Лучший друг бога

Глава 1

– Не хочу проходить тестирование, – заявил Бобби.

«Но ты должен, – подумал его отец. – Если нашей семье светит хоть какая-нибудь надежда в будущем. В те времена, когда меня уже и в помине не будет – меня и Клео».

– Давай я тебе объясню, – сказал он вслух, продвигаясь по переполненному скользящему тротуару в направлении Федерального бюро личностных стандартов. – Разные люди обладают разными способностями. – Уж он-то хорошо это знал. – Мои способности, к примеру, весьма ограниченны; я не могу получить даже административный ранг Джи-1 – низший из всех рангов. – Признавать подобное было крайне неприятно, но ему пришлось это сделать; он должен добиться, чтобы мальчик понял всю жизненную необходимость тестирования. – Итак, я вообще не квалифицирован. У меня малозначащая неадминистративная работа… по сути дела, вообще ничего. Неужели ты хочешь быть таким, как я, когда вырастешь?

– У тебя все в порядке, – со всей своей непомерной подростковой самоуверенностью заявил Бобби.

– Вовсе нет, – запротестовал Ник.

– А, по-моему, все в порядке.

Ник почувствовал, что сбит с толку. И, как уже много раз за последнее время, оказался на грани отчаяния.

– Присмотрись, – сказал он, – к тому, как развивается общество на Земле. Две силы ловко обхаживают друг друга, причем сначала правит одна, а затем другая. Эти силы…

– Я не из тех и не из других, – перебил его сын. – Я Старый и Обычный. Не хочу проходить тестирование – я знаю, кто я такой. Я знаю, какой ты, – а я такой же.

Ник почувствовал, что желудок опустел и сжался – из-за этого пришло ощущение острого голода. Оглядевшись, он заметил на другой стороне улицы транкобар – по ту сторону движения скибомобилей и больших по размерам, округлых летательных аппаратов общественного транспорта. Он провел Бобби вверх по педалятору, и через десять минут они добрались до противоположного тротуара.

– Я зайду на пару минут в бар, – сказал Ник. – Здесь, сейчас, я чувствую себя недостаточно хорошо, чтобы вести тебя в Федеральное Здание. – Он провел сына сквозь круглый дверной проем, оказавшись в сумрачном помещении транкобара Донована – заведения, куда он никогда еще не заходил, но которое на первый взгляд ему понравилось.

– Этому мальчику сюда нельзя, – сообщил ему бармен и указал на прикрепленную к стене табличку. – Ему еще нет восемнадцати. Вы же не хотите, чтобы создалось впечатление, будто я продаю порцийки малолеткам?

– В моем собственном баре… – начал было Ник, но бармен тут же прервал его.

– Это не ваш собственный бар, – заявил он и тяжелой походкой направился в другой конец погруженного в сумрак помещения, чтобы обслужить другого клиента.

– Посмотри пока витрины соседнего магазина, – сказал Ник. Он слегка подтолкнул сына, указывая ему на дверь, в которую они только что вошли. – Я выйду через три-четыре минуты.

– Ты всегда так говоришь, – буркнул Бобби, но все же вышел – нога за ногу – наружу, на полуденный тротуар, в утомительную сутолоку людских полчищ… На какое-то мгновение он остановился, оглянувшись, а затем двинулся дальше и скрылся из вида.

Устроившись на табурете у стойки, Ник попросил:

– Мне, пожалуйста, пятьдесят миллиграммов гидрохлорида фенметразина и тридцать стелладрина, с раствором ацетилсалицилата натрия на запивку.

– Стелладрин вызовет у вас мечты о множестве дальних звезд, – заметил бармен. Он поставил перед Ником небольшую тарелочку, достал таблетки, а затем и раствор ацетилсалицилата натрия в пластиковом стаканчике; разложив все это перед Ником, он отступил на шаг, задумчиво почесывая в затылке.

– Надеюсь, что так. – Ник проглотил жалкие три таблетки – в конце месяца большего он себе позволить не мог – и отхлебнул солоноватую запивку.

– Ведете сына на федеральное тестирование?

Ник кивнул, вытаскивая бумажник.

– Как думаете, тесты подтасованы? – осведомился бармен.

– Не знаю, – сухо ответил Ник.

Упершись локтями в отполированную поверхность стойки, бармен наклонился к нему и доверительно произнес:

– Я думаю, они подтасованы. – Он взял у Ника деньги, а затем повернулся к кассовому аппарату, чтобы выбить чек. – Я вижу парней, которые ходят туда мимо бара раз по четырнадцать – пятнадцать. Не желая признавать того, что они – как в данном случае и ваш мальчик – не смогут сдать тест. Они делают все новые попытки, но выходит-то все время одно и то же. Эти Новые Люди больше никого не собираются пропускать на Государственную гражданскую службу. Они хотят… – Он огляделся и понизил голос. – Они не намерены делить руководство с кем бы то ни было, кроме своих. Проклятье, да ведь они фактически признали это в директивных речах. Им…

– Им нужна свежая кровь, – упрямо отрезал Ник. Он сказал это бармену после того, как множество раз внушал это же самому себе.

– У них есть свои дети, – заметил бармен.

– Их недостаточно. – Ник отхлебнул запивку. Он уже ощущал, как гидрохлорид фенметразина начинает действовать, укрепляя в нем оптимизм и чувство собственного достоинства; глубоко внутри себя он испытывал мощный подъем. – Если выяснится, – заявил он, – что тесты для поступления на Государственную гражданскую службу были подтасованы, то это правительство будет в двадцать четыре часа отстранено от власти голосованием, и их место займут Аномалы. Неужели вы думаете, что Новым Людям хочется, чтобы правили Аномалы? Ни Боже мой.

– Я думаю, все они заодно, – буркнул бармен. И отошел, чтобы обслужить очередного посетителя.

«Сколько раз, – подумал Ник, выходя из бара, – я и сам уже размышлял об этом. Правь хоть Аномалы, хоть Новые Люди… Но если все действительно приведено к такому замечательному состоянию, когда они полностью контролируют процедуру личностного тестирования, то тогда они могли бы установить, как он сказал, самосохраняющуюся структуру власти; а ведь вся наша политическая система основывается на непреложном факте взаимной вражды двух группировок… Это основная истина нашей жизни – это да еще признание того, что, благодаря своему превосходству, они достойны править и способны делать это мудро».

Он вклинился в движущуюся массу пешеходов и подошел к сыну, который стоял поглощенный созерцанием витрины универмага.

– Пойдем, – позвал Ник и решительно – благодаря принятым лекарствам – положил ему руку на плечо.

Не сходя с места, Бобби сказал:

– Здесь продается ножик для причинения боли на расстоянии. Ты мне его не купишь? Если бы он был у меня при тестировании, это придало бы мне уверенности.

– Это игрушка, – заметил Ник.

– Все равно, – сказал Бобби. – Пожалуйста. С ним я правда чувствовал бы себя гораздо лучше.

«Когда-нибудь, – подумал Ник, – тебе не придется управлять, причиняя боль, – управлять равными себе, служить своим хозяевам. Ты и сам будешь хозяином – тогда я смогу радостно воспринимать все, что я вижу, все, что происходит вокруг меня».

– Нет, – покачал он головой и направил мальчика обратно, в движущийся по тротуару плотный людской поток. – Не зацикливайся на конкретных вещах, – резко выговорил он. – Подумай об абстрактном; подумай о методах нейтрологики. Тебя ведь об этом будут спрашивать. – Мальчик попятился. – Шевелись! – рявкнул Ник, с силой подталкивая его вперед. И тут же, физически ощущая сопротивление мальчика, он почувствовал гнетущее соседство несостоятельности.

Так продолжалось уже пятьдесят лет, начиная с 2085 года, когда был избран первый Новый Человек… А восемью годами спустя первый Аномал взял на себя эту высокую должность. Тогда это было в новинку; всех интересовало, как эти атипические продукты поздней стадии эволюции будут действовать на практике. Они действовали превосходно – слишком хорошо, чтобы кто-либо из Старых Людей мог с ними соперничать. Там, где они, образно говоря, могли жонглировать целой охапкой пылающих булав, Старый Человек справлялся только с одной. Некоторые действия, основанные на мыслительных процессах, недоступных никому из Старых Людей, вообще не имели аналогов среди всего множества действий человеческих особей на более ранних стадиях эволюции.

– Взгляни на заголовок. – Бобби остановился перед газетным стендом.

Ник равнодушно прочитал заголовок, не веря ему и в то же время не слишком этим интересуясь. Для него Торс Провони более не существовал – хоть пойманный, хоть какой угодно. А Бобби, похоже, был увлечен этой новостью. Увлечен – и неприятно поражен.

– Им никогда не поймать Провони, – заявил мальчик.

– Говори потише, – прошептал ему в самое ухо Ник, чувствуя себя при этом крайне неловко.

– Почему меня должно беспокоить, что кто-то меня услышит? – горячо отреагировал Бобби. Он указал на обтекавший их людской поток. – Все равно все они со мной согласны. – Бурля гневом, он яростно глянул на отца снизу вверх.

– Когда Провони отчалил, – сказал Ник, – держа курс прочь из Солнечной системы, он предал все человечество, Правителя и… вообще всех. – В это он твердо верил. Они спорили об этом множество раз, но так и не смогли сблизить свои противоположные мнения относительно человека, обещавшего найти другую планету, другой «подходящий мир» где Старые Люди смогли бы жить… и сами управлять собой. – Провони был трусом, – сказал Ник, – и умственно недоразвитым. Я даже думаю, его не стоило преследовать. Так или иначе, они, очевидно, его нашли.

– Они всегда так говорят, – заметил Бобби. – Два месяца тому назад нас заверяли, что в течение двадцати четырех часов…

– Он был умственно недоразвит, – отрезал Ник. – Поэтому с ним и считаться нечего.

– Мы тоже умственно недоразвиты, – сказал Бобби.

– Я – да, – ответил Ник. – А вот ты – нет.

Дальше они пошли молча; никому из них не хотелось продолжать разговор.

Чиновник Государственной гражданской службы Норберт Вайсе вынул из обрабатывающего данные компьютера рядом со своим столом зеленый листок и внимательно ознакомился с содержавшейся там информацией.

«Я помню его, – подумал Вайсе. – Двенадцать лет, честолюбивый отец… так, и что же мальчик показал на предварительном тестировании? Выраженный Э-фактор, значительно выше среднего. Однако…»

Взяв трубку ведомственного видеофона, он набрал добавочный номер своего начальника.

На экране появилось явно переутомленное рябое, вытянутое лицо Джерома Пайкмана:

– Слушаю?

– Скоро здесь будет тот мальчик, Эпплтон, – сказал Вайсе. – Вы приняли решение? Будем мы его принимать или нет? – Он поднес зеленый листок прямо к сканеру видеофона, освежая память своего начальника.

– Людям из моего отдела не нравится раболепное поведение его отца, – сказал Пайкман. – Оно выражено настолько явно – в отношении к властям, – что, как нам кажется, это вполне могло бы оказать неблагоприятное воздействие на эмоциональное развитие его сына. Провалите его.

– Полностью? – спросил Вайсе. – Или pro tem?

– Провалите его окончательно. Напрочь. Мы только окажем ему услугу; вероятно, он сам желает быть отвергнутым.

– Мальчик набрал высокие баллы.

– Но не исключительные. Ничего такого, что обязывало бы нас принять его.

– Все же из справедливости по отношению к мальчику… – запротестовал Вайсе.

– Из справедливости по отношению к мальчику мы отказываем ему. Получить федеральный ранг – это не честь и не привилегия, а лишь бремя. Обязанность. Разве вы так не считаете, мистер Вайсе?

Над этим он никогда не задумывался. «Разумеется, – подумал он, – я перегружен работой, а жалованье не слишком щедрое, и, как выражается Пайкман, чести это не приносит, а лишь налагает обязанности. Но меня скорее убьют, чем заставят от этого отказаться». Он сам подивился своему отношению к этой работе.

В сентябре 2120 года он получил статус чиновника Государственной гражданской службы и с тех пор работал на правительство – вначале под руководством Председателя Совета из Аномалов, затем Председателя Совета из Новых Людей. Вне зависимости от того, какая группировка овладевала полным контролем, он, как и остальные чиновники Государственной гражданской службы, оставался на своем месте, исполняя требовавшие квалификации профессиональные обязанности. Требовавшие квалификации – и таланта.

Сам он еще в детстве официально определил свою принадлежность к Новым Людям. В коре его головного мозга прослеживались отчетливые узлы Роджерса – и при тестировании умственных способностей после определенной подсказки он продемонстрировал соответствующие дарования. В девять лет он мыслил продуктивнее взрослого Старого Человека; в двадцать лет он мог мысленно воспроизвести таблицу из одной тысячи случайных чисел… впрочем, как и многое другое. Так, например, он мог, не прибегая к помощи компьютера, рассчитать курс-позицию корабля, находящегося под воздействием трех различных сил тяжести; благодаря своим врожденным умственным способностям он мог вычислить его местоположение в любой отдельно взятый момент времени. Он мог вывести обширный ряд коррелятов из отдельно взятого утверждения – как теоретических, так и прикладных. А в тридцать два года…

В получившей широкую известность научной статье он представил свои возражения по поводу классической теории пределов, с помощью собственного оригинального метода продемонстрировав возможность возврата – по крайней мере, теоретически – к апории Зенона о последовательной дихотомии пространства, опираясь при этом на теорию циклического времени Данна.

И в результате этого он получил незначительный пост в незначительном ответвлении правительственного Федерального бюро личностных стандартов. Поскольку того, что он сделал, несмотря на всю оригинальность, для большего было недостаточно. Все это было просто не сравнимо с достижениями других Новых Людей.

Они полностью изменили карту представлений о возможностях человеческой мысли – за какие-то пятьдесят коротких лет. Они превратили ее в нечто такое, чего Старые Люди, люди прошлого, не могли ни узнать, ни осмыслить. Взять хотя бы теорию апричинности Бернхада. В 2103 году работавший в Цюрихском политехническом институте Бернхад показал, что Юм, в своем всеобъемлющем скептицизме, был по существу прав: привычка, и ничто иноё связывает события, осознаваемые Старыми Людьми как причина-и-следствие. Он привел в соответствие с современностью монадологию Лейбница – и получил ошеломляющие результаты. Впервые в истории человечества появилась возможность предсказывать результаты физических событий в их последовательности на основе набора переменных предикатов, каждый из которых в равной степени верен, каждый из которых не менее «причинен», нежели следующий. Вследствие этого прикладные науки приняли совершенно новую форму – такую, которую Старые Люди просто не могли осмыслить; в их понимании принцип апричинности означал хаос; они ничего не могли предсказать.

А дальше – больше.

В 2130 году Блэйз Блэк, Новый Человек с удостоверенным рангом Джи-шестнадцать, опроверг принцип запрета Вольфганга Паули. Он показал, что так называемая «вертикальная» связующая линия, рассматриваемая как предсказуемый фактор, просчитывается так же легко – используя новые методы случайной выборки, – как и «горизонтальная» последовательность. Таким образом, различие коренного характера между этими последовательностями было полностью уничтожено; при этом теоретическая физика была высвобождена из-под груза двойной определенности, что радикальным образом упростило все вычисления – в том числе и полученные из области астрофизики. Система Блэка, как ее стали называть, бесповоротно покончила со всякой опорой на теорию и практику Старого Человека.

Вклад Аномалов был более специфичен; им пришлось иметь дело с процессами, в которые были включены действительные сущности. Таким образом – во всяком случае так, как это виделось ему, Новому Человеку, – его раса расставила основополагающие точки на видоизменившейся карте Вселенной, а Аномалы лишь проделали работу в форме практического применения этих общих структур.

Он знал, что Аномалы бы с этим не согласились. Впрочем, это его мало заботило.

«Мой ранг – лишь Джи-три, – сказал он себе. – И я сделал совсем немного – я добавил малую толику к нашему общему знанию. Ни один Старый Человек, как бы ни был он одарен, не смог бы этого сделать. Кроме, разве что, Торса Провони. Но Провони уже много лет отсутствует; он не нарушил покой ни Аномалов, ни Новых Людей. Провони бушевал и скитался по окраинам Галактики, в гневе ища чего-то неопределенного, даже метафизического. Какой-то ответ, если так можно сказать. Отклик. Торс Провони кричал в пустоту, неустанно повторяя и повторяя свой крик в надежде на какой-то отклик.

«Боже, помоги нам, – подумал Вайсе, – если он когда-нибудь его получит».

Впрочем, он не боялся ни Провони, ни ему подобных. Лишь некоторые нервозные Аномалы ворчали между собой, что месяцы уже сложились в годы, а Провони все еще не умер и не был пойман. Торс Провони представлял собой какой-то анахронизм: он оставался последним из Старых Людей, кто не мог смириться с ходом истории, кто мечтал об ортодоксальном и бездумном действии… Он жил в мрачном прошлом, большая часть которого даже не была реальностью, в мертвом и безнадежном прошлом, вернуть которое было невозможно – даже человеку столь одаренному, столь образованному и деятельному, как Провони. «Он просто пират какой-то, – сказал себе Вайсе, – квазиромантическая личность, помешанная на подвигах. И все же в каком-то смысле мне будет его не хватать, когда он умрет. В конце концов, все мы произошли от Старых Людей; мы связаны с ним родством. Отдаленным».

Своему начальнику, Пайкману, он сказал:

– Вы совершенно правы. Это бремя. – «Да, бремя, – подумал он, – вся эта работа, этот ранг Государственной гражданской службы. Я не могу полететь к звездам; не могу погнаться за чем-то неведомым в дальние изгибы Вселенной. Каково мне будет, когда мы уничтожим Торса Провони? Моя работа станет от этого только скучнее. И все же она мне нравится. Я не брошу ее. Быть Новым Человеком – это кое-что значит. Может быть, – задумался он, – я просто жертва нашей же собственной пропаганды».

– Когда явится Эпплтон со своим мальчиком, – сказал Пайкман, – дайте малышу Роберту тест в полном объеме… И скажите им, что результаты, тестирования станут известны лишь через неделю-другую. Удар, таким образом, будет куда легче перенести. – Он мрачно усмехнулся и добавил: – И вам не придется сообщать им эту новость – ее передадут письменным извещением.

– Меня не затруднит сказать им результаты, – возразил Вайсе. Но он кривил душой. Поскольку сообщение это, вероятно, было бы неправдой.

«А что такое правда? – задумался он. – Правда – это мы; мы создаем ее; она наша. Вместе мы начертили новую карту. Пока мы растем, она растет вместе с нами; мы меняемся. Что с нами будет через год? – спросил он себя. – Никто не может знать… разве что эти ясновидцы из Аномалов, а они видят много будущих одновременно, наподобие – как мне говорили – рядов стойл».

Из переговорника раздался голос его секретарши:

– Мистер Вайсе, здесь вас ожидает некий мистер Николас Эпплтон со своим сыном.

– Впустите их, – сказал Вайсе, откинувшись на спинку массивного, сделанного под старину кресла, готовясь встретить Эпплтонов. На столе у него лежал бланк теста; он забавлялся с ним в задумчивости, наблюдая, как тот принимает различные формы – если смотреть самым краешком глаза. Вайсе прищурил глаза, на какое-то мгновение почти закрыв их… а затем сделал для себя этот бланк именно таким, каким он хотел его видеть.

Глава 2

В их крохотной квартирке Клео Эпплтон бросила взгляд на часы и вздрогнула. «Так поздно, – подумала она. – И все без толку, совершенно без толку. Может быть, они вообще уже никогда не вернутся; может быть, они ляпнут что-нибудь не то и будут брошены в один из тех лагерей для интернированных, о которых мы так наслышаны».

– Дурак он, – выдохнула она, обращаясь к телевизору. И тут же из телевизионного динамика послышались звуки хлопков – аплодисменты воображаемой «публики».

