Люди против нелюдей

Когда над бедной нашей страной почиет мир, и всеисцеляющее время

обратит кровавую быль в далекое прошлое, вспомнит русский народ тех,

кто первыми поднялся на защиту России от красной напасти.

Генерал Деникин

Предисловие

Братоубийственная бойня?

О Гражданской войне у нас редко вспоминают без эпитета «братоубийственная». И даже песни появились с душераздирающим рефреном: «Рубят русские русских». Дескать, как же так можно, как же русские до этого дошли, что может быть ужаснее? Эти вопли звучат очень патриотично и, казалось бы, вполне бесспорно, но когда задумаешься, то понимаешь, что они напротив предельно циничны. Получается, что если русские рубят, к примеру, немцев, то это уже не так страшно. Неприятно, конечно, но ничего не поделаешь, такова жизнь. Конечно, русскому человеку убить на поле боя немца психологически куда легче, чем своего русского. Немец говорит на другом языке, он – носитель другой культуры, у него другие мечты и стремления. Легче позабыть, что ведь и он такой же человек, как и ты. Но ведь это же самообман. Нормальный человек должен приходить в ужас от необходимости убивать любых других людей, совершенно не зависимо от того, на каком языке они говорят. И кто честному русскому человеку брат: честный немец или русский подонок? Если судить только по языку, тогда получается, что Чикатило мне брат, а Бетховен – враг? Если же такая постановка вопроса кажется нам абсурдной, тогда зачем мы называем гражданскую войну братоубийственной?

Вспомним войну, которую теперь принято называть первой мировой. Вспомним героев Ремарка. Это нормальные немецкие парни, простые и без затей. В них нет ни какой ненависти ни к французам, ни к британцам, ни к русским. А их схватили за шиворот, одели в шинели, затолкали в окопы и велели стрелять. Чем они провинились перед такими же точно русскими парнями, с которыми проделали всё-то же самое, и которые тоже ни перед кем и ни в чем не виноваты? Почему же русские и немецкие парни убивали друг друга? Потому что «кузен Вилли» поссорился с «кузеном Ники»? Или все-таки, потому что Британия в очередной раз вынудила Россию обслуживать британские интересы? За что Россия положила на полях сражений полтора миллиона солдат? За что убивали друг друга наши русские ребята и те ремарковские парни? Вот это и была самая настоящая братоубийственная бойня. Не случайно в её конце начались так называемые «братания», когда русские и немцы выходили из окопов и, в полной мере осознав друг друга братьями, обнимались, устраивали совместные гулянки и пели песни типа: «Поезжай к своей Марусе, я – к Мари».

Теперь вернемся к Гражданской войне. Большевик Волынский писал: «Нас обвиняют в жестокости, и эти обвинения справедливы. Но обвиняющие забывают, что гражданская война – война особая. В битвах народов сражаются люди-братья, одураченные господствующими классами, в гражданской войне бой идет между подлинными врагами».

Я согласен с этим большевиком, за исключением, конечно, бредовой теории классовой борьбы. Но он прав в том, что как раз именно «битвы народов» являются братоубийственными, а в гражданской войне бой идет между подлинными врагами. Почему гражданские войны обычно отличаются повышенной жестокостью? Да потому что идейные люди с двух сторон очень хорошо знают, за что сражаются. Им есть, за что умирать в такой войне. И противники для них – носители всего самого ужасного, что только есть на свете.

Это ложь, что в Гражданской войне русские воевали с русскими. На самом деле русские воевали с русскоязычными. Стоило бы обратить внимание хотя бы на то, что подавляющее большинство большевистских лидеров даже этнически не были русскими, хотя главное не в этом. Человека делает принадлежащим к определенному народу вовсе не владение языком этого народа, и не то, что десять поколений его предков считали себя принадлежащими к этому народу. Принадлежность к народу определяется тем, что человек является носителем национальных ценностей. В каждой народной душе есть нечто драгоценное, даже святое, что и объединяет людей в нацию. И если большевики глумливо надругались надо всем, что для русского человека свято, если они осквернили русскую душу и растоптали сокровища духа, которые были скоплены нашим народом за тысячу лет, то в каком же смысле большевики были русскими? Сейчас принято говорить, что «у террористов нет национальности». Но тогда у красных её тем более не было.

Помню,как поразила меня одна заметка в областной газете «Красный север» за 1930 год. Речь там шла об антирелигиозной выставке, где были представлены так же иконы, «чтобы показать, как русские поклонялись размалеванным доскам». Обратите внимание: о русских здесь речь идет, как о другом народе, то есть сторона, победившая в Гражданской войне, вовсе не считала себя принадлежащей к русскому народу. И гимном государства, созданного большевиками, стал «Интернационал», в котором, сами понимаете, ни слова не говорилось о России. Эти люди вполне осознанно отреклись от своей национальности, они не считали себя принадлежащими ни какой нации. Так до какой же степени нелепы звучащие сейчас сокрушения: «Рубят русские русских».

В этой войне русские люди сражались с теми, кому было ненавистно всё русское. Но чтобы понять глубинный, корневой смысл этой войны, надо сначала узнать, с какими извергами, с какими исчадьями ада столкнулись на этой войне русские.

Часть I. Красные.

Красный террор

Матросы расправлялись со всеми офицерами, включая тех, которые ни когда не служили в белых армиях. Вся вина этих людей была только в том, что они носили офицерские погоны. Особенно отличалась в этом матросня с крейсера «Румыния». Офицеров сначала накапливали в трюме корабля, оттуда по одному вызывали к люку. Обреченный должен был идти через всю палубу на «лобное место» мимо матросов, которые наперебой стаскивали с него одежду, сопровождая раздевания ругательствами и побоями. На «лобном месте» матросы, руководимые комиссаром Антониной Немич, опрокидывали приведенного на палубу, скручивали руки и ноги, медленно отрезали уши, нос, губы, половой орган. И только тогда офицера бросали в море.

На суше было не лучше, с пехотными офицерами расправлялись не менее изощренно: на плечи гвоздями прибивали погоны, в лоб вбивали гвоздь с широкой шляпкой, что должно было изображать кокарду.

В станице Лабинской расстреляли молодого офицера и его сестру. Когда мать пошла в станичное правление разыскивать трупы убитых, ей сначала ответили грубостью, а потом застрелили и её за то, что она рыдала по сыну и дочери.

Если красные заходили в населенный пункт, где обнаруживали госпиталь белых с нетранспортабельными ранеными, всех раненых убивали, перед этим подвергая глумлениям. В одном из госпиталей раненных изрубили топором. У некоторых были выколоты глаза, у других вся грудь и лицо были исколоты штыками. В лазаретах станицы Елизаветинской было убито 69 человек, в том числе две сестры милосердия.

Прапорщик С.М.Пауль вспоминал: «Взятые в плен раненые офицеры были раздеты, над ними надругались: выкалывали глаза, отрезали языки, вместо погон вбивали гвозди и чуть ли не живых ещё закапывали. В станице Катенской был убит донской есаул Чернецов. Большевики у убитого отрезали голову и потом возили её на конце пики».

