Люсипаф

На земле все было по-прежнему. Только Фефела, сидя на скамейке уносящегося глубже и глубже под землю вагончика метро, говорил Зигфриду:

— Скоро со всеми нами должно что-то произойти. Мы у распутья. Зигфрид, черненький крепыш поправил очки и повернул свои увеличенные линзами глаза к Фефеле:

— У Владика новая жиличка.

— О! — оживился Фефела. — Кто, откуда?

— Люси! Все, что известно пока. Я только по телефону…

Грохот подземелья заглушил его слова, и собеседники умолкли. Пассажиры, как обычно, углубившись в газетную требуху, сопели, пыхтели, ворочались на потных лидериновых сидениях…

Под землей тоже все было по-прежнему.

Люси и Пафнутий бесились. Только что их навестил Лопоухий. Как и положено, они ему запарили мозги. И теперь Пафнутий бегал по кухне и, потирая свои мужицкие ладошки, приговаривал:

— Ну вот, и этому поможем! Как много, все же, Люси, людей нуждаются в нашей помощи.

— Да не шныряй ты, — недружелюбно оборвала его Люси. Пафнутий остановился и недоуменно уставился на нее. — Твою жену аферисткой назвали… — беспомощно опустила она на руку голову и скрипнула зубами. — Козел.

— Кто назвал? — вперился в Люси Пафнутий.

— Да Хока этот. Только шо, — воспрянула духом Люси. — Я сказала, шо у меня склонность характера к аферизму — пошутила. А он и скажи: «Это видно!» Ты шо, не помнишь?

— Ах, это! — улыбнулся Пафнутий. — Ну, Люси, ты ж сама первая… Да к тому же у него порча, а мы должны помочь.

— Помочь, помочь, — пригладила руками волосы Люси и, откинув их назад, встала.

Орлиный нос шипел, втягивая вонь помойного ведра и не предвещал Пафнутию на сон грядущий ничего доброго. Но Люси как-то странно успокаивалась, когда слышала о помощи.

— Все ж это дело! — подбадривала она мужа. — И притом, из самых высших побуждений, Влад!

Пафнутий, смущенный возложенной на себя задачей, мягко потирал ладошки и устремлял свой серьезный взгляд в голубое небо за прозрачными стеклами. Там во весь рост вставало гигантское астральное тело, упираясь тремя ногами в спины трех китов и раскачиваясь на космическом ветру.

Вот уж три месяца как Пафнутий ощущал себя экстрасенсорною рукою. И основание тому было куда как значительно. Взять хотя бы этот астрал! Постоянно маячит за окном трехногий и, вероятнее же всего, просит о помощи. Но как ему поможешь? Простые человеки — вот, материал.

Лопоухий, к примеру. Заманил его Пафнутий сегодня запросто. Тот отнекивался по телефону, мол, невмоготу, устал, Славик трехчасовой визит нанес… «Да мы тебя нагружать не будем!» — весело тарабанил Пафнутий. — «У нас и фанера тут. Люси чего-нибудь сбацает».

Люси в это время благожелательно мотала головой и подбадривала: «- Давай, Влад, давай!» — «Ну, мы ждем! Через часок? Добрецо».

Люси захихикала и прыгнула под одеяло. Прошел час. В дверь постучали. Пафнутий кинулся открывать. На пороге стоял Лопоухий и улыбался. Уши его, филигранного мастерства изделия светились и Пафнутию показалось, что даже и лучились зачем-то.

«Ведь это я видеть стал!» — восхищенно произнес он про себя.

— А, Гока, проходи! — поприветствовал он Лопоухого.

— Владик! — здоровался тот. — Люси! Очень и очень.

— Садись Гока, садись, где хочешь, — прыскало гостеприимство из Пафнутия.

Но Люси, та перещеголяла.

— Можешь и прилечь, Хока, — как-то уж прозрачно намекнула она, будто рядом не было ни мужа, ни его гигантского друга за окнами.

Но Лопоухий, казалось, ничего этого не услышал, а присел рядом с фанерой и прошелся пальчиками по закрытой крышке.

— Слышите? — встрепенулся он. — Смеется!

— Кто? — приподнялась Люси со своего стульчика.

— Давай-ка я тебя на порчу проверю, — без предисловий перешел к делу Пафнутий.

— Чего?! — не понял Лопоухий. Он отбил еще пару тактов по закрытой крышке фортепиано. Вот уже должна пробежаться флейта — тра-та-та-там, но, разрушая мелодию Моцартовой песенки, в уши влетел идиотский смех.

— Черт! — рассердился Лопоухий, и уши его сложились в трубочки. Пафнутий быстро перекрестился. Один крест он положил слева направо, второй справа налево, а третий для пущей верности — двумя перстами. «Уж какой-нибудь да поможет!» — рассуждал он трезво.

Люси вскочила со своего стульчика и с криком: «До каких пор, Влад?!» опустилась назад.

— Люси! — укоризненно произнес Пафнутий.

— Мы сегодня утром со Славой арию из Zauberflоеte музицировали. Славная музыка! — уши Лопоухого опять выпрямились и просвечивали.

— Славик, — мрачно проговорила Люси. — Этот «Майн кампф» ходячий.

Пафнутий хохотнул.

— И сейчас напеваю, ну то есть слышу ее все время, а тут вместо флейты смех!

— «Чушь какую-то порет!» — смотрела на него с тоскою в глазах Люси. «Эх, если б не мои планы! Сидела бы я тут с этими…»

— Ага, — поддержал разговор Пафнутий. — Давай-ка я тебя на порчу проверю.

Лопоухий опять непонимающе посмотрел на Пафнутия.

— Ты что, Владик?!

— Да я же целителем стал, — нагревая медные палочки на свече, объяснял серьезно Пафнутий. — Сиди ровно, руки на яйца положи.

— Куда? — уши Лопоухого зажглись.

— На яйца, — сосредоточенно продолжал Пафнутий. — Ладошки вверх. Готов?!

И они с Люси жадно впились в голову Лопоухого. Пафнутий стал перед ним и повел медные прутики над головою Лопоухого. Они, дойдя до темени, быстро сошлись и застыли.

— Н-да! — тяжело цыкнул Пафнутий. — Есть порча! Люси счастливая, но серьезная как на кладбище поддакнула: — Скрестились штанги, сильная порча. — В ушах у Лопоухого опять засмеялись.

— Да что это?! — возмущенно, но улыбаясь пока, попытался понять он. А Пафнутий, приняв вопрос на свой счет, пустился в объяснения: — Видишь ли, порча — это наговор. Тебя сглазили.

— И давно? — заинтересованно спросила Люси.

— Восемь лет уже, — вздохнул Пафнутий.

— Да какая порча? — попытался вставить словечко Лопоухий, но Люси, не замечая, продолжала как по-писаному:

— И где, Влад?

— А мы сейчас проверим.

Пафнутий подошел к Лопоухому со спины и, вспомнив о необычайно вспыхнувших ушах, посмотрел на них. Уши вели себя наинормальнейшим образом. Мягко струился через них закатный Петербургский свет. Крякнув, Пафнутий повел ладонями вниз по позвоночнику.

— Ой тепло, Владик, — проговорил Лопоухий.

— Внизу, на крестце. Огромная, жаба! Точно восьмилетняя.

— Что будем делать? — проговорила Люси с таким неподдельным интересом, будто они изобретали колесо.

— Снимать, — твердо ответил Пафнутий. — И срочно! Лопоухий хотел откинуть крышку фортепиано, но Пафнутий положил свою мужицкую ладошку поверх музыкальных его пальчиков и заглянул ему в глаза:

— Ты завтра свободен?

— Завтра? Ха, — будто поддерживая чей-то смех, хохотнул Лопоухий. — Ха!

— Ты зря смеешься, Хока. Мне тоже в кассе «Аэрофлота» такую навесили… Влад еле поднял!

— Да? — ушки Лопоухого приподнялись, готовые послушать интересную историю, но Люси хранила профессиональную тайну. Она быстро встала и, задев Лопоухого невзначай бедром, вышла из комнаты.

Пафнутий пыхтел, вытирая медяшки:

— Я тебе безо всяких яких сниму ее, — уверял он Лопоухого. — Не ты первый, не ты последний. Только не тяни. Приходи завтра, и все уладим. Почувствуешь, наконец, за последние восемь лет в первый раз, что такое жизнь!.. — изливался Пафнутий.

А за окном в неугасимом зареве ночи раскачивался и хохотал, щекоча ногами своих китов, гигантский Астрал.

Фефела зашел с одного бока, развернулся, зашел с другого.

— Стоит! — недоуменно смотрел он на небо. — Смотри сюда, Дима!

Зигфрид вылез из дивана и припал к телескопической трубе. — Семь звезд видишь, да? — вел Зигфрида по небу Фефела. — Это ковш. Всегда был на своем месте. А вот эта восьмая, яркая, ее никто никогда не описывал. Да и вид у нее, как у кометы.

— Только хвоста нет! — вставил юный Зигфрид.

— Вот-вот! — Фефела сел за стол, взял линейку, арифмометр, и принялся что-то чертить, считать.

Зигфрид смотрел в телескопическую трубу и не видел не то, что восьмую, а и семи первых не замечал. «Так, туманность Андромеды! — думал он про себя. И воспользовавшись тишиной, осторожно отошел от телескопа и забрался назад в свой диванчик.

Он уже восемнадцать лет сидел в этом диванчике и рос, рос, крепчал и здоровел, не находя себе применения.

Однажды он вот также лежал в парке в старом глубоком диване, притащив его для этого из дому, и глядел на развалины некогда наполненных до краев водою и людьми бань. Как откуда ни возьмись прямо в диван прилегло нечто среднее между мужчиной и женщиной. Легло и начало смешить Зигфрида, а рассмешив, стало щекотать, но не так, как мама и тетя щекотали — подмышками, а пониже — животик, там… и шептать, мол, в баньке, сладенький, попаримся! Зигфрид уж не знал, что и думать, но о чем-то стремительно догадался. Как вдруг рядом появился Фефела. Он пристукнул неопределенного рода существо зонтом-тростью и повелительно проговорил:

— А ну-ка проваливай, гомосек недоношенный. Существо, не вымолвив слова, выпрыгнуло из дивана и понеслось к разрушенным баням, вломилось в провал окна и сгинуло.

— Sieg heil! — победно приветствовал Фефела Зигфрида.

— Sieg heil! — ответил Зигфрид. — Дима!

— Ну вот и хорошо, молодой человек. Забирайте свой диван, и пойдемте заниматься делом. Да, Слава! — он протянул Зигфриду два пальца. А Зигфрид встряхнул их с такой силой, что Фефела подпрыгнул и на мгновение повис в воздухе, удерживаясь только на спице своего зонтика, как виолончель.

Люси сидела на кухне и чистила миног.

— Черт, черт и черт, — чертыхалась Люси. Она решила все здесь зачертыхать. Все эти уголки с иконками, все Пафнутьевы справа налево и слева направо.

— Черт, перечерт, — не унималась Люси.

— Миноги скользили из рук, расползались и, вообще, черт связал ее со всем этим! И если б не чувство, верное чувство Люси, что она через этих миног упрочит свое положение, ха, стала бы она ломать свои ногти! Но что здесь зарыта собака, Люси смекнула сразу, когда увидела выражение лица Пафнутия.

— Ты шо, дорохой? — забеспокоилась она, поняв, что не исключен и сердечный приступ.

— Миноги, — как загипнотизированный произнес Пафнутий. — Надо брать, Люси!

Не поняв, о чем идет речь, Люси все же воткнулась в очередь, и, когда увидела, что продавец взвешивает змей, ей стало нехорошо. Она посмотрела на Пафнутия. Но, заметив его сосредоточенность, поняла: «Это что-то такое!»

Для подтверждения своей мысли она оглянулась по сторонам. На лицах стоявших вокруг лежала такая же окаменелость, как и у Пафнутия. Тогда Люси, стараясь изо всех сил, изобразила нечто похожее и на своем личике.

«Змеиного яду им всем что-ли надо?» — металась Люси.

Продавец работал молча и быстро. «Ну, уж если стоим, значит, нужно! решила Люси. — Мне, во всяком случае, точно нужно!»

Подошла их очередь.

— Пятьдесят две! — решительно заказал Пафнутий.

— А деньхи?! — поперхнулась Люси. Пафнутий разжал ладошку — там оказалась крупнющая купюра.

У Люси захватило дух.

«И зачем нам эти змеюхи!» — взмолилась она про себя.

Пафнутий принял мешочек, потом остатки, жалкие пятаки, — «Это с такой-то банкноты!» — чуть не закричала Люси, — получил сдачу, и пошел к дому. Люси за ним. Еще ничего не соображая, она вскипала и пенилась на ходу, ударяясь о невозмутимость и решительность Пафнутия.

До дверей никто из них не произнес ни слова, а как только Пафнутий аккуратно поставил мешочек в раковину, тут же его и прорвало.

— Теперь все! — закричал он. — Миллионеры!

— Как?! — опешила Люси от такого оборота. Она ожидала услышать что угодно, но только…

— А так, — тут же спохватившись и откинув пробившееся некстати ребячество, сделался серьезным Пафнутий. — Это, Люси, миноги, — принялся он объяснять. — Рыбы такие. С их помощью я могу снимать порчу. То есть я и так могу, но с ними…

— Да ну, Влад! — захлебнулась Люси.

— Тут пятьдесят две штуки. Ты сейчас сядешь и перечистишь их, а я… Да, осторожно снимешь с каждой кожицу. Только не порви, Люси. Это дело очень серьезное, и я бы сам… Да нельзя нам самим готовить, мы только порчу снимать должны.

— А-ха, — входила в становившееся вдруг окончательно прочным свое положение Люси.

Ведь сколько сил убито, девичьей чести сколько загублено было, чтоб оказаться в этом райском месте. Из Своего-то Нижне-Пупыринска да почти что в столичный город! И это отдать? — Врееешь!

А Пафнутий продолжал:

— Ты видела, кто стоял в очереди?

— Нет, — растерялась Люси.

— Все наши, — тихо ответил Пафнутий.

— И продавец наш? — не зная зачем спросила Люси.

— Ты думала, — не задумываясь ответил Пафнутий.

— А-ха, — среагировала Люси. «Вот это шаечка!» — восхищенно думала она. — «Православные-то тоже тово-с, минохами лечат. Зубками, Люся, крепче садись за эту рыбку, так в тайну и проникнешь. А там…» — у Люси захватило дух, и перед глазами закружился хоровод серебристых миног.

— Ух-х, — опомнилась она. — Ладно, Влад, я сажусь!

— Давай-давай, а я пока к нашим схожу…

И вот Люси шкрябала эту таинственную мутотню. Вонь, уколы рыбьих жабр, плавников, слизь — словом, Люси показалось, что она попала в родной свой Пупыринск и готовит обед для идиота отца и десяти младших братьев, и никакого ей будущего.

— Черт! — откинула ножницы Люси и выбежала из кухни. Она вошла в ванную, вымыла руки, весело мелькнули цветные этикетки шампуней, и даже полегчало.

— Европа! — понюхала свои, уже пахнущие лимончиком ладошки Люси, и пошла бродить по квартире.

Шаг за шагом она успокаивалась и возвращалась из своего мрачного прошлого, накинувшегося вдруг на нее с этими миногами, сюда — в европейское свое будущее. А что будущее ее еще лучше будет — это уж Люси чувствовала.

