-- Проклятое пекло, сэр! Клянусь своей неважной печенкой, это счастливая возможность досрочно увидеть место, где мы скоро окажемся. Когда расстанемся со своими грешными телами и предстанем пред престолом Сатаны.

Верный оруженосец Джакузя стоял, опираясь на свое неуклюжее копье, только что сделанное из того, что подвернулось здесь под руку. Эдвард сбоку видел его, невысокого, но крепкого, с бурым, пропеченным на солнце лицом. На выпуклых скулах Джакузи сквозь загар проступали пятна румянца, и от этого лицо это казалось неуместно напомаженным.

-- Разве что еще у Сатаны для нас приготовлен котел с кипящим битумом, -- добавил тот. – И мы вдвоем будем прохлаждаться в нем до конца этого мира. Черт меня побери со всеми моими потрохами, сэр, если это не так!

-- Не трать свои клятвы и проклятия, Джакузя! Будь экономнее, -- устало сказал Эдвард. Еще молодой мужчина, высокий, худощавый, с немного ястребиным лицом: коротким кривым носом и желтыми круглыми глазами. – И вообще, я бы предпочел купаться в одном котле не с тобою, а с какою-нибудь прекрасной грешницею.

Солнце достигло зенита и сейчас пекло особенно сильно. От горизонта до горизонта их двоих окружала голая земля, пустыня. Бесконечное мертвое поле, недавно распаханное силами сверху. Вздыбленные земляные глыбы, торчащие между ними старые кости и еще какой-то неразличимый древний тлен. От всего этого поднималась невыносимая вонь. Невдалеке сочился ручей с гнусной зеленой жидкостью. Смрад, доносящийся от него, был особо ужасающим. Джакузя рассматривал только что найденный здесь артефакт. Металлический кубик с дыркой в одной из граней. Потер чугунным перстнем с насечкой, служившим у него особого рода напильником:

-- Вроде бы, что-то желтое... Неужели, латунь!? О, гляди, сэр, -- вообще, медь! – Вертел его в руках. – А тут вот ушки для цепочки остались. – Джакузя просунул палец в дырку, будто хотел найти там остатки чернил. – Такое сразу в Эрмитаж. Где-то рядом с ней, может, и крышка валялась. И цепочка. Тоже грамм пять меди.

Артефакт оказался древним даже для этого места. Много веков назад какой-то писарь носил его на шее. Наконец, Джакузя сунул чернильницу в карман и взялся за заступ:

-- Пора клад копать, сэр! Заканчивать.

Из полураскопанной ямы перед ними торчало что-то чугунное с загибающимся краем. Первоначальный восторг, вспыхнувший, когда они нашли это, сейчас сменился усталостью. Усталость не проходила, а восторг уже не возвращался. Но копать было надо. Только теперь Джакузя почему-то замер, глядя перед собой и заслонившись от солнца ладонью:

-- А это еще кто?

Сейчас Эдвард тоже увидел две фигуры, возникшие на горизонте. Те становились все яснее, приближались. Стало окончательно понятно, что это, увы, не морок. Не мираж.

-- Как кто, -- наконец, отозвался он. – Грабители. Клад у нас хотят отнять.

-- Ну, только хотеть – этого мало, -- мрачно произнес Джакузя.

Вот стали видны черные доспехи врагов. Один, повыше, худой, был в шлеме, закрывавшем лицо. Но Эдвард, кажется, его узнал. И даже знал, что написано у него на щите. «Победа разрывает мои цепи». Де Какаш, старый враг. Второй был незнаком. Невысокий, худощавый, но широкоплечий. Жилистый. Уже можно было разглядеть его лицо с маленькими, черными и злобными, как у крысы, глазками и сплющенным в какой-то из прежних битв носом. Так зверски сплющенным, что тот полностью закрывал верхнюю губу. А прежде, наверняка, был кривым и даже считался орлиным. Нездешним. Вблизи этот, без шлема, оказался смуглокожим варваром и сейчас злобно скалился, покачивая железной, бесформенной от ржавчины дубиной. Будто прикидывал ее вес. В другой руке он держал древний, черный от ржавчины котелок, который явно только что добыл из-под этой земли. Вот надел его на голову, чтобы защититься от ударов. Обнаружилось, что у Какаша настоящий хороший меч. Да, враги подготовились к этой схватке гораздо лучше. Недаром они этой схватки искали и вот нашли.

-- У них обоих ноги слабые, сэр! – пробормотал за спиной верный Джакузя. – Сейчас главное – их на землю повалить, а там я их добью сверху. А лучше постарайся того со щитом заступом достать. В горло его, козла! А я этого маленького копьем зажалю.

-- Да пребудет с нами сила! – произнес Эдвард, подняв глаза к небу. – Укрепим дух свой перед битвой с нечестивыми.

Враг глядел из своего широкополого шлема, похожего на железную панаму с забралом.

-- Смотри, Теймураз, вот чьи головы скоро украсят наши пики! – звучно заговорил он.

Эдвард узнал этот голос: «Точно, Какаш!»

Тот снял и кинул перед собой рукавицы.

-- Защищайтесь, сэры! – произнес высокомерно.

Варвар Теймураз вопросительно посмотрел на него и тоже шмякнул рукавицы о землю.

-- Ноги из жопы вырвем! – выкрикнул он.

Эдвард нанес удар первым. Сразу выбил из рук Какаша щит. Ударил заступом в торс врага, еще раз, еще... Де Какаш бестолково размахивал мечом, но Эдвард как будто не обращал на это внимания. Кипящая внутри злоба, наконец, нашла выход, вырвалась наружу. Будто мало было сегодняшней жары, вони, усталости. Теперь поперек пути встали еще и эти... Но только вот его легкий пластмассовый заступ оказался бесполезным, безнадежно тыкался в толстый каучуковый панцирь, сделанный из старой автопокрышки. А на помощь своему сюзерену кинулся плосконосый варвар. Одним взмахом своей дубины сломал заступ Эдварда, и тут из-под его локтя вынырнул Джакузя. Ударил копьем, будто палкой, плосконосого по голове. Копье разлетелось на куски. Из-под вражеского котла посыпались земля и ржавчина, заструились по смуглому помертвевшему лицу. Варвар сел, нелепо раскинув ноги.

