Лучшая фантастика XXI века

Вандана Сингх родилась и выросла в Нью-Дели, а сейчас живет рядом с Бостоном и преподает физику в небольшом колледже штата. Ее научно-фантастические рассказы начали появляться в печати в 2002 году. О себе она говорит: «Быть признанным инопланетянином, который сочиняет научную фантастику, – интересный опыт; расстояние до родных берегов, несомненно, влияет на то, что и как я пишу».

«Бесконечности» впервые вышли в сборнике «Женщина, которая считала себя планетой», опубликованном в Индии в 2008 году. Действие многих рассказов Ванданы разворачивается в Индии, а также в будущем, на которое оказали влияние традиционные персонажи индийской литературы. Вандана говорит: «Физика – это способ смотреть на мир, один из моих самых важных объективов. Наука замечательна тем, что открывает нам подтекст физического мира. Иными словами, поверхностная реальность – это еще не все; мир полон скрытых историй, взаимосвязей, систем, и научный, а также литературный и психологический аспекты этой мультиструктурированной реальности завораживают меня». В этом рассказе о человеке, который любит математику, Сингх удалось передать нечто весьма редкое, как в нашем жанре, так и за его пределами: подлинное ощущение того, на что похоже изнутри математическое озарение, которое разбивает парадигмы. Сингх делает это, ни на секунду не забывая, что по ту сторону открытия мир остается прежним.[1]

Бесконечности

Его зовут Абдул Карим. Он маленький худой человек, его манеры и внешность настолько выверены, что кажутся неестественными. Он ходит с очень прямой спиной; в его волосах и короткой за остренной бородке проглядывает седина. Когда он выбирается из дома, чтобы купить овощей, люди уважительно здороваются с ним. «Селям, господин учитель», – говорят они, или: «Намасте, господин учитель», – согласно своей религии. Они знают, что он преподает математику в муниципальной школе. Он живет здесь так долго, что повсюду встречает бывших учеников: водителя моторикши Рамдаса, который отказывается брать у него деньги; человека, который продает паан в будке на углу и никогда не напоминает учителю, что пора заплатить по счету (продавца зовут Имран, и он посещает мечеть намного чаще, чем Абдул Карим).

Все они знают Абдула Карима, доброго учителя математики, но у него есть секреты. Они знают, что он живет в старом желтом доме, со стен которого осыпается штукатурка, обнажая кирпич. На окнах висят выцветшие занавески, которые трепещут на ветру, открывая случайному прохожему благородную нищету: протертое покрывало на диване, деревянную мебель, изможденную, иссохшую и смирившуюся, как и все остальное, постепенно превращающуюся в пыль. Дом построен в старом стиле, внутренний двор вымощен кирпичом, за исключением круглой лакуны, где растет огромное дерево личи. Двор окружен высокой стеной, единственная дверь в ней ведет на пустырь, когда-то бывший огородом. Но заботившиеся о нем руки – руки матери Абдула Карима – теперь с трудом удерживают дрожащими кончиками пальцев горстку риса, чтобы поднести ко рту. Мать дремлет во дворе на солнце, пока сын возится в доме, вытирает и чистит, привередливо, словно женщина. У учителя – два сына, один – в далекой Америке, женат на гори биби, белой женщине, – кто бы мог подумать! Он не приезжает домой и пишет лишь несколько раз в год. Его жена шлет веселые письма на английском, которые учитель внимательно читает, водя пальцем по словам. Она рассказывает о его внуках, о бейсболе (похоже, это разновидность крикета), о планах приехать в гости, которые никогда не воплощаются в реальность. Ее письма кажутся ему столь же невероятными, как мысли о марсианах, но он чувствует в иностранных словах доброту, желание соприкоснуться. Его мать отказалась иметь что-либо общее с этой жен щиной.

У второго сына – бизнес в Мумбае. Он редко приезжает домой, но когда приезжает, привозит дорогие вещи – телевизор, кондиционер. Телевизор благоговейно накрыт вышитой белой накидкой, с него каждый день стирают пыль, но учитель не может заставить себя включить его. В мире слишком много проблем. От кондиционера у Абдула Карима случаются приступы астмы, поэтому он никогда им не пользуется, даже в удушающую летнюю жару. Сын для него – загадка; мать трясется над мальчиком, но учитель боится, что этот молодой человек превратился в незнакомца, что он занимается какими-то темными делами. У сына всегда при себе мобильный телефон, он постоянно звонит безымянным друзьям в Мумбай, весело хохочет, понижает голос до шепота, расхаживая по трогательно чистой гостиной. Хотя Абдул Карим никогда не признается в этом никому, кроме Аллаха, ему кажется, что сын ждет его смерти. Он всегда испытывает облегчение, когда сын уезжает.

Однако это домашние тревоги. Какой отец не тревожится о своих детях? Никого не удивит, что тихий, добрый учитель математики тоже беспокоится. Но люди не знают о его секрете, его одержимости, его страсти, которая делает Абдула Карима непохожим на других. Возможно, именно поэтому он всегда словно смотрит куда-то вдаль, всегда выглядит немного потерянным в жестоком земном мире.

Он хочет увидеть бесконечность.

Нет ничего удивительного в том, что учитель математики одержим числами. Но для Абдула Карима числа – камни в реке, ступени лестницы, которые уведут его (если будет на то воля Аллаха!) от неприглядной мирской повседневности в вечность.

В детстве ему часто что-то мерещилось. Силуэты, двигавшиеся на самом краю поля зрения. Кому из нас не казалось, что кто-то стоит справа или слева и убегает прочь, стоит повернуть голову? В детстве он думал, что это фаришты, ангелы, которые присматривают за ним. И он чувствовал себя защищенным, любимым, лелеемым великим, доброжелательным, невидимым присутствием.

Однажды он спросил мать: «Почему фаришты не хотят остаться и поговорить со мной? Почему всегда убегают, когда я поворачиваю голову?»

Он был ребенком и не понял, почему, услышав этот невинный вопрос, мать отвела его к знахарю. Абдул Карим всегда боялся лавки знахаря, стены которой были сверху донизу увешаны старыми часами. Часы тикали, и гудели, и жужжали, а еще был чай в щербатых чашках, и вопросы о духах и одержимости, и горькие травы в древних бутылочках, где словно томились джинны. Мальчику дали амулет, который следовало носить на шее, и велели каждый день читать суры из Корана. Он сидел на краешке потертого бархатного стула и дрожал; после двух недель лечения, когда мать спросила про фаришт, он ответил: «Они ушли».

Это была ложь.

В конечном мире Абдул Карим думает о бесконечности. Он встречал различные бесконечности в математике. Если математика – язык природы, значит, в окружающем нас физическом мире тоже существуют бесконечности. Они смущают нас, потому что люди – ограниченные создания. Наша жизнь, наша наука, наша религия – все они меньше Вселенной. Бесконечна ли Вселенная? Возможно. В нашем понимании – вполне может быть.

В математике есть последовательность натуральных чисел, шагающих, словно крошечные целеустремленные солдаты, в бесконечность. Но Абдул Карим знает, что существуют и менее очевидные бесконечности. Нарисуйте прямую, отметьте на одном конце ноль, а на другом – цифру один. Сколько чисел поместится между нулем и единицей? Если начнете считать прямо сейчас, будете считать до тех пор, пока Вселенной не наступит конец, и даже не приблизитесь к единице. По пути вам встретятся рациональные числа и иррациональные, а главное, трансцендентные. Трансцендентные числа – самые удивительные: их нельзя получить из целых чисел путем деления или решения простых уравнений. Однако в последовательности одноразрядных чисел встречаются непроходимые заросли трансцендентных: это самые плотные, самые многочисленные из всех чисел. Они появляются, лишь когда вы берете определенные отношения, например, длины окружности к ее диаметру, или складываете бесконечное число слагаемых в ряду, или преодолеваете бессчетное множество членов последовательностей бесконечных непрерывных дробей. Самое знаменитое из них, конечно, пи, 3,14159…, в котором после десятичной запятой следует бесконечное число неповторяющихся цифр. Трансцендентные числа! В их вселенной бесконечностей больше, чем мы можем себе представить.