– Миссис Клео Эпплтон, – произнес «диктор», – из Норт-Платта, штат Айдахо, заявляет, что ее супруг дурак. Что вы об этом думаете, Эд Гарли? – На экране появилось пухлое круглое лицо – Эд Гарли, телевизионная «личность», обдумывал остроумный ответ. – Не считаете ли вы, что для взрослого человека совершенно нелепо даже на мгновение представить себе, что…

Мановением руки Клео отключила телевизор.

От печи в дальней стене гостиной доносился аромат яблочного эрзац-пирога. Она потратила на него половину купонов своего недельного заработка да еще три желтых продовольственных талона. «А их все еще нет, – сказала она себе. – Впрочем, что уж там какой-то пирог. В сравнении со всем остальным». Это был, пожалуй, самый важный день в жизни ее сына.

Ей просто необходимо было с кем-нибудь поговорить. Пока она ждала их. Телевизор на этот раз не годился.

Выйдя из квартиры, она пересекла коридор и постучала в дверь миссис Арлен.

Дверь отворилась. Миссис Роза Арлен, средних лет женщина с нечесаными волосами, выглянула наружу, как черепаха:

– Ах, миссис Эпплтон.

– Мистер Чистер все еще у вас? – спросила Клео Эпплтон. – Он мне нужен. Я хочу прибраться, чтобы все выглядело аккуратно, когда Ник и Бобби вернутся. Знаете, ведь Бобби сегодня проходит тестирование. Разве это не замечательно?

– Тесты подтасованы, – сообщила миссис Арлен.

– Так говорят те, – заметила Клео, – кто провалился на тестировании – или их родственники. Каждый день тесты успешно сдают множество людей, и большинство из них – дети вроде Бобби.

– Могу спорить на что угодно.

Ледяным тоном Клео спросила:

– Так мистер Чистер у вас? Я имею право пользоваться им три раза в неделю, а на этой неделе я его еще не брала.

Миссис Арлен неохотно отошла в сторону, на какое-то время скрылась из виду, а затем вернулась, подталкивая перед собой напыщенного, помпезного мистера Чистера – работника, обслуживающего внутренние помещения здания.

– Добрый день, миссис Эпплтон, – металлически проскрипел мистер Чистер, увидев Клео. – Хорошенько вставляйте мой штепсель, но рад снова видеть вас. Доброе утро, миссис Эпплтон. Хорошенько вставляйте мой штепсель, но рад…

Она протащила его через коридор в свою квартиру. Обращаясь к миссис Арлен, Клео спросила:

– Почему вы так враждебно ко мне настроены? Что я вам такого сделала?

– Я вовсе к вам не враждебна, – ответила Роза Арлен. – Я просто пытаюсь открыть вам глаза на правду. Если бы тестирование было справедливым, наша дочь Кэрол прошла бы его. Она способна слышать мысли, по крайней мере некоторые; она самый настоящий Аномал – не хуже кого бы то ни было другого в классификациях Государственной гражданской службы. Есть множество удостоверенных Аномалов – они теряют свои способности оттого, что…

– Извините, я должна заняться уборкой. – Клео плотно затворила дверь, повернулась, ища розетку, чтобы воткнуть штепсель мистера Чистера, и…

Обомлела. Застыла, как статуя.

Прямо напротив нее стоял невысокий, неопрятно выглядящий мужчина с крючковатым носом и худым, подвижным лицом. На нем было потрепанное пальто и не выглаженные брюки. Он вошел в квартиру, пока Клео разговаривала с миссис Арлен.

– Кто вы такой? – спросила Клео, чувствуя, как ее сердце заколотилось от страха. Она ощутила атмосферу таинственности вокруг этого человека; казалось, он готов в любую секунду куда-то спрятаться – узкие и темные глаза его нервно шарили тут и там. «Словно он хочет убедиться, – подумала Клео, – что знает все выходы из квартиры».

– Меня зовут Дарби Шир, – просипел мужчина. Он пристально смотрел на нее, и на его лице все сильнее проступало затравленное выражение. – Я – давний приятель вашего мужа, – продолжал он. Когда он будет дома и могу ли я подождать его здесь, пока он не придет?

– Они должны вот-вот подойти, – ответила Клео. Она по-прежнему не двигалась, стараясь держаться как можно дальше от Дарби Шира – если это было его настоящее имя. – Я должна убрать квартиру до того, как они вернутся, – сказала она. Однако она так и не включила мистера Чистера, все еще не сводя испытующего взгляда с Дарби Шира. «Чего это он так боится? – задумалась она. – Не разыскивает ли его Подразделение действенного реагирования? А если так, то что он натворил?»

– Я выпил бы чашку кофе, – сказал Шир. Он нагнул голову, словно желая избежать просительной интонации своего голоса – словно ему самому не по вкусу было что-то просить у нее, но он нуждался в этом, так или иначе вынужден был это сделать.

– Могу ли я взглянуть на ваш идентабель? – спросила Клео.

– Будьте так любезны. – Шир порылся в распухших карманах пальто и вытащил пригоршню пластиковых карточек; он высыпал их на стул рядом с Клео Эпплтон. – Возьмите сколько вам нужно.

– Три идентабеля? – недоверчиво пробормотала она. – Но у вас не может быть более одного. Это противозаконно.

– А где Ник? – спросил Шир.

– Он с Бобби. В Федеральном бюро личностных стандартов.

– А, у вас есть сын. – Он криво усмехнулся. – Вот видите, сколько воды утекло с тех пор, как я последний раз общался с Ником. А кто мальчик? Новый? Аномал?

– Новый, – сказала Клео. Она пересекла гостиную, направляясь к видеофону. Подняв трубку, она стала набирать номер.

– Куда вы звоните? – поинтересовался Шир.

– В Бюро. Узнать, ушли ли оттуда Ник и Бобби.

Тоже направившись к видеофону, Шир сказал:

– Этого они и не вспомнят; они даже не поймут, о чем вы их спрашиваете. Неужели вы не знаете, что это за люди? – Он подошел к видеофону и выключил его из сети. – Прочтите мою книгу. – Ощупав свои разнокалиберные карманы, он вытащил из одного книжку с измятыми страницами и пятнами на них, с разодранной мягкой обложкой – и вручил ее Клео.

– О Господи, да не нужна она мне, – с отвращением поморщилась Клео.

– Возьмите. Прочтите ее, и тогда вы поймете, что мы должны делать, чтобы избавиться от тирании Новых и Аномалов, которая калечит нашу жизнь, которая превращает в насмешку все, что человек пытается сделать. – Он вертел в руках сальную, рваную книжку, отыскивая нужную страницу. – Можно ли мне теперь выпить чашку кофе? – жалобно попросил он. – Похоже, мне не удастся найти нужную ссылку; для этого необходимо некоторое время.

Она задумалась на секунду, затем прошла в крохотную кухоньку, чтобы подогреть воду для растворимого эрзац-кофе.

– Вы можете остаться на пять минут, – обращаясь к Ширу, сказала Клео. – Если за это время Ник не вернется, вам придется уйти.

– Вы боитесь, что вас застанут здесь вместе со мной? – спросил Шир.

– Я… просто начинаю неловко себя чувствовать, – ответила Клео. «Потому что я знаю, кто ты такой, – подумала она. – И я уже видела такие измятые, искалеченные книжки – занудные книжки, которые таскают повсюду в грязных карманах и лапают тайком, втихомолку». – Вы член РИД, – сказала она вслух.

Шир криво ухмыльнулся:

– РИД слишком пассивен. Они хотят действовать только через избирательные урны. – Он отыскал требовавшуюся ему ссылку, но теперь выглядел слишком уставшим, чтобы показать ее Клео; он просто стоял, сжимая в руках свою книжку. – Я провел два года в государственной тюрьме, – чуть погодя сказал он. – Дайте мне выпить чашку кофе, и я уйду; я не стану дожидаться Ника. Он, наверное, все равно ничего не сможет для меня сделать.

– А что, по-вашему, он мог бы сделать? Ник не работает на правительство; у него нет никаких…

– Это не то, что мне нужно. Я официально освобожден; я отбыл свой срок. Не мог бы я остаться здесь? У меня совсем нет денег, и мне некуда пойти. Я перебрал в уме всех, кого мог вспомнить и кто был способен помочь мне, и методом исключения я добрался до Ника. – Он взял у Клео чашку кофе, в свою очередь протягивая ей книжку. – Спасибо, – пробормотал он, жадно отхлебывая. – А знаете ли вы, – сказал он, вытирая рот, – что вся структура власти на этой планете непременно разрушится от гнили? Внутренней гнили… Так, что когда-нибудь мы сможем смести ее одним щелчком. Достаточно лишь нескольких ключевых людей – Старых Людей, – здесь и там – как внутри, так и вне аппарата Государственной гражданской службы – и… – Он яростно смахнул рукой воображаемого врага. – Все это есть в моей книге. Сохраните и прочтите ее; прочтите, как Новые Люди и Аномалы манипулируют нами путем контроля за всеми средствами информации и…

– Вы сумасшедший, – сказала Клео.

– Уже нет, – затряс головой Шир, его крысиные черты лица напряженно исказились в мгновенном и эмоциональном отрицании сказанного Клео. – Когда три года назад меня арестовали, я был клинически и официально сумасшедшим – паранойя, как они сказали, – но перед тем, как они освободили бы меня, я должен был пройти множество психотестов, так что теперь я могу доказать свою вменяемость. – Он снова пошарил по своим многочисленным карманам. – У меня даже есть официальное тому подтверждение, я всегда ношу его с собой.

– Им надо бы снова проверить вас, – заметила Клео. «О Господи, – подумала она. – Да собирается ли Ник вообще возвращаться домой?»

– Это правительство, – заявил Шир, – разрабатывает программу стерилизации всех мужчин из Старых Людей. Вы знали об этом?

– Я этому не верю. – Она уже слышала множество подобных несуразных сплетен, но все они обычно оказывались неправдой, или, во всяком случае, большинство из них. – Вы это говорите, – сказала она, – чтобы оправдать насилие и жестокость, вашу собственную нелегальную деятельность.

– Мы располагаем ксерокопией этого законопроекта; он уже был подписан семнадцатью Советниками из…

Телевизор включился сам собой и объявил:

– Последние известия. Передовые подразделения Третьей армии докладывают, что «Серый динозавр», корабль, на котором гражданин Торс Провони покинул Солнечную систему, обнаружен на орбите Проксимы Центавра без признаков жизни на борту. В настоящее время буксирные суда Третьей армии осуществляют стыковку с этим, по всей видимости, заброшенным звездолетом, и следует ожидать, что тело Провони будет обнаружено в течение ближайшего часа. Оставайтесь у экранов для дальнейших известий – Телевизор сам собой отключился, сообщение было передано.

Странная, почти конвульсивная дрожь пробежала по телу Дарби Шира; лицо его исказилось в гримасе, правая рука сжалась в кулак, и этим кулаком он колотил по воздуху, а затем глаза его засияли, и он снова повернулся к Клео.

– Они никогда не возьмут его, – прошипел он сквозь зубы. – И я скажу вам, почему. Торс Провони – Старый Человек, лучший из всех нас, – и он превосходит любого из Новых Людей или Аномалов. Он вернется в эту систему с подмогой. Как и обещал. Где-нибудь там есть для нас подмога, и он найдет ее, даже если это займет восемьдесят лет. Он вовсе не ищет какой-то мир, который мы могли бы колонизировать; он ищет их. – Дарби Шир испытующе разглядывал Клео. – Вы этого не знали, ведь так? Никто этого не знает – наши правители контролируют всю информацию, даже о Провони. Но в этом-то все и дело; Провони не оставит нас одних и не позволит править нами мутировавшим проходимцам, выставляющим свои так называемые «способности» в качестве предлога для того, чтобы захватить власть здесь, на Земле, и удерживать ее до скончания века. – Он шумно и тяжело дышал, лицо его исказилось от напряжения, а глаза остекленели от фанатизма.

– Ну да, – кивнула Клео и отвернулась, почувствовав неприязнь.

– Вы мне верите? – потребовал ответа Шир.

– Я верю, – ответила Клео, – что вы преданный сторонник Провони; да, этому я верю. – «И еще я верю, – подумала она, – что ты снова клинически и официально сумасшедший, как и пару лет назад».

– Привет. – Ник вместе с тащившимся позади него Бобби вошел в квартиру. Его внимание тут же привлек Дарби Шир. – А это кто? – спросил он.

– Бобби прошел? – спросила Клео.

– Думаю, да, – ответил Ник. – Они пошлют нам почтовое уведомление на следующей неделе. Если бы мы провалились, они, наверное, сказали бы нам прямо сейчас.

– Я провалился, – промямлил Бобби.

– Ты помнишь меня? – спросил Дарби Шир у Ника. – Ведь столько лет прошло. – Двое мужчин изучающе разглядывали друг друга. – А я тебя узнаю, – с надеждой в голосе сказал Дарби, словно предлагая Нику тоже узнать его. – Пятнадцать лет назад. Лос-Анджелес. Окружной архив; мы оба были помощниками в канцелярии Браннела – Лошадиной Морды.

– Ты Дарби Шир, – сказал Ник и протянул руку для пожатия.

«Этот человек, – подумал Николас Эпплтон, – совсем опустился. Какая прискорбная перемена… впрочем, пятнадцать лет – большой срок».

– А ты совсем не изменился, – сказал Дарби Шир. Он протянул свою излохмаченную книжку Нику. – Я занимаюсь вербовкой. К примеру, я только что пытался завербовать твою жену.

Увидев книжку, Бобби заявил:

– Он Низший Человек. – В голосе мальчика звучало волнение. – Можно мне посмотреть? – спросил он, протягивая руку за книжкой.

– Уходи отсюда, – сказал Ник Дарби Ширу.

– А ты не думаешь, что мог бы… – начал было Шир, но Ник яростно перебил его:

– Я знаю, кто ты такой. – Ник схватил Дарби Шира за ворот рваного пальто и с силой толкнул по направлению к двери. – Я знаю, что ты скрываешься от людей из Подразделения действенного реагирования. Убирайся.

– Ему нужно где-то остановиться, – вмешалась Клео. – Он хотел на какое-то время остаться здесь, с нами.

– Нет, – отрезал Ник. – Ни за что.

– Ты боишься? – спросил Дарби Шир.

– Да, – кивнул Ник. Каждый уличенный в распространении пропаганды Низших Людей – и каждый так или иначе с ними связанный – в дальнейшем автоматически лишался права проходить тестирование для Государственной гражданской службы. Если ПДР поймало бы Дарби Шира здесь, жизнь Бобби была бы исковеркана. А кроме того, все они могли бы понести наказание. И были бы отправлены в один из лагерей для перемещенных лиц на неопределенное время. Безо всякой возможности судебного пересмотра.

– Не бойся, – тихо проговорил Дарби Шир. Он несколько подтянулся. «Какой же он плюгавый, – подумал Ник. – И безобразный». – Помни обещание Торса Провони, – продолжал Дарби Шир. – И помни еще вот что: твой мальчик в любом случае не получит ранг Государственной гражданской службы. Так что терять тебе нечего.

– Мы можем потерять свободу, – возразил Ник. Однако он колебался. Он пока еще окончательно не вытолкал Дарби Шира из квартиры в общественный коридор. «Предположим, что Провони вернется, – снова сказал он себе, как и множество раз до этого. – Нет, я в это не верю; Провони вот-вот должны поймать». – Нет, – сказал он вслух, – я не желаю иметь с тобой ничего общего. Разрушай свою собственную жизнь; оставь это себе. И… уходи. – Он наконец вытолкнул коротышку в коридор; несколько дверей распахнулись, и разнообразные жильцы, кого-то из которых Ник знал, а кого-то – нет, с интересом уставились на происходящее.

Дарби Шир пристально посмотрел на него, а затем невозмутимо порылся во внутреннем кармане своего потрепанного пальто. Он вдруг показался выше, гораздо лучше владеющим собой… и ситуацией.

– Весьма рад, гражданин Эпплтон, – произнес он, доставая изящное, гладкое черное удостоверение и раскрывая его, – что вы избрали именно такую линию поведения. Я произвожу в этом здании выборочные проверки – по случайным выборкам, так сказать. – Он показал Нику свой официальный идентабель, тускло мерцавший под искусственным освещением. – Офидант ПДР Дарби Шир.

Ник почувствовал, как внутри у него все похолодело, заставив его оцепенеть, лишив дара речи. Все мысли рассеялись – он не мог выговорить ни слова.

– О Господи! – в ужасе вырвалось у Клео; она подошла к нему – через некоторое время за ней последовал и Бобби. – Но ведь мы все сказали верно, разве нет? – спросила она у Дарби Шира.

– Абсолютно верно, – ответил Шир. – Ваши реакции были совершенно адекватными. Всего хорошего. – Он положил гладкую книжечку удостоверения обратно во внутренний карман пальто, тут же улыбнулся и, все так же улыбаясь, проскользнул сквозь кольцо зевак. Буквально в одно мгновение он исчез. Осталась только кучка возбужденных зрителей. И – Ник, его жена и ребенок.

Ник захлопнул входную дверь и повернулся к Клео.

– Ни на миг нельзя расслабляться, – хрипло пробормотал он.

«Как близко это было. Еще какое-то мгновение… и я мог бы предложить ему остаться, – дошло до него. – По старой памяти. В конце концов, я ведь его знал. Когда-то. Наверное, – подумал он, – именно поэтому его выбрали для проведения выборочной проверки на лояльность меня и моей семьи. Господи Боже!» Трясясь от испуга, нетвердой походкой он направился к ванной – к аптечке, где хранился запас таблеток.

– Немножко гидрохлорида флуфеназина, – пробормотал он, потянувшись к спасительному пузырьку.

– Ты принял сегодня уже три таких таблетки, – наставительным тоном заметила Клео. – Хватит. Остановись.

– Все будет в порядке, – ответил Ник. Наполнив водой стаканчик, он немо и поспешно проглотил круглую таблетку.

И почувствовал внутри себя тупую злобу, мгновенную вспышку гнева на Новых Людей и Аномалов, на Государственную гражданскую службу, на всю систему – а затем гидрохлорид флуфеназина подействовал. Злоба улетучилась.

Но не до конца.

– Ты не думаешь, что наша квартира прослушивается? – спросил он у Клео.

– Прослушивается? – Она пожала плечами. – Разумеется нет. Иначе бы нас всех давным-давно забрали из-за тех ужасных вещей, что болтает Бобби.

– Не думаю, что я смогу еще долго это выносить, – проговорил Ник.

– Выносить что? – поинтересовалась Клео.

Он не ответил. Но глубоко внутри себя он знал, кого и что он имел в виду. Это знал и его сын. Сейчас они держались вместе… «Но как долго, – подумал он, – между нами будут сохраняться такие отношения? Пока я подожду и посмотрю, пройдет ли Бобби тестирование для Государственной гражданской службы, – сказал он себе. – А потом решу, что мне делать. Господи помилуй! – ужаснулся он. – О чем это я думаю? Что со мной происходит?»

– А книга-то осталась, – сказал Бобби; нагнувшись, он подобрал рваную, мятую книжку, оставленную Дарби Широм. – Можно мне почитать ее? – спросил он у отца. Пролистав ее, он заметил: – Похоже, она настоящая. Должно быть, полиция отобрала ее у какого-нибудь задержанного Низшего Человека.

– Прочти ее, – раздраженно ответил Ник.

Глава 3

Через два дня в почтовом ящике Эпплтонов появилось официальное правительственное уведомление. Ник тут же вскрыл конверт, сердце его затрепетало от волнения. Все верно – это были результаты тестирования; он пролистал несколько страниц – ксерокопия письменной работы Бобби прилагалась – и наконец добрался до заключения.

– Он провалился, – выдохнул.

– Я так и знал, – сказал Бобби. – Именно поэтому, в первую очередь, я и не хотел проходить тестирование.

Клео всхлипнула.

Ник ничего не сказал и ничего не подумал; он был нем и опустошен. Ледяная рука, холоднее самой смерти, сжала его сердце, убивая в нем все чувства.

