Следующие дни прошли без знаменательных событий. Все по налаженной схеме. Дают — бери, бьют — беги. Но в основном я бегаю. Нет времени даже для обычной болтовни с девочками из класса. Сначала со мной перестали дружить из-за того, что я поумнела быстрее, чем другие, а затем из-за того, что оказалась неугодной внешне мальчикам. Тройка главных красавиц нашего класса во главе с Кэсс Трипсон смотрит на меня презрительно. Обзывают, подмигивая при этом парням. Думают, что это придает им крутости.
Щит, который я теперь при случае использую, здорово облегчил мне жизнь. Неоднократно вспоминала того преподавателя из академии и мысленно его благодарила. Кстати, вижу, его периодически в нашем дворе. Почему он здесь гуляет, не понимаю, если в академии есть свой парк. Там, говорят, красивее, чем в нашем. А этот мистер… забыла как его там, прогуливается по аллеям нашего школьного двора с таким видом, будто это улицы Парижа, а иногда сидит на траве в своем идеальном костюме. Немного странно выглядит.
— Птенчик, птенчик, пупырка, рыжая трусишка, — дебилы одноклассники никак не поумнеют. Они младше меня на год, но все же мне казалось, что в четырнадцать лет парни должны быть умнее.
— Лучше быть птицей и летать, чем обнюхивать кого-то под хвостом! — выкрикнула из своего безопасного укрытия. Разместилась под тем же деревом, под которым сижу каждый день. Но теперь меня закрывает прозрачная стена со всех сторон, так что имею возможность огрызаться безнаказанно.
На мою фразу парни не отреагировали. Видимо, не нашлось, что сказать. Но сидящий напротив преподаватель академии рассмеялся. До меня долетели звуки его смеха, и я посмотрела на него с прищуром. Так и хотелось сказать что-то вроде «Чего ржешь?», но я сдержалась. Все-таки, если он и слушал нашу беседу, то его смех скорее в мою поддержку.
Дома продолжаю учиться у своей птицы мудрости. Правда, время для этого находится лишь поздним вечером, когда сестры уже спят, но я с нетерпением жду конца дня, чтобы наконец-то запереться в гардеробной и болтать с Али. За несколько недель я узнала от своей птицы больше, чем за девять лет в школе. Сложилось впечатление, что в учебное заведение положено ходить лишь для того, чтобы скоротать время и не бесить дома своим присутствием родных. Хотя моя мама может и не отказалась бы, чтобы я всегда была дома. Взвалила бы на меня те немногочисленные дела, которые выполняет сама. И так большая часть домашней работы возложена на мои плечи.
В один из стандартных школьных дней меня вызвали в кабинет директора. Мистер Даутер долго отчитывал, я кивала, не пытаясь оправдаться. Даже не говорила, что подобное больше не повторится, потому что знаю — повторится. На этот раз я угодила пряжкой рюкзака одному из одноклассников в глаз, отчего у него появился фингал. Тот нажаловался директору, и вот результат. Ну хоть отца не вызвали — уже хорошо.
Вышла из кабинета мистера Даутера, когда школьные коридоры опустели. Тишина, красота, можно идти к выходу неспешно. Прогулялась по коридорам, изучила плакаты на стенах. Тянула время, как могла, лишь бы не возвращаться так быстро домой. Оправдаюсь тем, что у меня был факультатив (который я вообще-то прогуляла благодаря вызову к директору). В холле, ведущем к выходу из школы, почувствовала, что в помещении я уже не одна. По спине пробежали мурашки, когда я услышала недалеко от себя твердые шаги. Резко обернулась, готовясь ударить крадущегося за мной. Уже предположила мысленно, что это меня поджидает Рокси с подбитым глазом, но мою занесенную вверх руку остановили.
— Что вы здесь делаете?
Моя рука зависла в воздухе сбоку от головы, будто я подняла руку, как делают сидя за партой. На меня смотрит преподаватель академии. Да, тот самый, чье имя я не постаралась запомнить.
— Иду к выходу, мисс Катарис. А вы?
— Что вы ходите за мной? Думаете, я не вижу? Наблюдаете, усмехаетесь. Я и директору могу пожаловаться!
Улыбается, глядя на меня сверху. Вроде по-доброму, но слегка чудаковато. И подошел слишком близко, отчего стало не по себе. Я отступила назад, увеличив между нами расстояние на две вытянутых руки.
— Я шел к выходу. Разве это запрещено?
