Мадикен и Пимс из Юнибаккена

МАДИКЕН ЧУВСТВУЕТ В СЕБЕ ЖИЗНЬ

Утром Мадикен просыпается и сразу же вспоминает, что сегодня необычный день. Сегодня один из тех особенных, весёлых дней, которые бывают не часто. Последний день апреля, встреча весны, и вечером на рыночном валу зажжётся майский костёр. А ещё ей купят сегодня новые сандалии и к тому же в школу идти не надо. Такой день непременно должен быть отмечен в календаре красным цветом, думает Мадикен.

На берёзе за окном выводят трели скворцы, в любимом своём углу у кафельной печки сидит Лизабет и молотком забивает в полено гвоздь, папа насвистывает и шумит в ванной, Сассу скребётся в дверь детской, чтобы его впустили, внизу, в кухне, Альва мелет кофе, так что издалека слышно, — ну разве не удивительно проснуться в таком доме? Кому же охота теперь спать? Только не Мадикен. Ей хочется бодрствовать и чувствовать в себе жизнь. Совсем как дядюшке Нильссону.

«Я чувствую в себе жизнь», — говорит он порой. Когда бывает весел и доволен. А вот когда он мрачен, то никакой жизни в себе вовсе не чувствует.

«Вот так же и со мной», — думает Мадикен.

Но как раз сейчас она чувствует в себе столько жизни, что всё в ней бурлит, и одним прыжком выскакивает из постели.

— Ты с ума сошла, Мадикен, — заявляет Лизабет. — Я тут всё полено загвоздила, а ты спишь и спишь. Так ты не услышишь даже, если вдруг придёт… — Лизабет задумывается, не зная, что сказать дальше, — если вдруг придёт людоед, — заканчивает она, поразмыслив.

Лизабет поднимается раньше всех в Юнибаккене. А Мадикен может поспать подольше, когда ей не надо идти в школу, так сказала мама. И Лизабет не должна будить старшую сестру, мама ей и это сказала. Но она ни словом не обмолвилась, что нельзя забивать в полено гвозди, вот Лизабет и колотит молотком изо всех сил.

Мадикен открывает дверь Сассу. Он вкатывается в комнату маленьким стремительным клубочком, ему хочется играть. Лизабет бросает молоток и кувыркается с собачонкой по всей комнате. Похоже, что Сассу всегда чувствует в себе жизнь.

— Когда приходит людоед, его совсем не слышно, ты не думай — объясняет Мадикен сестре, которой всего пять лет и которая ещё многого не понимает — Он тихо-претихо крадётся по джунглям, куда приехал миссионер, и — рраз! — тут же вонзает в него зубы. Миссионер даже расслышать ничего не успевает, как оказывается в пасти у людоеда.

Лизабет содрогается. Какой ужас! Разве можно так поступать с беднягой-миссионером, который не сделал ему ничего плохого?

— Нет, — убеждённо говорит она, — людоед никогда не попадёт в рай.

— Конечно, не попадёт, будь уверена — подтверждает Мадикен.

Лизабет удовлетворённо кивает. Но тут же начинает размышлять.

— И всё-таки этот негодяй попадёт туда — говорит она наконец.

— Куда попадёт? — удивляется Мадикен.

— В рай, ведь у него в животе сидит миссионер, а миссионер обязательно должен попасть в рай, понимаешь?

Ну конечно, Мадикен понимает. Они обе согласны с тем, что никуда не годится, если людоед так коварно, обманом, заберётся в рай.

— Погоди, угрожающе говорит Мадикен, — когда бог узнает, что сделал людоед…

— …пупырь ему, он прогонит негодника прочь, — заканчивает Лизабет.

И они тут же забывают о людоеде. В такой день, как этот, им есть о чём подумать.

Папа уже почти позавтракал, когда Мадикен и Лизабет вихрем врываются в кухню.

— Где мама? — первым делом спрашивает Мадикен.

— В постели, — отвечает папа.

— У неё болит голова? — беспокоится Мадикен.

Сегодня у мамы ни в коем случае не должна болеть голова, иначе Мадикен не сможет больше веселиться. К тому же мама обещала купить ей новые сандалии. Так что сегодня у неё никак не может болеть голова.

— Нет, — говорит папа. — Просто она лежит и жалеет себя.

Мадикен облегчённо вздыхает. Мама и впрямь время от времени жалеет себя, но это быстро проходит.

Альва стоит поодаль у плиты, взбивая венчиком молочный суп, и укоризненно смотрит на папу.