Глава 4

Подняв трубку видеофона первой линии связи, Уиллис Грэм, Председатель Совета Чрезвычайного Комитета Общественной Безопасности, шутливо спросил:

– Как там движется дело с поимкой Провони, директор? – Он хихикнул. Один Бог знает, где теперь Провони. Может быть, он давно уже умер на каком-нибудь безвоздушном планетоиде у черта на рогах.

– Вы имеете в виду сообщения для печати, сэр? – каменным голосом осведомился директор полиции Ллойд Варне.

Грэм рассмеялся:

– Да, расскажите мне, о чем сейчас болтают телевидение и газеты. – Разумеется, он мог даже не вставая с постели включить свой телевизор. Однако ему доставляло удовольствие вытягивать из этого напыщенного ничтожества – директора полиции – крупицы сведений относительно ситуации с Торсом Провони. Цвет лица Барнса обычно давал интересную информацию в духе патологии. А кроме того, будучи Аномалом высшего порядка, Грэм мог непосредственно наслаждаться хаосом, воцарявшимся в голове этого человека, когда речь заходила о чем-либо связанном с поисками беглого изменника Провони.

В конце концов, именно директор Варне девять лет тому назад освободил Торса Провони из федеральной тюрьмы. Как восстановленного в правах.

– Провони снова собирается ускользнуть у нас из рук, – уныло сообщил Варне.

– А почему вы не скажете, что он мертв? – Это оказало бы громадное психологическое воздействие на население – в том числе и в тех рядах, где это было бы наиболее желательно.

– Если он снова здесь объявится, будут поставлены под угрозу самые основы нашей власти. Стоит только ему появиться…

– Где мой завтрак? – перебил Грэм. – Распорядитесь, чтобы мне его принесли.

– Есть, сэр, – раздраженно откликнулся Варне. – Что вы пожелаете? Яичницу с гренками? Жареную ветчину?

– А что, действительно есть ветчина? – удивился Грэм. – Пусть будет ветчина и три яйца. Но проследите, чтобы никаких эрзацев.

Не слишком довольный ролью слуги, Варне пробормотал «есть, сэр» и исчез с экрана.

Уиллис Грэм откинулся на подушки; человек из его личной прислуги тут же обнаружил свое присутствие и умело приподнял их – теперь они лежали именно так, как полагалось. «Где же, наконец, эта проклятая газета?» – спросил самого себя Грэм и протянул за ней руку; другой слуга заметил его жест и проворно раздобыл три последних номера «Таймс».

Какое-то время Грэм бегло просматривал первые разделы знаменитой старой газеты – ныне находившейся под контролем правительства.

– Эрик Кордон, – наконец произнес он и жестом показал, что собирается диктовать. Немедленно появился стенограф с переносным транскрибером в руках. – Всем членам Совета, – сказал Грэм. – Мы не можем требовать казни Провони – по причинам, указанным директором Барнсом, – но мы можем нанести удар Эрику Кордону. Я имею в виду, что мы можем казнить его. И каким же это будет облегчением. – «Почти таким же, – подумал он, – как если бы мы взяли самого Торса Провони». Во всей подпольной сети Низших Людей Эрик Кордон был самым выдающимся организатором и оратором. И было еще, конечно, множество его книг.

Кордон был подлинным интеллектуалом из Старых Людей – физиком-теоретиком, способным вызвать живой отклик в среде тех разочарованных Старых Людей, что тосковали по прошлому. Кордон был таким человеком, который непременно перевел бы стрелки часов на пятьдесят лет назад, появись у него такая возможность. Впрочем, несмотря на свое уникальное красноречие, он был скорее человеком мысли, а не действия, как Провони: Торс Провопи, человек действия, проревевший призыв «найти подмогу», как его бывший друг Кордон сообщил в своих бесчисленных речах, книгах и захватанных брошюрах. Кордон был популярен, но – в отличие от Провони – не представлял собой общественной угрозы. После его казни осталась бы пустота, которую он никогда толком и не заполнял. Несмотря на всю свою привлекательность, для общественности он определенно был лишь мелкой рыбешкой.

Однако большинство Старых Людей этого не понимали. Эрика Кордона окружал ореол героя. Провони был некой абстрактной надеждой; Кордон же реально существовал. И он работал, писал и говорил именно здесь, на Земле.

Подняв трубку видеофона второй линии связи, Грэм сказал:

– Дайте мне, пожалуйста, на большой экран Кордона, мисс Найт. – Он повесил трубку, устроился поудобнее на кровати и снова сунул нос в газетные статьи.

– А продолжение диктовки, господин Председатель Совета? – через некоторое время осведомился стенограф.

– Ах да, – Грэм отпихнул газету в сторону. – Где я остановился?

– «Я имею в виду, что мы можем казнить его. И каким же…»

– Далее, – сказал Грэм и кашлянул, прочищая горло. – Считаю необходимым, чтобы главы всех отделов – вы записываете? – узнали и осмыслили причины, стоящие за моим желанием покончить с этим… как бишь его…

– Эриком Кордоном, – вставил стенограф.

– Ну да, – кивнул Грэм. – Уничтожить Эрика Кордона мы должны по следующим соображениям. Кордон является связующим звеном между Старыми Людьми на Земле и Торсом Провони. Пока жив Кордон, люди как бы чувствуют присутствие Провони. Лишившись Кордона, они потеряют контакт – реальный или какой-то там еще – с этим шныряющим где-то в космосе жалким мерзавцем. В известном смысле Кордон – это голос Провони, пока сам Провони отсутствует. Разумеется, я допускаю, что эта акция может вызвать ответный всплеск недовольства; Старые Люди способны какое-то время бунтовать… однако, с другой стороны, это же может побудить Низших Людей выйти из подполья, что позволит нам наконец добраться до них. В определенном смысле я намерен спровоцировать преждевременную демонстрацию силы со стороны Низших Людей; сразу же после объявления о смерти Кордона последуют мощные всплески негодования, но в конечном счете…

Он замолчал. На большом экране, занимавшем всю дальнюю стену огромной спальни, стало проступать лицо. Худое интеллигентное лицо со впалыми щеками; не слишком широкими скулами, как отметил Грэм, увидев, как они задвигались, когда Кордон начал говорить. Очки без оправы, редкие волосы, тщательно зачесанные поверх лысой макушки.

– Звук, – потребовал Грэм, поскольку губы Кордона продолжали шевелиться безмолвно.

– … Удовольствием, – гулко прогудел Кордон – звук был включен слишком громко. – Мне известно, что вы заняты, сэр. Однако если вы желаете говорить со мной… – Кордон сделал элегантный жест, – то я готов.

– Где он теперь, черт возьми? – спросил Грэм у одного из своих слуг.

– В Брайтфортской тюрьме.

– Вас хорошо кормят? – осведомился Грэм, обращаясь к лицу на громадном экране.

– О да, вполне, – улыбнулся Кордон, обнажив зубы настолько ровные, что они казались – да наверняка и были – искусственными.

– И вам разрешают писать?

– У меня есть все необходимое, – ответил Кордон.

– Скажите мне, Кордон, – настойчиво спросил Грэм, – зачем вы пишете и говорите всю эту чертовщину? Ведь вы же знаете, что это неправда.

– Правда у каждого своя. – Кордон усмехнулся – скупо и невесело.

– Вы помните тот приговор, вынесенный пять месяцев тому назад, – спросил Грэм, – по которому вам полагалось шестнадцать лет тюремного заключения за измену? Так вот, черт побери, судьи пересмотрели его и изменили меру вашего наказания. Теперь они решили назначить вам смертную казнь.

Выражение мрачного лица Кордона нисколько не изменилось.

– Он слышит меня? – спросил Грэм у слуги.

– О да, сэр. Все в порядке, он вас слышит.

– Мы собираемся казнить вас, Кордон, – продолжил Грэм. – Вам известно, что я могу читать ваши мысли; я знаю, как вы напуганы. – Он говорил правду; внутренне Кордон содрогался. Даже несмотря на то, что их контакт оставался чисто электронным, а Кордон в действительности находился за две тысячи миль от Грэма. Подобные псионические способности всегда поражали Старых – а порой и Новых Людей.

Кордон не ответил. Однако до него; очевидно, дошло, что Грэм начал прослушивать его телепатически.

– В самой глубине души, – сказал Грэм, – вы думаете: «Может быть, мне изменить своей партии. Провони мертв…»

– Я не думаю, что Провони мертв, – запротестовал Кордон, и на лице его появилась оскорбленная мина – первое искреннее выражение с начала беседы.

– Подсознательно, – сказал Грэм. – Вы даже сами этого не осознаете.

– Даже если бы Торс был мертв…

– Ох, перестаньте, – поморщился Грэм. – Мы оба знаем, что, если бы Провони был мертв, вы тут же прикрыли бы вашу пропагандистскую кампанию и исчезли бы из поля зрения общественности на всю вашу последующую интеллектуальную жизнь, будь она проклята.

Внезапно запищал зуммер аппарата связи справа от Грэма.

– Извините, – сказал Грэм и нажал на кнопку.

– Здесь находится адвокат вашей жены, господин Председатель Совета. Вы давали указание впустить его независимо от того, чем вы будете заняты. Так мне впустить его или…

– Впустите его, – перебил Грэм. Кордону он сказал: – Мы известим вас – скорее всего, это сделает директор Барнс – за час до вашей предполагаемой казни. Сейчас я занят, всего хорошего. – Он отключился, и экран стал постепенно тускнеть.

Центральная дверь спальни раскрылась, и в комнату бодрым шагом вошел высокий, изящный, превосходно одетый мужчина с небольшой бородкой и с дипломатом в руках – Гораций Денфельд.

– Знаете, какие мысли я только что прочел в голове Эрика Кордона? – спросил у него Грэм. – Подсознательно он жалеет о том, что вообще примкнул к Низшим Людям – вот он каков, их вождь, – если у них на самом деле есть вождь. Я намерен покончить с их существованием, начав с Кордона. Вы одобряете мое распоряжение о его казни?

Расположившись в кресле, Денфельд открыл дипломат.

– В соответствии с указаниями Ирмы и юридическим нормам мы изменили некоторые – незначительные – пункты соглашения о содержании при раздельном проживании. – Он вручил Грэму подшивку документов. – Не торопитесь, господин Председатель Совета.

– Как вы думаете, что произойдет после смерти Кордона? – спросил Грэм, раскрывая подшивку и начиная бегло просматривать листы бумаги стандартного размера; особое внимание он уделял абзацам, помеченным красным.

– Даже не могу себе представить, сэр, – тотчас ответил Денфельд:

– «Незначительные пункты», – читая, с горечью передразнил Грэм. – Господи Иисусе, она повысила содержание ребенка с двух сотен юксов в месяц до четырех. – Он зашелестел страницами, чувствуя, как его уши запылали от гнева – и от гнетущей тревоги. – И алименты увеличиваются с трех тысяч до пяти. И… – Он добрался до последнего листа, испещренного красными линиями и вписанными карандашом суммами. – Половину моих транспортных расходов – этого она требует. И все, что я получаю за платные речи. – Его шея покрылась теплым, липким потом.

– Однако она позволяет вам оставить себе все ваши заработки от письменных публикаций, которые вы…

– У меня нет никаких письменных публикаций. Что я вам, Эрик Кордон? – Грэм в ярости швырнул документы на кровать; какое-то время он сидел, пылая гневом. Отчасти из-за того, что он только что прочитал, а отчасти из-за этого адвоката, Горация Денфельда, Нового Человека; даже занимая невысокое положение в основных структурах Новых Людей, Денфельд считал всех Аномалов – включая Председателя Совета – лишь продуктами псевдоэволюции. Грэм смог легко выловить из головы Денфельда этот низкий, неизменный тон превосходства и пренебрежения.

– Я должен подумать, – наконец произнес Грэм. «Я покажу это своим адвокатам, – сказал он себе. – Лучшим правительственным адвокатам – из налогового управления».

– Было бы желательно, чтобы вы приняли во внимание вот что, сэр, – заметил Денфельд. – Некоторым образом вам может показаться, что со стороны миссис Грэм довольно несправедливо требовать столь… – Он искал подходящее выражение. – Столь весомую долю вашей собственности.

– Этот дом, – согласился Грэм. – И четыре особняка в Скрэнтоне, штат Пенсильвания. Все это – а теперь еще.

– Однако существенным фактором является то, что ваше отделение от жены любой ценой должно остаться тайным – ради вас же самого, – медовым голосом сказал Денфельд. Его язык порхал меж губ, словно бумажный вымпел на ветру. Поскольку Председатель Совета Чрезвычайного Комитета Общественной Безопасности не может допустить, чтобы на него пала хотя бы тень… ну, назовем это la calugna…

– Это еще что?

– Скандал. Как вам хорошо известно, вокруг имени любого высокопоставленного Аномала или Нового Человека не должно быть никаких сплетен. Однако, учитывая ваше положение…

– Я скорее подам в отставку, – проскрипел Грэм, – чем это подпишу. Пять тысяч юксов алиментов в месяц. Она спятила! – Он поднял голову и внимательно посмотрел на Денфельда. – Что делается с женщиной, когда она получает содержание при раздельном проживании или развод? Она – они хотят всего, любыми путями – хоть припирая к стенке. Дом, особняки, машину, все юксы на свете… – «О Боже», – подумал он и устало вытер лоб. Одному из слуг он сказал: – Принесите мне кофе.

– Есть, сэр. – Слуга засуетился с кофеваркой и немного погодя вручил ему чашку крепкого черного кофе.

Грэм пожаловался, обращаясь к слуге и ко всем присутствующим:

– Что я могу сделать? Она держит меня за горло. – Он положил папку с документами в выдвижной ящик столика рядом с кроватью. – Больше обсуждать нечего, – сказал он Денфельду, – мои адвокаты уведомят вас о моем решении. – Сердито взглянув на ненавистного ему Денфельда, он объявил: – Теперь я займусь другими делами. – Затем он кивнул слуге, который твердо положил руку на плечо адвоката и проводил его к одной из дверей, ведущих из спальни.

Когда дверь за Денфельдом захлопнулась, Грэм откинулся на подушки, размышляя и прихлебывая свой кофе. «Вот бы она нарушила закон… – сказал он себе. – Пусть даже правила дорожного движения – хоть что-нибудь, что поставило бы ее в зависимость от полиции. Если бы мы засекли ее на нарушении пешеходных правил, мы и за это смогли бы зацепиться; она оказала бы сопротивление, использовала бранные слова и выражения, и тогда уже ее можно было привлекать за нарушение общественного порядка… А еще, – подумал он, – если бы только люди Барнса смогли поймать ее на какой-нибудь мелкой уголовщине: например, на приобретении и/или употреблении алкоголя. Тогда (это ему объяснили его собственные адвокаты) мы могли бы подвести ее под неполное материнское соответствие, отобрать детей и предъявить ей обвинение в процессе настоящего развода – который, при таких обстоятельствах, можно было бы сделать публичным».

Однако пока что Ирма имела над ним слишком большую власть. Публичный развод со взаимными претензиями выглядел бы для него действительно скверно, учитывая все то, что Ирма могла бы наскрести из сточной канавы.

Подняв трубку видеофона первой линии связи, он сказал:

– Барнс, мне нужно, чтобы вы нашли ту женщину-агента, Алису Нойес, и прислали ее сюда. Пожалуй, и вам неплохо бы явиться.

Офидант полиции Нойес возглавляла группу, уже почти три месяца пытавшуюся раздобыть хоть какой-нибудь компромат на Ирму. Двадцать четыре часа в сутки за женой Грэма следили видеомониторы полиции… разумеется, без ее ведома. Одна из видеокамер даже демонстрировала то, что происходило в ванной комнате Ирмы, но, к сожалению, не выявила ничего примечательного. Все, что Ирма говорила и делала, все люди, с которыми она виделась, все места, в которые она заходила, – все это было записано на кассетах, хранившихся в денверском ПДР. И все это в сумме не давало ничего.

«Она завела свою собственную полицию, – уныло подумал Грэм, – плешивых бывших сотрудников ПДР, шустривших вокруг нее, пока она ходила по магазинам, развлекалась на вечеринках или навещала доктора Радклиффа, своего зубного врача. Похоже придется мне от нее избавиться, – сказал он себе. – Ни в коем случае мне не следовало заводить себе жену из Старых Людей». Но это произошло очень давно, когда он еще не занимал того высокого положения, которое оказалось у него впоследствии. Чуть ли не все Аномалы и Новые Люди втихую насмехались над ним, а ему это было не по вкусу; он читал мысли – большинство мыслей, исходивших от многих, очень многих людей, – и где-то в самой глубине неизменно находил пренебрежение.

Особенно сильным оно было у Новых Людей.

Пока Грэм лежал, ожидая директора Барнса и офиданта Нойес, он снова принялся изучать «Таймс», наугад открывая ее на одной из трех сотен страниц.

Так он неожиданно натолкнулся на статью о проекте Большого Уха, под которой значилось имя Эймоса Айлда, весьма высокопоставленного Нового Человека, одного из тех, кого Грэм тронуть не мог.

«Итак, эксперимент Большого Уха с фанфарами движется вперед», – язвительно подумал он, читая статью.

«Находящаяся, по общему мнению, за гранью возможного, работа над созданием первого чисто электронного телепатического подслушивающего устройства продвигается убедительными темпами», – заявили на сегодняшней пресс-конференции многочисленным скептически настроенным обозревателям сотрудники корпорации Макмалли, разработчики и создатели так называемого Большого Уха. «Когда Большое Ухо будет введено в действие, – считает Мунро Кэпп, – оно способно будет телепатически отслеживать мысленные волны десятков тысяч лиц, обладая при этом способностью – не зафиксированной у Аномалов – расшифровывать эти необъятные потоки, полные…»

Грэм отшвырнул газету в сторону; она упала шурша на устланный коврами пол. «Будь прокляты эти подонки, Новые Люди, – озлобленно подумал он, бессильно скрипя зубами. – Они угрохают на это миллиарды юксов, а после Большого Уха создадут приспособление, которое сможет заменить ясновидение Аномалов, затем все остальное – одно за другим. Машины-полтергейсты будут раскатывать по улицам и носиться в воздухе. Мы уже не понадобимся.

И тогда… вместо сильного и стабильного двухпартийного государства, которое мы имеем сейчас, возникнет однопартийная система – монолитный монстр, где все ключевые посты займут Новые Люди – на всех уровнях. Тогда прощай Государственная гражданская служба – останутся только тесты на активность коры головного мозга Новых Людей, на наличие этих двух пиков на неврологической кривой, да еще разные постулаты вроде: «предмет А равен своей противоположности» и «чем сильнее различие, тем выше соответствие». Боже милостивый!

Может быть, – подумал он, – вся структура мышления Новых Людей представляет собой гигантский розыгрыш. Мы, Старые Люди этого понять не можем; мы просто верим на слово Новым Людям, что это колоссальный шаг вперед в эволюции человеческого мозга. Предположительно, есть некие узлы Роджерса или что-то там еще. Существует материальное отличие их коры головного мозга от нашей. Однако…»

Включился один из переговорников:

– Директор Варне и женщина – офидант полиции…

– Впустите их, – сказал Грэм. Он отклонился назад, устроился поудобнее, сложил руки на груди и ждал.

Ждал, чтобы сообщить им о своей новой идее.

Глава 5

В восемь тридцать утра Николас Эпплтон появился на работе и приготовился к началу рабочего дня.

Солнце ярко светило в окна небольшого здания его мастерской. Там, внутри, он закатал рукава, одел увеличивающие очки и вставил в розетку штепсель терморезака.

Его босс, Эрл Дзета, тяжелой походкой подошел к нему, засунув руки в карманы брюк цвета хаки; из его заросшего густой щетиной рта свисала итальянская сигара.

– Что скажешь, Ник?

– Мы узнаем лишь через несколько дней, – сообщил Ник. – Они собираются известить нас о результатах по почте.

– Ах да, твой мальчуган. – Дзета положил смуглую здоровенную лапу на плечо Ника. – Ты делаешь слишком мелкую нарезку, – заметил он. – Мне нужно, чтобы она проходила в самую глубину протектора. В эту проклятую шину.

