Мечтатель

Бенор Гурфель

Мечтатель

- Что делают в России?

- Думают о России

- Я спрашиваю, что делают в России?

- Я отвечаю - думают о России

Фазиль Искандер

Я познакомился с ним, как было принято когда-то говорить, на "заре туманной юности". Всем нам было тогда немного лет. Мы легко взбегали по лестнице, безболезненно выпивали неограниченное количество, находили для всего время, мало спали и много работали. Шли шестидесятые, по стране дул весенний ветер, жизнь была удивительной и манящей.

Он был постарше нас - успел закончить два института: юридический и горный и занимал солидный пост в отделе Главного механика. В этом же отделе работал и другой мой приятель - Борис. Надо заметить, что большинство сотрудников нашего управления были людьми солидными, привыкшими работать по старому и нам троим приходилось затрачивать немало усилий чтобы приноровить изменения, происходящие на улице, к неспешному течениию жизни в солидных кабинетах с чёрными дермантиновыми дверьми. Многие владельцы этих кабинетов смотрели на нас неодобрительно, но мы не обращали на это особого внимания.

Мы - это Борис, Наум и я - были едины в своих пристрастиях и антипатиях. Зачитывались Аксёновым, Евтушенко и Вознесенским. Выписывали польский журнал "Кино" и не зная польского тратили вечера на перевод статей о Вайде и на изучение подписей под фотографиями кинозвёзд. Увлекались джазом и старались приобрести (недосягаемая мечта!) костюм цвета "морской волны" с узкими брюками. Обеденные перерывы мы старались проводить вместе. Покупали по слойке в булочной напротив, выходили на бульвар и там, бродя по опавшей оранжево-красной листве и дыша её прянным запахом, мечтали о своём будущем.

Каждый из нас представлял себе это будущее по разному. Среди нас наиболее солидным и уверенным выглядел и считался Борис. Коренастый и широкоплечий с аппетитом поедая слойку, он рисовал перед собой и перед нами сочную картину своей карьеры. Карьера эта основывалась на профессионализме и отличном знании управляющей системы. Он не был членом коммунистической партии, как впрочем, и все мы. Но ему и не надо было. Трезвый ум и знание психологии советских людей с успехом заменяли ему членство в партии.

Вспоминается такой случай. Как-то послали наше управление в колхоз на уборку картофеля. Мы трое шли впереди по хорошей грунтовой дороге, ведущей к картофельному полю. Остальные приотстав шагали за нами. Внезапно подмигнув, Борис произнёс :

- Сейчас мы проведём социальный эксперимент на тему "Партия - наш рулевой" и внезапно, круто свернув с удобной прямой дороги, пошёл в обход, по целине через овраг. С изумлением мы увидели как идущие позади, неуверенно потоптавшись, потянулись за нами - в обход.

Советский человек нуждается, чтоб его вели - назидательно проговорил Борис.

Должен сказать, что в рассуждениях Бориса не было ни капли лжи. Мы понимали это, но от этого нам было не легче. Конечно мы завидовали Борису. Завидовали его спокойной уверенности, что дела пойдут именно так а не иначе. Завидовали его хозяйскому чувству. Чувству умного русского мужика, живущего на своей земле.

Мы были лишены такого чувства. Ни я, ни Наум не ощущали себя хозяевами жизни. Не трудно было определить причину. Она заключалась в принадлежности к гонимому еврейскому племени, которая была всосана с молоком матери в наше подсознание. И как бы мы ни стремились походить на окружающих, как бы успешно ни усваивали их манеру поведения, язык и женились на их женщинах мы никак не могли стать ими. Всегда оставались: они и мы. Там где были они была уверенность, самобытность и сила. Там где были мы - царила оглядка, подражательность и самокопание.

Я мечтал о научной карьере. В те годы это было модно. "За рядом ряд, за рядом ряд уходим в кандидаты...". Представлялось, что именно научная карьера - это убежище, которое даст возможность сравнять очки в неравном беге за удачей. Научная стезя сулила не только материальный достаток, но, что было гораздо важнее, относительную независимость и свободное расписание. Но до этого было ещё далеко. Сперва надо было попасть в какой-либо подходящий исследовательский институт, надо было сдать так называемый "кандидатский минимум", надо было найти возможного научного руководителя, надо было, наконец, определиться с темой диссертации. В общем дел было по горло. Все дела эти были интересными и захватывающими, требовали энергии и смекалки.

Я рассказывал своим друзьям о моих заветных планах и замечал как огоньки интереса мелькали в их глазах. Но реагировали они по разному. Если Борис относился доброжелательно спокойно к моим идеям, так как его дорога уже была намечена, Наум воспринимал их значительно более восторженно, примеряя возможную научную карьеру и к себе.