— Что ж, дочищу эту хадость, пойду, — окончательно образумилась она. Влад придет, а у меня уже все в шляпе!

И Люси опять засела за миног.

Фефелу рвало. Комната была уже вся заблевана, и он начал пробираться в коридор. Здесь его сразу же вырвало одной желчью и сдавливало, и сдавливало живот. Спазмы подходили ко рту, Сжимали горло.

— Уже блевать нечем. Ох! — побежал он в ванную. — Под воду, холодную воду! — дошло до него.

Навстречу из темноты выскочил папаша Ферсит. Обычно Ферсит сидел в своей спальне, которую он называл Броненосец Потемкин, и пил. Света в этой спальне не было, окно Ферсит уже давно заложил кирпичом и забаррикадировал пустыми пузырями, лампочки подавил. Сидел там день и ночь и пил. Но тут он услышал шум и выскочил в коридор.

— Ты что, Славик? — озабоченно спросил Ферсит.

— Иди ты на хуй! — закричал на него Фефела.

— Ты, еб твою мать! — резко повернул на 180 градусов Ферсит и, строя трехэтажные матюги, полез снова в недра Броненосца.

Но Фефела его и не слушал. Он повернул кран, и сунул голову под струю.

— Проклятый Пафнутий. Всех этих коновалов в газовые камеры.

Дело в том, что утром Фефеле неспалось, и он решил прогуляться. Шаг, другой и не заметил он, как оказался на Васильевском.

— Ну, тут уж и податься некуда! — рассердился Фефела и сразу же вспомнил, что как раз на Васильевском-то и квартирует Пафнутий с этой новой Люси.

«А ну!» — подбодрил себя Фефела и двинулся к дому, стоявшему, как пуп земли Русской, в середине острова.

Запыхался, поднявшись, отдышался, перевел дух и деликатно постучал.

Тишина.

«Ну, — подумал Фефела, — тем лучше». Хотел уже постучать другой раз, но в этот момент дверь распахнулась, и на пороге нарисовалась Люси.

— А Влада нет, — моментально оценив ситуацию, качнула она головой. Проходи!

Фефела, сам еще не зная зачем, зашел.

— Он скоро придет, — сверкнула глазами Люси, прошмыгнула в спальню и юркнула под одеяло. — Проходи, садись! — и она повелительно похлопала по краю своей кровати. — У Влада все равно ключа нет. Он стучаться будет.

Фефела присел.

— Вот ты, Слава, все астрология, астрология, — начала Люси. — А ты знаешь, что я хиромантию…

— Нет, не знаю, — поспешил перебить ее Фефела.

Он и так-то не знал, зачем здесь сидит, а тут еще эта околесица. «Приехала, сам черт не найдет откуда, запрыгнула Владику на холку, вцепилась и сосет нашу Петербургскую кровушку», — думал Фефела.

А Люси шла напролом:

— Не знаешь… Вот, дай-ка мне руку. Тут посмотришь и в сто раз точнее всяких звезд увидишь. Давай-давай, — и она ухватила Фефелу за руку.

«Теплая. Баба, — почувствовал Фефела. — Сейчас завалит к себе в постельку, и Владик как раз придет. Зачем мне не спалось утром?!»

В дверь постучали. Люси дернулась и нехотя отложила руку Фефелы.

— Иди открой, Слава, — будто через силу и в то же время властно проговорила она.

«Черт! — прошептала про себя Люси, и вонзила длинные ногти в ладошку. Ну, тогда мы тебя под захохулину!»

Пафнутий вбежал, сразу начал его кружить, тискать, и Фефела сам не заметил, как оказался на стуле. А дальше все шло как по маслу. У Фефелы, конечно, была найдена восьмилетняя порча со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И вот, наконец, рвота кончилась и облегченный, бледный еще, но уже светлеющий Фефела, утираясь полотенцем, напевал:

— Von Wasser haben wir's gelehrnt,

Von Wasser

В дверь постучали.

Фефела на цыпочках подбежал к засову и закричал на всякий пожарный не своим голосом:

— Кто?

— Это я! — ответил Зигфрид.

— А, Дима, проходи! Проходи, Sieg heil! — улыбался Фефела.

— Sieg heil! Я штудировать, — смело начал Зигфрид.

— Хорошо, хорошо! Давай, вот сюда! — и Фефела распахнул дверь в свою залитую солнцем комнату.

Пафнутий пришел домой черный.

— Ты шо, Влад? — вышла ему навстречу с тазом Люси.

В тазу скользили очищенные змеи.

— Вставили мне! — сердито ответил Пафнутий, не обращая внимания на лихо исполненную работу.

— Шо вставили, куда? — буквально поняла его слова Люси, и заглянула осторожно Пафнутию за спину.

— Пистон! — еще злее крякнул Пафнутий, и, плюхнувшись в кресло, уставился в окно.

Люси прямо с тазом присела на кружащийся пианический стульчик и завыла себе под нос что-то невероятно грустное. Пафнутий постукивал ей в такт по спинке кресла, а потом, будто опомнившись, грохнул своим шахтерским кулаком и закричал:

— Да перестань ты выть!

От неожиданности Люси вздрогнула, тазик вырвался из ее разбухших рук, и змеи заструились по лакированному паркету. Пятьдесят две роскошных сочащихся змеи.

Пафнутий, глядя на эту картину, начал судорожно накладывать на себя кресты, а Люси, задыхаясь от обиды, вскочила и хотела было бежать, но подскользнулась на первой же змеюке и упала. Да в шевелящийся миножий клубок, где начала сама извиваться, пытаясь подняться, и тем самым оживляя всю эту вражью кучу.

— Да ты, Люси, минога! — закричал Пафнутий.

— Никакая я не миноха! — фыркала зло Люси, пробуя встать. — Лучше б руку подал, помох бы!

Пафнутий привстал в кресле и подал Люси руку. Она поднялась, отступила на шаг от змеиного клубка, и дружелюбно спросила:

— А за шо тебе вставили-то его?! — она забыла, что вставили там Пафнутию.

— Да в том-то и дело, что ни за что! — чуть не плача закричал Пафнутий. — Видите ли я еще не въезжаю в технологию очистки…

— Так ведь ты же не чистил! — закричала Люси, чувствуя боль в руках и уходящую из-под ног почву.

— Да это не так важно! — лихо отрезал Пафнутий. — Короче, все это — в унитаз! Не имею ранга!

— Какого ранха! В какой унитаз, Влад, ты шо?! Я же своими фортепианными пальцами всю эту хадость от А до Я, а теперь в унитаз. Ну нет! — свирипела Люси. — Раз так, я буду их есть. Жарить, парить, солить, консервировать, закопчу пару! В унитаз! Ты сколько денех, Влад…

И тут Люси осеклась. Пафнутий, сидя в кресле и вскинув руки вверх, повернулся к окну и молился.

Люси со слезами на глазах собрала змеюк в тазик, высыпала их в унитаз и надавила черный шарик рычажка. Вода с удовольствием вырвалась из бачка и понесла рыб обратно в их родную стихию — вертеть жабрами и качать плавниками. Отпустив последнюю миножку, Люси села на очко и заплакала, обхватив свою остроконечную голову.

Лопоухий выгрузился из метро и расслабился. Погода вокруг курилась весенним ароматом пирожков и семечек. Улыбаясь ветру и зданиям, он вступил на пихтовую аллею, собираясь проделать свой обычный путь исцеления. Когда ему бывало нехорошо, Лопоухий шел одним и тем же, найденным еще в юности маршрутом и пока проходил его, оглядывая вдоль и поперек изученные реалии, пока следовал не спеша, как господин, обходящий свои владения, скорбь его улегалась, он оживал и набирался сил.

Так и сейчас. Этот визит к целителям с поисками восьмилетней порчи вывел его из состояния равновесия, и Лопоухий заспешил сюда.

«А вдруг порча?» — плескало ему в уши.

«Да какая порча! Да откуда ей быть?» — смело выталкивал ее из ушей Лопоухий.

И так весь день.

«А вдруг порча?» — «Да откуда ей быть?!»

Ни есть, ни спать, даже ни одной мысли, кроме этих «А вдруг — да откуда?!» — ни одного звука!

И вот он извелся до того, что появился сейчас в начале пихтовой аллейки. Только он на нее ступил, как в ноздри ударил свежий запах рыбы. Лопоухий оглянулся, уверенный, что где-нибудь рядом из ящиков ее и продают, но ничего не увидел. Зато к своему изумлению заметил движущегося ему навстречу Маргинального Морга.

Маргинальный Морг был одет в глухозастегнутый зеленый китель, и ударял в асфальтовые проталины подковками дюжих кирзовых сапог.

— Здравствуй, Фока! — протянул могучую ладонь Маргинальный Морг.

— Здравствуй, Юра! — протянул свою ладошку Лопоухий, и она мягко исчезла в Маргинальной лапе.

Маргинальный Морг выразил желание прогуляться еще раз по аллейке, хотя он и прошел ее, как оказалось, раз уже пять оттуда и наоборот.

Пошли молча. Маргинальный Морг любил помолчать. Он считал или, по крайней мере, рассказывал Лопоухому уже как-то, что при молчании какие-то субстанции как раз не молчат, а общаются, перетекая от одного молчащего к другому, и, таким образом, умолкают, а молчащие, мол, в связи с их молчанием и перетеканием, наоборот, общаются!

«Сам черт ногу сломит!» — подумал тогда Лопоухий, а сейчас беззаботно вертел головой и оглядывался вокруг, делая ревизию своим баранам.

А Маргинальный Морг скосил на него глаза и начал:

— От онанизма, как и от алкоголя, тяжелое похмелье всегда.

— Не понял, — заинтересовался Лопоухий. — Как это?

— Ну, как похмелье, — продолжал тему Маргинальный Морг. — Все время хочется и хочется.

— Ах, это! — разочарованно константировал Лопоухий. — Так и с женщиной так же.

— Нет, вот до изнеможения, — не унимался Маргинальный Морг. — Уже до самого конца пока не дойдешь — не успокоишься.

Лопоухий еще раз внимательно взглянул на него: «Нет ли тут чего?»

— Я, вот, читал об этом много, — повисла фраза Маргинального Морга.

«Да, рассказывай, практик. Лет пять тебя знаю, ни разу с женщиной не видел. В твои годы только об этом и читать!» — улыбался Лопоухий.

Они проходили мимо киоска, где продавались желтые связки бананов.

— А бананы ты, Фока, ешь? — начал, казалось, новую тему Маргинальный Морг, закружившись вокруг киоска.

— Не-а, я их объелся. Вот, Слава ест, — безучастно сообщил Лопоухий.

— А зря, — не унимался Маргинальный Морг.

Он стал уже было в очередь, потом вышел из очереди, опять вернулся, а потом, будто окончательно в чем-то разочаровавшись, решительно отошел от киоска, и они пошли дальше по аллейке.

— В бананах, вот и в фигах, — продолжал возбужденно Маргинальный Морг, — есть такое вещество, вещество, от которого третий глаз открывается, вот. Будда сидел под фиговым деревом, ел фиги — у него и открылось…

— Нет, я их не люблю. Они скользкие — бананы, — поклонился между делом кому-то повстречавшемуся Лопоухий.

— Так и я не люблю, — гмыкнул, оглянувшись на киоск Маргинальный Морг. — А вот еще зелеными хорошо мастурбировать.

— Ты тоже, что ли читал, Юра?

— Ну, да.

— И как, с кожурой что ли? — «Подруге надо порекомендовать», — игриво подумалось ему.

— Да нет, очищают и мастурбируют. Женщины, — Маргинальный Морг смотрел на Лопоухого в упор.

— Ну и что?

— Ничего. Нога вот болит. Прямо в коленной чашечке. Идти тяжело.

— Слушай, Юра! — оживился Лопоухий. — Может быть у тебя порча?

— Может быть, — просто согласился Маргинальный Морг.

— Ну и беги ты к Владику. Он тебе раз-два и готово!

— А ты что уже был у него что ли? — в упор спросил Маргинальный Морг.

— Конечно.

— Ну ладно, схожу, — согласился Маргинальный Морг. — Тогда пока!

— Пока! — Лопоухий взмахнул ушами, и они расстались.

Подруга в глиссерованной юбочке кремового цвета вальсировала по своей комнате и напевала:

— Это лимонное дерево так пахнет хорошо!

Только что ей позвонил Лопоухий и сказал, что зайдет.

— Ну, конечно, — завибрировал ее голос. — Конечно!

Она захлопнула книжку. Перевод что-то никак не клеился. Казалось бы чего проще: с французского на латинский. Но автор попался англоязычный и, вероятно… Словом, не шло. И надо же! В этот кризисный момент — Йокочка, какая прелесть!

— Это лимонное дерево так пахнет хорошо!

Это лимонное дерево

так пахнет

хорошо!

За стенкою разорвался снаряд пьяного смеха.

— И быдло веселится! — одернула Подруга юбочку и полезла по ступенькам вверх, где под потолком у нее был устроен будуар. Она взбила перину, разгладила складочки на покрывале, аккуратною стопкой уложила книги на ночном столике и начала спускаться в гостиную.

«Сколько лет я протяну вот так, — думала Подруга. — Сейчас мне уже сорок. Ну, десяток-другой, в лучшем случае, а потом?! Не хочется стареть!..»

Она подхватила котика и засеменила, подгоняемая барабанной дробью к двери. «Вот, воин-то стучит, воин», — радовалась Подруга. — «У-ух!»

— Проходи, Йокочка, проходи. Это мой котик. Не узнаешь? — потираясь о кошачью шерстку, улыбалась Подруга.

— Да я его и не видел никогда, смутно проговорил Лопоухий.

— А это мой котик, — заглядывая в персидскую мордочку, разливала елей Подруга.

— Тапочки. Вот. Сюда-сюда. Ты что забыл?! — Да я же у тебя и не был никогда, Юра, — начиная нервничать, объяснялся Лопоухий. — Как?! — деланно воскликнула Подруга, взмахнула руками — котик вылетел в воздух — и хлопнула в ладоши. — Тогда за встречу!

Она засмеялась, крутанулась вокруг своей оси, так что юбочка зонтиком приоткрылась кверху и, якобы, даже и не якобы, а просто подошла к присевшему было Лопоухому и уронила ему на плечо голову.

«Дело пахнет керосином!» — подумал тот. — «Ярко выраженная индивидуальность».

Лопоухий потерпел, пока Подруга подняла голову, взглянула влажным взглядом в упор, оперлась о его крепкое колено и привстала — тут он заговорил:

— Чем это у тебя, Юра, так пахнет? — оглянулся он для вещественности своего вопроса.

«Мол, где это у тебя, в каком углу здесь протухло?»

Но Подруга, не моргнув глазом, сияя, ответила: — Да это лимонное дерево так пахнет хорошо.

— А где оно? — Лопоухий крутанул ушами. — Ах, Йокочка, это паркет из лимонного дерева, наборный, — она возилась с чаем.

— Хм-м, — смолчал Лопоухий. «Ладно, шут с ним, с Юрой, но ведь действительно болит. Целитель!» — ерзал на стуле Лопоухий и от нечего делать отрывал кусочки кожаной обивки.

— Вчера мимо твоего дома, Юра, проходил — дядечку встретил.

— У-гу, реагировала Подруга, приподняв над головой чайник с кипятком и наливая длинной струей кипяток в заварочный чайничек, который она опустила на вытянутую руку вниз.

— В пиджаке, брюках, галстук, рубашка, а сверху панама!