– Но если я еще хоть немного углублюсь… – запротестовал Ник. «Шина лопнет, даже если они наедут на еще не остывшую спичку, – сказал он про себя. – Это все равно, что пристрелить их из лазерного ружья». – Ладно, – сдался он, вся его воинственность куда-то исчезла; в конце концов, Эрл Дзета был его боссом. – Я буду углубляться, пока резак не выйдет с той стороны.

– Попробуй только – я тебя мигом уволю, – сказал Дзета.

– Ты считаешь, что раз уж они покупают этот реактивный…

– Когда три их колеса коснутся общественной мостовой, – перебил Дзета, – наша ответственность закончится. Что бы ни случилось потом – их личные трудности.

Ник вовсе не хотел быть нарезчиком протектора… Тем, кто берет лысую шину и с помощью раскаленного докрасна резака делает в ней новую нарезку – все глубже и глубже, – приводя ее в надлежащий вид. Чтобы она выглядела так, словно весь протектор в порядке. Это занятие он унаследовал от отца, а тот, в свою очередь, научился этому от своего отца. Из поколения в поколение, от отца к сыну; ненавидя эту работу, Ник твердо помнил одно: он был превосходным нарезчиком протектора и всегда им останется. Дзета был не прав; Ник уже сделал достаточно глубокую нарезку. «Я мастер своего дела, – подумал он, – и сам могу решить, какой должна быть глубина канавок».

Неторопливым движением Дзета включил висевший у него на шее радиоприемник. Шумная дешевая музыка – определенного сорта – затрубила из семи или восьми динамиков, размещенных на разбухшем теле толстяка.

Внезапно музыка прекратилась. Наступила тишина, а затем раздался профессионально безразличный голос диктора:

– Пресс-секретарь директора Ллойда Барнса только что сделал заявление о том, что государственный преступник Эрик Кордон, приговоренный к тюремному заключению за акты насилия по отношению к гражданам, был переведен из Брайтфортской тюрьмы в тюремные сооружения в Лонг-Бич, штат Калифорния. На вопрос, означает ли это, что Кордон будет казнен, от представителя ПДР получены заверения, что такого решения пока не было принято. Хорошо информированные, независимые от ПДР источники открыто заявляют, что все это свидетельствует о готовящейся казни Кордона, указывая, что из последних девятисот заключенных ПДР, в разное время переведенных в тюремные сооружения Лонг-Бич, без малого восемьсот были в конечном счете казнены. Вы слушали новости из…

Эрл Дзета судорожным движением надавил на выключатель своего нательного радио; выключив его, он порывисто сжал кулаки, зажмурив глаза и раскачиваясь взад-вперед.

– Проклятые скоты, – прошипел он сквозь зубы. – Они собираются убить его. – Глаза его раскрылись, лицо исказилось в гримасе глубокой и сильной боли… Затем он постепенно взял себя в руки; его мучения, казалось, смягчились. Но они не ушли совсем; его бочкообразное тело было все так же напряжено, когда он пристально посмотрел на Ника.

– Ты Низший Человек, – проронил Ник.

– Ты уже десять лет меня знаешь, – проскрежетал Дзета. Он достал красный носовой платок и тщательно вытер лоб. Руки его тряслись. – Послушай, Эпплтон, – сказал он, уже стараясь придать своему голосу естественность. Спокойствие. Но он все еще не мог унять незаметную для глаза внутреннюю дрожь. Ник чувствовал ее, знал, что она по-прежнему там. Скрытая и погребенная от испуга. – Они и до меня хотят добраться. Если они казнят Кордона, то потом пойдут дальше и выметут нас всех, даже мелюзгу вроде меня. И мы отправимся в лагеря – в эти проклятые, вшивые, вонючие лагеря для интернированных – на Луну. Ты знал о них? Туда-то мы и отправимся. Мы – Низшие Люди. А не ты.

– Я знаю об этих лагерях, – сказал Ник.

– Ты собираешься меня выдать?

– Нет, – покачал головой Ник.

– Они все равно до меня доберутся, – с горечью проговорил Дзета. – Они годами составляли списки. Списки в милю длиной, даже на микрокассетах. У них есть компьютеры; у них есть филеры. Каждый может оказаться филером. Каждый, кого ты знаешь или с кем ты когда-то общался. Слушай, Эпплтон, – смерть Кордона будет означать, что мы боремся не просто за политическое равенство, а за само наше физическое существование. Ты понимаешь, Эпплтон? Возможно, я не слишком тебе по вкусу – видит Бог, мы не очень-то ладим друг с другом, – но неужели ты хочешь, чтобы меня прикончили?

– А что я могу сделать? – спросил Ник. – Не могу же я остановить ПДР.

Дзета выпрямился, его коренастое тело оцепенело в мучительном отчаянии.

– Ты мог бы умереть вместе с нами, – сказал он.

– Хорошо, – ответил Ник.

– Хорошо? – Дзета уставился на него, пытаясь понять. – Что ты имеешь в виду?

– Я сделаю все, что могу, – отозвался Ник. От сказанного у него перехватило дыхание. Теперь все было кончено: у Бобби не оставалось никакого шанса, и династии нарезчиков протектора суждено было продолжаться и дальше.

«Мне следовало бы выждать, – подумал он. – Как-то уж слишком легко это произошло со мной; я даже не ожидал – толком-то я этого до сих пор не понимаю. Наверное, все из-за того, что Бобби провалился. И все-таки я здесь, и я говорю об этом Дзете. Дело сделано».

– Давай зайдем ко мне в кабинет, – хрипло выговорил Дзета, – и откупорим бутылочку пива.

– У тебя есть спиртное? – Этого Ник и вообразить не мог, наказание могло быть слишком велико.

– Мы выпьем за Эрика Кордона, – сказал Дзета, и они пошли.

Глава 6

– Никогда раньше не пил алкоголя, – сказал Ник, когда они сели за стол друг против друга. Его охватило какое-то поразительно странное чувство. – Все время читаешь в газетах, что люди от этого становятся одержимыми, подвергаются полной деградации личности, поражается их мозг. По сути…

– Просто запугивание, – сказал Дзета. – Впрочем, верно, поначалу тебе не следует торопиться. Пей не спеша; пусть оно там уляжется.

– А какое наказание следует за распитие спиртного? – спросил Ник. Он вдруг обнаружил, что ему стало трудно выговаривать слова.

– Год. Окончательно, без возможности досрочного освобождения.

– И дело стоит того? – Комната вокруг него стала казаться нереальной; она потеряла свою вещественность, свою конкретность. – А разве не формируется привыкание? В газетах пишут, что, один раз попробовав, человек уже никогда…

– Да пей ты пиво, – прервал его Дзета; он отхлебнул из своего бокала, опорожняя его без видимых трудностей.

– Знаешь, – пробормотал Ник, – что скажет Клео насчет того, что я выпил?

– Жены все такие.

– Не думаю. Это она такая, а некоторые не такие.

– Да нет, все они такие.

– Почему?

– А потому, – ответил Дзета, – что муж для них – только источник материальных средств. – Он рыгнул, скроил гримасу и откинулся на спинку вращающегося стула, зажав в здоровенной ручище бутылку пива. – Для них… ну вот, смотри. Скажем, у тебя есть какая-то машина – какой-нибудь хитрый, замысловатый механизм, который приносит тебе кучу юксов, если работает как следует. Теперь предположим, что этот механизм…

– И что, жены действительно так относятся к мужьям?

– Точно. – Дзета снова рыгнул, кивнул и передал Нику бутылку пива.

– Но это же не по-человечески, – сказал Ник.

– Точно. Клянусь твоей багрово-зеленой жопой – так оно и есть.

– Я думаю, что Клео беспокоится обо мне потому, что ее отец умер, когда она была еще совсем маленькой. Она боится, что все мужчины… – Он искал нужное слово, но не мог его найти; его мыслительные процессы были теперь сбивчивыми, туманными и необычными. Он никогда раньше не испытывал ничего подобного, и это напугало его.

– Да не беспокойся, – сказал Дзета.

– Я думаю, Клео какая-то пресная, – пробормотал Ник.

– Пресная? Что значит «пресная»?

– Пустая. – Он махнул рукой. – Или, я хотел сказать, пассивная.

– Женщины и должны быть пассивными.

– Но это служит помехой… – Он споткнулся на этом слове и почувствовал, что краснеет от смущения. – Это служит помехой их взрослению.

Дзета наклонился к нему.

– Ты все это говоришь потому, что боишься, что она тебя не одобрит. Ты говоришь, что она «пассивная», но ведь теперь-то, в этом случае, тебе как раз это и нужно. Ты хочешь, чтобы она шла еще дальше; то есть одобряла то, что ты делаешь. Но зачем вообще ей рассказывать? Почему она должна об этом знать?

– Я всегда ей все рассказываю.

– Зачем? – громогласно вопросил Дзета.

– Я обязан так поступать, – ответил Ник.

– Когда мы допьем это пиво, – сказал Дзета, – мы с тобой кое-куда смотаемся. Где, если нам повезет, мы сможем подобрать кое-какой материал.

– Ты имеешь в виду материал о Низших Людях? – спросил Ник и почувствовал, как в груди у него похолодело; он понял, что его затягивают в опасное предприятие. – У меня уже есть брошюра, которую один мой знакомый расценивает как… – Он замолчал, не сумев выстроить фразу. – Я вообще не собираюсь рисковать.

– Ты уже рискуешь.

– Но этого достаточно, – сказал Ник. – Вполне. Сидеть здесь, пить пиво и разговаривать, как мы разговариваем.

– Только один разговор имеет значение, – заявил Дзета. – Тот разговор, который ведет Эрик Кордон. Настоящий материал; не те поделки, что передаются на улице с рук на руки, а то, что на самом деле говорит, вся суть. Я ничего не хочу тебе говорить: я хочу, чтобы он сказал это тебе. Через одну из своих брошюр. И я знаю, где мы можем ее подобрать. – Он встал из-за стола. – Я говорю не о «словах Эрика Кордона». Я говорю о подлинных словах Эрика Кордона, о его иносказаниях и предостережениях, о планах, известных только настоящим членам мира свободных людей. Низким Людям в подлинном смысле, действительном смысле.

– Я не хотел бы делать ничего, что не одобрила бы Клео, – сказал Ник. – Муж и жена должны быть честны друг с другом; если я займусь этим…

– Если она не одобрит – найди себе другую жену, которая одобрит.

– Ты серьезно? – спросил Ник; голова его к тому времени так затуманилась, что он даже не мог понять, серьезен ли Дзета. И действительно ли он имеет в виду именно то, что говорит, – не важно, прав он или нет. – Ты хочешь сказать, что это могло бы разделить нас? – спросил он.

– Это уже разрушило множество браков. В любом случае, разве ты так уж с ней счастлив? Ты же сам сказал, что она «пресная». Это твои слова. Это сказал ты, а не я.

– Это все от спиртного, – пробормотал Ник.

– Конечно, от спиртного, «in vino veritas», – сказал Дзета и ухмыльнулся, показав коричневатые зубы. – Так на латыни; а значит это…

– Я знаю, что это значит, – перебил Ник; теперь он почувствовал злобу, но не мог понять, к кому. К Дзете? «Нет, – подумал он, – к Клео. Я знаю, как она бы к этому отнеслась: «Мы не должны накликать на себя беду. Нас отправят в лагерь для интернированных на Луну, в один из этих ужасных трудовых лагерей». – А что важнее? – спросил он у Дзеты. – Ведь и ты женат; у тебя жена и двое детей. Чувствуешь ли ты ответствен… – Язык снова отказался ему повиноваться. – Чему ты больше предан? Семье? Или политической деятельности?

– Людям в целом, – ответил Дзета. Он задрал голову, поднес ко рту бутылку и допил остатки пива. Затем он резко, со стуком поставил бутылку на стол. – Давай-ка двигаться, – сказал он Нику. – Знаешь, как в Библии: «Познаете вы истину, и истина освободит вас».

– Освободит? – переспросил Ник, тоже вставая – и находя это для себя затруднительным. – Вот уж это брошюры Кордона вряд ли с нами сделают. Какой-нибудь легавый разузнает наши имена, выяснит, что мы покупаем кордонитскую литературу, и тогда…

– Если все время искать легавых, – съязвил Дзета, – то как тогда вообще жить? Я видел сотни людей, которые покупают и продают брошюры, иногда на тысячи юксов за один заход, и… – он сделал паузу, – иногда сыщики действительно до них докапываются. Или какой-нибудь легавый заприметит тебя, когда ты передаешь несколько юксов торговцу. А затем, как ты говоришь, следует тюрьма на Луне. Но ты должен идти на риск. Жизнь сама по себе уже риск. Ты спрашиваешь себя: «Стоит ли игра свеч?» – и отвечаешь: «Да, стоит». Стоит, будь она проклята. – Он надел пальто, открыл дверь конторы и вышел на солнце.

Ник, видя, что Дзета не оглядывается, после продолжительной паузы неторопливо последовал за ним. Он догнал его у припаркованного скиба Дзеты.

– Думаю, тебе надо начинать присматривать себе другую жену, – сказал Дзета; он открыл дверцу скиба и протиснул свою массу к рычагу управления. Ник, тоже забравшись внутрь, захлопнул дверцу со своей стороны. Дзета ухмыльнулся, поднимая скиб в утреннее небо.

– Тебя это, во всяком случае, не касается, – проворчал Ник.

Дзета не ответил; он сосредоточился на управлении скибом. Повернувшись к Нику, он заявил:

– Сейчас я могу вести как угодно – мы пустые. А вот на обратном пути мы будем с грузом, и ни к чему, чтобы какой-нибудь офидант ПДР опустил нас за неправильный поворот или превышение скорости. Верно?

– Верно, – согласился Ник и почувствовал, как его охватывает леденящий страх. Он уже стал неизбежным – тот путь, которым они следовали; теперь с него было не сойти. «А почему? – спросил он себя. – Я твердо знаю, что должен довести это до конца, но почему? Чтобы показать, что я не боюсь, что какой-нибудь филер вычислит нас? Чтобы показать, что я не под каблуком у жены? По множеству дурацких причин, – подумал он, – а главное – потому что я пью алкоголь, самое опасное вещество – после разве что синильной кислоты, – которое только можно усвоить. Ладно, – подумал он, – будь что будет».

– Чудный денек, – сказал Дзета. – Голубое небо, никаких облаков, за которыми кто-то может прятаться. – Довольный собой, он взмыл вверх; Ник молча съежился в кресле и беспомощно сидел, пока скиб плавно двигался вперед.

Остановившись у телефона-автомата, Дзета позвонил; разговор состоял лишь из нескольких малопонятных выражений.

– У него есть? – спросил Дзета. – Он там? Ладно. Ну, порядок. Спасибо. Пока. – Он повесил трубку. – Не нравится мне играть в эти игры, – сказал он. – Когда звонишь по телефону. Можно рассчитывать только на то, что за один день делается столько телефонных звонков, что все им просто не зафиксировать.

– А как же закон Паркинсона? – спросил Ник, пытаясь спрятать свой страх за ложной бравадой. – «Если что-то может произойти…»

Забравшись обратно в скиб, Дзета ответил:

– Этого еще не произошло.

– Но в конечном итоге…

– В конечном итоге, – заметил Дзета, – смерть до всех нас доберется. – Он запустил двигатель скиба, и они снова круто взмыли вверх.

Вскоре они оказались над обширными жилыми районами города; нахмурившись, Дзета стал вглядываться вниз.

– Все эти чертовы дома похожи, как близнецы, – пробормотал он. – С воздуха их хрен различишь. Но это и хорошо; он спрятался в самой гуще этих десяти миллионов преданно верящих в Уиллиса Грэма, Аномалов, Новых Людей и всю остальную лажу. – Скиб внезапно спикировал. – Вот сюда, – сказал Дзета. – Знаешь, а это пиво меня зацепило – правда зацепило. – Он ухмыльнулся Нику. – А ты похож на чучело совы – твоя голова, кажется, может сделать полный оборот вокруг шеи. – Он захохотал.

Они опустились на крышу, на посадочную площадку. Кряхтя, Дзета выбрался из скиба; Ник выбрался тоже, и они направились к лифту. Понизив голос, Дзета сказал:

– Если нас остановят офиданты и спросят, что мы здесь делаем, мы скажем, что хотим отдать одному парню ключи от скиба, которые мы забыли отдать ему, когда ставили на прикол его скиб.

– Но это же ерунда, – возразил Ник.

– Почему ерунда?

– Потому что если бы у нас были ключи от его скиба, он не смог бы вернуться сюда.

– Хорошо, мы скажем, что это второй набор ключей, который он просил нас заказать для него – точнее, для его жены.

На пятидесятом этаже лифт остановился; они прошли по устланному коврами коридору, никого не встретив. Потом Дзета внезапно замедлил шаг, быстро огляделся по сторонам и постучал в дверь.

Дверь отворилась. За ней стояла девушка – невысокая и черноволосая, с каким-то странным, хулиганистым обаянием; с курносым носом, чувственными губами, элегантным овалом лица. От нее веяло женской магией; Ник сразу же это уловил. «Ее улыбка вспыхивает, – подумал он, – освещает все ее лицо, пробуждая его к жизни».

Дзета, похоже, был не слишком рад видеть ее.

– А где Дэнни? – спросил он негромко, но внятно.

– Входите. – Она растворила дверь. – Он скоро будет.

Несколько обеспокоенный, Дзета вошел, жестом показав Нику следовать за – ним. Он не стал представлять их с девушкой друг другу, а вместо этого прошел через гостиную прямо в ванную комнатушку, затем в отгороженный закуток гостиной, служивший кухней, прокрадываясь, как большая кошка.

– Здесь все чисто? – вдруг спросил он.

– Да, – кивнула девушка. Она взглянула снизу вверх в лицо Ника. – Я тебя раньше не видела.

– У тебя здесь что-то нечисто, – сказал Дзета; он стоял у мусоропровода, шаря там рукой; внезапно он вынул оттуда пакет, который был прикреплен где-то внутри. – Ну и лопухи вы, ребята.

– Я и не знала, что он там, – резко и твердо ответила девушка. – Все равно, он был закреплен так, что, если бы какая-нибудь ищейка и прорвалась в дверь, мы легко смогли бы сбросить его вниз, и никаких улик бы не осталось.

– А они закупорили бы мусоропровод, – бросил Дзета. – И поймали бы пакет где-нибудь на втором этаже, до того, как он попал бы в печь.

– Меня зовут Чарли, – обращаясь к Нику, сказала девушка.

– Девушка по имени Чарли? – удивился он.

– Шарлотта. – Она протянула руку для пожатия. – Знаешь, а я, кажется, догадалась, кто ты такой. Ты нарезчик протектора у Дзеты в мастерской.

– Да, – кивнул он.

– И тебе нужна подлинная брошюра? А платить за нее будешь ты или Дзета? Ведь Дэнни больше не намерен отпускать в кредит; ему нужны юксы.

– Заплачу я, – сказал Дзета. – По крайней мере, на этот раз.

– Они всегда так делают, – заметила Чарли. – Первая брошюра бесплатно; вторая стоит пять юксов; следующая – десять; потом…

Дверь квартиры открылась. Все замерли, затаив дыхание.

За дверью стоял симпатичный парень, представительный, превосходно одетый, со светлыми вьющимися волосами и большими глазами; и все же, несмотря на всю его привлекательность, какое-то напряженное выражение сковывало его лицо, делая его неприятным и жестоким. Он быстро оглядел Дзету, затем Ника – за несколько безмолвных мгновений. Потом он захлопнул за собой дверь. Заперев ее на засов, он прошел через комнату к окну, выглянул наружу, постоял там, грызя ноготь большого пальца, – он излучал вокруг себя какие-то зловещие вибрации, словно должно было произойти что-то ужасное, что-то, что разрушило бы весь мир… «Словно, – подумал Ник, – он сам собирается это сделать. Он собирается всех нас избить». Этот парень источал ауру силы, но сила эта была нездоровой; она была какой-то перезревшей, как и его слишком большие темные глаза и вьющиеся волосы. «Дионис из сточных канав этого города, – подумал Ник. – Итак, это торговец. Тот, от кого мы получим подлинные тексты».