Глумление над трупами было общепринятой практикой у красных. Например, тело генерала Корнилова, недавно погибшего, было выкопано из могилы, труп в одной рубашке, покрытый брезентом, повезли в Екатеринодар. Повозка въехала во двор гостиницы, где жили красные командиры, тело сбросили на землю. Золотарёв появился пьяный на балконе и, едва держась на ногах, стал хвастаться перед толпой, что это его отряд привез тело Корнилова, но Сорокин оспаривал у Золоторева эту «честь». Появились фотографы, с покойника были сделаны снимки, после чего тут же проявленные карточки стали бойко ходить по рукам. С трупа была сорвана последняя рубашка, которая раздиралась на части и обрывки разбрасывались кругом. Несколько человек стали поднимать труп на дерево, но веревка оборвалась, и труп упал на мостовую. С балкона стали кричать, что труп надо разорвать на клочки, наконец, был отдан приказ увезти труп за город и сжечь. Труп был уже не узнаваем, он представлял из себя бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю. Тело было привезено на городские бойни, где, обложив соломой, его стали жечь. В один день не удалось закончить этой работы, на следующий день продолжали жечь жалкие останки, потом топтали ногами, потом опять жгли…

В Мариуполе в ограде церкви были похоронены три артиллерийских офицера. При отступлении белые сняли кресты с могил, но большевики приказали местным жителям указать эти могилы, вырыли трупы, изрубили на куски и выбросили на свалку.

Террор красноармейцев по отношению к мирному населению был ужасен. В Екатеринодар большевики вступили 1 марта 1918 года. В тот же день арестовали группу мирных жителей – не офицеров, не буржуазию, а преимущественно интелегенцию – 83 человека. Все были убиты, в том числе мальчики 14-16 лет.

Подростков красные убивали легко и охотно. При приходе большевиков в донскую станицу, кто-то сказал им, что среди детей казаков находится кадет. Один красноармеец подошёл к мальчику и спросил, кадет ли он. Мальчик ответил утвердительно, солдат тут же заколол его штыком.

В 1918 году в Армавире красные изрубили более 400 армян, включая женщин и детей. Убивали отцов на глазах дочерей, мужей перед женами, детей перед матерями. Один армянин был убит у себя в квартире, его жену красноармейцы заставили тут же готовить им обед. 72-летний старик Алавердов был заколот штыками, присутствующую дочь убийцы принудили играть им на гармошке.

Станицу Гундоровскую в 1918-19 годах красные грабили 4 раза. Забирали деньги, серебро, скот, повозки, домашнюю утварь, всё до спичек включительно. Всё, что не удавалось увезти, уничтожалось или ломалось. Били зеркала, стекла, посуду, ломали самовары, мебель. Скот уводили с собой, частью резали на месте.

В станицах Верхнедонского округа многих женщин сжигали живьём, поджигая на них платья. Когда белые отбивали у красных хутора, они находили трупы женщин и детей, обгорелые, с отрубленными руками, валявшиеся на улице и пожираемые свиньями. В одной из станиц вырезали животы у беременных женщин, хватали детей за ноги и разбивали им головы о столбы, руководствуясь, видимо, декретом Ленина о том, что все казаки от 9 до 80 лет должны быть сметены с лица земли. Текст этого декрета был найден в станице.

Генерал Богаевский вспоминал: «Большевики зверски расправлялись с мирными черкесами. Помимо беспощадного расстрела и насилия над женщинами, они жестоко мучили их. В одном доме мы нашли умиравшего старика с обгорелыми ногами, которого они засунули в печь, в другом видели груду человеческих внутренностей».

Прапорщик Р.Б.Гуль писал о том, как они зашли в аул, в котором не было ни одного человека. Казак-проводник пояснил, что аул не брошенный, а перебитый: «Большевики напали, всех вырезали. Тут народу мертвого что навалено было… И бабы, и ребятишки, и старики…» В другом ауле из трехсот жителей более двухсот было убито большевиками.

У Нижнего Новгорода по приказу Троцкого была расстреляна орудийным огнем и пулеметами баржа с беженцами из Самары. На барже находилось множество женщин и детей. Пощады не было ни кому. Пытавшихся спастись вплавь, красноармейцы расстреливали с берега ружейными залпами. Крики убиваемых женщин и вопли несчастных детей более часа оглашали реку. Убили свыше 450 человек.

Особо доставалось от красноармейцев женщинам. Весной 1918 года в Екатеринодаре большевики издали декрет, напечатанный в «Известиях» Совета и расклеенный на столбах, согласно которому девушки в возрасте от 16 до 25 лет подлежали «социализации». Желающим воспользоваться этим правом надлежало обращаться к комиссару Бронштейну, который выдавал мандаты. Сохранился, например, такой мандат: «Предъявителю сего товарищу Карасеву предоставляется право социализации 10 душ девиц возрастом от 16 до 20 лет, на кого укажет товарищ Карасев».

На основании таких мандатов красноармейцами было схвачено больше 60 девушек, главным образом учениц местных учебных заведений. Некоторые были схвачены во время облавы и тут же изнасилованы. Другие в числе 25 душ были отведены в гостиницу к матросам, где их изнасиловали. Некоторые после различного рода жестоких истязаний были убиты и выброшены в реку Кубань. Одна гимназистка подвергалась изнасилованию целой группой красноармейцев в течение 12 дней. Затем большевики привязали её к дереву и жгли огнем. А потом застрелили.

В станице Богаевской во время пребывания большевиков происходили насилия над женщинами и детьми. При уходе большевиками было уведено из станицы 50 женщин. При оставлении Торговой увели с собой 200 женщин. В Каргинской станице красные увели тысячу девушек. Заставили их рыть окопы, а затем изнасиловали. Когда же казаки начали наступление против станицы, большевики выгнали этих девушек впереди своих цепей.

В Вешенской красные изнасиловали одну женщину, заперли её в хате вместе с пятью маленькими детьми, обложили соломой и сожгли. В той же станице красные устраивали дикие пьяные разгулы с музыкой, заставляя являться на них всех девушек. Когда же многие отцы, зная, чем заканчиваются эти вечеринки, отказались пускать на них своих дочерей, красные издали специальный декрет, грозивший немедленным расстрелом отцам, чьи дочери не будут являться на вечеринки. Почти все девушки, участвующие в этих оргиях, были изнасилованы.

Среди насильно мобилизованных красноармейцев не всем нравилось то, что вытворяла Красная Армия. Иногда вспыхивали восстания мобилизованных, подавлявшиеся с кровавой жестокостью. Однажды большевики изрубили 400 красноармейцев, возглавивший восстание ефрейтор Савин был зарыт в землю живым.

Отдельная тема – красноармейский террор против Церкви. Священника Александра Подольского перед тем, как убить, долго водили по станице, глумились и били его, потом вывели за село, изрубили шашками и бросили на свалке, запретив хоронить. Один пожилой прихожанин ночью пришёл туда и стал его закапывать, но был замечен пьяными красноармейцами и изрублен.

Епископу Пермскому Андронику выкололи глаза, вырезали щеки и, истекающего кровью, с насмешками водили по городу. Иногда священников распинали на крестах.

Генерал Деникин писал: «На Кубани весной 1918 года были зверски замучены 22 священника. В станице Незамаевской большевики замучили священника Иоанна Пригоровского. В ночь под Пасху во время службы большевики выкололи ему глаза, отрезали уши и нос и размозжили голову. Помню церковь в станице Кореновской после взятия её с боя добровольцами в июле: стены были исписаны циничными надписями, иконы размалеваны гнусными рисунками, алтарь обращен в отхожее место, причем для этого пользовались священными сосудами».

На одном из собраний красноармейцев было решено реквизировать какой-нибудь храм под собрание. Один из присутствующих, указавший на пригодность для этой цели синагоги, был расстрелян на месте. (Это к вопросу о «братоубийственной войне» и о том, как «русские рубили русских»).

