Марко Поло

ВВЕДЕНИЕ

Имя Марко Поло известно всем. Отец и дядя его были венецианскими купцами.

Славу Марко Поло разделила Венеция, город, которому покровительствует Святой Марк. Здесь жили предприимчивые торговцы, промышленники, коммивояжеры, вечно занятые своими коммерческими авантюрами.

Историки изучают место и роль легендарного путешественника в этом сложном урбанистическом обществе, где тесно переплетались социальные и родственные группы, союзы и товарищества. С течением времени картина эта изменялась и обогащалась новыми и новыми подробностями и опытом.

Имя Марко Поло связано прежде всего с образом великого путешественника. Память о его открытиях стала легендой, но сам он не стал неким историческим символом. Сегодня мы можем, не боясь ошибиться, проследить основные этапы его карьеры, представить себе его образ жизни и положение в обществе.

Но можно ли считать, что мы знаем о Марко Поло все? Конечно, нет. Он оставил нам в наследство всего лишь одну книгу. В ней Поло совсем немного пишет о своей семье и очень мало о маршрутах своих путешествий.

Судьба семейства Поло во многом неясна. Что подвигло Марко на его великое путешествие, которое не принесло ему ни богатства, ни блестящего положения в обществе? Ответ на этот вопрос нам еще предстоит узнать. Марко Поло не был по достоинству оценен современниками, которые не признавали за ним никаких особых заслуг. Известно, что Поло не был первым путешественником, достигшим пределов Азии и владений монголов, которых христиане чаще называли татарами. Первой столицей китайской империи монголов был город Каракорум. Там уже побывали миссионеры, послы и торговцы из Европы, в частности, его отец Никколо и дядя Маттео (примерно за десять лет до Марко).

Путешествия Марко были совсем иного рода, чем обычные ознакомительные экспедиции, стремительные, как набег.

Его изучение новых земель было обстоятельным: он бродил по неизведанным дорогам в горах и пустынях, жил или, по крайней мере, бывал в незнакомых странах. Поло первым после греческих и римских авторов мог подробно рассказать как о чудесах Индии, так и о причудливой цивилизации Китая. В течение двадцати лет он служил при дворе монгольского владыки, Великого хана Кубилая, и был прекрасно осведомлен о жизни его империи.

Но для венецианцев все это не имело особого значения. Можно ли серьезно относиться к человеку, который, будучи еще совсем молодым, уезжает из родного города и верой и правдой служит варварскому царю?

Можно ли уважать гражданина, если он набирался опыта и мужал при дворе далекого хана, не принося никакой пользы своим соотечественникам? О нем могли просто забыть. Да он, кажется, и не старался прославиться или хотя бы рассказать о себе. Вернувшись в Венецию в 1295 году, в течение долгих лет он не писал о своих путешествиях, не видя в этом особой нужды или не находя подходящего повода.

Книга, которую иногда называют «Книгой Марко Поло», на самом деле была написана по воле случая, при непредвиденных обстоятельствах. В сентябре 1298 года, близ берегов Далмации венецианский флот был разбит генуэзцами, и Марко, будучи капитаном одной из галер, был взят в плен. В плену он познакомился с пизанцем Рустичелло. Этого образованного и незаурядного человека не могли не заинтересовать рассказы венецианца, и впоследствии Рустичелло переработал эти беседы, придав им литературную изысканность.

Но сам Поло вряд ли этого желал, хотя обычно путешественники, послы и паломники с удовольствием описывали свои наблюдения и впечатления. Они либо рассказывали обо всем в письме, либо принимались за книгу, едва возвратившись домой. Итак, своей известностью и успехом книга Марко Поло обязана именно Рустичелло. И хотя известность немного запоздала и пришла к Марко только после его смерти, сегодня мы с благодарностью вспоминаем об этом человеке.

Труд Марко Поло называется «Описание мира». Эта книга, сначала переписанная, затем напечатанная и в конце концов изданная под разными названиями на разных языках, приобрела оригинальную форму научных изысканий и экзотических грез нашего венецианца. Она сделала Марко Поло известным, и не исключено, что именно благодаря этой книге Поло остается для нас одной из самых выдающихся личностей средневековья. Более того: с него начинает отсчет эра нового мышления и смены ориентиров. Поло одним из первых показал людям мир во всем его многообразии. Его вполне можно назвать первым гуманистом. Благодаря удивительному успеху одного произведения, Марко предстает перед нами как человек прогрессивный, всегда смело идущий вперед, интересующийся всем, исследующий судьбы рас и народов, то есть как личность, заслуживающая большого внимания.

Так великий путешественник, отважный мореход, исследователь, первооткрыватель земель, считавшихся почти недостижимыми, хранящими свои загадки на протяжении веков, предстает перед историками благодаря единственному произведению, которое, вероятно, сам он и не думал писать.

Окончив странствия, Марко Поло остается жить в Венеции. Он был человеком незнатного происхождения и не принадлежал к сословию богатых купцов. Его наследие, главным образом литературное, основывается на произведении, многие главы которого недостаточно ясны и зачастую не удовлетворяют нашего любопытства.

Следует признать, что эта книга может разочаровать современного читателя монотонностью повествования, частыми повторениями и возвращением к уже сказанному, что неизбежно нас утомляет и заставляет скучать.

Произведение отнюдь не отличается захватывающим сюжетом. Трудно представить себе читателя, с упорством школяра заставляющего себя вчитываться в эти безжизненные и, вероятно, очень приблизительные цифры, утомленного бесчисленными повторами сухих и бесцветных формул. Самое меньшее, что можно сказать — «Описание мира» не читается легко. Монотонность стиля и отсутствие авторской оценки в конечном итоге производят впечатление оторванности произведения от конкретного материала. Автор не раскрывает свою личность, не индивидуализирует свои наблюдения и опыты. Никогда или почти никогда ни один путешественник не описывал так свои приключения. Здесь есть лишь путник, который изучает мир и отмечает что-то в своем дневнике. Какая бедность стиля по сравнению с живыми, точными и живописными отчетами, написанными в то же самое время или немного раньше, миссионерами-францисканцами: Плано Карпини и особенно Гильомом де Рибруком (Рубрук)!

Этот труд совсем не является тем, каким хотелось бы его видеть. Тем не менее, он вызывает восхищение историков. Это не рассказ о путешествии, не дневник, даже не картина нравов далеких, мало изученных стран.

В самом деле, эта книга — не о Марко Поло, по крайней мере, не только о нем. Она была написана другим человеком, «профессиональным литератором, встреченным случайно», на чужом, французском языке. Книга Марко Поло стала известна благодаря своему названию («Описание мира») и, естественно, не была предназначена для торгового люда Венеции. Это произведение — дело случая, почти заказ, результат сотрудничества двух людей, довольно обычного в то время и оставляющего неразгаданными много тайн.

Здесь не идет речь о том, чтобы умалить заслуги Марко Поло, снизить значение его путешествия или развенчать легенду о нем, но, в дополнение к информации об этом человеке и роде его занятий, следует беспристрастно показать процесс разработки книги. Это литературное творение так же удивительно, как и само путешествие молодого венецианца в Китай.

Великое путешествие Марко Поло — следствие влечения к далекому, всегда загадочному Востоку и поиск мира, еще неизведанного. Оно не может быть понято без глубокого изучения экономического и политического контекста той эпохи, без рассмотрения и анализа путей торговли пряностями или шелком на средиземноморском Востоке и в Венецианской республике. Фабула «Описания мира» имеет отношение к другому миру и к другому кругу интересов. Основная часть этой книги сформирована итальянцем Рустичелло ди Пиза — человеком светским, прожившим долгое время вне пределов своей родины, накоротке знакомым с королем Англии, рассказчиком, менестрелем, страстно влюбленным в рыцарские романы. Он привык писать только на французском языке и был известен уже несколькими компиляциями и повестями о великих свершениях рыцарей Круглого Стола. Его привлекает обаяние принцев и знати, обстоятельств их жизни. Из его рассказов мы узнаем о том времени, о литературном творчестве при дворах, о публике, жадно внимающей сказкам и басням. Этот мир восхитителен, в отличие от мира торговцев. Нет больше Италии крупных торговых городов, но есть Италия рыцарей, завоевателей и защитников Святой земли — крестоносцев. Это были воители, искушенные также в экзотических романах, в книгах, повествующих о чудесах природы. Одновременно эти произведения являлись и сборниками небылиц, и энциклопедиями. Очевидно, «Описание мира» должно было занять место в одной из богатых библиотек королей и принцев, которые, начиная с XII века, бережно хранили книги.

Итак, двое очень разных людей, которых связало поражение в бою, будучи в плену, вынашивали общий проект. Поскольку, видимо, не сам Марко Поло водил пером, то доля его ответственности в разработке концепции произведения может быть подвергнута сомнению. Поло осуществлял свое участие, упорядочивая главы и задавая общий тон повествования. Все исследователи до сегодняшнего времени не признавали или не хотели признать роль, которую сыграл в написании книги пизанец Рустичелло, которому, без сомнения, принадлежит основная инициатива написания произведения.

Однако, именно эта двойная природа книги и ее «двойное письмо» заслуживают внимания и в большой степени оправдывают новое представление, даже если оно не может привести по всем пунктам к четким результатам.

Оставив в стороне многочисленные исследования о великих путешествиях итальянцев на Восток, об изучении ими рынков, о выгоде, которую они извлекали из торговли шелком, о маршрутах венецианца и его службе при дворе Великого хана Кубилая, стоит остановиться на личностях авторов «Описания мира» к моменту создания книги в 1298 году.

Что мы знаем о личности Марко Поло? Был ли он простым «торговцем из Венеции»? Действительно ли он побывал во всех этих далеких краях и жил в Китае в качестве купца? В книге ответа на эти вопросы, во всяком случае, нет, но чувствуется, что наш путешественник увлечен другими занятиями. Мы видим его прежде всего на службе: сначала послом Папы, затем вассалом монгольского хана, ответственным за расследования, наблюдения и, наконец, в должности управляющего. Поло не столько торговец, сколько политический деятель и светский человек, обязанный составлять не руководства к действию для негоциантов, а отчеты о далеких миссиях и об особенностях близлежащих стран, чтобы держать своего повелителя в курсе того, сколько людей проживает и какие ресурсы имеются в его обширной империи. Он делает это для того, чтобы удовлетворить огромную жажду знаний хана, очаровать его своим умом, понравиться ему. Сам Марко, будучи прекрасным рассказчиком, говорит о том, как он великолепно разбирается в искусстве интриги. Он хвастает этим и утверждает, что именно здесь коренится одна из причин его удачливости и благосклонности к нему императора. Наряду с собственными наблюдениями и опытами, Поло не колеблясь обогащает свое повествование чудесными историями из древних текстов и легенд. Эти выдумки о чудесах можно найти в «Описании мира».

Рустичелло, к сожалению, гораздо менее известен, чем Поло. И все-таки мы знаем достаточно, чтобы безошибочно определить его социальное положение, уровень образованности и эрудиции, а также вкусы публики, которые он пытался удовлетворить. Он также был хорошим рассказчиком, мастером с отточенной техникой письма, уже заслуженным автором, имевшим, безусловно, широкую аудиторию.

Оба итальянца, Марко и Рустичелло, высланные на долгое время из родного города, имеющие богатый опыт и посетившие разные страны, прекрасно дополняют друг друга. Один путешествовал в Китай и Индию, другой изучал труды древних ученых и энциклопедии своих современников. Их взгляды и склонности могут не совпадать, и это придает произведению своеобразие. Этот совместный труд все-таки нуждается в дополнительной расшифровке. Встреча будущих авторов в Генуе, как считали, не была случайной. О ней часто говорят как о договоре «торговца» и писателя, работающего по заказу. Но, скорее, это встреча двух светских людей, которые вместе будут составлять рассказы о подвигах капитанов и чудесах разных стран для забавы великих мира сего.

Примечание. Цитаты из «Описания мира» взяты из книги издательства M.G.Pauthier (М.Г.Потье), (1865 год).

Глава I
СУДЬБА СЕМЬИ ПОЛО

«И они познали судьбу мудрого Улисса, который, причаливая к милой его сердцу Итаке, после двадцати лет странствий никем не был узнан. Эти трое людей, так долго отсутствовавшие в родном городе, что родные считали их давно погибшими, видели многое и вынесли столько несчастий и невзгод! Конечно же, они говорили на венецианском наречии, но напрочь забыли о своих прежних привычках. Походкой и манерой изъясняться они напоминали татар. Их одежда, превратившаяся в лохмотья, была одеждой диких кочевников. Поэтому, когда по возвращении домой они пошли в свой дом близ церкви Сан-Джованни Кризостомо (прекрасный дворец, который сохранился до нашего времени и называется Corte dei Milioni), родные не узнали их и отказались им верить». Как вы уже догадались, описанные события происходят в Венеции в 1295 году, когда трое путешественников — Марко Поло, его отец Никколо и его дядя Маттео возвращаются в родной город после 26-летнего путешествия по Китаю. Эта замечательная сцена описана Джованни Баттиста Рамузио спустя двести лет.

История имела счастливую развязку. Наша троица, изрядно потрепанная и привыкшая к тяжелым испытаниям, решает пригласить всех родственников и друзей семьи на большой пир, чтобы заставить признать себя и считаться с собой. Они появляются, когда все уже расселись по своим местам. На путешественниках надето по три роскошных, по моде того времени ниспадающих до земли, мантии — из атласа, дамасского полотна и бархата. На глазах у изумленных гостей они их стали снимать одну за другой, разрезать на полосы и отдавать слугам куски драгоценной материи. Затем Марко забирается на стол, держа в вытянутой руке рваную грязную одежду, в которой он пришел. Он достает зашитые в ее складках рубины, сапфиры, изумруды, карбункулы и бриллианты. Кузены и дяди начинают аплодировать, обнимать их и чествовать как героев. Конечно, на такие жесты были способны только богатые купцы Поло — их давно пропавшие родственники!

Очевидно, это всего лишь сказка, романтическая история, изобилующая преувеличениями, выдумками, ошибками и недостоверными фактами. Могли ли эти путешественники и искатели приключений полностью порвать с торговыми делами и привычками? А если они сохранили друзей и связи в Константинополе, как смогли сесть на корабль, так сказать, инкогнито? Разве не было у них до этого известности в Трабзоне, или, по крайней мере, в Греции?

Что касается знаменитого дворца Сан-Джованни Кризостомо, из достоверных источников известно, что он был куплен семьей Поло лишь много лет спустя. Уловка с драгоценностями, спрятанными в складках поношенного платья, описывалась довольно часто и другими рассказчиками.

Вся история Марко Поло, его удивительные приключения и достоверные подвиги содержат элементы волшебства, маскирующие «темные» места.

Джованни Баттиста Рамузио — первый биограф Марко Поло и комментатор его книги. Рамузио — первый и наиболее известный летописец великих путешествий средневековья. Его считают хорошо осведомленным, он не противоречит общеизвестным событиям и фактам, хотя, естественно, немного присочиняет и преувеличивает. Родился Рамузио в Тревизе в 1485 году. Будучи политическим деятелем, гуманистом и географом, он по поручению Светлейшего возглавлял несколько посольств в разных странах. Он был также мемуаристом и официальным хроникером, секретарем Сената, затем Совета Десяти, ревниво защищающим интересы своего города.

Его книга «Delle Navigazioni е Viaggi» («Для мореплавателей и путешественников»), написанная в 1553 году, является обширной компиляцией из героических рассказов, басен и уделяет особенно много внимания истории Венецианской республики и ее превосходству над другими государствами. Автор любовно относится к старинным преданиям и не подвергает их критическому анализу. Он отдает предпочтение рассказу в форме эпопеи, не углубляясь в детальное изучение исторических свидетельств. Он ищет популярности и не оставляет без внимания ничего из того, что могло бы насытить любопытство читателя. Автор стремится оправдать свои ожидания и ожидания людей, соскучившихся по всему необычному и экзотическому.

Так рождались и поддерживались легенды, и образ Марко Поло не избежал этой участи, подвергнувшись обработке. Авторы бесстыдно вторят друг другу, безмерно довольные тем, что смогли снабдить свои рассказы о Марко Поло занятными анекдотами. В результате они лишь поддерживают стереотипы.

Но это почти неизбежно при детальном изучении той или иной исторической личности. Можно ли претендовать на полную достоверность? Ведь чаще всего мы работаем с документами, безусловно, грамотно составленными и аутентичными, но очень редкими, фрагментарными и разрозненными. Эти обрывки информации проливают лишь робкий свет на события далекого прошлого, плохо стыкуются и часто не имеют никакой связующей нити.

Если мы не знаем метода, которым Рамузио (и по его примеру все летописцы великих путешествий в Азию) подкрепляли свою документацию, то приходится признать, что во многих случаях современный историк, вооруженный всем своим критическим материалом, тем более бессилен отличить правду от вымысла. Описывать историю семьи того времени, ничем не примечательную до появления в ней героя — это почти авантюра. Риск оступиться на каждом шагу, допустить ошибку.

Ни один современник Марко не интересовался предками великого путешественника и не пытался уточнить его генеалогию хотя бы в пределах двух-трех поколений. Люди того времени были не очень-то озабочены судьбой своих великих современников, и личность Марко Поло не казалась им достойной особого внимания. Слава пришла позднее, благодаря усилиям писателей. Ведь только по прошествии времени события обнаруживают свою истинную цену и значимость.

Точно и достоверно мало что известно о корнях семейства.

Наиболее устоявшаяся версия Рамузио, с которой мы знакомы по учебникам, говорит о том, что предки Марко Поло прибыли в Венецию из Далмации, портового города Себенико. Версия интересная и соблазнительная для некоторых исследователей, поскольку она утверждала (мы все еще в 1540–1550 годах) распространение влияния и притягательную силу Венеции относительно всех государств Адриатики, а также ее тесные устоявшиеся связи с подчиненными или союзными городами побережья.

Эта гипотеза имеет под собой реальную почву. Крупные портовые города принимали потоки эмигрантов всех мастей, жизнь в них кипела. Значительные людские и материальные ресурсы Венеции поставляла и подчиненная ей Славония. Рабочие и моряки, торговцы и рабы высаживались на пирсе Эсклавон, на самой оживленной пристани при входе в Большой Канал.

Но опирается ли гипотеза о славянском происхождении Поло на реальные факты и доказательства? Все историки, серьезно занятые ее изучением, говорят о ней с большой долей скептицизма, оспаривая ее право на существование вот уже больше века. Все отмечают, как давно фамилия Поло появляется в легендах и метриках города. Существует очень древняя легенда под названием «Подвиги короля Венету и принца Ате-нора де Труа», которые основали первые порты на берегах Адриатики. Имя одного из участников похода — Луциус Паулус.

С другой стороны, имеется более достоверный факт: одним из первых руководителей рыболовецких союзов залива стал Паулюс Лукас Анафестус, прибывший с островной гряды Гераклеи. Имеется даже точная дата его избрания — 696 год.

Полковник Юл, большой знаток Китая и Востока — был одним из первых, кто начал серьезно изучать (с 1860 по 1880 год) путешествия Поло. Его труды будут позднее заботливо пополнены, прокомментированы и пересмотрены Анри Кордье, которому, казалось, не составило особого труда найти несколько семейств с фамилией Поло, которые или имели корни, либо жили в 12 веке в городе Торчелло (1160), в Аквилее (1179–1206) и в Лидо Маджоре, на полоске земли, пересекающей залив (1154). Влиятельные потомки Поло появляются в Чиоджии, в крайней южной точке залива. С другой стороны, гораздо раньше, Джованни Орландини, который с редким тщанием занимался генеалогическим древом семьи Поло, нашел фамилию Поло в подлинных документах Венеции и даже Чиоджии: в 1028 году в этом маленьком городке, еще достаточно независимом, один из Поло передал по завещанию свои земли монастырю Сан-Мичеле ди Брандоло. В 1091 году несколько человек под той же фамилией, обосновавшихся на островах венецианской лагуны, преподносят в дар патриарху города Градо семь солеварен.

Все это оставляет очень много загадок и неясностей. Фамилия Поло появляется очень давно (а затем — все чаще) в различных городах венецианской зоны влияния, в этом мире островов и лагун, береговых валов и солончаков. Но никто, без сомнения, не мог бы сказать точно, от какой ветви ведет свой род семья наших путешественников. Любая попытка составить генеалогическое древо Поло обречена на неудачу. В итальянских городах люди стали различаться по фамилиям довольно поздно. Очень многие носили одинаковые фамилии и, соответственно, могли причислять себя к определенному клану и претендовать на то, что именно их предки были легендарными героями.

Учитывая это, следует задать себе вопрос: «Стоит ли так стараться ради удовлетворения собственного любопытства»?

Некоторую ясность как будто вносит Андреа Поло, дед Марко. Об Андреа известно лишь, что он жил в приходе церкви Сан-Феличе в Венеции и что у него было три сына: Марко, по прозвищу Марко иль Веккио, Маттео и Никколо (отец нашего Марко-путешественника). Все братья, видимо, занимались торговлей с Востоком и жили достаточно долго на побережье внутреннего моря, определив таким образом судьбу двух или трех поколений своих потомков.

С этого времени существует некоторый риск спутать членов семьи: дядей, племянников и даже кузенов, получивших одно и то же имя при крещении. Но, тем не менее, мы проследим биографию всего семейства не с абсолютной точностью, но достаточно подробно для того, чтобы связать путешествие в Китай с семейными отношениями и родом занятий каждого из Поло. Заодно проясним вопрос о семейных дрязгах вокруг наследства. Мы можем проследить судьбу семьи и оценить ее расцвет, гораздо более скромный вопреки легенде.

Марко иль Веккио прожил долгое время в Константинополе. Вернувшись в Венецию, вероятно, в 1275 году, самое позднее — в 1280 году, он не выезжает больше из своего города, управляет делами семьи и не пускается ни в какие авантюры. Его завещание было составлено 27 августа 1280 года. Он устроился в квартале Сан-Северо, хотя владел еще и домом в Константинополе.

Двое его братьев — Никколо и Маттео, одержимые страстью к путешествиям, пускаются в странствия по далекой Азии, ищут столицу татар в самом сердце континента и доходят до китайской империи монголов. Поначалу путешествуют они одни. В 1261 году совершают поход из Крыма в Каракорум и к северу от современного Пекина. Затем, в 1270 году во время второго большого путешествия, о котором традиционно часто вспоминают историки, к ним присоединяется молодой Марко, сын Никколо, которому было тогда 15 лет. Это был очень долгий поход. Они вернулись лишь в 1295 году. В Китае каждый был наделен императором особой миссией. Они даже ездили с поручениями в отдаленные провинции, граничащие с Индией. Все трое, несмотря ни на что, возвращаются назад в Венецию целые и невредимые, и если не с рубинами в сумках, то, по крайней мере, с воспоминаниями и знанием тех стран, куда мало кто из европейцев попадал до них.

Были ли они избранниками судьбы? Люди хотели в это верить, так как далекий Восток чарует миражом удивительных богатств, а книга Марко Поло обстоятельно и восхищенно перечисляет несметные сокровища, золоторудные шахты и драгоценные камни.

В действительности, положение семьи в обществе остается прежним. Без всякого сомнения, люди благородного происхождения, они все-таки не обладают высокими титулами, а посему не в состоянии общаться на равных с богачами и знатью. Все они, их сыновья и дочери — женятся и выходят замуж за представителей знатных родов Венеции: Кверини, Дольфини, Брагадин, Тревизан, Градениго и даже Контарини или Вендрамин. Марко, по возвращении из своего последнего плавания — после битвы с генуэзским флотом и плена в Генуе — женится на Донате Бадоэр. Это звучные фамилии, которые заставляют вспомнить о золоте, древних летописях и власти. В этих семейных кланах, таких многочисленных и запутанных, богатство имелось не обязательно у всех. Клан собирает под своим именем богатства и распределяет собственность по всем уровням, вплоть до дальних родственников и компаньонов. Может быть, эти союзы определяют надлежащее место каждого в аристократической среде?

Марко Поло, во всяком случае, никогда не был избран в Большой Совет города. Ему не доверили никакую судейскую должность — ни ему, ни двум другим путешественникам — Никколо и Маттео. Они слишком долго отсутствовали, о них ничего не знали в родном городе; вернулись они чужаками. Эти люди, которые повидали мир, наблюдали столько различных способов управления, посещали принцев и князей Востока, вернувшись домой, занимаются мелкими делами: ни управления, ни работы в посольствах им не доверяют. Может быть, им просто не везло. В 1297 году, некоторое время спустя после их возвращения, Венеция в документе, называемом «Serrata del Gran Consiglio» («Решения большого консулата»), составляет полный список богатых семей, которым разрешено входить в состав советов и магистратуры. Наши путешественники, естественно, не были в него включены.

У Марко было три дочери: Фантина, Беллела и Морета, удачно вышедшие замуж. Подробности их жизни неизвестны. Знаем мы также о запутанных и ожесточенных ссорах между наследниками из-за имущества семейного дворца.

После смети отца в 1300 году (или приблизительно в это время) Марко остается один. Живет ли он как крупный торговец, как промышленник, способный широко инвестировать коммерческие предприятия или далекую торговлю? Открывает ли его великое путешествие путь к процветанию, тем более, что в то время сограждане считают его одним из своих учителей в области плодотворной торговли с Азией? Отнюдь нет.

Вернувшись в Венецию, он предпринимает первый из известных походов — с целью компенсировать убытки. Речь идет о кипах дорогого товара, конфискованного в Трабзоне греками. Перипетии этого конфликта говорят о непредвиденных случайностях и опасностях торговли на византийском Востоке. Борьба за сферы влияния порождала столкновения и войны. Особая война была между генуэзцами и венецианцами. По дороге назад, приблизительно после двух лет навигации, Поло причалили в Ормузе, прошли через Персию, а затем через верхние земли Анатолии достигли Черного моря в Трабзоне. Но в этой столице государства, обычно благосклонного к генуэзцам, они столкнулись с враждебностью толпы. Поло, к счастью, избегают гибели и потери всего имущества, привезенного издалека и заработанного ценой неимоверных усилий. Но все-таки они вынуждены принести в жертву часть шелка и красивых тканей, может быть, даже драгоценные камни — все, оцененное Маттео в его завещании 17 лет спустя в 1310 году в 4 000 византийских золотых монет.

Очевидно, Венеция пытается компенсировать убытки своих ограбленных подданных, но… не очень преуспевает в этом. И, несмотря на усилия, Поло не добились возврата большей суммы, чем приблизительно 1 000 лир динариями Венеции. Это произошло только в 1301 году, благодаря энергичным действиям в 1296 году Джованни Серонцо, капитана венецианского флота, который воевал против генуэзского торгового филиала в Каффе и греческих кораблей.

Стала ли эта темная история (о которой мы узнаем, как всегда, из нескольких статей и заметок и которую Рамузио и другие верные продолжатели обошли вниманием) роковой неудачей в этой удивительной судьбе? Не она ли явилась причиной прозаичности жизни во все последующие годы? Никто из биографов не высказался по этому поводу более или менее определенно.

В течение более чем двадцати лет дела Марко, насколько нам известно, идут ни шатко ни валко в родном городе, который тогда был широко открыт для восточной торговли и жители которого финансировали множество начинаний. Достаточно скромные инвестиции так и не сделали из Марко Поло и его близких ни процветающих промышленников, ни даже по-настоящему активных негоциантов. Ни их путешествия, ни участие в жизни общества не имели особого значения. Марко Поло, начиная с сорока пяти или сорока шести лет, не проявляет активности, неэнергичен в делах и озабочен только тем, чтобы наиболее разумным способом заставить предприятия приносить доход. Картина, немного озадачивающая того, у кого сложилось мнение об итальянском торговце того времени, как о человеке, без устали высматривающем прибытие выгодных грузов — человеке, который всегда настороже. Марко Поло предстает перед нами как опытный коммерсант, у которого больше опыта, чем денег, больше информации, чем выгодных связей. В делах он по большей части зависит от других. Марко — один из тех негоциантов, не слишком богатых, которых было так много в больших метрополиях, и которые своим скромным участием в многочисленных предприятиях, часто товарищеских или семейных, способствовали успешному ходу заморской торговли. Его деятельность являет собой пример, отражающий процесс капитализации общества.

Марко работал в основном со своими близкими, своими братьями: Маттео (приемным сыном Никколо), Стефано и Джованни — родными сыновьями Никколо. Он оставался верен Востоку: давал деньги в кредит или вкладывал различные суммы в некоторые путешествия в Константинополь и к Черному морю. Контракты colleganza[1] — форма наследственного инвестирования, позаимствованная, без сомнения, у римлян, отличалась от обычной практики ведения дел в Венеции. Она позволяла торговцам-путешественникам заинтересовать своими делами того или иного предпринимателя, живущего в городе.

Два или три поколения историков, которые описывали средневековую итальянскую экономику, изучали ее с особым пристрастием, так как она давала повод обратиться к области конкретного и человеческого, раскрывая механизм зарождения новой капиталистической общественно-экономической формации.

Но в большинстве случаев в исторических документах всплывают на поверхность только те дела и поступки, которые имели плачевный результат или служили причинами распрей, одним словом, малоприятные для нашего героя и его родных.

Вот чем мы располагаем: Марко объединяется со своим братом Маттео и одним венецианским торговцем из Константинополя (человеком скромным, так как его называют просто Анзалетто, не упоминая фамилии). Все трое доверяют 350 гиперпер (huperperes)[2] городскому ремесленнику Альберто Вазируло, имеющему небольшую лавку. В 1316 году в документах появляются имена Марко, Джованни и некоего Паоло Джирардо, который занимается торговлей пряностями. Немного позднее Стефано и Джованни Поло, жившие или, по крайней мере, торговавшие на Крите, в Канне и на Кандии, потерпели кораблекрушение по дороге в Венецию. Оставшись целыми и невредимыми, они потеряли, по их свидетельству, более 4 000 лир, и поэтому Стефано жалуется на нищету. После этого их постигла новая неудача в Трабзоне. Без несчастий, конечно, не обходилось ни одно предприятие, но это не удивляет, так как все негоцианты на дорогах и в дальних странах подвергались риску. Несчастья, впрочем, возможны и в повседневных делах и в скромной торговле, которая ведется год за годом без большой выгоды.

Когда представляешь чудеса Востока и его необычайные богатства, о которых увлеченно рассказывают писатели, начиная с Рамузио, или повествуют легенды, мыслями опять возвращаешься к семейству Поло. В деловом мире Венеции и для знатных вельмож благородного города члены семьи Поло — это маленькие люди. Великое китайское путешествие, остановки на берегах Короманделя или Малабара, без сомнения, продуманная и сознательная, но не ставшая целью жизни и вызванная скорее нуждой коммерческая деятельность на средиземноморском Востоке — все это не приносит ничего, кроме скромных сумм честно заработанных денег. Материальное положение семьи не позволяет ей подняться на более высокую ступень общественной иерархии и занять в ней достойное место.

Может быть, вопреки нашим привычным представлениям, заморская торговля теперь не приносит Венеции большой выгоды и почета? Получается, что скромные негоцианты, люди предприимчивые, великие путешественники своего времени, способные долгие годы жить вдали от семейного очага, хорошо знакомые с обычаями Востока, связанные различными colleganza со своими родственниками и уполномоченными, останавливавшиеся в Константинополе или на островах, могли посвятить путешествиям всю свою жизнь, не достигнув при этом вершин социальной иерархии. Торговля пряностями открывается и ведется без ограничений, но лишь ради скромной выгоды для людей и семейств среднего достатка. Истинный доход и богатство достигаются представителями знатных родов, благодаря общественным обязанностям и обладанию такой собственностью, как дома, земли, солончаки, шахты по выработке ценных металлов, благодаря торговле золотом и серебром или владению меняльными конторами. Над этим стоит подумать. Историки же довольно часто ассоциируют далекую, экзотическую торговлю перцем и шелковыми изделиями с огромными богатствами…

И все-таки люди, занимающиеся заморской торговлей, не могут жаловаться на нищету. Не будем создавать легенду о непонятых первопроходцах, создавать стереотип яркой, романтической личности, гениального человека, который умер нищим и непризнанным, испытав множество трудностей и бед.

Лишенные, без сомнения, великих почестей и общественных полномочий высокого ранга, Марко, его отец и его дядя, а также их ближайшие родственники, располагают все-таки некоторым капиталом, и это нельзя не учитывать. Их возвращение из дальних стран никогда не было бегством. Они обустраиваются на новом месте очень скромно, нуждаясь во всем, как и многие другие, но они поддерживают друг друга и всегда в курсе дел и событий. И груз шелковых тканей, избежавший превратностей путешествий, и сделки, впрочем, совершенно обычные — всего этого достаточно для того, чтобы обеспечить безбедное существование и достойную жизнь, какую ведут купцы, удачно обосновавшиеся в обществе Венеции и получившие возможность вписаться в сложные иерархические отношения. Все это является признаком определенного успеха.

Не исключительная судьба, но материальные блага являются достаточно прочным фундаментом для общественного признания.

Марко Поло умер в 1324 году при абсолютно неизвестных обстоятельствах, но очень вероятно — в своей комнате большого венецианского дома после недуга, который продолжался около года. Ему должно было быть около семидесяти лет. Он никогда не приписывал себе несуществующих приключений.

Его завещание, составленное 9 января 1323 года в присутствии двух свидетелей, осведомленных о скромных условиях его жизни, о многом не говорит. Это акт полной покорности судьбе, ничем не примечательной, акт отчаянной безысходности.

В числе наследников он указывает свою жену Донату и своих дочерей. Доната получает, кроме прочего, собственное приданое — мебель, в том числе три кровати, полностью укомплектованные, ренту — 8 лир в год pro suo uso. Дочери делят между собой остаток при условии, однако, что самой молодой, Морете, выделят перед разделом приданое, равное приданым ее сестер. Появляется сумма в 2 000 лир — наградные за почтительный отказ от завещанного: венецианская, или, по крайней мере, семейная традиция, так как Марко воспроизводит почти в точности список даров и сами пункты завещания своего дяди Марко иль Веккио (февраль 1310 года). Что касается сумм, то у Марко Поло они были гораздо скромнее: 9 лир (вместо двадцати) для каждой из конгрегаций и религиозных братств Риальто, 2 лиры (вместо 100) для каждого монастыря или больницы округа («…сuilibet monasterium et hospitaliorum a Gradu usque ad Caput Aggeria»). Все это подсчитано на основании отказа от завещания. При отказе от завещания учитывается передача нескольких верительных документов: свояченице Изабелле Кверини, брату-доминиканцу, монахам монастыря Сан Джовани э Паоло. Наконец, Марко освобождает своего раба Пьетро Татарина и отдает ему все, чем тот владел в доме (на сумму 100 лир).

По счастливому случаю, из-за сложностей и крупной ссоры в семье, сохранился достаточно редкий документ, позволяющий узнать в мельчайших подробностях, из чего состояло движимое имущество, украшения, домашняя утварь дома Поло. Спустя более сорока лет после смерти Марко, 12 июля 1366 года, его старшая дочь Фантина, вдова Марко Брагадина, добивается наконец благоприятного решения суда в тяжбе с кланом Брагадинов за имущество, которое она получила при разделе наследства ее отца в 1324 году. Приведен список, тщательно составленный и насчитывающий более двухсот предметов ручной работы. Каждый приблизительно оценен в 1 сольдо, особенно кровати (24 большие или маленькие), 34 пары простыней (12 больших, 16 для слуг), 30 больших плащей (накидок), затем — ткани из шелка и золота, очень большое количество отрезов ценных тканей, шелковых изделий из Персии или, может быть, из Китая, сандал, парча и еще несколько предметов из Дамаска.

Две сестры Фантины, конечно, получили равные доли имущества: посуду, хрусталь, золотые украшения и металлические изделия.

Этот каталог тканей, простыней и драпировок дает представление об условиях жизни венецианских купцов в 14 веке, когда большинство из них не знает еще всех тонкостей мод Востока. Это относится также к малоимущим слоям населения, которым недоступны предметы роскоши.

Интерес к изучению семей того времени и, в частности, семьи Поло побуждает рассмотреть конкретный пример врастания семьи в социум крупного торгового города той эпохи. Мы основываемся на воспоминаниях некоторых родственников, из которых следует, что многие из них ненавязчиво «устраиваются» и внедряются в высшее общество с целью обрести чувство защищенности и завоевать уважение сограждан. Анализ этих отношений и их реализации в семье позволяет установить шкалу, определяющую в то время вес человека в обществе; рассмотреть в деталях хрупкие процессы интеграции, на которую тратилось так много сил и энергии. В 1260-м, затем в 1270 году, когда семья Поло попадает в Венецию, их собственные дома и дома их родственников не были расположены компактно, на манер больших жилищ других семей, построенных по одной или обеим сторонам сатро, на маленькой площади, облюбованной кланом, в окружении канала и церкви, домов клиентов и подчиненных. Братья и кузены жили в разных кварталах города, в приходах (confini) Сан-Феличе, Санта-Круз; Марко иль Веккио и его свояченица Фьордилиджи — в приходе Сан-Северо. Это был решительный демарш в социальном плане в конце 1295 года или, самое позднее, в первых месяцах 1296 года. Итак, вернувшись из Китая, братья Поло приобретают большой дом, дворец или даже комплекс жилых зданий, окружающих corte (двор), который позднее приобретет известность под именем Corte dei Milioni (Двор Миллионера) и о котором говорит Рамузио. С тех пор как об этом ясно указывают завещания, доверенности, записи и соглашения разного рода, Са Polo становится домом одной семейной группы, династии.

Приобретение в коллективное пользование собственности полностью соответствует традиции, согласно которой родственники и их потомство стремятся жить вместе. Каждый глава семьи имеет в ней лишь некоторую часть, впрочем, тоже разделенную с согласия каждого члена семьи и оставляемую в наследство детям. Отсюда странные разделы и переделы имущества, когда стороны с трудом признают чужие права на собственность. Это источник нескончаемых конфликтов, иногда безвыходных и запутанных, особенно во время наследований и распределения приданого дочерям. Конфликты длились десятилетиями к вящей радости историка, который без этих затяжных судебных процедур оставался бы в неведении.

Купленный дом явился, вероятно, единственным выгодным приобретением после великого путешествия в далекую Азию. Это — результат многих восточных авантюр Поло. Приобретение Са Polo, видимо, и объясняет то обстоятельство, что трое братьев покинули резиденцию в Константинополе, вернули на родину свои капиталы и развернули деятельность на благо родной республики.

Как во многих городах Италии, для строительства и вооружения кораблей, для инвестиций в какое-либо крупное торговое или финансовое предприятие, дом делится здесь на 24 части (carats). Можно достаточно четко проследить изменения этих каратов на протяжении более полувека. Они всегда принадлежали наследникам братьев Поло (Марко иль Веккио, Никколо и Маттео). В 1310 году, 25 лет спустя после приобретения дома, Никколо владеет только четырьмя с половиной каратами, весь остаток был разделен поровну между Марко-путешественником и его дядей Маттео. Марко не имел наследника-сына, и его караты ушли большей частью его братьям. Гораздо позднее, в 1362 году, решение суда завершает долгий процесс, присуждая все-таки 10 каратов наследникам нашего Марко — его дочерям; 6 — детям его сводных братьев Стефано и Джованни; 8 — наследникам Марко иль Веккио, один из которых был человеком влиятельным, активным политиком и, кажется, был назван также Марко или Марчеллино.

Этот дворец стоит в самом центре города, в приходе Сан-Джованни Кризостомо, в Риальто, возле рукава Большого канала, где располагались самые оживленные рынки, теснились лавочки ювелиров и менял, там, где должны были вырасти склады и магазины. La Са Polo стоит на левом берегу канала, занимая обширное пространство между двумя каналами: Сан-Джованни и Санта-Марина. Его замкнутый двор одной стороной выходит к Рио, другой — на узкую улочку, что ведет к сатро — церковной площади.

Неоднократно повторяясь, пытаясь примирить претендентов на имущество, судьи и свидетели напоминают расположение комнат и описывают черепичное покрытие кровли. Ориентироваться там сложно и можно совсем запутаться, следуя за нотариусами поворотам лестниц, внутренним проходам и галереям. Маттео, дядя Марко, занимал весь первый этаж, выходящий на Санта-Марина, в то время как Марко, его жена Доната и его дочери жили в нескольких залах или комнатах (hospicia) на этаже над портиком на другой стороне двора, в большом корпусе, окруженном улицей и домами соседей Са Damasto (Ка Дамасто) и Са Basegio (Ка Базеджио).

Но живут они все-таки очень близко друг от друга и, конечно, сохраняют общие входы, лестницы, двор, который дает свое имя ансамблю, колодцы, очень красивую парадную дверь на улицу и большой зал для собраний. Они ведут патриархальную жизнь; вокруг них собираются слуги, рабы и домочадцы. Поло дают приют многим своим протеже, более или менее подчиненным клану, и людям, каким-то образом от них зависящим или связанным с ними разными соглашениями. В документе от 13 марта 1314 года говорится о том, что Никкола, супруга Валера, бакалейщика прихода Санта-Марина, завещает 10 лир своему мужу и 50 лир каждому из своих старых слуг, Чели и Бенедетто, «которые теперь пребывают в Са Polo»; к тому же еще 5 сольдо Катерине из прихода Сан-Джованни Кризостомо, которая тоже живет в Са Polo. Она также делает подарок Марко Поло, который состоит из ее большой накидки для церемоний и ее серебряного пояса, «чтобы он из них сделал то, о чем мы договаривались». Итак, не только рабы, но также и домашние слуги, мужчины и женщины города, жившие в непосредственной близости, по соседству и пришедшие сюда — все приняты и накормлены.

Там утверждается настоящий прогресс в социальной сфере и намечается прогресс в вопросах равноправия. Сильное семейное единство, общая собственность и совместное проживание, присутствие клиентуры — все это признаки стабильного и респектабельного общественного положения. Это стало возможным благодаря объединению в одном доме, совместному проживанию по возвращении из больших путешествий и утраты амбиций после походов на Восток. Венеция становится теперь для семьи Поло единственной надеждой. Покупка дворца знаменует собой возвращение на родину, но также может быть рассмотрена как повод к новому отъезду.

Жилище Марко Поло давно уже не существует. Дом, который показывают туристам как резиденцию великого путешественника — это красивое, живописное здание. Ему посвящена прекрасная репродукция в книге М.Г. Потье, написанной в 1865 году. Оно расположено в западной части двора и не является домом Марко Поло. Настоящий дом, расположенный на северной стороне двора, был полностью разрушен во время большого пожара в конце XVI века. Долгое время он оставался в руинах — до нового строительства, начавшегося в 1678 году на том же месте. Там располагался театр Сан-Джованни Кризостомо, названный позднее театром Малибран.

Мы легко представляем себе дом Марко Поло, так как он, конечно, не слишком отличался от других построек той эпохи, которые еще сохранились недалеко от театра. Дверь в форме арки, украшенная геометрическими фигурами на манер восточных орнаментов, открывается в крытый сводом проход, который ведет в мощеный двор, затененный двумя или тремя деревьями, украшенный колодцем, отделанным белым мрамором. В стороне — дворец, сдержанного, почти мрачного стиля. Архитектура и украшения, которые он заимствует у города, создают особый, такой узнаваемый пейзаж «готического» стиля. Его стены — из кирпича цвета охры или красного, имеющие простую кладку и подчеркнутые несколькими карнизами, с рельефом из круглой черепицы, вставленной в пазы, с мраморной окантовкой вокруг дверей и окон. Первый этаж — почти глухой, с единственной квадратной дверью и маленькими окнами, расположенными очень высоко. На стыке двух корпусов здания располагалась квадратная башня с редко расположенными окнами. Она была маленькой домашней крепостью — мрачной и глухой. Лишь на этаже для знати ее украшал большой бал-

кон в виде подвешенной лоджии с тонкими колоннами и арками в восточном стиле, характерными для венецианской готики XIII века. Башня Са d’Oro, построенная в этом же стиле, но гораздо позже, представляет эту традицию с изысканностью и роскошью одновременно.

В 1295–1296 годах братья Поло продвигаются по жизни на один шаг вперед. Не из-за успехов на поприще политики и не по счастливой случайности, а благодаря укреплению их положения в обществе.

Чтобы устранить одну неясность в судьбе этого семейства после возвращения из Китая, а также чтобы обозначить круг других проблем и рассмотреть более детально судьбы людей внутри такого изменчивого венецианского общества, в которое было так трудного вписаться, следует ответить на вопрос: почему это слово — Милионе — традиционно и охотно применяют к Марко? Или восхищение заморскими «богатствами», вывезенными с Востока явилось причиной возникновения необычного прозвища? Конечно, нет… Повторим: Поло не вернулись в Венецию богачами. В этом городе, где выставлялось напоказ столько экзотических диковин, они не могли никого ими удивить. В Китае они занимали, как мы увидим далее, должности достаточно скромные. Легенда о большом богатстве вызвана к жизни различными выдумками (например, рассказ об одежде, которую дала бедняку жена Марко, в складках которой она якобы прятала драгоценности), сочиненными в основном Рамузио. Легенда утверждалась веками и после смерти Марко. Подобные истории писал Марко Барбаро и особенно венецианец Винченцо Коронелли, который опубликовал свой «Atlante Veneto» («Венецианская Атлантика») в 1690 году и книгу «Corso geografiqo» («Морская география») в 1694 году.

Об этих историях чаще говорили в шутку, высмеивая человека, который постоянно и с удовольствием рассказывает о своих путешествиях и о чудесах Востока, приводя по каждому поводу фантастические, невероятные цифры. Это образ экстравагантного хвастуна, который очень бы хотел, чтобы во все это поверили… Откуда же имя, пренебрежительное, бесцеремонно данное (во всяком случае, не с лучшими намерениями), имя человека «с миллионами»? Это вызвало к жизни другую легенду, родившуюся также в изобретательном уме Рамузио — легенду об ученых венецианских друзьях, отказывающихся верить во все эти чудесные рассказы.

Эти версии кажутся нам очень легкомысленными и никакого отношения к правде не имеющими. В своей книге Марко Поло почти совсем не употребляет слово «миллион». Он говорит — «много», «бесчисленно» или считает тысячами. Само слово не употребляется часто в его время. Комментаторы, уделяющие много внимания Марко Поло, нашли там только один пример: Джованни Виллани, перечисляя сокровища пап из Авиньона, оценивает их в 18 миллионов золотых флоринов и считает необходимым уточнить — чтобы быть лучше понятым: «И каждый миллион той же стоимости, что и тысяча флоринов золотом». Итак, ничего убедительного. Трудно понять, почему народ, с его природным остроумием, ради насмешки, окрестил Марко, очень скромного в общественной жизни, «миллионером» — словом, тогда еще редко употребляемым.

В 1957 году Роберто Галло, изучая новые документы, имеющие некоторое отношение к семье Поло, представил очень интересную интерпретацию. Она, слишком противореча прежним, не нашла большого отклика и до сих пор игнорируется авторами учебников. Гипотезу, однако, стоит тщательно рассмотреть, даже рискуя при этом повредить образу нашего героя.

Сначала кажется, что имя или прилагательное Milione никогда не применялось в отношении к Марко, нашему путешественнику, но только к трем другим членам семьи. Достопочтенный гражданин Маркус Паулус Милионе, который в декабре 1305 года выступает гарантом за штраф в 152 лиры, наложенный на некоего Боночио де Местре, виновного в контрабанде бочек с вином — это Марко иль Веккио, дядя Марко Поло. 23 июля 1324 года Никколо, сын этого Марко, составляет свое завещание и сам себя называет ser Nikolaus Paulus dictus Milion Lo grando.

Наконец, есть ser Markus Milioni, который фигурирует в компании с Дарди Бембо как советник по договору (решению суда), принятому в 1342 году. Этот Марко был, очевидно, сыном вышеупомянутого Никколо и младшим кузеном Марко-путешественника. Этот Марко или Маркеллино Поло был в свое время персоной более примечательной, чем все родственники. Он был послом при дворе короля Сицилии в 1340, 1342, 1346 годах, в 1350-м был избран в Большой Совет, избиравший в 1354-м дожа Марино Фалье и в 1355-м — Джованни Градениго

Эти три акта — бумаги вполне официальные, подлинные свидетельства того времени. Нельзя думать, что писарь мог при подобных обстоятельствах употребить насмешливое прозвище. Milione означает, конечно, совсем другое.

Роберто Галло думает, что речь может идти об искажении слова Vilione — имени семейства, об угасании которого в 1303 году в связи со смертью Джованни Вилионе говорил Марино Санудо в книге «Vita dei Dodi» («Жизнь Давида»), Действительно, мы находим имя некоего Иоханеса Милиони среди членов Большого Совета в 1185 и 1187 годах, затем в 1188 году — имя Иоханеса Вилиони. Без сомнения, это два различных написания имени одного и того же человека.

В то время, когда Поло странствуют дорогами Азии, один или несколько представителей семейства Вилиони жили в Персии или Китае. В Янг-жоу, рядом с Нанкином (городом, который Марко Поло называет Янги (Janguy) и о котором он говорит, что он управлял им, будучи на службе у Великого хана), находят могилу маленькой девочки или молодой девушки, имя которой дает повод для споров. Некоторые исследователи согласны идентифицировать его как имя некой Вилиони Венецианской (из Венеции). Еще один факт: один венецианец, Пьетро Вилиони, занимался коммерцией в Персии. Его завещание, датированное 1264 годом в Тебризе, представляет собой список товаров из магазинов, подписанный его собственным именем или именем его уполномоченных. Его отец, Витале Вилиони, в свою очередь, в 1281 году, тоже пишет завещание в Венеции и призывает души своих умерших родственников — сына Пьетро, своих внуков и своих племянников. Второй его сын, Джованни, жив. Это именно о нем, видимо, упомянул и Санудо как о последнем из потомков, оставшихся в живых, и тогда все согласуется. Витале говорит об их дворце Сан-Джовании Кризостомо, и, может быть, именно этот дворец был куплен 15 лет спустя тремя Поло из семьи Са Polo. Эти Поло, во всяком случае старший из них — Марко иль Веккио, а потом его наследники приняли фамилию Milioni, чтобы отличаться от других Поло, дальних родственников, живших в другой части города — в области Капареджио.

В присвоении семьей имени нового места жительства нет ничего удивительного. Часто именно престижный дворец утверждает могущество потомства, придает ему вес и иногда навязывает свое имя. Когда блестящая династия Вилиони пришла в упадок, Поло приняли, в некотором роде, эстафету. Может быть, что их отношения с этими Вилиони на Востоке и в Венеции подразумевают тесное торговое сотрудничество, и произошло заимствование фамилии (это часто практикуется в Италии между кланами городской аристократии). Толи это случилось просто-напросто потому, что соседи, обыватели, потом нотариусы и судьи взяли себе за правило звать новых владельцев фамильного дворца именем семьи, которая его построила и жила в нем долгое время. Это было обычным делом, коренившейся привычкой: знать, когда фиксировались или изменялись имена семьи, охотно присваивала (и это хорошо известно) имя своего главного поместья, района, улицы или площади, где располагался дом.

Слово Casa появляется, естественно, для того, чтобы обозначить в общих чертах наследников, клан: речь идет о семействе Case Vecchie и Case Nuove. Но иногда приходится добавлять это слово к имени самой семьи. Соседи Поло, Да Мосто, в конце концов взяли полное имя — Са Da Mosto.

Список наиболее богатых наследников в городе, которых обязали в июле 1294 года вооружать галеры, чтобы дать отпор генуэзцам, включает в себя имена, которые ясно подчеркивают важность их владельцев. Этими же именами названы поместья и общие дворцы семейств: Са Venerio, Са Brizi, Са Gabriel или еще Са Delfino. В 1297 году повествуется, наиример, о подвигах в войне с генуэзцами на берегах Сицилии некоего Маттео Кверини из семейства Са Grande.

