друга ветки, да хилая подстилка из кой — чего. Наверное, очень неуютно птенцам в таком гнезде. Продувает со всех сторон.

Но каким бы ни было гнездо — это дом родной. И каждую весну птицы вновь и вновь возвращаются к нему.

На льдинах, выдавленных на берег с озера ледяным полем и ветром, сидят вороны. Важно посматривают по сторонам. Раньше они сидели на ровном ледяном поле. Теперь каждая старается выбрать место повыше.

Две вороны не поладили. Более сильная прогнала соседнюю с самой высокой льдины.

Неужели и вороны не лишены тщеславия?

Прилетели утки. Разбились на пары. Куда ни пойдешь, поднимаются с шумом — тяжелый нарядный селезень и серенькая уточка. Поднимаются из ручья, канавы, болотца, просто из лужи, разлившейся по лугу. Уносятся, громко хлопая крыльями.

А этот селезень, суматошно закрякав, взлетел из‑за придорожных кустов один. Неужели не нашел себе подружку?

Пока я стоял раздумывая об этом, кто‑то за кустами шевельнулся. Выплыла на чистое место аккуратная, словно точеная уточка. Крылья разрисованы узорами. Оказывается и утки нарядны. Только это не видно издалека.

Очень приятная уточка. Смотрит на меня бусинкой глаза. Просто. Доверчиво. Посмотрела. Начала кормиться. Смелая!

Любуюсь уточкой. Жду, когда вернется селезень.

Не вернулся. Бросил с перепугу свою подружку.

Еще на березе не распустилась листва, чтобы могла она покрасоваться перед другими. Скучная стоит береза. Невзрачная. К тому же весь день ее холодным дождем поливает. Совсем березе нехорошо.

Вырвалось из‑под туч веселое солнце. Ярким светом залило, преобразило все вокруг. Похорошела и береза. Мокрый ствол заискрился бело — розовым. На ветвях за сверкали гирлянды капель.

Но в несколько минут зашло солнце. Опять все поблекло вокруг, стало серым. Вновь потускнела и береза.

Яркими золотыми шариками украсилась ива — бредина. В каждом искрятся, переливаются радостные солнечные лучи.

Обошел иву. Посмотрел на шарики с другой стороны — обыкновенные пуховики, серые и невзрачные.

Очень важно с какой стороны посмотреть.

Быстро мчатся автомашины. Стремительно проносятся мотоциклисты. Над дорогой — огромное небо, по которому возвращаются с юга птицы. Мне навстречу — приветливый ветер. Зашуршал у обочины прошлогодней травой. Покатил по асфальту выцветший березовый лист… Ползет божья коровка… Пролетела желтая бабочка…

Я иду пешком!

Качается старая одинокая сосна. Скрипит на ветру. Словно жалуется одинокий усталый человек. Над сосной стремительно мчатся облака. Пролетела утка с селезнем. Широко распластав крылья, плывут два журавля. На бьющейся на ветру ветке весело распевает зяблик…

Среди серых луговин — сочная зелень озимого поля. Подняв хохолок, побежал, словно поплыл чибис. Взлетел, затрепыхал крылышками, зазвенел серебряным колокольчиком жаворонок.

Я спугнул птиц, оторвал их от дел. А что нужно мне, идущему куда глаза глядят?… Эта земля, эта зелень, эти низины, эти встречи…

У большинства птиц весной радостные голоса. А вот тетерева ведут себя странно. Не поют, а бормочут сердито.

Сидит косач на верхушке березы и ворчит на всю округу.

Наверное, считает, что сердитый выглядит более важным.

Токующие турухтаны очень похожи на плясунов. Соберутся кучкой где‑нибудь на бугорке среди болот. Распушат свои разноцветные воротники. Выпятят грудь колесом. И… понеслись в буйном танце.

Очень азартно пляшут. Наскакивают друг на друга. Каждый стремится подпрыгнуть повыше, обойти соперников в резвости. Для кого так стараются?

Для самочек, которые с интересом наблюдают за ними, расположившись вокруг. Выбирают себе кавалера.

Неужели, чтобы понравиться, нужно вывернуться из себя?

На лугу гуляет заячья свадьба. Ее справляют зайчиха и два зайца.

Из кустов, прямо на меня, выпрыгнул еще один. Застыл в недоумении. Что делать? Не повернуть ли обратно?

Посидел, соображая… Поскакал мимо Меня к зайчихе.

Даже у зайца желание любви сильнее здравого смысла.

Голубое настроение

Голубое нежное небо. Голубое спокойное озеро за голубой белизной берез. Празднично голубая россыпь подснежников в придорожных кустах… Радостно голубое настроение в душе.

Не выдержал. Совершил подлость. Принес из леса цветок сон — травы. Он только — только поднялся из чуть отогревшейся земли. Не раскрылся еще. Но уже хорош! Мягкий. Нежный. Бархатистый.

Дома поставил зеленый росток в стакан с водой. Он выпрямился. А на следующий день зацвел.

Какая сила жизни! Ведь оторван от родных корней. Обречен на гибель. И все равно цветет.

Слышно как в тишине падают с тополя на землю створки почек: «Шпок… Шпок…».

И волнующе сладко пахнет распускающейся листвой.

Замечательно пахнет цветущая черемуха. Едешь на велосипеде, и запахи, по мере того как проезжаешь мимо одного дерева, другого, накатываются на тебя волнами. Приятный запах — та же красота.

Очень разные сегодня облака. Те, что расположены выше, — кучевые, эффектно пышные, ослепительно белые. Те, которые ниже — продолговатые, рваные, темные. Верхние плывут спокойно, величаво. Нижние бегут быстро, торопливо.

Буйно пошло в рост все пригретое солнцем. Луг из серого превратился в дымчато — зеленый. Дымчато — салатными, расплывчатыми стали кусты и деревья, особенно дальние. Дымка из свежей зелени окутывает растущие на краю леса одинокие темные сосны и почти черные ели…

Идет дымчато — зеленое пробуждение природы.

Удивительна в своей откровенности молодая зелень. Каждый листик просвечивается солнцем насквозь. Каждый светится изнутри, обнажая свои тончайшие прожилочки.

Куда деваются эти свежесть и откровенность потом, когда листья повзрослеют?

Солнце ушло за стволы берез. По земле разлилась густая тень.

Среди этой черноты, перед тем как погрузиться в нее, радостно светятся в последнем луче колокольчики ландыша.

Так азартно поет соловей! Подошел к нему почти на расстояние вытянутой руки. Он косит на меня испуганным глазом, но песню прервать не может.

Наконец, пришел в себя. Слетел под куст. Забегал с жалобным попискиванием по земле, обиженный, что ему помешали.

Действительно, не следует мешать тому, кто поет хорошо.

В ольховой рощице легкий полумрак. Сквозь сетку листьев прорвались солнечные лучи и рассыпались по траве веселыми зайчиками.

Такие же веселые и желтые огоньки купальницы во множестве поднявшиеся из травы.

Радостной толпой высыпали на луг одуванчики. Сразу преобразился луг. Стал солнечно — веселым.

Очень дружны одуванчики. Дружно вместе цветут. Дружно меняют желтые плоские шляпы на прозрачные шариковые…

Удивительные цветы. Их топчут. Их косят. А они каждый год снова появляются в изобилии.

Совсем одряхлела старая береза. Даже неудобно ее деревом назвать. Сучья отмерли и отвалились. Остался от березы один ствол. Да и тот весь трухлявый, изъеденный червяками да жуками. Вся береза в дуплах, трутовиках. Кора на стволе местами почернела, местами отпала. Вот — вот рухнет береза.

Но что‑то крепкое в стволе березы еще осталось. На единственном сохранившемся суку поднялись два высоких вертикальных побега. Словно выросли две молодые березки. Светлокожие. Нежнолистые. Тянутся к солнцу. Весело шумят листвой.

Держит их береза бережно, как на ладони. Отдает им последние силы. Чтобы радовались солнцу и ветру, жизни. Может и сама береза держится из последних сил только благодаря тому, что боится малышей уронить.

РАЗНОТРАВЬЕ

Какие поднялись сочные травы! Луг — как сказочный ковер! Чистоты и свежести необыкновенной! На эту девственность страшно ступить. Иду осторожно по краю.

Куда ни глянешь, всюду сочная зелень. Зеленым пламенем полыхает озимое поле. С ним соперничает просторный луг. Сочно зеленой стеной самых разных тонов и оттенков поднимается лес. Даже тихая речка, изгибающаяся вдоль него, кажется зеленой.

Кто придумал несуразное выражение: «Тоска зеленая?» Для меня зеленый цвет — это цвет радости, цвет жизни, цвет моей родины.

Какие великолепные облака! При ослепительной общей белизне они имеют множество полутонов и оттенков. Одни

— огромные. Другие — малюсенькие. Перемешались в небе в причудливой неимоверности. На первый взгляд — это хаос. Но лишь на первый. На самом деле все в небе гармонично. Ничто взгляду не мешает. Все только восхищает. И малое, и большое. Все будит воображение. Вот проплывает гордый лебедь. А это — танцующая дева. А это — голова седого старца. А это — доброе чудище.

Все в небе радостное, доброе… Этот хаос — ликующий.

Первые весенние цветы были в основном синие. Затем все вокруг заполонили желтые. Теперь куда ни глянешь — белое цветение.

Лишь в середине лета наступает разнотравье, когда перемешаны на лугах самые разные цвета.

Все цветущее земля старается возвысить над собою. И каждый луговой цветок стремится показать себя с лучшей стороны.

На эту красоту хорошо посмотреть не свысока, с высоты человеческого роста, а значительно ниже. Как только ляжешь в траву и станешь с цветущими травами вровень, увидишь то, чего до сих пор не замечал. Каждая травинка, листик, цветок откроются тебе по — новому.

Прилетел мохнатый шмель. Уселся передо мной на лист. Задними лапками почистил брюшко сверху. Затем — снизу. Таким же образом старательно обработал туловище. Привел в порядок голову. Пожужжал. И улетел.

Весна была обычной. Лето тоже ничем не выделяется, ни жарой, ни дождями. А луг родил огромное количество ромашек. Все бело кругом. Бело под ногами. Бело в низине. Бело на взгорке. Кажется, белое с луга поднялось в небо и плывет по нему сахарными облаками.

Никогда при моей жизни луг не был таким ромашковым. Видно, пришел его звездный час.

Словно синее озеро разлилось по поляне. Это поднялись в изобилии из густой травы высокие крупные колокольчики. Большие нежные лепестки цветов, опущенные вниз, словно ресницы, полуприкрывшие голубые глаза.

Вслед за огненно — бронзовым стволом запрокинешь голову к вершине высоченной сосны, и, словно на сказочном корабле, плывешь в небесной синеве вместе с белоснежными парусами — облаками…

Долго пробирался по лесным дебрям. Вышел к озерку.

В несколько ярусов от воды поднимается лес. Возле берега редкий тростник. Под водой чистый — чистый песок. Да и сама вода прозрачности необыкновенной.

Такой же чистый впадает в озеро ручей. Тоненький. Извилистый. И радостный.

Почему кажется радостным? То ли от солнца, уж очень солнечным выдался день? То ли от того, что бежится ему легко по чистому песку? А может доволен лесной ручей, что он такой маленький, питает такое большое озеро?

Неважное у меня было настроение, когда подошел к ручью. Устал. Заели комары. Но при взгляде на лесного малыша и я повеселел. Озеру несет ручей чистую родниковую воду. А со мной поделился своей радостью.

Сильный ветер быстро гонит облака. Они то открывают, то закрывают солнце. Освещенность местности от этого постоянно меняется.

На это лучше всего смотреть с высокого холма. Вот только что были темными ближние кусты и дальний лес. На их фоне эффектно смотрелся расположенный между ними освещенный солнцем луг. Теперь наоборот — луг потемнел, а высветился лес…

Когда облака небольшие, пейзаж особенно причудлив и многослоен.

Красива такая переменчивость.

Над протекающим через луг ручьем резвятся синие стрекозы. Трепеща крылышками, гоняются друг за другом.

Устали. Расселись по круглым головкам желтых кувшинок. Каждой стрекозе — по кругляку. Кому кувшинок не хватило, вцепились в травинки, листики.

Посидели. Отдохнули. Вновь продолжили над поверхностью быстро бегущей воды веселый синий хоровод.

На опушке леса остались от спиленных елей несколько больших пней. Эти пни чем‑то приглянулись стрекозам. На каждом сидит по несколько стрекоз.

Я подошел — стрекозы взмыли в воздух. Отошел — снова приземлились на пни. Удобны пни для взлета и посадки. Они для стрекоз как маленькие аэродромы. А сами стрекозы на них как вертолетики.

Черные грозовые тучи заволокли все небо и словно застыли в ожидании, когда рванет гром. А в одном месте из разрыва туч вырвался огненный солнечный столб и упал на землю. Радостно засветились поле, луг, кусты, кромка ближнего леса…

Волнующе хороша эта тревожная радость в наплывающей на тебя огромной жуткой черноте.

