Магички

Глава 1

Дама А сняла очки, прикрыла утомлённые глаза рукой и надавила — так, что по внутренней стороне век поплыли фиолетовые пятна.

— Пожалуй, она заслуживает внимания.

Дама В напряжённо молчала, слегка склонив голову, будто на её затылке лежала чья-то холодная тяжёлая ладонь. Она знала, что древние портреты Основательниц бесстрастно наблюдают за происходящим. Ледяной бетон стен затянут тёплым бархатистым покрытием, система кондиционирования давно уничтожила затхлый сырой запах, но ощущение глубокого подземелья не исчезало ни на минуту. Здесь располагалось сердце её родного Ордена, но больше часа она не выдерживала, тревога принимала панические формы, приходилось перебираться на более высокие уровни. Эту особенность её психики знали и уважали, а потому дама А была немногословна:

— В её книге я нашла несколько начальных формул. Вряд ли кто-то знающий открыл их случайной девчонке. Значит, сама додумалась. Что ж, напишите ей, посмотрим.

Когда окна выходят на запад, очень трудно усидеть за работой на закате — косые лучи солнца забираются на середину комнаты, высвечивая облупившийся паркет и столбики пыли в воздухе, и всячески намекают, что там, на улице всё гораздо свежей и красивей. Но если просыпаешься после полудня, раскачиваешься пару часов, а потом наконец-то начинаешь заниматься делом, поддаваться на провокации нельзя. Разве что сделать небольшой перерыв на пару кусочков сыра.

Ольга только-только выбралась из-за компьютера, как он приветливо звякнул — почта пришла. Конечно, на свете нет ничего срочного (если не стоишь на пути самосвала, который выскакивает из-за поворота), любые новости могут подождать, пока ты ходишь перекусить. Всё, что могло произойти, уже произошло, а то, что ещё впереди, вряд ли получится предупредить, даже отказавшись от пищи. Но любопытство почти всегда сильнее голода, тем более Ольга ждала письма.

Нет, адрес отправителя оказался незнакомым.

Уважаемая Ольга!

Меня зовут Елизавета Рудина, я Ваша коллега и хотела бы выразить восхищение «Невестой», которую недавно прочитала…

(«Господи! Она! Мне!» Рудина была большим писателем, по-настоящему хорошим и к тому же знаменитым, и Ольга почувствовала себя польщенной.)

Поразительно, что это ваша первая книга — она кажется вполне зрелой и профессиональной. Разумеется, видны некоторые шероховатости, но язык очень хорош. Я хотела бы предложить Вам посетить один любопытный семинар. Наш Союз писателей устраивает нечто вроде курсов повышения квалификации для молодых и талантливых авторов. Начало в сентябре, продолжительность — два месяца, место проведения — Крым. Мастер-классы ведут известные современные литераторы.

Хочу добавить, что обучение, дорога и проживание бесплатны — мы заинтересованы в одарённых слушателях.

Жду ответа. Е.П. Рудина.

Ольга посидела минут десять, снова и снова перечитывая текст, а потом быстро написала ответ:

Здравствуйте, Елизавета Петровна!

Мне бесконечно важно Ваше мнение о моей деятельности, тем более такое лестное. И я очень хотела бы поехать на семинар.

К сожалению, дела мои таковы, что в сентябре — октябре необходимо находиться в Москве. Ужасно обидно, но я вынуждена отказаться. Может, в другой раз.

С уважением, Ольга.

Она отправила почту, выключила компьютер, прихватила мобильник и вышла из дома, как была, в домашних джинсах и майке с выцветшей надписью fuck-n-roll, которую переводила как «трахай и катись». Аппетит всё равно пропал, захотелось пройтись и подумать.

Заканчивалась вторая декада августа, но чуть полинявшее небо ещё оставалось ясным, дни — теплыми, только ночью холодало. Ольга брела к реке, до которой от дома минут десять быстрым шагом, а таким, как у неё, — пятнадцать.

До чего же нелепая ситуация: следовало бы мгновенно согласиться, а вместо этого она упускает потрясающий шанс ради каких-то сомнительных перспектив. Ольге нравилось писать книги… нет, не то слово — она становилась счастливой, работая. Однажды поняла, что счастье — это когда что-нибудь делаешь и у тебя всё получается. Не важно, складывать букву к букве или сделки заключать, но если в результате усилий что-то совпало, ожило и задвигалось, ощущаешь себя богом. Будто прикоснулся к схемам мироздания и что-то в них понял. И вот настоящие мастера её заметили и зовут поучиться, это ли не шанс?