Обезоруженный Эдвард ухватился за какой-то длинный железный и почти мягкий от ржавчины артефакт, торчащий из земли, пытаясь его вырвать. Тащил изо всех сил. Джакузя бился с Какашем спешно подобранной под ногами гигантской костью. Бычьей, а может быть слоновьей. Никто не знал, что творилось здесь раньше. Колотил этой костью о Какашев щит. Крутился вокруг врага, кажется, специально разворачивая его спиной к Эдварду. Оказалось, де Какаш надел свои каучуковые латы на голое тело. Сзади была видна обожженная солнцем плоть, острый хребет и проступающие даже там ребра. Артефакт, наконец, обломился, возле самой земли, оказавшись водопроводной трубой. Собрав все силы, широко размахнувшись, Эдвард ударил новообретеным оружием по ненавистному хребту. Ощутил дикий первобытный восторг. Труба переломилась и рассыпалась черной окалиной. Из-под шлема врага вылетели очки. Тот, согнувшись, пробежал вперед и ткнулся головой в гнилую землю. Эдвард, неожиданно для себя, издал восторженный рев, но оказалось, что обрадовался он рано. Варвар пришел в себя и неожиданно прыгнул на спину Джакузе. Повис на нем, как гигантский клещ. Теперь двое неуклюже топтались среди взрыхленной земли. Еще один из очнувшихся, Какаш, подбирался сзади к Эдварду, сжимая в руках бурый камень. Кажется, кирпич. Теперь без шлема, длинные седые волосы свешивались на лицо. По голове текла кровь. Плосконосый все-таки повалил Джакузю, вот блеснул нож!..

-- Стоп! – изо всех сил закричал Эдвард и выхватил револьвер. Замер, вращаясь из стороны в сторону и переводя ствол с одного врага на другого. Те застыли с выпученными глазами. Пока никто не замечал, что за револьвер в руках Эдварда и не хотелось думать, что будет, когда заметят. Стрелять тот категорически не мог. Патронов в этом револьвере не было. И даже барабана для этих патронов тоже. Единственный уцелевший механизм, ударно-спусковой, давно спекся в единую ржавую массу. Эти останки древнего оружия Эдвард нашел сегодня под землей.

-- Эй вы, трилобиты! А ну, хватит! – раздался вдруг голос с неба. – Кончай свое копошение, опарыши навозные! Смертные засранцы!

Четверо, задрав головы, теперь смотрели вверх. В воздухе висела сверкающая на солнце серебристая фигура. За спиной у висящего блестел ранец антигравитатора. Воздух под ним колыхался, будто его гнал вентилятор.

Эти внизу так давно видели того, блестящего, что перестали обращать на него внимания. Как на некую деталь пейзажа. И это вот вмешательство почему-то даже показалось странным.

-- Deus ex machine, -- опять донеслось сверху. – Хватит с вас острых предметов и острых ощущений. А ну, кыш! Кыш!

Двое недавних врагов даже как будто обрадовались этому повороту событий. Повернулись и затрусили прочь по тропинке, уже протоптанной здесь среди вздыбленных земляных глыб. Джакузя метнул им вслед древний фарфоровый изолятор. Потом подобрал все рукавицы.

-- Негоже бросать – вещи дорогие, нужные, -- бормотал он. – У меня вон брезентовые, с кожаным наладонником.

Утер кровавые сопли, текущие из носа. Рубашка на спине у него была порвана, свешивался лоскут. Серебристый наверху тоже поплыл куда-то в сторону. Издалека доносился механический голос мегафона: «Объявляется конкурс на коммерческое освоение вскрываемого мусорного полигона... Служба трудоустройства объявляет прием на должности архиепископа, архиерея, гофмаршалов и церемониймейстеров пятого и шестого разряда. Предпочтение отдается людям первого класса. Графам, маркграфам и приравненным к ним лицам, действующим феодовладельцам»...

Вдалеке медленно полз в воздухе автоматический гравитационный плуг. Земля за ним будто лопалась, корчилась и вздымалась. Оттуда доносился особенно невыносимый смрад. Ощущалось, как даже здесь она шевелится под ногами.

-- Такая древняя свалка, -- заговорил Эдвард. – И когда ее, интересно, закопали?

-- В две тысячи двенадцатом году, -- сказал Джакузя и заметно неохотно добавил: -- Ну что, Эдик, давай опять материальные ценности лопатить. Такова судьба луддита – железо ворочать да курочить. Взялись!

Он попытался поддеть наполовину выкопанную железку заступом, тот сразу же и окончательно сломался. Двое схватились за загнутый край непонятной находки и, напрягаясь изо всех сил, потянули ее на себя. Железное и непонятное медленно поднималось из земли. Будто росло. Наконец, стало ясно, что это древняя чугунная ванна, теперь полная гнилой земли. Рыхлой от гнили – скорее, не земли, а почвы. Луддиты опрокинули ее днищем вверх, вытряхивая.

-- Вторая ванна в моей луддистской карьере, -- с удовольствием сказал Джакузя. Эдвард помнил об этом. Та прежняя была пластиковой, с остатками какого-то электронного устройства. Из-за нее Джакузя и был так прозван. В тот раз они пировали почти неделю, радуясь находке, пока не пропили ее досуха.

А эту тяжелую ванну пришлось тащить волоком и почти бегом. До берега залива, где Эдвард оставил свою машину и где они сложили добытый сегодня металлолом. Тяжелая железка подскакивала на кочках и иногда больно била по ногам.

-- Нелегок он, луддизм!.. Наше ремесло, -- кряхтел Джакузя.

-- Терпи, -- бормотал Эдвард. – Давай быстрее. А то останемся мы без машины... Машины сейчас не из железа какого-нибудь делаются, -- говорил Эдвард, на ходу объяснял особенности строения автомобилей. – Корпус и все остальные дела из чего-то такого, что форму держит только за счет гравитополя. Если аккумулятор сейчас срочно не зарядить, вообще, не знаю, что будет. А чтоб его, гада, зарядить, нужны средства. А чтоб средства получить, нужно металл продать. Успеть.

Стал виден берег, куча проржавевшего дочерна железа, добытого ими за последние дни. Канализационные трубы, куски арматуры и кабеля, что-то, вообще, незнакомое или неразличимое из-за ржавчины. Но машины рядом со всем этим не было. Бросившие свою ванну и подбежавшие луддиты увидели на ее месте кучу грязного черного песка. Под ним как будто тлели угли – это виднелся красный цилиндр автомобильного гравитатора. Эдвард молча поднял его и сунул в карман. Постоял, глядя на кучу.