Вообще он был интересным парнем. Будучи по натуре сангвинником, говорил быстро и зажигательно, сам загораясь от собственных слов. Его высокий, ломкий голос звучал убедительно, глаза сверкали, руки энергично отбивали ритм. Если планы Бориса были реальны, потому что исходили из реальных предпосылок, если мои цели, хотя и были относительно расплывчатыми, тем не менее опирались на некую потенциально возможную схему, Наумовские картины будущего были совершенно фантастичными.

Собственно эти мечты не имели ни рук, ни ног и не опирались хоть на мало-мальскую реальность. То он нам рассказывал, что он будет делать и как изменит всё к лучшему, когда займёт пост главного механика управления. Что было абсолютно нереально, поскольку существующий механик носил фамилию Патрушев, сидел прочно и собирался сидеть ещё по крайней мере лет пятнадцать. То вдруг он поведал нам как он поедет в Норильск, пробудет там пять лет, заработает кучу денег и уедет в Ялту. Где купит дом на берегу моря и будет ловить и коптить кефаль. Когда мы при случае спросили его жену об этих планах, она посмотрела на нас изумлённо и махнула рукой.

Но мы, или вернее я, всё ещё не представляли себе весь размах Наумовских мечтаний. Однажды, когда Борис был в командировке, мы гуляли с ним вдвоём. И вот тогда он меня спросил:

- А хочешь, я расскажу тебе про Израиль?

- Что нового ты можешь мне рассказать? Я и так всё знаю по газетам: Израиль - это агрессор, а сионизм это плохо - сказал я, без особого интереса.

- Так -то по газетам. А давай я тебе расскажу без газет - и он открыл рот...

Часовой обеденный перерыв пролетел как одно мгновение. Исчезли громады серых домов, исчезла улица Ленина, исчез памятник Свердлову и передо мной распахнулось пронзительно синее Средиземное море омывающее белоснежную набережную Тель-Авива. А за ней терасами теснились одуряюще пахнувшие апельсиновые сады. А за ними, за ними вставали жёлто-золотые Иерусалимские горы, за которыми возвышался Храм.

Было просто поразительно, как при отсуствии практически любой объективной информации смог человек собрать и систематизировать такой объем данных. Он рассказывал о сельском хозяйстве Израиля, о кибуцах и мошавах, так как будто побывал там. Он рассказывал об истории освоения Негева и Галилеи, о развитии промышленности Мёртвого моря, о создании современной военной техники, о структуре Израильской армии и о многом другом. Неохотно возвращались мы в наше управление. Хотелось слушать ещё и ещё.

Так начались наши отдельные прогулки вдвоём. По мере того, как мы сближались, я узнавал всё больше о прошлом Наума. Оно оказалось достаточно ординарным. Детство в Донбассе. В годы войны семья оказалась на Южном Урале, в Коркино. Там отец занимал какой-то пост по снабжению. Первая жена умерла молодой. Женился вторично, на младшей сестре жены. Откуда у этого в общем обычного парня такой интерес и такая страсть к Израилю? Как-то пригласил он меня зайти к себе домой. Старенький домик в пригороде, очень скромная обстановка. Усадив меня за стол, принёс четыре толстенные папки с вырезками об Израиле. Оказалось собирает уже много лет. Чего там только не было и сколько надо было провести времени в библиотеках и книжных магазинах чтоб собрать такой материал.

- Зачем это тебе? - поинтересовался я - ведь ты живёшь в СССР и никогда не будешь жить в Израиле.

На это он мне объяснил, что понимает, что никогда не будет жить в Израиле (шёл 1960 год). А собирает он материалы просто так из любви и интереса

- Как же можно любить то, чего ты никогда не видел? - не отставал я. На это он мне не ответил.

Прошли годы. Изменилось время. А вместе с ним и изменились наши судьбы. Борис стал главным механиком министерства и уехал в Москву. Он получил шикарную двухэтажную квартиру и дачу в престижном месте. С этой дачей произошла любопытная история. Когда его вызвал начальник отдела руководящих кадров и сладко улыбаясь протянул ему ключи от дачи, Борис покраснел и сказал, что дачи ему не надо, что он вообще против скрытых привилегий и что дачу он купит тогда, когда заработает на нее. Начальник побледнел и был близок к обмороку. Нарушалась святая святых - номенклатурные блага. Был крупный скандал с заседаниями партбюро, профкома и пр. Дачу пришлось взять.

Я ушёл в исследовательский институт, стал заниматься проблемами экономического моделирования, поступил в аспирантуру и успешно защитил диссертацию по экономической кибернетике. Мой служебный и соответственно материальный статус непрерывно повышались. Мы купили породистую собаку, произвели капитальный ремонт квартиры и стали думать о приобретении автомашины.

Жизнь Наума тоже не стояла на месте. Он получил отличную квартиру в центре города, окончил заочную аспирантуру при Горном институте и защитил диссертацию по охране окружающей среды.