— И очки зеленые! — подытожила Подруга. Лопоухий замер, наблюдая, как она метко справляется с водицей. — И очки, Йокочка, зеленые? — А, да, да он в очках. Точно: зеленые очки. Солнца нет, ничего нет, а он… — Так это Клюква. — Кто? — Клюковякин

Женька. Я его Женечкой зову. Мой аккомпаниатор. Очень, очень хороший пианист. И растяжечка классная. И, что главное, чувствует инструмент. И меня…

«Ну, понесло! — тихо подумал Лопоухий. — Это надолго. Тема ведь такая первостепенная, Клюква!»

Он особенно откровенно рванул кусочек кожицы со стула.

— Ты что, Йокочка! — кинулась к нему Подруга. — Ох, Юра, извини, я не нарочно. Просто нервничаю. — Ну, ничего, ничего, — оказалась рядом на лимонном полу Подруга, и упала своим лбом на колено Лопоухого.

— Давай, тебя успокою, — проговорила она осторожно из этого положения.

«Чтобы это могло значить?!» — ушки на макушке. — Да не успокоиться мне! — резко встал Лопоухий, половичка скрипнула. — Я у Пафнутия был… — Ну, женатый человек, — отрекомендовала того Подруга. «Значит, не знает еще!» встрепенулся Лопоухий, и решил почему-то умолчать о том, что у него найдена порча.

— Ладно, Юра, мне как-то нехорошо. Я уйду, — не глядя в сторону расположившейся на полу Подруги, проговорил Лопоухий.

— Тебе что, Женечка не понравился? — начала заупокойно та.

— Причем тут Женечка. Мне одному побыть надо! — чуть не закричал Лопоухий.

— А, ну ладно, — спокойно произнесла Подруга и снова схватила очутившегося под боком котика. — До свидания!

— До свидания, Юра, — скрипнул напоследок лимонным деревом Лопоухий, прикрыл за собой дверь и…

— Ф-ф-у-у-к, — дунула в мордочку Персидскому Шаху Подруга, — Пади, — и выпустила бестию из рук.

Женечка Клюковякин шел против ветра. На закате торжествующе играло с облаками солнце. Оно стягивало их к себе голубыми ладошками, и, как возница, неслось к западу, обдувая Женечку свежим балтийским ветром.

— А-а, — басил Женечка арию Зороастра из Моцартовой «Флейты», — а-а.

Волосы его взметались упругими воздушными потоками, и сердце пронизывало насквозь нескончаемой, казалось, радостью:

«Оленька была беременна! Значит, конец второго распроклятого этажа в Юриной благоухающей хижине, значит, улетает аллергия от его Персидского Шаха, значит, жизнь совершенно меняется, — конец аккомпаниментам, словом…

— Я становлюсь мужчиной! — закричал Клюква, и сорвал панамку и зеленые линзы.

— По ветру ее, легчайшую паутинку! — и понеслась панама.

— Вдребезги! — и разлетелись очки. Женечка сбросил пиджак, галстук, рубаху, оставшееся и побежал, высоко подкидывая колени, в море. Он падал, плескался, глотал соленоватую воду и вдруг, когда ушла из-под ног земля, поплыл важно и торжественно как Орфеева голова.

— Чудеса, — фыркая произнес он, когда захотел взмахнуть руками, и почувствовал, что их у него не было.

Ног? — нет. Туловище? — какое! Голова качалась в волнах Финского залива, мягко жмурилась от выскочившего из-за облаков солнца и фыркала:

— Чудеса! Тут он проснулся. За окном то ли лил дождь, то ли шел снег. Странно, — сказал Женечка, и долго лежал еще так, покрытый до подбородка зеленым верблюжьим одеялом, рассуждая: какая Оленька, зачем она забеременела?

Мысли его плавно зашли в тупик, и позвонила как раз Подруга.

— Юрик, представь! — пересказывал ей свой сон Женечка.

— Вот так-так, — такала перетрусившая Подруга. «А вдруг сбежит к теткам! — саднило ей задницу. — Вдруг сон в руку?! Сегодня у нас что, пятница? Ах ты, беда!»

Но пересилив свои эмоции и взяв нить разговора в собственные руки, она спросила:

— А ты был у Люси? — Нет, — живо ответил Женечка. — Сейчас пойду. Правда, погода… Но дело не терпит отлагательств, правда?

— Правда, юноша, правда, истинная правда. А потом, надеюсь, ко мне? Пообедаем вместе!

— Ах, конечно, Юрочка! — улыбнулся Женечка и попрощался. «Какая Оленька? Странно!» — закрыв на секунду глаза, подумал он, и откинул одеяло со своего свежего утреннего тела.

«Непременно уже третий глаз себе наел бананами», — завистливо поглядывал на Фефелу Лопоухий. А тот скрипел о соотношениях, движениях, положениях. Асцедент, десцедент, гомодромы, дорифорий — лезли все вместе эти труднопроизносимые термины Лопоухому в уши, расчленяя его голову на множество мелких деталек. Нижняя губа у него отвисла, уши сникли, будто завяли вдруг.

«Вот», — негодовал он на себя, и в то же время жалуясь себе самому, «Не снял порчу! Теперь в дураках и нахожусь. Эти-то, небось, хохочут над Владиком, а уж, верняк, сбегали по-тихому и все сняли давно. Потом и банановая струя… И почему я бананы не люблю?!»

— Типичная Рыба, — продолжал Фефела, — ну это и наглядно просматривается в космограмме.

— Как Рыба? — ударил даже себя по ноге Маргинальный Морг. — Ой! Гете же Дева.

— По рождению, — ничуть не смутился Фефела. — А я имею ввиду сейчас гороскоп смерти. Рождение нам интересно как дата, да и то приблизительно. Ибо в гороскопе учитывается другое, впрочем, кухня довольно сложная, чтобы здесь…

— Так вы гороскоп смерти составляете? — заерзал на стуле Маргинальный Морг.

— Да, — победно оглядел всех Фефела. — Именно. «Вот это высший пилотаж!» — завибрировал Маргинальный Морг. — А, а, а, как?! — цеплялся за соломинку Маргинальный Морг. — Да также, как и Гете, — ответил Фефела. — А Гете как?

«Как-как? Какарак!» — негодовал про себя Пафнутий. Он возненавидел Маргинального Морга. «Вот упрямый баран!» — ругался он при Люси. — «Все, все уже выявили, а этого на стул посадить — целое событие. Ну сядь ты, посиди минутку. Я ж тебе добра желаю!» — кричал обычно Пафнутий. — «Вот-вот», поддакивала Люси. — «Вот-вот!»

— А Гете взял и построил, а если вы, Юра, хотите, то я и вам могу эту услугу оказать.

— Так ведь Гете себе сам составил… — начал Маргинальный Морг.

— Но ведь ты же не Хете, Юра! — вскочила в разговор Люси.

— Нет, — согласился Маргинальный Морг. Установилась тишина. — А можно порчу посмотреть? — нарушил молчание Маргинальный Морг. — Конечно, Юра, Пафнутий ожил, задвигал ладошками, шлепнул стул, встряхнул коробочком со спичками.

— Ну, я пойду, Владик, — начал подниматься Фефела.

— Ну, я тогда тоже, — завертелся будто не находя себя Маргинальный Морг.

— Как, — развел загогулинами Пафнутий. — А порча?

— Порча, порча, порча, — зашелестел Маргинальный Морг. — Порча. Да, потом как-нибудь порча!

— Ну, смотри сам. Дело добровольное. Я никого не принуждал и не буду никогда…

— Всего доброго, — прощались уже, выходя на лестницу, Маргинальный Морг и Фефела.

«Взять сейчас и снять ее, падлу!» — решился Лопоухий, и подошел к разведшему разочарованно руками Пафнутию.

— Пока. До встречи, — хлопнула дверью Люси, и только хотела спросить, мол, долго ли Лопоухий еще собирается у них ошиваться, как тот опередил ее:

— Влад, а сними мне эту порчу. Вопрос Люси мгновенно умер, и она изготовилась к прыжку. — Ну, денек! — свел загогулины Пафнутий. — Тот убегает, этот наоборот. Как же я тебе вот так сразу сниму? Надо заранее готовиться. А ты — с места в карьер! Хочешь — хоп, и порчу сними! Это же очень серьезно!

— Значит, не получится? — уныло и безнадежно проговорил Лопоухий.

— Почему не получится. Сегодня что? Вторник. Вот в четверг и приходи.

— Да я сегодня хочу, сейчас, — предпринял еще одну попытку Лопоухий.

— Сегодня, сейчас, — как обезьяна повторял Пафнутий, сводя и разводя загогулины.

— Ну, Влад, чего ты, давай! — разрешила ситуацию Люси. — Ты же можешь.

— Могу, конечно. Ну, ладно, скажи спасибо Люси, — начал было соединять опять загогулины Пафнутий, и опомнился. — Так, это нам тогда не нужно. Люси, приготовь стул!

— А вот, — указал Лопоухий на тот, который Пафнутий поставил для Маргинального Морга.

— Нет, этот не ходится, — дернулась Люси, — этот только для захохулин. Я сейчас прихотовлю друхой…

— Ну, приготовь, — зачем-то согласился Лопоухий, будто его кто-нибудь спрашивал. «И кто из них все-таки смеется?» — не мог понять он.

— О, Астрал, — отвернувшись к окну, начал свою тайную молитву Пафнутий, — помоги мне в добром моем намерении, дай мне силы снять эту и все другие порчи мира, возвысь меня до себя, позови меня, и я сниму твою порчу. Алес.

— Ну, — повернулся Пафнутий. В комнату вбегала Люси со стулом. — А где? — сказали они в один голос. — Нет, определенно кто-то хохотал надо мной, прыгая через две ступеньки, улепетывал от целителей Лопоухий. — Это уж последнее дело — слышать как над тобою хохочут!

Он будто вмиг протрезвел при новом взрыве астрального хохота в тот момент, когда Пафнутий начал шептать молитву. И дверь оказалась так близко! Уши его блестели под уличными фонарями и привлекали мотыльков — сгорать.

Маргинальный Морг лежал, уставившись на свою задранную вверх ногу и недоуменно хмурился: — Работаешь-работаешь со словом, а оно себе на уме. Возьми и по-своему побеги. Ведь сказано:

Поднимаясь на пагоду прожитых лет,

Оступаясь, но все же не падая, нет.

Так почему же? И именно со мной?! Дней пять назад Маргинальный Морг устремился по тротуару, догонять 51 трамвай, а гололедица — ни к чему, ну и он чашечку коленную — пополам.

Причем бежал он тогда к Пафнутию. Люси уже и пирожок готовила. «Все же сколько на них не потратишь, а сторицею обернется», — вертелась она по кухне. Пафнутий, растирая ладошки, подошел к окну. Там маячил Астрал.

— Чего тебе нужно от меня? — прошептал вызывающе Пафнутий. — Хочешь я тебе порчу сниму?

Но не успел он это проговорить, как один из трех китов заколебался, и трехногое астральное тело полетело вверх ногами и повисло, раскачиваясь, как подвешенный за ногу, туда-сюда.

«Нет, сто процентов у него порча», — размышлял Пафнутий. — Если доберусь до тебя, то помогу, верь мне, — торжественно обратился он к раскачивающемуся вниз головой гиганту.

В дверь постучали. — Юра идет! — закричала Люси. — Влад, открой, а то у меня руки в муке. — Морг ты мой печальный, Морг ты маргинальный, — пропел тихо Пафнутий начало своей бесконечной песенки, где он собирал и эпиграммировал знакомых под видом вилок, ложек, кофейников и даже салфеток для вытирания рта. Обычно, он играл эти куплеты Люси, а она прикалывалась: «Хорошо, Влад, так их! Пером сатиры!»

В дверь между тем постучали еще раз, и Пафнутий отворил. Это был действительно Юра, но не тот. Маргинальный Морг кружился сейчас на скользкой мостовой, как опрокинутая мельница, проклиная Сатурна, себя и свою козерожью судьбу, а на пороге стояла Подруга.

— Можно?! Здравствуй, Владик! Ах, как вкусно пахнет! — потянула она носом.

— Входи, Юра, входи, — посторонился в дверях Пафнутий. — Мы тут Юру ждем, я думал — это он идет.

— А, Юру… — протянула Подруга, — ну, тогда я пошла.

— Нет-нет, — спохватился Пафнутий. — Заходи, заходи. Мы тебя сейчас на порчу проверим.

— На что? — не поняла Подруга, но со всем присущим женщине любопытством подалась вперед.

— Сейчас увидишь, важно раздевал ее Пафнутий. — У каждого человека есть астральное тело, — взяв Подругу под руку, провожал его на кухню Пафнутий, — и на это тело злые люди, колдуны то бишь, навешивают порчу. Она висит, скажем, на позвоночнике и жизнь коверкает. Но не бойся, мы ее снимаем.

— Так ты же еще не проверял, есть ли она у меня, — попыталась пошутить Подруга.

— Да я уже и так вижу, — чуть ли не махнул рукой от безнадежности положения Пафнутий. — Осталось только проткнуть твое астральное тело. И тогда она просто невооруженным глазом видна.

— А мне-то покажешь? — улыбалась Подруга. Но тут их уже встретила Люси:

— Ты зря улыбаешься, Юра! Здравствуй. — Здравствуй. — Я тоже сначала смеялась, и не верила, а потом, когда Влад у меня увидел… — Да, а мне-то можно посмотреть на свою порчу? — посерьезнев и, даже чего-то испугавшись, оглянулась Подруга.

— Не каждый это может видеть! — закрывая духовой шкафчик, изрекла Люси.

— Садись, Юра, — Пафнутий твердой рукой усадил Подругу на табурет. — Ты знаешь, сколько я учился, чтобы вот так видеть и исцелять?

— Нет, — растерялась обмякшая Подруга. — То-то, — продолжал Пафнутий, нагревая загогулины. — В течение трех месяцев, и даже больше, еженощно. Так что… А ты сразу — покажи… Ишь ты, — недовольно бурчал Пафнутий.

— О-хо! — вскрикнула Люси, когда загогулины над Подругиной головой не только скрестились, но и запутали руки Пафнутия так, что он не мог без помощи Люси их рассоединить. — О-хо, вот это порча!

Подруга, хотевшая было улыбнуться, вдруг моментально скукожилась. Еще на пороге жизнь казалась такой светлой, с чудесным запахом лимонного пирожка, старые знакомые… — и вот!

— Это что ж? — испуганно повернулась она к Пафнутию.

— Тихо, Юра, сейчас посмотрим, где она. Сиди спокойно, не двигайся.

Люси замерла. Подруге еще недавно, до того, как сесть на этот провидческий табурет, так хотелось лимонного пирожка! Такая вкуснятинка!

И вдребезги! Она застыла ни жива, ни мертва. Только чувствовала, как по позвоночнику ползет теплая ладонь Пафнутия, да видела, как Люси широко-широко раскрыла глаза и, тут же спохватившись, что пациент увидит ее реакцию, попыталась нормализовать свой взгляд. Но Подруга заметила и это.

«Каюк!» — подумала она, и в животе жутко резануло.

— Ой! — вскрикнула она. — Ой! — Влад, смотри! — бросилась к Подруге Люси. — Юра, что с тобой?! — Это порча! — членораздельно проговорил Пафнутий. — Как раз там внизу и висит. Собака! Подруга тем временем привстала с табурета, а Люси обхватила ее за талию и повела прилечь в спальню. Она заботливо уложила пациента и прикрыла одеялом.