— О, папы прекрасно знают, как скверно иногда бывает мамам.

Да, конечно, он это знает. И не хочет, чтобы маме было скверно. Поэтому как только девочки съедают молочный суп, папа поднимается с ними в спальню. Все трое останавливаются за дверью.

— Посмотрим, — говорит папа и, открывая дверь, начинает напевать, как делает всякий раз, когда мама себя жалеет:

В спальне лежит мама: бледная, глаза печальные. Когда папа с детьми входит к ней, она натягивает на голову простыню, чтобы не видеть их. Мадикен хочет броситься к маме и обнять её, но не решается.

— Так-так, а я, между прочим, спросил…

Папа поёт так сладостно и нежно, что мама откидывает простыню и смеётся.

— Да, действительно что-то сделал ты не так. И сам прекрасно это знаешь. К тому же я вовсе не недовольна и не угрюма, а просто плохо себя чувствую, представь, просто плохо чувствую себя.

— Бедный малыш, говорит папа — но в таком случае именно я должен пожалеть тебя, не стоит заниматься этим самой.

— Большое спасибо — отвечает мама.

Грусти у неё в глазах как не бывало. Тревога Мадикен тоже рассеивается, но тут она вспоминает про сандалии. А что, если мама не захочет идти за ними, раз ей нездоровится?

Так и есть. Маме не хочется ходить сегодня по магазинам.

— Сандалии купит Альва — распоряжается мама. — А когда она отправится на площадь, можешь пойти вместе с ней.

— Я тоже хочу на площадь, — тут же вскидывается Лизабет.

Мама устало машет рукой:

— Конечно, можешь идти!

Всё ясно, ей хочется, чтобы все они поскорее ушли.

— А я — говорит папа — я отправлюсь сейчас в свою газету бороться дальше за свободу, правду и справедливость для всех людей. И за кусок хлеба насущного для себя самого.

Мадикен и Лизабет провожают его до калитки. Папа держится очень прямо, он идёт, помахивая тростью, и, прежде чем скрыться за углом, снимает шляпу и машет им.

Весна в этом году пришла рано. Нарциссы и тюльпаны уже цветут на лужайках Юнибаккена (или Июньской Горки — так называется эта маленькая шведская усадьба). На берёзах вокруг красного дома, где живут Мадикен с Лизабет, показались тонкие нежные светло-зелёные листочки. Мадикен вдыхает воздух полной грудью.

— Ну разве весна не лучшее время года? — спрашивает она сестру.

— Конечно, лучшее, — отвечает та и замечает Гусан, которая греется на солнышке, лёжа на крылечке чёрного хода. Ага, её-то и хочет Лизабет потискать немножко. Гусан пытается бежать. Слишком поздно.

Девочка хватает кошку, садится на крыльцо и кладёт её себе на колени. Сопротивление бесполезно, Гусан это понимает, успокаивается и начинает мурлыкать.

— Я только сбегаю спрошу у Аббэ одну вещь, — говорит Мадикен и в мгновение ока перепрыгивает через забор Нильссонов.

Дядюшка Нильссон сидит на качелях под большой яблоней, курит сигару и отдыхает. Он частенько так делает — отдыхает. Нельзя же постоянно изнурять свой организм работой ради жены и детей, утверждает он. Ишачить с утра до вечера. Иногда можно и отдохнуть. И вот как раз сейчас Мадикен застаёт его за этим занятием.

— Смотри-ка, к нам пришла маленькая Мадичка из Юнибаккена! — кричит дядюшка Нильссон, увидав её. — Чему обязан удовольствием принимать столь ранний визит?

Мадикен никак не может привыкнуть к тому, что дядюшка Нильссон говорит так странно. Она вечно не знает, как ему ответить. И кроме того, он всем даёт странные прозвища. Когда дядюшка Нильссон в радужном настроении, он называет Мадикен Гордой Девой Юнибаккена. Альву он окрестил Юнибаккенским Ангелом, Лизабет — Пимсом из Юнибаккена, а почему — никто не знает. Маму он зовёт Прекрасной Госпожой из Юнибаккена, а папу — Господином Социалистом. У тётушки Нильссон много всяких имён. Лилией Сердца Моего величает он её, когда весел. Злодиолус, говорит он ей, когда зол и мрачен, и Перепутлялка, когда ему кажется, что она всё путает и не разбирается в чём-то так же хорошо, как он сам. А когда дядюшка Нильссон говорит: «Мой Маленький Дитятел» — он имеет в виду Аббэ, а ещё он называет Аббэ просто-напросто «сын мой», но в его устах это звучит прекрасно.

