Лягушки (отрывки)

Да и мы от вас, людей разумных,

Песни складные желаем слушать.

Начинайте, мужи, состязанье.

Ведь ожесточен язык ваш страшно,

₉₀₅ У обоих есть большая храбрость,

Да и ум ваш изощрен прекрасно.

Потому-то ожидать нам нужно,

Что один[3] изящные словечки

Скажет, точно выточив их тонко,

₉₁₀ А другой,[4] слова с корнями вместе

Вырывая, бросится и сразу

Эту массу слов его рассеет.

Скорей, однако, приступайте к спору, но смотрите,

Изящно говорите, да притом без аллегорий;

₉₁₅ Не говорите также и того, что каждый может.[5]

Каков я сам в поэзии, скажу в конце об этом;

Сначала же его изобличу, что он обманщик,

Хвастун был; я скажу, как он всех зрителей морочил,

Которых глупыми из Фриниховых[6] рук он принял.

₉₂₀ Сначала ведь посадит он закутанную личность,

Ахилла иль Ниобу,[7] и лица их не увидишь;

Сидят, чтоб только вид был; даже звука их не слышишь.

Ты верно говоришь.

А хор, ногою выбивая,

Бывало, пел четыре сряду песни; те ж молчали.

₉₂₅ А я был рад тому молчанью, и оно не меньше

Приятно было мне, чем болтовня[8] теперь такая.

А потому, что глуп ты был, поверь.

Пожалуй, верно.

Зачем же этот делал так?

А публику морочил.

Чтоб она сидела и ждала, когда-то скажет

₉₃₀ Ниоба что-нибудь; трагедия меж тем кончалась.

Ах он злодей! Так сколько раз меня он надувал так!

Что ж сердишься и мечешься ты?

Я изобличаю

Его за то. Потом, когда он проболтает это,

А действие дойдет да половины, тут он скажет

₉₃₅ Вдруг с дюжину громадных слов, с султанами и гривой

Чудовищ страшных,[9] так, что зрители не понимали.

Несчастный я!

Молчи!

А ясного совсем ни слова.

Ты зубы не точи.

А говорил он — все Скамандры

Иль только рвы да орло-грифы на щитах из меди,

₉₄₀ Реченья с конную скалу, что и понять-то трудно.[10]

По крайней мере я, клянусь, всю долгу ночь однажды

Не спал, все думал: «рыжий конь-петух» какая птица?[11]

Невежда! Это было писано как украшенье

На кораблях.

Я ж думал, Эриксид, сын Филоксена.[12]

₉₄₅ А разве выставлять в трагедии необходимо

И петуха?

А ты, богопротивный, сам на сцене

Что представлял?

Не петухов-коней, не коз-оленей,

Как ты. Ведь это только на коврах персидских[13] пишут,

А я лишь только принял от тебя искусство это,

₉₅₀ Распухшее от слов напыщенных и претяжелых.

Сперва его я сделал тоньше, жир с него согнавши

Прогулками да легкими словцами с белой свеклой,

И сок давал, из болтовни, из книжек собирая,[14]

Потом кормил монодиями да Кефисофонтом.[15]

₉₅₅ И не болтал я, что пришлось, и не мешал все в кучу;

Но выходящее лицо на сцену у меня сейчас же

Род драмы объявляло.[16]

Для тебя то было лучше,

Чем свой род объявить.

Затем от самого начала

Все было в действии, и у меня все говорили:

И женщина, и господин, и раб с ним точно так же,

И дева, и старуха.[17]

А за дерзость-то такую

Не заслужил ты разве смерти?

Нет, клянусь, нисколько.

Я поступал как демократ.

Оставь, любезный, это:

Не очень-то красива для тебя прогулка эта.[18]

₉₆₅ Потом я этих научил болтать.[19]

Я с тем согласен;

Но лопнуть бы тебе скорей, чем этому учить их.