В конечности – в маленьком отрезке числовой прямой – кроется бесконечность. Какая глубокая, красивая идея, думает Абдул Карим. Возможно, в нас тоже есть бесконечности, целые вселенные бесконечностей.

Простые числа также занимают Абдула Карима. Атомы целочисленной арифметики, избранники, из которых складываются все остальные целые числа, как буквы алфавита складываются в слова. Существует бесконечное множество простых чисел, и они достойны считаться алфавитом самого Бога…

Как невыразимо загадочны простые числа! Кажется, они случайно разбросаны по численной последовательности: 2, 3, 5, 7, 11… Нет способа предсказать следующее число без проверки. Ни одна формула не даст все простые числа. И тем не менее им присуща таинственная регулярность, которую не смогли уловить величайшие математики мира. Замеченная Риманом, но так и не доказанная, эта упорядоченность столь глубока, столь совершенна, что мы пока не готовы ее понять.

Поиск бесконечности в очевидно конечном мире – можно ли найти более благородное занятие для человека, особенно такого, как Абдул Карим?

В детстве он расспрашивал взрослых в мечети: «Почему говорят, что Аллах одновременно един и бесконечен?» Повзрослев, прочел труды Аль-Кинди и Аль-Газали, Авиценны и Икбала, но его беспокойный ум так и не нашел ответов. Большую часть своей жизни он считал, что ключ к глубочайшим тайнам кроется не в философских спорах, а в математике.

Знают ли его постоянные спутники, фаришты, ответ, который он ищет? Иногда, заметив одну краем глаза, он молчаливо задает вопрос. Не оборачиваясь. Верна ли гипотеза Римана?

Молчание.

Являются ли простые числа ключом к пониманию бесконечности?

Молчание.

Существует ли связь между трансцендентными и простыми числами?

Нет ответа.

Но изредка – намек на голос, тихий шепот звучит в его сознании. Абдул Карим не знает, проделки ли это его разума или нет, потому что не может разобрать слов. Он вздыхает и снова погружается в исследования.

Он читает о простых числах в природе. Узнает, что распределение расстояний между энергетическими уровнями возбужденного ядра урана вроде бы соответствует распределению расстояний между простыми числами. Он лихорадочно листает страницы статьи, изучает графики, пытается понять. Как странно, что Аллах оставил подсказку в недрах атомного ядра! Абдул Карим плохо знает современную физику – и совершает набег на библиотеку, чтобы познакомиться со строением атомов.

Его воображение несется вскачь. Размышляя о прочитанном, он начинает подозревать, что, возможно, материя бесконечно делима. Он одержим идеей, что не существует такого понятия, как элементарная частица. Кварк состоит из преонов. Возможно, сами преоны состоят из еще более мелких частиц. Нет предела тонкой структурированности материи.

Это намного приятней мысли о том, что где-то процесс останавливается, что существует некий допреон, который состоит только из самого себя. Насколько фрактально разумней, насколько красивей материя из бесконечных вложенных ячеек.

В этом есть симметрия, которая приятна Абдулу Кариму. В конце концов, бесконечность проявляется и в очень больших вещах. Нашей Вселенной, которая постоянно и, очевидно, безгранично расширяется.

Он обращается к работе Георга Кантора, которому хватило смелости формализовать математические исследования бесконечности. Абдул Карим старательно корпит над математикой, водя пальцем по каждой строке, каждому уравнению в пожелтевшем учебнике, лихорадочно делая карандашные пометки. Это Кантор обнаружил, что некоторые бесконечные множества более бесконечны, чем другие, – что в бесконечности существуют пласты и ярусы. Посмотрите на целые числа: 1, 2, 3, 4… Это бесконечность, но более низкого порядка, нежели бесконечность действительных чисел: 1,67, 2,93 и так далее. Можно сказать, что множество целых чисел обладает порядком алеф-ноль, в то время как множество действительных чисел – порядком алеф-один, подобно иерархическим рангам королевских придворных. Вопросом, который мучил Кантора и в конечном итоге стоил ему рассудка и жизни, была континуум-гипотеза, утверждающая, что не существует бесконечных множеств чисел с порядком между алеф-ноль и алеф-один. Иными словами, алеф-один следует сразу за алеф-ноль, и не существует промежуточного ранга. Но Кантор не смог это доказать. Он разработал математику бесконечных множеств. Бесконечность плюс бесконечность равно бесконечность. Бесконечность минус бесконечность равно бесконечность. Однако континуум-гипотеза осталась за пределами его досягаемости.

Абдулу Кариму Кантор кажется картографом в странном новом мире. Здесь скалы бесконечности нескончаемо тянутся к небу, а Кантор – крошечная фигурка, затерявшаяся в этом великолепии, словно муха на краю пропасти. Но какая отвага! Какой дух! Дерзнуть классифицировать бесконечность…

Исследования приводят Абдула Карима к статье математиков Древней Индии. Они использовали особые слова для больших чисел. Один пурви, единица времени, равнялся семистам пятидесяти шести тысячам миллиардов лет. Одна сирсапрагелика – восьми целым четырем десятым миллионов пурви, возведенных в двадцать восьмую степень. Для чего им понадобились столь большие числа? Какие они видели горизонты? Что за дивная самонадеянность овладела ими, чтобы они, слабые создания, мечтали в таких масштабах?

Однажды он говорит об этом своему другу, живущему поблизости индусу по имени Гангадхар. Руки Гангадхара замирают над шахматной доской (в разгаре традиционная еженедельная партия), и он цитирует Веды: «Из Бесконечного возьми Бесконечное, и – смотри! – останется Бесконечность…»

Абдул Карим поражен. Его предки на четыре тысячелетия опередили Георга Кантора!

Математика давалась ему легко, как дыхание. Он играючи справился с экзаменами в маленькой муниципальной школе. Это был провинциальный район, населенный в основном мелкими торговцами и незначительными госслужащими, и местные дети, похоже, унаследовали медлительную родительскую практичность. Никто не понимал странно умного мусульманского мальчика, за исключением его одноклассника-индуса Гангадхара, приветливого, общительного паренька. Хотя Гангадхар играл на улицах в гилли-данду и бегал быстрее всех, он любил литературу, особенно поэзию – увлечение столь же непрактичное, сколь чистая математика. Мальчики сдружились и провели много часов, сидя на стене позади школы, лакомясь плодами ямболана, украденными с окрестных деревьев, и беседуя на всевозможные темы, от поэзии урду и стихосложения на санскрите до преобладания математики над всеми другими вещами, включая человеческие эмоции. Они чувствовали себя очень взрослыми и зрелыми. Именно Гангадхар, смущенно хихикая, познакомил Абдула Карима с эротической поэзией Калидасы. В те времена девочки были для них загадкой: хотя дети учились вместе, девчонки (которые, разумеется, принадлежали к совсем иному виду, нежели их сестры) казались мальчикам странными, грациозными, чужеземными созданиями из другого мира. Своими лирическими описаниями грудей и бедер Калидаса пробудил в них смутные желания.

Конечно, иногда они дрались, как и все друзья. Первая серьезная ссора произошла, когда в городе выросла напряженность между индусами и мусульманами, прямо перед выборами. Гангадхар подошел к Абдулу на школьной площадке и ударил его.

– Ты кровожадный мусульманин! – заявил он, словно впервые понял это.

– А ты неверный, которого ждет ад!

