Максимка

— Ты, блин, уснул там, а?..

Из раздумий выдернул окрик тети Клавы.

Тетя Клава повар. Тете Клаве некогда. Ей надо сегодня приготовить ужин на пятьдесят два воспитанника. Одной. И по-возможности праздничный. А потом мчаться домой, чтобы приготовить ужин еще и там. Наверное, точно такой же ужин. Максимка не понимал, как из одних и тех же продуктов можно приготовить разную еду. Да, носит тетя Клава, и что? Все носят. Голодом Максимка не голодует, а жрать, поди, хочет каждый. Пусть носит, не жалко. Мысли его сейчас больше занимало другое.

Вот взять дуршлаг. Известно, макаронина точно пролазит в дырочку, Максимка проверял. А не падает. Парадокс?

— Намакаронился? Давай!..

Максимка вздохнул и с сожалением оторвался от созерцания посудины. Ну, а чего? Японцы, вон, камни созерцают. Дуршлаг хуже что ль?

Максимке на кухне нравилось. Он всегда вызывался тете Клаве помочь: лук, там, почистить, макароны доесть. Макароны, надо сказать, были холодные, слипшиеся и несоленые. Их еще не каждый сможет осилить. Так-то.

В детдоме царило предпраздничное оживление. Девчонки наряжали елку, парни повыше развешивали гирлянды, сновала малышня с пылевыми тряпками, в воздухе веял веселый матерок. Максимка подобные приготовления видал в гробу и поспешил к мансардному окну. Там можно удобно устроиться на низком подоконнике и, приклеившись пятаком по холодному стеклу, рассматривать летящие с неба снежинки.

На лестнице столкнулся с Леной. Расплылся в улыбке:

— О, Ленок! Пойдем, покурим!

Лена нахмурилась, поджала губы. Оглянулась через плечо, не слышал ли кто?

— Балбесина! Ты как с воспитателем разговариваешь?

Тон ее казался строгим, глаза — нет.

Максимка рад Лене всегда. Лена — классная. Лена — человек, не то что некоторые… крысы. Она никогда не визжала дурниной, не топала ногами. Говорила негромко и с легкой хрипотцой, отчего в голосе ее чудился мягкий кошачий рокот. Вела себя просто и честно. Лену уважали. Если кто-то по своему скудоумию решался ей нахамить, то делал это единожды. В детдоме не бьют просто так, но если бьют, то с размаха. Еще Лена была красивой…

— Сачкуешь?

Максимка дернул плечом. Фигово, когда у тебя нет родителей и тебе двенадцать. Да еще и новый год у всех…

— Снегуркой будешь сегодня? — Максимка покраснел. Старался спросить как можно более безучастно, но прозвучавшая в голосе надежда выдала его с потрохами.

Лена виновато улыбнулась и покачала головой.

Означало это, что встречать им новый год с Бабой Галей одним.

— Ну, чего ты? Перестань! — Лена привлекла Максимку к себе, взъерошила волосы.

Господи! Господи! Боже милосердный! Какое же блаженство! Так бы и стоял вечно. Не шелохнувшись, не отрываясь. Каждой клеточкой своей впитывая ее прикосновение, ее тепло, ее запах. Еще секунду, еще капельку. Боже!

И самое страшное, если она уберет, отдернет руку первой. Тогда все. Тогда хоть сразу под электричку. Этого нельзя допустить. Никак. Никогда.

Максимка вырвался, бросил исподлобья:

— Ну, и давай, катись к хахалю своему!..

Забор вокруг здания — тема отдельная. Сложенные из кирпича столбы постоянно ведет, потому как фундамент под них соорудить никто не удосужился. И не падают они только потому, что скреплены меж собой металлическими решетками. Зато каждую весну с завидным постоянством случается один и тот же ритуал: бригада бухих шабашников подновляет отвалившуюся от кирпича штукатурку. Еще в заборе есть ворота, намертво вросшие в землю. Максимка не помнил случая, чтобы когда-нибудь они отворялись, ибо сила, способная это свершить, вероятно, должна равняться направленному ядерному взрыву. Зато ворота регулярно подкрашивались зеленой краской. До кучи с амбарным замком, сковывающим створки. А вот вместо калитки, в противовес, предполагались одни ржавые петли, из-за чего вся заборная конструкция характер носила исключительно номинальный.

Иной остановившийся перед воротами отчаянно сигналящий грузовик не вызывал ничего, кроме жалости. Шансов заехать на территорию у него не было никаких.

К забору подкатили, поблескивая глянцем, три джипа, остановились вплотную друг за другом. Захлопали дверцы. Перед входом сгрудились люди с пакетами и свертками. Сбились в кучу, как овечья отара, будто натолкнулись на несуществующую калитку. И разом, словно бойцы в атаку, устремились внутрь. У каждого улыбка надета и каждый тайком думает про себя: быстрей бы уж все закончилось.

Эти, как их… оккупанты… авантюристы… Максимка никак не мог запомнить. Волонтеры, вот! Привезли бедненьким деткам ношеные шмотки и жрачку с барского стола. Совесть успокоить перед новым годом.