Я научил для красоты стихов брать угломеры

И верные отвесы, думать, видеть, ухищряться,[20]

Любить, увертки делать, понимать все, зло предвидеть

₉₇₀ И все обдумывать.

С тобой согласен.

Выводил я

На сцене жизнь домашнюю, которою живем мы,

В чем все могли меня критиковать: ведь эти люди,

Жизнь эту зная, и могли ценить мое искусство.

И я не говорил высокопарно, их от мысли

₉₇₅ Не отвлекал, не озадачивал их, представляя

На сцене Кикнов и Мемнонов,[21] ездящих взнуздавши

Коней уздою с погремушками. Да ты сейчас же

И сам учеников Эсхила и моих узнаешь:

Его Формисий да Магенет,[22] тот игрок несчастный,

₉₈₀ Копейщики и трубачи-бородачи, со смехом

Презрительным деревья гнущие в дугу; мои же

Вот Клитофонт, а также щеголь Ферамен.[23]

И этот?

Ловкач и мастер он на все, когда он попадется

В беду какую и хоть к гибели уж близок, смотришь

₉₈₅ А вынырнет сухим.

Конечно, я об этаких делах

Афинян думать научил и ввел

В искусство размышленье и расчет.

Теперь уж всякий думает о всем

₉₉₀ И размышляет; домом правят все

Уж лучше, нежель прежде было то;

Разузнают, как это обстоит,

Где это у меня, кто это взял?

Клянусь богами я, афинянин

995 Теперь, как входит в дом, на слуг кричит,

Допрос ведет: горшок где у него,

Кто голову отъел у корюшки?

Скончалась, говорит он, у меня

Та чашечка, что прошлый год купил;

₁₀₀₀ А где чеснок вчерашний? Кто обгрыз

Оливку? — Раньше же сидели все

Преглупыми молокососами

И простаками-ротозеями.

Видишь ты это, преславный Ахилл?[24]

₁₀₀₅ Ты же что, Эсхил, на это скажешь?

Только ты смотри, чтобы случайно

Гнев не взял тебя и за пределы

Не увлек: ведь обвиненья страшны.

Но, герой мой, возражай без гнева;

₁₀₁₀ Паруса ты собери и ветру

Дай концы; потом все больше, больше

Подставляй, да осторожно действуй;

Жди, покуда не подует ветер

Ровный, постоянный.

₁₀₁₅ А теперь без боязни пусти своей речи поток, ты, который реченьями

Превысокими первый греков настроил и ими украсил искусство,[25]

Раздражает меня этот случай несчастный, и сердце мое негодует,[26]

Когда нужно ему возражать. Но чтоб он не сказал, что я тут затрудняюсь,

Я спрошу его.

Ты отвечай мне: за что же должны уважать мы поэта?

₁₀₂₀ За искусство и их поучение, так как они в государствах тем самым

Улучшают народ.

Итак, если не сделал ты этого, если, напротив,

Из хороших людей и притом благородных ты

сделал больших негодяев,

То чего ты, скажи мне, достоин?[27]

Его ты об этом не спрашивай: смерти.

Посмотри-ка, каких он сначала людей от меня получил: благородных

₁₀₂₅ Да и ростом в четыре локтя, да и не беглецов от гражданского долга,

Не шутов и не праздношатаев, какие теперь они, не негодяев,

Но тогда они копьями, белосултанными шлемами, латами жили,

И дышали тогда они мужеством, сшитым, как щит, из семи шкур воловьих.

Вот уж эта беда и пошла: ведь убьешь ты меня, говоря все о шлемах.

₁₀₃₀ Ну, а как же ты этих людей научил, что они благородными стали?

Ты скажи мне, Эсхил, и притом не сердись на меня, при надменном упрямстве.

Написал я трагедию им и воинственным духом ее преисполнил.

А какую трагедию?

«Семь против Фив»,[28] и кто видел ее, тот сейчас же

Был готов воевать.

А вот это худо и сделал: ведь в ней ты представил

₁₀₃₅ Всех храбрее фиванцев; за это-то ты и побои терпи по заслугам.

