Любовь короля [СИ]

Тихая летняя ночь опускалась над великолепным Версалем, который в свете луны сиял так ярко, что казалось, будто он затмевает собой само ночное светило. И хотя за окном почти не наблюдалось никаких признаков жизни, хотя ленивая нега уже сковала сном тела праздных дворян, король знал наверняка, что власть Морфея здесь иллюзорна.

Версаль никогда не спал.

Лучше всего эту очевидную истину доказывал сам король, нередко проводивший бессонные ночи над бумагами, картами, в разговорах с министрами, которые тоже спали лишь по нескольку часов в сутки, и прочими неотложными делами. Он жаждал сделать Францию великой, и ради этого не жалел никого, даже себя. Ведь Солнце, с которым его отождествили, сияет не ради себя, а чтобы осветить мир. Несмотря на то, что рождён королём, именно этот путь Людовик выбрал сам.

Но и у него случалось такие вечера и ночи, когда не удавалось собрать волю и мысли, когда настойчивые думы ненадолго возносили личное над общим. Такие очарованные ночи, как эта…

В камине тихо и по-своему мелодично потрескивали поленья, затухающий огонь отбрасывал на стены блики и неровные тени. Не особо задумываясь над своими действиями, Людовик разворошил уголья, даже не заметив, что белоснежные кружева его рукавов слегка запачкались золой. В выразительных карих глазах этого властного молодого мужчины танцевали языки пламени, и виноват в этом был отнюдь не только огонь камина. Четко очерченная линия губ изломалась в горькой улыбке: Людовик вдруг вспомнил другую такую очарованную ночь. Перед глазами так и стояло её удивлённое лицо, когда он так же разжигал огонь, чтобы она согрелась.

В тот момент, кажется, он что-то объяснял ей перед картой, что-то касающееся политики (уже одно это было для него странно, ведь король привык разговаривать с хорошенькими женщинами вовсе не об этом), а она не просто слушала, она понимала. Впрочем, трудно было ожидать чего-то другого от женщины, самостоятельно сколотившей огромное состояние. Уже хотя бы этим Анжелика отличалась от других. Кроме того, он не знал никакого другого человека — тем более женщину! — который мог бы в подобный момент прервать его и заявить:

— Я замёрзла.

В этой шокирующей непосредственности — вся она…

— Замерзли? — удивился король. — Неужели у вас такая слабая натура? Никто прежде не смел жаловаться на холод в моем присутствии.

И это действительно так. Подобострастные придворные предпочли бы скорее удавиться, чем прервать своего восхитительного Короля и вызвать у него хотя бы намек на гнев.

— Да, все боялись, что вы будете недовольны.

Конечно, причём настолько часто, что именно это нередко и вызвало недовольство.

— А вы?

— Я тоже боюсь. — честно призналась маркиза. — Но еще больше я боюсь заболеть. Как же я тогда смогу выполнить поручение вашего величества?

Король ласково улыбнулся, впервые почувствовав, что в его гордом сердце затеплилась нежность.

— Ладно, — решительно сказал он, — я бы с удовольствием поговорил с вами еще, но не хочу заморозить вас.

Он снял теплый бархатный халат и накинул его на плечи Анжелики. И сам поразился тому, как привлекательно, как уместно она в нем смотрелась.

После этого король, на коленях стоя перед камином, стал энергично орудовать кочергой, а затем принялся раздувать тлеющие угли.

— Бонтан, видимо, разоспался, — оправдывался он, — а мне не хочется больше никого звать, чтобы не разглашать тайну нашей встречи.

Король поднялся с колен. В тот момент он выглядел как разбогатевший ремесленник, которому пришлось пережить трудную жизнь.

В зелёных глазах Анжелики отразилось такое удивление, что Людовик не сдержал по-мальчишески весёлой улыбки.

— В такое позднее время можно и забыть о дворцовом этикете. На долю королей выпал тяжкий жребий. Им приходится отчитываться за каждый жест и шаг перед всем миром и даже перед будущим поколением. Это правило распространяется не только на них, но и на всех, кто их окружает. И только ночью я становлюсь самим собой.

Он провел рукой по лицу, как бы снимая маску.