И тотчас по коридорам и по лестнице загрохотали десятки ног. Навстречу халяве. Воспитанники сыпанули, как горох, окружили гостей, подперли со всех сторон. Те неловко переминались с ноги на ногу и не могли сказать: «му». Ну правда, как овцы среди волчьей стаи. Наиболее проворные ручонки уже потянулись шуровать по пакетам, и непонятно, чем бы все это закончилось, если бы не раздался громовой бас Бабы Гали.

Галина Арнольдовна — заведующая. Она — царь и бог. Все здесь висит на ней, как на небесном гвозде. И доски, и трубы, и слезы, и сопли. Детдом — ее жизнь. Жизни другой у нее нет. Авторитет ее непререкаем. Толстая рука может скрутить ухо, дать затрещину, или с силой пригнуть к себе, к необъятной груди в коричневой вязаной кофте. Детдом не здание, не учреждение, это Баба Галя и есть.

Волонтеров мигом освободили от поклажи. Те приободрились, расправили плечи и смятые улыбки. Максимке досталось нести огромный пакет с апельсинами. Тяжелый и неудобный, с отрывающимися ручками. Малышня вилась вокруг гостей мошкарой, особенно тянулись к женщинам. Подсознательно, помимо воли, на голос, ловя скудные лучики тепла. Те и рады, дуры. Расплылись, щебечут. Им что? Отулыбались, программу выполнили и домой. А мальки будут глядеть вслед, подпирать окна лбом и пухнуть от слез.

И Санек тут как тут. Лопочет радостно какой-то козе белобрысой, где он спит и кушает. Его совсем недавно из дома малютки перевели. Самый мелкий Санек, совсем туго ему. Глазища огромные, глупые. Вроде играет, смеется, а что происходит — не понимает. Думает, сейчат придут за ним, заберут. Хороший он, добрый. Если обижают, не плачет. Стоит и молчит. Губину только закусит нижнюю и молчит. Белобрысая совсем распушилась, конфетки налево-направо раздает. За ручку взяться? Да не вопрос! Погуляемте за ручку.

Этого Максимка снести уже не мог. Санька дернул за шкварник, встряхнул грубо:

— Слышь? Это мамка твоя? А?..

Тот растерялся, захныкал.

— Ну, зачем ты так? — Белобрысая попыталась возмутиться.

— Что «зачем»? — Максимка взвился. — Ты усыновишь его? С собой заберешь? Нет? Ну, и не трогай тогда! Коз-за!..

Тут вдобавок целлофановый пакет окончательно разъехался, и апельсины высыпались наружу.

— Изотов! — загремела Баба Галя. — Изотов, не смей!

— А что, — огрызнулся Максимка, — не так?..

— Как не стыдно тебе! Люди приехали, в выходной, готовились…

— Да лучше бы они вообще не приезжали! — Максимка подхватил с земли апельсин и зашагал прочь. — Добр-ренькие!..

Ему что-то кричали вслед, но он не слышал.

Почему так устроен мир? Несправедливо. Неправильно. Максимка не мог облечь в слова душившую его обиду. Но каждый раз все больше убеждался, что по-другому не будет. Обида поглощала, крепла, перекипала в ненависть, ей требовался выход.

Максимка швырял комья мерзлой земли в проезжавшие машины. Внизу меж двух холмов протекало шоссе. Склоны крутые, выложены каменной плиткой — заберешься не вдруг. Да и машину не бросишь внизу — засигналят. Водители выходили, смешно размахивали рукам и бессильно матерились. Когда ветер доносил обрывки знакомых слов, Максимка радостно прыгал и сгибал локоть в ответ. Едва вдали показались синие проблесковые маячки, поспешил убраться подальше. Через лесополосу, канавы и помойку дачного поселка.

Усевшись на перевернутую катушку от кабеля, достал свое богатство — бумажную пачку с настрелянными сигаретами, переломанными, забычкованными, какими придется. Придирчиво выбрал одну, чиркнул зажигалкой…

Позади раздалось покашливание. На той же катушке вполоборота к нему сидел незнакомец. Первое, что пришло на ум: из милиции. Или полиции, как теперь правильно. Внутри все оборвалось, Максимка попытался задать стрекача, но ноги предательски ослабели, сделались ватными.

— Я бегать за тобой не намерен, — предупредил незнакомец. — Понял?

Максимка утвердительно сглотнул.

Выглядел незнакомец нестарым, лет тридцати на вид. Явно не бомж, одет хорошо, может, только чересчур легко для зимы. Схватить Максимку не пытался, резких движений не делал, просто изучал серыми глазами. Взгляд у него был не строгий, а грустный, скорее даже потерянный.

Может, какой обиженный водила выследил и догнал? Максимка отчаянно перебирал варианты. Или… Блин, маньяк-чикатило! Точно! В безлюдном месте, странный… Максимка поежился. Рука непроизвольно дернулась к карману куртки, где пряталась китайская «бабочка». Старшие ребята учили в таких случаях размахивать ножом и кричать: «Рожу располосую, паскуда!» Максимка несколько раз тренировался перед зеркалом, выходило убедительно.

— Я не маньяк, — вздохнул незнакомец. — И не из полиции.

Максимка некоторое время рассматривал собеседника и вдруг явственно ощутил, что тот, правда, не маньяк и не следователь.

— А кто?