Но в Москве было кое-что, точнее, кое-кто, с кем невыносимо расстаться на два месяца. Она бы извелась вся — слишком ненадёжны их отношения и слишком велика тоска.

«Вот ведь женщина, — думала Ольга, — её в космос отправляют, а она беспокоится, что скафандры несексуальны. Умная душа, глупое сердце: стремишься, стремишься куда-то, а потом из-за слабости всё летит под ноги мужчине. И не жалко, не жалко».

Она дошла до реки, села на ступени, ведущие к воде, и принялась рассеянно наблюдать за полоумным, видимо, пловцом, резвящимся в тёмных мутных волнах. Наплескавшись, купальщик полез на берег, но запутался в леске — другие городские безумцы, иной породы, сами в канал имени Москвы не лезли, но зачем-то пытались ловить его насквозь токсичных обитателей. На этот раз добыча оказалась агрессивней: рыхлый белокожий мужчина в глянцевитых чёрных трусах молодецки переломил поймавшую его удочку об колено. Уже через мгновение к нему огромными скачками несся рыбак, крича что-то нечленораздельное, и, не останавливаясь, впечатал в мокрое безволосое бедро мысок тяжелого болотного сапога. Преимущество явно было на стороне обутого бойца, но тут соотношение сил изменилось: от лавочки, стоящей в тени лип, к берегу побежали приятели купальщика, полностью экипированные — одетые и с пивом, правда, разлитым в пластиковые бутылки, не пригодные для войны. Стало шумно, Ольга встала и осмотрелась, ища место поспокойней. Солнце быстро опускалось за деревья, маленькие волны топорщились и спешили, на крутом каменном мостике какой-то другой, кроткий и упорный, рыбак утратил надежду на улов и стал собираться домой. Дождавшись, когда он уйдёт, Ольга перешла на его место, на «Мост искусств», который она так нарекла за бесполезность и красоту: он был выстроен кем-то вдоль реки, а не поперёк.

Побоище меж тем внезапно угасло, участники побратались и удалились под липы. Видимо, драка — это обычный мальчиковый способ познакомиться. «Какие, однако, неочевидные пути они выбирают».

Потом подумала, что и эта комическая сцена, и нелепый мост — об одном: люди ощетиниваются в одиночестве, каждый в своём углу, так, что к ним попросту не подобраться, но когда им хочется общения, они строят свои дурацкие мосты вдоль рек, не сомневаясь, что движутся навстречу друг другу. А самое странное — находятся всё-таки те, кто их послания получает и расшифровывает.

Она достала телефон и набрала сообщение: «Приходи», дождалась ответа и почти побежала домой.

«Он едет, едет ко мне. Я строю свой мостик правильно, а космосу придётся подождать».