-- Рассыпалась. Вот он какой, прах моего автомобиля, -- сказал, наконец. – Всегда было интересно, из чего он сделан. Кончился мой «Мерседес». Антивандальный вариант.

Серебристая фигура, парившая невдалеке, неожиданно поплыла в воздухе в их сторону. Повисла над головами луддитов и медленно опустилась рядом. Серебристый стоял молча и только негромко гудел своим ранцем. В круглом шлеме он был похож на некое насекомое. Огромное, метра два в высоту или даже чуть больше. Непроницаемо смотрел сквозь темное стекло. Кажется, рассматривал кучу автомобильного праха.

-- Как непрочен этот мир! – заговорил внезапно. – Да, жалко машину. А я когда-то еще на старинном автомобиле работал, настоящем, железном. Фирмы «КАМАЗ». Вот это была серьезная машина. Хотя, сейчас запрещено о таком говорить. Dura lex sed lex. Закон дурной, но это закон. Ну, вот что, неудачники... Давайте так – предлагаю вам за всю ту гору ржавчины пять кэгэ чистого медного эквивалента, и вы идете вдаль. Покидаете территорию, спокойные и довольные.

Из его ранца внезапно вывалился и упал в пыль моток блестящей медной проволоки.

-- Ага! Да у нас клада с полтонны будет! – возмутился Джакузя. – Мы тебе что, идиоты? За все наше железо – твои, хорошо если четыре с половиной, кэгэ меди?

Вес Джакузя всегда определял на глаз, с поразительной точностью.

-- Вы не идиоты, вы два слабосильных мудака, -- спокойно торговался насекомоподобный. – И этого железа вам до города не донести.

-- Мы свободные луддиты! Между прочим, плательщики налога, -- продолжал возмущаться Джакузя. – А ты всего лишь сторож помойки.

-- Я не сторож помойки, а охранник мусорного полигона, -- хладнокровно возражал тот. – Планово вскрываемого.

Поднял моток и медленно стал подниматься вверх. Луддиты с тоскливой жадностью глядели на улетающую медь, прощально сверкающую в вышине.

-- Ладно, -- наконец, громко произнес Эдвард. – Мы не стяжатели, мы игроки. Владей!

-- Только ванну не отдам! – внезапно заартачился Джакузя. – Второй раз в жизни так повезло! Я ванны особенно сильно люблю. Это мои любимые находки. Недаром я ношу свое славное прозвище, и черт меня побери, джентльмены, если это не так!

-- Ultima ratio. Я знал, что нашел неоспоримый довод, -- послышалось сверху. – Специально перевожу для модернизированного поколения. Считайте, что я махнул рукой в знак согласия. И швырнул кепку на землю.

Медный моток полетел вниз. Эдвард поймал его в воздухе и надел на шею.

-- Ну что? – неопределенно спросил Джакузя и мотнул головой в сторону. Там были видны крыши деревни. Дальше из воды нового Шлиссельбургского залива торчали красно-коричневые вершины крепостных башен. На одной даже сохранились остатки островерхой крыши.

-- Ну, давай, -- также неопределенно ответил Эдвард. При этом они, кажется, хорошо понимали друг друга.

Два луддита двинулись к стоящему на краю деревни арочному сараю из гофрированного пластика. Над ним весело горели на солнце буквы из виртуального золота « Харчевня ЗОЛОТОЙ КЛАД ».

-- Как давно пить хочется, -- заговорил Эдвард. – Сейчас бы доброго пива – побыстрее!

-- Да нет, -- не согласился Джакузя. – Пиво сейчас не поможет.

Улица перед харчевней была по-деревенски замощена кирпичом. Земляной пол внутри нее, оказывается, тоже.

-- Угости водой, красотка! – сказал Джакузя, входя в темноватое помещение.

Красоткой оказалась мордастая девка, совсем молодая, но могучая. В чем-то бесформенном, одетая сразу во множество всяких разнообразных одежд. Наверное, чтобы показать свой достаток, так было сейчас модно. Бигуди, будто синие черви, запутались в ее волосах.

-- А шампанского, случайно, нет? – послышался знакомый голос из дальнего угла. – Средство, как известно, недурно действующее в рассуждении веселости.

Де Какаш со своим варваром, оказывается, уже был здесь, белел в сумраке повязкой на голове. Сидя за столом, смотрел сквозь очки с разбитым стеклышком. Приспущенные на повязку взлохмаченные волосы, в сочетании с бакенбардами, сейчас делали его особенно похожим на крупную обезьяну. Недавние противники теперь были без своих резиновых доспехов. Плосконосый в какой-то рваной бабьей кофте, а Какаш в истончившейся от ветхости рубахе.

Стол в харчевне был один, во всю ее длину. Двое восседали в его конце, босиком, сняв сапоги и бросив портянки перед собой, рядом с тарелками. Варвар глядел исподлобья и горстями пихал в рот жирную корюшку.

-- Самогону! – с достоинством произнес Эдвард. – Без сиропа.

Положил на прилавок спираль электрокипятильника.

-- Старая добрая нержавейка! Самая настоящая, -- похвастался Джакузя. – С нихромовой нитью внутри.

-- Прикалываетесь!? – проворчала трактирщица.

Ухватив Эдварда за проволоку на шее, она подтянула его ближе. Ловко отрубила кусок этой проволоки – положила ее, будто на наковальню, на алюминиевую статуэтку какого-то лысого и бородатого мужика и стукнула сверху рукояткой здоровенного револьвера неимоверного калибра. Лысина алюминиевого страдальца была уже сильно покорежена от постоянного употребления. Отхватила с изрядным запасом. Эдвард разинул было рот, собираясь протестовать, но, подумав, закрыл.

В харчевне пахнуло застывшим жиром. Сейчас, от голода, даже этот запах казался приятным. Обнаружилось, что на грифельной доске мелом написаны названия блюд. Теперь, с наступлением Возрождения невиданные блюда появлялись каждый день и везде, иногда странные на слух. «Пирог с орехами и хлопковым маслом». «Мясные орехи». «Пена мясная с арбузным уксусом». Возглавляло меню, и самым дорогим здесь было картофельно-авокадное пюре.