— Ну… — незнакомец шумно выдохнул. — Как тебе сказать… — Незнакомец помолчал, пожевал губами и крякнул досадливо: — Волшебник я, понял?.. В Деда Мороза веришь? Нет? Жаль…

— Добрый или злой? — Максимка усмехнулся, принимая правила игры.

— Не знаю, — развел руками незнакомец.

— А докажите! — Максимка справился с оцепенением и на всякий случай отбежал на несколько шагов. Остановился поодаль.

Незнакомец дернул плечом.

— У тебя на левой руке ниже локтя нацарапано слово: «ЛЕНА». Гравировку ты наносил непишущей шариковой ручкой. Макароны не вываливаются из дуршлага, потому что длинные. Но даже если бы они были в форме шариков, дуршлаг пришлось бы долго трясти. В мужском туалете в дальней кабинке под бачком кто-то прячет вырезки из журналов с голыми женщинами. Не знаешь кто?

Максимка потупился.

— Сегодня, — продолжал незнакомец, — ты обидел хороших людей. Они помогают, чем могут и как умеют. И ты это знаешь, но все равно обидел. Про шоссе, вообще, молчу… Скольким ты сегодня испортил праздник? Заслужили они этого? Скажи, Максим Изотов, вот ты добрый или злой?

— А за что мне быть добрым? — ощерился Максимка. Обида подступила снова с неожиданной силой. — Вот вырасту, заработаю гору денег… И тогда все узнаете…

Максимка замолчал. Его душили слезы.

Незнакомец покивал своим мыслям, снова вздохнул. После нахмурился и велел:

— Поди сюда. У тебя апельсин в кармане, отдай мне.

Максимка послушно подошел, протянул оранжевый шарик, уже изрядно помятый.

— Я дарить тебе ничего не стану, — пояснил незнакомец. — Но поменяться могу.

Сам извлек откуда-то точно такой же.

— Это непростой апельсин… волшебный. Если сожмешь в руке и задумаешь желание, то оно исполнится. Вслух проговаривать необязательно, достаточно представить в уме. Попробуй.

— По-настоящему?

Максимка шмыгнул носом, почесал затылок. Волшебная палочка в форме апельсина… Чего бы ему хотелось. В голове вертелось: коньяк «Мартель». Сам он никогда в жизни коньяк не пробовал, но по рассказам старших, ничего вкуснее в мире не существовало. Пальцы слегка закололо, будто занемела рука. Больше ничего не происходило.

— Вот твой «Мартель», — незнакомец поднял с земли пластиковый пакет, на который Максимка не обратил внимания, продемонстрировал плоскую стеклянную бутылку. — Ничего сложного. Запомни, все перестанет действовать нынче в полночь. Предметы, вещи, что ты, гм… наколдуешь, исчезнут также. Сказку про Золушку знаешь? Вот так и бабочки…

— А он все сможет?

— Все, что сумеешь представить.

— Прикольно, — усмехнулся Максимка. — Я подумал, вы меня накажете…

Незнакомец невесело улыбнулся в ответ:

— Ты правильно подумал.

И исчез.

Максимка не понял как, просто с каким-то хлопком ресниц того не стало.

Заброшенная трансформаторная будка, выбранная под эксперимент, напоминала оптовый склад. Под ногами валялись груды сникерсов, упаковки с колой, сырокопченая колбаса, банки черной и красной икры, брикеты мороженого, блоки сигарет. Когда шоколад полез в уши, а от колы началась икота пузырями, Максимка изобразил несколько сотовых телефонов, пару ноутбуков и здоровенную плазменную панель. Незнакомец не обманул. Чудесный апельсин являл любую цацку, желаешь — поштучно, желаешь — мелкими партиями. Остановиться Максимка смог, только когда снаружи появился лакированный черный джип, едва уступающий размерами самой трансформаторной будке. Откинувшись на кожаном сиденье, Максимка заключил, что непостижимым образом вытащил тот самый счастливый билет и жизнь удалась. Хотелось похвастаться перед остальными.

Сперва Максимка решил подкатить к детдому на машине, но передумал: водить не умел, да и правил не знал. Возвращаться пешком было лень. Он нашел иной способ перемещения, простой и элегантный: сжал апельсин рукой и… очутился в спальне мальчиков.

С порога бухнул на стол пакет со снедью:

— Хавайте!

И залюбовался произведенным эффектом. На вопросы не отвечал, так, уклончиво, откуда — от верблюда, жрите, мол, пока дают.

Хлопнул Санька по плечу:

— Пойдем, погуляем!..

Гулять Максимка решил непременно к центру города. Туда, где стояли наряженные елки, переливались красками гирлянды и били фонтаны огней. Туда, где кипела настоящая жизнь. Скоро стемнеет и станет особенно здорово. Только один вечер такой в году, завтра будет уже не то, пропадет предвкушение. Максимка спешил, боялся не успеть. Теперь-то он выпьет свой праздник до капли.

Путь лежал через гаражи. Обычно детдомовские не совались туда по одиночке, опасаясь схлестнуться со шпаной из соседних домов. Зато бандой ходили, где хотели. И редко кто отваживался оспаривать это право. «Детдомы» дрались отчаянно и жестоко, с пеленок привыкнув выгрызать себе место под солнцем. И как бы меж собой друг к другу не относились, за своих стояли до полусмерти.

