Мегрэ в кабаре «Пикрат»

Глава I

Ночной маршрут полицейского Жюсьома ежедневно проходил, плюс-минус несколько минут, по одним и тем же улицам. Обход этот был обычным делом, и Жюсьом наблюдал здешнюю жизнь без всякого интереса, как человек, живущий рядом с вокзалом, спокойно смотрит на приходящие и уходящие поезда и не замечает их.

Сыпал мокрый снег, и Жюсьом на минуту спрятался в воротах на углу улиц Фонтэн и Пигаль. Красная неоновая вывеска кабаре «Пикрат», одна из немногих, которые еще горели в этом квартале, бросала кровавые отблески на мокрый тротуар.

Был обычный понедельник, наиболее тихий день на Монмартре. Жюсьом мог безошибочно перечислить, когда закрывается какое увеселительное заведение. Сейчас он наблюдал, как погасла, наконец, витрина «Пикрата», а приземистый коренастый хозяин в непромокаемом плаще поверх смокинга вышел из дверей и, крутя ручку, начал спускать жалюзи.

Какая-то фигурка, ростом и сложением с мальчишку, промелькнула среди домов и припустила бегом вниз по улице Пигаль к улице Бланш. Двое мужчин, один из которых держал под мышкой саксофон в футляре, пошли вверх, к улице Клиши. Почти одновременно человек в пальто с поднятым воротником двинулся в сторону перекрестка Сен-Жорж.

Полицейский Жюсьом не знал их фамилий, едва отличал одно лицо от другого, но эти смутные силуэты были ему хорошо знакомы. Он был уверен, что сейчас выйдет, покачиваясь на слишком высоких каблуках, женщина в короткой светлой шубке и удалится быстрым шагом, будто боится идти одна по пустой улице в четыре часа ночи. А пройти ей нужно было всего каких-то сто метров до дома, в котором живет. Она всегда звонила, потому что парадное в это время давно уже было закрыто.

Потом появились еще две девушки. Они выходили всегда вместе, вполголоса переговаривались и прощались, пройдя пару шагов до угла. Одна из них, постарше и повыше, виляя бедрами, шла вверх по Пигаль до улицы Лепик. Иногда он видел, как она исчезала в подъезде своего дома. Другая вела себя сегодня странно. Она посмотрела на полицейского, будто хотела ему что-то сказать, и вместо того, чтобы пойти вниз, на Нотр-Дам-де-Лоретт, свернула к угловому бару на улице де Дуэ, который был еще открыт.

Она выглядела подвыпившей. Шла с непокрытой головой и волосы ее отливали золотом, когда проходила под фонарем. Движения были неуверенными, иногда она останавливалась, бормоча что-то про себя.

Хозяин бара спросил ее, как старую знакомую:

— Кофе, Арлетта?

— И кое-чего покрепче…

Раздался характерный запах кофе с ромом. На группку мужчин, сидящих за стойкой, она не обращала внимания.

Патрон позже скажет:

— Она выглядела просто измученной…

Может, поэтому заказала еще одну чашку кофе с двойным ромом, и рука ее долго искала в сумочке деньги.

— Доброй ночи.

— Доброй ночи.

Полицейский Жюсьом обратил внимание, что обратно она шла еще более неуверенно. А когда поравнялась с ним, то остановилась в темноте подворотни и сказала:

— Я хочу сделать сообщение в полиции.

Он ответил:

— Это прямо. Да вы ведь знаете, где.

Комиссариат располагался напротив, на задах «Пикрата», на улице Ла Рошфуко. Оттуда, где они стояли, было хорошо видно голубую вывеску и велосипеды полицейских, прислоненные к стене.

Он почему-то думал, что девушка все-таки не посмеет туда пойти. Но она перешла улицу и вступила на порог.

Было полпятого, когда девушка оказалась в слабоосвещенном бюро. На месте был только бригадир Симон и молодой полицейский без знаков отличия. Она повторила:

— Я хочу сделать заявление.

— Я слушаю тебя, крошка, — изрек Симон, который двадцать лет проработал в этом районе Парижа и ничему уже не удивлялся.

Девушка была ярко накрашена, и макияж уже немного размазался. На ней было черное шелковое платьице и накидка из искусственной норки. Она стояла, покачиваясь и опираясь руками на барьер, который отделял полицейских от посетителей.

— Речь идет об убийстве.

— Совершено убийство?

На стене висели большие электрические часы, и девушка смотрела не на бригадира, а на циферблат, будто положение стрелок имело для нее какое-то значение.

Это я не знаю.

— А какое же это убийство?

Бригадир подмигнул своему молодому коллеге.

— Оно будет. Наверное, будет.

— Кто тебе это сказал?

Казалось, она с трудом собирается с мыслями.

— Два парня, недавно.

— Кто они такие?

— Клиенты. Я работаю в «Пикрате».

— Да-да, я вроде тебя где-то видел… Это ты там раздеваешься?

Бригадир ни разу не посещал это кабаре, но по утрам и вечерам проходил мимо и Давно приметил на витрине около двери большую фотографию этой девушки, как впрочем, и две поменьше, изображающие двух других танцовщиц.

— Значит, клиенты взяли и так просто тебе об этом сообщили?

— Не мне.

— А кому?

— Они разговаривали между собой.

— А ты слышала?

— Да. Но не все. Они сидели в соседней ложе.

Эта деталь была похожа на правду. Когда бригадир Симон проходил мимо кабаре в час уборки, он видел через открытые двери темный, покрашенный в красный цвет зал с гладким паркетным полом для танцев в центре, а вокруг — низкие боксы для отдельных столиков.

— Расскажи, когда это было?

— Сегодня ночью. Два часа назад. Около двух. После моего первого выступления.

— О чем они разговаривали?

— Старший сказал, что убьет графиню.

— Какую графиню?

— Не знаю.

— Когда?

— Похоже, сегодня.

— Он не боялся, что ты его услышишь?

— Он не знал, что я сижу рядом.

— Ты была одна?

— Нет, с клиентом.

— Ты его знаешь?

— Да.

— Кто он?

— Знаю только, что его зовут Альбер.

— Он тоже это слышал?

— Думаю, что нет. Он держал меня за руку и говорил…

— О любви?

— Да.

— А ты слушала, о чем разговаривают за перегородкой: Помнишь их слова?

— Точно не помню.

— Ты много пила сегодня?

— Немножко поддала, конечно. Но я в норме.

— Пьешь каждую ночь?

— Но не как сегодня.

— Всегда с Альбером?

— Он заказал только одну бутылку шампанского. Я не хотела, чтобы он тратился.

— Он не женат?

— Он еще мальчишка.

— Любит тебя?

— Да. Хочет, чтобы я ушла из кабаре.

— Значит, ты сидела с ним, когда пришли эти двое и заняли соседний кабинет?

— Вроде да.

— Ты их видела?

— Потом, когда выходили, со спины.

— Долго они там сидели?

— Да с полчаса

— Пили шампанское с твоими подружками?

— Нет. По-моему, заказали коньяк.

— И сразу же начали говорить о графине?

— Не сразу. Сначала я не обращала на них внимания. Но вдруг услышала слова: «Представляешь, у нее еще много драгоценностей, но если и дальше так пойдет, ей их хватит ненадолго».

— Какой это был голос?

— Голос пожилого мужчины. Когда они выходили, я обратила внимание, что один из них был невысокий, широкоплечий, с седыми волосами. Но такой, как сказать, не полностью седой. С проседью. Вроде, это он говорил.

— Почему ты так думаешь?

— Другой был моложе и голос у него был другой.

— Как первый был одет?

— Не помню точно. Кажется, в темное. Может, в черное.

— Верхнюю одежду они оставили в гардеробе?

— Наверно.

— Значит, он сказал, что у графини еще есть драгоценности, но, по его мнению, это долго не продлится.

— Точно.

— Он сказал, как ее убьет?

Она была молоденькая, гораздо моложе, чем хотела казаться. Временами выглядела, как девчонка, охваченная паникой. В эти мгновения взглядывала на часы, будто у них искала поддержки. Она покачивалась на ногах и казалась очень усталой. Бригадир ощущал слабый запах губной помады и вспотевшего женского тела.

— Он говорил, как ее убьет? — повторил бригадир.

— Уже не помню. Я же была не одна. Не могла все время прислушиваться.

— Этот Альбер, конечно, тебя тискал?

— Нет. Держал за руку. А тот, постарше, сказал что-то вроде: «Нужно кончать сегодня ночью».

— Это еще не значит, что ее убьют. Может, только хотят обокрасть. Или это — кредитор, и хочет послать к ней судебного исполнителя.

Она отреагировала очень настойчиво:

— Нет.

— Откуда ты знаешь?

— Такого он не говорил.

— Он точно сказал, что убьет ее?

— Он обещал. Хотя слов я не помню.

— А может, ты чего-то не поняла?

— Нет.

— И все это было два часа назад?

— Может, чуть больше.

— И ты, зная, что готовится убийство, пришла к нам только сейчас?

— Я очень разволновалась, да и не могла выйти до закрытия. Альфонси очень строгий и не отпускает, когда отпрашиваешься.

— Даже если бы ты ему все рассказала?

— Тогда бы он на меня накричал. «Иди, занимайся своим делом!»

— Припомни точно, какие слова они говорили.

— Они мало говорили. Я не все слышала. Играл оркестр. Потом выступала Таня.

Бригадир наконец начал вести протокол. Но без особого усердия.

— Ты знаешь какую-нибудь графиню?

— Откуда?

— А может, к вам ходит?

— Женщины к нам вообще приходят редко. Я никогда не слышала, чтобы кого-то из них называли графиней.

— Ты старалась разглядеть этих типов?

— Нет, боялась.

— Чего?

— Они могли догадаться, что я их подслушиваю.

— Как они друг к другу обращались?

— Не запомнила. По-моему, одного из них звали Оскар. Но не уверена. Я слишком много выпила. У меня болит голова. Я хочу лечь. Если бы я знала, что вы мне не поверите, я бы не пришла.

— Садись.

— Я что, не могу уйти?

— Не сейчас.

Он указал ей на скамейку у стены, под доской объявлений.

Но сразу же подозвал обратно.

— Как тебя зовут?

— Арлетта.

— Как тебя зовут по-настоящему? У тебя есть паспорт?

Она вынула документ из сумочки. Бригадир прочитал: «Жанна-Мари-Марсель Лёлё, 24 года, родилась в Мулене, танцовщица. Адрес: Париж, улица Нотр-Дам-де-Лоретт, 42».

— А почему Арлетта?

— Это мой театральный псевдоним.

— Ты играла в театре?

— Да, но разве это был театр?..

Он пожал плечами и отдал ей документ, выписав из него данные.

— Можешь сесть.

Бригадир приказал молодому полицейскому охранять ее, затем прошел в другую комнату и оттуда, чтобы его не слышали, позвонил в Уголовную полицию:

— Луи? Это Симон с Ла Рошфуко. У вас нет никакой графини, которую убили этой ночью?

— Почему именно графиня?

— Не знаю. Может, это розыгрыш. Малышка слегка не в себе. Во всяком случае крепко поддала. Вроде бы она слышала, как два типа обсуждали убийство какой-то графини. Графини, у которой много драгоценностей.

— Не знаю. Ничего похожего в сводках нет.

— Если будет, дай мне знать.

Они еще с минуту поболтали о том, о сем. Когда Симон вернулся, Арлетта спала, как в зале ожидания на вокзале. Сходство было необыкновенным, и бригадир помимо своей воли стал искать глазами чемодан у ее ног.

В семь, когда бригадира сменил Жакар, девушка еще спала, и Симон рассказал коллеге, в чем дело. Он уже собирался уходить, когда она проснулась. Но Симон все равно решил, что раз смена закончена, пора домой.

Арлетта удивленно смотрела на нового полицейского с черными усами, потом беспокойно поглядела на часы и быстро поднялась.

— Я должна идти.

— Минутку, крошка.

— Что мсье хочет от меня?

— Может, поспав, ты лучше вспомнишь, что же все-таки произошло ночью?

Она рассердилась. Лицо было заспанное, а кожа лоснилась, особенно вокруг выщипанных бровей.

— Ничего не знаю. Хочу домой.

— Что это был за Оскар?

— Какой Оскар?

Перед ним лежал рапорт Симона, написанный, пока девушка спала.

— Тот, который хотел убить графиню.

— Я не говорила, что его зовут Оскар.

— Это как это?

— Не знаю. Не помню, что наболтала. Я немного выпила.

— Значит, ты все придумала?

— Нет. Я слышала разговор двух мужчин за перегородкой. Но только отдельные слова. А может, мне и вправду показалось…

— А зачем ты тогда сюда пришла?

— Я же выпила. А когда человек выпьет, то все выглядит иначе, и он всегда делает из мухи слона.

— Они говорили о графине?

— Да… По-моему, да.

— А о ее драгоценностях?

— Говорили и о драгоценностях.

— А что разделаются с ней, говорили?

— Я так поняла. Но я же была поддатая!

— С кем пила?

— С разными клиентами.

— И с Альбером?

— Не знаю такого. Никого не знаю по имени.

— И Оскара?

— Для чего мсье постоянно повторяет это имя?

— Ты его узнала бы?

— Я видела его только со спины.

— Можно хорошо рассмотреть и спину…

— Наверное, можно…

Неожиданно она спросила, будто кто-то ей подсказал:

— Никого не убили?

А поскольку ей не ответили, забеспокоилась. Плюс к этому наверняка мучилась настоящим похмельем. Ее голубые глаза помутнели, а размазанная помада делала рот карикатурно широким.

— Я могу идти домой?

— Не сейчас.

— Я ничего не сделала.

В помещении находилось теперь уже несколько полицейских, занятых своею работой или обсуждающих новости. Жакар позвонил в центральную диспетчерскую Уголовной полиции, но там не было никакой информации о смерти графини. Чтобы уже ни в чем не сомневаться, он связался также с Набережной Орфевр.

Люка, который только заступил на дежурство и был еще заспанный, сказал на всякий случай:

— Пришлите ее ко мне.

И больше об этом не думал. Вскоре появился Мегрэ и, не снимая пальто и шляпы, стал просматривать ночные рапорты.

Дождь все шел. Воздух был насыщен влагой, и люди с утра в плохом настроении.

Было девять, когда полицейский из 9 округа привез Арлетту. Он был новичком и, не зная расположения кабинетов в здании, ходил от двери к двери, водя за собой девушку. Наконец, он добрался до комнаты инспекторов, где юный Лапуэнт курил, сидя на краю стола.