— Хочешь пирожка, Юра? — по-матерински склонилась Люси к ней, и ее длинные волосы щекотнули Подругу.

— Не… Люси, — слабо простонала Подруга. — Спа…

— Ничего-ничего, — появился рядом Пафнутий. — Сегодня у нас что? Пятница? В понедельник придешь и снимем.

— А если до понедельника… — начала беспомощно Подруга.

Люси захрипела — ей что-то попало в горло. — Ничего, — продолжал, присаживаясь к Подруге на кровать, Пафнутий. — С такой порчей до понедельника не страшно. Чаю хочешь?

— Нет, — мотнула головой Подруга. — Который сейчас час?

— Три, — появилась Люси с заварочным чайником. — Ох, мне же еще в Университет. Совсем забыла! — начала подниматься Подруга. — А не опасно, Влад? — справлялась за Подругу Люси. — Нет, ничего, уже можно. Если надо, Юра, иди. Поднимайся и иди! Да здесь и недалеко. Но чтоб в понедельник…

— Да, конечно-конечно, — приходя в себя, заверяла Подруга. — До понедельника.

— Всего доброго! — в один голос пропели молодожены. И дверь захлопнулась.

— Степь мы отрезаем тебе, держи, Дима, — торжественно говорил Фефела, склоняясь над политической картой мира. — Громи там Мамая и желтолицую нечисть.

— Яволь, майн Фюрер! — Молодец, молодец. Грецию, Цока, вместе с морем получай. И распологайся широко, мы к тебе на каникулы будем летать.

— Зиг хайль! — положил пятерню, будто нажал септаккорд Лопоухий.

— А остальное, партайгеноссен, райхсканцелярия приводит к общему знаменателю, — и Фефела перечеркнул остатки суши и океана свастикой.

— А?! — победно осмотрел он собрание. — Гениев-то раз-два и обчелся!

— Это справедливо! — кукарекнул Зигфрид, как никогда молоденький сейчас и чрезвычайно похожий на степного жителя.

Нет, с национальностью у него были лады, а вот глаза он щурил за линзочками так, будто ветер ему дует в лицо. И точно подхваченные ветром назад были закинуты его волосы. И казалось, что стоит он посреди степи с мечом, а навстречу несметные полчища Мамайские.

Лопоухий же наоборот: септаккорд нажмет — и вся Греция на том вместе с морем.

Фефела оглядел своих рубак и торжественно записал дату.

— Сегодня день рождения 4-го Райха! Партайгеноссен шаркнули туфлями и застыли со вскинутыми вверх руками. — Почитаем. Ein Buch fuer Alle und Keinen. - Ja, — прозвучало троекратно в ответ.

У Люси и Пафнутия горел повсюду свет, из кухни доносились голоса, и пахло ванилью. Третьим собеседником был Женечка Клюковякин. Он прямо с залива завалился к Пафнутию в гости, да такой мокрый, что Люси, высунувшись из-за косяка кухонной двери, всплеснула руками и вскрикнула:

— Ты шо такой мокрый, Женечка? Дождь шо ли был? — Да, нет, — смущаясь заалел тот. — Это меня Финский залив забрызгал. Я там одно место искал. Мне недавно приснилось…

— А-а-а, — теряя интерес, задвинулась за косяк хозяйка. Пафнутий стоял в прихожей и удовлетворенно улыбался. Он был уверен, что Женечка пожаловал с тем самым. Однако после нескольких фраз Пафнутий сосредоточенно чесал за ухом, а Люси, углубляясь в свою роль, подпирала рукою подбородок, внимательно вчитываясь в стихи, лежащие перед ней на кухонном столике.

— Понимаете! — щебетал мокрый Женечка. — Мы хотим именно с Реквиемом дебютировать, а музыка никак не идет! Вы, Люси, смогли бы! Мы вам так будем благодарны! И гонорар, конечно. Владик ведь тоже песни пишет? А нам с Юрочкой так бы хотелось. И чтоб только сопрано и фортепиано. Камерно и высоко.

— Сопрано и фортепиано, — подхватил Пафнутий и, серьезно выдохнув, добавил:

— Да, это тяжело! Люси молчала и делала вид, что читает стихи. Но вдруг и она подняла голову со своей подпорки и, не глядя на Женечку, спросила:

— А чьи это вы стихи хотите на музыку положить? — А, это, — застеснялся Женечка, — это Юрочкины стихи. Уже старенькие, но мне очень нравятся. Длинные, — растянуто произнесла Люси и подумала: «Это ж сколько музыки надо написать!» — Длинные, да, — сиял Женечка, втягивая тонкими ноздрями аромат ванили. — Юрочка их даже не стихами, а простынями зовет.

— Это правда, — улыбнулся Пафнутий. — Что правда, то правда. Только спать на них нельзя!

Теперь засмеялась Люси. Она вдруг вспомнила Моцарта. «А что если! — сумасшедше подумалось ей. — Вольфганг Амадей Люси…»

Но хохот сбил ее мысли. Рядом дергался Пафнутий, и сотрясался мелкими шажками ему в такт Женечка. Все трое хохотали.

— Стоп! — обрезала вдруг Люси, еле сдерживая выскакивающую печень. Это же очень серьезно, Влад.

Пафнутий мгновенно посерьезнел. Сжался и Женечка.

— Думаю, Евгений, мы возьмемся, а, Влад? — посмотрела на мужа Люси. Только с самыми высокими намерениями, с самыми высокими…

— Конечно-конечно. Реквием, — заспешил подтвердить решение Пафнутий.

В дверь стукнули три раза, пауза и еще три раза. «Свои!» — бросила в Пафнутия взгляд Люси. — Ох, кто-то идет! — поднимаясь и скрипя при этом паркетом, удивился Пафнутий. Он подошел к двери и открыл хранившие его покой засовы. В темноте что-то задвигалось, зашоркалось, потом чьи-то руки обхватили Пафнутьичью голову, и мягкие губы угодили точнехонько Пафнутию в лоб. Раздался чмок.

Люси, ошарашенная, ухвативши своим музыкальным слухом этот смертельный для нее звук, оставила гостя, спрыгнула с верхотуры пианического стула и, как есть, в халатике бросилась в прихожую. «Убью!» — мелькало у ней в мозгах, волосы лезли в глаза, под яблочком стянуло и встало комком.

— Тетя Пальмира! — заорал Пафнутий. — Люси, тетя Пальмира приехала!

— Ты чего такой счастливый, Влад? — тихо и мрачно, вытирая уже успевшую покрыть гладкий девический лоб испарину, прошипела Люси.

Тетя в это время зарылась в чемоданах на лестничной клетке, и что-то там чирикала, упоенная своим приездом.

— Ты что, Люси, тетя же! Я же тебе рассказывал. Ведь я у нее все детство провел, в этом, в этом… А, ну как его, забыл!

«Мухосранске!» — хотела подсказать Люси, да прикусила язык, так как тетя стояла уже перед ней и тянула свои руки, и складывала бантиком губы для поцелуя.

— Тетя, где ты живешь-то, забыл название? — Ох, и не стыдно ж тебе, Вадичка?! Забыл! Чуть ли не родом из тех мест, а забыл. Шу! Ну, вспомнил? Шу? — выдохнула тетя огромную волну счастья из своей пышной фигуры — так ее переполняло по случаю приезда к племяннику.

— Шурюпинск, конечно, Шурюпинск! — засветил себе ладошкой по лбу Пафнутий.

— Ну, здравствуй, свояченица, — чмокнула, наконец, тетя Пальмира и Люси.

— Здравствуйте, — чуть ли не морщась, выдавила Люси и, перебивая тему, обратилась к мужу:

— Так, Влад, я хотовлю хороховый? — вкладывая в эти слова чуть ли не суть жизни на сегодняшний день.

— А, да-да! — двигая неподъемные багажи тети Пальмиры, отдувался Пафнутий.

— А вы откуда родом будете, Люсенька? — неожиданно спросила тетя. И лоб в лоб стояла перед Люси. — Петербуржанка?

— Да, нет, — ввязался Пафнутий. — Люси из Ростова, тетя.

— А-а, то-то я и слышу ховорок-то, вроде, как родной, — оборачиваясь к Пафнутию, объясняла тетя Пальмира, и, уже развернувшись к пришпиленной на месте свояченице, доезжала ее:

— Так значит, мы с вами землячки, Люсенька! Я же там поблизости тоже…

— Да! — картинно закричала Люси. — А из какого хорода?

«Все-таки моя концертная деятельность даром не прошла!» — ликовала она, восхищаясь своим самообладанием. — «Ведь ненавижу эту тетю, убить хотова, а так смеюсь!»

И она еще больше рассмеялась. — Так я уже Вадичке напомнила только шо!

Ты тоже не очень-то внимательна, милая моя. А женщина должна… Впрочем, конечно, я без телехраммы, как снех на холову, да уж не обессудьте. Там у нас в Шурюпинске ничего не фунциклирует. Какое там телехрамма! Хорошо, хучь доехала, — тетя до сих пор находилась в дорожном ажиотаже, все еще продолжая ту длительную шурюпинскую рулетку, когда едешь пару тысяч километров в столицу и гадаешь: примут — не примут.

— Да, ну так хороховый! — возвращаясь в свою тарелку, решительно проговорила Люси, и тронулась в кухню, возглавив процессию. За ней тетя с плетеной корзинкой, и замыкал шествие Пафнутий, с отнимающимися от тяжести чемоданов руками, надувшийся, как баллон пропана и такой же красный.

Женечка робко одернул проходящего Пафнутия за рукав. Тот остановился.

— А, ты, ну сейчас, видишь сам, извини, не время для таких серьезных вещей. Наоборот, у нас радость! Извини, — состроил печальную рожицу Пафнутий.

— Да что ты, что ты, все понятно! Конечно, тетя…

— Да, зайди через недельку, лады? — У-гу, хорошо, — и Женечка хлопнул дверью. Тетя обернулась: — Кто там, Вадичка? — вступала она уже в права живущей в доме, и поспешно пошла на звук. — Да тут, тетя… — начал объяснять Пафнутий. «М-да, — трезво оценивала ситуацию Люси. — Теперь взхромоздится на шею и давай в темячко поклевывать. Знаю я эту хватку! «Петербуржанка!» Не на ту напали, тетушка! Здесь вам не бедные овечки, кто же нас спасет. Тут хде сядешь — там и слезешь!»

В кухню вошел, пыхтя, Пафнутий. Тетя щелкнула шпингалетом в уборной и затем пустила со страшной силой воду в ванну.

Люси вопросительно посмотрела на Пафнутия. — Умыться ей надо с дороги.

Ванну принять, она это страшно любит. — Ну, хорошо, — одушевилась Люси. — Влад, а она надолго? — Не знаю, а что? — чуя что-то нехорошее в голосе жены, проговорил Пафнутий. — А то! Нам над Реквиемом надо работать.

Потом исцеление! Да и вообще, зачем она нам здесь. Никто же и приходить не будет с такой диковиной.

— Ты что, Люси, — опешил Пафнутий. — Она же мне все мое детство…

— Ты уже мужик, Влад, а не пацан! Кончилось твое детство. Шо ты здесь с ней розарий развести хочешь? Или ты забыл?

Люси многозначительно подняла вверх палец. — Да-а-а, — принимая правоту слов жены, протянул Пафнутий. — Как же тогда быть? — А так! Недельку ей отпусти и в Шурюпинск. Даже билет ей сам купи. Верь мне, дешевле встанет! Пафнутий чесал за ухом. — Сука! — выговорил он гневно. — Хто? — заинтересовалась Люси. — Да, ситуация, сука, паскудная. Я так любил тетю Пальмиру, так!.. А, ладно, — он отмахнулся, поднялся с табурета и пошел ворочать тетин скарб дальше.

Вода в ванной бешено неслась из крана. Тетя Пальмира напевала за дверью и фыркала от столичного удовольствия.

«Конечно, Люси права! У нас и времени особенно нет. А если, действительно, гости ходить перестанут, кого же я исцелять буду? Нет, тетя моя дорогая, любимая! Недельку и домой! В Шурюпинское!»

Пафнутий не ошибся. Детская память и тут не подвела его. То, что тетя называла городом, было в самом деле засранной деревенькой, где все перекосилось, покрылось плесенью, пылью, а на кладбище жили жирные шурюпинские хорьки, если можно так выразиться, единственная достопримечательность тамошних мест. Да и то. Вонь стояла от этой достопримечательности такая, что запросто могло подуматься: «Ну, здесь где-то поблизости свиноферма, и свинины невпроворот!» А оказывалось на поверку совсем не так. Хотя аборигены и посейчас утверждают, что мясо шурюпинского хоря — это такой деликатесс!..

Когда тетя вывалилась из ванны гладкая, как выдра и блестящая, как алюминиевая сковорода, Люси уже знала, что с ней делать. По квартире плавал аромат горохового ростовского супца, придавая на этот раз уроженке казачьей вольницы необыкновенную уверенность в собственных силах.

«Так что дело в шляпе!» — улыбалась тетушке прямо в лицо Люси. — «Дело в шляпе, тетушка!»

Отобедали. Попили чайку. Тут тетя схватилась и полетела в туалет. Она задвинула щеколду. На секунду все замерло, а потом громовыми нарастающими волнами из уборной покатились в кухню раскаты баталий. Царь Горох лез у тети отовсюду, чуть ли не из ушей, угрожая подорвать позиции противника и прорвать оборону, но тетя, сначала — во время чаепития — сдерживавшая было чудовищный натиск, решила пойти на тактическую хитрость, и выпускала помаленьку газы, сидя на фиолетовом Вадичкином толчке.

— А чего она тебя, Влад, Вадичкой называет? — начала издалека Люси, якобы для того, чтобы приглушить треск из уборной.

— А, не знаю. Думаю, что она уверена, что меня Вадимом зовут. В паспорт-то мой она не заглядывала. Услышала в детстве Вадичка, с тех пор и зовет.

— А-а-а, — будто удовлетворенная мужниной болтовней, вытянула Люси. А-а, ты ее проверил бы, Влад, слышь? Ведь она больной человек. Может надо помочь?

— Ты думаешь, Люси? — серьезно собрав морщины на лбу в звезду, посмотрел на жену Пафнутий. — А пожалуй! Мы-то с тобой ничего. Сидим, разговариваем, а она… Бедная!

— Да, поддакнула Люси. — Я прихотовлю приборы, Влад?!

— Давай, давай. Свечу в комоде возьми, пожалуйста, а то на фанере которая, так та коптит…

— Конечно, Влад, тетя все-таки, — Люси сходила с ума от радости.

Она, как никогда ранее, была уверена в убойной силе мужниного колдовства.

«Найдем сейчас порчу, отведем к целителям, а там хлядь — как и не бывало!» — напевала Люси.

Штанги Пафнутия скрестились над тетиной головой так стремительно, что выскочила искра. — О! — вскричала Люси. — Шо?! — встрепенулась тетя Пальмира. — Да ничего, ничего, тетя, просто искорка выскочила, — Пафнутий, напрягшись, развел штанги и замер.

— Ис-ко-рка, — повторила нараспев тетя. — Есть порча, — начал трагически Пафнутий. — И не шуточная, тетя, у тебя порча! Люси поднесла ко рту носовой платок и не то чихнула, не то фыркнула. Впрочем тете было не до нее.

— А шо за порча-то, Вадичка? — робея, выясняла она. — Отчего она?