Это присвоение имени может также означать недавнее приобретение владения. Кажется, семьи Италии, устроившиеся в городах или торговых конторах Востока, не забыли этой традиции. Некоторое время спустя генуэзцы, завоевавшие в 1346 году остров Чио, основывают общество, союз — финансовый, военный, колониальный — знаменитый Mahona de Chio, во дворце, занимаемом до этого венецианской семьей Джустиниани. С тех пор все генуэзские династии Mahona, численность и связи которых постоянно меняются, принимают другое, венецианское имя — Джустиниани, дополнившее их собственное, чтобы показать их принадлежность к иной социальной группе.

Гипотеза, опирающаяся на все эти изыскания, кажется нам гораздо более удовлетворительной, чем легенда, не подкрепленная никакими доказательствами, неоднократно повторенная, однако без тени анализа. Очевидно, Milione — это не прозвище. Ведь la corte del Milione — это бывший corte Vilioni.

Для семьи Поло, как и для всех других, дворец — это символ солидного положения. Он говорит о желании обосноваться в городе прочно и надолго. Давно отсутствующие, давно разлученные, жившие то в одном, то в другом квартале Венеции, то в Константинополе, то в Солдайе, на побережье Крыма, Поло объединяются в 1295 году. В это время Марко иль Веккио оставался один в городе. Путешественники не слишком обогатились, но все-таки были в состоянии теперь приобрести пустующее поместье, которое объединит и сплотит семью. Это дворец старинного рода, построенный в городе, отвоеванном у моря, окруженном вечно угрожающей ему водой и борющемся с приливами — на самой верхней и прочной точке земель острова Риальто. Их соседи Базеджио — судовладельцы, торговцы на Востоке и уполномоченные в делах братьев Марко. Другие соседи — семейство Да Мосто, еще одна династия заморских торговцев, которая прославилась в городе гораздо позже. Знаменитый Альвизе Кадамосто в 1455 году отправился изучать побережье Африки до устья Гамбии по поручению и за счет португальцев. Удивительная игра судьбы: близкие соседи — и оба великие первооткрыватели.

Более чем любой другой портовый город, Венеция строит свое благосостояние и обогащается именно с помощью людей, приехавших или вернувшихся издалека. Совсем рядом с новым жилищем Поло — богатый рынок Риальто, куда крестьяне приносят корзины с яйцами, плетеную обувь, домашнюю птицу. Сюда, прямо на пирс Большого Канала, приходят тюки с пряностями и красителями с Востока. Рядом расположена маленькая площадь Сан Джакомо, тесно окруженная кирпичными домами. За остановку на этой пристани Венеция вскоре поднимет цены для галер из Греции или Сирии. Здесь множество путешественников из Константинополя, торговцы из Германии, посредники знатных семей, владеющих железными и серебряными рудниками и шахтами. Здесь, вокруг монументального караван-сарая (постоялого двора) теснятся лавки и склады, останавливаются караваны мулов. Здесь происходят торги и ссоры, взимаются налоги, лодки уносятся течением в море. Сюда пристают корабли, вернувшиеся из сложной средиземноморской навигации. Все это — Риальто. Именно это место выбирают Поло после долгого путешествия. Кажется, сюда устремился весь мир.

Глава II
ВЕНЕЦИЯ И ВОСТОК

В два очередных больших путешествия семья Поло отправляется не из Венеции, а из своих восточных «филиалов». Никколо и Маттео принадлежали к колониальной общине латинян (Latins), прочно обосновавшейся на восточных берегах Средиземноморья и далее — в портах Черного моря, караван-сараях мусульманских городов Ближнего Востока, даже Персии. Их предприятие осуществляется в типично восточном контексте и тесно связано с политическими изменениями и катаклизмами как в греческих колониях в Эгейском море, так и в Азии.

Учитывая нестабильность политической обстановки в тех регионах, которые исследовали Поло, странствия и труды двух, затем трех венецианцев мы рассматриваем не как ужасно рискованную авантюру в поиске случайной выгоды, попутно сопровождавшуюся изучением стран. Это предприятие абсолютно логичное с чисто экономической точки зрения.

Это никоим образом не приступ безумия и не прыжок в неизвестность. Поло трезво изучали политическую и экономическую конъюнктуру, рассматривали и учитывали месторасположение и возможности венецианского Востока, этих колониальных земель, этой другой, «новой Венеции».

Вся история города, находящегося в заливе, начиная с его основания, носит отпечаток цивилизации Востока, сначала из-за своей подчиненности, а затем благодаря союзу с Константинополем.

Со времен упадка Западной Римской империи потоки беженцев, пришедших из внутренних городов, из Падуи, Тревиза и Удине, готы, венгры, и, наконец, ломбардинцы, вынуждены были искать прибежища на островах и в прибрежных городках, которые находились под защитой и в зависимости от Византийской империи, владеющей пока еще экзархатом (провинцией) Равен. В течение долгого времени греческие офицеры (экзарх — «учитель солдат») управляли этими маленькими романо-византийскими городами нижней Венеции. Одно из этих сообществ получило имя Гераклеи в честь императора Геракла. Позднее, несмотря на воззвание первого дожа (после вторжения франков под предводительством Пепина Короткого в 751 году и войн, которые вел Карл Великий) и имперские амбиции, все дожи упорно сохраняли независимость от правящей верхушки Италии и прекрасные отношения с Византией, охотно ставя себя в положение привилегированных подданных греческой империи: таков был венецианский Восток в XIII веке. Они получали титулы при дворе византийского императора (patrice, protosebaste), иногда перенимали обычаи и церемониал, даже получали пенсию золотом.

Итальянский флот, хорошо вооруженный и боеспособный, очень рано вступает в борьбу против славянских пиратов, обосновавшихся в то время в Далмации. Он поддерживает для византийцев внутриморской порядок, и на Западе, впрочем, как и на Востоке, атакует и отбрасывает сарацин. Он даже помогает императору Василию I в 1010 году в транспортировке войск для двух кампаний по уничтожению булгар.

Поддерживаемые греками, венецианцы легко обосновываются в Константинополе и в других городах Балканского полуострова Малой Азии. Это происходит, естественно, задолго до крестовых походов, участники которых получали привилегии, установленные с 993 года и подтвержденные «золотой буллой» в 1082 году, а именно: освобождение от значительной части портовых налогов, разрешение держать лавку в самом Константинополе, участие в свободном обращении капиталов в империи, а также привилегии при урегулировании тяжб с участием смешанного суда.

Таким образом, в то время, когда Поло основали свой дом в Константинополе, то есть к 1250 году, поселения венецианцев в этом городе насчитывают уже более двух веков. Там процветает торговля, и Константинополь становится настоящей имперской столицей всего христианского Востока.

Участвуя уже в первых крестовых походах латинян, помогая им продовольствием, поставляя корабли и войска, Венеция сражалась не столько за Гроб Господень, сколько за торговые привилегии. Ведь у нее были мощные соперницы — Генуя и Пиза. Эти привилегии были получены. В латинском иерусалимском королевстве венецианцы получили должности начальников над мостами, конторами и гаванями. Венеция обеспечивает также власть над Далмацией и Адриатикой, над городами и островами, открывающими торговые пути на Восток. Но в греческих провинциях и в Константинополе соперничество венецианцев с местными торговцами все обостряется и после нескольких ожесточенных стычек приводит к резне 1182 года.

Отсюда — новый шаг венецианцев, заинтересованных в том, чтобы контролировать управление империей более жестко. Они вмешиваются в династические дрязги, поддерживая своих протеже. Под предлогом сохранения внутреннего мира они сохраняют и репрессии: крестоносцев, которые приплыли на своих кораблях и уже участвовали в военных действиях против восставшего в 1204 году далматинского города Зары, они подбивают на то, чтобы взять Константинополь, окруженный, разгромленный, разграбленный, брошенный на произвол судьбы. Жестокий парадокс истории: одни христиане истребляют других. Этот военный инцидент пытались представить как вынужденное «отклонение» крестового похода. На самом деле он, в конечном итоге, стал всего лишь логическим завершением сознательной захватнической политики, поставленной на службу имперским амбициям знати и корыстным стремлениями торговцев.

Вскоре после взятия Константинополя, при разделе должностей и трофеев претензии Венеции усиливаются. Сначала 12 избирателей (среди них — 6 венецианцев) назначают латинским императором Константинополя Бодуэна Фландрского, а не Бонифация де Монферрат, близкого генуэзцам. Затем комиссия из 24 распределителей присуждает четверть территорий, взятых у греков, новому императору, в то время как остаток был поровну разделен между крестоносцами и венецианцами. Венецианский дож Дандоло становится, таким образом, «сеньором четверти с половиной Римской империи» (Romania для итальянцев — земля римлян, то есть, наследство Римской империи на Востоке, а следовательно — земля Византийской империи).

Эта partitio Romanie делает Венецию настоящей колонией. Она патронирует континентальную Грецию к западу от гор Пинд, Пелопонес, южные острова, в особенности Циклады и Крит, тесно связанные с их политикой и торговлей. Отсюда осуществлялся контроль над морским путем с Востока к Босфору с помощью нескольких основных опорных точек, таких как Модон и Корон. Этим городам также суждено было сыграть важную роль в ожесточенном конфликте, в который Марко Поло был позднее вовлечен, — конфликте с генуэзцами, которых конкуренты преследовали и изгоняли из Константинополя и которые терпели поражение в этой борьбе.

Крестоносцы и торговцы боролись не столько с исламом, сколько с греками. Римская церковь также одержала верх над восточной церковью, отделенной со времени Великого Раскола 1054 года. Крестовый поход 1204 года раскрывает захватническую политику Рима, которая ставит целью завоевать восточные церкви — церковь патриарха Константинополя в первую очередь. Венецианцы утверждаются как служители римской веры. Разгром Константинополя, резня греков, грабеж и захват земель объясняются, очевидно, ожесточенным антагонизмом между братьями по религии, то есть, братьями с Востока, обвиненными в ереси, а также в том, что они вот уже 20 или 30 лет назад заключили договор с мусульманами Саладина.

Новая латинская церковь, навязанная столице, была полностью доверена венецианским священникам, которые поклялись выбирать патриархом только венецианца. Они встретились в Константинополе и выбрали Томмазо Морозини, потомка дожа Доменико Морозини. Эти новые священники пришли надолго. На самом деле, ввиду некоторой слабости имперской власти, венецианцы, хозяева, владевшие большей частью города, предпринявшие для своей выгоды настоящее завоевание страны, доминируют в торговой метрополии, во всех областях административной и повседневной жизни.

Как на греческом Востоке, так и в Константинополе венецианцы чувствуют себя как дома. Знаменитые семейства Венеции основывают настоящие, почти независимые государства: Марино Санудо, «герцог архипелага» — на южных островах Эгейского моря, Орсини — в Ионическом море, другие сеньоры (terriers) — на Эвбее. В течение двадцати лет эти венецианские земли на Востоке провозглашают себя независимыми по отношению к городу-матери, отказываясь подчиняться приказам и считая себя вправе проводить собственную политику.

По правде говоря, Константинополь являлся с тех пор не столицей латинской империи, но фактически сердцем и головой венецианской Романии. При Джакомо Тьеполо, который сделал себе карьеру на Востоке, был первым герцогом Крита, дважды избирался губернатором (podestat)[3] Константинополя (с 1218-го по 1220-й и с 1224-го по 1227-й годы) предполагалось перевести туда престол всего венецианского государства, морской империи. Притязание было обреченно на неудачу и оставлено впоследствии. Однако, оно нашло много приверженцев в самой Венеции, так как Тьеполо был избран там дожем в 1229 году.

В течение более чем полувека, в то время, когда братья Поло организуют свою контору (деловой филиал) и строят общее жилище на берегах Босфора, «двуглавое» венецианское государство, с его торговыми связями, подчиненными маршрутам галер, колеблется между этими двумя полюсами. Образование восточных контор, филиалов и учреждений не является случайным фактором, подверженным риску во враждебных государствах; они отрезаны от всякого подкрепления и поддержки, но, благодаря политическому господству, надолго там обосновываются, врастая крепкими корнями в местную почву и проникая в бюрократический аппарат, который очень сильно разросся в процессе колонизации. При образовании колоний Венеция переносит туда многие традиции: это касается городского пейзажа, архитектуры, обычаев, учреждений, образа жизни. Венецианцы создают здесь подобие родины, покинутой много лет назад. Торговцы, люди, подобные Поло, прочно обосновываются на Востоке и лелеют новые, еще более далеко идущие амбиции.

Заморская торговля постепенно принимала значительный размах. Корабли и торговцы из Венеции были заметны всюду. Если первые доходы были связаны прежде всего с эксплуатацией солончаков Адриатики, с обменом соли на некоторые продукты материка, то очень скоро Магамокко, Торчелло, Гераклея, Риальто и другие участники венецианского союза были вовлечены и в широкую торговлю с Востоком — греческим, а затем и мусульманским. Начиная, по меньшей мере, с первого тысячелетия или, может быть, еще раньше, Венеция, уже объединенная, враждующая в то время с портами Пуйи, Кампани, и особенно Амальфи, посылает свои многочисленные и быстроходные корабли на средиземноморский Восток. Торговля идет оживленная, выгодная, быстро приспосабливающаяся к меняющимся условиям.

Летописи говорят о том, что способ обмена постоянно менялся. Силовые отношения также не находились в состоянии устойчивого равновесия. Задолго до крестовых походов Венеция, как и весь Запад, должна была платить за чудесные товары Востока и далекой Азии натуральными продуктами (сырьем). Шла тройная торговля: с 1000 по 1100 годы быстроходные венецианские галеры покидают залив, груженые солью, лесом, железом, даже зерном — все это торговцы предлагали в Египте за специи (особенно перец) и за золото Судана. Этот груз доставлялся в Константинополь, столицу и «зеркало» мира. Оттуда венецианцы привозили другие пряности, бесчисленные красители, продукты, роскошный шелк, слоновую кость, металлические изделия и произведения ювелирного искусства. Таким образом, торговый баланс был нарушен. Его компенсировали только служба моряков и наемников, перевозивших грузы внутрь греческого континента и в порты исламских стран, и оживление метрополий, благодаря привлечению к торговле солдат и моряков. Необходимость постоянного итальянского присутствия на Востоке объясняет вмешательства, все более и более частые, во внутренние дела Византии — в экономику и политику. Эта необходимость побуждает венецианцев и их врагов генуэзцев также, как и на Святой земле, решительно продвигаться дальше, исследовать неизведанные миры и их возможности. Они здесь — не эпизодические персонажи, стремящиеся к мгновенному обогащению, но предприимчивые и усердные завоеватели, искушенные и порвавшие со всеми социальными догмами.

Мало-помалу положение «людей Востока» укрепляется, и их галеры привозят уже не только грубое сырье и «стратегические» материалы, но и товары более дорогие, даже ручной работы: сукно из Фландрии, ткани из Шампани, кораллы, так высоко ценящиеся на Востоке, серебро из шахт Сербии. Столица металла (серебра) — Венеция — управляет всей этой большой международной коммерцией: это значительный козырь в рыночной стратегии, так как серебро очень высоко ценится у мусульман, торгующих с далекой Азией в эпоху, когда Китай выпускает монеты только из этого металла.

Пока нет стабильного выхода к портам внутреннего моря, никакого пристанища на берегах, которые венецианцы посещают только ради коммерции. Им удается пока прочно обосноваться в Александрии, Каире, Тире и Акре, и ни одна из торговых колоний не могла сравниться с колонией Константинополя в те времена, когда братья Поло вели там свои дела.

Никакие описания не позволяют определить наверняка местоположение Марко иль Веккио, Маттео и Никколо. Внутренняя жизнь этой крупной базы негоциантов, кладовой всей империи, освещается лишь обрывочной документацией. Но мы очень хорошо видим условия жизни их соседей, качество сделок этих венециацев. Поначалу венецианцы представляли собой небольшую группу среди других латинян — космополитическую, нестабильную, живущую под постоянной угрозой распада, небогатую, стремящуюся как-то заработать и просто выжить на «краю света».

Они занимали, как и другие люди Запада, определенную зарезервированную территорию в ряду морских концессий, расположенных в пригороде Константинополя, вдоль южного побережья глубокой бухты, названной Золотой Рог — у края «морских стен», которые с этой стороны защищают город.

Упоминаемый в хрониках с X века, этот венецианский квартал, один из самых древних, простирался на запад до края этой длинной береговой полосы. В 1082 году он, по-видимому, аннексирует амальфитенскую концессию, находящуюся совсем близко, затем, позднее (имперская привилегия 1189 года) — немецкие и франкские кварталы. Именно в это время, в малообустроенной зоне, со структурой очень слабой, где дома и резиденции, плохо скомпонованные, были разбросаны среди невнятно обозначенных участков и фруктовых садов, Венеция держала шесть складов, образующих нишу в линии побережья. Это было место скопления народа, средоточие торговой деятельности. Здесь же располагались два других общественных склада, названных позднее Balkapan hani (склад меда) и Hurmali hani (склад фиников), и большие караван-сараи, построенные вокруг обширного внутреннего двора.

Жизнь социальную и духовную, привязанность к родине-матери символизировали четыре красивых церкви, приходские или монастырские: Сант Окиндино, самая старинная, которая владела мельницей, печью, несколькими тавернами или трактирами и где сохранялись все эталоны весов и мер колонии; Сан Никколо, Сан Марко и Санта Мария, построенная к 1200 году.

Почему двое братьев Поло, покидая в 1260 году дом в Константинополе и свое семейное предприятие, с той поры ищут счастья в далеких краях?

Причина в том, что вот уже несколько лет силовые отношения эволюционируют и ставят под сомнение главные привилегии венецианцев. Латинская империя плохо сопротивляется атакам северных народов и других «варваров», а также греков, отступивших недалеко от столицы в Ник-кею и ставших вскоре хозяевами всей Анатолии. Венецианцы поддерживают прочные отношения между Константинополем и Западом лишь благодаря своему флоту и торговле с их островами и Пелопонесом. Но это всего лишь морское господство. Венецианцам приходится противостоять (в основном, на Крите) проэллинским движениям, сохраняющим преданность местной греческой аристократии и православной церкви. Армия другой империи, никкейской, во времена династии Палеологов набирает силу и начинает угрожать. В 1260 году она уже находится на пути в Константинополь и начинает действовать. На море Михаил VIII Палеолог рассчитывает на поддержку галер и кораблей генуэзцев, которые по договору в Нимфее от 13 марта 1261 года получают все виды привилегий или, по крайней мере, обещания их.

Это византийское завоевание в очередной раз настраивает венецианцев против генуэзцев, а что касается купцов, кажется, что распри между этими двумя крупными «флангами» за право владения рынками, дорогами и землями Востока будут продолжаться бесконечно. Конфликт, приглушаемый долгое время, разразился в великий день, за несколько лет до появления Святого Иоанна из Акры (Сен-Жан д’Акр). Он возник из-за спора за обладание обширной территории конфессии, на которой находилась маленькая церковь Санта Саба, и за право контроля над портом. 24 июня 1258 года два флота столкнулись в нескольких лье от города: во время ожесточенной и кровавой битвы, завершившейся полной победой венецианцев, 25 генуэзских галер были взяты на абордаж, другие спаслись бегством; в самой Акре недвижимость генуэзцев, их дома и магазины были разорены. Ссора, которая без конца возобновляется в течение более ста лет на всем Востоке, на берегах Сирии и Анатолии и во всех прибрежных районах островов, даже в Адриатике, и которая повторится еще не раз, повлияет в будущем на судьбу семьи Поло, и особенно — молодого Марко.

В Константинополе Венеция все свои силы, средства и имеющиеся у нее ресурсы, свое золото, свое дипломатическое искусство — отдает на службу латинянам. Это, в частности: флот под командованием Марко Градениго; заем в 3 000 гиперпер золотом; заключение соглашения между латинскими, франкскими и венецианскими принцами, Мореей и архипелагом. Но династия Палеологов уже держит значительный гарнизон на Балканах. Они продвигаются в Трас с 800 всадниками в сопровождении огромного количества пехоты — добровольцев, привлеченных возможностью грабежа. Перед триумфальным входом нового греческого императора 26 июля 1261 года в течение нескольких дней происходили убийства, пожары, систематический грабеж магазинов. Бодуэн, франкский император, латинский патриарх Джустиниани и венецианский подеста Градениго бегут вместе на корабле. Венецианцы прячутся в городе, а моряки и солдаты-пехотинцы венецианского флота, прибывшего слишком поздно, беспомощные и испуганные, созерцают высокие языки пламени, пожирающие здания, магазины, церкви и дворцы их гордой колонии, в которой они когда-то были полновластными хозяевами.

Таков был конец этой латинской империи, с трудом завоеванной, но оказавшейся не в состоянии заставить стремящихся к независимости греков признать себя; она отступила перед силой их сопротивления, их верой. Окончилось двухвековое господство венецианцев в Константинополе. Больше они — не привилегированные союзники, они не способны плести интриги, влиять и управлять. Они имеют статус бесправных иностранцев, подвергнуты всем превратностям судьбы, служат мишенью для унижений и застарелой вражды, питаемой злыми воспоминаниями. Положение, конечно же, очень неуютное. Оно порождало проблемы, связанные с приспособлением к новой неприятной обстановке, или заставляло покинуть насиженные места.

Некоторые семьи возвращаются в Венецию, устраиваются в домах родственников и оттуда продолжают управлять своими делами на Востоке с помощью посредников: капитанов кораблей, мелких уполномоченных, посыльных. Старшие дети вступают в Большой Совет: пример ассимиляции в метрополии. Общество сейчас более заботится о том, чтобы увеличить свои капиталы на местах, вкладывая деньги также в покупку землевладений побережья. Таким образом, Венеция с 1260 года направляет свою деятельность и амбиции в другую сторону более активно, чем когда-либо. На Западе это, с одной стороны, торговля с Германией, ее конвоем галер, и с другой стороны — с Фландрией и Англией. В континентальной политике предпринимаются тонкие ходы.

Венеция берет себе на службу наемные войска и более активно участвует в делах Европы. Она насаждает посольства во множестве стран, в том числе на Востоке, и при этом полностью отказывается принимать участие в судьбе Византии. Там еще сохраняется венецианское сообщество, но уже иное, чем прежде, в некотором роде униженное, лишенное своих великих имен, потерявшее значительную часть былого могущества. Прошло время венецианских подеста из Константинополя и из других поселений, когда династии архипелага могли навязать свою волю островам залива и соперничать с дожем.

Именно в этот момент Марко Поло иль Веккио, персонаж достаточно скромный, может быть, даже безвестный, рассорившись с крупными торговцами, вновь завоевывает Венецию, обустраивается там и окончательно покидает свой дом и свои дела на берегах Золотого Рога, в то время как его родственников, более молодых, преследуют грезы о Востоке.

Действительно, их привилегии и даже надежды были потеряны. Но не все венецианцы и не сразу отрекаются от Константинополя. Некоторые настолько привязываются к своим владениям на островах, что устанавливают там принудительную власть и развивают «спекулятивную экономику», получая хорошую прибыль. Например, на Кипре и на Крите — выращивание сахарного тростника и винограда.

Другие, более отчаянные путешественники, находят новые пути. Неудача 1260–1261 годов и крушение таких удобных старых позиций побуждают нескольких более предприимчивых торговцев искать в других местах власти над другими рынками. Они стремятся обосноваться в совершенно неизведанных краях и развернуть там активную торговлю. Константинополь отчасти игнорирует их присутствие, так как генуэзцы занимали там более авторитетные позиции. Первопроходцам остается исследовать другие части империи или соседние страны. Они могут также, минуя знакомые остановки и таможни Византии, искать для доставки товаров другие пристани или плыть дальше на Восток, навстречу караванам далекой Азии.

Но, к великому сожалению итальянских торговцев, эти караваны с такими ценными пряностями из Индии и Малайзии, шелками Персии или Китая проходили всегда транзитом, правда, иногда с двумя или тремя остановками в странах или конторах, находящихся под контролем мусульман Багдада, Сирии, Аравии и Египта, корабли которых брали грузы с перцем и с другими пряностями (имбирем, корицей, гвоздикой) в портах побережья Малабара, чтобы потом их перевезти в Ормуз или в порты Красного моря. Оттуда их караваны шли в Дамаск, Багдад или Каир. То же самое касается шелка центральной Азии, которым торговали в городах Ирана, в основном, в Тебризе, через который проходили караваны. Его затем везли через Эрзерум и караван-сараи высоких плато Анатолии в порты Средиземноморья.

Промежуточные значительные налоговые отчисления порой удесятеряли цены. Итальянцы пытались вмешаться в ситуацию, прокладывая другие коммерческие пути на дорогах, еще мало исследованных, которые позволили бы обогнуть блок земель Ислама и обойтись без их кораблей и их fondouks.

Глава III
МОНГОЛЫ И ДАЛЕКАЯ АЗИЯ; ПОСОЛЬСТВА

В 1260 году политические условия в Азии были, может быть, не самыми благоприятными, но они способствовали активному передвижению караванов и торговцев. Благодаря укреплению государственного механизма, хорошо отлаженного, способного навести некоторый порядок в огромной империи, монголы завоевали тогда всю центральную Азию и навязали там условия мира, необходимые для того, чтобы товары Дальнего Востока проходили без особых препятствий и с наименьшими затратами до портов Черного моря или даже средиземноморского Востока, посещаемого итальянцами.

С незапамятных времен кочевые народы, населяющие высокие плато центральной Азии — район, часто упоминаемый под названием Туркестан, — угрожали государствам своих оседлых соседей. Они собирали войска и захватывали чужие земли. Некоторые из этих племен охотно служили наемниками, часто в качестве особой охраны правителей. Они претендовали на обширные владения, осуществляли наводящие ужас грабительские набеги на большие города, из-за ничтожно малых сумм разоряли караваны и даже чеканили новые монеты государств, столицы которых, не привязанные к определенному месту, перемещались вслед за стадами — в поисках новых пастбищ.

Когда-то Византийская империя в течение долгого времени сражалась с хазарами и печенегами, а затем вынуждена была считаться с ними. В начале первого тысячелетия турки-сельджуки, сначала воевавшие за халифа Багдада, отвоевали себе обширный султанат в Малой Азии, объединив под своим началом провинции и города, отобранные у Константинополя. Позднее, приблизительно с 1150 года, другие народы плоскогорья Азии (те, которых называют Кара-Хитаи, или монголы) идут на Восток, берут штурмом Китайскую стену, угрожают Китаю со стороны Пекина, занимают районы, которые сейчас образуют Манчжурию и Монголию. К югу другое объединение кочевых племен — гуридов — атакует и оккупирует весь север Индии.

В вековой истории этих набегов и вторжений важным событием XII века явилось объединение всех этих кочевых племен под властью одного властелина или, по меньшей мере, одного клана, одной семьи. До тех пор границы империи имели весьма туманные очертания и протяженность, часто недолговечную. Это было связано со случайностью возникновения союзов и постоянными конфликтами между их предводителями. Не было никакого единства ни в языке, ни в религии. Народы или конфедерации народов постоянно враждовали. Об этом состоянии анархии и беспорядка ясно свидетельствуют расхождения словаря китайских, мусульманских и христианских авторов, которые слишком скупо описывают этот чуждый им мир и чужие народы — татар, туркменов, кереитов, монголов.

Именно в 1210 году глава клана востока нынешней Монголии по имени Темуджин, предводитель небольшого войска, путем авантюр, стычек и, в основном, интриг добился объединения под своим началом всех «монгольских» народов: в этом ему, вероятно, помогало несколько советников или уполномоченных мусульман. Он присваивает себе титул императора и называет себя Чингисханом. При попытке завоевать Китай он терпит поражение и затем довольствуется пограничными набегами. Он быстро расширяет свою империю к западу. Сея повсюду террор и охотно позволяя своей страшной репутации идти впереди себя, он также умело пользуется династическими распрями, религиозными ссорами, часто принимает жесткие решения по отношению к чужим верованиям и ритуалам, при этом устанавливая прочный мир и тщательно контролируемое управление. Чингисхан захватывает западный Туркестан, затем Персию и Афганистан. Он продвигает свою армию до долин Кавказа и даже, через степи, — до Волги. Таковы пути, ведущие в Центральную Азию. После его смерти в 1227 году с именем его третьего сына и наследника Угудея (1227–1241 годы) также связывают большие завоевательные предприятия. Он занимает равнины Венгрии и останавливается только перед Веной, чтобы отступить затем на восток, за Вислу и Дунай. Главным образом он атакует мусульман на Ближнем Востоке. Он берет штурмом и грабит Багдад, Дамаск и Алеп (1258–1259 годы). Он способствует уничтожению религиозной секты Ассассинов, опасного тайного общества, которому принадлежат укрепленные замки и неприступные логовища в горах северного Ливана и Сирии. Великий хозяин Ассассинов сначала вел переговоры, затем сдался и был казнен. Эта череда драматических эпизодов положила конец долгому периоду террора, о котором Марко Поло рассказывает в своем «Описании мира» с подробностями, не скрывая восхищения.

Достижения эти, более эффектные, чем истинные, будоражат воображение на Западе, где монголов считают главным образом врагами и победителями Ислама. Но и с этой точки зрения успех все-таки очень сомнительный. Ни Угудей, ни его наследники или родственники не останавливаются в Багдаде. Внезапные стремительные нападения, военные рейды способствуют распространению славы монголов как непобедимых и кровожадных воинов. К их завоеваниям полностью относится Китай. Они заполоняют сначала северные провинции, в 1279 году занимают Пекин, смещая династию Сунов, чтобы установить там собственное правление и правящую династию монголов — Юань.

В то время, когда Марко Поло покидает берега Средиземноморья в 1271 году, отправляясь в свое путешествие, империя монголов, не встречая достойного сопротивления, беспрерывно расширяется от равнин России до Китайского моря. Три королевства или империи — ханства — были образованы в западной части со своими ханами и своим образом правления, особым, но всегда зависящим от монгольского правителя Китая, великого хана Пекина. Это Персидское ханство, столица которого обосновалась не в одной из крупных политических или религиозных метрополий, а возле озера Урмии, в Мераге, к востоку от долины Евфрата и перед сирийскими армиями; затем — ханство Золотой Орды, так называемый Кыпчак, на юге России, которое требовало дани от своих соседей — московских князей. Наконец, ханство Туркестана, которым правил Джагатай, со столицей Ургенчем, к югу от Аральского моря, великого коридора караванных путей.

Кубилай (1260–1294 годы), Великий хан Пекина, которого Марко Поло хорошо знал и у которого служил в нескольких провинциях Китая, расширил свои территории и свое влияние еще в нескольких направлениях. Безусловно, он потерпел неудачу в своих двух кампаниях по высадке в Японии в 1274 и 1281 годах. Его флот был остановлен и большей частью рассеян ужасной бурей, разразившейся из-за яростного, ниспосланного провидением ветра, который японцы почитали как бога. Он также потерпел неудачу в другой морской вылазке, на этот раз напротив островов Индонезии в 1291 году. Но он завоевал и восстановил порядок во внешних провинциях на юге, особенно к юго-западу от границы Китая. Он послал свои армии против королевства Манзи. (Manzi), то есть южного Китая, затем оккупировал и аннексировал территории отрогов горного хребта Гималаев и подчинил себе даже Тибет. Серия победоносных завоевательных кампаний показывает необычайную силу монголов и политический гений их суверена.

В своей книге Марко Поло показал себя историографом этой эпохи монголов. Его красноречие не иссякает: монголы лучше организованы, более тщательно ведут приготовления к войне, лучше тренированы в обращении с оружием, более воинственны, нежели их соседи, избалованные богатством, которые думают только о том, как бы накопить побольше золота, и ублажают себя играми и развлечениями.

Итак, наши венецианцы приблизительно к 1260 году обращают внимание на усиление монгольского могущества, будучи современниками этой удивительно рискованной операции по подчинению себе целого континента. Во время второго путешествия, после 1270 года, апогея славы монгольской империи, они были посланниками с миссией не только в Пекине, откуда исходили приказы и законодательные инициативы, но также в провинциях.

Откуда братья Никколо и Маттео Поло знают о монголах, которых они называют татарами, когда покидают Константинополь и Солдайю в 1260 году?

В течение очень долгого времени все рассказы о кочевых и воинственных народах центральной Азии вели свое начало от легенды, поддерживаемой рассказами об их воображаемых подвигах и исключительной жестокости, об их репутации варваров. Очень скоро, после того как их вооруженные орды обрушились на страны относительно близкие, откуда доходили достоверные сведения, весь Запад был потрясен, узнав об опасности. Страх перед монголами, естественно питаемый всякого рода сравнениями с монстрами Апокалипсиса, принял в то время вид настоящей паники.

Первое письменное упоминание восходит к хронике 1122 года. Это лишь отзвук былых набегов кочевников. Затем, спустя целую вечность, после недостоверных туманных описаний поступают гораздо более точные сообщения Матье Париса (1195–1259) — английского монаха аббатства Сент-Альбан, автора монументальной «Chronica majora», своего рода энциклопедии, включающей в себя множество сведений об окружающем мире и рассказывающей о знаменательных событиях того времени, где он подробно характеризует монголов. Но и у него реальность замещают странные сказки или фантастические отождествления: монголы у него — это армия сатаны, бесчисленные войска монстров, пьющих кровь, пожиратели собак и людей. Они не признают все те языки, на которых говорят в христианских странах, и никто не может говорить на их языке. Особенно ужасны народы Гога и Магога, злобные гиганты, упоминаемые в книге Иезекииля («Livre d’Ezechel). Король скифов живет в стране Магога и правит врагами Бога, народом сатаны.

В сочинениях авторов того времени вообще много фантазий или неясностей: «Вероятно, татары — это десять племен, которые презрели законы Моисея, которые поклоняются Золотому тельцу и которых Александр Македонский, прилагая все усилия, пытался окружить в прикаспийских горах». Эта легенда жива во многих записках и рассказах путешественников, особенно таких как Бенжамин де Тюдель, Гильом де Рубрук, армянский принц Хетум. Она излагается как будто для развлечения, постоянно обогащается новыми элементами, более или менее сказочными. Установилась полная путаница в отношении народов Гога и Магога — «врагов Александра», удерживаемых им за железными воротами ада, на берегу Каспийского моря, и в отношении татар, хлынувших до китайской стены.

В любом случае, монголы являются опасными преследователями христиан: в 1241 году устраиваются богослужения в Notre-Dame de Paris (Соборе Парижской Богоматери), чтобы вымолить защиту для своего народа от ужасающего бедствия — монголов или чтобы обратить их к истинной вере.

Однако, ближе к 1250 году христиане Запада, их короли, принцы и римская церковь в первую очередь, увидят монголов в другом свете. Возникает интерес к их вождям, политическим нравам и верованиям, успехам их завоеваний и их государственному устройству. Европа оказывается достаточно хорошо осведомленной.

Так формируется другой уровень осознания ситуации в Азии и феномена монголов. При всем страхе, при всей панике, спровоцированной ужасными рассказами об их беспримерной жестокости, монголы вызывают теперь живой интерес, желание их понять. Запад даже начинает питать определенные надежды на сотрудничество.

В самом деле, кочевые орды, пришедшие из азиатских степей, видимо, уже оставили идею завоевать Венгрию. А их опустошающие рейды против стран Ислама, грабежи Багдада и Дамаска рождали далекоидущие планы. Это уже почти союзники, и вскоре становится явственной мечта: уточняется план, как их обучать, как обратить в христианскую веру (романскую), связать их посольствами, обменом дорогими презентами, тонким дипломатическим подходом, союзническими обязательствами. Таким образом, мусульманский мир окажется между двумя фронтами.

Происходит совпадение экономических интересов торговцев, нуждающихся в расширении рынка — с одной стороны, и политических намерений папы и европейских монархов (в первую очередь короля Франции Людовика IX) — с другой. Торговая экспансия шла параллельно с усилиями евангелизации и дипломатическими инициативами.

Являются ли эти намерения противоречивыми или это — две стороны одной медали?

Нам кажется, объяснение тут достаточно простое, и нельзя отделять одно от другого. Кто скажет, что монах никогда не прокладывает дорогу деловым людям, а торговец не становится посланником веры? Что касается путешествия Марко Поло и его близких в Китай, то негоцианты явно опередили миссионеров в тех краях на несколько лет, может быть, даже десятилетий.

Считать путешествия итальянцев в Азию чисто коммерческими предприятиями, отвечающими лишь требованиям и аппетитам экономики — значит замкнуться на одном аспекте анализа. Эти инициативы, эта неудержимая тяга к новым мирам отвечают, как всегда в истории народов, причинам многочисленным и сложным. Здесь и желание пропагандировать веру христиан (исповедуемую церковью Рима), и стремление поддерживать завоевания, и жажда исследования, и простодушные мечты о сказочных богатствах. Такой же интерес, как крестовые походы в страны Ислама, представляют, начиная с XIII века, многочисленные и широкомасштабные предприятия по евангелизации народов Азии и Дальнего Востока. Римская церковь, возглавляемая папой, направляет и поддерживает это движение, чтобы обратить в свою веру языческие народы Азии, более или менее известные. К тому же, в глубине Азии существуют «еретические» христианские церкви, которые в данном случае рассматриваются как союзники Ватикана в деле распространения христианства. Первыми на Восток двинулись нищенствующие монахи — фанаты веры: францисканцы и доминиканцы.

В то время когда папы посылали итальянских священников в страны Балтии, в Пруссию и Ливонию (Гильом де Моден в 1225 году), другие миссионеры, особенно доминиканцы, проникали в новые земли для познания стран более удаленных, например, в земли куменов (народ тюркского происхождения, обосновавшийся в степях между Волгой и сегодняшней Бессарабией).

В 1227 году папа Григорий IX организовал епархию куменов, которую он доверил Тьерри, ранее бывшему доминиканским священником в Венгрии. Эта епархия была очень своеобразной: она не обосновалась ни в каком городе, не имела фиксированной резиденции. Ее священники следовали за перемещением паствы: прекрасный пример адаптации католичества к чужому образу жизни и первый подход к исследованию более авантюрному. Григорий IX предполагал, впрочем, использовать этот край куменов, чтобы через равнины направить крестовый поход в помощь грузинам и армянам, постоянно атакуемым турками из Анатолии (J. Richard).

Десять лет спустя, в 1240–1241 годах, этот первый опыт внедрения латинской церкви будет углубляться, когда монголы завоюют степи, грабя куменов и Венгрию.

Именно тогда в Риме рождается великий замысел обращения этих племенных народов, завоевателей такой обширной империи и потенциально ценных союзников. Если завоевать их симпатии, можно получить помощь в борьбе против неверных мусульман. Проект очень точно отражает политическую озабоченность Запада. Мы легко можем себе представить, что король Франции, вовлеченный в крестовый поход на Восток, сочувственно относящийся также к намерениям францисканцев и доминиканцев, мог одобрить и поддержать эти действия. Все исследователи подчеркивают, что этот проект находился под мощным покровительством и считался прогрессивным и своевременным, так как монголы не имели единой веры, не подчинялись власти церкви, хорошо структурированной и влиятельной, и пока не отдавали предпочтения ни одной из существующих религий.

Религиозная ситуация в различных ханствах Монголии, и особенно в империи Великого хана, могла оправдать самые смелые надежды. Ситуация легко менялась под воздействием многочисленных влияний и не поддавалась точному анализу. Но основные черты ее определяются ясно: странное соседство различных культов и общая атмосфера религиозной терпимости. Это не переставало восхищать очевидцев.

Завоеватели степей не искали возможности навязать свою веру. Исповедовавшие первое время некий абстрактный монотеизм — шаманизм, они проявили большую гибкость в отношениях с людьми и в управлении своими подданными. Думается, они могли бы выразить свою основную религиозную догму словами одного из своих правителей (между прочим, сына христианской принцессы): «Мы — другие монголы, мы верим в то, что существует только один бог. Так же, как бог дал руке несколько пальцев, он дал людям несколько дорог».

Эта терпимость — признак, без сомнения, большой широты взглядов некоторых татарских ханов и принцев, испытавших на себе попытки подкупа со стороны представителей оседлых цивилизаций с их сильными церквами. Церкви были прекрасно организованы, имели в своих рядах известных мыслителей и оказывали большое влияние на политику. Для монголов — хозяев огромных территорий с религиозными традициями, прочными социальными структурами — новое духовенство могло оказаться чудесным органом управления, способным лучше структурировать их империю, наблюдать за народами и племенами, навязывать им различные формы единства.

В центральной Азии было распространено несторианство — очень древняя еретическая христианская церковь, утверждавшая примат человеческой природы Христа и осужденная с 431 года

Эфесским Собором. Эта религия вот уже долгое время искала связей с Востоком, в Месопотамии, организовывая халдейскую церковь со своим патриархом в Багдаде, затем во всей Азии. Введенная в Китай, она знала только трудные судьбы и даже долгий закат в 900 и 1000 годах — время, когда ее находят практически угасшей, за исключением провинций Северо-Запада, бывших в контакте с монголами. Начиная с первых рейдов этих кочевников, несторианство завоевало целые регионы, такие как Монголия и земли народов Кереи и Онгур, где девочки из княжеских семей выходят замуж за татарских вождей. Все послы или миссионеры с Запада, и сам Марко Поло, находят несториан многочисленными, а иногда влиятельными — в центральной Азии у тюркских племен.

Монголы встречают в Китае полностью отличную от их собственной форму духовной жизни, которая остается для них совершенно чуждой и которую первое время они даже пытаются подавить. Речь идет о конфуцианстве.

Конфуцианство, преобладавшее в Китае по меньшей мере уже два века, воплощало (особенно в персоне мандарина) идею сопротивления варварам и чужеродным влияниям. Мандарин утверждался гарантом нерушимости традиционного китайского общества и специфической цивилизации. До прихода монголов никакая религия или доктрина, пришедшая с Запада, не смогла завоевать умы, разве только иногда, в маленьких изолированных обществах, почти маргинальных.

Так, например, иудаизм заявляет о себе при правлении династии Сун. Марко Поло упоминает об этом несколько раз, но как о факте действительно непривычном. Круг последователей крайне ограничен.

Можно отметить также слабые «проблески» христианских влияний.

Православие, пришедшее, как известно, из Константинополя, долгое время не переходило границ Кавказа, и только к середине XIII века византийское духовенство укрепило свое влияние в степях средней России, подчиненной Золотой Орде.

Со своей стороны, армянская церковь больше не расширяла свое влияние или свою структурированную организацию, остановившись у самых ворот центральной Азии. В Туркестане и в Китае находим только отдельных путешественников — армянских миссионеров — и несколько изолированных, очень маленьких колоний иноземцев.

Из всех православных церквей только мелькитская церковь — прозябавшая в Сирии и Палестине под арабским гнетом — продвинулась далеко вперед при власти епископа Хорасана, обосновавшегося в Мерве или в Нишапуре.

Прочнее других в странах, завоеванных мусульманами (Сирия, Месопотамия), закрепляются христианские церкви, еретические по отношению к Константинополю. Обширные диаспоры христиан-аборигенов ищут прибежища далеко на востоке, в глубине Азии, где впоследствии и принимают крещение. Якобиты Сирии (монофизиты), которые утверждали, что в личности Христа воплотилась единая природа Бога, установили епископские престолы очень далеко в Азии: это епископства или метрополии Герата (в горах к западу от современного Афганистана) и Хорасана (дальше на запад, в Персии).

Марко Поло встречает их и в других областях Туркестана: одна из колоний обнаруживается на западе, в Яркенде, там, где начинается Великий Шелковый путь; другая — на востоке, у онгуров, на севере Турфана.

Манихейцы, которые противопоставляли бога добра богу зла, проникли в Китай в VIII веке и обосновались, в основном, в отдаленной провинции Фукиен. Управление было слабым, так что китайская цивилизация не оказала большого влияния на эту провинцию, расположенную между морем и горами. Марко Поло отчасти сближает их с еретиками — буддистами, сгруппированными в секты или секретные общества, такие как например, общество «Белого лотоса» или «Синий лотос».

Итак, в Китае во времена первых рейдов монголов традиционное конфуцианство было главенствующей религией. Представители этой конфессии контролировали все аспекты социальной жизни, в том числе судопроизводство. Другие религии делали только робкие шаги в очень изолированных социальных или религиозных группах.

Христианство представлено только еретическими сообществами, малоорганизованными, ищущими прибежища от преследования Копстантинополя. В связи с монгольским нашествием позиции конфуцианства пошатнулись. Впрочем, насилия в этой области не наблюдалось: никто не навязывал новой веры и не требовал обращения, подчинения другим религиям. Мы хорошо видим, например, что контингенты кавказских или анапских армий татар мало содействовали тому, чтобы распространять свою православную веру. В этом смысле даже там, где они обустраивались, они не оказывали большого влияния.

Даже ислам, за исключением нового мусульманского города Сьенмалин, построенного полностью из обломков Великой Китайской Стены недалеко от Калгана для депортированных из Самарканда — плохо приживается в Китае, и его влияние ограничивается в основном посещением торговцев-мусульман, путешественников, священников и проповедников ислама. Они появляются, главным образом, в крупных портах, связанных с Индией: в Кантоне, Чанфу, Нинг-по и в Ханг-чеу. Единственным регионом, принявшим ислам благодаря деятельности правителя по имени Саид Ажаль, мусульманина, выходца из центральной Азии, посланного сюда в 1274 году Кубилаем, была провинция Юньнань. Здесь были не очень сильны религиозные пристрастия, поэтому проникновение чужой доктрины не столкнулось с большими трудностями, хотя это и внесло некоторые изменения в социальную жизнь населения.

Несториане встречаются теперь по всему Китаю. Они многочисленны и могущественны в столице и в провинциях юга, в Хаигчсу, в дельте Янцзы, где правитель, названный Мар Саргис (Сергий) заставляет в 1278 году построить для них две церкви.

Это развитие христианской несторианской церкви, начиная с монгольской оккупации при правлении Кубилая, было в некотором роде поветрием. Несториане большей частью не были иностранцами: это был скорее выход на поверхность уже существующих традиций, чем действительно нововведение. Очевидно, что татары могли только приветствовать по имперским политическим причинам религию и духовенство, способные ослабить могущество конфуцианства и его приверженцев. Религиозное разнообразие помогало им решить проблемы управления, и несториане оценили, по крайней мере на первых порах, их заслуги.

Новые религии, пришедшие из других стран Азии и Дальнего Востока, связывались почти всегда исключительно с деятельностью предшественников — эмиссаров, приверженцев определенной религии, хорошо известных эрудитов, советников из близкого окружения императора, который доверял им большое количество поручений. Благодаря посланникам, правители поднимают свой авторитет и завоевывают себе доверие подданных. Очень часто именно этих людей — ученых, риторов или философов — монгольский хан делал ответственными за поддержание мира, урегулирование конфликтов между различными конфессиями. Они должны были «насаждать» смирение и терпимость.

Чингисхан вплоть до своей смерти в 1227 году защищал различными привилегиями (лишением налогов и выплат) адептов даосизма, который переживал в то время заметный расцвет в нескольких провинциях империи. Он поддерживал и другие культы, в частности, буддизм, храмы которого использовались не по назначению, а монахи были прогнаны. Он действовал под влиянием некоего монаха и философа по имени Чан-Чунь («Вечная весна»), пришедшего из Афганистана и принятого при дворе. Даосисты пользуются привилегиями долгое время: Марко Поло называет их sensin и описывает как «людей большого упорства».

После смерти Чингисхана предпочтения его наместников, Угудея, его вдовы, затем самого Кубилая (который принял троих Поло) — отдаются буддизму, ослабленному в Китае (особенно при правлении династии Сунов в XI–XII веках). В 1246 году при дворе монголов появляется посольство великого тибетского монастыря в сопровождении нескольких лам, и ламаисты все более активно внедряются в окружение хана. В 1254 году столица Великого хана, Каракорум, насчитывает две мечети, одну христианскую несторианскую церковь и двенадцать буддийских храмов. Кубилай настолько доверяет буддистам (замечает Марко Поло), что делает тибетского ламу административным главой буддистских провинций на юге Китая. Этот режим благоприятствовал всякого рода злоупотреблениям и коррупции. Монастыри жаловали налоговые привилегии, практиковали коммерцию и производство, снаряжали корабли с продуктами. Все это могло быть использовано в корыстных целях. Они безжалостно сводили счеты со своими противниками, в частности, разорили и осквернили могилы великих императоров и императриц династии Сун возле Чаокинга.

Даосизм и буддизм — два крупных религиозных течения восточного происхождения, которые, каждое в свое время, стремятся завоевать доверие и обрести защиту императора.

Этот край с его многоликой культурой, на который ислам не распространил свое господство — монгольские государства, ханства и особенно Великое Китайское ханство — вызывали естественный интерес миссионеров-христиан из Рима.

Папские миссии, постоянно нацеленные на завоевание симпатий местных правителей, добиваются евангелизации народов, организуют исследовательские экспедиции и стремятся насадить свою церковную организацию и епархию.

Первые путешественники-миссионеры хотели попасть ко двору Великого хана и его семейства. На лионском Соборе 1245 года папа Иннокентий IV торжественно объявляет, что хочет обратить монголов в христианскую веру. Есть мнение, что Рим был хорошо информирован о перспективах и обстановке на Востоке. Ценными источниками информации были несторианские посольства, отправленные ханом ко двору Иннокентия IV, а затем ко двору короля Франции Людовика IX. Некоторые летописцы также упоминают письменные или устные сообщения «архиепископа России», которого звали Петр, точно не идентифицированного. Петр с уверенностью говорит о том, что Рим собирал различные сведения, согласовывая их с прямыми свидетельствами.

В 1230 году две группы братьев-доминиканцев предприняли два путешествия в «великую Венгрию» — равнины или степи центральной России между Казанью и Пермью — для того, чтобы собрать сведения о татарах-соседях на востоке. Эпопея первой группы заканчивается несчастливо. Второе путешествие, описанное Жаном по прозвищу Венгерский, осуществилось летом 1236 года. Жан, покинутый своими компаньонами, направился в Константинополь. Оттуда он смог добраться через страну Аланов до реки Этил, где он встречает венгров, бежавших от монголов. От этих экспедиций нам остались два прекрасных текста, богатых информацией, письмо самого Жана («De bello Mongolorum») — рассказ субъективный и тревожный и что-то вроде Memorandum о двух путешествиях доминиканцев, рассказ, озаглавленный «De facto Ungarie Magne». Оба они очень быстро распространяются до Рима, который, как мы видим, не склонен был к опрометчивым суждениям и решениям.

Из Лиона Иннокентий IV выслал четырех послов на Восток, чтобы укрепить позиции церкви на территории соседей. Францисканец Доминик Арагонский должен был посетить армян. Доминиканцу Андре де Лонжюмо было поручено отвезти письма мусульманским правителям и епископам христианских церквей в Сирии и в Халдее — якобитам и несторианам. Он привозит ценные сведения о монголах. Другой доминиканец, Аселино ди Кремона, уполномоченный посетить монголов, высаживается на Святой Земле, доходит через Анатолию до Великой Армении и Эрзерума, затем до Тифлиса, и идет до лагеря татарского вождя Байджу… Он возвращается, не сумев пересечь регион Баку и не достигнув двора Великого хана. Летопись говорит об Аселино как о человеке, лишенном дипломатичной гибкости, — о его неудачном путешествии мы знаем из обстоятельного рассказа, написанного его компаньоном Гийомом де Сент-Квентином. Четвертая из этих дипломатических миссий, так тщательно продуманная, доверенная Джованни ди Плано Карпини должна была искать союза с русскими. Именно он достиг цели наиболее далекой, и именно это путешествие открывает путь к великим странствиям через всю Азию, в частности, странствиям семейства Поло.