Уверенность переполняла, хлестала через край, и Максимка без колебаний двинулся через кооператив напрямик, даже желая встречи с местными. Так оно и случилось. Максимка завидел их издалека, стайку, гоняющую по кругу бутылку портвейна. Он мог бы легко уклониться от встречи, пройти по соседнему проезду. Но упрямо двинулся вперед, не обращая внимания на Санька, тревожно вцепившегося в рукав куртки. Зацепка последовала незамедлительно.

— Эй, пацанчик! Хиляй сюда! Есть чо?

— Хрен в очо, — Максимка презрительно сплюнул.

— Ух ты, какой дерзкий…

Его обступили полукругом, несколько раз толкнули, сорвали шапку, чтобы не убежал.

— С какого района?

Упражнений с чужой шапкой Максимка знал два: «собачка» и «дискотека». Сейчас Максимка должен будет канючить свое имущество обратно, покорно снося тычки и оскорбления. Шапка будет ходить по рукам до тех пор, пока присутствующим такое развлечение не наскучит. И те всем колхозом не спляшут на ней танец победы. Весело же, правда?

В левую руку отдалось привычным покалыванием. А правой Максимка извлек из косого курточного кармана совсем не игрушечный пистолет модели изобретателя Макарова. Стрелять Максимке довелось единожды, но зато от души. На день милиции в детдом приезжали шефы из РОВД. Проводили эстафету, «зарницу» и возили в закрытый тир. Поэтому Максимка вполне уверенно снял пистолет с предохранителя и дослал патрон.

— Э, пацан, ты че? Мы пошутили…

— А я — нет, — процедил Максимка. — Шапки свои сюда, быстро! — И, видя, что кампания не торопится воспринимать его всерьез, без колебаний шарахнул в воздух. — Сейчас по ногам начну шмалять, козлы!

На землю полетели однотипные китайские вязанки, неизвестно за что прозванные в народе «пидорками». Санек собирал трофеи.

Максимка огляделся по сторонам и определил весь букет головных уборов в вязкую незамерзающую жижу, скопившуюся под протекающей бочкой-маслосборником, куда сливали отработку, помывочный бензин и бог весть что еще. Старательно распределил по поверхности и притоптал ботинком.

Местные притихли. Со смесью недоверия и ненависти провожали обидчика глазами. Второй выстрел заставил их втянуть головы в плечи, то Максимка эффектно хлопнул опустошенную бутылку.

— А сейчас сделали так, чтобы я вас искал! — и повел стволом из стороны в сторону. — Всосали, нет?..

Упрашивать никого не потребовалось.

Максимка чувствовал себя героем. Приосанился, грудь выпятил колесом, даже походка преобразилась, раньше таскался носом вниз, а теперь вышагивал гордо, глядя поверх голов. Из никчемыша, жалкого воробышка, подбирающего крохи, он на глазах превращался в хозяина жизни, который мог все.

Сначала Максимка с Саньком завернули в макдональдс и обожрались там так, что едва выползли из-за стола. После наигрались в автоматы. До икоты, до звона в ушах, до потери пространственной ориентации. Затем обкушались еще и мороженного. Санек не задавал вопросов. Для него само внезапно свалившееся счастье было важнее причины его объясняющей. Долго гуляли по улицам, глазея на витрины дорогих бутиков. И если Санек с обычным праздным любопытством, то Максимка уже нет. Он примерялся, изучал, какие блага можно взять от жизни еще.

В одном из кафе Максимка увидел Лену. Та сидела с каким-то невзрачным кавалером за столиком напротив окна. Кавалер захватил Ленины ладони и о чем-то непрерывно говорил. Стихи читал, наверное. Рядом в вазе сиротливо стояла одинокая роза.

Так вот, на кого Лена их променяла. Хотя, что значит «променяла»? Кому они, нафиг, нужны? Трудные, дерзкие, злые. Кто ж по собственной воле с ними останется? Да еще в новый год? Разве что Баба Галя. Так уж сложилось. Мужа у нее нет, дети взрослые, разъехались. Да и не сладилось у нее с детьми своими, сама рассказывала. Осталась она в детдоме одна на всех. Такая, вот, семья… А Лена, что? Практику доработает свою и не вспомнит…

Ну, и пусть! Максимка проглотил комок. Беспомощно огляделся. Он не хотел больше оставаться здесь, но и уйти просто так не мог. Взгляд его упал на витрину ювелирного магазина напротив. Там в золоченом ведерке трогательные и роскошные стояли белые тюльпаны, каких Максимка и не видел никогда. Все произошло как-то само собой. В руках вдруг оказалась охапка таких же.

Велел Саньку:

— Поди, отнеси.

А сам остался снаружи, словно наблюдая сцену немого кино. Лена смутилась, неловко приняла цветы и обернулась к нему. Помахала рукой. Максимка не ответил, остался стоять, как стоял. После развернулся и зашагал прочь.

Важно первым отвести взгляд, первым уйти. Чтобы не думать, что тебя бросили. Никогда. Никогда.