Но и вы бы могли быть такими же; только не этим вы заняты были.

Потом «Персов»[29] представив и подвиг великий прославив отцов в этой драме,

Научил я граждан стремиться к победе над всеми своими врагами.

Да, я рад был, услышав умершего Дария,[30] хор же, всплеснув так руками,

₁₀₄₀ Закричал вдруг «увы!».

И должны воспевать все такое поэты в твореньях.

Рассмотри-ка сначала, какую поэты великие пользу народу

Оказали. Фракийский Орфей[31] научил нас священным обрядам, а также

Воздержанью от крови; Мусей[32] — врачеванью болезней, потом предсказаньям;

Гесиод — земледелию и временам собиранья плодов и паханью;

₁₀₄₅ А Гомер наш божественный ради того получил честь и славу такую,

Что полезному нас научил: построению, мужеству, вооруженью.

Но Пантакла,[33] невежду, он не научил: ведь недавно в процессии этот

Шлем сначала надел на себя, а потом и султан было вздумал приладить.

Но немало других научил он быть храбрым, также героя Ламаха.[34]

₁₀₅₀ Я ему подражал и заимствовал много: представил я доблесть в Патроклах,

Потом в Тевкрах,[35] имеющих львиное сердце, чтоб граждан заставить достигнуть

Высоты их, как только услышат звук трубный.

Но я никогда, клянусь Зевсом,

Ни развратных тех Федр, ни блудниц Сфенебей[36] не давал к представленью в театре;

И никто мне не скажет, что раз хоть влюбленную женщину дал я представить.

₁₀₅₅ Потому что ты был незнаком с Афродитой.

Да пусть никогда и не буду.

На тебе же, как и на твоих, тяжело отозвалась она, сокрушивши

И тебя самого.[37]

Это верно: ведь все, что о женах чужих сочинял ты,

Этим самым был наказан.

Да чем же, скажи мне, несчастный, вредят государству

Сфенебеи мои?

У мужей благородных ты жен благородных заставил

₁₀₆₀ Выпить яд, потому что от Беллерофонтов твоих так им сделалось стыдно.

Да предание это о Федре сложил разве я? Оно раньше ведь было.

Оно было, да нужно поэту скрывать все постыдное и к представленью

Того не допускать. У детей есть учитель, который дает наставленья,

А для взрослых поэты — наставники. Значит, прекрасное нужно вещать нам.

₁₀₆₅ Итак, если реченья ты нам говоришь с Ликабет и Парнеф[38] вышиною,

Это ты разве учишь прекрасному? Ведь говорить бы ты должен, как люди.

Ты несчастный! Ведь нужно для мыслей великих и дум создавать и реченья

Соответственные: да притом и должны полубоги высокою речью

Говорить; ведь они и одежду-то носят гораздо пышнее, чем наша.

₁₀₇₀ И вот этому граждан учил я прекрасно: а ты все испортил.

Да чем же?

А во-первых, царей ты в лохмотья одел, чтоб они у людей состраданье

Вызывали.[39]

Какой же я вред причинил тут?

А вследствие этого вышло,

Что никто уж теперь из богатых людей в триерархи[40] идти не желает;

Но, надевши лохмотья, он плачется и говорит, что он беден, как нищий.[41]

₁₀₇₅ Это верно, клянусь я; а снизу рубашку из мягкой волны он имеет;

И как только обманет такими словами, всплывает на рыбном базаре.[42]

Ты афинян затем научил разговорами и болтовней заниматься,

Отчего стали пусты палестры[43] и зад у болтливых мальчишек истерся;

И от этого же паралийцы начальников слушать никак не хотели,

₁₀₈₀ А при мне они только лишь хлеба умели просить да кричать: эй, за весла![44]

Это верно; а также умели сидящему ниже гребцу прямо в рот…

Да еще сотрапезника… да, на берег выйдя, ограбить.

А теперь-то упрямятся; больше грести не хотят, а плывут как попало.