Люси не зевала: — Это, тетя Пальмира, если хто-нибудь из ваших недрухов схлазит вас. Она и висит на позвоночнике, висит себе, висит, а человек живет, улыбается. Потом какая-нибудь критическая ситуация — раз и в ящик! — чесала без обиняков по-пупырински Люси.

Тетя это разом поняла, приняла и озаботилась: — А шо ж делать, Вадичка? — обратилась она к парившему над ее головой судье. — Как что?! — будто читая по букварю, без запинки отбарабанил тот. — Завтра пойдем к целителям, они ее и снимут, твою порчу. Я бы и сам, да…

— Нет-нет, Влад! — кинулась спасать будто мужа Люси. — Ты не можешь еще, ты ж не очистился, тебе ж еще нельзя!

— Да, правда! — сокрушенно согласился Пафнутий. — А так бы и ходить никуда не надо было! — вздохнул он.

— А почему завтра? — заторопилась тетя. — Сегодня уж вечер, темно, да и футбол сегодня, — вырвалось у племянника, — наши с Америкой, на УЕФА…

Тут он осекся. Люси сверлила своего идиота взглядом. «Сейчас эта корова почувствует профанацию и все!» — кричало ей сердце. — «Выручай, Люсенька! Себя выручай!» И она схватила тетю под руку, бормоча и шепча:

— Вам надо подхотовиться, дорохая. Это же не шуточное дело. Вы даже не подозреваете, как это серьезно! Я вон семь лет мучилась-мучилась, скиталась по свету, не знала, куда деваться от себя… Хорошо Влада встретила. Он посмотрел на меня и сразу ховорит: «Порча!» Проверили — точно, проклятая. Баба какая-то насадила…

Пафнутий, раскрыв рот, смотрел на жену и тетю. Ничего подобного с ним и Люси никогда не происходило. Она сама влезла к нему в кровать после вечеринки, да так прилепилась, что Пафнутию даже отдирать ее не хотелось. А уж много времени спустя он начал на эти курсы колдунов ходить. А Люсенькина порча… Так надо ж было пациентам что-нибудь да привести в пример!

А Люси шла дальше: — Так Влад мне все определил. Кохда, хде, большая ли, правда, Влад?! — Угу! — подтверждая свою репутацию, кивнул Пафнутий. Тетя обмякла и попросилась спать. Люси с энтузиазмом взбила ей подушку, подвела к кровати и уложила, погасив свет и пожелав тете спокойной ночи.

— И безоблачных снов, как в наших краях ховорят! — прибавила она, улыбаясь.

Затворив дверь в тетину комнату, Люси приложила палец к губам, тссыкнула на мужа, и опрометью бросилась в туалет.

Проснувшись, Зигфрид пошарил первым делом под диваном, ухватил там что-то и вытащил на свет огромное эмалированное ведро, полное до краев спермы. Похлопав подушку, он нащупал свои очки и надел их.

— И это за ночь?! — не веря собственным глазам, прошептал он. — Ну и ну!

— Впрочем оно и ясно, — подводил он теоретический фундамент под неоспоримый факт. — Сколько нас по степи таких батыров? И если б не мы, то, глядишь, степь бы давно уже в пустыню превратилась и пирамидами бы поросла. А так!..

Зигфрид вскочил с дивана, взял ведро и понес его на кухню. Там он аккуратно разлил по стеклянным баночкам содержимое ведра и, закрывая их полиэтиленовыми крышками, тщательно вывел на каждой: ночь с 20 на 21. Проделав все это, он открыл холодильник и двумя ярусами составил свежий консервант на хранение.

— Так, это готово! бодро потянулся он и распахнул шторы. Окно выходило на детскую площадку. Но она была на удивление вымершей и унавожена свеженасыпанным песком. Всю площадку заливало горячее солнце. Зигфрид даже зажмурился и хотел уже задернуть штору и закатиться назад под прохладную простынь, как вдруг он увидел, что через площадку идет одетый бедуином мужчина и несет на голове спеленутое по рукам и ногам тело. Пот обливал его лицо и шею. И было этому бедняге так тяжело, что он все более и более сгибался под своей ношей.

Откуда ни возьмись выскакивают тут два низкорослых субъекта, может быть даже и калмыки, а может и не засыпанные ранее песком дети, сбивают мужичка с ног и погребают его на глазах у Зигфрида вместе с трупом, прямо посреди детской площадки.

Зигфрид, видя такое, хватает нож — и вниз. Он подбегает к оставшемуся на месте убийства холмику, и, ничего не соображая, видит, что холмик начинает прорастать. Но растет из него какая-то мертвечина и разложение. Тогда он бросается назад, вытаскивает из холодильника один из ночных сосудов и бежит вниз.

— Успею ли? — шепчет он трагически на бегу. — Не успею, все погибнем!

Он подбегает к разрастающемуся холмику, отдирает зубами крышку и опрокидывает банку в песок. Тление захлебывается, а среди разложения возникает живое тельце. Оно начинает пухнуть и расти вместе с увеличивающимся холмиком. Зигфрид — домой! Один за другим он выливает свои ночные сборы на животворную землю, и вдруг на него из песка смотрят голубые глаза его любимого Фюрера.

Утром тетя Пальмира проснулась и почувствовала, что на пояснице у нее что-то висит и тянет книзу. Она попробовала встать. Пожалуйста! Но висит и тянет! Тетя струхнула.

— Неужто порча? — проговорила она, и испугалась самого уже только слова.

Пафнутий разговаривал в прихожей по телефону. — Да вы поймите, надо срочно! Она на недельку только приехала. Что? Понимаете! Конечно, серьезный случай! Стал бы я вас пустяками отвлекать. Нет, очень и очень серьезно! Договорились. Все. Будем. Гуд. Бай. Да, а смотрели вчера? Три ноль. Как они! Ну, ладно. Все.

Тетя, обычно ничего не соображая спросонок, кроме как сбегать до ветру, сразу вдруг пришла в себя и струхнула еще больше.

— Вот так-так, — опустившись на кровать и раскачиваясь из стороны в стороны, тупо повторяла она, — вот так-так.

Пафнутий толкнул дверь, просунул в щель голову и чуть не защемил себя. Так он хотел одновременно и помочь тетушке и в то же время захлопнуть дверь, чтобы не видеть леденящего сердце зрелища. Тетушка, его веселая родная тетя Пальмира, сидела взлохмаченная с синими глазами величиной в пятак на кровати и, раскачиваясь как полоумная приговаривала, будто баюкая ребеночка:

— Вот так-так, вот так-так, моя маленькая, вот так и так.

Пафнутий подошел к тете, попытался улыбнуться и, посмотрев на тетю, подумал: «А вдруг поздно?»

— Ну шо там, Вадичка? — опомнилась тетя и пригладила свои растрепавшиеся патлы. — Будем лечиться?

— Конечно! — обрадовался такому повороту Пафнутий. — Я уже все устроил. Позавтракаем и поедем. Натощак нельзя.

— А хде хучь она у меня, Вадичка висит, проклятая? — с последней надеждой еще спросила тетя.

— Как у всех — на позвоночнике, только глубоко внизу, почти у попы, так что тащить долго придется. Ее через голову снимают.

— Так я и знала, — потеряв последнюю надежду железно отчеканила тетя.

«Значит не лажанул. Значит точно есть, родимая! То есть проклятая! Значит, Влад, вперед! Еще посмотрим, кто кого!» — сражался неизвестно с кем Пафнутий.

— Пойдем, тетя, пойдем. Умоешься, позавтракаем и поедем. Люси уже чаек заварила, — и он помог тете приподняться и проводил ее в ванную.

Люси как увидела, проходившую мимо тетю, чуть ли не зажмурилась от радости — такая произошла перемена в ней за ночь, просто другой человек: больной, спокойный, безнадежный.

«Вот так-так!» — подумала, гордо поднимая голову, Люси, а Пафнутию послала такой взгляд победительницы, что тот не знал, куда ему теперь двинуться: в ванную ли, на кухню или сразу под землю.

— А, шо я тебе ховорила?! — подскочила к мужу Люси. — Вишь, какая она больная, идти даже не может.

Тетя же, закрыв дверь в туалет, пустила горяченькой водички и, охватив стоявший на раковине стакан со следами напомаженных губ свояченницы, приложила его донышком вплотную к двери, а к отверстию припала ухом, и превратилась в слух.

На кухне шептались, но конкретно разобрать нельзя было ни слова. Люси что-то шипела, Вадичка дакал. «Проклятая вода!» — сообразила тетя и закрыла кран. Но на кухне все уж было разрешено, и зазвенела посуда. Тетя Пальмира вяло оторвалась от слухового оконца и начала тщательно намыливать лицо и голову. А в пояснице все тянуло и звало: «Книзу, книзу!»

Маргинальный Морг расставил перед собой фотографии и начал беседу. Темой сегодня он избрал свое грядущее выздоровление.

— Что, грядет мое выздоровление? — обратился он сначала к перекошенному лицу черно-белой загибающейся по краям Люси.

— Захибай, Люси, не захибай, куды тут денесси… Нет-нет, Владик, я уж как-нибудь на своих двоих выберусь. Верю, верю — аура зеленая, на позвоночнике висит, да теперь уж все равно к выздоровлению.

Маргинальный Морг закатил вдруг глаза, зажал нос и спустя секунду взорвался. Из ушей, изо рта, из глаз полетели бесчисленные пузырьки и лопались весело и громко вокруг умственного центра Маргинального Морга.

— Подтверждаю! — утирая слезы, с удовольствием проговорил Маргинальный Морг.

— Спасибо, Дима, спасибо, о-ох! Зигфрид стоял посреди степи, глядя в лицо беспредельному простору северного сияния, и ловил все отблески неба в свои раскосые карие очи.

— Всем спасибо. А где же вы? Люси, Владик, Фока, Юра, где вы? А-а, я вас повалил… — Маргинальный Морг принялся расставлять упавших и отлетевших на безопасное расстояние собеседников. — Взрывная волна взорвалась и связь оборвалась. Взрыв на я, взрыв на ты, вол дай… — закапывался в работе над словом Маргинальный Морг.

Фефела в летней маечке улыбался, стоя на водонапорной башне, обтрепываемый со всех сторон ветром. Маргинальный Морг поклонился:

— Чаю, может быть? Нет? Ну, на нет и суда нет… Пафнутий, обняв гитару, как недоеденную баранью ногу, хохотал прямо в объектив, а глаза глядели будто бы в обратную сторону, то есть на его же собственное изображение.

— Владик, ты что? Я сегодня, правда, не готов… Опять ты ничего слушать не хочешь, — вздохнул тяжело Маргинальный Морг.

— Ну а ты, Люси? Что же тебя перекосило-то всю? Ты ж радоваться должна…

Люси загибалась по углам прямо на глазах. — Что за черт! — Маргинальный Морг взял Люси и, положив в книгу, захлопнул ее внутри. Руками он почувствовал, как Люси там в глубине, под корешками обложки, между сотен листов разгладилась, выпрямилась и перестала рожиться. Не сразу, конечно, но процесс пошел.

— Ты, Фокочка, — ласково продолжал, потирая здоровое колено Маргинальный Морг.

Лопоухий не любил фотографироваться, и принес Маргинальному Моргу свою детскую фотографию. И хотя лицом он ничуть не походил на сфотографированного ребенка, сомнений это фото в подлинности ни у кого бы не вызвало. На бельевой веревке среди сотен дырявых подштанников и маек раскачивался, пришпиленный за уши карапуз и орал, что было сил.

«Кто тебя так?» — спросил, помниться, у Лопоухого Маргинальный Морг, когда тот принес ему фото.

«Да, прадед», — неохотно ответил Лопоухий. — «Говорит, что самого главного на всех моих изображениях и не видать. А ты, — говорит, — через свои уши всемирно известным сделаешься, как Рентген. Повесил и снял. А его потом самого пранцы живьем съели прямо в Рентгенном аппарате. Открывают аппарат, а деда нет. Даже пуговички не нашел!»

Маргинальный Морг так расчувствовался, глядя на эту фотографию, что даже ухватил палочку и пристукнул ею убегавшую каракатицу, ну, что в ваннах обычно живут, а тут она у постели Маргинального Морга гуляла и угодила, белая, под резиновый сапожок костыля. Что ж…

— Смеюсь я, смеюсь, Юра, — разглядывал мясо ванной каракатицы Маргинальный Морг, переворачивая труп палочкой, как в лесу на прогулке, около муравейника, скажем. — Да, так и не досмеюсь вот все!

Подруга, скрестив обе руки пониже пояса, вытягивалась во весь свой хрупкий скелетик и делала ротиком «О». Выходило, действительно, по-женски. Никаких претензий.

Женечкиной фотографии у Маргинального Морга не было. В принципе она уже была у него, но Подруга прокралась то ли ночью, то ли как и… любовь творит чудеса!

Маргинальный Морг кончил свою речь, убрал руку со здорового колена, палочку засунул под подушку, и, зевнув сладко и глубоко, отошел ко сну.

А в это время в двери к Маргинальному Моргу стучался сон. Он снежной каракатицей несся по Тирольским Альпам на крепких стеклянных лыжах, и пылища завивалась за ним столбами Геракла. Сонная синева Средиземного морского бассейна рассеивалась, и Маргинальная каракатица вылетела в альпийское голубое небо, как фонтан из китовой дырки. Дышало теплое солнце и прыгали оголтелые зайчики, ослепляя и веселя. Маргинальный Морг отцепил стеклянные гири и совершенно спокойно, как Заратустра, начал подниматься вверх. В это время сон хлопнул дверью и, уходя, поднял Маргинального Морга чуть ли не на ноги. Маргинальный Морг сунул быстро руку под голову.

— Фу-у! — вырвалось у него. Палка была на месте. — У-ф-ф! — запыхтел Маргинальный Морг и начал приподыматься. А вокруг, приготовившись слушать лихие похождения Маргинального Морга, раскинулся фотографический бивуак.

Когда тетя вышла от целителей, она почувствовала необыкновенную легкость и весну. Снег еще кувыркался маленечко в воздухе, но сапоги уже вовсю набухли от просочившейся внутрь воды, да к тому же и синицы дрались из-за сухарика прямо под ногами. И тетя сразу захотела поделиться своей радостью со всем миром. Но кто ей мир? Конечно, Шурюпинское — пусть с непролазной грязью, с невероятной вонью, но родною, к тому же и она там со своей историей, как снег на голову.

— Я, Вадичка, уже поеду теперь. После такого оправиться надо, да и воздух здесь не тот, шо у нас. Машины, заводы, людей только и тех шесть миллионов.

— Правильно, это правильно, — понимающе кивала Люси. А неуспевшему опомниться от процедуры Пафнутию, Люси уже приказывала:

— Ты сейчас поедь, Влад, на вокзал и купи тете самый лучший купэйный, да на скорый какой-нибудь, ростовский. Да, тетя Пальмира?

— Правильно, Люсенька. Вадичка, помохи уж мне до конца, если начал… Я тебе так блаходарна! — по щеке тети скользнула слезинка.

— Конечно, тетя! — чуть не закричал Пафнутий, посмотрел на часы, и зашагал в метро.

Вечером Пафнутий и Люси посадили тетю Пальмиру в сидячий вагон, останавливающегося чуть ли не у каждого встречного и поперечного столба поезда, сделали тете ручкой, и счастливые по различным причинам вернулись на свое теплое и скрипящее ложе Гефеста.