Вернулись на такси. Поначалу, горбоносый водила отказывался везти наотрез, долдонил: «двойной счетчик» и все. Понятно, много ли возьмешь с двух пацанов? Пока Максимка не вытащил из кармана ворох мятых пятитысячных купюр. Швырнул небрежно: газуй, мол, дядя!

Их отсутствия никто не заметил: в детдоме кипела суматоха. В большом зале накрывали длинный стол. Туда же притащили цветной телевизор и магнитофон с колонками. Старшие, выставив на дверях стрему, осторожно вскрывали пачки с соком и бодяжили дешевой водкой. Такие пачки помечали особенным образом и отставляли в сторонку. Праздник обещал быть веселым.

Все собрались ровно в десять. В десять — ноль одну зычным своим голосом Галина Арнольдовна кратко подытожила события года уходящего, зачитала поздравление с годом наступающим, предупредила о неотвратимой каре за распитие спиртных напитков и возвестила о долгожданном начале банкета.

Максимка почти ничего не ел. Что, пожалуй, было не странно. Потягивал неправильный сок и думал. Он вновь ощутил себя на уроке математики, на одной контрольной, когда случайно на перемене подсмотрел решение в учительской тетрадке. Все чего-то пыхтели, пыжились. Отличники, так те больше других. А он, махровый троечник Изотов, сделал работу за пятнадцать минут и поплевывал в потолок. Такого чувства собственного превосходства, пусть краткого, но чрезвычайно яркого, Максимке больше испытывать не доводилось. До сегодняшнего дня.

В новогоднюю ночь все в тайне ждут чуда. И только он знает, что чудо будет только у него.

Максимка бросил взгляд на часы — почти половина двенадцатого. Праздник выходил на финишную прямую. Пора. Пришло время загадать то самое желание, главное. В голове шумело. То ли от неправильного сока, то ли от ответственности момента. Вдобавок, вокруг бегали, кричали, грохотала музыка. Максимка крутил волшебный апельсин в пальцах и не мог собраться с мыслями.

Разозлившись, ушел в спальню. Уселся на кровать. Чего же он хочет? Ну, счастья. Чтобы все было хорошо. Чтобы у него была семья. Настоящая. Чтобы… Максимка прикрыл веки, стараясь задержать пойманное ощущение. Однако, ничего не происходило. Он попробовал снова и с тем же эффектом. Может, волшебство перестало работать? Нет. Запрошенный чемодан денег апельсин выдал мгновенно.

Максимка обхватил голову руками. Так, спокойно! Нужно просто представить. Просто представить…

Вот, мама. Это такое теплое облако, что часто являлось в снах. Как мама выглядела, Максимка не знал. Да и это и не важно. Главное, что она его любит больше всего на свете, и он больше всего на свете любит ее.

— Ну, давай! Давай же! — Максимка бессмысленно сжимал оранжевый шарик.

Теплое облако апельсин сделать не мог. Да и живого человека, наверное, тоже. Это же не палка колбасы.

И тут на ум пришли слова незнакомца. Про наказание, и про то, что можно представить… Максимка вдруг все понял, каким-то глубинным чутьем ощутил, боясь себе признаться…

Слишком просто все выходило, слишком гладко. С какой это стати ему, детдомовскому волчонку, преподнесли такой роскошный подарок. Ведь даже в самых добрых сказках награду предстояло заслужить. Так то еще в сказках. А в доброту реального мира Максимка отучился верить давно.

Чего стоят все эти блага, все несметные богатства, если через несколько минут они истают без следа? Теоретически можно было, конечно, положить деньги в банк, или обменять, скажем, на алмазы. Но это только теоретически. Что может успеть мальчик без родителей вечером тридцать первого декабря? Да и не о том Максимка думал сейчас.

Он поджал колени и тихо завыл. Затянул на одной ноте протяжно и бессмысленно.

Несколько людей, живущих вместе, еще не семья. А дом — не просто квартира или жилплощадь. Мамино теплышко не купить даже за все золото мира. Это не вещи.

Распахнулась дверь.

— Чего сидишь? — позвал его кто-то. — Новый год уже!..

Максимка на ватных ногах вышел к столу. Музыку выключили, что-то говорил телевизор.

Нет! Не может быть! Так — слишком плохо, слишком жестоко. С детьми так не поступают, да еще в новый год.

— Я все понял. Все понял, — шептал Максимка, как заклинание. — Ну, пожалуйста! Ну, что тебе стоит? Ну?..

Забили куранты. Все заорали: «Ура!»

Сердце тревожно застучало. Кто-то ввалился в зал в костюме Деда мороза, и Максимке на миг почудилось, что это тот самый, встреченный… Но увы! Дедом морозом оказалась Баба Галя. Как и полагается заведующей в соответствующих обстоятельствах, была она с красным носом, в съехавшей набекрень бороде, слегка принявши на грудь и с мешком подарков.

В отчаянии Максимка забился в самый дальний угол. Он сжимал апельсин до тех пор, пока из него не потек сок…

Проснулся Максимка совершенно разбитым. Что-то с ним произошло вчера, что-то плохое. Максимка пытался вспомнить, но не мог. Болела голова, саднило во рту. Максимка поморщился и приклеился лбом к холодному оконному стеклу. Стало немного лучше.