— Аббэ дома? — спрашивает Мадикен.

— Без сомнения, сын мой дома, уверяет её дядюшка Нильссон. — Он сегодня с пяти утра посвящает себя выпеканию сахарных кренделей. Его мать уже на площади, торгует вовсю. А я вот сижу здесь в одиночестве и размышляпствую, так что рад принять визит. Но Мадикен пришла сюда совсем не к дядюшке Нильссону, ей хочется в кухню к Аббэ, но дядюшка Нильссон так просто не отпускает её.

— А ты видела, маленькая Мадикен, ты видела мои чудесные цветики-цветочки? — вопрошает он, тыча сигарой в два крошечных тюльпанчика, высунувшихся из зелёной травы. — Бог мой, я так чувствую в себе жизнь весной, так чувствую!..

— Я тоже, — заверяет его Мадикен, но сейчас ей надо к Аббэ, а дядюшка Нильссон может сидеть на качелях и чувствовать в себе жизнь сколько ему угодно.

Аббэ, как обычно, стоит у стола, когда в кухню входит Мадикен. Если даже он и рад её приходу, то по нему, во всяком случае, этого не заметно.

— Привет. Как поживаешь? — только и говорит он.

Ему ведь уже пятнадцать лет, Аббэ, и он не слишком-то интересуется маленькими девочками. Хотя, разумеется, с Мадикен они добрые друзья. Что же касается самой Мадикен, то она решила, что выйдет замуж только за Аббэ и ни за кого другого. А если он не захочет на ней жениться, тогда ей всё равно, тогда она вообще ни за кого не пойдёт.

— Твой папа сидит в саду и размышляпствует — сообщает Мадикен другу, потому что надо ведь хоть что-то сказать.

Аббэ смеётся:

— Могу себе представить! Вчера он целый день пролежал на диване в кухне и проразмышляпил, а мамаша в это время носилась туда-сюда от дровяного сарая к плите. Ему было так жаль её, бедняжку. Н-да, уж в чём, в чём, а в добром сердце моему папаше не откажешь!

Аббэ угощает Мадикен сахарным кренделем. Сказочно вкусным. Представляете, все хозяйки в городе помешаны на кренделях Нильссонов. Они многое дали бы, чтобы выяснить, почему эти крендели получаются у Нильссонов такими вкусными. Их рецепт изобрела сто лет назад прапрабабушка Аббэ, но ни одна тщеславная и любопытная хозяйка в этом городе ни за что не сможет разгадать или выведать его, убеждённо говорит Аббэ.

— Но может быть, я открою тайну кренделей тебе, Мадикен, на своём смертном одре — добавляет он.

О, лучше бы он этого не говорил! Мадикен тут же представляет себе такую картину: Аббэ лежит белый, словно простыня, он умирает и едва может вымолвить слово. «Взбей десяток яиц…» — шепчет он, а потом испускает последний вздох — пф-ф-ф! — и нет больше Аббэ!

В горле у Мадикен застревает ком, и она говорит слегка дрожащим голосом:

— Ты никогда не умрёшь, Аббэ! К тому же ведь ты пойдёшь сегодня вечером смотреть на майский костёр?

— Шут его знает — отвечает Аббэ. — Меня могут пригласить сегодня в хорошее общество, так что ещё не известно. Ну да ладно, ладно, посмотрим, как быть.

Мадикен надеется на лучшее. Ей очень хочется, чтобы Аббэ пришёл на рыночный вал и увидел бы её там в новых сандалиях, в зелёной шёлковой шапочке и в красном пиджачке. Вот тогда-то он вынужден будет признать, что она сказочно хороша. Да и вообще, думает Мадикен, все, кто соберётся у майского костра, непременно признают это. По крайней мере, её новые сандалии заметит всякий, у кого есть глаза.

Да, но сандалии же ещё не куплены. Нужно пойти домой и поторопить Альву, чтобы, наконец, отправиться в путь.

Ходить с Альвой в город весело. Мадикен и Лизабет скачут по обе стороны от неё, а Альва вышагивает так уверенно, повесив на руку большую корзину для покупок. Много чего предстоит им сегодня купить, но Мадикен предупреждает её, что перво-наперво надо приобрести сандалии. Всё остальное не так важно.