Кажется, мир потерял равновесие. Все вокруг завертелось в стремительном вихре бури. Ходуном ходят травы. Деревья выгибаются так, что вот — вот переломятся пополам…

Однако упали лишь две старые березы, да молодая осина, оказавшаяся слишком тонкой.

Хлещет дождь землю. Хлещет резко и сильно, словно в наказание.

А земля, похоже, этому рада. Размякла она, раздобрела. Теплый пар поднимается над землей…

После дождя все вокруг высветлилось, посвежело. Зажглась яркая радуга — волшебный мост сказочной красоты.

Невозможно подняться по этому мосту на ликующе праздничную высоту…

Зато, испытывая в сердце радость, можно вдоволь налюбоваться разноцветно прозрачной чистотой.

Славно пахнет свежее сено. Отдыхаю, откинувшись спиной на одну из копешек, собранных на скошенном лугу. Очень жарко. Ни ветерка. Полуденное солнце раскаленным шаром висит над головой. От прямых его лучей залезла в ольховые кусты пасущаяся невдалеке лошадь. Угомонились комары, тоже попрятались в тень. Даже слепни гудят возле меня нехотя, сонно.

Чувство беспокойства родилось вдруг во мне. Как будто что‑то произошло рядом. Я поднялся, чтобы осмотреться. В первое мгновение поразила необычная тишина. Потом что‑то зашуршало за моей спиной. Мягко толкнуло меня. Зашевелились на голове волосы. Я невольно присел.

В следующий миг все вокруг пришло в движение. Поднялись копны. Помчались по кругу. Всюду замелькало сено. На том месте, где я стоял, образовался смерч. Сместился в сторону, втягивая сено в воздушную трубу. На моих глазах одна из копен начала набирать высоту. Она уже в нескольких десятках метров над моей головой. Замерла на месте. Поплыла в сторону…

Ветер стих так же внезапно, как и возник. Вроде его и не было. Лишь копешка плавно плыла по небу, подтверждая реальность происходящего. Но вскоре и она упала на землю.

Так же светило солнце. Так же гудели слепни…

Как близки порой тишина и неожиданность.

На лесной поляне стоят два стога сена. Один свежий — светло — зеленый, стройный, красивый. Другой старый — сгорбившийся, посеревший.

Обидно старому, что про него забыли. Никто вовремя за ним не приехал. Не увез. Долго его трепали ветра, морозили морозы, хлестали дожди. Все терпел.

А теперь обмяк. Никаких надежд не осталось. Кому он нужен, если рядом появился молодой.

Бывает летом задуют холодные ветры. Заладит изо дня в день дождь. Посмотришь в небо — никакого просвета. Нет радости и в душе.

Тяжко шагать по дорожной хляби в такую погоду. Прошел вроде бы и немного, а во всем теле усталость. Прилечь бы на зеленый лужок, отдохнуть. Да все вымокло кругом. По обе стороны дороги — валуны, безразличные ко всему. Присел на один. Он жесткий, холодный. Долго не усидишь. Холод проберет до костей.

Неожиданно ветер разогнал тучи. Выглянуло в просвет солнце. И сразу ожило, преобразилось все вокруг: и лес, и луг, и поле. Заискрились на ветвях кустов и траве дождевые капли. Заиграли в лужах солнечные блики. Расцвела в небе радуга. Стало тепло…

Выползли на серую, из’еденную веками поверхность камня две ящерки. Одна побольше, другая поменьше. Узорчатые. Красивые. Расположились поудобнее и замерли, подставив солнцу коричневые спины и бока.

Всем хочется тепла, особенно в ненастные дни.

Чем может быть интересен старый пень?

Очень многим. Если к нему внимательно присмотреться. Каждый старый пень — это целый мир. В каждом, под ним, или на нем всегда кто‑нибудь живет. Или, как в сказке говорится, мышка — норушка, или иная какая зверушка.

Вот пень — муравейник. Это своего рода лесной город. Интересно за муравьями наблюдать. Кто куда бежит? Кто что и откуда тащит?

Всегда, на любом пне, увидишь всяких букашек — тарака- шек.

Гусеница мохнатая — премохнатая через пень ползет. Быстро — быстро семенит лапками. Спешит уползти пока ее никто не заметил. Зачем на пень забралась, непонятно.

Ящерка на пень вскарабкалась, чтобы к солнышку быть поближе.

Лягушонок на кругляк пня уселся. Посматривает важно по сторонам. Видно, пень для него вы — со — та! А может, с пня удобнее комаров ловить?

Любят прогуляться по пням всякие мелкие птахи, к примеру, трясогузки. Всегда здесь есть чем поживиться. Садятся на пни и крупные птицы. Отдохнуть.

Видел я на пне свернувшуюся кольцом змею. Видел белку, занятую утренним туалетом — чистила шубку.

Очень красивы совсем старые пни, накрытые, как скатертью, изумрудным мхом. Чего только не увидишь на этой скатерти. Солнечную ягоду землянику, обрамленную резными листьями. Кусты черничника и брусничника. Нашел я однажды на пне растущий здесь ярко — желтый гриб моховик…

Но такого натюрморта, какой увидел сегодня, пни мне еще не дарили. Поднялся на пне букет папоротника. Легкого. Воздушного. Праздничного.

Для кого приготовила матушка — природа такую красоту?

Для каждого. У кого открыта для нее душа.

Так зовут люди протоку из одного лесного озера в другое. Что нашли темного в протоке? Вода в ней хрустально прозрачная. Дно выстлано чистейшим песком. И по нему скользят солнечные зайчики.

Солнечные лучи прорываются через ольховые кроны. Ольха густо растет по обеим берегам протоки. Даже когда солнце стоит над головой, под кронами царит легкий полумрак.

Вот почему дано протоке такое имя.

В зарослях тростника волны намыли маленький золотой пляж.

Прилетели сюда молодые чайки. Отдохнули и улетели.

Приплыла утка с утятами. Походили по мягкому песку. Почистились. Уплыли.

Пробрались сквозь тростник юноша с девушкой. Расшалились. Искупались. Улеглись рядышком на золотую чистоту.

С раннего утра до позднего вечера носятся над моим домом с радостными криками ласточки. Неужели у них нет, других дел?

Сделали они свои главные дела. Вылепили из грязи под крышей дома аккуратные гнезда. Вывели и выкормили птенцов. Научили их летать. А теперь… Все вместе мчатся в поднебесье, словно играют в догонялки. Тренируют для длинного осеннего перелета крылья.

Прилетели на лужок два скворца. Один сразу побежал по траве что‑то склевывая на ходу. Другой открыл рот и начал кричать, требовательно и громко. Что за горлопан?

Первый скворец подскочл к нему и что‑то сунул в широко раскрытый клюв. Едва успев это что‑то проглотить, тот заорал опять, и бросился вдогонку за кормильцем.

Все мне стало понятно. Это уже почти взрослый птенец. Летать научился, а вот пишу себе сам добывать ленится. Привык, что его обильно кормят родители.

Налетает порывистый ветер. Поднимает на озере крутую волну. По темному, почти черному плесу бегут сердитые белые буруны, словно в атаку на кого‑то. Их очень много. Все озеро кипит от негодования.

Но вышло из‑за мрачной тучи ослепительное солнце и неузнаваемо преобразился плес. Стал ликующе веселым, смеющимся.

Передо мной, как в сказке, три дороги. По какой пойти?

Очень красива левая, которая идет через ржаное поле. Рожь высокая. Поле просторное. Оно волнуется, как живое. Радостно смотреть. Кое — где из ржи, как синие звездочки, выглядывают васильки.

Дорога взбирается на песчаный косогор с взбегающими по нему низкими крепкими сосенками, и пропадает из глаз. Там, за откосом, я знаю, деревня. Туда я не пойду.

Центральная дорога, как в сказочный шатер, входит в сосновый бор. В бору зеленый мох и тишина, зеркальные озера, отражающие облака…

Но и там я был. Сворачиваю вправо, к неизведанному. Всегда интереснее та дорога, по которой еще не ходил.

Дорога — чудо! Песчаная. Чистая. Упруго изгибается вдоль бора… Вдоль луга… Вдоль березового лесочка… Выходит на поля… И… упирается в огромную, раздрыганную машинами да тракторами лужу, образовавшуюся в низине, по которой протекает ручей.

Вот незадача! Такую лужу мне в коротких резиновых сапогах не перейти. Может где устроен переход?

Вот он, в кустах. Аккуратный мосток. Дощечка уложена к дощечке. Для рук приделана над мостком горизонтальная жердочка, перешел по мосточку ручей, словно с хорошим человеком поговорил. Который мосточек сделал.

На взгорке, у дороги, небольшой рощицей растут зеленоствольные осины. Перед ними стоит молодая белокожая береза. Словно гордая красавица отделилась от группы сверстниц, вышла вперед — любуйтесь, я не такая!

Всегда при дороге растут подорожники. То грязью их из- под колес машин поливает, то знойной пылью обдает. Для других такая жизнь была бы каторгой. А подорожникам хоть бы что. Они еще людям от недугов помогают.

Находился по лесу. Устал. Прилег отдохнуть на большой плоский валун, лежащий у опушки на взгорке. Он оказался приятно теплым.

Целый день солнце грело холодный камень, отдавало ему свое тепло. А теперь этот щедрый солнечный дар валун отдает мне.

Опустив к воде усталые ноги, сижу на краю бревенчатого мостика. Вкушаю одиночество и тишину. Передо мной широкая пойма реки, заросшая темно- зеленым хвощом. За мной елово — березовый лес, освещенный последними лучами солнца.

Из хвощевых зарослей река прибегает ко мне. Качая желтые кубышки, и отражая синих стрекоз, играющих над водой, скользит под мосток. Сделав плавный поворот, уходит в лес.

Река бежит, а время, кажется, остановилось. Вместе с зависшим над лесом солнцем. С отдыхающей пыльной дорогой, по которой никто не идет и не едет. Чувство испытываешь такое, словно находишься в невесомости. Вроде ты присутствуешь в том, что тебя окружает. А вроде тебя здесь и нет, потому что в душе необыкновенно нематериально легко. И от остановившейся дороги. И от бесшумно бегущей реки.

Для того и пришел я в этот уголок, чтобы насладиться этим чувством.

Это озеро называют Черным. Мрачным оно кажется из- за того, что лежит в глубкой впадине и со всех сторон окружено высокими темными елями.

Соседнее, Белое озеро — полная противоположность первому. Оно всегда радостно светлое, потому что расположено на открытом месте, отражает небо и плывущие по нему облака.

Третье озеро — весело — зеленое. В него опрокинулся лиственный лес.

Наряд определяет красоту озера.

Над дорогой, проходящей через сосновый бор, порхают бабочки — капустницы. Садятся на головки придорожных цветов. Взлетают вновь, продолжают полет.

Странно летит бабочка — капустница. Большие крылья мотают ее из стороны в сторону. Подбрасывают вверх. Роняют вниз. Складываясь, лепестки крыльев то и дело пропадают для взгляда. Тут же снова распахиваются во всю ширь. Все время видишь взблестки ярко белых и желтых лепестков.

Бабочек так много, что это мигание рождает особое праздничное настроение. Словно бабочки устроили светлые проводы уходящему лету.

В ЗЕЛЕНОМ ДОМЕ

Роскошным букетом распустилась в тихой заводи лесного ручья калужница. К чему лесу такая красота? Если ее никто не видит. Если никто ею не любуется.

Сижу на берегу. Любуюсь цветущей калужницей. Вижу, бобр по ручью плывет. Подплыл к калужнице и начал ее жевать. Сначала сжевал зеленые листья. Потом — желтые цветы. Весь букет исчез в чреве бобра.

Среди спокойного ровного гула леса слышны какие‑то тревожные голоса. Думал, звериные или птичьи. Оказалось, что это стонут под напором ветра больные деревья. Каждое дерево — на свой лад.

Сплошь и рядом видишь в лесу, как одни деревья угнетают другие. Не допускают их к свету, чтобы повыше подняться самим.

Обидно за молодых елочек, которых обошли свои же сестренки. Поднялись быстрее. Густой зеленой шапкой перекрыли солнечные лучи. Не пропускают свет к тем, кто отстал. Душат их, не дают им дышать. Совсем зачахли отставшие. Еще год — два, и превратятся в сухие палочки.

Может, и закономерно это в природе. Но жестоко.

А кое‑кто ухитряется выживать в самых, казалось бы, невыносимых условиях. Даже процветает под пологом мрачного елового леса. Придает ему особую красоту.

Необыкновенно красив, например, старый еловый лес, заросший зеленым мхом.

Бывает под елями царство нежной до прозрачности кислицы. Удивительно приспособилось растение к постоянной полутьме. На тонюсеньком стебельке — три развернутых листика, которые ухитряются уловить самые малые крохи света. Необыкновенно приятна эта нежность весной, когда цветет. Стоит редкому солнечному лучу на минуту прорваться к земле, как навстречу ему раскрывается великое множество белоснежных цветов.