Плано Карпини (Джиованни дель Пьяно-Карпине), был родом из небольшой деревеньки в Умбрии, название которой он сделал своей фамилией. Его никак не назовешь ординарным человеком. Выходец из знатной рыцарской семьи, он завоевал у францисканцев большой авторитет. Ответственный за провинции в Германии, затем в Испании, Саксонии — он всегда на границах христианского мира, в странах, где миссии действуют перед лицом неверных и язычников. Он много путешествует: из Скандинавии — в Кастилию, берет на себя миссии в Польше и Венгрии. Он поддерживает многочисленные связи с этими странами, где он смог отлично подготовить свою славную экспедицию. Он имел возможность подобрать надежных товарищей, способных выполнить самые сложные и деликатные задачи. В его большом путешествии по Монголии его сопровождали братья Бенедикт из Польши и Стефан из Богемии. Успеху экспедиции способствовали любознательность Карпини и научная подготовка: он имел связи с членами своего ордена, посвятившими себя науке и интересующимися Востоком.

Известно, что по возвращении он встретил в Сансе Фра Салимбене, францисканца из Феррары, автора знаменитых и увлекательных путевых заметок, которые он писал ежедневно и куда аккуратно заносил свои наблюдения, богатые впечатлениями о французском королевстве и дворе короля.

Миссия Фра Салимбене во Франции и особенно в Париже, где он вел переговоры с Людовиком IX, чтобы тот оказал хороший прием братьям-францисканцам, совершенно аналогична миссии самого Плано Карпини при монгольском дворе.

Оба они обращаются к верховному правителю с просьбой о гостеприимстве и покровительстве для братьев по ордену. Обе миссии дали исчерпывающие, обстоятельные материалы для отчетов, которые впоследствии были представлены высшему духовенству францисканского ордена. в Италии.

Плано Карпини уезжает из Лиона 26 апреля 1245 года. На первом этапе, чтобы обеспечить себя необходимой информацией и советами, он отправляется сначала в Прагу, к королю Богемии Венцеславу I. Тот рекомендует ему пройти через Польшу и Россию, где родственники короля смогут ему помочь. Он достигает Бреслау, в Силезии, и гостит при дворе племянника короля Богемий, великого герцога Болеслава II. Затем Карпини продолжает свой путь на Восток в компании небольшой группы торговцев. Он останавливается у герцога де Люсиция в районе Варшавы, едет на юг, в провинцию, и к середине декабря 1245 года оказывается в Галиче (столице Галиции). Там он встречает Владимирского князя Василько, который сам живо интересуется сведениями о соседях-татарах. Он только что послал на Восток своих людей, и они привезли ему новости. Даниил, герцог Галиции, брат князя Василько, в тот момент находился в дороге: он тоже ехал на Восток во главе корпуса всадников, чтобы соединиться с лагерем монголов на берегу Волги.

Плано Карпини, снабженный подарками и осыпанный милостями польского двора и епископов Кракова, сопровождает Василько до Киева, куда и прибывает в феврале 1246 года, то есть через девять с половиной месяцев после того как покинул Лион. Путешествие затянулось по причине зимних холодов, а особенно потому, что необходимо было собрать как можно больше информации, чтобы просчитать все этапы предстоящего пути. Это редкий случай, когда мы можем поэтапно анализировать процесс организации большого путешествия. Предприятие готовилось очень тщательно. Еще в Галиче, в январе 1246 года, Василько держал совет с епископами, рассматривая возможность союза православной и папской церквей, так как францисканская миссия на Востоке искала такого союза с восточными церквами. Нацеливаясь на Восток, латиняне как всегда лелеют планы завоевания земель ислама, обращения язычников, надеясь стать наравне с церковью Константинополя или ослабить ее, усилив собственное влияние на некоторые из ее ветвей: на армян, грузин, русских. Это — постоянная составляющая политики Рима, начиная с Великого восточного раскола в 1204 году, когда состоялось триумфальное взятие византийской столицы. Миссионеры не забывают об этом и полвека спустя.

Буквально на следующий день или через день после приезда Плано Карпини, «мчащийся во весь опор от монголов и меняющий лошадей несколько раз на дню», покидает Киев. Ему нужно два месяца, чтобы добраться до Волги. Минуя укрепленные лагеря кочевников, он встречает князя Даниила из Галиции, возвращающегося с Востока. Таким образом, он дополняет свою информацию более точной и свежей. Он останавливается по меньшей мере на один месяц в районе Канева, прибывает в волжскую ставку хана Бату (Батыя) в начале апреля и продолжает свой путь после двухнедельной остановки. Примерно в конце июня 1246 года он — при дворе великого хана Гуюка в Монголии (Каракорум).

В начале 1247 года он возвращается на Запад после двухлетнего отсутствия. Это была простая дипломатическая миссия — знакомство и исследование. Речь шла о том, чтобы покорить воинственных вождей и их наместников, привлечь к себе, заинтересовать и заручиться их покровительством. Религиозное обращение или проповедничество не входили в задачи Карпини.

После встречи с Салимбене и завершения работы над «Историей Монголов» Плано Карпини продолжает посвящать себя предприятиям Рима и францисканцев на Дальнем Востоке, во всяком случае, в славянских странах. Он становится епископом города Анговор в Далмации, где и умирает в 1252 году.

В то же время или вскоре после этого другие миссии, в которые Рим не вмешивается напрямую, пытаются достигнуть той же цели. Попытки были неудачными. Наши тексты говорят о путешествии 1246–1247 годов Бернара д’Андеша, патриарха Аквилеи, свояка короля Венгрии. Со своей стороны, король Франции Людовик IX посылает на восток Андре де Лонжюмо в сопровождении нескольких монахов: миссия, о которой известно мало. Она возвратилась на Запад летом 1251 года, после того как дошла до Монголии.

Через несколько лет после путешествия Плано Карпини Луи IX в содружестве с папой согласовывают решение о подготовке второй великой францисканской экспедиции. Весной 1253 года францисканский монах Гильом де Рубрук пускается в исследование Азии. Выходец из маленькой деревни во Фландрии, Рубрук говорит на фламандском языке. Вероятно, он часто бывал в окрестностях Парижа; поэтому он охотно использует галлицизмы, чтобы смягчить свой латинский примерами из французского языка. Он упоминает оксёррское вино, которое Фра Салимбене так хвалил, и вино Ля Рошели. Монах из монастыря на Кипре, он находился там уже в 1248 году, когда туда пришли крестоносцы короля Людовика. Он наверняка сражался в Египте, в Дамьетте, на стороне короля и возвратился затем вместе с ним в Акру. Именно там, без сомнения, он встречает Андре де Лонжюмо, когда последний возвращается из Монголии. Его миссия как бы продолжала крестовый поход: это был большой проект француз-ско-монгольского союза против ислама.

Гильом де Рубрук находится в Константинополе в 1253 году. Он покидает город 7 мая вместе с другим фракцисканцем, Бартоломео ди Кремона, который долгое время заседал при великом греческом императоре в Никее, в сопровождении некоего Гильома Госселя, писаря из окружения короля Франции, обязанного, может быть, писать рассказ об экспедиции. С ними был малообразованный толмач по прозвищу Омодео (которого все поддразнивали, спрашивая, какой язык он мог хорошо знать) и молодой раб, купленный в Константинополе. Его путь лежит через Черное море и до Крыма; оттуда, через земли куменов — до Волги. Как и Плано Карпини, маршрутом которого он, кажется, следует, он достигает севера Аральского моря, плоскогорий Туркестана, приходит в Кара-Хитай и наконец — в Каракорум. Он встречает монгольского князя Мунке в конце декабря 1253 года и с тех пор следует за ним. Первая торжественная аудиенция в столице Монголии состоялась 4 января 1254 года, прибытие в Каракорум — 5 апреля 1255 года. Он уезжает оттуда 10 июля.

Вернувшись дорогой более северной, он достигает лагеря хана Батыя в районе Волги (ровно через год после того, как его покинул) и уезжает в Сарай 1 ноября. Через Грузию, вдоль западного побережья Каспийского моря, через горы Кавказа, через Армению, Анатолию и Конию, Рубрук достигает Аяса на юге Малой Азии, затем своего монастыря в Никосии, на острове Кипр. Монастырское руководство не дает ему разрешения отправиться с отчетом в Париж. Он посылает отчет письмом и прибывает во Францию немного позже.

Эти два больших путешествия Плано Карпини и Рубрука, более знаменитые, чем многие другие, оставили яркий след в истории не только потому, что они увенчались успехом и двум францисканцам удалось достичь двора Великого хана и пройти далеко на Восток, в Каракорум и его окрестности. Для историка важно (и это сразу обеспечило путешественникам известность), что оба они позволили познакомиться со своими наблюдениями и размышлениями о политике будущей евангелизации с помощью увлекательных и талантливых рассказов, которые имели большой успех, если не литературный, то, по меньшей мере, политический. Плано Карпини вскоре издал «Историю монголов», которую иногда называют «Описание монголов или татар» — нечто вроде доклада, предназначенного папе Иннокентию IV. Гильом де Рубрук послал королю по возвращению во Францию свой «Itinerarium», написанный в форме письма.

Эти две экспедиции, которые заставили о себе говорить, с точки зрения чистого открытия, не представляют абсолютно ничего экстраординарного или действительно дерзкого. Они выполняли политический заказ и волю суверенов Запада и были счастливы служить авторитету высшей власти. Путешествия были очень быстрыми, остановки — короткими. Замечательны тщательные приготовления. Миссии оказали помощь русским князьям, а затем монгольским вождям. Очень помогла информация, полученная от торговцев из Аяса, Крыма и Киева.

Монголы не прикладывают больших усилий, чтобы установить дипломатические отношения и наметить какой-то союз с европейскими монархиями или папством. Они желают прежде всего знать о нравах христиан, об их религии, их учреждениях, о могуществе и организации их армий. Они проявляют интерес к приезжим торговцам или чужеземцам, обустроившимся в их городах, особенно рядом с двором. Им охотно доверяют миссии, просят отвезти письма в Рим, в Париж или Лондон, просят привезти им драгоценные вещи, святые книги и даже хотят, чтобы их сопровождали по возвращении монахи, способные обучать их вере.

Правитель Персии искал союза с латинянами, чтобы защитить свои владения от опасности, которую армия султана Египта Байбара представляла для всего Ближнего Востока и для всего, что оставалось еще латинским королевством Иерусалим.

Посланники (des nunci) прибывают в Геную в 1280 году. Затем Бар Саум, посланный ханом Персии Аргумом, уполномоченный передавать письма для папы и королей западной Европы, вручает письмо, адресованное Филиппу Красивому. Оно написано на монгольском языке, ясно выражает стремление к союзу и даже намечает план кампании: «Король Франции нас уведомил, что он бросит свои армии против Египта и следовательно мы, веря в Бога, выступаем в последние месяцы зимы (январь 1291 года), и мы разобьем лагерь перед Дамаском. Если ты сдержишь слово и пошлешь свои войска в назначенное время, и да поможет нам Господь, когда мы возьмем Иерусалим, мы тебе его отдадим».

История генуэзца Бускарелло Гизульфи нам кажется показательной, и позволяет рассмотреть поближе судьбу и социальный уровень западных христиан, вовлеченных в большую авантюру на далеком Востоке — этих торговцев, политиков, управляющих посольствами, уполномоченных и советников монархов. Гизульфи покидает свой город — Геную — в 1279 году (или в 1280) и очень скоро после этого устраивается в Аясе. Мы его теряем из виду на семь или восемь лет, чтобы затем обнаружить при дворе Аргума, во главе миссии, посланной в Париж и Лондон.

Он перевозил верительные грамоты и был удостоен звания монгольского офицера. Во время всего путешествия его сопровождали брат Персиваль и племянник Коррадо (трое родственников, совсем как Поло). Бускарелло видится с папой, с королем Франции, едет в Лондон, и по возвращении в Геную, захватив с собой около тысячи книг, он сопровождает английское посольство сэра Джофрея де Ланже, по крайней мере, до Самсуна на южном берегу Черного моря (1292 год). Миссия продолжается без него, сопровождаемая всего лишь одним проводником, которого Коррадо Гизульфи нашел в Персии при дворе нового суверена Гайхату. Ланже едет в Тебриз и опять прибывает в Геную в январе 1293 года. Бускарелло, вернувшись тем временем в Италию, снова уезжает в конце 1300 года к хану Персии, который мечтал завоевать Сирию. Он вручает ему письмо от папы Бонифация VIII, затем в следующем году снова направляется в Рим и в Лондон, в сопровождении монгольского вождя и некоего Тумана, которым оказался Томазо Уги из Сьенны.

Таким образом, западные князья, папа и города Италии были постоянно информированы о намерениях монголов и их борьбе против ислама.

Победа их армий и взятие Дамаска 30 декабря 1289 года были радостно отпразднованы как великий успех западных христиан. Новость пришла сначала, как и должно быть, в Рим через посольство хана Персии. Письмо, адресованное по этому поводу королю Арагона, упоминает также об этом в словах более чем красноречивых. О том же пишет восхищенный хроникер-энтузиаст: «В 1300 году, во время великой индульгенции (римского юбилея), в то время как папа Бонифаций был в Сен-Жак-де-Латран, несколько королей и принцев направили к нему торжественных послов — все флорентийцы. Среди них седьмой был Мессер Джусиардо де Бастани, посол великого татарского хана, в сопровождении сотни человек, одетых по-татарски». Видимо, прибытие этих миссий, пришедших из далекой Азии, были зрелищем для изумленной толпы. А вот заметка Джованни Виллани, самого лучшего флорентийского хроникера (он, будучи тогда в Риме, узнает, как татары Персии победили мусульман, бросая против них войско в 200 000 человек на лошадях!): «И мы узнаем это от флорентийца — клиента дома Бастани, питаемого с самого юного возраста при дворе хана и посланного сюда им с другими татарами, в качестве посла».

Итак, христиане Запада считают, что поскольку монголы не являются мусульманами, они могут даже стать их союзниками в борьбе против ислама. Возрождается надежда завязать отношения с христианским или нейтральным союзником, способным отобрать земли у неверных. Багдад и Сирия — наоборот, стремились уничтожить армии кочевников, присоединить свои силы к силам христиан. Не грабили ли монголы Багдад, город халифа, в 1258 году? Известно, что наемники-христиане служили тогда под их началом. Говорят также, что позднее итальянские моряки, особенно генуэзцы, на больших вооруженных барках и галерах даже обеспечили для монголов охрану берегов и дельты в районе Басры. Эти банды наемников следовали за своими главарями и состояли из авантюристов, «рыцарей удачи», которые покидали родину в поисках случайных заработков и, может быть, скрываясь от правосудия.

Идея прочного союза была особенно близка Людовику IX, который провел несколько лет в Святой Земле, чтобы защищать то, что еще от нее осталось, и который сам атаковал египтян на их территории. Вообще, все западно-европейские монархи, поддерживаемые, очевидно, римской церковью, вынашивают проекты завоевания мусульманских стран при помощи поддержки монгольского хана. Вот поэтому стали так актуальны дипломатические миссии в Азию.

Эти обширные политические и военные проекты завоевания стран ислама дополняют проекты союза с другим врагом мусульман — легендарным проповедником Иоанном, миф о котором существовал на Западе в течение нескольких веков и стал особенно актуальным в XII веке, к началу диалога с монголами.

Миф о священнике Иоанне основывается на некоторых исторических реалиях. Имя Иоанн, вероятно, — фонетическая деформация слова, обозначающего королевский титул у монголов: wanq (ван) или khan (хан) на тюркском наречии. Традиционно историки связывают появление Иоанна с монгольским правителем, который в 1140 году (некоторые хроники называют 1141 год) одержал крупные победы над персами и занял город Самарканд. Другие историки думают, что ханство, где проповедовал священник Иоанн, упоминается в хрониках даже гораздо раньше. С 11 века его имя связывается с Кара-Хитай — племенем монгольских кочевников, возможно, обращенных в христианство. Они населяли все обширное пространство между Аральским морем, озером Байкал и рекой Енисей, занимая территорию древнего королевства Оке (Аму-Дарья). Эти кочевники постоянно осуществляли военные экспедиции против турок-сельджуков на запад, и против Ирана — на юг. Они пользуются у путешественников репутацией противников ислама, борцов за христианство, их подвиги прославляются в рассказах и легендах. Ими правил вождь по имени Тогрул, который, по правде сказать, был разбит и убит не мусульманскими армиями, а самим Чингисханом в 1203 году.

История эта, сама по себе маловероятная и запутанная, претерпевает много изменений и в приукрашенном виде распространяется на Западе.

В 1145 году епископ Отто фон Фрезинг, советник императора Фридриха Барбаросса, сообщает, что, находясь в Витербе, он слышал, как сирийский епископ говорил, что этот король Иоанн происходил от одного из волхвов.

Двадцать лет спустя, в 1165 году, эта история передается из уст в уста при всех дворах Запада, читается епископами и священниками в их церквах; как говорят, она написана самим священником Иоанном и адресована императору Византии Мануэлю Комину, Фридриху Барбароссу и папе Александру III. Это был призыв к союзу для борьбы против иноверцев-мусульман и ради завоевания Святой Земли.

Этот рассказ соблазнял описанием экзотических богатств чудесной страны. Он имел невероятный успех, широко тиражировался и был переведен на все языки христианского Запада. Вполне вероятно, что это была фальсификация, и письмо было сфабриковано каноником какого-либо собора, чтобы стимулировать у христиан рвение к крестовым походам в союзе с восточными племенами, что отвечало намерениям императора и папы.

Легенда о проповеднике Иоанне оказалась удивительно живучей, несмотря на то, что с Востока поступает новая и достоверная информация. Применительно к новым обстоятельствам, легенда меняет свою фабулу. В 1218 году Жак де Витри, епископ Акры и один из великих подвижников идеи завоевания Святой Земли, в своей «Истории Иерусалима» видит в Чингисхане сына или, по крайней мере, одного из потомков священника Иоанна. Правда, оказывается (и это заслуживает внимания), что Жак Витри, впрочем, эрудит и человек хорошо воспитанный, призванный обратить мусульман и православных христиан в римскую веру, не знал арабского («… при помощи переводчиков часто я проповедовал и исповедывал»). Его «Жизнь Мухаммеда» полна вымыслов: он называет Иоанна Coco (Sosio) или двойником и не объясняет, почему. Он делает из него еретика, осужденного Римом, бежавшего в Аравию и заключившего союз с дьяволом и Агасфером.

Совершенно ясно, что в представлении образованных людей той эпохи рассказы и легенды о народах Востока, особенно легенда об Иоанне, очень противоречивы, запутанны и не имеют никакой общей фактической базы.

Параллельно с группой легенд, которые делают из священника Иоанна правителя центральной Азии, развивалась другая, на иной исторической базе. Она говорит о том, что в Иерусалиме эти христиане удивляли франков пышностью своих церемоний, песнопениями и необычными обрядами. Они владели монастырем в Святом Городе. Само их существование, их государство и его правитель вызывали много слухов и всякого рода фантастических толков. Европейцы не знали, что эфиопы живут в Африке. Еще говорили, что в 1122 году «индийский патриарх» по имени Иоанн прибыл в Рим… Эта история также находит благодатную почву в период после монгольских завоеваний. В ней, как мы видим, Иоанн уже фигурирует как властитель земли, расположенной рядом с Индией и ее чудесами.

Можно было бы еще долго проводить изыскания: по вопросу о том, где пересекаются и в чем противоречат друг другу эти легенды. Во всяком случае, в 1250–1270 годах, во времена вояжей семьи Поло, путешественники подтверждают существование первой версии: священник Иоанн царствует где-то в глубине Азии, в сказочной стране, богатой золотом и чудесами, населенной христианами, от которых можно ожидать помощи и сочувствия.

Не будем этому удивляться и поддаваться скепсису, к которому так склонны историки. Довольно естественно, что правдивая информация, которой располагают очевидцы-путешественники, уживается с верой в мифы. Эта вера сопротивляется и доводам разума, и достижениям науки. Сам Марко Поло, который видел все своими глазами, выслушивал многих свидетелей, заслуживающих веры, который читал тексты историков, описывающих жизнь монголов и рапорты их офицеров, не колеблясь, посвящает подробные рассказы священнику Иоанну. Рассказы эти были такими же сказочными, традиционно неправдоподобными, как рассказы любого компилятора, пишущего в своей тихой келье где-нибудь во Франции или в Англии. Искусно совмещая и используя устную традицию, собственные знания и рассказы китайцев и персов, наш венецианец в двух местах своей книги в живой манере описывает эту персону. Сначала он рассказывает, как татары выбрали себе царя — Чингисхана и как Чингисхан решил завоевать новые земли. И вот в 1200 году Чингисхан отправляет своих послов к священнику Иоанну с сообщением, что хочет посватать его дочь. Это предложение сильно возмутило и разгневало Иоанна, который воскликнул: «Какое бесстыдство — сватать мою дочь! Или он забыл, что он мой слуга, мой раб? Я скорее сожгу свою дочь, чем выдам за него!». Тут обычно нейтральный стиль Марко достигает драматического накала, как будто он сам был свидетелем описываемых событий. Когда Чингисхану передали слова Иоанна, он пришел в ярость и стал готовиться к походу против войск Иоанна. «Он собрал войска, завоевал всю страну и после того как посоветовался с христианскими астрономами, то есть несторианами и сарацинами, дал бой на широкой равнине… И отдыхали воины два дня, чтобы быть более свежими и более яростными в битве». Священник Иоанн убит на месте, и его империя распалась.

Примечательно, что Марко Поло, можно сказать, эксперт, в течение двадцати лет близкий к монгольскому двору, воспроизводит историю монгольского завоевания, по крайней мере, одного из его главных эпизодов, непременно ссылаясь на эту легенду о священнике Иоанне, которую ему надо было, очевидно, включить любой ценой в свой рассказ. Знание фактов не может уничтожить миф, образ уже сформированный. В «Описании» мы в этом убеждаемся неоднократно: путешественник, способный наблюдать и собирать свидетельства, всегда старается согласовывать правду с признанным авторитетом древних писаний, с воспоминаниями и легендами. Приходится волей-неволей вносить изменения в эпические рассказы! История поражений и смерти короля Иоанна ни _# по дате, ни по точным именам персонажей в восточных и западных источниках не согласуется.

Итак, правитель Азии христианского вероисповедания или евангелизатор, приехавший из Рима и приближенный к себе азиатским монархом — вот кто такой легендарный «священник Иоанн». Христиане Запада прочно верят в его существование на далеком Востоке, сказочном, экзотическом, в дружеском процветающем королевстве, управляемом принцем-христианином или его родственниками, гарантами доброго приема и безопасности путешественников. Они верят в благоприятную возможность удачного продвижения экспедиций по огромным пространствам Азии.

Глава IV
ВЕЛИКИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ СЕМЬИ ПОЛО: ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ

Оба путешествия венецианцев, особенно второе, в котором участвует Марко, без всякого сомнения, похожи преимущественно на политическое предприятие (помимо миссии христианской), чем на торговое.

«Описание» информирует нас достаточно плохо и только намеками о причинах, которые привели двух братьев — Маттео и Никколо — в 1261 году, к тому, чтобы покинуть поселение венецианцев в Крыму, в Судаке и двинуться по дорогам центральной Азии. Была ли это их собственная инициатива? Получили ли они поощрение? Поручена им настоящая миссия или только передача писем? Все эти вопросы остаются без ответа. В предисловии книги излагаются некоторые факты (и комментаторы склонны им доверять), которые освещают отдельные аспекты экспедиции и намерения путешественников. Во всяком случае, ясно, что монгольские вожди, с одной стороны, и римская церковь, с другой — воспользовались их услугами.

Так, когда Маттео и Никколо во время их первого путешествия 1261–1265 годов готовились покинуть двор Великого хана, последний «их спросил: о папе, и о церкви, и о римлянах, и обо всех обычаях латинян». Он им предписал идти в Рим и дал для сопровождения «одного из баронов, имя которому Когатал». Он заставляет написать папе письма на татарском языке, чтобы попросить его, если он хочет, «послать до ста мудрецов, знающих нашу христианскую веру и все семь искусств[4] и если хорошо умеют доказывать и убеждать язычников и других людей силой аргументов и учить их слову божию». Он попросил также привезти ему масла из лампады Гроба Господня. Верные своему обещанию, по возвращении на Запад, узнав о смерти папы Клемента и встретив легата Гильома Аженского в Акре, затем отправившись в Венецию, они вновь уезжают на Восток, совершают паломничество в Иерусалим и возвращаются оттуда с маслом из лампады.

Обстоятельства второго путешествия более точно объясняют цели и природу экспедиции. В 1271 году в Акру прибыл Эдуард Английский в сопровождении 300 солдат, чтобы сражаться против мусульман, а также легат папы, Теобальдо Висконти, выходец из знатной пизанской семьи. Теобальдо, который дал обет идти в Святую Землю, встречает в Акре братьев Поло, которые ждут там письма от нового, еще не избранного папы. Утомленные ожиданием (Клемент IV умер вот уже 3 года назад), они покидают Акру и едут в Аяс, где узнают об избрании Теобальдо, который становится папой под именем Григория X 1 сентября 1271 года. Трое венецианцев, более заботящихся о том, чтобы хорошо выполнить свою миссию, чем о том, чтобы продолжить свой путь, возвращаются в Акру на галере, которую им дает король Армении Леон III. От Григория они получают различные инструкции и, чтобы их сопровождать, не 100 мудрецов, как того требовал Кубилай, а двоих братьев-доминиканцев — Никколо де Виченце и Гильельмо де Триполи. Последний был известен как автор трактата, озаглавленного «О государстве Сарацинов и Мухаммеда».

Но прибыв снова в Аяс, они узнают там о нападении султана Египта Бейбарса Бундукдари, (пишет Марко Поло) на Армению, и «когда двое монахов увидели это, они очень испугались и не пошли дальше». Они доверяют братьям Поло все верительные грамоты и письма, которые имели, и уходят. Так начинается миссия Марко (и его родственников), молодого человека, призванного отнести письма от папы хану монголов. Миссия, в общем-то, обычная. Немного позже, а точнее — в 1278 году, Кубилай устраивает настоящее расследование в отношении Рима и Запада, доверенное двум монахам-несторианам. Это Раббан Саума, родившийся в Пекине, ризничий в церкви, впоследствии посвященный в духовный сан, и молодой послушник Марк, который решил отправиться в Месопотамию и совершить паломничество в Иерусалим. Великий хан дает им тогда доверительную миссию: принести ему одежды, которые они освятят, прополоскав в водах Иордана и оставив затем на всю ночь на могиле Христа. Раббан Саума предпринял долгое путешествие: посетил Византию, Рим, Париж и Гасконь («чудесная копия путешествий его современника Марко Поло»). Двое христиан с Запада его сопровождают: Уго, проводник, и Томмазо, банкир, которого также называют Томмазо де Анфузи, так как он принадлежит к генуэзской семье Анфосси. Это пример постоянного сотрудничества деловых людей и духовенства в учреждении посольств и подготовки экспедиций.

Читая «Описание мира», почти в каждой главе мы находим признаки глубокой религиозности авторов, интерес ко всему, что имеет отношение к верованиям и культам, к возможности проповедовать и обращать в истинную веру, к успехам первых миссионеров. Это свидетельства набожности, равную которой едва ли можно найти в рассказе «торговца или даже политика».

В книге Марко Поло все проникнуто духом христианства. Рассказчик заранее страхует себя, осознавая трудности беспристрастного описания той эпохи. Поэтому он подкрепляет свою убежденность в неоспоримом превосходстве христианского вероучения бесконечными ссылками на чудеса. Вот наш венецианец в Персии — «…великой провинции, которая в старину была более знатной и более значительной». Начинает ли он описание, обрисовав нечто вроде геополитической карты? Приводит список провинций? Вспоминает о древних городах? Перечисляет ресурсы? Совсем нет. Сначала он повествует о городе Сабо, откуда уехали, говорит он, волхвы, чтобы поклониться новорожденному Христу, и где они все трое были погребены: «И каждый покоится в глубине квадратного склепа, хорошо сохранившегося. Тела еще целы, с волосами и бородами». Этим волхвам он посвящает целых две главы. Расспрашивая многих людей в городе, чтобы узнать побольше, он слышит рассказы о людях, живущих в крепости, название которой означает «замок, принадлежащий поклонникам огня», выясняет подробности легенды о трех волхвах, о дарах, отнесенных Иисусу — золоте, мирре и ладане, а также об их возвращении и строительстве Храма огня. Удивительная смесь христианских и восточных традиций. «И то же говорили те об этом замке Мессиру Марко Поло и утверждали, что все это правда». Марко дает волхвам имена, принятые Западом и армянской церковью (Гаспар, Мельхиор и Бальтазар), нисколько не похожие на совсем другие, традиционные восточные. Это внимание к истокам веры в «языческих» странах характерно для набожных христиан. Он продолжает прилежно писать обо всем этом, будучи и далеко от Иерусалима, и у Гроба Господня.

Задолго до этого Марко Поло посвящает целую главу мощам святого Фомы, первого распространителя христианства в Индии, могила которого находится в маленьком городе королевства Маабар (он это название не упоминает, но это был Мелипур, расположенный недалеко от Мадраса). Это место паломничества и поклонения как для христиан, так и для мусульман («так как эти сарацины здесь очень набожны»).

Чудотворная сила мощей праведника Фомы ни на минуту не подвергается сомнению: «Если берут землю оттуда, где умер святой, и если дают ее с водой больным, у которых лихорадка четырехдневная или трехдневная, тут же благодатью божьей и святого больной выздоровеет». Он рассказывает и о настоящем чуде, которое произошло в 1288 году, незадолго до его прихода. И «другие большие чудеса там случаются часто».

Упоминания о чудесах, свидетелями которых Бог делает истинно верующих, присутствуют в книге не только для того, чтобы порадовать читателя удивительной историей, но и чтобы показать преимущества христианства перед другими религиями. Он приводит для неверующих чудесные доказательства всемогущества Господа. Эти уроки могли использовать миссионеры для обращения «неверных». Таких историй гораздо больше, чем рассказов о событиях политических или военных. Марко использует их в своей книге даже чаще, чем путешественники-монахи, включая Монте Карвино. Вот один из примеров. Недалеко от знаменитого места, названного Железными Вратами, на Каспийском море, есть монастырь, построенный возле красивого озера, куда стекаются горные реки. И нет в этом озере никакой рыбы, «ни маленькой, ни большой». И только раз в году, во время Великого поста, озеро заполняется рыбой, которую ловят здесь в большом количестве. Это «чудо» отражено во многих легендах. О нем писали авторы еще до Виллебрандта Ольденбургского (по свидетельству М.Г. Потье). Этот паломник и крестоносец писал об упомянутом «чуде» в своем труде «Паломничество к Святой Земле», изданном в 1210 году. По его версии речь шла о большой реке, на берегу которой стоял замок тамплиеров.

Другое чудо — вера, сдвинувшая гору — представлено как исторический факт и точно датируется. В 1225 году, рассказывает Марко Поло, калиф Багдада, желая унизить христиан, живших в его государстве («…и это верно, что все сарацины мира хотели всегда много зла всем христианам…»), напоминает им слова Иисуса, утверждающего, что если бы нашелся христианин, имеющий истинной веры хотя бы с горчичное зернышко, то он мог бы приказать горам сдвинуться с места, и горы бы ему подчинились. Калиф собирает испуганных христиан и дает им десять дней, чтобы найти среди них человека, который может это сделать. В противном случае — «или вы умрете, или обратитесь в веру сарацинов». Таким человеком оказался кривой башмачник. Ко всеобщей великой радости он заставил сдвинуться гору. Рассказывают также, что он сам себе выколол глаз, дабы избежать соблазна и не смотреть на прекрасную ножку покупательницы («и вы видите, что он был святым человеком и благочестивым»). Четыре полных главы посвящены этой истории, осуждающей высокомерие и жестокость мусульманского князя, неправедные законы и заповеди неверных.

Рассказывает он и о другой победе христиан Самарканда, которые построили чудесную церковь в честь святого Иоанна Крестителя. Весь каркас ее покоился на колонне, стоящей на камне. Неверные потребовали у них этот камень, который, как они утверждали, когда-то прикрывал могилу Мухаммеда. Христиане молят Иисуса помочь им, и камень приподнимается сам собой и чудесным образом выносится наружу, в то время как колонна, повисшая в воздухе, поддерживает балки так же прочно, как и до этого.

Иногда «Описание мира» прямо напоминает записки миссионера. Трое венецианцев, по всей очевидности, являются послами: они подчинили свой маршрут и календарь требованиям своей миссии, вплоть до того, что вернулись, чтобы получить от нового папы письма и инструкции. Их путешествие, более известное, чем другие, входит в целую серию многочисленных миссий одновременно дипломатических и религиозных, выполняемых либо одними монахами (Плано Карпини, Рубрук), которым помогали советы торговцев, либо монахами в сопровождении торговцев (Монте Корвино), либо торговцами, в обязанности которых входила доставка посланий из Рима и от монгольских князей. Эти деловые люди, заинтересованные в распространении веры, часто проявляли желание служить делу евангелизации. Именно к таким относились братья Поло; книга говорит об этом постоянно.

Однако нет никакого противоречия в том, что братья Поло, вовлеченные в миссионерские предприятия, не пренебрегают при этом деловой и торговой деятельностью. Таким образом, их путешествия — не случайная инициатива, и они опираются на прочную социально-экономическую инфраструктуру. Они подготавливаются па основе реального опыта и информации, их маршруты меняются в соответствии с прогрессом итальянских отношений с Востоком.

Новая торговая стратегия, уже намеченная 20 или 30 лет назад, воплощается и утверждается в 1260–1261 годах. Эти инициативы имели успех по двум различным направлениям, к выгоде двух крупных итальянских торговых филиалов. Это два порта, откуда начинаются путешествия братьев Поло — в 1261 и в 1271 году: Судак на берегах Крыма и Аяс на южном побережье Анатолии.

Освоение торговых путей Черного моря, издавна принадлежащих грекам, знаменует собой последний этап латинского проникновения в воды и земли Византии. Этот этап был самым сложным. Дело не только в том, что корабли с Запада вынуждены были пересекать проливы, особенно Босфор, в обстановке враждебности местных купцов и береговой охраны. За этими проливами открывался новый мир, с непривычным климатом и природными условиями. Ничто здесь не напоминало Средиземноморья. Латиняне впервые узрели здесь бескрайние морские и стенные просторы, испытали свирепые зимние бури с ледяным ветром, встретились с дикими народами, узнали их нравы, быт и архитектуру, так непохожую на итальянскую.

Без сомнения, венецианцы первыми использовали латинское внедрение в Константинополь, чтобы обосноваться на берегах Черного моря: в Синопе или Трабзоне на севере Малой Азии и в Крыму, где порт Судак (Солдайю) уже часто посещали их корабли. Греки, бесспорно, царствуют в этих трех городах, управляемых их уполномоченными, они контролируют всю торговлю и получают свои пошлины. Но можно уже видеть, как говорит Плано Карпини (первый из путешественников, проникший вглубь земли монголов) нескольких итальянских торговцев, прочно здесь обосновавшихся.

Именно из Судака уезжают в 1261 году Никколо и Маттео Поло, и именно туда, очень вероятно, трое братьев перевели добрую часть своих капиталов и перенесли коммерческую деятельность: «Они купили несколько драгоценных камней и отправились морем в Солдайю». Маттео, дядя Марко, помнит еще их дом в этом городе в момент, когда он составляет свое завещание в 1280 году. Дом он завещает францисканцам, оговаривая пожизненное проживание в нем своего сына и дочери. Это в «восточной судьбе» семьи Поло — не простой эпизод, но второе «внедрение», прочное и долгое, социальная основа новых широких горизонтов деятельности.

В течение долгого времени, до того как колониальное поселение генуэзцев в Каффе начинает играть важную роль в черноморской торговле, почти все корабли и вся торговля итальянцев сосредоточены в Судаке. Очень популярный в начале второго тысячелетия, подробно описанный арабскими путешественниками, Судак, мало укрепленный (его толстые стены были построены генуэзцами гораздо позднее, к 1365 году) пал, как и крепости южной России, два раза при атаке монгольских орд: в 1223, а затем в 1239 году. В Судак стекается важная для путешественников и негоциантов информация. Именно здесь наиболее точно они узнают о дорогах Азии, контролируемых монголами или татарами, и именно отсюда, естественно, уходят экспедиции к далеким, еще неизведанным землям. Отсюда в 1253 году отправился в путь Гильом де Рубрук, францисканский миссионер.

«На выступе острова Крым, — говорит сам Марко Поло, — к югу, есть город Солдайя (Судак), который обращен в сторону города Синопа. Именно там останавливаются все торговцы, приезжающие из Турции, чтобы пройти к северным странам. Также те, которые приезжают из России и хотят попасть в Турцию».

Город, куда заходят караваны, пришедшие из степей, транзитный порт и место сделок между русскими и греками, торговцами с севера и с юга — город, который можно представить еще очень неблагоустроенным, на улицах которого полно грязи, с беспорядочно разбросанными деревянными домами, защищенными деревянной изгородью, — этот город первопроходцев, однако, сосредоточил значительную оптовую торговлю на Черном море, международную торговлю (Египет — Италия), а также межрегиональную торговлю с Трабзоном и особенно Константинополем. Можно предположить, что с 1260 года дела братьев Поло, затем их племянников и кузенов, могли идти достаточно успешно. Конечно, еще мало торгуют предметами роскоши: пряности из Индии и шелк из Китая еще не прибывают дорогами великой Азии. Только русские торговцы из Архангельска и Новгорода привозят янтарь с берегов Балтики, мед, воск, богатые меха — куницу, соболя, горностая и черную лисицу, мех которой был самым известным и самым дорогим.

На берегах Крыма процветает торговля рабами: татарами, болгарами, кавказцами. Позднее работорговля сыграет значительную роль в сделках между портами Италии и Востока. Но в 60-е годы XIII века, к моменту прибытия братьев Поло, корабли, груженные несчастными пленниками, в большинстве — мужчинами, идут еще, по очень старому торговому обычаю, который венецианцы практиковали на Западе (со славянскими рабами) начиная со второго тысячелетия, — только в мусульманские страны, в Александрию, в Египет. В 1262 году Михаил VIII Палеолог подписывает) договор, который предусматривал отправку одного судна по меньшей мере с 300 рабами. Соглашение было обновлено в 1268, затем в 1281 году. По подсчетам некоторых историков (Е. Эштор), число пленных рабов, отправляемых в Египет, составляло ежегодно в среднем 800 человек.

Через Судак, через степи и пустыни не проходили важные экономические связи с далекой Азией, с Персией. Его обошли все эти кипы роскошных товаров, которые прибывали в Константинополь или в мусульманские страны и которые в нашем представлении являются неотъемлемой частью восточной коммерции того времени. Венецианские торговцы из Крыма, братья Поло в том числе, с их лавкой и складом, не строят далеко идущих планов, поддерживая себя недальновидной экономикой — обменом малого масштаба, не более. Эти люди, закрепившиеся в странах еще мало известных, не участвовавшие в больших сделках, просто-напрасно отдают в наем корабли, способные выдержать самые страшные бури, добротные суда, которые восхищают греков. Они покупают товары на ярмарках и рынках в деревнях у греков, армян, евреев. Они посещают шатровые города кочевников или устья крупных рек для встречи рыболовецких флотилий. Они торгуют продуктами, которыми богата земля и воды, совершая бесконечные рейсы от одной конторы к другой.

Источник многих преимуществ — снабжение двух столиц Греции, Константинополя и Трабзона солью лагун Ло Киприко (на востоке Крыма, на полуострове Керчь) и хлебом. И венецианцы, и генуэзцы и вместе с ними все неимущие, нуждающиеся, служащие и посредники ходят на рыбные ярмарки один раз в год, во время больших рыбных сезонов: в устье Дуная, еще в Ла Копа в устье реки Кубань и в Ла Тана на северо-востоке, в устье Дона. Море Ла Тана (La Tana) называется теперь Азовским морем. Они запасаются там бочками с солеными или копчеными осетрами и черной икрой, которой пренебрегали в то время европейцы («Еда, которая хороша для греков!» — говорил еще в 1433 году Бертрандон де ла Брокьер, бургундец, большой знаток Востока). Все это отправлялось в маленькие порты кавказского побережья, а чаще в крупные города Византии, в Смирну. Ярмарочные города состояли из деревянных бараков: это была примитивная торговля, в которой главной разменной монетой и единицей расчетов был отрез bocharame (бахромы), очень тонкой ткани, производимой в Бухаре, которую везли в основном из Трабзона и которую братья Поло должны были хорошо знать. Марко Поло говорит о ней в своей книге, называя ее Bougrans.

На востоке Черного моря, на кубанском и кавказском побережье итальянские суда загружают фруктами и вином, соленым и копченым мясом.

Абхазские лесорубы продают большие мачты для кораблей и для производства луков. Это также берег рабов: горцев-абхазцев, менгрелов, кубанцев, черкесов, попавших в плен, продавали в крепости, где они плавили руду. Рабов привозили также издалека — из городов каспийского бассейна и особенно из Дербента.

Приблизительно в 1260 году первое венецианское предприятие, в котором братья Поло имели свою долю, ограничивается, таким образом, внедрением в экономику первоначального обмена, имеющего скромные перспективы. Это всего лишь начало торгового завоевания Романии.

Этот демарш, однако, открывает пути для более смелых продвижений. Венецианцы, уехавшие из Константинополя, покинувшие комфортабельные дома Золотого Рога, авантюристы и первопроходцы, подгоняемые своими амбициями, бросаются открывать новые рынки и дороги, пусть рискованные, но более выгодные.

В эту эпоху больших политических изменений итальянские торговые колонии перемещаются на юг, сменяя торговые филиалы Святой земли, которая находится под угрозой вторжения и разорения. Там происходит драматическая и сложная борьба союзов, военных и дипломатических сил.

На самом деле, вопреки утверждению некоторых источников, итальянские купцы не имели ни в Палестине, ни в Иерусалиме, ни в портах — Яффе, Сиоине, Тире, или, например, Джиле крупных экономических интересов, связанных с большой торговлей караванов, пришедших с Красного моря или Персии.

Дороги пряностей проходили в другом месте, восточнее, через Дамаск и Алеп. Средства вкладываются только в торговлю Сен-Жан д’Акром, ставшим столицей Латинской империи после падения Иерусалима в 1187 году. Акра (или Сен-Жан д’Акр), большой торговый город, имеет свой порт, где идет оживленная, интенсивная торговля. Порт принимает итальянские, провансальские и каталонские суда. Город получает из Дамаска оружие, вазы, дорогие ткани, ковры, фрукты и знаменитые сладости. Ибн Джобар, мусульманин из Испании, во время паломничества в Мекку в 1280 году описывает с долей досады и зависти всю эту торговлю и удивительное оживление таможни. Караван-сараи приютили путешественников со всего Востока, а венецианцы обосновались там возле порта под покровительством церквей Сан Марко и Санта Мария, образовав солидный квартал.

Уже долгое время латинских воинов и торговцев волнуют перспективы и выгоды продвижения к северу от Святой Земли — Малой Армении.

Во время большого вторжения турков, после драматического поражения византийских армий при Манджикете в 1071 году, армяне из района озера Ван, вдохновленные офицерами из Константинополя, эмигрировали большей частью в города Антиохию и Эдессу. Многие из них обустроились также на прибрежной полосе Киликии, у подножия Тавра: в Тарсе, Адане, Сисе и Миссизе. Они основали там маленькие княжества, более или менее независимые, защищенные мощными крепостями. Они часто устраивают браки своих дочерей с рыцарями-крестоносцами и постоянно отбивают атаки византийцев. Наконец, формируется династия: в 1194 году Леон коронуется в Тарсе армянским католикосом (епископом) — легатом папы Селестина III.

Союзы с франками-крестоносцами, с церковью Рима, уже настроенной против церкви Константинополя, дают итальянцам преимущества перед торговцами Запада, перед мусульманами и греками. Армянские князья поддерживали с 1149 года экспедиции франков (Рено де Шатийона) против острова Кипр и византийцев. Этот регион на юге Анатолии по обеим сторонам Александрийского залива богат ценными ресурсами. В Ливане — одна из самых богатых лесных зон всего средиземноморского востока. Скалистые массивы Тавра и Амана спускаются до самого побережья. Здесь встречаются очень редкие пристани, к которым швартуются корабли из Венеции, Генуи, Пизы. Ни одного поселения, лишь простые причалы, носящие произвольные названия: порт пизанцев, порт мачт. На равнинах Киликии выращивают на наносах двух крупных рек сахарный тростник и хлопок. Именно с богатств Малой Армении Марко Поло начинает свое описание мира Азии: «Есть многочисленные города и многочисленные замки, и есть в изобилии много разных вещей.

Еще это земля, где можно охотиться на разных зверей и птиц. Но я говорю вам, что это не здоровая местность».

Эта страна находится на перекрестке важных караванных путей: дорога, которая ведет из долины верхнего Евфрата и, следовательно, из Багдада, дорога, которая через горы Тавр, а затем через плоскогорья Анатолии достигает северного побережья Черного моря, Синопа и Трабзона, затем Эрзерума и Тебриза. Так приходят в Малую Армению крупные караванные пути, сформированные с одной стороны в глубине Персидского залива или в Багдаде и несущие пряности, привезенные из Индии арабами, с другой — в Персии, несущие тюки с шелком-сырцом. Это две торговые дороги в Азию, пролегающие в обход Египта или Дамаска. «Еще есть на море, — говорит Марко Поло, — город, который называется Лаяс, в котором очень много товара. Знайте же, что все пряности и шелковые и золотые ткани — из района Эфратера. Приносят в этот город и совсем другие вещи. И торговцы Венеции и Генуи и из других стран, приезжают туда и продают свое и покупают то, что им нужно. И каждый, кто хочет пойти в Эфратер, торговцы или иные люди, идут через этот город». Эвфратер здесь — долина Евфрата.

Больше, чем любой другой город побережья, Аякс (Аяс, Лаяс), который итальянцы называют скорее Lajazzo, представляет собой прекрасное убежище: с одной стороны — двойной город (древний город начала христианской эры и новый, основанный армянами-иммигрантами); с другой стороны над узкой прибрежной равниной поднимается крутое побережье. Очень красивая коса, защищенная укрепленным островком — морским замком — соединяется каменной плотиной с мощным замком на суше, возведенным на самой высокой точке местности. Преимущество положения города также в том, что он имеет на востоке доступ к заливу Alexandrette, и в глубине — путь, ведущий к перевалам Тавра.

От города остались лишь руины, и трудно определить, какими торговыми заведениями владели здесь итальянцы — простыми конторами и складами, арендованными у армян и евреев, или настоящими торговыми домами с многочисленными резиденциями и магазинами. Аяс не был обжитой колонией ни для одной из западных стран, которые могли бы извлекать выгоду из налоговых привилегий, особых полномочий, таможенных сборов и общественного дохода. Марко Поло сам об этом говорит: климат там очень нездоровый. Здесь также не были развиты городские ремесла, например, ювелирное, стекольное дело или ткачество. Местное производство не могло питать рынок предметами роскоши. Город привлекался исключительно своим местоположением: здесь достаточно случайно, благодаря политическим событиям, пересеклись сухопутные и морские торговые пути.

Мы можем себе легко представить кипучую деятельность портового города. Нам известно, что там жили во время краткосрочных визитов служащие и мелкие торговцы, а также нотариусы из Пизы, Генуи, Венеции.

Когда Марко Поло с отцом и дядей находился в Аясе в 1270 году, армяне уже имели, так сказать, налаженные контакты с новыми хозяевами Азии. В действительности, они — их подданные и даже союзники. Король Армении Хетум I (1226–1270) признал сначала сюзеренитет турецкого султана сельджуков, который наряду с Конией, Сива-сом, Аманией и Мелитеной владел ключевыми караванными городами Анатолии, внутренними путями и всей торговлей до Черного моря. Но с 1243 года, после решительных побед монгольских завоевателей над турками, этот же самый Хетум подчиняется уже им. В 1254 году он гостит при монгольском дворе, затем присылает армянский воинский контингент для участия в кампаниях против Сирии и пытается установить нечто вроде экономической блокады Египта, отказываясь поставлять лес для строительства кораблей, за что против армян были посланы карательные экспедиции, а затем была проведена настоящая кампания репрессий, которая велась офицерами султана или самим Бейбарсом в 1266,1275 и 1283 годах. Аяс и Таре были опустошены, а египтяне провели даже несколько рейдов в горах Тавра.

Эти тесные контакты с монголами далекой Азии, а также воспоминания царя Хетума, который, отрекшись от трона в 1266 году, отправился доживать свои дни на Запад в монастырь Премонтре, объясняют интерес, который могли испытывать к этому городу, постоянно оспариваемому двумя империями из-за своего прекрасного расположения. Это было место скопления полезной информации, место контактов между путешественниками всех стран, что требовало от них прекрасного знания караванных путей и их этапов. Мы видим, как совсем еще молодой Марко Поло, его отец и дядя посещают караван-сараи, говорят с погонщиками мулов и переводчиками, собирают разного рода сведения, окружают себя слугами, нанимают проводников, посредников, покупают вьючных животных. Не из этой ли самой Армении шестнадцать лет тому назад, в 1254 году, уехал король Хетум со своей свитой и направился к лагерю монголов? И не князь ли Армении, другой Хетум, граф Корикоса, современник Марко Поло, который присоединился к монголам в их войне против мамелюков и который впоследствии стал монахом, удалившись в 1305 году в монастырь, оставил такое ценное и полное описание страны монголов, их истории, правления и обычаев? Материалы для этой книги, известной под названием «Цветок истории земли Востока» (или «Книга истории стран Востока»), которая была написана, конечно, несколько лет спустя после книги Марко, очевидно, были собраны гораздо раньше и представляли собой подробный рассказ об экспедиции 1254 года. Все средства передвижения в районах, подчиненных монгольским ханам, жизнь их двора, их система управления и традиции непременно должны были стать известны в Сисе, столице Малой Армении, и Аясе.

И в 1261, как ив 1271 году, в Солдайе, как и в Аясе, предприятия братьев Поло планируются в совершенно конкретной, ясной ситуации, которая явилась результатом венецианской экспансии в страны Востока. Эти две зарубежные латинские базы, обе вне пределов греческой империи, были наилучшим местом для начала пути. Они уже известны торговцам, миссионерам и послам. Это не является тайной, как раз наоборот — по крайней мере, на начальном этапе. В обоих случаях наши путешественники находились у источников информации, полезной при подготовке экспедиций.

Глава V
ВЕЛИКИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ И ИХ МАРШРУТЫ

Путешествовали ли Маттео, Никколо и Марко Поло так, как это делали до них торговцы? Какие дороги они избирали? Проблема определения точных маршрутов Поло 1261–1265 годов, затем большого путешествия втроем в 1271 году, во время пешего перехода в Китай и маршрута возвращения в 1292–1295 годах, то есть кругосветного плавания к Индии и Персии, не так проста. Итак, казалось бы, известные линии на карте все же оставляют загадки, над которыми стоит задуматься. Авторы, изучающие жизнь знаменитого венецианца, предлагают маршруты, отличные один от другого, и часто вынужденно обходят трудности.