К самогону луддиты взяли для начала вареную рыбу с почти неприличным названием простипома. Их антагонисты, как было заметно, уже пропили чугунный котелок, спасший сегодня варварскую голову. Тот стоял на стойке, по-прежнему такой же грязный, с остатками помойной земли в нем. В этом заведении подобное явно никого не беспокоило, здесь к этому привыкли.

Где-то в своей клетке неуверенно пробовала голос канарейка. Все здесь было стилизовано в старом простонародном стиле. Настоящий граммофон. Лавки, бочки, деревянные ведра по углам и даже в камине. Словно бы случайный бытовой хлам. Лучшие из трофеев, пропитые прежними луддитами, теперь служили здесь украшениями. Сразу несколько самоваров стояли в разных местах. Самой разной ценности: от заводских алюминиевых до самых древних, даже медных. На стойке – старинные весы с чашами под колпаком из толстого стекла. Еще много всего, менее ценного – по углам. От этого харчевня выглядела, как нечто среднее между распивочной и антикварной лавкой. Обычной телестены здесь не было; оказалось, ее панель прибили к потолку. Видимо, чтобы не порвали пьяные. Этот телепотолок говорил то тише, то громче, иногда почти вскрикивал. Специально для тех, кто отвлекся и перестал обращать на него внимание. Из открытой двери кухни доносился запах жареных грибов. Было видно, как повар вскрывает там большущую банку тушенки с надписью на старом запрещенном языке. Враждебные луддиты на своем конце стола теперь раздирали на части жареную тушку какого-то животного.

-- Наш, ладожский!.. Тюлень, он ведь вроде собаки, -- солидно рассуждал плосконосый варвар, облизывая жирные пальцы. – Не хуже почти.

-- Да уж, -- отозвался на это де Какаш. – Это настоящая закуска для благородных людей. Лучше какой-нибудь вонючей дешевой рыбы. Вместо такой рыбы лучше портянкой занюхать.

-- А помнишь, сэр, -- обращаясь к Эдварду, преувеличено громко заговорил Джакузя, -- как я ловил собак еще на том, на прежнем полигоне? Так их наелся, что потом уже смотреть на них не мог. Да и не пришлось больше смотреть – они меня за километры оббегали.

-- Я вчера большущий рубль нашел, юбилейный. Ай, ценная находка! – сказал варвар Какашу, демонстративно не глядя на враждебный конец стола.

-- Да, забыл тебе сказать, Эдик, -- продолжал Джакузя. – Вчера неплохо взял советских монет. Целую горсть медных и никелевых. Даже одна билоновая попалась, тридцать второго года.

—Еще от будильника механизм нашел. Медно-латунный. Здоровый такой! – добавил варвар.

-- Опять забыл, -- снова заговорил Джакузя. – Попалась мне целая пишущая машинка, старинная. Большая, чугунная, с литерами из хорошего сплава.

-- А не кажется ли тебе, Теймураз, что мы достойны лучшей выпивки? – важно произнес де Какаш. – Как ты относишься к самогону с клюквенным сиропом? Кажется, это называется коктейль «Волчий глаз».

-- Какой я забывчивый сегодня! – сокрушенно воскликнул Джакузя. – А ведь хотел заказать коктейль с каким-нибудь ананасовым сиропом. И даже из этой самой... Как ее? Киви. Не знаю, как такой называется. А еще лучше, конечно, вообще, спирт. Эй, трактирщица! Спирта с кивовым сиропом нам! Только сильно не разбавляй.

-- Хорош прикалываться, приколисты, -- лениво отозвалась та. Осталась сидеть на месте, жуя орехи, которые раскалывала ручкой своего револьвера. Похоже, что ее речь сводилась до лексического минимума и, в основном, ограничивалась производными от слова «прикол».

-- Тогда хочу музыку! – Джакузя вывернул карман, набитый пивными пробками и прочей ценной мелочью. Высыпал на стол. Всю эту кучу обеими руками пододвинул к краю стола, почти сбросив на пол.

Девка-трактирщица лениво отложила свой чудовищный револьвер, взяла пульт со стойки. Кот, лежавший там же, рядом, выдавил из себя недовольный звук, шлепнулся на пол и торопливо убежал. В темном углу что-то упало, что-то зашевелилось, и на свет вышел старый музыкальный автомат, стилизованный под робота. В жестяном сомбреро, с нарисованной ухмыляющейся во всю свою ширь усатой рожей и голубым бантом на месте шеи. Яркий когда-то, но сильно поцарапанный и потертый. Явно откуда-то из высокоразвитого знойного Зарубежа, из которого прибыл уже не новым, пожилым. «Besame mucho»:объявил автомат и, будто зазвенев кастаньетами, топнул железной ногой. Шаркнул рукой по жестяной гитаре с когда-то нарисованными и давно стершимися струнами. Запел неожиданно почему-то женским глубоким голосом.

-- Когда работал на самогонном заводе, -- уже негромко, без вызова рассказывал что-то плосконосый, -- нам там рты заклеивали специальной хитрой такой повязкой. Дышать можно, а пить нет. Целый день самогон этот мимо идет и еще пахнет!.. Только слюну глотаешь. Хуже строгого режима! После работы, как вырвешься, сразу в харчевню. Опрокинешь один стакан, второй, третий, и душа постепенно успокаивается. Потом думаю, нет, так сопьешься совсем.

-- Сейчас много заводов появилось, заработало. Возрождение, -- негромко согласился Джакузя.

-- Без того баба все дразнит, говорит, у тебя рук нет. Одна глотка – водку глотать, -- завершил речь варвар, уже обращаясь к недавнему недругу. – Вот и уволился, пошел в вольные луддиты.

-- Ладно! – неожиданно сказал Какаш. – Нашему сословию, благородным луддитам, пристало великодушие. Двигайте свои стаканы-тарелки к нам. Забыли старое.

-- Не такое уж старое, -- опять недовольно пробурчал сидевший рядом с ним плосконосый.

-- Давай, -- согласился Эдвард. – Благое дело... За этим столом многие знают наши имена, но некоторые – нет. Я Эдик, а вот он Джакузя. А ты, наверное, какой-нибудь Сортир Абдурахманов? – спросил он, глядя на варвара.

-- Зачем Сортир, -- с неудовольствием проворчал тот. – Теймураз я... Все-таки здорово я тебя уделал! – сразу стал хвастаться, когда недавние враги сели рядом, и Джакузя оказался напротив него. – Чудом ты ушел, чудом!.. Я кандидат по борьбе, понял?.. По уличной драке.

