Лягушка-колодезница

Раз зашел я к соседям. Не помню зачем, только помню — по делу. А дело зимой было. На улице холод — ни галок, ни воробьев не видать, собаки и те по задворкам попрятались… А у соседей стоит на столе банка стеклянная, трехлитровая, а в ней — лягушка! Живая, глаза через банку таращит, и лапками шевелит. Детишки соседские через банку, как через лупу, подробности лягушачьи разглядывают. И особенно, что запомнилось мне в тот раз, они пальцы на лапках лягушачьих сосчитать не могли, что-то все у них там по-разному получалось.

Я у них спрашиваю: откуда у них посредине зимы, в самый лютый мороз, оказалась живая лягушка?!

Сосед вышел из кухни и начал рассказывать:

— Вчера баню топили…

Конечно же. Так и есть! Накануне суббота была — значит, я заходил в воскресенье. Так и есть! Накануне суббота была — значит, я заходил в воскресенье. За каким-нибудь инструментом. У соседа наждак электрический, мелкозернистый, стамеску там поточить или топор, — это самое милое дело. Вот, наверное, я за ним и пришел… А сосед продолжает:

— Стал воду с колодца таскать в банный котел, — каждый раз, как ведро из колодца достану, оно полное льду, — ну я вместе со льдом и ношу: надоело мне каждый раз в ведро голой рукой за льдом лазить.

А в последнем ведре вовсе глыба большая попалась, наверное, с осени намерзала; хотел я ее все же выкинуть — а то, думаю, не дождешься, когда и растает, — потом присмотрелся: внутри что-то виднеется. Края глыбы неровные, больно не разберешь, что такое… А что, кроме лягушки, зимой из колодца еще выудишь? Да и с краю видать лапки лягушачьи выставляются…

Ладно, думаю, отогреешься в бане, потом выкину. Любопытно и самому: сумеет лягушка такое свое замерзание перенести или нет? Когда рыбу с рыбалки зимой принесешь — вроде мерзлая. А в ведро с водой сунешь — оттает, и плавает как ни в чем не бывало. Вот и думаю: «А лягушка сумеет оттаять?» В общем, выплеснул эту глыбу в котел, затопил баню и позабыл, что лягушка в котле греется — отвлекли меня разные безделушки, жена баню дотапливала, а я с бензопилой провозился. Даже мыться и то напоследок с сынишкой пошли.

Так мы с Ростиком первые париться ходим, а тут с этой пилой пришлось ждать девок. Они, правда, вернулись скорехонько. Говорят, завелась в бане нечистая сила, шуршит, шлепает, напугала их до смерти.

Мы с Ростиком посмеялись над их болтовней и пошли мыться сами. Еще думаем: хорошо, что девчонки удрали: — весь жар нам оставили.

Зашли в баню. И как глянул я на котел, так и вспомнил лягушку. «Давай, — говорю, — беги, Ростик, домой за фонариком, поглядим, что у нас в котле делается?..»

Принес Ростик фонарик: в котле — ничего, за котлом — тоже. Давай шарить вокруг каменки, под полком; нашли нашу гостью. Сидит в уголке, в самой сырости, на нас смотрит. Живая… Наверное, когда глыба растаяла, ей в котле жарко стало, она выбралась и отправилась вдоль по бане. Пока прыгала да искала себе подходящее место, девок перепугала, нам тоже хлопот понаделала: еле-еле загнали ее мы в пустое ведро и отправили в дом. А тем временем баня выстыла.

Сосед в этом месте нахмурился. Мне хотелось смеяться: история, в общем, веселая, я ни капельки не переживал из-за чужой выстывшей бани, но сосед был задумчив и хмур. Чтоб его не обидеть, я как будто бы тоже расстроился и произнес:

— Да… Занятная эта лягушка! В колодце перезимовала, в бане попарилась, теперь в доме у вас поселилась. А чем же кормить вы ее собираетесь? Она ведь в колодце, наверное, за зиму проголодалась?