Затруднения возникают потому, что «Описание мира» никоим образом не является точным рассказом об этих экспедициях. Марко Поло совершенно не описывает свой маршрут: он рассказывает о странах, где побывал, а также о странах более или менее близко расположенных, о которых он слышит, о которых он мог читать тот или иной научный труд. Эти страны богаты легендами и чудесами, о которых он не может не рассказать своим читателям.

Думать, что порядок описаний соответствует схеме сухопутных маршрутов и морских плаваний, что все упоминаемые провинции находились на пути путешественников и что они в них действительно были — значит показать себя настоящим оптимистом, склонным ограничиться некритичным поверхностным анализом произведения. А ведь так и по сей день поступают многие комментаторы книги или биографы венецианца. На самом деле это произведение, одним из источником которого были воспоминания о путешествии, является по своему стилю сказкой, которую автор привел в порядок, приукрасил и перестроил по-своему. Что же дает нам более вдумчивое и тщательное чтение этой книги?

«Когда они вернулись в Солдайю, то они подумали и решили идти дальше. И выехали из Солдайи, отправились в путь на лошадях, пока не увидели татарского владыку, которого звали Абарка Хан (Берке-Хан), который стоял лагерем у мест Сара (Сарай) и Болгара. Вышеупомянутый Абар-ка Хан оказал большую честь двум братьям и был немало обрадован их приезду. А братья, в свою очередь, отдали ему все драгоценности, которые привезли, и ханы встретили их очень охотно и они понравились ханам. И приказал хан дать им вдвое от того, чего они ни попросят».

В нескольких словах, начиная со второй главы «Описания», Марко описывает путешествие своего отца Никколо и дяди Маттео. Он об этом больше ничего не говорит, и книга, с этой точки зрения, нас разочаровывает. Он ничего не говорит об условиях и перипетиях экспедиции, о караванах и вьючных животных, о свите, слугах, толмачах (посредниках), вооруженной охране, которая могла их сопровождать. Какая неполная картина по сравнению, например, с таким точным и живописным рассказом Гильома де Рубрука! Книга Марко Поло напоминает простое техническое руководство для ознакомления с материальными и финансовыми условиями путешествия. Подобного рода руководства составлял служащий крупных флорентийских купцов Франческо Бальдуччи Пеголотти.

В 1261 году, как и десять лет спустя, наши венецианцы, без сомнения, путешествуют не как простые негоцианты, смешавшиеся с одним из сотен караванов, преодолевающих песчаные барханы и исследующих новые пути на Востоке. Они путешествуют как люди, посланные с определенной миссией, маленькой группой, состоящей из нескольких всадников — это обеспечивает определенные преимущества и большую безопасность. Это были заранее подготовленные и обдуманные переходы.

Таким образом, проследить за этими двумя захватывающими экспедициями мы можем только по описаниям и наблюдениям, изложенным в «Описании мира» — литературном произведении, написанном намного позже самих событий.

У комментаторов возникают многочисленные проблемы. Они проделывают большую работу, пытаясь по тексту, разумеется, эллиптическому, даже загадочному, восстановить эти маршруты в мельчайших деталях. Есть и другие трудности: необходимо заполнить пробелы, исправить ошибки и уточнить некоторые факты, для того чтобы по карте идентифицировать названия мест, а также имена людей, часто искаженные в фонетической транскрипции. В стадии доказательства Находятся еще несколько неточностей, и всегда остается актуальным вопрос: как определить среди описанных мест те, в которых действительно побывали наши путешественники и те, которые известны им только по описаниям, докладам и по слухам.

Путешественники не старались упростить маршруты и не повторяли их. Они не ориентировались на изученные пути, связанные с экономической деятельностью. Их маршруты — это не те дороги торговцев, которые торопятся прибыть в пункт назначения (полвека спустя эти торговые пути описал купец Пеголотти). Целью Поло всегда были либо двор императора, либо лагерь хана, либо правительство провинции. Венецианцы вынуждены были множество раз следовать за перемещениями армий или двора. Необязательными были только выезды на охоту. По возвращению в Венецию братья обязуются вручить верительные письма. Торговые отношения состоят прежде всего в том, чтобы дарить подарки правителю и получать взамен защиту, деньги, привилегии.

О других торговых отношениях либо не сказано ничего, либо очень мало…

Итак, в 1261 году двое, Маттео и Никколо, отбывают в страну монголов или татар Золотой Орды (Кыпчакской). Была ли это частная коммерческая инициатива торговцев, желавших расширить горизонты своей деятельности? Было ли это посольство создано Римом или францисканцами? Кем были их компаньоны и были ли они вообще? «Описание мира» повествует об этом путешествии — восьми годах в краю татар — только в восьми главах. Некоторые из них сведены к нескольким строчкам.

Дорогой, поначалу хорошо известной, они идут ко двору Берке-Хана, правителя суверена Кыпчакской Золотой Орды с 1257 года, обращенного в ислам, и посещают одну за другой две его резиденции на Волге. Сначала — Сарай, город, основанный его братом и предшественником Батыем и находящийся на одном из больших рукавов реки. Этот город и является столицей Берке-Хана. Слово Сарай означает дворец, и действительно, дворец Берке-Хана, окруженный толстыми стенами с массивными башнями, возвышался над городом. Сам же город не имел стен.

Затем, идя на север берегом реки, после нескольких дней пути на лошадях венецианцы достигают летней резиденции Берке-Хана — Болгары. Она некогда была столицей обширной болгарской империи, завоеванной монголами в 1255 году. Арабские путешественники говорили об этом городе в течение многих веков как о последней границе цивилизованного мира. Они охотно рассказывали о коротких летних ночах, о суровых зимах, о больших полях с окаменевшими слоновьими костями, которые можно было найти в округе. Ибн Баттута, прославившийся своими дальними путешествиями, любовался чудесами этой страны, а особенно ее долгими июльскими днями. В эпоху братьев Поло Болгара — это всего лишь слабо укрепленный город, перевалочный пункт, где можно было купить кожу, меха, воск, мед и орехи. Итак, двое братьев находятся далеко от дороги в Китай и от чудес Востока. Тогда можно ли объяснить их путешествие только экономическими интересами?

К тому же, как об этом говорит сам Марко, они остаются в Болгаре целый год, и этому не находится никаких видимых причин. Поло также не дает этому никакого вразумительного объяснения. Конечно же, они остались не ради коммерции. Хан Берке, так или иначе, берет их к себе на службу, подобно тому как позднее Великий хан Китая взял на службу трех родственников Поло. У него они служили уже советниками и уполномоченными.

Война, которая разразилась между ханом Берке и завоевателем Хулагу, прозванным «властелином татар, равным восходящему солнцу», а также опасность дорог («никто не ехал путем неизвестным…»)не позволяют братьям вернуться в Сарай и Крым. Однако же они находятся на полпути к устью Волги, которую Марко Поло прозвал Тигери и которую Рамузио сравнивает с Тигром в Месопотамии, «одной из четырех рек земного рая». Этот пример доказывает некоторые недостатки памяти и неточности автора «Описания мира». Также примечательно, что путаница в повествовании Марко происходит из желания заручиться уже давно известными именами и возможно старательней следовать библейским или энциклопедическим традициям, согласовать реальность с книжными знаниями и культурными основами. Именно эта особенность книги часто дает пищу для размышлений.

После семнадцати дней, проведенных в пустыне, двигаясь на восток, путешественники достигают Бухары. С этого момента пролог «Описания» не дает до самого возвращения в Аяс никаких сведений ни о маршруте, ни о протяженности его этапов. Единственное, что отмечено, это теплый прием, оказанный двум братьям, их отношения с правителями и их посланниками, полученные награды. Стоит также обратить внимание на их диалоги, свидетельствующие о дипломатическом и политическом успехе предприятия. Никогда этот успех не сводился только к вопросам торговли.

Опасаясь военных действий, они три года проводят в Бухаре, городе «лучшем во всей Персии». Ни одним словом книга не говорит о том, чем они там были заняты. Вероятно, они встретили в этом городе (Бухаре) посланцев, которые шли на Восток к «властелину всех татар мира». Эти люди, никогда не видевшие латинян, предлагают братьям Поло сопровождать их к Великому хану.

Они полностью доверились небольшому отряду всадников, под защитой которого и находились всю дорогу («и можете идти с нами уверенно, не боясь никакого зла»). Так они ехали через горы и степи, и им потребовался целый год, чтобы достигнуть цели.)

Перед тем как вернуться в Аяс, Поло странствовали три года. Это позволяет предположить долгие остановки в течение месяцев, причиной которых Марко считает зиму и непогоду («потому что они не могли все время скакать из-за плохой погоды, из-за снега и из-за дождей, которые были очень сильными, и из-за больших половодий, которые они не могли преодолеть»). Но мы можем также предположить, что их опоздания были вызваны необходимостью в течение долгих месяцев проживать при дворе того или иного татарского хана.

В общем, книга изобилует неточностями и опрометчивыми выводами. Но Марко не интересуется самим маршрутом и говорит только о свидании с великим ханом Кубилаем, которого он посещает, конечно, при дворе, но не уточняет место. По вольной интерпретации, братья дошли тогда до Каракорума, тогдашней столицы монгольского двора.

Император проявляет интерес ко всему, что они могут рассказать. Он хочет знать все о власть предержащих христианского мира, о двух императорах — Византийском и Германском, об их меттодах правления («и как они поддерживают свою власть и их землю в порядке»). Он осведомляется также об их армиях и тактике ведения войны. Он хочет все знать о королях, принцах и баронах, а также о папе и церкви. Диалог велся очень свободно, так как братья знали татарский язык и старались отвечать как можно точнее, описывая все детали и ничего не утаивая.

Итак, миссия окончена. Не считая длительных остановок, им потребовался год для того, чтобы достичь ханского двора, и три года — чтобы вернуться оттуда (хотя написанные впоследствии специальные руководства для путешественников ясно говорят, что путь с караваном вьючных животных и с повозками занимает приблизительно 10 месяцев).

В противоположность ожиданиям, маршруты второго путешествия, в котором принимает участие Марко, не более ясны. Текст «Описания», в целом несколько скованный, эллиптический и даже беспорядочный в некоторых частях, дает только два вида пояснений, опираясь на которые можно попытаться восстановить точные факты.

Прежде всего, в последних главах «Пролога», относительно коротких, так же, как и в предыдущих, рассказывается о встречах, приемах, миссии и переговорах (беседах). Там нет описания этапов и обозначена единственная дата — 1295 год, год возвращения в Негропонт и Венецию. Мы узнаем, что они добирались до Великого хана на лошадях, скакали зимой и летом, в течение трех с половиной лет. «И это произошло из-за плохой погоды и большого холода». Когда император узнал об их приходе, он выслал им навстречу эскорт, который сопровождал их на протяжении остального пути, то есть в течение 40 дней: «И были хорошо обслуживаемы и почитаемы в пути». Здесь снова акцент невольно делается на посольстве и приеме.

Они присоединяются к Кубилаю в Кайпинфу (Шанду), городе, заново отстроенном, расположенном в Монголии по ту сторону Великой Стены. В «Прологе» о Пекине речь не идет.

Что касается обстоятельств возвращения двадцать лет спустя, тот же самый «Пролог» говорит, что сначала они плыли морем, сопровождая монгольскую царевну до Персии, затем двигались сухопутным путем к Трабзону и Константинополю. Марко настаивает на факте, что царевна Когатра (Кокочин-хатун), дала им эскорт по меньшей мере в 200 всадников.

С другой стороны, в самом содержании двух книг «Описания» есть подтверждение «разнообразных открытий, которые сделал Мессир Марк», Это длинная череда воспоминаний в порядке, претендующем на логичность, который кажется иногда курьезным, ошибочным, который не всегда соответствует авторскому ходу рассуждений. Марко не говорит о том пути, которым проходил, разве что очень редко или намеками. Он говорит о провинциях («Там говорит о провинции Туркмении») и королевствах, но не указывая точно путь, которым он идет. Он забывает рассказать о дол-rax переходах, оставляя нас в неведении о двух этапах. Он с удовольствием повествует о чудесах стран, которые находятся, очевидно, в стороне от их пути. Его знания часто основываются на слухах, а не на собственном опыте. Много вопросов остается, таким образом, неразрешенными, и с самого начала мы не без сожаления констатируем, что «Описание мира» не представляет собой рассказ о путешествии в чистом виде, но отвечает иным интересам и принадлежит к другому жанру литературы.

Дорога исследователя этих мемуаров с самого начала очень трудна. Первые комментаторы, вероятно, отталкивались от идеи, что Марко Поло описывал то, что он видел; к тому же в хронологическом порядке. Но не будет ли ошибочным или нелюбезным поставить под сомнение подобный подход? Наш рассказчик говорит о том или ином городе, его ресурсах и экономике, но это не означает наверняка, что он там действительно был.

Мы считаем, что ключ к разгадке этой книги совсем другой. Кажется, что, желая рассказать как можно больше о каждом из регионов, через которые он проезжал, и о соседних странах, автор не колеблясь приукрашивает свое описание маршрута. Он присовокупляет к описанию собственных впечатлений все, что мог узнать как при дворе, так и на базаре или то, что он мог услышать, возвратившись домой, никоим образом не предупреждая об этом своих читателей.

Задача состоит в том, чтобы соединить, собрать воедино все написанное о каждой стране, например, Персии — маршрут, который ставит перед нами, без сомнения, самые трудные, почти неразрешимые проблемы, если согласиться с мыслью, что книга следует маршруту экспедиции.

Исследователи путешествий и карт единодушно «заставляют» осуществить наших венецианцев странный и весьма значительный крюк. Если верить написанному, то когда Поло выехали из Аяса, то сначала достигли Эрзингана на северо-востоке Малой Азии, что кажется естественным и прекрасно соответствует обычным маршрутам. Но потом, вместо того чтобы продолжать путь так, как это делали некоторые до них и многие после них, они (если верить разным авторам) внезапно свернули на юг, возвратились почти до конца назад, чтобы достигнуть долины Евфрата и Месопотамии, прошли через Мосул и Багдад, чтобы достигнуть Басры.

По другим картам (например, карта в книге издательства М.Г. Потье) — некоторые из маршрутов Марко Поло идут прямо из Аяса на восток до верховьев реки, затем спускаются к морю. Получается, что Большую Армению и Эрзерум они посетили гораздо позже, ценой невероятно трудного, замысловатого по маршруту перехода туда и обратно — из сердца Персии, Кермана. Как бы то ни было, по этим версиям, почти обескураживающим, все эти авторы полагают, что путешественники сели на корабль в Басре, чтобы достигнуть Ормуза, и оттуда долгим и опасным переходом через горы и пустыни в конце концов достигли знаменитой отметки, называемой Равнина Сухого

Древа, которая находится на границе с Персией у Каспийского моря. Поворот, которому «Описание» не дает никакого объяснения: никогда не стоял вопрос о путешествии морем из Басры в Ормуз, и нам трудно понять, как объяснить молчание Марко по этому поводу.

Против достоверности посещения Багдада и Басры свидетельствует также небрежность, с которой наш рассказчик говорит об этих двух городах (один — столица, другой — большой торговый порт). Он их, конечно, не видел и поэтому говорит о них лишь вкратце.

Более критичный и рассудительный Леонард Олшки (1957 год) не верил в возвращение через Багдад и в рейд до Ормуза, далекого от прямой дороги. Это подразумевает долгий путь туда и обратно по наиболее труднодоступным дорогам. Маршрут странный и нелепый.

Эта традиция, настаивающая на признании перехода через Персию реально состоявшимся, объясняется в основном желанием согласовать, несмотря на неточности, истинный маршрут и рассказ о нем, списав разного рода несоответствия на разногласия авторов в подходе к работе над книгой.

Описанию Персии Марко посвящает добрую дюжину глав в начале своего повествования, не говоря подробно о своем переходе. Возвратившись после своего долгого морского плавания через Индию, куда он отправился чтобы сопровождать монгольскую царевну, он встретил персидского хана, общался с его приближенными и, таким образом, только в мот момент узнал о стране то, что его интересовало.

Таковы обстоятельства, которые позволили нашему автору собрать информацию. Но энциклопедические главы следуют с начала его книги, подчиняясь логическому порядку географии, который запрещает говорить об одном королевстве два раза. А это не совпадает с реальным маршрутом путешествия. Марко Поло начинает с общепринятого перечисления восьми королевств Персии и представляет их затем по той же самой схеме, одно за другим, и больше к ним не возвращается, чтобы не нарушать порядок повествования. Он никогда не объясняет свой выбор тем, что таков был его путь, но ссылается на важность, значимость города («но о том, что Тебриз наиболее славный город, вам расскажу по его делам»), или на географическое направление предполагаемого маршрута: «…Оттуда начну рассказывать о краях, которые находятся ближе к северной стороне…».

Личные же впечатления от Персии сводятся к одной главе. Речь идет о неудачном приключении в горах к северу от Ормуза, когда путешественники подверглись нападению грабителей караванов. В продолжительном отступлении автор рассказывает о нравах страны: «Расскажу вам об этих плохих людях и их делах; и если вам вправду скажут, что мессир Марко Поло был взят в плен этими людьми в темноте и потерял всех своих друзей и что осталось с ним только семь людей из всей его миссии».

Но рассказ не уточняет, в каком направлении Марко следовал тогда по такой опасной дороге. Может быть, на север. И намек на «компанию» говорит в пользу того, что он уже возвращался, и венецианцев сопровождала небольшая группа, которую им дала монгольская царевна.

Здесь, как и при описании других мест и всей центральной Азии, указания, даже представленные в достаточно удовлетворительном виде и дающие иногда иллюзию точности, остаются весьма двойственными. Это всего лишь простые описания, извлекаемые иногда из прямых наблюдений. Но это также сведения, собранные другими путешественниками или почерпнутые из чтения восточных текстов. Так, например, обстоит дело с дорогой из Йезда в Керман: «И когда уезжаешь из этого города, то надо скакать семь полных дней, чтобы достичь другого, и по дороге встречаешь только три места для ночлега. Там есть очень красивые леса, которые тем не менее проходимы и где можно поохотиться. Торговцы, проезжающие через эти леса, часто извлекают из этого выгоду». То же для пустыни Деште-Лут и большой соляной пустыни Деште-Кевир («в которой нет ни фруктов, ни деревьев, и воды ее горьки и грязны, и с собой надо брать мясо и воду»). Все путешественники, проезжающие вдоль Каспийского моря и горы Эльбрус, часто слышат об этом и знают все опасности этих пустынь. И сам Марко, как и многие другие, говорит об этом, опираясь только на слухи. Это путешествие в Персию, которое имеет большое значение для интерпретации «Описания», ничего решительно не говорит ни в пользу реальности путешествия через Багдада ни в пользу поворота на Ормуз. Когда в конце своего морского плавания Марко снова упоминает Ормуз, он не уточняет, что он уже был там. Чтобы приукрасить свою речь он говорит: «Побеседуем здесь о городе Кормоз (Ормуз), о котором я уже когда-то говорил». И он пишет в самом тексте: «… Ничего нового не скажу вам, потому что уже говорил об этом».

Таким образом, кажется вполне резонным предложить другую, более простую интерпретацию этого маршрута путешествия, так как, именно возвращаясь, венецианцы посетили Ормуз и Керман. Добираясь туда, они следовали по обычной дороге из Аяса в Эрзерум и Тебриз, затем по дороге от Каспийского моря до восточной провинции Персии, до Маската.

Начиная с этого момента, маршрут путешествия по центральной Азии читается более легко. При условии, конечно, если не обращать внимания на небольшие эпизоды, явившиеся плодом воображения. Отметим однако, что указания, теперь более частые, ведут нас дорогой, отличной от прямой, и, естественно, более легкой. Это дорога из Туркестана в Самарканд — город, о котором Марко говорит только впоследствии, в одной из дополнительных глав, возвращаясь на Запад после того, как его посетил.

Был также момент, принесший определенные испытания, об опасностях и ключевых моментах которого автор не преминул рассказать.

Эта дорога начинается на самом деле на Равнине Сухого древа, расположенной, как мы знаем, на юго-востоке Каспийского моря. Это место, которое описывали многие путешественники и которое позднее воспел в стихах император Китая, восхищенный рассказами посла. Оттуда Марко и его братья отправились прямо на восток, чтобы достигнуть Сапургана, а также древнего Бактрийского царства и его столицы Балха («знатного и крупного города, который когда-то был еще лучше»). И вот, после трудного двенадцатидневного перехода без ночлега («потому что люди живут в крепостях в горах, чтобы защититься от лихих вооруженных людей, которые причинили много вреда»), наши путешественники оказались у соляных шахт Тайкана у Аму-Дарьи («и эти горы все из песка и очень велики»). Затем они пришли в страну рубиновых и лазуритовых шахт и вскоре совершили восхождение и переход через высокие горы и хребты Памира в стране Болора: «И возвышается там гора, о которой говорят, что она самая высокая на земле… там нет ни одной птицы из-за высоты и холода горы…и огонь там из-за холода не такой яркий и не такой жаркий, как в другом месте, и нельзя там хорошо прожарить мясо».

Наши путешественники, если верить книге, спускаются с гор в Кашгаре и, двигаясь все время на восток, минуют Ярку, Хотан, Пейн (город, который невозможно идентифицировать), затем добираются до большого города Лоба, где они отдыхают перед переходом через пустыню Лоб, или

Гоби: «И я говорю вам, ч го гот, кто хочет преодолеть эту пустыню, останавливается в этом городе на неделю, чтобы дать отдохнуть своим вьючным животным». Пустыня Гоби огромна: «И она так обширна, что. говорят, и за год не перескачешь ее с одного края па другой. И там, где она менёе широка, надо ехать месяц». Пустыня эта еще и страшна: «Все ее барханы и ложбины покрыты песком и трудно найти себе пропитание». Но на этот раз Марко Поло указывает места, где есть вода: «Их 28, там вода хорошая, но в малом количестве». И четыре других места, «где вода горькая и плохая».

С другой стороны пустыни, ближе к востоку, находится провинция, которую Марко Поло называет Тангут. Далее находятся Сучжоу-Чеу и Ганьчжоу, а рядом с этими городами — Эзина (Эдзина), откуда наш венецианец держит свой путь, который ведет в Каракорум — первую столицу монголов. Это одновременно крепость и дворец, окруженный водяным рвом с водой, который нам хорошо известен по перекрестному описанию Гильома де Рубрука.

В Эзине «следует запастись мясом на 40 дней», так как в пустыне Монголии ничего нет — «ни жилища, ни ночлега». Затем венецианцы следуют через города Канчипион (Ганьчжоу), Эргууль, который находился у Великой Стены, Калачиан; затем дорога пересекала, по-видимому, излучину Желтой реки и заканчивалась наконец в Камбалуке (Пекине).

Так завершаются эти долгие «географические» главы книги, которые являют собой описание городов и провинций, обогащенные иногда (очень редко) сведениями о продолжительности путешествия и съестных припасах, которые необходимо взять в путешествие.

Ставя или нет под сомнение достоверность некоторых переходов, комментаторы сходятся на том, что Марко и его родственники следуют по пути, отличном от того, который обычно предпочитали миссионеры и купцы — по пути, который пересекает север Каспийскоо моря. Наш венецианец описывает дорогу, идущую далеко на юг и являющуюся, скорее, дорогой в Индию, чем в Китай. Он не захватывает Туркестан, но проходит южнее, останавливается на левом берегу Аму-Дарьи и возвращается на север через Памир. Маршрут очень необычный, отмеченный большими трудностями, с переходами по местности с суровым климатом и бедными ресурсами. Своих мотивов Марко Поло не поясняет.

После Кашгара — снова южная дорога у подножия высоких гор и затем опасный переход через пустыню Гоби, который путешественники осуществляют вместо того, чтобы идти на север, к району великих караванных городов страны Онгуров. Марко Поло ничего не говорит о Турфане (Тайфу), через который, конечно, проходили купцы. При ближайшем рассмотрении его дорога постоянно расходится с той, которую наиболее известная и признанная историческая традиция наших дней называет «Шелковым путем».

Объяснить это — не легкая задача. Вопрос этот слабо освещается в книге (наш рассказчик никогда не говорит все до конца о своих намерениях) и до сих пор волнует историков и комментаторов «Описания мира».

Был ли это путь первооткрывателя, то есть нечто вроде исследования? Никто этого не знает, поскольку западные путешественники уже нашли дорогу относительно легкую, и, конечно же, на ум приходят другие версии. Мы могли бы вспомнить о требованиях отдельных посольств или о необходимости присоединиться к маленькому отряду татарских всадников, или об опасности, которую таили в себе в то время разбойные нападения на более короткой дороге. Мы увидим также, как братья Поло, ведомые любопытством, преодолевают множество трудностей: самые высокие горы мира и самые ужасные пустыни, солончаки и рубиновые шахты — вот что встречается на их пути. Они мужественно переносят невзгоды и лишения, связанные с непривычными климатическими условиями.

Если пойти дальше, можно предположить, что книга «подстроена» под читателя. Книга написана таким образом, чтобы ею можно было пользоваться как энциклопедией; и как не угодить заранее требованиям публики, желающей знать о самых удивительных чудесах? Может быть, при редактировании выбор был сделан в пользу такой формы повествования, которая могла в большей степени прийтись по душе читателю. И описанию пути в действительности пройденного предпочли рассказ о путешествии вымышленном, идеальном. Гипотеза достаточно смелая, но, я думаю, заманчивая и более вероятная, чем те, которые любой ценой пытаются доказать, что рассказ Марко и его маршрут тесно связаны между собой. В этом случае пути, описанные в книге и новые для любого читателя, соответствовали бы маршруту фиктивному, так что настоящая дорога более чем по одному пункту была бы полностью скрыта от нас.

Не включает ли описание этого долгого путешествия через Азию «переходы», часть которых — очевидна, в то время как сведениям о других можно верить лишь с большей или меньшей долей вероятности? Не являются ли рассказы о последних всего лишь торопливыми очерками о городах или странах, в которых братья Поло не были вовсе? Так, например, обстоит дело с городом Самаркандом и провинцией Гингинталас, расположенной немного далее. Описание ее местоположения породило огромное количество противоречивых версий и гипотез, которые не совпадают по некоторым пунктам с данными текста «Описания». Это приводит к тому, что историки, не колеблясь, говорят о недостатках памяти Марко или ошибках переписчика. Это могла быть страна, расположенная в шестнадцати днях ходьбы на северо-запад в провинции Хами, Сикан — страна Тайфу. Это могли быть оазисы в красивой низине у подножия, расположенные на «настоящем» Шелковом пути (шелк впоследствии стал одним из ходовых товаров истинных купцов). Но, видимо. Марко знает об этом только по слухам и не упоминает никакого названия города: «Там есть города и замки, также… есть люди язычники, сарацины и христиане-несториане из Греции». На самом деле его здесь интересует не описание дороги, а асбестовые шахты, расположенные неподалеку. Вот другой ответ: автор стремится удовлетворить любопытство читателей…

Немного далее книга нам показывает другой маршрут, не похожий на основную дорогу: это поход в течение пяти дней из Ганьчжоу (Канчипион) в королевство, которое называется здесь Эргууль, и его столицу Сингуй. По поводу этого похода историки и географы до сих пор не могут найти точек соприкосновения. Именно в этой стране можно найти лучший мускус в мире: «Я вам расскажу, как его делают. Есть в этой стране дикое животное, похожее на газель…» Затем он любезно разъясняет, как обращаться с животными и получать от них мускус, такой ценный и малоизвестный, «от которого исходит такой прекрасный запах».

С другой стороны, ничто не позволяет утверждать наверняка, что братья Поло во время их путешествия дошли до Каракорума.

Марко говорит об этом только в нескольких строчках и использует как предлог, чтобы вскоре представить на суд читателя свою очень длинную историю татар и их завоеваний, а также историю конфликта Чингисхана со священником Иоанном. Поло не говорит, в каком состоянии был город и что он там действительно видел.

Позволив изучить все эти исторические выкладки и рассказы о нравах, «Описание» приводит нас после сорока дней пути сначала к равнине Баргу в окрестностях озера Байкал, на восточный берег, затем к «морю-океану» — Северному Ледовитому океану. Скорее всего, венецианцы не предпринимали этого далекого путешествия. Но ни один, даже самый добросовестный исследователь не отважился это утверждать. Марко, конечно, слышал об этой стране и хочет таким образом отметить северные пределы мира: похвальная забота сознательного энциклопедиста. «Вот я рассказал вам все об этих провинциях, расположенных на севере у Великого моря, где заканчивается земля». Удовлетворяя любознательность публики, он рассказывает, что там, в горах Сибири, живут тысячами птицы, прозванные barguerlas, которыми питаются соколы, а на островах большого моря гнездятся кречеты.

Эти четыре отклонения от основного маршрута объясняют, таким образом, удивительную путаницу и непоследовательность в повествовании и заставляют думать, что для автора точный маршрут — не главное. Задача состоит в том, чтобы не оставить без внимания то, чем можно развлечь читателя, что может удовлетворить его любознательность. Забота проявляется, например, в желании показать нечто вроде административной географии Монгольской империи. Очевиден и интерес к названиям провинций и царств, к политическим округам, тогда как названия городов иногда остаются неизвестными.

Наконец, не возвращается ли рассказчик несколько раз назад, чтобы вписать забытый эпизод? («…Я вам расскажу о чуде, о котором забыл рассказать».)

Если бы мы хотели из этого анализа и размышлений извлечь некоторый урок, он будет таков: надо следовать этому описательному и по многим пунктам фиктивному, воображаемому маршруту с очень большой осторожностью. Несмотря на указания автора, не следует ли согласиться с тем, что наши путешественники, естественно, не были в Сибири, а также с тем, что они отплыли из Басры в Персидский залив или шли на юг до Ормуза во время их пешего перехода?

Если нам неизвестны все мотивы пешего перехода, то мотивы возвращения, наоборот, представляются очевидными благодаря двум главам «Пролога», которые воспроизводят диалог между Великим ханом и Марко Поло. Поло возвращался в то время из миссии в Индию и прибывает ко двору императора в тот момент, когда там находятся трое посланцев-князей хана Аргума. Жена Аргума умерла, и он хотел жениться на родственнице Великого хана. Кубилай выбрал ему в жены шестнадцатилетнюю царевну Когатру, «очень красивую даму», которая понравилась персидским князьям и доставка которой была доверена троим Поло. Наш автор утверждает, что выбор хана был вполне справедлив, поскольку путешествие планировалось морское из-за «больших трудностей перехода по земле», а трое венецианцев уже изучили морские пути, выполняя различные миссии на службе у императора, и могут более чем другие быть полезными, «поскольку они много узнали и повидали и в Индийском море и в странах, куда они должны были ехать».

Император выдал им охранные свидетельства и уверения в том, что они будут везде достойно приняты. Он дает им послания для папы, короля Франции, королей Англии и Испании, для всех христианских королей. Он снаряжает для них 13 четырехмачтовых парусников, несущих до 12 парусов.

Однако «Пролог» о самом путешествии говорит мало: взяв на свои корабли припасов и денег на два года, они отплывают (откуда? когда?) из Китая и достигают после трехмесячного плавания «острова, который находится на юге и имя которому Ява, на котором было много чудес». Оттуда они плывут через Индийское море в течение по меньшей мере 18 месяцев, «прежде чем они приплыли куда надо». Формула, очевидно, нуждается в дополнении… Наконец, необходимо уточнить еще один факт: нам говорят о том, что, отплыв по меньшей мере в количестве 600 человек, не считая моряков, они потеряли почти всех, и только 8 человек выжили (по некоторым версиям — 18).

Несмотря на скудные сведения, хочется все же попытаться восстановить маршрут или хотя бы несколько его этапов. Хочется верить самому «Описанию», повествующему о пешем переходе, но здесь мы рискуем слишком углубиться в детали. Ради удовольствия поговорить о прошлом, рассказать интересный анекдот и заодно показать свои знания, Марко не колеблясь включает в свое повествование отступления, которые отвлекают нас от его пути.

Все исследователи сходятся в одном: Марко Поло не был в Сипангу (Японии). Он говорит только о богатствах этой страны, причем довольно расплывчато. Он также говорит о неудачных кампаниях Кубилая, пытавшегося завоевать священные острова.

Нет уверенности в том, что, срезая путь от косы Малайзии до косы мыса Коморин, конвой из 13 кораблей свернул со своего пути к Адаманским островам, упоминаемым и описываемым, нет уверенности и в том, что он, отплыв от острова Цейлон Полкским проливом, поднялся вдоль Коромандельского берега, чтобы увидеть и изучить, как об этом говорит повествование, королевство Ма-абар, называемое также Большая Индия, «лучшая Индия, которая существует» — королевство, в котором пять братьев-королей. Здесь Марко описывает сначала маленький город с гробницей святого Фомы, «где совсем нет людей, и туда попадает мало кто из купцов, потому что это место находится в стороне». Совсем рядом находится провинция Лар, населенная аборигенами, «которые являются лучшими торговцами в мире и самыми несчастными людьми, так как они не станут врать ни за что на свете». Наконец, мы приходим на север в страну Мутфили. Для этих королевств Маабара, которые он никогда не путает с Малабаром западного побережья Индии, автор припасает свои лучшие описания чудес Индии, нравов язычников, их правления. Это также один из самых насыщенных и живописных моментов книги. И так как мы не можем найти никакого объяснения такому повороту маршрута, кажется очень правдоподобным, что эти красивые отрывки были составлены из сведений, собранных то здесь то там или, скорее всего, почерпнутых из других трактатов.

Все-таки, и с этим легко согласиться, Марко не дошел до Мадагаскара, которому он посвящает однако большую главу, описывая тамошних животных и растения: прекрасный повод украсить повествование экзотикой.

В шести следующих главах экспедиция вновь отклоняется в сторону, чтобы от Занзибара подняться на север, вдоль восточного побережья Африки через Абиссинию добраться до Адена. Затем мы попадаем в Эскье (Шезье), находящийся в 300 милях к востоку, на аравийском побережье, в Дуфар (Зафар) на берегу Йемена к северу от Адена и, наконец, мысленно отправляемся на восток в Калату (Калхат), в султанат Омана, в каких-то 150 км южнее Маската, на входе в залив Ормуз. Этот воображаемый маршрут заканчивается в самом Ормузе.

Эти шесть стран, по крайней мере, первые пять — вдали от дороги, по которой следовали корабли

Поло, но они надолго удерживают внимание Марко. Он старается посвятить им описания гораздо более обширные и обстоятельные, чем те несколько строк или просто намеков, которые он обычно бросает вскользь, чтобы упомянуть о том или ином городе, расположенном на пути. Автор здесь не делает описания только по слухам, но, видимо, работает над письменными источниками: здесь отмечается географическое положение, природные ресурсы, промышленность, заморская торговля, история, нравы, религия, история царствований и войн. Эти ученые выкладки — из вторых рук. Марко или его редактор показали себя хорошими, добросовестными компиляторами. Они работали как энциклопедисты: изложили свои знания дидактично, в строгом порядке, стараясь ничего не пропустить.

В результате создается впечатление, что, вопреки ожиданию, Марко, которого ценили за его умение наблюдать, лучше и более охотно говорит о том, что он узнал из различных письменных источников и чужих рассказов, чем о том, что видел собственными глазами.

Если мы признаем эти размышления и выводы правильными, мы находим логику в расположении глав, повествующих об этом обратном пути. Как бы ни пролегала дорога, важно прежде всего донести до читателя максимум информации. В этой книге сама обратная дорога — лишь предлог.

Что остается нам, чтобы определить этапы этого долгого, более чем двухлетнего плавания? В самом деле: отрывочные сведения о королевствах, расположенных к югу от Китая, острова, чудеса Индии… то есть очень мало!

Мы можем допустить, что корабли отплыли из Кайтона, административного центра провинции Фукиен, в 200 км к северу от Гонконга. Это единственно вытекает из уверений самого Марко, что все крупные корабли, возвращаясь из Индии груженые пряностями, делали там остановку и что их купцы встречали там купцов из северного Китая.

Нам вполне понятно, почему Марко Поло так подробно описывает китайские корабли (джонки). Буквально все путешественники обращали на них особое внимание. И вообще мы гораздо лучше осведомлены об условиях этого морского плавания, чем о сухопутных маршрутах.

Таким образом, книга прекрасно отражает интересы и опыт человека, принадлежащего к нации мореходов, чей родной город был знаменитым портом. На протяжении всех глав Марко интересуется в основном кораблями, движением в портах, различными плавучими средствами, методами, которыми местные жители укрощают естественное течение крупных рек, копают каналы, контролируют ввоз и вывоз товаров, строят и поддерживают в хорошем состоянии мосты. Здесь он чувствует себя в родной стихии.

Книга Марко Поло показывает, что великий путешественник несомненно был исследователем, пионером — с точки зрения Запада. Только для путешествий из Китая в Индию и обратно он пользуется морским транспортом. Что касается остального, он топтал дороги и тропы далекой Азии в качестве чиновника Великого хана, администратора и почтового курьера. Он, вероятно, не посещал ни караваны, ни караван-сараи, но что касается больших торговых кораблей из Индии, использовавшихся в качестве конвоя, он говорит о них со знанием дела.

Первая остановка состоялась, без сомнения, на побережье Индокитая в порту Сиамба (Чамбо), о котором Марко упоминает впервые и который он располагает в 1 600 милях от точки их отплытия. Это страна, узнаем мы по ходу рассказа, которую Великий хаи отказывается завоевывать, покоренный учтивостью посланников короля, подарившего ему большое количество слонов. У крайней точки полуострова находятся острова двух братьев (Кондор и Сандур), Сукат (Борнео), Ява, о которых наш рассказчик говорит на самом деле гораздо раньше и совсем не в нужном месте и в которые Великий хан отказался также вкладывать средства; этот отказ от проекта завоевания больших островов Индостана имел место в 1292 году, незадолго до путешествия венецианцев.

Корабли огибают затем полуостров Малайзию и остров Бинганг, «меньший остров Ява». Книга долго описывает островных правителей, их распри и богатства. На Суматре «мессир Марк Пол пробыл 5 месяцев из-за плохой погоды, которая не позволяла ему продвигаться вперед» (это было во время муссона в октябре). Они высадились на землю «и сделали деревянные форты и крепости, где они и пребывали для устрашения людей-животных, которые едят человеческое мясо». Наконец, когда погода наладилась, они снова выходят в открытое море и в 150 милях находят острова Никобары, остров Цейлон и первую точку полуострова Индостан — Кайл или Каел, недалеко от Тутикорина, куда прибывают «все корабли, которые приходят с запада: из Горма (Ормуза) и из Киса, и из Адена, и из всей Аравии, которые приходят груженные лошадьми и другими товарами».

В Индии, в Коилоне (Куилон), где можно найти бразильский лес очень хорошего качества, который по-бразильски называется койлуни, становится на якорь столько же джонок из Китая, сколько кораблей из Аравии. Корабли венецианцев поднимаются все севернее, до области Гуджахарат, о которой Марко говорит очень бегло, в нескольких строках, упоминая два или три порта, в особенности Сомнат. Он пишет о пиратах, наиболее кровожадных и жестоких в мире, о большом количестве перца, имбиря и краски индиго, которые можно там купить, о хлопковых деревьях, которые за двадцать лет достигают шести локтей в высоту («хлопок, который они дают, не хорош для того, чтобы ткать, но можно найти другое применение») и о чудесном кожевенном промысле («и делают там много товара из красной кожи, украшенной животными и птицами, вытканной золотой и серебряной нитью очень искусно»).

Мы хорошо можем себе представить, что после этого наши путешественники вместо того, чтобы проплыть вдоль берегов Африки, таких далеких, направились прямо в Ормуз, просто сделав остановку в городе Кедж королевства Кезивакуран (Макран).

В Ормузе они узнают, что персидский хан Аргум, который должен был жениться на монгольской принцессе, доверенной им, умер 17 марта 1291 года (если верить персидским историкам). Девушка была отдана замуж за сына покойного — Газана. Выполнив поручение (двигаясь по неизвестной дороге), они достигают Трабзона, затем Константинополя, Негропонта и, наконец — Венеции, куда они прибывают в 1295 году.

Их последнее путешествие длилось около трех лет, из которых два с половиной года они провели в море. Оно отличается от сухопутного и удачно его дополняет. Поло проделали огромный труд, обойдя вокруг земель Азии, посетили страны, заслуживающие особого внимания, порождая восхищение читателей своими отчетами.

Вымышленные или совершенные мысленно путешествия трудно приукрасить истинными впечатлениями. В книгу Марко по поводу этого периода путешествия вошло не более трех-четырех историй или просто даже намеков на обстоятельства реальные, пережитые. В самом деле, здесь очень мало неоспоримых доказательств визита: описаний климата, рельефа, расстояний и длительности путешествия.

В общем, для того, кто хотел бы изучить эти два путешествия Марко Поло в Китай, а на обратном пути — в Индию, Ормуз и Трабзон, чтение его книги — а мы не имеем другого источника, — порождает скепсис и оставляет в недоумении. Практически невозможно отличить в деталях путь, действительно пройденный, от маршрута энциклопедического. Этот последний, полностью сформировавшийся, довольно часто направляет и поддерживает текст. Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить и принять концепцию автора (скорее авторов) и представить книгу не отчетом о пройденных маршрутах, не журналом путешествия, а, как они сами на э го указывают в названии — описанием, то есть, возможно, чем-то вроде сказки. То, о чем мы читаем, является большей частью путешествием воображаемым, книжным, идеальным.

Маршруты (пути), действительно пройденные нашими венецианцами, пусть даже не абсолютно достоверные (мы можем определить только основные вехи путешествия), не отвечают исключительно торговым интересам. Это мы можем сказать уверенно. Они полностью зависят от тех миссий и поручений, которые выполняли итальянцы на службе Великого хана. Дорога Марко Поло не совпадает с той, которую позднее освоили итальянские негоцианты, торговавшие знаменитым шелком.

Глава VI
МАРКО ПОЛО — ТОРГОВЕЦ?

Мы тоже могли бы принять традиционный взгляд на Марко Поло как на купца, упростить и схематизировать его образ, представить его просто деловым человеком с авантюрной жилкой, который бросился изучать новые рынки сбыта товаров с целью обогащения. Но такой подход в наше время парализует исследования в области социальной истории.

Мы хорошо понимаем, конечно, причины и истоки такой точки зрения. Конечно же, братья Поло были торговцами из Венеции, города пряностей и шелка, который утверждал в то время свое могущество на море, посылая своих граждан вглубь Востока. Кроме того, порожденное интеллектуальным климатом последних десятилетий XIX века, наиболее мощное научно-историческое течение авторитетно навязывало довольно упрощенную точку зрения на факты прошлого: история учреждений, обществ и цивилизаций использовалась, чтобы показать заслуги «буржуазных республик». Прежде всего выставляется напоказ (и это касается всех городов Италии) республиканский, «демократический» характер общества, буржуа, торговца, украшенных всеми добродетелями, несущих «современную» культуру и дух предпринимательства. Это люди, которых охотно противопоставляют знати, сильным мира сего. В недрах феодализма они сформировали, как утверждают, другую модель существования и восприятия мира — в сообществе. Торговцы были у истоков всех крупных «прогрессивных начинаний» того времени. Именно им мы обязаны расцветом гуманизма, искусств, а заодно и открытием мира!

Совершено естественно личность Марко Подо, венецианца, сына и племянника негоциантов, обосновавшихся на Востоке, прекрасно отвечала этой схеме и дополняла постулат вескими аргументами.

Однако, если мы хотим избавиться от этих a priori, мы должны учитывать не только принадлежность Марко Поло к определенной социально-профессиональной прослойке, но и то, что он с юности впитал дух предпринимательства. В дополнение к этим очевидным фактам мы должны выяснить, вписывается ли его китайско-индийское путешествие в рамки чисто «торгового предприятия»? Каким представить себе его — после стольких лет на чужбине? Каковы были его каждодневные занятия? Как он воспринимал эти новые миры, государства, сообщества, которые, как утверждают, он открыл?

Никогда Марко не говорил сам о своих делах, сделках, какой бы то ни было деятельности, проводимой под его руководством или руководством его родственников, или даже одного из его соотечественников. Мы ничего не знаем о его коммерческой деятельности: нет никакого контракта, засвидетельствованного в нотариальном порядке, никаких юридических дел, никаких реестров его имущества или распродажи. С этой точки зрения пребывание в Азии остается terra incognita. Итак, мы вынуждены ориентироваться на косвенные источники, на документы характера более общего, нейтрального.

Наш венецианец, вернувшийся домой собственноручно, не записывал рассказов о своих странствиях. Нигде нельзя найти следов подобного рода инициативы, и «Описание» не говорит об этом ни слова. Это молчание не должно удивлять. По-видимому, не в привычках и не во вкусе путешественников той эпохи было переносить свои впечатления на бумагу или пространно рассказывать о странах, которые они повидали. «Путевые заметки» еще не утвердились как популярный литературный жанр.

Паломники, посетившие святые места, довольствовались очень сжатыми, краткими перечислениями этапов пути, задерживаясь более на описании верований и ритуалов, чем на рассказах об иноземных странах, правительствах и экономических ресурсах. И только миссионеры — францисканцы или доминиканцы — составляли пояснительные письма и, по своей привычке наблюдать, записывали все, что могло быть полезно миссиям и делу евангелизации. Эти письма, адресованные папе и церковному руководству, рассказывают о нравах, верованиях, социальных структурах и образе жизни в иных странах гораздо лучше, чем любой другой источник, пусть даже представленный в форме рассказа.

Торговец, и это, впрочем, охотно подчеркивается, остается гораздо более скромным и, не делая из своих перемещений большого секрета, окутывает их все же некоторым туманом и совсем не стремится довериться собратьям по профессии, может быть, чтобы не упрощать другим их путешествия. Без сомнения, купец предполагает, что такие рассказы, напичканные чисто «технической» информацией, мало кому интересны. Послания купцов, как правило, очень краткие, содержали оперативные сводки но состоянию рынка и практические инструкции, предназначенные компаньонам, агентам и доверенным лицам.

Полные сборники сведений появляются гораздо позже самих открытий, когда маршруты становятся известными, а дела — заурядными.

Составил ли Марко Поло технический трактат о Китае или Индии при помощи деловых людей и их уполномоченных?

Эта оригинальная теория была выдвинута Франко Боланди и, конечно, представляет идею, которая дорога автору: Марко Поло — торговец прежде всего. Он утверждал, что Марко Поло, естественно, составил отчет или, может быть, просто рассказал по возвращении из далекого Китая о весах и мерах, о продуктах, налогах и ценах. Эти заметки вскоре начали циркулировать в Венеции к большей пользе для близких, друзей, компаньонов и могли широко распространиться, предоставленные вниманию широкой публики. Придерживаясь этой гипотезы, Боланди цитирует манускрипт, написанный в 1430–1431 годах и сохранившийся во Флоренции, где автор-флорентиец переписывает отрывки из книги Марко Поло и уточняет: «Эта книга была на Риальто в Венеции прикована цепью, чтобы каждый мог ее прочесть». Риальто (мы это хорошо знаем) — большой городской рынок, который окружал площадь San-Giacomo (Сан-Джакомо). Здесь часто собирались посредники, торговые служащие, происходил обмен информацией, часто распродавалось с аукциона вооружение государственных кораблей и производился откуп налогов. Спустя более чем 100 лет после возвращения Поло в Венецию в городе на «площади купцов» узнали о книге Марко. Сведения об этом довольно расплывчаты. Из текста флорентийского манускрипта не ясно, идет ли речь именно о книге? Представляет ли собой это сочинение резюме «Описания мира» или является сборником технических выкладок о Персии, Китае и Индии, представленных в форме учебника, каталога, памятки с таблицами соответствий между весами и мерами или монетами. Не удивительно ли, что нигде не говорится о такой практике изложения персональной информации или каком-нибудь учебнике на местах? Наконец, какое применение в коммерции могли иметь в этом случае, в 1430 году, сведения, собранные намного раньше, в совсем другой экономической обстановке, когда, заметим, торговцы с Запада перестали ходить по дорогам поодиночке? В лучшем случае, книга могла иметь успех у любознательного читателя и соблазнить скорее библиографа или коллекционера, нежели купца.

Не архивный документ и не руководство для купцов написано рукой Марко или одного из его близких. В какой степени «Описание мира», если пренебречь его недостатками, может рассказать нам о личности человека?

Произведение, написанное почти по заказу, специально для определенного рода читателей и отвечающее их вкусам, произведение даже конъюнктурное, книга Марко Поло носит иногда, можно сказать, по невнимательности, отпечаток личностей двух авторов, их интересов и побуждений. Мы хорошо понимаем, что среди всех знаний — исторических, географических, научных, накопленных за долгие годы в далеких землях — среди такого количества новых сведений, которое побуждает Марко произвести собственные исследования, из анекдотов, описаний нравов, чудесных рассказов, собранных в книги древние или современные, устных легенд — он выбрал то, что больше всего отвечало его собственным пристрастиям и опыту. Мы также думаем, что в 1295 году, к моменту его бесед с Рустичелло из Пизы, он не все помнил из своих приключений, и его воспоминания были избирательны и отвечали, естественно, подсознательно, его главным интересам. То же верно и для его заметок, если все-таки он их сохранил для себя.

«Описание мира», и это видно с первых страниц — совсем не руководство типа «Как добраться до Китая и выгодно провернуть свои дела». Несмотря на разрозненность сведений, заметок обо всех аспектах политической, социальной и экономической жизни народов, книга подчиняется определенной логике, в ней присутствует связующая нить. А сквозь однообразные формулы, в которые заключены рассказы, иногда повторяющиеся, сквозь довольно расплывчатые образы персонажей можно, однако, увидеть личность автора, проанализировать его взгляды и его отношение ко всему новому, к новому миру, который он для себя открывает.

Каковы же его взгляды, его мировоззрение?

Франко Боланди, традиционно придерживающийся концепции «Марко-купца», привлек внимание критиков к внутренней структуре «Описания мира». Книга, замечает он, насчитывает в общей сложности 234 главы, 19 из которых составляют «Пролог», 67 рассказывают истории и легенды, 39 не подходят ни под какие четкие категории. Остальные 109, то есть около половины — были полностью «описательными», рассказывающими о том или ином городе и регионе, построенными по твердой схеме, всегда одинаковой. Эта нить точно соответствовала схеме повествования, которой придерживались авторы руководств для торговцев, когда они рассказывали о далеких странах. В этих главах Марко Поло давал почти всегда в одном порядке сведения о протяженности страны в днях или в милях, уточнял направление, приводил полезную информацию о политической жизни, управлении, языке и религии; в случае необходимости перечислял съестные припасы, которых должно хватить для данного этапа; описывал условия путешествия и опасности, которые могли угрожать чужеземцу. Он рассказывал, какие товары предлагает местный рынок предметов роскоши, местное ремесленническое производство, а также приводил курс местных денег по отношению к венецианской денежной единице.

Видимое сходство «Описания мира» с руководством для купцов составляет первый аргумент тезиса Боланди. Но сама, казалось бы, неоспоримость его заставляет задуматься над композицией произведения, и при внимательном чтении даже нескольких глав мы можем убедиться в том, что этот тезис не всегда соответствует действительности. Предложенная схема часто бывает опровергнута: Марко Поло охотно от нее отходит. Часто он, не колеблясь, вторгается в этот порядок, наполняет рассказ «купца» легендарными, историческими элементами, даже анекдотами в чистом виде, призвав на помощь либо свою память, либо фантазию.

