Между нами [СИ]

Оставались считанные дни до нового года, и начались снегопады. Пушистый и невесомый, снег оседал вокруг дома, превращая все, чего касался, в волшебное белое царство, созданное для того, чтобы заблудиться в нем и повстречать сам дух зимы.

Елка стояла посреди зала на первом этаже; большая, до самого потолка. Живая и загадочная. На ночь гирлянды оставляли включенными, и их теплый свет, рассеянный игольной листвой, мягко освещал просторную комнату.

Девочка не спала, хоть ей и велели лечь вовремя. Она спустилась по лестнице на кухню под предлогом попить воды, но на самом деле все это было затеяно ради рождественского дерева.

Несмотря на морозы, крепкий деревянный пол в доме оставался теплым; она легла на спину прямо на него в одной фланелевой пижаме и подлезла под раскинутые зеленые ветви.

Таким было настоящее волшебство. Огоньки то мигали, то светили ровно, а среди иголок сверкали тут и там, как всамделишные сокровища, елочные игрушки. Фантазия витала в воздухе, перемешанная с запахом свежесрубленного дерева: вот бы стать крошечной и пуститься в путешествие по веткам, и все бы игрушки тоже ожили, и она бы научилась летать.

На одной из веток взгляд вдруг обнаружил что-то — свидетельство чуда, не иначе, — и она в попытке приподнять голову ударилась лбом о толстое основание ветки, не поверив поначалу своим глазам.

Там была шоколадка! Целая и настоящая, скрытая от посторонних глаз, привязанная к разлапистой ветви тоненькой бечевкой.

Девочка немедленно выползла наружу, елозя спиной по полу, подскочила и принялась шарить рукой среди колючих иголок, освобождая от пут внезапную находку.

Родители не разрешали ей много сладкого, говорили, от этого портятся зубы и расстраивается пищеварение. Но вот, здесь, перед ней, была целая плитка шоколада в бумажной обертке, и она — единственная полноценная его обладательница. И если не ей он был уготован, тихо притаившийся меж огней и игрушек, то кому?

Девочка несколько раз подпрыгнула, прижимая сладость к груди, и быстрым тихим шагом поспешила наверх, чтобы скрыться в своей комнате не застуканной взрослыми.

Поднявшись, она окинула коридор взглядом в одну, а затем в другую сторону, особенно тщательно присмотревшись к родительской спальне, и заметила, что одна дверь, та, что в конце коридора, приоткрыта и проливает наружу узкую полоску света прикроватного светильника.

Бабушка не спала.

Девочка остановилась.

В последнее время та была плоха. Так говорили родители. А сама бабушка редко появлялась внизу и чаще смотрела в окно, чем говорила с ними. Но эта открытая дверь…

Она крадучись подошла и заглянула внутрь, стараясь не выдать своего присутствия.

— Заходи. Не стой в дверях, — позвал знакомый голос; он всегда казался ей удивительно твердым и молодым для такой глубокой старости.

Совсем несмело, она все же открыла дверь шире и вошла. Уже очень поздно, а она не спит, бродит по дому, и в руках у нее по-прежнему плитка шоколада. Но… ведь бабушка никогда не была поборницей строгих правил.

В этой комнате царил дух иного времени: несовременная, громоздкая мебель заполняла собой небольшое пространство, выделяясь темными массивами на фоне светлых стен, совсем не похожая на те изящные, модные предметы мебели, что покупали родители. Зато здесь всегда было очень чисто и опрятно.

Бабушка лежала, чуть приподнявшись на подушках, с книгой в руках. На ее носу примостились очки-половинки в тонкой, почти невидимой оправе, а седые волосы покоились на плече короткой, убранной на ночь косой. Бабушка всегда нравилась ей больше прочих стариков: ее многочисленные морщинки расходились аккуратными лучиками по лицу, а кожа никогда не выглядела дряблой, да и пахло от нее всегда приятно: апельсиновой цедрой и чистотой.

— Спускалась посмотреть на елку? — спросила та, улыбаясь так, будто заранее знала ответ.

Девочка кивнула, зардевшись.

— Богатый улов, — довольно заметила бабушка, взглядом указав на шоколадку.

— Ты ведь не расскажешь маме с папой?

— Будь во мне уверена.

Бабушка отложила книжку на тумбочку, но очки не сняла.

— Когда мне было шесть, как тебе сейчас, я так мечтала о шоколаде! А ведь родителям его было не достать. Представляешь, я до шести лет его не пробовала.

Это звучало выше ее понимания — она бестолково кивнула и, подойдя ближе и сев в изножье кровати, спросила все же изумленно:

— Ни разу?

Бабушка покачала головой, глядя на нее поверх стеклянных половинок сползших на кончик носа очков.

— А ту зиму, когда мне довелось его попробовать, я хорошо запомнила и помню по сей день, хоть многое другое уже не так крепко в моей памяти, — она задержала на ее лице долгий взгляд, словно хотела разгадать как ребус. — Скажи, ты веришь в чудеса?

Бесснежная зима принесла с собой лишь ветра, порывистые и злые, как сияющее в полдень синее морозное небо. Днем было хорошо, тревожнее становилось ночью. Сидя в нише у окна и поджав под себя ножки, Рей прислонилась лбом к обжигающе холодному стеклу и всматривалась в беспроглядную темень между елей. Ветхий особняк, построенный вдали от шума городских улиц, примыкал к огромному парку, плавно переходящему в лес.

Высокий забор не огораживал их владение надежной стеной, чтобы можно было спрятаться за ним от заглядывающих в окна теней. Ни электрические, ни газовые фонари не освещали их двор или хотя бы дорогу к дому. Они жили практически в диком краю.

Рей поднесла руки ко рту и подышала на них. Зимой дома всегда было холодно. Согреться можно было только в постели, под одеялом. Вот бы еще она могла не засыпать. Ведь самым страшным ее кошмаром было проснуться однажды посреди ночи и обнаружить, что взрослые покинули дом.

— Рей, солнышко, — ласковый голос мамы не заставил отвести взгляд от окна. — Пора спать.

… И ее увели вверх по скрипящей деревянной лестнице. Она крепко держалась за мягкую и теплую материнскую руку. Отец тоже пришел пожелать ей доброго сна. Родители сидели по разные стороны кровати, пока она копошилась под тяжелым толстым одеялом, устраиваясь на сон.

— Скоро Рождество, — отец склонился ниже, так что она могла потрогать щетку его пышных усов. Взгляд его добрых глаз согревал. — Уже подумала о подарке?

Но ей не нужно было думать. Ответ давно был готов.