Они били друг друга кулаками, катаясь по землю. В конце концов, с разбитыми губами и синяками, обменялись яростными взглядами и разбрелись в разные стороны. На следующий день они играли на улице в гиллиданду друг против друга, впервые в жизни.

Потом они столкнулись в школьной библиотеке. Абдул Карим напрягся, готовый ответить, если Гангадхар ударит его. Судя по всему, Гангадхару пришла в голову такая мысль, но потом он, немного смущенно, протянул Абдулу Кариму книгу.

– Новая книга… по математике. Я подумал, ты захочешь взглянуть.

После этого они снова сидели на стене, как обычно.

Их дружба выдержала даже великие восстания четыре года спустя, когда город превратился в склеп – сожженные дома и обгорелые тела, невообразимые зверства со стороны как индусов, так и мусульман. Какой-то политический лидер сделал провокационное заявление, которое впоследствии не смог даже вспомнить, и вспыхнуло насилие. Последовала драка на автобусной остановке, обвинения полиции в жестокости против мусульман – и ситуация вышла из-под контроля. Старшая сестра Абдула Айша была с кузиной на рынке, когда случилось особенно свирепое побоище. Они потеряли друг друга в обезумевшей толпе; кузина вернулась домой, окровавленная, но живая, Айша пропала навсегда.

Семья так и не оправилась от этого удара. Мать Абдула машинально продолжала существовать, но утратила интерес к жизни. Отец исхудал, превратился в сморщенную тень прежнего энергичного мужчины и через несколько лет умер. Что касается Абдула, сообщения о жестокостях преследовали его в кошмарах, и во сне он снова и снова видел, как его сестру бьют дубинками, насилуют, рвут в клочья. Когда город успокоился, он целыми днями бродил по рыночным улицам в надежде отыскать Айшу – пусть только ее тело, – разрываемый надеждой и лихорадочной яростью.

Отец перестал общаться со своими друзьями-индусами. Абдул не последовал его примеру лишь потому, что родственники Гангадхара во время бойни приютили мусульманскую семью и отогнали толпу разъяренных индусов.

Со временем рана если не исцелилась, то стала терпимой, и он смог начать жить заново. Он с головой погрузился в любимую математику, закрывшись ото всех, кроме своей семьи и Гангадхара. Мир причинил Абдулу Кариму боль. Он ничего не был ему должен.

Абдул Карим первым в своей семье поступил в колледж. Благодаря чудесной удаче Гангадхар поступил в тот же институт, чтобы изучать литературу хинди, в то время как Абдул Карим посвятил себя тайнам математики. Отец Абдула смирился с одержимостью и очевидным талантом сына. Сам Абдул Карим, светясь от учительских похвал, хотел пойти по стопам Рамануджана. Богиня Намаккал явилась этому гению-самоучке во сне и написала на его языке математические формулы (по крайней мере, так утверждал сам Рамануджан). Абдул Карим задавался вопросом, не послал ли ему Аллах фаришту, чтобы тоже благословить его математическими способностями.

Тогда и произошло событие, убедившее его в этом.

Абдул был в институтской библиотеке, работал над задачей по дифференциальной геометрии, когда краем глаза заметил фаришту. Как и прежде, он медленно повернул голову, ожидая, что видение исчезнет.

И увидел темную тень, стоявшую перед длинным книжным шкафом. Тень имела смутные человеческие очертания. Она медленно повернулась, оказавшись тонкой, как бумага, но поворачиваясь, словно обрела толщину, и на темном стройном силуэте проступили очертания. А потом Абдулу почудилось, будто в воздухе приоткрылась дверь, совсем немного, и за ней лежал невероятно странный мир. Тень встала у двери, поманив Абдула Карима рукой, но он сидел не шевелясь, замерев от восторга. Прежде чем он успел опомниться, дверь и тень быстро повернулись и исчезли, и перед ним остались только стопки книг на полке.

После этого он больше не сомневался в своей судьбе. Ему постоянно снился сон о том странном мире, что он успел заметить; всякий раз, почувствовав фаришту, он медленно поворачивал к ней голову – и всякий раз она исчезала. Он говорил себе, что это лишь вопрос времени, что рано или поздно одна из них придет, останется и, может, – о чудо из чудес – возьмет его в тот иной мир.

Потом внезапно умер его отец. На этом математическая карьера Абдула Карима закончилась. Ему пришлось вернуться домой, чтобы позаботиться о матери, двух оставшихся сестрах и брате. Квалификация Абдула Карима позволяла лишь устроиться на работу учителем. В конце концов он получил место в той же муниципальной школе, которую окончил.

По пути домой он увидел женщину. Поезд остановился на мосту. Внизу сонно изгибалась маленькая речушка, золотая в лучах раннего утреннего солнца, над водой стелился призрачный туман, а на берегу стояла женщина с глиняным кувшином. Она искупалась в реке – выцветшее, поношенное сари влажно прильнуло к ее телу, когда она подняла кувшин, пристроила на бедре и начала взбираться на берег. Она будто светилась в рассветной дымке – туманное видение, округлый кувшин на округлом бедре. Их глаза встретились; он вообразил, что она увидела: замерший поезд, молодой человек с редкой бородкой, смотрящий на нее, как на первую женщину в мире. Она бесстрашно встретила его взгляд, словно богиня, заглянувшая к нему в душу. На мгновение между ними не осталось ни преград, ни границ – ни пола, ни религии, ни касты, ни класса. Потом она развернулась и скрылась за палисандровой рощицей.

Он не был уверен, действительно ли видел ее в рассветных сумерках или она была плодом его воображения, но долгое время она являлась для него воплощением первоначала. Иногда он думал о ней как о Женщине, иногда как о реке. Он приехал домой к похоронам. С упорным оптимизмом юности продолжал надеяться, что однажды удача повернется к нему лицом, он вернется в колледж и получит степень. Тем временем мать подыскивала ему невесту…

Абдул Карим женился, у него родились дети. Постепенно, за годы, что он провел, успокаивая буйные классы, занимаясь с учениками по вечерам и откладывая пайсу за пайсой из своей скудной зарплаты на свадьбы сестрам и другие расходы, Абдул Карим утратил связь с молодым, пылающим талантом, которым когда-то обладал, и с амбициями достичь высот, которые покорили Рамануджан, Кантор и Риман. Он стал медленнее соображать. Интеллект, обремененный годами тревог, изнашивается. Когда жена умерла, а дети выросли и разъехались, постоянно уменьшающиеся потребности Абдула Карима наконец сравнялись с нищенским доходом, и он понял, что снова может думать о математике. Он больше не мечтал потрясти математический мир каким-то новым прозрением, например, доказательством гипотезы Римана. Эти мечты развеялись. Он мог лишь надеяться погреться в лучах трудов своих предшественников и вновь испытать радость – чужих – озарений. Время сыграло с ним скверную шутку: у него появилась возможность, но он утратил способности, – однако это не преграда для истинной одержимости. Теперь, осенью своей жизни, он словно вновь ощутил дыхание весны, которая вернула ему старую любовь.

Иногда Абдул Карим устает от своей математической одержимости. В конце концов, он уже немолод. Сказываются бесчисленные часы, проведенные во дворе с тетрадью, карандашом и книгами по математике. Он поднимается, испытывая боль во всем теле, проверяет, как дела у матери, и идет на кладбище, где похоронена его жена.