— А вот и я, Юра! — как будто неся исцеление Маргинальному Моргу воскликнула бодро с порога Люси.

Маргинальный Морг повернулся в ее сторону и с ужасом смотрел, как десятки бесов вваливаются, давя один другого, с бранью, визгом, хихиканьем с лестничной площадки в открытую дверь его квартиры. Он подпрыгнул на лежаке, и, замахав руками, заторопил Люси:

— Закрывай, закрывай скорее дверь! — Юра! — начала Люси и не думая этого делать. — Как у тебя смердит! Пусть хоть проветрится. Шо у тебя здесь хниет, хде?

Люси демонстративно распахнула дверь. Вся лестница, насколько хватало глаз Маргинального Морга, кишела бесами.

— Закрой дверь, Люси, я тебя молю! — неожиданно захныкал Маргинальный Морг.

— Ну хорошо, хорошо! — Люси подошла и хлопнула дверью, угодив прямо по морде лезшего сверху образовавшейся пробки, дюжего беса. — Тогда открою окно!

«Ну напустила!» — с ужасом разглядывал свои темные углы Маргинальный Морг, и слушая, как бесы там в углах расположились и ворочаются, скрипят, шелестят. — «Ну, как я теперь?! Облепят астральное тело, полетаешь тогда!»

Люси направилась к окну. — Влада сегодня не будет! — объясняла она свой одиночный визит. — Слава тебе Господи! — шептал Маргинальный Морг. — Он исцеляет! — грозно произнесла Люси. — Очень тяжелый случай. Внутренняя порча. Не как у всех на астральном теле, а прямо на земном, представляешь?!

— А-а, — Маргинальному Моргу было уже не до чего.

«Как их теперь извести? Причем столько! У меня и свечей не хватит! И почему они все ко мне? Медом я что ли намазан?!»

А Люси бегала по квартирке, убирая всякий пылящийся мусор, гремела на кухне тарелками, стряпала и что-то кричала Маргинальному Моргу, думая, что веселит его лежачую душу.

Однако Маргинальный Морг ничего не слышал. Он так старательно прислушивался к звукам копошащихся бесов, что не заметил, как его собственное астральное тело выскочило из границ земного, взобралось на высокий подоконник распахнутого окна, откуда влетали в квартиру ароматы Парнаса, и, дразня, вытаскивало черных невидимых бесов из копошащихся углов на свет Божий. Вот, громадная туша одного из них, вероятнее всего главаря, ринулась, как бык на тореадора, на Астрал Маргинального Морга. Легкий вскок! В сторону и туша с шелестом покатилась вниз. А тореадор снова распахнул свой красный козырь и, танцуя на подоконнике, выманивал одного за другим мохнорылых бычков и умело расправлялся с ними, вылетающими, как пробки шампанского, из распахнутого окна Маргинального Морга.

Люси, изготовив брюкву с хрюквой, облизываясь, как перед ребенком, внесла эту стряпню в комнату.

— Ах, вкуснятинка, Юра! — поеживаясь, ставила она на завафленный столик возле лежбища тарелку. — Ах, брюквица!

Маргинальный Морг, увидев жрачку, схватил ложку и пошел на брюкву.

— А чего это так холодит? — оглянулась Люси. — Да шо ж ты, Юра, окно раскрыто, а ты молчишь!

Она дотронулась до лба Маргинального Морга: — Вон ты какой холодный!

Холодный, холодный! — повторял с набитым ртом Маргинальный Морг. — И холодный, и голодный! — Ну, холодный! — Люси умилительно поправила салфетку. — Кушай, кушай, ишь, прохолодался! Маргинальный Морг уплетал брюкву, хрюкву и шотландские рогалики, посыпанные маком и изюмом. Уплетал он их за обе щеки, и шум от этого стоял такой, что если и зашурши сейчас бесы по углам, все одно ничего этого услышать было бы невозможно.

Люси тоскливо отвернулась и обвела комнату взглядом. «Такую квартиру и так засрать!» — негодующе думала она. — «Ну, за шо ему, борову лежачему, такие хоромы! И вонь, какая вонь!»

— Юра, может быть все-таки откроем дверь, ведь ты весь потный! — попыталась что-нибудь изменить Люси.

— Н-н-н, — замотал головой и ложкой Маргинальный Морг.

— Ну ешь, ешь, ладно! — Люси благородно отступила на несколько метров и завернула на кухню.

Астральное тело хотело было мигом выскочить из недр Маргинального Морга и продолжить корриду. Но не тут-то было. Через жующую голову Маргинального Морга пройти не представлялось возможным. Астральное туда-сюда, влево-вправо, нет хода! Плотная завеса и непроходимые брюквенные заросли. «Как в джунглях!» — отчаянно подумало Астральное, и залегло на свое глубокое дно.

А Люси, распираемая любопытством, подошла к холодильнику и распахнула дверцу. В холодильнике было почему-то темно. «Пошарю рукой, может, чего и скоммуниздить удастся!» — заговорщически облизнулась Люси и протянула в темноту руку. Из глубины холодильника что-то зарычало и даже, ей показалось, что завозилось и перевернулось. Люси отдернула руку и быстро хлопнула металлической дверью.

— Реакция есть, дети будут! — побледнев похвалила она себя.

«Ну его к черту, этого Юру, с его бешеной квартирой, додежурить, да и задать драпака! Пусть Влад сам сюда ходит. Черт знает хто в холодильнике сидит!» — дрожала от страха Люси, отступая из кухни.

— Люси! Дверь щелкнула, и на пороге вырос Пафнутий. — Влад! — закричала Люси. — Вот здорово! — Тсс! — приложил Пафнутий палец к губам. — Юру разбудишь! — А он спит уже?! — фыркнула Люси, и погладила мужа пониже пояса. Пафнутий выхватил из кармана руку, полную ассигнаций, и закружился чертом этаким по кухне, чуть ли не с казацким чубом на голове. Он стремительно распахнул холодильник, Люси успела только ахнуть, но там все было в порядке: свет заливал белое металлическое чрево. Пафнутий выхватил бутыль лимонада, открыл и опрокинул ее в свое горящее с похмелюги горло.

— Ф-ф-у-у! — выговорил он и обнял прижавшуюся к его груди счастливую Люси.

В дверь входил Лопоухий. Начиналась его смена.

Фефела сидел в стеклянной будочке на самой верхотуре и мечтал. Ему казалось, что он, регулируя хлорид в голубой воде вверенного ему на сутки бассейна, перегнул слегка палку. И вместо дозволенных пяти единиц по осциллогграфу поставил пагубных шесть. Тотчас людишки, махавшие там внизу ручками и ножками, всплыли, как рыбы, белыми своими брюхами вверх и мирно, успокоившись, покачиваются на гладкой поверхности смертельно отравленной влаги. Но это была только греза. Хоть и сладкая, но греза… Фефела счастливо вздохнул и, вытащив морской бинокль, принялся разглядывать пловцов.

Зигфрид махал руками и летал, как пирога, от бортика к бортику.

— Здоров, бык! — удовлетворительно проговорил Фефела.

Между тем он перевел бинокль чуть правее и поймал на мушку Люси. То утопая с головой, то снова выныривая, она добралась до мелкого места, дотронулась ножками дна и первым делом поправила свой бюст, мягко погладив огромные, стянутые купальником шары.

— Хороша! — ухал Фефела. Люси помахала кверху рукой. Фефела же, не убирая бинокля, поднял вверх руку и ответным жестом показал ей на десятиметровую вышку. Люси покрутила возле виска пальцем и пошла, крутя формами, в душевую. Зигфрид все резал водные глади отведенной ему на весь вечер дрожки. Больше внизу на сегодня ничего интересного не было, и Фефела перевел бинокль вверх. Там, за стеклянной крышей лежала вот-вот народившаяся луна, острая и прозрачная, как серебряные сброшенные рога. У Ферсита такие висели в спальне. Ферсит шатался по лесу, шатался, да и набрел на рога. Он даже кричал, что теплые еще были, когда он их с земли подобрал и, мол, в крови даже. «Вот-вот, собака, скинул!» — ликовал Ферсит, приколачивая рога над своей кроватью. Но те, Ферситовы рога сорвались как-то ночью и настучали Ферситу по шапке, так что пришлось в реанимации полежать с открытой травмой черепа. А эти висят. Да еще и светятся как алмазные нити, прозрачно и ярко! Фефела сосредоточился, напрягся, почувствовал, что поднимается над полом и, не сдерживая отделяющуюся субстанцию, с животным страхом замер. Перед линзами порхнула тень, и в мгновение ока под серебряною лунною тиарой, улыбаясь и ликуя во весь свой рост, появился Фефелин Астрал.

А сам Фефела, сжимая руками бинокль, жадно пожирал глазами собственное свое коронование. Там ему начали уже отдавать почести. Полярная звезда одела коронованного Вождя в серебристую ткань…

— Ты шо, Славик, спишь? — толкала Фефелу Люси. — Сла-а-вик!

Фефела вздрогнул. Астральное тело кубарем, чуть ли не разнося в пух и прах стеклянную крышу бассейна, скатилось в будку и скрылось от непосвещенных глаз гостьи в бренную оболочку.

— А-а, Люси! — натянул улыбку Фефела. — Ты что? — Да хочу посмотреть, как ты тут! — начала безапелляционно осмотр кабины Люси. — О! И телевизор! Маловат, правда! Бинокль. Хорошо устроился! Хм — и диванчик!

Люси как-то боком посмотрела на Фефелу и плюхнулась на диван. Зазвонил телефон. Фефела поднял трубку.

— А, привет, Владик! Да, здесь! Даю! Люси аж всю передернуло, перевернуло и подкинуло. Но все это она сумела изобразить так, что бросилась к аппарату, где на другом конце провода маячил в телефонном тумане ее муж.

— Вла-ад! — нараспев по-лисьи зашептала Люси. — Конечно, любимый, конечно! Я беху!

Она отдала трубку Фефеле, махнула рукой и полетела, не оглядываясь, вниз, играя на бегу тугими шарами.

— Да Владик, я слушаю! Да, уже ушла! Нет! Ну, пока!

Фефела бросил трубку и посмотрел наверх. Там все было кончено. Облака, облака и облака.

— Тебя что-то последнее время не поймать было, — раскуривая трубочку, выговаривал, попыхивая, Лопоухий.

— Тетка приезжала, — сосредоточенно глядя перед собой, повествовал Пафнутий. Он задержал на секундочку дыхание, подождал пока вокруг Лопоухого рассеется дым и торжественно выдал:

— Порчу снимать! — Ну и? — отреагировал Лопоухий, пыхтя и снова исчезая в сизой мути табачного дыма. — Будет жить! — уверенно вынес приговор Пафнутий. — Может быть, даже дольше, чем мы с тобой. «Вот люди! — пыхтел трубочкой Лопоухий, — Раз, два и готово! Все делом заняты! А тут не знаешь с чего начать».

Здесь мысль его оборвалась и он исчез в клубах табачной ауры.

Пафнутий, как человек энергетический, к куреву относился крайне отрицательно. Хотя, с другой стороны, как христианин, к людям Пафнутий относился очень хорошо. Расщепляемый сейчас этой антиномией, Пафнутий потоптался перед Лопоухим, подождал, пока тот появится из-за завесы и бодро попрощался.

— У-у! — промычал в ответ Лопоухий и сосредоточенно запыхтел.

Вынырнув из ядовитых паров табака, Лопоухий словно опомнился и побежал догонять Пафнутия.

— Владик, а ты сейчас чем занят? — окликнул Пафнутия Лопоухий.

— Сейчас я иду в церковь! — значительно произнес Пафнутий.

— А-а! — неопределенно протянул Лопоухий. — А возьми меня с собой, Влад, я никогда там не был.

— Ну, конечно, пойдем! Там отец Петроний, такой славный батюшка, так служит, закачаешься!

— А что сегодня праздник какой? — по-детски любопытствовал Лопоухий.

— Сегодня праздник всеобщей любви и всепрощения! — улыбнулся Пафнутий и почувствовал прилив нежности к Лопоухому.

Он уже с утра пребывал в состоянии любви и всепрощения ко всему миру. В очереди, где он очутился, чтобы купить молочка на разговление, его так обругали, что другой плюнул бы, крикнул: «Да ебись ты колом!» и убежал. Нет. Пафнутий стоял, и, переминаясь с ноги на ногу, перепуская через себя железную брань хозяек, чувствовал, что любит их божественные яркие субстанции. Попадись ему сейчас хоть сам Сатана, Пафнутий скрепился бы и произнес:

— Я люблю тебя! Сатана сразу бы раскаялся и бросился бы на грудь Пафнутию, обливаясь горючими слезами. «Потому что любовь всемогуща!» — чувствовал Пафнутий.

Они подошли к церкви. На паперти сидел юродивый и, задрав вверх голову, просил у Бога копеечку. Пафнутий с сострадательной миной уже полез в карман, как калека вскочил и начал размахивать костылем перед его лицом. Он не просто размахивал, а еще и кричал, что на Пафнутии весь легион бесов, тех самых, что в свином стаде сидят, и что храм Божий не морская бездна, чтоб сюда с откоса…

Пафнутий, сначала улыбаясь, отошел, а потом, печально глядя на юродивого, говорил тихо, будто про себя. Но Лопоухий слышал:

— Эк, брат, как тебя нечистый в оборот принял. На благочестивых прихожан, любимый, такую скверну несешь. И как Господь попускает?!

Своими совершенными звукоуловителями Лопоухий слышал одновременно и другое. Естественно, что на такой шум сбежались с окрестных скамеек вертящие клубками старушки. Они еле слышно, крестясь, шептали:

— Сережа зря кричать не станет. Он от Бога помазан храм Божий охранять от нечестивых. Вон, на Страстной такого черта из-за Николая Чудотворца вытащил — все свечи разом потухли, а смердело…

Пафнутий между тем не знал, что делать. Юродивый не унимался:

— Мать Богородицу, заступницу нашу призываю на брань с тобой, сарацин!

Бабки неистово крестились, забыв про свои клубки, которые катались сейчас вольно по песку и играли разноцветные свадьбы.

— Он, что, белены объелся?! — испуганно посмотрел на Пафнутия Лопоухий.

— Да нет, — отвечал тот, разворачиваясь. — Его Лукавый попутал. Он сам не виноват, я его даже люблю.

Лопоухий недоверчиво оглянулся на Сережу. — А бабки? — Они тоже хорошие. Все, как одна, богомольные! «Эти особенно!» — оглядывался на серо-коричневую свору старух Лопоухий. Он слышал, как они, вконец осмелев и приняв сторону юродивого, покрикивали:

— Молодец Сережа! Ишь, басурманы, накануне Светлого праздника храм поганить!

Сережа под одобрительный бабий гул ходил по паперти гоголем и широко крестился. Он даже забыл о деньгах, и просто кланялся полезшим под гул колоколов в церковь старушкам.

— Пойдем в другую, Владик! Что на этой свет клином сошелся? — внес предложение Лопоухий.

— Нет. Это уже Бог против, чтоб мы сегодня под сень его храма вступили. Сейчас домой и на колени! Так, что давай!

— Ну, давай! — ударили они по рукам, и Лопоухий, набив трубку, с удовольствием запыхтел на ходу.