— Я ищу бригадира Люка.

И он не обратил никакого внимания на то, как переглянулись Арлетта и Лапуэнт. Ему указали на комнату рядом, он ввел туда девушку и закрыл за собой дверь.

— Присаживайтесь, — сказал Люка танцовщице.

Мегрэ, который, как всегда, делал небольшой обход перед совещанием у шефа, стоял около камина, набивая трубку.

— Эта девушка, — объяснил ему Люка, — утверждает, что слышала, как двое мужчин готовили убийство какой-то графини.

Она вела себя совсем не так, как ночью. Вызывающе бросила:

— Я никогда этого не говорила!

— Вы сообщили, что слышали, как двое…

— Я была пьяна!

— И все это придумала!

— Да!

— Зачем?

— Не знаю. Мне было так тоскливо! Не хотелось идти домой, и случайно забрела в комиссариат.

Заинтригованный этим диалогом, Мегрэ взглянул на нее и снова углубился в бумаги.

— Это значит, что о графине вообще не было речи?

— Нет.

— Ни слова?

— Может, что и слышала. Мсье знает, как это бывает. Запомнишь какое-то слово и вертишь его в голове…

— Например, сегодня ночью.

— Может, и сегодня.

— И значит, вы высосали эту историю из пальца?

— А вы, мсье, всегда помните, что болтали по пьяному делу?

Мегрэ усмехнулся. Люка нетерпеливо продолжал:

— Вы отдаете себе отчет в том, что совершили преступление?

— Что?

— Дача ложных показаний. За это вы можете быть привлечены к ответственности.

— Мне все равно. Я хочу вернуться домой и лечь спать.

— Вы живете одна?

— Вы знаете.

Мегрэ снова усмехнулся.

— Вы не помните гостя, с которым вы выпили бутылку шампанского, некого Альбера? Он еще держал вас за руку.

— Я ничего не помню. Все в «Пикрате» подтвердят, что я была пьяна.

— Когда вы начали пить?

— Вечером, если вас это так интересует.

— С кем?

— Одна.

— Где?

— Везде понемногу. В барах. Сразу видно, что мсье никогда не было одиноко.

Это прозвучало несколько комично, но скромный семьянин и трезвенник Люка очень хотел казаться суровым.

Время шло, из низко нависших туч непрерывно сыпал дождь, холодный и монотонный. В кабинетах зажгли лампы, повсюду на полу виднелись мокрые следы.

Люка, собственно, занимался другим делом: кражей со взломом со склада на набережной Жавель, — и спешил. Ему давно нужно было быть на месте преступления, и сейчас он смотрел на Мегрэ, как бы спрашивая: «Что я должен с ней делать?»

Раздался звонок, собирающий на совещание, и Мегрэ пожал плечами, что могло означать: «Делай, что хочешь».

— У вас есть телефон? — спросил бригадир.

— Есть, у консьержки.

— Вы снимаете комнату?

— Нет, у меня собственная квартира.

— И вы живете одна?

— Я уже говорила.

— А вы не боитесь, что, когда выйдете отсюда, встретите Оскара?

— Я хочу домой.

Нельзя было ее задерживать только потому, что наговорила столько чепухи в окружном комиссариате.

— Я прошу вас: дайте нам знать, если появится что-то новое, — произнес Люка, поднимаясь с места. — У вас нет намерений выехать из Парижа?

— Нет. Зачем?

Он открыл перед ней дверь и смотрел, как медленно уменьшалась ее фигурка в широком коридоре. На лестнице она остановилась, будто засомневалась. Посетители провожали ее глазами, чувствуя, что она принадлежит к другому миру — миру, который оживает ночью. Она и в самом деле выглядела не от мира сего в беспощадном свете зимнего дня.

В комнате еще ощущался ее запах, запах женщины, теплой постели… Люка снова позвонил на центральный пульт:

— Есть что-нибудь о графине?

— Никаких новостей.

Потом он открыл дверь в комнату инспекторов:

— Лапуэнт!

Кто-то ответил:

— Он вышел.

— Не сказал, куда?

— Сказал, сейчас вернется.

— Он мне нужен. Поедет со мной на Жавель.

Лапуэнт вернулся через пятнадцать минут. Они надели пальто и шляпы и направились к станции метро Шатле.

Мегрэ вернулся от шефа, где ежедневно делал доклад, уселся за кучу бумаг, зажег трубку и решил целое утро не вставать с места.

Арлетта вышла из здания Уголовной полиции почти в полдесятого. Никого не интересовало, села она в метро или в автобус, чтобы доехать до улицы Нотр-Дам-де-Лоретт. А может быть, она зашла в какой-то бар выпить кофе со сливками и съесть рогалик…

Консьержка не заметила ее возвращения. В этот дом, недалеко от площади Сен-Жорж, без конца входили и выходили жильцы.

Около одиннадцати консьержка принялась за уборку лестницы в подъезде «Б». Ее удивило, что дверь в квартиру Арлетты приоткрыта.

Лапуэнт на Жавель вел себя странно: краснел, нервничал. И Люка спросил, хорошо ли он себя чувствует.

— Наверное, простудился.

Они еще допрашивали свидетелей по соседству с ограбленным складом, когда в кабинете Мегрэ зазвонил телефон.

— Это комиссар из округа Сен-Жорж.

Именно туда в пять утра пришла Арлетта, чтобы выспаться там на скамейке.

— Мой секретарь сообщил, что сегодня утром к вам послали девушку, Жанну Лёлё, по прозвищу Арлетта, которая сообщила, что подслушала разговор об убийстве какой-то графини.

— Я не знаю подробностей, — сказал Мегрэ, наморщив брови. — Мертва?

— Да. Задушена в спальне.

— В постели?

— Нет.

— Была одета?

— Да.

— В пальто?

— Нет, в черном шелковом платье. По крайней мере, так мне сообщили минуту назад. Я там еще не был. Решил сразу же позвонить мсье. Мне кажется, это важно.

— Не сомневаюсь.

— О графине все еще ничего?

— Все по-прежнему.

— Мсье сообщил в прокуратуру?

— Да. Они скоро будут на месте.

— Удивительное дело. Мой дежурный бригадир не придал ему значения, так как девушка была нетрезва. Ну, пока.

— Пока.

Мегрэ хотел взять с собой Люка, но, увидев его пустой стол, вспомнил о краже на Жавель. Лапуэнта тоже не было. Тут как раз вернулся Жанвье в мокром и твердом от холода непромокаемом плаще.

— Едем!

И, как обычно, Мегрэ положил в карман две трубки.

Глава II

Жанвье остановил маленький автомобиль Уголовной полиции около паребрика, и оба одновременно подняли головы, поглядев на номер дома. Потом, удивленные, переглянулись: на тротуаре не было зевак. Никого ни в парадном, ни во дворе, и полицейский, посланный из комиссариата разгонять любопытных, прогуливался в отдалении один.

Вскоре они поняли причину столь необычной ситуации. В дверях привратницкой показался Бёлан, комиссар округа. Рядом с ним стояла консьержка, рослая дородная женщина с сообразительным живым лицом.

— Мадам Буэ, — представил ее Бёлан. — Жена нашего сержанта. Когда она нашла тело, то закрыла дверь на ключ и спустилась, чтобы позвонить мне. В доме еще никто ничего не знает.

Женщина склонила голову, будто услышала комплимент в свой адрес.

— Наверху кто-нибудь есть? — спросил Мегрэ.

— Инспектор Лоньон и судебный врач. Мы долго разговаривали с мадам Буэ и все старались понять, о какой графине может идти речь.

— Я не знаю ни одной графини в нашей округе, — сказала консьержка.

По ее поведению, голосу, интонациям было видно, что она очень хочет оказаться полезной.

— Это была неплохая девушка. Я редко ее видела, потому что возвращалась она на рассвете и потом спала почти весь день.

— Она давно тут живет?

— Два года. У неё две комнатки в подъезде «Б», вход со двора.

— Часто принимала гостей?

— Практически никогда.

— А мужчины бывали?

— Если и бывали, я их не видела. Единственный раз, в самом начале, как только она переехала и перевезла мебель, помню, раз или два приходил мужчина в возрасте, коренастый, низкий. Я подумала еще, что это ее отец. Словом со мной не перемолвился. Насколько я знаю, с тех пор не приходил. В доме много жильцов. В подъезде «А» — конторы. Ходят взад и вперед.

— Мы, возможно, скоро вернемся и еще побеседуем с вами.

Дом был старинным. Темные лестницы вели налево и направо. Всюду висели таблички — где под мрамор, где эмалированные. На антресолях жил дамский мастер, на втором этаже — массажистка, на третьем была мастерская искусственных цветов, предлагали свои услуги посредник и даже ясновидящая. Булыжники во дворе лоснились от влаги, а в глубине виднелась дверь с большой черной буквой «Б».

Они поднялись на четвертый этаж, оставляя на ступеньках мокрые следы. Только одна дверь приотворилась, когда они проходили мимо из нее выглянула толстая женщина с папильотками на редких волосах. Она с интересом посмотрела на них и тут же закрыла дверь на ключ.

Здесь уже был инспектор Лоньон из округа Сен-Жорж, понурый, как всегда и взгляд, который он бросил на Мегрэ, красноречиво говорил «Я так и знал».

Это относилось не к задушенной девушке, а к тому, что на место убийства, совершенного на его участке, опять появляется Мегрэ, чтобы отобрать у него дело.

— Мы ничего не трогали, — произнес он очень официально. — Врач еще в спальне.

Квартиры в такую погоду не могут выглядеть уютно. Это был один из тех дней, когда человек задает себе вопрос, зачем он родился на свет и зачем так мучается всю свою жизнь.

Первая комната служила гостиной. Красиво меблированная, очень чистая, она, вопреки ожиданиям, была в идеальном порядке. Паркетный пол был тщательно натерт, чувствовался приятный запах мастики. «Нужно узнать, — подумал Мегрэ, — сама ли Арлетта занималась уборкой».

Через приоткрытую дверь они увидели доктора Паскье, который уже надев пальто, складывал в сумку принадлежности. На белой козьей шкуре около застеленной кровати лежала мертвая Арлетта в своем черном платье. Руки бессильно были раскинуты по сторонам. Волосы отливали рыжим.

Мегрэ всегда обращал внимание на незначительные детали, и теперь у него защемило сердце при виде туфельки на шпильке, которая лежала рядом с босой ногой, просвечивающей сквозь тонкий, забрызганный грязью чулок с петлей от пятки до колена…

«Опять, как там, на площади Вэнтимиль… Там было сложное дело. Чувствую, что это будет не легче…» — вспомнил Мегрэ историю юной Луизы, убитой не так давно на Монмартре.

— Мертва, — сказал врач. — Тип, который это сделал, душил сразу и наверняка.

— Можно определить время смерти?

— Не раньше, чем полтора часа назад, Окоченение еще не началось.

Мегрэ увидел недалеко от кровати, за дверью, открытый шкаф, в котором висели вечерние, почему-то почти все черные, платья.

— Как вы считаете, на нее напали сзади?

— Скорее всего, так как следов борьбы нет. Рапорт передать вам, патрон?

— Будьте так любезны.

Спальня была убрана с женским кокетством, но ничто в ней не напоминало, что хозяйка была танцовщицей в ночном кабаке с сомнительной репутацией. Как и в гостиной, здесь был идеальный порядок. Только накидка из искусственной норки лежала поперек кровати, а сумочка — на кушетке.

Мегрэ обратился к врачу:

— Она ушла с набережной Орфевр около полдесятого. Если взяла такси, то сюда приехала к десяти. Если поехала автобусом или на метро, то вернулась чуть позже. И сразу же на нее напали.

Он подошел к шкафу, внимательно глядя себе под ноги:

— Кто-то ее тут уже ждал. Спрятался здесь и схватил за горло, как только она сняла шубку.

Все это произошло совсем недавно. Это был тот редкий случай, когда они так быстро оказались на месте преступления.

— Я еще нужен? — спросил врач.

Вслед за врачом к себе в комиссариат отправился и Бёлан, а Лоньон с обиженным лицом остался стоять в углу, всем своим видом показывая, что и он чувствует себя здесь лишним.

— Вы ничего не нашли? — спросил его Мегрэ, набивая трубку.

— Я заглянул только в ящики. Посмотрите в комоде, верхний слева.

Он был полон фотографий Арлетты. В основном рекламных, как та, в витрине «Пикрата». На них она была в черном шелковом платье, похожем на то, в котором лежала перед ними. Но вечернее было более облегающее.

Вы работаете в этом квартале, Лоньон. Хоть раз вы видели ее номер?

Нет, никогда, но хорошо знаю, в чем он заключается. Как вы можете увидеть на фотографиях, тех, что сверху, она начинала танцевать под музыку, одновременно снимая платье, под которым не было ничего. В конце номера она была совершенно раздета. — Длинный, похожий на мясистую морковь нос Лоньона покраснел и начал смешно шевелиться. — Говорят, так забавляют публику в Америке. А когда она была уже без ничего, гас свет, — и он неуверенно добавил: — Загляните ей под платье.

Удивленный Мегрэ не трогался с места.

— Врач, когда ее обследовал, показал мне: она совсем голая. Даже на улицу не надевала белья.

Все трое смутились. И ни один не мог найти в себе силы приблизиться к распростертому на козьей шкуре телу, которое скрывало в себе эту постыдную тайну. Мегрэ взглянул на остальные, любительские фотографии меньшего формата. Это были снимки Арлетты в немыслимых эротических позах.

— Найдите мне какой-нибудь конверт, — сказал комиссар.

И сразу же на лице глупца Лоньона появилась дрожащая гадливая усмешка. Наверное, он подумал, что комиссар заберет фотографии и будет, закрывшись у себя в кабинете, возбуждать свое воображение.

Жанвье начал тщательный осмотр соседней комнаты, и мысль, которая уже появлялась, не отпускала их: огромная разница между атмосферой ее жилица и содержанием фотографий, между ее образом жизни и состоянием квартиры.

В стенном шкафу был спрятан примус, две чистые кастрюли, тарелки, столовые приборы, чашки. Это говорило о том, что она часто сама готовила. Между рамами окна, выходящего во двор, лежали яйца, масло, сельдерей и две котлеты.

Другой шкафчик был полон щеточек, баночек традиционный набор спокойной опытной хозяйки, которая заботится о своей квартире и постоянно держит ее в порядке.