Его жена Зейнаб была полной светлокожей женщиной, которая едва умела читать и писать и скользила по дому с ленивым изяществом. Ее добродушный смех звенел во дворе, когда она болтала с прачкой. Она любила поесть – он до сих пор помнил нежные кончики ее пухлых пальцев, как они обхватывали кусочек ягнятины и вместе с несколькими зернышками шафранового риса благоговейно подносили ко рту. Ее габариты создавали впечатление силы, но против своей свекрови она устоять не смогла. Смех в глазах Зейнаб постепенно тускнел по мере того, как сыновья подрастали и оказывались под заботливым присмотром бабушки, на ее стороне женской половины. Сам Абдул Карим не догадывался о молчаливой войне между женой и матерью – он был молод и поглощен преподаванием математики сопротивлявшимся ученикам. Он заметил, что мать постоянно держала на руках младшего сына и напевала ему, а старший сын везде ходил за ней по пятам, но никак не связал это наблюдение с тем, что его жена становилась все бледнее. Однажды ночью он попросил ее помассировать ему ноги – так они называли секс – и нетерпеливо ждал, когда она придет с женской половины, желая найти утешение в ее уютной пышной обнаженности, мягких, шелковистых грудях. Наконец она появилась и встала на колени в изножье кровати, закрыв лицо руками, ее грудь вздымалась от приглушенных рыданий. Он обнял жену, гадая, что могло разбередить ее спокойную, добрую натуру, и она тесно прижалась нему. Никакие уговоры не смогли заставить Зейнаб открыть, что лежит у нее на сердце. Наконец, в перерывах между глубокими, судорожными вздохами, она сказала, что единственное, чего ей хочется в этом мире, – это еще один ребенок.

Абдул Карим прислушивался к современным идеям; он считал, что два ребенка, тем более мальчика, – более чем достаточно для семьи. У него было четыре брата и сестры, и он пережил нищету и боль расставания с мечтой об университетской карьере ради того, чтобы помочь семье. Он не хотел, чтобы его детям пришлось пройти через это. Но когда жена шепнула, что хочет еще одного ребенка, он поддался.

Теперь, оглядываясь назад, он жалел, что не попытался понять истинные причины ее огорчения. Беременность оказалась сложной. Мать почти полностью взяла на себя заботу о мальчиках, а Зейнаб лежала в постели на женской половине, молчаливо плача и прося Аллаха спасти ее. «Это девочка, – мрачно сказала мать Абдула Карима. – Только девочка может принести такие неприятности». И посмотрела за окно, во двор, где когда-то играла и помогала развешивать белье ее собственная дочь, мертвая сестра Абдула Карима, Айша.

И это действительно оказалась девочка, мертворожденная, которая забрала с собой мать. Их похоронили вместе на крошечном неопрятном кладбище, куда Абдул Карим приходил, когда испытывал уныние. Могильный камень покосился, могила заросла травой. Отец тоже был похоронен здесь, и трое братьев и сестер Карима, умерших до того, как ему исполнилось шесть. Не хватало только Айши, пропавшей Айши, которая утешала маленького мальчика, – он помнил сильные, щедрые руки, изящные, пахнущие ароматной хной ладони, гладкую щеку.

На кладбище Абдул Карим отдает дань памяти жены, а его сердце трепещет от царящего здесь запустения. Он боится, что если кладбище разрушится, погребенное сорняками и временем, он забудет Зейнаб, и ребенка, и свою вину. Иногда он пытается вырвать сорняки и высокую траву голыми руками, но изящные ладони ученого быстро покрываются порезами и ссадинами, и он вздыхает и думает о суфийской поэтессе Джаханаре, которая несколько веков назад написала: «И пусть мою могилу скроет зеленая трава!»

Гангадхар, его школьный друг, недолго работал учителем литературы хинди в муниципальной школе; теперь он – научный сотрудник Библиотеки наследия Амравати и, в свободное время, поэт. Он единственный человек, с которым Абдул Карим может поделиться своей тайной страстью.

Со временем Гангадхар тоже увлекается идеей бесконечности. Пока Абдул Карим корпит над Кантором и Риманом и пытается осмыслить теорему о распределении простых чисел, Гангадхар совершает набеги на библиотеку и возвращается с сокровищами. Каждую неделю Абдул проходит две мили до дома Гангадхара, слуга проводит его в уютную гостиную с изящной, пусть и старой мебелью из красного дерева, и они делятся своими открытиями за чашкой кардамонного чая и шахматами. Гангадхар не в состоянии понять высшую математику, но понимает терзания ученого и знает, каково это – откалывать по кусочку от стены неведения и прозреть свет озарения. Он находит цитаты из Арьябхаты и Аль-Хорезми и говорит другу такие вещи: «Ты знаешь, Абдул, что грекам и римлянам идея бесконечности не нравилась? Аристотель спорил с ней и считал вселенную конечной. Из греков только Архимед дерзнул посягнуть на этот пик. И пришел к выводу, что различные бесконечные количества можно сравнивать, что одна бесконечность может быть больше или меньше другой…»

И по другому поводу:

«Французский математик Жак Адамар – это он доказал теорему о распределении простых чисел, которая приводит тебя в такой восторг, – так вот, он утверждает, что существует четыре стадии математического открытия. Если подумать, как и в работе художника или поэта. Первая – ознакомиться и изучить то, что известно. Вторая – дать этим представлениям уложиться в твоей голове, подобно тому, как восстанавливается между посевами земля под паром. Затем – если повезет – случится вспышка, момент озарения, когда ты увидишь что-то новое и интуитивно почувствуешь, что это правда. Последняя стадия – проверить это прозрение на соответствие математическим законам…»

Абдул Карим думает, что если ему удастся справиться с первыми двумя стадиями Адамара, возможно, Аллах вознаградит его озарением. А может, и нет. Когда-то он надеялся стать вторым Рамануджаном; теперь эти надежды умерли. Но ни один истинно Влюбленный не уйдет от порога дома Возлюбленной, даже зная, что его не впустят.

«Что меня действительно тревожит, – делится он с Гангадхаром во время одной дискуссии, – что меня всегда тревожило, так это теорема Гёделя о неполноте. Согласно Гёделю, в математике должны существовать утверждения, которые нельзя доказать. Он показал, что одно из таких утверждений – континуум-гипотеза Кантора. Бедный Кантор, он лишился ума, пытаясь доказать то, что невозможно ни доказать, ни опровергнуть! Что, если все наши идеи о простых числах и бесконечности – такие же утверждения? Если их нельзя проверить на соответствие условиями математической логики, как узнать, что они истинны?»

Это очень его беспокоит. Он сидит над доказательством теоремы Гёделя, пытаясь понять его, пытаясь найти обходной путь. Гангадхар подбадривает друга: «Знаешь, в старых легендах великое сокровище обязательно охраняет чудовище соответствующей величины. Может, теорема Гёделя – это джинн, охраняющий истину, которую ты ищешь. Может, вместо того чтобы убивать его, тебе следует с ним, ну, подружиться…»

Благодаря своим занятиям, благодаря беседам с Ган-гадхаром Абдул Карим вновь начинает считать Архимеда, Аль-Хорезми, Хайяма, Арьябхату, Бхаскару, Римана, Кантора, Гаусса, Рамануджана, Харди своими подлинными друзьями.

Они учителя, а он – их скромный студент, ученик, поднимающийся на гору по их следам. Подъем дается нелегко. В конце концов, Абдул Карим стареет. Он предается мечтам о математике, приходя в себя лишь для того, чтобы позаботиться о матери, которая становится все слабее.

Некоторое время спустя даже Гангадхар делает ему выговор:

«Человек не может жить с такой одержимостью. Ты хочешь пойти по дорожке Кантора и Гёделя? Береги свой разум, друг мой. У тебя есть долг перед матерью и перед обществом».

Гангадхар не понимает. Разум Абдула Карима поет вместе с математикой.

Предел функции f(N) при N, стремящемся к бесконечности…

Сколько раз он задавал себе вопросы, начинающиеся с этих слов. Функция f(N) может быть функцией распределения простых чисел, или числом матрешек материи, или границей Вселенной. Она может быть абстрактной, как параметр в математическом пространстве, или земной, как ветвление морщинок на лице его матери, которая дряхлеет под деревьями личи на мощеном дворе. Дряхлеет, но не умирает, словно живая апория Зенона.