Всё перечисленное – деяния «непобедимой Красной Армии». Зверства ВЧК стоят особняком.

Чрезвычайки были местом массовых убийств. В одесском ЧК одна только Дора Евлинская собственными руками казнила 400 офицеров. Один чекистский палач писал в в дневнике: «Сегодня 85 человек расстрелял. Как жить приятно и легко!» Другой сотрудник чрезвычайки делился опытом: «Бывало, раньше совесть во мне заговорит, да теперь прошло, научил товарищ стакан крови человеческой выпить. Выпил – сердце каменным стало».

В подвалах харьковской чрезвычайки находили распятых на полу людей. У многих женских трупов была снята кожа на руках и ногах в виде перчаток. В Николаеве найдено много трупов детей с отрезанными конечностями.

Согласно данным центрального комитета Красного Креста киевские чекисты были почти поголовно алкоголиками, кокаинистами, патологическими садистами, потерявшими человеческий облик. В киевских чрезвычайках на местах изуверских пыток были устроены возвышения с креслами для любителей острых ощущений. На сцене выкалывали глаза и сажали в ящик с гвоздями, а в зрительном зале любовались этой картиной. Зрителей было много – всё комиссары и комиссарши.

Одно из проявлений красного террора – расстрел заложников. В одном только Петрограде после покушения на Ленина были расстреляны 900 человек. В Пятигорске после «покушения на жизнь вождей пролетариата» 21 октября 1918 года были расстреляны 59 заложников, 31 октября – 47 заложников. Белые позднее извлекли из мест массовых захоронений 83 трупа.

В Крыму, после эвакуации армии Врангеля, когда туда ворвалась Красная Армия, сразу начались массовые расстрелы. В Симферополе убили 20 тыс. чел., в Севастополе – 12 тыс., в Феодосии – 8 тыс., в Керчи -8 тыс., в Ялте – 5 тыс. Это официальные данные большевиков, которые публично похвалялись массовыми убийствами заведомо ни в чем не повинных людей. Офицеров в Крыму осталось ничтожно малое количество, убивали всех подряд – чиновников, врачей, тех, кто ни когда не служили у белых.

Всё это лишь отдельные факты – для примера. Подобных фактов можно было бы привести тысячи. А скольких ещё осталось незафиксированными.

Как это можно оправдать?

Когда знакомишься с ужасами, которые творили большевики, это так травмирует психику, что потом долго в себя приходишь. Читал в своё время материалы Нюрнбергского процесса, в том числе раздел «Установление террористического режима». Тоже, знаете ли, чтение не для слабонервных, но настолько омерзительных ужасов там всё-таки нет. А у нас до сих пор говорят о том, как это несправедливо сравнивать коммунистов с нацистами. Это действительно не справедливо. По отношению к нацистам. Войска СС – это клуб джентльменов по сравнению с Красной Армией, а гестапо – сеть санаториев по сравнению с ВЧК. Это не просто слова, это подтверждается фактами.

Как можно оправдать некрофильскую мерзость красного террора? Первый и самый простой способ, это безо всяких затей заявить: «Всё это враньё, гнусная клевета, ни чего такого не было». Старые фанатики-коммунисты именно так и говорят. И это было бы смешно, когда бы не было так страшно. А с чего они взяли, что их версия Гражданской войны правдива? На чем основана их уверенность в том, что красные были человечными и добрыми? Они что, в архивах сидели, документы изучали? Да нет, они просто посмотрели несколько десятков советских фильмов, где красные показаны олицетворением всех возможных добродетелей. А что если в тех фильмах – враньё? Почему этого не может быть? Ну, хотя бы предположить-то это можно? Валерий Шамбаров писал: «Когда по телевидению в очередной раз показывают фильм «Адъютант его превосходительства», сделайте соответствующие поправки, прежде чем глотать эту отраву. Ведь чистые и благородные герои фильма, это и есть те самые киевские чекисты, тонувшие в крови невинных».

Коммунисты, как и все фанатики, люди умственно ленивые, им не хочется искать правду, им полвека вбивали в голову, что красные – хорошие, любая другая версия истории вызывает у них злобную реакцию. Они думают, что если закричать: «Клевета!», то тему можно будет закрыть. Но ведь у кого-то и мозги есть, так что тема не закрывается, и мы давайте всё-таки попытаемся воспользоваться мозгами.

Итак, может ли такое быть, что все свидетельства о зверствах большевиков – ложь, выдумка? Нет, не может. По следующим причинам.

Свидетельства о зверствах красных – это не сборник сплетен, не «одна бабка сказала». Основная часть информации получена Особой комиссией, которую создал генерал Деникин для расследования преступлений большевиков. Это работа профессиональных юристов, которые добывали информацию с соблюдением всех юридических процедур. В конце каждого документа стоит: «Настоящий материал добыт Особой комиссией с соблюдением требований устава уголовного судопроизводства». Скептики, конечно, могут сказать, что написать можно что угодно, но материалы комиссии снабжены большим количеством фотографий, в частности сделанных после эксгумации трупов из

массовых захоронений. И эти снимки, и заключения патологоанатомов подтверждают, что на телах есть именно те повреждения, о каких стало известно из свидетельских показаний. Кроме того, различные свидетели, ни как не связанные между собой, давали показания, совпадающие по существу. Это одно из главных доказательств достоверности информации.

Кто-то говорил, что материалы Особой комиссии – это просто белогвардейская пропаганда. Всё правильно, эти материалы белые использовали в пропагандистских целях. Но это только в наше время слово «пропаганда» стало синонимом слова «ложь». А люди старого дореволюционного закала не полагали для себя возможным строить пропаганду на чем-либо кроме правды. Это расследование заказал генерал Деникин, а безупречная личная честность Антона Ивановича никогда не вызывала сомнений даже у врагов. После этого следователям не имело ни какого смысла протоколировать недостоверную информацию. Исполнитель никогда не будет делать того, чего не требует заказчик, ему ведь не больше всех надо.

Кроме того, эта информация собиралась и обнародовалась по горячим следам, когда всё это продолжалось, а не несколько десятилетий спустя. Если бы люди, которые жили под большевиками, знали их доброту, им бесполезно было бы рассказывать о большевистских зверствах. Так не решились бы врать даже законченные лжецы.

К тому же, описанные зверства большевиков настолько запредельны, что вообще не имеют аналогов в мировой истории. Выдумать такое было бы невозможно, опереться было бы не на что, списывать не с чего. Чтобы такое выдумать, надо самому быть патологическим садистом, к тому же имеющим склонность к писательству, а таковые субъекты чрезвычайно редки и среди профессиональных юристов практически не встречаются. А что бы представить себе целую группу юристов, состоящую из садистов-графоманов, ни какой фантазии не хватит.

И наконец – главное. Значительная часть информации о большевистских зверствах взята из официальных большевистских источников. Сами же изверги и похвалялись, где и сколько ни в чем неповинных людей они расстреляли. Они даже подчеркивали, что эти люди ни в чем не были виноваты и были расстреляны «в порядке красного террора». У большевиков и газета выходила под названием «Красный террор».

Итак, даже если бы нам очень хотелось оправдать большевиков и доказать, что они ни чего такого не делали – нет такой возможности. Если у нас есть хоть немного мозгов и хоть капля совести, мы вынуждены будем признать, что информация о большевистских зверствах правдива.