Они напрасно искали писем, каких-либо документов. На полках лежало несколько иллюстрированных журналов, но совсем не было книг, за исключением кулинарной и франко-английского словаря. Никаких фотографий родных и подружек, никаких сентиментальных сувениров, которые можно найти почти в каждом доме.

Зато была целая коллекция туфель, почти не ношенных, на фантастически высоких каблуках. Видимо, Арлетта питала страсть к такой обуви, но ноги имела слишком нежные, чтобы их носить.

В сумочке — пудреница, ключи, губная помада, паспорт, носовой платок. Паспорт Мегрэ положил в карман. Ему стало не по себе в этих двух жарко натопленных комнатках. Он обратился к Жанвье:

— Подожди прокурора, а я сейчас вернусь. Да, скоро приедут эксперты.

Так как конверта не нашли, он сунул фотографии в карман пальто, улыбнулся Лоньону, которого коллеги прозвали Растяпой, и повернул к выходу.

В этом доме им предстояло долго работать. Нужно было опросить всех жильцов, а среди них и толстую женщину в бигуди, которая, наверное, интересуется жизнью соседей и, может, видела убийцу, когда он шел наверх либо возвращался обратно.

По дороге Мегрэ зашел в привратницкую, попросил у мадам Буэ разрешения воспользоваться телефоном, который стоял у кровати под фотографией ее мужа в полицейском мундире.

— Люка уже вернулся? — спросил он, дозвонившись до Уголовной полиции.

И он продиктовал данные из паспорта Арлетты дежурному инспектору.

— Свяжись с Муленом. Нужно установить, есть ли родственники, или люди, которые ее знали. Если родные живы, нужно их уведомить. Наверное, захотят забрать тело.

Он шел по тротуару поднимающейся в гору улицы Пигаль, когда услышал шум автомобиля. Это приехал прокурор. Сейчас примчатся эксперты. Мегрэ предпочитал, чтобы два десятка человек топтались в двух маленьких комнатках, откуда еще не убран труп, в его отсутствии.

Налево была пекарня, направо — винный магазин с желтой вывеской. Ночью кабаре «Пикрат» было хорошо заметно из-за своей яркой неоновой вывески. Днем наоборот можно пройти мимо, не догадываясь о существовании этого заведения.

С улицы были видны только дверь, витрина и понуро висящие там фотографии. В такую погоду они производили двусмысленное впечатление.

Минул еще только полдень и Мегрэ удивили открытые двери. В центре зала горела одна лампа, и какая-то женщина подметала между столиками.

— Я могу видеть хозяина? — спросил Мегрэ.

Она, держа в руках щетку, спокойно посмотрела на него и произнесла:

— По какому вы делу?

Я хотел бы с ним поговорить.

— Он спит. А я — его жена.

Ей было лет пятьдесят, а может, и побольше. Полная, но подвижная женщина с красивыми карими глазами на одутловатом лице.

— Комиссар Мегрэ из Уголовной полиции.

Она не выразила беспокойства.

— Прошу садиться.

Внутри царил полумрак, а красные стены казались черными. Только бутылки в баре, расположенном у самого входа, блестели, отражая дневной свет.

Зал был продолговатый, с низким потолком. Узкая эстрада для оркестра, пианино, аккордеон в чехле, а вокруг площадки для танцев располагались на расстоянии полутора метров друг от друга перегородки, отделяющие нечто вроде лож или отдельных кабинетиков, где посетители могли чувствовать себя в уединении.

— Я должна разбудить Фреда?

Она была в тапочках и сером халате, надетом на поношенное платье, еще не умывалась и не причесывалась.

— Ночью вы тоже здесь бываете?

Она ответила просто:

— Я обслуживаю туалеты и готовлю, когда посетители что-го заказывают.

— Вы живете тут же?

Наверху. Из кухни к нам ведет лестница. Еще у нас есть дом в Бурживале. Мы ездим туда, когда закрываем кабаре.

Внешне женщина выглядела спокойной, хотя наверняка была заинтригована посещением важного полицейского чина. А может, уже привыкла к таким визитам и сейчас терпеливо ждала.

— Как давно вы содержите это заведение?

— Через месяц будет одиннадцать лет.

— И много бывает народу?

— Это зависит от дня недели.

Мегрэ увидел афишку и прочитал: «Finish the night at Picratt’s the hottest spot in Paris». Он помнил немного по-английски и перевел: «Завершите ночь в „Пикрате“, в самом возбуждающем месте Парижа». Слово «возбуждающий» не совсем точно передавало аромат английского текста. Там было точнее: «самое жаркое место в Париже», в буквальном значении этого слова.

Женщина не изменила выражение лица.

— Мсье выпьет чего-нибудь?

Но, сказав это, она сразу поняла, что комиссар откажется.

— Как вы распространяете эти проспекты?

— Даем портье в дорогих отелях, а они подкладывают афишки своим постояльцам, прежде всего американцам.

Поздно ночью, когда иностранцы, уже посетив самые популярные рестораны, не знают, где им убить остаток ночи, Кузнечик крутится вокруг и раздает им эти рекламки, а иногда сует в машины и такси. Понимаете, мы открываем тогда, когда другие уже заканчивают работу.

Мегрэ понял. Здешняя клиентура складывается из людей, которые всю ночь волочились по Монмартру и, если не находили ничего интересного, пытали счастья в «Пикрате».

— Они приходят уже в большом подпитии?

— Конечно.

— Много их было последней ночью?

— Это был понедельник. По понедельникам у нас никогда много не бывает.

— С того места, где вы находитесь, видно, что делается в зале?

Она показала ему в глубине, слева от эстрады, дверь с табличкой: «Туалет». Другая, точно такая же, справа, была без обозначения.

— Я почти всегда там. Мы вообще не подаем горячих блюд. Но иногда гости заказывают луковый суп, ветчину или лангустов. Тогда я на минуту выхожу на кухню.

— Значит, вы почти всегда в зале?

— Чаще всего. Я слежу за моими девочками и в подходящий момент подсовываю клиентам коробку конфет, цветы или какой-нибудь сувенир. Вы знаете, как бывает.

Она даже не пыталась лгать и, наконец, села со вздохом облегчения и вынула одну ногу из тапка. Нога была отекшая и натруженная.

— Что еще вы хотите узнать? Я вас не тороплю, но мне пора будить Фреда. Ему нужно больше времени, чтобы выспаться, чем мне.

— Во сколько вы легли?

— Около пяти. Но иногда ложусь только в семь.

— А во сколько вы встали?

— Час назад, и, как видите, уже подметаю.

— Муж пошел спать вместе с вами?

— Он поднялся наверх за пять минут до меня.

— С утра он не выходил в город?

— Он все время в постели.

И только когда он так упорно стал допытываться о ее муже, женщина забеспокоилась.

— Вы пришли из-за него?

— Скорее из-за двух мужчин, которые были здесь сегодня, около двух часов ночи. Они сидели в одном из кабинетов. Вы не помните?

— Двух мужчин?

Она осмотрела столики по очереди, словно рылась в своей памяти.

— Вы можете показать, где сидела Арлетта перед своим вторым выступлением?

— Да. Она была со своим молодым человеком. Я даже ей сказала, что это пустая трата времени.

— Он часто приходил?

— Три или четыре раза. Он из тех, кто заходит случайно и влюбляется в одну из девушек. Я им твержу все время: ради бога, один раз, если не можете без этого обойтись, но постоянным поклонникам здесь не место. Они сидели в шестой ложе, спиной к улице. Я их хорошо видела. Он все время держал ее за руку и болтал без конца, а лицо было, как у теленка…

— А в соседней ложе?

— Было пусто.

— Весь вечер?

— Это легко проверить. Я еще не убирала со столиков. Если бы там кто-то сидел, то в пепельнице остались окурки, а на скатерти — следы рюмок.

Женщина не пошевелилась, когда он пошел проверить.

— Вы правы, ничего не видно.

— Может, в другой день я не была бы так уверена, но вчера, как всегда по понедельникам было так пусто, что мы уже хотели закрывать. Даю слово, от силы человек двенадцать. Муж подтвердит это.

— Вы знаете Оскара? — спросил он напрямик.

Она не пошевелилась, но комиссар почувствовал, что ей не хочется продолжать разговор.

— Какого Оскара?

— Мужчина в возрасте, невысокий, коренастый, с проседью.

— Такого не знаю. Мясника зовут Оскаром, но он — высокий брюнет с усами. Может, Фред знает…

— Пригласите его.

И Мегрэ остался один в пурпурном тоннеле. В темноте зала светлый прямоугольник двери был экраном, на котором, как в старых немых фильмах, двигались смутные силуэты.

Перед ним на стене висели фотографии Арлетты в неизменном черном платье. Оно обтягивало ее тело так плотно, что девушка казалась еще более нагой, чем на тех вызывающих фотографиях, которые лежали в кармане у комиссара.

Утром у Люка он почти не обратил на нее внимания. Это была маленькая ночная бабочка, таких он много встречал. Запомнилась ему только молодость девушки и показалось, что тут что-то не так. Он сразу вспомнил ее хриплый голос. Так говорят все, кто слишком много курит и пьет. Он вспоминал ее беспокойные глаза и то, как он помимо своей воли смотрел на ее грудь. Его тогда захлестнула аура женственности, запах теплой постели, который исходил от нее. Он редко встречал женщин, буквально источающих секс, хотя этот имидж совсем не вязался с детским страхом в ее глазах, а тем более с квартирой, которую он только что видел, квартирой со старательно натертым паркетом, стенным шкафчиком для щеток и тщательно убранной кладовкой.

— Фред идет.

— Вы ему рассказали, зачем я здесь?

— Я только хотела узнать, не видел ли он этих двоих. Он абсолютно уверен, что за четвертым столиком никого не было. У нас, знаете ли, столики в ложах пронумерованы. В пятой сидел американец, который выпил целую бутылку виски, и большая компания в одиннадцатой. Официант Дезире вам подтвердит это сегодня вечером.

— Где он живет?

— Где-то в предместье. Не знаю точно. Утром возвращается к себе на поезде с вокзала Сен-Лазар.

— Кто еще у вас работает?

— Кузнечик, он швейцар и заодно курьер, разносит проспекты. Оркестр и девушки.

— Сколько их?

— Кроме Арлетты — Бетти Брюс, вот ее фотография слева. Она исполняет акробатические танцы. И Таня, она в перерывах между своими номерами играет на пианино. Вот и все. Конечно, есть и другие — приходят с улицы выпить рюмку и снять клиента. Но они у нас не работают. Мы здесь как одна большая семья. Ни у Фреда, ни у меня нет больших амбиций. Когда накопим немного денег, будем жить себе спокойно в нашем домике в Бурживале. Вот идет муж.

Невысокий, но крепко сложенный и хорошо сохранившийся мужчина лет пятидесяти, черноволосый, с едва пробивающейся сединой, вышел из кухни, на ходу надевая пиджак на рубашку без воротничка. Было видно, что одевался он поспешно, так как на нем были брюки от смокинга и домашние туфли на босу ногу.

Хозяин кабаре тоже оказался спокойным. Даже куда более спокойным, чем жена. Скорее всего, фамилия Мегрэ была ему известна, но видел он его впервые и шел медленно, чтобы приглядеться.

— Фред Альфонси, — представился он, протягивая руку. — Жена вас ничем не угостила?

Стол перед комиссаром был пуст.

— Вы в самом деле ничего не хотите? Но и ведь не возражаете, если Роза принесет мне чашку кофе.

Так звали его жену. Она ушла на кухню, а Альфонси сел перед комиссаром, положил локти на стол и замолчал.

— Вы уверены, что никто тут не сидел прошедшей ночью?

— Послушайте, господин комиссар, я знаю, кто вы, а вы обо мне не знаете ничего. Может быть, вас дезинформировал кто-нибудь из полиции нравов… Эти господа иногда заглядывают ко мне. Такая уж у них работа. А если они не сказали, то я скажу, что у меня ни разу не было никаких нарушений. Я — тихий и спокойный человек.

Эти слова звучали странно из уст крепыша со сломанным носом и ушами экс-боксера, как цветная капуста.

— А значит, когда я говорю, что за этим столиком никого не было, значит — никого не было, у меня скромное заведение. Здесь работает немного людей, и я всегда на месте, чтобы все были на глазах. Могу точно сказать, сколько посетителей здесь было этой ночью. Достаточно просмотреть счета в кассе. На них написаны номера столиков.

— Арлетта со своим парнем сидели в «пятерке», так?

— В «шестерке». Направо — четные номера, слева — нечетные.

— А за боковым столиком?

— В «восьмерке?» Где-то в четыре ночи там сидели две пары. Вроде парижане, которые у нас никогда не были и зашли из любопытства, но быстро сообразили, что это не для них. Выпили бутылку шампанского и сразу ушли. А я закрыл кабаре.

— И вы не видели ни за одним из столиков двух мужчин? Один средних лет, чем-то похож на вас?

Фред Альфонси знал, с кем имеет дело, и, улыбаясь, ответил:

— Если вы будете со мной откровенны, мсье, то, может быть, я попробую вам помочь. Вам не кажется, что хватит играть в кошки-мышки?

— Арлетта мертва.

— Что?

Он подскочил от неожиданности и закричал в сторону кухни:

— Роза!.. Роза!..

— Да слышу я, иду.

— Арлетта умерла!

— Что ты болтаешь!

Она прибежала с удивительной для женщины ее комплекции быстротой.

— Арлетта?

— Ее задушили сегодня утром в спальне, — добавил Мегрэ, внимательно глядя на нее.

— Какой кошмар!.. А кто этот мерзавец?

— Вот это я и хотел бы узнать.

Роза громко высморкалась. Казалось, вот-вот расплачется. Она, не отрываясь, смотрела на стену — там висела фотография девушки.

— Как же так? — спросил Фред, направляясь к бару.

Он выбрал бутылку выдержанного коньяка, наполнил три рюмки, первую подал жене, вторую молча поставил перед Мегрэ, который только смочил в ней губы.

— Она подслушала здесь этой ночью разговор двух мужчин о какой-то графине?

— О какой графине.

— Не знаю. Одного из них звали Оскар.

Альфонси не дрогнул.

— Выйдя отсюда, она пошла в окружной комиссариат, чтобы сообщить об услышанном. Оттуда ее привезли к нам, на набережную Орфевр.