– Я заметил твой скиб на крыше, – обращаясь к Дзете, проговорил парень, словно сообщая об обнаружении следов какого-нибудь злодейства. – А это кто такой? – спросил он, кивнув головой в сторону Ника.

– Один мой знакомый, который хочет кое-что купить, – ответил Дзета.

– А, в самом деле? – Этот парень, Дэнни, подошел к Нику и рассмотрел его поближе. Изучил его одежду, лицо…

«Он выносит мне приговор», – понял Ник. Происходил какой-то жуткий поединок, суть которого была ему совершенно неясна.

Внезапно большие, выпученные глаза Дэнни метнулись в сторону – он уставился на кушетку, на лежащую там, завернутую в бумагу, брошюру.

– Я вытащил ее из мусоропровода, – сказал Дзета.

– Ну ты, сучка, – проговорил Дэнни, обращаясь к девушке. – Я же тебе сказал, чтобы здесь все было чисто. Ты понимаешь? – Он свирепо уставился на нее; она взглянула на него снизу вверх, губы ее были обеспокоенно полураскрыты, а глаза широко распахнулись в тревоге. Резко повернувшись, Дэнни подобрал брошюру, сорвал с нее обертку и пролистал страницы. – Ты получила ее от Фреда, – сказал он. – Сколько ты за нее заплатила? Десять юксов? Двенадцать?

– Двенадцать, – ответила Чарли. – Ты псих. Прекрати вести себя так, словно думаешь, что один из нас стукач. Ты видишь стукача в каждом, кого лично…

– Как тебя зовут? – спросил Дэнни у Ника.

– Не говори ему, – сказала Чарли.

Повернувшись к ней, Дэнни замахнулся; она спокойно наблюдала за ним, лицо ее было неподвижным и твердым.

– Ну, валяй, – проговорила она. – Ударь меня, и я пну тебя туда, где у тебя до конца дней не заживет.

– Это мой служащий, – сказал Дзета.

– Ну да, – едко произнес Дэнни. – И ты знаешь его всю жизнь. Скажи еще, что он твой брат.

– Это правда, – ответил Дзета.

– Чем ты занимаешься? – спросил Дэнни у Ника.

– Нарезаю протектор, – ответил Ник.

Дэнни улыбнулся; все его повадки изменились, словно никаких проблем больше не существовало.

– В самом деле? – спросил он и рассмеялся. – Какая работа! Какое призвание! И ты, конечно, получил его по наследству от отца?

– Да, – ответил Ник и ощутил ненависть; все, что он мог сделать, – это спрятать ее, и он хотел ее спрятать; он чувствовал, что боится Дэнни – возможно, оттого, что вместе с ним в комнате были другие, и ему это от них как бы передалось.

Дэнни протянул ему руку.

– Ладно, нарезчик протектора, значит, ты хочешь купить брошюру на пятак или гривенник? У меня есть и те, и другие. – Он залез под свою кожаную куртку и вытащил пачку брошюр. – Это именно то, что надо, – сказал он. – Все подлинные; я сам знаю парня, который их печатает. Там, в мастерской, я видел настоящую рукопись Кордона.

– Раз уж я плачу, – сказал Дзета, – то пусть будет брошюра за пятак.

– Я предлагаю взять «Этические принципы Настоящего Человека», – сказала Чарли.

– Да-а? – язвительно протянул Дэнни, пристально разглядывая ее. Как и раньше, она смело встретила его взгляд, и Ник подумал: «А она ему не уступит. Она способна ему противостоять. Но зачем? – задумался он. – Стоит ли вообще находиться рядом с таким неуравновешенным человеком? Да, – подумал он, – я чувствую его неуравновешенность и неистовство. В любое время, в любую секунду он способен выкинуть все, что угодно. У него амфетаминный склад характера. Вероятно, он принимает большие дозы какого-либо амфетамина – орально или инъекциями. Впрочем, возможно, для того, чтобы заниматься этой работой, он просто вынужден так поступать».

– Я возьму ее, – заявил Ник. – Ту, что она предложила.

– Она уже окрутила тебя, – сказал Дэнни. – Как она всегда окручивает всех – каждого мужчину. Она просто дура. Тупая, мелкая шлюха.

– Ты педераст, – бросила Чарли.

– От лесбиянки слышу, – ответил Дэнни.

Дзета достал бумажку в пять юксов и передал ее Дэнни; он явно хотел завершить сделку и уйти.

– Я тебя раздражаю? – вдруг спросил Дэнни у Ника.

– Нет, – осторожно ответил Ник.

– Некоторых я раздражаю, – заявил Дэнни.

– Это уж точно, – заметила Чарли. Протянув руку, она взяла у него пачку брошюр, отыскала нужную и вручила ее Нику, улыбаясь при этом своей светящейся улыбкой.

«Ей лет шестнадцать, – подумал он, – никак не больше. Дети, играющие в игру жизни и смерти, ненавидящие и дерущиеся, но, вероятно, и оказывающиеся вместе, когда приходит беда. Вражда между этой девушкой и Дэнни, – догадался он, – скрывает глубокую привязанность. Они каким-то образом действовали сообща. Симбиотические отношения, – предположил он, – не слишком привлекательные на вид, но тем не менее неподдельные. Дионис из канавы, – подумал он, – и маленькая, прелестная, упрямая девушка, способная – или только пытающаяся – совладать с ним. Вполне вероятно, ненавидящая его, но в то же время неспособная его покинуть. Потому, наверное, что он привлекателен для нее физически и выглядит в ее глазах настоящим мужчиной. Потому что он упрямее ее, а она это уважает. Потому что она сама настолько упряма, что знает, чего это стоит».

Но какому же человеку она принадлежит! Растаявшему, как какой-то липкий фрукт в слишком жарком климате; лицо его было мягким, растекшимся – и лишь сверкание глаз оживляло его черты.

«Я должен был бы предположить, – подумал он, – что все это, распространение и продажа произведений Кордона, будет выглядеть благородно, идеалистично. Но это, по-видимому, не так. Работа парня нелегальна; она привлекает тех, кто непринужденно обращается со всякими нелегальными вещами, а такие люди сами по себе представляют определенный тип. Объект торговли их просто не интересует; их интересует сам факт того, что он нелегален, а значит – люди заплатят за него большие, очень большие деньги».

– Ты уверена, что теперь здесь все чисто? – спросил Дэнни у девушки. – Знаешь, я ведь здесь живу; я бываю здесь по десять часов в день. Если здесь что-нибудь найдут… – Он крадучись ходил по комнате, напоминая своими повадками какого-то зверя: гнетущая подозрительность, помноженная на ненависть.

Внезапно он подобрал напольную лампу. Он осмотрел ее, затем достал из кармана монету, открутил три винта, и пластинка основания лампы упала ему на ладонь. А затем из полой рукоятки вывалились три свернутых в трубку брошюры.

Дэнни повернулся к стоявшей неподвижно девушке; лицо ее было спокойно – внешне, во всяком случае; впрочем, Ник заметил, как губы ее плотно сжались, словно она готовилась к чему-то.

Замахнувшись правой рукой, Дэнни ударил ее – метил в глаз, но промазал. Она сумела увернуться, хотя и не совсем удачно – удар пришелся ей в голову, над ухом. И тут она с удивительным проворством схватила его вытянутую руку и, подняв к своему лицу его кисть, впилась в нее зубами – глубоко, в самое мясо. Дэнни завопил, молотя ее свободной рукой, пытаясь вырвать кисть из ее зубов.

– Помогите мне! – крикнул он Дзете и Нику.

Ник, понятия не имевший, что делать, направился было к девушке, слушая собственное бормотание: он уговаривал ее отпустить Дэнни, втолковывая ей, что она может прокусить нерв и тогда рука останется парализованной. Дзета, однако, просто схватил ее за подбородок, надавил толстыми, в темных пятнах, пальцами на суставы и раскрыл ей челюсти; Дэнни тут же отдернул руку и стал рассматривать укушенное место; теперь он казался ошеломленным, но скоро, очень скоро, лицо его снова запылало яростью. И на этот раз какой-то убийственной яростью; глаза его выпучились так, что, казалось, вот-вот выпрыгнут из глазниц. Он нагнулся, поднял лампу и занес ее над головой Чарли.

Тяжело дыша, Дзета схватил его; он держал парня могучим захватом и одновременно, задыхаясь, кричал Нику:

– Забери ее отсюда. Увези ее куда-нибудь, где он ее не найдет. Ты что, не видишь? Он же алкоголик. Они способны на все. Уходи!

В каком-то трансе Ник взял девушку за руку и быстро вывел из квартиры.

– Можешь взять мой скиб, – задыхаясь, выпалил ему вслед Дзета.

– Ладно, – ответил Ник; он повел девушку вперед, к лифту, – она шла, не сопротивляясь, маленькая и легкая.

– Нам лучше бегом добраться до крыши, – сказала Чарли. Она казалась спокойной, улыбаясь ему своей светящейся улыбкой, которая делала таким невообразимо прелестным ее лицом.

– Ты боишься его? – спросил Ник, когда они ступили на эскалатор и бросились вверх по нему, перепрыгивая через ступеньки. Он все еще держал ее за руку, а она по-прежнему ухитрялась не отставать от него. Гибкая и воздушная, она обладала какой-то свойственной лишь животным стремительностью и в то же время почти сверхъестественной плавностью движений. «Как лань», – подумал он, пока они продолжали подниматься.

Далеко внизу под ними на эскалатор вбежал Дэнни.

– Стойте! – завопил он дрожащим от возбуждения голосом. – Мне надо добраться до больницы, чтобы там осмотрели укус. Довезите меня до больницы!

– Он всегда так говорит, – невозмутимо объяснила Чарли, равнодушно воспринявшая жалобный вой парня. – Не обращай на него внимания – будем надеяться, что он нас не догонит.

– Он что, часто так с тобой поступает? – задыхаясь, спросил Ник, когда они добрались до посадочной площадки на крыше и пустились бежать к припаркованному скибу Дзеты.

– Он знает, чем я на это отвечу, – сказала Чарли. – Ты видел, что я сделала – я укусила его, а он не выносит, когда его кусают. Тебя никогда не кусал взрослый человек? И ты никогда не думал, какие при этом бывают ощущения? А я могу сделать еще кое-что: я встаю у стены, плотно прижавшись к ней спиной и разведя руки в стороны, – и я пинаю, обеими ногами. Как-нибудь я обязательно тебе это покажу. Только запомни: никогда не трогай меня, если я не хочу, чтобы меня трогали. Никому не удастся сделать это и уйти просто так.

Ник помог ей забраться в скиб, обежал его кругом и скользнул к рычагу управления со стороны водителя. Он запустил мотор, и тут у выхода с эскалатора появился запыхавшийся Дэнни. Увидев его, Чарли захохотала от восторга – девчоночьим смехом; она закрывала обеими руками рот и раскачивалась из стороны в сторону; глаза ее сияли.

– Ох ты, Боже мой, – выдохнула она. – Как он зол! И ничего не может поделать. Вперед!

Нажав на силовую кнопку, Ник снялся с места; их скиб, такой старый и потрепанный на вид, имел модифицированный мотор, который Дзета собрал своими руками; он усовершенствовал буквально каждую движущую часть. Так что на своем скибе Дэнни никогда бы их не догнал. Если он, конечно, тоже не модифицировал свой скиб.

– Что ты можешь сказать о его скибе? – спросил Ник у Чарли, которая сидела, аккуратно приглаживая волосы и приводя себя в порядок. – Нет ли у него…

– Дэнни не может заниматься ничем, что требует ручного труда. Очень ему не нравится пачкать руки. Но у него «Шеллингберг-8», с мотором Б-3. Так что он может летать очень быстро. Иногда, если нет другого движения – например, поздно ночью, – он разгоняется до всех пятидесяти.

– Нет проблем, – сказал Ник. – Эта старая погремушка разгоняется до семидесяти или даже до семидесяти пяти. Если, конечно, верить Дзете. – Скиб стремительно двигался, то сливаясь с утренним потоком движения, то выходя из него. – Я сброшу его с хвоста, – заявил Ник. Позади он заметил ярко-пурпурный «Шеллингберг». – Это он? – спросил он у Чарли.

Она посмотрела, обернувшись, и ответила:

– Да, это он. У Дэнни единственный пурпурный «Шеллингберг-8» во всех Соединенных Штатах.

– Я заберусь в движение, где погуще, – сказал Ник и стал спускаться к уровню, заполненному скибами, рассчитанными на короткий полет. Как только он сел на хвост одному из скибов, два других безобидных скиба тут же пристроились за ним. – А здесь я поверну, – сообщил он, когда справа, раскачиваясь, появился воздушный шар с надписью: «Хастингс-авеню». Он свернул, оказавшись – как и рассчитывал – полностью скрытым в рядах медленно двигавшихся скибов, искавших место для парковки. Большинством из них управляли женщины, отправившиеся за покупками.

Никаких признаков пурпурного «Шеллингберга-8». Он огляделся по сторонам, пытаясь найти его.

– Ты от него оторвался, – констатировала Чарли. – Он полагается на скорость – только где-нибудь в стороне от движения, – добавила она, – как ему показалось, с восторгом. – Он слишком нетерпелив; здесь он никогда не ездит.

– И что он теперь, по-твоему, сделает? – спросил Ник.

– Сдастся. В любом случае, от этого сумасшествия он оправится суток через двое. Но еще примерно сорок восемь часов он будет смертельно опасен. Вообще-то с моей стороны действительно очень глупо было прятать брошюры в лампе; здесь он прав. Но мне по-прежнему не нравится, когда меня бьют. – Она задумчиво потерла то место над ухом, куда он ее ударил. – Он больно бьет, – сказала она. – Но не выносит, когда ему дают отпор; я слишком мала, чтобы толком его ударить – так, чтобы это подействовало, – но ты видел, как я кусаюсь.

– Да уж, – отозвался он. – Это был укус столетия. – Он не хотел продолжать эту тему.

– Очень мило с твоей стороны, – сказала Чарли. – Ты совершенно посторонний человек и так помогаешь мне – хотя совсем меня не знаешь. Ты даже не знаешь моей фамилии.

– Меня вполне устраивает Чарли, – ответил он. Это, похоже, удовлетворило ее.

– Но я не слышала твоего имени, – сказала девушка.

– Ник Эпплтон.

Она засмеялась своим булькающим смехом, прикрывая пальцами рот.

– Это имя мог бы носить какой-нибудь литературный персонаж. «Ник Эпплтон». А может быть, частный сыщик. Или один из телеведущих.

– Это имя указывает на компетентность, – сказал Ник.

– Ну, ты действительно компетентен, – согласилась она. – Я имею в виду, что ты вытащил нас – меня – оттуда. Спасибо.

– Где ты собираешься провести следующие сорок восемь часов? – спросил Ник. – Пока он не остынет.

– У меня есть другая квартира; ею мы тоже пользуемся. Мы переправляем товар с одной квартиры на другую – на тот случай, если на нас будет выписан ОА-ордер. Обыск и арест, как тебе известно. Но они нас не подозревают. У родителей Дэнни куча денег и много разных связей; как-то раз, когда вокруг нас стала околачиваться ищейка, один высокий чин из ПДР, друг Дэнниного папы, позвонил куда надо, чтобы от нас отстали. Это был единственный случай, когда у нас возникли проблемы.

– Не думаю, что тебе следует идти на эту квартиру, – сказал Ник.

– Это почему? Там всe мои вещи.

– Отправляйся туда, где он тебя не найдет. Он может убить тебя. – Ник читал разные статьи об изменениях личности, которым подвергаются алкоголики. О том, сколько звериной ярости зачастую выплескивается наружу, о фактически патологической структуре личности, о быстро прогрессирующей мании и неистовой параноидальной подозрительности. Ну вот, теперь-то он сам столкнулся с этим, увидел алкоголика. И ему это не понравилось. Нет ничего удивительного в том, что власти признали это противозаконным – действительно противозаконным: если им удавалось изловить алкоголика, то обычно он на всю оставшуюся жизнь оказывался в психодидактическом рабочем лагере. Или пока он не был в состоянии нанять какого-нибудь крупного юриста, который в свою очередь мог бы оплатить дорогостоящее индивидуальное тестирование, ставящее целью доказать, что период пристрастия к алкоголю закончился. Но на самом деле он, конечно, никогда не заканчивался. Одержимый алкоголем оставался таковым навсегда – несмотря на операцию Плата на промежуточном мозге, области мозга, контролирующей оральные потребности.

– Если он будет меня убивать, – сказала Чарли, – то и я убью его. А вообще-то он напуган куда больше меня. У него куча всяких страхов; почти все, что он делает, делается от страха – или, я бы сказала, в панике. Он все время находится в какой-то истерической панике.

– А что, если бы он не пил?

– Он все равно был бы напуган; потому и пьет… Но не впадает в бешенство, пока не напьется; он просто хочет куда-нибудь убежать и спрятаться. Но этого он не может сделать – потому что думает, что люди наблюдают за ним и понимают, что он торговец, – и тогда он пьет; потом все это и происходит.

– Но ведь когда он пьет, – сказал Ник, – он привлекает к себе внимание; а это как раз и есть то, чего он пытается избежать. Разве не так?

– Может быть, и нет. Может быть, он хочет, чтобы его поймали. Он ведь и палец о палец не ударил, чтобы чем-нибудь заняться до того, как начал торговать книжками, брошюрами и микрокассетами; его всегда обеспечивала семья. А теперь он пользуется доверчи… – как это говорится?

– Доверчивостью, – подсказал Ник.

– Это значит – когда ты хочешь верить?

– Да. – Смысл был примерно тот.

– Ну вот, он пользуется доверчивостью людей, поскольку они – очень многие из них – слепо верят в Провони, понимаешь? В то, что он вернется. Во всю эту лажу, которую ты в избытке найдешь у Кордона.

Ник недоверчиво спросил:

– Ты хочешь сказать, что вы – те, кто торгует произведениями Кордона, те, кто продает их…

– Мы не обязаны в это верить. Разве тот, кто продает кому-нибудь бутылку спиртного, обязательно сам должен быть алкоголиком?

Эта логика, во всей своей строгости, поразила его.

– Значит, это только из-за денег, – заключил он. – Вероятно, ты и не читала, что там, в этих брошюрах; ты знаешь их только по названиям. Как служащий на торговом складе.

– Кое-что я читала. – Она повернулась к нему, по-прежнему потирая лоб. – О Господи, у меня разболелась голова. У тебя дома нет чего-нибудь вроде дарвона или кодеина?

Глава 7

– Нет, – ответил он, внезапно ощутив тревожную неловкость. «Она хочет остаться со мной, – подумал он, – на ближайшие пару суток». – Послушай, – предложил он, – давай я отвезу тебя в мотель – любой, случайно выбранный. Дэнни там ни за что тебя не найдет; а я оплачу две ночи.

– Проклятье, – сказала Чарли, – там у них есть этот главный регистратор местонахождения и контрольный центр, которые фиксируют имя каждого, кто занимает номер в любом отеле или мотеле Северной Америки; за два юкса Дэнни может узнать это с помощью обычного телефонного звонка.

– Мы используем чужое имя, – настаивал Ник.

– Нет. – Она покачала головой.

– Но почему? – Его неловкость все нарастала; внезапно он почувствовал, что она прилипает к нему, как наклейка, – он никак не мог оторвать ее от себя.

– Я не хочу оставаться одна, – ответила Чарли, – потому что если он действительно найдет меня одну в номере какого-нибудь мотеля, то он точно вышибет из меня дух – не так, как ты видел, а по-настоящему. Я должна быть с кем-то; надо, чтобы рядом были люди, которые…

– Я не смог бы остановить его, – честно признался Ник. Даже Дзета, со всей его силищей, не смог задержать Дэнни дольше, чем на какие-то секунды.