Чтобы разнообразить теорию, действительно слишком жесткую, следует рассмотреть поближе авторское отношение к книге. Эта связь, без сомнения, существует и накладывает отпечаток на все произведение. Когда автор диктовал «Описание мира», он не имел перед глазами никакой схемы и не подстраивался под нее. Он не довольствовался «заполнением ячеек» какой-то модели (эта модель, общая для многочисленных составителей руководств, выработалась намного позже). Процесс создания «Описания мира» — это отражение опосредованного взгляда на жизнь, а не принудительная техника. Впрочем, Рустичелло, тоже, естественно, имел свой взгляд на композицию и мог оказать влияние на ход и порядок повествования.

Франко Боланди не преминул отметить вслед за другими авторами, такими как Вильям Хейд (пионер учения о торговле восточными пряностями — «История торговли Востока в средние века», 1886), и другие аспекты произведения, которые определяют принадлежность Марко Поло к миру торговцев. Это, например, свидетельствующие о неугасимом духе предпринимательства, рассудительные, практичные наблюдения и обязательное внимание к механизму цен, теперь уже не всегда понятному для нас. Это завороженность рядами цифр (более или менее точных, кроме явно фантастических), это мания все подсчитывать — настоящая профессиональная привычка: он вводит нас в город и забрасывает цифрами — сведениями о потреблении, численности населения, доходах и налогах, информирует о количестве домов, кораблей, которые бросают якорь в порту или спускаются вниз по реке. Он говорит, если представляется случай (но гораздо более реже, чем нам позволяет понять Боланди) о сезонных изменениях спроса и цен, о политике рынков, механизме торговли, товарах, которые можно туда привезти.

Что касается богатств и продукции местного производства, Марко интересуется сначала тем, что ценится на Западе и может быть предметом торговли итальянских купцов. Он не говорит ни слова о чае и торговле им, даже о культуре выращивания чая, что было в то время очень важной темой. Арабские путешественники, например, посещая Китай, много и охотно рассказывали об этом.

Но является ли это признаком действительно решающим: отсутствие интереса к продукту, неизвестному европейцам, на котором нельзя делать выгодную коммерцию? Отсутствие упоминания о чае в произведении Марко Поло, без сомнения, очень странное, было замечено всеми комментаторами и питало разногласия среди историков. Однако этот факт можно интерпретировать достаточно просто. В 1865 году М.Г. Потье заметил, что в 80-е годы XIII века культура чая не достигла еще абсолютно всех провинций Китая, то есть провинций севера и центра. В этих регионах выращивали рис. Чай был продуктом скорее южным, производился в странах «королевства Манзи» и особенно в провинциях Кианг-су и Ху-Кианг, которые книга описывает походя, не задерживаясь долго на их естественных ресурсах. Вот почему, и Марко говорит об этом, китайцы пьют вино из провинции Тананфу, расположенной у Желтой реки («И есть там много виноградников очень богатых, из которых добывают вино в большом количестве и особенно питье, которое они называют рисовым вином»). Думается, что умолчание по поводу чая не преднамеренное, а объясняется просто тем, что Марко Поло забыл об этом рассказать, или отсутствием интереса к нравам страны, которую он не знает по-настоящему (к тому же мы допускаем, что наш рассказчик пользуется другими трудами — документацией абсолютно недостаточной).

Отложив в сторону эти вереницы цифр, не всегда достоверных, и схематичные описания городов и провинций, посмотрим, делится ли автор своими наблюдениями за жизнью купцов в Китае, за торговлей в такой живописной и экзотической обстановке?

Нас ждет серьезное разочарование… С самого начала Марко мало говорит о своих согражданах. По его словам, он встречал их только в Тебризе, где «живут несколько латинских торговцев и, собственно, генуэзцев, чтобы купить товар и наладить свои дела, поскольку там добывают большое количество драгоценных камней». Следует признать, нам это мало что дает. Он не называет во время своего рассказа ни одного имени итальянца, и если последние уже обосновались в Китае, то он никогда не посещал их дома. Можно подумать, что он оставался постоянно в стороне от этих маленьких колоний латинян — торговцев или путешественников — в стороне от их рынков и караван-сараев.

Что касается местных жителей, он их видит и рассказывает об их способах торговли. Уже в Мосуле: «Из этой земли вышло много торговцев, которые называются мозолины, которые привозят большое количество пряностей и тканей, кож золотых и шелковых». Совсем рядом, в горах «живут другие люди… христиане и сарацины, очень плохие люди, которые охотно грабят торговцев». Далее, на востоке, в сердце предгорий Азии, он встречает людей из Кашгара «которые странствуют по миру, занимаясь торговлей. Они очень бедны, скаредны и жалки, у них мало еды и питья». Несколько беглых зарисовок, коротких заметок разбавляют довольно сухой рассказ, который оставляет любознательность читателя неудовлетворенной. То же касается и китайской империи, о которой европейцы так плохо информированы. Интерес Марко Поло направлен почти исключительно на транспорт и способы связи с далекими районами. Он видит или хочет, чтобы мы увидели торговцев, путешествующих по большим рекам. Его вдохновляет и волнует картина крупной торговли при помощи плавучих средств, жизнь портов, все это интенсивное движение. Он восхищается и любуется этим оживлением: «На этой реке делается много товаров…. имбиря достаточно и шелка в изобилии». («На Желтой реке, в Хоч-жанфу (Пучжоуфу), в Синангли (Цзинаньфу), в 80 ли на юг от Пекина, в верховьях и низовьях большое количество шелка и пряностей, и других пряностей, и других вещей еще». В другом месте: «На этой реке так много кораблей, что невозможно помыслить, и слыша, как рассказывают, кто может в это поверить? И там такое огромное количество товаров, что торговцы переправляют их вверх и вниз, и нет человека в мире, который может в это поверить. Река эта кажется морем, так она широка». Наконец, в Сингуй-мату (Цзинин-чжоу) в провинции Шандунь местные жители, говорит он, частично повернули воды реки Ниу-Теу, которая к ним течет с юга, и «сделали две реки из одной большой»; поэтому «одна течет в Манзи, а другая в Китай». И снова автор вспоминает чудеса торговли, в которые невозможно поверить, если не увидеть их своими глазами: «Так много товара привозят в Манзи и в Китай, что это чудо. А затем, когда они оттуда возвращаются, то приезжают с другим товаром. Вот каково чудо товаров, которые уплывают и приплывают этими двумя реками».

Марко всегда пользуется этими законченными формулами, перенося их из одной главы в другую, не заботясь об оригинальности. Он говорит, не вдаваясь в детали: удивительные чудеса, баснословные цифры, невероятные богатства, и так как человек не может в это поверить… — не будем больше об этом говорить. Он немного отступает от этой манеры, вспоминая торговлю на Голубой реке, в низовьях возле Нанкина, в городе Виги (Цзинь-хуа). Там река «очень широка — 10 000 ли — не меньше, и надо идти более чем 100 дней от одного главного пункта в другой. И поэтому этот город — торговый…» Великий хан извлекает из этого значительную выгоду, «так как по этой реке приходит больше кораблей и больше богатых товаров и ценностей, чем идет через все реки и через все моря христиан, и она кажется наполовину не рекой, но морем». На всей протяженности этой реки можно насчитать 400 больших городов, которые имеют корабли и занимаются разного рода коммерцией, как в верховьях, так и в низовьях. Это большие корабли с шатрами на борту, с одной мачтой, несущие до 1 200 кг груза. Последуем за несколькими более точными указаниями: «И рассказывает вышеупомянутый мессир Марко Поло, что он слышал, как говорили тому, кто для Великого хана сохранил взимание налогов и дорожных пошлин на этой реке, что там проходит в год, поднимаясь по течению, 200 000 кораблей… без тех, которые возвращаются». Таким образом, это сведения из вторых рук: труд скорее теоретика, чем непосредственного наблюдателя.

Кажется, Марко не особенно интересуется всеми этими торговцами из Азии, кроме тех, которые идут в Индию, страну пряностей и больших чудес, которую он, и это правда, посетил два раза.

Ему известны морские пути, и он посетил столько портов в Персии на обратном пути, сколько в самом Китае. Он их наблюдал, но запаздывает с их описанием. Так что приведенный пример — исключительный. Другим авторам-христианам его времени, послам и миссионерам, известны только сухопутные пути через континент. Наш венецианец представляет нам прекрасную картину морской торговли у берегов Индии, а также мусульманскую и китайскую.

О Багдаде, в котором он, конечно же, не был, он говорит только, что «торговцы едут туда и возвращаются с товаром… и оттуда плывут к Индийскому морю». Возвращаясь назад, во время долгого морского плавания, в котором он сопровождал монгольскую принцессу, он причаливает в Ормузе и вспоминает удивительную навигацию к далеким портам Гуджарата и побережья Мала-бар. В этом описании не фигурируют порт, торговцы, посредники, склады, сделки, даже продукты (он говорит, как всегда, только о «товарах», «богатствах» или «пряностях»), интересуется только кораблями и морскими путешествиями. Он много говорит об опасностях этих предприятий, таких ненадежных из-за большой протяженности пути, полных ловушек, без хороших остановок в портах. В Индийском море «несколько раз была большая буря». Корабли «очень плохи и опасны, поскольку они не обиты железом, но сшиты нитью, которую делают из кокосовых орехов». Он показывает веревки, снасти, гвозди, которыми сбивают доски корпуса. У кораблей есть мачта, парус, руль, но нет мостика; груз покрывают кожей и поднимают его на лошадях, которых затем продадут; «и очень опасно плавать на этих кораблях, так как они не прочны».

Что касается торговли между Индией и Китайской империей, здесь «Описание» следует той же схеме: несколько указаний — разрозненных, торопливых, без особого интереса к портовым городам и их торговле, зато очень красивое и детальное описание торговых кораблей. В Фуги (Фучжоу) «можно купить много товаров из жемчуга и драгоценных камней, поскольку туда приходят несколько кораблей из Индии и привозят этот дорогой товар». В Кинсане (Хангчжоу) «есть много больших кораблей, которые приходят из Индии и уплывают обратно, и другие иностранные корабли, привозящие и увозящие товары разными способами, что приносит большой доход городу». Лишь Кайтон (Цюаньчжоу) его задерживает на короткий срок — большой порт империи, открытый широкому «морю-океану», островам, портам Индии — «куда приходят все корабли из Индии». Но и здесь он ограничивается попыткой сравнить рынки Китая и Западной Европы: «И говорю вам, корабли, груженные перцем, которые плывут в Египетскую Александрию или другую часть земли христиан, приходят в порт Кайтон в количестве 100 и больше». Оценка нереальная, конечно, сделанная ради того, чтобы ошарашить своих сограждан-венецианцев, которым торговля пряностями приносила большой доход и которая питала их мечты и амбиции. Далее следует привычное: в порту «пребывает такое большое количество товара и драгоценных камней и жемчужин, что это просто чудо…».

Как и при описании Ормуза, рассказ приобретает индивидуальность и обрастает подробностями, когда автор говорит о кораблях, которые так же удивительны и достойны внимания: «И скажем в первую очередь об их кораблях, на которых плавают торговцы Индии». Это очень большие сооружения, которые вмещают от 5 до 6 000 мер перца и насчитывают от 50 до 60 отсеков — «там, где с удобством отдыхают купцы». У них есть ахтерштевень (руль), огромный парус на четырех основных мачтах и еще «две других мачты, которые они устанавливают по их желанию». Корпуса из сосны, сбитые прочными железными гвоздями, не проконопачены, как на Западе, смолой, но смазаны чем-то вроде клея, сделанного из пеньки, пропитанной канифолью. Каждый год, перед отплытием в Индию, они укрепляют корпус новыми досками, очень гладкими и хорошо смазанными. Это продолжается до шести раз, затем корабль используется для плавания в прибрежных водах, сколько может выдержать, после чего его демонтируют.

Что касается команды из 200 моряков, то за неимением ветра корабли могут плыть при помощи весел «и имеют такие большие весла, что на каждое приходится по четыре моряка». К тому же, каждая джонка сопровождается двумя большими барками, на 40 или 50 моряков, которые ее выводят из порта; дюжина кораблей «заботится о большом корабле: помогают взять на борт рыбу и снабжают самым необходимым».

Воспоминаниям о чудесах, способных впечатлить аудиторную, жадную до экзотики, посвящены все заметки о ресурсах провинций и городов, об аграрном или ремесленном производстве. «Описание» не стремится ни обрисовать точную картину, ни посвятить других торговцев и путешественников в экономику этих стран, еще так мало посещаемых. Книга не отступает от жанра рассказа и довольствуется перечислением больших богатств и любопытных особенностей. Мы узнаем, что персы грузят на корабли своих боевых коней в Ормузе, чтобы продать их в Индии: эти «лошади большой прыти» стоят каждая 200 лир; жеребцы продаются за цену около 30 мер серебра, «так как они хорошо и быстро бегают и держат иноходь». Местные жители видят в Ормузе «торговцев, которые покупают товар и идут в Индию, чтобы его продать». Упоминание об одной из крупных торговых кампаний Персидского залива должно было заинтересовать публику, но не купцов средней руки, а сеньоров, придворных, владельцев боевых лошадей, участников турниров, распорядителей охоты — егерей.

Немного дальше на востоке находится страна замка Тайкан (в районе Балха, недалеко от Хорасана), где соль добывают из неисчерпаемых шахт, «и она настолько тверда, что ее можно расколоть только железным инструментом. И соли так много, что ее хватило бы до самого конца мира». Далее Марко Поло говорит о двух или трех провинциях монгольской империи, о крупной выгоде, которую им дает выращивание имбиря: есть указания на большую торговлю и некоторые сведения о ценах. Во всем южном Китае, то есть в, королевстве Манзи, растет «столько имбиря, что он покрывает всю провинцию Катай (Северный Китай). И живут там люди из этой провинции; большие выгоды и блага происходят от них». В Фукиене «они выращивают имбирь и галану — лечебный корень. На один венецианский грош можно купить добрых сорок фунтов хорошего и свежего имбиря». У них есть также «фрукт, похожий на шафран, который так же хорош к мясу, как шафран». Марко часто упоминает используемые местные приправы, незнакомые ему, которые не продают на Западе.

Все эти подробности, которыми Марко Поло приправляет здесь и там свой рассказ, не свидетельствуют об интересах очень обширных и очень разнообразных. Интересы его сводятся только к предметам роскоши: шелку, драгоценным камням и жемчугу. Это, конечно, шелк Китая: «У них есть еще много шелка». В городе Сучжоу «они делают ткани из шелка и золота». Достойными того, чтобы ими любовались европейцы, ему кажутся чудесные шелковые изделия, вытканные в мусульманских городах Мосуле или Багдаде, в Персии. В Кермане «дамы и девушки много работают иглой с шелковыми тканями всех цветов, с изображениями животных, птиц и деревьев, цветов и картин подобного образа… Также работают над занавесками для знати так усердно, что это большое удовольствие смотреть; и также вышивают подушки и подголовники и всевозможные другие вещи».

Каждому исследователю известен знаменитый отрывок, где Марко говорит о ловле жемчуга на побережье Коромандель у мыса Коморин. Люди плывут на маленьких лодках, ныряют до самого дна на глубину 12 футов и «достают ракушки, где лежат жемчужины. Раковины эти похожи на устрицу». Жемчужины эти — всех форм и размеров, и «оттуда их распространяют по всему миру». Другой жемчуг ловится далеко от материка, в Южном Китае или в Верхней Бирме, в озере Га-инду, в стране Чанду. На горе, близкой к этому озеру, «добывают камень, который называют бирюзой, который очень красив и его много». Алмазов предостаточно в королевстве Мутфили, на побережье Бенгальского залива (шахты Голконды). Сапфиры, топазы и аметисты добывают на Цейлоне. Наконец, в провинции Баласиан (Бадахшан) «рождаются рубины, которые очень красивы и драгоценны, и этот камень придает храбрость». Добывают их в горах, копают глубокие и большие карьеры. Добывают здесь и лазурит: «Еще есть в этой стране другая гора, где есть лазурь и она самая красивая в мире; и находится в жиле, как серебро».

Ознакомившись с этими короткими заметками (десяток строчек — о жемчуге, две-три фразы — о драгоценных камнях), мы не обнаружили в них ни описания метода производства работ, ни цен, ни сделок негоциантов. Похоже ли это на настоящий интерес профессионального торговца? Конечно нет. Скорее, у него другая задача — соблазнить читателя романтикой и экзотикой дальних стран, увлечь заморскими чудесами.

Марко Поло вовсе не заботится о том, чтобы пополнить свой опыт коммерсанта, а тем более передать его другим!

Глава VII
ПОСЛЕ МАРКО ПОЛО; ИТАЛЬЯНЦЫ В АЗИИ

Хотя невозможно установить точную хронологию больших путешествий на Восток, мы склоняемся к тому, что Марко Поло и его родственники были в 1261, а затем в 1271 году первыми европейцами, посетившими двор Великого монгольского хана в Китае. Во всяком случае, они отсутствовали гораздо дольше других и привезли сведения о тех провинциях, с которыми европейцы еще долго будут знакомы лишь понаслышке. В Европе они считались первопроходцами.

Скорее послы и дипломаты, чем миссионеры или, тем более, купцы, они, без сомнения, широко содействовали распространению влияния римской церкви на Востоке, открыли пути в незнакомые страны для монахов, епископов и купцов. История семьи Поло навсегда вошла в историю христианства, а также «Шелкового пути».

Именно папе Урбану IV (дальний предок которого был сапожником в городе Троя), бывшему патриарху Иерусалима, принадлежит инициатива не продолжать простые миссии по сближению, обмену письмами и подарками, но предоставить возможность епископам-миссионерам прочно обосноваться на далеком Монгольском Востоке, построить там церкви, создать иерархию, способную евангелизировать население и противостоять христианам-несторианам, которые находились на Востоке уже долгое время, непримиримые, привязанные к своей еретической догме и странным обрядам.

Спустя ровно десять лет после Рубрука, англичанин-доминиканец Гильом де Фраксинето был послан одним из епископов Рима утвердить латинский патриархат в Антиохии. Также он должен был основать епархию «в Аравии, Медее или Армении», — формула умышленно очень размытая. В эти же годы и немного спустя папа назначает многочисленных епископов и распределяет их по удаленным странам, считавшимся недоступными. Эти люди в большинстве своем были преданы делу своих миссий, делу распространения христианства.

Что касается римской церкви в татарских ханствах и Китае, ее установление датируется очень точно путешествием и обоснованием в Пекине в 1289 году Джованни ди Монте Корвино. Это самая значительная фигура эпохи христианских миссий, вся жизнь которого — приключение. Это было в то время, когда Марко Поло и двое его родственников тоже находились в Китае. Монте Корвино не оставил никакого литературного свидетельства, столь же известного, как «Описание мира» Марко Поло, — только письмо в виде отчета. Однако его миссионерская деятельность в монгольской империи, помимо многочисленных обращений в римскую веру, сыграла огромную роль в распространении на Востоке западной мысли и цивилизации.

Монте Корвино, итальянец, родился в Калабрии в 1247 году. Сначала солдат, потом судья и врач, он входит, уже обогащенный немалым жизненным опытом, в орден францисканцев и быстро присоединяется к тем, кого называют «церковниками». Они фанатично следуют духовным заповедям, отказываются от мирских радостей, даже отказываются жить в монастыре и ведут кочевую жизнь, прося на хлеб, живя милостыней и проповедуя то в одном, то в другом городе.

В 1279 году Монте Корвино несколько месяцев живет в Персии, в Тебризе, где он посещает генуэзских купцов и собирает таким образом подробную информацию о том, как можно попасть дальше на Восток, а также о нравах татар. Он возвращается в Европу с поручением короля Армении к папе Николаю IV. Последний посылает Монте Корвино в Азию с целью основать одно или несколько епископств.

Нам хорошо известны но крайней мере первые этапы его маршрута, который в дальнейшем несколько удивляет нас своей необычностью, что позволяет вкрасться сомнениям по поводу конечной цели и некоторых причин его путешествия. В самом деле, если он уехал в конце июля 1289 года из Анкона в Аяс, если он возвращается на север через Анатолию, через Сис до Эрзерума и оттуда достигает Тифлиса, то вскоре он покидает эту «татарскую» дорогу в Центральную Азию, чтобы идти прямо на юг через Персию и чтобы сесть на корабль в Ормузе. О корабле, без сомнения, арабском, он не говорит ни слова, никоим образом не описывает свое путешествие и уточняет только, что его сопровождают два человека — брат-доминиканец и очень богатый купец Пьетро де Лукалонго, о национальности которого он, впрочем, не говорит и которого никто не знал и не мог связать с каким-нибудь деловым домом или семьей. Этот корабль привозит его в Индию, затем на берег Коромандель к храму святого апостола Фомы.

Монте Корвино говорит, что Лукалонго был с ним во время всего путешествия и даже в Пекине, стал благодетелем его миссии, постоянно помогая советами и деньгами. И здесь хорошо видно, как миссия евангелизации может не только использовать информацию, опыт купцов, но идти рука об руку с финансовыми интересами и изучением новых рынков.

Это очень любопытный факт, но о Лукалонго мы больше ничего не знаем. Богатый купец, в 1284 году достигнувший Китая путем, отличным от пути армий или караванов, без проводников, но принимающий участие в торговле арабов с Индией, а потом — в торговле с китайцами. Большой подвиг, конечно. Но вернулся ли Лукалонго на Запад? Вероятно, он не написал отчета, а если написал, то никто его не переписывал, как отчет Марко Поло. Известность, очевидно, держится на литературном успехе, пусть иногда запоздалом.

Кто принимал решения и вырабатывал маршрут? Случайной ли была встреча в Ормузе (или на берегах Тигра)? Монге Корвино пребывает очень долго, несколько месяцев, в Индии, откуда посылает в Рим длинное письмо, вызывающее живой интерес: письмо в стиле внимательного наблюдателя.

Оттуда он идет, в каких условиях — неизвестно, но точно — что морем, на Дальний Восток и достигает Пекина. До нас дошли два других письма, которые он послал из Китая, оба подлинные и так же точны, как письмо из Индии. Нам известно, что он умер в этой стране в 1328 году в возрасте 80 лет.

Будучи миссионером, он в деталях излагает методы своей работы. Он показывает, как никто не смог это сделать до него, сложности познания слова божьего и говорит, как должны воспитываться братья, которые приедут присоединиться к нему или поселятся в других провинциях монгольской империи. Речь идет теперь не только о нескольких посольствах при нескольких правителях, о дипломатии двора, но о том, чтобы повлиять на народ, на массы.

Для начала надо больше знать о стране, нравах ее жителей, их верованиях; надо постоянно проповедовать при большом стечении народа, перед храмами, для чего требуется мужество. Надо также быть полезным, лечить больных, излечивать одержимых. Монте Корвино горько жалуется на трудности, с которыми он сталкивается в течение своего путешествия. Он говорит о необходимости изучать местные языки, ибо недостаточно просто пребывать в чужой стране. Необходимо освоиться, привыкнуть к чужой манере говорить и заставить себя понять. В 1312 году декрет Венского Совета рекомендовал изучение основных восточных языков, монгольского и персидского, особенно — в университетах христианского мира.

Однако перед лицом этих проблем Монте Корвино не делает никаких уступок в том, что касается религиозного культа. Он мужественно противостоит влиянию других религий, отстаивая целостность римских догм и неприкосновенность ритуалов. Так же держал себя за несколько лет до этого Гильом де Рубрук, который наблюдал, описывал и постоянно критиковал обычаи несториан. Миссионеры-францисканцы абсолютно не делают уступок «духу Востока» и не пытаются адаптироваться к местным обычаям — совсем наоборот. Здесь действуют точные инструкции и желание отменить те христианские церкви в Азии, которые считались еретическими, против которых был настроен Рим. По всем направлениям и с удивительным упорством латиняне вели настоящую борьбу. Монте Корвино настаивает на поддержании традиционной литургии на латинском языке: если он и говорит об употреблении вульгарных языков для проповеди и даже переводит на монгольский язык «Новый Завет» и псалмы, он утверждает, что все ритуальные молитвы должны быть изложены на латыни и требует ношения положенной для литургии одежды. Он несколько раз требует доставить ему латинские книги, так как он привез с собой только требник с кратко изложенными чтениями и молитвенник.

Естественно, строятся церкви. Сначала в городе, который, как он считает, расположен в двадцати днях ходьбы от Пекина. Это город, который в наше время полностью разрушен и который монголы называли обычно Олон Сюмаинтор («руины многочисленных храмов»). Он стоял у северо-восточной излучины Желтой Реки, окруженный каменной стеной в форме прямоугольника, скрывающей другую стену, за которой возвышался дворец короля Георгия, христианина-несторианина, правителя области Тандук, о котором Марко Поло говорит как о внуке священника Иоанна и которого сам Монте Корвино привел к христианской вере.

Георгий, вождь народа онгутов, принц-воитель, человек образованный, содействовал строительству школ и церквей, и в своем дворце устроил знаменитый «зал десяти тысяч томов», где он с удовольствием беседовал с образованными людьми: философами, астрологами, со своими близкими и большей частью с китайцами. Он сражался за Великого хана Кубилая, против своего племянника Кайду, но был взят в плен и казнен в 1298 году.

Исследования, проведенные Намио Эгами в 1934, затем в 1936 году в северо-западном Китае, показали нам большую стелу с более чем 600 начертаниями, знакомящими нас с генеалогией правителей. Сохранились скульптурные композиции, украшенные изображением мальтийского креста, большая несторианская церковь с изразцами, украшенными цветами в китайском стиле, многочисленные каменные надгробия, и, наконец, церковь, без сомнения, построенная Монте Корвино. Возле этой церкви нашли кирпичи, украшенные готической резьбой, покрытые глазурью густо-голубого цвета и белую черепицу, которой, очевидно, была покрыта крыша. Недалеко от этого места возвышалось другое здание полукруглой формы, которое могло служить для крещения или для обучения послушников.

Епископ Пекина Монте Корвино строит христианскую церковь в непосредственном соседстве с императорским дворцом и отливает колокола. Затем, благодаря деньгам преданного Лукалонго, он покупает участок земли и строит вторую церковь, более внушительную. Эти два события отмечают два этапа этой евангелизации: епископ чем-то не угодил императору и в дальнейшем направляет все усилия на проповедь и религиозное воспитание народа. Нам известно, что он собирает брошенных детей, которых ему доверили сами семьи (его письма говорят о перенаселенности городов), и покупает рабов. Он их крестит и учит петь религиозные гимны. Чтобы объяснить Ветхий и Новый Заветы, он пользуется «образами», которые доносят легенды — на латинском, персидском и монгольском языках. Трудится он серьезно (приводится цифра в 30 000 человек, крещенных самим епископом), но результаты нестабильны: «Они не очень-то следуют по пути христианства». Особенно агрессивно настроены не власти или китайцы-конфуцианцы, но вытесненные несториане. В 1229 году после смерти короля Георгия его братья, оставшиеся несторианами, поднимают народ против Монте Корвино, который был вынужден бежать и подвергся преследованиям.

Проповедничество без будущего? Это свидетельствует о необычайном миссионерском порыве, который был присущ монахам, поддерживаемым Римом. Оно позволило, во всяком случае, лучше узнать далекую Азию и было одобрено первыми авиньонскими папами. В 1307 году Клемент V, французский папа, который обосновался в Авиньоне, получил от Томаса де Толентино третье письмо Монте Корвино и издал несколько декретов относительно Китая: семь монахов, все францисканцы, будут благословлены епископами и посланы в «Татарию», чтобы освятить там Монте Корвино — «архиепископа Камбалука и патриарха Востока». Они привезут ему плащаницу из белой шерстяной ткани с черными крестами, и он сможет посвящать других епископов на местах. Епископы Китая получают право назначить наследника Монте Корвино, не обращаясь по этому поводу к папе «по причине протяженности и опасности дороги». Немного позже, чтобы пополнить и усилить эту организацию азиатской церкви, Иоанн XXII отделяет от всего ближнего Востока, доверенного архиепископу, укрывшемуся у султана, ханство Персии, имея такие же полномочия для Индии.

В то время, как Монте Корвино проповедовал в Пекине, в 1300 году францисканцы основывают новую структуру их миссии в Азии. Их монастыри стоят вдоль дорог, и небольшие группы братьев, живущих в этих локальных центрах евангелизации, сопровождают кочевников и их войска, нося с собой самое простое литургическое имущество. Начиная с того времени, они зависят от двух викариев — северного для Монголии и восточного для Анатолии, Армении и соседних стран.

Так углубляла свою работу и упрочивала связи с местным населением римская церковь. Отныне она как никогда раньше распространяет свое влияние на сообщества новообращенных, разбросанных по всей Азии.

Эта масштабная кампания, понятно, могла добиться успеха только с одобрения монгольских князей, которые, уже будучи сторонниками политики насаждения смирения, терпимости и самоограничения, которую им открыли другие религии, изъявляют желание лучше узнать римскую веру, способную сыграть в их государствах немаловажную роль. Они хотят получать информацию, принимать послов и иметь на службе для дипломатических миссий людей, которые им привезут с Запада врачей и священников, книги и реликвии.

В то время как братья Поло вместе с Марко были в Китае, итальянцы искали, очевидно, новые пути, чтобы достигнуть Дальнего Востока — страны пряностей.

Генуэзцы, одолевшие конкурентов на Западе, привыкшие к океанским путям, мечтают о морской дороге в Индию через Африку, дабы повторить хорошо известный в то время подвиг карфагенского капитана Ханона (5 век до н. э.). В 1291 году два или три корабля из Генуи под управлением братьев Вивальди — Уголино и Вадино, поднимают якорь с твердой целью плыть в Индию западной дорогой, через океан, свободный от всяких препятствий. О них нет никаких новостей, но память о них продолжает жить в умах искателей приключений и мореходов. В XV веке капитаны португальских или итальянских кораблей, прибитых к побережью Африки, говорят об этом постоянно, а некоторые даже утверждают, что встретили потомков братьев Вивальди. Предприятие было почти обречено на провал, так как братья Вивальди отправились в путь, не владея достаточной информацией, движимые верой в сказки об античном подвиге. Но все-таки даже неудачный опыт приносит свои плоды: мореплавателей вдохновляет сила убеждения этих отважных людей, способных бороться с морем, стихиями и опасностями, до тех пор им неведомыми. Интерес вызывает любая подробность, относящаяся к делу: надо было вооружить эти корабли, набрать команду, установить единоначалие и назначить главу экспедиции, выбранного из городской администрации. Сама эта инициатива долгое время отвергалась, так как требовала мобилизации гораздо большего числа людей, а также гораздо больше денег, чем обычное сухопутное путешествие небольшой группы исследователей и сопровождающих.

В сравнении с этим рискованным делом венецианские или генуэзские экспедиции, шедшие напрямую через всю Азию, к караванным городам Туркестана и Монгольской империи до Китая, казались одновременно и более скромными по количеству участников и более надежными по оснащению. Они получали, а потом и привозили самую актуальную и полную информацию о подобных путешествиях. Они имели возможность получить помощь в пути. Конечно, препятствия должны были встретиться: суровость климата, переходы через горы и пустыни, длительность этапов путешествия и проблема продовольствия, опасности, которыми были чреваты стычки и войны между племенами, грабежи, рейды никому не подчиненных кланов и большие отряды завоевателей. Не говоря уже о вымогательстве, которому неизбежно подвергались во время всего пути путешественники, странники, попадавшие в полную зависимость от погонщиков верблюдов и проводников с их непомерными требованиями. Но с укреплением позиций монгольского государства, с установлением мира, обеспечивающим возможность иметь вооруженное сопровождение, дороги кажутся уже более безопасными. В 1246 году Плано Карпини встречает в Киеве итальянцев, обосновавшихся в этом городе, которых он не колеблясь представляет как «знатоков Татарии».

Это проникновение вглубь материка и изучение дорог проходит очень медленно, поэтапно, с многочисленными индивидуальными попытками, канувшими в безвестность.

Марко Поло не упоминает ни об одном итальянце, остановившемся в Китае, и вполне возможно, что он действительно там никого из соотечественников не встретил. Конечно, мы хорошо знаем, что шелк из Китая, о котором мы не находим ни одного упоминания в Луке, городе ткачей, в 1246 году, появляется в Генуе в 1259 году. Но ничто не говорит о том, что итальянцы ездили в это время искать шелк там, где его производят. Без сомнения, они могли его приобрести на рынках средиземноморского востока — в Константинополе или в Персии, в Тебризе, большом караванном городе.

Кажется, количество путешествий в Китай не увеличилось, и они стали обычной практикой только позднее, во всяком случае, после возвращения братьев Поло в Венецию. Об этом много говорят, но только в XIV веке появляются руководства для торговцев, «Praticha della Mercatura» («Практика торговли»), написанные и обнародованные во всех городах Италии и в татарских конторах, где останавливаются торговцы или разъездные приказчики.

Эти учебники (инструкции), по крайней мере, те, что до нас дошли, написаны 30 или 40 лет спустя после возвращения венецианцев. Они могли учитывать практику, уже хорошо сложившуюся за это время. Эти руководства содержали сведения (частью искаженные) о деньгах, налогах, мерах и весах, о качестве товаров в чужеземных странах. Эти книги, настоящие настольные книги деловых людей, необходимый инструмент любой лавочки, указывали также иногда способ путешествия и перевозки товаров, преимущества того или иного пути. Одни говорят больше о Средиземном море, другие — о Западе и ярмарках Шампани, третьи — о латинских владениях на Востоке.

По счастливой случайности сохранился наиболее полный из этих учебников, описывающий с примерной тщательностью монгольскую дорогу в Китай. Это «Praticha della Mercatura» флорентийца Франческо Пеголотти, составленная в 1339 или 1340 году. Отец автора, Бальдуччи Пеголотти известен тем, что подписал коммерческий договор своего города с коммуной Сьенны. Что касается Франческо, то он проводит всю свою жизнь на службе, скорее как почтальон, носильщик, музыкальных дел мастер, курьер, чем как доверенное лицо могущественной торговой компании семьи Барди, скандальное банкротство которой в 1345 году породило нечто вроде паники в деловых итальянских кругах. Он трудится сначала (1317–1321) в Англии, затем, начиная с 1324 года — на Кипре, этой точке притяжения всего делового Востока. Это становится известно по возвращении во Флоренцию в 1329 году, где соседи его устраивают на должность гонфалоньера (знаменосца) капитана и президента ассамблей — sestier Ольтарно. Второе пребывание на Кипре, с 1336 по 1340 год, приводит его к переговорам с королем Армении.

Деловой человек, путешественник, курьер, выполняющий различные поручения и владык и купцов, Пеголотти имел, очевидно, возможность, не предпринимая далекого рейса в Китай, а просто общаясь с людьми, собирать ценную информацию относительно возможности получения прибыли для итальянских купцов и их служащих, разбросанных по всему христианскому миру. Он освещает вопросы коммерции с замечательной точностью — его книга говорит об этом гораздо больше, чем книга Марко Поло, и с этой точки зрения более ценна для торговцев.

Даже современный читатель удивляется объему информации, которой делится Пеголотти. Он освещает все географические секторы международной торговли итальянцев. Некоторые главы посвяшены не только средиземноморскому Востоку, но и дорогам древней Азии.

Книга свидетельствует о значительном прогрессе торговли с центральной Азией и Китаем вскоре после окончания путешествия Марко Поло.

Очень длинные и подробные главы, которые интересуют в основном коммерсанта, а не просто любопытствующего читателя, с удивительной детальной точностью информируют об условиях торговли в больших центрах на Востоке (Константинополе, Александрии). Эти два города представляют собой огромные рынки потребления и центры производства предметов роскоши. Пеголотти совсем не рассказывает о том, каким путем, морским или сухопутным, можно проникнуть в Византию. Он пропускает Аден, Дамаск, Багдад. Интересы его несколько иные: это прежде всего порты, куда он причаливает, приезжая с Запада, склады и караванные центры, откуда выходят внутренние дороги в Персию, к окраинам Золотой Орды, в Китай и Индию, меридиональная дорога к Тебризу и Эрзеруму, к Сараю на Волге. Все его указания точны и прекрасно идентифицируются.

На юге Турции, то есть для него в Малой Азии, Пеголотти называет город Атолуг (Эфес) и Сеталию (Анталия). Здесь находятся конторы, перевалочные пункты пизанских, генуэзских и венецианских купцов. Сюда привозят ткани из Тосканы и Бургундии. Армении он посвящает гораздо более развернутую главу: «Аяс из Эрминии, где делается самый большой товарооборот, потому что купцы приходят к этому морскому порту и живут там неотлучно». Он обстоятельно описывает процесс обмена. Товары итальянцев — продаются, а приобретаются пряности, шелк, жемчуг, пришедшие из далеких стран Востока. Он уточняет также, сколько монетный двор Армении дает своими деньгами серебром названными taccalini

(проба которых 8 чистых унций на фунт) против каждого «веса» серебра. Он указывает затем налоги, которыми облагается каждый товар («но компания семьи Барди… не платит ничего, ни за то, что ввозит, ни за то, что вывозит» в силу привилегий, полученных 10 января 1335 года). Он приводит, как всегда, сравнительные эквиваленты главных весов и мер Армении и Венеции, Генуи, Нима, Монтелье, Майорки, Севильи, Брюгге, Лондона, Пуйи, Мессины, Сибаста в Турции. Описания Сен-Жан-д’Акра и Трабзона почти полностью повторяют ту же схему.

Пеголотти описывает первую дорогу, из Аяса в Тебриз, этот торговый коридор севера Персии, откуда караваны идут в обход Каспийского моря югом, — лишь для того, чтобы дать список различных платежей, а также необходимого «количества верблюдов, как и других животных». Пеголотти вносит в опись таким образом 24 таможенных поста до Тебриза: городов и поселков, мостов через реки, горные перевалы. Он расписывает расходы по проживанию в караван-сараях — больших крепостях в открытой степи, построенных по приказу султанов турок-сельджуков для отдыха и приюта путешественников. Итальянцы называли караван-сарай Gavazera (Гавадзера). Величественные руины Gavazera del Soldano (Караван-сарая Султан-хана) еще сохранились недалеко от Казери (Кайсери). Известны также Gavazera di Casa Jacomi и Gavazera sulla Montagna на высоких склонах гор, которые возвышаются над Эрзерумом. В среднем стоимость проживания в таком караван-сарае не превышала 200 aspres (монеты Тебриза); «… если по этой причине вы потребуете солдат для того, чтобы эскортировать караваны, надо еще заплатить им 50 aspres».

Эта дорога, ведущая через горы Анатолии до Тебриза, со всеми ее особенностями, обозначенными на итальянском языке, из-за фонетических искажений идентифицируется плохо. Историки и географы, которые пытаются следовать за Пеголотти по этой дороге, противоречат друг другу и теряются в пути. Хорошо известные, обязательные на этом пути города, которые уже Марко Поло должен был посещать и которые путешественники описывают еще один или два века спустя, это, после Аяса и менее значительного армянского города Казери — Сивас, Эрзинган, Эрзерум, куда ведет дорога от берегов Черного моря и из Трабзона. Наконец, по истечении долгого пути в виду снежных гор Большой Армении, северным берегом озера Урмия, торговцы, обремененные своим грузом, сопровождаемые караванщиками и проводниками (о которых идет такая дурная слава), добираются все-таки до крупных центров торговли, где их ждут рынки и склады, мир посредников, лавочников, хозяев караван-сараев.

В Тебризе, говорит Пеголотти, взвешивают и упаковывают пряности Индии, продают и покупают жемчуг. Приходят также меха: беличий мех, шкурки горностая, куниц и ласок, шкуры леопардов, которые продаются тысячами. Из других стран приходит золото, серебро, ртуть, шерстяные ткани, кораллы, амбра. Автор оценивает общие масштабы торговли, подсчитывает количество товара, анализирует цены, приводит в соответствие различные меры Востока и Италии, выделяя особые, служащие для индиго и шелка. Здесь же он рассказывает о чеканке монет, о том, сколько нужно заплатить за право выплавки ценных металлов.

Этот документ, необычайно точный, аккумулирует конкретные указания. Он явился результатом работы, проделанной более чем за один год путешествия. Его большой объем свидетельствует о широком круге общения автора и относительной легкости (для него) получения информации.

Итальянцы практически монополизировали торговлю на Черном море, поэтому Пеголотти уделяет этому региону такое же большое внимание. Отсюда идут две большие дороги к более далеким землям Азии: это дороги пряностей и шелка.

Из Трабзона достигают Тебриза, затем Персии, затем Индии: это традиционный караванный путь, вот уже долгое время контролируемый византийцами. Из-за необычайной интенсивности торговли в Трабзоне и Тебризе веса и меры выработались одинаковые. Необходимость в упорядочении метрологии была вызвана тем, что нормы разных городов и регионов отличались друг от друга. В Италии, например, каждый город ревностно хранил собственную систему мер и весов. Удивительный для того времени пример унификации: два города, разделенные огромными пространствами, по меньшей мере 600 километрами, с разными культурными традициями и политическими системами (можно сказать, противоположными), используют одинаковую метрическую систему, чтобы взвесить и оценить товары столь различного качества и происхождения.

Чтобы идти из Трабзона в Тебриз, нужно от 12 до 13 дней путешествия верхом для одного торговца и от 30 до 32 дней для каравана: приблизительно 50 км в день для всадника, 20 — для вьючных животных. Пеголотти указывает и величину дорожных расходов, причем для перевозки пряностей и шелка — отдельно, для тонких тканей «по мере Венеции» — отдельно.

Особое внимание читателя наших дней привлекает описание большой дороги Азии — дороги в Китай. Она прослежена лучше остальных. Начало ее в Тане на Азовском море, где порт и склады венецианских и генуэзских купцов. Здешнюю метрическую систему Пеголотти соотносит с венецианской, в то время как эквиваленты Каффы соотносятся с генуэзскими. Эти два порта (Тана и Каффа), без сомнения, конкурируют, но, кажется, к 1300 году Тана, удачнее расположенная, побеждает в завоевании рынка.

В длинной и насыщенной информацией главе автор представляет нечто вроде географии зерновых портов. Их семь на черноморском побережье западнее Крыма и пять на востоке. Некоторые пристани труднодоступны, и корабли бросают якорь в трех-пяти милях от берега. Города черноморского побережья, где проходят хлебные и рыбные ярмарки, оснащены скромными якорными стоянками. В ярмарочный сезон сюда причаливают небольшие каботажные суда с торговцами. Автор удивляет нас великолепным знанием местности и рынков.

Следующая глава «Praticha della Mercatura» посвящена расходам и условиям китайской экспедиции («Avisamento del Viaggio del Gattaio»). Автор информирует о маршруте, способе передвижения, длительности этапов, отмечает основные вехи пути:

— из Таны в Астрахань: 25 дней для повозок, запряженных волами, и от 10 до 12 дней для повозок, которые тянут лошади («и по дороге находят много вооруженных людей, татар»).

— из Астрахани в Сарай, на реке Волге, до резиденции монгольского хана Золотой Орды: один день по реке.

— до Саракандо (без сомнения, Сарайчик на реке Урал): 8 дней Каспийским морем. Можно также туда попасть по земле, но «идите туда водой по причине малейшего расхода для товаров».

— оттуда в Ургенч, к югу от Аральского моря, на реке Аму-Дарья: 20 дней повозками, которые тянут верблюды; долгий объезд на юг, может быть, но «который путешествует со своими товарами, ему подходит пройти через Ургенч, город так хорошо торгующий, где можно найти столько покупателей».

— оттуда в Отрар, у Сыр-Дарьи, к северо-западу от Ташкента: от 30 до 40 дней с повозками и верблюдами; но «который путешествует без товаров, может идти прямо от Каспийского моря к Отра-ру 50 дней, выигрывая таким образом 10 дней».

— из Отрара в Амалекко, город, плохо известный в течение долгого времени, должно быть, в Туркестане, Мазаре, на северо-западе от Кульд-жи, в долине или у подножия гор, у излучины Или: 45 дней для ослов, груженных поклажей.

— оттуда в Канчипион (Ганьчжоу) на западе Желтой реки, в провинции, которую Марко Поло называет Тангут: 70 дней для ослов.

— оттуда достигают за 45 дней Кинсая, то есть Хангчеу, города-рынка, очень оживленного, где обменивают серебряные деньги на бумажные китайские деньги.

— и из Кинсая в Гамалекко (Камбалук, Пекин): 30 дней.

Этот маршрут, относительно хорошо описанный, отвечает, очевидно, практическим задачам и стал, по-видимому, обыденным. Он был задуман прежде всего для торговцев, стремящихся продать и купить по выгодным ценам.

Требуется приблизительно 280 дней, чтобы привести караван вьючных животных с грузом товаров. Торговец же, торопящийся прибыть на место как можно быстрее, тратит на путешествие значительно меньше дней. Он едет верхом на осле, лошади или, как говорит Пеголотти, «на любом другом верховом животном, которое ему больше нравится».

Далее следует серия практических полезных советов для путешественников: кто хочет идти в Китай, должен отпустить бороду и не бриться. Он должен привести с собой двух слуг, которые хорошо знают куман — язык, на котором говорят в странах, подчиненных татарам, на западе монгольской империи. В любом случае ему понадобятся переводчики, и пусть он их выберет при самом отплытии из Таны — лучших, не стараясь экономить, «так как плохой переводчик стоит дороже, чем хороший».

Может ли путешественник взять с собой женщину? Он это может и будет только лучше оценен, как человек хорошего нрава. Но она должна знать куман так же хорошо, как и слуги.

Что касается расходов на дорогу и транспорт — «Практика торговли» дает подробный расчет. Путешественник, который возвращается в Китай с двумя слугами и серебром в слитках или в монетах ценностью приблизительно 25 000 флоринов золотом, потратит от 60 до 80 сум (монет Каффы), то есть 1 200 до 1 600 генуэзских фунтов, или менее 1 000 флоринов; по возвращении перевозка товаров ему будет стоить приблизительно 5 сум Каффы и даже меньше, включая расходы на еду и оплату слуг.

Мы узнаем также (чего мы никогда не могли бы узнать из другого произведения), что повозка, которую тянет вол, может везти 10 генуэзских кантаров (470 кг) или что три лошади — 30 кантаров (1 400 кг). Пеголотти уточняет соотношение весов для пяти основных этапов (Сарай, Ургенч, Амалекко, Отрар, Ганьчжоу) с мерой веса Генуи. Он говорит о монетах: все деньги, которые привезены, отосланы офицерам великого хана, которые кладут их в казну и выплачивают «вместо их де-нег» купоны «из желтой бумаги с печатью господина», которые называются «balisci» и которые позволяют купить все. Он советует взять с собой ткани, чтобы их поменять в Ургенче на эти бумажные деньги и продолжать, таким образом, путь налегке — до Камбалука, «разве что сохранив тонкие ткани, которые занимают так мало места и не вызывают таких расходов, как большие ткани». По возвращении могут быть куплены шелк и изделия из шелка: за деньги из Каффы, от 19 до 20 фунтов шелка в весах Генуи или 3,5 отреза camocche (камка) или 3–5 отрезов naccetti (начетти), очень тонких шелковых тканей (вроде парчи), украшенных золотом. Итак, торговля была очень простой, то есть в таком долгом и трудном пути можно было приобрести предметы роскоши большой ценности, но совсем необременительного объема и веса.

Pax mongolica?[5] Без сомнения, книга Пеголотти, широко распространенная в деловых кругах, гораздо более известная, чем книга Марко Поло, способствовала популярности этой дороги. По ней можно ехать в полной безопасности, как днем, так и ночью, «если верить тому, что говорят торговцы, которые ездят по ней. Единственная опасность (в случае смерти императора) — состояние анархии до тех пор, пока не будет избран его наследник». В то же время, было много случаев агрессии монголов или их слуг по отношению к франкам («они называют франками всех христиан, который живут к западу от Румынии»). Часто дорога от Таны и до Сарая достаточно опасна, но при условии, если будут вместе по меньшей мере 60 человек, можно чувствовать себя как дома. Этот фундаментальный документ составлен человеком, который долгое время прожил на Востоке, часто общался с путешественниками, с подданными короля Армении и знает то, о чем пишет. «Praticha della Mercatura» свидетельствует, безо всякого сомнения, о частом посещении им этой бесконечной дороги через Азию до Пекина, пройденной удачно и с небольшими расходами. Дорога, расходы на которую могут быть оценены деньгами Каффы или даже Флоренции и Генуи, где товары можно было взвешивать в фунтах и в кантарах Генуи. Конечно же, это пример удачливости, пример коммерческой экспансии, приключений, много раз повторенных и ставших обычным делом.

Другие тексты (некоторые, к несчастью, давно утрачены) были написаны в том же ключе. В городском архиве Генуи сохранился уникальный манускрипт «Codex Cumanicus» — словарь, трехъязычный глоссарий. Составленный, без сомнения, в этом городе в XVIII веке, он дает несколько сотен латинских слов, переведенных на куманский, а затем на персидский языки. Там можно найти многочисленные персидские торговые термины и бесконечное множество названий продуктов; дюжину названий тканей, например, по их происхождению: ткани из Шампани, из Реймса, из Орлеана, из Ломбардии, из Кремоны, Бергамо, Фабрино, Наварры, Асти, Бургундии. Там есть список названий всех оттенков цвета, что свидетельствует о развитом рынке, противоположном первоначальному примитивному обмену: теперь можно купить различные продукты, оцененные каждый по своей стоимости, происхождению и цвету. Нам известны потребности этих, таких разных, стран, которые стараются следовать веяниям моды.

Этот глоссарий является также книгой по грамматике, где мы находим многочисленные примеры способа спряжения глаголов по временам и лицам: доказательство желания глубоко изучить языки и не ограничивать диалоги отдельными простыми словами или знаками. Торговцы Запада хотят знать больше о городах и царствах далекой Азии и посещать их с пользой и выгодой для себя, как они это делали на средиземноморском Востоке.

Все, что мы можем узнать об итальянцах, поселившихся в Азии, в странах, которые зависят от монгольского хана, в больших городах Китая, — полностью подтверждает наблюдения Пеголотти. Генуя и Венеция всеми возможными способами пытаются подписать соглашения с ханом, учредить на дорогах перевалочные пункты и даже конторы с их foundouks (таможнями), нотариусами и маленькими колониями торговцев и ремесленников. Конечно, сведения остаются очень разрозненными, фрагментарными, и самые опытные авторы могут упомянуть только несколько имен. Но мало-помалу, если следовать информации, собранной Роберто Лопесом, Лучано Петешем и Мишелем Баларом, вырисовываются детали: братья Поло, будучи, конечно же, пионерами, не совершили ничего исключительного.

Сначала итальянцы останавливаются на подступах к Центральной Азии, в ближних городах, в столицах славянских княжеств и западных монгольских ханств. Миссионер Плано Карпини встретил нескольких итальянских купцов в Киеве, а генуэзцы остановились в Сарае в начале XIII века. В персидском ханстве ильханов их главной колонией и узлом всех торговых связей был (и это хорошо известно) Тебриз, большой перекресток дорог и точка отправления караванов в Китай и Индию. Дядя и отец Марко Поло были, может быть, уполномоченными Пьетро Вилиони, венецианца, завещание которого было написано 1264 году и имя которого позднее приняли Поло.