Ползет плавун. Стелется по самой земле. Вцепился в мох, не желает от него отрываться. Все соседние травы стремятся ввысь. А плавун пробирается между ними, разрастается вширь. Ему и на земле хорошо, уютно. Каждая веточка у него здоровая, густо зеленая.

Две ветки дуба вступили между собой в борьбу за право стать стволом.

Быстро пошла в рост одна. Не отстает от нее и другая. Но первой повезло. Она растет более прямо. Вторая же чуть отходит в сторону.

Это и сыграло решающую роль. Отклонившаяся ветка не выдержала ускоренного роста, согнулась дугой. Теперь этой ветке вверх уже не подняться. Ее место на дереве определено.

Не выдержав зимой обильного снегопада, дугой перегнулась через лесной ручей молодая береза. Да так и застыла, не в силах выпрямиться. Пропало дерево…

Нет, не пропало. Продолжает служить лесу. Перебежала по березе на другой берег ручья шустрая белка. Прилетел и уселся на березовый мосток кулик — черныш. Расхаживает по стволу взад — вперед. Сигналит своим птенцам, затаившимся в траве: «Не вылезайте! Здесь человек!».

А кому еще какую службу сослужит согнувшаяся береза мне неведомо.

Все деревья в лесу жмутся друг к другу. И каждое влияет на соседей. Если это соседство слишком тесное, то деревья вырастают чахлыми, недоразвитыми.

А вот те, что росли в одиночестве, независимо от других, где‑нибудь на опушке леса или посреди луга, поля, — поражают силой, здоровьем, широкой раскидистой кроной.

На опушке леса недалеко друг от друга стоят старая ель и молодая береза.

Ель, несмотря на преклонный возраст, выглядит отлично. Крепкая. Стройная. Сочно — зеленая. Сверху до низу растопырилась лапами. Большое пространство взяла вокруг себя в плотный шатер. Словно заявляет: «Это мое! Не подпущу!» И действительно никого в свой шатер не пускает. Внутри шатра ни кустика, ни травинки, Лишь голая земля, устланная опавшими коричневыми иголками.

А вокруг березы зеленый лужок. На этом лужке растут небольшой кустистый дубок, тонкий рябиновый прутик да аккуратная сосенка. Весело смотреть на это юное содружество. Всем хватит под березой места. Никто никому не мешает.

Может береза по молодости не понимает, что когда сосна вырастет, то закроет ее от солнечных лучей?

Вряд ли. Ведь пока сосна растет, береза уже отживет свой век. И рябина успеет много раз отцвести и принести плоды. Да и дубу сосна не станет помехой, он растет чуть в стороне.

Из раздвоенного основания старой березы восторженно высунулся солнечноголовый одуванчик. Смотрите, какой я ловкий! Как удобно устроился! На какой высоте! Мои собратья внизу на земле совсем зеленые, а я уже цвету!

Действительно повезло одуванчику. Вырос на солнечной стороне березы. Чего ему не цвести. И отцветет хорошо. И семена свои с высоты удачно пустит по ветру.

Но зачем своим положением хвалиться? Не всем же в жизни так везет.

У всех дети, как дети. А у осины вся молодая поросль — с коричневыми листьями. Сама по себе каждая осинка — тонкий прутик, можно бы ее необычайный цвет и во внимание не принимать. Но все вместе эти прутики уже маленькая рощица. Вызывающе задиристая. Словно осинки ультиматум окружающим пред’являют: «Не желаем быть как вы зелеными! Хотим иметь свой цвет!»

Соседние взрослые деревья возмущаются поведением молодых. Сердито шумят листвой. Что‑то выговаривают осине.

Помалкивает мудрая осина. Пусть дети до времени тешатся. Подрастут, станут такими же, как все, — зелеными. Ну может, кто будет чуть светлее, а кто — немного потемнее.

Посредине поля стоит старая раскидистая сосна. Очень неудобно об’езжать ее трактористам. Почему они ее в молодости не срубили?

Видимо, хороша была собой. Не поднялась у механизатора рука на красоту. А потом сосенка выросла, тем более никто не захотел рубить ее под корень.

Сколько лет сосне? Трудно сказать. Но похоже, что очень много. Мощные ее ветви все изогнуты, изломаны временем и ветрами. Огромным шатром повисли они над полем. А под этим защитным пологом — молодая поросль. Удивительно, но не сосновая. Березовая. С чего бы это? Однако, как ни странно, нет под сосной ее собственных детей. Видимо, поэтому она и приютила под своей кроной чужих.

Но этим чужим здесь хорошо. Они словно под защитой родной матери. Весело играют на ветерке листьями. Пускают солнечные зайчики.

Не напрасно жила сосна. Упадет дряхлой, поднимутся ей на смену молодые березы. Отлично будет смотреться среди поля белоствольная рощица. Скажут люди: «Добрый человек посадил!»

А порой, оказывается, не надо и сажать. Надо просто не срубить или не раздавить трактором.

Выросла ива на берегу озера. У самой воды. А озеро большое, беспокойное. Разгуляются при сильном ветре волны. Далеко накатываются на берег. Подмывают корни ивы.

Пока ива была молода, она еще как‑то держалась. Повзрослела, потяжелела, стала клониться к воде. Уже многие ветки уронила в воду. Вот — вот и сама упадет.

Кланяется ива низко озеру, слезно просит его: «Пожалей ты меня, не губи!» Но озеро равнодушно к просьбам ивы. Бьет и бьет волнами в берег под корни. Нет, не спастись бедной иве от волн.

Зря просит ива сожаления у озера. Лучше бы сама заранее позаботилась о себе. Подруга ее, например, попавшая в такую же ситуацию, выпустила в свое время из начавшего клониться ствола дополнительные корешки. Постепенно превратились они в мощные корни. Крепко держат наклонившуюся иву. Не позволяют ей упасть. Дадут дожить до глубокой старости. До конца отведенного иве века.

По листьям старого тополя молотит дождь. Наблюдаю, как один из листьев, дрожа от сильных ударов, разбивает дождевые капли. Превращает их в мелкие брызги, разлетающиеся по сторонам.

Кого лист бережет? Да своих же собратьев, которые находятся ниже. А все вместе листья берегут корни дерева, чтобы их не подмыло дождевым потоком.

Совсем недавно здесь был чистый намывной песок. Теперь по всей площадке поднялись молодые веселые сосенки. Сосновый бор перешагнул канаву и, пользуясь тем, что ему никто не мешает, занял новый плацдарм.

Хорошее, радостное наступление. Растут сосны. Под ними появляется зеленый мох. На мхе закрепляются травы. Уже зацвели и первые цветы — тоненькие бледные колокольчики, маленькие огненные гвоздички.

Множество маленьких лягушат вылезло на большую дорогу. Сколько их? Не сосчитать. Тысячи. Сидят на теплом асфальте. Блаженствуют, выпучив глаза в сторону солнца. Машина на них наезжает, — они не сдвинутся с места.

Бессмысленное, страшное единодушие.

Быстро темнеет в лесу. На лугах еще яркое солнце. А здесь, в чаще, среди щетинистых елей уже полумрак. В этой темноте кричит надрывается какая‑то птаха. Чего всполошилась?

Понятно чего. Из еловых веток на голый сук выпрыгнул ястреб — тетеревятник. Сильный. Поджарый. И страшный, как всякий ночной разбойник.

Но птаха вроде бы не боится его. Может просто от отчаяния, от боязни, что хищник нападет на ее птенцов? Носится она вокруг ястреба. Трещит на весь лес, предупреждая пернатых собратьев: «Берегитесь! Вот он тут, наш враг!»

Смешно смотреть на борьбу пигмея с великаном. Но не по себе тетеревятнику. Уже похоже не он нападает, а атакуют его. И хищник не знает куда спрятаться. То в густые ветки забьется, то снова выпрыгнет на чистину, чтобы противника напугать. В конце — концов улетел.

Хороший помощник храбрость. Особенно в борьбе с несравнимо более сильным противником.

Рассердилась за что‑то ворона на сороку. Решила ее наказать. Только сорока оказалась хитрее. Ринулась от погони в густой ивовый куст. Ловко скачет с ветки на ветку. Ее узкое длинное тело как — будто специально для этого и приспособлено.

А толстой вороне в куст не пробраться. Попробовала было. Пару раз взмахнула крыльями. Но тут же, ударившись о ветки, ни с чем вернулась назад.

Сильнее ворона сороки. Говорят, что и умнее. Да у длиннохвостой свое преимущество — ловкость.

В русле быстро бегущей речки видны листья желтых кувшинок. Их треплет потоком воды. Как оказались листья под водой?

Видимо, они выросли тогда, когда речка обмельчала.

А потом пошли дожди и река вновь набухла.

А вот цветы кувшинок не устраивает судьба листьев. Вытянувшись на длинных стеблях они поднялись над водой. Качает вода гибкие стебли. Водит их из стороны в сторону. Только мелкие волны кругами расходятся по сторонам. Но даже если и окунется какой цветок в воду, то тут же снова поднимется над водой.

Встретился муравейник. Самый что ни на есть обыкновенный. Но вокруг него, по краям холмика из иголок, ярко- красные мухоморы растут. Один, два, три… пять,… десять. Ого!

С какой стати выросли мухоморы вокруг муравейника? Что надо ядовитым грибам от муравьев? Может они, как паразиты, сосут что‑то из муравейника?

Разве разберешься порой без специальных знаний что к чему в природе. Может, вредные мухоморы, а может наоборот — защищают муравейник. Вон ближайший муравьиный дом кем‑то разрушен наполовину. А этот цел. Не потому ли, что грибы, как красные светофоры, подают кому- то сигнал — «Не подходи!».

Муравейник словно кипит. Его округлая верхушка шевелится от обилия муравьев. Все они куда‑то бегут. Куда? Зачем?

Снизу на верх своего дома муравьи всякие тяжести тащат. У кого ноша полегче, вроде сосновой иголки, тот несет ее вертикально и быстро, почти без задержки. Бросает свой груз на вершине, и тут же без оглядки спешит вниз.

Один небольшой муравьишка выбрал ношу трудную — сдвоенную иголку. Опыта и силенок, чтобы управиться с нею, ему явно не хватает. Взялся за острие одной иголки — вторая за все задевает, не дает муравью его груз тащить. Понял муравей свою оплошность. Ухватился за основание иголок. Сразу дело пошло на лад.

Большой сильный муравей тащит кусочек ветки. Для не го это настоящее бревно. Но он с ним управляется лихо. Идет задом наперед, ловко преодолевая все неровности. В сложных ситуациях встает во весь рост. Приподнимает конец своего «бревна» и быстро преодолевает преграду.

Многие муравьи, на взгляд, метусятся без дела. То к одному трудяге подскочат помочь, то к другому. Но вскоре отбегают.

Иные не прочь покататься за чужой счет. Сядут на чужую ношу и едут на ней, пока надоест. Да еще в это время прихорашиваются.

Неужели и среди муравьев есть тунеядцы?

В зарослях молодых в рост человека симпатичных сосенок обнаружил вытоптанную песчаную площадку. Всю в следах, словно здесь кто‑то танцевал. Кто?

Кабаны на площадке топтались. Молодые и старые. У молодых следы словно пятачки. У старых — с ладонь.

Очень большой след оставил лось. Шел по кругу, откусывал свежие побеги. Наверное стар, ветки потверже уже не в силах жевать. А может ему нужны дополнительные витамины?

Заяц по площадке прыгал. Потом на золотистом песке лежал, принимал солнечные ванны.

Осталась на площадке вмятина с тарелку величиной от какой‑то птицы. Птица в песке купалась.

Всем хорошо на песчаной площадке. И я здесь отдохнул с удовольствием.

Никогда не отстанут кабанята от кабанихи. Неразлучны и летом, и зимой лосиха с лосенком, оленуха с олененком. Почему у зверей такие послушные дети?

Да потому, что для лесных малышей любой неверный шаг может стать последним.

Ошибся молодой бобр. Прорыл в песчаном откосе нору так высоко, что вылез наружу. Что делать? Как ошибку исправить? Ведь вход в бобриный дом должен быть только один — под водой, чтобы никакой хищник в него не мог проникнуть. А сверху — каждый может неожиданно нагрянуть.

Недолго бобр горевал. Натаскал наверх веток. Заложил ими наружный вход. Уложил ветки и с наклоном — веером и горизонтально. Все это сооружение илом залепил. Хоть получился у бобра дом с заплаткой, но зато надежный.

Опыт приходит в работе.

Идет дождь. Устав от него, отдыхаю, прислонившись к сосне, опустив ниже на лоб капюшон плаща.

Не сразу и заметил, как из‑за ельника вышел в ольховые заросли лось. Увидел сохатого лишь тогда, когда треснул под его ногой сучок.

Какой же лесной великан мокрющий! Струйки воды бегут по боку. Стекают по ногам. Капает даже с лосиного горбатого носа… Да, несладкая у лосей в осеннюю непогоду жизнь. ……

А может, лосю это нипочем? Он спокойно начал кормиться, стал жевать ольховые ветки.

Какое бы ни было в лесу безветрие, всегда волнуются осины.