– Он не станет с тобой драться. Просто он не захочет, чтобы кто бы то ни было посторонний видел, что он со мной будет делать. Хотя… – Она сделала паузу. – Мне бы не следовало тебя впутывать. Это нечестно по отношению к тебе. Представь, что у тебя дома разгорелась бы драка и нас всех повинтило бы ПДР, а потом они нашли бы у тебя брошюру, которую ты получил от нас… Наказание тебе известно.

– Я выброшу ее, – сказал он. – Теперь же. – Он опустил боковое стекло скиба и полез во внутренний карман за маленькой книжицей.

– Значит, Эрик Кордон идет на втором месте, – равнодушным тоном, без осуждения, сказала Чарли. – А на первом месте идет защита меня от Дэнни. Разве это не странно? Оч-чень странно!

– Конкретный человек важнее теоретических…

– Тебя еще не поймали на крючок, мой сладенький. Ты еще не читал Кордона; когда прочтешь, будешь думать по-другому. Хотя в моей сумочке все равно есть еще две брошюры – так что ничего не изменится.

– Выбрось их.

– Нет, – ответила Чарли.

«Да, – подумал он, – товар нашел своего любителя. Она не выбросит эти брошюры и не позволит мне оставить ее в мотеле. Что же мне теперь делать? Просто крутиться в этом проклятом внутригородском движении, пока не кончится горючее? Но и в этом случае все время существует опасность, что тот «Шеллингберг-8» снова покажется, и с нами тут же будет покончено: вероятно, он протаранит нас и прикончит всех заодно. Если только из головы Дэнни еще не выветрился алкоголь».

– Я женат, – откровенно сказал он. – И у меня есть ребенок. Я не могу сделать ничего такого, что…

– Ты уже это сделал. Когда позволил Дзете узнать, что тебе нужна брошюра; ты ввязался в игру в то мгновение, когда вы с Дзетой постучали в дверь нашей квартиры.

– Даже раньше, – кивая, согласился Ник; это была правда. «Так скоро, – подумал он. – Не успел и глазом моргнуть, как уже взял на себя обязательства». Впрочем, все это накапливалось долго и постепенно. То сообщение о предполагаемой казни Кордона – именно оно – привело его к решению, и с того мгновения Клео и Бобби оказались в опасности.

С другой стороны, ПДР только что проверило его, использовав в качестве приманки Дарби Шира. И Ник – вместе с Клео – прошел это испытание. Итак, если принимать во внимание статистическую вероятность, у него был хороший шанс в ближайшее время не попасть под проверку.

Но он не мог обманывать себя. «Вероятно, они следят за Дзетой, – подумал он. – И об этих двух квартирах они знают. Они вообще знают все, что им нужно; вопрос только в том, когда они пожелают сделать свой ход».

В этом случае действительно было уже слишком поздно. Он мог бы идти и до конца – позволить Чарли остаться с ним и Клео на пару суток. Кушетка в гостиной вполне могла стать койкой; друзья иногда оставались у них ночевать.

Однако эта ситуация резко отличалась от других случаев.

– Ты можешь остаться у нас с женой дома, – решился он, – если только избавишься от тех брошюр, что у тебя в сумочке. Тебе не обязательно их уничтожать – разве ты не можешь просто бросить их в каком-нибудь месте, которое тебе знакомо?

Чарли, не ответив, достала одну из брошюр, перелистала страницы, а затем прочитала вслух:

– «Мера человека – не в его интеллекте. Она и не в том, как высоко он забрался в этом уродливом обществе по служебной лестнице. Мера человека заключается вот в чем: как скоро он может откликнуться на призыв своего собрата о помощи? И какую частицу себя сможет он отдать? Ибо, жертвуя по-настоящему, ничего не получаешь взамен – или, во всяком случае…»

– Ну, нет; когда жертвуешь, то что-то и получаешь взамен, – возразил Ник. – Ты что-то кому-то жертвуешь, а потом он возвращает тебе услугу, жертвуя что-нибудь взамен. Это же очевидно.

– Это не жертва, а сделка: Послушай-ка вот это: «Бог учит нас…»

– Бог умер, – перебил Ник. – Его останки были найдены в 2019 году. Они плавали в космосе неподалеку от Альфы Центавра.

– Там были обнаружены останки какого-то организма, в несколько тысяч раз более совершенного, чем мы, – сказала Чарли. – И он наверняка мог создавать пригодные для обитания миры и заселять их другими живыми организмами, сотворенными по своему образу и подобию. Но это не доказывает, что он был Богом.

– Я думаю, это и был Бог.

– Давай я останусь у тебя на эту ночь, – сказала Чарли, – а может быть, если будет необходимо, – только если это действительно будет необходимо – и на следующую. Ладно? – Она взглянула на него снизу вверх, яркая ее улыбка купалась в лучах невинности. Словно она, как маленькая киска, просила только блюдечко молока – и ничего больше. – Не бойся Дэнни – он тебе ничего не сделает. Если он кого-нибудь и побьет, то только меня. Но вряд ли он исхитрится найти твою квартиру – куда ему. Он не знает твоего имени; он не знает…

– Он знает, что я работаю на Дзету.

– Дзета не боится его. Дзета может из него котлету сделать…

– Ты сама себе противоречишь, – сказал Ник; или так ему, по крайней мере, показалось. Возможно, на него все еще действовал алкоголь. Он задумался: когда же все это выветрится? Через час? Через два? Так или иначе, скибом он, по всей видимости, управлял нормально – пока еще ни один офидант ПДР не остановил его и не сцепился с ним буксировочным лучом.

– Ты боишься, что скажет твоя жена, – сказала Чарли. – Если ты приведешь меня домой. Ей много чего придет в голову.

– Ну да, и это тоже, – ответил он. – А еще тот закон, который называется «Изнасилование несовершеннолетней». Тебе ведь нет еще двадцати одного, да?

– Мне шестнадцать.

– Тогда, как видишь…

– Ладно, – беспечно сказала она. – Приземляйся и высади меня.

– А деньги у тебя есть? – спросил он.

– Нет.

– Но ты справишься?

– Да. Я всегда могу справиться. – Она говорила безо всякой злости; казалось, она не обвиняет его за нерешительность.

«Возможно, что-то похожее происходило между ними и раньше, – задумался он. – И другие, подобно мне, были в это втянуты. С самыми благими намерениями».

– Я скажу тебе, что может с тобой произойти, если ты возьмешь меня к себе домой, – сказала Чарли. – Тебя могут свинтить за хранение кордонитского материала. Тебя могут свинтить за изнасилование несовершеннолетней. Твоя жена – которая тоже будет арестована за хранение кордонитского материала – бросит тебя, и так никогда и не поймет и не простит тебя. И все же ты не можешь так просто оставить меня, потому что я девушка и мне некуда пойти…

– К друзьям, – перебил Ник. – У тебя должны быть друзья, к кому бы ты могла пойти. – «Или они слишком боятся Дэнни?» – задумался он. – Ты права, – чуть погодя сказал он. – Я не могу так просто оставить тебя.

«Похищение, – подумал он. – Меня вполне могли бы обвинить и в этом, если только Дэнни собирается обратиться в ПДР». Впрочем, Дэнни не мог, не должен был этого сделать, поскольку тогда он автоматически был бы задержан как распространитель кордонитского материала. Он не мог на это отважиться.

– Странная ты девчонка, – сказал он Чарли. – С одной стороны – сама наивность, а с другой – упряма, как складская крыса. – «Может быть, торговля нелегальной литературой сделала ее такой? – задумался он. – Или это получилось по-другому… она уже выросла твердой и упрямой – потому и стала тяготеть к этому занятию». Он взглянул на нее, внимательно изучая ее одежду. «Она слишком хорошо одета, – подумал он, – все это дорогие шмотки. Может быть, она жадная до вещей – тогда это способ заработать достаточно юксов, чтобы удовлетворить свою жадность. Для нее это одежда. А для Дэнни – «Шеллингберг-8». Без этого они были бы обычными подростками – из тех, что ходят в школу в джинсах и просторных свитерах. Зло – подумал он, – на службе у добра». Впрочем, точно ли писания Кордона были добром? Раньше он никогда не видел подлинной брошюры Кордона; теперь она у него, похоже, оказалась, и он мог сам прочитать ее и поразмыслить. «И оставить Чарли с собой, если это окажется добром? – задумался он. – А если нет – то швырнуть ее этим волкам – Дэнни и патрульным машинам, в которых сидят постоянно прислушивающиеся телепатические Аномалы».

– Я – сама жизнь, – сказала девушка.

– Что? – ошеломленно переспросил Ник.

– Для тебя я – сама жизнь. Сколько там тебе, тридцать восемь? Сорок? Что же ты узнал? Сделал ли ты хоть что-нибудь? Смотри на меня, смотри. Я – сама жизнь, и пока я с тобой, часть ее переходит тебе. Теперь ты не чувствуешь себя таким старым, правда ведь? Теперь, когда я сижу рядом в этом скибе.

– Мне тридцать четыре, – сказал Ник, – и я совсем не чувствую себя старым. Кстати говоря, пока я сижу здесь с тобой, я чувствую себя старше, а не моложе. И ничего мне не переходит.

– Перейдет, – сказала она.

– Ты знаешь это по опыту, – произнес Ник. – Со старшими мужчинами. До меня.

Открыв сумочку, она достала оттуда зеркальце и пудреницу; она стала проводить аккуратные полосы от глаз, по щекам и к подбородку.

– Ты используешь слишком много косметики, – заметил он.

– Чудесно, ты еще назови меня шлюхой за два юкса.

– Что? – переспросил он, уставившись на нее; его внимание было мгновенно отключено от утреннего движения.

– Ничего, – ответила она. Потом закрыла пудреницу и положила ее вместе с зеркальцем обратно в сумочку. – Не хочешь ли выпить спиртного? – спросила она. – У нас с Дэнни куча знакомых торговцев. Я могла бы даже раздобыть тебе бутылку – как его там? – шотландского виски.

– Сделанного Бог знает где, на каком-нибудь с неба свалившемся самогонном аппарате, – подхватил Ник.

Ее охватил безудержный смех; она сидела, склонив голову и закрывая рукой глаза.

– Представляю себе, как самогонный аппарат машет крыльями в ночном небе, направляясь к новому месту расположения. Где его не отыщет ПДР. – Она продолжала смеяться, сжимая голову так, словно этот образ отказывался ее покинуть.

– От алкоголя можно ослепнуть, – сказал Ник.

– Ерунда. Слепнут от древесного спирта.

– А ты уверена, что различишь их?

– А как можно вообще быть в чем-то уверенным? Дэнни в любой момент может поймать нас и прикончить; то же самое может сделать и ПДР… но это просто не очень вероятно, и ты должен следовать тому, что вероятно, а не тому, что возможно. Возможно все, что угодно. – Она улыбнулась ему. – Но ведь это и хорошо, понимаешь? Это значит, что всегда можно надеяться; так говорит он, Кордон, – это я помню. Кордон без конца это повторяет. На самом деле у него есть не так уж много, что сказать, но это я помню. Мы с тобой можем полюбить друг друга; ты можешь уйти от своей жены, а я – от Дэнни; тогда он совсем свихнется – запьет мертвую – и прикончит нас всех, а потом себя. – Она засмеялась, ее светлые глазки заиграли. – Но разве это не здорово? Разве ты не понимаешь, как это здорово?

Он не понимал.

– Ничего, поймешь, – посочувствовала Чарли. – А пока что не отвлекай меня минут десять – я должна придумать, что скажу твоей жене.

– Я сам скажу ей, – заявил Ник.

– Ты все испортишь. Это сделаю я. – Она зажмурила глаза, сосредоточиваясь. Он продолжал вести скиб, направляясь уже в сторону своей квартиры.

Глава 8

Фред Хафф, личный секретарь директора ПДР Барнса, положил на стол своего начальника какой-то список и сказал:

– Прошу прощения, господин директор, но вы давали указание делать ежедневный отчет о квартире 3XX24J – он перед вами. Мы использовали контрольные пленки с записями голосов, чтобы опознать тех, кто туда заходил. Сегодня там было только одно лицо – я имею в виду, одно новое лицо. Некий Николас Эпплтон.

– Звучит не очень громко, – заметил Барнс.

– Мы прогнали это через компьютер – тот, что мы взяли внаем у Вайомингского университета. Он представил интересную экстраполяцию, поскольку там имелись все предварительные данные на этого Николаса Эпплтона – его возраст, занятия, происхождение, семейное положение, имеет ли детей, привлекался ли…

– Прежде он ни в какой форме не нарушал закон.

– Вы хотите сказать, что его ни разу не ловили. Мы и это выяснили у компьютера. Какова вероятность того, что этот конкретный человек умышленно нарушит закон – на уровне уголовного преступления? Компьютер ответил: «Вероятно, нет, не нарушит».

– Но он сделал это, когда пришел в 3XX24J, – язвительно проговорил Барнс.

– Это факт; отсюда и прогностическое заключение компьютера. Исходя из этого и других сходных с ним случаев, происшедших за последние несколько часов, компьютер заявляет, что сообщение о готовящейся казни Кордона уже пополнило ряды кордонитского подполья на сорок процентов.

– Чушь, – отозвался директор Барнс.

– Таковы статистические данные.

– Вы имеете в виду, что они примкнули в знак протеста? Открыто?

– Нет, не открыто. Но в знак протеста.

– Запросите компьютер, какова будет реакция на объявление о смерти Кордона.

– Он не может ответить. Данных недостаточно. Впрочем, он это просчитал, но есть столько возможных вариантов, что фактически это ни о чем не говорит. Десять процентов: массовое восстание. Пятнадцать процентов: отказ поверить тому, что…

– Что имеет наивысшую вероятность?

– Вера в то, что Кордон мертв, а Провони – еще нет, в то, что он жив и вернется. Даже без Кордона. Следует помнить, что тысячи – подлинных или поддельных – произведений Кордона все время продолжают циркулировать по всей Земле. Его смерть не сможет положить этому конец. Вспомните Че Гевару – знаменитого революционера двадцатого века. Даже после его смерти оставленный им дневник…

– Или Иисуса Христа, – перебил Барнс. Придя в некоторое уныние, он стал размышлять. – Убейте Христа – и получите Новый Завет. Убейте Че Гевару – и получите его дневник – книгу наставлений о том, как достичь власти над всем миром. Убейте Кордона…

На столе Барнса загудел зуммер.

– Слушаю, господин Председатель Совета, – сказал Барнс в переговорник. – Офидант Нойес у меня. – Он кивнул ей, и она встала из-за стола, отодвинув обитый кожей стул. – Мы сейчас будем. – Он жестом предложил ей следовать за ним, ощущая к ней в то же время стойкую неприязнь.

Он вообще не любил женщин, работающих в полиции, а в особенности тех, которые носили униформу. Женщина, как он давно уже для себя решил, не должна носить униформу. Женщины-осведомительницы не раздражали его, поскольку им ни в коей мере не приходилось отказываться от своей женственности. Офидант полиции Нойес была беспола – по-настоящему, физиологически. Она подверглась операции Снайдера – так что и официально, и фактически она не была женщиной; она не имела соответствующих половых органов, грудей; ее бедра были узки, как у мужчины, а лицо – непроницаемо и безжалостно.

– Только подумай, – обратился к ней Барнс, когда они прошли по коридору – мимо двойных рядов вооруженной полицейской охраны – и оказались перед искусно отделанной массивной дубовой дверью Уиллиса Грэма, – как было бы славно, если бы ты в конце концов сумела обнаружить что-нибудь на Ирму Грэм. Очень жаль. – Он слегка подтолкнул ее, когда дверь растворилась, и они вошли в спальню-канцелярию Грэма. Весь заваленный различными разделами «Тайме», Грэм лежал на своей громадной кровати с хитроватым выражением на лице.

– Господин Председатель Совета, – обратился к нему Барнс, – это офидант Алиса Нойес, специально занимавшаяся получением материалов, касающихся морального облика вашей жены.

– Я уже видел вас раньше, – сказал ей Грэм.

– Совершенно верно, господин Председатель Совета, – кивнула Алиса Нойес.

Грэм спокойно произнес:

– Нужно, чтобы моя жена была убита Эриком Кордоном во время прямой трансляции всемирного телевизионного канала.

Барнс воззрился на него. Грэм совершенно невозмутимо встретил его взгляд; в выражении его лица по-прежнему бросалась в глаза какая-то хитринка.

После некоторой паузы Алиса Нойес заметила:

– Ее, безусловно, будет очень легко прикончить. Какое-нибудь роковое столкновение скибов во время одной из нее поездок за покупками в Европу или Азию, которые она постоянно предпринимает. Но чтобы Эрик Кордон…

– Это необходимое условие, – заявил Грэм.

После еще одной паузы Алиса Нойес поинтересовалась:

– Прошу прощения, господин Председатель Совета, но предполагается, что мы сами должны разработать этот проект, или у вас есть какие-либо идеи по поводу того, как мы могли или должны были бы действовать. Чем больше вы смогли бы сказать нам, тем выгоднее было бы наше положение в смысле действия – вплоть до практического исполнения.

Грэм пристально посмотрел на нее.

– Короче говоря, вы хотели сказать, что я знаю, как это выполнить?

– Я также нахожусь в затруднении, – подключился к разговору директор Барнс. – Прежде всего я пытаюсь представить себе то воздействие, которое будет оказано на обычных граждан, если Кордон сделает что-то подобное.

– Тогда они поймут, что вся эта любовь, жертвенность, взаимопомощь, сопереживание и сотрудничество Старых Людей, Новых Людей и Аномалов… Они поймут, что все это была одна высокопарная болтовня. А я избавлюсь от Ирмы. Не забывайте про эту сторону дела, директор; не забывайте про эту сторону.

– А я и не забываю про эту сторону дела, – сказал Барнс, – но я по-прежнему не представляю, как это можно выполнить.

– На казни Кордона, – сказал Грэм, – будут присутствовать все высшие чины правительства, а также их жены – включая мою жену.

Кордона приведут человек десять из вооруженной полицейской охраны. Телевизионные камеры будут все это показывать – не забывайте об этом. Затем, совершенно неожиданно, просто по какой-то случайности, Кордон выхватывает у офиданта ручное оружие, метит в меня, но промахивается и приканчивает Ирму, которая, разумеется, будет сидеть рядом со мной.

– Боже милостивый, – с трудом вымолвил директор Барнс; ему показалось, что какая-то чудовищная тяжесть нависла над ним. – Предполагается, что нам придется изменить мозг Кордона так, что он вынужден будет это сделать? Или мы просто предложим ему, если он только…

– Кордона мы к тому времени уже прикончим, – сообщил Грэм. – Самое позднее – за день до этого.

– Тогда как…

– Его мозг, – объяснил Грэм, – будет заменен синтетическим нейроконтролируемым туфтонгом, который направит Кордона – вернее, этот предмет – на те действия, которые будут для нас желательны. Это довольно несложно. Мы поручим Эймосу Айлду провести эту операцию.

– Тому самому Новому Человеку, который создает Большое Ухо? – переспросил Барнс. – Вы намерены предложить ему помочь вам проделать это?

– Примерно так, – ответил Грэм. – Если он откажется, я прекращу всякое финансирование проекта создания Большого Уха. И мы найдем какого-нибудь другого Нового Человека, способного выскрести мозг Кордона… – Он вдруг замолчал, поскольку Алису Нойес передернуло. – Простите. Удалить, его мозг, если это вас больше устраивает. По-моему – так одно и то же. Ну, что вы на это скажете, Барнс? Разве это не превосходно? – Он сделал паузу. Ответом было молчание, – Ответьте же.

– Это наверняка бы способствовало, – осторожно проговорил Барнс, – дискредитации движения Низших Людей. Однако риск слишком велик. Этот риск перевешивает предполагаемую выгоду; вам следует взглянуть на это дело именно под таким углом… Принимая во внимание все соответствующие аспекты.

– А в чем риск?

