Грязная захламленная квартира. Раннее зимнее утро, за окнами тьма. Угрюмый мужчина отбрасывает одеяло, тихонько поднимается с кровати. Берет в охапку одежду, на цыпочках выходит в ванную и начинает одеваться. И не замечает, как в дверях ванной появляется его жена, встрепанная со сна, неопрятная, в заношенной ночной рубашке.
— Куда это ты ни свет ни заря? — спрашивает она.
Он не отвечает. Попался.
— Куда ты собрался, я тебя спрашиваю?
— На кудыкину гору… Скоро приду. Дело есть. Спи иди.
— Что значит скоро?
— Сказал — приду, значит — приду. Иди спи.
— Не ври. Я знаю куда ты идешь. И не думай даже. Не пущу.
— Уймись! И не ори…
— Не пущу! Я как чувствовала: опять он за старое! В тюрьму захотелось?
— Да уж лучше тюрьма, чем это… чем такая жизнь. Хватит с меня.
— Никуда ты не пойдешь.
Он резко выпрямляется. Она кричит:
— Ну ударь, ударь — это ты можешь! Чего же ты? Тряпка ты, тряпка! Где твое слово? Ты посмотри, в кого ты превратился!
— Уймись, говорю! Ребенка разбудишь…
— И разбужу! Пусть посмотрит на папочку! Эх ты! Ну где же твое слово? Слово твое где? Как вор, на цыпочках…
— Так я и есть вор! Чего ты вдруг? Америку открыла? Только я не у людей беру… Я сказал уймись!
— Нет уж, теперь я не уймусь. Пять лет в Зону ходил — я молчала. Ты от меня хоть одно слово слышал, а? Два года от тебя в доме ни гроша не видели — я молчала! Браслет, мамину память, стащил, на ипподроме просадил — думаешь, я не знаю, куда он делся?..
— Замолчишь ты или нет?
— Послушай. Ну я тебя прошу! Я тебя никогда ни о чем не просила. Ну хочешь на колени стану… Подожди, подожди, я сейчас…
Она выскакивает из ванной и тут же возвращается с конвертом в руках.
— Ну вот, здесь десятка, хочешь? Возьми, сходишь с ребятами на скачки… А может, и правда повезет…
— Ты что мне суешь? Спятила? Это же на врача отложено…
— Ничего, я еще достану. Я займу… ты только не ходи туда…
— Уймись ты наконец! Ты можешь помолчать?! Не займешь ты ничего, никто тебе не даст больше… Ты посмотри, на что ты стала похожа! Нельзя так жить больше!
— Ты же обещал! Ты мне слово давал!
— Дурак был, вот и давал. Сама виновата! Сама же ты меня до этого довела! Чтобы я, сталкер, побирался? На твои гроши жил? Все. Лучше не мешай.
— Тебе же обещали работу! Ты мне сам говорил! Ты же на такси собирался работать.
— Тьфу ты, опять она с этим такси! Сколько раз я тебе говорил: не буду я на них работать! Никогда не работал и не буду! Пусть сами на меня работают! Отойди от двери!
— Не отойду!
— Оттого, что я перестал туда ходить, что изменилось?! Дочка выздоровела? Или денег больше стало?
— А если ты вообще не вернешься?
— Не каркай! Ворона! А не вернусь — туда и дорога!
Он отпихивает ее.
— Ну и катись! — кричит она. — Чтоб ты там сгнил! Проклятый день, когда я тебя встретила! Подонок! Сам бог тебя таким ребенком проклял! И меня из-за тебя, подлеца! Вор! Вор! Вор!
Заплакала девочка. Хлопнув дверью, он выходит на площадку.
Грязноватый пролет ярко освещен лампочкой без плафона.
Пролетом ниже, на площадке в углу торчит, заметно покачиваясь, какой-то хорошо одетый человек без шляпы, в испачканном пальто. Широченный цветастый шарф, выбившись, свисает до полу. При ближайшем рассмотрении видно, что незнакомец мертвецки пьян.