Спокойны строгие ели. Спокойны высоченные корабельные сосны. Спокоен задумчивый старый дуб. Не колыхнется ни один листик даже на тонких березах… А осины шумят.

Подошел я к одной, молоденькой. Ну что ты трепещешь листвою? От радости, что молода, хороша собой, или от страха?

Скорее от страха. Уж слишком поспешно крутятся листья, слишком тревожно шуршат. Наверно, боится молодая осина, что кто‑то придет в лес с топором и срубит ее под корень.

Но почему волнуется старая? Уж она‑то пожила в свое удовольствие. Долгим был ее век, о чем говорит морщинистый ствол, покрытый седым мхом. Да и поднялась осина выше всех окружающих ее деревьев.

Видимо, переживает престарелая, как бы успеть сбросить все листья, вовремя подготовиться к зиме.

Разве можно так жить, постоянно трясясь и переживая?

Под молодыми густыми елями совсем черной кажется земля. Ничего на ней не растет. Потому что солнечным лучам никак сюда через переплетения веток не пробраться.

Плохо земле, которая не родит. Выглядит она удручающе. Но бывает и здесь раз в году праздник. Осенью. Когда осыпаются деревья.

Весело пестрит в глазах от опавших, разноцветных листьев: желтых, бронзовых, красных, бордовых — самых разных цветов и оттенков.

А этот, оранжевый, почему повис в воздухе?

Оказывается, это не лист, а шляпка молодого гриба подосиновика…

Верхушки выросших на берегу высоких трав, засохшие листья — все уродливо загнулись в одну сторону. Почему только в одну?

Да потому, что почти постоянно здесь дул с плеса сильный ветер и заставил всех согнуться туда, куда ему было угодно.

Стоячие осины не тронуты лосем, а две упавшие обгрызены до блеска. Помогал лосю и заяц, о чем можно судить по следам на снегу. Всем легче грызть поверженных.

Шел по заячьему следу. След оборвался у толстого пня. Здесь разыгралась трагедия, о чем свидетельствуют разбросанные по снегу куски шерсти, остаток заячьей лапы. Попал заяц в зубы лисе. Не заметил, как она, пробравшись за кустами, вышла ему наперерез и спряталась за пнем.

Говорят, что хищник выбирает жертву из наиболее слабых, больных животных, вершит, так сказать, правый суд — жить должен тот, кто сильнее.

Но разве заяц был слабым? Если бы он заблаговременно увидел лису, если бы рыжая не пошла на хитрость, наверняка, лопоухий смог бы от нее убежать.

Не чаще ли зайцев губит не слабость, а благодушие?

Трудно приходится в морозную зиму кабанам. Одни для лежки роют снег до теплой земли. Другие натаскают в укромное место еловых лап и ложатся на них.

А этот приспособился спать на муравейниках. Разроет муравьиный дом до половины и ложится на него. Роскошная получается постель.

Дорогая это роскошь. За счет других. Ведь потом такие муравейники промерзают насквозь.

После зимы очень много в лесу упавших деревьев.

Переломились пополам стоящие в густоте собратьев некоторые молодые сосны. Мощная старая ель рухнула, оставив высоченный пень, зияющий, как раной, расщепленной верхушкой. Еще одна вырвана с корнем. Во весь рост хлобыстнулась толстая осина… Отчего падали деревья? От избытка снега или сильного ветра?

Ни тем, ни другим нынешняя зима не выделялась. Великовозрастные деревья скорее всего упали от старости. Устали ждать. Не стало сил держать груз ветвей.

А молодые?

Ослабели. Не выдержали борьбы за место под солнцем.

Отломил с упавшей ели ветку с шишками. Слегка тряхнул ее, и посыпались на землю семена — огромное количество семян. Зачем ели их так много?

Это просто понять. Ведь чтобы несколько семечек проросло, дереву приходится уплатить лесу щедрую дань. И дятлы еловые семена клюют. И белки их едят. Мыши на земле подбирают. Да мало ли в лесу желающих подкормиться еловыми семенами.

И всем надо угодить, а то останешься без потомства.

На снегу лежит лосиный рог. Приятная находка.

Зачем лосям рога? Если для того, чтобы перед лосихами красоваться, то почему такую красоту лось носит не круглый год? Почему на зиму рога сбрасывает?

Если рога предназначены для самообороны, тогда тем более непонятно, зачем освобождаться от них на время года, когда волки, главные враги лосей, особенно злы.

Так что же, такая роскошь — прихоть природы?

А не для того ли даны лосю рога, чтобы в период гона он мог побороться с собратьями за право сильного продолжить род? Здоровье потомства важнее жизни самого лося.

ВСТРЕЧИ

Тихо было на лесной лужайке у реки. Но стоило здесь появиться мне, как сразу же раздались тревожные голоса. Затрещал дрозд. Запищали кулики. Резко закрекал в траве коростель.

Дрозд, не переставая трещать, перелетел на другое дерево. Кулики побежали по прибрежному песку то и дело останавливаясь и оглядываясь на меня. Коростель никуда не убежал, лишь забился в более густую траву.

Для всех обитателей лужайки я чужой. Все встревожились: зачем пришел? Каждый опасается за своих птенцов.

Убедились, что я не собираюсь вторгаться в их жизнь, утихомирились. Вновь воцарилась над лужком мирная тишина.

На лугу у меня из‑под ног поднялся большой болотный кулик кроншнеп. Здесь оказалось гнездо с птенцами.

Не стал я задерживаться возле гнезда. Но все равно на другой день птенцов в гнезде уже не увидел. То ли их расклевали вороны, то ли с’ела лиса, обнаружив гнездо по моим следам.

Даже незначительное вмешательство в чужую жизнь зачастую приводит к трагедии.

Шел по бору, смотрю под сосной щука валяется. Что за шутки? Откуда взяться щуке в лесу? До озера, правда, недалеко — с полкилометра. Но не рыбаки же щуку в чащу затащили?

Может хищный зверь ее на отмели поймал, да в лес приволок? А съесть не успел, я ему помешал.

Рассматриваю щуку. Большая. И свежая. Нигде ничего не отгрызено. Даже следов зубов не видно.

В вершине сосны кто‑то зашевелился. Я глянул вверх. Вижу на сосне гнездо. А в гнезде две молодые цапли сидят.

От нечего делать перья клювами чистят.

Вот кто свой обед с сосны уронил. Не ценит молодежь труд родителей. А очень нелегко взрослой цапле такую щуку поймать.

В густой кроне сосны кто‑то шевельнулся. Словно серая тень перескочила с ветки на ветку. Затаилась. Некоторое время спустя перебралась повыше. Задрав голову, я тихонько пошел вокруг сосны. Интересно, ко это прячется в ветвях?

Наконец понял, что это птица. Я иду, и птица бесшумно меняет место так, что никак мне ее не рассмотреть. То вижу кончик клюва, то хвоста.

Бросился я в сторону птицы сосновой шишкой. Резко сорвалась она с ветки, перелетела на соседнюю сосну и заорала на меня грубо, по — кошачьи. Хоть уши затыкай.

Вот тебе и тихая! Сойка это.

Блаженствую возле реки на траве. Встал. Окунулся в воду. И снова лежу. Посматриваю по сторонам.

Трясогузка прошлась по берегу, то и дело что‑то склевывая с песка. Проплыл над рекой вдоль опушки леса ястреб, высматривая добычу. Кулик- перевозчик сидит без дела на склонившейся над водой высохшей ольхе.

Что‑то долго он сидит на одном месте, посматривая на меня. Чем я его заинтересовал? Даже ястреба он не испугался, не улетел, лишь прокричал что‑то коротко на своем птичьем языке.

Направляюсь к кулику. Что он будет делать?

Тревожно закричав, кулик перелетел на другой берег, уселся на согнувшуюся в три погибели черемуху. Нервно расхаживает по ней.

Догадался я в чем тут дело. Никакой кулик не бездельник. В дозоре он. Птенцы у него кормятся в прибрежных кустах и траве. А кулик наблюдает, чтобы к ним кто‑нибудь опасный не подобрался.

Ответственная работа. А я так нехорошо подумал о кулике. Нельзя судить о чужой работе, если не имеешь о ней представления.

Перья взъерошены. Крылья растопырены. Клюв широко раскрыт… Не галка, а не пойми что. Издавая устрашающие звуки, идет прямо на меня… Вокруг еще несколько галок. Все они сердитые. Вдруг с громкими криками взмыли в воздух и начали пикировать на меня…

И только тогда, когда одна чуть не долбанула по голове, я понял, что они защищают выпавшего из гнезда птенца. Дружно. Отчаянно. Всей стаей.

Меня очень больно укусила пчела. За что?! Ведь я ее не обижал. Руками, когда она подлетела ко мне, на нее не махал. Цветы, шагая по тропинке через луг, не мял. А она так всадила в меня свое жало, что оставила его в моей щеке. Теперь бедняга погибнет. Ради чего?

Думаю, что ради защиты рода своего. Чтобы я знал авансом, что с пчелами лучше не связываться.

В густой луговой траве сидели тетерева. Я проходил мимо. Они взлетели и, громко хлопая крыльями, унеслись к кустам.

А один остался. Лишь сильнее прижался к земле, чтобы я его не заметил.

Стою. Разглядываю его. Совсем еще молодой. Этого года. Неужели думает дурашка, что я его не вижу? Почему не улетел с другими?

Что в природе надежнее для самосохранения — смелость или трусость? Как лучше для молодого тетерева — затаиться или улететь? А если бы возле тетерева оказался человек с ружьем?

Тогда молодого могла бы спасти только человечность.

Протока сильно обмелела. Тонкий слой воды чуть прикрывает песок. В небольшом углублении что‑то шевельнулось. Здесь я увидел молодого окуня, пытающегося пройти из лесного озерка в большое озеро.

Трудная это задача. Порой путешественник оказывается на боку. Беспомощно дергает хвостом, плавниками. Видно, что рыба вконец измучилась.

Надо окуню помочь. Поднял я его и перенес туда, где начинается глубина. Весело зашевелил красноперый хвостом. Отплыл в тень берега и замер, отдыхая.

Опасно отправляться в путешествие не имея опыта и не зная маршрута.

Сосновый бор пронизан солнечными лучами. Тихо, спокойно, празднично в бору. Прислонившись к золотисто-бронзовому стволу, любуюсь бором. Наслаждаюсь лесным уютом и тишиной.

Какой‑то кругляш плавно скатился от ствола сосны по солнечному лучу, как по канатной дороге. И повис в воздухе перед самым моим носом. Паук! Ого, какой огромный! Почти с трехкопеечную монету! Весь серебристо — серый. С мохнатыми рычагами — лапами. Страшный. Паутины, на которой он держится, не видно. И кажется, что паук уцепился за солнечный луч.

Вот тебе и тишина, и благодать. Ведь кровожадный хищник кого‑то караулит. И каждую минуту в бору может разыграться трагедия.

Низкое солнце пронизывает последними лучами сосновый бор. А по краю бора, где растут ели, уже сумрачно. Поднял ногу, чтобы сделать очередной шаг, и тут же отдернул — змея лежит под ногой.

Наклонился с опаской, чтобы лучше змею рассмотреть. А это оказался кусок свернувшейся еловой коры с серыми треугольными пятнами.

На лугу пасется заяц. Интересно наблюдать, чем и как он питается.

По одной травинке не ест. Берет в рот одновременно две- три. И не поперек, что, казалось бы, удобнее. А вдоль. Будто по конвейеру уходят травки в заячье нутро.

Разборчив заяц. Не желает есть одно и тоже. Все время разнообразит меню. Поел травинок, принялся за листики. Схрупал какие‑то продольные, переключился на круглые. Закусил длинным стеблем одуванчика, аккуратно срезав его у самого основания.

Теперь прилег отдохнуть. И глаза прикрыл. Дремлет. Подремал, снова поднялся на лапы. Зевнул, смешно потянув книзу маленькую челюсть. Вытянул, разминая, задние ноги. Вновь принялся за еду.

Поел. Начал лапы зубами чистить. Почистил передние, подтянул к мордочке заднюю. Вот это рычаг!

Опять улегся на отдых. В этот раз для разнообразия на боку. Полежав, вытянул передние лапы и положил на них голову, как собака.

Прилег и я на зеленый ковер в десятке шагов от зайца. Отдыхаем вместе.

Чтобы лучше чуять, лиса держит нос по ветру.

А если ветер боковой?

Лежу на краю поля, отдыхаю. Вижу от леса в мою сторону лиса идет. Обнюхивает каждую рытвинку, ложбинку. Кого‑то выискивает в густой траве.

Все ближе и ближе рыжая. И все меня не замечает. Подошла метров на двадцать. И, видимо, наконец учуяла. Подняла нос по ветру. Поэтому смотрит в сторону от меня.

Привстал я, чтобы лучше лису рассмотреть. Зашуршал одеждой. И этим выдал себя. Глянула на меня лиса и обомлела от такой близости. Уселась в растерянности на хвост. И лишь, когда я шевельнулся еще раз, меняя положение, помчалась по полю обратно в лес.