— А ничем… Выпускать ее будем, — ответил сосед.

— Это ясно, что выпускать… А куда? — спросил я. — Сам ведь видишь: в колодцах и тех вода скоро вымерзнет. Где ты воду найдешь?! Уж придется держать эту живность, пока снег не растает.

Я еще раз взглянул на лягушку: она была взрослая, не какой-нибудь лягушонок.

— И как такая в колодец сумела забраться? Крышку что ли оставили незакрытой? — спросил я еще у соседа.

— Я вот тоже тому удивляюсь: откуда такие лягушки в колодце берутся?! — ответил сосед. — Маломерки так те через щелку какую-нибудь могут протиснуться… Да и то непонятно: зачем это нужно — в колодец протискиваться? Что им в лужах воды мало?

Сосед выразил полное недоумение. Ребятишки тем временем продолжали свой спор из-за пальцев.

Я склонился над банкой и посчитал: на передних лапках пальчиков три, а на задних — пять.

А сынишка соседский мне говорит:

— А сейчас через банку, через стекло сосчитай!

Сосчитал я через стекло: оказалось — на задних ногах — пять, и на передних, как будто бы тоже пять, а не три. Стекло что ли неладное? Ростик это же говорит:

— Стекло выпуклое, увеличительное. Вот оно из-за этого увеличивает!

Посмеялся я над таким объяснением, взял штуковину, за которой к соседу ходил, и пошел домой. И там выбросил всю эту историю из головы.

Прихожу в следующее воскресенье соседу наждак отдавать, смотрю, банка с лягушкой по-прежнему на столе.

— Что не выпустил? — спрашиваю. Сосед снова хмурится. Я тогда говорю:

— Хочешь, я научу, как под лед вашу гостью отправить? Возьми ледобур, просверли во льду дырку и сунь в нее лягушенцию, а уж дальше она сама путь отыщет.

— Уже отыскала, — ответил сосед как-то странно, а сам в сторону смотрит.

— Куда отыскала? — спросил я его.

— Куда надо — туда и отыскала! В колодец.

— Так, так, — говорю.

А сосед меня взял да передразнил:

— Квак и есть, — говорит. Насчет дырки во льду я и сам догадался, проделал дыру, затолкал в нее это животное, а пошел вчера баню топить, достаю из колодца ведро — из него на меня эта самая глаза пучит, тоже «квак» сказать хочет, да выговорить, видно, не может.

— Так, так, так, — произнес я задумчиво. Сосед тут же передразнил:

— Квак, квак, квак…

— Может, это не та? — спросил я, словно в чем-то был виноват. Не моя была эта лягушка, ничего общего у нас с ней отродясь не было, а получалось, что я ее защищаю. Сосед рассердился…

— Возьми, — говорит, — посчитай ее пальчики, тогда сам убедишься: она или не она.

Подошел я к столу, посчитал пальчики — сперва сверху, через отверстие, потом через стекло. Выходило как в прошлое воскресенье: просто так, без стекла — на передних ногах пальцев три, через стекло баночное — пять. Как и на задних.

— Я удивляюсь, — сказал Ростик, — стекло это увеличительное для одних лапок — передних. А на задних, хоть сверху, хоть через стекло — все равно пальцев пять!

Я задумался: парень прав, со стеклом было что-то неладное. А гостья была прежняя. И без лапок видать…

— Ну, что? Убедился? — спросил меня, не переставая сердиться, сосед.

— Убедился, — сказал я и пошел к дверям.

— Еще выпущу раз, а потом — не взыщите! — возьму в руки топор… — пригрозил мне вдогонку сосед. Ростик крикнул ему: «Папа»… — А что папа? Я бы тоже, наверное, рассердился: выпускаешь лягушку в реку, а вылавливаешь из колодца; от реки расстояние чуть ли не километр — по сугробам лягушке пешком не прийти — только вплавь. А где вплавь? Под землей? Что-то не верится!.