— Я автобиографию Нерона пишу… — грязно выругался в адрес своего героя Фефела. — Трудно! — О-го! — поднял еще повыше сломленную ногу Маргинальный Морг. — А причем тут его матушка? — Так а кто же причем? У него в квадрате все три шестерки и уместились! — Где уместились?! — В квадрате. Мамина одна, папина, соответственно, и третья, может быть и от собаки. От собаки? — дрожа, хватался за мысль Фефелы Маргинальный Морг. — А что за квадрат? — Да, элементарный квадрат. Раз, два, три, четыре и до девяти. Ты когда родился? — А что? — замер Маргинальный Морг.

Квадрат свой хочешь посмотреть? — нетерпеливо привстал Фефела. — Да! откровенно выдохнул Маргинальный Морг. — Ну, вот мне и нужна твоя дата рождения! — А, — Маргинальный Морг назвал. — Ну, вот, — уверенными движениями чертил Фефела схемку. — Теперь считаем. — Deutshe Soldaten… — мычал он еле слышно. — Deutshe Offiziеren! Маргинальный Морг, не разобрав слов и не уловив мелодии, попытался подтянуть, но Фефела, оставив арифметику, как-то пристально взглянул на Маргинального Морга и припечатал его к лежаку.

— Ну, обычная ситуация, — выносил он приговор. — Чуть ли не каждой твари по паре. Я так и думал.

— Почему? — Ну, так, — ушел дипломатично от ответа предсказатель. — А посмотреть можно? — не веря в такую кондовую ординарность своей натуры, сунулся Маргинальный Морг.

— Пожалуйста, — пьяно протянул листок Фефела. Маргинальный Морг погрузился в арифметику и секунд через десять вынырнул из ее глубин: — Так здесь ошибка… — Где?

Десять да восемь, сколько будет? Восемнадцать? — Ну?! — А тут двадцать два стоит. Вот. Тогда картина иная. Да и число у меня не десятое, а девятое. По Гринвичу?

— Ну, да, по Гринвичу! — набирал паритета Фефела. — Тогда, действительно интереснее.

— А-а, — приподнял больную ногу Маргинальный Морг.

— Правда, безрадостно, — щелкнул пальцами Фефела. — Еще четыре раза кармироваться придется. Усиленная судьба на восьмерках.

— Ну и что? — Ну, и карма, — заявил безапелляционно Фефела. — Так что… Может быть Чайковского? — сделал паузу он. — А то в горле что-то…

— А, конечно, поставь воду. Я-то… — и Маргинальный Морг чуть ли не покачал больной ногой.

Фефела вышел на кухню. За окном смеркалось. Звездочки вспыхивали в успокаивающемся небе и совершенно отчетливо складывались в собачью голову.

— Вот она тебе и нацепила третью шестерку, Август!

Чайник тем временем наполнился, и вода полилась через край.

— Тетя, тетя, как же ты так, раз два и в дамках, — сокрушался Пафнутий, невольно вспоминая тетино выражение, когда они часто бывало стучали в шашечки. Потом разойдутся в Чапая и давай щелчками сшибать друг дружку. Тетя всегда выигрывала. И вот, тут, бац-бара-бац!

«Эх, жизнь! — сокрушился вконец Пафнутий. — Ехал грека через реку… Как я без тетки Пальмиры? Надо хоть погребение на себя взять. Я же единственный родной человек! Люси еще, правда, но она ее не знала так хорошо. Нет, надо одному ехать!» — твердо решил наконец эту проблему Пафнутий и, подойдя к дому, знал уже, что ему делать дальше.

Люси, как всегда, крутилась на своем пианическом стульчаке и плевалась в разные стороны подсолнуховой шелухой.

— Тетя! — входя, произнес Пафнутий. — Шо? — выскочила, как пружина, из стула Люси. — Коня кинула, — растерянно проговорил целитель. — Как? — опешила даже Люси. — Как, как? Каком! — взорвался Пафнутий. Но Люси не отступала. Она выхватила у Пафнутия из рук телеграмму и прочла: «Тетя Пальмира приказала всем долго жить. Шурюпинцы»!

«Шурюпинцы!» — усмехнулась про себя Люси. — Ты шо, Влад, — начала она свой дипломатический вояж. — Ты шо же ее?.. — Что я ее? — нервничал Пафнутий. — Ты шо ее в жертву? — робко пока, но уже наступала Люси. — Что в жертву? — крякнул вдруг Пафнутий и опустился на табурет, как будто б наполовину расколотый.

«Ну, чурбан!» — мелькнуло у Люси. — Ты что ее в жертву принес?! — ударила она в упор. — Кому в жертву? — сдавал Пафнутий. — Знаешь ты, кому! развернулась на своем пианическом стульчаке Люси. — Богу что ли? — решился выговорить Пафнутий. — Да нету Боха, Влад, нету никакого Боха. Тебе сколько лет, идиот? — Подожди, Люси, — начал было он. Но Люси перехватила инициативу, целясь и попадая в яблочко. — Астралу в жертву, Влад. Астралу тетю ты и заклал! — Откуда ты знаешь это? — раскалывался все больше чурбан Пафнутия. — Ха, ты шо ж думаешь, я слепая? Нет, брат ты мой, я — зрячая! и Люси подняла руки, крутанулась на резьбе стула, и, оказавшись лицом к окну, тихо и сильно произнесла:

— Прими и освяти нашу первую жертву, тетю Пальмиру!..

— Не убивал я тетю! — закричал Пафнутий. — В руках своих, о Астрал, согрей невинную и чистую душу тети Пальмиры, — не обращая внимания на мужа, стрекотала Люси. — Повторяй за мной, Влад!

Люси взмахнула двумя руками: — Я клянусь, о Астрал, жертвовать тебе всехда самым невинным и чистым, шо отыщу в этой изхаженной вселенной!..

И Пафнутий, увидавший замаячившего на облаках Астрала с тетей Пальмирой на руках, повторил с ужасом слово в слово клятву Люси.

Астрал дослушал их и поплыл с облаками на запад доедать душу тети Пальмиры.

— А теперь! — Люси крутанулась на стульчаке и, вонзившись с разворота в рояль, стукнула по клавишам:

— Вот оно, время Реквиема. Первой Астральной жертве посвящаю!

И она погрузилась в сочинение. Пафнутий, одуревший, с раскалывающейся головой, подошел к Люси, положил ей руки на плечи и торжественно проговорил:

— Возьми мои стихи. — А, вот это верно, — сообразила мгновенно Люси. Это верно! — А я должен ехать на погребение! — докончил он в пустоту, и, выйдя, захлопнул Люси, погруженную в дикую какофонию будущего шедевра.

Подруга сидела в чебуречной и уписывала сочные хрустящие треугольнички. Между столов ходила толстая баба в засаленном на брюхе белом халате и смахивала на пол вонючей тряпкой остатки пищи.

— Молодой человек, поторопитесь, мы закрываемся, — категорически и совершенно без интонации проговорила она в воздух.

«Ой, быдло!» — думала, съеживаясь Подруга. — Ну, быдло! Когда уже вас всех приподнимет над землей, да прихлопнет!»

Дверь с ужасным грохотом стали ломать. — Ты чего, с катушек съехал! Заорала баба такому же толстомордому, который барабанил в дверь. — Не видишь, закрыто?!

Толстомордый, колотя с неистовством по стеклу, орал:

— Пустите хлеба купить! — Ничего уже нет. Съели все! — безапелляционно врала баба. — Иди, иди отсюда, алкаш несчастный! Видите, молодой человек, как вы народ смущаете. У них хлеба нет, а вы свежие горячие чебуреки тут у всех на виду…

Подруга молча допила компот, вытащила носовую простынь, утерлась, и, грациозно заспешив к дверям, отчетливо произнесла:

— Ну и быдло же, прости, Господи. Вот быдло! Она сплюнула застрявшее в зубах мясо, открыла щеколду и выскочила за дверь, опасаясь летящей в спину тряпки. Сразу за дверью ее схватили грязные мужицкие лапы и так сильно швырнули в сторону, что она еле устояла на ногах.

— Ты шо такой холубой, Юра? — испуганно закричала выросшая из-под земли Люси.

— Ничего я не холубой! — нервно ответила Подруга, пытаясь пройти мимо и поскорее расстаться с Люси.

— Да как же не холубой?! — пристала не на шутку Люси. — Вот тебе зеркало, посмотрись.

Подруга взяла молча зеркало, взглянула внимательно на Люси, а потом в зеркало и увидела там, что она действительно с голубинкой. То ли неоновый свет, то ли это реакция на происшедшее, но из зеркальца на Подругу смотрело голубое лицо. Нет, не бледное, не желтое, не с синяками, а именно голубое.

«А почему я, собственно, не голубой, не голубая то есть. Я как раз и очень даже!» — начала успокаиваться уже Подруга, как Люси сделала новый шаг.

— А ты не думаешь, шо это то самое? — заговорщически зашептала она.

— То есть? — Подруге хотелось и отвязаться поскорее и в то же время было любопытно: «О чем это она?»

— Да то, шо Влад тебе нашел! — победно объявила Люси.

— Ах, это! Да я о том и думать забыла, — бесшабашно махнула рукой Подруга.

— А вот и зря! — Люси поймала Подругу за рукав куртки. — Слушай, Юра, это всехда так, кохда к критической точке подходит. У Влада тетя так похолубела перед этим, — сделала тяжелую паузу Люси.

— Перед чем? — Подруга начала потихоньку трусить.

— Перед тем, как ее того! — запугивала Люси. — Что тово? — Перед смертью, Юра. Перед смертью. Так похолубела, так похолубела! Ты не шути. Не хочешь у Влада снимать — не надо. Никто не заставляет. Снимай у меня!

— А ты что, тоже снимаешь?! — ошарашенно покачнулась Подруга.

— А почему же нет?! — как будто задетая за живое, закричала Люси. Только я тайно работаю. Ну то есть, если ты хочешь снять, то снимаю я явно, а остальное, детали…

«Так-так, — рассуждала Подруга. — Уже и порчу снимает. Скоро по-латыни заговорит, а там и столичный житель. О-хо-хо! А может и правда снимает? Попробовать что ли? Хуже-то не будет, уж во всяком случае! Чего я такая вдруг голубая сделалась?!»

А Люси распылялась: — Понимаешь, конечно, Влад — самородок. Но между прочим у него удар барабанчиковый, а это не всем подходит. Там в процессе по позвонкам приходится идти, и надо бы плавно, а он колотит. Не всем нравится. А некоторым и просто нельзя! — Что нельзя? — недоговоров Подруга не переносила на дух, и всегда втыкала свой носик до конца, как можно глубже, чтоб уж все, как на ладошке.

— Ну, как с тетей. Ей нельзя было, а он колотил, — Люси, будто сглотнув спазму, отвернулась.

«А и то, — паниковала Подруга. — Уж лучше у нее снять. Он настучит и поедешь на катафалке за тетей. Ищи тогда виноватых!»

— А ты когда можешь мне снять? — перешла к делу Подруга.

— Да, хоть завтра. Сейчас у меня инструментов нет, — объясняла Люси. Но, Юра, только у тебя дома! Я приду в три, например, и за пол-часа ее и след простыл, ищи-свищи!

— Это правильно, ищи-свищи! — подхватила Подруга. Ей вдруг пришлась по душе народная мудрость.

«Если б она еще не хыкала, не фыкала, да не зыкала, так, глядишь, на нее и вздрочнуть бы можно было!» — оценила целительницу трезво Подруга.

— Ну, так железно! — расставляла точки над «i» Люси. — Завтра я у тебя в три ноль-ноль.

— Договорились, Люси! — высвободила наконец Подруга рукав своей куртки, и заспешила домой.

В это время из колледжа начали высыпать на улицу учащиеся. Один из них громко говорил другому:

— Короче бухач, девочки! Поял! Нажрались в сосиску. А он на измене сидел! Чисто по жизни! Поял?

«Вот цвет нации! — радостно воскликнула про себя Люси. — Надежда и опора! Здравствуй, племя!» — и упоенная своей новой авантюрой Люси разбежалась и, балансируя, покатилась по черной ледяной дорожке.

— Главное, чтоб Юрочке было хорошо! Женечка лежал погруженным в наполненную до краев ванну и разглядывая зажатую в своих пальцах муху.

— Юрочка не любит, когда ему нехорошо, и поэтому надо делать Юрочке хорошо, — урезонивал муху Женечка, одновременно отрывая ей левое крылышко.

Муха, казалось, согласна была сейчас же лететь прочь и на одном правом крылышке. Лишь бы освободиться и жужжать. Но Женечка вслед за левым оторвал ей и правое. Осторожно подавшись вперед, чтоб вода из ванны не обрушилась на пол, он пристроил испытанную бестию на высовывающуюся посреди водного простора часть суши, и погрузил свои руки под воду.

Муха, обследуя местность, где она вдруг очутилась, шажком, вприпрыжку заспешила на север — вода, попробовала на юг — то же. Она обежала островок по окружности — кругом вода.

«Вот бы полететь!» — может быть подумала муха, а сама в это время продолжала тщательно исследовать обетованную возвышенность.

— Когда тебе, Юрочка, хорошо, — мурлыкал Женечка, захлопывая свои бархатные реснички, — тогда нет ни очков, ни панамы и никакой Оленьки. Ничего нет! Только ты, Юрочка, и твое хорошо!

Женечка открыл глаза. Перед ним лежала неподвижная водная гладь. По ней не спеша уплывали вдаль два радужных мушиных крылышка, а еще дальше торчала округлой формы, будто шапочка Меркурия, лиловеющая суша, и постепенно, но неукоснительно увеличивалась из-за беспорядочной беготни только что познавшей добро и зло мухи.

На дальнем конце резервуара с кончика крана сорвалась одинокая капля. Она со всего своего земного притяжения рухнула на водную гладь и булькнула. По глади побежала волна. Муха, закимарившая было у самой водной кромки, можно сказать, разнежившись на бережку, почуяв вдруг неладное, резко дала полный назад, и взобралась на вершину своего Арарата.

— Вот оно, твое хорошо, Юрочка, — шептал Женечка. — Вот оно твое высшее хорошо!

Между тем островок раздуло вконец, и муха решительно заинтересовалась раскрывшимся на верхушке глубоким отверстием. Она смело засовывала свой хобот внутрь и, неутомимо перебирая лапками, делала Юрочке хорошо и хорошо.

Женечка набычился, глаза наполнились какой-то жидкостью, он беспорядочно запыхтел, и тотчас из под мухи, кувыркая ее и крутя, ударила сильная струя молока и меда.

— Хо-ро-шо-оо! — переливался через край Женечка. — Ох, как хорошо, Юрочка, ты мой! О-о-о!

С утра Люси набила себе оскомину фортепианными штудиями, но упорно долбила и долбила рояль до тех пор, пока что-то внутри у нее не дрогнуло и с треском не раскололось. Тогда Люси крутанулась и плавно выплыла в пространство. «Здесь даже воздух друхой!» — померещилось ей. Раскрутившись до максимально высокой позиции, она замерла на своем деревянном насесте и не двигалась. До пола было теперь довольно далеко, до потолка — тоже. «Космос!» — пронеслось безвоздушно мимо нее. Люси ощутила даже некоторую невесомость, в которой собралась было полететь, но вдруг ее схватили огромные холодные пальцы и крепко встряхнули. Люси попробовала дернуться. Но из-за окна только раздался смех, и она мгновенно все поняла:

— О, Астрал! — изнемогая, понесла Люси. — О, Астрал!

«Все!» — разом подумала Люси и чуть не закричала, но в этот момент руки крутанули Люси так стремительно, что она в мгновение ока вошла штопором в стул и залепила еще, приземлившись, до-мажорный аккорд. Пока звуки плавали в голове Люси, с ними вместе всплыли со дна и ее мысли.