В 1280 году нотариальным генуэзским актом Лючето ди Реско требует от Ламба Дориа (оба генуэзцы) некую сумму денег, которую последний обещал ему заплатить в Сивасе или в Тебризе. Итальянцы часто выступают в роли послов хана Персии. В основном это торговцы, деловые люди. Венеция прилагает усилия для обеспечения безопасности и благополучия своих граждан, получения некоторых налоговых привилегий, проявляет большой интерес к торговле и колонии Тебриза. По соглашению от 1320 года она получала большие финансовые и таможенные привилегии и с того времени поддерживала в Тебризе главную колонию, управляемую консулом и четырьмя советниками. А в 1328 году Венеция посылает со специальной миссией Марко Корнира, чтобы навести порядок после уличных боев, произошедших в Тебризе между венецианцами и персами, и чтобы вернуть долг, требуемый вот уже более восьми лет с наследников Франческо да Канале, умершего в Эрзингане. В то же самое время у генуэзцев есть в Тебризе foundouk с писарем и нотариусом. Именно там, в этом караван-сарае в 1328 году Инго Жентиль — великий путешественник — получил в свое распоряжение деньги или товары от Эгидо Босанеро, другого генуэзца, чтобы заняться торговлей в Китае и в Индии: несколько лет спустя он ему вручает 100 бизантов[6] серебром, деньгами Тебриза. В 1344 году доминиканец Гильельмо де Чиги (епископ города), который вел свое расследование против франт цисканцев монастыря, обвиненных в том, что они принадлежат к еретическому движению Фратичелли, допрашивает одиннадцать итальянских торговцев: пятерых генуэзцев, двух венецианцев, пизанца, одного жителя Пьяченцы, человека из Асти и еще одного из неизвестного города. В эту эпоху «в нотариальных генуэзских архивах, деловые контракты, договоры и требования по отношению к Тебризу присутствует в большом количестве» (М. Balard).

В Ургенче, большом караванном центре монгольского ханства Джигатая (где делали ткань, называемую на Западе organdi), который в течение некоторого времени был центром римской католической церкви на Востоке, возглавляемой францисканцем Маттео, — можно было наблюдать, как караваны торговцев проходили по дороге в Пекин или в Дели. Подтвердить присутствие и торговлю итальянцев в Ургенче можно, опираясь на несколько редких документов, которые были доставлены в Италию и чудом там сохранились. Документы эти большей частью касаются ликвидации товариществ. В Ургенче, например, были оформлены счета ассоциации, которая образовалась с целью занятия коммерцией. Договор был заключен в 1338 году между шестью венецианскими купцами — Джованни, Паоло и Андреа Лоредо, Марко, Соранцо, Марио Контарини и Бальдовино Кверини. Эти семьи были связаны родством. Счета, изученные Роберто Лопесом, позволяют проследить, как эти торговцы садятся на корабль в Константинополе, затем снаряжают караван, вышедший из Таны в Астрахань и Ургенч — дорога, точно описанная Пеголотти. Но оттуда они доходят через перевалы Гиндукуша до высокогорного города Газни (на юге Кабула), где Джованни Лоредо находит свою смерть. В Дели султан им дает в обмен на все их товары баснословную сумму денег, соответствующую 200 000 золотым бизантам… Но, как утверждают путешественники, их вкладчикам надо было растратить большую часть денег, чтобы по возвращении заставить таможенников замолчать.

Что касается самого Китая, то присутствие итальянцев во многих городах не оставляет никакого сомнения. Главное свидетельство, во всяком случае наиболее волнующее — это надгробная плита, открытая в 1955 году в Янчжоу (область Кианчсу), городе, где Марко выполнял поручение и где в 1322 году епископ Одерик де Порденоне посетил процветающий францисканский дом, нечто вроде приюта для путешественников, иностранцев и торговцев. Камень, украшенный выгравированной сценой из истории святой мученицы Екатерины, содержит датированную 1342 годом надпись, которая рассказывает о христианке Екатерине, дочери Доменико. Другой камень, найденный несколько лет спустя, указывает на смерть Антонио, брата Екатерины, в 1344 году. Что касается фамилии семейства — Вилиони, начертанной на этом камне, то можно считать почти неоспоримым открытие, что эта семья — родственники того Пьетро Вилионе, который составил завещание в Тебризе в 1264 году. Это венецианская интерпретация. Однако Роберто Лопес предлагает другое прочтение — Илиони. Это фамилия генуэзской семьи, тоже пристрастившейся к далеким путешествиям на Восток. Стоит признать, что генуэзцы были, конечно, гораздо более многочисленными в Китае, чем венецианцы. Что известно о существовании в Китае Доменико Илиони (или Йлиони), который был ОТЦОМ ЭТИХ двух молодых людей? Нотариус Доменико упоминается в 1348 году (дата не точная). Он оформил завещание Джакомо де Оливерно, имущество которого было перевезено в Геную его братом Ансальдо в 1345 году. Илиони прочно и надолго осели в Каффе. Летописец Альберто Альфьери упоминает об этих «древних мужах» в XV веке. Наконец, Томмазо Илионе, генуэзец, жил в Каффе в 1367 году.

Как бы то ни было, — итальянская семья, венецианская или генуэзская, жила в этом китайском городе — экономическом центре, все же очень далеко от больших столиц или метрополий.

Несколько намеков в письмах братьев-францисканцев, сохранившиеся акты об организации или роспуске товариществ, счета — свидетельствуют о том, что путешествия в Китай и остановки в городах Китая не являются для итальянцев действительно случайными событиями.

Епископ Кайтона (порта, где Марко Поло сел на корабль, возвращаясь домой) — брат Андреа ди Перуджи — говорит в 1326 году о генуэзских путешественниках, живущих в городе, не уточняя деталей. Мы об этом знаем немного больше по двум или, может быть, трем путешествиям Андало ди Савиньона, тоже генуэзца, жившего в Китае, командированного, как и многие другие, Великим ханом в посольство при папе «в страну франков за семью морями, чтобы открыть путь послам, которые будут часто посылаться от нас к папе и от папы к нам». Андало посетил Авиньон, а затем Париж. Император Китая обязал его также привезти лошадей «и другие чудеса». Он был ловким торговцем и, договорившись о покупке стекла в Венеции за 1 000 или 2 000 дукатов золотом и получив разрешение Совета на его вывоз, он заканчивает тем, что возвращается в Геную и покупает там все остальное. Итальянские лошади прибыли по суше и сделали сенсацию в Пекине (в 1339 году). Император приказал своим поэтам воспеть им хвалу; придворный художник изобразил их на полотне.

В 1330 году в Пекине умер Антонио Сармоне, тоже генуэзец, но из неизвестной семьи, так что те, что его посещали, не знали, как точно пишется его имя. Они говорят, однако, что у него осталось на складе 4 750 фунтов шелка (более тонны), который стоит приблизительно 7 000 фунтов деньгами Генуи.

Наконец, чтобы закончить этот как бы «каталог» наших свидетельств, вспомним со слов Роберто Лопеса и Мишеля Баларда о контракте, подписанном в 1343 году между Леонардо Олтамарино и его компаньоном, рабом по прозвищу Оберто де Персио, освобожденным, чтобы заняться вместе с ним торговлей в Ургенче, Дели, Китае и «неизвестно еще в каких других частях света».

Что касается товариществ, ассоциаций, которые позволяли путешественнику собрать деньги сразу с нескольких человек и пустить их в оборот в своих предприятиях, то, по сохранившимся сведениям, они приносили иногда значительные суммы. Например, 800 сум (денег Каффы) для Галио Адорно, инвестированные в золотую корону, колье и жемчужины группой генуэзцев, имена которых свидетельствуют о том, что они не принадлежат к первой волне негоциантов (1343 год). Еще пример: 6 270 бизантов из Тебриза для Томмазино Джентиле, доверенных ему отцом, родственником и двумя другими генуэзцами (1344 год).

Обрывки информации, дошедшие до нас, не позволяют оценить масштабы этого социального явления, определить частоту этих путешествий и число эмигрантов. Однако некоторое впечатление можно составить. Сначала поговорим о социальном статусе итальянских торговцев, вовлеченных в эту дальневосточную авантюру. Это люди, которые в большинстве своем не принадлежат к известным семьям города. Они не являются также курьерами или уполномоченными могущественных и деловых людей, но действуют вполне самостоятельно и, видимо, только для собственной выгоды. С другой стороны, эта торговля на дорогах из Индии и Китая, эти сделки на далеких рынках еще не имеют прочной коммерческой основы и сводятся к примитивным контрактам, договорам, заключаемым от случая к случаю, что позволяет уменьшить риск. Здесь нет ни фиксированных обществ, ни больших компаний. Такой тип партнерства принят для морских путешествий из Италии к портам Востока: commanda у генуэзцев и colleganza у венецианцев. Эти контракты объединяют двух-трех членов семьи и очень близких компаньонов; по возвращении улаживаются дела и делится доход. Как мы видим, так действуют сами Поло, обосновавшиеся в Венеции в их новом поместье и их родственники-негоцианты на Востоке.

В большинстве своем это люди незнатные. Это ясно из перечня имен, которые с трудом поддаются точной идентификации. За кем-то укрепились уменьшительные имена. Другие, особенно генуэзцы, не носят фамилий семьи, только «имя» их родного города или местности: Альбаро, Про-монтарио, Савиньоне… В Генуе — это иммигранты или потомки иммигрантов. Неизвестно, приносили ли эти далекие экспедиции большую выгоду и позволяли ли сколотить состояние. Марко Поло и его родственники — один из самых первых, но типичных примеров, иллюстрирующих такой образ жизни: мы видим, что он отнюдь не способствовал сказочному обогащению и не позволял подняться на более высокую социальную ступень.

Путешествия в Китай или в Индию становятся довольно обычной практикой и не носят характер небывалого подвига. Мы можем согласиться с Роберто Лопесом, который считал, что мир с монголами и хороший транспорт обеспечивали безопасность и, таким образом, сделали движение по китайскому «Шелковому пути» постоянным. Это способствовало развитию шелкового ремесла на Западе. Шелк, который называли китайским (seta catuya или catuxta), завоевывает все рынки Италии. Считавшийся предметом роскоши и стоивший при равном весе более чем в десять раз дороже, чем, например, перец, шелк претерпевал много приключений: долгую перевозку через континент Азии, пересечение границы, морской фрахт. Это повышало его цену, но до известных пределов. В итоге, несмотря на превосходнейшее качество, он становится в Генуе не дороже шелка, привезенного из Туркестана или Персии.

Итак, большая трансазиатская дорога, названная «Шелковым путем», породила волну путешествий, открытий, обогатила рынок. Но фортуна непостоянна, и случилось так, что Китай снабжал Запад товарами только до прихода к власти в Китае династии Мин, которая в 1368 году, после серии восстаний, подготовленных заговорщиками на юге империи, окончательно прогоняет татар. С этих пор закрывается дорога из Центральной Азии, города и порты Китая становятся недоступны для иностранцев.

Итак, «Шелковый путь», его знаменитые караван-сараи регулярно посещались итальянскими негоциантами в период с 1325–1330 годов (то есть приблизительно спустя 30 лет после отъезда Поло) до 1360–1365 годов. Это был один из самых интересных моментов в истории экономической экспансии с Запада, порожденный серией индивидуальных инициатив отважных путешественников и купцов, небольших товариществ (ассоциаций), состоящих из родственников и доверенных людей. Эти связи с Востоком будут возобновлены гораздо позднее, будут осуществляться морским путем и при значительной поддержке государства.

Глава VIII
ВАССАЛ И ЧИНОВНИК КИТАЙСКОГО ИМПЕРАТОРА

Сын купца и посол папы, Марко Поло приобретает в Китае другой опыт, другие амбиции; его личность, естественно, меняется, что хорошо видно из его книги «Описание мира».

Около двадцати лет он живет в Монгольской империи в качестве уполномоченного по различным важным поручениям, которые он получает на службе хана. Попав туда совсем молодым, в возрасте 18 лет, он смог проявить лучшие духовные, интеллектуальные и деловые качества. Именно здесь он пережил самые волнующие моменты своей жизни. При дворе хана он занимал гораздо более блестящее положение, чем по возвращении на родину, где ему не приходилось мечтать о выдающейся карьере в силу его скромного социального положения. Тут его личные качества и амбиции не играли большой роли, и, конечно же, до конца дней своих он предавался воспоминаниям о далекой монгольской империи, где провел лучшие годы.

Какие проекты, побудившие изменить жизнь, зародились в головах его отца и дяди? Мечтали ли они о карьере? Собирались ли они когда-нибудь вернуться? Мы видим, во всяком случае, что их путешествие — не простой рейс торговцев, стремящихся сделать оборот денег и скорее вернуться, чтобы реализовать свои барыши. Мы охотно представляем себе семью Поло, желающую обосноваться в стране и, может быть, остаться там до конца своих дней, как делали позднее многие другие, венецианцы или генуэзцы, родственники которых в Италии рассчитывали на их наследство.

Стремились ли они на родину после стольких лет пребывания в Китае? В «Описании мира» есть интересные указания, проясняющие личные чувства наших героев. Книга показывает, что наши венецианцы были озабочены тем, чтобы получить отпуск у императора и отыскать дорогу на родину. Они его об этом просят несколько раз «так как было как раз время», но Кубилай отказывает. Автор гордится этим и утверждает, что он (император) «с такой охотой держал их при себе и ни за что в мире не дал бы им отпуск».

Если верить «Описанию мира», их возвращение было делом случая: им доверили сопровождение молодой принцессы до Персии. Таким образом, если принять на веру все, что пишет Марко, это затянувшееся предприятие венецианцев сводится к серии миссий: сначала они посланники папы при монгольском дворе, потом выполняют многочисленные поручения самого хана. Наконец, последний их рейс — тоже дипломатическая миссия.

«Описание мира», которое многие эпизоды излагает очень схематично, а иногда и вовсе умалчивает о них, с неизменной симпатией рассказывает обо всем, что имеет отношение к службе у хана, к его правительству. Марко говорит о своих собственных заслугах, которые он считает замечательными. Он говорит, что был представлен своим отцом императору, который, получив письма от папы и масло из Святой лампады гроба Господня, принял их с радостью. «Знайте, что при дворе господина был большой праздник по их прибытии; и много почестей им было оказано. И были они при дворе с другими князьями». Именно так, приехав издалека, Марко становится приближенным Кубилая («Он мой сын и ваш человек», — говорит Никколо). Отсюда — путешествия по провинциям империи, инспекционные поездки, административные обязанности. Встретив такой теплый прием, молодой венецианец проникся уважением и преданностью к своему могущественному господину.

Что касается его отца и дяди, мы узнаем, что они были посланы в Канчипион с краткосрочным поручением, но неясно, каждый со своим заданием или с совместным. Неизвестно также, имели ли они время налаживать деловые связи и коммерческие отношения с купцами, занимались ли торговлей, были ли они связаны в Венеции какими-либо контрактами со своими соотечественниками, которые вкладывали деньги в торговлю с Азией.

Монгольские ханы в стремлении покорить мир ставили своей задачей наладить стабильную систему управления завоеванными провинциями. Чтобы быть хорошо информированными и лучше держать в руках новые провинции, монголы охотно искали себе подданных-иностранцев, составляя из них свиту преданных людей. Так было в Персии (где братья Поло, кажется, не играли никакой роли). Еще больше это характерно для Китая.

Может показаться, что с начала завоевательных походов, задолго до решительного наступления Кубилая и оккупации Северного Китая монгольскими армиями, хан и его приближенные пытались окружить себя людьми, семьями и группами, даже колониями вновь прибывших — разноязычными, исповедующими разные религии, на которых рассчитывали опереться. Конечно, эти действия не носили характера массовой колонизации. Не насаждалась и какая-то определенная религия. Но нам известен один пример депортации во время царствования Чингисхана, когда был завоеван Самарканд. У народа Кераит победитель забрал 3 000 дворов ремесленников, чтобы перевезти их через Азию. Их поселили в городе Симахе (нынешний Сьенмалин), на северо-западе от Пекина, недалеко от Калгана, на крайней точке Великой Стены. Переселенцы, пишет летописец, насадили там большое количество садов «на манер как в Самарканде», выращивали там виноград и делали из него вино. Они делают также nasih, или naques, — то есть ткань из шелковой и золотой нити. Пеголотти в своей «Практике торговли» называет этот ценный товар nacchetti и приводит цены на него.

После своих военных экспедиций и разорения городов монголы пытаются, видимо, сохранить не только рабов, но также ремесленников, специализирующихся на производстве предметов роскоши. На окраинах России, на границе с Венгрией монголы нападали на местное население, а также на немцев и латинян, людей Запада. Известен пример французского ювелира Гильома Буше, уроженца Парижа, который попал таким образом на Восток и обосновался в Каракоруме во время правления императора Мункэ.

Правители династии Юань собирали вокруг себя целые колонии художников, ремесленников, строителей, которые служили своему господину, одновременно пользуясь его защитой. Именно этим специалистам ханы обязаны, без сомнения, великолепным устройством и роскошью своих дворцов.

Создав новые государственные и управленческие структуры, Кубилай брал к себе на административную службу иностранцев, которые становились преданными вассалами. Одной из первых задач было, конечно, преодолеть разногласия в образе жизни, языке и религии завоеванных народов. Вторая основная забота императора — получать максимально точную информацию от надежных людей обо всем, что происходит в его владениях. По мере продвижения на юг Китая, задачи завоевания и подчинения (в административной сфере) становились особенно актуальными, так как культура и традиции Южного Китая казались особенно чуждыми и непоколебимыми. Это было в 1280 году, как раз в тот момент, когда трое венецианцев предстали перед императором, и когда Марко провозглашает себя преданным ему человеком, его вассалом.

Возникла необходимость посылать чиновников в провинции не просто ради составления подробных отчетов о состоянии дел, но и для управления конторами, для контроля за торговлей, таможенными постами, за взиманием налогов с кораблей, шахт, солончаков, а также с коммерческих сделок. Посланники хана должны были составлять отчеты о состоянии соседних государств, их военном потенциале. Таким образом, они могли подготовить даже военную кампанию или договориться о союзе.

На этом пути Кубилай не колеблется. Он прилагает все усилия к тому, чтобы ослабить влияние династии Сун, которая веками правила Китаем. Сам институт мандаринов воплощал идею сопротивления чуждому влиянию. Традиционные экзамены, испытания на знание литературы, официальные конкурсы при выборе судей и местного руководства были отменены монголами. Марко Поло отмечает важные пункты управления, доверяемые то самим татарам, то христианам, несторианам или сарацинам, особенно в южных провинциях. Он сам входит в такую группу иностранцев, которым доверены ключевые посты. Монголы в некоторых случаях искали и пути сближения с китайцами. Примером тому служит основание в 1263 году храма династии Сун в Пекине.

Позднее, после Кубилая (1294) и его наследника Темура (1295–1307), то есть после возвращения братьев Поло домой, различные административные законы были изданы для китайцев, для монголов и для иностранцев. В течение всего пребывания Марко Поло империя управлялась завоевателями без всяких норм и правил, без уважения к обычаям. Марко представляется нам как один из очень активных сторонников такого освобождения от произвола завоевателей.

«Описание мира» рассказывает очень красноречиво, как император пригласил к себе на службу молодого человека через некоторое время после его приезда, потому что он «видит, что он был умен и хорошо себя держал», и доверил ему первую миссию. Он обладал для этого такими качествами как большая наблюдательность, такое же большое любопытство и опыт, уже приобретенный во время трехлетнего путешествия через весь континент. К тому же он хорошо знал обычаи татар, которые его отец и его дядя могли близко наблюдать во время их первой экспедиции. Он прекрасно знал, говорит наша книга, их язык и манеру письма: «И так случилось, что Марк, сын мессира Николаса, хорошо знал обычаи татар и их язык, и их письмо и их стрельбу из лука, что было замечательно». В самом деле, он утверждает также, что за короткий срок узнает четыре языка и четыре «манеры письма» («и он узнал о четырех письмах и азбуках»). Все эти знания как нельзя лучше отвечают профессии, как бы мы теперь сказали, идеального функционера, управленца. Четыре языка, видимо, часто использовались при дворе и в империи: татарский, язык онгуров, а также персидский (арабский), и сирийский. Что касается манеры письма, известно, что в системе управления использовалось несколько типов письменности и алфавитов, которые не обязательно соответствовали самому языку. Помимо арабо-персидского и китайского алфавита, существовал алфавит, называемый ойгурским, который вводится в татарских странах, а затем в Китае несторианами и, наконец — алфавит ламы Пассепы, советника императора, искусственно составленный из нескольких для упрощения письма.

Изобретение Пассепы было направлено на то, чтобы «алфавитизировать» китайское письмо и пользоваться им, освободившись от традиционного письма. Этот Пассепа (Passepa — святое дитя), тибетский монах из семьи, которая уже себя проявила в деле распространении буддизма в центральной Азии, был принят при монгольском дворе в возрасте 15 лет и получил от Кубилая имя «наставник учителя царства». В 1260 году он изобретает новый алфавита, состоящий из 41 буквы. Императорский декрет, проанализированный М.Г. Потье и датированный 1269 годом, предписывал употребление новых знаков для любых, в том числе официальных, текстов и делал обязательным их изучение в школах, открытых специально для этой цели. Император подчеркивает проблему распространения монгольского языка на стыке двух культур: «Мы думали, что есть только буквы письма, которые служат тому, чтобы описывать, и служат для регистрации действий памятных, как это было принято в древности. В нашем государстве раньше использовались простые деревянные таблички. В древности не чувствовали необходимости изобретать буквы, соответствующие нашему языку. Все те, которыми пользовались, были всего лишь китайскими буквами или еще значками ойгуров, и именно с их помощью распространяли язык нашей династии. Но эти буквы плохо подходят к нашему языку. Именно по этой единственной причине «учителю царства», Пассепе, было предписано изобрести новые монгольские буквы, которыми следует переписать и воспроизвести все литературные произведения».

Естественно, Марко Поло был в курсе нововведений, и, будучи придворным, участвовал в крупном предприятии по распространению татарской азбуки.

Таким образом, помимо багажа, навыков, типичных для сына торговца, помимо знаний, приобретенных благодаря многолетним исследованиям нравов и ритуалов многих народов, Марко приобретает профессионализм в управлении государством. Статус иностранца, особое положение протеже императора, преданного своему покровителю, нейтрального по отношению ко всем классам, партиям и сектам — давали решительные козыри для начала удачной и плодотворной карьеры в этой империи завоевателей, которая стремилась обновить систему административного управления.

Культура татар страдала, однако, от серьезного недостатка. Марко, конечно, не знал китайского языка, во всяком случае понимал его очень слабо. Мы склоняемся к тому, что он на самом деле не посещал Китая или, по выражению П. Демевилля, видел его «через монгольскую ширму».

Ни Кубилай, ни его советники и офицеры не умели говорить на языке их новой империи: вся административная переписка велась на монгольском языке. В морской провинции Фукьен, например, ни один из функционеров на местах, на всех уровнях местной администрации, не знал языка коренных жителей; все приказы и вердикты империи были опубликованы на языке двора, сопровождаемые переводом; и только в 1293 году, уже после отбытия венецианцев Поло, были разрешены публикации на китайском языке. Это непризнание, недооценка языка чувствуется в «Описании мира» Марко Поло. Диктуя свой рассказ, он имеет только «монгольское» воспоминание о Китае. Все географические названия, названия городов, провинций, рек переписаны на венецианский язык или на французский — язык того, кто писал. Но отталкивается он от монгольского названия места. Отсюда частые искажения, деформации названий, затрудняющие идентификацию. В этом смысле книга ставит много проблем, которые так и не разрешены или далеки от разрешения.

Пекин, придворный город завоевателей, Марко называет Камбалук. Монгольское название — Хан-бали, то есть «город хана» — переходит на новую столицу, построенную Кубилаем совсем рядом со старой столицей предыдущей династии, разрушенной армией Чингисхана. Он говорит, что это последнее монгольское название этого большого города, который сначала назывался Тай-ту (верховная имперская резиденция), затем, начиная с 1272 года — Чунг-ту (вторая имперская резиденция). Название Хан-бали, по его мнению, подчеркивает глубокое почтение к императору.

Другой пример того же отношения: для него Северный Китай — это только Катай, то есть страна Катаев — название первой династии монголов, которые с X века открыли путь к завоеваниям на Севере. В то же время для Южного Китая, за Желтой Рекой, мы видим, как он, в сомнении, пишет то «манзи», то «мажи», принимая фактически две разные традиции. «Мажи», будучи, конечно, простонародным искажением слова «Манзи», для персидских историков означало «Большой Китай», всю империю Сунов, включая южные провинции. Название «Манзи», которое Марко употребляет чаще, является китайским словом «ман-тсе», которое звучит действительно как «манзи» в транскрипции персидской. Слово это — «сын варваров»; с оттенком пренебрежения оно довольно часто употребляется китайцами севера, задолго до монгольского вторжения. «Описание» вынужденно повторяет эту точку зрения в пользу на этот раз завоевателей, пришедших из степей, и очевидно, что Марко не осознает единства китайского мира. Он воспринимал страны Манзи как далекие, со странными обычаями, чужеродные друг другу королевства.

Что касается службы у императора, мы не видим, чтобы Поло пригодился профессиональный опыт торговца, делового человека, финансиста или даже моряка. Кубилай не использует венецианцев ни для ведения счетов, ни для того, чтобы следить за казной или эмиссией бумажных денег, ни для того, чтобы получить большие займы… или вытащить деньги из их собственных сундуков. Их осведомленность в финансовом деле, опыт в большом или среднем обороте денег и ценных металлов, никак не служит им. Мы их больше не видим торговыми посредниками или поставщиками предметов роскоши, тканей, полотна, ювелирных изделий, даже стекла, о котором торговцы, уезжающие в Китай, так часто заботятся в Венеции.

Удивительно, но ни генуэзцы, ни венецианцы) обосновавшиеся при монгольском дворе, не принимают участия в строительстве и развитии могучего флота торговых кораблей для путешествий в Индию и боевых кораблей для больших военных экспедиций. Какая совершенная адаптация к новым условиям, какой быстрый прогресс степных племен в морском деле!

С крушением династии Сун, двор Юаней начал осуществлять гигантскую программу строительства: 1 500 зданий в 1279 году, 3 000 — два года спустя и 4 000 в 1283 году. Для осуществления этой программы мобилизуют армию, численность которой летописцы оценивают в 17 000 человек, необходимых только для перевозки стволов деревьев, срубленных в горах провинции Жехол (Ченгте) на севере Китая. Строительство кораблей, все более и более многочисленных, велось вдоль южного побережья, а также в Корее и далеко вверх по течению больших рек. Для вторжения в Японию в 1281 году монгольский флот выставил, по некоторым сведениям, более 400 хорошо оснащенных кораблей, еще 800 — против Тонкина в 1283 году, и еще 1 000 во время проигранной военной экспедиции против Явы в 1293 году. Флот строится без участия иностранцев благодаря наследию Сунов, морским традициям и навыкам старых мастеров. С другой стороны, монголы охотно конфисковали для своих далеких экспедиций торговые корабли и собирали под свои знамена много кораблей, захваченных у врага или у пиратов. Европейцы в развитии флота не участвуют и, но признанию самого Марко Поло, китайцы под властью монголов оставались преданы старинным традициям кораблестроения. Их джонки отличаются от кораблей итальянцев: они строятся из иных материалов, у них иная форма и технология строительства.

Другими словами, наши венецианцы вошли в общество, принципы построения которого намного отличались от европейских. В то время как во Франции доверяли итальянским финансистам, а в Испании и Португалии морских специалистов, приехавших из Генуи, заставляли строить флот и брать на себя командование, китайцы и монголы крепко держали в своих руках бразды правления в экономике. Итальянцы же проявляли себя в политике и управлении.

Из «Пролога» «Описания мира» становится ясно, чего ожидает император от своих иностранных подданных-европейцев, а следовательно, от от молодого Марко. «Как господин послал Марко со своим посланием» и «Как Марко возвратился из своей миссии», — это названия двух глав «Книги». Они говорят о внимании, которое император уделял крупным миссиям по информации и управлению. Необходимо было наблюдать, отмечать и давать отчеты; особенно — удовлетворять любопытство правителя и, помимо собственно политической жизни, описывать ему состояние стран, их ресурсы, нравы их жителей, их культы и ритуалы, а также исторические традиции. Это Марко хорошо понял, как он считает: «А другие же, когда возвращались, ничего ему (хану) не могли сказать, кроме того, почему они туда ходи-ли. И он всех их считал глупыми и неспособными». И он говорил им: «Я бы хотел услышать о новых вещах и о разных странах, а не то, почему ты туда ходил, — так как он очень любил слушать диковинные вещи».

Об этом говорит реляция о завоевании Персии монгольской армией Хулагу в 1252 году, составленная китайцем Ли Ю и подаренная в 1263 году Кубилаю. Описание открывается панорамой кампаний и битв, автор обогащает его наблюдениями, сходными с теми, которые мы находим в книге венецианца. Наблюдения за животными: «Есть в этой стране дикое животное, которое похоже на тигра, шерсть которого очень густая, цвета золота, но без полос»; «Есть большая птица, ноги которой похожи на ступни верблюда, голубоватого цвета; чтобы идти, она бьет крыльями». О богатствах стран: «Коралл происходит из южного моря. Его ловят железными сетями, есть отростки, которые имеют до трех футов высоты…»; «Земля производит золото; ночью видны места, которые блестят; их отмечают золой, чтобы найти». О нравах и верованиях: «Есть еще женщины из варварских племен, которые знают язык лошадей; они умеют предсказывать счастье и несчастье, то, что должно случиться»; «В этих царствах есть обычай подвешивать большие колокола, в которые бьют те, кто имеет против кого-то обвинения»; «Жилища людей построены из тростника: летом там очень жарко, и они проводят свое время в воде». Украшая подобным образом исторический рассказ о военном походе, хроникер включает в него все, что можно было поведать любопытного о незнакомой стране. Именно такое повествование удовлетворяет императора, именно такие «отступления» способны его заинтересовать.

Становится понятно, почему отчеты Марко Поло имели такой успех при дворе. Его донесения изобиловали подробными описаниями, и возникает вопрос, в какой мере он опирался на собственные наблюдения, а в какой — на слухи, устные легенды, а также летописи и донесения других подданных императора, не исключая плагиат.

Нам трудно проследить все этапы пребывания венецианцев при ханском дворе, так как книга Марко Поло весьма скудно информирует нас об этом. Из всех событий этого двадцатилетнего пребывания наиболее достоверными представляются следующие:

— первая миссия «в края, в которые надо идти полгода»;

— однолетняя миссия в компании дяди Маттео в Канчипион (Ганьчжоу) — пограничный город с большой развязкой дорог на западной точке Великой стены;

— несколько миссий для контроля за сбором налогов в провинции Кинсай, девятой провинции Манзи: «И знайте, по правде, что вышеупомянутый мессир Марк Пол, который все это рассказывает, был несколько раз послан Великим ханом, чтобы видеть счет того, кто собирает пошлины и налоги для Господина»;

— трехлетнее управление в Янчжоу на Синей Реке в районе дельты: «И был сеньор Марк Пол в этом городе три года по приказанию Великого хана»;

— посольство в Индию, в ходе которого Марко вместе с послами персидского хана посещает Персию, а оттуда возвращается на родину.

Даже об этих фактах Марко говорит мало, не уточняя дат. События остаются в области предположений. О них можно было бы написать роман, но не историческую монографию.

Ученые-синологи терпеливо изучали монгольские и китайские тексты, пытаясь найти в списках высопоставленных чиновников имя Марко Поло или одного из его родственников, но, к сожалению, обнаружено, что фамилия Поло встречается неоднократно и принадлежит людям, совсем разным по происхождению; к тому же ни одна из дат не совпадает.

По возвращении из своего первого исследовательского путешествия, хорошо принятый императором, Марко, без сомнения, был награжден неким почетным титулом («он был назван мессир Марк Пол») и в дальнейшем не остается в бездействии, «каждый раз идя и приходя то оттуда, то отсюда, в посольство в различных странах, куда их посылал Господин». Или еще: «По этой причине Господин посылает его более часто во все большие посольства, и в ближние провинции, и в более далекие». Наш рассказчик явно хочет предстать перед современниками и потомками в образе великого путешественника, преодолевающего горы и равнины необъятного мира, еще неизвестного многим людям: «И это была причина, почему вышеупомянутый мессир Марк Пол знал об этом больше и видел разные страны мира, как ни один другой человек».

Но непреодолимые трудности ожидают нас при попытке определить его маршруты в свете этих рассказов-сказок, которые составляют большую часть «Описания». Следуя автору в порядке его описаний, мы только запутываемся и впадаем в неуверенность. Как и в «Прологе» своей книги, Марко Поло здесь ставит огромное количество неразрешимых проблем; он не стремится на самом деле к тому, чтобы рассказать о том, что он делал или видел, но скорее представляет серию очень подробных отчетов о краях далекого Востока, включая и те, в которых он не был. Он ничем не пренебрегает и представляет нашему взору по возможности полную картину, соблюдая географический порядок, почти связный, рисует нечто вроде идеально завершенного круга, не придерживаясь настоящего реального маршрута. Отсюда мы заключаем, что в отчеты о большинстве своих поездок он без колебаний включает описания городов и государств, которые ему были известны только по книгам и по слухам.

Приключение остается, конечно, удивительным, но не уникальным («видел… страны мира, как ни один другой человек»), однако некоторые авторы ему слишком доверяют, смешивая его реальные впечатления с пересказом слышанного во время странствий. Аргумент, который состоит в том, что только очевидец мог написать такие рас-сказы, собрать столько сведений, иногда зашифрованных, кажется слишком легковесным, и его не трудно опровергнуть: рукописных источников в то время достаточно, и Марко этим прекрасно пользуется.

Конечно, в начале и для нескольких этапов идеальная дорога, выбранная для этой энциклопедической панорамы богатств и особенностей китайского мира и соседних государств, соответствует дороге первой миссии: «И знайте, что Сеньор (Господин) послал вышеупомянутого мессира Марка Пола, который все это рассказывает, в края ближе к Западу. И этой край Камбалук, и шел он четыре месяца на Запад. И поэтому расскажу вам все, что он видел, и дорогу туда и обратно». Но как оценить пределы такого путешествия «в четыре месяца» для человека, который ехал очень быстро, который осведомлялся, наблюдал, собирал сведения, встречал ответственных чиновников?

В первые недели поход кажется более-менее четко спланированным, точным и логичным: город следует за городом. «Описание» показывает коридор дорог и реальный переход. Из Камбалука (Пекина) мы доходим таким образом в компании ответственного за миссию Хо-чеу в пункт (приблизительно 80 км от Пекина), откуда разветвляются две дороги в Катай (следовательно, внутренний Китай) и в Манзи (южные провинции). Затем, западнее — Тайнань (Тай-ян-фу) и переправа через Желтую Реку: затем на юго-запад, очень далеко — Кинжанфу (Кин-чао-фу); затем высокие горы провинции Кункун (Сычуань), Синдафу (Син-ту-фу) и наконец, Тибет, которому наш автор посвящает две полные главы.

Но можно ли предположить, что этот долгий поход действительно привел его к Тибету? Ведь он описывает его без упоминания о каких-либо личных впечатлениях. Он заставляет сомневаться…

Отметим все же, что вскоре после Тибета, Марко рассказывает о стране Гаинду, где можно найти бирюзовые шахты в горах и озеро, в котором добывают жемчужины: районы, которые очень трудно определить, но которые гипотетически можно расположить между Лассой и Юньнанем, что подразумевало (если верить тому, что он действительно шел по этой дороге) полный переход через весь район Тибета.

Далее экспедиция поворачивает на восток, к провинции Карайан (Юньнань), к стране Зерден-дан (страны людей с золотыми зубами Ку-чи), что в горах, на юге Юньнаня; затем последовательно: королевство Мянь или королевство Ава (горный район Бирмы), Бангала (может быть, Бенгал, но это нас уводит все-таки достаточно далеко от дороги, даже идеальной). Возвращаясь в страну Мянь, Марко Поло ведет нас в долину реки Иравади, чтобы лучше узнать столицу этого королевства, которое он называет Мянь или Мин (город, расположение которого трудно определить, но который мог быть городом Паган (Пегу) на реке, недалеко от тропиков). Затем, ближе к востоку, в стране Ляо, Анам, есть провинция, называемая

Толоман, расположенная к северу от Анама (нынешняя китайская провинция Киан-су), где живут горные народы, не подчиненные династиям По, Ло и Ман, у которых монгольский император устроил специальные службы «по умиротворению».

Внезапно автор оставляет этот первый круг и сворачивает на дорогу, по которой устраивает настоящую гонку, как бы в поиске кратчайших путей: он возобновляет описание провинций Китая, двигаясь все время от Пекина на юго-восток.

Таким образом, он быстро пересекает провинции или города Канкафу (Хо-кан-фу), Сианглу (Чанг-фу в провинции Цзен-цинь). Затем выходит из Чан-тунга, чтобы продолжить путь дальше на юг, чаще всего следуя берегом до крупных портов Нанкин, Сигуй и особенно Кинсай (Гань-чжоу), гораздо более подробно описанный, чем все другие. Этот второй пробег, если следовать описанию, отмечен городами Фуги (Фучеу), двумя вторжениями вглубь страны (Келифу или Цзяньнин-фу и Вугуем) и завершается в Кайтоне (Цюаньчжоу), откуда отплывают большие суда в «чудесную» Индию.

Таким образом, и в этот раз Марко строит свое описание регионов империи по схеме относительно простой и удобной, но которая, по всей вероятности, не соответствует его настоящим маршрутам. Он уступает желанию говорить о том, что находится вне дороги. Она уже идеальная и, кажется, пройдена только на первых этапах. На деле, скорее всего, вместо того, чтобы описать единственный и долгий поход, автор берет часть двух воображаемых маршрутов (оба начинаются от столицы, Камбалука): один идет на запад, но в конце концов приходит на юг, в провинцию Анам, к крайней южной точке Китая — в Юньнань и Куань. Другой служит предлогом к тому, чтобы поговорить о крупных портах и торговых городах побережья и в устьях рек. Между этими двумя обходами он не указывает на время остановки.

Его служба, без сомнения, отмечена множеством дорог, которым мы, при полном отсутствии сведений, не можем мысленно следовать. Как изучить многочисленные поездки этого любителя курьезов и открытий, который двадцать лет провел преимущественно в провинциях, а не при дворе?

Весьма правдоподобным кажется то, что венецианец проник несколько раз в само сердце империи, на запад, до границ Китая; что он прошел несколько провинций южного Китая, может быть, до Бирмы; что он также выполнял различные поручения в Янчжоу или, скорее, на юге, в большой торговой метрополии Хангчеу и даже, очень далеко внутри земель, по дороге в Монголию, в Ганьчжоу.

О миссии в Индии мы узнаем по намеку, который позволяет нам проследить три перехода из стран Сиамба, о которых он рассказывает весьма авторитетно.

Марко Поло, конечно, видел не все, о чем он говорит, и уж конечно, не в том порядке, которого придерживается, диктуя свое «Описание мира». Идти по его следам — пустая затея; как он сам вспоминает об этом, большую часть времени он провел на дорогах Китая. Не зная или очень плохо зная китайский язык, он был однако, очень вероятно, одним из лучших знатоков общества и обычаев империи: «И всему уделял он много внимания, чтобы узнать и запомнить, чтобы рассказать великому Господину».

Принесли ли эти исключительные качества свободы и милости при дворе нашему венецианцу? Говоря о своем трехлетнем пребывании в Янгуи (Янчжоу), Марко описывает очень большой город, где заседало одно из провинциальных правительств династии Синг, которые назначались в столице и возносили человека на самую верхушку иерархии титулов и почестей. В этом эпизоде также много неясного. Марко Поло говорит, что этому городу подчиняются 27 городов, что датирует его пребывание в Янгуи периодом после 1277 года, когда столица провинции была переведена в другое место, и число подчиненных городов действительно уменьшилось до 27. Надо признать, что такого рода анализ всегда рискованный, однако вышеупомянутый эпизод свидетельствует о важной роли, отведенной Марко Поло в управлении провинциями. Ведь он был поставлен во главе страны, завоеванной совсем недавно (в 1276 году). Здесь только затихла война.

Другой знак великой чести — знаменитые «таблички командующего». Книга Марко их описывает подробно и посвящают им целую главу, отмечая, таким образом, иерархии. Серебряные дощечки или пластинки предназначались тем должностным лицам, в армии и правительстве, кому подчинялись 100 человек. Дощечки из позолоченного серебра или золота выдавались тем, чей штат подчиненных насчитывал до 1 000 человек. Золотые дощечки с головой льва — тем, кто имел 10 000 человек под своим началом. Марко придает этому особое значение и переписывает надпись, выгравированную на одной из сторон: «Силой великого Бога и великой милостью, которой он удостоил нашу империю, имя хана было прославлено; и всякий, который ему не повиновался, был умерщвлен и уничтожен». Это почти дословно повторяют надписи на нескольких серебряных пластинах, открытых в 1846 году на юге России. Наш рассказчик говорит, что еще в 1292 году, до их отбытия, Кубилай жалует венецианцам две золотые пластины.

Все это фрагментарные указания, которые не следует торопиться безоговорочно принимать, однако они более глубоко раскрывают роль троих Поло как администраторов и подданных императора, щедро отмеченных почестями и прекрасно вписавшихся в управленческие структуры.

Книга создает достаточно сложный образ Марко Поло. С одной стороны, это человек действия: он много путешествует, управляет провинциями, часто удаленными, еще окончательно не завоеванными монголами; он занимается исследованиями на границах империи, участвует в индийской миссии.

С другой стороны, его манера рассказывать и вспоминать, его личные интересы и занятия выявляют другие стороны его личности, другой круг интересов. Со страниц «Описания мира» с нами говорит светский человек, придворный. Увлеченный монгольской цивилизацией и вопросами государственного устройства, преданный слуга, он стремится прежде всего понравиться своему господину. Ради этого он рассказывает ему о чудесах и необычных фактах, встреченных на пути, рисует живые картины, приукрашенные анекдотами и выдумками.

Этот талант рассказчика — ценное качество для светского человека, не так ли? Это хороший способ заставить себя заметить и оценить. «И он, как мудрецы и ученые… взялся за то, чтобы много знать и довольствоваться всеми делами, которые он вел и которые нравились Великому хану. По возвращении он рассказывал обычно по порядку. Р1 только из-за этого Господин любил его больше, и он больше ему нравился».

Послушаем его по возвращении из миссии в Индию. Правитель Цейлона владеет самым красивым и самым большим рубином в мире: «И длиной он как большая ладонь, а толщиной с человеческую руку. Он — самая восхитительная вещь в мире, на которую стоит посмотреть, и нет на нем ни одного пятнышка. Он алый, как огонь. Он так дорого стоит, что едва ли расплатишься за него деньгами». Король Маабара носит «fresiau» (ожерелье, без сомнения) со всякого рода драгоценными камнями: рубинами, сапфирами, изумрудами и жемчугом. Он носит также четки на тонкой шелковой нити, которая доходит ему до пупка и несет 104 большие жемчужины, очень красивые, «потому что ему нужно говорить каждый день сто и четыре молитвы своим идолам»; это буддийские четки, которые включают четыре большие части, каждая по 26 или 27 жемчужин.

Что еще более необычно и достойно великого удивления — это способ, которым жители страны Мутфили собирают алмазы, которые лежат (говорит он) в изобилии в землях, наводненных ядовитыми змеями, куда люди не осмеливаются проникнуть («Знайте, что столько их в этих глубоких долинах, что это чудо»). Они кидают туда куски свежего мяса, которые уносят белые орлы, наблюдающие с гор. Люди их выслеживают и находят алмазы, прилепившиеся к мясу или оставшиеся в помете хищников. «Так что, таким образом, имеют они алмазы достаточно большие». Легенда уже хорошо известная, ее пересказывали арабские путешественники задолго до Синдбада Морехода.

Будучи наблюдателем и рассказчиком, Марко является также историком и историографом двора. Монгольские хроники украшаются сказочным вымыслом, сенсационными фактами, создают героическую легенду, восхваляющую заслуги императора. Задача историографа — не столько фиксировать факты, сколько подавать их с возможно более выгодной стороны, воспевать добродетели Господина, непобедимую силу его армий, превосходство их выправки в бою, а также противопоставлять этому слабость, вялость или леность других народов и их вождей. Фортуна на стороне татар и вознаграждает их вождей. Три подробные главы рассказывают о великих победах монгольских армий над армиями «короля Мана и Бангала, который был могущественным королем земли и сокровищ и людей». Война шла за управление приграничной провинцией и городом Восиан в Юньнане. Татары атакуют своими копьями бирманских боевых слонов, которые, раненые и напуганные, «спасались бегством и такой большой шум производили и большое смятение, что, казалось, все рухнуло, и они ни за что не возвратятся на поле битвы». Много слонов монголы тогда захватили. И Марко Поло вспоминает, что именно с этого дня Кубилай начал использовать большое количество слонов — не столько на полях сражений, где всегда побеждала его кавалерия, сколько для работ на стройках в Камбалуке и других городах, для транспортировки стволов деревьев, необходимых для строительства дворцов: «… И несут это слоны; и дерево такой величины, какой хочет хозяин, и таким образом перенося самые большие деревья в мире». И «был обескуражен этот король умом и мастерством татар, как вы могли слышать». Разум, мастерство и добродетели суверена, его талант политика — безмерно превозносятся.

Но насколько сдержанно, буквально одной короткой фразой описан провал предприятия монголов на Яве! «И говорю вам, что Великий хан не мог никогда завоевать этот остров из-за далекого пути расстояния до острова и из-за стоимости».

Другой громкий провал (в войне против Японии) явился, естественно, результатом сильных северных ветров: «Он дул так сильно, что флот Великого хана не мог устоять». Но как только была описана ужасная буря и бегство потерявших управление кораблей, целая глава повествует о том, как часть татарской армии нашла убежище на маленьком острове Фирандо, недалеко от Нагасаки, обосновалась там, затем захватила красивый город на большом острове: «И взяли крепости и прогнали вон всех, кто там жил, за исключением красивых женщин, которых они похищали для собственного удовольствия». Этот эпизод не получил дальнейшего развития, не соотносится ни с одним китайским или японским историческим источником и, без сомнения, является чистым вымыслом. Рассказ однако отражает моральные принципы Великого хана, который приказал отрубить голову двум главнокомандующим экспедиции: одного казнили за то, что «постыдно» бежал во время бури, другого за то, что плохо себя вел, «не так, как мудрецы должны поступать во время штурма». Одним словом, подданные Великого хана должны были заслужить почтение тех, кто пишет для последующих поколений.

Марко посвящает пространные воспоминания подвигам монголов, их завоеваниям, победам над соседними народами, коварству и интригам, даже кровавым распрям, которые иногда возникали между ними. Все это подано в форме эпико-героической, иногда басенной, и всегда служит восславлению хана. То, что пишет венецианец, не является историей народа. Это скорее история его собственного служения при дворе. Его не интересует далекое прошлое, межплеменные войны, первые конфликты кланов и династий. Он не говорит или почти не говорит о великой авантюре в центральной Азии, о боях на Западе против христиан, об успешной борьбе с мусульманами.

Таким образом, летопись монгольского государства ограничивается описанием подвигов правителей и их армий и представлена двумя большими историческими фресками, помещенными в книгу. Во-первых, это история самого Кубилая: «Здесь повествуется о великих свершениях Великого хана…, которого Кубилай зовут; и расскажу обо всех великих делах его двора, и как он поддерживает свои земли и своих людей в порядке». И еще: «Здесь расскажу о великой битве, которую дал Великий хан против Найяна, своего дяди, за то, что тот вошел в сеньорию (поместье), как к себе домой».

Вторая историческая вставка, в самом конце «Описания», повествует о предприятиях Кайду (племянника Кубилая) в Туркестане и в Аргуме (в Персии), а также о его наследниках. Последние главы прибавлены, кажется, после написания книги в виде приложения и фигурируют не во всех манускриптах. Они отсутствуют, в частности, в рукописи, опубликованной Г.М. Потье.

Наконец, в «Описании мира» мы видим Марко Поло — политика, который рассуждает как человек, причастный к управлению: тот или иной эпизод из жизни государства служит предлогом лишь для того, чтобы подчеркнуть безграничную власть и авторитет Великого хана.

Шахты, где добываются драгоценные камни, и ловля жемчуга монополизированы императором Китая или королем Индии. О жемчужинах озера Гаинду Марко пишет: «Великий хан не хочет, чтобы их там нашли, потому что если бы он их отдавал, поскольку много их там, их бы брали столько, что они бы упали в цене». То же касается бирюзы: «Великий господин не позволяет ее добывать и запретил это своим указом». Что касается рубинов Балачиана, «король запасается ими, чтобы делать подарки другим королям, из дружбы». Он запрещает торговать ими и «никакой другой человек не осмелился бы добывать камни в той же горе, что и король». Король Маабара «каждый год несколько раз провозглашает по всему своему королевству, что тот, кто найдет жемчужину или камень, имеющий большую ценность, пусть принесет ему…». Самые крупные и красивые жемчужины и камни приносят правителю, так как он щедро за них платит. Вот почему он имеет «все великие сокровища мира».

При чтении «Описания мира» автор встает перед нами как политик по призванию и по роду занятий. С молодых лет привыкший вращаться при дворе, отмеченный вниманием Великого хана, Марко Поло в книге излагает свой взгляд на огромную монгольскую империю, представляющую собой широкое поле для политической и административной деятельности. Все происходящие тогда события он оценивает с точки зрения политика, делится с читателями своими взглядами на власть и методы управления.

В своем знаменитом произведении Марко Поло не стремится информировать соотечественников-купцов о рыночной конъюнктуре и состоянии производства в странах Азии. Его больше интересует вопрос налогообложения или таможенная система.

Из книги Марко Поло мы узнаем, что от офицера, взимающего «подати», он (Марко) получал секретные сведения о движении кораблей по Синей Реке. Автор необыкновенно точен во всем, что касается таможенных пошлин в пользу ханской казны. Так, в Синдафу (Ченду-фу), столице Сы-чуаня в Красном бассейне, большой мост пересекает огромную реку. Марко ему посвящает описание из доброй дюжины строчек: каменный мост 8 футов в ширину и 500 в длину, крытый деревянной крышей, которую поддерживали бесчисленные мраморные колонны. Это был также торговый мост, вдоль проезжей части которого по всей длине стояли деревянные лавочки: они ставились утром и убирались вечером. Плата за аренду места на этом большом мосту приносит хану «до тысячи весов чистого золота каждый день и даже больше».

В Кайтоне (Чуан-Чеу) император взимает десятину со всех товаров, которые приходят в порт (как, например, драгоценные камни и жемчужины). Налоги доходят до 44 процентов на перец и 50 процентов на сандаловое дерево и алоэ. На севере от этого города находится Тингуи (Тек-куа), в провинции Фукиен, где, как говорит «Описание», «делают много изделий из кости или фарфора, которые очень красивы. И ни в каком другом месте не делают такого, за исключением этого места». Это было сказано для того, чтобы напомнить, что в этой стране Фукиен Великий хан «имеет также большие права и такие же большие сборы». Упоминание фарфора удивительного качества, который производят в этом городе (Тингуи), приведено только как предлог для того, чтобы поговорить о доходах и налогах, взимаемых в пользу государства.

Этим налогам Марко посвящает целую главу: «Здесь расскажу о великом налоге, который Великий хан имеет каждый год с вышеупомянутого города Кинсай и его владений». Затем следует настоящий налоговый тариф и перечень доходов. Для каждого продукта он дает оценку годового производства или объема сделок, процентное соотношение и доход взимаемой ренты, наконец — эквивалент в золотых слитках. Так обстоят дела, например, с солью, сахаром («знайте, что делают большую засадку сахара в этом городе»), с углем и шелком. Обо всем этом Марко считает себя очень хорошо информированным. Он настаивает на том, что эта рента — «одно из самых больших количеств денег, о которых когда-либо слышали. Поэтому понятно хорошо, что из-за большей выгоды, которую Великий Господин имеет с этой страны, он очень любит ее, сильно охраняет ее и оберегает тех, кто живет там, в великом спокойствии». Все это свидетельствует о его (Марко) большом опыте администратора, хорошо разбирающегося в вопросах экономической политики.

