Медведев книга 4. Перемирие

Глава 1 Утренние «Русалки»

Солнце ещё пряталось за горизонтом и, судя по всему, вовсе не торопилось появляться. Ранний с ночным привкусом ветерок вился между высокой травой и кустами и норовил забраться под воротник, в рукава и под полы куртки, словно проверял на прочность мою стойкость и глупость. Стойкость я пока сохранял. А вот глупость подтвердил, потому что не послушал Никифора и не надел свитер. А ведь он почти умолял: «Возьми, Николай Арсентьевич, вы у нас хрупкий, городского воспитания…» А я что? Куртку хватанул и ушёл, как герой из старой книги.

Рядом со мной в траве сидел совершенно невозмутимый Морозов. С таким философским отстраненным видом, будто отдыхал в термальной ванн, а не под северным ветром. Воевода неспешно лузгал семечки, доставая их из кармана куртки, и глядел в точку, где когда-нибудь должно было появиться солнце. Из-под воротника выглядывал аккуратный край тёмно-серого вязаного полотна. Шарф или свитер было не разобрать. Явно, тёплый, добротный и, судя по всему, с любовью связанный. Может, сам себе вязал, кто его знает.

— Я смотрю, вы подготовились к утру, — пробормотал я ёжась.

Воевода не ответил. Только пересыпал семечки в другую ладонь и не глядя протянул их мне.

— Благодарю, — вздохнул я, — но боюсь, зубы у меня не столь выносливые.

— Это привычка, — усмехнулся он. — Как только холодно, то рука сама тянется к семечкам. Греют, между прочим, лучше некоторых напитков.

Я скосил взгляд на его воротник.

— А шарфик кто вязал? Неужели вы сами?

— Не надейтесь, — фыркнул Морозов. — Это мне бабка из Вишнёвки связала. Сказала: «Носите, Владимир Васильевич, а не то я на вас порчу наведу, чтоб горло ломило». Так что выбора у меня не было.

Я хмыкнул. Ветер снова попытался пробраться под куртку, и я сильнее запахнул её, отчаянно сожалея о своей наивности.

— Всё-таки стоило послушаться Никифора, — буркнул я. — Он ведь явно знал, что к чему.

— Он знает, — кивнул воевода. — Так что его советы вы принимайте всерьез.

Семечка щёлкнула у него на зубах, и он вновь уставился в сторону горизонта, где всё ещё царил предрассветный сумрак. А я зябко поёжился и подумал, что если утро началось с шутки про порчу, то день, может оказаться не таким уж плохим.

Мы сидели за небольшой кочкой, устроив наблюдательный пункт. Позади текла река и несколько дружинников в куртках и высоких резиновых сапогах сидели на берегу вокруг небольшого костерка. От него несло чем-то жареных и вкусным. И горячим.

— Вы же вроде владеете стихией ветра, — тихо заметил Владимир, когда я в очередной раз клацнул зубами.

— Д-д-да, — выдавил я, с трудом разжимая челюсти.

— Так что вам мешает создать вокруг себя кокон, чтобы стылый воздух под одежу не проникал? — уточнил он, не скрывая усмешки. Видно было, что воевода давно ждал шанса задать этот вопрос. А теперь, когда я подрагивал, словно берёзовый лист в октябре, момент настал.

Я вскинул на него немного растерянный взгляд.

— Мне никогда не приходило в голову, что так можно, — признался я, растирая между собой ладони.

Стихия, как всегда, отозвалась послушно. Я сосредоточился и призвал тонкую струйку ветра, чтобы она, по идее, вращалась вокруг меня, создавая защиту от холода. Всё по логике: движение — это трение, трение — это тепло. Только вот ветер своенравный. Стоило ему обвиться вокруг меня, как я тут же почувствовал, будто меня завернули в прохладный проточный душ. Куртка, казавшаяся относительно тёплой, моментально вымерзла.

Я стиснул зубы, увеличил скорость циркуляции в надежде, что теперь-то уж точно согреет. И сразу ощутил, как остатки тепла испарились, будто их выдуло из-под одежды. Ветер начал проникать даже туда, где, казалось, воздух не водился вообще. Нос заледенел, пальцы закоченели, уши зачесались от холода.

С тихим, но выразительным звуком я стряхнул стихию с пальцев, будто сгонял с них надоедливую мошкару. А потом медленно, с чувством, уставился на воеводу. Тот смотрел на меня спокойно, в глазах ленивый интерес, будто он наблюдал не за страданиями князя, а за котёнком, который впервые встретился с зеркалом.