Ольга легко принимала решения и не имела привычки с кем-нибудь советоваться: ответственность за результат в любом случае на ней, а мама её и так одобрит. Мама во всём её одобряла, по крайней мере в последние годы. Кажется, что возраст делает людей косными, отнимает способность принимать новое, будь то технические штучки, чужие убеждения или незнакомая еда, — старики на всё откликаются раздражением, головной болью и гастритом. Но мама старела как-то необыкновенно удачно, превращаясь из нервной особы, ценившей приличия превыше всего, в светлую спокойную бабушку, которая видела — многое, знает, что бывает — всякое, и верит в многообразие Божьего присутствия — во всём. Ольга иногда жалела, что её воспитала та, другая женщина, больше смерти боявшаяся общественного мнения, которое сама же и придумывала — «люди скажут…» Как же они ссорились тогда! «Да всем плевать на нас! А мне плевать на их мнение!» — вопила Ольга, задыхаясь от ненависти к этим «всем». Поводы менялись — длина чёлки, поздние возвращения, новый мальчик, выбор института, но суть конфликта оставалась прежней: «соседи смотрят и осуждают». Возможно, она стала писать именно потому, что хотела убедиться: «общественное мнение» если и существует, поддаётся коррекции, и нет нужды подстраиваться под чужие взгляды, если умеешь транслировать свои. Наверное, к лучшему, что мама не всегда была такой благостной и умиротворённой, хотя неизвестно, какой источник силы мощней: уверенность, которую давала её нынешняя поддержка, или то сопротивление, которое пришлось преодолеть. Сейчас Ольгу всё чаще переполняла нежность, когда она задумывалась, каких усилий стоит матери это смирение, какой внутренней работой далась безмятежность и приятие всякой инакости. Каким жестоким опытом оплачено, в конце концов. Ольга покинула дом в двадцать, сопровождаемая если не проклятиями, то энергичным неодобрением, и теперь предпочитала не знать, как эта женщина, которую прежде подруги и поклонники нежно называли Светочкой, провела следующие лет десять, как из цветущей пятидесятидвухлетней дамы, обременённой ответственной работой и множеством социальных связей, стала превращаться в одинокую «бабушку Свету». Были какие-то отношения, печали, утраты, и была церковь. Ольга относилась к религии чуть ли не с содроганием, православие казалось ей замешанным на стыде и чувстве вины, формально — перед Богом, а по сути — перед людьми, которые судили друг друга без всякого заявленного в Библии милосердия. В самом начале, только узнав о мамином увлечении, пришла в ужас, боясь, что природная тревожность и вечная оглядка на окружающих примут патологические формы. Испугалась настолько, что на несколько лет сбежала подальше, на другой конец страны — замуж. А когда выпуталась из этого внезапного брака и вернулась, её встретил уже совсем иной человек. Ольга переступила порог, ожидая нотаций в духе «а я говорила!» — в тридцать они уже не пугали и не бесили, как в пятнадцать, но вызывали неимоверную тоску. Но мама просто ей обрадовалась.

Достала из серванта ту дурацкую менажницу — Ольга немедленно же вспомнила, как ругались из-за хрусталя, добытого в очередях за бешеные деньги: «Зачем?! Ты есть из этого будешь?» — «Мало ли, гости придут», — разложила в отсеках маринованные огурчики и маленькие разноцветные помидоры. Принесла из кухни жареную курицу, сыр, ещё что-то, а себе положила овощей.

— А мясо?

— Я сейчас его не ем, не обращай внимания.

Ольга знала, что начался какой-то очередной долгий и унылый пост, и поразилась происшедшим изменениям: прежняя мама не преминула бы отметить, что героически воздерживается из высших соображений, а вот некоторые, некоторые… Но эта новая женщина, сидевшая напротив, не собиралась хвастать и всячески избегала нравоучительных бесед, с любопытством слушала дочь и, видно было, — любила.

Потом Ольга полночи беззвучно плакала в своей бывшей детской: оттого, что раньше не понимала и недооценивала мать; что так долго сопротивлялась её любви; что той, похоже, много пришлось пережить, чтобы так измениться. И ещё потому, что прежней мамы больше не существовало.

Хотя, если подумать, Ольга тоже успела прожить не одну жизнь за эти годы, но от родителей совсем не ждёшь, что они вдруг станут другими, это в юности всякие выходки естественны и неизбежны. Первая, короткая и диковатая жизнь продлилась пару лет, с тех пор, как со скандалом ушла из дома и перебралась в общежитие при факультете журналистики. Вторая, долгая и сытая, началась, когда Ольга с перепугу выскочила за небедного северного человека, занятого цветными металлами. Не олигарх, но заметная персона в отрасли, в столице был по делу, Ольга пришла брать интервью да и задержалась около. Жили хорошо, расстались по-доброму — как-то вдруг время их вышло, Ольга повзрослела, захотела перемены участи, а мужа весьма кстати потянуло на девушек помоложе. В результате она снова вернулась в Москву, став обладательницей небольшой старой квартиры на окраине и небольшого счёта в банке. «Вот всё у него небольшое, — думала Ольга, — и бизнес, и чувства, и отступные. Небольшое, но крепкое».

И теперь она вела третью жизнь, самую счастливую. «Разводные» деньги позволили осмотреться, не хватать первую попавшуюся работу, а вдумчиво поискать вакансии в Интернете. Как обычно случается, с деловых сайтов она соскочила на развлекательные, заглянула в блоги и там застряла. Интересные люди писали о себе, и ей тоже захотелось так — свободно, весело, независимо — щебетать в эфире о собственных вкусах и взглядах, а не вымучивать статьи по редакционным заданиям. Правда, за это не платили, но у неё было несколько месяцев в запасе, а подобная арт-терапия оказалась необходимой: бывшая жена бизнесмена, приученная не говорить лишнего и охранять доброе имя супруга, оказывается, порядком намолчалась и теперь желала сообщать миру свои мысли по любому поводу.