— Шоколад, — тихо от неуверенности произнесла Рей. Да, ей говорили, что это дорого, но вдруг случится чудо. Ведь это ее мама и папа: они могут все.

Родители осторожно и неуверенно переглянулись, не спуская с лиц виноватых улыбок.

— Скажи, а тебе понравилось бы новое платье? — пытаясь заразить ее своей восторженностью, спросила мама.

Рей посмотрела на свои руки, теребящие край одеяла. Да, все ее платья давно ей малы, ей не нравятся их короткие рукава. Но ведь она никогда еще не пробовала настоящий шоколад.

— Хотя бы немного, — повторила она свою просьбу, изо всех сил веря, что, если чего-то сильно захотеть, это произойдет.

Ей ничего не ответили. Взрослые ободряюще улыбнулись, поцеловали ее по очереди, поднялись и, пожелав спокойной ночи, вышли, унеся с собой лампу.

Рей натянула одеяло повыше, укрыв половину лица, но не решалась закрыть глаза. Взглядом она проследила путь от двери до окна. Резное темное дерево, из которого было сделано все в доме, нагоняло мрачности. Полы, двери, мебель и даже балки на потолке — со всех сторон обступала тяжесть. Но оно же и обещало защиту и опору.

Легкие ситцевые занавески шевелил сквозняк, будто призрак игрался с ними.

Раздался скрип.

Рей уставилась на дверь большого, массивного шкафа, стоящего напротив ее кровати, и перестала дышать.

Звук повторился. К нему добавились отчетливо различимые шорохи и постукивания, будто кому-то было тесно внутри.

Дух покинул Рей, но она села в постели; страх пробирал до костей, но она спустила ноги и съехала по боку кровати на пол.

А потом послышался глухой удар и бормотание. Тихое и жалобное…

Рей сделала шаг, другой, и так, потихоньку, замирая и пугаясь, очутилась перед деревянными створками. Сердечко билось часто, но она все же крепко взялась за дверную ручку и потянула на себя.

Дверца открывалась медленно, со старушечьим скрипом.

— Кто здесь? — испуганно закричали из темноты.

Рей отпрянула назад, но тут же подалась вперед, заглядывая в темное нутро шкафа. Куда-то пропали вдруг все хранившиеся в нем вещи.

Оттуда на нее смотрело бледное лицо взрослого мальчишки, высокого и черноволосого. Широко распахнутыми глазами он оглядел ее с головы до ног.

— Кто ты? — спросил хрипло — осторожно, но требовательно.

— Рей.

— Что ты делаешь здесь?

— Живу.

Мальчишка огляделся, чуть высунув голову наружу.

— Я ничего не вижу.

— Ты живешь там? — Рей указала пальцем в темноту за его спиной.

— А? — он оглянулся. — Это моя комната. Видишь ее?

Рей помотала головой. Ей не было больше страшно, однако что, теперь ей — делить с ним свою комнату?

— Меня зовут Рей, — поторопилась представиться она. Это казалось правильным, будто если первой назвать свое имя, то и право собственности на дом будет за ней и ее семьей.

— Я Бен, — растерянно заметил он, продолжая то оглядываться назад, то смотреть по сторонам ее комнаты. — Как вы себя называете?

— Англичане.

— А ваш мир?

— Англия.

— Первый раз слышу, — вытянувшееся лицо сделалось слегка подозрительным. — Что вы умеете?

— Не знаю, — Рей растерялась, чувствуя себя беспомощной перед лицом его требовательных вопросов.

— У тебя есть родители?

Она кивнула. Ноги так и примерзали к полу, и она поставила одну на другую, чтобы греть их по очереди.

— И чем они занимаются?

Бен спросил об этом с таким интересом, что Рей не задумываясь выложила:

— Мама готовит и шьет платья.

Он хмыкнул.

— А отец?

— Папа работает.

— Где?

— В городе.

— И что он там делает?

Рей так четко и ловко отвечала на все предыдущие вопросы, что совсем сникла, когда поняла, что не знает, чем именно занимается папа.

Однако Бен не рассердился; он не обратил на заминку внимания, вытянув руку вперед и поводя ею, будто гладя воздух.

— Тут ведь есть твердая поверхность?

Рей посмотрела себе под ноги: о чем он говорит?

Бен сделал шаг и вышел наружу, так что Рей, напуганной его решимостью, пришлось попятиться.

— Я вижу! — радостно воскликнул он. — Вот окно и кровать, вот там дверь… Это твоя комната?

Он медленно шагал, осматриваясь и по кругу обходя помещение, а Рей, замерев, наблюдала за чужаком, вторгшимся так беззастенчиво в ее дом. А вдруг мама или папа зайдут к ней? Что она скажет? Как объяснит его присутствие?

— Сколько тебе лет? — спросила она, чтобы напомнить, что он не у себя дома.

— Пятнадцать.

— И… много вас там? — поинтересовалась она недружелюбно.

Бен наконец-то обратил на нее внимание.

— Где «там»?

Рей подняла руку и показала.

— В шкафу.

Бен рассмеялся, но его смех был добрым.

— Я не живу в шкафу. Просто… это, наверное… пространство между нами. — Он прижал ладонь к груди и склонил голову. — Мне плохо, — прошептал он. — Я не могу находиться… здесь.

Рей обмерла, наблюдая в полумраке за тем, как он тяжело дышит, склоняясь ниже, будто его тянет к земле. Пошатываясь, Бен зашагал обратно к шкафу, шаря перед собой рукой. Она сразу же догадалась, что ему ничего не видно, и поторопилась схватить его за руку, чтобы провести к открытой дверце шкафа, и даже помогла зайти внутрь. Но Бен никуда не девался — лишь судорожно хватал ртом воздух, оседая у стенки. И тогда Рей захлопнула дверцу.

Все стихло. Больше не различить было его хриплого, увядающего дыхания. Рей припала ухом к твердому как камень дереву, но внутри было глухо. Спустя долгие секунды, за которые ее пальцы на ногах заныли от холода, она отворила дверь пошире, чтобы пролить внутрь немного лунного света; а там было пусто. Вернее, было то, чему положено быть в ее шкафу. Но не было Бена.

Тщательно покопавшись внутри и даже нащупав заднюю стенку и убедившись в ее целостности и неприступности, Рей поплелась в постель. Но теперь ей не было ни тревожно, ни страшно. Она очень надеялась, что с Беном все хорошо и там, где он живет (воображение рисовало ей странное, мрачное место, похожее на катакомбы или царство подземных пещер), ему стало лучше.

А уснула она легко и, проснувшись утром, ничуть не усомнилась в реальности произошедшего ночью.