Он любит свою мать, как любит дерево личи: за то, что она существует, что сделала его тем, кто он есть, что дала ему приют и заботу.

Предел… при N, стремящемся к бесконечности…

Так начинаются многие теоремы математического анализа. Абдул Карим гадает, что за математика управляет медленной дугой умирания его матери. Что, если жизни не нужны минимальные пороговые условия? Что, если смерть – лишь предел некой функции f(N) при N, стремящемся к бесконечности?

Пока Абдул Карим, подобно многим заблуждавшимся дуракам и гениям, балуется математикой бесконечности, мир меняется.

Он смутно осознает, что снаружи что-то происходит – что люди живут и умирают, что случаются политические волнения, что это самое жаркое лето за всю историю, и в северной Индии тысяча людей погибла от перегрева. Он знает, что Смерть стоит за плечом его матери, выжидая, и делает для нее все, что может. Хотя он не всегда соблюдал пять ежедневных молитв, теперь он исполняет намаз вместе с ней. Она уже начала превращаться в гражданина другого государства – живет обрывками и клочками минувших дней, зовет то Айшу, то давно умершего мужа. Слова утраченной юности слетают с ее дрожащих губ. Приходя в себя, она просит Аллаха забрать ее.

Хотя Абдул Карим неусыпно заботится о матери, раз в неделю он с облегчением отправляется сыграть в шахматы и побеседовать с Гангадхаром. Пока его нет, соседская тетушка присматривает за матерью. Вздыхая, он идет по знакомым с детства улицам, его туфли вздымают облачка пыли под древними ямболанами, на которые он лазил мальчишкой. Он здоровается с соседями: старым господином Амином Кханом, который сидит на своей плетеной кровати, сопя над кальяном; близнецами Али, сумасбродными мальчишками, которые гоняют балкой велосипедную покрышку; торговцем Имраном. Немного побаиваясь, переходит оживленную рыночную дорогу, минуя выцветшие тенты Муншилаля и сыновей, минуя стоянку рикш, и сворачивает на тихую улочку, затененную палисандрами. Гангадхар живет в скромном белом бунгало, посеревшем от бесчисленных муссонов. Деревянная калитка в стене привычно скрипит, приветствуя Абдула Карима.

Но приходит день, когда в доме Гангадхара не играют в шахматы.

Мальчик-слуга – не Гангадхар – проводит Абдула Карима в знакомую комнату. Усаживаясь в привычное кресло, он замечает, что шахматная доска убрана. Из внутренних комнат доносится шум: женские голоса, скрип тяжелых предметов, которые волокут по полу.

Пожилой мужчина входит в комнату и при виде Абдула Карима останавливается. Он кажется смутно знакомым; наконец Абдул припоминает, что это какой-то родственник жены Гангадхара, возможно, дядя, который живет на той стороне города. Они пару раз встречались на семейных торжествах.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает мужчина без привычной вежливости. Он сед, но крепко сложен.

Озадаченный и немного оскорбленный, Абдул Карим говорит:

– Я пришел сыграть в шахматы с Гангадхаром. Его нет дома?

– Сегодня шахмат не будет. Тебе что, мало вреда, который вы причинили? Ты явился издеваться над нашей скорбью? Так вот что я скажу тебе…

– Что случилось? – Возмущение Абдула Карима смыто волной мрачного предчувствия. – О чем вы говорите? С Гангадхаром все в порядке?

– На случай, если ты не знаешь, – отвечает старик насмешливо, – вчера вечером твои люди сожгли автобус на дороге в Пахарию. В нем было десять человек, все индусы, они возвращались из храма с семейной церемонии. Все погибли ужасной смертью. Говорят, это сделали твои люди. Не позволили выбраться из автобуса даже маленьким детям. Теперь весь город бурлит. Кто знает, что может произойти? Мы с Гангадхаром увозим его семью в более безопасный район.

Глаза Абдула Карима широко распахнуты от ужаса. Он не может найти слов.

– Сотни лет мы, индусы, терпели вас. Хотя мусульмане на протяжении веков грабили нас и убивали, мы позволяли вам строить свои мечети и поклоняться своему богу. И вот как вы нас отблагодарили!

В мгновение ока Абдул Карим стал одним из «твоих людей». Он хочет сказать, что не имеет никакого отношения к гибели тех индусов в автобусе. Не он поджег его! Но слов нет.

– Можете себе представить, господин учитель? Можете представить пламя? Их крики? Эти люди никогда не попадут домой…

– Могу, – мрачно отвечает Абдул Карим. Встает, но тут в комнату входит Гангадхар. Он явно слышал часть разговора, потому что мягко кладет руки на плечи Абдула Карима, в отличие от старика, признавая его. Это Абдул Карим, друг, чья сестра много лет назад не вернулась домой.

Гангадхар поворачивается к дяде своей жены.

– Дядя, пожалуйста. Абдул Карим совсем не похож на этих негодяев. Добрее человека я не встречал! И до сих пор неизвестно, кто они такие, хотя весь город полнится слухами. Абдул, пожалуйста, сядь. В какие времена мы живем, раз можем говорить друг другу подобные вещи! Увы! Кали-юга[2] действительно наступила.

Абдул Карим садится, но его трясет. Все мысли о математике исчезли. Его переполняют неприязнь и отвращение к варварам, которые совершили это зверство, неприязнь и отвращение к человечеству в целом. Что за выродившийся вид! Жечь и разрушать, прикрываясь именем Рамы, или Аллаха, или Христа, – вот вся наша история.

Качая головой, дядя выходит из комнаты. Гангадхар рассказывает Абдулу о давно минувших событиях, прося прощения за дядю.

– Вопрос политических манипуляций, – говорит он. – Британские колонисты нашли нашу слабость, использовали ее, натравили нас друг на друга. Открыть дверь в ад легко, закрыть – намного сложнее. Все эти годы, до британского правления, мы жили в относительном мире. Почему мы не можем захлопнуть дверь, которую они распахнули? В конце концов, разве религия велит нам убивать ближних?

– Какая разница? – с горечью отвечает Абдул Карим. – Мы, люди, – испорченные существа, друг мой. Мои собратья-мусульмане обращают молитвы к Аллаху, Всемилостивому и Милосердному. Вы, индусы, считаете, что Isha Vasyam Idam Sarvam – бог повсюду. Христиане предлагают подставлять другую щеку. Но у всех нас руки в крови. Мы извращаем все – мы берем слова о мире, произнесенные пророками и святыми, и используем их как оружие, чтобы убивать друг друга!

Его так сильно трясет, что он едва может говорить.

– Лишь в математике… лишь в математике я вижу Аллаха…

– Успокойся, – говорит Гангадхар. Велит слуге принести воды господину учителю. Абдул Карим пьет и вытирает губы. Из глубины дома выносят чемоданы. На улице ждет такси.

– Послушай, друг мой, – говорит Гангадхар, – тебе следует подумать о своей безопасности. Отправляйся домой, запри двери и позаботься о матери. Я отсылаю домочадцев и через день-другой присоединюсь к ним. Когда это безумие закончится, я тебя найду!

Абдул Карим отправляется домой. Все выглядит как обычно – ветер гоняет мусор по улицам, лавка, в которой продают паан, открыта, на автобусной остановке толпятся люди. Потом он замечает, что нигде нет детей, хотя сейчас летние каникулы.

Овощной рынок бурлит. Люди скупают все подряд, словно безумные. Абдул Карим берет несколько картофелин, лук и большую тыкву и идет домой. Запирает дверь. Его мать, которая больше не может готовить пищу, смотрит, как он готовит. После еды он укладывает ее в постель, а сам отправляется в свой кабинет и открывает книгу по математике.