Казалось все мечты нашей молодости осуществились, стали реальностью. Жизнь была благополучно расписана до конца, до смерти. "И всё прекрасно, всё по мне...И вот красотка на коне... а мне хорошо, хорошо..." Но вот, казалось такой прочный, такой устойчивый мир, мир где место каждого было расписано, начал вдруг (вдруг ли?) потрескивать и подрагивать. На горизонте послышались отзвуки далёких громыханий и появились отблески зарниц надвигающейся бури.

Началось, как всегда в истории, с евреев - этой наиболее чувствительной группы населения. Первым ударом по советской идеологии стала Шестидневная война 1967 года, когда "отсталый" и "нищий" Израиль за один час разбомбил так и не взлетевшую египетскую авиацию. Процесс Эйхмана, 6,000,000 погибших и Шестидневная война - эти темы стали занимать всё большее и большее место в общественном сознании не только советских евреев. "Евреи молчания" заговорили. И заговорили они о т.н. "воссоединении семей", о корнях, об исторической родине. Иными словами, заговорили они о желании покинуть великий Советский Союз.

Власти отреагировали немедленно, они понимали опасность. Были запущены на полную мощность идеологические и силовые структуры. Антисионистская пропаганда и антисионистские процессы шли в унисон. Но было уже поздно. Политика основанная на "держать" и не "пущать" стала давать сбои. По позднейшему выражению Горбачёва: "процесс пошёл". Возможно, он уже пошёл с появлением нового поколения. Поколения выросшего не только на страхе. Поколения к которому относились и мы: Борис, Наум и я.

И тут для многих (как не раз в прошлом) возникла сложная, порой трагическая проблема выбора. Остаться ли в стране где родился и вырос, культура которой стала твоей культурой или уехать в страну в общем чуждую тебе по языку, по культуре и по ментальности. И там переделать себя, и стать своим. Короче говоря, как шутили местные остряки: "брать зонтик или не брать зонтик".

После короткого периода обсуждений и колебаний моя семья приняла решение - уезжать. Мы отдавали себе отчёт в том, что мы оставляем знакомую среду, престижное социальное положение, друзей и могилы. Мы понимали, что наш выезд будет не легким и готовы были заплатить свою цену ("...а нынче нам нужна одна победа, одна на всех - мы за ценой не постоим..."). И конечно мы весьма смутно предствляли себе наше будущее там, в Израиле. Знали только и верили, что оно будет прекрасным.

Как-то в это время зашёл к нам Наум. Прошёлся по сверкающему коридору, потрогал блестящую румынскую газовую плиту, взглянув на зелённый кафель ванной и оглядев свежекрашенные полы и дорогие серозолотые обои столовой, произнёс:

- Ну теперь-то после такого ремонта вы уж никогда и никуда не поедете...

- Вот теперь-то мы и поедем! - заявила моя гонористая жена.

Чем больше мы втягивались в предотъездную маяту, тем больше мы теряли с Наумом общий язык. Нет он не перестал говорить об Израйле. И попрежнему говорил интересно, ново и зажигательно. Но всё, что он говорил как-то не связывалось у него с конкретными, практическими шагами. Всё это оставалось литературой. Даже нельзя было сказать, что он трусил. Нет. Но было такое ощущение, что вся его энергия уходила на разговоры об Израиле, на думание об Израиле. А на практические дела уже не оставалось ни сил, ни времени.

Чтобы облегчить наш выезд и избежать возможного ареста, мы переехали в одну из прибалтийских республик. Это не решило полностью наши проблемы, но значительно облегчило наше положение как "отказников"[1].

Когда мы жили в Прибалтике, Наум каждый год приезжал повидаться. Нескладный, в мятом старомодном костюме с накладными плечами и широкими брюками, часами он просиживал над брошюрами, картами и книгами об Израиле, привозимыми туристами. Он изрядно постарел и полысел, о себе говорил мало, но жадно впитывал любую информацию "оттуда". Было его жалко и мы старались не очень-то припирать его к стенке своими вопросами. В последний раз он приехал в марте. Его самолёт уходил рано утром и мы поехали провожать его в аэропорт. Было ещё темно, шёл мелкий и холодный прибалтийский дождь. Взлётное поле блестело мокрой ваксой. И по этому холодному и мокрому бетону, в серой темноте, уходил Наум. Его длинное мешковатое пальто, намокнув било по ногам, шляпа обвисла. Так, шаркая ногами, одиноко, уходил он от нас, туда - в темноту. Больше я его не видел.

"Так всех нас в трусов превращает мысль

И вянет как цветок решимость наша

В бесплодии умственного тупика.

Так погибают замыслы, с размаху,

Вначале обещавшие успех..." В. Шекспир

----

[1] Лица, которым государство по тем или иным причинам отказывало в выезде за границу