Пока бабушка рассказывала о том, каким был их старый дом и как сводили концы с концами обнищавшие на стыке столетий аристократы, девочка развернула заветную упаковку, захрустев бумагой и зашелестев фольгой.

— А-а. — Погрузившийся было в туман минувших десятилетий взгляд старой женщины вновь стал теплым и живым. — Не можешь удержаться?

Хитро улыбнувшись, как улыбалась только ей, девочка надломила плитку.

— Будешь? — протянула она бабушке.

— Все для тебя, мышонок.

Девочка откусила сразу два кусочка. Хотела смаковать, рассасывая, но вместо этого начала жевать, почти не успевая наслаждаться сладким, ни с чем не сравнимым вкусом.

— Люблю, когда у шоколада обертка бумажная, — продолжила говорить бабушка. — Тогда, когда открываешь его, чувствуешь этот запах. Бумаги и шоколада. Для меня так пахнет праздник.

Рей долго не решалась разорвать нарядную обертку. Разглядывала со всех сторон, нюхала, улавливая доносящийся сквозь слой плотной бумаги головокружительный запах, и, наконец-то, решилась.

Она до сих пор не верила, что папа с мамой сделали ей такой подарок. Сидя на кровати в своем новом, сидящем по фигуре платье из той же самой ткани, что и единственный мамин выходной наряд, ей казалось, что жизнь уже просто не может стать лучше. Но тут с другой стороны дверцы шкафа раздались стук и приглушенный толстым деревом голос:

— Тут есть кто-нибудь?

Рей спрыгнула на пол и побежала скорее открыть. С Беном, ее удивительным другом, являвшимся из неведомого ей мира по ту сторону дверцы, она бы не задумываясь поделилась.

— Вкусно, — заключил Бен, сидя на днище шкафа и протянув в ее комнату длинные ноги.

Рей особенно радовалась, когда им случалось увидеться днем: можно было рассмотреть его диковинную одежду, темную с серебром ручной вышивки по вороту и манжетам, похожую на наряды принцев, виденных ею в детских книжках. Наверное, он был самым обычным мальчишкой, но природа его явлений и само его загадочное происхождение придавали его образу почти мистической загадочности. Не говоря уже о том, что ему было целых пятнадцать лет, что для Рей было куда более авторитетным, чем его возможность появляться из шкафа.

Он осторожно попробовал лишь одну дольку, явно больше любопытствуя, какую еду они едят и станет ли ему плохо. Не стало, но Бен долго прислушивался к себе, прежде, чем расслабленно подпереть себя руками и окончательно вытянуть ноги. Рей сидела напротив него на сундуке у кровати.

— У нас есть похожие сладости. — То, как буднично он отозвался о шоколаде, на время расстроило и разозлило Рей. — Так ты раньше его не пробовала?

— Нет, — она облизала липкие от подтаявшего лакомства пальцы, и вдруг ей подумалось: — А ты… Из какой ты семьи?

Бен нахмурился. Он вообще мало что ей рассказывал, больше расспрашивая ее о вещах настолько повседневных, что Рей недоумевала, как кому-то это вообще может быть интересно.

— Моя мама… Ну, она принцесса, а отец…

Рей уставилась на него, будто увидела впервые. Даже вкус шоколада затерялся где-то на задворках сознания.

— Так ты принц?

— Что? — Бен смутился и разозлился. — Нет! Я обычный. Тем более, ее королевство уничтожено. Уже давно.

— Как? — почти прошептала она.

— Это сделали маги Темной Звезды, — Бен не разделял ни ее ужаса, ни благоговения перед такой мощью.

— Маги? Колдуны? Волшебницы?

— Ну, маги, — он пожал плечами. — Не такая уж и невидаль.

— Врешь!

Бен иногда был так серьезно несерьезен, что Рей с большей легкостью могла поверить в то, что он разыгрывает ее, чем в то, что там, откуда он, существует такое чудо как магия.

— Пф, — он фыркнул. — Гляди.

Бен подхватил обертку от шоколада с пола и подтянул ноги под себя, оказавшись полностью в пространстве шкафа. Он положил бумагу на ладонь, посмотрел на нее напряженно и сосредоточенно, и та вдруг взлетела высоко над головой Рей.

Она ахнула, подскочила и поймала обертку. Он не врал!

— Так в вашем мире ничего подобного нет? — Бен опять принялся выспрашивать.

Рей покачала головой, призадумавшись. А может и есть, а взрослые просто ее обманывают, говоря, что невозможно летать или наколдовать немного денег.

— Может, и я так могу? — она едва не влезла к нему в шкаф.

— Ой, да уймись! — Бен спихнул ее обратно на пол, смеясь. — Тут двое не поместятся. Тем более, — он заговорил уже строже, — тебе ко мне нельзя. Мы не можем ходить в миры друг друга как в гости. Перемещение может убить.

— А вдруг нет? — На самом деле Рей умирала только от одного — от любопытства. Вот бы хоть одним глазком подсмотреть, что это за удивительное место, из которого он является.

— Нет, это точно, — Бен, кажется, был разочарован не меньше нее. — Я узнал. У меня есть доступ к королевской библиотеке. Есть упоминания, — заключил он туманно.

Рей раздосадованно вздохнула.

— Но ты ведь не исчезнешь? — встревожилась она.

— Нет, — ответил он с уверенностью. — Но ведь это само место, дело в нем. Если исчезнет твой дом или мой, — наверное, и прохода больше не будет.

Рей не видела в этом повода для беспокойства. Что может случиться с таким доминой? Ее родители и она всегда будут жить тут, и Бен всегда будет ее другом.

— Папа умер весной. Это я запомнила очень хорошо. Заболел и сгорел за несколько дней. Мама не разрешала мне заходить к нему в комнату, боялась, что я заражусь, но я все равно пробиралась туда тайком, и, хоть отец был в бреду и не узнавал меня, сидела около него. Прикладывала ладони ко лбу. Они у меня всегда были такие холодные, а его лоб просто пылал. А вот его похорон я не помню. Сейчас я не могу вспомнить даже черт его лица, а ведь он так меня баловал. Чем мог.

Бабушка вдруг замолчала, сморгнула и улыбнулась. Девочка наблюдала за ней, притихнув. Она понимала, что должно быть страшно, когда умирают родители, но все равно не могла представить, каково это.