Как ни странно, получалось неплохо, особых глупостей она не болтала, обладала лёгким пером и ненавязчивой интонацией. Её читали, хвалили, рекламировали друзьям, и скоро Ольгин дневник стал популярным. Кроме ежедневных заметок, она пыталась писать рассказы, потом взялась за повесть, закончила, выложила в сети и не особенно удивилась, когда нашлись люда, готовые издать её. Не будучи самоуверенной, она знала за собой силу: умение подобрать точное слово, сформулировать нехитрую мысль так, чтобы треть читающих согласилась: «Да, я всегда так думал, но не мог сказать», треть поразилась свежести взгляда, а ещё треть, снисходительно хмыкая: «Вот ведь бабы дуры», почему-то не бросила читать — хотя бы для того, чтобы понаблюдать за развитием чуждой формы жизни.

Она также знала и слабость: отсутствие опыта — как человеческого, так и писательского, чуть близорукий скользящий взгляд, неглубокое образование (даже журфак так и не закончила), этакую хлестаковскую «лёгкость мысли», которая могла казаться очаровательной, но чести не делала. Она всё время чувствовала, что парит над большой водой, иногда выхватывает блестящую маленькую рыбку, касается крылом тем вечных и важных, но дальше веера радужных брызг дело не идёт. Не глупа, не бездарна, не графоман — но всё же пока нельзя сказать твёрдо: «Умна, талантлива, хороший писатель». Пока она считала себя полуфабрикатом, и тем труднее ей было отказаться от предложения Рудиной. И всё же она отказалась.

Почти все любовные приключения Ольги пришлись на период жизни в общаге, до этого мама блюла её добродетель, а потом она старалась быть хорошей женой своему небольшому мужу. После развода началось самое интересное. За следующие четыре года Ольга успела один раз влюбиться всерьёз, пережить ряд мелких увлечений и вступить в некоторое количество честных сексуальных отношений. Но всё равно, как она сама говорила, пересчитать её мужчин можно на пальцах — правда, придётся разуваться. Тем не менее за ней закрепилась репутация особы ветреной, искушённой и даже немного порочной. О каждом из своих любовников она могла рассказать множество истории, которые слушатели воспринимали как отдельные приключения с новым героем. Не говоря уже об откровенных выдумках — собственно, она редко описывала реальных людей, предпочитая брать чёрточки отовсюду и создавать новые образы, вполне убедительные. Даже спокойный и равнодушный супруг встревожился, найдя её блог, и пару раз позвонил, уточняя, не свихнулась ли его бывшая на почве секса.

По ночам она иногда писала о своей единственной несчастной любви. У неё был лёгкий нрав, и огорчение от пустяковых любовных неудач, когда таковые случались, проходило быстро. Более того, рассматривая их в свете последующих событий, Ольга убеждалась, что жизнь складывается не так уж плохо: «Ну и что, не получилось у нас тогда, а зато…» А зато потом встретила другого, а зато не влипла в долгие сложные отношения, а зато на эмоциональном подъёме сделала что-то полезное. В общем, не всё хорошо, но всё к лучшему в этом лучшем из миров, как полагал Панглос.

Лишь в одном случае этот метод давал осечку, и Ольга, взвешивая все последующие радости, понимала — нет, не тянут. Не компенсируют. Никакое «зато» не способно уравновесить знание, что с тем человеком у неё могло быть счастье. С другими оно оставалось предположением — могло и не быть, а тут совершенно точно счастье существовало в некой точке реальности, и Ольга уже видела его отблеск впереди, и город на холме, сложенный из розоватого камня, — был. Но она в него не вошла. И её нынешний комфортный мирок — не «зато» и не «за то». Он всего лишь оттого, что в город её не пустили, а жить всё-таки как-то пришлось.

И когда тоска подступала слишком близко, Ольга писала о ней. Аккуратно и точно называла своих демонов по именам и чувствовала, как они её отпускают. Потом отправляла тексты в сеть и спокойно ложилась спать, представляя, что тысячи неспящих сейчас прочтут её слова, и женщины заплачут, вспомнив, как любили сами, а мужчины молча уйдут на кухню и закурят, глядя в тёмные окна, уверенные, что их — так — никто и никогда.