Прибежал Санек, покрутился немного для вида и робко заглянул в глаза:

— Пойдем в макдональдс сегодня? А в автоматы?..

— Нет! — зло отрезал Максимка.

И пошлепал в умывалку. Долго плескал в лицо ледяной водой. Лучше бы вообще не было вчера. И апельсина этого.

— Ненавижу! — Максимка зажмурился и скрипнул зубами. — Ненавижу!..

— Кого ненавидишь-то?

Позади, привалившись спиной к стене, стоял давешний незнакомец. Голову чуть склонил набок, руки скрестил на груди. Максимка не испугался, даже не вздрогнул.

— Всех! И себя. И вас… Вас — больше всего!

Незнакомец усмехнулся.

— За что же?

— За то… За то, что вы не делаете лучше! Можете и не делаете!

Незнакомец дернул плечом в излюбленной своей манере и вздохнул:

— Ты за полдня понял то, на что иным требуется жизнь. Получив урок, жесткий, но необходимый. Пусть ты еще не осознал того, но ты изменился. И уже не станешь таким, каким мог бы. Дело в том, что лучше — это не всегда приятно. Это, как правило, наоборот.

— Приятно, — передразнил Максимка. — Да лучше б вы меня убили! Хлопот меньше…

Тщательно вытерся вафельным полотенцем и направился к выходу. Разговаривать он больше не хотел. От души брязнул дверью на прощание.

Незнакомец остался недвижим. Некоторое время стоял, не меняя позы, потом, неуловимо изменившись в лице, так с разворота впечатал в стену кулак, что по полу разлетелись осколки кафельной плитки и цементное крошево.

Троллейбусную остановку оккупировала галдящая ребятня: детский дом ехал в цирк. Редкие пассажиры жались в сторону и со смесью восхищения и сочувствия взирали на Галину Арнольдовну, в одиночку отважившуюся сопровождать такое локальное стихийное бедствие. На самом деле, неуправляемая с виду толпа подчинялась четким стайным законам. За малышней приглядывали старшие, всякий видел краем глаза соседа. Баба Галя вообще может уснуть, никто не отобьется, не потеряется и не отстанет. Разве что только по собственному желанию. Но тут уж, как говорят: вольному воля. На цепи никого не держат.

Подкатил полупустой троллейбус. Максимке досталось место у окна. Он смотрел на грязные сугробы, на сонных дворников, собирающих мусор и пустые бутылки, оставшиеся после ночных гуляний. Даже гирлянды мерцали как-то тускло и пошло. От праздника не осталось и следа. Проносящиеся пейзажи как нельзя более соответствовали настроению, на душе было гадко и тоскливо.

— Цирк! — прохрипел динамик, выдернув из невеселых размышлений.

Салон разом опустел. Максимка встрепенулся и заспешил было за своими. Но чья-то рука легла на плечо, удержала:

— Куда собрался? Нам две остановки еще.

Говорил мужчина. Высокий, в черном шерстяном пальто, которого Максимка неосторожно коснулся щекой. Колючее. И пахнет как-то знакомо… Что-то мимолетно нахлынуло из глубин памяти, как обрывки кино. Вот, его подбрасывают вверх сильные руки, шершавые и теплые на ощупь. Он утыкается в воротник, оцарапавшись о щетину, ревет… Так мог пахнуть только один человек…

Троллейбус словно ждал, не закрывал двери, предоставляя сделать выбор. Снаружи остались его товарищи, с каждой секундой отдаляясь все дальше. Его стая, его семья, его среда обитания, в которой он провел всю свою сознательную жизнь. Максимка медлил. Робко заглянул мужчине в глаза. Тот улыбнулся в ответ. И этого оказалось достаточно. Двери закрылись. Со звуком, похожим на вздох облегчения.

Максимка сидел, боясь пошевелиться. Может, ему пригрезилось все? Может, выйдет этот человек и отправится по своим делам, к своей семье, к своим детям? А Максимка станет глупо смотреть вслед, стыдясь своей нелепой надежды.

Две остановки длились вечно.

— Пойдем! — мужчина протянул руку.

На ощупь она была шершавой и теплой.

Максимка не знал, что и думать. У него галлюцинации? Или он под гипнозом? Так ведь не бывает…

Они шли молча. Мужчина в пальто смотрел в сторону и думал о чем-то своем. Так могут позволить себе молчать только очень близкие люди, зная, что времени наговориться у них предостаточно всегда. А у Максимки комом в горле стоял единственный вопрос, который он боялся задать.

Недолго попетляв по спальному району, свернули к одной из одноподъездных девятиэтажек, поднялись на лифте на самый верх.

Их встретила женщина в домашнем халате. Просто, буднично, будто не видела всего пару часов.

— Замерзли?

Чмокнула Максимку в лоб, растрепала ему волосы и вернулась на кухню, где что-то готовилось.

Мужчина наскоро вымыл руки и тоже куда-то пропал. Максимка остался предоставленным самому себе. Что это за место? Что тут происходит? Кто эти люди, наконец? Давать объяснения никто не собирался.