— Вы знали, что так будет? — спросил я хрипло.

— Ну… — невинно протянул воевода, не пытаясь скрыть веселья в голосе, — если бы знал, не стал бы вам подсказывать. Мне ж тоже не хочется, чтобы вы здесь отморозили себе всё самое ценное.

Он сделал паузу и добавил:

— Теперь буду знать, что это не работает. Может, плед возьмёте? На котором я сижу. Накинете себе на плечи?

— У вас есть плед? — я оживился так, будто он предложил мне корону. — А вы сами не замёрзнете?

— У меня их два, — совершенно спокойно сообщил Морозов, будто речь шла не о самом ценном ресурсе в этот прохладный утренний час, а о запасной ложке.

— Что? — я едва не вскрикнул, но вовремя сдержался, чтобы не привлечь внимания дружинников поодаль. — И вы молчали?

— А вы не спрашивали, — резонно пожал плечами он и протянул мне плед, сложенный в аккуратный, почти выставочный квадрат. Тёплый, плотный, пахнущий сухими травами и каким-то непередаваемым уютом.

Я взял его с благодарностью, но выразительно покачал головой.

— Ну, вы и тип, Владимир Васильевич.

— Спасибо, Николай Арсентьевич, — с невозмутимым видом отозвался воевода и даже кивнул. — Знаете, я достаточно легко могу создать под своей одеждой кокон из силы пламени. И не спалить при этом ткань.

Он произнес это так буднично, будто речь шла о способности спать с закрытыми глазами.

— Скажу я вам, — продолжил он, лениво вытряхивая горстку семечек в ладонь, — не с первого раза у меня это получилось. Бывало я сжигал на себе одежду. В один особенно запоминающийся момент пришлось, как живой факел, бежать через весь квартал до ближайшей лавки с одеждой. Занавески на входе сгорели, и владелец потом долго охал, оттирая сажу с окон.

Я представил эту сцену и невольно хмыкнул. А потом нахмурился.

— Вы не предложили мне плед, — сурово отметил я, не давая себя отвлечь его праздными разговорами.

— Так и есть, — без зазрения совести кивнул воевода и протянул мне раскрытую ладонь, на которой поблескивали маслом жареные подсолнечные семечки. — Может все же отведаете?

— Нет, — из вредности отказался я, хотя от лакомства веяло почти домашней теплотой.

— И не говорите потом, что я вам ничего не предлагаю, — проворчал Морозов, прищурившись так, что на лице его проступила откровенно лукавая усмешка. Вид у него был довольный, как у кота, который стащил пирожок и теперь притворяется, что просто мимо проходил.

Я вздохнул и закутался в плед поплотнее.

— И зачем мы сюда приперлись? — недовольно буркнул я, оглядывая округу. — Тем более в такую темень. Можно же было и днем всё рассмотреть. С комфортом. В тепле.

— Потому что именно утром, с первыми лучами, здесь видели тех самых танцующих девиц, — миролюбиво пояснил воевода и щелкнул очередной семечкой.

— Почти голых и босых, — скептически протянул я. — Ну и кто в здравом уме станет бегать по ледяной траве в чём мать родила?

— А кто вам сказал, что они в здравом уме? — флегматично уточнил Морозов. — Может, вовсе и не люди были. Или не до конца люди. Или только по пятницам.

— Не до конца люди — это вы сейчас про старший народ?

— А про кого ж еще, — философски подытожил он, почесав подбородок. — В Северске у многих найдётся нечто странное. У кого хвост прячется. У кого клыки вырастают. У кого характер…

— … невыносимый, — договорил я, многозначительно глядя на него.

— И это тоже, — с невозмутимым видом согласился воевода. — Я человек добрый, могу при случае кого-то спасти или выдать подзатыльников.

— Или плед, — буркнул я. — Но только если заранее попросить.

— Чай горячий будете? Или мне остатки выливать? — словно между делом поинтересовался Владимир.

— А у вас есть чай? — спросил я с таким изумлением, что сам себе показался шокированным столичным юнцом.

— Ну, естественно, — пожал плечами Морозов. — Никифор же говорил, что собрал для нас с вами провизию. Чтобы мы в засаде не отощали. Сказал, дословно: «Нечисть — нечистью, а ранний завтрак по расписанию».