— А вот как ушла мама, я не помню вовсе. Знаешь, это будто совершенно выпало из моей памяти. Вот воспоминания, как она одевает и расчесывает меня, как я помогаю ей с шитьем, а вот я уже одна, наедине с незнакомыми мне людьми, спрашивающими у меня, кто живет у нас в доме и где мои родители, и есть ли у меня еще родственники. Меня отправили в сиротский приют, но я недолго там пробыла, не дольше полугода, сбежала и каким-то образом добралась до дома. Я ведь была уверена, что моя мама жива, никому не верила, когда мне твердили, что ее больше нет. Думала, может, она отлучилась куда-то и будет искать меня в нашем доме.

Бабушка с минуту помолчала, пока девочка шуршала фольгой.

— Дети не должны оставаться одни.

В доме поселились чужаки.

Семья из грузного толстяка, его грубой, неприветливой жены и трех их отпрысков — вот, что обнаружила Рей.

— Где моя мама? — спросила она, стоя на пороге, ведь внутрь ее не пустили. Ей повезло, что на дворе стояла такая теплая, хоть и хмурая осень.

— Чего тебе? — еще раз грубо переспросил толстяк. — Мы не подаем.

— Я хочу… — Рей поджала губу, изо всех сил стараясь не расплакаться. — Я хочу найти маму.

Она все же разревелась.

— Мою мам-му, — она выла и заикалась, рукавами вытирая мокрые глаза.

— Здесь такой нет.

Дверь захлопнулась перед ее носом, хоть Рей и не видела ничего из-за застилавших взор слез.

Вечер настиг ее на крыльце собственного дома, куда ее не пускали. Мысли о маме, ищущей ее где-то в этом городе или этом мире, сменялись мыслями о Бене, недоумевающем, куда она запропастилось так надолго. А вдруг и он больше ее не ждет? И теперь все равно, попадет она внутрь или нет, ведь он больше не появится. Сейчас она готова была рискнуть жизнью, лишь бы он забрал ее в свой мир.

Спать она легла прямо тут же, дрожа от холода, не в состоянии уснуть по-настоящему, вынужденная, просыпаясь, сотрясаться в рыданиях от неизвестности, тоски и отчаянья. Рей даже не чувствовала жажды или голода, так ей было все равно на собственное тело и так было жалко себя.

В какой-то момент она все же забылась сном и почувствовала сквозь дрему, как её поднимают на руки и относят туда, где ей наконец-то становится тепло.

— У семьи, в которой я осталась жить, была свиноферма. Они устроили ее тут же, у нашего дома. Он занимался утилизацией отходов. Представляешь, раньше свиньям скармливали мусор! А она следила за домом и детьми. Со мной не расшаркивались. Она и со своими-то детьми держала себя жестко, что уж говорить о свалившейся ей на голову беспризорной девчонке. Но потом, много позже, когда уже появились на свет мои дети, я поняла, что благодарна ей… и ему. Они не обязаны были кормить и одевать меня, хоть и делали это кое-как. Мы все работали, помогали на ферме, и от меня постоянно пахло навозом. Знаешь, как пахнет навоз?

Бабушка улыбнулась, девочка поморщилась.

— Это больше не твоя комната!

У ее «опекуна» были только сыновья. Один был старше нее на три года, один — ее ровесник восьми лет, а третий — трехлетний малыш. Теперь они жили в ее комнате.

Она снова пробралась туда, пока комната была пуста, и сидела у закрытого шкафа, ожидая, что Бен постучится с той стороны. Рей и сама стучалась и тихонечко звала, но никто не отзывался. Надежда таяла с каждой новой попыткой. И вот ее как обычно вытолкали наружу, растрепав прическу и посадив несколько ссадин, ведь Рей никогда не сдавалась легко.

Каждый раз после подобной взбучки, расхлебывая разочарование, она думала, что пора перестать надеяться. Бен как ее мама. Он больше не вернется. Но все равно она возвращалась снова и снова.

А потом случилось то, что впервые за долгие месяцы подарило ей надежду. За одним из ужинов братья пожаловались, что боятся оставаться ночевать в своей комнате. Мол, в шкафу завелся призрак — он пугает их, говорит с ними страшным голосом, стучит и воет. Рей даже забыла, как жевать, так ее пригвоздило к стулу их рассказом.

«Опекун» наорал на сыновей, обозвав трусами. Но дела это не поправило, и спустя неделю мальчишки переехали в гостевую комнату, а спальня «с привидением» простаивала; но так было не дольше трех дней. Однажды, осмелившись не спросить у «опекуна» разрешения, Рей просто стащила туда все свои пожитки и устроилась на ночь в своей старой кровати.

Лежа в темноте и перебирая в уме все те вечера, когда родители желали ей доброй ночи и спокойного сна, она и не заметила, как в горле образовался ком.

Ее разбудил стук. Ровный и короткий, звук раздался трижды, а затем стало тихо. Рей с колотящимся сердцем тут же подхватилась с постели.

— Бен! — крикнула она шепотом, изо всех сил сдерживая ликующую надежду.

Стук повторился, и Рей опрометью кинулась к шкафу. Если там окажутся всего лишь ее вещи, это окончательно разобьет ей сердце. Но стоило ей немного приоткрыть дверцу, как наружу тут же высунулась голова с копной черных волос.

Бен изменился. Стал еще выше, а волосы — длиннее. Он выглядел уже скорее взрослым, нежели ребенком, и это наверняка смутило бы ее, но Рей, задохнувшись от рыданий, кинулась к нему и повисла на его талии.

— Я сама шила себе платья. Знала бы ты, какие поначалу у меня получались экземпляры!

Бабушкин смех звучал мягко, но в нем угадывалась тень неуловимого настроения, потому девочка и не могла назвать этот смех счастливым.

— Многие наши старые вещи попросту свалили на чердак. То, что новые хозяева, посчитали ненужным хламом. Иногда, когда не надо было работать на ферме или по дому, я копалась в этом «мусоре», как называл этот склад мой «опекун». Там я нашла мамины платья. Они были хорошенько изношены, ведь денег на обновки у нее не было, но зато чистые и нештопанные. Из них-то я и кроила себе новую одежду. Я была немногим старше тебя.

— А как? — Девочка уже успела растянуться в изножье кровати на предложенной бабушкой подушке. Тихий монотонный говор убаюкивал, и рассказ тек плавно поверх ее дремлющего сознания. Лишь иногда она подавала голос, задавая короткий вопрос, чтобы бабушка не останавливалась, а все продолжала и продолжала говорить.

— А я тебя научу, — поддела ее та. — Бездельничаешь много.

Девочка засмеялась-захныкала, не открывая глаз.

— Иди спать.

— Нет, пожалуйста, расскажи еще. Что было потом?