— Коридор широкий. Идите себе, где хотите, но не за моей спиной и не так близко.
Снова улыбается. Он что смеется надо мной?
— Вы что маньяк, мистер как вас там?
— Нотрил.
— Да мне все равно! Отстаньте от меня!
Отступаю, традиционно не поворачиваясь к потенциальному врагу спиной.
— Лаури, — он попытался взять меня за руку, я отскочила.
— Маньяк, — отмахиваюсь от него, пячусь, он стоит на месте уже без улыбки, — мне пусть и пятнадцать, но я не глупая!
— Я знаю. Птицы не бывают глупыми. А я не маньяк, — он сделал шаг в мою сторону, я дернулась и отступила назад. — Не бойся меня, Лаури, — говорит медово-ласково. — Если тебе нужна будет помощь, позвони мне. Моя визитка у тебя есть.
Вообще-то нет, мама ее выбросила. Надеюсь, на моем лице сейчас это не указано, иначе придется отбиваться от еще одной карточки.
— Извращенец! — крикнула на лету.
Прыгнула через лестницу и оказалась внизу, на безопасном расстоянии. Остановилась, чтобы посмотреть снизу в лицо странного преподавателя. Он остался стоять на верхней точке первого лестничного пролета.
— Мы ещё встретимся, Лаурина Катарис, — смотрит мне в глаза, и почему-то даже с этого расстояния я четко улавливаю их светло-коричневый оттенок.
— Это угроза?
— Обещание.
— Точно маньяк, — сказала больше для себя, чем для него.
В этот же момент рядом с мистером из академии появился наш директор. Я скрылась под лестницей, но уйти не поспешила.
— Добрый день, мистер Нотрил! Осматриваетесь? — слышу удивительно веселый тон директора. Меня он отчитывал совсем другим голосом.
— Да, мистер Даутер. Предпочитаю ознакомиться с условиями работы, прежде чем на нее соглашаться.
— Вы уже готовы дать окончательный ответ?
Разговор продолжается на лестнице. Похоже, они вдвоем начали спускаться. Я ищу более укромное место, чтобы остаться незамеченной. Вжалась в темный угол, навострила уши.
— Я обдумал ваше предложение. Скажу откровенно, мистер Даутер, суета здешних мест мне не по нраву, — ой какой пафосный. — В академии спокойно, со студентами общаться проще, чем со школьниками, так что я предпочту остаться на прежнем рабочем месте.
— Мистер Нотрил, мы можем рассмотреть и другой вариант. Вы будете вести уроки истории магии только в старших классах. Вы сможете совмещать.
Голоса начали приближаться, услышала шаги слишком поздно. Две мужские фигуры поравнялись с углом, за которым стою я. Отвернулась, превратилась в статую. После минутной тишины услышала продолжение разговора и поняла, что они прошли мимо. Надеюсь, в тени лестницы они меня не заметили.
— Я вас понял, мистер Даутер, но я принял решение остаться лишь в академии.
— Что ж… очень жаль. Ни об одном другом педагоге я не слышал столь восхищенных отзывов студентов и преподавателей. И это всего за несколько месяцев, пока вы работаете в академии. Студенты вас любят, у вас лучшие показатели по успеваемости. Вы сотворили чудо с вашей группой. Преподаватели не могут на них нарадоваться, а группа, как я слышал, из сплошных… как бы выразиться… из сплошных Катарис… Чтобы вы поняли, это дети без ума и воспитания.
Хм… Вот, значит, как. Наша фамилия уже как фразеологизм. Скоро ею начнут непослушных детей пугать. «Вот вырастешь, будешь как Катарис».
— Я думаю, это результат работы всего преподавательского коллектива.
— Не скромничайте, мистер Нотрил…
Расслышать последующие реплики я уже не смогла. Итак шагала следом, якобы мне тоже в том направлении. А вообще-то да, они направились к выходу, и мне домой пора, так что я неспециально шла следом, и вовсе не подслушивала. Больно надо.
А вообще интересно. Если этого преподавателя так хвалят, может он не маньяк? Все равно странный. Надо держаться от него подальше. И хорошо, что отказывается вести уроки в школе. В академию я вряд ли поступлю, так что свое обещание он не сдержит. Разве что если продолжит преследовать меня в школе.