– Во-первых, вам придется вовлечь в это Нового Человека высшего уровня – а это сделает вас зависимым от них, что для вас совершенно нежелательно. И потом, эти лабораторные синтетические мозги, которые они делают в своих исследовательских центрах… Они ненадежны. Оно может взбеситься и перестрелять всех, включая вас. У меня нет ни малейшего желания быть там, когда эта тварь завладеет оружием и начнет выполнять свою программу; ради сохранности своей жизни я предпочел бы оказаться как можно дальше оттуда.

– Так, значит, эта идея вам не нравится? – спросил Грэм.

– Можете истолковать мои слова именно так, – ответил Барнс, пылая негодованием. Что, разумеется, не ускользнуло от Грэма.

– А вы что думаете, Нойес? – спросил Грэм у женщины-полицейского.

– Я думаю, – ответила Нойес, – что это самый сказочно бесподобный план, с каким мне когда-либо приходилось сталкиваться.

– Видите? – сказал Барнсу Грэм.

– И когда же вы пришли к такому заключению? – полюбопытствовал Барнс. – Ведь только что, когда господин Председатель Совета говорил о…

– Там был просто вопрос выбора слов – вся эта сумятица с выскребыванием, – ответила Нойес. – Однако теперь я вижу проблему в перспективе.

– Это лучшая идея из всех, какие когда-либо приходили ко мне за все годы, проведенные мной на Государственной службе и на этом высшем посту, – гордо заявил Грэм.

– Возможно, и так, – устало согласился Барнс. – Может быть, она именно такова. – «Что, – подумал он, – очень точно тебя характеризует».

Поймав мысль Барнса, Грэм нахмурился.

– Просто мимолетная, случайная мысль, – тут же сказал Барнс. – Сомнение, которое, уверен, очень скоро рассеется. – На какое-то мгновение он забыл о телепатической способности Грэма. Впрочем, даже если бы он и помнил, от этой мысли он бы никуда не делся.

– Совершенно верно, – кивнул Грэм, уловив и это. – А не хотите ли вы уйти в отставку, Барнс? – спросил он. – И оградить себя от этого дела?

– Никак нет, сэр, – почтительно ответил Барнс.

– Ладно, – кивнул Грэм. – Тогда как можно скорее свяжитесь с Эймосом Айлдом, удостоверьтесь в том, что он воспринимает это как государственную тайну, и предложите ему начать изготовление искусственного аналога мозга Кордона. Пусть будут сняты все необходимые энцефалограммы – или как это называется, с чем они там носятся…

– Энцефалограммы, – кивнув, подтвердил Барнс. – Полное, всеобъемлющее исследование сознания Кордона – мозга, во всяком случае.

– Вам не следует забывать о том образе, – напомнил Грэм, – в котором Ирма предстает для общества. Мы-то знаем, какова она в действительности, но они думают о ней как о доброй, щедрой, милостивой благодетельнице, спонсирующей благотворительные общества и коммунальные работы по общему украшению – например, устройству плавающих в небе садов. Хотя нам известно…

– Значит, – прервал его Барнс, – общественность будет думать, что Кордон убил прелестное безобидное создание. Совершил чудовищное преступление – даже с точки зрения Низших Людей. Все обрадуются, когда Кордон будет «убит» сразу же после своего зверского, бесчувственного поступка. Но это в том случае, если мозг Айлда достаточно хорош, чтобы одурачить Аномалов – телепатов. – Сам он тут же представил, как синтетический мозг рикошетом ведет Кордона по всей арене казни, и тот сотнями косит людей.

– Нет, – откликнулся Грэм, снова ухватив его мысли. – Мы сразу же его пристрелим. Здесь нет никакой возможности лопухнуться. Шестнадцать вооруженных мужчин, все превосходные стрелки… Они мгновенно прикончат его.

– Мгновенно, – холодно повторил Барнс, – после того, как он умудрится поразить одного конкретного человека из тысячной толпы. Он бы должен быть чертовски хорошим стрелком.

– Но ведь все будут думать, что он метил в меня, – напомнил Грэм. – И я буду сидеть в первом ряду… А Ирма – рядом со мной.

– В любом случае его наверняка не удастся уложить «мгновенно», – заметил Барнс. – Секунда-другая обязательно пройдет, пока он будет стрелять. А если он чуть-чуть смажет – ведь вы-то будете сидеть рядом с ней.

– Гм, – задумался Грэм, покусывая губы.

– Промах в несколько дюймов, – продолжал Барнс, – и убиты будете вы, а не Ирма. Я считаю, что попытка соединить ваши проблемы с Кордоном и Низшими Людьми и ваши проблемы с Ирмой, сведя все к одному большому театральному и красочному финалу, слегка… – Он задумался. – Для этого есть какое-то греческое слово.

– Terpsichore, – подсказал Грэм.

– Нет, – ответил Барнс. – Hubris. Пытающийся достичь слишком многого; заходящий слишком далеко.

– Я по-прежнему согласна с господином Председателем Совета, – отрывистым, холодно-малиновым тоном заявила Алиса Нойес. – Вероятно, это очень смелое решение. Но оно разрешает сразу столько проблем. Человек, находящийся у руля власти, – такой, как господин Председатель Совета, – должен быть способен принять именно такое решение, постараться использовать отчаянные меры для поддержания функционирования всей системы. Одним этим шагом…

– Я подаю в отставку с поста директора полиции, – вдруг проронил Барнс.

– Почему? – удивился Грэм; до этого в голове Барнса не мелькнуло ни одной отчетливой мысли, которая предупредила бы Грэма, – решение, по сути, взялось ниоткуда.

– Потому что это будет, скорее всего, означать вашу смерть, – ответил Барнс. – Потому что Эймос Айлд запрограммирует его убить вас, а не Ирму.

– У меня есть кое-какая идея, – сказала Алиса Нойес. – Когда Кордона поведут к центру арены, Ирма Грэм спустится туда со своего места с белой розой в руке. Она протянет ее Кордону, а тот в это мгновение выхватит оружие у зазевавшегося охранника и пристрелит ее. – Она неприятно улыбнулась, ее обычно тусклые глаза сверкали. – Это должно навсегда сокрушить их. Такой зверский и бесчувственный акт – только сумасшедший убил бы женщину, несущую ему белую розу.

– Почему белую? – спросил Варне.

– Что – «почему белую»? – переспросила Нойес.

– Да розу эту, розу, будь она проклята!

– Потому что это символ невинности, – ответила Нойес.

Уиллис Грэм, все еще хмурясь и покусывая губы, сказал:

– Нет, так не пойдет. Должно казаться, что он хочет убить меня, поскольку для этого у него есть свои мотивы. А какие у него могут быть мотивы убивать Ирму?

– Убить ту, кого вы любите больше всех.

Варне рассмеялся.

– Что смешного? – поинтересовался Грэм.

– Может быть, это и сойдет, – ответил Варне. – Это и есть самое смешное. А еще: «Убить ту, кого вы любите больше всех». Позвольте цитировать вас, Нойес? Образцовое предложение, которое должны заучить все школьники; пример для грамматического разбора.

– Академистика, – огрызнулась Нойес.

Грэм, с побагровевшим лицом, прорычал Барнсу:

– Мне нет дела до ее грамматики. Мне нет дела до моей грамматики. Мне нет дела вообще до чьей-либо грамматики. Мне есть дело только до того, что это хороший план и что она с ним согласна, а вы к настоящему моменту уже подали в отставку. Поэтому в дальнейшем права голоса по этому вопросу у вас не будет… Во всяком случае, если я решу удовлетворить вашу просьбу. Мне придется об этом подумать. Как-нибудь я вам скажу; вы можете подождать. – К этому моменту, пока он критическим взглядом окидывал все дело, голос его превратился в какое-то отстраненное бормотание. И вдруг он взглянул на Барнса и сказал: – У вас странное настроение. Обычно вы поддерживаете все, что я предлагаю. Что вас так задело?

– 3XX24J, – ответил Варне.

– Это еще что?

– Пробная квартира Низших Людей, за которой мы установили наблюдение. Мы проделывали на вайомингском компьютере статистический анализ, связанный с характеристиками тех, кто туда заходит.

– И вы просто получили известия, которые вам не нравятся.

– Я получил совсем немного известий, – сказал Варне. – Самый обычный гражданин, услышав, очевидно, что Кордона собираются казнить, сразу же вступил на путь борьбы. Один из тех, кстати говоря, кого мы только что проверили. Компьютеру это совсем не понравилось. Такой перепад, такое колебание лояльности – и за столь короткое время… Возможно, объявление о казни Кордона было ошибкой – той ошибкой, которую мы еще можем исправить. «Судьи» могут снова изменить свое мнение. – Не меняя выражения лица, он ехидно добавил: – Господин Председатель Совета, я предлагаю немного изменить ваш план. Пусть оружие Кордона, как и он сам, будет фальшивым. Он целится и «стреляет» – а в это же самое мгновение спрятанный где-нибудь неподалеку от Ирмы снайпер делает настоящий выстрел. В этом случае шансы поразить вас будут практически сведены к нулю.

– Хорошая мысль, – кивнул Грэм.

– Вы отнесетесь к такому предложению серьезно? – спросил Варне.

– Это хорошее предложение. Оно устраняет тот элемент, о котором вы упоминали, а именно…

– Вы должны отделить вашу общественную жизнь от личной, – сказал Варне. – А у вас они перемешаны.

– И я вам кое-что еще скажу, – произнес Грэм, по-прежнему багровый и хриплый. – Этот юрист Денфельд… Мне нужно, чтобы в его квартиру были подброшены какие-нибудь книжки и брошюры Кордона – а затем я желаю видеть скандал, который разразится, когда его поймают с поличным. И мы упакуем его в Брайтфортскую тюрьму, к Кордону. Чтобы они там друг с другом поговорили.

– Денфельд может рассказать, – заметила Алиса Нойес. – А Кордон может все это записать. А остальные заключенные могут это прочесть.

– Я думаю, – заявил Грэм, – что способность разом решать мои общественные и личные проблемы – это подлинное проявление моей врожденной гениальности; это соответствует принципы «бритвы Оккама», если вы понимаете, о чем я говорю. Вы понимаете, о чем я говорю?

Ни Варне, ни Нойес не ответили. Варне задумался о том, как бы забрать назад свою просьбу об отставке – сделанную поспешно и без внимания к тому, что сулит ему будущее. И, думая об этом, он понял, что Уиллис Грэм, как всегда, к нему прислушивается.

– Не беспокойтесь, – сказал Грэм. – Вам нет нужды уходить в отставку. А знаете, мне действительно понравился этот прием со снайпером, помещенным неподалеку от нас с Ирмой, который будет готов прикончить ее, когда Кордон выпалит из своего поддельного оружия. Да, меня это привлекает; спасибо вам за ценный вклад.

– К вашим услугам, – ответил Варне и подавил в себе неприязнь и мгновенно взбурлившие мысли.

– Меня не волнует, – сказал Грэм, – что вы думаете. Меня волнует только то, что вы делаете. Можете чувствовать какую угодно вражду – это не имеет значения до тех пор, пока вы уделяете моему проекту полное и пристальное внимание. Мне нужно, чтобы это было сделано поскорее… Кордон может умереть и без нас – или еще там что-нибудь. Нам нужно как-то назвать этот проект. Придумать кодовое название. Так как мы его назовем?

– Варавва, – сказал Варне.

– Я не уловил смысла, но название мне нравится, – отметил Грэм. – Прекрасно, отныне проект будет называться «операция Варавва». На это название мы обязательно будем ссылаться как при письменном, так и при устном обмене информацией.

– Варавва, – повторила Алиса Нойес. – Там была какая-то ситуация, где из двух человек казнили не того.

– Ого, – сказал Грэм. – Что же, для меня это по-прежнему звучит неплохо. – Он раздраженно потеребил нижнюю губу. – А как звали того человека, который был казнен без вины?

– Иисус из Назарета, – ответил Барнс.

– Вы что, проводите аналогию? – вопросил Грэм. – Этот Кордон похож на Христа?

– Дело уже сделано, – сказал Барнс. – Во всяком случае, позвольте мне еще кое-что отметить. Все произведения Кордона направлены против насилия и принуждения. Немыслимо, чтобы он попытался кого-то убить.

– В этом-то все и дело, – терпеливо объяснил Грэм. – Самая суть. Это дискредитирует все, что он написал. Я разоблачу его как лицемера; все его книжки и брошюры будут обесценены. Понимаете?

– Это аукнется, – сказал Барнс.

– Вам и в самом деле не нравятся мои способы решения проблем, – произнес Грэм, испытующе глядя на него.

– Я считаю, – сказал Барнс, – что в данном случае вы поступаете в высшей степени опрометчиво.

– Что это означает? – спросил Грэм.

– Недостаточно здраво.

– Вы хотите сказать, что я душевнобольной?

И тут директор Барнс сдался; он позволил своим тягостным мыслям взять верх и погрузился в молчание. Никто, казалось, этого не заметил.

– Итак, мы приступаем к проекту «Варавва», – бодро произнес Грэм и улыбнулся широкой радостной улыбкой.

Глава 9

Услышав условленный стук, Клео Эпплтон открыла входную дверь. «Домой в середине дня? – удивилась она. – Должно быть, что-то случилось».

А затем она увидела рядом с мужем невысокую девушку лет под двадцать, хорошо одетую, заметно накрашенную, с белозубой улыбкой – словно Клео была ей давно знакома.

– Вы, должно быть, Клео, – сказала улыбающаяся девушка. – Очень рада видеть вас – особенно после того, что Ник о вас рассказал. – Они с Ником вошли в квартиру; девушка стала рассматривать обстановку, расцветку стен: все подмечая, она опытным взглядом оценивала декор. Клео от этого занервничала и почувствовала себя неловко… «Хотя все должно было быть наоборот. Кто же эта девушка?» – недоумевала она.

– Да, – кивнула Клео. – Я миссис Эпплтон.

Ник закрыл за ними дверь.

– Она прячется от своего парня, – сказал он жене. – Он попытался избить ее, а она убежала. Здесь он не сможет ее найти, потому что не знает, кто я и где живу, – так что здесь она в безопасности.

– Кофе? – спросила Клео.

– Кофе? – переспросил Ник.

– Я поставлю кофе, – сказала Клео. Она рассмотрела девушку и оценила ее привлекательность, даже несмотря на обилие косметики. И то, какая она была миниатюрная. «У этой девушки, наверное, возникали сложности с покупкой одежды такого маленького размера… Сложности, о которых я могла бы только мечтать», – подумала Клео.

– Меня зовут Шарлотта, – представилась девушка. Она уселась на кушетку в гостиной и стала расстегивать свои высокие сапожки. Широкая, уверенная улыбка так и не покидала ее лица; она смотрела снизу вверх на Клео чуть ли не с любовью. С любовью! К человеку, которого она видела первый раз в жизни.

– Я сказал ей, что она может у нас переночевать, – сообщил Ник.

– Хорошо, – отозвалась Клео. – Из кушетки можно сделать кровать. – Она зашла в отгороженную кухню и налила три чашки кофе. – Что тебе положить в кофе? – спросила она девушку.

– Пожалуйста, – сказала Шарлотта, легко поднимаясь и подходя к ней, – не стоит так уж обо мне беспокоиться. Мне ничего не нужно, кроме какого-то места, где я могла бы остаться на пару, дней, – места, о котором не знает Дэнни. И мы оторвались от него, мы стряхнули его в том движении. Так что на самом деле нет никакой возможности для… – Она развела руками. – Какой-нибудь сцены. Я обещаю.

– Ты так и не сказала, что тебе положить в кофе.

– Ничего.

Клео передала ей чашку.

– Замечательный кофе, – похвалила Шарлотта.

С двумя чашками в руках Клео вернулась в гостиную, отдала Нику его чашку и устроилась на черном пластиковом стуле. Ник с девушкой сидели бок о бок на кушетке – словно на смежных сиденьях в кинотеатре.

– Вы, конечно, вызвали полицию? – спросила Клео.

– Полицию? – с недоуменным выражением на лице переспросила Шарлотта. – Нет, конечно нет. Он все время так делает; я просто убегаю и жду – я знаю, сколько это продлится. А затем возвращаюсь. Полицию? Чтобы они арестовали его? Он же умрет в тюрьме. Ему необходима свобода; он обязательно должен летать по большим открытым пространствам, очень быстро, в своем скибе, «Пурпурной морской корове», как мы его зовем. – Затем она с серьезным видом отхлебнула кофе.

Клео задумалась. Ее чувства были смятенны и хаотичны. «Она какая-то странная, – подумала она. – Мы ее не знаем; мы даже не знаем, говорит ли она правду о своем приятеле. Может быть, тут что-то другое? Может быть, она скрывается от полиции? Но Нику она, похоже, нравится; похоже, он ей доверяет. А если она говорит правду, то мы просто обязаны позволить ей остаться. – И затем Клео подумала: – Она, без сомнения, прелестна. Может быть, Ник именно поэтому хочет, чтобы она осталась; возможно, у него к ней… – она подыскивала слово, – особый интерес? Если бы она не была так хороша собой, стал бы он приводить ее сюда, чтобы она осталась с нами? Но это не очень похоже на Ника. Разве что он сам не осознавал своих истинных чувств; он знал, что хочет помочь этой девушке, но сам толком не знал, почему. Наверное, мы должны рискнуть», – решила Клео.

– Мы будем очень рады, если ты останешься с нами столько, – сказала она вслух, – сколько тебе нужно.

Лицо Шарлотты при этом просто засияло от удовольствия.

– Я повешу твое пальто, – сказала Клео, когда девушка выскользнула из него – Ник галантно предложил ей свою помощь.

– Нет-нет, это совсем не нужно, – возразила Шарлотта.

– Если ты собираешься остаться здесь, – сказала Клео и взяла у Шарлотты пальто, – то тебе придется его повесить. – Она отнесла его к единственному платяному шкафу в квартире, открыла дверцу, потянулась за вешалкой – и заметила в одном из карманов пальто поспешно свернутую брошюру. – Кордонитская литература, – произнесла она вслух, вынув брошюру из кармана. – Ты Низший Человек.

Шарлотта перестала улыбаться; теперь она выглядела встревоженной – очевидно было, что мысли ее мечутся, пока она в спешке подыскивала слова для ответа.

– Значит, вся эта история насчет ее приятеля – ложь, – сказала Клео. – За ней гонятся сыщики – вот почему ты хочешь спрятать ее здесь. – Она вернула Шарлотте пальто и брошюру. – Ты не можешь здесь оставаться, – сказала она.

Ник пробормотал:

– Мне надо было бы предупредить тебя, но… – Он махнул рукой. – Я же знал, что именно так отреагируешь. И не ошибся.

– А насчет Дэнни – правда, – ровным, спокойным голосом произнесла Шарлотта. – Я прячусь именно от него. За мной не гонятся сыщики. А вы только что прошли выборочную проверку – Ник сказал мне. Эту квартиру теперь никто не станет проверять в ближайшие… черт возьми, месяцы. А может быть – и годы.

Клео стояла, протягивая Шарлотте пальто.

– Если она уйдет, – заявил Ник, – я уйду вместе с ней.

– На здоровье, – сказала Клео.

– Ты серьезно? – спросил Ник.

– Серьезно.

Шарлотта встала с кушетки.

– Я не собираюсь стоять между вами. Это нечестно… Я пойду. – Она повернулась к Нику. – Все равно спасибо, – сказала она. Затем она взяла у Клео свое пальто, накинула его и направилась к двери. – Я понимаю ваши чувства, Клео, – добавила она и улыбнулась своей яркой – но теперь крайне сдержанной – улыбкой. – Всего хорошего.

Ник быстро двинулся вслед за ней и, положив ей руку на плечо, остановил ее у двери.

– Нет, – сказала Шарлотта и с какой-то, казалось, необычной для женщины силой высвободилась. – Прощай, Ник. По крайней мере мы озадачили «Пурпурную морскую корову». Вот смех. Ты отличный пилот; много парней пытались стряхнуть скиб Дэнни с хвоста, но ты единственный, кому это и в самом деле удалось. – Она похлопала его по плечу и бодро вышла в коридор.