Ольга не сомневалась, что трепетный цветок, каким она предстаёт перед публикой, не является её истинной сущностью. Вернее, он есть, но спрятан внутри крепкой здоровой плоти, защищён иронией и здравомыслием. Она надеялась, что и читатели отделяют сетевой персонаж «Марджори К» от человека, ведущего этот блог. Поэтому для неё стали огромной неожиданностью мужчины, ищущие любви именно Мардж. Иногда она соглашалась на встречи, и двое или трое оказались достаточно хороши, что Ольга попробовала с ними переспать. Поначалу её партнёры были очень счастливы, но довольно быстро Ольга замечала, что её отзывчивое и вполне симпатичное тело их не удовлетворяет. Она настойчиво расспрашивала, пока один из них не объяснил:

— Я хочу, чтобы ты меня полюбила.

— Зачем? Ты, между прочим, женат, будущего у нас нет, мне станет больно. Тебе обязательно нужно, чтобы я страдала?

— Хочу, чтобы ты чувствовала ко мне всё это, ну, как в книжке, — он был бесхитростный молодой человек, — как ко всем тем необыкновенным мужикам, которых любила. Интересно, что ты обо мне напишешь?

— Что однажды у меня был чувак, который всегда приходил на интимные свидания без презервативов, а на светские — без цветов, — злобно ответила она.

Позже подруга Марина отпаивала её коньяком и поучала:

— Никогда не спи с торсидой. Это фанаты, понимаешь, ты для них должна оставаться звездой, а не пи…

Марина появилась в её жизни уже после возвращения в Москву, тоже нашлась в сети, но никакого пиетета к Ольге как к писательнице не испытывала. Точнее, способность удачно складывать слова не застила от неё человека — того самого, который сейчас растерянно и пьяно вопрошал:

— Господи, да с кем же мне теперь спать?!

— С теми, кто не умеет читать.

Алёша не то чтобы не умел, но был совершенно равнодушен к бабскому творчеству или, вежливо говоря, к женской прозе. Заглянул однажды в её блог, пожал плечами — «не моё» и больше не интересовался. Зато после каждой записи не донимал вопросами: «Это про меня? А про кого?», и его безразличие к текстам льстило ей гораздо больше, чем пристальное внимание других. «По крайней мере, этот человек трахает меня, а не Марджори К».

Они познакомились весной и провели вместе чудесное лето, но всё ещё были очень осторожны — во всяком случае Ольга. Она боялась давить на него, давать волю сердцу, настаивать на свиданиях. Невозможно просто так снять трубку и спросить: «Ты где, чего пропал?» Он как-то слишком ей понравился, сразу и сильно, чтобы позволить рисковать — вдруг спугнёшь. «Это ещё не любовь, — говорила себе Ольга, — просто мне нравится с ним спать», — но хорошо понимала, что до любви ей осталась совсем немного, всего-то пара шагов навстречу. Только это должны быть его шаги. Но Алёша замер где-то на границе добродушной нежности, сексуальной дружбы, и Ольга не торопила его.

Они вообще не говорили о чувствах, наслаждаясь физической, а иногда химической близостью. Она так называла свидания, на которые он приносил какие-нибудь вещества, чаще всего — вполне законный алкоголь, но непременно редкого сорта. Если водку из агавы, то не текилу, а мескаль, если абсент, то не «ксенту», а чешский «кинг оф спиритс голд».

Вот и сегодня Алёша явился с пузатой литровой бутылью без этикетки — полупустой или наполовину полной, в зависимости от того, насколько оптимистичен смотрящий. Опять абсент, но в этот раз самодельный.

— Боже, что за бражка?

— Обижаешь, эксклюзивная штука, синий абсент, проверенные люди делали.

Ольга развеселилась. Конечно, кой-кому нужно бы завтра работать, но у неё давным-давно зрела забавная идея, которую как раз сегодня можно реализовать — именно под сомнительную выпивку.

Для будущей книги ей понадобилась информация о всякого рода внушениях, НЛП прочей словесной магии. Недолгие изыскания привели её к Милтону Эриксону, создателю одноимённого гипноза. Как уже говорилось, Ольга была не слишком образованной и глубокомысленной особой, поэтому для ознакомления с теорией купила простенькую популярную книжку да и читала её с пятого на десятое. К концу первой главы в её рассеянном воображении сложился довольно странный образ учёного и его приёмов.