Раздеваясь, Максимка отметил, что он, по крайней мере, не единственный ребенок в квартире. На вешалке висела чья-то легкая куртка подросткового размера, а на половичке у двери стояли кроссовки явно не на взрослую ногу. Максимка озадаченно посмотрелся в зеркало в прихожей и неслышно проскользнул в маленькую комнату. Здесь стоял письменный стол с компьютером, кровать, полки с книгами. На столе стопка тетрадей и учебников, сверху чей-то школьный дневник. Максимка полистал завистливо: почти одни пятерки, несколько четверок, только одна или две тройки. Кто же владелец, интересно? Максимка открыл форзац и нервно сглотнул — Изотов Максим, шестой «А». И тут осенила еще одна странность — почерк! Почерк в дневнике очень похож на его. Поаккуратней, разве что.

Блуждающий взгляд остановился на книжной полке, где в рядок стояли альбомы для фотографий. Максимка присел на краешек кровати и открыл первый попавшийся. Несомненно, на снимках присутствовал он сам. Только… Максимка не помнил ни мест, ни людей, с которыми был рядом. Вот, он на море, смеется. Позади те самые мужчина и женщина. Максимка дрожащими руками переворачивал страницы. Вот, судя по всему, первое сентября, первый визит в первый класс, он с букетом гладиолусов. Рядом мужчина, держит его ранец. Вот, еще совсем маленького Максимку везут на коляске. Вот высокое крыльцо со ступеньками. Мужчина неловко прижимает к груди белый кулек с кружевными рюшечками. Это что же выходит, там, в кульке он, Максимка? И те вещи в прихожей его? И он теперь живет здесь?..

— О, ты не разделся еще, — в дверях показался мужчина. — Сгоняй-ка за батоном. И не отнекивайся, пожалуйста.

Максимка и не собирался. Какое там! Он был готов перетаскать всю булочную. Полы вылизывать языком. Да что угодно! У него теперь был дом. Дом!

— Хорошо, пап! — Максимка пробовал на вкус новое слово. Рот непроизвольно расплылся до ушей.

Получив сто рублей на хлеб и полный удивления взгляд, выбежал на улицу. Теперь, конечно, придется на учебу поднажать, думал Максимка, вон у него какой дневник, нужно соответствовать. Но самое главное, у него теперь есть семья! Настоящая семья. Из самого несчастного человека на земле он вмиг превратился в самого счастливого. Эмоции переполняли, хлестали через край. Он не мог просто идти, хотелось бежать. И Максимка бежал, не разбирая дороги. Изо всех сил, словно за спиной выросли крылья.

Он опомнился только когда оказался перед знакомой оградой. Ноги сами принесли его сюда. Стемнело. В освещенных окнах мелькали знакомые силуэты. Вон кто-то сидит на его любимом подоконнике на мансардном этаже, чья-то маленькая сгорбленная фигурка. Санек. Сердце сжалось. Он же теперь останется совсем один. Максимке стало стыдно, хороший же он друг…

А что если… Если обратного пути уже не будет? Такой подарок дается раз в жизни. Вернись сейчас Максимка обратно и вдруг в одночасье исчезнут и вновь обретенный дом, и родители, и уютная комната? Он столько перенес, столько выстрадал. С чудесами не шутят…

Максимка повернулся, чтобы уйти. Но понял, что не сможет. Не сможет жить, зная, что бросил, что оставил за спиной того, кто сейчас всматривается в темноту, уткнувшись лбом в стекло, и катится у него по щеке, оставляя мокрую дорожку, горькая слезина.

И пусть! Пусть, раз так! Пусть он, Максимка, злой. Он дерзит, он швыряется камнями и учится плохо. Но он не бросит, не бросит! Никогда! Ни за что!

Максимка влетел в проход без калитки, набрав воздуха, как перед прыжком в воду. Дернул дверь на тугой пружине, дверь, что всегда зло хлопала вслед, как сторожевая собака. Вбежал по знакомым до изжоги ступеням, каждую из которых смог бы описать по памяти. Навстречу ему сорвалась тень, уткнулась головой в живот:

— Я думал ты больше не придешь…

Санек не задавал вопросов, наскоро собрал вещи и оделся. Он верил Максимке больше, чем себе. Неслышно они выскользнули на улицу и нырнули в ночь.

Шли долго. Еще дольше Максимка плутал меж дворов. Уходя, он, конечно, старался запоминать дорогу, но ночью все выглядело иначе. Город словно прятал от него заветный дом.

— А нам много еще? — захныкал Санек.

Максимка опустился на лавочку, обхватил голову руками: он сам держался из последних сил. Так и замерзнешь здесь, как в лесу. Упадешь, заметет сугробом и поминай, как звали. Не заметит никто. Даром, что народу, как в муравейнике…

По глазам резанул свет фар. Рядом остановилось, подмигнув зеленым огоньком, такси. За рулем сидел давешний горбоносый водитель.

— Эй, пацаны! Куда вам? Довэзу! Да?

— У меня денег только сто рублей, — предупредил Максимка.

— Э-э, не надо денег! Ты вчера много дал! — таксист его тоже узнал. — Залэзай!

Максимка поведал свое горе. Адреса не знал. Из всех примет — одноподъездная девятиэтажка в десяти минутах ходьбы от остановки.

— Нэ проблэма! — обнадежил водитель. — Все по порядку объедем! Навигатор есть, знаешь?