-- Они меня тоже достали, -- де Какаш осторожно дотронулся до спины. – Ну, как вы поживаете?..

-- Глобальное потепление проявляется все сильнее, -- вещала теледикторша с потолка. Она, будто в кресле, сидела прямо в воздухе над водой Невы. За ней поднимались в воздух кривые дымы оживших демонтажных заводов. – В прошлом году Нева стала короче почти на километр. Два новых залива со стороны Балтийского моря и со стороны Ладоги стремительно двигаются навстречу друг другу. Но наш народ не боится стихии. Изо дня в день крепнет промышленность, Возрождение широко шагает по стране...

-- Все время про это глобальное потепление рассказывают, -- заметил Джакузя. – Говорят, что цыгане уже по Антарктиде кочуют.

Теймураз глядел на дикторшу и восхищенно качал головой. Та рассказывала теперь о важности возвращения народу исторической памяти.

-- Толстожопая какая! – сказала юная трактирщица, тоже глядя на нее. С традиционной женской неприязнью к красивой сопернице. – Такая жопа не для красоты. Такая только, чтоб срать!..

-- Слышите, голосом заговорила человечьим, -- с удивлением пробормотал Джакузя.

-- Эта толстожопая – тоже одна из профессиональных лгунов, -- мрачно произнес де Какаш. – Их сейчас много, всех разновидностей.

-- Эй ты, приколист! Кончай прикалываться у меня! – Трактирщица погрозила ему своим револьвером и им же показала на камеру слежения под потолком с нарисованным широко открытым глазом на ней.

Телепотолок уже показывал фильм о битве с миллионерами в конце запрещенных времен на льду Невы. Все в нем давно было известно луддитам. Фильм этот показывали почти каждый день, хотя иногда незначительно меняли действие, будто в старинном театре. Неизменным было только окончание. Когда после полной и славной победы главный воевода Анатолий Собчак отдавал в жены прославившему себя герою Володимиру-Вервольфу Жириновскому свою дочь красавицу Ксюшу.

-- Под игом у миллионеров были, -- равнодушно сказал Джакузя, косясь вверх и вбок, на потолок. – Ну, а сейчас, конечно, хорошо, свобода.

Над головами луддитов менялись примелькавшиеся лица искусственных актеров. Как обещали, имеющие полное сходство с историческими личностями. Сейчас могучий белокурый красавец Володимир Жириновский в позолоченных боевых доспехах на прекрасном вороном коне въезжал на палубу миллионерского судна. Рубил мечом и гнал перед собой разбегающихся, как встревоженные тараканы, миллионеров. – «Пора, воевода?!» -- беспокоился в это время в запасном полку атаман Чубайс. – «Погоди, рано!» – Собчак в тревоге мял в кулаке свою широкую бороду. За ними, будто море, колыхалось от нетерпения ополчение из ладожских и онежских рыбаков и смолокуров. Копья и стяги качались над ними.

А снизу к ним поднимался махорочный дым. Луддиты сдвинули пластмассовые стаканы, чокаясь.

-- За наше свободное луддитское дело! – прозвучал традиционный тост. – За гордое и славное сословие луддитов!

Конечно, пошли рассказы о жизни, о былом.

-- Я раньше, до всех ваших демонтажных заводов трудился мажордомом. У зарубежных хозяев, на яхте, -- рассказывал Какаш. – И в поместье у них приходилось бывать, на Карельском. Комнат, залов там бесчисленно, постройки разные... И вот хозяйка в каком-то чулане умудрилась найти своего старого робота-няньку. Еще своих детских лет. И даже программа старинная в нем сохранилась, вроде как маленькой он свою хозяйку помнит. Маленькая, блин! Шестидесяти лет и полутора центнера весом. Робот прежние сказки ей стал рассказывать, стишки. Та не отходит от него, включит, слушает и плачет. А робот ее утешает всякими словами, песенки поет. Совсем скатилась с ума эта дура. Жизнь прошла, говорит, а я всегда была одинока, меня так никто и не любил. Вот только он. И еще он не видит, какая я стала. Для него я по-прежнему маленькая прелестная девочка. Все кругом ей дурость ее объясняют. Даже я не выдержал, стал рассказывать, что это игрушка, только железо, это программа в нем такая. Надоело мне на такое смотреть, надоел робот этот. Думаю, вот ведь вдобавок металла хорошего сколько пропадает бесцельно, даже редкоземельные металлы в нем есть. Старинная работа. Пустить бы этого железного болвана на металлолом, освежевать его грамотно. Мечтал, мечтал, а один раз, вечером, когда мы на яхте у берега стояли, я этого робота все-таки втихаря спихнул за борт. Потом шуму было! Меня почему-то сразу заподозрили. Как я ни отрицал, ни клялся, уволили все равно. А достать этого гада железного я так и не смог. Глубоко, тяжелый он, тем более, глобпотепление уже началось, вода стала подниматься постоянно. Пошло все скоту под хвост, как говорится. Уже давно это было...

Де Какаш замолчал, затягиваясь из трубки махоркой и глядя куда-то в пространство остекленевшими от склероза глазами. Живой человек с мертвым лицом. Эдвард вспомнил, что настоящая его фамилия не то Сазонов, не то Сазанов, и непонятно, при каких обстоятельствах он получил в среде луддитов свою кличку. Какаш, все время державшийся прямо, выпив, как-то поник, осел, как подтаявший сугроб, и внезапно постарел.

-- Вот найти бы того робота, и можно было б жить, -- продолжил он, – а не по помойкам шариться, как сейчас. А что!.. Я бедный, у меня денег на жалость, на всякую такую душевность нет!..

-- Э, зачем вы, все россиянцы, за столом всегда философию размазываете!? – недовольно заговорил варвар Теймураз, с презрением глядя на своего компаньона. – А такие как ты, прежние люди, всегда жизнью недовольны. Ноют, воют, ворчат! Недаром таким языки режут, и исчезают они один за другим.

-- Прошлое вспоминать нельзя, -- назидательно произнес Джакузя. – Запрещено.