— Поэтому ее и убили?

— Скорее всего.

— Ты видела этих двоих, Роза?

Она покачала головой. Оба были взволнованы.

— Клянусь, господин комиссар, если бы эти двое были здесь, я бы запомнил это и не скрыл бы от вас. Мне незачем хитрить. Вы хорошо знаете, как это бывает в подобных нашему увеселительных заведениях. Люди приходят сюда не смотреть какую-то программу экстра-люкс и не танцевать под хороший джаз. Это не кабаре высшего разряда. Вы читали наши рекламные листки. Если у людей есть деньги, к нам они не придут. Но если все же не находят, на чем остановиться, тогда уже причаливают к нам, крепко поддатые. Большинство ночных таксистов имеют с нами договор, конечно, не задаром. И когда посетители выходят из дорогих кабаков, портье им также рассказывают о «Пикрате». Обычно это иностранцы, которые надеются увидеть что-то экзотическое. А экзотической была только Арлетта, когда раздевалась. На секунду, после того, как снимала платье, оставалась совсем нагой. Я велел ей побрить лобок. Так, по-моему, приличней. А после выступления ее обычно приглашали за один из столиков.

— Она спала с посетителями? — прямо спросил Мегрэ

— По крайней мере, не здесь. И не во время работы. Пока кабаре открыто, я не разрешаю девочкам выходить. Они должны задерживать посетителей как можно дольше, чтобы те побольше выпили и, уж наверное, обещают им встретиться после работы.

— И встречаются?

— А как вам кажется?

— Арлетта тоже?

— Наверное, и она тоже.

— А вчера с этим молодым человеком?

— Думаю, нет. Он имел, как бы это сказать, серьезные намерения. Однажды зашел сюда с товарищем случайно и сразу влюбился в Арлетту. Был еще пару раз, но никогда не оставался до закрытия. Наверное, рано встает по утрам.

— У нее были другие постоянные клиенты?

— Вы, наверное, не поняли. У нас нет завсегдатаев. Это люди с улицы. Хотя, естественно, они все похожи.

— А дружки у нее были?

— Не знаю, — ответил холодно хозяин.

Мегрэ невольно посмотрел на жену Фреда.

А вам не случалось…

— Прошу не смущаться. Роза не ревнива. Это уже давно ее не волнует. А если вы хотите знать, то да, случалось.

— У нее?

— Никогда не переступал ее порога. Здесь. В кухне.

— Он уж такой! Исчезнет на минуту, не успеешь оглянуться, а уже вернулся. А потом возвращается и девчонка. А ощипывается, как курица!

Это ее забавляло.

— Вы что-нибудь знаете о графине?

— О какой графине?

— Все равно. И еще я хотел бы получить адрес Кузнечика. Как этого парня зовут по-настоящему?

— Тома. Мы ничего о нем не знаем. Вырос сиротой. Не имеем понятия, где он ночует. Но после обеда вы найдете его на скачках. Это его единственная страсть. Еще по одной?

— Спасибо.

— Как вам кажется, репортеры сюда сегодня сбегутся?

— Может быть, когда узнают…

Комиссар не мог понять, доволен ли Фред перспективой такой рекламы, или наоборот, это его пугает.

— В любом случае, я к вашим услугам. Думаю, что сегодня лучше открыть кабаре, как обычно. Если вы придете, то сможете допросить всех по очереди.

Когда Мегрэ возвратился на улицу Нотр-Дам-де-Лоретт, машины прокурора уже не было. Карета скорой помощи с телом девушки как раз отъезжала. У парадного стояла группка прохожих. Правда, их было меньше, чем он ожидал.

Комиссар застал Жанвье в привратницкой, около телефона. Повесив трубку, инспектор сообщил:

— Уже есть новости из Мулена. Семью Лёлё нашли: отец, мать и сын, банковский клерк. Их дочь, Жанна Лёлё, брюнетка небольшого роста с приплюснутым носом, оставила родной дом три года назад и не подает признаков жизни. Родители о ней даже слышать не хотят.

— Значит, портретного сходства нет?

— Нет. Она на пять сантиметров ниже Арлетты и вроде бы не собиралась делать пластическую операцию.

— О графине никаких новостей?

— По-прежнему ничего. Я допросил жильцов подъезда «Б». Толстая блондинка, что подглядывала на лестнице, — гардеробщица в театре. Заявила, что ее не касается, что делается в доме, но, тем не менее, она слышала, как кто-то поднимался вверх минуты за две до прихода девушки.

— Значит, она слышала и шаги Арлетты? А откуда такая уверенность?

— Утверждает, что узнает ее по походке. А по-моему, она постоянно торчит под дверью и подсматривает.

— Она видела этого мужчину?

— Говорит, что нет, но он шел медленно, как ходят пожилые, тучные, или люди с больным сердцем.

— Она не обратила внимания, когда он вернулся?

— Нет.

— А может быть, это кто-то из живущих наверху?

— Она утверждает, что знает походку всех соседей. Я спрашивал также девушку из квартиры рядом, она работает в пивной. Зря только разбудил. Она ничего не слышала.

— Это все?

— Звонил Люка. Он вернулся в контору и ждет указаний.

— Оттиски пальцев?

— Только наши и Арлетты. Рапорт мсье получит вечером.

Мегрэ обратился к консьержке:

— Здесь нет жильца по имени Оскар?

— Нет, мсье комиссар. Но как-то раз был телефонный звонок. Какой-то мужчина с непарижским выговором сказал: «Прошу передать Арлетте, что ее ждет Оскар в обычном месте».

— Когда примерно это было?

— После ее переезда, через месяц или два. Я потому и запомнила, что ей был только один звонок.

— Она получала письма?

— Иногда, из Брюсселя.

— Мужской почерк?

— Нет, какой-то малограмотной женщины.

Через полчаса Мегрэ и Жанвье, выпив наскоро по кружке в пивной «Дофин», приехали на набережную Орфевр.

Едва Мегрэ открыл дверь своего кабинета, как вбежал молодой Лапуэнт. У него были покрасневшие веки и воспаленные глаза.

— Патрон, я должен с вами срочно поговорить.

Когда комиссар, повесив шляпу и плащ, повернулся, то инспектор кусал губы и изо всех сил стискивал пальцы, чтобы не расплакаться.

Глава III

Лапуэнт начал говорить, повернувшись спиной к Мегрэ, а лицо прижав к оконному стеклу.

— Когда я увидел ее утром здесь, то не мог понять, за что ее забрали. По дороге на Жавель бригадир Люка рассказал мне, в чем дело. А сейчас, когда мы вернулись, я узнал, что она мертва.

Мегрэ сел и медленно произнес:

— А я и не подозревал, что тебя зовут Альбер.

— После всего, что она сообщила, Люка не имел права отпускать ее без охраны.

Он говорил с интонацией обиженного ребенка, и комиссар не смог сдержать улыбки.

— Иди сюда и садись.

Лапуэнт укоризненно вздохнул, как будто Мегрэ был в чем-то виноват. Потом неохотно занял место на стуле по другую сторону письменного стола, опустил голову, и они с комиссаром, который пускал из трубки мелькие колечки дыма, напоминали отца и сына во время важного и не очень приятного разговора.

— Ты недавно работаешь у нас, но должен понимать: если бы мы нянчились с каждым, кто к нам приходит, то не имели бы времени ни на сон, ни на то, чтобы съесть всухомятку хотя бы бутерброд. Я прав?

— Да, патрон. Но…

— Но что?

— С ней было по-другому.

— Почему?

— Потому что вы уже знаете — это был не пьяный бред.

— А вот теперь, когда ты немного успокоился, рассказывай.

— Что рассказывать?

— Все.

— Как я с ней познакомился?

— Лучше с самого начала.

— Я встретил приятеля, однокашника по школе в Мелане. Он редко бывает в Париже. Мы пошли в город с моей сестрой. Потом проводили ее домой и уже вдвоем отправились на Монмартр. Знаете, как это бывает, зашли туда, зашли сюда, а когда выходили из последнего кабака, какой-то карлик подсунул нам проспект «Пикрата».

— Почему карлик?

— Он выглядит на четырнадцать лет, но лицо все в мелких морщинках, как у старика. Крутится и скачет, как уличный мальчишка. Может, поэтому его прозвали Кузнечиком. А поскольку рестораны, которые мы посетили в тот день, не произвели на приятеля впечатления, мы решили, что в «Пикрате» найдется нечто пикантное.

— Когда это было?

Лапуэнт подсчитал про себя и удивился, даже смутился от полученного результата:

— Три недели назад.

— Тогда ты и познакомился с Арлеттой.

— Она подсела за наш столик. Мой товарищ принял ее за шлюху. Потом мы даже поссорились на улице.

— Из-за нее?

— Да. Я сразу увидел, что она не такая, как другие.

Мегрэ слушал и, не торопясь, чистил трубку.

— И ты вернулся на следующую ночь.

— Я хотел извиниться за приятеля.

— А что он ей такого наговорил?

— Предлагал ей деньги, чтобы она с ним переспала.

— И она отказалась?

— Конечно. Я пришел пораньше, когда в кабаре еще почти никого не было. Она согласилась выпить рюмочку.

— Рюмку или бутылку?

— Бутылку. Хозяин не разрешает девушкам сидеть с гостями, если те заказывают только по рюмке. Я должен был взять бутылку шампанского.

— Понятно.

— Знаю, о чем вы подумали. Но она все-таки пришла к нам, а кто-то ее потом из-за этого задушил.

— Она говорила тебе, что ей грозит опасность?

— Прямого разговора на эту тему не было, но я чувствовал, что в ее жизни есть какая-то тайна.

— Какая, например?

— Это трудно объяснить. Все равно никто мне не поверит, ведь я ее… люблю… любил…

Последние слова он произнес тихо, поднял голову и посмотрел на комиссара, готовясь дать отпор. Но в глазах Мегрэ он не увидел и следа иронии.

— Я хотел, чтобы она изменила свою жизнь.

— Ты женился бы на ней?

Лапуэнт смешался:

— Я об этом не думал. Скорее всего, сразу не женился бы.

— Но не хотел, чтобы она показывала свое тело в кабаре?

— Я уверен, ей самой это было противно.

— Она так говорила?

— Это сложнее, патрон. Понимаю, у вас другая точка зрения. Я тоже знаю женщин из таких кабаков. Прежде всего, трудно понять, что она думает на самом деле: пила она много. А вы знаете, что эти женщины вообще не пьют. Иногда делают вид, чтобы раскрутить клиента, но им подают сироп вместо ликера. Разве не так?

— Так.

— А Арлетта пила, когда хотела. Почти каждый вечер. Иногда напивалась до такой степени, что перед ее номером мсье Фред должен был удостовериться, что она держится на ногах.

Лапуэнт так сжился с кабаре, что говорил «мсье Фред», как, наверное, называли хозяина его люди.

— Ты никогда не оставался там до утра?

— Она не разрешала.

— Почему?

— Потому что я ей сказал, что ухожу на работу рано утром.

— Ты признался, что работаешь в полиции?

Лапуэнт снова покраснел.

— Нет. Но рассказал о моей сестре, с которой я живу. Арлетта всегда напоминала мне, что пора идти. Я никогда не предлагал ей денег. Все равно она бы их не взяла. Позволяла мне заказывать только бутылку шампанского и выбирала подешевле.

— Тебе кажется, она была влюблена в тебя?

— Когда мы виделись в последний раз, я был в этом убежден.

— Почему? О чем вы разговаривали?

— Всегда о том же самом. О ней и обо мне.

— Она рассказывала, откуда она родом, чем занимаются ее родители?

— Она не скрывала, что у нее фальшивый паспорт, и говорила, что будет ужасно, если кто-нибудь узнает ее настоящую фамилию.

— У нее было образование?

— Не знаю. Она не говорила на эту тему. Не говорила вообще о своей жизни. Вспоминала только о человеке, который влиял на нее и от которого она никогда не освободится. Добавила, что уже слишком поздно. И что я не должен часто приходить, так как это причиняет ей боль. Поэтому мне и показалось, что она если еще не любила, то уже начинала меня любить. Во время нашей последней встречи она все время держала меня за руку.

— Она уже была пьяна?

— Может быть. Наверное, выпила, но отдавала себе отчет в том, что говорит. Я ее всегда видел такой: нетрезвая, подавленная, но… веселая.

— Ты спал с ней?

Лапуэнт посмотрел на комиссара почти с ненавистью:

— Нет!!!

— Но собирался?

— Нет!

— Она тебе не предлагала?

— Никогда.

— Намекала, что она девица?

— Она должна была терпеть притязания мужчин и презирала их. Почему?

— Все потому же.

— То есть?

— За то, что они с ней делали. Первый раз это случилось, когда она была почти девчонкой. Не знаю, при каких обстоятельствах это произошло, но душевную травму она получила. Ее преследовало это воспоминание. Она постоянно говорила о каком-то человеке, которого ужасно боялась.

— Оскара?

— Она не говорила, как его зовут. Вы. наверное, думаете, что дразнила меня и что я наивный мальчишка, правда? Пусть будет так. Но она мертва, а это значит, что повод для страха у нее был.

— Тебя никогда не тянуло к ней в постель?

— В тот вечер, — признался Лапуэнт, — когда я был там с другом. Вы ее видели только перед смертью. Такую, какой она была сегодня утром, — уставшую до безумия. Если бы вы познакомились с ней раньше, вы бы не спрашивали. Ни одна женщина…

— Ни одна женщина…?

— Это трудно объяснить. Все мужчины хотели ее. Когда она выступала…

— Скажи, она спала с Фредом?

— По необходимости, как и с другими.

Мегрэ старался определить, как далеко зашла Арлетта в своих откровениях.

— И где?

— На кухне. Роза об этом знала, но не смела протестовать, так как боялась потерять мужа. Вы ее видели?

Мегрэ кивнул.

— Она сказала, сколько ей лет?

— Мне показалось, лет пятьдесят.

— Ей по меньшей мере семьдесят. Фред на двадцать лет моложе. В свое время она была одной из красивейших женщин Франции, дорогая содержанка. Она Фреда искренне любит, но боится открыто ревновать и предпочитает, чтобы все это происходило у нее на глазах. Она считает, что в этом меньше риска, вы понимаете?

— Понимаю.

— Она боялась Арлетту больше других и неустанно за ней следила. Но благодаря Арлетте публика валила в кабаре. Другие две — это милые девушки, которых полно в ночных кабаках на Монмартре.