Второй вариант оправдания: лидеры большевиков «выпустили джина из бутылки», и сами ужаснулись тому, что этот «джин» начал вытворять. Ленин и кампания не хотели ни каких зверств, но революционные массы невозможно было держать в рамках, они начали зверствовать по собственному почину, а дисциплина первое время была слабой, да и уголовного элемента на Красную Армию налипло, не вдруг удалось очистить революцию от грязи.

Хорошее объяснение. Жаль только – лживое. Вспомните, что было в стране в 30-е. Дисциплину тогда уже навели железную, порядок установили на зависть всем диктаторам. Без воли красного вождя и лист с дерева не смел упасть. А красный террор пожирал ещё больше жизней, чем в Гражданскую войну. Террор изменил свои формы, перестал быть хаотичным, его упорядочили, он стал похож на промышленный конвейер. Но, как и в Гражданскую войну, красный террор продолжал пожирать сотни тысяч жизней. Значит, и в Гражданскую войну дело было вовсе не в том, что добрые комиссары, к сожалению, не могли обуздать разбушевавшуюся революционную стихию, сметавшую на своём пути всё живое.

Кстати, и в Гражданскую войну недостаток дисциплины у красных не надо преувеличивать. Это только первое время Красная Гвардия являла собой заурядные банды, но Троцкий очень быстро создал регулярную Красную Армию, где порядок был на зависть белым. Троцкий даже ввел древнеримскую практику децимаций – за отступление казнили каждого десятого. Децимации можно проводить только в армии, где царит железная дисциплина. И вот эта высокодисциплинированная армия, где все приказы неукоснительно выполнялись, творила такие лютые зверства, доходила до такого неслыханного садизма, о каком до сих пор не было известно в истории человечества. И Железный Феликс был в состоянии навести в своих чрезвычайках железный порядок. Если там работали маньяки и садисты, значит, он так хотел.

Касаемо же уголовного элемента, который налип, к сожалению, на революционную армию, это интересная тема. Вообще-то, профессиональные преступники, включая мокрушников, почти никогда не доходили до такого изуверства, как красноармейцы, так что тут ещё неизвестно, кто кому послужной список испортил. А уголовники вовсе не случайно затесались в Красную Армию, их приглашали, причем на командные должности. К примеру, комбриг Котовский до революции был профессиональным преступником, матерым уголовником. Большевики даже Мишку Япончика во главе двух тысяч бандитов отправили на фронт. Правда, не очень хорошо получилось, но у большевиков не только не было принципиальных возражений против криминалитета в своих рядах, они напротив считали уголовников «социально близкими элементами». И это во многом определило «морально-нравственный облик» Красной Армии.

Красноармейцы творили неслыханные зверства не вопреки воле вождей, а по их прямому указанию. Достаточно вспомнить предписания Ленина: «Навести тот час массовый террор…», «Необходимо провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев», «Расстреливать заговорщиков и колеблющихся ни кого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты».

Троцкий в 19-м году писал: «Солдаты, командиры, комиссары карательных войск! Гнезда бесчестных изменщиков и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены. Ни какой пощады к станицам, которые будут оказывать сопротивление». Это призыв к тотальному уничтожению целых станиц, то есть мирного населения.

Зиновьев в 18-м году высказывался ещё определеннее: «Мы должны увлечь за собой 30 миллионов из 100, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить, их надо уничтожить». Так что перед Красной Армией ставилась задача не просто победить Белую Гвардию, но и уничтожить две трети населения страны. Красноармейские зверства – это не «перегибы на местах», а исполнение указаний ЦК – и то ещё не достаточно энергичное.

За садизм и зверства, за массовое истребление мирного населения в Красной Армии не наказывали, а давали ордена. К примеру, Розалия Залкинд по кличке Землячка (она имела так же другой псевдоним – Демон) повинная в убийстве десятков тысяч ни в чем не повинных людей в Крыму, была награждена двумя орденами Ленина и орденом Красного Знамени.

Немного особняком стоит информация о «социализации» женщин. Это нечто даже более отвратительное, чем массовые изнасилования, потому что тут под торжество темных инстинктов подводится теоретическая база. Это не просто преступление, а «торжество революционных идей», то есть оглушительное по своей ясности доказательство того, что сама революция была преступлением. Но ведь это-то уж точно не ЦК предписывал? Да, Ленин не подписывал декрета о социализации женщин. Но он выступил с призывом куда более емким и всеохватывающим: «Мы должны представить полную свободу творчества народным массам». Полагаю, понятно, что под «творчеством» Владимир Ильич имел ввиду отнюдь не вышивание крестиком. Смысл его призыва в том, что революционные массы сами будут развивать революционную теорию и тут же претворять её на практике, а вожди не должны им в этом мешать. Большевики «социализировали» всё что можно. А женщины? Их – можно? Ну, это уж как народные массы решат. Если хотят – пожалуйста. Вот массы и воспользовались предоставленной свободой революционного творчества. Неужели вожди не чувствовали к этому отвращения? А с чего бы? Александра Коллонтай, принадлежавшая к большевистской верхушке, считала, что для женщины переспать с мужчиной должно быть не сложнее, чем выпить стакан воды. То есть она и сама была не против того, чтобы её «социализировал» кто захочет. Для большевичек, подобных Коллонтай, само понятие изнасилования было просто лишено смысла. Если бы у неё на улице попросили сигарету, а она бы эту сигарету дала, так с чего бы ей считать себя жертвой преступления? И если бы ей рассказали, как красноармейцы изнасиловали сотню женщин, имея на то соответствующие мандаты, так она, очевидно, и понять не смогла бы, а чем, собственно эти дуры недовольны? Так что, по большому счету, весь сексуальный беспредел, творимый большевиками, тоже имел санкцию сверху.

Как ещё можно оправдать изуверство большевиков? Кто-то из коммунистов, может быть, скажет: «Да, это было ужасно, но так было надо, не было другого выхода. Старый мир без максимальной жестокости было не разрушить, а без этого невозможно было построить новый мир».

Тут надо обратить внимание вот на что: зверства большевиков многократно превосходили обычную жестокость войны, даже если учесть, что гражданская война всегда более жестока по сравнению с международной. Когда седого старика заталкивают ногами в растопленную печь – это именно то, без чего новый мир было не построить? Когда офицерам прибивали на плечи погоны гвоздями – это то, без чего невозможно было победить в Гражданской войне? Когда в ЧК с живых людей сдирали кожу – это была вынужденная мера, без которой было никак не обойтись? Всё это не имеет ни какого отношения к жестокости войны.

Я бы понял красных, если бы они расстреливали всех пленных белогвардейцев без исключения – это было бы чудовищным, но прагматичным действием, направленным на победу. Я могу понять даже расстрел царской семьи. Это тоже было чудовищно, но опять же прагматично – большевики действительно не могли позволить себе роскошь оставить царскую семью в живых. Могу понять, что красноармейцы убивали мальчишек кадетов – если взял в руки оружие, не имеет значения, что тебе 14 лет.

Но если чекисты выскакивали на улицу и хватали всех относительно чисто одетых людей и сотнями их расстреливали, даже ни в чем не обвиняя, это, по-вашему, неизбежная жестокость войны? Когда женщинам, приходившим в тюрьму к арестованным мужьям, выдавали их отрезанные половые органы – это было совершенно необходимо для построения нового мира? Когда изнасилованную женщину сжигали в сарае вместе с пятью малолетними детьми – это было ради светлого будущего? Люди, способные оправдывать запредельное изуверство большевиков какими-то высокими целями, сами в душе маньяки, даже если не совершали ни чего подобного.