На улицах города оживлённо. Ведь сегодня базарный день, да притом последний день апреля и всё такое прочее. Школьники сегодня не учатся, завтра, первого мая, тоже. Мадикен замечает в толпе многих своих одноклассников.

— Подумать только, у нас не будет занятий целых два дня! — радостно говорит она.

— Ну да, а то у вас в школе боятся, как бы вы не стали чересчур учёными, — высказывает своё мнение Альва. И вдруг щёки её заливает румянец. Потому что. по улице идёт трубочист.

Он подмигивает Альве и смеётся, сверкая белыми зубами. Можно было бы и не подмигивать, думает Мадикен, ведь он женат и у него пятеро детей. Но трубочист Берг — самый красивый мужчина в городе, и он подмигивает всем девушкам, утверждает Альва.

Эх, да что там, Мадикен прекрасно понимает, почему он так смотрит на Альву. Многие вот так же смотрят на неё. Она до того хорошенькая! А кроме того, и сам дядюшка Нильссон растолковал Мадикен, почему на Альву так приятно смотреть. Да потому, что там, где надо, она тоненькая, а там, где надо, кругленькая, и ещё она всегда весела — ну разумеется, когда не сердится.

— А вот когда Юнибаккенский Ангел сердится, тут уж лучше не встревать ему поперёк дороги, — говорит дядюшка Нильссон.

Мадикен и Лизабет так до конца и не решили, кто из них самая красивая: мама или Альва. Но когда Лизабет иногда по вечерам прячет голову у Альвы на груди и сворачивается калачиком у неё на руках, где ей так мягко и удобно, она удовлетворённо замечает:

— Как хорошо, Альва, что ты так раздобрякла!

И вот сейчас Альва в хлопчатобумажном клетчатом платье, ужасно красивая и «раздобрякшая», уверенно шагает по улицам города. Как только они входят в обувной магазин, один из служащих, примеряя Мадикен сандалии, сразу же начинает интересоваться, пойдёт ли Альва сегодня вечером на рыночный вал. Альва даже не отвечает. Она хочет купить сандалии и точка!

Более красивых сандалий Мадикен никогда не видела. Она чувствует настоящее блаженство, схватив в охапку пакет с обновкой. Но тут Лизабет говорит:

— Ты с ума сошла, Мадикен! Зачем тебе сандалии?.. Смотри, какие тут красивые туфли!

Оказывается, Лизабет потихоньку тоже примеряет обувь. На одной ноге у неё чёрная лайковая туфля на высоком каблуке, а на другой — коричневый мужской ботинок. Плутовка прекрасно знает, что так нельзя делать, потому и улыбается с ангельским видом. Обычно подобная уловка помогает, Лизабет и это знает. Но на Мадикен хитрость сестры не действует.

— Не придуривайся, — шипит она.

И когда их троица выхолит на площадь, Мадикен заявляет, что с Лизабет нельзя ходить по магазинам.

С этим соглашается и Альва.

На площади они встречают Линус-Иду. Она ходит по городу и помогает людям со стиркой и со всякими домашними делами. В Юнибаккен она тоже частенько заглядывает. Однако сегодня старушка свободна, как и все школьники. Мадикен не может удержаться и не рассказать ей о своих сказочно красивых сандалиях. Но Линус-Ида качает головой:

— Скандалии и всякие там новомодности! А я вот толкую, я толкую, такого у нас в детстве не бывало, однако ж мы вымахали здоровыми и сильными, что твои ломовые лошади!

Тётушка Нильссон машет Мадикен издали из своего ларька, и девочка подходит к ней.

— Ты видела дядюшку Нильссона? — спрашивает тётушка Нильссон.

— Да, он сидит на качелях и размышляпствует, — говорит Мадикен.

Тётушка Нильссон качает головой.

— Он всю жизнь только и делает, что размышляпствует и филосопльствует. Он был трезвый?

— Думаю, да, неуверенно отвечает Мадикен.

— А я думаю, нет, — уверенно заявляет тётушка Нильссон.

Но тут к ней подходят люди покупать крендели, и вопрос о том, был дядюшка Нильссон трезв или не был, так и остаётся нерешённым. Тем более что Альва покупает сейчас в карамельной лавке мятные леденцы в красную и белую полосочку. Мадикен поспешно бросается туда. И, засунув за щеку каждая свой леденец, они с Лизабет шествуют за Альвой по пятам в рыбную лавку Нурстрёма. Альва должна купить лососины, потому что первого мая в Юнибаккене всегда едят холодную отварную лососину под майонезом. Но, видимо, многие жители этого города взяли себе за правило есть лососину первого мая — у Нурстрёма остался всего один кусок. Но хороший, большой, он стоит десять крон.