Бен допытывался, что происходит в доме, и в конце концов Рей сдалась и рассказала обо всем. Она не поднимала глаз — не хотела, чтобы ее жалели; от такого проще всего разрыдаться, а плакать она себе не разрешала. Ведь слезы не помогали, когда дело касалось нового хозяина и его сынков. Выручали смекалка, находчивость, хитрость и стойкость. Но не слезы. И поэтому раскисать она себе позволить не могла. Даже с единственным другом.

Пусть лучше он расскажет ей что-нибудь, что вновь заставит ее поверить в чудесный мир, которого ей никогда не увидеть.

И Бен рассказывал. Об охотах, которые так любил устраивать отец, и о приемах, которые требовали присутствия его матери. О замке, в котором они жили, и о чудесах, которые творили его люди.

Бен колдовал при ней охотнее теперь. Однажды он даже поднял ее над полом силой колдовства, как ту обертку, и Рей потом остаток ночи грезила тем, что летает.

— Думаешь, мы всегда будем друзьями? — этот вопрос давно терзал ее. Вдруг и он исчезнет, как ее родные? Ответ был важен, ведь если он скажет «да», значит, в ее жизни будет хоть что-то постоянное.

— Конечно, — Бен кивнул, но Рей видела это: мелькнувшее в его глазах сомнение. То, что иногда проделывают взрослые, не желая огорчить ребенка.

— Пообещай, — Рей придвинулась и села к нему ближе.

— Обещаю, — осторожно проговорил он.

— До самой смерти!

Бен рассмеялся, таким образом напоминая ей, что он самый настоящий взрослый, а она всего лишь несмышленый ребенок, говорящий глупости.

— Я серьезно с тобой разговариваю! — Рей подскочила от злости и посмотрела на него сверху вниз, но тот лишь ухмылялся, широко и беззастенчиво.

— До смерти не годится, — все же сказал он, грустно улыбнувшись. — Я ведь точно тебя переживу.

— С чего вдруг? — нелюбезно поинтересовалась она, продолжая переживать из-за его насмешки.

— Маги долго живут.

— Сколько?

— По-разному, — уклончиво ответил Бен. — Темные маги живут дольше, некоторые, самые могущественные, жили веками. А светлые — не так долго, но все равно намного дольше простых людей.

Вся ее злость испарилась, как только Рей полюбопытствовала:

— А ты светлый, Бен?

Он поднял на нее смятенный взгляд и не ответил. Не на этот вопрос.

— Обещаю, что пока мы оба живы, мы всегда будем друзьями.

И этого Рей хватило, чтобы забыть обо всем остальном, хоть это обещание и было нарушено.

Она больше не была неженкой. Она знала тяжелый труд и была привычна к грубой речи и отсутствию манер. Она иногда одевалась как мальчишка, донашивая то, что оставалось от сыновей «опекуна», непременно ушивая одежду так, чтобы она не болталась на ней. Но она не могла вынести того, что сказал ей Бен при их очередной встрече, которая случилась на этот раз при свете дня.

— Рей, я уезжаю, — произнес он отстраненным голосом, будто нацепив на лицо бесстрастную маску.

Бен был одет для дальнего путешествия — даже Рей было это очевидно: тяжелые сапоги, жилет и плащ, подбитый мехом. Как всегда, во все черное с серебром. А на поясе у него виднелся меч в ножнах.

— Надолго? — осторожно спросила она. Ведь ничего страшного еще не случилось. Он всегда может вернуться.

— Надолго, — глухо отозвался он. — Меня отсылают к моему дяде. Родители говорят, я должен учиться у него, иначе…

Бен замолчал. Самое обидное для нее было знать, что он целиком погружен в свои мысли, ставя ее перед фактом расставания, горюя о чем-то своем, а не об их дружбе.

— Покажешь меч?

Только теперь Бен будто заметил ее по-настоящему. Окинув ее темным взором, он с благоговейной медлительностью извлек из ножен оружие. Рей впервые видела подобное вблизи. Она позволила себе прикоснуться к металлу, хоть Бен и не выпускал меч из рук.

Меч был дорогим и красивым — это все, что она смогла понять. Не столько оружие, сколько статус владельца.

— Рей, — тихо позвал Бен, отвлекая ее от своего меча. Она нехотя подняла на него глаза, не желая ничего слушать. Пусть уже уходит, раз решил. — Я вряд ли вернусь домой. Не в ближайшие несколько лет точно.

Она закивала, глядя куда угодно, только не на него.

— Рей, — снова позвал он. — Ты должна кое-что понять.

Она вскинула взгляд в надежде, что он пообещает ей, что найдет способ общаться даже вдали от своих покоев. В конце концов, из них двоих только он творит чудеса.

— Твоя мама не вернется.

Бен говорил без жалости, прямо и честно, но внимательно вглядывался в ее лицо. Рей поджала губы.

— Ты должна это понять сейчас, пока не поздно. Сколько тебе? Двенадцать? Ты больше не ребенок. Тебе не нужно быть привязанной к этому дому. Иначе проживешь здесь до старости в ожидании. Уходи.

Впервые, слушая Бена, Рей просто кивала, не глядя на него, делая вид, что прислушивается к совету, а в душе упрямилась и злилась.

Он ушел, не обняв ее на прощанье, даже за плечи, и, как только за ним закрылась дверца, комната вмиг сделалась пустой. Будто из очага вынесли огонь.

— Когда началась война, я не придала этому особого значения. Не понимала, почему взрослые так носятся с войной, почему говорят об этом дни напролет, почему теперь все сводится к тому, закончится ли война скоро или нет. Война сделалась мерилом нашей жизни. А мне казалось, что это не касается детей. Что где-то там одни солдаты убивают других, пока мы можем продолжать жить как ни в чем не бывало. Старший сын «опекуна» ушел на фронт добровольцем…

Бабушка вздохнула и сделала паузу.

— Я слушаю, — подала голос девочка, не открывая глаз.

— Похоронка пришла спустя несколько месяцев. Только тогда во мне впервые шевельнулся страх. А потом выяснялось, что он был расстрелян за трусость. Этого я не понимала. Мне было всего пятнадцать, и я недоумевала: ведь он же сам ушел воевать, причем здесь трусость? Как и недоумевала, почему это так важно для взрослых. Убитый есть убитый — человек мертв. Так какая им разница, кто выстрелил?

Бабушка вновь замолчала. Наверное, ей было трудно говорить так много и подолгу.

— Слухи о том, что город могут оккупировать, дошли даже до нашей окраины. «Опекун» не хотел уезжать и бросать свою ферму и свиней, он делал на них неплохие деньги. Но все же, когда началась эвакуация, он не задумываясь засобирался.