Зверства большевиков вовсе не были отрицательными издержками положительного процесса. Они отражали самую суть процесса. Сама природа большевизма – крайнее человеконенавистничество. Неужели кто-то думает, что маньяки – садисты хотя бы теоретически могли создать какое-то светлое будущее? Большевики – это законченные нелюди. Но вот откуда же в патриархальной России вдруг неожиданно появилось столько нелюдей?

Психологические истоки большевизма

Когда читаешь о зверствах революционных матросов, просто волосы дыбом встают. Кстати, большинство из них было кокаинистами, они даже увлеченно экспериментировали в области употребления наркотиков и изобрели свой фирменный напиток – «балтийский чай». Это водка с кокаином. А кокаин и сейчас считается наркотиком для богатых, и тогда он был недешев. Где же эти заразы брали деньги на кокаин? Ильич вроде не подписывал приказов типа: выдать матросам килограмм кокаина со склада. Нетрудно догадаться, что матросня просто грабила всех подряд, зарабатывая на кокаин. Революционные матросы – «краса и гордость революции» – были сворой убийц, садистов, наркоманов, грабителей и насильников. Но неужели быть матросом – значит иметь ко всему этому склонность? С чего бы?

Я вот вспомнил про крейсер «Варяг». О подвиге русских моряков, и не в последнюю очередь – матросов, Россия будет помнить всегда. Да и вообще, начиная с петровской эпохи, летопись русского флота – это летопись русской славы, и и во многом благодаря тому, что матросы у нас были замечательные. Наполеон как-то воскликнул: «У меня есть флот, но у меня нет моряков». А у нас были моряки. Бившие на море турок, открывшие Антарктиду, Берингов пролив, шагнувшие на землю Америки, не опозорившие Андреевский флаг ни перед японцем, ни перед германцем. Не будь у нас хороших матросов, не было бы у нас того славного русского флота, о котором мы знаем из истории. Русский матрос воплотил в себе всё то лучшее, что свойственно русскому человеку: невероятную храбрость, готовность к самопожертвованию, стойкость и выносливость в самых тяжелых обстоятельствах.

Так вот героические матросы с крейсера «Варяг» и кровавая революционная матросня – это одни и те же люди. Они могли быть даже персонально теми же самыми, ведь между «Варягом» и революцией прошло всего 13 лет. Как такое возможно? Давайте разберемся.

Представьте себе матросика, который драит палубу. А по палубе вальяжно прогуливается лейтенант с брезгливой миной на лице. Матросик вкалывает, а лейтенант, значит, прогуливается. Матросик закончил работу, а их благородие, манерно оттопырив мизинчик в белой перчатке, провел им по палубе. Не дай Бог, если на белой перчатке останется едва заметный серый след – матрос будет заново драить палубу, а может быть и в третий, и четвертый раз. Вы представляете, что тогда думает матрос про офицера? Он перебирает в уме все известные ругательства и изощряется в изобретении новых, он призывает на голову их благородия все небесные и земные кары – изгаляется золотопогонник, измывается, мы ж для них вообще не люди, вот их бы в нашу шкуру. В итоге уже почти стерильная палуба сверкает на солнце, а в душе матроса копится всё больше и больше страшной черной грязи. Как в одной советской песенке: «Ему хотелось очень выпить, ему хотелось закусить и оба глаза лейтенанту одним ударом погасить».

Так вот только женщины и либералы сочтут эту картинку ужасающей, а мужчина поймет: так надо, иначе нельзя. Лейтенант не изгаляется и не измывается, он исходит из реальности, понимая, что матроса надо непрерывно изнурять боевыми упражнениями и тяжелой работой, пусть даже бессмысленной работой, лишь бы только не оставить матросу много свободного времени и неистраченной энергии. После вахты матрос должен едва доползать до своего кубрика и мечтать только о сне. Иначе корабль потеряет боеспособность. Корабль – это закрытый мужской коллектив, к тому же скученный в замкнутом пространстве. Если матросам оставлять слишком много свободного времени, им такая фигня в голову полезет, они такого наизобретают, что корабль быстро превратится в плавучий филиал Содома, начнется распад.

Матросик напрасно думает, что лейтенант не был в его шкуре. Был. Когда будущий офицер тянул гардемаринскую лямку, его дрючили ещё посильнее, чем матроса, потому что иначе моряка не вырастить, и теперь, получив кортик, он прекрасно это понимает. Матросик напрасно думает, что, высокомерно поглядывающий на него офицер, презирает матросов. Офицер просто сохраняет дистанцию, иначе нельзя. Матрос должен воспринимать офицера не как старшего матроса с кортиком, а как существо высшего порядка. Иначе матрос не будет драить палубу по три раза, не пойдет на смерть, если прикажут. Если сегодня механик угощает матросов папиросами, завтра в машинном отделении будет грязи по колено, а послезавтра во время боя машину застопорит. И сейчас-то офицеры говорят: «Куда солдата не поцелуй, везде жопа». А уж тогда, да ещё на флоте, это тем более понимали. Нельзя с матросами целоваться – на жопу наткнешься, то есть благодарности не получишь, а получишь утрату боеспособности. Недаром на флоте офицерскую суровость называли «закручивание гаек». Так ведь, если гайки не закручивать – машину разнесет.

И в сухопутных войсках было примерно то же самое. Генерал Деникин в своих воспоминаниях писал о том, как молодым офицером принял роту и решил вести гуманные порядки. Дисциплина сразу же упала, рота разболталась. И вот , сдавая роту, он увидел, как старый фельдфебель показал солдатам огромный кулак и страшно прорычал: «Теперь вам не капитан Деникин».

А флотская специфика в том, что она требует ещё большей дисциплины. Мир воды и механизмов – это мир постоянной опасности даже вне боевых условий. До дна всегда ближе, чем до берега. Чуть-чуть только матросики разболтаются и всем конец. Плюс к тому гораздо большая скученность, порождающая дополнительные риски при слабости дисциплины. И флотские офицеры заметно отличались от армейских. В армии между солдатами и офицерами не было слишком жестких сословных перегородок, по большому счету любой унтер мог сдать экзамен на офицерский чин. А флотское офицерство являло собой настоящую закрытую касту, формируясь только из дворян за крайне редкими исключениями. Соответственно, пропасть между офицером и матросом была куда больше, чем между офицером и солдатом. И матрос находился в условиях более зажатых и стиснутых по сравнению с сухопутными собратьями. Но ведь это же всё не барские прихоти, а требования насущной необходимости. Именно железная флотская дисциплина и обеспечила славу русского флота. Подавляющее большинство флотских офицеров были людьми благородными и ни когда не стали бы издеваться над матросами без дела, но они дрючили матросов нещадно просто потому, что до дна всегда ближе, чем до берега. Даже если иногда били матроса по зубам, так ведь есть матросы, которые другого языка вообще не понимают.

А вот теперь представьте себе матросика, вчерашнего работягу с Путиловского завода. По нравственному своему развитию это чаще всего ребенок, с душой незамутненной ни какими высокими понятиями, и с лицом, не обезображенным интеллектом. Попав на флот, он первое время страдает от суровой флотской дисциплины, но принимает всё, как есть – жаловаться не кому, надо приспособиться. И вскоре он уже гордится своей тельняшкой, как знаком принадлежности к флотскому братству. Он злится на офицеров за жесткую муштру, но воспринимает их, как небожителей. Он знает, что так уж устроен этот мир, что у одних – ленточки на бескозырке, а других – кортики. Такие русские матросы и совершали подвиги, поражая своим героизмом весь мир.