И каких-то он зол не виновник для нас?!

₁₀₈₅ Ведь на сцене не сводниц ли он представлял,

И рождающих в храмах преступнейших жен,[45]

И сестер-беззаконниц, что с братьями спят,[46]

Да и женщин, сказавших, что жизнь не есть жизнь.[47]

И теперь вот от этого город наш полн

₁₀₉₀ Писарей и льстецов, что проводят народ;

А вот факел никто уж не может нести,

Потому что теперь все отвыкли.

Да, никто. Я на празднике Панафинеи

Чуть от смеха не умер, когда я смотрел,

₁₀₉₅ Как один человек, белотелый пузан,

Наклонившись вперед, за другими бежал;

Он из сил выбивался, меж тем отставал.

А его керамейцы[48] в воротах-то бьют

По бокам, и в живот, и по бедрам, и в зад.

Сам же он, получая ладонью хлопки,

Убегает от них… треща

И свой факел притом задувая.

Дело важное идет, большая ссора

И жестокая борьба. И спор их трудно

₁₁₀₅ Прекратить, когда один подступит храбро,

А другой вдруг повернется и прогонит

Быстро своего врага. — Но не сидите

На одном все месте. Есть других ведь много

Ловких приступов. Друг с другом смело спорьте,

₁₁₁₀ Нападайте друг на друга, критикуйте

Драмы старые и новые, дерзайте

Слово мудрое и тонкое сказать.

Если вы за этих зрителей боитесь,

Что они невежды и понять не смогут

₁₁₁₅ Ваших тонкостей, то этого не бойтесь:

Ведь теперь не то; они — народ бывалый;

Каждый у себя теперь имеет книжку

И по ней все тонкости науки учит.

Ведь и без того они умны, теперь же

₁₁₂₀ Еще больше навострились. Без боязни

Приступайте ко всему, что вам угодно:

Зрители — народ неглупый, вас поймут.

Сперва я обращусь к твоим прологам самым,

Чтоб разобрать часть первую твоих трагедий

₁₁₂₅ Большого мудреца.

Какой же?

Да многие.

Скажи сначала мне пролог из «Орестейи».

Ну говори, Эсхил. Пусть все хранят молчанье.

«Гермес подземный, наблюдатель отчей власти!

Будь мне, просящему, спаситель и помощник:

Ведь я пришел и возвратился в эту землю».[49]

Ты можешь что-нибудь тут порицать?

Еще бы!

Тут больше дюжины ошибок.

Да всего-то

Тут три стиха.

И в каждом есть ошибок двадцать.

Эсхил, советую тебе молчать; иначе

₁₁₃₅ Окажется, что ты еще, сверх трех стихов, ошибся.

Что, буду я молчать пред ним?

Меня послушай.

Да вот в начале самом он ошибся страшно.

Вот видишь, что ты врешь! Но я не беспокоюсь.

Да где же я ошибся?

Говори с начала.

«Союзником явись мне и спасителем!

В страну сию притек и возвратился я».

Эсхил достопочтенный повторяется.

В стихи вглядись! Я объясню тебе.

Тут сказано: «притек и возвратился я».

Притек и возвратился — в чем тут разница?

И верно. Кто же соседа станет спрашивать:

Квашенку одолжи мне и корчажину.

₁₁₆₀ Неправда, болтунишка, есть различие.

Притечь в страну не значит возвратиться вспять.

Притечь спокойно можно, в безопасности,

А тот, кто изгнан, в дом свой возвращается.

Я утверждаю, «что Орест не мог притечь».

Тайком, у власти не спросись, явился он.

А ты как сочинял прологи?

Вот увидишь!

₁₁₈₀ И если я скажу одно и то же дважды,

Иль ты увидишь где-нибудь некстати паклю,

То плюнь ты мне в лицо.

Ну говорит: я должен

Смотреть за правильностью слов в твоих прологах.

«Эдип, сын Лая, был сначала муж счастливый».