— Малолетняя паршивка! — это самое ласковое из того, что он сказал ей в вечер сборов.

Дом не бомбили и не расстреливали, вражеские солдаты были еще за много миль от города, но внутри все уже стояло вверх дном. Вещи в спешке сносились вниз, хозяйка выбирала то немногое, что можно было унести, дети тоже активно участвовали в сборах. Не собиралась одна лишь Рей. Она вцепилась в перила лестницы, хотя никто и никуда ее не тащил силком. Просто так было проще возражать, пока хозяин бранился на нее.

— Я останусь, — повторяла она упрямо, пропуская мимо ушей, какая она «беспросветная дура» и «что если ее и не убьют, то очень скоро она об этом пожалеет».

Они все были напуганы. Когда он попытался тащить Рей за собой к двери, она расцарапала ему руку и метко пнула в низ живота. Недаром она полдетства дралась с его сыновьями. И тогда он, наградив ее на прощанье полным горячей злобы взглядом, бросил ее, покинув дом вслед за женой и детьми.

Машина скрипнула шинами по гравию подъездной дороги и с ревом умчалась вдаль, и стало тихо, очень тихо.

Поначалу Рей с облегчением обошла дом, вновь почувствовав себя хозяйкой, но тень сомнения подбиралась к ней вместе с наползающей на город вечерней тьмой. Что теперь ей делать? Почему она осталась? Ведь скоро опустеет и город, никого не останется.

Но когда, заперев на ночь двери, она поднялась в свою комнату, перед ней вновь был заветный шкаф. Уже несколько лет Бена не было, но она страшилась потерять даже эту призрачную нить, что еще оставалась между ними.

Рей никогда не оставалась одна в доме. До этой ночи. И вот ей словно снова пять лет, и она боится закрыть глаза, лежа в своей постели, — прислушивается, как тревожно стучит сердце, как бьется в окно влажный февральский ветер, как гуляет сквозняк на чердаке.

Она глубоким вдохом-выдохом успокоила себя. С ней все будет хорошо, город не всегда будет пустовать, и война однажды закончится, у нее есть этот дом и она умеет шить. Да даже если и придут солдаты, что они сделают ей? Это же солдаты, не бандиты, они не убивают беззащитных, женщин и детей. Нет. Она не уйдет.

Но Рей не удалось убедить себя до конца. Это место больше не было безопасным. Даже жилым оно больше не являлось. Лишь брошенный дом на окраине брошенного города. И поэтому ее сон полнился смутными, изменчивыми образами, не желавшими становиться сновидениями.

Где-то там, в туманной дали, ей грезились фигуры родителей, обещающих, что когда-нибудь все будет как прежде, что они придут и обнимут, и у них на троих вновь будет один дом, а значит, все будет хорошо. Папа будет щекотать ее усами, целуя в щеку, мама будет будить ее по утрам, мягким, приветливым голосом зовя тихонечко по имени: «Рей».

— Рей.

«Нет, не уходите!» — взмолилась она, понимая, что сейчас все закончится, что сон — всего лишь сон, и нет рук, обнимающих ее, и нет голоса, зовущего нежно и с любовью. Если бы разум подобно пальцам мог зацепиться за призрачный морок, стремившийся вот-вот растаять, она бы не задумываясь схватила его и не отпускала никогда. И пускай, что все это лишь наваждение. Она бы жила одним этим мгновением.

— Рей, ты здесь?

Она открыла глаза — ей пятнадцать, и образ родителей, лиц которых ей уже и не вспомнить, развеялся в холодном, тусклом свете нового дня.

— Рей, — снова услышала она, только это была не мама, это был…

Бен!

Рей сбросила одеяло и без раздумий кинулась к шкафу — только бы он не ушел! — но, распахнув его, остановилась как вкопанная, наткнувшись на высокого мужчину, целиком облаченного в черное: на этот раз только в черное, и никакого серебра. Даже кисти его рук были закрыты перчатками.

Бен смотрел на нее, будто ему под ноги свалилось нечто неожиданное, нечто необъяснимое.

— Ты не ушла, — только и заключил он, и по его тону невозможно было понять, рад он или разочарован.

Рей множество раз представляла себе его возвращение, рисовала в уме, какой теплой будет эта встреча, сколько радости она ей принесет. Лелеяла она и другие мечты, потому что уже томилась не только по братской любви. Но пока она разглядывала бледное, будто осунувшееся, хоть и сделавшееся прекраснее прежнего лицо, ее сердце заныло.

— Ты вернулся, — только и могла сказать она. — Бен…

Он чуть поднял голову, дернув подбородком, словно сказанное ею было ему неприятно.

— Бена больше нет, — произнес он.

Рей смутилась:

— О чем ты?

— Теперь я Кайло Рен.

Его голос был лишь блеклой тенью себя прежнего: он шелестел как сухие листья поздней осенью. Ни одного чувства, даже проблеска их, не вырывалось наружу. И это новое, таинственное имя…

— Что с тобой случилось? — Рей отступила на шаг, а ведь секунду назад была готова кинуться к нему в объятья. — Ты вернулся домой?

— Вернулся, — эхом отозвался он.

Ее взгляд скользил по его одежде. Теперь, уже проснувшись, она видела его ясно: и то, что полы его плаща были в пыли и грязи, и то, что на черном блестели влажные пятна, и то, что грудь его поднималась и тяжело опускалась.

А в воздухе прорезался запах металла.

— Это твоя кровь? — тихо от волнения спросила Рей, не зная, какой ответ прозвучит страшнее.

— Нет, — коротко ответил он. Боль и беспокойство поселились в его взгляде. Рей узнавала страшные признаки, запечатлевшиеся на его лице.

— Где твоя семья, Бен?

— Я Кайло…

— Где они?

Он снова вздернул подбородок.

— Мать собирает силы на юге королевства.

— А отец?

Бен посмотрел ей прямо в глаза, будто припер к стене.

— Я убил его.

Рей ахнула, грудь стала клеткой, в которой билась испуганная птица — ее сердце. Оно боялось его, оно боялось за него.

— Почему?

Бен посмотрел сквозь нее и не ответил. Вместо этого сказал:

— Я хотел узнать, что с тобой. По-прежнему ли ты привязана к этому месту и не желаешь освободиться от прошлого.

— Как освободился ты? — резко ответила она.

— Да, я освободился! — с лихорадочной обреченностью возразил Бен, и от его одежд закурилась легкая как туман тьма.

И тут на первом этаже послышался звон разбивающегося стекла. Рей тут же вскинулась на шум. Бен проследил за ее взглядом до двери.

