Маска смерти

1

Инспектор Де Кок из Амстердамского полицейского управления на Вармусстраат медленно шагал в сторону площади Драмак с ее широкими тротуарами. Время от времени он жмурясь смотрел на яркое солнце, которое, словно опровергая неутешительный прогноз погоды, упорно не желало прятаться за облака и вот уже несколько дней радостно и беззаботно сияло на ясном небе.

Де Кок наслаждался. Его настроение, точно барометр, всегда соответствовало погоде: в холодные дождливые дни лицо инспектора становилось хмурым, как бы означая «бурю», а при ясной солнечной погоде сияло улыбкой, от чего резкие складки вокруг рта исчезали и словно разглаживались, а старая шляпа, казалось, сама собой съезжала набекрень.

Он улыбнулся, взглянув на свое отражение в стеклянной витрине рекламной тумбы, пересек Дамрак, проскочив прямо перед носом у катившего ему навстречу трамвая, и медленно, словно нехотя, побрел мимо морской биржи к Вармусстраат.

Перед входом в здание полицейского управления он остановился и внимательно оглядел голубую каменную ступеньку, полустершуюся от множества ступавших на нее ног — и полицейских, и правонарушителей.

Неожиданно ступенька показалась Де Коку непреодолимым барьером, и его охватил безотчетный страх, сковавший все тело. Он с трудом совладал с собой и переступил порог.

Когда инспектор поднялся на второй этаж и вошел в комнату следователей, его молодой помощник Фледдер смерил его настороженным взглядом.

— Что случилось, инспектор? У вас такой встревоженный вид!

— Неужели?

Де Кок небрежно бросил на вешалку шляпу и стянул с себя плащ. Он перекинул его через спинку стула и уселся за свой письменный стол.

— Ты веришь в предзнаменования, Фледдер?

— Какие такие пред… знаменования? В дядюшку Виллема или дядюшку Кейса?

Де Кок нахмурился и покачал головой.

— Этими вещами не шутят! — строго сказал он. — Предзнаменования — это тайный знак… предупреждение свыше: что-то должно случиться… Что-то очень страшное… — Он на миг уставился в одну точку. — Вот сейчас я подошел ко входу и вдруг почувствовал, что сегодня мне лучше бы не ходить в управление. Как будто эта голубая ступенька предупреждала меня о чем-то…

Фледдер улыбнулся.

— Какая чепуха! Все это чистейший вздор! Ступенька… предупреждение… — Шляпа у него съехала набок, и он наклонил голову, чтобы она не упала. — Я думаю, что у вас просто-напросто простуда. Сейчас многие болеют. Знаете, когда у человека повышается температура, у него нередко возникают странные фантазии.

Де Кок отмахнулся.

— Нет у меня никакой простуды, и температура тут совсем ни при чем. — В его голосе зазвучали раздраженные нотки. — Одним словом, выбрось все это из головы, считай, что я тебе ничего не говорил ни о каком предзнаменовании. Ты спросил, почему у меня был такой испуганный вид, когда я вошел, вот я и ответил.

Фледдер улыбнулся.

— А все дело было в этом дурном предзнаменовании…

— Вот именно!

Молодой следователь наклонился поближе к инспектору.

— Сегодня утром сюда заходил комиссар, спрашивал вас.

— Зачем я ему понадобился?

— Он хотел с вами поговорить.

— О чем, не знаешь?

Фледдер поднял брови.

— В коридоре я слышал, как кто-то сказал, что он собирается предложить вам возглавить бригаду по борьбе с карманниками.

Де Кок поморщился.

— Мне? Бригаду по борьбе с карманниками?!

— На следующей неделе начинается морской праздник «Сейл Амстердам», — пояснил Фледдер. — Сюда съедется множество народа со всех сторон. Все места в отелях уже забронированы. Идеальные условия для международной мафии карманников, уж они не упустят случая и непременно посетят эти гонки старых калош.

— Что с тобой, Фледдер? Ты сегодня, кажется, недоволен всем на свете! Сначала тебя разозлили мои предзнаменования, а теперь ты, попирая морское величие страны, называешь нашу знаменитую регату «гонкой старых калош»!

Молодой помощник поднял на инспектора простодушный взгляд.

— А разве не так?