Другой (и последний) предмет анализа и размышлений, который освещает личность Марко Поло (по крайней мере, какой она является в книге) и его отношение к этой обширной империи: это монгольские города и то, как он о них говорит. На города распространяется «торговая цивилизация», которая так близка Марко Поло. Практически никогда он не включает в книгу описаний деревенской жизни и еще меньше — работы в полях, крестьянского быта. Деревенские общины, работы на рисовых плантациях, пахота и уборка урожая — все это вне сферы его интереса и почти не попадает на страницы книги. Однако это нас не удивляет: Марко Поло — дитя городской цивилизации.

Как автор описывает конкретные отдельные города? Он упоминает, конечно, названия, указывает центры провинций. Но приемы описания, эпитеты и характеристики часто повторяются и довольно однообразны. В совершенно одинаковых выражениях он пишет о разных городах: «В этом городе занимаются большой торговлей и ремеслом…». Или еще: «Город…, который очень велик и красив». И ничего больше.

Только два города заслуживают развернутого описания: Камбалук и Кинсай. Каждому посвящена довольно длинная глава. Что касается Кам-балука (Пекина), то автор еще использует несколько расплывчатые обобщения, но указывает точные размеры городской стены (квадратная форма, 24 мили в длину), говорит об укреплениях, дворцах, особняках и трактирах. В Кинсае его особенно поражает озеро в 30 милях от города, большие каменные склады, чтобы сохранять товары и зерно от пожара, «три тысячи бань (купален), где вода бьет из-под земли». В другом месте, в других городах, он покажет нам мосты, например, в Квелинфу (Кенинфу), в Фукиене, в котором три каменных моста — «самые красивые из известных в мире… И все с мраморными колоннами, красивыми и богатыми…». Марко Поло пишет о нравах, национальных особенностях, необычных домашних животных. Здесь он, кстати, не упоминает о коммерции, о рынках, объемах продаж. Также ничего не сказано о том, как выглядят местные жители, мужчины и женщины, не показывает нам их национальной одежды.

Когда он все-таки знакомит нас с торговцами Кинсая, то ставит своей целью обрисовать организацию торговли с точки зрения императорской власти, которая контролирует этот вид деятельности. Он видит и оценивает лишь то, что важно с точки зрения управленца, администратора, преданного слуги Великого хана. Среди торговцев и мастеров-ремесленников встречаются довольно богатые люди. Разбогатевшие мастера уже не работают своими руками, а нанимают рабочих. Ремесло передается в семье по наследству. Вышел указ, регламентирующий такой порядок передачи мастерства. В этом также ощущается крепкая рука правящей власти.

Нет, книга отнюдь не написана Марко-купцом. Во всех своих проявлениях Марко Поло — офицер на службе государя, накрепко связанный с государственной машиной. Не стоит думать, что любой венецианец озабочен только торговыми делами и оборотом своего капитана. Марко Поло сформировался как типичный представитель государственной службы и основной опыт приобрел именно в этой сфере деятельности.

Когда внимание автора переносится, в сферу экономико-политической жизни монгольского общества, его взгляд на проблемы также остается взглядом политика и придворного, ответственно относящегося к своим обязанностям. Это относится особенно к области финансов, налогов и путей сообщения.

Марко охотно говорит о разных видах денег и их употреблении как в тех странах, где он был, так и в тех, которые он не посещал. Денежная система в его глазах отражает уровень цивилизованности государства. Мы уже упоминали о его манере указывать стоимость монгольских ценных вещей в пересчете на венецианские деньги, меры серебра или другие западные меры. Но это не главное в книге в отличие от руководств, написанных специально для купцов. Он отмечает прежде всего наличие различных архаичных, примитивных систем расчета, что объясняется, конечно, обширностью самого монгольского государства, объединившего многочисленные провинции, где еще отсутствовала «цивилизованная» унифицированная денежная система. В его задачу как служащего отчасти входила подготовка почвы для приведения финансовой системы к единству, что значительно упростило бы ведение торговли, систему платежей.

Конечно, золото продолжает притягивать венецианца. Вспомним хорошо известную главу, в которой Марко описывает острова Сипангу (Японию), где «изобилует золото без меры», так как они мало занимаются торговлей, «потому что это так далеко от твердой земли». В самом Китае, на юге, на западной границе Юньнаня, на крупной ярмарке, которая проходила три дня в неделю, люди с гор обменивают золото на серебро, давая один вес (слиток) золота за пять слитков серебра. Конечно, в этом большая выгода для иностранцев. Это предмет восхищения нашего венецианца, который думает о дворах Запада, где за золотой слиток дают по меньшей мере 10–12 слитков серебра. Но кто эти люди, имеющие столько золота? Никто по-настоящему не знает, откуда они пришли. К ним нельзя добраться, потому что «они живут в местах, далеких от дорог, боясь дурных людей. Никто не может им сделать зла, так как они имеют жилища в местах лесных и диких». Эта легенда о таинственном недоступном золоте перекликается со многими другими, которые уже появились в портах Средиземноморья на Западе.

Другие народы, живущие в диких и неизведанных местах, пользуются соляной монетой — кусками соли, которые весят приблизительно полфунта каждый, на которых стоит клеймо императора. За 80 таких монет у этих народов можно получить один saggio (1/6 унции или 1/12 фунта) чистого золота, что устанавливает отношение 1: 2 880 между солью и золотом — соотношение, которое Марко постарался определить, самостоятельно взвешивая золото и куски соли в мерах Венеции.

Немного далее, на другой стороне реки, приблизительно в пяти днях ходьбы, можно встретить города, окруженные пастбищами для лошадей, например, крупный город, Ли-ан-фу, в котором живут торговцы и ремесленники — сарацины и христиане-несториане, которые используют в качестве монет «белый фарфор, который они находят в море». Это, очевидно, маленькие раковины, часто привезенные с Молуккских островов, couries, kati или kari, использовавшиеся в Бенгалии, а когда-то и в Китае. 80 раковин стоят как один слиток чистого золота либо два больших серебряных в мерах Венеции.

Все эти деньги имеют хождение одновременно, но только в удаленных регионах, более или менее изолированных. В горных районах народы живут при особой, почти закрытой экономике, подпитываемой слабыми обменами. Они не признают власть Великого хана. И наоборот, везде, где устанавливается эта власть, обязательно имеет хождение монета, сделанная из коры дерева для обменов различными ценностями, изготовление и котировку которых изучает Марко: «Как Великий хан распространяет по всей стране кору дерева, похожую на бумажные листы». Эта глава, которую он мог бы озаглавить «Об искусстве и способе делать деньги из ничего и присваивать себе большие богатства», повествует о монетных расчетах, применяемых во всей империи, и о способе, которым суверен заставляет вернуть огромное количество ценных металлов в свою казну. В Пекине выпускают только купоны, сделанные из части коры шелковицы, дерева, которое так распространено в Китае, «что во всех краях его полно». Все купоны были снабжены печатью императора, и каждый, кто бы он ни был, даже иностранец, как только приедет, должен был пользоваться этими деньгами. «И никто не осмеливается им отказать, поскольку он будет тут же предан смерти».

Торговцы, которые возвращаются из Индии, привозя золото и серебро, жемчуг или драгоценные камни, продают их только в казну, пополняя императорскую сокровищницу. В качестве оплаты они получают деньги из коры дерева, которые позволяют им производить все товарно-денежные операции в этой стране. Когда одна из этих «chartretes» слишком стерта, ее меняют на новую, удерживая 3 процента выгоды.

Эти очень точные сведения впоследствии будут использованы всеми миссионерами и путешественниками в Китае, а затем авторами учебников для торговцев. Они соответствуют тому, чт*о мы знаем о выпуске денег и денежной политике Монгольской империи. Их описывают «Анналы» династии, тщательно анализируемые историками и частично переведенные М.Г. Потье в документальном издании «Книга о Марко Поло, гражданине Венеции». Это было, по правде говоря, не собственное изобретение монголов. Это практиковалось уже очень давно, чтобы восполнить нехватку денег и ценных металлов. Во всяком случае, с 1260 года, первого года царствования Кубилая, появляются в обращении купоны обмена, без сомнения, шелковые; затем произошла эмиссия шелковых или сделанных из коры купонов, чтобы компенсировать недостаточное поступление дополнительных ценностей в казну.

Изыскания Марко Поло в области механики денежного обращения не отвечают в должной степени интересам купца, занятого вопросами торговли. Наш автор думает только о государстве. Конечно же, он доносит до нас некоторые сведения, когда прослеживает какую-либо сделку. Он напоминает, что самый маленький из этих купонов стоит всего лишь половину tournesel (половина су Турина); другой купон, побольше — один tournesel (один су Турина); можно найти целую серию купонов, которые стоят дорого, стоят в деньгах Запада (а именно Венеции) в 5 раз или 10 раз больше, а другие купоны стоят от 1 до 10 бизантов (золотые монеты Константинополя). Перечисление скучное, которое напоминает текст учебников. Но это представляется автору важным с государственной точки зрения. Его интересует, каким образом пополняется казна. «Итак, я вам рассказал о способе и причине, почему великий Сир (господин) должен иметь и имеет больше богатств, чем другие суверены мира, о которых вы много слышали». Это, можно сказать, упрощенный урок политэкономии. Наш автор гордится тем, что принимает столь активное участие в работе хорошо отлаженной государственной машины.

Марко Поло подробно рассказывает о знаменитой организации постов по всей империи, но рассказывает с той же целью: показать в выгодной свете прекрасную работу государственного аппарата, а вовсе не затем, чтобы полнее информировать путешественников. «Как из Камбалука идут посланцы и курьеры многими землями и провинциями». Он вскоре рисует картину очень подробную, в совершенстве задокументированную. На главных дорогах через каждые 25 или 30 миль были построены прекрасные почтовые станции, «красивый дворец, большой и богатый», с комнатами, «богатыми кроватями, очень красивыми и хорошо заправленными, где есть все, что нужно путешественнику, даже богатые шелковые одеяла». На каждом из постов можно найти по меньшей мере 200, иногда 400 лошадей, «снабженных богатыми сбруями». Таким образом, имеется 10 000 таких дворцов и более чем 300 000 лошадей, «и это вещь — такая прекрасная и такой великой красоты, что едва ли откажешься ее описать». Император содержит также целую армию почтовых курьеров-скороходов, которые носят широкий пояс, увешанный колокольчиками, для того, чтобы его было слышно на дороге, когда он приближается к почтовой станции. Эти станции гораздо более скромные, чем посты для курьеров, передвигающихся верхом; они окружены домами, где живут посыльные. «И есть маленький замок, вокруг которого XL домов, в которых живут люди, которые являются послами великого хана». Скороходы идут и ночью, и днем и за один день делают десятидневный пробег.

«Описание мира» упорно не говорит ни единого слова о том, как путешествуют торговцы: о караван-сараях, об организации караванов, о животных и погонщиках мулов и верблюдов, о ценах. Наш рассказчик чувствует потребность подробно говорить о государственном устройстве и петь ему дифирамбы.

С большим уважением (в двух больших главах, таких же подробных, как предыдущие) автор повествует о том, как правитель регулирует ценовую политику при продаже зерна, чтобы устранить возможность злоупотреблений и предотвратить голод в стране: «Как Великий хан распространяет хлеб, чтобы спасти людей во время дороговизны». И далее: «Как Великий господин оказывает милость бедным». Учебник для купцов Пеголотти и другие руководства повествовали об урожаях и сезонных изменениях цен для большей выгоды негоциантов. Они дают разного рода информацию, чтобы благоприятствовать перепродаже и показать, как разместить свои деньги с наименьшим риском. Марко, наоборот, как всегда, придерживается другой точки зрения, точки зрения общественного интереса и, следовательно, правительства. Он рассматривает голод и неурожай не как повод для большей милости, но как серьезное несчастье, опасное для подчиненных народов — несчастье, с которым нужно бороться. Он показывает превосходство положения имперской администрации, которая закупает и складирует большие запасы для собственного пользования.

В повседневной жизни Марко занимается не только тем, что служит и пытается завоевать авторитет. Он восхищается новым для него стилем жизни, к которому родная Венеция его, конечно же, не подготовила.

Он стал светским человеком и интересуется всякого рода развлечениями. Королевским охотам он посвящает не менее пяти глав, точных, документальных, которые, видимо, являются информацией из первых рук. Как не отметить удивительные места, описывающие охоту летнюю и зимнюю, в произведении, которое нам иногда рекомендуют как «воспоминания торговца»?

Глава «Как великий хан приказал своим людям, чтобы они принесли ему мясо дичи» повествует о том, что в зимние месяцы, когда император проживает в своем «главном городе», Камбалуке, его офицеры должны охотиться каждый по 40 дней и присылать ему мясо и шкуры диких животных. Затем вторая глава: «Здесь расскажу о львах, леопардах и волках, прирученных для охоты». Пантеры или тигры, волки и рыси «берут крупных животных, даже кабанов; большие орлы, натасканные на то, чтобы брать диких волков, ланей и лис». Другое сообщение («Здесь расскажу о двух братьях, которые охотились с собаками») рассказывает о двух «баронах»: одного звали Бай, другого — Мин-гам, под началом каждого находилось 10 000 человек, люди одного — в одеждах ярко-красного цвета, другого — синего; они наблюдают за охотничьими собаками. Когда император идет, в первые дни марта, к океану в районе залива Печили и Мукдена, он имеет при себе 10 000 охотников для ястребиной охоты с 500 кречетами, чтобы охотиться на птиц на реках и болотах («Как Великий хан идет по следу»). Для него возводили прекрасный шатер из шкур тигров, горностаев и соболя. Охота продолжалась с марта до середины мая. Наконец, последняя из этих глав, образующих трактат об охоте, повествует о пышности двора и возвращении из похода: «Как Великий хан содержит большой двор, когда возвращается с охоты на птиц и устраивает большой праздник».

Ни одному из аспектов жизни двора Марко не уделяет столько внимания, не посвящает столько обстоятельных рассуждений. Это лучшие картины книги. Марко показывает с большой серьезностью все районы, где ловят и выращивают породистых ястребов, предназначенных для двора. В Чианду (Шанду), летней резиденции Кубилая, в северной части Великой Стены, император выращивает на своих землях большое количество диких животных, «чтобы кормить кречетов и ястребов, которых он держит…, и он даже проведывает их каждую неделю». И в Сиаганоре, другом летнем дворце Монголии, там, где можно найти «много пород птиц», хан живет охотнее, единственно ради удовольствия ястребиной охоты. Наш рассказчик описывает с большой точностью пять видов журавлей («одни из них — маленькие и имеют длинные перья, свисающие, красные и черные, очень красивые»). Там также находится долина, «в которой господин сделал несколько домиков, в которых он содержит в большом количестве куропаток. И их там так много, что это чудо».

Над этими главами автор трудится, не скрывая удовольствия. Видно, что это одно из самых любимых его занятий: организация императорской охоты, внимательное изучение хищных птиц и дичи, диких животных в горах и болотах интересуют его гораздо больше, чем выращивание шелковых коконов и выработка ценных тканей.

Глава IX ПОДГОТОВКА БОЛЬШОЙ КНИГИ

Мало существует знаменитых произведений, прошедших такую же сложную фазу разработки, как «Описание мира». Многие аспекты процесса подготовки и написания книги нам неизвестны. Об этом часто забывали исследователи. Таким образом, спустя более чем два века после выхода книги появились безосновательные и предвзятые мнения и выводы, которые повторялись впоследствии и даже приобрели вид неоспоримых истин. Мы берем на себя смелость не только оспаривать первоначальный (оригинальный) язык этого произведения, но и само его название. Многие цитируют название «Описание мира», в то время как есть и другие, мало принятые, не популярные, придуманные позднее — «Книга чудес» или «Миллионе». По нашему мнению, они подходят гораздо больше и совсем по-другому действуют на воображение.

То, что книга не создавалась лично и непосредственно самим Марко Поло, является фактом, никогда не подвергавшемся сомнению. Ни один серьезный автор не отказывается от этого, и ни один научный труд, основанный на исследовании архивов, не пытался «реабилитировать» венецианца и присвоить ему все почести автора и редактора. Но как только комментарий касается содержания и стиля речи, мы легко забываем этот реальный факт. Некоторые труды (самые скороспелые) вообще его игнорируют. Другие умалчивают об этом из необычайной скромности и отказываются делать единственно верные выводы. Особенно упорно отрицается, что композиция, выбор или отклонение (вычеркивание) того или иного эпизода принадлежат с одной стороны, безусловно, путешественнику, который рассказывает или диктует, а с другой стороны, столь же безусловно — писателю, компилятору, профессионалу. Мы не говорим уже о литературных реминисценциях, которые присутствуют в книге самым недвусмысленным образом.

Без этой встречи «Описание» не было бы создано, так как мы знаем, что по прошествии трех лет после возвращения ничего не было предпринято в этом смысле. Ни Марко, ни его отец, ни его дядя, кажется, не брались за перо, чтобы рассказать что бы то ни было о своих удивительных приключениях. Тем более они не могли перенять язык какого-либо редактора, лучше них разбиравшегося в моде и способах завоевания популярности, способного интерпретировать их воспоминания, придав подобающий вид произведению, предназначенному для изысканной публики.

Путь самого Марко Поло до его пленения в Генуе и, следовательно, дата редакции книги остаются предметом изучения и не выяснены окончательно.

Самая древняя традиция, начавшаяся с доминиканца Якопо д’Аккви, современника или почти современника братьев Поло, автора трактата под названием «Imago Mundi», утверждает, что венецианец был пленен на Востоке, в открытом море у порта Аяс, когда генуэзцы, уступающие в количестве кораблей и вооружении, однако захватили или потопили три красивых торговых корабля из Венеции. Капитанский корабль принадлежал Марко Базеджио, который был родом из семьи, связанной с семьей Поло. Эта победа получила значительную огласку и вдохновила поэтов и трубадуров Генуи на настоящие триумфальные песни. Но мы сталкиваемся здесь, если следовать рассуждениям Якопо д’Аккви, с явной неточностью: эта битва при Аясе произошла в 1294 году, то есть за несколько месяцев до возвращения Поло из Китая! Можно, конечно, поспорить о месяце или представить себе, что этот бой состоялся немного позднее или даже произошло пленение всего лишь одного венецианского корабля. Такие уловки не приносят ничего. Тогда следовало бы признать, что, едва вернувшись в Венецию, Марко снова отправляется в плавание на Восток, в то время как торговая ассоциация, которая связывала его с родственниками, fraterna семьи Поло, была уже распущена.

Мы предпочитаем доверять венецианцу Рамузио, без сомнения, лучше информированному о тех или иных событиях, касающихся его родного города. Он датирует вышеупомянутое событие (конфликт на море с генуэзцами) 7 или 8 сентября 1298 года. Эта дата нам совершенно подходит, так же как острова и место: Curzola (Scurzola) или Согсуге (Корчула, Курцола) близ далматинского берега Адриатического моря.

Это произошло во время одного из самых значительных конфликтов, отражающего, как и все другие, борьбу за власть и влияние на Востоке между двумя вечно враждующими морскими республиками. Год был один из самых мрачных в истории Венеции. Генуэзский флот одержал сокрушительную победу, уничтожил большую часть венецианских галер и взял в плен несколько тысяч (вероятно) человек. Венецианский флот возглавлял адмирал Андреа Дандоло, генуэзским командовал капитан Ламба Дориа, воспетый в генуэзских хрониках за силу духа и героизм, проявленные в этом бою, несмотря на гибель одного из сыновей. Генуэзские летописи перечисляют все погибшие корабли противника и пленников, прибывших в Геную закованными в цепи. Среди них был Марко Поло, командовавший одной из галер. Триумф был отмечен большими празднествами в порту, в городе и особенно на маленькой площади Пьяцца Сан Матео, принадлежавшей семье Дориа. Их подвиг увековечен двумя восхваляющими надписями на мраморных плитах, одна — в прекрасном дворце Ламба, другая — на фасаде церкви их клана, указывающая число пленников — 7 400. Решено было каждый год 8 сентября, в день Девы Марии, возлагать pallium из золотой ткани на алтарь Девы Марии в маленькой церкви.

Такова, без всякого сомнения, самая правдоподобная версия. Чтобы противоречить ей, надо предположить, что Марко участвовал совсем в другом сражении, в одном из последних перед подписанием мирного договора. Тогда можно допустить, что Марко попал в Геную позже, с небольшой группой пленных. Говоря по правде, ни один современный автор не пытается углубиться в подобные детали.

К сожалению, нам трудно проследить за судьбой Марко Поло-узника. Мы не знаем почти ничего о том, как в Италии поступали с пленными, взятыми в морском сражении, как с ними обращались или как освобождали за выкуп. Эта тема, в отличие от темы прав победителя и ведения мирных переговоров, до сих пор не изучена.

Был ли Марко Поло заключен в крепости Маlpaga, старой тюрьме для должников и бунтовщиков, которая находилась на пристани и в которой умер в 1312 году сеньор Синаки Гедиче делла Рокка, призывавший к восстанию на Корсике и вооруживший войско против общины Генуи? Содержался ли он в одной из еще более старых построек недалеко от Арсенала? Необходимо было разместить более 7 000 человек одних только венецианцев. Почему бы не предположить, что Марко был подвергнут другому виду ареста, часто практиковавшегося в то время? Пленников, особенно знатных (среди них был и Марко), отдавали на попечение семей, которые выступали их гарантами. Они давали пленникам приют в своих домах, кормили, пользовались их услугами. Это не означало, что они были на положении рабов. Их могли обменять на одного или нескольких родственников, также попавших в плен. Возможно, условия плена для Марко Поло были более мягкими, чем тюремное заключение, что благоприятствовало многочисленным знакомствам и встречам, дало возможность рассказать или даже продиктовать длинную повесть о далеких странствиях и жизни в загадочной Азии.

А может быть, не стоит отказываться от романтического образа узника, который находит в тюремной камере родственную душу и благодарного слушателя?

Благодаря вмешательству папы и некоторому затишью в военных действиях, 25 мая 1299 года Венеция заключает относительно благоприятный мирный договор с Генуей. Рамузио свидетельствует, что в августе Марко Поло вернулся в родной город.

Литературный компаньон Марко Поло, пизанец Рустичелло — личность столь же любопытная и незаурядная, как сам Марко. Французы называют его Рустичан из Пизы. Он был взят в плен намного раньше, в 1284 году, во время знаменитой морской битвы при Мелории (маленький остров недалеко от Пизы). В тот день агрессивный генуэзский флот одержал блестящую победу, окончательную, как считают некоторые. Триумф генуэзцев отозвался похоронным звоном для пизанских предприятий на Востоке и даже на средиземноморском Западе. Это мнение многочисленных авторов.

На самом деле, даже после этой катастрофы пизанцы держатся еще очень хорошо и участвуют в различных торговых операциях. Но Мелория, как бы то ни было, остается значительным событием и началом неизбежного и длительного заката тосканских флотов — до появления конвоев флорентийских галер в XV веке. Генуя таким способом добилась того, что вытеснила своих ближайших конкурентов. Она перекрыла дорогу пизанцам, более чем полвека контролировавшим острова западного моря, утвердила свое могущество на Корсике (создание города Бонифаччо генуэзцами датируется именно этими годами) и даже стала угрожать Сардинии.

В этой победе при Мелории уже проявил себя клан Дориа. Уберто Дориа, старший брат Ламбы, командовал экспедицией, в которую Дориа снарядили несколько собственных галер, на борту которых находились 250 человек из их клана. Сам Ламба находился там со своими шестью сыновьями и еще одним братом, как и позднее, в битве при Курцоле.

Хронисты пишут, что пизанцы потеряли в этот день 40 галер, и 9 000 пленников были приведены в Геную. Их было так много, что среди других сетований и жалоб мужчины и женщины Пизы кричали: «Che vuol veder Pisa, vada a Genova!»[7] V Современники свидетельствуют, что с ними плохо обращались, держали подолгу в тесных тюрьмах; много людей умерло за короткий срок. Мирные переговоры ужасно затягивались по вине нового правителя Пизы — Уголино, которого назначили тираном и подестой (губернатором) на 10 лет с февраля 1285 года. Уголино не торопился, ибо предпочитал видеть стольких аристократов из старой партии его врагов, а также других знатных граждан вдали от дома и от политической жизни. Среди этих узников были, конечно, люди, имеющие вес, опасные для новой власти.

Конфликт между Генуей и Пизой сопровождался взаимными обвинениями. Генуя обвиняла свою соперницу в подкупе и даже содержании пиратов Сардинии, которые без конца атакуют их корабли по дороге на юг.

Знатные граждане Пизы вызвались быть посредниками на переговорах, но не могли урезонить Уголино и преодолеть его молчание. Мир был подписан только 15 августа 1288 года… и не имел немедленного действия. Договор об обмене пленными не был выполнен полностью. Когда венецианцы из Курцолы попадают, плененные, в порт Генуи в октябре 1298 года, то в городе все еще остается очень много пизанцев, в том числе Рустичелло.

Хронисты говорят также о благородных пизанских дамах, которые приезжают в Геную, чтобы утешить своих пленных супругов или родственников. Генуэзские тюрьмы были переполнены, и, видимо, многие пленники пытались изменить условия своего содержания во враждебном городе. Вряд ли знатные пизанцы, имеющие связи, могли долго оставаться в грязных и тесных тюрьмах. Они участвовали в посольствах, переговорах, что свидетельствует о свободе перемещения. Они, вероятно, представали перед судом, наносили деловые визиты и даже встречались с властями их родного города. Они даже образовали ассоциацию, наделенную некоторыми полномочиями — «Universitas Carceratorum Pisanorum Janue Detentorum». Все послания и документы, выработанные этой ассоциацией (сообществом пизанских узников в Генуе), скрепляются собственной печатью. В книге английского историка Генри Юла приводится рисунок этой печати: два узника на коленях молятся Мадонне, покровительнице их города.

Вероятно, оба будущих автора знаменитой книги встретились благодаря тому, что режим их содержания был достаточно свободным и позволял им встречаться и посещать различные места города.

Кстати, образ пленного, заточенного в тюрьму писателя — не такое уж исключение для той эпохи. Вспомним о судьбе другого писателя, гораздо менее знаменитого, но не вовсе неизвестного. По случайному совпадению, он также писал в жанре книги Марко Поло. Речь идет о генуэзце Доменико Дориа, который, остановившись в Каире, становится приближенным султана мамелюков. Попав в немилость, он был, говорят, брошен в тюрьму и оставался там более одного года, с 1339 по 1340 год. Именно там его встретил (или нанес ему визит?) египетский ученый и географ, который по его рассказам и в результате обмена воспоминаниями собрал большое количество сведений о турецких княжествах Анатолии (их было всего 16, если быть точным), о Трабзоне и обо всех королевствах Запада. Так родился и вышел в свет геополитический сборник, нечто вроде энциклопедии, широко известной в то время в научных кругах мусульманского мира. История появления этого труда удивительно похожа на историю разработки книги Марко Поло: встреча и сотрудничество великого путешественника, человека действия — с ученым, литератором.

Реальные исторические условия создания «Описания мира» до сих пор как следует не изучены, так как на этот счет свидетельств не сохранилось. Кем был на самом деле Рустичелло ди Пиза, и как его жизнь, карьера и интересы подготовили к встрече с венецианцем и побудили написать произведение подобного рода? Писал ли он под диктовку или более-менее свободно интерпретировал устный рассказ? Как выделить в этой книге то, что принадлежит каждому из авторов? Как, наконец, определить природу самой книги?

О Рустичелло, уроженце Пизы, известно очень мало, почти ничего. Мы ничего не знаем о его семье, о причинах, побудивших его вернуться на родину после нескольких (вероятно) далеких странствий. Мы не знаем, в каком звании, в каком качестве он находился на борту одной из пизанских галер, захваченных генуэзцами в августе 1284 года. Скажем еще, что мы не можем проследить его жизнь после освобождения и нигде не находим ссылок на то, что он как-то связывает себя с этой книгой, говорит о своем авторстве или представляет ее какому-нибудь влиятельному лицу. Его современники-соотечественники не оставили о нем воспоминаний. Никому не приходит в голову присваивать честь создания «Описания мира» одному из сыновей города Пизы.

Нам также неизвестно, является ли имя Рустичелло фамилией семьи или именем, или тем и другим одновременно, как это случалось довольно часто в то время. Рустичелло — один из аристократических родов, процветающих в 1280–1310 годах. Они не принадлежали к верхушкам знати. Из этой семьи вышли крупные торговцы и мастера-ремесленники, а также представители закона. Некоторые из них заседали в Совете Старейшин, одной из основных магистратур города; другие были судьями или офицерами. Рустичелло в 1315 году являлся Console dei Mercanti[8], а Маттео — был владельцем замка в одном из предместий Контадо. Семья в эти годы владела несколькими домами в приходе (cappella) Сан Паоло алль’Орто.

Один из Рустичелло, сын Гвидо Рустичелло, упоминается Эмилио Кристиани в его каталоге известных фамилий («Famiglie Popolare») в 1277 году как судья и нотариус.

Имеет ли отношение наш Рустичелло к этой семье? Сходство имен и почти совпадающие даты позволяют это предположить. К тому же нам очень хорошо известно, что юристы, выходцы из благородной среды и получившие хорошее образование, часто пробовали себя в литературе и создавали произведения в модных тогда жанрах: история (летописи и хроники), эпические поэмы, гимны, дидактические труды. Так было, например, в Генуе, Тоскане, Болонье и Ферраре. Так что нас не удивило бы, если бы редактор «Описания мира» был по образованию и по роду занятий представителем судейской профессии.

Литературную судьбу Рустичелло при дворе проследить легче, чем политическую. Он был, без сомнения, придворным поэтом, новеллистом, рассказчиком, трувером[9]. А будучи вдалеке от своей родной Италии, он применяет свое искусство, чтобы завоевывать признание, защиту и поддержку при дворе иноземных правителей. Он выступает уже не как гуманист, отстаивающий и распространяющий итальянскую или романтическую культуру. Он пишет произведения, которые отвечают немного устаревшему (по мнению некоторых) вкусу знати и рыцарей. Его сферой всегда остается рыцарский роман на манер французских и английских. Он пишет исключительно по-французски.

Он оставил под своим собственным именем по меньшей мере два произведения подобного рода, типичных для придворной литературы. Одно — «Gyron le Courtois avecque la devise des armes de tous les chevaliers de la table Ronde» («Жирон ле Куртуа выступает под военным девизом всех рыцарей Круглого Стола»); другое: «Meliadus de Leonnoys. Ensemble plusieurs autres nobles proesses de chevalerie faictes par le Roy Artus, Palamedes et Galliot du Ргё» («Мелиад де Ленуа. Собрание других славных рыцарских подвигов короля Артура, Паламеда и Галио дю Пре»), Эти названия говорят сами за себя: автор стремится развлечь читателя красивыми историями о рыцарских подвигах, ни в чем не отступая от устоявшейся традиции.

При гостеприимном дворе английского короля Генриха III (который умер в 1272 году) и его сына, будущего Эдуарда I, при дворе Генриха, сына Иоанна Безземельного, короля, которого не признавали его подданные, образовался круг писателей и англо-нормандских поэтов, часто из знатных семей, которые писали для избранного общества: Гасс ле Блен, Люс дю Гар, Робер и Эли де Буарон воспевали великие дела рыцарей Круглого стола; они собирали все, что было сочинено и написано о Тристане, Ланселоте, Жироне ле Куртуа. Эти искусные компиляции, удачно скомпонованные, полные фантазий, издавались в сборниках, которые приписывали мэтру Рустичану из Пизы. Они были широко распространены и переиздавались еще в конце XV века. Видимо, именно Рустичелло доработал и издал одну или несколько книг, посвященных Эдуарду Английскому и его паломничеству в Иерусалим. Эдуард проводит зиму 1270–1271 года на Сицилии и в мае прибывает на Святую Землю. Но на обратном пути он вновь останавливается на Сицилии в январе 1273 года; вполне вероятно, что Рустичелло жил тогда при дворе Карла Анжуйского в Неаполе и мог встретить английского принца в Палермо или в одном из городов острова. Некоторые авторы даже считают, что он в качестве оруженосца англо-нормандских рыцарей семьи Буарон сопровождал их вместе с Эдуардом на Восток.

Мы видим, как он познакомил английский двор с французским эпосом, устными эпическими традициями, целым набором рыцарских романов и романов о чудесных приключениях. При дворе были озабочены тем, чтобы восстановить и сохранить культурные традиции прошлого, поэтому писатели собирали обрывки легенд, уже почти забытых, придавали им форму в соответствии с литературной модой того времени. Наш автор благодарит Бога и Деву Марию за то, что они дали ему «изящество слога, разум, силу и память, время и место, чтобы довести до конца такую высокую и благородную миссию. Он заранее отвечает критике, которая могла его обвинить в том, что он в своем «Жироне ле Куртуа» рассказ о Тристане поместил перед рассказом о его отце Мелиаде и выпутывается из этого изящным объяснением: «… Я отвечаю, что мое произведение не однородно, так как я не могу знать обо всем и упорядочить свой рассказ». Такое же нарушение последовательности повествования мы находим в «Описании мира». Ему нужен соавтор, способный подготовить и преподнести незнакомый «материал».

Так, писатель, которого Марко встречает в Генуе и который, вероятно, побуждает его придать огласке восточные приключения, в то время был уже маститым автором, получившим признание, но не оригинальным, а больше занятым сбором и обработкой старинных текстов, нежели созданием своих собственных. Таким нам видится второй автор «Описания мира». Работа была для него привычной, и новая тема стала лишним подтверждением его мастерства. К тому же Рустичан и сам путешествовал, проявлял интерес к Святой Земле и распространению христианства.

Более точно определить роль каждого из них (венецианца и пизанца — с точки зрения французской или англо-нормандской культуры) в разработке произведения не так уж легко, и выводы остаются непроверенными. Если Пиза не настаивала на авторстве своего гражданина, то Венеция, наоборот, прославляла своего Марко Поло без меры и гордилась им.

Попытки определить преимущество одного автора перед другим имеют еще и социально-политическую подоплеку, а потому уводят в сторону и ложно истолковывают суть проблемы. Настаивая на ведущей роли Рустичелло, толкователи стремились подчеркнуть заслуги высшей знати, придворной элитарной культуры и цивилизации, подчеркнуть роль монарха. Поддерживать сторону Марко Поло — значит, как часто думают, показать преимущество городской, торговой, буржуазной и, в конечном счете, «республиканской» культуры. Эта вторая точка зрения в XIX веке была очень популярна — буржуазная культура противопоставлялась придворной.

Более естественно разделение мнений по национальному принципу. «Описание мира» под редакцией Рустичелло — это произведение французского духа и традиций. Та же книга под названием «Millione», приписываемая исключительно Марко Поло — полностью итальянское достояние. Итальянские историки особенно склонны пренебрегать вкладом Рустичелло в создание знаменитой книги.

Так, Леонардо Олшки, крупный специалист по Марко Поло и его произведению, в своей книге под названием «Asia di Marco Polo» («Азия Марко Поло»), вышедшей в 1957 году, говорит только о «Millione», а не о «Описании мира»; для него Марко является единственным автором. Рустичелло он представляет только как «redattore», профессионального литератора («leteratto professionale»), способного привести в порядок значительную массу более или менее оформленных и законченных воспоминаний, что очевидно снижает его роль, не дает ему возможности влиять на выбор тем, на композицию и общую идею произведения.

Вопрос остается открытым…

Все множество стран, показанных в книге, часто посещаемых в то время европейцами-миссионерами и купцами, описано, конечно, самим Марко. Но как ему это удалось? Традиция, начиная с Рамузио (который, без сомнения, опирался на некий источник, утраченный впоследствии), утверждает, что, находясь в генуэзском плену, он попросил отца переслать ему заметки, хранившиеся дома, в Венеции. Может быть, среди них были и заметки отца, дяди Марко? Есть предположение, что именно эти записи, сделанные во время пребывания в Азии, и послужили основой произведения. Но откуда тогда такое множество неточностей, с том числе в именах и географических названиях? Откуда пропуски и значительные ошибки в описании исторических событий, в истории царствований, конфликтов, битв и завоеваний? Все это, конечно, говорит в пользу того, что текст диктовался или, скорее, рассказывался, основывался на очень разрозненных заметках, часто малопонятных, или на простых воспоминаниях. Основной источник книги — память, удивительно мощная, но допускающая неточности по прошествии стольких лет.

Помогали ли Марко другие люди — путешественники, купцы, ученые, офицеры монгольского двора или императорских таможен? Это иной раз проскальзывает при чтении того или другого пассажа, превосходно документированного. Более того, как мы уже подчеркивали, наш автор кажется более красноречивым тогда, когда опирается на слухи или письменные источники, возможно, официальные документы (отчеты), чем когда описывает то, что он видел собственными глазами. Видимо, Марко не удалось использовать все заметки и отчеты, которые наверняка накопились в большом количестве. Многие из них так и не увидели свет.

Другая традиция, которой мы также обязаны еще Рамузио, говорит, что во время своего плена в Генуе, среди многих новых друзей Марко встретил благородного генуэзца, который помог ему уточнить и проверить азиатские воспоминания и впечатления и даже помог ему отредактировать книгу. Спустя 200 лет после описываемых событий Рамузио уже было трудно идентифицировать этого ученого географа. Однако, вместо того, чтобы признать полную неосведомленность по этому поводу, ученые продвинули и поддержали имя Андало ди Негро.

Гипотеза в любом случае очень соблазнительная. Человек этот принадлежал к знатной генуэзской семье и был хорошо известен своими далекими путешествиями и знаниями о мире. Астроном и астролог, немного математик и космограф, он, как и Рустичелло, был вхож в придворные круги и там сделал свою карьеру. Долгое время он жил в Неаполе, был другом Роберто Анжуйского и умер там же в 1334 году. Андало в свое время уже приобрел авторитет как автор двух трактатов о движении планет: «Tractatus planetarum» («Трактат о планетах») и «Introductorius ad iudicia astrolo-gie» («Толкование индийской астрологии»). Он рассказывает о счастье и судьбе человека и доходит до того, что дает практические советы для ведения дел. Он строит «учение о выборе», то есть о наиболее благоприятных моментах для того, Чтобы предпринять то или иное путешествие или заняться торговлей. Эти разнообразные интересы привлекли к нему нескольких преданных учеников, таких как Боккаче, который говорит о нем в своей книге «De genealogia deorum gentilium» («Происхождение божественных явлений»). Итак, гуманист, да еще и путешественник, он отправился, конечно, в Азию, по крайней мере, до Трабзона — за счет общины Генуи в 1314 году. Боккаче говорит о нем, что «он выехал, чтобы узнать движение звезд, не только изучая английские тексты, как это в основном делалось, но после того, как попутешествовал почти по всему миру. Таким образом, благодаря опыту, собранному во всех этих путешествиях, во всех климатах и под разным небом, он имел знания, потому что видел своими глазами то, что другие знали только по слухам». Фраза, которую повторит почти дословно полтора века спустя другой знатный генуэзец в предисловии к своему рассказу о паломничестве в Святую землю, сославшись на знаменитых путешествен-ников — Марко Поло и Андало ди Негро.

В нашем представлении обе гипотезы имеют право на существование. Можно даже представить, что Андало сначала познакомился не с Марко, а с Рустичелло на Сицилии. В любом случае, сотрудничество путешественника с ученым не исключается. Это было вполне в духе времени.

Только внимательное изучение содержания книги позволяет измерить природу и долю участия в ней Рустичелло. Участие это подтверждается, очевидно, тем, что книга была написана на французском языке. Правда, сначала долго держалась версия Рамузио, который утверждал, что «Описание» сразу было написано на латинском языке. Он охотно поддерживал версию первого написания на итальянском, который не был, впрочем, венецианским диалектом, а был скорее тосканским. Самый старый из манускриптов на итальянском языке хранится во Флоренции. Эта версия поддерживается даже во Франции. Лишь редкие ученые и редкие исследования представляют «Описание» как произведение в основном французское, северофранцузское — по крайней мере, по форме и по духу.

Впрочем, предшествование французской версии не вызывает никакого сомнения. Она была доказана в 1827 году итальянским эрудитом графом Баделло Бони — в предисловии к его изданию книги. Сравнивая два текста, французский и итальянский, он отмечал многочисленные расхождения, которые при ближайшем рассмотрении свидетельствуют об ошибках перевода с одного языка на другой. Некоторые видят в этом результат спешки или недостаточного образования итальянского переводчика, который плохо знал написание заглавных букв и допускал ошибки самые грубые. Так, например, город Saianfu (французская версия, очевидно, оригинальная, говорит: «И вот расскажу вам о благородном городе Саянфу») становится на итальянском «тремя благородными городами» («… delle tre nobili citta di S.»). В другом месте слово bue (грязь) переведено как buoi (быки), что уж совсем невозможно. Если французская версия показывает короля Маабара, окруженного несколькими баронами — «feels du Seigneur», слугами (вассалами), «Milione» по-итальянски переводит это слово как filz — дети, или сыновья просто-напросто. Можно было бы составить целый каталог таких ошибок или случаев приблизительного перевода. Не говоря уже о примерах бессмыслицы, которые показывают полную неспособность проникнуть в реальный смысл текста. Генри Юл цитирует несколько прямо-таки вопиющих ошибок. Так, chevail (волосы) переводится как cavagli (лошади). Если хлеб города Кермана, в Персии, горек — так это «потому что в нем горька вода». Это происходит «е questi e роr lо marе che vi viene» (из-за моря, которое туда приходит), а мы в совершенной пустыне в сотнях километрах от Персидского залива! Там, где Марко говорит о народах, которые пользуются сольдо в качестве денег, написано по-французски: «из соли делают они деньги». В итальянском варианте читаем (слово «соль» становится местоимением se): «mа fanno da loro» (они ее делают сами), то есть они сами делают свои деньги… В этом можно усомниться, так как речь вовсе не идет об инфляции. «Chaude» (это касается пересеченной равнины) становится «chauve». И, наконец, чтобы завершить список, почти неисчерпаемый: слово aide;, существительное нарицательное, которое в своем контексте означает поддержку, оказываемую капитану армии, который атакует Бирму, превращается в Aide и означает командира, пришедшего очень кстати. Чаще всего переводчик, человек торопливый, очень мало интересуется своим текстом и совсем не заботится о достоверности. Так что для внимательного изучения его версия становится по многим пунктам полностью непригодной.

Французская версия, безусловно, предшествовала итальянской. Мало того, эта последняя, переведенная на вульгарный итальянский язык, была доверена скверному писаке, переводчику, занятого тем, чтобы сделать побыстрее, который не смущался никакими «почти», мало интересовался собственно текстом и не был способен понять в нем несколько пассажей и избежать ошибок, очень мешающих читателю менее искушенному.

С другой стороны, можно подумать (и это будет еще одним доказательством), что итальянский переводчик в некоторых случаях, кажется, умышленно вольно обращается с текстом, нимало не контролируя его достоверность. Леонардо Олшки рассказывает, что по поводу драгоценных камней, подаренных родственниками Марко хану Берке во время их первого путешествия, французская версия говорит, что драгоценности были подарены «для украшения», то есть просто, чтобы вставить их в оправу, в то время как итальянский текст говорит «а vender», что свидетельствует о коммерческой сделке. Этот приблизительный перевод, часто искажающий первоначальный текст, доказывает желание создать некий образ автора и его произведения. Вспомним, как Марко Поло описывает торговое движение кораблей по реке Киан (Янзцы). Первый текст ясно говорит о том, что он получил свою информацию от одного офицера, состоявшего на службе у императора, таможенника («что он слышал, как говорили ему»), В итальянском и латинском тексте рассказ излагается от первого лица, в форме непосредственного свидетельства: «Ergo, Marcus Paulus…». Он утверждает, что видел собственными глазами движение этих кораблей и посчитал их: «Vidi in ista civitate». Изменение тона и содержания, очевидно, свидетельствуют о решительном желании выставить в выгодном свете роль венецианца, представить его как настоящего очевидца и, следовательно, полностью скрыть то, что он прибегал к устным и письменным источникам. Во всех этих итальянских и латинских версиях местоимение je (я) заменяется на il, и выражение Messire Pol показывает осознанное желание устранить, с одной стороны, все рукописи, созданные ранее, с другой стороны — исключить какую бы то ни было роль посредника и в первую очередь — Рустичелло ди Пиза, имя которого исчезает в итальянском варианте. Мы настаиваем на том, что это была осознанная политика, тенденция, которая проявилась очень рано, начиная с редакции первых копий и которая должна была представить произведение совсем в другом свете, далеком от первоначального.

Языком первой версии, которым мы, без всякого сомнения, обязаны Рустичелло, является разговорный общеупотребительный французский. Он не претендовал на литературную вычурность, но также не был языком провинции. Это не был англо-нормандский язык или какой-ни-будь диалект — это язык севера Франции. Здесь не играет роли лингвистическая или культурная общность, образовавшаяся из-за соседства и политических связей: Рустичелло не пишет на провансальском языке, который он мог выучить во время одного из своих путешествий и особенно во время своего пребывания (документов о котором осталось мало) при дворе короля Сицилии и графа Прованса — Карла I Анжуйского. Здесь нет ничего общего с обстоятельствами, которые, например, повлияли на выбор франко-провансальского языка для написания «Fioretti» святого Франциска Ассизского, говорящего на языке, который он выучил в молодости в Авиньоне, в доме своего отца, занимавшегося торговлей. В случае «Описания» выбор был сделан по воле Рустичелло и в самом произведении не обсуждается.

Эта редакция на северофранцузском, на первый взгляд, удивляет; язык считают чем-то аномальным, чуть ли неприличным, так что на этом факте стараются долго не задерживаться. Происходит это потому, что наши учебники и книги всегда отдают предпочтение расцвету культурного и гуманистического движения в Италии, на родине Ренессанса. Эти же учебники пренебрегают очень важной ролью, можно сказать, даже главенством в определенное время французского языка, на котором было написано большое количество книг и который способствовал распространению культуры. Он был средством общения, оцененным практически всеми. Язык был широко распространен даже вдали от родины, в придворных кругах и среди образованных людей.

В эпоху, о которой идет речь, вот уже несколько десятилетий менестрели и трубадуры, труверы, поэты, писатели и французские эрудиты принимались в большом количестве при дворах Италии и, естественно, принесли туда свой язык и литературные вкусы. Нужно ли забывать о том, что во время правления во Франции первой династии

Анжу двор Неаполя был в некотором роде колонизирован французами — офицерами, юристами, учеными и людьми искусства? При Карле I (умер в 1285 году) можно было найти в Неаполе и при дворе короля, в канцеляриях и судах — прокуроров, судей и советников, приехавших с севера: Одон де Лорри, близкий к королю, Жофрей де Бюмонт и Симон де Пари (оба были канцлерами), Петро Умберти и Жизбер де Сент-Квентин, обосновавшиеся в суде. Университетское образование несет на себе отпечаток орлеанской епископской школы. Адам де ля Голль, знаменитый менестрель из Арраса, приезжает в Неаполь в 1283 году после Робера д’Артуа и остается здесь до своей смерти в 1288 году. В Неаполе он представляет «Историю Робина и Марион» и начинает писать «Песнь о короле Сицилии». Другой поэт, оставшийся неизвестным, также пришедший в familia Робера д’Артуа, пишет там поэму «Путь пилигрима», которая повествует о Святой земле и Иерусалиме. Иными словами, городская, светская культура испытывает влияние французского искусства, французских культурных традиций. Становится очень популярным имя Прюнель (Перонель) — персонаж пасторальных пьес, жанра, который пришел с севера.

Карл Анжуйский, являясь союзником папы римского, очевидно, имеет своих доверенных людей во всей центральной Италии, подчиненной его власти. В 1269 году главным викарием Тосканы назначается Жан Британ. Карл назначает также сенешалей-французов в Ломбардии, чтобы создать оппозицию императорской власти (например, Гильом де ля Рош). При его правлении с 1269 по 1270 год из 125 губернаторов провинций только 25 были итальянцами. Французский язык действительно становится языком официальным.

Северофранцузский диалект превращается в язык международного общения, его используют писатели, он становится для них необходимостью и привилегией, особым знаком отличия. Использовал его и придворный сочинитель Рустичан. Язык был популярен как при английском, так и при шотландском дворе, который также имеет тесные связи с Фландрией и Парижем. В 1328 году студенты Оксфорда должны были общаться между собой и со своими преподавателями либо на латыни, либо по-французски.

Эта особенность придворной культуры основательно освещена Генри Юлом. Он изучает язык Рустичелло и показывает, до какой степени он был распространен даже среди людей, для которых он не являлся родным. Один из приближенных английского короля Генриха III сопроводил свою версию романа о рыцарях Круглого Стола такими словами: «Я, Луцис, рыцарь и владелец Замка Гас, как влюбленный рыцарь, принялся за перевод с латыни на французский этой истории, не потому что хорошо знаю французский. Моя манера изъясняться скорее принадлежит манере английской, нежели французской, так как я родился в Англии. Но такова моя воля и намерение, что я ее переведу на французский». Вот обычный ход мыслей и решений придворных поэтов Англии и Рустичана в частности. Мы увидим, как спустя одно поколение, Фруассар, который жил при дворе Эдуарда III и королевы Филиппы Хайн, писал для них на французском свои «Хроники».

После крестовых походов, когда часть франков осела в Святой земле, а затем на греческих островах и в Морее, а также благодаря бракам с армянскими принцессами, французский язык распространился по всему латинскому Востоку, за пределами франкских королевств — как инструмент связи, как проводник мысли и культуры. Колонисты и рыцари приходят на Восток из Шампани, Фландрии, Бургундии, Иль-де-Франса или Пуату. Со времени правления Людовика IX, который (не будем забывать об этом) прожил вместе с королевой Маргаритой и всем своим двором более шести лет на Святой земле (в Сен-Жан-д’Акре, в частности), все межгосударственные договоры, направленные на возрождение Святой земли, писались также по-французски. Эта «культурная» колонизация французов принесла странам Востока больше, чем торговая колонизация итальянцев.

На французском, естественно, говорили христиане в Иерусалиме, на Кипре, даже в Константинополе и на греческом Пелопонесе. Этот язык был, без сомнения, наполнен всякого рода заимствованиями из греческого, из словаря итальянских моряков, негоциантов и латинских миссионеров. Эти заимствования мы находим и в некоторых заумных словах и выражениях «Описания мира». Это был особый французский, на котором говорили, по известному выражению Жана Ришара, «опасные полиглоты, способные коверкать три языка с равной виртуозностью». «Смесь, — признается один из авторов Востока, который сам был франком, — такая, что никто не может понять наш язык». Но, несмотря ни на что, этот язык стал, без сомнения, основой lingua franca, который употреблялся впоследствии на Средиземноморье и на всем Ближнем Востоке. На нем говорили даже мусульманские правители.

Нас не удивляет тот факт, что князь Армении Хетум в 1307 году, живя в монастыре бенедиктинцев в Пуатье, продиктовал свою «Историю монголов» Никола Фалькону и что последний ее издает на французском языке. Но не пишет ли сэр Джон Мандевиль, говоря о христианах, которых, по его мнению, очень много в Алепе, что «они говорят на языке Франции, как жители Кипра»? Именно этот язык принц Эдуард Английский (покровитель Рустичелло) во время своего путешествия к Святой земле должен был понимать и, может быть, даже говорил на нем. Мандевил добавляет, что султан Египта и четыре его верховных князя «spak Frensche righte wel» («говорят по-французски достаточно хорошо»). Поэт Бодуэн де Себур, который писал, вероятно, спустя некоторое время после смерти Филиппа Красивого (1314 год), повествует о королевстве в Индии под названием Буда и о красивом городе Фализе, в котором царствовал король Полибан: «Полибан знал французский, так как его учил человек из Франции, оставивший свою веру, который уже семь лет жил в Индии».