Взял я дома учебник по зоологии, посмотрел, чем питается, где живет и зимует лягушка. Про колодцы в учебнике ничего не было. Отыскал иллюстрацию, на которой лягушка распорота и стал ждать следующего воскресения. Что там, думаю, эта лягушка еще вытворит? Только дело прибрал, чтоб к соседу идти, — а он сам на порог.

— Давай, — говорит, — собирайся, поможешь колодец мне чистить.

«Вот ведь, — думаю, — что затеял в такую-то холодину!»

— А что, — спрашиваю его чистить?! Году нету колодцу — зачем его чистить?

— Давай, — говорит, — не разговаривай… Забирай лучше веревку с лопатой, пойдем, будем ворот устраивать.

Прихожу. У колодца стоит экое сооружение: квадратное, метра три или пять в высоту, из досок сделано, ни одной щелочки не видать. Ребятишки назвали бы параллелепипед, а по-нашему: ларь. И похоже, сосед собирается этот ларь внутрь колодца спускать. Ладно, если в колодце внутри стенки ровные, а то будешь обтесывать, чтобы этот ларь до дна отпустить.

Ладно. Начали приспосабливать ворот: вышку сделали треугольную над колодцем, подвесили блок, чтобы ларь на веревке в колодец спускать. Сосед хвалится:

— Погляди, до чего плотный ларь: «в закрой» каждую досочку подогнал, а углы «в замок» сделал — ни одно насекомое не пролезет!

— Не слепой, — говорю, — вижу, чего понаделал. А как, — говорю, — вода будет к тебе попадать, если ты для нее ни одной щелочки не оставил?

— Ничего, — отвечает, — вода путь найдет, но зато посторонним сейчас ходу в колодец не будет.

— Опять, — говорит, — вчера эта лягушка в колодце была. — Это он уже после сказал, когда стали воду отчерпывать. Я все в ведра заглядывал: не видать ли чего интересного?

Когда чистишь колодцы, всегда много находок на дне попадается. И откуда чего там берется? Когда успевает всего накопиться? И году колодцу тому нет, а мы кроме пары заржавелых ведер уже вытащили из него мотыгу и детский велосипед, а потом очень старинной работы флакон из-под духов.

Велосипед забрал себе Ростик. Хороший велосипед: с железными, ручной ковки, колесами, и сиденьем. Садись и езжай: нажимай на педальки, приделанные к переднему колесу и кати, куда хочешь! Ростик сел и поехал.

Флакон с вычурной пробкой и какими-то иероглифами на боках взяла у соседа жена. Повертела его, повертела, потерла, потом пробку открыла, понюхала и говорит:

— Шарь Мошер, — говорит. — Очень редкий букет, секрет выделки в прошлом веке утерян. — Кричит мужу в колодец: — Посмотри, — говорит, — нет ли там еще…

Уж не помню, чего-то ему с номером назвала, словно муж не в колодце сидит, а в каком-нибудь магазине на Елисейских Полях прохлаждается… Он ей что-то сказал, и она сразу ушла.

Оставалась еще нам в помощницах его дочка. Стоит, прутиком грязь колодезную ковыряет — пока ее вовсе морозом не прихватило — и вдруг ойкнула:

— Ой! Шкатулочка…

Посмотрел я: ну что за напасть — и, действительно, откопала из грязи какую-то чудесную штуку!. Ну, все! — думаю. — Хватит…

— Давай, вылезай! — кричу я соседу. — Тоже что-нибудь будем искать, пока к нам вся деревня не прибежала и все ценное не растащили.

Сосед вылез.

— Ну, все, — говорит, — сейчас малость передохнем и ларь будем спускать.

А Иринка шкатулку показывает и смеется:

— Это мне от лягушки подарок…

Сосед вытер брезентовой рукавицей штуковину, которую дочка из грязи достала, и она засверкала, запереливалась разноцветными огоньками, словно радуга из-под грязи на свет проглянула. У Иринки от радости слезы закапали: вот подарочек, так подарочек!