Де Кок, прищурив глаз, назидательно произнес:

— «Сейл Амстердам» — великолепное зрелище. Я, коренной житель Урка, очень люблю эти… старые калоши, как ты их называешь. Мой дед рыбачил на замечательном паруснике, что когда-то ходил по Зейдерзее. В те времена еще не изобрели этих рычащих вонючих моторов, а плавали под парусами, обращаясь с молитвой к Богу и к попутному ветру. Уж на сей раз я постараюсь насладиться этим праздником на реке, ведь во время последних соревнований мне почти ничего не удалось увидеть: мы с утра до ночи раскручивали тогда дело о наследстве психиатра, Помнишь? На этот раз я своего не упущу. Так что комиссару придется поискать кого-нибудь другого для бригады по борьбе с карманниками.

— Вы что же, возьмете отпуск?

Де Кок решительно кивнул.

— Вот именно! Доставлю себе удовольствие, повидаюсь со старыми друзьями: с «Америго Веспуччи» из Италии, с датчанином «Георгом Стеже» и немцем «Георгом Фоком»! — На его губах заиграла мечтательная улыбка. — Парусная регата — это такая красота… это живое напоминание о прошлом… о временах неподдельной романтики… об эпохе шанти…

Фледдер удивленно вскинул брови.

— А это еще что такое?

Де Кок только развел руками.

— Это такие морские песни. Во время тяжелой и однообразной работы на парусных судах моряки обычно пели шанти… замечательные свои песни… — с жаром объяснял инспектор.

— Я чувствую, морская романтика у вас в крови!

Де Кок расхохотался.

— Да уж! Что есть, то есть!

В дверь постучали, оба одновременно повернулись, и Фледдер крикнул:

— Войдите!

Дверь медленно отворилась. На пороге стоял высокий худощавый молодой человек лет двадцати с небольшим. У него было нервное узкое бледное лицо со срезанным подбородком. Одет он был в темно-коричневый пиджак из грубой ткани с кожаными заплатами на локтях и светло-серые брюки с почти исчезнувшей складкой. Из-за коротких рукавов руки юноши казались слишком длинными. Движения у него были замедленные, на губах дрожала застенчивая улыбка. Не дойдя двух метров до стола инспектора, юноша остановился и поднял глаза на Де Кока, потом перевел взгляд на Фледдера и снова уставился на инспектора.

— Она исчезла! — высокий голос его дрожал и в нем слышались какие-то виноватые нотки.

— Она исчезла… — снова повторил странный посетитель.

Де Кок внимательно рассматривал юношу. Он отметил открытый простодушный взгляд серых глаз, низкий лоб и взъерошенные каштановые волосы. Юноша казался таким потерянным и беспомощным, что у старого сыщика невольно дрогнуло сердце. Он сделал ему знак подойти и указал на стул рядом со своим столом.

— Кто исчез? — участливо спросил Де Кок.

— Розочка…

— Розочка? — удивленно переспросил инспектор. Молодой человек кивнул.

— Да. Я ее так называю. Вообще-то ее зовут Розалинда… Розалинда ван Эвертсоорд. Она из дворян. — И почему-то смутившись, странный юноша добавил: — Из обедневших дворян…

— А вы сами кто?

Молодой человек мгновенно вскочил со стула и неловко поклонился.

— Да, извините. Это очень неучтиво с моей стороны, — извиняющимся тоном произнес он. — Я должен был вам сразу представиться. Я Недервауд… Рихард Недервауд. — Он снова присел на стул и исподлобья взглянул на инспектора. — А вы, насколько я понимаю, инспектор Де Кок?

Седой сыщик кивнул.

— Де Кок! — отчетливо и громко повторил он. Молодой человек мягко улыбнулся.

— Меня уверяли, что именно так вы и отреагируете на мое появление.

Лицо инспектора слегка порозовело.

— Кто уверял?

— Мои друзья. Это они посоветовали мне обратиться к вам.

— По поводу исчезновения Розочки?

— Ну да. Сначала я обратился в полицейское управление на Лодовейк ван Досселстраат. Но там даже не соизволили меня выслушать… я имею в виду: не дали все рассказать по порядку.

— А почему вы направились на Лодовейк ван Досселстраат?

Рихард Недервауд сделал неопределенный жест.

— Но ведь именно им положено заниматься этим делом!

— Почему?

— Да случилось-то все в больнице Южного Креста, мне сказали, что этот район относится к управлению на Лодовейк ван Досселстраат.

Де Кок почесал щеку.

— Ну и что же случилось в больнице Южного Креста?

— Она там исчезла…

— Что?! Просто так исчезла?

Рихард Недервауд беспокойно заерзал на стуле.

— Вы правы. — Он покачал головой. — Я излагаю все немного бессвязно… Вы должны меня извинить: я просто никак не могу прийти в себя после всего случившегося… Попробую вам все рассказать по порядку.