--Да знаю я. Только что же делать, если я весь из запрещенных времен, -- с неудовольствием сказал Какаш. – И жил там, и все помню. Я и так не говорю ничего, больше исправлениями таких как вы не занимаюсь. Благо, что хоть Теймураз нелюбопытный и не спрашивает ничего. Меня историки в ПИПе убедили. Славно отделали, три ребра сломали и зубы с левой стороны, хорошо, что ненастоящие. За слишком длинный язык, сказали. И еще глобус старый нашли.

-- Глобус?.. А это что такое? – спросил Эдвард.

-- Это вам знать не обязательно. И вообще, запрещено Вот думаю, наверное, я слишком долго живу. Этим из ПИПа надо бы истребить таких старых, как я. Впрочем, у них и без того все хорошо идет. Иногда мечтаю, найти бы много цветмета. Лучше всего, проволоки хорошей, хоть нихромовой. Обмотаться ей и пойти куда глаза глядят. Откусывать понемногу от этой проволоки в харчевнях, на постоялых дворах. И идти, идти... Пока ее хватит.

-- Не хватит, -- уверенно сказал Теймураз. – Отнимут!

-- Обязательно отнимут, -- согласно кивнул Джакузя.

-- Обратно вернешься, -- произнес Эдвард, -- земля ведь круглая. Шарообразная. От себя не убежишь.

-- Ну да. Оно так, -- неожиданно согласился Какаш.

Теймураз смотрел недоверчиво. Кажется, сомневался в шарообразности земли. Щетина на его лице с полудня заметно отросла. Пир получался невеселым, вопреки традициям луддитов, и недавнее выступление веселого музыкального автомата не помогло.

-- Правильно человек говорит, -- произнес давно мрачнеющий Джакузя и кивнул на Теймураза. – Не жаловаться надо! Наше луддитское дело – дело делать! Себе руками помогать, как в народной песне поется. Что вы хотите, раньше мы под игом были, а теперь вот постепенно встаем на дрожащие ножки! В колею входим. А власть эта правильная, крепкая рука народу нужна...

-- Крепкая нога, -- невесело ухмыльнулся Какаш.

-- Вот именно... А будет еще лучше, будет совсем хорошо. Светлое будущее через двадцать лет объявили. Девятнадцать лет всего осталось...

-- Слушай, скажу! – перебил его Теймураз. – Мы совсем хорошо жить стали! Лучше всех, лучше всякого Зарубежа. Работы много. Я вот в прошлом году на пяти заводах поработал. И сейчас на демонтажном заводе плазморезчиком. Смена через день. Памятники режем, бронзовые, чугунные, алюминиевые, всякие. Разбираем остатки мрачного прошлого, так у нас замполит в цехе говорит. Сегодня выходной...

-- И ты скорей на природу, -- насмешливо заметил Эдвард.

-- И здесь хабар, шмот себе добываю. Совсем хорошо себя чувствую. А знаешь, как мои родичи у себя плохо живут!? Простого хлеба не видели никогда. Молоко из овец сосут и этим спасаются. Совсем нищие, совсем дикие стали, просто удивляюсь! Даже не хочется у них появляться. А дети какие растут! Еще хуже их овец и баранов. В последний раз в виртуалке там был, а племянник мне Теймураз-пидарас говорит. Это сопляк говорит! Как живут, как живут!..

Шум с потолка внезапно стал громче. Теперь на нем миллионеры бежали по льду Невы, бросая оружие. За ними бежали и скакали ладожско-онежские ополченцы. Били врагов в спины копьями, острогами и трезубцами. На льду оставались черные трупы. Одна группа миллионеров как будто бы оторвалась от погони, ушла в сторону. Но вот над их головами на бреющем полете понеслись гравитопланы восставших. Дымные лучи лазеров сверху давили и резали лед между бегущими.

Внизу продолжался стандартный луддистский разговор:

-- Смотри, как много железа на них, -- говорил Джакузя. – Сколько его на дно ушло! На этом месте наши ребята ни один раз шарили. Магнитами и вдоль берега, и в воде. Только нету нигде миллионерского железа. Пусто! Вот чего не понимаю.

-- И не поймешь, -- скептически заметил Какаш. – Ничего вы не поймете и не найдете. Дураки потому что.

-- Какаш один в кино понимает, -- с трудом произнес внезапно и больше всех опьяневший Теймураз. – Он до Возрождения актером был, каким-то балеруном. – Скорчил нелепую рожу, пытаясь иронически ухмыльнуться.

-- Не балеруном, а балетным критиком, - хмуро возразил Какаш. – Искусствоведом. Только нету сейчас ни балета, ни искусства.

-- Вы сегодня доприкалываетесь у меня! – прикрикнула трактирщица, которая давно и с неудовольствием следила за ними. – Точно, в ПИП вас сдам.

-- Наверное, выбрали все из Невы, ничего не оставили, -- сказал Эдвард. – Надо будет у жены спросить. Она у меня в этом самом ПИПе служит. В передвижном историческом пункте, то есть. Вице-архивариус уже. Так, глядишь, и во второй класс выбьется. И я вместе с ней второклассником стану.

-- Она тоже в крепости людей бьет и языки режет? – язвительно спросил Какаш. – Дома хоть не тренируется на тебе?.. Посредством чугунной сковородки или еще как.

-- Не людей, а болтунов, -- строго поправил Эдвард.

Трактирщица пропала где-то в глубине харчевни, стучала там своим револьвером. Опять что-то колола, забивала гвозди.

-- И когда он выстрелит у нее? - Джакузя с опаской косился на стук.

В харчевне становилось темнее и засветились стены из люминесцентного пластика, на них проявилось множество лозунгов. Самый большой – «Водка – всему голова!» И подпись под ним. Какой-то М.С.Горбачев.

Опять появилась трактирщица и прогнала обильно курящих луддитов наружу. За столом остался только окончательно ослабевший от выпитого Теймураз. Этот заснул, уткнувшись в тарелку, будто ел лицом остатки своей корюшки.

Наступал блаженный летний вечер. Жара исчезла, осталось ласкающее тепло. Пока было светло, и то, что это все – вечер, можно было понять только по звукам. Ставшими по-вечернему глухими и гулкими.