— Ночью я становлюсь обыкновенным человеком. Мне нравится этот кабинет, где я работаю в тишине и покое. Ночью я могу пригласить сюда тех, кого искренне хочу видеть. Да, ночь — лучшая подруга короля!

Он и вспомнить не мог, кому в последний раз говорил что-то подобное. Ей хотелось доверять, потому что она одна всегда была с ним честной.

Искреннее восхищение, которое не сумела или не захотела скрыть Анжелика, стало лучшей наградой за все его труды. Выросший среди матерых льстецов, Луи отдал бы все сказанные ему когда-либо комплименты за один вот этот её восхищенный взгляд.

— Мне приятно наблюдать, как вы смотрите на меня, — признался он. — Когда женщина смотрит такими глазами на мужчину, то это наполняет его смелостью и гордостью. А если этот мужчина король, то он готов покорить весь мир.

Анжелика серебристо рассмеялась в ответ…

В эту ночь ему так не хотелось ее отпускать, всё его существо протестовало против этого, но отпустил, и её весёлый, мягкий смех, её колдовские глаза никак не выходили из головы до самого утра. Как и сегодня.

Анжелика носила столько же имён, сколько сам король — выработанных с годами масок. Мадемуазель де Сансе де Монтелу, графиня де Пейрак, мадам Моран, маркиза дю Плесси-Бельер… И самое главное, в любой из своих ипостасей она была настоящей, стремительной, непредсказуемой и чарующей, словно порыв ароматного летнего ветра. Чем дальше, тем больше Луи убеждался, что красавица в золотом платье, которую он повстречал однажды в Сен-Жан-де-Люзе и которая так его впечатлила тогда, послана ему самой судьбой. А вот в награду или в наказание — вопрос спорный.

Он не отводил от неё взора с тех самых пор, как она появилась в Версале, такая противоречивая, красивая, страстная… Не отводил даже тогда, когда снисходительно называл «куколкой», считая всего лишь усладой для глаз, одной из многих. Но когда Людовик понял, как сильно ошибался, она стала сосредоточием всех его желаний. Если раньше те из них, что были связаны с ней, лежали лишь в горизонтальной плоскости, то очень скоро, хотя и почти незаметно для него самого, король стал прислушиваться к её советам, отдавая должное недюжинному, изворотливому женскому уму, восхищаться ею. Полюбил её так, как ни одну женщину до неё, и как вряд ли полюбит после. Чувствовал ее каждой фиброй души, понимал во всём лучше, чем любой из её мужей или любовников, прощал ей всё то, что никому другому не простил бы никогда. Анжелика, в свою очередь, тоже чувствовала это, чувствовала необычайно крепкую связь с королем. Чувствовала — и боялась. Потому что он хотел обладать не только её прекрасным телом, как те мимолетные любовники, которым она отдавалась, — он хотел, чтобы она была его спутницей, его Королевой, и подбирался к ней неторопливо, как опасный хищник. И она почти сдалась… Почти.

Людовик умел ждать, умел покорять сердца, Но между ними стояло нечто почти непреодолимое. Прошлое…

…Внезапно вспыхнувшая молния осветила всю комнату. Анжелика затрепетала, с ужасом всматриваясь во мрак, окружавший их.

— Это гроза! — пробормотала она.

Король посмотрел на нее с удивлением.

— Пустяки! Чего нам тут бояться?

Он тут же почувствовал, что Анжелика начала сопротивляться. Вырвавшись из его объятий, она подбежала к окну и прижалась горячим лбом к холодному стеклу.

— Что с вами? — резко спросил король. — Сейчас не время и не место скромничать. Ваше поведение доказывает, что существует еще одно препятствие, о котором я уже догадываюсь. Между нами стоит другой мужчина?

— Да!

— Его имя?

— Жоффрей де Пейрак, мой муж, человек, которого вы сожгли заживо!

Эта насмешка судьбы была, пожалуй, даже слишком жестокой. На пике любви и страсти, когда он был так близок к тому, чтобы наконец сделать Анжелику своей и больше никогда не отпускать, всего лишь тень проклятого лангедокского хромого ударила между ними, как одна из тех молний за окном, и разверзлась пропасть самая худшая из возможных между возлюбленными — непонимание друг друга.