— Что случилось последней ночью?

— Ничего. Я сидел там до полтретьего.

— За каким столиком?

— За «шестеркой».

Он говорил, не как завсегдатай, а скорее, как работник «Пикрата».

— Кто-то был в соседней ложе?

— В «четверке» было пусто. В «восьмерку» пришла большая компания. Неплохо развлекались.

— Значит, если кто-то сидел в «четверке», ты бы это заметил?

— Конечно. Я не хотел, чтобы кто-то слышал, о чем мы говорили, и время от времени вставал, чтобы заглянуть за карьер.

— А ты не заметил за каким-нибудь другим столиком седоватого мужчину в годах, коренастого, сильного?

— Нет.

— А не казалось тебе во время вашего разговора, что Арлетта кого-то подслушивает?

— Нет. А кого она подслушивала?

— Хочешь участвовать в следствии?

Лапуэнт удивленно посмотрел на Мегрэ и неожиданно закричал с импульсивной горячностью:

— Вы мне позволяете, несмотря на!..

— Слушай, это важно. Выйдя из кабаре в четыре часа утра, Арлетта отправилась в комиссариат на улице Ла Рошфуко. По словам дежурного бригадира, она была чрезвычайно взволнована и едва держалась на ногах то ли от усталости, то ли от выпитого. Она говорила о двух мужчинах, которые занимали четвертый столик, в то время как она с тобой сидела за шестым. До нее вроде бы донеслась часть их разговора.

— Зачем она это придумала?

— Не знаю. Когда узнаем, то следствие сдвинется с места. И еще одно: эти двое разговаривали о какой-то графине, которую один из них собирался убить. Когда они уходили из кабаре, Арлетта видела сзади мужчину среднего возраста, коренастого, плотного, волосы с проседью. А во время их разговора она узнала, что его зовут Оскар.

— Но ведь тогда и я бы это слышал…

— Я говорил с Фредом и его женой. Они тоже уверены, что четвертый столик не был занят и что никто похожий на Оскара не был этой ночью в «Пикрате». Может, Арлетта что-то узнала, но по каким-то причинам не могла или не хотела сказать, откуда. Ты говоришь, что она была нетрезва, но все-таки решила, что никто не будет проверять, где сидели клиенты в эту ночь. Понимаешь, что я имею в виду?

— Да. Но почему она назвала именно это имя?

— Ее никто ни о чем не спрашивал. Если она это сделала, значит, была какая-то причина. Или цель. И именно эта цель может вывести нас на след. Это еще не все. В комиссариате она говорила очень уверенно. Но у нас, когда немного протрезвела, стала осторожнее. Люка передал мне, что она отрицала все, что говорила раньше и утверждала, что она наплела все это спьяну. Но сейчас-то мы знаем, что эта была не ложь.

— Конечно!

— Они вернулась к себе, и кто-то, выйдя из шкафа, задушил ее. Значит, он хорошо знал Арлетту, ориентировался в квартире, и скорее всего, имел от нее ключи.

— А графиня?

— Мы до сих пор ничего о ней не знаем. Может быть ее еще не убили или еще не нашли тело. И то, и другое возможно. Арлетта никогда не рассказывала о графине?

— Никогда.

Лапуэнт с минуту рассматривал поверхность стола, а затем спросил уже совершенно другим тоном:

— Как вам кажется, она очень мучилась?

— Нет. Это сделал необычайно сильный человек. Она даже не защищалась.

Она еще там?

— Нет, ее отвезли в Институт судебной экспертизы.

Я могу ее увидеть?

— Поешь сначала.

— А что мне потом делать?

— Поедешь в ее квартиру на Нотр-Дам-де-Лоретт. Возьми ключи у Жанвье. Мы там уже были. Но, может, ты найдешь какую-нибудь деталь, мелочь, которая приведет тебя к убийце.

— Большое спасибо! — горячо поблагодарил юный инспектор, уверенный, что Мегрэ специально дал ему это задание, чтобы подчеркнуть свое расположение к скорбящему от горя влюбленному.

Комиссар не нашел в себе силы показать Лапуэнту фотографии Арлетты, края которых торчали из папки на столе.

Ему сообщили, что два репортера ждут в коридоре и просто жаждут информации. Мегрэ пригласил их к себе в кабинет, вкратце обрисовал дело и дал каждому по одному снимку Арлетты в черном шелковом платье.

— Я прошу вас также написать, — добавил он, — что мы будем благодарны Жанне Лёлё, которая живет сейчас под другой фамилией, если она к нам обратится. Гарантируем ей полную секретность. Совершенно не хотим ее компрометировать.

Обедать домой комиссар пришел поздно. Но все равно решил вернуться на набережную Орфевр и просмотреть в архиве досье Альфонси. Париж казался призрачным из-за мелкого холодного дождя, а люди нетерпеливо бежали вперед, как будто хотели выбраться из этого гигантского аквариума.

Досье Альфонси было обширным, но зацепиться было не за что. В двадцать лет записался в Африканский легион. До службы жил за счет проститутки с бульвара Севастополь, и два раза его задерживали за участие в кровавых драках.

Через несколько лет он появился в Марселе, где стал вышибалой в публичном доме. Тогда ему было двадцать восемь.

Еще не был главарем, но уже занимал определенное место в иерархии подонков Старого порта.

Имел большие хлопоты в связи с несовершеннолетней девочкой, для которой сделал фальшивые документы и продал в кабаре «Парадиз» в Безье.

А спустя еще несколько лет на итальянском корабле выехал в Панаму в сопровождении пяти или шести женщин известного толка и там тоже стал знаменитым в своем кругу человеком.

Когда Альфонси исполнилось сорок лет, он вернулся в Париж и сошелся с Розали Дюмон, которую все звали Розой, стареющей хозяйкой массажного салона на улице Мартир. Часто бывал на скачках, на соревнованиях по боксу, и ходили слухи, что он — подпольный маклер. В конце концов, Фред женился на Розе и открыл кабаре «Пикрат», которое сначала было маленьким баром, куда приходили только знакомые и соседи бывшего владельца.

Жанвье продолжал работать на Нотр-Дам-де-Лоретт, но не занимался больше квартирой Арлетты, а допрашивал соседей по дому и хозяев окрестных магазинчиков. А Люка один должен был разбираться с ограблением на Жавель, что не улучшило его настроения.

Уже начались сумерки, когда зазвонил телефон, и Мегрэ, наконец, услышал то, чего ждал.

— Говорят с Центрального пульта.

— Графиня? — спросил он.

— Да, какая-то графиня. Не знаем, ваша ли. Только что мы получили вызов с улицы Виктор-Массе. Несколько минут назад консьержка обнаружила труп одной из квартиранток. Похоже, что убили ее прошлой ночью.

— Так это графиня?

— Графиня фон Фарнгейм.

— Ее застрелили?

— Задушили. Больше мы ничего не знаем. На месте работают ребята из окружного комиссариата.

Мегрэ сразу же взял такси и потратил уйму времени, чтобы пробиться через центр Парижа. Когда машина проезжала по улице Нотр-Дам-де-Лоретт, он увидел Жанвье, который выходил из овощного магазинчика. Комиссар велел шоферу притормозить и окликнул инспектора:

— Садись! Графиня мертва.

— Настоящая графиня?

— Не знаю. Это рядом. Заметь — район тот же.

И в самом деле, какие-то полкилометра отделяли бар на улице Пигаль от квартиры Арлетты, и столько же было от этого бара до улицы Виктор Массе.

В отличие от Нотр-Дам-де-Лоретт, в воротах респектабельного солидного дома, перед невозмутимым полицейским толпилось человек двадцать зевак.

Комиссар здесь?

— Его не было. у себя, когда нам сообщили. Здесь инспектор Лоньон.

Бедный Лоньон! Как он хотел отличиться! Но фатальное стечение обстоятельств не позволяло ему это сделать. Как только он брался за какое-нибудь дело, то сразу же сталкивался с Мегрэ, который перебегал ему дорогу.

Консьержки на месте не было. Лестничная клетка отделана под мрамор. Ступеньки покрывал темно-красный ковер, укрепленный медными прутьями. В нос ударил затхлый воздух, как будто здесь жили одни старики, которые никогда не открывают окон. Стояла мертвая тишина. Ни одна дверь не раскрылась, когда комиссар в сопровождении Жанвье проходил мимо. Только на пятом этаже они услышали голоса, а в квартире сразу увидели длинный и унылый нос Лоньона. Он разговаривал с маленькой толстой женщиной. Ее волосы были собраны в твердый кок на макушке.

Комнату, в которую они вошли, мутно освещал торшер с пергаментным абажуром. Воздух здесь был еще более спертый, чем на лестнице. Мегрэ почему-то показалось, что они вдруг перенеслись далеко от Парижа, на край света, где не дул свежий ветер, не было пешеходов, быстро идущих по тротуарам, клаксонов такси и разбрызгивающих грязь автобусов, которые с визгом тормозили на каждом углу…

В комнате было так жарко, что Мегрэ сразу же снял пальто.

— Где она?

— В спальне.

Первая комната была чем-то вроде гостиной, вернее, когда-то служила ею. Здесь были нагромождены вещи, давно утратившие свой первоначальный облик. Так обычно выглядят квартиры, в которых имущество продается с молотка за долги хозяина.

Всюду валялись бутылки, и Мегрэ заметил, что все они были из-под дешевого красного вина, какое вливают в себя, заедая колбасой, рабочие на стройках. И колбаса нашлась здесь, но лежала не на тарелке, а на замасленном куске бумаги, а на ковре валялись обглоданные куриные кости. Сам ковер был вытертый и невероятно грязный, как и все остальное. Стул — без одной ножки, из кресла торчала волосяная набивка, а бумажный абажур был темным от пыли и давно утратил свою первоначальную форму.

В спальне, на кровати без постельного белья лежал труп. Его верхнюю часть едва прикрывала старая кофта. Ниже пояса тело было нагое, вздутое и отвратительно белесое.

Мегрэ сразу же увидел маленькие синяки на бедрах и понял, что найдет здесь шприц. И нашел. Два. У одного была сломана игла, он лежал на ободранном ночном столике

Умершей было минимум шестьдесят лет. К трупу не прикасались, так как врач еще не приехал. Но не вызывало сомнений, что женщина умерла уже давно.

Обшивка матраца, на котором юна лежала, была вспорота. И здесь было полно бутылок, остатков еды, а в центре комнаты стоял полный ночной гор шок.

— Она жила одна? — спросил Мегрэ у консьержки

Та кивнула головой, поджав губы.

— Часто принимала гостей?

— Если бы кто-то к ней приходил, она. наверное, привела бы в порядок этот кошмар, нет?

И, как бы чувствуя свою вину, она добавила:

— Я здесь первый раз за последние три года.

— Графиня вас не пускала?

— Это я не могла себя заставить зайти в этот свинарник.

— У нее не было экономки или прислуги?

— Никого. Только подруга, такая же чокнутая, как она, приходила иногда.

— Вы ее знаете?

— Не знаю по фамилии, но часто встречаю в нашем квартале. Она не пала еще, слава богу, так низко. Во всяком случае, когда я ее видела в последний раз.

— Вы знаете, что ваша жилица употребляла наркотики?

— Я знала только, что она ненормальная.

— Вы уже здесь работали, когда она сняла квартиру в этом доме?

— Если бы… Тогда бы этого не было. Я и мой муж служим три года. А она живет уже лет восемь. Я делала, что могла, чтобы ее выселили…

— Она в самом дела графиня?

— Вроде того. По крайней мере, жена графа. Но до замужества точно была никем.

— У нее есть деньги?

— Может быть? Ведь не с голоду она умерла.

— Вы не видели, как к ней кто-то приходил?

— Когда?

— Прошлой ночью или сегодня утром.

— Нет. Ни ее подружки, ни этого молодого человека здесь не было.

— Что это за молодой Человек?

— Такой худенький, вежливый, болезненный. Называл ее тетушкой.

— Его фамилии вы тоже не знаете?

— Меня ее дела не касаются. Все остальные жильцы в этом доме — приличные люди. На втором этаже живет семья, которой почти никогда нет в Париже. На третьем — генерал в отставке. Видите, что это за дом. А она была такая грязнуля, что я затыкала нос, когда проходила мимо ее двери.

— Она никогда не вызывала врача?

— Не скажу точно… Два-три раза в неделю, когда одуревала от этой сивухи или неизвестно от чего. Наверно думала, что вот-вот умрет и тогда звонила. А он ее хорошо знал и не очень торопился.

— Это окружной врач?

— Доктор Блош, живет через три дома.

— Вы уведомили его, когда нашли труп?

— Это не мое дело. Я вызвали полицию.

— Жанвье, позвони доктору Блошу. Пусть срочно придет.

Жанвье долго искал телефонный аппарат и нашел его в третьей небольшой комнатке. Он одиноко стоял на полу среди валявшихся вокруг старых журналов и затрепанных книжек.

— Можно войти в дом так, чтобы вы не заметили?

— Как в каждый дом, — ответила она с кислой миной. — Я делаю свое дело, как все, а может, даже лучше других. Вы не заметите ни пылинки на лестнице.

— А здесь одна лестница?

— Есть вторая, для слуг, но ею никто не пользуется. Во всяком случае, и к ней нужно идти мимо привратницкой.

— Вы всегда на своем месте?

— Я отлучаюсь в магазин. Сторожа тоже иногда едят!

— Когда вы ходите за покупками?

— Пол девятого после прихода почтальона.

— Графиня получала много корреспонденции?

— Только проспекты. Торговцы, увидев ее фамилию в телефонной книге, думали о ней бог знает что и присылали целый ворох своих бумажек.

— Вы знаете Оскара?

— Какою Оскара?

— Какого-нибудь.

— Моего сына зовут Оскар.

— Сколько ему лет?

— Семнадцать? Он в обучении у столяра, на бульваре Барбе.

— Сын живет с вами?

— Конечно!

Жанвье повесил трубку и сообщил:

— Доктор на месте. У него еще два пациента. Закончит прием и придет.

Инспектор Лоньон демонстративно ничего не трогал и делал вид, что его не интересуют показания консьержки.

— Она получала извещения из банка?

— Никогда.

— А из дома выходила часто?

— Бывало, что по десять-двенадцать дней вообще не показывалась. Я даже подумывала, что она умерла, так тихо у нее было. Наверно, гнила в своей грязной постели, в поту и вони. И вдруг одевалась в плащ, шляпку и перчатки и можно было ее вправду принять за даму. Хотя она всегда выглядела полупомешанной.