В машине было тепло. Санек отогрелся и сразу же уснул. Максимка несколько воспрял духом. Квартиру он тоже не помнил, поэтому поочередно обзванивал с домофона последние четыре номера. И так дом за домом.

— Всо! — водитель подвел рукой невидимую черту. — Последний адрэс. Болше нэт. Ни дэсять минут, ни двадцать…

Домофон не работал, подъездная дверь стояла приоткрытой. Но самое главное, Максимка вспомнил — это здесь. Растолкал Санька, поблагодарил таксиста. Тот улыбнулся и погрозил пальцем на прощание:

— А знаешь, бог меня наказал за жадность. Все дэньги твои вчера потерял! Да?..

Лифт привез их на девятый этаж. Максимка остановился напротив заветной квартиры. Крепко взял Санька за руку. Зажмурился и нажал на кнопку звонка. Тянуть не имело смысла. Он не думал о том, что скажет сейчас. Просто знал: все будет либо хорошо, либо плохо. А слова его ничего не изменят.

Дверь распахнулась. На пороге стояли мужчина и женщина, бледные, встревоженные. Санька с Максимкой сгребли в охапку, накрепко прижали к себе:

— Ну, где же вы были столько времени, а?

Максимка всхлипнул. Он мог бы задать тот же вопрос…

Их накормили, напоили горячим чаем. После собрались все вместе на диване в гостиной. Уютно бормотал телевизор. Санек, как прилип к маме, так и не отпускал весь вечер. Словно пил и не мог напиться.

— А давайте фотографии посмотрим, — попросил Максимка.

Родители переглянулись:

— Ну, неси…

Максимка сбегал за альбомами, уселся обратно, поджав ноги. Что теперь там, интересно?

На снимках, и правда, было на что посмотреть. Вот, они все вместе едут в Крым на машине. Вот, едят мороженое в парке у фонтана. Вот, Санек поймал на удочку огромного леща. Вот, катаются на лыжах. Вот, мама в сугробе… Каждая сцена обрастала новыми красками, когда родители наперебой рассказывали подробности. Засиделись до поздней ночи, и только после того, как посмотрели все, Максимку с Саньком удалось отправить спать.

Вместо обычной односпальной кровати в спальне теперь стояла двухъярусная.

— Чур, я наверху! — определил Максимка. Он уже ничему не удивлялся. За минувшие сутки такая способность начисто атрофировалась.

Они нырнули под одеяла и долго не могли уснуть: непривычно на новом месте. Но самое главное, иначе пахла постель. Никогда не спутаешь душистые домашние простыни с выбеленными казенными отрезами со штампами по углам.

— Ну, как тебе наши родители? — шепотом спросил Максимка. — Понравились?..

Санек не ответил. Завозился, засопел обиженно. И тихо заплакал.

— Эй, ты чего? — Максимка скатился вниз. — Чего ревешь?

— Это… наши… папа… и мама… — Санек захлебывался от рыданий. — Настоящие!.. Мама и папа!.. Понял?

— Ну, конечно! — Максимка обнял брата за плечи. — Конечно, настоящие…

— А они… теперь… всегда будут?

— Всегда! — поклялся Максимка.

— А почему они раньше не находились?

— Понимаешь, — Максимка вздохнул, — они нас искали, но не могли найти. Им помог один… один добрый волшебник…

— Дед Мороз? — Санек перестал реветь.

— Да, — кивнул Максимка. — Почти…

— Тогда нужно его поблагодарить, — решил Санек. — А то нехорошо получается.

— Давай! — согласился Максимка.

Вероятно, со стороны зрелище выглядело крайне странно: Санек и Максимка, забравшись на подоконник, шептали в открытую форточку: «Спасибо!»…

Конечно, они не могли видеть, что прямо над их окном, на парапете крыши, безрассудно свесив ноги вниз, сидел давешний незнакомец с початой бутылкой коньяка «Мартель» в руке. Рядом лежал ошкуренный апельсин.

— Да идите вы уже спать, детские дети! — пробормотал незнакомец и усмехнулся.

Как следует приложился к горлышку. Он мог себе позволить. Он все сделал правильно.

Ведь прав этот парнишка. Как ни крути, прав. Чего стоит мир, где даже дети не верят в сказки? Да еще в новый год?

И никому не нужно знать, что «папа» — это несостоявшийся самоубийца. Или, правильнее сказать: состоявшийся, но, гм… немного не долетевший до земли. А «мама» — душевнобольная, навсегда заблудившаяся в глубинах сознания. Незнакомец вздохнул. Он, конечно, на минуточку, «волшебник». Но не бог. Новых людей делать не умеет. Разве что, естественным путем… Зато умеет переделывать старых. Но этого никому знать не нужно. И никто об этом не узнает.

Стоит понаблюдать новую семью какое-то время. Ведь можно насадить память, кратковременную, долговременную, моторные реакции, привычки, но изменить индивидуальность до конца не под силу никому. И если плохо сконструированы внешние условия, все полезет по швам.

Незнакомец снова отхлебнул из горлышка и посмотрел бутылку на просвет. Ему отчего-то казалось, что все здесь будет хорошо. Нет, не казалось. Он был в этом уверен. Ведь новый год же все-таки, елки-палки…