— Мой муж никогда не угрожал ни вашей короне, ни вашей власти. Только зависть…

— Давайте не будем говорить об этом снова, — прервал ее король. — И давайте не будем ссориться. Я утверждаю, что граф де Пейрак угрожал моей короне, ибо он был одним из богатейших и могущественнейших моих подданных. Величие других было и остается моим злейшим врагом. Анжелика, вы ведь умная женщина, и гнев не должен лишить вас здравого мышления. Когда я достиг совершеннолетия и вступил на престол, в стране повсюду вспыхивали бунты и волнения, шла гражданская война, наседали иностранцы, а Франция теряла свои владения одно за другим. Во главе моих врагов стоял очень могущественный человек — мой дядя… Гастон Орлеанский… Принц Конде поддерживал с ним дружеские связи, и против меня плелись многочисленные заговоры. Члены парламента выступали против своего короля. При дворе оставалось очень мало верных мне людей. Единственными, в чьей верности я не сомневался, были мать и кардинал Мазарини, которого все ненавидели. Но и они были иностранцы. Кардинал, как вы знаете, был итальянец, а мать, по своим чувствам и обычаям всегда оставалась испанкой. Можете себе представить, как их «любили» подданные. А в середине между этими противоположными полюсами стоял я, в сущности, еще ребенок, хотя и располагающий огромной властью, но слишком слабый, чтобы ею воспользоваться.

Ему тяжело было вспоминать об этом. То были самые нелегкие его годы, и он рассказывал ей это только потому что хотел объяснить.

— Но вы проявили себя совсем не ребенком, когда отдали приказ арестовать моего мужа.

— Ради всего святого, не будьте такой упрямой. Неужели вы стараетесь походить на обыкновенную женщину. которая не может постичь суть дела? Та боль, которую вам причинил арест и казнь графа де Пейрака, — это лишь крошечная деталь панорамы той сложной и трудной борьбы, которую я хочу показать вам.

У него была своя правда, у неё — своя, и оба они были по-своему правы, Людовик понимал это. Но легче от этого не становилось.

Раздражённо проведя рукой по лицу, король отбросил навязчивое сожаление. Нет, совершенно очевидно: что бы он тогда ни сказал — остался бы не понят. Но это можно было бы преодолеть со временем, он знал это наверняка, знал, что однажды она всё же сдастся на его милость, если останется рядом, здесь, в Версале. Знал, что если он расскажет ей правду о муже, она натворит немало глупостей, потому что Анжелика это… Анжелика. Знал, но всё равно рассказал. Почему?..

Потому что хотел быть с ней честным. Хотел, чтобы между ними больше никогда не было лжи и недомолвок.

И она ушла… Ушла, ликуя. Сбежала, нарушив приказ.

Отпустил бы он ее, если бы был уверен, что ее ждет счастье? Сложный вопрос. Возможно. Но она подвергла себя опасности ради человека, который, скорее всего, давно умер или изменился до неузнаваемости. Никто не знает, что стало с блистательным графом де Пейраком, власть которого король однажды уничтожил по вполне понятным политическим причинам, и жизнь которого помиловал. Что стало с единственным мужчиной, которого Она по-настоящему любила?.. А что, если Анжелика и впрямь найдет его?..

Король старался не думать об этом. Знал только, что бросил все силы, чтобы отыскать беглянку, и что однажды она вернётся.

Сжав золотой набалдашник трости до хруста, Людовик устало потер переносицу и непроизвольно посмотрел в окно. Где-то в недостижимой вышине чёрного неба, усыпанного звездами, ему мерещились колдовские зеленые глаза, мягкий золотой локон, к которому так хочется прикоснуться, и родной серебристый смех…

С ней всё будет хорошо — так подсказывало сердце. Анжелика сильная, а ещё она француженка до мозга костей. Она вернётся, и он заставит ее забыть любые ужасы, пережитые ею в пути… Их ещё ждёт дворец Трианон, долгие, сложные, счастливые годы вместе, и все лучшее, что могут предложить любовь, жизнь, молодость, власть. Анжелика бунтарка по природе своей, и поступила как неразумное дитя, сбежав в неизвестность, где ее могут ждать страдания, каких она не вкушала даже на парижском «дне». Поэтому на душе короля так невыносимо тяжело. Но он вернет её, во что бы то ни стало… и как сильно не пришлось бы потом пожалеть.