₁₁₈₅ Неверно: он несчастный муж был от рожденья;

Ведь до зачатия его и до рожденья

Сам Аполлон сказал, что будет он убийцей

Отца. Так как он был сначала муж счастливый?

₁₁₉₀ Да нет; Эдип был во всю жизнь свою несчастным.

Ведь только он родился, — было то зимою,

Его в горшке нарочно приказали бросить,

Чтоб он не вырос и не был отцеубийцей;

Потом с распухшими ногами он поплелся

₁₁₉₅ К Полибу; а потом он, будучи сам молод,

Женился на старухе, матери при этом;

Затем он ослепил себя.

Тогда, пожалуй,

Счастлив он был бы, даже если б он стратегом

С Эрасинидом[50] вместе был при Аргинусах.

₁₂₅₅ Ты врешь; я хорошо прологи сочиняю.

Но я не буду у тебя трепать отдельно

Стих каждый по словам, но с помощью всевышних

Я разнесу твои прологи пузыречком.

Как? Ты мои прологи пузыречком?

Верно.

₁₂₀₅ Одним единственным. Ты так ведь сочиняешь,

Что в ямбы у тебя, что хочешь, можно вставить:

И кожицу, и пузыречек, и мешочек.

И вот сейчас я докажу.

И ты докажешь?

Да, докажу.

Коль так, то говори прологи.

₁₂₁₀ «Египт, как громкое гласит о том преданье,

На корабле морском с своими сыновьями

В Аргос прибывши».[51]

Пузыречек потерял.[52]

Что тут за пузыречек? Чтоб пропал он!

Скажи другой пролог, чтоб я опять увидел.

₁₂₅₅ Что же случится, я не знаю:

Сильно о том я озабочен,

В чем же он упрекнет поэта,

Что сочинил премного песен,

Песен при этом самых лучших

₁₂₆₀ Из настоящих наших песен.

Да, песни — диво. Дело вот сейчас покажет.

Ведь я сейчас в одну сложу его все песни.

А я вот камешков возьму для счета песен.

«Фтийский Ахилл, что же, слыша губительной битвы

₁₂₆₅ Труд, увы! не приходишь на помощь?

Мы, что живем вокруг озера, чтим прародителем бога Гермеса.

Труд, увы! не приходишь на помощь?»[53]

Вот тебе это, Эсхил, уж и два труда.

«О сын Атрея, преславный властитель Ахеян, внемли мне.

₁₂₇₀ Труд, увы! не приходишь на помощь?»

Вот уж третий, Эсхил, тебе труд.

«Благоговейно молчите: ведь близко уж жрица, чтоб храм отпереть Артемиды.

Труд, увы! не приходишь на помощь?

Я предсказать в состоянье о счастье героев в дороге.

₁₂₇₅ Труд, увы! не приходишь на помощь?»

Владыка Зевс, трудов-то тут какая масса!

Да мне уж хочется идти скорее в баню;

Ведь от трудов распухли у меня…

Постой, а ты послушай и другой ряд песен,

₁₂₈₀ Которые составлены для звуков лиры.

Гальционы, вы, которые щебечете

У текущих вечно волн морских,

Орошая крылья влагой капель,

₁₃₁₀ И пауки, которые под крышей

Вье-е-е-е-е-ете ножками в углу

На станке сработанную ткань,

Работу гребня певучего,

Где любящий флейту дельфин

₁₃₁₅ У кораблей темноносых прыгал,

Предсказанья и ристалища.

Красу цветущего винограда,

Труды прекращающего, вьющуюся кисть.

Обойми, дитя, руками.[54]

₁₃₂₀ Ты видишь эту стопу?

Да, вижу.

А эту ты видишь?

Вижу.

И ты, такие песни сочиняя,

Смеешь порицать мои песни?

Сам-то ты в песнях похож на Кирену,[55]

₁₃₂₅ Которая знает двенадцать фигур.

Так вот твои какие песни! Я намерен

Еще характер разобрать твоих монодий.