Проходит день, может, два – он не следит. Он помнит, что нужно заботиться о матери, но часто забывает поесть. Его мать все больше времени проводит в том, ином мире. Сестры и брат звонят из других городов, встревоженные сообщениями о вспышке насилия; он просит их не тревожиться. Когда все успокоится, они смогут приехать и проведать его и мать.

Как-то утром он выходит из темноты кабинета в солнечный двор. Вокруг корчится и пылает старый город, но Абдул Карим видит и слышит только математику. Он садится в древнее плетеное кресло, берет с земли палочку и начинает чертить в пыли математические символы.

Краем глаза он замечает фаришту.

Абдул Карим медленно поворачивается. Темная тень остается, ждет. На этот раз Абдул Карим проворно вскакивает на ноги, несмотря на внезапный укол боли в колене. Он идет к двери, к манящей руке, и шагает за порог.

На мгновение он испытывает чувство кошмарной дезориентации – он словно провалился сквозь иное измерение в этот скрытый мир. Затем тьма перед глазами рассеивается, и Абдулу Кариму открываются чудеса.

Стоит тишина. Он смотрит на бескрайние землю и небо, подобных которым никогда не видел. Темные пирамидальные силуэты усеивают ландшафт, гигантские монументы чему-то за пределами понимания Абдула Карима. Огромный многогранный объект висит в бледно-оранжевом небе, где нет солнца, лишь разлито рассеянное мерцание. Абдул Карим опускает взгляд на свои ноги в привычных поношенных сандалиях и видит, что в песке извиваются и плодятся крошечные создания, похожие на рыбок. Забившийся между пальцами песок кажется теплым и эластичным, будто это и не песок вовсе. Абдул Карим делает глубокий вдох и чувствует, что к запаху его собственного пота примешивается что-то странное, похожее на жженую резину. Тень стоит рядом, наконец плотная, почти человеческая, если не считать отсутствия шеи и обилия конечностей – их число словно меняется, и сейчас Абдул Карим насчитывает пять.

Темное отверстие в голове распахивается и смыкается, но звука нет. Вместо этого Абдулу кажется, будто ему в сознание вложили мысль, посылку, которую он вскроет позже.

Он идет вместе с тенью по песку, к берегу тихого моря. Вода – если это она – мягко кипит и пенится, в ее глубинах движутся призрачные силуэты, а еще глубже Абдул Карим различает силуэт сложной структуры. Арабески возникают, рушатся и выстраиваются снова. Он облизывает сухие губы, чувствует вкус металла и соли.

Он смотрит на своего спутника, который делает ему знак остановиться. Открывается дверь. Они вместе входят в другую вселенную.

Она отличается от предыдущей. Сплошные воздух и свет, все пространство заткано огромной полупрозрачной паутиной. Каждая нить паутины – полая трубка, в которой текут жидкие создания. Более мелкие плотные твари парят в пустоте между нитями.

Лишенный дара речи, Абдул Карим протягивает руку к паутине. Ее хрупкость напоминает ему ажурные серебряные ножные браслеты, которые носила его жена. К изумлению Абдула Карима, плывущее в нити крошечное существо останавливается. Оно похоже на пухлую, водянистую запятую, полупрозрачную и безликую, однако Абдулу Кариму все равно кажется, что на него смотрят, его изучают – и он здесь тоже чудо.

Нить паутины касается кончика его пальца, он чувствует ее прохладную, чужеродную гладкость.

Дверь открывается. Они входят.

От этого безумного путешествия кружится голова. Иногда он видит проблески собственного мира, деревья, улицы и далекие голубые холмы. Очевидно, эти видения относятся к разным временам: один раз он смотрит на огромную армию, украшенные перьями шлемы солдат сверкают на солнце; Абдул Карим думает, что это расцвет Римской империи. В другой раз ему кажется, что он вернулся домой, потому что перед ним его собственный двор. Но в плетеном кресле сидит старик и палочкой рисует в пыли узоры. На землю падает тень. Кто-то невидимый подкрадывается к старику из-за спины. Что блестит у незнакомца в руке? Нож? Что происходит? Абдул Карим пытается крикнуть, но не может произнести ни звука. Картинка расплывается, открывается дверь, и они входят.

Абдул Карим дрожит. Неужели он только что видел свою смерть? Он помнит, что именно так погиб Архимед: рисовал окружности, поглощенный геометрической задачей, когда сзади подошел солдат-варвар и убил его.

Но времени на раздумья нет. Абдула Карима захлестнула карусель вселенных, непохожих и удивительных. Тень показывает ему так много миров, что он давно сбился со счета. Он откладывает мысли о Смерти и окунается в чудо.

Его спутник распахивает дверь за дверью, Лицо, лишенное черт, если не считать отверстия, которое открывается и закрывается, не позволяет понять, о чем думает тень. Абдул Карим хочет спросить: кто ты? Зачем ты это делаешь? Конечно, он знает старую историю о том, как ангел Джабраил явился к пророку Мохаммеду однажды ночью и взял его в небесное путешествие, на экскурсию по небесам. Но тень не похожа на ангела; у нее нет лица, нет крыльев, ее пол неизвестен. И в любом случае, с чего ангелу Джабраилу тревожиться из-за скромного учителя математики в провинциальном городке, человека, не имеющего в мире ни малейшего значения?

Однако он здесь. Возможно, у Аллаха есть для него послание; в конце концов, Его пути неисповедимы. Абдул Карим видит все новые чудеса, и его переполняет ликование.

Наконец они повисают в желтом воздухе одного из миров. Испытывая головокружительное отсутствие силы тяжести, сопровождаемое внезапным приступом тошноты, который медленно отступает, вращаясь в воздухе, Абдул Карим замечает, что небеса не безлики, а покрыты изящной мозаикой: геометрические формы переплетаются, сливаются, из них рождаются новые. Меняются и цвета: желтый переходит в зеленый, сиреневый, розовато-лиловый. Внезапно в небе словно открываются бесчисленные глаза, один за другим, и, вращаясь, Абдул Карим видит, как мимо проносятся все другие вселенные. Огромный калейдоскоп, выходящий далеко за рамки его воображения. Он – в центре всего, в пространстве между пространствами, и всем своим существом ощущает низкую, прерывистую пульсацию, похожую на барабанный бой. Бум, бум, гудит барабан. Бум, бум, бум. Постепенно Абдул Карим понимает, что все, что он видит и чувствует, является частью колоссального узора.

В этот миг с ним случается озарение, которого он ждал всю свою жизнь.

Он так долго играл с трансцендентными числами, пытаясь понять идеи Кантора; в то же время его завораживали представления Римана о простых числах. В свободные минуты он размышлял, не связаны ли они на каком-то глубинном уровне. Несмотря на свою кажущуюся случайность, простые числа обладают регулярностью, на это намекает недоказанная гипотеза Римана. Теперь Абдул Карим наконец осознает, что если представить простые числа в виде области огромной страны, а реальность – в виде двумерной плоскости, пересекающей эту область на некоторой высоте над поверхностью, возможно, под углом, то, разумеется, все, что ты увидишь, покажется случайным. Макушки холмов. Кусочки долин. На виду будет лишь та часть области, которую пересечет твоя плоскость реальности. Не окинув взглядом весь ландшафт в его многомерном великолепии, не поймешь топографию.

Он видит его: видит голые кости творения, здесь, в этом месте, откуда отпочковываются все вселенные, в пульсирующем сердце метакосмоса. Обнаженный скелет мультивселенной удивительно ясен. Значит, именно это сумел заметить Кантор, эту колоссальную топографию. Понимание раскрывается в сознании Абдула Карима, словно с ним говорит сам метакосмос. Он видит, что из всех трансцендентных чисел лишь некоторые – бесконечное, но не полное множество – отмечены как двери в другие вселенные, и каждая метка представляет собой простое число. Да. Да. Почему это так, что за глубинную симметрию это отражает, что за закон упорядоченности Природы, неведомый физикам его мира, он не знает.

