Лунный свет ложился на квадраты линолеума, матово мерцал холодильник, на полу сидел молодой человек и рассказывал историю, которой прошло уже несколько лет. События наполняли маленькую кухню неправильными геометрическими фигурами, стеклянными или зеркальными, но без блеска. В квартире было тихо, — тиканья часов не слышно, — все молчало. И только кухня была наполнена голосом рассказчика и тихим звоном стекла и зеркал; да светилась сигарет туманных звуков и вина ее голова иногда падала на плечо собеседника, а он все говорил и говорил… Девочка прислонилась к батарее, стало совсем тепло, сигаретный дым почти совсем скрыл сидевшего напротив, а стеклянные порождения его рассказа, сделались почти реальными, зазвучали громче.
Я шел ранней весной по своему двору в новостройках и вдруг увидел ее, в пальто, шапочке, со светлыми прямыми волосами. Ничего особенного, ничего бросающегося в глаза, но только не подойти к ней, не заговорить с ней невозможно. И я подошел и заговорил.
Было немного страшно. Ее серые глаза смотрели в мои, иногда оглядывая еще голые деревья и дождливое небо. Она вся дышала весной: ее серое холодное пальто, старенькие кожаные перчатки, прямой Мы долго стояли и разговаривали. Она была художником, коллажистом. Уже чуть потемнело, ветер становился сильнее, я начал замерзать, а Маша, ее звали Маша, мне казалось была уже совсем ледяная. Может быть это оттого, что ее глаза всегда оставались печальными, что бы она ни говорила, даже если смеялась.
— Холодно, — сказал я, — Может быть, пойдем ко мне, выпьем чаю? — мой голос звучал неуверенно, но как-то легко.
— Да, спасибо, горячий чай в такую погоду почти необходим, — и чуть-чуть улыбнулась, — Только не ходи посередине двора, — добавила она, увидев, что я сделал шаг к скверику, — У меня муж, он может увидеть нас из окна.
Мне стало немного не по себе, я не ожидал этого, — хотя по ней, как я вспоминал позже, было на самом деле очень видно, что она замужем. А тогда меня это поразило и испугало, что у меня нет никакой надежды. Но я спокойно кивнул, и мы пошли вдоль стены за еще черными кустами по шуршащему тающему снегу.
В моей небольшой квартирке на первом этаже было не очень тепло и не очень уютно. Мама еще не возвращалась. Я сделал чай и достал печенье. Маша грела руки о дымившуюся чашку. Мы снова говорили, она снова смотрела мне в глаза.
— Скоро придет мама, — почему-то смущено сказал я, — Может быть, перейдем в мою комнату?
— Конечно, если так лучше, перейдем к тебе.
В комнате были сумерки, но мы не стали зажигать свет. Маша все так же медленно, тягуче пила чай и тихо, но отчетливо произнося слова, говорила; а я смотрел на ее матово-бледное, но теплое лицо, выделяющееся на совсем уже потемневшем небе в проеме окна, на ее тонкие тихие руки, на складки серой юбки.
Мама уже давно пришла но не заглядывала в комнату, а, между тем, было очень поздно, и я, случайно взглянув на часы, заволновался: я боялся, что Маша сейчас тоже вспомнит про время и уйдет, но меня и смущал этот страх, ведь не мог же я, в самом деле, рассчитывать, что она останется.
— Ты нервничаешь? — вдруг спросила она, заметив мое смятение.
— Уже поздно, — почему-то ответил я, хотя совсем не хотел напоминать ей об этом.
Я с ней вообще всегда говорил не то, что хотел, но получалось именно то, что нужно.
— Ну и что? Ты же не хочешь, чтобы я ушла? — прозвучал тихий, но уверенный полувопрос.
— Нет, не хочу. Но… твой муж?.. Но она только отвернулась к окну и промолчала. А дальше мне сложно что-то рассказывать, потому что, собственно, ничего и не было. Я вышел в кухню, а когда вернулся, Маша лежала в кровати и, кажется, даже уже спала. На стуле такими же мягкими складками, как и на ней, струились рядом и только положил руку на ее тело, и меня как будто дернуло током. И все. А через несколько месяцев, в которые мы виделись каждый день и часто по ночам, она сказала, что не может отдавать себя и мне и работе, и посмотрела на меня почти прозрачными глазами. Под этим взглядом мне оставалось ответить только, что я не буду больше отрывать ее от работы.
— Ты знаешь, ее произведения действительно стоили этого… — задумчиво произнесла девочка, — я была недавно на ее выставке.