— Значит ты есть! — каменно произнесла Люси, и стукнула по ре-минору. Значит, ты есть!

Она встряхнула руками и поскакала по клавишам, напевая, мыча и мурлыкая.

Пафнутий приехал из Шурюпинска посвежевший и, как ни странно, веселый. — Как похороны прошли, Влад? — траурно спросила мужа Люси. — На ура! — потирая и хлопая ладошами, выпалил Пафнутий. — а нет ли у нас чего поесть, Люси? — Конечно, конечно, я все уж схотовила, тебя ждала! — Люси поставила на плиту четырехдневный борщ.

— Вот это жутко хорошо! Я проголодался, как волк.

— У-ху! — поддакивала Люси и выкладывала на стол такой же давности хлеб, котлеты и сморщившиеся овощи.

Покушали. Люси была совершенно обезоружена мужниным благодушием. «Шо он в церковь по пути зашел?… Тетка померла, траур, а он, как юродивый!» изводилась она от бездействия.

А Пафнутий, как ни в чем не бывало, вливал и вливал в себя большими глиняными кружками чай. Крякал, отдувался и пил дальше.

Пробило два. Люси взяла свой нотный портфельчик и начала собираться. Пафнутий несмотря на то, что его голову раздуло от чая, все ж сумел поймать свои плавающие мозги и сосредоточить их на жене:

— Ты куда, Люси? — заинтересованно спросил он. — В библиотеку! — хладнокровнейшим тоном ответила Люси. — В какую? — Пафнутий качнулся. Казалось, жидкость перетекала с одной стороны его тела в другую. — В Елдыковку! — врала напропалую Люси. — А-а-а! — перекатилось, булькая, в Пафнутии. Он налил себе полную до краев новую чашку. Наклонился над ней всем телом и со смаком отхлебнул. Люси застегнула пальтишко, подбежала к мужу, и, поцеловав свой пальчик, слегка коснулась им небритой мужниной щеки.

— Смотри, мнохо чайковского вредно! — серьезно произнесла она.

— Да я уж и сам не могу больше, — сознался Пафнутий и поскакал в туалет.

— Ну, я полетела, Влад! — А-ха! — хлопнула сортирная дверь. Люси шла ва-банк. Собственно, никаких у нее инструментов и сейчас в портфеле не лежало. А вчера это была больше отговорка, чем причина. Надо было хоть немного сосредоточиться, обмозговать. Потому что в порчах Люси не понимала, как говорил ее папа, ни бэ, ни мэ, ни ку-ка-реку!

«Нахлость хорода берет!» — подбадривала себя Люси. — «Уж если этот водяной болван способен!..» — нервно содрогалась Люси, и, подстегиваемая дрожью, разбегалась перед каждой ледяной дорожкой и катилась. — «То я-то будь-те, на-те!»

Добравшись таким образом до Подругиного подъезда, Люси вдруг увидела на противоположной стороне улицы шагающего восвояси Фефелу. Чуя недоброе, Люси быстро зачуралась, да так сильно, что показалась сама себе невидимой, и в таком виде юркнула в подъезд. У Подругиной квартиры она звякнула в зуммер. Сразу же дверь распахнулась, и Подруга собственной персоной в кремовой гофрированной юбочке, вылетела навстречу Люси.

— А, Люси! — дружелюбно затянула Подруга. В глубине коридора мелькнула Женечкина голова и скрылась. Люси показалось, что запахло июньскими маками.

«Пыхтят они, что ли?» — соображала Люси. — «Тоже мне — карнавал!»

— Я, Юра, как и доховорились… — начала делово Люси.

— А уже все, Люси, поздравь! — пела в ответ Подруга.

— Как все? — не веря своим ушам, повторила Люси.

— Да так, запросто. Женечка пришел, и вся порча ищи ее свищи! — счастливо заливалась Подруга.

— Как, а что Женечка тоже? — А, конечно! Видишь, как я хорошо сегодня выгляжу! — Подруга изобразила па. — Ну, поздравляю, Юра! — начала выкарабкиваться из нокаута Люси. — Спасибо, Люси, спасибо! — Нет, Юра, ты серьезно? То есть ты точно все снял? — Точно, Люси, абсолютно точно. Ты что не видишь сама? — Да, конечно, вижу. Но, вероятно, отпечаток на Астрале остался, — подтверждала научно свою промашку Люси.

— Так что извини, я здорова! — Ну что ты, Юра, что ты. И слава Боху! Я так переживала, пока хотовилась. Тохда Женечке мои… — Передам, передам. А ты что же, Люси, не зайдешь? Чайку или кофейку… — Нет, Юра, спасибо. Я тороплюсь. Влад приехал, а мне еще в библиотеку надо, Билибина посмотреть, — выпалила наудачу Люси.

— А-а-а, — тянула счастливая Подруга. — Не смею задерживать. Да, а как Реквием, Люси?

— А схорел! — Сгорел? — удивилась Подруга. — А-ха! Ну, пока! — сбегая вниз, закричала Люси. — Пока! — качая головой, прихлопнула дверь Подруга. Опомнилась Люси довольно скоро. Свежий воздух, мелькание лиц. «Во, конкуренция!» — негодующе восклицала она. — «Пальца в рот не клади. Оттяпают! Чуть задержалась и ай на-нэ, хурцелава!» — вспомнила она неожиданно своего последнего Пупыринского черта. Был он, что называется нацмэн. Торговал на центральном рынке травой. Деньги у него не переводились, что особенно редко случалось в их запойном крае.

Но не успела Люси с ним еще и до кровати добраться, как ее уже успели оскорбить. Мол, с черножопым связалась.

— А ты на ево жопу, шо хлядела?! — пинала в сортире ногами толстозадую Наташку Люси. — Ты шо с ним спала, шо бы мне это ховорить!

Короче, Люси вышла и здесь победительницей. А когда Вахтанг в тот же вечер разделся и невзначай повернулся к Люси спиной, Люси застыла. Жопа у него была и вправду черная.

«Но шо жопа! — рассуждала трезво Люси. — Были б деньхи!»

Да и прыгал он на ней «дай Бох кажному», прыгал и кричал:

— Ай, на-нэ, хурцелава! — Ай, на-нэ, хурцелава! — проговорила вслух Люси, и бросилась в ледяную стихию катка. «Собственно! — осенило вдруг Люси.

— Какой Женечка! Этот сопляк! Куда ему салахе! Славик!» — Люси стукнула сапожком по льду. — «Ах ты, Славик! Чего ж ты там делал-то поблизости? Так вот чьих это рук дело! Ну, Славик…» — Люси бросилась еще раз вперед и отдала свое тело скольжению.

Зигфрид пододвинул стул к люстре, быстро присобачил на крюк под потолком петлю, просунул в нее шею и прыгнул. Он уже порядочно задыхался, когда Фефела, выбив дверь ногой, быстро и умело отсек от потолка веревку и принялся стучать Зигфрида по щекам.

— Дима! — А, — очнулся тот. — Ну, что а? Еще столько работы, а ты…

Да я решил его проверить. — Кого? — Фефела любопытно взглянул на своего юного телохранителя. — Воскресение! — Зигфрид потирал, сидя на полу, линзочки очков. — И как? — Фефела доставал что-то из кармана. — Вот, — Зигфрид развел руками. — Лазарь! — засмеялся Фефела, и положил револьвер обратно.

— Влад, слушай меня! — закричала с порога Люси. Она влетела в дверь, как горнолыжница и, резко затормозив, отдуваясь, начала: — Это Славик накаркал!.. Точно он! Ты вспомни!.. Ну, про тетю! Пафнутий лежал на диване и смотрел футбол. Все события, происходящие сейчас в мире за пределами ящика, где двадцать два героя гоняли круглый кожаный мяч, были ему глубоко по болту.

— Накаркал! усмехнулся Пафнутий, не отрываясь от футбольного сражения.

— Не смешно, Влад! — Подожди, Люси, — приподымаясь, помрачнел Пафнутий. — А что он сказал конкретно, ты помнишь? — Ха, конечно! — брызгала слюной Люси. — Еще бы! В хробу этого не забудешь! — И что? — у Пафнутия в глазах забрезжила мысль. — Кохда ты ему сказал тетин знак… — Да не говорил я это он сам отгадал. У него же система, — раздражался, краем глаза еще поглядывая в ящик, Пафнутий.

— Систееема! — кривлялась Люси. — Вот, кохда он тетю твою уходил — вот, это точно система! Меня он, например, не отхадал.

— Так что он сказал-то?! — ухватившись за свою мысль, наседал Пафнутий.

— Он сказал, что ей осталось два оборота. — Чего? — тупо спросил Пафнутий. «Футболу конец!» — чмокнул он с досадой. — Того! — взорвалась Люси. Того, чем он нас всех оборачивает. Сказал два оборота, так оно и было! Хде твоя тетя? А-а, молчишь? Слушай меня, Влад!

Люси нагнулась над мужниным ухом и зашептала свой план.

У Пафнутия через несколько секунд полезли из орбит глаза, он ухватился за ворот рубахи, пытаясь сильнее вздохнуть.

А Люси, отшептав, обошла кругом мужа и склонилась над другим его ухом. Через несколько секунд глаза Пафнутия шли уже по предписанным траекториям, а рука застегивала верхнюю пуговицу на рубахе.

— Так-так, — сказал он наконец, — а когда этот дух звонил?

— Да, прямо накануне. Он позвонил, мы тетю исцелили как раз, он и забежал. Ты шош, не помнишь? — разорялась Люси.

— Разрази меня гром, Люси, ничего не помню, — недоуменно крутил головой Пафнутий.

— Ну, так я хорошо помню. Зашел, взхлянул на покойницу, земля ей пухом, царствие небесное, — разыгрывала комедию Люси, — и ховорит: «Ну, тете два оборота осталось!» — И как в воду хлядел!

— Что ты, Люси, у него самого такая порча висит… — начал было Пафнутий.

— Да, у кого она не висит, Влад? — чуть ли не заламывая руки выкрикнула Люси.

— Это правда! — вздохнул тяжело Пафнутий. — Вот, а он конкретно об тете! — закончила Люси свой пассаж. — Так шо поверь мне, Влад. И волки будут сыты и овцы целы!

Воцарилась тишина. На ней как на облаке лежал обнаженный Астрал и поигрывал своим громадным пенисом. Люси и Пафнутий замерли.

«Вот это пенис!» — защемило у Люси в груди. — «Вот мохуч!»

«Правду она сказала!» — дурея, повторял Пафнутий. «Он жертву требует! Эх, Славка!»

— Клянемся, — очнулась Люси, и упала на колени. — Клянемся! — подхватил Пафнутий. — Шо исполним то, шо ты желаешь! — Что исполним то, что ты желаешь! И на вновь воцарившейся тишине Астрал выплыл из комнаты и, подхваченный ветром и солнцем, растаял в Петербургском просторе.

Подруга сидела перед топкой, листала Катулла и жевала лук. В топке по-праздничному гудело, и казалось временами, что на язычках пламени нет-нет, да и появляются три голых пляшущих юноши. Спляшут что-то воинственное, и опять — ровный гул и огонь.

— На этой работе, вдобавок, еще и с ума сойдешь! — она недовольно встала, швырнула Катулла в угол и с зажатой в руке луковицей подошла к топчану.

— О, топчан всемогущий, почитатель Божественных тканей.

Скольких юношей нес ты тела в наслаждения земли…

— Ах, нет, — крутанулась Подруга и откусила лучку.

С этим надкусом Подруга поймала что-то такое в воздухе и почувствовала, что находится в ситуации, которая с нею уже случалась. И причем точь-в-точь! «Лук, что ли?» — подумала она.

— Ну, конечно, лук! — улыбнулась Подруга. — Я же тогда тоже луку наелась.

… Филармония светилась и сверкала. От такого резкого контраста с только что брошенной на авось котельной, Подруга даже сначала зажмурилась. Она открыла глаза и хотела было зажмуриться еще раз, но не смогла. Перед ней стоял юный красивый бог в голубом пиджаке и протягивал ей, грешнице, программку сегодняшнего вечера.

— Это Вы мне? — удивилась Подруга. — Вам! — улыбался голубой бог.

Очень рад вас видеть! — Меня? — Подруга даже пропотела. — А вы не ошибаетесь? — Нет, — бог стоял и настойчиво протягивал программку. — Простите, а с кем имею честь?! — держала марку Подруга. — Ах, Евгений! Простучал третий звонок. — Очень приятно, Юра!

Да, извините, Женя, я луку только что наелась… — Подруга вытащила надушенный носовой платок и приложила его ко рту.

— Да, это ничего, — начал обходить Подругу слева юноша. — Я и со спины могу.

— Ах, со спины… И они разговорились, так славно провели вечер, что не разлей их водой. И вот, концерт кончился и расставаться жаль, а куда идти?! Не в котельную же!

— А почему же и нет! — смеялся Женечка. — Наоборот, экзотика!

И ночью Подруга, встав поддать жару, умилительно смотрела на это чудо явление голубого бога, плакала и читала нараспев гениального Катулла.

А теперь, лук, слезы, топчан, и даже Катулл — все здесь, а Женечка…

А Женечка сражался с Пафнутием. Он вместо того, чтобы уже сидеть на волшебной табуретке и растерянно хлопать ресницами, сложил их и заснул. Пафнутий, не дожидаясь, явился к нему во сне сам. Он, ни слова не говоря, вытащил саблю и с порога пошел на Женечку. Под истерический крик Люси: «Коли его, Влад, руби!» Пафнутий сделал точный выпад, и если б Женечка не подскользнулся и не упал бы, то победа была бы за ними. Но Женечка упал, ухватил подсвечник и перепаял Пафнутию по щиколотке. Пафнутий отшвырнул саблю, схватил стоявший под руками квадратный стол и поднял над головой, чтобы опустить тяжесть на Женечку и раздавить его. Но в это время окно с хохотом разорвалось, и черная ночь утянула Пафнутия вместе со столом в свою преисподнюю. От Люси Женечка нашел на полу только синий шелковый бантик и проснулся.

Он сразу же набрал номер котельной, и услышал слезы Подруги.

— От счастья, от радости! — плакала та. — Юра, я сейчас приеду. Не пойду я к ним! Я такой сон видел, такоой! — Жду, мой ангел! — Подруга, помолодевшая сразу на тридцать лет, проворным мальчиком забегала у топчана, и принялась расстилать простыни.

— Для господина моего! — напевала она по-французски.

— Я травку знаю, Влад, — мечтательно смотря в окно, раскалывалась Люси. — Откуда? — как-то невпопад спросил Пафнутий.

— От бабушки. Бабушка моя ох какая умная, Влад, была. Царство ей небесное! — Колдунья или знахарка? — Скажешь тоже! — фыркнула Люси. — Она банщицей была. Пивом в разлив в бане торховала. Жили мы тохда, Влад! Пива дома всехда, как в бане. Я, клянусь, не знала, что такое вода. Все на пиве! Собаки, кошки, курицы — все надутые ходили от пива. Однажды бабушка яичко принесла из-под курочки, свеженькое — раскололи, а там пиво! Во, неслись! Канарей был. Так всехда закинутый. Рюмочку вмочит — и пока не свалится прямо льется из него. Весело было. Помню, еще дед карасей наловил, принес и в пиво их. Поплыли, как миленькие! Золотые такие в золотистом пиве. Как на том свете…