Де Кок ободряюще кивнул.

— Начните с того, какое отношение вы имеете к Розочке.

— Она моя подруга. Вот уже несколько лет у нас с ней так называемая свободная любовь… Я живу на Керкстраат, неподалеку от Амстела, а у Розочки двухкомнатная квартира в Пюрмеренде. Уик-энд мы чаще всего проводим у нее и в отпуск обычно ездим вместе.

Рихард Недервауд порылся в карманах пиджака, достал бумажник и, вытащив из него фотографию, протянул ее Де Коку.

— Вот она!

С фотографии на инспектора смотрела улыбающаяся молодая женщина с коротко подстриженными светлыми волосами. Лукавая улыбка, ямочки на щеках — все говорило о шаловливом кокетстве. Де Кок невольно подумал: интересно, что нашла прелестная молодая женщина в этом неловком смешном верзиле, но благоразумно промолчал. Еще раз бегло взглянув на фотографию, он протянул ее владельцу, но Рихард решительно отвел его руку.

— Оставьте ее у себя, она может пригодиться вам для расследования. Да, конечно, я уверен: эта фотография вам непременно понадобится!

Де Кок опустил снимок на стол.

— Каким образом Розочка оказалась в больнице Южного Креста? — спросил он.

— Ее послал туда домашний врач, доктор Ян Ван Акен.

— Она была больна?

Рихард Недервауд неопределенно пожал плечами.

— Розочка никогда не болела. Она спортивная девушка… играет в баскетбол, входит в лучшую команду страны. Но в последние дни она почувствовала себя неважно, стала какой-то грустной, вялой, немного покашливала. Она сказала мне об этом по телефону, мы ведь звонили друг другу каждый день. Я посоветовал ей обратиться к ее домашнему врачу.

Де Кок с любопытством посмотрел на молодого человека.

— И тот направил ее в Амстердам, в больницу Южного Креста?

— Да.

— А почему не в местную больницу — в Пюрмеренде?

Молодой человек пожал плечами.

— Не знаю. Честно говоря, я об этом не задумывался.

— В какое отделение ее положили?

— В неврологическое.

Де Кок положил на стол вытянутые руки.

— Ну и что же дальше?

Несколько секунд Рихард Недервауд молчал, уставившись в одну точку, и, казалось, вспоминал, как все было.

— Розочка, — сказал он хрипло, — предъявила направление врача в регистратуре…

— Когда это произошло?

— Позавчера, в среду, в одиннадцать часов.

— Вы были с ней?

Рихард Недервауд слабо кивнул.

— Она очень просила, чтобы я пошел вместе с ней. Она приехала в Амстердам из Пюрмеренда на своей машине — такой нелепо раскрашенный «гадкий утенок» — заехала за мной на Керкстраат, и мы вместе отправились в больницу Южного Креста. По дороге мы почти не разговаривали — так были оба подавлены.

Де Кок улыбнулся, стараясь подбодрить юношу.

— Понимаю. Что же было дальше?

Рихард Недервауд торопливо облизал губы.

— Возле больницы есть большая площадка для парковки машин, Розочка поставила там своего «гадкого утенка», и мы вылезли. Должен сказать, мне почему-то сразу не понравилась эта больница. Здание показалось мне таким громоздким, таким холодным и неприветливым, что даже стало как-то не по себе. Я чуть было не остановил Розочку, когда она направилась ко входу. Меня охватил какой-то безотчетный страх, хотя я понимал, что все это просто глупо…

Лицо Де Кока стало серьезным.

— Да, иной раз кажется, что для страха нет никакой причины… и все же это чувство, я убежден, никогда не бывает беспричинным и безосновательным.

Рихард Недервауд посмотрел на него с благодарностью.

— Я почти физически ощущал этот страх! Меня всего трясло. Пока мы шли к дверям больницы, я крепко держал Розочку за руку… словно боялся ее потерять. — Он глубоко вздохнул. — Но когда мы вошли, я вынужден был, конечно, отпустить ее. Розочка подошла к окошку регистратуры, подала свое направление, и ее попросили немного подождать.

— Немного?

— Да, минуты две-три, не больше. Потом появилась медсестра, назвала ее фамилию и увела Розочку с собой.

— А вы остались ждать в приемной?

Рихард, словно извиняясь, прижал руку к груди.