— И надолго она отлучалась?

— Как когда. То на пять минут, а то на целый день. Возвращалась вся в свертках. Вино доставляли ей ящиками. Обычное красное, которое она заказывала в магазине колониальных товаров на улице Кондорсе.

— Доставщик заходил в квартиру?

— Нет, ставил ящик под дверью. Я ему всякий раз говорила, что ему нужно ходить по черной лестнице. Но там было слишком темно, а он не хотел разбить себе морду, так он выразился.

— Как вы узнали, что она мертва?

— Я не знала, что она мертва.

— Но все же вы вошли в квартиру.

— Я не хотела и никогда бы того не сделала.

— Расскажите подробнее.

— Сейчас мы на пятом этаже. Шестой занимает старый мсье инвалид. Я убираю у него и приношу продукты. Он был когда-то налоговым чиновником. Уже много лет живет здесь, а полгода назад у него умерла жена. Вы читали в газетах? Она попала под автобус, когда в десять утра переходила площадь Бланш, идя на рынок.

— В котором часу вы убираете у него?

— Около десяти. А как закончу, то подметаю лестницу сверху вниз.

— Сегодня утром вы тоже подметали?

— А почему нет?

— Но еще раньше вы поднимаетесь наверх с почтой?

— Старый мсье с шестого редко получает письма. Господа с четвертого оба работают, выходят из дому в полдевятого и тогда забирают всю почту в привратницкой.

— А если вас в это время нет?

— Даже когда я хожу за покупками, я не закрываю дверь на ключ. Далеко не ухожу, и дом всегда на виду. Вы не возражаете, если я открою окно?

Всем было душно. Они перешли в первую комнату, и только Жанвье, как утром на Нотр-Дам-де-Лоретт, просматривал ящики и шкафы.

— Так значит, около десяти вы шли на шестой этаж мимо этой двери…

— И, увидела, что она приоткрыта. Немного удивилась.

А когда спускалась, уже не обратила на это внимания.

Приготовила, что нужно, моему мсье, и только полпятого, так как всегда заношу ему обед в это время, пошла наверх. А когда спускалась, снова меня остановила открытая дверь, и против своей воли я позвала: «Мадам графиня!» Все так ее называли. Фамилия трудная, иностранная. Графиня, так проще. Но никто не отозвался.

— Квартира была освещена?

— Да. Я ничего не трогала. Лампа горела.

— А в спальне?

— Тоже, да вы видите и сейчас горит, я не выключала. Не знаю, почему, но мне стало как-то не по себе. Я просунула голову в дверь и еще раз позвала. А потом вошла, хотя было страшновато. Я очень чувствительна к запахам. Заглянула в спальню и сразу ее увидела. Тут же спустилась, чтобы вызвать полицию. Во всем доме был только один старый мсье, поэтому я пригласила консьержку из дома напротив. Я с ней в приятельницах А уж так не хотелось быть одной! Люди спрашивали, что случилось. А потом пришел этот инспектор.

— Спасибо. Как вас зовут?

— Обэн. По мужу.

— Спасибо, мадам Обэн. Вы можете вернуться к себе. А вот кто-то идет. Наверное, врач.

Это был не Блош, а медицинский эксперт, тот же, кто утром осматривал тело Арлетты. Он пожал руку комиссару, кивнул Лоньону, а когда переступил порог спальни, не мог удержаться от реплики: «Опять!»

Следы на шее графини доказывали, что ее тоже задушили. А бесчисленные синяки на бедрах свидетельствовали о степени ее зависимости от наркотиков. Врач понюхал один из шприцев и передернул плечами:

— Морфий, конечно!

— Вы ее знали?

— Никогда не видел. Но знаю на Монмартре несколько таких особ, как она. А сделали это, по-моему, с целью ограбления, — доктор показал на вспоротый матрац.

— Она была богата?

— Неизвестно, — ответил Мегрэ.

Жанвье, который уже долго ковырялся перочинным ножом в замке какого-то ящика, сказал:

— Здесь полно бумаг.

Кто-то быстро поднимался по лестнице. Это был доктор Блош. Мегрэ отметил, что судебный врач холодно кивнул головой в ответ на его приветствие, не подавая руки коллеге.

Глава IV

У доктора Блоша была тусклая кожа, подозрительно блестящие глаза, темные и жирные волосы. Видно, он не удосужился ни расспросить зевак на улице, ни побеседовать с консьержкой. Жанвье по телефону не сообщил ему, что графиню убили, сказал только, что она умерла и комиссар хотел бы поговорить с ним.

Он взбежал наверх, резво перепрыгивая через ступеньки и теперь беспокойно оглядывался. Может, покидая кабинет, Блош сделал себе укол? Он совсем не удивился, что коллега не подал ему руки, и сам не настаивал на этом. Он волновался. Видимо, чувствовал свою причастность к случившемуся.

Лишь только когда Блош зашел в спальню, он заметно расслабился. Графиню задушили. Его это не касалось. Появилась уверенность в себе, и он агрессивно произнес:

— Зачем вызвали именно меня? — он прощупывал почву.

— Консьержка утверждает, что вы лечили эту женщину.

— О, я был у нее только несколько раз.

Что ее беспокоило?

Блош демонстративно обращался только к своему коллеге.

— Вы, наверное, обратили внимание, что она была наркоманкой. Когда превышала дозу, у нее появлялись навязчивые идеи, и тогда она звонила мне. Боялась, что умрет.

— Вы ее давно знаете?

— Я начал практиковать на Монмартре три года назад.

Доктору Блошу было лет тридцать. Мегрэ мог бы поклясться этот человек холостяк, употребляющий морфий с самого начала своей врачебной практики, а может, даже со студенческой скамьи. Не случайно он обосновался на Монмартре. Легко было представить, какие у него пациенты. Без сомнения, его профессиональная карьера закончилась. Он уже был жертвой наркомании.

— Что вы знаете о погибшей?

— Фамилию, адрес — она числится у меня в картотеке. И то, что она наркоманка с пятнадцатилетним стажем.

— Сколько ей было лет?

— Сорок восемь — сорок девять.

Глядя на исхудавшее тело, лежащее поперек кровати, на редкие и бесцветные волосы умершей, трудно было в это поверить.

— Нечасто бывает, чтобы морфинистка еще. и пила, правда?

— Но бывает.

Его руки дрожали, как по утрам у пьяницы, а губы дергались в нервном тике.

— Вы, конечно, старались ее вылечить?

— Сначала, разумеется. Но это был совершенно безнадежный случай. Я ничего не Мог сделать. Она по целым неделям не выбывала меня.

— Это означает, что графиня хотела вас видеть, когда у нее кончался наркотик и она стремилась получить его за любую цену?

Блош взглянул на коллегу. Лгать не имело смысла. Вид трупа, да и всей квартиры в целом не допускали иной версии..

— Не буду читать господам лекцию. Общеизвестно — завзятый наркоман не может обойтись без наркотика. Не знаю, где она их брала. Не спрашивал ее об этом. Два раза, когда сюда приходил, у нее были настоящие галлюцинации. Это мы называем синдромом отрыва. Тогда я делал ей укол.

— Она не рассказывала о своей жизни, родных?

— Знаю только, что она и вправду была женой графа фон Фарнгейма. По-моему, он был австрийцем, намного старше ее. Когда-то они жили на Лазурном Берегу, в большом собственном доме, о чем графиня часто вспоминала.

— Еще один вопрос, доктор: она оплачивала ваши гонорары чеками?

— Нет. Наличными.

— Конечно, вы ничего не знаете о ее знакомых, круге общения, о поставщиках наркотиков?

— Нет, нет.

Мегрэ воздержался от дальнейших вопросов.

— Спасибо. Вы можете идти.

И сейчас Мегрэ не хотел дожидаться, когда приедет прокурор, а особенно — отвечать на вопросы настырных журналистов, которые не заставит себя долго ждать. Он мечтал как можно быстрее выбраться из этой унылой смердящей квартиры.

Комиссар дал несколько поручений Жанвье и отправился на набережную Орфевр, где ему передали, что судебный врач доктор Поль просил его позвонить.

— Заканчиваю рапорт. Результаты получите завтра утром, — сказал бородач, у пего на очереди сегодня Вечером было очередное вскрытие. — Хотел однако сообщить вам две детали, которые могут иметь значение для следствия. Первое: без всякого сомнения, девушке не было двадцати четырех лет, как значится в паспорте. Состояние ее организма самое большее на двадцать лет.

— Вот как?

— Абсолютно уверен. Второе: она уже рожала. Вот и все. Что касается убийства, то его совершил, видимо, необычайно сильный человек.

— А женщина могла сделать это?

— Не исключено. Но она должна была бы обладать воистину мужской силой.

— Вы уже знаете о новом убийстве? Вас вот-вот вызовут на улицу Виктор-Массе.

Доктор Поль пробурчал что-то о пропавшем обеденном перерыве, и оба положили Трубки.

В дневных выпусках газет были помещены фотографии Арлетты и, как обычно, указаны телефоны, по которым можно было сообщить информацию, интересующую следствие по данному делу. Несколько человек ждали в приемной. Их прислал один их инспекторов. Мегрэ забежал домой перекусить. Жена ни о чем не спрашивала, так как все поняла по его глазам.

Продолжал идти дождь. Вся одежда промокла, и комиссар должен был переодеться.

— Уходишь?

— Вернусь, наверное, только утром.

— Нашли графиню?

Газеты еще не писали об убийстве на улице Виктор-Массе.

— Да. Задушенную.

— Как бы ты не простудился! По радио говорили, что скоро ожидается похолодание, а утром гололед.

По дороге Мегрэ выпил рюмочку аперитива и шел пешком до площади Республики, чтобы подышать воздухом.

Сначала он собирался передать дело Арлетты Лапуэнту, но затем решил, что это слишком жестоко, и подумал, что будет лучше, если им займется Жанвье.

Инспектор Жанвье еще был занят. Он ходил с фотографией Арлетты по Монмартру, от дома к дому, уделяя внимание прежде всего маленьким гостиницам, где часто снимали комнаты на время.

Фред не скрывал, что Арлетта, Как и другие девушки, уходила с кем-то из посетителей после закрытия. Не водила их к себе, как сообщила консьержка с Нотр-Дам-де-Лоретт, но и не могла удаляться далеко от кабаре. Поэтому, если она имела постоянного любовника, вполне возможно, что они встречались в отеле.

Жанвье интересовался и неким Оскаром, о котором не было известно абсолютно ничего, кроме его имени, произнесенном один раз Арлеттой.

Из-за недостатка людей под рукой Мегрэ оставил на улице Виктор-Массе Лоньона. Эксперты, наверное, закончили свою работу, и прокурор, скорее всего, уже уехал, пока Мегрэ обедал.

Когда комиссар вернулся на набережную Орфевр, кабинеты были темны и пусты. В большой комнате инспекторов он застал только Лапуэнта, который занимался бумагами, найденными ящике у графини. Инспектор должен был привести их в порядок.

— Нашел что-нибудь, малыш?

— Еще не закончил. Все находится в страшном беспорядке, трудно разобраться. Сортирую их по датам. Заказал несколько телефонных переговоров. И Ниццу тоже.

Он вытащил из стопки бумаг открытку с видом большого шикарного особняка над Заливом Ангелов. Вилла, окруженная пальмами, была построена в скверном псевдомавританском стиле. Не хватало только минарета. В углу карточки было напечатано: «Оаза».

— Как следует из документов, — сказал Лапуэнт, — она проживала здесь с мужем пятнадцать лет назад.

— Ей не было тогда и тридцати пяти.

— А это фотография того времени: она с графом.

На любительской фотографии супруги стояли перед воротами виллы, женщина держала на поводке двух огромных русских борзых.

Граф фон Фарнгейм был маленьким худеньким элегантным человечком с седой бородкой и моноклем. Его спутница представляла из себя крупную женщину, из тех. на кого оглядываются мужчины на улице.

— Ты знаешь, где они поженились?

— На Капри.

— Сколько лет было графу?

— В год свадьбы ему исполнилось шестьдесят пять. Их семейная жизнь продолжалась неполных три года. Граф купил «Оазу», как только они приехали из Италии.

В бумагах было всего понемногу: пожелтевшие счета,

паспорта с бесчисленными визами, входные билеты в казино Ниццы и Канн. И кроме того, пачка писем, которые Лапуэнт еще не успел просмотреть. У их автора был острый почерк, он предпочитал готический шрифт и подписывался: «Ганс».

— Ты знаешь ее девичью фамилию?

— Мадлен Лаланд. Решилась в Ла Рош-сюр-Йон в Вандее. Одно время была статисткой в «Казино де Пари».

Лапуэнт считал свое теперешнее занятие чуть ли не настоящим наказанием.

— Ничего нового? — спросил он, помолчав.

Конечно, он имел в виду Арлетту.

— Жанвье раскручивает этот клубок. Да и я немного.

— Патрон пойдет в «Пикрат»?

Мегрэ кивнул. В своем кабинете он застал инспектора, который отвечал по телефону и принимал людей, явившихся но поводу установления личности «звезды» стриптиза.

— До сих пор ничего важного. Одну старую даму я отправил в Институт судебной экспертизы. Она, увидев фотографию трупа, была полностью уверена, что это ее дочь. Но работник морга знает ее давно. Она — психопатка, уже лет десять осматривает тела всех женщин, которые к ним поступают.

На сей раз синоптики не ошиблись с прогнозом: Мегрэ сразу почувствовал, что похолодало, и поднял воротник пальто. До Монмартра он добрался быстро. Было чуть больше одиннадцати, и ночная жизнь еще не началась. Люди сидели в кино и театрах, в ресторанах только зажигали огни. В дверях еще не стояли швейцары в ливреях с галунами.

Он зашел в кафе на углу улицы де Дуэ, где уже бывал несколько раз и где его знали. Хозяин, бывший по своей натуре типичной совой, только приступал к работе. Днем бар обслуживала его жена и официант, а он сменял их; вечером.

— Чем могу служить мсье комиссар?

Мегрэ увидел человечка, которого хозяин показал ему глазами. Это был, без сомнения, Кузнечик. Он стоял у стойки, не намного возвышаясь над ней, и потягивал мятный ликер с содовой. Он тоже узнал комиссара, но делал вид, что погружен в изучение расписания заездов лошадей, отпечатанного в газете, и ставил там значки карандашом.