— Уходи! — в смятении бросила она ему и прежде, чем он успел что-то произнести, с силой захлопнула дверцу и придержала ее, пока по ту сторону вновь не стало тихо, как и должно быть в обычном платяном шкафу.

На ней была лишь ее тонкая ночная рубашка, и Рей поспешила натянуть поверх шерстяное платье. Снизу не доносилось больше ни звука. Она открыла дверь и прислушалась, а потом решила спуститься.

Окно в гостиной было разбито, кто-то бросил внутрь камень. Рей медленно, вдоль стенки прокралась к нему, чтобы посмотреть наружу, но там не было никого. Только опустевшая, грязная ферма на лугу. Кто бы ни проходил мимо, сейчас его не было поблизости.

— Остаться было самым неосмотрительным и безрассудным решением в моей жизни. Когда я думаю об этом сейчас, мне хочется вернуться в прошлое и хорошенько выбить дурь из себя пятнадцатилетней. И я не могу простить своему «опекуну», что он позволил мне остаться. Эта ошибка могла погубить меня…

Когда они вернулись, Рей разгребала бардак в гостиной. Когда руки заняты, голова и не болит обо всем, о чем думать или страшно, или невыносимо. И как раз в то мгновение, когда она выбивала подушки на диване, дверь в передней взломали. Она поняла это по тому, как щелкнул-скрипнул замок, и по тому, что сразу за этим звуком послышались шаги не одной пары ног по деревянному полу прихожей и чей-то негромкий говор.

Рей выпрямилась. Солдаты не причинят ей вреда. Повторив эти слова про себя как молитву, она вышла в переднюю, оказавшись по правую сторону от лестницы на второй этаж.

Это были не солдаты.

Трое мужчин в грязной, прохудившейся уже местами одежде и с заросшими щетиной и бородой лицами тут же уставились на нее. Они казались удивленными не меньше, но их замешательство длилось недолго.

— Привет, — обманчиво ласково произнес один из них. В синем картузе. — Ты ведь здесь одна, да?

— Нет, — храбрясь, ответила Рей. — Отец и мать дома.

— Здесь никого нет, — хохотнул второй, жующий табак. — Я утром разбил окно — так никто и не появился.

— И сколько тебе лет, красавица?

Казалось они не приближались, но, словно по полшага, незаметными движениями становились все ближе.

— Семнадцать, — соврала Рей, нахмурившись. Ей не нравилась его фамильярность, будто они давние знакомые. — И я не красавица.

Ее слова отчего-то вызвали усмешки на их лицах.

— Для нас ты точно красивей всех на свете. На одну ночь-то точно, верно?

Когда он дернулся вперед, чтобы схватить ее, Рей успела сделать только одно — то, что проворачивала уже не раз со своими «братьями»: она с размаху пнула его между ног и тут же взбежала по лестнице, пока вслед ей неслась брань вперемежку с хохотом.

— Ах ты, сучка! — крикнул тот, что в синем картузе, согнувшись пополам, но остальные не торопились ее догонять.

— Спрячься как следует! — крикнул кто-то ей вдогонку. — Тем интереснее будет тебя искать.

Рей вбежала в свою комнату и захлопнула дверь. Та не запиралась изнутри, и поэтому все, что она могла, это неимоверным усилием сдвинуть к ней комод. Но этого было мало. А на лестнице уже раздавались неторопливые, тяжелые шаги, под которыми скрипело старое дерево.

Она подбежала к окну, но разбухшую от февральской влажности раму заклинило, и оно не желало отпираться.

Тогда Рей бросилась к шкафу:

— Бен! — она забила ладонью по дверце. Пускай она умрет в его мире. Лучше так. — Бен, прошу!

Рей наудачу распахнула дверцу, но там были лишь ее вещи. Тогда она снова закрыла шкаф и принялась стучать и звать. Дверь в ее комнате заходила ходуном, ее с силой толкали, и каждый раз она открывалась чуточку шире, двигая собой комод. Им и не нужно было отпирать ее целиком, достаточно просто немного приоткрыть. С той стороны до нее доносились сальные шутки и смех. Они называли ее «малышкой» и «крошкой».

Перестав звать, Рей схватила с тумбочки лампу и, как только в комнате показалась чья-то голова, огрела ее со всей силы, сама порезавшись разбившимся стеклом.

Мужчина вскрикнул и исчез в проеме, но теперь смех прекратился — зазвучали проклятья и угрозы. В ее комнату стал протискиваться другой, закрывая голову рукой.

— Зря ты упрямишься, теперь-то он тебе точно глотку перережет. После, конечно же.

Рей отступила к окну, решив не сдаваться до последнего. Может быть, ее так изобьют, что она умрет еще до того, как все случится.

Первый мужчина пролез внутрь, но не торопился к ней подходить, разглядывая ее масляным взглядом. Он ждал пока протиснется второй. У того, у второго, в руке был зажат складной ножик.

Поняв, что это конец, Рей подобралась, собравшись кусать первого за горло: после такого ее точно сначала прибьют, хоть какое-то утешение. Когда-то она думала, что ее «братья» были к ней жестоки и несправедливы. Но теперь они все казались ей славными парнями. Они ни разу не обидели ее по-настоящему, а младшие даже, случалось, делились угощениями.

Ее нынешние мучители были уже рядом…

И комнату затопила тьма, ворвавшаяся в воздух подобно взрыву. В испуге Рей прижалась к окну спиной.

Слух наполнили крики и топот, шум возни: сначала это были изумленные, рассерженные возгласы, затем они сменились испуганными вскриками, а потом раздавались лишь хрипы и стоны.

Тьма рассеивалась, и сквозь клубящуюся серую дымку первым делом стал виден налившийся красным, словно раскаленный клинок. А за ним проступил и образ хозяина — высокого человека в черном многослойном одеянии, пронзающего с невидимой доселе мощью человеческие тела. Кости рубились, плоть не оказывала сопротивления, из глоток испускался напоследок клокочущий хрип.

Крик ужаса третьего товарища донесся из коридора, и затем стали слышны торопливые убегающие шаги. Но Бен не медлил: одним движением его руки и комод, и дверь были сметены с пути, а он стремительным, широким шагом вышел из комнаты. Его одеяние в пол развевалось при ходьбе, и это завораживающее зрелище приковывало взгляд.

Только тут Рей опомнилась и бросилась за ним. Ведь ему нельзя, нельзя находиться здесь.

— Пускай бежит! — крикнула она, настигнув Бена в коридоре, но он никого и не преследовал.