— И почему я об этом не знаю? — теперь я окончательно вышел из себя. — Меня, между прочим, можно было поставить в известность! Я, как-никак, князь.

— Может, потому, что вы невнимательный? — предположил мужчина с лицом пророка, которому давно всё понятно. — Или, быть может, потому, что вы все надеялись на авось. А вот кто реалист, тот перед поездкой в рюкзак всё нужное положил.

С этими словами он без особой торжественности достал откуда-то из-за пазухи узкий термос, открутил крышку и налил в неё обжигающий паром напиток. Над кружкой заклубился аромат трав, сдобренный медом и чем-то терпким, совсем чуть-чуть отдающим лавандой.

Я решил, что разбираться со своими претензиями и ущемлённым княжеским достоинством буду позже. Взял у него посудину, поднёс к губам и осторожно отпил. Напиток оказался не просто горячим — он был безупречно заварен: ни капли горечи, только тепло, глубина аромата и успокаивающее послевкусие.

— Лучше, чем дома, — пробормотал я.

— Не наговаривайте на Никифора, — с достоинством ответил Морозов, — это он настоял. Вот и сварганил вам чай с мёдом, да с душицей. Там и шиповник, кстати, есть. От тревожных мыслей.

— А если у меня не мысли тревожные, а окружение? — спросил я с прищуром, глядя прямо на него.

Воевода выдержал паузу, глотнул из своей фляги и спокойно произнёс:

— Тогда двойная доза не повредит.

— Ватрушку? — вежливо предложил Морозов, вытаскивая из заплечного рюкзака аккуратно свернутый бумажный свёрток.

Я молча вырвал у него добычу, развернул слоёную бумагу и принялся есть. Горячая, с творогом, чуть сладковатая, с хрустящей корочкой. Признаться честно, вкус был такой, что впору было откусить палец.

— На природе всегда аппетит хороший, — миролюбиво заметил воевода, устроившись поудобнее на втором пледе. — Особенно когда ждешь танец полуобнаженных девиц.

— Мы здесь почти три часа, — буркнул я отмахиваясь. — Я уже успел замёрзнуть, потом отогреться, потом снова замёрзнуть…

— … затем прогуляться до реки и обратно, потом добежать до леска, вернуться, — с невозмутимым видом продолжил за меня Морозов. — И ведь так ловко у вас всё получается. Любо-дорого посмотреть. А то ведь вы ни одной тренировки не провели с тех пор, как в Северск перебрались. Я уж начал переживать. Думаю; князь застоится, форму потеряет, от нечисти убежать не сможет, не то что сражаться. А тут, глядите, сам без понуканий марш-броски устраивает.

— Вы издеваетесь? — уточнил я на всякий случай, но не прекращая жевать. Всё же ватрушка была первосортная, даже для таких словесных изысков.

— Я? — удивился воевода и широко развёл руками. — Да вы что! Это я с восхищением. С гордостью. Вот бы всем руководителям такую прыть, как у вас. Пищу принимаете с полезными нагрузками.

— Владимир Васильевич…

— Молчу, молчу, — он поднял руки, будто сдаётся. — Только скажите, если будете ещё ватрушку. У меня тут есть с маком, а одна с брусникой. Но последнюю я бы сам съел. Она для настроения полезная. Особенно после бессонной ночи с князем на рассветной росе.

Я фыркнул, но брусничную всё же оставил ему. Хоть кому-то из нас должно быть сегодня сладко.

— Вы издеваетесь, — резюмировал я.

— Да как можно, — вскинул брови Морозов, делая вид, что глубоко оскорблён моим недоверием. — Конфетку не желаете?

Он выудил из кармана леденец на палочке в форме птички. Алый, с чуть потекшим крылом, точно пролежал в кармане не первый день. Воевода протянул угощение с самым добродушным видом.

Я раздражённо мотнул головой.

— Нет, — буркнул я. — Спасибо. Обойдусь.

— Ну как хотите, — пожал плечами воевода и сам запихал конфету в рот, как ни в чём не бывало. — Это, между прочим, символ детства. И доброты. А вы, князь, всё на взводе. Вам бы отдохнуть…

Он хрустнул. Так звонко, что я замер в недоумении. Потом прищурился, зажевал что-то с усилием, и вдруг выплюнул на траву обглоданную деревянную палочку.