Не всегда надежна привычка держать нос по ветру. Порой неплохо и своевременно оглядеться по сторонам.

Давно не встречл на речке Сороге бобров. То ли их кто переловил. То ли они сами куда‑то уплыли.

Сижу на крутом берегу. Вспоминаю былые времена, когда каждый вечер, а порой даже днем можно было видеть этих приятных зверьков. Плавно скользит подо мною вода. Чуть морщинит на повороте. К этим морщинкам прибавилась еще одна. В центре ее темный предмет. Что это плывет по реке?

Это голова бобра. Я даже привстал от неожиданности — живы мои приятели!

Бобр не мог не заметить меня. Но смельчак плывет не сворачивая. Вместе с рекой делает плавный поворот, и проходит в нескольких метрах от меня. На фоне песчаного дна хорошо вижу темное тело с большим плоским хвостом.

Зверек исчезает за следующим поворотом. Остаются радость встречи с ним и чувство беспокойства за бобра. Плохо может кончиться для него такая смелость.

Хмурится небо. Хмурится лес. В еловой чаще полутемно, как будто не середина дня, а поздние сумерки. Иду заросшим лесным проселком, где давно не ступала нога человека. Изредка попадаются старые лосиные следы.

А вот кабаньи! Совсем свежие! Здесь кабан перепахал обочину. Здесь блаженствовал, развалясь в грязи. А здесь очищал грязь о шершавую кору старой ели. На всякий случай внимательно посматриваю по сторонам, не напало бы лесное страшилище на меня из еловых зарослей.

Вышел на вырубку, густо заросшую кустами. В кустах что‑то зашуршало. Мне показалось, что из зарослей поднимается медведь. Но я тут же понял, что это кабан.

Крупный черный секач — одиночка грозно уставился на меня. Я замер, присмотрев поблизости суковатую ель, на которую при необходимости можно быстро забраться.

Кабан не предпринимал никаких действий. Только сердито сопел. Я сделал к нему шаг, чтобы получше его рассмотреть. Вепрь рыкнул. Подпрыгнул. И, отбежав метров на двадцать, снова повернулся ко мне.

Не стал я испытывать терпение кабана, слишком опасно. Повернулся, и пошел своей дорогой. Но любопытно, — при такой колоссальной силе, кабан дрогнул и отступил от безоружного.

Из кустов на луг выбежал крупный сильный лось. Остановился, повернув голову назад.

А сзади, в кустах, стоит лосиха, его подружка.

Лось пробежал еще, предлагая ей последовать за собою в лес, расположенный по другую сторону луга.

Но лосиха не сдвинулась с места.

Еще одна пробежка. И тот же результат.

Постоял лось в раздумье. И вернулся к лосихе. Сила подчинилась упрямству.

Из кустов, не заметив меня, вылез барсук и потрусил по тропинке по каким‑то своим делам. Я решил поспешить за барсуком. Куда он направится? Что будет делать дальше?

Пробежав по тропинке, полосатый свернул на поляну. Пересек ее. Обследовал ближайшие к поляне кусты. Взбежал на пригорок, поросший соснами.

То и дело барсук останавливается. Опустив нос к книзу, кого‑то вынюхивает. В такие моменты замираю, чтобы зверька не вспугнуть.

К сожалению, мое путешествие за барсуком длилось недолго. Пока он, скрытый от моих глаз, обследовал низинку, я решил подбежать к нему ближе. Это меня и подвело. Заслышав шорох, барсук высунулся из низинки. Увидев человека, на несколько секунд застыл от неожиданности. Затем резво бросился в ближайшие густые кусты.

Жаль, что мы так быстро расстались.

Шел по тропинке. Вспугнул белку. Она метнулась на ближайшую березу и уселась там почти на самой вершине, испуганно глядя на меня.

Я решил подождать пока белка придет в себя и спустится ко мне поближе. А может прыгнет на соседнюю елку. Интересно посмотреть на рыжую в полете.

Не спускается белка. И на другое дерево не собирается прыгать. Ну что ж, подождем. Перекусим. Отдохнем. Нам спешить некуда. А ты, белка, непоседа. Долго так не просидишь.

Ложусь на зеленую травку. Принимаюсь за обед. Все сжевал, а белка никаких действий не предпринимает. Ни на какие мои заигрывания в виде цоканья языком и ласковых слов не реагирует. Только перебралась на сук потолще. Легла на него животом, и опустила по обе стороны лапки. Словно демонстрирует: «Что ж мол, я тоже пережду. Мне тоже некуда спешить».

Долго я ждал белку. Но не дождался. У нее, непоседы, терпения оказалось больше.

Возвращался ранним утром из леса, вспугнул выводок рябчиков. Молодые птицы взлетели из высокой густой травы, в которой я ни за что бы их не разглядел, и расселись над моей головой на ольховые кусты.

Сидят, не улетают. Я с любопытством рассматриваю их. Они — меня. Первый раз, видно, встретились с человеком. Совсем не боятся.

Несмышленыши

Шел мимо дальнего поля. Увидел в траве два рыжих комочка. Это, свернувшись, как котята, спали лисята. Я остановился, любуясь безмятежным сном. Налюбовавшись, зашуршал травой.

Лисята стремительно вскочили и бросились в кусты. Но через некоторое время из зеленых зарослей показалась лисья мордочка. Один из лисят захотел посмотреть, кто его напугал. Любопытный.

Второй лисенок не показался. Трус.

А может предусмотрительно осторожный? Как прожить без этого качества?

Лось вырос передо мной как из‑под земли. Оказывается он отдыхал в высокой болотной траве, а при моем приближении встал.

Отбежав на некоторое расстояние, зверь остановился. Спрятал голову за куст, а туловище осталось на виду.

Я попытался подойти к лосю ближе. Он снова отбежал и встал таким же манером за следующий куст.

Так повторилось несколько раз. Это было похоже на детскую игру, когда малыш, спрятав голову под стол, кричит маме: «Тю — тю! Где я?»

А может, лось и был взрослеющим лесным ребенком?

На крепкой еловой ветке сидит большой нахохлившийся филин. Зло смотрит на меня желтыми глазищами. Почему злится? Потому что я его потревожил?

Но зачем было самому садиться на видное место.

Потянулся, чтобы оборвать яркую сочную бруснику, выросшую на моховой кочке, и тут же быстро отдернул руку. Зашевелилась под кочкой густая трава. Разматывая кольца, поползла к ближайшему кусту большая черная гадюка.

Многим людям страшна змея. Они спешат уйти от места неожиданной неприятной встречи. А гадюка пугается сама. И тоже лихорадочно устремляется к ближайшему укрытию. Кто же кому страшнее?

По — моему, страшна только неожиданность. Укус исподтишка.

Собирал грибы. В нескольких метрах от меня из‑под упавшей от времени сосны шумно поднялся глухарь. Удивительно, что такая осторожная таежная птица подпустила к себе так близко.

А чему, собственно, удивляться. Никому не хочется уступать незваным гостям свою территорию.

Зашуршал кто‑то под густыми ветками ели, склонившимися к самой земле. Я думал, что это белка. Оказалось — молодой рябчик.

Смотрит на меня птица настороженно, но не улетает. Сделал я к ней шаг, рябчик перелетел под соседнюю елку. Я прогнал его оттуда. Он вернулся в свое первоначальное убежище. Ради любопытства я повторил все еще раз. И снова птица вместо того, чтобы улететь, предпочла избранную ель.

У каждого свои привязанности.

Белоснежная ласка выскочила из‑под кучи темного хвороста, к которой я подошел с намерением отдохнуть. Замерла, настороженно глядя на меня, словно спрашивая: ты друг или враг?

— Друг! Друг! — поспешил я заверить возможно более мягким голосом. — Не убегай. Дай тобой полюбоваться. Очень уж ты хороша на фоне пока еще не прикрытой снегом земли.

Не поверила мне ласка. Метнулась в сторону, играя гибким телом. Но не убежала, уселась на ствол упавшей березы — белая ласка, белые лохмотья коры. Вновь спряталась в хворосте. Через несколько секунд высунулась, уставив на меня любопытные бусинки глаз. И все же запрыгала через бурые стебли трав к лесу.

Проезжал на велосипеде по глухой лесной дороге, вспугнул медведицу, которая паслась у обочины с медвежонком. Забыв об инстинкте материнства, она, разбрызгивая болотную грязь, умчалась в чащу.

А медвежонок остался, продолжая с интересом разглядывать меня. И лишь когда я резко остановился вблизи от него, он последовал примеру матери.

Любопытство оказалось сильнее страха.

Не раз встречался с медведями в светлое время дня, и всегда они спешили от меня убежать.

Сегодня встретился с косолапым в глубокие сумерки. Он переходил проселок. Заметив меня, не только не убежал, но даже не прибавил шагу. Или в этот раз мне попался храбрый медведь, или смелым его сделала темнота.

Из ольховых кустов на некошеный луг с высокой поседевшей травой вышел олень с огромными ветвистыми рогами. А за ним — аккуратная самочка и маленький олененок.

Как в замедленном сказочном фильме лесная семья проплыла по луговому ковру и вновь исчезла среди зеленых зарослей…

Долго смотрел я в ту сторону не в силах прийти в себя от восхищения.

МУДРАЯ СИСТЕМА

Каждый раз, отправляясь в лес, мечтаю чему‑нибудь удивиться. И не было случая, чтобы не удивился. Даже если прихожу в давно знакомые места.

Природа не терпит прямолинейности. Куда ни глянешь, во всем гармония. Озеро — круглое. Излучины реки — овальные. Холмы — покатые. Соответствуют ландшафту деревья и кустарники.

— А стволы корабельных сосен?! — возразит кто‑нибудь.

Стволы действительно прямые. Но зато вершины кудрявые.

— А ивовая лоза? Она прямая и длинная. Нет на ней ни одного отросточка.

Тоже верно. Только троньте один из этих прямых прутиков рукой. Он такой податливый, гни в любую сторону. Получается, что эта прямолинейность гибкая.

Удивительной конструкции эта трава. Стебель тонкий- претонкий. У основания — чуть более двух миллиметров в диаметре. А высота травины больше метра. На самом верху ее еще и кисточка приделана. Вероятно для того, чтобы ветер траву сильнее раскачивал и дальше раскидывал семена.

За счет чего держится травина? Почему не переломится?

Значит, есть в ней внутренние силы, которые не дают стеблю упасть пока не рассеяны семена.

Любой гриб, едва поднявшись из земли, уже готов к непогоде — накрылся шляпкой — зонтом.

Такую бы предусмотрительность с детства нам людям.

Из зарослей сорняков выкарабкался по дереву молодой плющ. Симпатичный. Нежно — зеленый. С аккуратными резными листиками.

Интересно пронаблюдать, как обстоятельно он это делал.

Тонким усиком, вытянутым вверх, нащупывает выступ и прочно закрепляется за него. Два других — протягивает по сторонам, чтобы дать дополнительную поддержку стеблю. И так осваивает этаж за этажом. Пока не закрепится основательно на одном, выше не поднимается.

Надежный метод удержать себя на высоте.

Много озер в нашем крае. И все, даже самые дальние, лесные, соединены между собою протоками. Все питают или ближайшую речку, или большое озеро, которое в свою очередь отдает воду большой реке. Удивительно целостная, мудрая система.

Два соседних тихих озера заросли и превратились в болота. А соединяющий их ручей продолжает жить.

Долгожителем ручей стал потому, что никогда не останавливался, ни на минуту.

Сильно виляет река Сорога. Так сильно, что отойдя от ее русла на десяток шагов, снова натыкаешься на него.

Зачем реке так вилять? Текла бы себе прямо.

Но есть у этой кривизны свой смысл, своя красота. Если в один берег сильно бьет вода, вертит круговоротами, то у другого — она спокойна. Здесь и кувшинки цветут. И утиные выводки кормятся. Рыба отстаивается, отдыхая. А подмытый высокий берег оказался удобным для бобров. В нем они устроили свое жилье.

В кривизне особая прелесть лесной реки.

Посреди лесной реки лежит камень валун. Очень большой и важный. Вот, мол, я какой — перегородил реку и никак она не может со мной сладить.

Действительно, не справиться реке с валуном. Ударяются ее воды о камень. Бурлят, шумят. А упрямый валун даже не дрогнет.

Но какой смысл в этой борьбе? Чем гордится валун? Тем, что он мешает реке? Все равно река обходит его по сторонам и продолжает свой путь.

Уходят в туманную дымку ближние деревья и стога. Едва виден дальний лес. Неясность манит. Хочется ко всему подойти поближе, чтобы рассмотреть получше.

А вот когда все ясно с первого взгляда, такого сильного желания приблизиться не возникает.

Сижу на берегу лесного озерка. Редкостная тишина обволакивает все вокруг. Умиротворяющая благодать и покой входят в душу.

Шурша крыльями, пролетела стрекоза. Периодически с легким перезвоном вскипает неподалеку вода, когда стайка мелкой рыбешки одновременно выпрыгивает в воздух. Все эти легкие звуки не нарушают тишины. Тишина — это гармония звуков и души.