Вечером обнаружила в боковом кармане своего рюкзака визитку Элима Нотрила. По какой-то странной причине мне захотелось заглянуть и во второй боковой карман. Там оказалась вторая визитка. Позже еще одну нашла в кармане куртки, затем в блокноте и в тетради по математике, еще одну в ланч-боксе…
Точно маньяк.
ЭЛИМ НОТРИЛ
— Алита, я уже не знаю, что делать! Она считает меня извращенцем! Представляешь?
— Ну а что ты хотел, братец? Ходишь за ней по пятам, подсматриваешь, появляешься неожиданно рядом, причем там, где тебя не должно быть. Ты правда похож на маньяка! — сестра смеется, раскладывая на рабочем столе свои эскизы.
— Я хочу за ней присматривать. Она все время вляпывается во что-то. Эти малолетки не дают ей прохода… Конечно, выбрали самую красивую девочку в школе, вот и тягают ее за волосы. Такое ребячество…
— А она что? Флиртует с ними?
— Да нет, отбивается, убегает. Такая крохотная, а такая бойкая… Ох, я уже не знаю, как я все это выдержу. Хочу взять ее на плечо, увести домой и больше не выпускать.
— Элим, ну ты правда, как маньяк! Ей пятнадцать! Ты не забыл?
— Алита, я же не в постель ее тащить собрался! Закрою у нас дома, пусть сидит, читает, расслабляется. А как подрастает, тогда женюсь и… в постель можно будет. Все равно в той школе ничему умному не учат.
— Социализация важна. Да и не можешь ты управлять ее жизнью. Похитить ребенка хочешь?
— Да не такой уж она ребенок… С виду да, но говорит так, будто ей не меньше сорока.
— Элим, дай ей свободу. Она должна прожить свое детство без оков. Ты не вправе лезть в ее жизнь, пока она тоже не почувствует предназначения.
— Я знаю, но это так бесит! Я должен ее защищать, быть рядом, обеспечивать ее. Мне жалко смотреть на мою девочку. Худая настолько, будто не ест ничего. Какой-то скудный бутерброд в перерыве жует, но это разве еда? Всегда в одной и той же одежде, а рюкзак давно разваливается. Куда смотрят ее родители, не понимаю!
— Элим, она еще не твоя. Заявлять о предназначении до восемнадцати нельзя. И то не факт, что она почувствует его, когда станет совершеннолетней. Мы ведь не знаем, как это бывает, никто из нас не встречал предназначение в таком раннем возрасте.
— Ты права. Есть теория, что предназначение ощущается только с двадцати. Но мне что ждать еще пять лет? Я не выдержу!
— Элим, ты ждал ее пятьдесят лет… Еще пять — это ерунда, — сестра утешает, поглаживая по плечу. — Ты в любом случае побил наш семейный рекорд — встретил свое предназначение раньше, чем кто-либо из нас.
Я улыбнулся. Вышло печально — сам знаю.
— Лаури — красавица. Хочу на нее смотреть все время. С недавних пор не подхожу близко, но она улавливает мой взгляд издалека. Делает такое выражение лица, будто спрашивает, какого черта я на нее смотрю. Нахмурит бровки, губки сложит ромбиком, и такая вроде суровая, а на самом деле умилительная. Хочется продолжать на нее смотреть. Я уже влюблен, а она гонит меня.
— Элим, послушай, — Алита заглядывает мне в глаза с близкого расстояния, — лучшее, что ты можешь сейчас сделать — дать ей возможность жить своей жизнью. Она должна пройти свой путь сама. Ты ее пугаешь, потому что в душе она — ребенок, как бы здраво не мыслила. Наблюдай за ней так, чтобы она этого не видела. Ты ведь можешь. Помогай там, где она и знать не будет, что ты приложил свою руку. Пусть думает, что все складывается самой собой. Но дай ей жить спокойно. А через три года подберешься поближе.
— А если она не почувствует предназначения в восемнадцать?
— Ну и что, Элим! Начнешь ухаживать за ней, как за обычной девушкой. Тебе разве впервой? Она влюбится в два счета даже без предназначения. В тебя невозможно не влюбиться!
Сестра обнимает, я успокаиваюсь, но в жилах кипит кровь. Порой кажется, что я не сдержусь и наваляю мелким придуркам, которые обижают мою девочку. Сдерживаюсь из последних сил. Но сейчас понимаю, что Алита права. Я не должен искать с ней встреч, ходить следом, навязываться. Я ее пугаю. Моя девочка должна прожить свое детство до конца, а дальше… на плечо и под венец.