«Может быть, это и правда, насчет ее приятеля, – подумала Клео. – Может быть, он действительно пытался избить ее; возможно, нам следовало бы ее оставить. В любом случае. Даже несмотря на то… Но ведь они, – вспомнила она, – не предупредили меня: ни она, ни Ник. Что приравнивается ко лжи по оплошности. Я и представить себе не могла, – подумала она, – что Ник способен на такое. Ведь он поставил нас в опасное положение и даже не предупредил – я чисто случайно увидела ту брошюру у нее в кармане. Кроме того, – подумала она, – он действительно мог бы уйти с ней, как он заявляет. Тогда он точно должен быть как-то связан с ней, – догадалась она. – Ведь не могли они просто где-то столкнуться: никто не стал бы заходить так далеко, оказывая помощь совершенно чужому человеку… Разве что как в этом случае – чужой человек очарователен, миниатюрен и беспомощен. Да, таковы мужчины. У них в характере есть какая-то слабость, которая как раз и проявляется в подобных ситуациях. Они становятся неспособны думать и действовать разумно; они делают то, что им представляется «рыцарским». Не заботясь при этом ни о себе, ни, как здесь, о жене и ребенке».

– Ты можешь остаться, – сказала она Шарлотте, следуя за нею в коридор, где та с трудом пыталась снова натянуть свое пальто; Ник стоял в замешательстве, словно не мог больше следить за ситуацией – а значит, и участвовать в ней.

– Нет, – ответила Шарлотта. – Всего хорошего. – И она во весь дух полетела по коридору, словно пугливая птаха.

– Будь ты проклята! – бросил Клео Ник.

– Будь ты сам проклят, – огрызнулась Клео, – за то, что пытался протащить ее сюда, чтобы нас всех загребли. Будь ты проклят, что не предупредил меня.

– Я рассказал бы тебе при первой же возможности, – отозвался он.

– Не собираешься ли за ней? – спросила Клео. – Ты ведь сказал, что уйдешь.

Он уперся в нее взглядом, лицо его исказилось от гнева, а глаза сузились и наполнились тьмой.

– Ты обрекла ее на сорок лет трудового лагеря на Луне; она будет бродить по улицам, не имея ни денег, ни места, куда пойти, – в конце концов какая-нибудь патрульная машина остановится, и они допросят ее.

– Ничего, она девушка толковая – сумеет избавиться от этих брошюр, – сказала Клео.

– Они все равно заберут ее. Найдут за что.

– Тогда прояви настойчивость и убедись, что с ней все в порядке. Забудь о нас; забудь обо мне и о Бобби и беги посмотреть, не стряслось ли с ней чего. Вперед! Иди!

«Он так сжал зубы, – подумала она, – словно собирается меня ударить. Смотри-ка, чему он уже успел научиться от своей новой подружки – жестокости».

Однако он не ударил ее. Вместо этого он повернулся и бросился по коридору вслед за Шарлоттой.

– Ты подонок! – завопила ему вдогонку Клео, которую уже совершенно не заботило, что кто-нибудь из соседей может ее услышать. Затем, вернувшись в квартиру, она плотно прихлопнула дверь и задвинула ночную защелку – так что теперь Ник даже со своим ключом не смог бы ее открыть.

Ник и Чарли шли рука об руку в суматохе улицы со множеством магазинов – по переполненному тротуару – и молчали.

– Я разбила твой брак, – некоторое время спустя сказала Чарли.

– Ничего подобного, – возразил Ник. И это была правда; его появление в своей квартире с этой девушкой лишь вытолкнуло на поверхность то, что уже давно таилось в глубине. «Мы жили, трясясь от страха, – подумал он, – жизнью, полной ненужных забот и нелепых испугов. Боялись, что Бобби не пройдет тестирования; боялись полиции. А теперь – эту «Пурпурную морскую корову», – подумал он. – Все, что нам нужно, – заботиться о том, чтобы она не накрыла нас». Подумав об этом, он рассмеялся.

– Чего ты смеешься? – спросила Чарли.

– Я представил, как Дэнни бомбит нас на бреющем полете. Словно одна из тех старинных штук, что использовали во Второй мировой войне. И как все бросаются врассыпную, думая, что началась война с Северо-Западной Германией.

Так они гуляли рука об руку; каждый на некоторое время погрузился в собственные мысли. Затем Чарли неожиданно заявила:

– Ник, тебе совсем не обязательно со мной болтаться. Давай обрежем веревочку – ты вернешься к Клео; она будет рада тебя видеть. Я знаю женщин – знаю, как они отходчивы; особенно, когда угроза – в данном случае, я – уже миновала. Идет?

Вероятно, это было и правильно, но он не ответил; он пока еще не выбрался из неразберихи своих мыслей. Что с ним сегодня в целом произошло? Он узнал, что его босс Эрл Дзета был Низшим Человеком; он составил Дзете компанию в выпивке спиртного; они отправились в квартиру Чарли – или Дэнни; там произошла драка, и он выбрался оттуда с Чарли, спасая ее, совершенно незнакомую ему девушку, при поддержке своего массивного, здоровенного босса.

А затем эта история с Клео.

– Ты уверена, что ПДР не знает про твою квартиру? – спросил он у Чарли. «Другими словами, – подумал он, – взят ли я уже на подозрение?»

– Мы очень осторожны, – ответила Чарли.

– В самом деле? Ты оставила в пальто брошюру – как раз чтобы Клео ее нашла. Это было не слишком предусмотрительно.

– Я была не в себе. После того, как мы удрали от «Пурпурной морской коровы». Обычно я никогда так не делаю.

– Они у тебя еще есть с собой? Может, в сумочке?

– Нет.

Он взял у нее сумочку и осмотрел ее. Действительно. Затем он на ходу обшарил карманы ее пальто. И в пальто нет. Впрочем, произведения Кордона распространялись и в виде микрофильмов; у нее вполне могло быть несколько штук с собой – если ее прихватят, то ребятки из ПДР обязательно их найдут.

«Думаю, мне не стоит ей доверять, – решил он, – После того случая с Клео. Ясно, что если это случилось с ней один раз… Возможно, – продолжал он размышлять, – сыщики следят за квартирой, контролируя ее каким-нибудь способом. Кто входит, кто выходит. Я вошел, я вышел. Значит, если дело обстоит именно так, я уже в списке. Так что уже слишком поздно возвращаться к Бобби и Клео».

– Ты что-то очень помрачнел, – беззаботным, радостным тоном обратилась к нему Чарли.

– Боже мой, Боже, – отозвался он, – я переступил черту.

– Да, ты Низший Человек.

– От этого кто угодно помрачнеет.

– Это должно наполнить тебя радостью, – возразила Чарли.

– Я не хочу отправиться в трудовой лагерь для интернированных на…

– Ник, но ведь все может закончиться и по-другому. Провони вернется, и все будет в порядке. – Сжимая его руку, она гордо вскинула голову и взглянула на него как-то по-птичьи. – Не унывай – держи хвост морковкой! Выгляди счастливым! И будь счастливым!

«Моя семья, – подумал он, – разрушена не без ее участия. Нам некуда пойти – в мотеле нас запросто найдут – и… Дзета, – вспомнил он. – Дзета может помочь мне. И ответственность в большой степени лежит на нем: именно с Дзеты начались все сегодняшние авантюры».

– Эй, – подмигнула ему Чарли, когда он потащил ее к педопереходу. – Куда это мы идем?

– На Единую главную стоянку подержанных скибов, – ответил Ник.

– А, ты хочешь сказать, к Эрлу Дзете. Он, может быть, все еще в квартире – воюет с Дэнни. Хотя нет – думаю, Дэнни должен был бы к этому времени выбраться оттуда; по крайней мере, мы так думали, когда ты вел скиб, – оттого, что заметили его на крыше. Вот здорово – теперь я еще немного смогу насладиться твоими способностями к пилотированию. Ты знаешь, что если сравнить тебя с Дэнни – а он-то действительно хорош за рычагом управления, – то ты гораздо лучше. Разве я тебе не говорила? По-моему, говорила. – Она, похоже, занервничала. Ей вдруг явно стало не по себе.

– В чем дело? – спросил он, когда они встали на поднимающийся эскалатор, который доставил бы их до стоянки пятидесятого яруса, где Ник парковал свой скиб.

– Знаешь, – ответила она, – я боюсь, что Дэнни будет там караулить. Болтаться вокруг, прятаться, наблюдать. Просто наблюдать. – Она яростно прорычала это слово, поразив Ника – ему до сей поры еще не приходилось видеть ее такой. – Нет, – сказала она, – я не могу туда лететь. Отправляйся один. Высади меня где-нибудь – или я просто перейду на опускающийся эскалатор и… – Она махнула рукой. – Уйду из твоей жизни. – Она снова засмеялась – точно так же, как и до этого. – Но мы все равно можем остаться друзьями. Мы можем завязать переписку. – Она рассмеялась. – Мы всегда будем знать друг о друге – даже если никогда уже не встретимся. Наши души сцепились, а когда души сцепляются, то одного уже нельзя убить, не убив другого. – Она неудержимо хохотала – теперь уже явно истерически; закрыв лицо ладонями, она хихикала из-под них. – Этому учит Кордон, и это просто смех; просто черт знает как смешно.

Ник взял ее руки и отвел от лица. Глаза ее излучали блеск – маленькие звездочки, светившие ему в глаза, заглядывавшие в самую глубину их, словно ответ она получала не из его слов, а из выражения его глаз.

– Думаешь, я рехнулась? – спросила она.

– Несомненно.

– Вот мы тут с тобой, в этом ужасном положении, и Кордона собираются казнить, и все, что мне остается, – это смеяться. – Теперь она уже перестала хохотать, но с видимым усилием; рот ее подергивался, словно она сдерживала смех. – Я знаю одно место, где мы сможем раздобыть спиртное, – сказала она. – Давай сходим туда – тогда мы действительно славно оттянемся.

– Нет, – отрезал он. – Я уже достаточно оттянулся.

– Так ведь ты из-за того все и сделал – ушел со мной и оставил Клео. Из-за того спиртного, что дал тебе Дзета.

– Правда? – задумался он. Возможно, так оно и было. Ему хорошо было известно, что алкоголь вызывает личностные изменения, а он, безусловно, действовал не как обычно. Впрочем, и сама ситуация была необычной; что можно было бы считать его «обычной» реакцией на случившееся с ним сегодня?

«Я должен овладеть этой ситуацией, – подумал он. – Я должен подчинить себе эту девушку – или оставить ее».

– Мне не нравится, когда мной распоряжаются, – сказала Чарли. – По-моему, ты собираешься мной распоряжаться, указывать мне, что можно делать, а что – нельзя. Как это делает Дэнни. И как делал мой отец. Когда-нибудь мне придется рассказать тебе кое-что о том, что проделывал со мной отец… Может быть, тогда тебе станет понятнее. Кое-что… кое-что ужасное, что он заставлял меня делать. Связанное с сексом.

– Ого, – отозвался Ник. «Что могло бы объяснить ее гомосексуальные наклонности, если только Дэнни не ошибался в своей характеристике».

– Я думаю, мы сделаем вот что, – заявила Чарли, – я возьму тебя с собой в кордонитский печатный центр.

– Ты знаешь, где он располагается? – недоверчиво спросил Ник. – Тогда сыщики отдали бы свои лучшие зубы за то, чтобы…

– Знаю. Им очень хотелось бы меня поймать. А о центре я узнала благодаря Дэнни. Он куда больший делец, чем тебе могло показаться.

– А он может предположить, что ты туда направишься?

– Он не знает, что мне известно о центре. Как-то раз я следила за ним – думала, что он спит с какой-нибудь другой девушкой, но все оказалось не так: он был в печатном центре. Я ускользнула оттуда и притворилась, что вообще не выходила из квартиры; был уже поздний вечер, и я притворилась спящей. – Она взяла его руку и сжала ее. – Этот центр особенно интересен тем, что выпускает кордонитские материалы для детей. Вроде: «Правильно! Это лошадь! И когда люди были свободны, они ездили на лошадях!» В таком духе.

– Говори потише, – попросил Ник. На поднимающемся эскалаторе ехали и другие люди, а юный звонкий голос Чарли, усиленный ее восторженностью, разносился по сторонам.

– А кордонитская типография разве не вершина во всей структуре организации? – спросил он.

– Нет никакой организации – есть только взаимные дружеские связи. Нет, одна из типографий – это не вершина; вершина – это приемная станция.

– Приемная станция? И что же она принимает?

– Послания от Кордона.

– Из Брайтфортской тюрьмы?

– В его тело вшит передатчик, – объяснила Чарли, – который они до сих пор не обнаружили – даже с помощью рентгена. Они обнаружили два других, но не этот, и через него мы получаем ежедневные размышления Кордона, его все более глубокие мысли и идеи, которые типографии тут же начинают как можно быстрее тиражировать. А оттуда материал поступает в распределительные центры, где его берут толкачи, выносят и пытаются найти на него покупателей. Как ты сам можешь догадаться, – добавила она, – среди толкачей очень высока смертность.

– А сколько у вас всего типографий? – спросил он.

– Не знаю. Не так много.

– Знают ли власти…

– Пидоры – ой, извиняюсь, работники ПДР – время от времени обнаруживают какую-нибудь из типографий. Но тогда мы устраиваем новую – так что их общее количество практически не меняется. – Она помедлила, задумавшись. – Пожалуй, нам лучше отправиться в такси, чем в твоем скибе. Если ты не возражаешь.

– Для этого есть особые причины?

– Я не уверена. Может быть, твой личный номер был отслежен; обычно мы стараемся добираться до типографий на наемном транспорте. Самое подходящее – такси.

– Это далеко отсюда? – спросил он.

– Ты хочешь сказать, где-нибудь далеко за городом? Нет, это в самом центре, в самой деловой его части. Пошли. – Она перескочила на опускающийся эскалатор, и Ник последовал за ней. Вскоре они достигли уличного яруса; девушка сразу же принялась вглядываться в потоки машин в поисках такси.

Глава 10

Такси неторопливо выплыло из потока и остановилось у бровки тротуара рядом с ними. Дверца отъехала в сторону, и они сели.

– К Феллеровскому Торговому центру, – сказала Чарли водителю. – На Шестнадцатой авеню.

– Угу, – пробормотал водитель, поднимая машину вверх и снова оказываясь в потоке движения, на этот раз – в противоположном.

– Но ведь Торговый центр… – начал было Ник, но Чарли незаметно пихнула его локтем по ребрам; он понял намек и замолчал.

Десятью минутами спустя они высадились из такси. Ник расплатился, и такси поплыло дальше, словно яркая детская игрушка.

– Феллеровский Торговый, – сказала Чарли, разглядывая благородную архитектуру здания. – Одно из старейших и наиболее уважаемых предприятий розничной торговли во всем городе. Ты думал, что это будет какой-нибудь торговый склад рядом с заправочной станцией где-то на задворках. Кишащий крысами. – Она взяла его за руку и повела через автоматически открывающиеся двери на устланный коврами пол знаменитого на весь мир магазина.

К ним подошел превосходно одетый продавец.

– Добрый вечер, – приветливо поздоровался он.

– Для меня отложены кое-какие вещи, – сказала Чарли. – Синтетические страусиные шкуры, четыре штуки. Моя фамилия Берроуз. Джулия Берроуз.

– Не будете ли вы любезны пройти сюда? – пригласил ее продавец, поворачиваясь и с достоинством направляясь к служебным помещениям магазина.

– Благодарю вас, – ответила Чарли. И снова заехала Нику по ребрам, на этот раз без всякой причины. А потом захихикала над ним.

Тяжелая металлическая дверь скользнула в сторону, открывая вход в небольшую комнатку, где на ровных деревянных полках было разложено множество образцов различных товаров. Дверь, через которую они только что вошли, едва слышно скользнула обратно, плотно закрывшись. Продавец немного подождал, поглядывая на часы, затем аккуратно завел их – и дальняя стена комнатки плавно разделилась, открывая за собой помещение значительно больших размеров. Тяжелый стук донесся до ушей Ника – как он теперь видел, основное печатное оборудование было в работе. Хотя и слабо разбираясь в печатной технологии, он ясно понял: это оборудование было наиновейшим, самым лучшим и невообразимо дорогим. Печатные станки Низших Людей ни в коем случае не состояли из мимеографических аппаратов.

Четверо солдат в серой униформе и противогазах окружили их; у каждого в руках была смертоносная трубка Хоппа.

– Кто вы такие? – спросил один из них, сержант, – спросил предельно резко. Как на допросе.

– Я девушка Дэнни, – ответила Чарли.

– Кто это – «Дэнни»?

– Вы его знаете. – Жестикулируя, Чарли добавила: – Он занят в этой сфере на уровне распределения.

Сканер раскачивался взад-вперед, изучая их.

Солдаты посовещались, говоря что-то в подведенные ко рту микрофоны и прислушиваясь к наушникам-кнопочкам, закрепленным у каждого в правом ухе.

– Порядок, – сказал наконец главный среди них – сержант. Его внимание было снова обращено к Нику и Чарли. – Что вам здесь нужно? – повелительно спросил он.

– Место, где мы могли бы ненадолго остаться, – ответила Чарли.

Кивнув в сторону Ника, офидант спросил:

– А он кто такой?

– Новенький. Сегодня к нам примкнул.

– Из-за объявления о казни Кордона, – добавил Ник.

Солдат задумчиво хмыкнул.

– Мы уже заполнили почти все места. Не знаю… – Нахмурившись, он прикусил нижнюю губу. – Ты тоже хочешь остаться здесь? – спросил он у Ника.

– На день или около того. Не больше.

Посерьезнев, Чарли сказала:

– Знаете, у Дэнни случаются эти психопатические задвиги, но обычно не дольше, чем на…

– Я не знаю Дэнни, – перебил солдат. – Вы можете вдвоем занять одну комнату?

– Думаю, да, – ответила Чарли.

– Да, – подтвердил Ник.

– Мы можем дать рам убежище на семьдесят два часа, – сообщил сержант. – А потом вам придется уйти.

– Какую площадь все это занимает? – поинтересовался у него Ник.

– Четыре квадратных городских блока.

Ник в этом не усомнился.

– Да, это уже не сделка на пятак-гривенник, – сказал он солдатам.

– Если б так, – ответил один из них, – то маловато было бы у нас шансов. Мы здесь печатаем брошюры миллионными тиражами. Большинство из них в конце концов конфискуется властями, но не все. Мы используем принцип мусорной почты; даже если прочитанной окажется лишь одна пятидесятая часть – а все остальные выброшены, – то все окупится; только так и можно этим заниматься.

– А что поступает от Кордона теперь, – спросила Чарли, – теперь, когда он знает, что его собираются казнить? Или он не знает? Они ему сказали?

– Это наверняка знают на приемной станции, – ответил солдат. – Но еще несколько часов мы от них ничего не услышим; обычно бывает задержка, пока материал редактируется.

– Значит, вы не печатаете слова Кордона в точности так, как они от него исходят, – заметил Ник.

Солдаты засмеялись. И не ответили.

– Он перескакивает с пятого на десятое, – пояснила Чарли.

– Ожидаются ли какие-нибудь попытки агитации за приостановку казни? – поинтересовался Ник.

– Сомневаюсь, что было такое решение, – ответил один из солдат.

– Это ничего не даст, – подключился другой. – Мы проиграем; его казнят, а мы все окажемся в лагерях для интернированных.

– Значит, вы позволите убить его? – спросил Ник.

– Тут уж мы бессильны, – в один голос сказали несколько солдат.

– Когда он умрет, – заметил Ник, – вам уже нечего будет печатать; придется вам заткнуться.

Солдаты засмеялись.

– Вы что-то слышали от Провони, – догадалась Чарли.

Наступила тишина, а затем сержант проговорил:

– Сильно искаженное сообщение. Но подлинное.

Стоявший рядом с ним солдат тихо сказал:

– Торс Провони уже на обратном пути.