Пространство, в котором живут простые числа – топология бесконечных вселенных, – сейчас он видит его. Ни одна жалкая функция, придуманная людьми, не в состоянии объять необъятность – неисчерпаемую красоту этого места. Абдул Карим осознает, что никогда не сможет описать его привычными математическими символами, что, даже постигнув истину гипотезы Римана, следствие этой более великой, более ясной реальности, он не сможет сесть и проверить ее традиционными методами. Ни один из существующих людских языков, математических или каких-либо других, не в состоянии изложить то, что, как подсказывает Абдулу Кариму интуиция, соответствует действительности. Быть может, он, Абдул Карим, разработает зачатки такого языка. Ведь показал же нам великий поэт Икбал небесное путешествие Пророка, чтобы и мы могли прикоснуться к небесам?

Поворот, дверь открывается. Он входит во двор своего дома. Оглядывается, но двор пуст. Фаришта ушла.

Абдул Карим поднимает глаза к небесам. В вышине несутся дождевые облака, темные, словно воспетые кудри возлюбленного; дерево личи танцует на ветру. Ветер заглушает звуки гибнущего города. Красный цветок перелетает стену и приземляется у ног Абдула Карима.

Волосы Абдула Карима трепещут на ветру, его переполняет невыразимый восторг, он чувствует дыхание Аллаха на своем лице.

Он говорит ветру:

– Господь Всемилостивый и Милосердный, я стою перед Твоей удивительной вселенной, преисполненный благоговения; помоги мне, слабому смертному, поднять взгляд над жалкой мелочностью повседневной суеты, драками и сварами убогого человечества… Помоги увидеть красоту Твоих Творений, от раскрывшегося цветка хлопкового дерева до изысканного математического изящества, с которым Ты сотворил бесчисленные вселенные, умещающиеся в человеческий шаг. Теперь я знаю, что мое предназначение в этом печальном мире – стоять в смиренном восхищении перед Твоим величием и возносить Тебе хвалы каждым своим дыханием…

От радости у него кружится голова. Листья вертятся по двору, словно безумные дервиши; капли дождя стирают уравнение, которое он нацарапал палочкой в пыли. Он давным-давно утратил шанс стать математическим гением; он никто, школьный учитель математики, ничтожней государственного клерка, однако Аллах одарил его этим великим прозрением. Быть может, теперь он достоин говорить с Рамануджаном, и Архимедом, и всеми прочими. Но он хочет лишь выбежать на улицу и промчаться по городу, крича: посмотрите, друзья, откройте глаза, чтобы увидеть то, что увидел я! Однако он знает, что его сочтут сумасшедшим; только Гангадхар сможет понять… если не математику, то порыв, важность открытия.

Он выбегает из дома на улицу.

Но что это?

Улица пустынна. Повсюду валяются битые бутылки. Окна и двери соседских домов выбиты и заколочены, словно закрытые глаза. Сквозь шум дождя Абдул Карим слышит далекие крики. Почему пахнет гарью?

Тут он вспоминает, что узнал у Гангадхара. Закрыв за собой дверь, бежит со всей скоростью, на которую способны его старческие ноги.

Рынок горит.

Дым струится из разбитых витрин магазинов, несмотря на дождь. Тротуар усыпан битым стеклом, посреди улицы валяется детская деревянная кукла без головы. Повсюду раскиданы отсыревшие страницы, исписанные аккуратными колонками цифр, – остатки гроссбуха. Абдул Карим быстро пересекает до рогу.

Дом Гангадхара лежит в руинах. Абдул Карим входит в распахнутые двери, невидящими глазами смотрит на почерневшие стены. Мебели почти не осталось. Лишь шахматный столик стоит, нетронутый, посреди гостиной.

Абдул Карим лихорадочно обыскивает дом, впервые заглядывает во внутренние комнаты. Даже занавески сорваны с окон. Здесь никого нет.

Он выбегает на улицу. Родственники жены Гангадхара – он не знает, где они живут. Как выяснить, все ли в порядке с Гангадхаром?

Соседний дом принадлежит семье мусульман, которых Абдул Карим иногда встречает в мечети. Он колотит в дверь. Ему кажется, что он слышит шорох изнутри, видит, как дергаются занавески наверху, – но никто не откликается на его исступленные мольбы. Наконец, с окровавленными руками, он понуро бредет домой, в ужасе озираясь. Неужели это действительно его город, его мир?

Аллах, Аллах, зачем ты меня оставил?

Он видел великолепие трудов Аллаха. Тогда к чему все это? Неужели все те вселенные, все те реальности были лишь сном?

Идет дождь.

Кто-то лежит лицом вниз в канаве. Дождь намочил рубашку на спине, смыл кровь. Абдул Карим сворачивает к человеку, гадая, кто это, жив он или мертв – он молод, это может быть как индус, так и мусульманин, – и замечает позади, у входа в переулок, толпу молодых людей. Возможно, среди них его ученики, они по могут.

Они движутся с хищной целеустремленностью, которая пугает Абдула Карима. Он видит палки и камни.

Они надвигаются, подобно цунами, подобно удару грома, сея смерть и разрушение. За шумом дождя он слышит их крики.

Отвага оставляет Абдула Карима. Он бежит к своему дому, входит, запирает дверь на замок и щеколду, захлопывает все окна. Проверяет мать – она спит. Телефон не работает. Дал на плите выкипел. Абдул Карим выключает газ и возвращается к двери, прикладывает к ней ухо. Он боится выглянуть в окно.

Сквозь шелест дождя он слышит, как мимо пробегают молодые люди. Слышит далекие вопли. Снова звук бегущих ног, потом остается только дождь. Подоспела ли полиция? Армия?

Что-то или кто-то скребется в дверь. Абдул Карим обмирает от ужаса. Стоит, пытаясь расслышать что-нибудь за шорохом дождевых капель. За дверью кто-то стонет.

Абдул Карим открывает дверь. Залитая дождем улица пуста. У его ног лежит тело молодой женщины.

Она открывает глаза. Она одета в рваные шаровары и рубаху, ее длинные волосы, мокрые от дождя и крови, облепили шею и плечи. На ее шароварах кровь, кровь струится из сотен мелких порезов и рубцов на коже.

Ее взгляд фокусируется.

– Господин учитель…

Он потрясен. Они знакомы? Может, она – его бывшая ученица?

Абдул Карим быстро наполовину вносит, наполовину втаскивает ее в дом и запирает дверь. Повозившись, осторожно укладывает женщину на диван в гостиной, который мгновенно покрывается кровавыми пятнами. Женщина кашляет.

– Дитя мое, кто это сделал? Позволь мне найти врача…

– Нет, – отвечает она. – Слишком поздно.

Она хрипит и снова кашляет. В темных глазах набухают слезы.

– Господин учитель, пожалуйста, позвольте мне умереть! Мой муж… мой сын… Они не должны видеть, как я умираю. Только не это. Они будут страдать. Захотят отомстить… Пожалуйста… перережьте мне запястья…

Она поднимает руки к его напуганному лицу, но он может лишь взять их в свои трясущиеся ладони.

– Дочь моя, – начинает он и умолкает. Как найти врача в этом хаосе? Удастся ли ему перевязать ее раны? Думая обо всем этом, он понимает, что жизнь покидает женщину. Кровь течет на диван, капает на пол. Ему не нужно перерезать ей запястья.

– Скажи, что за негодяи это сделали?

Она шепчет:

– Я их не знаю. Я лишь на секунду вышла из дома. Моя семья… не говорите им, господин учитель! Когда я умру, просто скажите… скажите, что я умерла в безопасном месте…

– Дочка, как зовут твоего мужа?

У нее огромные глаза. Она смотрит на него, не понимая, словно из другого мира.

Он не знает, мусульманка она или индуска. Если у нее на лбу и была алая точка, ее давным-давно смыл дождь.