Приятно смотреть на спокойную, ровную, без единой морщинки гладь воды. На смешанный лес противоположного берега, еловый, ольховый, березовый. На его отражение в воде. Отражение почти такое же как и сам оригинал. Даже приятнее — мягче, спокойнее, живописнее.

Присмотрелся. Задумался… А может это и лучше, когда отраженный образ прекраснее?

Чем лучше условия жизни, тем богаче, разнообразнее растительность. Однако обнаруживаешь растения и там, где, казалось бы, жить совершенно невозможно. Так, на холодном боку лежащего на вершине бугра валуна, обдуваемого со всех сторон ветрами, увидел тонкую прослойку лишайников.

Но ведь это всего лишь простейшие. Примитивные условия рождают и примитивных обитателей.

Над рекой на песчаном обрыве стоит вековая сосна. Обрыв наступает. Под стволом сосны уже давно пустота. А она все не падает. В одну сторону корни горизонтально протянула, в другую — вертикально вниз, и уперлась ими в берег.

Хочешь в трудной ситуации уцелеть, держись как можешь.

На старой полуразвалившейся монастырской стене выросла высокая береза. Просто удивительно какая она большая и красивая. Чем такая красота питается?

Стал я стену рассматривать. Вижу, — толстый корень березы идет в толщу кирпичей. Раздвинул их, и дотянулся до земли…

Никак нельзя вырасти высоко без матери — родной земли.

Там, где упали старые ели. Сгнили. Поросли свежим мхом. Поднялись на всю длину павших ровные ряды молодых елочек.

Для чего плачет янтарной смолой ель?

Для того, чтобы лучше зажили раны.

Каждый большой зверь может обидеть в лесу крохотных муравьев. Мало того, что все их топчут. Кабан зимой в большой мороз лезет на муравейник греться, разворотит до половины и ложится, как на перину. По весне голодный медведь не прочь полакомиться содержимым муравейника.

Особенно плохо приходится тем муравьям, у которых дом на видном месте, да еще в виде высокой конусообразной пирамиды. Им чаще других не везет.

А вот эти муравьи оказались умными. Муравейник у них почти весь под землей, чуть выступает из песчаного бруствера. На такой кабан не полезет. Да и для медведя он снегом прикрыт до первых проталин, когда уже и так с’естное отыскать можно. Хорошо устроились муравьи.

Посреди поля лежит большой валун. Рядом с ним поднялась высокая раскидистая ива. Вроде бы очень неудобное выбрала для себя ива место. И весной, и осенью гудят на поле трактора, машины, комбайны…

Но никто иву не задевает. Потому что никому не хочется иметь дело с валуном.

На лугу пасется молодая оленуха. Рядом, подняв голову с роскошными рогами, стоит олень. Внимательно смотрит по сторонам. Заметив меня, бросился бежать, увлекая за собой подругу. Но бежит не быстро, чтобы она не отстала.

Силен олень и может за оленуху постоять. Но знает, что разумнее — опасность избежать.

Упавшая ель, ровная, длинная, красивая. А корни, которые выкормили ее, перекрученные, корявые, грязные…

Много надо черновой работы, чтобы вырастить красоту.

Сказочно красивы в природе дикие лебеди. Мне посчастливилось видеть лебединую пару на лесном озерке — две белоснежные грации на зеркальной воде, отражающей лебедей, облака, лес.

Вряд ли когда еще так повезет. Но что‑то лебединое вижу я в белых кувшинках, кое — где еще сохранившихся в нашем крае. Лебединая стать в молодых березках, поднявшихся на опушке леса.

Лебедей и березы объединяет еще одно — дети лебедей вначале серые, темнокожи и березки — подростки. Чтобы достичь вершины гармонии, грации и красоты, необходимо до этого дорасти.

У молодых сосен ствол румяно — коричневый, гладкий. У старых — темный, изрезанный глубокими морщинами.

Но такие морщины не уродуют дерево, а придают ему особую красоту.

В боровом подросте то и дело попадаются сосенки со сломанными верхушками. Это кормились лоси. Столько леса перепортили…

А может наоборот — природа таким образом помогает себе? Лоси разрежают лес. Прерывая рост одних деревьев, они дают возможность беспрепятственно подниматься другим.

Бьется дятел головой об дерево. Как только не вытряхнет себе мозги.

Спасает дятла острый и крепкий клюв. Только щепки разлетаются от него в разные стороны. Так можно толстое дерево насквозь продолбить.

Есть чему поучиться у дятла. Чтобы добиться даже на первый взгляд немыслимой цели, надо уметь сконцентрировать в одной точке все свои силы.

Сначала ветер выдул на озере маленькую волну. Затем повыше… Еще выше…

Даже очень сильному ветру сразу трудно родить большую волну.

Сбросив листву, все деревья словно потощали. Совсем тощим стал и лес, просвечивает насквозь.

Может, тощему легче пережить суровое время?

В бесснежном лесу ярко выделяются припорошенные белой крупой погибшие деревья. На здоровых — белизны нет.

Холод приходит прежде всего к тем, в ком уже нет своего внутреннего тепла.

Сковал мороз речки, озера. Лишь на середине большого озерного плеса все еще вздымаются сердитые волны.

И маленький ручеек не замерз! Бежит себе весело по извилистому руслу. Странно. Неужели у малыша больше сил, чем у рек и озер?

Наверное, ему помогают оптимизм и трудолюбие.

Словно пушечные выстрелы раздаются над заледенелым плесом. Вот грохнул еще один. У меня под ногами образовалась трещина и пошла гудеть от берега до берега. Лишь ударишь лыжными палками в лед посильнее — повторяется то же самое. Что за силы ломают лед?

Силы внутреннего напряжения. Но как ни сильны эти силы, монолит льда остается монолитом. Ломать его совершенно бессмысленно, края трещин тут же смыкаются.

Ледяной панцирь растопит только весна, теплом.

Вхожу в лес. Путь мне преградила сухая ветка. Я толкнул ее. А она, спружинив, пребольно хлестнула меня по лицу.

Даже высохшая ветка требует к себе вежливого отношения.

ВИДИМОСТЬ И РЕАЛЬНОСТЬ

Пока писал, ко мне в окно через форточку залетел червончик.

Бьется бедолага о стекло, машет лихорадочно крыльями, а преодолеть невидимую преграду не может.

Не так ли и мы порой не можем обрести желанную свободу, хотя кажется, что ничего этому не мешает.

Стоял под сосной. Вдруг что‑то сильно стукнуло меня по голове. Оказалось — высохшая сосновая шишка.

Никогда бы не подумал, что такая маленькая может сделать так больно.

Очень устрашающие крики несутся со стороны озера: «У — ух! У — ух!». Можно подумать, что это кричит большой рассерженный зверь.

На самом деле это ухает выпь. Самая маленькая из семейства цапель.

Звенит лес яростным комариным звоном. Кроме этого звона ничего не слышно в лесу. Может лес опустел? Может не осталось в нем ни одного стоящего певца?

Ничего подобного. Просто наступил комариный час. Этой мелкоты повылазило так много, и она так густо облепила меня со всех сторон, что своим злым гудением заглушила все иные голоса.

Из‑за бугра мне навстречу вышла косуля. И тут же исчезла, рванувшись назад. Взгляд успел зафиксировать стройное тело, настороженные уши, испуганные глаза.

Казалось, что до косули шагов двадцать. Но когда я пришел в себя и измерил расстояние, то получилось около ста.

Как далека порой истина от того, что нам кажется.

Стремительно мчатся в прозрачной чистоте неба легкокрылые ласточки. Сколько простора! Свободы! Не каждому столько дано.

Но каждый имеет свое. Рыба — свободу плавать. Змея — куда захочет ползти. Река — течь, правда только в пределах русла. Даже дереву, вынужденному весь свой век стоять на одном месте, предоставлена свобода с каждым годом тянуться все выше к солнцу.

Внутри придорожной еловой посадки — сплошные высохшие ветки. Наружная же сторона деревьев буйно зеленая.

Выходит, что можно жить и наполовину.

Выше человеческого роста поднялся под густой кроной ольхи репейник. Но он исключительно тощий. Ствол его уродливо тонкий. На всю высоту — всего несколько листьев.

Невозможно вырасти нормальным в чужой тени.

Корявые недоразвитые сосны окружили меня со всех сторон. Поднялись в свое время на определенную им болотом высоту, и застыли, не в силах перешагнуть установленный барьер. Чуть зеленеют их хилые кроны. Безжизненно серыми кажутся стволы.

Однако внизу, под соснами, всюду из мха пробиваются свежие ростки. На смену полузасохшим деревьям поднимаются молодые. Не знают, что их рост уже заранее определен. Что и им вскоре предстоит зачахнуть.

В чем же смысл молодого торжества?

Видимо, молодые уверены, что поднимутся выше предыдущего поколения.

Одним родник лишь утоляет жажду. Другим дает и силу для души.

Пряди водорослей угодливо изгибаются в речке согласно прихоти водных струй.

Зато, несмотря на большую длину, не рвутся.

Она всегда сочно радостная. Даже в пасмурный день.

Видимо, ликует, что умеет спрятать за собой болотную грязь.

Любая, даже очень маленькая и грязная лужа отражает чистое небо и солнце.

Волк не может жить не по — волчьи.

Если змея шипит, значит не намерена кусать исподтишка.

Даже злая крапива не укусит, если касаться ее очень осторожно.

Не потому еж колючий, что собирается на кого‑нибудь нападать. А от того, что нет у него иной возможности защититься самому.

Лиса запутывает следы, когда что‑нибудь натворила. Заяц вынужден это делать даже тогда, когда он ни в чем не виноват.

Сильно виляет по лесу проселок. Решил я Сэкономить силы — пойти прямиком. Лес негустой, заблудиться негде.

Срезал один поворот — уперся в болото. Миновал другой — пришлось лезть на высокий бугор…

Понял, — легче идти тем путем, который еще до тебя проложили люди.

Много раз летом ходил по этой тропинке. Всегда она была приятно мягкая, упругая.

Сейчас, поздней осенью, та же самая тропа твердая и скользкая. Несколько раз чуть не упал.

Значит, пока тропинке было хорошо самой, тем же платила и она. Стало ей от непогоды плохо — изменилась в ту же сторону.

Странно чувствуешь себя в этом бору. Сосны здесь растут не вразнобой, а выстроились ровными шеренгами, как солдаты на параде. Есть в бору и грибы, и ягоды. Приятно пахнет здесь мхом и хвоей…

Но не отделаться никак от чувства, что эти длинные ряды выращены искусственно, по инструкции.

Свободно, красиво текла вдоль опушки леса игривая речка. Кому‑то показалось, что она недостаточно глубока. Прошелся по ней ковшом экскаватора.

Стала речка глубокой прямолинейной канавой.

Лесная поляна родила красивые травы. Из трав родился красавец — стог.

Сено съели коровы. Люди выпили молоко…

Хорошо, если для того, чтобы вершить красивые дела.

ОСЕННИЙ ЗВОН

Почти все в природе красиво. На что ни глянешь — приходишь в изумление.

Но всегда с особым восторгом смотрю на просторное поле созревающей ржи. Это чудо — рукотворное.

Кто‑то сломал, почти отломил большую ветку рябины. Но на этой упавшей вершиной вниз ветке весной появились листья, а осенью — яркие, сочные гроздья плодов.

Какой же нужно обладать силой, чтобы, почти утратив связь с жизнью, взрастить такое богатство?!

Буйствует осенняя природа. Расцветилась праздничными красками.

Последний праздник, перед тем как отойти к зимнему сну, особенно яркий.

Река полыхает буйными осенними красками — желтыми, красными, бордовыми. Все это переливается в движущейся воде, и река кажется огненной.

Подошел ближе, — увидел в воде спокойную голубизну неба.

Наклонился, — вода удивительно прозрачная, видны на дне мельчайшие камешки.

Каждая трава встречает осень по — своему.

Злая осока, выросшая в грязной низине, вся почернела от негодования.

Кустистые основания вейника наоборот, словно бросая осени вызов, горят в сосновом подлеске празднично-желтым пламенем.

Высокие травы пока не согнулись. Но стали серыми, бесцветными. А малые, которые ближе всех к земле, — все такие же сочно — зеленые.

Листья на ольхе стали жесткими. При малейшем ветерке задевают друг друга и шуршат. Я сижу под ольховым кустом, отдыхаю, и мне кажется, что куст разговаривает со мной. Что хочет он мне рассказать?

Прислушиваюсь. Соображаю. Вроде сердится ольха, высказывает обиду — все деревья к осени похорошели, оделись в яркие цвета, а она какой была зеленой, такой и осталась. Вон соседняя березка сразу помолодела, как надела желтый сарафан. И рябина хороша в кремовом. А про осину и говорить нечего — вся она из себя в пурпурно — красном. К каждому кустику, к каждой травке пришла вторая молодость. Здесь же за всю жизнь никаких перемен.