— Спасибо, я беру его, говорит Альва, протягивая хозяину десятку.

И в тот же миг дверь открывается и в лавку вплывает бургомистерша, самая важная дама во всём городе. С первого же взгляда она понимает, что на весах лежит последний кусок лососины, который можно купить сегодня, и громко объявляет:

— Я беру этот кусок! У меня завтра гости!

Должен же господин Нурстрём понять, что ей лососина нужнее, чем кому бы то ни было. И господин Нурстрём прекрасно всё понимает. Но Альва не собирается ничего понимать.

— Ну нет, извините, — говорит она.

Отказов бургомистерша не выносит. Она утверждает, что уже давно заказала лососину. Хотя господин Нурстрём, кажется, забыл о её заказе, Однако Альва отказывается уступить, и бургомистерша краснеет от злости.

— Вы, милочка, знаете, кто я? Я бургомистерша Далин.

— Конечно, знаю, — любезно отвечает Альва — А вот вы, госпожа бургомистерша, знаете, кто Я?

— Разумеется, нет, — уверенно говорит бургомистерша.

— Так вот, я — та покупательница, которая заберёт эту лососину, — заявляет Альва, преспокойно укладывая рыбу к себе в корзинку.

И быстро выводит девочек из магазина. Но Лизабет, проходя мимо бургомистерши, всё-таки успевает высказать о ней вслух своё мнение:

— Какая же вы дура!

Лизабет хочется хоть немного помочь Альве. Но Альва считает, что Лизабет не должна так выражаться:

— Вот увидишь, она придёт к вам и наябедничает маме, говорит Альва, останавливаясь за дверью. — Сейчас же вернись и попроси у неё прощения.

— Ни за какие гавришки! — заявляет Лизабет, крепко сжимая губы.

Альва гладит её по щеке, пытаясь смягчить.

— Ну что ты, Лизабет! Разве можно говорить бургомистерше «дура», даже если она и впрямь дура. Поди и скажи, что ты очень сожалеешь об этом.

Лизабет ещё крепче сжимает губы. И луг мимо них величественно, как фрегат, проплывает бургомистерша. Она всё ещё злится и презрительно фыркает, глядя на Альву, которая крепко держит корзинку с лососиной.

Альва осторожно подталкивает Лизабет.

— Ну, Лизабет!

Но губы девочки по-прежнему сжаты. И лишь когда бургомистерша почти скрывается из вида, Лизабет открывает рот и пронзительно кричит на всю площадь:

— Я очень сожалею, что вы дура!

Наконец начинает темнеть. Скоро загорится майский костёр. А уже можно надеть сандалии? Оказывается, нельзя! Мама не разрешает, подумать только!

— Дорогая Мадикен, если хочешь испортить новые сандалии в первый же вечер, тогда лучше всего надеть, их сегодня и побегать немного вокруг майского костра.

Мадикен уверяет, что будет очень осторожна. Разве можно испортить сандалии, если беречь их изо всех сил, как она и собирается сделать?

Но слова не помогают. Мама знает, как бывает на рыночном валу. Придётся всё-таки надевать старые ботинки. И не стоит больше говорить об этом, заявляет мама.

Мадикен понуро стоит передней, Мадикен, которой хотелось сразить своей красотой весь город. А времени умилостивить маму нет, потому что мама и папа ужинают сегодня вместе с друзьями в Садовом павильоне при гостинице и уже собираются ухолить.

— Пока, золотые мои бомбошечки, — говорит мама — Повеселитесь на славу у майского костра!

Да, легко ей так говорить! Мадикен злится и окончательно скисает. Вечер испорчен, думает она, и сердито спрашивает Лизабет:

— Зачем покупать сандалии, если нельзя их надеть, можешь ты мне растолковать?

— Не, не могу, — говорит Лизабет.

Она считает, что сестре следовало заблаговременно позаботиться об этом и попросить бога, чтобы он велел маме разрешить Мадикен надеть сандалии. А теперь слишком поздно.

— Она ведь уже в Павильоне, не может же бог идти туда спорить с ней о твоих сандалиях!

Мадикен фыркает.

— Не-е, не может, и вообще, даже если бы мы с богом захотели, чтобы я надела новые сандалии, а мама не захотела, всё равно мне пришлось бы идти к майскому костру в этих паршивых старых ботинках.

На некоторое время Мад…