Работа на заливе не прекращалась ни днем, ни ночью. Напротив на другом берегу уже появился передвижной разделочный цех, похожий на гигантский контейнер. Сейчас к нему медленно подходило какое-то непонятное судно, все черное, блестящее от мокрой грязи. Явно, только что поднятое со дна Ладоги. На палубе утопленника, обреченного на вторую смерть, уже мерцали огоньки плазморезки. Над цехом повис гравитодирижабль с какой-то большой надписью на непонятном зарубежном языке на борту. Рядом с ним кружились чайки, доносились их жадные крики, похожие на ржавый скрип. Из иллюминаторов им бросали хлеб. Это было не видно издалека, но понятно. И вот разлетелись. Донесся мощный гул. Из цеха поднимался в воздух огромный куб спрессованного металлолома, за ним – уже другой. Несмотря на светлый вечер, открытая палуба дирижабля была дополнительно освещена прожекторами. Ярко, будто сцена. На ней появился одинокий грузчик в нарядном зарубежном комбинезоне. Просто руками он принимал теперь поднимаемый гравитокраном груз. Картинно и будто демонстративно двигал его над палубой вытянутым пальцем.

-- Я думал, что в Зарубеже живут только негры, -- заговорил Джакузя. – Сильно слаборазвитые. Ну, еще мулаты. Эти хоть туда-сюда...

В небе тянулись серебристые дирижабли. Выше и ниже, повсюду.

-- Как много их стало, -- заметил Эдвард.

-- И все металл увозят, -- отозвался на это Какаш. – Разбирают нас. Возрождение, что ты хочешь...

-- Я помню времена, когда здесь по берегам сплошняком речные гаражи стояли, -- опять сказал Джакузя, -- непонятно чьи. Ангары, причалы. Весь берег железным был. Потом какая-то фирма его в концессию для освоения взяла. За неделю все сожрали, ничего не осталось. Голая грязь. Говорят, чего только внутри этих гаражей не было!.. Тиски, верстаки, цепи, всякий инструмент. Катера, целиком алюминиевые... Даже бетонные заборы и плиты тогда раскрошили на арматуру.

По Ладоге тоже густо тянулись суда. Поменьше, побольше и совсем большие. Самоходные баржи и океанские сухогрузы. Ближе всех двигалась и уже подходила странно окрашенная яхта. Совсем вблизи стало понятно, что это траурный катафалк. Вот он остановился, а вот оттуда поднялся в воздух кто-то в черном фраке и высоком цилиндре с гравиторанцем за спиной. Протянул перед собой руки и уронил в воду мраморный куб, сверкнувший на прощание позолотой. Луддиты смотрели на это с отчетливой завистью.

-- Первый класс, -- сказал, наконец, Эдвард. – Первоклассника хоронят. По высшему разряду!

-- Кому как пафоснее, -- произнес Джакузя. – Сейчас урны, сейчас так модно. А нас после крематория хорошо бы хоть порошком там рассыпали... Та самая фирма, что берег осваивала, и кладбища тут повсюду сровняла, -- добавил он, -- Года три назад я еще кое-что находил там. Стальные кресты под землей, ограды, один раз – плиту с латунными буквами...

Луддиты пировали еще полночи, и все заснули на месте. Рано утром Эдвард опохмелился, сунув голову в бочку с огурцами. За особую плату – бронзовую медаль «За восстановление черной металлургии Украины».

Куча железа на берегу ночью исчезла. Только ванну летающий сторож честно оставил. Луддиты остановились возле нее. Моток медной проволоки у Эдварда сильно истратился и полегчал. Лишь два сиротливых витка теперь обвивали его шею.

-- Зачем эту байду, ванну эту не продали, странные люди? – похмельно морщась, спросил Теймураз. К утру он совсем зарос и стал почти бородатым. – Пропал ваш хабар.

-- У нас не пропадет! – возразил на это Эдвард. Неторопливо сворачивая самокрутку, он задумчиво, будто мысленно чего-то прикидывая, смотрел на ванну. – У нас она сама, самоходом пойдет. Сейчас дырку в ней чем-нибудь заткнем, гравитатор мой прикрутим проволокой и отчалим.

-- Робинзон Крузо на выдолбленном бревне попытался плавать, -- заметил Какаш. – У него не получилось.

-- У меня получится, -- уверенно сказал Эдвард. Хотя не знал, кто такой этот Крузо.

Наконец, ванна повисла над берегом. Эдвард отошел в сторону, ухватил какую-то проволоку, торчащую из песка. Вытянул наружу тяжелое ведро, как оказалось, наполненное застывшим цементом.

-- Жене подарю, -- сказал он как можно небрежнее.

-- Ей понравится, -- усмехнулся Какаш. – Жены они такие. Засохший цемент любят.

Эдвард подобрал валявшуюся доску, чтоб рулить, загрузился вместе с ведром в ванну. После сегодняшней ночи он с трудом ощущал предметы, которые держал. Странное судно теперь осело на отяжелевшую корму.

-- Садитесь, -- предложил Эдвард. – Кто знает, может, она и выдержит всех. И не такое бывает.

-- Ну, нет, -- сказал Джакузя. – Я с мужиками в одной ванне не сижу.

-- Двигай сам, -- отказался за всех сразу Какаш. – А мы, помолясь, как-нибудь по бережку пешком. Сейчас еще дополнительно опохмелимся, потом Помойному дедушке надо полстакана в жертву принести и в путь.

Луддиты закурили. По обычаю обменялись на прощание находками. Эдвард и Джакузя подарили де Какашу и Теймуразу целую лампочку с вольфрамовой спиралью внутри и латунную пуговицу с выдавленными на ней разводным ключом и молотком. Те им – пятиконечный алюминиевый значок с остатками изображения какого-то кудрявого мальчика и голубую фарфоровую чашку без ручки, с клеймом Ломоносовского завода на донышке. Из-за сильного ветра махорочные самокрутки сгорели быстро. Перекур получился коротким.

-- Хороший вы народ, мужики! – заговорил Какаш. – Только мудаки пустотелые. Купились на мираж сыра в мышеловке. Обменяли первородство на чечевичную похлебку – единственно понятную вам ценность. Да, в море глупости пока берегов не видно! Ну, ладно, давай... Попутного ветра!

Трое луддитов шли назад. Вырванный из рубахи Джакузи лоскут свешивался у того сзади. Эдвард рванул с места. Ванна описала круг, задевая воду тяжело нагруженной кормой и оставляя за собой белый кильватерный след. Ускоряя ход, помчалась к Неве. Сейчас после потепления Нева стала короче, путь выпрямился, и город приблизился. Ванна неслась над водой, обгоняла баржи и плоты, перелетала через наплавные мосты. На берегах продолжалось, не останавливалось промышленное копошение. Появилась и пропала большая и длинная самогонная фабрика. Над ее воротами висела в воздухе гигантская бутылка из настоящего стекла.