Его можно было принять за жокея, так как он имел соответствующие наезднику фигуру и вес. Но вблизи вид у него был пренеприятный: при детском росте — сморщенное серое лицо без всякого выражения, только глаза, живые и беспокойные, замечали все вокруг. Затаившийся в засадке зверек!

В своем строгом костюме он выглядел, как мальчик, идущий к первому причастию.

— Вы были здесь вчера около четырех утра? — спросил Мегрэ хозяина, заказав кальвадос.

— Как всегда. Я понял, в чем дело, мсье. Я видел ее. Читаю газеты.

С этими людьми все было просто. Несколько музыкантов пили кофе со сливками перед началом работы. Увидел он и двух или грех авантюр истов, с которыми уже сталкивался и которые сейчас старались выглядеть как можно более невинно.

— Как она себя вела?

— Как всегда в это время.

— Приходила каждую ночь?

— Нет. Только когда чувствовав, что еще не добрала, Пила рюмку-другую чего-нибудь покрепче перед сном и никогда не засиживалась.

— А прошлой ночью?

— Была изрядно пьяна, но молчала. Ни с кем не заговаривала. Только со мной, когда делала заказ.

Здесь не было седого мужчины, средних лег, низкорослого крепыша?

Мегрэ не сообщил журналистам об Оскаре, и в газетах о нем тоже ничего не упоминалось. Комиссар называл его имя только Фреду, а тот, в свою очередь, мог сообщить содержание их беседы Кузнечику…

— Никого похожего не было, — ответил хозяин. Как показалось Мегрэ. слишком уж уверенно.

— А вы знаете Оскара?

— На Монмартре много Оскаров. Но никого похожего на интересующего вас я не знаю.

Мегрэ подвинулся и оказался рядом с Кузнечиком.

— Не хочешь ничего сказать?

— Ничего не знаю, мсье комиссар.

— Вчера целую ночь простоял на дверях «Пикрата»?

— Почти Может, раз или два сбегал на улицу Пигаль, чтобы раздать проспекты. Был и здесь. Покупал сигареты для одного американца.

— Не знаешь Оскара?

— Никогда о нем не слышал.

Этот тип принадлежал к породе людей, никогда не пасующих перед полицией. Он намеренно говорил с деревенским акцентом, изображая из себя этакого гавроша, что весьма забавляло посетителей.

— Знаешь друга Арлетты?

— У нее был друг? Что-то новенькое.

— Видел, как кто-то ждал ее у входа?

— Известно кто. Клиенты.

— Она уходила с ними?

— Не всегда. Иногда не могла их отшить и приходила сюда, чтобы отцепились.

Хозяин, который без стеснения слушал их разговор, утвердительно кивнул.

— Не встречал ее днем?

— До полудня я сплю, а потом хожу на скачки.

— У нее была близкая подруга?

— Она зналась с Бетти и Таней. Но так. вообще. По-моему, Таня и Арлетта не шибко ладили.

— Никогда не просила тебя достать наркотиков?

— А зачем?

— Для себя.

— Нет. Любила выпить, даже слишком любила, но не верю, чтобы кололась.

— Ты в самом деле ничего о ней не знаешь?

— Только то, что это была самая красивая баба, из тех, кого доводилось встречать.

Мегрэ иронически улыбнулся, оглядывая с ног до головы этого цыпленка.

— Ты приставал к ней?

— А почему нет? Я не упускаю своего. И не только такие…, но, приличные дамы имели на меня виды.

— Это правда, — ввернул хозяин. — Не знаю, почему, но все здесь от него шалеют Сам видел, как совсем не старые и совсем не страшные дамы приходили сюда утром и час, а то и больше ждали его.

Широкий рот карлика растянулся в понимающей и скабрезной улыбке:

— Наверное, все дело в этой штуковине, — он сделал, неприличный жест.

— Ты спал с Арлеттой?

— Я же вам сказал.

— Часто?

— Один раз.

— Она сама тебя позвала?

— Видела, что я хочу ее.

— Где это было?

— Ясно, что не в «Пикрате». Мсье знает «Модерн» на улице Бланш?

— Это был отель со сдачей комнат на час, хорошо известный полиции.

— Именно там?

— И хороша она была в постели?

— Знала множество позиций.

— Ей это доставляло удовольствие?

Кузнечик пожал плечами.

— Даже если и не доставляло, то все равно вопила от кайфа, как ненормальная. Они всегда так: чем меньше чувствуют, тем больше хотят показать, что балдеют.

— Она была тогда пьяна?

— Как всегда.

— А с шефом?

— С Фредом? Он вам рассказал?

С минуту Кузнечик размышлял, затем допил свой бокал.

— Не мое это дело, — сказал он в конце концов.

— Но он ее хотел?

— Как все.

— Как ты?

— Я вам уже сказал. А если хотите, — пошутил Кузнечик, — могу вам все нарисовать. Мсье придет в «Пикрат»?

Мегрэ отправился в кабаре, не дожидаясь Кузнечика, который через несколько минут должен был заступать на свой рабочий пост. Красная вывеска уже светилась. С витрины еще не сняли фотографию Арлетты. Окно и дверные шторки были закрыты. Не доносилось и звуков музыки.

Он вошел и увидел сначала Фреда в смокинге, который расставлял бутылки в баре.

— Так и знал, что вы вернетесь — сказал он. — Правда, что нашли графиню, которую кто-то задушил?

В том, что он знал об этом, не было ничего удивительного. Ведь случилось это в том же самом районе. А может быть, уже сообщили по радио.

Два музыканта, один очень молодой, с напомаженными волосами, другой лет сорока, тщедушный и мрачный, сидели на эстраде и настраивали инструменты. Официант накрывал столы. Роза, наверное, находилась на кухне или еще не спускалась вниз.

В ярких отблесках светильников под розовыми абажурами стены казались кроваво-красными и зловещими. В таком освещении люди напоминали заведенных марионеток. На секунду Мегрэ показалось, что он находится в фотолаборатории. Нужно было время, чтобы привыкнуть к этому нелепому раздражающему свету. Глаза находившихся в зале мерцали темными провалами, а губы исчезли с гротескных лиц.

— Мсье комиссар, если вы остаетесь, отдайте, пожалуйста, пальто и шляпу жене. Роза!

Она выплыла из кухни в черном атласном платье и крошечном, затейливо вышитом фартучке. Почтительно забрала пальто и шляпу Мегрэ.

— Вы желаете сесть за столик?

— Девушки уже здесь?

— Они переодеваются и спустятся через минуту. У нас нет гримуборной, и им приходится пользоваться нашими спальней и ванной. Знаете, я долго думал о ваших утренних вопросах. Мы с Розой долго их обсуждали и абсолютно уверены, что Арлетта не могла подслушать разговора между посетителями. Иди-ка сюда, Дезире.

Он был лыс, с пушистым нимбом редких волос вокруг блестящей макушки, словно официант, сошедший с плаката, рекламирующего известную марку аперитива. Дезире прекрасно знал об этом и, добиваясь большего сходства, даже отпустил бакенбарды.

— Будь откровенен с комиссаром. Ты обслуживал кого-нибудь около четырех часов прошлой ночью?

— Нет, мсье.

— А ты видел двух мужчин — один из них низкорослый, средних лет? — И Фред добавил, покосившись на Мегрэ — Похож немного на меня.

— Нет, мсье.

— С кем разговаривала Арлетта?

— Она долго сидела со своим парнем. Чуть позже выпила несколько рюмок с американцами. И это все. Да, перед самым закрытием подсела к Бетти, и они заказали коньяк. Я внес это в ее счет. Мсье может проверить.

В дверях кухни появилась брюнетка, профессионально стрельнув глазками, оглядела зал, где только Мегрэ не принадлежал к персоналу кабаре, и неторопливо направилась к эстраде, присела за пианино и вполголоса завела разговор с музыкантами. Вся тройка пристально уставилась на комиссара. Потом девушка коснулась клавиш, молодой музыкант извлек несколько звуков из саксофона, второй сел за ударные, и зал наполнила джазовая импровизация.

— Нужно, чтобы люди, проходящие мимо, слышали музыку, — объяснил Фред. — Но все равно раньше, чем через полчаса, никто не зайдет. Клиенты избегают унылых безмолвных заведений, напоминающих музей восковых фигур. Что вам подать, мсье? Если займете место за столиком, то лучше будет — бутылка шампанского.

— Я бы предпочел рюмку коньяку.

— Хорошо. Но бутылка пусть все же стоит. Понимаете, при открытии мы всем обязательно подаем шампанское.

Фред исполнял свою работу с тем неподдельным удовлетворением человека, который всю жизнь стремился к заветной мечте, и она наконец-то сбылась. Альфонси зорко наблюдал за происходящим вокруг. Его жена присела на стул в глубине зала, за оркестром. Она, видимо, тоже была вполне довольна жизнью. Наверняка супруги долго ждали того заветного часа, когда они смогут завести свое дело.

— Я посажу вас в «шестерку», там, где сидела Арлетта со своим ухажером в тот, последний, вечер. Если вы захотите поговорить с Таней, то прошу подождать, пока заиграют джайв. Тогда Жан-Жану нужен будет только аккордеон, и Таня освободится. Когда-то у нас была и пианистка, а потом мы ангажировали Таню, и выяснилось, что она может играть, и вполне прилично. Мы решили, что будет более экономно и целесообразно, если помимо танцев она займет место и в оркестре. Вот идет Бетти. Я вас сейчас ей представлю.

Мегрэ уселся в ложе как обычный клиент. Вскоре Фред подвел к нему молодую рыжеволосую женщину в голубом платье, усыпанном блестками.

— Это комиссар Мегрэ. Он ведет расследование по делу об убийстве Арлетты. Не бойся его, он вполне порядочный человек.

Ее можно было бы назвать красивой, если бы не ее худощавая фигура с ярко выраженной мускулатурой, как у мужчины. В полумраке Бетти вполне могла бы сойти за парня, переодетого в женское платье. Ее голос тоже соответствовал облику — низкий, с довольно заметной хрипотцой.

— Я могу присесть?

— Прошу. Что вам заказать?

— Спасибо, лучше не сейчас. Дезире только что налил мне рюмочку. Этого пока вполне достаточно.

Бетти Брюс выглядела очень усталой. Трудно было представить, что она находится здесь сейчас для того, чтобы разжигать мужчин. Похоже, она и сама не питала никаких иллюзий по поводу своего успеха у сильного пола.

— Вы бельгийка? — поинтересовался Мегрэ, услышав ее специфический выговор.

Я из Андерлехта. это недалеко от Брюсселя. Я начала работать рано, в труппе акробатов. Отец тоже был циркачом. Благодаря цирку я и оказалась в Париже.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь. Для профессии акробата это уже много, поэтому я и стала танцевать.

— Вы замужем?

— Была когда-то, за жонглером. Но он меня бросил.

— Это вы вышли с Арлеттой вчера ночью, после закрытия кабаре?

— Да, как обычно. Мой дом в двух шагах отсюда, и мы с Арлеттой расстались на углу Нотр-Дам-де-Лоретт.

— Она не пошла сразу домой?

— Нет. Так уже бывало. Она притворялась, что идет направо, а когда я заворачивала за угол, то слышала, как она возвращается, чтобы зайти выпить еще в бистро на де Дуэ.

— Зачем она это скрывала?

— Пьющие люди обычно не любят, когда другие видят, что им нужно добавить.

Она много пила?

— Перед выступлением два коньяка со мной и море шампанского с клиентами. Она прикладывалась и до работы.

— У нее существовали какие-то проблемы?

— Даже если и существовали, то она все равно бы не рассказала. Думаю, в ее жизни всякого хватало.

Судя по всему. Бетти относилась к своей судьбе точно так же, ибо говорила весьма неохотно, голосом бесцветным и монотонным.

— Что вы о ней знаете?

В это время в кабаре вошла пара, мужчина с женщиной, и Дезире широким жестом пригласил их за столик. Увиден пустой зал, они заколебались, переглянулись, и мужчина сказал извиняющимся голосом:

— Мы зайдем попозже…

— Люди ошиблись адресом, — спокойно заметила Бетти. — Такие клиенты не для нас. — Она попробовала улыбнуться. — Только через час, а может, еще позже начнет собираться наша клиентура, хотя иногда нам приходится выступать и перед тремя зрителями.

— Почему Арлетта выбрала эту профессию?

Бетти пристально посмотрела на комиссара и прошептала:

— Я сама часто ее об этом спрашивала. Но до сих пор не знаю и уже не узнаю никогда. Может, ей это просто нравилось? — она взглянула на висящую на стене фотографию. — Вы знаете, в чем заключался ее номер? Все вроде бы легко, каждая из нас пробовала. Но нужно признаться, это чертовски трудно. Потому что если это делать, лишь бы поскорее закончить и уйти со сцены, то с каждым разом это будет все банальнее и скучнее. А должно выглядеть так, будто ты раздеваешься для собственного удовольствия.

— Арлетта делала именно так?

— Я себе не раз говорила, что именно поэтому она и занимается стриптизом. Не от похоти. Мне кажется, Арлетта стремилась распалить мужчин до потери сознания. После выступлений мы обычно уходим на кухню, вроде как за кулисы, а оттуда — наверх, переодеваться. Так она не поднималась сразу, а через щель в дверях смотрела, как реагируют зрители. Актеры так подглядывают через дырку в занавесе.

— Она любила кого-нибудь?

Бетти ответила не сразу.

— Может быть, и любила. Еще вчера утром я бы ответила отрицательно. Но прошлой ночью, когда ее парень ушел, она была такая взволнованная… Сказала мне, что она — просто дура. Я спросила, почему. Она ответила, что все может измениться, если она захочет. «Что именно?»— спросила я. «Всё! Хватит с меня!» — она почти кричала. «Ты хочешь уйти из кабака?» Я попросила ее говорить тише, чтобы Фред не услышал. «На кабаках свет клином не сошелся!»— ответила Арлетта. Да, она была под шафэ, но не настолько, чтобы нести ерунду. Я спросила: «Он обещал, что возьмет тебя на содержание?» Она пожала плечами: «Ты этого не поймешь». Еще чуть-чуть, и мы бы поссорились. Я выпалила: «Нечего принимать меня за идиотку!»

Кузнечик ввел очередных посетителей: троих мужчин и женщину. Мужчины были иностранцами; туристы, а может, участники какого-нибудь конгресса. С женщиной они явно только что познакомились, наверное, в каком-нибудь кафе, и она чувствовала себя не в своей тарелке.