Но вот во время увольнительной он пьёт водку в кабаке, а к нему подсаживается какой-то чернявый господинчик и начинает нашептывать, что мир-то может быть совсем другим, и что довольно уже терпеть издевательства, и что офицеров-то всех надо за борт побросать. Первое время матрос не понимает: «Как же это… без офицеров-то…» А ему: «Так ты и будешь офицером». Матрос смеется: «Ну, ты скажешь, дядя…»А ему: «Есть такая партия». Дальше – летопись революции.

Нам 70 лет форматировали мозги коммунистической демагогией, а теперь уже четверть века форматируют мозги демократической демагогией, поэтому нам так трудно понять такую простую и совершенно очевидную истину: простые люди – это дети. Не «его величество народ», обладающий «державной волей», а просто дети. Ребенок – он ведь не плохой и не хороший, это чистый лист, на нем можно написать что угодно. У простого народа нет и не может быть собственных идей. Они будут кричать те лозунги, которые им вложат в головы. Скажите им: «Умрем за царя». И они умрут за царя. Скажите: «Убьем царя». И они убьют царя. Скажите: «Надо строить храмы». И они пойдут строить храмы. Скажите: «Надо разрушать храмы». И они пойдут разрушать храмы.

Звериный садизм революционных матросов лучше всего могли бы объяснить возрастные психологи. Уж они-то хорошо знают, что детская жестокость может быть совершенно беспредельной. У взрослого человека в сознании очень много всяких сдержек, противовесов, зажимов, которых нет у детей. Развитие детской жестокости почти ни что не останавливает, а если её ещё и подхлестывать? Вот вам и большевизм, вот вам и революционная матросня.

Можем ли мы представить, что значит для матроса плюнуть на палубу? Вроде ерунда какая-то. А матрос плюнул на палубу, и его лицо расплылось в блаженной улыбке. Он счастлив. Он совершил невозможное, поэтому разом шагнул в другой мир. А пройтись по кораблю пьяным? Это же просто неописуемое блаженство. Не от водки даже, а от потрясающего чувства безнаказанности. Хватит, поизмывались над нами, теперь наша воля. Их благородия чем-то не довольны? Так за борт их, гадов. И вот уже по Петрограду маршируют патрули из революционных матросов. Это люди, которым можно всё. Чисто детский праздник непослушания.

Когда большевики решили закончить детский праздник и начали закручивать гайки так, как их превосходительства ни когда не делали, кронштадтская матросня устроила мятеж. Матросики распевали: «Сбросим Троцкого оковы, сбросим Ленина – царя». Ну тогда им при помощи артиллерии объяснили «что такое хорошо, а что такое плохо». Дети ведь не знают, что за всё надо платить и даже не догадываются, какой жестокой бывает цена. И когда матросов по приказу Ленина убивали, они может быть вспомнили о том, какими добрыми на самом деле были царские офицеры.

Так почему всё-таки большевистская пропаганда имела такой успех? Да потому что не подчинятся приятнее, чем подчиняться. Попивать «балтийский чай» приятнее, чем драить палубу. Грабить приятнее, чем работать. Но самое главное – грех всегда легче, чем добродетель. Когда священник проповедует борьбу со своими грехами, это ведь напрягает. Борьба тяжелая, а успех проблематичен. А когда комиссар говорит, что грехи – это поповские выдумки, а бороться надо на самом деле с буржуями – это же так соблазнительно. Психологический фундамент большевика – это игра на одной из самых темных человеческих страстей – зависти. Зависть может быть черной и страшной, доводящей до крайней степени ненависти, до безумия. В той или иной степени страсти есть в любом человеке, бороться с ними трудно, если не бороться – они выходят из берегов. А если не только не бороться, но ещё и распалять страсти, в первую очередь зависть? Вот это и сделали большевики.

Основа революционного безумия – это лютая ненависть к миру «чистеньких». Не «буржуев» и не «эксплуататоров», это всё слова, подброшенные большевиками, и ни чего по большому счету не значащие для простого люда. Лютая зависть простолюдина направлена именно на «чистеньких».

Вот идет по улице барышня, вся такая аккуратная, платьице на ней нарядное, а навстречу ей рабочий паренек, который думает про себя: «А вот если бы я её … того-этого … прогуляться пригласил? Ведь она бы на меня, как на вошь посмотрела, я ведь для неё ваще не человек». И паренек ненавидит эту барышню всеми силами души именно потому что она для него недоступна, и он уверен, что она его презирает. Пареньку ведь и дела нет, что барышня эта гораздо беднее, чем он, и в отличии от него, часто ложится спать голодной, потому что очень трудно перебиваться частными уроками, а за её крохотную комнатку хозяйка требует немыслимую плату. А если бы он подошел к этой барышне и сказал: «А не могли бы вы … тово-этово … всяким там арифметикам меня обучить?» Зарплата рабочего вполне позволяет ему брать частные уроки, и барышня была бы счастлива получить подработку, тем более, что она мечтает посвятить свою жизнь просвещению народа. Но пареньку наплевать на всякие там арифметики, и желания у него попроще: вот употребить бы эту барышню, унизить и платьице её чистенькое в грязь втоптать. Вот вам и готовый большевик.

И матросик ненавидит офицера не только потому, что офицер его дрючит. «Их благородия, значит, в белых перчаточках, а мы для них – чумазые». Хотя когда это русский офицер презирал матроса? Но матросу ведь плевать, он ненавидит эти белые перчаточки, которых сам ни когда не наденет. Вот потому-то, когда расстреливали сотнями заложников, на улицах хватали просто чисто одетых людей – объект всегдашней ненависти.

В каждом человеке есть и плохое и хорошее, и высокое и низкое. А революция раскрепостила, выпустила наружу и даже прославила всё самое низменное, грязное и подлое, что только есть в человеке.

А.И.Деникин, бежав из Быховской тюрьмы, часть пути до Новочеркасска проделал по железной дороге и потом делился впечатлениями: «В своём зверином образе, пропитанным злобой, люди испытывали патологическую ненависть ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышалась веками накопившееся озлобление и воспринятая через революционных вождей истерия. Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно вагона «буржуя», разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек. Психология толпы не обнаруживала ни какого стремления подняться до более высоких форм жизни, царило одно желание – захватить или уничтожить. Не подняться, а принизить до себя всё, что так или иначе выделялось. Грузчик угля проклинал свою тяжелую работу и называл машиниста «буржуем» за то, что тот, получая в два раза больше жалование, только ручкой вертит».

Революция омерзительна не только своими методами, самая суть революции, то для чего она делалась, это такая мерзость и гнусность, которой ни кто и ни когда раньше в мире не видел. Но не надо думать, что такое было возможно лишь в ту эпоху и только в России. Князь Николай Жевахов уже в эмиграции возмущался тем, что люди Запада, узнавая о зверствах большевиков, говорили: «Такое возможно только в России». Князь писал: «Скажите только «можно» вместо «нельзя» и у себя вы увидите то же самое». Жевахов оказался пророком, вскоре просвещенные и культурные люди Запада увидели у себя нацизм.

Вы думаете сейчас что-нибудь изменилось? Не обольщайтесь. Люди всегда одни и те же, во все эпохи и во всех странах. Представим себе, что власть поменялась и наверху решили создать «группу пролетарского гнева». Выдали всем желающим оружие, гарантировали полную безнаказанность и отправили автобусами на Рублевку. Знаете, что представляла бы из себя Рублевка дня через три? Сплошные руины и пепелище, заваленные изуродованными трупами. Истребили бы отнюдь не только олигархов и воров-чиновников. Перебили бы всех охранников, горничных, поваров, парикмахеров, всех, кто смел жить и дышать на Рублевке. Ни одна холеная собачка не избежала бы «пролетарского гнева».