— Я подумал, что она пробудет там недолго… Ну, минут пятнадцать… может, полчаса… Однако я прождал целый час. — Он смущенно усмехнулся. — Я не из тех, кто чуть что начинает бить тревогу, беспокоить людей. Однако я не мог справиться с каким-то внутренним тревожным чувством, которое росло с каждой минутой. Я не мог больше сидеть там молча, выбежал из приемной и принялся шагать взад-вперед по вестибюлю. Наконец я набрался смелости и решил навести справки. Но тут появилась та самая медсестра и пригласила меня пройти вместе с ней. Я думал, что она ведет меня к Розочке или к ее врачу, который объяснит мне, что с ней такое, но медсестра привела меня в комнату, похожую на лабораторию, и там лаборантка взяла у меня кровь на анализ.

Де Кок наморщил лоб.

— Вот как? — удивился он. — У вас взяли кровь на анализ?

Рихард Недервауд кивнул.

— Ну да.

— И вы позволили им сделать это?

Юноша дернул правым плечом.

— Я… я подумал… — пробормотал он, — что это как-то связано с медицинским обследованием Розочки… возможно, им было важно знать, нет ли у меня какой-нибудь инфекционной болезни.

Де Кок глубоко вздохнул.

— И потому вы разрешили им взять у вас кровь!

Это прозвучало как обвинение.

Рихард Недервауд кивнул.

— Когда они закончили, сестра, которая привела меня, сказала, что теперь все в порядке и я могу идти. Я ответил, что никуда отсюда не пойду и буду ждать мадемуазель Розалинду ван Эвертсоорд. Медсестра как-то странно посмотрела на меня и почти удивленно повторила: «Мадемуазель Розалинду ван Эвертсоорд?..» Я объяснил, что так зовут девушку, которую она увела от меня. Медсестра поджала губы и покачала головой. «Я ни-ко-го ни-ку-да не уводила!»

Де Кок нахмурился.

— А это была действительно та самая медсестра?

— Ну конечно!

Инспектор дружески улыбнулся юноше и наклонился к нему.

— Я понимаю, вы были в несколько возбужденном состоянии, — мягко сказал он, — после всего случившегося нервы у вас были напряжены до предела… Могу себе представить, что вы тогда чувствовали.

Однако Рихард Недервауд, словно не замечая его сочувствия, сурово сжал губы и оборвал инспектора:

— Ошибка исключена! — сказал он раздраженно. — Это лицо… эту полную фигуру я не забуду никогда! — Он постучал указательным пальцем по лбу. — Все запечатлелось здесь, словно на фотографии. — Лицо юноши покрылось пятнами, он с шумом втянул в себя воздух, ноздри его трепетали. — Она молча удалилась, — упавшим голосом произнес он.

— Кто?

Рихард Недервауд безнадежно махнул рукой.

— Медсестра, конечно! Она удалилась, но я бросился за ней по коридору и остановил ее, схватив за плечо. «Где Розочка? — крикнул я. — Что вы с ней сделали?» Медсестра разозлилась и, стряхнув мою руку со своего плеча, сказала, чтобы я к ней не приставал с глупыми расспросами. Затем она юркнула в какую-то дверь и исчезла. Я прямо остолбенел на месте. Меня словно молотком по голове ударили. Наконец я пришел в себя, подбежал к человеку, сидевшему за стойкой регистратуры, и заговорил с ним, стараясь держаться как можно любезнее: «Сегодня утром я приехал сюда с женщиной, ее звали мадемуазель Розалинда ван Эвертсоорд, у нее было направление от доктора Ван Акена из Пюрмеренда!» Мужчина заглянул в регистрационную книгу и сказал: «Такой нет в списке». Я снова занервничал. «Но она же приходила к вам сегодня в одиннадцать часов утра, я присутствовал при том, как она показывала вам свое направление». Мужчина посмотрел на меня как на сумасшедшего. «Если ее нет у меня в списке, — заявил он, — значит, она ко мне не обращалась».

Рихард Недервауд закрыл лицо руками. Он дрожал всем телом, пот выступил у него на лбу. Наконец молодой человек взял себя в руки.

— Мне показалось, что я и в самом деле сошел с ума, — сказал он. — Я так и остался стоять у стойки. Мужчина больше не смотрел на меня, он вел себя так, будто меня вовсе не существовало. Совершенно растерянный, я выбежал из больницы, было такое ощущение, что у меня разом развинтились все мозги, я ничего не соображал. На улице я вдруг вспомнил об автомобиле Розочки и со всех ног бросился к стоянке.

Де Кок встревоженно взглянул на него.

— И что же? — спросил он.

Рихард Недервауд устало уронил голову.

— Ее машина исчезла!