Держит ольха при себе свои зеленые листья. Все на что- то надеется. Но наверное, надеяться уже ни к чему. Потихоньку и она начинает ронять свой наряд.

Все лето листья на деревьях держались прочно. Сейчас, осенью, спешат оторваться от родных ветвей и улететь. Куда?

Да куда угодно, лишь бы попутешествовать, посмотреть как в других краях живут. Подхваченные ветром порхают золотыми птицами над лугом. Подгоняемые волнами плывут нарядными корабликами по озерному плесу. Скользят по лесному ручью. Пристают к неведомым берегам.

Берега неведомые. Земля почти такая же, как и под тем деревом, где они выросли…

Но ведь в этом надо было убедиться.

Столько жемчуга под ногами! Большие тяжелые капли лежат на каждой травинке, каждом листке. Сверкающим бисером украшена круглая сеть паутины. В жемчужном наряде даже высохшие нижние ветки ивового куста.

Задел я за куст. И на меня обрушился обильный водяной поток. Я вмиг промок и мне стало холодно.

До холодной красоты лучше не дотрагиваться. Лучше любоваться ею издалека.

Каждый гриб в лесу словно выставил себя напоказ. И чем он для грибника никчемнее, тем более выпячивается.

Прямо на тропу вылез ядовитый красный мухомор. Вид у него такой, что дай ему руки — вызывающе подбоченится.

Среди пожухлой травы гордо красуются еще более вредные сатанинские грибы. Никого не боимся! Лучше с нами не связывайтесь!

Большая бледная поганка забралась в развилку ольхи, выступает с высоты, как с трибуны. Ее собрат выбрал для этого пень.

А я нагнулся и срезал у пня молодой моховичок. Скромный гриб. Но желанный для грибника.

Вырос гриб боровик среди густого марьянника в тени молодой сосны. Умело замаскировался. Стоит крепкий, статный, красивый. А никто его не замечает. Все грибники пробегают мимо.

Доволен боровик собой. Рассуждает: не сорвут меня, не бросят в кастрюлю с кипящей водой или на горячую сковородку… Спокойно продолжает расти. Никто ему не мешает.

Тихо состарился. Упал на землю. Только темное мокрое пятно от него осталось. А вскоре пропало и оно.

Некому вспомнить боровика.

Удивительная пора бабьего лета. Где ни остановишься передохнуть, везде хорошо. От окружающего тебя спокойствия. Исключительной прозрачности неба. Последнего мягкого тепла солнечных лучей…

Лежу на взгорке. Рядом проходит аккуратный проселок. Плавно изгибаясь, сбегает в низину. Поднимается на соседний серо — зеленый бугор. И уходит в лес.

Манит проселок. Хочется встать и пойти, чтобы узнать, куда он ведет.

Но продолжаю лежать. Наслаждение бабьим летом сильнее.

На лес опустилась тишина. Не шелохнутся на деревьях ни листик, ни веточка. Солнечные лучи золотят стволы высоченных сосен. Пробираются в густой ельник, высвечивая редкие травинки. Радостно засветился, выросший в густой тени, розово — прозрачный гриб…

На заливной луг пал вечерний туман. Пейзаж преобразился неузнаваемо. Мелкие детали пропали, остались на виду лишь главные — причудливые ближние кусты, стройный стог, нежно — желтые березы на взгорке, темно — зеленые вершины сосен за ними… Стало необыкновенно красиво. Хоть картину пиши.

Порой, чтобы увидеть истинную красоту, надо не замечать мелочей.

На глухом лесном болотце обнаружил странный круг. Диаметром в несколько метров. Поразительно правильной формы.

Кто ухитрился так примять мох? Может, кто‑то здесь колдовал? Или в болотце приземлялись инопланетяне?

В центре круга торчит кол. Оказалось — ольховый ствол без коры и сучьев. Он усиливает впечатление загадочности.

Осмотрел я круг повнимательнее. Затем — бывшую ольху. И понял, что «колдовали» здесь лосиха с лосенком. Грызли ствол, обходя его вокруг.

Из‑за мрачных туч, заполонивших все небо, прорвался тонкий лучик.

Упал на озеро. Оно заискрилось серебром.

Приласкал хмурый лес. Деревья вспыхнули осенним разноцветьем.

Зацепил краешком меня. Потеплело на душе… Жаль, что ненадолго.

Из‑под хмурых туч дует сердитый ветер, Полощет тростник. Гонит через озеро мелкую островерхую волну…

Зачем ветру сердиться? Из‑за чего? Что лето уходит? Но какая ему разница, когда дуть — летом, осенью или зимой. Нет, на тебе, злится. Налетает порывами. Поднял на озерке белые буруны.

Только у противоположного подтветренного берега вода более — менее спокойна. Там, возле тростника, собрались какие‑то птицы. Шевелятся, но не двигаются с места. Странно. Наверное, увидели меня и собираются взлететь.

Подхожу ближе, чтобы получше птиц рассмотреть. Вот так штука! Оказывается, это вовсе не птицы, а загнутые ветром края листьев лилий.

Шутник ветер. А я думал, что он сердитый.

Очень ненастным выдался день. С самого утра сыплет и сыплет мелким дождем. Кажется, что все кругом плачут. Капает с неба. Капает с деревьев. Капает с кустов. На каждой ветке, травинке, стебельке висят гирлянды прозрачных холодных слез, готовые в любую минуту сорваться вниз.

Накрывшись пленкой, сажусь на копну соломы посреди поля. Никуда не хочется идти в такую погоду. Все сырое, темно — серое вокруг. Даже земля раскисла, стала неприглядной.

Что‑то пронзительно синее попало мне на глаза. Такая неожиданность — василек! Свежий, умытый и от того еще более яркий. Не плачет, как все, а смеется, сверкая дождевыми каплями. Подумаешь, мол, поздняя осень. Подумаешь, дождь. А я цвету. А мне хорошо. Вот!

Над лесной тропой склонилась высохшая ольховая ветка. На ветке висит дождевая капля. Удивительно яркая для сумрачного дня, мрачного леса. Вся сверкающая радостной чистотой.

Откуда в капле столько красоты? Своя это красота или отраженная?

Но что отражать в ненастный осенний день? Даже небо серое — пресерое. Видимо, капля светится сама по себе, пришло ее время.

Долго любовался я каплей. А когда уходил, наклонился, чтобы ее не задеть. Вряд ли кто еще увидит сверкающую каплю, недолго удержится она на ветке, до первого ветерка. Но не гасить же преждевременно такую красоту самому.

Хотя теперь уже не погасишь. В душе осталась красота радостной капли.

Редеет лес. Березы, осины тихо роняют листья. Их с удовольствием примеряют на себя молодые строгие ели. Все они усыпаны разноцветными кругляками — желтыми, красными, коричневыми. От этого стали необыкновенно нарядными.

И строгости порой к лицу яркий наряд.

Очень хорошо видны на рябинах яркие кисти. Еще совсем недавно они прятались в листве, дозревали. А теперь — все на виду, потому что листья полностью опали. Словно предлагает всем рябина — берите мои плоды, видите, как их много, на всех хватит.

Поклевали оранжевые ягоды дрозды, улетели. Проходил мимо рябины медведь, сжевал несколько кистей с нижней ветки, опустившейся от груза плодов к земле. Больше никто рябиновым добром не прельстился. Как слезы падают с дерева ягоды. Горюет рябина — никому я не нужна.

Зря переживает. Многим понадобятся ее плоды в голодное зимнее время. И птицам, и зверю. А из тех ягод, которые упадут на землю, вырастут новые рябины. Поднимется на опушке леса рябиновая роща. То‑то будет, красиво.

Совсем почти оголился лес. Стал неприветливо темным. Золотятся лишь вершины высоких берез.

А на нижних ветвях этих берез листьев нет. Они давно попадали на землю. Почему же верхние держатся так долго? Ведь их и дождем больше секло, и ветром трепало сильнее.

Видимо, те, кому больше достается, сильнее других, закаленнее.

А может, крепче тот, кого больше ласкало солнце?

Пригнула поздняя осень все травы к земле. Перепутались они, переплелись от дождей и ветров. Посерели и побурели от холода.

А вот куст конского щавеля, хоть и вырос на высоком бугре, на самом ветру, не сдается. Стал коричневым до черноты. Но не кланяется ветрам. Лишь покачивается, когда налетает очередной холодный порыв.

Бессмысленное вроде упорство. Но гордое.

Не греет солнечный свет. Никто в него не верит. Все знают — за глубокой осенью, даже если она солнечная, наступит холодная зима.

Ласкает солнце низкими лучами без тепла сжатое поле, вымокший луг. Но никто никак не откликается на эту ласку.

На склоне дня, собравшись с силами, блеснуло солнце из‑под мрачной синей тучи на лес. Но снова безответно. Лес остался таким же неприветливо темным, каким и был.

Нет, не совсем. Засветились на фоне леса белыми стволами молоденькие березки. Словно выступили вперед. Посмотрите на нас, какие мы красивые…

Действительно хороши! Осенний свет подчеркивает красоту молодости.

Сильно похолодало. Притих лес. Лишь где‑то неподалеку от меня однотонно стучит дятел. Если бы не он, могло показаться, что ни одной живой души уже нет в лесу.

Лучи низкого осеннего солнца легко проходят под кроны сосен. Скользят по пучкам выцветшей травы. Высвечивают пожухлые папоротники.

Кто это метусится в солнечном луче? Присмотрелся. Вижу, что это летают мелкие мошки и комарики. Надо же, еще живы! Еще не убиты холодом.

Как‑то веселее стало от хаотичной пляски этой мелкоты.

Вокруг меня болото. Под ногами моховые податливые кочки. Ноги глубоко вязнут в перенасыщенной влагой губчатой массе. А выдираются из нее с трудом.

Позади, где только что прошел, булькает и шипит. Словно болото сердится, что не может удержать меня, что я его сильнее.

А мне помогает легкий посошок. Предупреждает об опасных местах. С ним легче вытаскивать увязнувшие ноги. Вроде и слабый помощник посошок, но надежный.

Нельзя в болоте без посошка.

Словно кто красные бусы рассыпал. Вся моховая кочка густо усыпана клюквой. Ягоды ядреные, крупные…

Это их выхолила кочка. Прижал я к ней ладонь, а она мягкая, влажная, теплая.

Если присмотреться, заметишь, что вьются по кочке причудливые стебельки с мелкими листиками. Каждая клюковка соединена с этими стебельками тоненькой ниточкой.

Надо же, такие тонюсенькие ниточки питают такие большие и сочные Ягодины!

Каждому бы из нас подобную незаметную, но надежную связь с родными корнями.

И весной много было воды в лесной реке Сороге. Но бежала она весело. Звенела радостно на перекатах. Играла солнечными бликами.

Сейчас, поздней осенью, река темная и мрачная, почти черная. Течет быстро, но молча. Как будто ту же самую работу выполняет по принуждению.

Усталое небо почти опустилось на землю, придавив мрачный оголенный лес. За серыми сумерками дня не видно далей. Тишина стоит такая, что, кажется, не может быть тише этой тишины.

Ничего удивительного. Летом, даже в самый тихий час, гудели комары. В сентябре изредка подавали голоса улетающие птицы. В октябре не раз звенело пронзительной чистотой небо…

А теперь дни однотонные, томящие. Все замерло в ожидании снега. Отяжелел воздух. Остановилось время.

Нет, не все неподвижно вокруг. Хоть и бесшумно, но быстро бежит в речке вода, доказывая, что время задержать невозможно. Оно утекает неумолимо, как жизнь, даже если мы этого не замечаем.

Кто‑то вбил в дно речки в узком месте несколько кольев, сделал небольшую плотину. Вода ворчит, натыкаясь на нее. И, нарушая тишину, еще более возвращает чувство утраченного времени.

Выходит, — если бы жизнь текла тихо, гладко, мы бы могли и не заметить как она прошла?

В задумчивом одиночестве бреду, по берегу широкой сильной реки. Величественной в осеннем безмолвии. Свинцово холодная вода скользит мимо меня неудержимым потоком. Песчаные косы усеяны выброшенными в половодье, отшлифованными до белизны рогатыми корнями деревьев. Среди корней торчат серые макушки валунов…

За мной на отглаженном ветрами и дождями песке остается узенькая цепочка следов…

Замучила серость осенних дней. Давит на душу. Нагоняет тоску.

Но вот очистилось под порывами ветра небо. Стало пронзительно голубым. По — весеннему расцветились облака. Одно — огромное, синее, со сверкающими белизной краями. Другое — все белое, кружевное, словно невеста в свадебном наряде. Третье — фиолетовое, как майский цветок сон — тра- вы.

Вся эта красота отражается разноцветными бликами в играющем волнами озере.

Вот тебе и ноябрьский серый день. Вот тебе и осеннее слабеющее солнце. Праздник вокруг, да и только!

Луг, который летом косили, и поздней осенью нарядный, сочно — зеленый.

Некошеный — словно давно нечесаный старый седеющий человек.