Как мы видим, нет ничего удивительного в том, что «Описание мира» было составлено на французском языке, хотя автор и принадлежал к английскому двору. Оба ее автора, особенно Рустичелло, должны были думать о наиболее широком распространении, успехе у принцев, знати и у всех людей, желающих знать о чудесах мира.

Другие писатели, до и после них, руководствовались теми же соображениями, заботясь о своей известности и о том, чтобы найти наиболее многочисленную аудиторию читателей. Генри Юл заметил также, что в то же самое время «Chronique latine» («Латинская хроника») Амато дю Монт Касси была переведена на французский язык другим монахом этого аббатства по просьбе графа Мальты — «для того, чтобы он умел читать и понимать по-французски и наслаждался бы этим языком». Мартино да Канале, венецианец и современник Марко Поло, пишет не труд, имеющий универсальное и энциклопедическое значение, a «Chronique» («Хронику») Венеции, где среди прочих других есть рассказ о роковой битве при Курцоле. Мартино сам редактирует текст на французском языке, «потому что язык французский — первый в мире и самый приятный для чтения и слуха как никакой другой. Взялся я перевести старую историю венецианцев с латинского на французский». Это было произведение компилятивного характера, в котором соединились фрагменты исторических текстов и воспоминаний — род литературы, в котором уже поднаторели многие авторы той эпохи. По своему жанру, по источникам вдохновения и причинам, побудившим его написать, а особенно по языку венецианская «Хроника» Мартино да Канале перекликается с «Описанием мира» с той разницей, что «Хроника» задумывалась как историческое произведение, а «Описание мира» представляет собой скорее географическую энциклопедию.

Еще более показательный пример этого пристрастия к французскому языку, охватившего даже итальянских ученых-энциклопедистов — монументальный труд Брюнетто Латинского (Бруно Латин) «Li Livres dou Tresor» («Книга Сокровищ»). Тосканец, родившийся во Флоренции, нотариус по роду занятий (как, возможно, и Рустичелло), видный деятель гвельфского движения и его партии, в 1260 году бежал во Францию. В 1263 году мы находим его в Аррасе, пишущим свой труд на французском языке. Он объясняет: «Никто не спросил себя, почему эти книги написаны на романском, на языке французов, раз мы итальянцы? Я скажу, что это по двум причинам: первая — потому что мы во Франции, а вторая — потому что язык этот более приятен на слух и лучше известен всем людям». Эти слова мог написать в своем предисловии и Рустичелло, который, однако, писал в Генуе.

Брюнетто вернулся во Флоренцию после победы партии гвельфов, поддерживавших власть папы в 1267 году. В 1275 году он становится, что примечательно, консулом Arte dei Giudici е Notai (правосудия и делопроизводства). Он умер во Флоренции в 1295 году — после того как восстановил и привел в порядок другую, более полную версию «Tresor» («Сокровища»), написанную также на французском языке. Бруно Латин, который считался одним из учителей Данте, был помещен последним в один из кругов Ада его «Божественной комедии», в круг содомитов. Это породило множество гипотез и комментариев, а также научных трудов (монументальное исследование Лангло). Но Данте просто наказал его за то, что тот использовал французский язык. Однако Данте, даже будучи сослан, не покидал Италии: ясно, что здесь противостоят два различных культурных слоя, два способа восприятия мира. Для всего литературного творчества той эпохи важное значение приобретает фактор странствий и путешествий, контактов с внешним миром. Волей-неволей темой сочинений становится политика и ее изменения. Как для авантюристов, деловых людей, так и для приверженцев тех или иных кланов и партий (для тосканцев в особенности) типичной становится ситуация, когда они вынуждены жить вдали от родины, при дворах иноземных правителей. Писатели, ученые, мемуаристы и рассказчики, часто будучи в изгнании, ищут покровительства, защиты и прибежища. При иностранных дворах они находят своих меценатов и стремятся завоевать авторитет и популярность. Таким образом, при королевских дворах образуется круг писателей-космополитов (литераторов, компиляторов), которых объединяет один язык. В XIV веке таким языком все еще является французский.

Выбирая между Марко и Рустичелло, отметим, что именно последний знает французский язык. Ничто не свидетельствует о том, что наш венецианец говорил на нем, хотя он мог держать в памяти некоторые слова и выражения, усвоенные во время его пребывания на Востоке: в Акре, которая тогда принадлежала франкам, и армянском Аясе, например. Видимо, заслуги по редактированию все-таки принадлежат пизанцу.

Довольствовался ли он только тем, что собирал информацию и переводил? Добавил ли он что-нибудь от себя, изменил ли в какой-то мере стиль первоисточника?

Некоторые критики и комментаторы отметили, что подобное сотрудничество не было примером из ряда вон выходящим и что на самом деле несколько книг о путешествиях той эпохи, самых значительных и известных, были продиктованы участниками путешествий редакторам. Именно так, помимо «Описания мира», была написана «История монголов» Хетума (армянского князя), рассказы Одорика де Порденоне, Ибн Баттуты, венецианца Никколо де Конти. Только отчеты о миссиях и посольствах в форме протоколов или, скорее, писем, адресованных папе или королю, остаются произведением одного человека, уполномоченного их написать. Что касается рассказов, не входящих в прямые обязанности автора, который ищет лишь литературного признания, то помощь профессионала кажется очевидной. Естественно, доля участия соавторов неодинакова в различных произведениях.

Госпожа Бертолуччи Пиццоруссо, которая посвятила солидный научный труд данному аспекту разработки «Описания мира», отмечает это неравенство и определяет авторство по манере изложения, по выразительности, экспрессивности слога. Она приходит к выводу, что, например, Одорик до Порденоне никогда не предоставляет слово своему «писателю», Гильельмо ди Сорана, в то время как Ибн Баттута, знаменитый арабский путешественник, который посетил Индию и Китай, не возражает, чтобы его редактор, Ибн Гюзави, использовал в самой ткани повествования личностные моменты: «…И говорит Ибн Гюзави… что». Гораздо позже Никколо де Конти (путешествие которого в Индию, Китай и на острова Индостана с возвращением через Аден и, может быть, Эфиопию произошло между 1401 и 1439 годом) вручил всю собранную информацию картографам, которые работали в его присутствии, и знаменитому гуманисту Поджо Брачолини (французу Поже), который включает этот материал в свое собственное произведение «Historia de varietude fortunae» («История изменчивой фортуны»). Как видим, тут нет никаких особых правил или традиций: все зависит от действующих лиц, от их литературных способностей, от жанра произведения и от публики, которую авторы хотят заинтересовать.

Что касается Марко и Рустичелло, тут не совсем все ясно. Прежде всего смущает язык. В нем много восточных терминов, а также ошибок в согласовании и спряжениях. К тому же много заимствований из итальянского. Одни и те же слова, особенно имена собственные, пишутся различно в разных местах книги. Видимо, сохранен стиль устного рассказа. Все указывает на зависимость от первоисточника. Иногда, чтобы сделать рассказ более понятным, особенно в наиболее трудных местах, редактор его преобразовывает, «заливает в другую форму». Записывая повествование на французском, Рустичелло натыкается на чисто венецианские слова, которые ему диктует его компаньон. Он не может ни уловить их смысл в настоящем контексте, ни перевести их достойным образом и довольствуется тем, что переделывает слова на французский лад, чаще всего просто меняя окончание, созвучие. Приведем пример: слово «saggio», которое для Марко означает, очевидно, слиток ценного металла, становится под пером пизанца, который, кажется, не очень хорошо знаком с техническим языком деловых людей, просто «saie», что абсолютно ничего не означает. Это приводит, впрочем, первого издателя одной из французских рукописей к тому, что он пишет «sac» (мешок) из-за неточного прочтения и говорит о мешках с золотом и серебром там, где речь идет только о граммах!

Это говорит о том, что участие пизанца в разработке произведения кажется значительным, даже главенствующим: убедительный признак «отказа общаться», не прибегая к посредничеству (помощи) ученых. Вот почему в тексте произведения говорится только один раз «моя книга» и 32 раза — «наша книга». Личность путешественника стирается. Если он описывает в «Прологе» обстоятельства, которые заставили Марко Поло проделать весь этот далекий путь и узнать так хорошо нравы монголов и самого Кубилая, то это делается для того, чтобы свидетельство было достоверным. Но об эпизодах, которые касаются лично Марко, которые он пережил непосредственно, почти не упоминается. Мы ничего так и не знаем о предполагаемых торговых сделках и даже о той злосчастной истории в Трабзоне, по пути домой, когда Поло подверглись нападению, попали в плен и потеряли почти все свои грузы и товары. А ведь этот роковой эпизод, пожалуй, повлиял на всю их дальнейшую судьбу и перечеркнул все итоги путешествия.

Рустичелло постоянно колеблется относительно манеры повествования — это и бессвязные, меняющиеся разговорные формы, о которых пишет госпожа Бертолуччи, и двусмысленности, прерывистость, внезапные обрывы речи, и несогласования во времени, и местоимения «я» и «он», постоянно сменяющие друг друга (непонятно, где говорит сам Марко, а где редактор говорит о Марко). Но даже эти неточности, по правде говоря, вполне объяснимые, свидетельствует об участии редактора (Рустичелло) в обработке чужой речи.

Неоспоримым остается тот факт, что именно он ведет игру. Он представляется настоящим рассказчиком и берет на себя авторские права, претендует на роль автора рассказа, часто недвусмысленно намекая, что именно он ведет рассказ, отвечает за правильность незнакомых слов, выбирает темы и повествует о высоких деяниях своего героя. Марко Поло представлен как личность почти эпическая, о приключениях и заслугах которого рассказывает автор. Почти всегда имя венецианца приводится в третьем лице: «И расскажу вам, что господин Марк сделал…». Или еще: «Господин Марк спрашивает у некоторых людей этого города…, но он узнает об этом то, что я вам расскажу». Рустичелло к тому же пользуется любым удобным случаем, чтобы привлечь внимание читателя и сконцентрировать его на своем собственном рассказе: «Понятно…», «Непонятно как…». Он как бы извиняется за то, что забыл что-то сказать вовремя, и потом восстанавливает это. Иногда, конечно, он в этом винит Марко: «Знайте же, что мы забыли рассказать о большой битве». Но гораздо чаще он говорит: «Здесь расскажу вам о чуде, свидетелем которому я был» или «И еще вам скажу об одном деле…, очевидцем которого я был». Решительную победу одерживает местоимение я (je). Создается даже впечатление, что он пытается показать себя владеющим нитью повествования: «И вернемся другим путем в город Шерман…»; «И поэтому вернемся к нашим провинциям в краю Балдасиан…». Нам представляется, что он ведет слушателя (читателя) по следам путешественников, но следуя абстрактному, идеальному, вымышленному маршруту, который кажется этому образованному человеку наиболее подходящим. Он как бы лучше своего героя знает, что больше всего соответствует данному жанру произведения.

Я также думаю, что в глубине души он оставляет за собой право на то, чтобы добавлять и дополнять. Он силится объяснить сложные для понимания европейца слова, имеющие восточные корни. Он сообщает цены или показывает доходы не только в денежном эквиваленте Италии, но и Франции. Например, о прекрасных персидских скакунах: «Этими деньгами один стоит приблизительно 200 ливров». Понятно, что не венецианец подсказал ему это денежное соотношение. Рустичелло ввел его сам или по взаимной договоренности с соавтором.

Наконец, в тексте встречаются наблюдения и указания, которые являются наиболее очевидным доказательством его вмешательства, иногда значительного, в редактирование и подбор темы. Вот один из ярких примеров: когда он рассказывает о путешествии в Японию и Малайзию, он объясняет, почему море называется «китайским». Так он называет «море, которое находится против Манзи» и приводит сравнение: «Как в Англии говорят «английское море». Одна из французских рукописей книги приводит даже другой пример — «море Рошельское», то есть находящееся рядом с Ля Рошелью. Эти параллели могли прийти в голову человеку, который хорошо знал именно эти места, бывал на Британских островах.

Мы склонны признать тесное сотрудничество двух авторов «Описания мира». Каждый внес свой вклад — свой талант и опыт. Не вызывает сомнений, что Марко Поло предоставил документальную основу для книги: личные наблюдения в виде рассказов (устных) или записей. Рустичелло, будучи уже опытным литератором, конечно же, много работал над этой документальной основой. Произведение, таким образом, имеет двойное авторство. Слишком часто упускают из виду, что его следует рассматривать в свете двух различных авторских концепций. Именно этот двойной аспект делает сложным определение идеи «Описания мира» и приводит в замешательство исследователей.

Глава X
СБОРНИК НЕБЫЛИЦ?

Какой бы оригинальной фактурой ни было насыщено «Описание мира», оно прекрасно вписывается в литературную традицию. Форма была уже разработана.

К сожалению, в этом вопросе преобладает иногда инерция давно высказанных идей и незыблемых формул, навязываемых нам без углубленного изучения проблемы. Рамузио включил книгу Марко Поло в свою коллекцию «Знаменитых путешествий». Эта книга довольно долго считалась одним из самых любопытных и сенсационных повествований о путешествиях и обычно занимает место в коллекциях приключенческих рассказов.

…Но такая классификация книги Марко Поло является совершенно произвольной и вызвана, в некотором роде, тем, что ее издали через два с половиной столетия после написания, а это издание не подверглось даже поверхностному исследованию.

В «Описании мира» собственно отчет о двух экспедициях (1261 и 1271 годов) ограничен, как мы уже видели, «Прологом» и несколькими короткими главами — прямо скажем, не особенно интересными и изложенными в очень концентрированной и сжатой форме. Там не найдешь никаких точных указаний или живописных подробностей, не упоминаются названия мест, остановок. Читая этот «Пролог», мы остаемся в полном неведении и понимаем, что все эти главы были написаны с единственной целью: превознести заслуги Марко и его родственников. Рассказчик никогда не опускается до изложения реальных обстоятельств путешествия. Даже когда он говорит о посольствах, удивляют намеренная краткость его рассказа, небрежность, отсутствие интереса ко всему, что не относится к действующим персонажам. Людей мы как раз и не видим ни в пути, ни на отдыхе — только на аудиенциях у Великого хана или еще какого-нибудь монгольского вождя. Весь рассказ строится только на изображении приемов и изложении удачных пассажей из речей. Все остальное в расчет не берется и не вызывает никакого интереса.

Даже в основном тексте не стоит и пытаться искать хоть каких-нибудь точных сведений о дальних странствованиях и приключениях героя. Марко ни слова не говорит о количестве увиденных им мест, что не преминул бы в первую очередь сделать автор настоящего рассказа о путешествии, стремящийся поведать о своем подвиге. Нет ничего ни о самом маршруте, ни о календаре (ссылок на даты). Скорее всего, в его намерения это не входило. «Рассказ о путешествиях», где речь идет о чем угодно…. кроме самих путешествий.

Назначение книги определить нелегко: это не пособие для купца, не рассказ о путешествиях; в конечном итоге это можно понять, только если забудешь все априорные рассуждения и согласишься учитывать роль, которую играет во всем этом Рустичелло ди Пиза — автор компилятивных романов о рыцарях Круглого Стола, «укорачивавший» эпические песни и ничуть не озабоченный стремлением написать «рассказ» о реально пережитых событиях. Но главное — оба автора помнили о тех произведениях, которые в то время имели успех. Отсюда — многочисленные реминисценции, воспоминания, даже плагиат, которыми изобилует произведение. Сегодня мы бы назвали это не иначе как странностями или небылицами.

Для какого рода публики эти два человека сочиняли и писали «Описание мира»? В сущности, условия работы над ним говорят об этом достаточно ясно. Вспомним, что Марко, предоставленный самому себе, целых три года не рассказывал о своих дальних странствиях. Непохоже, чтобы его вдруг обуял демон сочинительства: все говорит о том, что если бы злая судьба не отправила его в плен к генуэзцам, то эта книга не существовала бы. В Генуе ни тюрьма, ни бездействие не могут объяснить его решения; к действию его побудила встреча с практиком, человеком любопытным, но главное — опытным литератором. Ведь изначально «Описание» не предназначалось ни для венецианского «купца», ни даже для итальянца, но для того читателя, к которому обычно обращался этот профессиональный писатель. Не совсем понятно, как Рустичелло согласился взяться за эту очень трудную работу: придать литературную форму груде сведений и воспоминаний, чтобы написать всего лишь простой рассказ о путешествии и не получить для себя никакой выгоды и нисколько не способствовать поддержанию известности среди своей обычной читательской аудитории. Книга явно должна была отвечать его интересам и интересам людей, вкусы которых он хорошо знал. Он за этим следил и пытался втиснуть рассказ, достаточно беспорядочный и переполненный подробностями, в уже знакомую ему форму.

Как и большинство произведений авторов и даже переводчиков того времени, эта книга начинается с обращения, напоминавшего обращения трубадуров и актеров, желавших привлечь внимание публики. Уже с того момента природа повествования и его цель определяются совершенно ясно. Рустичелло обращается к «вельможам, императорам и королям, герцогам и маркизам, графам, рыцарям и баронам…» — к читателям, жившим при дворе. Значит, эго книга не для «буржуа и горожан», а для придворных, их повелителей и их библиотек. Мы знаем, что ее приказывали переписывать государи и знатные вельможи, обеспечивая ей тем самым успех на Западе. Первая рукопись на французском языке, судьбу которой можно проследить, была подарена в 1307 году, в Венеции, самим Марко Поло французскому рыцарю по имени Тьебо де Сепой, чтобы последний передал ее Карлу Валуа, брату Филиппа Красивого.

Все эти придворные во Франции и в Англии проявляли тогда большое «гуманистическое» любопытство. Знание мира было признаком культуры, хорошего тона. Гуманизм в широком смысле этого слова, стремление знать и понимать все, что окружает людей в огромном мире, желание не только любоваться самим собой в своей родной стране и привычной среде — к этому всему стремились и многие государи, и аристократические круги. Конечно, это была мода, отражавшая определенную направленность общественного сознания.

Все в том же обращении к читателям Рустичелло перечисляет всех людей, которые хотят знать о разных расах и религиях, услышать о величайших чудесах. Лучше и нельзя было бы определить его намерения: представить энциклопедию, живую и подвижную, рассказывающую о вещах известных, но главное — о «чудесах». Рустичелло опирался, как он ниже говорит, на воспоминания человека, который прошел так много дорог, как никто другой, и видел самые отдаленные провинции Азии. В этом смысле (а мы не можем пренебрегать таким прямым указанием) название «Описание мира» прекрасно подходит к содержанию и означает то, что должно означать: книге старались придать форму непринужденной речи, приятной беседы. Это название нас предупреждает: «Мы расскажем вам все, что можно точно знать об этих заморских странах, об этих, пока еще неведомых, чудесах».

Оба эти человека имели определенный культурный багаж, который определял интересы одного и направлял перо другого. Всякое описанное здесь наблюдение не всегда является спонтанным. Очень часто это просто ссылка на то, что было прочитано или известно. Автору это даже доставляло удовольствие, к тому же, видимо, им управляла необходимость обнаружить знание того, о чем говорили древние авторы, авторитеты. Так было принято в то время: укрыться за стеной непогрешимости древнего труда, доверять и пытаться подтверждать старое, не открывая нового, а иногда даже видеть мир через этот своеобразный фильтр. Такую позицию — любопытство предшествует опыту, — мы встретим и гораздо позже у многих, самых отважных путешественников, вплоть до Христофора Колумба. Поэтому все эти люди еще до начала своего путешествия знали, как много интересного они могут обнаружить и о чем они должны восторженно рассказывать по возвращении.

Как раз об этом мы можем прочитать в краткой, но чрезвычайно интересной реляции о путешествии Плано Карпини, составленной одним из его спутников — Бенедетто Полоно (Бенедик-том-Поляком). Чтобы описать крайне необычные пейзажи степей южной России, автор рассказывает исключительно об одном растении — полыни (artemisia absinthium), описание которого уже встречалось в трудах Овидия, сосланного на побережье Черного моря. Путешественник делает вид, что всего остального он как бы и не замечает,! ему даже неинтересно об этом рассказывать: он, знает, что подобные отступления от темы отклика не найдут.

Марко Поло и Рустичелло тоже пересыпают свое повествование (во всяком случае, там, где речь идет о самых западных районах путешествия) ссылками на античные знания, а особенно упоминаниями о великих деяниях. Во многих не вызывающих сомнения местах их рассказа, которые в силу своей конкретности заслуживают отдельного рассмотрения, становится очевидным столкновение авторитета письменного источника и лично пережитого наблюдения. Именно так и тот и другой вспоминают о переходе Александра Великого через ущелье недалеко от Дербенту, вдоль побережья Каспийского моря: «Именно эту страну Александр не смог пройти, потому что проход был узкий и опасный; потому что с одной стороны было море, а с другой — большие горы, которые невозможно было объехать». Там, говорится в книге, «герой приказал поставить очень крепкую башню, чтобы люди не смогли до него добраться. И назвал он ее Железные врата». Такое длинное отступление о великих деяниях античности в этой книге несколько удивляет и полностью ломает ход повествования, нарушает его равновесие. Но оно является прекрасным подтверждением внимания образованных и любознательных людей той эпохи к легенде о завоевателе. Впрочем, такое же рассуждение, только более подробное и, как всегда, более обстоятельное и интересное, мы находим у Гильома де Рубрука, описывающего это место гораздо более тщательно: «Оно чуть больше половины лье в длину, а на вершине горы есть укрепленный замок;… его стены очень крепкие, нет никаких рвов, а есть несколько башен, построенных из хорошо обработанного строительного камня».

И здесь, как и в остальном, автор «Описания» всего лишь не отступает от традиции. Но какой? Исторической или литературной? Традиции греческой истории или, наоборот, совсем недавно появившегося романа? В этом отношении книга пизанца не оставляет никаких сомнений: «И именно в этом месте, как рассказывает книга Александра, он зажал татар меж двух гор». Это, очевидно, ссылка на «Историю Александра» или «Роман об Александре» — одно из самых известных и самых уважаемых произведений того времени. В течение нескольких веков оно пользовалось необычайным успехом. Этот роман буквально напичкан всевозможными историями и байками, источником его якобы послужило письмо Александра к Аристотелю (?!), но он в действительности лишь повторял различные измышления римских авторов о чудесах Индии. Самым сенсационным был, разумеется, эпизод о долгом преследовании через всю Индию греческим героем царя Поруса: землетрясения и снежные бури, гнев небесный, уродливые люди с головами собак и монстры, которых Марко, по его словам, встречал и описал: «Голые, волосатые, разрезанные до пупка». «Роман об Александре» написан греками, но очень быстро стал известным на Западе благодаря переводу на латынь, сделанному в X веке архиепископом Лео Неаполитанским и озаглавленному «Historia de proelis». Он имел большой успех при дворах Франции и Англии, особенно после перевода на народный язык ойл[10], распространившийся в 1100-х годах, хотя в Италии успех к нему пришел позднее.

А еще это упоминание книги об Александре указывает, что автором или инициатором этого длинного пассажа в «Описании» был Рустичелло — придворный рассказчик, новеллист, который не упустил прекрасной возможности слегка подмигнуть своей читательской аудитории. Это тем более очевидно, что, если внимательно проследить маршрут Марко Поло, мы без труда установим, что у него не было возможности полюбоваться Железными вратами. Это явно вставленный эпизод, который не имеет ничего общего с невзгодами, трудностями пути и опытом путешественника, а лишь свидетельствует о желании понравиться, оправдать ожидания читателей или слушателей рассказа о дальних странах и чудесах.

Рассуждать об Азии в такого рода повествовании и при этом хотя бы не намекнуть на подвиги Александра показалось бы просто неприличным; в любом случае это было бы весьма неловко.

Тем не менее, даже здесь Марко Поло иногда вмешивается, и тогда сразу становится ясно, что «Описание» — результат тесного сотрудничества двух людей. Относительно Железных врат он уточняет: неправда, что врагами греков были татары, «потому что татары в те времена еще не существовали»; это были половцы и «другие племена тоже». Крайне неуклюжая и мелочная поправка, свидетельствующая о стремлении приспособить легенду к тому, что можно узнать в другом месте, примирить традицию и реальность.

Кроме того, в некоторых случаях он говорит об Александре по-своему, не цитируя роман и не отталкиваясь от него непосредственно. Прежде всего это проявляется, когда он рассказывает о городе Балхе: «И говорю я вам, что в этом городе взял Александр в жены дочь Дария, и все жители были довольны»; потом, чуть дальше, об области Бадахшан, цари которой «происходят от царя Зулькариана, а по-французски — Александра». Здесь нет никакого письменного западного авторитета, а только сохранившаяся многолетняя, обнаруженная на местах восточная традиция, что дает повествованию совершенно другое измерение и указывает на определяющую роль путешественника — Марко Поло.

Таким образом, в том, что касается Александра, мы имеем в одном случае — авторитет написанных книг, а в другом — слухи: сложность и двойственность игры в четыре руки.

В общем и целом источниками вдохновения для создателей книги — пизанца и венецианца — послужили образцы и реминисценции из самых разных произведений.

Дело в том, что вопреки сложившемуся представлению о средневековье как о «темных временах», люди того времени — не только эрудиты, но и простые читатели, интересовавшиеся окружающим миром, — имели в своем распоряжении учебники и энциклопедии, удивительно богатые по содержанию, унаследованные напрямую от античности и бывшие «авторитетами», с суждениями которых все считались. Поэтому «Описание» (даже со своими новшествами и вымыслом) достаточно легко вписывается в серию таких дидактических трудов, наполнявших в те времена библиотеки. Рустичелло знал, на какие книги ссылаться.

В последние десятилетия XIII века знания о мире — главный интерес, занимающий умы — черпались из «Бестиария», где рассказывалось о животных разных стран мира, включая фантастических чудовищ, и из трактата о гранении драгоценных камней («Лапидария») — об их обработке и свойствах. Эти два ученых труда во многих местах являлись плагиатом из произведений античности: начиная с «Физиологии» греческого автора первого века нашей эры, переведенной на латынь, армянский, сирийский, арабский и славянский языки, и заканчивая «Этимологией» Исидора Севильского, написанной в VII веке. Во времена Марко Поло самым знаменитым был Филипп де Таон — ученый, живший при дворе короля Англии Генриха II и посвятивший свой «Бестиарий» с несколькими краткими вставками из трактата о гранении драгоценных камней («Лапидария») королеве Элис (между 1121 и 1135 годами), а потом самой Элеоноре Аквитанской, Именно в этой книге мы найдем привычные небылицы о мандрагоре и диком осле или о необычайных, таинственных и потрясающих свойствах драгоценных камней, в частности, агата.

Эти фантастические представления только укрепились, когда в 1100-х годах появились «Книги чудес», написанные и представленные как толкование, дополнение или имитация знаменитого «Послания священника Иоанна», который от имени монгольского князя-христианина рассказывал о красотах и богатствах стран далекой Азии. Полностью вымышленное, оно имело значительный успех даже у ученых и компиляторов.

«В то время, в 1165 году, Иоанн, король Индии (?) направил нескольким государям христианского мира весьма удивительные послания», — писал тогда в своей очень серьезной «Хронике» аббат Обри. По сути дела, эти книги писались в жанре, известном со времен античности и восходившем к двум трактатам Ктесия — греческого историка VI века до н. э. — одного о Персии, «Персика», а другого об Индии — «Индика». Оба содержали в себе небылицы и рассказы о чудесах, впоследствии дополненные отчетами Мегасфена — посла в Индии древнегреческого властителя Селевка Никатора, наследника Александра. В более поздние времена они стали известны на Западе в форме никогда не существовавшего «Письма Александра к Аристотелю и Олимпию о чудесах Индии». С другой стороны, с конца VIII века эрудиты Англии сочиняли стихотворные трактаты о диких зверях и чудовищах («De belluis et monstris»), заявляя, что они использовали послание о чудесах Индии одного из наместников императора Адриана. Александр, Адриан, священник Иоанн — три авторитета, которые в конце концов соперничают или, скорее, дополняют друг друга.

«Книги о чудесах» имели большой успех в течение нескольких столетий и являют собой удивительный сборник историй или небылиц о странных животных, чудовищах, диких народах поразительного вида, о пигмеях, о народах Гога и Магога. В них также рассказывается о сказочных царских дворцах, о том, как собирают перец и жемчуг. Совершенно очевидно, что автор многих щав «Описания» их активно использует, и ничто не доказывает, что он рассказал бы о ловцах жемчуга королевства Маабар, если бы сама сцена не была уже давно описана во всех этих книгах. Марко Поло или, скорее, Рустичелло, говоря о богатствах и небывалых чудесах Индии, умело пользуется всеми этими сведениями, отвечая потребностям своих читателей.

Рассказы о гигантах, описание острова Тапробана (Цейлона) уже было в труде, озаглавленном «Mappemonde» и посвященном графу Роберу де Дре ученым по имени Пьер, автором «Жизни святого Евстафия», многих назидательных стихов («Воздержание души и тела», например) и псевдоисторических трудов, таких как «Путешествие Карла Великого в Иерусалим»; это человек, который, помимо всего прочего, сочинил «Бести-арий» по просьбе Филиппа де Дре, епископа Бове (1175–1217), прославившегося своей великой любознательностью и своими приключениями в Святой земле.

В более близкие им времена наши авторы «Описания» могли найти других чудовищного вида животных и очень интересные сведения о диких и домашних животных Индии в бесконечной поэме из 6 600 стихов «Образ Мира» («Image du Monde»), написанной где-то в 1200-х годах на лотарингском диалекте одним или двумя учеными — Госсуином и Готье из Меца. Она имела такой успех, что вскоре пришлось добавить к новой рукописи более 4 000 стихов.

Но, по общему мнению, энциклопедией и справочником в тот момент, когда оба наших пленника беседовали в-Генуе, была знаменитая книга Брюнетто Латинского. Его «Книга о Сокровище», называвшаяся еще «О происхождении всевозможных вещей», была посвящена некоему французскому другу, покровителю, оставшемуся неизвестным, и имела вскоре огромный успех. Она была немедленно переведена на тосканский, и до наших дней сохранились прекрасные рукописи, украшенные миниатюрами, сделанными немного позднее, чем сам текст. Карл V хранил в своей библиотеке в Лувре несколько экземпляров этой книги.

Отсюда изобилие всякого рода вымыслов о чудесах Индии, описания фантастических животных — таких, например, как василиск. Но, однако, уже «Сокровище» — не что иное как компиляция, и это признавал Брюнетто: «Ведь я говорил, что эта книга является порождением не только моего бедного воображения или чистой науки; она словно мед, собранный с различных цветов». Заметно, что автор находился под влиянием Плиния, святого Амвросия, Исидора Севильского, либо ознакомившись с их творениями непосредственно либо (скорее всего) воспользовавшись первой компиляцией, «Faites de Romains» («Деяния римлян»), которая появилась во Франции во времена правления Людовика II.

Таким образом, на протяжении почти двух веков на Западе, а точнее, во Франции и в Англии распространялись, удовлетворяя запросы любопытствующих, многочисленные энциклопедические издания, которые пытались продолжить или переписать наследие великих философов и ученых древности. Это был первый акт гуманизма: необыкновенный расцвет, массовое издание дидактических трактатов, энциклопедий, даже словарей, которые прежде всего опирались на авторитеты и традиции и которые ни в малейшей степени не стремились опровергнуть или поставить под со-мнение их истинность. Это касается, прежде всего, небылиц и рассказов о чудесах, составляющих основной культурный багаж. Коллективное сознание было таково, что поиски научной истины прекрасно сочетались с верой в чудеса. Они будоражат фантазию, их без конца изображают рассказчики и художники. Киноцефалы — люди с головой собаки — изображены на тимпане[11] церкви в Везеле, а синапод — человек с одной огромной ногой — на тимпане собора в Сансе. Можно встретить изображения уродцев, монстров или просто необычных людей даже среди фигурок, которые украшают географические карты, например, на карте собора в Херефорде, которая датируется теми же годами, что и путешествие семьи Поло.

Авторы «Описания мира» — ни Марко, ни тем более Рустичелло — не могли освободиться от влияния этих культурных традиций и обмануть ожидания своих будущих читателей. Безусловно, перед ними стоял новый и трудный выбор. Они, без сомнения, желали представить на суд читателей другую версию чудес мира, которая была бы богаче, полнее других. Однако они прекрасно знали законы жанра. Впервые с античных времен они располагали источниками новой информации, отличающимися от привычных компиляций из греческих и римских авторов. Так, они смогли почерпнуть сведения, с одной стороны, из наблюдений Марко, сделанных во время его путешествий по многочисленным провинциям Китая, а с другой стороны — из восточных легенд: сочинений арабских, китайских, персидских авторов, которые Марко, безусловно, знал и использовал. Отдать предпочтение традиции или уступить желанию отличиться, предложив читателю никем еще не изданные рассказы? Над этим стоило подумать.

Мудрый Марко не пренебрег ни тем, ни другим. Когда он описывал (правда, вскользь) большой остров Мадагаскар, он прибавил совершенно новую сказку о страшной птице Рух, которая может унести слона в своих когтях: в индийской мифологии — это птица Гаруда, о которой рассказывали персидские и арабские авторы и которую Ибн Баттута, великий путешественник, видел в Китайских морях. С другой стороны, рассказ о добыче алмазов в глубоких ущельях Индии при помощи кусочков мяса для приманки хищных птиц уже известен. Он полностью приводится в записках о путешествии монголов в Персию, сделанных Лу Ю, китайским чиновником, сопровождавшим армию.

В книге Марко Поло есть его собственные наблюдения, взятые из жизни, коренным образом меняющие представления, крепко засевшие в сознании людей его эпохи.

Говоря о Суматре, которую он называет Средняя Ява, Марко прекрасно описывает носорогов и говорит, что этот «единорог» ни капельки не похож на то, что он представлял себе по рассказам и картинам: у животного щетина быка и ноги слона, на лбу большое белое пятно, и, во всяком случае, «это страшное на вид животное не похоже на то животное, которое питается плотью девственниц». Окончательная редакция полностью противоречит общепринятой фантастической картине. Дело в том, что наш рассказчик, как говорит он сам, провел пять месяцев на этом большом острове…

То же самое он говорит о шахтах, в которых добывают асбест, и о саламандрах, которые якобы водятся в этих шахтах. Процесс добычи асбеста он подробно описывает, а о саламандре говорит, что это — совсем не животное, каким его представляют, ибо ни одно животное не может жить в огне. Он даже сам успел поработать в такой шахте с помощью одного турка, который уже три года жил в этой стране и добывал для своего господина саламандру — вещество, которое залегает в жилах. «Когда до него докопаются, наломают его, его растирают, и оно становится похожим на растрепанные шерстяные нити; потом их моют, толкут в ступе. Потом из них ткут полотно, которое закаляют в огне, и становится оно бело, как снег».

«Такова сущность саламандры, другие описания — глупость и вымысел», — говорит Марко.

Вполне возможно, что Марко приходилось отстаивать какое-либо утверждение, опираясь на личные наблюдения, в то время как Рустичелло, приверженец традиции, безапелляционно ссылался на общепринятое мнение. Таким образом, можно ухватить перипетии сотрудничества двух авторов.

По правде говоря, рассказ без конца колеблется между этими двумя широтами, отражая двойственный характер произведения. Можно задать себе вопрос: кроме нескольких абсолютно очевидных случаев, до какой степени Марко Поло желал навязать свои убеждения? До какой степени Рустичелло был подготовлен к тому, чтобы принять все нововведения, продиктованные ему товарищем по несчастью? Выбранный жанр не совсем подходил для этого.

Мы не должны забывать, что большинство современников считали венецианца хвастуном и обманщиком (Милионе), и не только из-за фантастических цифр, в которых он оценивает богатства Китая и Индии, не из-за рассказанных чудес и сказок, а потому что это не соответствовало тому, что говорилось в старых добрых книгах.

Ни один христианский автор еще не располагал такой массой сведений, охватывающих столь широкие области. Но «Описание мира» использует лишь небольшую их часть. Создается впечатление, что автор нарочно сдерживает и контролирует себя. Таким образом, в результате этого сотрудничества появилась книга, одновременно и достоверная, и соответствующая энциклопедическому дидактическому жанру. В общем и целом все условности были соблюдены.

Видимо, находясь под влиянием опытного обработчика текстов (Рустичелло), произведение теряет оригинальность, проигрывает в занимательности. Умолчать об этом нельзя. Если читать внимательно и изучать книгу Марко, то становится ясно, что она соответствует идее, которая была в нее заложена первоначально. Личность венецианца Марко, хлебнувшего за свою жизнь достаточно лишений и приключений, позволяет ожидать красочного и увлекательного, а главное — достоверного рассказа. Но ожидания не оправдываются. Что касается красочности изображения, то Рубрук оставил Марко далеко позади. Кстати, он смог сохранить своеобразный стиль письма и сумел передать в своем произведении личное отношение к происходящему.

Принесла ли книга успех своему автору? Что она дала ему при жизни? Практически ничего. Это пример бесспорной, но запоздавшей творческой удачи.

Сразу после появления книга не ставится в один ряд с произведениями, которые раскупали или рекомендовали как важнейшую или значительную новинку.

Исследуя судьбу книги, Генри Юл обнаружил самые разнообразные цифры и факты. Огромное число копий распространялось с начала XIV века, но не на итальянском, а скорее, в сокращенной версии на латинском языке. Одна версия составлена Пипино, венецианским ученым, автором «Хроники». Некоторые места этой книги — такие, например, как рассказ о Старике-горце и о татаpax, — говорят о том, что ее автор был под впечатлением от книги Марко Поло. Помог ли этот, уже известный, автор распространению труда своего соотечественника, чтобы привлечь внимание к своей собственной книге и позаимствовать у него новые сюжеты для своих историй или сказок?

В библиотеках сохранилось около 80 рукописей «Описания мира».

Это немало. Но сравним: «Божественная комедия» сохранилась в 500 экземплярах; существует 63 копии короткого рассказа Одорика де Порденоне. «Сокровище» Бруно Латинского — ничем не примечательное произведение, простейшая компиляция, составленная из уже известных рассказов и историй, очевидцем которых он вовсе не был, использует те же цифры, которые приведены в книге Марко Поло.

Даже «Книга чудес» Джона Мандевилля была в свое время гораздо более распространенной, чем «Описание мира».

Конечно, нас теперь это удивляет: все авторы, гордившиеся своими рассказами о Востоке или Китае, практически никогда не делали ссылок на Марко Поло как на бесспорного очевидца. и даже самые авторитетные из них, кажется, его не читали.

Мы можем встретить его имя рядом с именем армянского князя Хетума при описании татар, племен кочевников, живущих в Азии, у Джованни Виллани. Пьетро де Альбано, врач и знаменитый философ, в научном труде под названием «Conciliatore» («Conciliator differentiarum philo-sophorum precipueque medicorum»), получившем широкое распространение в Италии как на классической, так и на разговорной латыни, ссылается на наблюдения Марко Поло за небесными светилами, о которых последний вовсе не упоминает в своей книге. Пьетро де Альбано говорит, что лично знал великого путешественника и приводит разговор, во время которого Марко якобы описал ему созвездия Южного полушария, особенно то, что похоже на ковш с большой ручкой, которую Марко даже зарисовал. Поло описал ему Южный Крест как неяркое небесное светило («lumen modicum»). Это — «фрагмент облака», хорошо известного морякам и мусульманским астрономам и часто называемого впоследствии Магеллановым Облаком. Эти наблюдения интересны, но не новы; и уж во всяком случае впервые появились не в «Описании мира».

Данте не упоминает в «Божественной комедии» ни Китай, ни венецианца. Еще более показательно молчание Марино Санудо, который рассказывает о Востоке, Азии и «Истории монголов» Хетума — он вовсе не упоминает о путешествии своего соотечественника.

И даже самый знаменитый автор того времени, Франческо де Барберино (1264–1348), написавший известный трактат «Del Reggimento е de’ Costumi delle Donne», в котором, конечно же, говорится о китайской империи, ни словом не упоминает об «Описании мира».

Таковы превратности судьбы… Имя и книга абсолютно незаслужено игнорируются. Может показаться, что книга Марко Поло гораздо больше привлекала внимание «романистов», поэтов и других компиляторов, чем истинных ученых той эпохи.

Джакопо ди Акви в своем трактате «Картины мира», традиционном по форме и духу, берет отрывки и истории из книги Марко Поло, но располагает их крайне беспорядочно, совершенно запутывая смысл: «Татары, когда спустились с гор, избрали себе царя, сына священника Жана, в народе называемого Старик-горец…». Потрясающе смелое сокращение… Заимствования куда более рациональные мы находим в знаменитом романе «Романы Бодуэна де Себура III, короля Иерусалима» («Li Romans de Bauduin de Sebourc III roy de Jherusalem»). В нем приводится большое количество отрывков из «Описания мира»: о Старике-горце, о халифе мусульман, о городе Самарканде и даже об аббате из Сент-Бертена по имени Жан де Ипре или Жан де Лэй. Он был собирателем рассказов о путешествиях и переводчиком многих из них. В «Хронике», написанной около 1350 года, о заслугах Марко Поло и говорится о его приключениях — случай уникальный для того времени.

Мы склоняемся к тому, что «Описание мира» приобрело известность как традиционный «придворный рассказ», сравнимый с рыцарскими романами и энциклопедическими трактатами. Это, конечно, «заслуга» Рустичелло ди Пиза.

Книга обязательно должна была быть в библиотеках знатных сеньоров, князей и монархов, являясь одним из модных произведений. Увлекательное повествование, богатое прекрасными описаниями военных баталий и всевозможных чудес — все это удовлетворяло модные вкусы и привлекало меценатов. Изучение фондов библиотек, сохранившихся до наших дней, показывает, что у всех правителей и князей Италии (а еще более — Франции) книга занимала почетное место среди прекрасно изданных и переплетенных томов, украшенных миниатюрами. Они, можно сказать, даже являлись предметами роскоши и сами по себе уже представляли ценность. У Карла V книга была в трех экземплярах, все три — на французском языке. Одна из них, «прекрасно оформленная и украшенная миниатюрами», была отделана золотым сукном и стоила 15 су (второй том стоил 10, а третий — 12 су).

Как же осуществлялось издание новой книги? Она была известна в разных переводах и под разными названиями, среди которых есть и «Описание мира», и «Книга чудес», и просто «Книга Марко Поло». Это уже свидетельствует о разном ее восприятии и о разной оценке. Долгое время она не считалась чем-то особенным и входила скорее в состав библиотеки приключений и научных знаний. У Жана де Берри, например, увлекавшегося всем, что относилось к далеким землям, необычным и чудесным явлениям, было три экземпляра книги Марко Поло, рассказы о паломничестве Вильгельма де Болдена и Рикольда де Монтекроса, а также книги о далеких путешествиях Одорика де Порденоне и Жана Мандевилля.

Филипп Добрый, а затем Карл Смелый неоднократно направляли послов в Персию, на мусульманский Восток, чтобы поближе познакомиться с теми странами. Среди них были Бертран де ла Брок и Ансельмо Адорно.

Рене Анжуйский и Сицилийский хранил у себя три экземпляра «Зеркала» Винсента де Бюве и «Книгу чудес мира», которая досталась ему от Людовика I. Сам он приобрел также «Историю Александра» — обширную компиляцию из древних и рыцарских текстов и книгу под названием «Описание стран Востока». Не он ли составил под именем Антуана де ла Салль книгу «Смесь» («Salade»), которая была не только воспитательным трактатом для молодого монарха, но также содержала подробное описание земель, морей, крупнейших стран мира и их географических границ?

Действительно, многочисленные авторы писали о Дальнем Востоке и сказочном королевстве Катай, о котором знали только по слухам или, скорее, потому что прочитали одни и те же книги. Большая часть этих писателей — более или менее добросовестные компиляторы и никогда в жизни не путешествовали, тем паче так далеко. Именно в этом качестве и в этом направлении утверждается необыкновенный успех книжного дела, в частности, успех знаменитой «Книги чудес» Жана Мандевилля. Сэр Джон Мандевилль, англичанин, родившийся в Сент-Альбане, придворный, написал в 1371 году книгу, где он хотел представить достоверный рассказ о бесконечном путешествии по таинственным странам Азии. Это было, по правде говоря, не что иное, как мистификация, так как очевидно, что автор не был знаком с тем, о чем писал. Впрочем, ловко составленная из разных отрывков, книга прекрасно соответствовала вкусам того времени. Написанное сначала на латыни, затем на английском и французском языках, это произведение, переделанное затем в 1371 и в 1390 годах, имело успех, который намного затмевает успех «Описания мира». До нас дошло более 250 подлинных рукописей «Книги чудес», а также печатный вариант, который вышел в свет на французском языке в Лионе в 1480 году. На протяжении нескольких последующих лет появилось еще 35 различных изданий.

На протяжении ста лет многие писатели работали в жанре более или менее фантастических сказок о далеких странах, о чудесах Индии. Так, сама Кристина Пизанская, придворная дама, которую уж никак не ожидали встретить в компании псевдоавантюристов, автор, известный в наши дни, в основном, своей «Книгой деяний Карла V», ведет нас в своей книге «Долгий путь учения» (1402) через ужасные пустыни Азии, населенные животными-монстрами, до сказочного царства Великого хана, до «богатого острова Катай». «Затем, продолжая идти все время на Восток, я увидела виноград, на котором рос перец», — вымысел абсолютно фантастический. Кульминации она достигает в тот момент, когда рассказывает о земле священника Иоанна: «Одним словом, там столько необыкновенного, что я не смогла бы рассказать об этом и за сто лет, если, конечно, я столько проживу».

Этим писателям никогда не надоедало повторять одни и те же сказки. Книга Марко Поло прекрасно вписывается в ряд фантастической литературы из-за выбора Рустичелло: это произведение, кардинально не отличающееся от других, даже теряющееся в этой массе написанного, не слишком выделяется и даже оценено меньше, чем другие. Оно опирается на традицию, которую передает, в свою очередь, дальше, как эстафету, несмотря на основательный опыт венецианца, обогатив ее новыми элементами весьма незначительно.

Согласно привычкам эпохи, книга была стандартно обработана, сокращена, включена в крупные сборники или компиляции, в которых являлась лишь элементом, иногда довольно скромным. Это произошло и с известной рукописью, хранящейся в Национальной библиотеке Парижа — великолепной книгой, украшенной миниатюрами таких известных художников как мэтр де Бусиколь и мэтр Бедфорд. Картинки из нее (всего 265 прекрасных миниатюр), которые часто переиздавались, великолепно соответствуют нашим фантазиям. Эта книга, изготовленная в 1410 году для Бургундского герцога Жана Бесстрашного (впоследствии подаренная им Жану де Берри), выглядит (подобно другим произведениям того времени) как объемистый сборник различных текстов, рассказывающий о путешествиях и посольствах на Восток, диковинах или новинках из далеких стран. Здесь можно найти, но не на первом: месте, краткое изложение книги Марко Поло, названной здесь «Книга Марко Поло и чудеса», затем рассказы Одорика де Порденоне и Вильгельма фон Болдина, «Книгу чудес» Жана Мандевилля, «Историю монголов» князя Хетума и, наконец, книгу Рикольда де Монтекроса (1294–1309). Все это книги приблизительно того же периода, что и книга знаменитого венецианца. Шесть разных произведений авторов, писавших об Азии, к которым прибавляются письма, написанные папой Бенуа XV Великому хану, а также «Трактат об Империи Великого хана», составленный Жаном де Ко, архиепископом при дворе султана в Персии. Книга получилась очень богатая, замечательно составленная. Она задумывалась как итог всего того, что было написано об этих сказочных странах; само название говорит о цели, которой хотели добиться: «Чудеса Большой Азии и Индии, Большой и Малой, и другие страны мира». Без всякого сомнения, «Описание мира» занимает там определенное, хотя и скромное место.

Эта скромная известность превращается в яркую главу гораздо позднее, когда Рамузио в 1553 году делает из Марко Поло своего рода героя Венеции, и более того — Италии. Он опубликовывает новую версию произведения, написав собственноручно длинное предисловие, красочное, щедро приправленное фантазией, необходимой для того, чтобы вдохнуть жизнь в персонаж, которому этого явно недоставало. Именно там мы находим знаменитые сцены возвращения в отчий дом, чудесные описания костюмов и украшений, привезенных путешественниками. Таким образом, родилась легенда — на основе многочисленных отрывков и по инициативе Рамузио. Эта легенда дошла до наших дней…

Рамузио даже установил статую Марко Поло в Падуе! Но из «любви к искусству», из желания прославить великий час венецианца, он делает из своего героя единственного автора книги, откровенно и бесцеремонно устраняя другого участника — Рустичелло, который исчезает и уходит в небытие. Из глубокого забвения его могли бы извлечь лишь любопытствующие специалисты или скептики, на все имеющие особое мнение.

Известность сделала из «Описания мира» (нам, правда, больше нравятся названия «Книга Чудес» или «Милионе») — настоящий рассказ о путешествиях героя. Это ошибочное мнение, заблуждение, в которое нас вводит Рамузио, злоупотребляющий доверием читателя, слишком «приспосабливая» произведение к злободневным потребностям своего времени и искажая, таким образом, истинное «лицо» произведения Марко Поло.

Вероятно, именно в это время, к 1150 году, и закрепляется легенда о «Марко-миллионере». Это прозвище дало еще одно имя книге, которая ста-ла иметь удивительный успех. Рамузио утверждает, что это было прозвище Марко. Вот пример небывалой популярности: во время знаменитых венецианских карнавалов некоторые маски играли роль «Марко Милионе», рассказывая публике вымышленные истории о невероятных чудесах. Это как нельзя лучше подходит к тому персонажу, которого сделал Рамузио из Марко Поло. И это до некоторой степени вполне справедливо, ибо реальный Марко Поло, этот неутомимый путешественник, накопивший, без сомнения, багаж подлинных знаний о мире, как никто другой был награжден непревзойденным даром рассказчика и фантазера одновременно.

ДАТЫ, УПОМИНАЕМЫЕ В ПРОИЗВЕДЕНИИ

1054 Великий раскол, разделение Римской и Константинопольской церквей.

1082 Торговые и таможенные привилегии венецианцам в Византийской империи.

1099 Взятие Иерусалима крестоносцами.

1182 Истребление венецианцев в Константинополе.

1187 Взятие Иерусалима саладинами.

1190 Филипп Август и Ричард Львиное Сердце на Святой земле.

1204 Взятие Константинополя крестоносцами и венецианцами.

1254 Рождение Марко Поло в Венеции.

1260 Отъезд Маттео и Никколо из Константинополя в Крым.

1261 Греки вновь берут в свои руки Константинополь (династия Палеологов); Маттео и Никколо направляются из Крыма в Азию.

1265 Возвращение братьев Поло в Венецию.

1271 Марко Поло покидает Аяс в Армении, чтобы присоединиться ко двору монгольского хана.

1275 Марко Поло прибывает в Камбалук.

1284 Битва при Мелории. Рустичелло де Пиза — узник в Генуе.

1292 Марко, Маттео и Никколо Поло покидают Китай.

1295 Возвращение в Венецию.

1298 Битва при Курцоле; Марко Поло узник в Генуе.

1298–1299 Редактирование «Описания мира».

1324 Смерть Марко Поло.