Как ей показалось, основной особенностью Эриксона была глубокая страсть к растениям, конкретнее — к помидорным кустам. Говорить о них он мог бесконечно, стоило дать ему волю, как любая беседа сводилась к полуторачасовому монологу о помидорных кустах, под который его собеседники частенько засыпали. К тому же Милтон обожал всякого рода передёргивания и логические нестыковки, совершенно сбивавшие с толку тех, кому не спалось. При этом он оставался человеком кротким и терпеть не мог директивных заявлений, типа «ваши руки тяжелеют, ваши веки тяжелеют, ваши ушки…» — нет, ему нравились непринужденные конструкции: «Интересно, а вот ушки, ушки ваши тяжелеют?» И ошеломлённый пациент был вынужден признать, что его ушки буквально налились свинцом. Так, слово за слово, и родился эриксоновский гипноз.

Ольга очаровалась методом и немедленно захотела применить его на практике. Препятствие виделось только одно: она ничего не знала о помидорах. Понятно, что для длительного погружения требовалась масса информации о том, как они растут, расцветают, отпускают усики и покрываются пушком. Конечно, она могла вместо этого поговорить, например, о котятах — в конце концов, у них тоже усики и пушок, — но осознание ответственности не допустило самоуправства: человеческая психика это так серьёзно. Никаких вариантов, написано «куст» — значит, надо про куст.

И не совсем ясно, на ком ставить опыт, почти все знакомые мужчины слишком уж нервны и порывисты, старых подруг она растеряла, а Марина способна вызвать психиатрическую сразу после фразы: «Томат день за днём испытывает комфорт и умиротворение, умиротворение и комфорт». Ольга уже было собралась перейти к главе «самогипноз», как появился Алёша со своей бурдой.

Сказал, что вчера закончил большой заказ и страшно устал — он, как и многие фрилансеры, существовал в двух состояниях: либо безделья, либо двадцатичасовой пахоты с перерывами на сон. И Ольга решила, что поможет ему отдохнуть, а домашний абсент упростит путь к трансу и компенсирует недостаток знаний о помидорных кустах.

Конечно, она не относилась всерьёз к этой затее, но вдруг отчаянно захотелось поиграть.

Поначалу они, как всегда, обсуждали дела: Ольга боялась показаться пустоголовой курицей, поэтому говорила про свою новую книжку и расспрашивала о его последнем проекте. В комнате присутствовал третий: у Алёши была привычка работать под музыку, благо имел дело не со словами, а с картинками, и он очень серьёзно относился к саунд-трекам для своих дизайнерских идей. Двухчасовой плэй-лист, составленный к последнему заказу, до сих пор ему не наскучил, и теперь странный картавящий голос затопил Ольгин дом, вклинивался в разговор, наполняя паузы, и договаривал то, о чём собеседники помалкивали. Они чокались пылающими стаканами друг с другом и иногда с колонками, Ольга пьянела очень быстро, из каждой фразы, своей и чужой, рассудок выхватывал только обрывок:

— Ненужный кто-то за окном стоял и требовал любви[2].

— …я написала уже треть, но дело идет медленно…

— …ну выпей ещё, проясняет сознание будь здоров…

— И счастьем тронутые губы неслышно скажут «дайте меч».

— …кроме полыни, в нём дамиана и лотос…

— Да? Говорят, лотос обладает афрф. афродизя… дизьячным эффектом…

Ольга сообразила, что язык заплетается и пора переходить к помидорным кустам, пока она способна хоть что-то выговорить. К тому моменту сидеть уже не получалось, даже на боку лежать было затруднительно, а только плашмя — они валялись как сброшенные шкуры. Она не глядела на него, но всё равно видела: не мужчина, а сплошное противоречие. Среднего роста, чуть выше неё — метр семьдесят или семьдесят пять, не мерила, пожалуй, даже хрупкий, а всё-таки сильный. Волосы белокурые и мягкие, а характер жёсткий. Глаза серо-голубые, стальные, а рот чересчур подвижный. Непроницаемое лицо, но изредка по нему пробегают тени, которые ей не удаётся разгадать. Вот как с таким?..

— С юга вьюга с ресниц неделя друг на друга глаза глядели.

— Я не могу к тебе повернуться.

— Ничего.

— Все б тебе бродить по городам лето золотое.

— Тут такое дело… Я должна рассказать тебе про помидорный куст.

— Ну, если это необходимо…

— Да. Ты, может быть, никогда не задумывался, но с ним происходят удивительные вещи: сначала солнце нагревает землю, потом идёт дождь, и семена напитываются водой.