— Ну, чего ты ревешь! — говорит ей отец. — Никто у тебя эту безделицу не отберет. У нас здесь богатеев больших не было: стекляшки какие-нибудь для красы сверху прилеплены, вот и светятся. Твоя будет шкатулка, иди, в теплой воде вымой, потом поглядим, как она открывается…

Дочка тут же ушла. Мы спустили в колодец новехонький ларь. Сосед хмыкнул:

— Ну, все! Завтра выпущу пучеглазую — пусть плывет, куда хочет — в колодец уж больше ей не попасть. А то, видишь, повадилась по субботам к нам в баню ходить! Наверное, внутри жила широкая до реки, вот по ней к нам в колодец и добиралась квакушка.

Отработавшись, мы пошли в дом погреться и закусить. На столе вместо разных огурчиков и грибочков, ожидаемых мною, стояла все та же стеклянная банка с лягушкой. У хозяйки, видать, времени не осталось на угощение, все флакон свой, наверное, нюхала.

Подошел я к столу, ткнул в стекло, сквозь которое, не мигая, смотрела лягушка, принесшая столь хлопот, и шутливо сказал:

— Ути-ути, а сколько у нас нынче пальчиков на передних ногах?

— Не ногах, а руках, — вдруг услышал я из-за спины чей-то голос. Я не сразу и сообразил, что Иринка со мной разговаривает: такой странный был голос и сами слова тоже. Я ей так и сказал:

— Ну вот, странно ты рассуждаешь!. У животных бывают или лапы или ноги, а рук не бывает…

— Она не животное, а царевна, которую злой волшебник заколдовал в лягушку. Поэтому у нее и пять пальчиков впереди, как у нас, а не как у лягушек.

— Ну, это стекло увеличивает, — сказал я.

— А ты сверху глянь, — посоветовала мне Иринка своим странным голосом.

Я взглянул в банку сверху, а в ней — никого…

— А лягушка где? — спросил я и снова взглянул в банку, теперь уже через стекло. Так я снова увидел лягушку. Она, как и прежде, стояла на задних ногах, опираясь передними о стекло, и как будто внимательно вглядывалась в меня. Но была неподвижна и даже прозрачна — в общем, одна видимость, а не лягушка.

Сосед, как и я, позаглядывал в банку, обрадовался и говорит:

— Ну, вот видишь, как само все получилось, даже лунку сверлить во льду больше не надо: исчезла лягушка.

Жена его вышла из кухни и говорит:

— Вы тут рассуждаете, а о главном не знаете. — При этих словах она вытащила из-за спины дочку, а у той в ушах вздеты сережки, похожие на паутинки из тонкого серебра, а по ним камушки переливчатые, как росинки, разбросаны. Мы лишь ахнули. Я таких в телевизоре не видал, а не только на ком-нибудь из деревни.

А хозяйка нам объясняет:

— Наверное, все-таки непростая лягушка была. Когда дочка шкатулку домой принесла, лягушка тогда еще плавала. Я сама видела, как Иринка ей что-то шептала… Потом мы отмыли шкатулку, потом открывали, потом уж Иринка обновку надела. Вышла, значит, Иринка, сережки лягушке показывает — та, как будто бы, тоже любуется, через стенку вот так смотрит. Хотела Иринка ее на руки взять, а там — нет никого!?

Тут Иринка на ухо своей матери что-то проговорила, взяла со стола банку и утащила за переборку.

— Я ее кормить буду и воду менять, она ко мне снова вернется, — долетел до нас ее голос. — Она вас боится, поэтому и не кажется. А то вы ее снова в реку к щукам бросите!

Мы с соседом переглянулись и промолчали. Сосед, правда, хмыкнул, но спорить не стал: пускай, дескать, делает как ей нравится…

Вот такая история.