Даже не сомневайтесь, что именно так и было бы. Вы же слышите, о чем говорят люди, чем они дышат. И сейчас, так же как и перед революцией, ни кто не голодает, все живут в общем-то нормально, но сколько людей сгорает от черной зависти к богатым, до какой дикой безумной ненависти доводит людей эта зависть. Конечно, не все такие, но на группу мстителей размером с Красную Армию хватит, и на ВЧК ещё останется.

Большевизм, как отражение низменной стороны человеческой души, вечен и неистребим. Вопрос только в том, чтобы сказать «можно» вместо «нельзя».

Часть II. Белые

Белогвардейцы при Брежневе

Я родился в последний год правления Хрущёва, пошёл в 1-й класс в 1970 году, а институт закончил в 1985-м. Помню, в начале семидесятых в магазинах висели таблички: «Ветераны Гражданской и Великой Отечественной войн обслуживаются вне очереди». Сейчас я содрогаюсь от мысли о том, что в пору моего детства красноармейская мразь всё ещё ходила среди нас в виде благообразных 70-летних старичков. Те самые изверги и нелюди были у нас заслуженными людьми и даже, в знак уважения к ним, обслуживались вне очереди, что в условиях бесконечных очередей брежневской эпохи было немалой льготой. Хотя тогда мне, конечно, казалось естественным, что герои, подарившие нам «счастливое детство», пользуются уважением. Впрочем, в школу героев Гражданской войны не приглашали и ни с одним живым извергом мне беседовать не довелось.

Сейчас уже перешагнуло за 30-летний рубеж поколение людей ни когда не учившихся в советской школе. Им трудно представить себе насколько специфичной была советская система обучения и воспитания. Нас ведь не просто учили, нам непрерывно, начиная с детского сада, вдалбливали в голову, что советская власть – лучшая в мире и нам несказанно повезло, что мы родились в Советском Союзе. На все вопросы существовало только две точки зрения: одна – коммунистическая, вторая – неправильная. Причем «неправильную» точку зрения даже в вузах было не только запрещено изучать, но и не было ни какой возможности из-за отсутствия источников. Ни каких книг, содержащих хотя бы осторожную критику хотя бы некоторых сторон советской власти не было вообще. Запретили даже безобидного «Доктора Живаго», в котором по сути не было ни чего антисоветского. Помню с каким злобным выражением лица преподаватель на лекции говорил нам, что этот роман был «не написан, а нацарапан». Сейчас любят посмеяться над фразой, которую сказал простой человек на собрании трудового коллектива: «Я Пастернака не читал, но осуждаю». Тогда-то эти слова вовсе не казались смешными. Мы с первого класса до последнего курса осуждали то, чего не читали, а тому, кто читал Пастернака, грозило несколько лет лагерей – это уже по гуманным брежневским законам.

Вот как это всё объяснить молодёжи, которая слушает радиостанцию, где с утра до вечера поливают грязью власть и правящую партию? Вы бы КПСС назвали «партией жуликов и воров», так уже через несколько часов на ваших руках защелкнулись бы наручники. Подчеркиваю – это при Брежневе, безо всяких там «сталинских репрессий». И не только государство, но и общество осудило бы такого «отщепенца». Мы свято верили в то, что «социализм лучше капитализма». Но как объяснить то, что это суждение не было следствием свободного выбора? Всё, что нам вбивали в голову «неопровержимо» свидетельствовало в пользу социализма. У нас не просто не было выбора, мы даже не знали, что его у нас нет, ведь мы были уверены, что нам рассказывают всю правду, как есть. Таково было следствие тотального промывания мозгов.

То есть, к чему я клоню? Современным людям трудно понять, почему наше отношение к белым и красным такое нервное? Они-то легко могут сказать: «Да кто их знает, кто из них был прав, наверное, все по-своему были правы, а вообще-то хрен разберешь». Но мы не можем позволить себе такого философического спокойствия в вопросе о белых и красных, потому что этот вопрос колесами проехал по нашим мозгам.

Когда хлынула новая «белогвардейская» информация о Гражданской войне, когда появилась возможность самостоятельно решать, на чьей стороне была правда, мне, к примеру, было 29 лет, и я уже работал на руководящей должности. В голове-то уже всё устаканилось, а тут такое… Часть моих современников восприняла новую информацию как «клевету на советскую власть». Для них эта «дегероизация советской истории» стала настоящей трагедией. Они искренне считали, что раньше им говорили правду, а теперь врут. Психологически этих людей можно понять. Отречься от всего, во что когда-то верил, значит в значительной степени отречься от самого себя, а это тяжело и не каждому по силам. К тому же «верность своим убеждениям» выглядит вполне почётно и дает повод для самоуважения.

А у меня была совершенно другая реакция на новую информацию о Гражданской войне. Когда я понял, что на самом деле всё было не так, как мне вдалбливали , мне захотелось проклясть коммунистов. Половину моей жизни эти твари меня обманывали и калечили моё сознание. Если бы не их гнусное враньё, у меня бы вся жизнь сложилась по-другому. Кому мне теперь предъявить счет за то, что полжизни я верил в ложь?

А почему всё-таки одни «не сломались» и продолжали верить в правду коммунистических идей, а другие быстро и относительно легко поняли их лживость? Всё-таки разное было у людей воспитание и разный психологический склад. Помню, несколько лет назад один седой профессор сказал: «Я был воспитан не пионерией и не комсомолом, а моей бабушкой, которая всегда была православной». Ещё в юности этот человек был обломком старого мира посреди советской стихии, а когда сняли запрет на правду, у него не было вопроса, на чью сторону встать. Вот так, благодаря семейному воспитанию, дух старого мира через весь советский период дотянулся до наших времен. А я, например, всегда очень много читал, при этом ни когда не читал советской литературы. Почему-то брезговал. Мне вообще казалось чем-то недостойным читать книгу, написанную после XIX века. Потом, скрепя сердце, познакомился с «серебряным веком». Не пожалел, но к советской литературе так и не прикоснулся. Поэтому жертвой тотального промывания мозгов я был лишь отчасти. У советской власти было только два способа отформатировать моё сознание – школа и кино. И у неё это получилось, но опять же – лишь отчасти.

Помню самый старый фильм про Гражданскую войну – «Чапаев». В его правде я, конечно, не усомнился, но Чапаев не стал и не мог стать моим героем. Безграмотный, не сильно умный, несколько даже придурковатый. Когда-то, может быть, дети и играли «в Чапая», но меня такая мысль не посещала. Не случайно ведь Василий Иванович со своим ординарцем стали персонажами бесчисленных анекдотов, то есть в народном сознании этот образ закрепился именно как комический.

Потом помню фильм «Неуловимые мстители». Мне, человеку воспитанному на дворянской литературе, ни как не мог понравиться Яшка Цыган, голодранец с криминальными наклонностями. А была в том фильме удивительная сцена (уж не знаю, как не вырезали): блестящий белогвардейский офицер в золотых погонах под гитару пел песню «Русское поле». Вот ведь, думаю, как человек Россию-то любил. При этом у «красных дьяволят» ни каких особых признаков любви к России не наблюдалось. Разумеется, белогвардейский поручик был мне симпатичнее, и это, наверное, не удивительно, если учесть, что у меня на столе под стеклом лежала репродукция с портрета поручика Лермонтова. Кстати, моему отцу песня «Русское поле» так понравилась, что он переложил её на гармошку и иногда исполнял, не забывая упомянуть, что в фильме её исполняет белогвардейский офицер. А я думал: жаль, что правда была не на стороне этого офицера.