— Щепка крепкая попалась, — резюмировал он с видом знатока. — Похоже, старая партия. Надо попросить у Никифора свежие конфеты.

Я только покачал головой.

— Вы очень предусмотрительный, Владимир Васильевич.

— Годы, — невозмутимо пояснил он. — И многочисленный опыт походов.

Морозов вдруг замолчал на полуслове. Замер, а затем резко поднял руку, призывая меня к тишине. Его лицо, обычно спокойное и невозмутимое, теперь словно заострилось: взгляд стал внимательным и острым.

Я сразу насторожился, вскинул голову, принялся озираться. Тропа вокруг была пуста. Ни звука, кроме лёгкого шелеста ветра в далеких кронах деревьев.

Солнце еще не показалось, но его первые лучи уже золотили края облаков, мягко растекаясь по небу. Всё вокруг будто затаило дыхание в ожидании чего-то.

И вот, прямо перед нами воздух задрожал. Сначала это было похоже на игру света, как бывает, когда смотришь сквозь жар над костром. А потом дрожь сложилась в очертания. Из утреннего тумана, словно из тончайшего стекла, появились женские фигуры. Изящные, почти невесомые.

Я не сразу понял, что именно вижу. Они не шли и не плыли, а скорее, двигались в каком-то чудном танце. Девушки были полупрозрачными, будто сотканные из самой зари. В их волосах мерцали капли росы, и казалось, что каждая из них — это крошечная звезда, случайно оставшаяся на земле. Одежды, если это можно было так назвать, струились по воздуху, больше напоминая шелковые ленты, подхваченные невидимым ветром. На ногах ни обуви, ни следа от пыли.

Они закружились в полной тишине. Я не слышал музыки, но чувствовал её каждой клеткой. Сердце било ритм, совпадающий с их движением.

Я сидел, не в силах ни выдохнуть, ни отвести взгляд. Мозг судорожно пытался найти объяснение: иллюзия, игра света, массовый гипноз, что угодно, но только не то, что происходит на самом деле.

Морозов рядом тоже застыл. Рука, которой он ещё секунду назад отмерял семечки, повисла в воздухе. На его лице застыло выражение человека, который видел многое, но к такому никто не готов.

— Вижу, не только я забыл слова молитвы, — выдохнул он, наконец, чуть осипшим голосом.

Я лишь кивнул. Эти создания казались не из нашего мира, и всё же их присутствие зачаровывало.

Туман клубился вокруг, солнце медленно поднималось, и с каждым лучом их силуэты становились чуть прозрачнее. Будто вместе с уходящей ночью растворялись и девицы.

— Русалки? — прошептал я, не узнавая собственного голоса.

— Точно нет, — ответил Морозов тихо, не отводя взгляда.

Он не успел договорить. Одна из дев повернула голову, и мне показалось, что её глаза на миг встретились с моими. В них не было угрозы. Только нежность и лёгкая печаль, как в утреннем небе.

А потом возникла вспышка света, мягкая, беззвучная. И всё исчезло. Лишь ветер прошелестел в кронах, словно закрыл за ними дверь.

Мы стояли молча около минуты.

— Вы это видели? — наконец спросил я.

— Видел, — хрипло ответил воевода.

Морозов первым пришёл в себя. Он шумно выдохнул, провёл ладонью по лицу, будто хотел стереть остатки сна, а потом резко выпрямился и позвал дружинников.

— Эй! Ко мне! — его голос прозвучал глухо, но властно.

Из-за кустов один за другим вышли люди. На их лицах читалась усталость, растерянность и старание не показаться глупыми перед командиром.

— Видели? — коротко спросил Морозов, обводя их внимательным взглядом.

Первым отозвался парень с веснушками, тот, что дежурил у берега:

— Так точно, видели, Владимир Васильевич. Девицы… ну, как сказать… красивые, будто не из мира нашего. Закружились… и нету.

— И я видел, — поспешно добавил другой. — Сначала подумал, показалось. А потом смотрю: и в самом деле, будто танцуют. Тихо так, словно ветер сам за них поёт.

Оба выглядели неловко, словно признались в чём-то неприличном. Ещё один дружинник откашлялся, теребя ремень:

— Они какие-то ненастоящие.

А вот те, кто сидел в засаде у кромки леса, переглянулись и хмуро покачали головами.

— Мы ничего не видели, Владимир Васильевич. Ни движения, ни света.