Он уже держал того человека за горло в смертельной хватке. Хоть Рей и не могла уразуметь, как ему удается это делать, вовсе не касаясь того. Она прижала ладони ко рту, чтобы не вскрикнуть, когда бездыханное тело с раззявленным ртом и вытаращенными глазами упало к ногам Бена.

— Назад! — она силком попыталась сдвинуть его по направлению к своей комнате, но Бен был недвижим как утес.

Он устремил на нее черный, лихорадочный взгляд — и Рей увидела в его глазах лишь отражение собственного страха, — а потом притянул к себе свободной левой рукой и обнял.

На миг отринув тревоги, Рей почувствовала тепло и покой его объятий. Это было так, как если бы она наконец вернулась домой.

Но это было лишь мгновение.

Бен захрипел и навалился на нее. Он был тяжел и едва не заставил ее ноги подкоситься.

— Скорее, скорее, — Рей подперла его плечом и повела обратно, пока он еще стоял на ногах. Если он рухнет, ей ни за что не дотащить его.

Но Бен рухнул на пороге ее комнаты; она едва успела выскочить из-под него, избежав участи быть придавленной.

Перевернув его на спину, Рей заглянула ему в лицо. Он был без сознания, дыхание не улавливалось. Но и не только это заставило ее дрожать: из правого бока, чуть ниже ребер, у него торчал тот самый складной ножик.

— Бен, поднимайся! — взмолилась она, но, конечно, он и не подумал внять ее слезной просьбе.

Тогда Рей поднялась, смахнув навернувшиеся было слезы, ухватила его за плащ и, уперевшись изо всех сил, принялась тащить его. Она была сильна и упорна в своем страхе, и ей удалось дотянуть его до шкафа и даже неимоверным усилием втолкнуть внутрь.

Склонившись над ним напоследок, Рей дотронулась до пряди черных волос, налипшей на скулу, и оставила поцелуй на блестящем от испарины лбу. А затем поднялась. Ей нужно было торопиться.

Вынесенная им дверца болталась на одной петле, но Рей все равно вставила ее в проем, плотно закрыв шкаф, и прижалась к ней всем телом.

— Пожалуйста, помогите ему, — сдавленным от кома в горле шепотом обратилась она к резному дереву, а когда, отсчитав не больше десяти ударов сердца, открыла дверцу, Бена уже не было.

— Солдаты не причинили мне вреда, хоть я и боялась их поначалу до смерти. Правда, это были наши солдаты. Они-то и забрали меня, несмотря на то, что я до последнего сопротивлялась. Не хотела расставаться с родительским домом. А они были ко мне добры, угощали пайками, мы с ними песни пели. Потому я и выучилась на сестру милосердия… Отправляйся спать, — велела бабушка строго, но вовсе не сурово.

— Еще чуть-чуть, — девочка уже натянула край ее одеяла на себя. — Так ты больше не бывала в том доме?

Ее муж был похож на Бена. Наверное, потому она за него и вышла. Но так казалось только поначалу. Чем старше он становился, тем больше бросалась в глаза разница между простым сыном фермеров и заколдованным принцем.

Он был ее ровесником, самым обычным парнем, в меру хозяйственным, не сентиментальным, но по-своему заботливым. Красиво говорить не умел, но зато сдерживал обещания и был верен своему слову, и Рей это ценила. Когда они только познакомились и она обманулась его внешностью, до сердечной боли напомнившей Бена, ей даже казалось, что она его любит.

Хотя их общего ребенка она любила по-настоящему.

Вторая война была к ней по-своему милостива: она забрала ее мужа, но вернула целым и невредимым сына.

— Бывала лишь однажды. И в дом-то я как раз и не попала. Его уже не было к тому времени. Город разросся, заброшенное жилье посносили. На том месте построили городскую больницу. Хорошее дело для города.

Рей посмотрела на спящую внучку и не смогла сдержать улыбки. Может и зря она, вопреки настояниям ее родителей, оставила на елке шоколад для нее. Но перед праздником как же было обойтись без шоколада?

В груди нарастало чувство тяжести. Вот уже который день. Но этой ночью сделалось хуже. Поэтому она и не ложилась спать, все читала, читала. Боялась закрыть глаза и уже не проснуться.

Старость утомляла. Тяжело быть запертой в темнице собственного тела, когда душа стареть не желает.

Рей осторожно села в постели, потом спустила ноги на пол и встала, придерживаясь за кровать. Уложила внучку поудобнее, а сама, накинув домашний халат, вышла из комнаты. Неплохо бы увидеть волшебное дерево и снежную сказку напоследок.

Она любила жить, и, несмотря на все потери, не жалела о своей жизни, но немощность любого могла припереть к стенке, как делала теперь и с ней.

На первом этаже было тихо, как и должно быть накануне Рождества. Елка сияла огнями, и ее благостный свет принес немного покоя и Рей. Все же воспоминания всколыхнули бурю в ее душе.

А на улице валил снег. Как ей нравились снежные зимы! Она играла в снегу ребенком, дурачилась с подругами, появившимися у нее среди других сестер милосердия, возилась с сыном, когда тот подрос для прогулок, подолгу сидела и смотрела на падающие перья, когда забавы сделались ей не по возрасту. Вот, пожалуй, только когда появилась внучка, она вновь вспомнила о том, какое это веселье. Но суставы ее будто проржавели, а долгие прогулки выматывали.

Но, может, это все в последний раз…

Рей вышла на крыльцо как была: босиком и в халате. Хорошо, если она уйдет в такую ночь.

Теперь заныли и левая рука, и даже лопатка. Чего она боялась больше смерти, так это стать лежачей. Прикованной к кровати, бесполезной и мертвой снаружи колодой. Нет. Только не так.

Никто не знал правды, что теперь открылась ей: перед лицом смерти человек всегда одинок, даже если окружен любовью и близкими.

«Надеюсь, вы ждете меня там», — Рей обратилась к родителям, которых так часто вспоминала в последние дни.

Боль становилась сильнее, сдавливая горло и челюсть, но она не возвращалась в дом, хоть и не чувствовала уже ног от холода.

«Бен, надеюсь, ты все еще живешь где-то там, в своем чудесном мире».

Снегопад превратился в пургу, белоснежным светом залепившую ей глаза. Кругом сделалось белым-бело, боль отступила, а тело обрело небывалую легкость, будто сбросив с себя гнет прожитых лет. Как если бы она снова была молода и полна жизни.

— Долго же заклятие вступало в силу, — прозвучал задумчивый голос где-то над ее ухом. Годы были не властны над памятью о нем. — Я потратил десятки лет, но нашел оба заклятия: и пространства, и времени. Добро пожаловать домой, Рей.