Его мать стоит на пороге гостиной. Внезапно она громко кричит и бросается к умирающей женщине.

– Айша! Айша, жизнь моя!

Слезы струятся по лицу Абдула Карима. Он пытается оторвать мать от женщины. Пытается сказать: это не Айша, а другая жертва, чье тело мужчины превратили в свое поле битвы. В конце концов ему приходится взять мать на руки – она такая хрупкая, что он боится ее сломать, – и он уносит ее в постель, где она съеживается, всхлипывая и зовя Айшу.

Абдул Карим возвращается в гостиную, и взгляд молодой женщины обращается к нему. Она говорит едва слышным голосом, почти шепчет:

– Господин учитель, перережьте мне запястья… заклинаю вас, именем Всевышнего! Возьмите меня в безопасное место… Позвольте мне умереть…

Потом ее глаза вновь тускнеют, тело обмякает.

Для Абдула Карима время останавливается.

Затем он чувствует нечто знакомое и медленно поворачивается. Фаришта ждет.

Абдул Карим берет женщину на руки, неловко укутывает полуголое тело окровавленным диванным покрывалом. В воздухе открывается дверь. Спотыкаясь, преодолевая боль в коленях, он входит в дверь.

Через три вселенные находит подходящее место.

Здесь спокойно. Скала возвышается над бескрайним бирюзовым морем песка. Голубой песок лижет скалу с убаюкивающим шепотом. В чистом воздухе под высоким куполом неба перекликаются крылатые создания, порхающие среди бесконечных лучей света. Здесь так ярко, что Абдул Карим прищуривается.

Он закрывает ее глаза и хоронит ее глубоко у подножия скалы, в текучем голубом песке. Потом стоит, тяжело дыша, с израненными руками, и думает: нужно что-то сказать. Но что? Он даже не знает, мусульманка она или индуска. Как она назвала Бога? Аллах, или Ишвара, или как-то еще?

Он не помнит.

В конце концов он читает Аль-Фатиху и, немного запинаясь, перечисляет то немногое, что помнит из индусских заповедей. Заканчивает словами: Isha Vasyam Idam Sarvam.

Слезы бегут по его щекам, падают в голубой песок и бесследно исчезают.

Фаришта ждет.

– Почему ты ничего не сделала! – набрасывается Абдул Карим на тень. Падает на колени в голубой песок и плачет. – Если ты действительно фаришта, почему ты не спасла мою сестру?

Теперь он понимает, что был глупцом: эта тень – не ангел, а он, Абдул Карим, – не Пророк.

Он плачет по Айше, по этой безымянной молодой женщине, по телу, которое видел в канаве, по своему утраченному другу Гангадхару.

Тень наклоняется к нему. Абдул Карим встает, в последний раз оглядывается и проходит в дверь.

Дверь ведет в гостиную. Первое, что он видит: его мать мертва. Она мирно лежит в постели, ее волосы струятся по подушке.

Ее лицо так спокойно, что она кажется спящей.

Он долго стоит рядом, не в силах плакать. Берет телефон – сигнала по-прежнему нет. Затем Абдул Карим тщательно вычищает гостиную, моет пол, снимает с дивана постельные принадлежности. Позже, когда дождь прекратится, он сожжет их во дворе. Кто заметит еще один костер в пылающем городе?

Закончив с уборкой, он ложится рядом с телом матери, словно маленький мальчик, и засыпает.

Выглянуло солнце. В городе установился хрупкий мир. Похороны матери завершились. Родственники приехали и уехали; младший сын тоже приехал, но не стал задерживаться. Старший сын прислал из Америки открытку с соболезнованиями.

Дом Гангадхара – по-прежнему пустые, обугленные руины. Выбираясь на улицу, Абдул Карим расспрашивает о местонахождении своего друга. Согласно последним слухам, Гангадхар был дома один, когда явилась толпа, и соседи-мусульмане укрывали его, пока он не смог отправиться к жене и детям в дом родителей жены. Но прошло столько времени, что Абдул Карим уже не верит в это. Он также слышал, что Гангадхара выволокли на улицу и изрубили в куски, а тело сожгли. Город успокоился – пришлось вызвать армию, – но слухи так и бурлят. Пропали сотни людей. Отряды борцов за гражданские права прочесывают город, расспрашивают людей, разоблачают, в резких, злых заявлениях для прессы, халатность правительства штата, пособничество полиции в некоторых зверствах. Приходили они и к Абдулу Кариму, очень опрятные, очень молодые люди, пылающие идеализмом, пусть и неуместным, но приятным. Абдул Карим ничего не сказал о молодой женщине, которая умерла у него на руках, но он каждый день молится за ее семью.

Он долго игнорировал тень за своим плечом. Но теперь понимает, что ощущение предательства пройдет. В конце концов, кто виноват в том, что он приписывал ангельские черты созданиям, которых когда-то называл фариштами? Да и по силам ли даже ангелам спасти людей от самих себя?

Эти создания следят за нами с детским любопытством, думает Абдул Карим, но не понимают нас. Точно так же, как их миры недоступны мне, наш мир недоступен им. Они – не слуги Аллаха.

Место, где отпочковываются вселенные – сердце метакосмоса, – теперь кажется ему далеким, похожим на сон. Он стыдится своего былого невежества. Как мог он одним взглядом постичь творение Аллаха? Ни один ограниченный разум не в состоянии за одну жалкую жизнь по-настоящему понять безграничность, великолепие Его замысла. Мы можем лишь увидеть кусочек правды здесь, кусочек там и вознести Ему хвалу.

Но в душе Абдула Карима столько боли, что он не может даже думать о том, чтобы записать хоть один слог из нового языка бесконечности. Во снах его преследуют ужасы, с которыми он столкнулся, образы матери и молодой женщины, которая умерла у него на руках. Он не может даже молиться. Кажется, Аллах все-таки его покинул.

Рутина повседневной жизни – проснуться, выполнить омовение, поставить на газовую плиту маленький чайник, чтобы вскипятить воду на одну чашку чая, выпить этот чай в одиночестве – невыносимая мысль! Продолжать жить, когда столько людей умерло, – продолжать жить без матери, без детей, без Гангадхара. Все кажется странно далеким: его собственное стареющее лицо в зеркале, ветхий дом, даже дерево личи во дворе. С детства знакомые улицы хранят воспоминания, которые больше не принадлежат ему. Снаружи скорбят соседи; старый господин Амин Кхан оплакивает внука; больше нет ни Рамдаса, ни Имрана. Ветер по-прежнему несет гарь пожарищ. Абдул Карим повсюду находит кучки пепла – в трещинах цемента во дворе, среди корней деревьев на улице. Он дышит мертвыми. Как вновь обрести свое сердце, как жить в мире, изувеченном болью? В этом мире нет места таким, как он. Нет места пахнущим хной рукам, которые укачивают ребенка; нет места старым женским пальцам, которые ухаживают за садом. И совсем нет места строгой красоте математики.

Абдул Карим думает обо всем этом, когда на землю перед ним падает тень. Он сидит у себя во дворе, бездумно рисуя математические выражения палочкой в пыли. Он не знает, держит ли нож его сын или разъяренный индус, но готов к смерти. Создания, столь долго присматривавшие за ним, увидят ее и удивятся. Их недоуменное присутствие успокаивает Абдула Карима.

Он оборачивается и встает. Это Гангадхар, его друг, который раскрыл пустые руки для объятия.

Слезы Абдула Карима капают на рубашку Гангадхара. Его окатывают волны облегчения, и он понимает, что на сей раз разминулся со Смертью, но она придет. Она придет, он видел. Архимед и Рамануджан, Хайям и Кантор умерли с откровением на губах, до которого нет дела равнодушному миру. Но этот момент вечен.

– Хвала Аллаху! – говорит Абдул Карим.