Морозов почесал затылок, явно обдумывая услышанное. Ветер тронул его волосы, и на мгновение он замер, будто прислушиваясь к чему-то далёкому, едва уловимому.

— Ладно, — протянул он наконец.

Он оглядел луг. Я тоже осмотрелся. Трава переливалась золотом от первых солнечных лучей, будто действительно недавно здесь кружился чей-то хоровод. А может, и мерещится после долгой ночи.

— Прочесать луг, — распорядился воевода. — От этой точки до оврага.

— Что мы ищем? — спросил я, чувствуя, как сердце всё ещё стучит чуть быстрее, чем нужно.

Морозов посмотрел на меня и слегка усмехнулся.

— Скажу если найдем, — произнёс он и зашагал осторожно, будто боялся спугнуть то, что и без того почти растаяло в утреннем воздухе.

Дружинники растянулись цепочкой по лугу, аккуратно, с привычной сноровкой прочёсывая траву шаг за шагом. Утро уже вступало в свои права: солнце пробивалось сквозь туман, подсвечивая росу на стеблях, и, казалось, будто всё вокруг искрится мелкими осколками стекла.

Мы с Морозовым шли следом, не вмешиваясь, но наблюдая пристально.

— Ну что, княже, — хмыкнул он, — если это и правда были русалки, то одна из них вас заметила. Теперь держитесь — как поймает, как защекочет…

Я не успел ответить, из-за небольшого пригорка донёсся возглас:

— Владимир Васильевич! Здесь… камень какой-то!

Мы подошли. В траве, словно небрежно брошенный, лежал округлый серый валун, с гладкой отполированной поверхностью. На первый взгляд — обычный, таких на лугах полно. Но стоило солнцу блеснуть под нужным углом, как по камню пробежала мягкая волна света, и перед нами вновь вспыхнули призрачные силуэты. Те самые девы — стройные, прозрачные, в развевающихся лентах — закружились в танце, как и прежде, только в уменьшеной версии.

— Вот тебе и русалки, — пробормотал Морозов, опускаясь на пятки. — Камень-память. Старый, редкий… но штука дорогущая. Работает, как линза. Записывает изображение, а потом показывает, когда луч падает под нужным углом.

Он тронул камень пальцем, и видение тут же исчезло, будто его и не было.

Я невольно выдохнул. Всё объяснилось. Без магии, без чудес. Просто старое устройство. Казалось бы, я должен был радоваться. Но почему-то вместо облегчения внутри осталось какое-то досадное разочарование.

Морозов заметил выражение моего лица и тихо засмеялся:

— А ведь вы, княже, расстроились! Надеялись, что к вам сама природа с приветствием явилась, а оказалось — просто кто-то кино снял на камне.

— Может, и так, — признался я. — Но признаюсь честно, видение было… красивее объяснения.

— Ха! — фыркнул воевода. — На мой век и без иллюзий девиц хватает. А эти хоть и красивые, да холодные — попробуй обними, простудишься.

Он выпрямился и оглядел дружинников, которые теперь столпились вокруг находки.

— Скорее всего, — продолжил Морозов, — кто-то из местных умников это установил. Чтобы рыбаки сюда не совались. Жёны, узнав про «русалок», на это место ни одного мужика больше не пустят.

— И рыбное место достанется только ему, — догадался я.

— Точно. — Воевода довольно кивнул. — Хитро придумано. Вот кто-то и купил себе покой на годы вперёд. Пока остальные боятся нечисти, он ловит щуку под носом у всех.

— А линзу?

— Конфискуем, — без тени сомнения сказал Морозов. — Уж больно хорошая вещица, пусть теперь хранится при Управе. И выясним, кто из ближайшего села в город ездил недавно. Не каждый такую покупку потянет.

Он уже повернулся к дружинникам и добавил с ленивым юмором:

— А заодно гляньте, кто у нас снасти новые прикупил и щеголяет свежими сапогами. Гарантирую тот и есть наш «приручитель русалок».

Я усмехнулся.

— Северск — город изобретательных людей. Одни записывают на камни дев, другие верят, что они настоящие.

— Ну, — протянул Морозов, поднимая находку и оборачиваясь ко мне, — кто во что вкладывает душу. Одни в мечты, другие в улов.

И, подмигнув, добавил:

— А вы, княже, лучше всё же не разочаровывайтесь. Пусть в следующий раз и вправду явится кто-то, ради кого…