— Губы алые тихая беда реки малые тихая вода.

— Становится тепло, очень тепло, они выпускают реснички — реснички, представь, — а потом прорастают таким зелёненьким.

— Кстати, а зелёная фея в этот раз не приходила…

— Ты вроде сказал, это синий абсент? Закрой глаза.

— Я и синей не видел. Закрыл.

— Руки твои летели тели тели тели радость моя думай про меня.

— И он растёт, растёт и очень счастлив, этот помидорный куст, день за днём ему хорошо.

— Пусть успокоятся все тени нелюбви мне снится сон и он как сон чудесен.

— Ты не слышишь, как он растёт, а ведь он растёт, чёртов помидорный куст, он растёт, а я живу от тебя до тебя и рада бы наблюдать, как появляется лист за листом, побег за побегом, а вместо этого смотрю на телефон, только работа и спасает.

— Высоко высоко поднялся сокол высоко за облака улетел сокол.

— И я, понимаешь, не знаю, что делать, ведь стыдно так зависеть от твоих звонков и появлений. Я ещё не получила тебя, но уже боюсь потерять, я боюсь и не живу каждую секунду, как этот проклятый помидорный куст, подставляющий листья то солнцу, то дождю, нет, время вытекает, как кровь, и я теряю тебя с каждой каплей.

— Спой мне птица лебедь белая как его я.

— И я вынуждена, наконец, признать, что помидорный куст счастлив и спокоен, а я — нет, я не спокойна…

А он давно уже спал, спали его светлые волосы, сомкнутые пшеничные ресницы, нервные губы. И узкие руки с бесконечными пальцами.

Замолчал музыкант, заснул помидорный куст, и все его листья заснули, и стебли, и жёлтые цветочки. И помидоры.

Ольга выплакала избыток печали, а потом незаметно задремала, успев напоследок подумать, что невесёлое это дело — словесная магия.

Всю следующую неделю она опять писала, но всякий раз, когда отвлекалась ненадолго, вспоминала про Алёшу — надо же, не звонит. Ольга тогда утром осторожно расспросила: он ничего не услышал из её глупого пьяного монолога, и это было к лучшему, навязываться ему не следовало.

Разок всё-таки не удержалась, отправила эсэмэску: «Может быть, приедешь?», и через полчаса он ответил: «Я занят». Ольга пожала плечами и отложила телефон: «Самое важное — никогда не переживать из-за поступков других людей. Серьёзного беспокойства заслуживаю только я сама да Божий промысел».

Не работалось, и она нашла в компьютере саунд-трек той ночи, но музыка вызвала одно только желание — немедленно повеситься. Правда, не за шею, а на манер соответствующей карты Таро, — и так висеть, качаясь и подвывая. Концентрированная тоска голоса и текстов напоминала больной туман, который и без того не исчезал в её душе, но чаще всего дремал на дне, как большой седой пёс. От голоса он просыпался и начинал скулить.

Полезла в сеть, поискала в Гугле, нет ли чего новенького о ней; негромко хмыкнула, читая БашОрг; открыла Живой Журнал и неторопливо перелистала френдленту. Кликнула на видеоролик, мельком просмотрела десяток постов, но споткнулась о запись, в которой говорилось о гибели чьей-то кошки. Замерла на пару секунд, откинулась на спинку кресла и горько неудержимо заплакала.

Через два дня она ему позвонила: «Встретимся?» — «Встретимся». — «У тебя?» — «Давай в кафе». — «Поговорим?..»

И поговорили.

Они сошлись в ресторанчике, который завсегдатаи любили за домашнюю атмосферу, а Ольга выбрала потому, что там славно готовили парного судака. И ещё: однажды, ожидая Алёшу, она случайно взглянула вверх и наконец-то заметила, что к деревянной панели над её головой приклеена кофейная чашка с остатками гущи на стенках, пепельница, смятая салфетка и сахарок. Её отчего-то тронул хрупкий перевёрнутый мир, и с тех пор Ольга всегда старалась сесть за тот столик. И вот сегодня она снова внимательно разглядывала остатки этого параллельного ужина, потому что впервые не могла и не хотела смотреть на Алёшу.