Да бросьте же вы песни.

Не хочу и я сам.

А вот его я подвести к весам намерен,

Которые одни как следует оценят

У нас поэзию и тяжесть слов покажут.

₁₃₇₀ Ну, так сюда ступайте; следует мне взвесить,

Как при продаже сыр, поэзии искусство.

Умные люди все найдут:

Вот и другая выходка,

Новая и нелепая.

₁₃₇₅ Кто бы другой то выдумал?

Я не поверил бы, клянусь,

Если бы кто о том сказал;

Но я подумал бы, что врет он.

Так встаньте вы теперь у чашек.[56]

Ну, мы встали.

₁₃₈₀ За чашку взявшись, каждый пусть по слову скажет,

И не пускайте раньше, чем «куку» скажу я.

Мы держим.

Говорите на весы по слову.

«О, если бы не пролетал корабль тот Арго».[57]

«Сперхей-река с лугами, где волы пасутся».[58]

₁₃₈₅ Куку, пустите! Вниз идет Эсхила чашка,

И даже очень.

Что же тут, скажи, причиной?

А то, что положил Эсхил реку и ею

Смочил весь стих, как шерсть купцы для весу мочат.

А ты ведь положил крылатый стих на чашку.

₁₃₉₀ Пусть скажет он другой стих и со мной поспорит.

Возьмитесь же опять.

Ну вот.

И говорите.

«Один есть только храм у Убежденья — слово».[59]

«Одна ведь смерть из всех даров не любит».[60]

Пустите, будет! Вот опять Эсхила чашка

₁₃₉₀ Вниз опустилась, потому что положил он

На чашку смерть, которая всех зол тяжеле.

А я — прекрасное словечко: убежденье.

Но убеждение легко и без рассудка.

А ты ищи другое что-нибудь, да с весом,

₁₄₀₀ Большое, сильное, чтоб чашку вниз тянуло.

Да где же у меня такое?

Укажу я:

«Ахилл две кости бросил по очку, одну в четыре».[61]

Ну, говорите: мы в последний раз уж весим.

«И взял десницей он копье, что все в железе».[62]

₁₄₀₅ «На колеснице колесница, труп на трупе».[63]

И вот опять тебя надул он.

Как же это?

Он положил две колесницы и два трупа,

Чего не подняли бы даже сто египтян.

Но что судить по каждому стиху отдельно?

₁₄₁₀ А пусть он сядет в чашку сам, с детьми, с женою,

С Кефисофонтом; пусть возьмет свои все книги,

А я скажу лишь два стиха и перевешу.

Они мне милы, и судить я их не буду:

Один мне мудрым кажется, другой мне дорог.

₁₄₁₅ Так ты не сделаешь того, зачем явился.

Сюда?

А если я произнесу сужденье?

Тогда бери любого и пойдешь отсюда.

Да будешь ты блажен!

А вам скажу я вот что:

Пришел я за поэтом.

А зачем он нужен?

₁₄₂₀ Чтоб город, после бед, на сцене пьесы ставил.

И вот из вас кто даст ему совет полезный,

Того решил я увести теперь отсюда.

₁₄₅₃ Решай же.

Вот какое будет вам решенье:

₁₄₅₅ Я выберу того, кого душа желает.

Так помни о богах, которыми поклялся

Меня домой взять; потому бери с собою

Друзей.

«Язык дал клятву», я ж возьму Эсхила.[64]

Ах, что ты сделал, нечестивейший из смертных?

Что сделал? Я признал победу за Эсхилом.

₁₄₆₀ И дело мерзкое свершив, в глаза мне смотришь?

Но зрители позорным это не считают.

Несчастный, и меня оставишь ты средь мертвых?

Кто знает: наша жизнь не есть ли смерть, дыхание

Обед, а сон наш то же, что и одеяло?

Итак, войди же, Дионис, ко мне с Эсхилом.

Зачем?

Я угощу вас до отплытья.

Верно

Ты говоришь; на это дело не сержусь я.