Потом «Тихий Дон». Это вообще отдельная тема, но вот врезалась в память сцена, как пленный есаул (в исполнении Михаила Глузского) кричал красному комиссару: «Стреляй, гад, и ты увидишь, как умеют умирать русские офицеры». И комиссар его застрелил. На чьей стороне, по-вашему, были мои симпатии? Подобная сцена была и в фильме «Красная площадь». Поручик Кубасов в исполнении Вячеслава Шалевича был чудо как хорош, но вот он перешел на сторону красных и его облик сразу же померк. Когда комдиву Кубасову попался в руки белый офицер, с которым они когда-то вместе служили, тот сразу приготовился к смерти и сказал: «Стреляй, Иуда, стреляй, предатель…» Кубасов отпустил его, и в моем сознании он конечно был «хороший», но то, как бесстрашно шли на смерть белые, то есть русские офицеры, всё-таки записывалось на подкорку. Вообще, коммунисты иногда примешивали к своей тотальной лжи крупицы правды, для большей, так сказать, художественной убедительности, но и эти крупицы правды были для них опасны.

Потом фильм «Служили два товарища». Поручик Брусенцов в исполнении Высоцкого просто очаровал. Кстати, первоначально на роль Брусенцова пробовали Олега Янковского, но режиссёр сказал: «Мы такие глаза белогвардейцу не отдадим». Вот советская логика: хорошие глаза не могут принадлежать белогвардейцу. Только тут осечка вышла – волчьи глаза Высоцкого обладали огромной гипнотической силой. Брусенцов – трагический герой. Он куда интереснее, чем придурок-красноармеец в исполнении Ролана Быкова, а красный кинооператор в исполнении Янковского вообще не запомнился – пропали глаза. Помню, у меня дома на стене в рамке висел кадр из этого фильма: поручик Брусенцов с конем.

И наконец «Хождение по мукам». Подполковником Рощиным в исполнении Михаила Ножкина я просто любовался. Но стоило Рощину перейти к красным и натянуть буденовку, как он тут же потерял всю привлекательность, стал не интересен. Впрочем, я говорю о чисто эмоциональном восприятии. Когда красноармеец Рощин говорил: «Правда на остриях наших штыков» – я верил ему. И когда какой-то малопочтенный белогвардеец говорил: «Добровольческая армия – всероссийская помойка» – я тоже верил. Не мог не верить, эти истины вбивали нам в головы колом, не предлагая ни какой альтернативы. Но белые были для меня привлекательны, а красные совершенно неинтересны. Между сердцем и умом возникал разлад. Я любовался блестящими белыми офицерами, смотревшими на меня с экрана, и сожалел о том, что «они были не правы».

Сейчас, когда я уже четверть века участвую в политической возне, мне стало наконец понятно: люди, у которых есть политические убеждения, почти ни когда не выбирают их рационально. Просто подобное тянется к подобному. Вы думаете, старые большевики или современные коммунисты все как один проштудировали Маркса и Ленина, убедились в правильности их теории и только тогда пришли в компартию? Полагаю, что не в каждой тысяче коммунистов вы встретите хоть одного такого. Но вот пришёл человек в Красную Армию и почувствовал, что ему тут хорошо – народ вокруг понятный, близкий, свой. А другой в этой Красной Армии тут же начнет задыхаться от омерзения. Это ни как не зависело от сословной принадлежности. Поручик Тухачевский, судя по всему, очень хорошо себя чувствовал у красных, а тем временем многие рабочие и крестьяне служили у белых, иной доли не желая. Так же современное отношение к советской власти: одни вспоминают про неё, как про земной рай, с самыми теплыми чувствами, а другие – с чувством омерзения и гадливости, как о непрерывном кошмаре. И каждая сторона помнит лишь те факты, которые подтверждают её чисто эмоциональное восприятие реальности. Так же с отношением к религии. Вот пришёл человек в церковь, и почувствовал, что ему тут хорошо. А другой пришёл и почувствовал, что ему стало плохо. Первые становятся верующими, а вторые – неверующими. А теория приходит потом, если вообще приходит.

Белые всегда были мне ментально близки, хотя известная мне теория свидетельствовала об их неправоте. Но как только появилась первая информация о том, что это ложная теория и стало похоже, что белое дело было правым, я тут же «перешёл на сторону белых». Любой нормальный человек всегда хочет устранить разлад между сердцем и умом, и в конечном итоге всегда именно сердце подчиняет себе ум и заставляет на себя работать. Тут уж не будем иметь ни каких иллюзий – наши суждения всегда изначально очень субъективны. Но! Истина всё же объективна. Конечно, человек становится верующим или атеистом исходя из своего чисто эмоционального отношения к религии, следуя за своим ментальным (т.е. иррациональным) тяготением. Но! Бог либо есть, либо Его нет. Одно из этих суждений истинно, а другое ложно. И ни какого компромисса между этими суждениями не существует. Пациент либо жив, либо мертв. И нельзя быть почти беременной.

В подавляющем большинстве случаев люди, доказывая свою правоту, просто подводят теоретическую базу под то, что им ментально близко, и что самое удручающее – совершенно не воспринимают информации, которая не вписывается в приятную для них концепцию. Доводы ментально чуждой стороны причиняют боль, поэтому их редко даже пытаются опровергать, разум, уберегая сердце от боли, отказывается их анализировать. Так вот я так не хочу. Мне нужна правда, а не способ себя порадовать. Человек, который на самом деле ищет истину, а не психологического комфорта, должен быть готов к тому, что будет больно – это в тех случаях, когда объективная истина противоречит субъективному восприятию реальности. На это надо идти. А иначе и говорить не о чем.

Да, белые просто ментально близки мне, я испытываю к ним симпатию, которая не опирается на доводы разума. Но именно поэтому, анализируя всё, что характеризует белых в принципиально важных моментах, я в первую очередь выискивал то, что характеризует их с самой худшей стороны. Чтобы моё глупое сердце не завело меня в пучину лжи. Я не стану выключать мозги в тех случаях, когда результат их работы меня заведомо не порадует и игнорировать факты, разрушающие удобную для меня концепцию.

Белый террор?

Раньше всё было просто: красные – добрые, белые – злые. Теперь, конечно, нет обязательной для всех концепции Гражданской войны, но есть стереотипы общественного сознания. Самая распространенная ныне точка зрения: жестокости хватало с обеих сторон, и белый террор ни чем не уступал красному. Да так ли? Давайте разберемся.

Советский автор Генрих Зиновьевич Иоффе в 1989 году писал: «Мало кто скажет о том, что творили многие «блестящие офицеры» на территориях «освобожденных» от красных… Белый террор надолго остался в памяти народа». Вам не кажется, что это просто удивительные слова? Почему же это при советской власти «мало кто скажет» о зверствах белых? Если «белый террор надолго остался в памяти народа», так чего же это народ безмолвствовал? Боялись что ли белых ругать во времена тотального господства красных? Может быть «мало кто скажет» именно потому, что сказать-то было и нечего? Странно, но и сам товарищ Иоффе ни чего не говорит о зверствах корниловцев, хотя пишет именно о генерале Корнилове. Ну что ж, давайте попробуем сделать за него его работу.