Оголенный лес, придавленный темно — серым небом. Се- ро — фиолетовая гладь реки с матовыми полосами льда. Золотой прибрежный песок с яркими лоскутами свежего снега. Золотистые листья ивы, трепыхающиеся на ветру… Празднично одиноко.

Множество звонких птичьих голосов звучало летом в этом уголке леса. Сейчас здесь стоит хмурая осенняя тишина. Такая тягостная, что тревожно на душе.

И вдруг надо мной раздался легкий перезвон. Это пролетела стайка мелких серых птах. В обильном летнем хоре таких нежных голосов я бы и не услышал. Сейчас, приятной музыкой зазвучали они в душе.

Когда радости мало, она особенно дорога.

Земля словно поседела. Пухлый снег упал на еще не совсем согнувшуюся траву, на деревья и кусты, не до конца потерявшие листья.

Первая седина как бы подчеркивает красоту былого. Через белое волнующе проглядывает зеленое. Поражает сочетание белого, желтого и коричневого. А кричаще красное заставляет остановиться и задуматься. О чем? О разном.

Вот, словно линия жизни по ладони, бежит через белозеленый луг почему‑то оттаявшая тропинка. Изгибаясь, пошла по краю бело — черной пашни. Миновала небольшой сосновый бор. Вышла к берегу озера.

Летом здесь жили веселые туристы. Вечерами зажигали костер. Пели под гитару песни…

Теперь все следы припорошило сединой. А потом надежно закроет толстым слоем снега.

Давит осенняя дождливая непогода. Хочется в бор, в спокойное торжество сосен.

… Иду по промокшей тропинке, устланной коричневыми иголками. Вокруг темные мокрые стволы. Местами — снег. Из‑под тонкого белого слоя торчат зеленые кустики брусники. Где снега нет, — зеленеет мох… Вроде ничего особенного.

А на душе стало легко. Даже празднично.

На дворе ноябрь. Погода сумрачная. Когда же идет дождь со снегом темнеет так, как — будто наступила ночь. Состояние в природе гнетущее.

Но за прибрежными соснами слышится какое‑то пение. Кто распевает там так весело, по — весеннему?

Оказалось, волны разбили ледяные забереги. Тонкие льдинки ударяются друг о друга и звенят. Издалека кажется, что это распевают птицы — щебечет не переставая большая стая веселых птиц. Вблизи звон звучит совершенно иначе — словно звонят по уходящей осени колокола.

БЕЛЕЕ БЕРЕЗ

Сжалось все вокруг от холода. Первые морозы, да еще без снега, особенно сильны. Гнут к земле седеющую траву. Угрожают проморозить тонкие рябинки и дубки.

А вот молодая березовая роща вроде бы и рада наступающей зиме. Ярко бликует белыми стволами навстречу низкому солнцу. Словно бы кричат весело березы: «А мы не боимся морозов! Зима всегда на наших стволах!».

По зеркальному льду только что ставшего озера рассыпано множество белоснежных цветов. Их изготовил из ледяного хрусталя и инея дед Мороз. Для чего? Ради принципа — вот, мол, что я могу! Но ведь мало кто эту хрустальную красоту увидит. Мало кто этим чудом восхитится.

Однако, я же увидел. И восхитился… Значит, этот дар для меня.

Одну сторону берез облепило толстым слоем снега. Под солнечными лучами этот слой сверкает ослепительной белизной. Померкли рядом с ним белые стволы.

Зима белее берез.

Выпал обильный снег. Сказочно красиво стало в лесу. Ветви кустов переплелись замысловатым кружевным узором. Ели в снежном наряде, как в шатре. На вершинах сосен — причудливые пуховые шали.

Что‑то затрещало, нарушая лесную тишину. Это, не выдержав тяжести снега, обломилась большая сосновая ветка. Рядом лежит другая. Много веток валяется на снегу. Всяких разных. Тонкая молодая березка выгнута снегом так, что ее вершина вросла в сугроб.

Тяжелым может стать порой груз красоты. Особенно для тех, кто молод.

Еще не вечер, но уже сумрачно. Под ровным напором ветра, идущего с заснеженного озерного плеса, постукивают друг о друга оледенелые ветки прибрежных ив. То близко. То дальше. Сухо. Щелчками. Загадочно. Впечатление такое, что кто‑то за кустами идет. Лось, кабан… А может у кустов вечерняя перекличка. Может, каждый поочередно сообщает соседям — я жив, только притих, прижатый к земле морозом.

Что‑то говорит и куст высокой болотной травы, возле которого я остановился. Шуршит ровно, но вроде сердито. Видимо, жалуется, что его не занесло снегом полностью. Придется всю зиму качаться на холодном ветру.

А вот ручей спит подо льдом… Нет, неправда, где‑то шумит. Размыл тонкий слой льда на перекате, словно для того, чтобы доказать — здесь я, не промерз до дна, работаю, бегу к озеру… И тут же снова с глухим вздохом ушел под лед.

Все хотят о себе рассказать. И надо научиться внимательно каждого слушать. Чтобы понять.

Почему даже зимой крепко держатся на отдельных ветках деревьев засохшие скрюченные листья?

Присмотрелся к одной такой ветке, к другой. Оказывается, ранены они, надломлены у самого основания.

Выходит те листья, которые получали от здоровой ветки всего в достатке, и прожили свою жизнь как положено, легко покинули осенью дерево. Тем же, кому чего‑то недостало, умирать мучительно трудно.

Все вокруг покрылось сверкающим инеем. Все поражает девственной красотой. И никто никому в красоте не уступает. Одинаково нарядны и деревья, и кусты, и сухие стебли трав, возвышающиеся над снегом. Удивительно красива даже старая береза с наполовину обломленным стволом.

Сегодня в природе полное равноправие.

Красное закатное солнце опустилось очень низко. Его лучи скользят по снегу, и снег тоже кажется красным. Красного цвета иней на стеблях высоких трав, выступающих из- под снега. Красные, вернее, даже рубиновые, розы расцвели на ветвях ивовых кустов.

Откуда взяться розам в заснеженном лесу?!

Стряхнул с одной из веток иней. Вижу на ней нарост. Ну точь — в-точь как роза. Только темно — коричневый, почти черный. А мороз этот болезненный нарост в иней одел. Солнце его разукрасило. И превратился он в сказочный цветок.

Через лес тянется след «Бурана». При сильной оттепели он подтаял, а потом на морозе огрубел. Твердую дорожку присыпало тонким слоем снега, на котором четко рисуется каждый след.

Очень интересные попались на этой лесной тропе вмятины. Два узких лепестка впереди, два, чуть пошире, — за ними, и еще ниже — две точки. Словно кто нанес на снег по трафарету условное изображение розы. Целую цепочку роз.

Красиво смотрится на белом такая цепочка. Но оставил эту визитную карточку на снегу далеко не красавец, а лесное мохнатое чудище вепрь, попросту говоря, кабан.

Кто где кормится и живет, можно узнать по следам.

Тетерева наследили на луговине, поросшей мелким редким кустарником.

Кабаны взбороновали поле, где росла картошка.

Зайцы паслись у самой околицы деревни, в низине, возле ивовых кустов. Здесь же бродили и лоси…

А вот глухариные строчки встречаешь лишь в глухой чащобе, где редки другие следы. Эти птицы верны первозданности.

Сияет солнце. Ослепительно сверкает под его лучами снег. А ночное животное бобр выбрался через заранее прогрызенное окно из подо льда. Посидел минуту, приходя в себя от обилия света. И, не обращая на меня, стоящего от него в нескольких шагах, никакого внимания, направился к зарослям ивняка. В считанные секунды срезал толстую ветку и, ухватив ее зубами, потащил в свой ледяной фот.

Очень решительно действует бобр.

Будешь решительным, если в хатке у тебя малые дети, которые хотят есть.

Лесники валят сосны. В крону упавшего дерева забрались две белки и, не обращая внимания на близость людей, шум бензопилы, грызут сосновые шишки. Зачем трудиться, лезть на дерево, если еда достается просто.

В трудное время года зайцы переходят на веточный корм. А этот не желает питаться горькими ветками. Как стемнеет, выходит на заснеженное поле. Разрывает снег. И лакомится озимыми. Куда ни посмотришь, везде в снегу ямки. Валяются вокруг них небрежно разбросанные зеленые ростки.

Удивительно, как ухитряется заяц пробивать довольно крепкий снежный наст. Силен косой.

А почему бы ему и не быть сильным, если кормится в отличие от собратьев отменным добром. Да к тому же чужим.

Через заснеженную поляну бежит полевка. Увидев меня, испугалась. Прибавила ходу. Только лапки замелькали.

Нырнула в тень миниатюрной сосенки. Но быстро поняла, что здесь ее видно.

Бросилась под носок моей лыжи. Трясется от страха всем телом.

Наконец, сообразила как найти выход из сложной ситуации. Быстро зарылась в снег.

Если ты мал и слаб, зачем испытывать судьбу, пускаться в такое безрассудное путешествие.

О многом могут рассказать следы на снегу.

Вот здесь, у опушки, ворона поймала мышь. Но с’есть ее не успела, тут же сама попала в зубы лисе.

Забыла ворона о том, что охотясь на других, самой нужно быть осторожной.

По заснеженным полям, перемежаемым перелесками, идет гусеничный трактор, тянет волокушу. Заслышав шум мотора, разбегаются из перелесков звери.

Стремглав помчался заяц. Словно снежный ком с горы покатился.

Высоко поднимая ноги, побежали по сугробам к лесу лосиха с лосенком.

Выскочила из ольховых зарослей лиса, отбежала немного, и залегла за кустом. Не все страшно, что шумит.

Как ни встречу лисий след, все он петляет по краю поля, вдоль перелеска. Редко отважится лиса пойти напрямик. Почему?

… Слежу за лисой с высокого бугра. Занятая своим делом, она меня не замечает. Пробирается куда‑то по глубокому снегу. Часто останавливается. Осматривается. Кого‑то вынюхивает.

Поравнялась с темно — коричневыми кустами — стала на их фоне незаметной. Вышла к зарослям буро — желтых стеблей каких‑то трав, протянувшихся по краю поля, — вновь почти исчезла из вида.

Вот зачем лисе рыжая шуба. Для маскировки. Оказывается, цвет шубы определяет путь лисы.

Разбушевалась непогода. Ветер несет мокрый снег и налепляет его на деревья. Все стволы стали белыми.

Это с одной строны. А с другой — противоположной ветру, деревья сохранили свой цвет, свое лицо.

По заснеженному озерному плесу словно кто гигантской плеткой прошелся. Весь снег изрубцован тысячами рубцов. За что плес так наказан стихией?

За то, что слишком свободный.

Шел на лыжах через болото. Отломил веточку багульника. Маленький, на взгляд почти сухой стебелек. На нем — такие же сухие крохотные листики…

Однако запах у этой крохи оказался удивительно сильным. Пряным. Ароматным. Подышал я этим запахом, словно встретился с летом.

Среди ровного снежного поля видна небольшая впадина. Возле нее птичьи следы.

Подошел посмотреть, что пернатых заинтересовало. Оказывается, в этом месте теплый уголок. Зеленеет трава. Бьет маленький родник.

От этого тепла стало теплее и на душе.

Куда ни глянешь, всюду сверкающие под солнечными лучами снега. Сверкают на плесе. Играют всеми цветами радуги под ногами. Белым пламенем полыхают на взгорке, на который я поднимаюсь на лыжах.

Кажется, что горка ведет меня в небо. Из белого взгляд переходит в лазурное, затем в голубое, в ослепительно синее.

Перевалил горку — и опять передо мной ликующая белизна…

А в душе — такой же ликующий восторг.

Вышел на лыжах на середину озерного плеса и замер от восторга. Вокруг меня на несколько километров ослепительно белая равнина. Надо мной хрустальное небо, уходящее в бесконечность…

Состояние мое совершенно необычное. Словно я шагнул за черту мелочности бытия и окунулся в спокойное величие мироздания. Я — такой маленький, крохотная песчинка великой вселенной, а чувствую себя законной частицей этого величия.

На дворе еще лютуют морозы, а верба уже усеялась белыми шариками. Спешит встречать весну. Не рано ли? Вдруг поморозится?

Ничего подобного. Все предусмотрено у вербы. Каждый шарик — словно мягкая шуба.

Пригретые мартовским теплом, в тихих солнечных уголках распушились черные пики рогоза. Превратились в пышные светло — коричневые шапки. Чуть дунет ветерок, и полетят подхваченные им парашютики — семена…

А зимой с рогозом ничего не могли поделать ни снег, ни мороз, ни ветер.

Оживились все вокруг. Трещат синицы. Горланят весело галки. Даже степенные вороны стараются перекричать друг Друга.

А зимой все предпочитали молчать.

Понятное дело — чем легче жить, тем больше веселья.

После внезапно выпавшего в оттепель дождя вновь ударил мороз. Не успев сбежать со стволов и ветвей, замерзла дождевая вода. И лес превратился в хрустальный. Хрустально сверкают на солнце не только деревья и кусты, но даже травы, неприкрытые снегом.

Порой совсем немного надо, чтобы обыденность стала красивой сказкой.