Далеко сзади осталась помойка. Больше он туда не вернется и, наверняка, ее больше не увидит. И Джакузю, наверное, тоже. Смрад, грязь и пот теперь в прошлом, а впереди ждет только спокойное благополучие. Эдвард уже почти чувствовал его – внутри себя.

За пазухой он ощущал жесткую голубую чашку и еще много всего, угощения для семьи. Контейнер консервов со странным названием «Курочка овощная». Пакет конфет «Карамель в этикете». Тоже непонятное название. Так уж было сейчас принято. И еще какой-то зарубежный оранжевый плод с грубой толстой кожурой и сильным цветочным запахом. Пазуха была набита плотно, как мешок.

Он возвращался. В ранах, которыми его щедро награждали в эти последние годы, теперь без машины, но с победой. У его ног стояло ведро – венец трудов. И в нем замуровано все, что он добыл, перекопав ни одну помойку, почти за три долгих года. Сокровища в ведре были плотно укрыты скомканными тряпками, которые он залил сверху цементным раствором. Обильно испачкал, замазал им это ведро и снаружи. Чтобы оно выглядело совсем уж неказистым, и на него не позарился случайно наткнувшийся. Восемьдесят четыре предмета. Эдвард помнил каждый, помнил где и когда его нашел и давно прикинул его стоимость.

-- Бронзовая рама с ручкой от зеркала и остатками позолоты. Латунная табличка с непонятной надписью на доисторическом языке. Разбитый, конечно, театральный бинокль. Может быть, даже позолоченный. Медный винтовочный патрон, -- Он заметил, что перечисляет это вслух. Бормочет, готовит триумфальную речь перед женой.

Ложка из нержавеющей стали и сразу несколько, целый пучок ложек и вилок из алюминия. Множество дверных накладных и внутренних замков с цинковыми ригелями и всякими латунными деталями. Клубок разных нихромовых спиралей от электроплиток и утюгов и оловянный солдатик. И еще много подобных ценностей, вплоть до самой маленькой. Латунной и никелированной гирьки в пять грамм. Так хотелось все это опять побыстрее увидеть!.. А еще на дне ведра в дамской сумке-блядунке прятались совсем уж ценности. Драгоценные раритеты. Серебряная брошка с почерневшей жемчужиной. Нательный крестик из ниобия. Позолоченный корпус от наручных часов и позолоченная зубная коронка из нержавейки. Мельхиоровый подстаканник с изображением несущегося тепловоза и сильно сточенный, правда, столовый нож с мельхиоровой ручкой. Эдвард мысленно перебирал все это. Много, еще блаженно много всего.

За это же время Джакузя добыл еще больше. Где-то – Эдвард не знал где – тот закопал целый самовар, полный таких же сокровищ. И все-таки у Джакузи не было, а у Эдварда было дополнительное преимущество, жена. Карьера у той в последнее время складывалась удачно, а теперь у них обоих еще есть это ведро. Теперь они богаты! Жизнь впереди обещала только разные блага. Сидя на корме своей самодвижущейся ванны, Эдвард видел это будущее. Они вдвоем с женой, уже скоро, должны стать людьми второго класса. Можно купить собственную крышу где-нибудь на Петровском или хотя бы Кировском заливе. А когда-нибудь, уже первоклассниками – озеро на Карельском перешейке. Деревья вокруг своего озера он срубит и построит из них дом, виллу.

Нева опять становилась шире. Уже ощущался горький от угольного дыма запах города. На долгие секунды Эдварда накрыла тень Большого Обуховского моста. Появились дома. Сначала спокойно, с достоинством стоящие на берегу реки. Потом вода все ближе стала подниматься к ним, а вот уже стала захлестывать их снизу. Все больше и больше. Город уходил в воду. Улицы, идущие вбок, в его глубину, превратились в каналы. Теперь человеческое жилье карабкалось на крыши этих домов. Будто кора, плотно прижавшиеся друг к другу хижины из бревен, ящичных досок и листов пластика. На каждой крыше почти по деревне. Своеобразные острова, в городе их называли дворы. Двор самого Эдварда был еще далеко, в самом конце. Он имел свое название, Биржа.

Наконец, показался лучший и самый престижный двор Петербурга, называвшийся почему-то Большой дом. На нем лепилось друг к другу хорошее жилье из ярких морских контейнеров. Теперь самый центр города. Совсем родные места. Сверкнула золотая искра в воздухе, кораблик над бывшим Адмиралтейством. Показался шпиль Института охраны времени, потом черные стены его крепости, уже почти проглоченные водой, место службы жены. Справа по борту рядом с еще одним хорошим двором виднелся поднимающийся из воды каменный цилиндр и стоящий на нем какой-то неведомый идол. Он почему-то указывал рукой на запад. Слева уже показывался Эрмитаж. Полузатопленное длинное здание с голыми черными проемами вместо окон, сейчас превратившееся во что-то вроде торговых галерей. На его крыше шевелился базар, там шла демократичная торговля. Впереди Неву преграждала длинная дамба, идущая к Васильевскому острову. От этого городской центр был похож на большое озеро. И сейчас его, неистово торопясь, пересекала ванна Эдварда. Над стенами крепости Института появилось белое облачко пушечного дыма. Докатился звук выстрела. Отмечали наступление нового дня – историческая традиция.

«Значит, десять часов». – По городским меркам еще утро.

В воздухе над одним из крепостных куполов висели гигантские буквы, надпись «ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ ХРАНИТ НАС СЕЙЧАС». Ощущалось, какое огромное богатство и спокойная мощь заложены во все это вокруг. Перед родным двором поднимались из воды толстые гранитные столбы Ростральных колонн. Жена говорила, что правильно называть их Расстрельными. И что еще в начале глобпотепления у подножия одной из них были расстреляны восставшие против ига. Сейчас на этом месте то появлялась, то исчезала в воде захлестываемая волнами бородатая голова. Статуя первого мэра Петербурга и освободителя от ига Собчака-Петербургского. И наконец, он, родной двор. Надежные стены родной хижины, причал недалеко от нее. И она, настоящая жизнь!


Март 2012 г



Загрузка...