— Понимаешь, — говорил он, — я тут с девушкой познакомился, и у нас всё серьёзно. Она такая… такая эмоциональная, чувствительная очень. Хрупкая и совсем без меня не может. Прямо с первого взгляда всё. Я подумал… тебе не до меня. — Туг его мобильник запел невыносимо сладким голосом, и Алёша немедленно ответил: — Да, малышка, уже скоро, не волнуйся! Переживает, — объяснил, повесив трубку. — Короче, ты поняла.

— Ага. Хотела сказать, что уезжаю на пару месяцев. Ты, как я посмотрю, тут скучать не будешь. Ну, мне пора. — Она порылась в карманах и положила под блюдце деньги за свой чай, встала, легко поцеловала Алёшу в мягкую прядь на виске и пошла к выходу. Напоследок оглянулась — не на него, на потолочный натюрморт. Жаль, но какое- то время она не сможет сюда приходить.

«И особенно жаль судака».

Дома немедленно бросилась к компьютеру и написала письмо.

Ответ пришел очёнь быстро:

На Ваше счастье, у нас еще осталось одно место. Выезд 28 августа, сообщите адрес и паспортные данные, курьер завтра доставит билет. До встречи, Елизавета.

Почти сразу же ожил домашний телефон. Ольга не хотела снимать трубку — этот номер знали два или три близких человека, остальные звонящие были рекламными агентами, роботами или просто путали цифры. Но ради этих двоих или троих она всегда отвечала.

— Оленька, всё хорошо?

— Да, мама. А у тебя?

— Тоже, я на всякий случай.

— И правильно, сама собиралась.

Мама давно избавилась от привычки впустую проверять, как дела, предпочитала думать, что «нет новостей — хорошие новости». Беспокойство за ребёнка — не повод беспокоить ребёнка, так она говорила. Но сегодня всё-таки решилась.

— Всё хорошо, мама, появилась возможность пару месяцев поучиться на писательских курсах, так я и съезжу, поучусь.

— Ну и славно, береги себя.

Слёзы, которые Ольга от самого кафе бережно несла домой, стараясь не расплескать по дороге, отступили, и, пользуясь этим, она сама решила позвонить:

— Марин, он меня бросил.

— Кто?

— Этот, который читать не умеет. И ты не поверишь…

— Ну?.. Ты ревёшь там?

— Нет пока. Он нашёл, — она делала паузы, сосредоточенно сдерживая истерику, которая поднималась к горлу после каждого слова, — себе девушку. Эмоциональную и чувствительную.

— Ожидаемо.

— Почему? Сам говорил, что я пишу бабское, сопли. А теперь.

— Совсем, что ли, разницы не видишь? Ну пох ему, что ты там писала, за то и понравился. Но не пох, что ты чувствовала. И кто в этот раз попутал автора и текст, а? Раз твои герои такие, тебе самой уже и чувствовать не надо?

— Я чувствовала!

— Ты не выражала! Он мысли читать должен был?

— Я думала, ему это на фиг не надо.

— Это им всем надо, Оль. Эмоции — самый дорогой товар. Ты ему не дала, а она дала.

— Так я щас дам, позвоню и дам, мало не покажется.

— Поздно, он решит, что это манипуляция.

— И чего теперь?

— Или ничего, или подожди.

— Да, кстати, у меня тут командировка типа творческая на пару месяцев.

— Ну и хорошо, и нормально. Это самое лучшее. Вернёшься — поглядишь.

Они попрощались, и Ольга смогла, наконец, выпустить свою отложенную истерику, как освобождают кошку, напуганную долгой поездкой в метро, из переноски: открывают решётку — вот и всё, иди, можно.

Дама А одобрительно кивнула: — Отлично сработано. И ваша ученица неплохо справилась.

Она была довольна настолько, что позволила себе нарушить правила секретности и заговорила о внутреннем деле Ордена на жилом уровне, где теоретически их могли услышать кандидатки и стажёрки. Но наблюдать муки клаустрофоба не очень-то приятно, особенно если хочешь поощрить сестру, а не наказать. Дама В поняла и оценила любезность:

— О да, она применила обычные методы, и они не подвели. Я могу её отозвать?

— Она должна проследить за девушкой до поезда, а потом отправиться в аэропорт, прилететь ближайшим рейсом и приступать к своим обычным обязанностям. А новенькой приготовьте «детскую». Материалы по ней я собрала давным-давно.

— Мы так заинтересованы в этой девушке?

— Пожалуй. Но следует провести ряд тестов, чтобы убедиться в её соответствии нашим целям.