Фред, покосившись на Мегрэ, предложил им занять четвертую ложу и подал карту вин со всевозможными марками шампанского. В баре не было и четвертой части списка. Любезный хозяин порекомендовал гостям какой-то совершен но неизвестный сорт, который продавал с огромной выгодой.

— Мне пора готовиться к выступлению, — вздохнула Бетти. — Номер у меня так себе, но для наших клиентов сойдет. Им лишь бы посмотреть, как ноги задирают!

Зазвучал джайв, Таня спустилась с эстрады, и Мегрэ жестом пригласил ее подойти. Она вопросительно взглянула на Фреда. Хозяин утвердительно кивнул.

— Мсье хочет поговорить со мной?

Кроме имени, в ней не было ничего русского. Она сообщила, что коренная парижанка, а родилась на улице Муфетар.

— Что вы знаете об Арлетте?

— Мы не ладили.

— Почему?

— Мне не нравились ее манеры, — прямо ответила Таня. Она явно знала себе цену и совсем не боялась комиссара полиции.

— Вы ссорились?

— Нет.

— Но хотя бы разговаривали?

— Как можно меньше. Она ревновала.

Кого и к кому?

— Всех ко мне. Она считала, что самая сексапильная женщина — это она, но на меня тоже обращали внимание. Она и танцевать-то как следует не умела, никогда и нигде этому не училась. Только и могла, что раздеваться. Номер ведь заключался только в том, что вся выставлялась напоказ.

— Вы — танцовщица?

— Я с двенадцати лет занимаюсь классическим балетом

— И здесь, в кабаре, исполняете классику?

— Нет. Русские танцы.

— У Арлетты был любовник?

— Скорее всего, был. Но она это скрывала, так как, видимо, хвалиться было нечем. По-моему, это был старик.

— Откуда вы это знаете?

— Мы обычно переодеваемся все вместе, там, наверху. И я частенько замечала, что она вся в синяках. Замазывала их, запудривала, но у меня хорошее зрение.

— Вы говорили ей об этом?

Один раз сказала. Она ответила, что упала с лестницы. И стала регулярно «падать» каждую неделю. И «ударялась», как назло, так, что синяки оказывались на самых видных местах! Только старики имеют такие мерзкие привычки!

— Когда вы заметили это в первый раз?

Я здесь полгода. Как пришла, сразу же заметила.

И часто вам приходилось это видеть?

— Я не рассматривала ее регулярно, но синяки бывали. У вас есть еще вопросы, мсье? Мне пора за инструмент.

Как только она села за пианино, погас верхний свет, и острый луч прожектора выхватил из темноты Бетти Брюс. До Мегрэ доносились голоса мужчин из соседней ложи: иностранцы старались выговорить по-французски, а их спутница, смеясь и смущаясь одновременно, поправляла: «Мадам хочет со мной переспать?» Они хохотали и, перебивая друг друга, повторяли: «Мадам хочет…»

Белея в темноте воротничком рубашки, Фред подошел к столику и молча сел напротив комиссара. Бетти, в облегающем трико, с будто приклеенной к лицу улыбкой, выбрасывала ноги вперед, выше головы, а в заключение сделала шпагат.

Глава V

Когда утром жена принесла кофе в постель, первым ощущением проснувшегося Мегрэ была страшная головная боль от недосыпания. Он с усилием разлепил глаза и удивленно посмотрел на хитрое лицо жены — кажется, она приготовила ему приятный сюрприз.

Смотри! — сказала мадам Мегрэ, когда нетвердой рукой он принял у нее дымящуюся чашку.

Она отдернула шторы, и комиссар увидел падающий снег.

— Ты доволен?

Мегрэ, конечно же, был доволен, если бы еще исчез неприятный привкус во рту, ведь минувшей ночью он явно перебрал спиртного. А может, это произошло потому, что официант Дезире все-таки открыл бутылку Шампанского, которая должна была стоять на столике, и Мегрэ в перерывах между коньячными возлияниями машинально отпивал из бокала с игристым напитком богов.

— Неизвестно, долго ли продержится такая погода, но так лучше, чем грязь и дождь.

В сущности, Мегрэ было все равно, какая стоит погода. Ему нравилось любое состояние природы: проливной дождь, ураганный ветер, суровый мороз или тропическая жара. Снег тоже доставлял ему радость, прежде всего потому, что напоминал о детстве. Однако. Мегрэ так и не понял, что красивого нашла в Париже жена, особенно этим утром. Небо было еще более оловянным, чем вчера, а белые пятна снега лишь подчеркивали неприкаянность блестящих черных крыш, унылую серость домой, мутные бельма окон.

Одеваясь и завтракая. Мегрэ был не в состоянии проанализировать факты, собранные минувшей ночью. Спал он мало. Ушел из «Пикрата» когда уже закрывали, около половины пятого. В довершении ко всему, чтобы более полно воссоздать образ Арлетты и понять ее состояние, он заглянул на рюмку в бистро на улице де Дуэ.

Сейчас он не смог бы четко сформулировать в двух словах, что может дать ему информация, полученная вчера. Часто оставаясь в ложе один, комиссар неторопливо курил трубку, изредка окидывал взглядом зал и посетителей, выглядевших ирреально в таком необычном освещении, которые существовали как бы в другом измерении, далеком от повседневной жизни.

Конечно, Мегрэ мог бы уйти из кабаре и раньше. Тем не менее он остался, поддавшись атмосфере «Пикрата». Ему было необычайно интересно наблюдать за клиентами, поведением Фреда, Розы и девушек.

Это был маленький замкнутый мирок, резко отличающийся от привычного ему уклада жизни. Например, Дезире, музыканты, да и остальные пикратовцы ложились спать, когда в домах уже звенели будильники и люди пили свой утренний кофе. Большую часть дня труженики ночи приводили в кроватях. И Арлетта была такая же, ее настоящая жизнь начиналась только в красном свете кабаре, где тон и ритм жизни задавали изрядно подвыпившие клиенты.

Мегрэ смотрел на Бетти, и она, словно чувствуя это, старалась выступить как можно лучше, изредка бросая многозначительный взгляд в его сторону.

В три часа, когда она закончила свой номер и отправилась переодеваться, в зал зашли два клиента, уже под мухой. И Фред резво побежал наверх, чтобы Бетти возвращалась на сцену.

Она выступила еще раз, специально для «почетных гостей», высоко вскидывая ноги рядом с их столиком, а в довершение всего поцеловала одного из клиентов в лысину. Прежде, чем уйти из зала, чтобы сменить костюм, она присела на колени к другому и пригубила шампанского из его бокала.

«Вела ли себя также Арлетта? Наверное, только более естественно» — подумал комиссар.

Новые клиенты плохо знали французский. Бетти несколько раз повторила:

— Пять минут… пять минут… я сейчас вернусь…

Для пущей убедительности она растопырила пять изящных пальчиков и, действительно, вскоре вернулась в своих неизменных голубых блестках. Энергично кивнула Дезире, чтобы он принес вторую бутылку.

Таня в это время занималась одиноким клиентом, который мрачно напивался и, цепко ухватив ее за голое колено, горячо что-то рассказывал, наверняка, о неудавшейся семейной жизни.

Руки голландцев жадно шарили по телу Бетти, они громко смеялись, лица их раскраснелись, словно на морском ветру, появились новые бутылки, пустые же валялись под столиком. Только позднее Мегрэ уловил, что Дезире, видимо, выполняя приказание хозяина, приносил уже не полные бутылки. Таков был непреложный закон этого маленького мирка. И Мегрэ показалось, что Фред, который на секунду повернулся к нему, взглядом признается в этом.

В разгар веселья комиссар отправился в туалетную комнату. У входа на столике лежали гребни, щетки, пудра и помада. Роза вышла из зала вслед за ним.

— Сразу, как только я увидела мсье у нас сегодня, — сказала она, — мне пришло кое-что в голову. Вдруг это вам пригодится, мсье комиссар? Обычно, когда женщины приводят себя в порядок, они бывают более откровенны. Арлетта не была болтлива, как правило, только отвечала на мои вопросы, но об остальном я догадалась, — Роза подала комиссару мыло и чистое полотенце. — Она была из другого мира, не такого, как наш, это уж точно. О своей родне она ничего не говорила, зато часто вспоминала монастырь, где воспитывалась.

— Вы помните какие-то подробности?

— Когда заходила речь о злых и подленьких женщинах, которые с виду кротки, как овечки, но не упускают случая поиздеваться над другими, Арлетта тихо говорила: «Совсем как мать Юнис!»— и в словах ее звучала глубокая печаль. Когда я спрашивала, о ком идет речь, она отвечала, что эту женщину она ненавидит больше всего на свете, ибо та причинила ей много зла. Мать Юнис была настоятельницей монастыря и, видимо, очень не любила Арлетту. Помню еще ее слова: «Я старалась быть хуже всех, лишь бы разозлить ее».

— Она не уточняла, какой это монастыре?

— Нет. Но мне кажется, он находился недалеко от моря. Арлетта часто вспоминала море, как человек, который долгое время жил на побережье.

Комиссара забавлял тот факт, что Роза во время этого разговора вела себя с ним. как с клиентом, прохаживаясь щеткой по его пиджаку.

— Думаю, что мать свою она также ненавидела. Но это, скорее, догадка, хотя я помню слова, которые говорят за это. Как-то раз пришли к нам посетители — очень элегантные — забавлялись по кабакам, среди них — жена министра, вправду важная дама. Однако вся какая-то грустная, подавленная, абсолютно не интересовалась программой, едва пригубила вино и, казалось, не слушала, о чем болтают ее приятели. Я знала ее историю и рассказала ее Арлетте здесь, когда она подкрашивалась: «Эта женщина достойна сочувствия, она пережила несколько несчастий одновременно». Услышав это, Арлетта зло закричала: «Не верю людям, которых считают несчастными! Прежде всего, женщинам. Они используют свое горе, чтобы уничтожить других!» Уверять не буду, но в тот момент мне показалось, что она, слушая рассказ о жене министра, думала о своей матери. Арлетта никогда не вспоминала отца. Когда кто-то в ее присутствии говорил это слово, она замыкалась в себе. Пожалуй, это все, что я знаю. Но я всегда была уверена, что эта девушка из хорошей семьи, которая по каким-то причинам порвала не только отношения со своей родней, но и вообще со своим кругом. С такими, особенно; когда они озлобляются, всегда тяжело. Видимо, поэтому…

— Вы говорите о ее умении «заводить» мужчин?

— Да и о тех способах, как она этого добивалась. Я живу не первый год. Когда-то тоже занималась этим, и кое-чем похуже. Да вы, наверное, знаете. Но до нее мне было далеко и делала это я не так, как она. Профессионалы не вкладывают в это столько души, это факт. Даже когда будто бы шалеют, все равно видно, что это игра…

… Фред несколько раз присаживался за столик к Мегрэ, перекидывался с ним малозначащими фразами. Тотчас Дезире приносил два коньяка, но комиссар заметил, что рюмки, предназначенные для хозяина, были светлее.

Комиссар пил, неторопливо размышляя об Арлетте, о молодом разгоряченном Лапуэнте, который сидел с ней в этой ложе совсем недавно. В потоке его мыслей убитая графиня-наркоманка почти не занимала места. Она не интересовала Мегрэ. Слишком часто встречал он в своей жизни таких, как она, постаревших одиноких женщин, с бурным, а зачастую, и с темным прошлым. Как правило, все они в конце концов приходили к наркотикам и быстро деградировали. Штук двадцать таких «личностей» проживало на Монмартре, а в высшем свете богатых кварталов Пасси и Отей таких особ вращалось, по меньшей мере, несколько дюжин. Зато Арлетта его заинтриговала, он не мог ее разгадать.

— Она была хороша в постели? — поинтересовался он у Фреда.

Тот пожал плечами.

— Знаете, я на них не обращаю внимания. Жена вам вчера об этом сказала и была абсолютно права. Я захожу на кухню и наверх, когда они одеваются, не спрашиваю, что они чувствуют при этом, меня это не касается.

— Вам доводилось встречаться — с ней за пределами «Пикрата»?

— На улице?

— Нет, я хотел бы знать, договаривались ли вы с ней о свиданиях?

Мегрэ показалось, что Фред заколебался, зачем-то посмотрел в глубину зала на жену.

— Нет, — сказал он в конце концов.

Вот в этом он явно лгал. Это было первым, что Мегрэ выяснил, когда после завтрака появился на набережной Орфевр необычайно поздно и не пошел на совещание к шефу. В комнате инспекторов, как всегда, царил тарарам. Он позвонил шефу, чтобы извиниться и сообщить, что явится к нему тотчас, как получит и ознакомится с рапортами своих людей.

Пока он звонил, в дверях появились Жанвье и Лапуэнт.

— Сначала ты, Жанвье, — сказал комиссар. — А тебя, Лапуэнт я выслушаю чуть позже.

Жанвье выглядел таким же усталым, как и Мегрэ, так как всю ночь провел, обследуя притоны и подозрительные гостиницы.

— Я думал, ты зайдешь в «Пикрат».

— Собирался зайти. Но чем дальше шел, тем больше было работы. Поспать так и не удалось.

— Нашел Оскара?

Жанвье достал исписанный листок.

— Не знаю. Похоже, нет. Я прочесал все отели между улицей Шатоден и бульваром Монмартр. Везде показывал фотографию девушки. Некоторые, похоже, юлили и отвечали уклончиво…

— Результат?

— Примерно в десяти гостиницах ее опознали.

— Удалось ли установить, как часто она приходила туда с одним и тем же мужчиной?

— Этим я интересовался прежде всего. Получается, что нет. Обычно она появлялась между четырьмя и пятью утра с очень пьяными кавалерами. Скорее всего, с клиентами из «Пикрата».

— И как долго они оставались там?

— Час-два, не больше.

— Она брала от них деньги?

— Когда я об этом спрашивал, портье смотрели на меня, будто я упал с луны. Два раза она приходила в «Модерн» с молодым прилизанным парнем, и оба раза у него в руках был какой-то футляр, вроде от саксофона.

— Жан-Жан, лабух из ресторана.

— Может быть, и он. Последний раз Арлетту видели в подобном заведении две недели назад. Вы знаете отель «Берри» на улице Бланш? Эго недалеко от «Пикрата» и совсем рядом с Нотр-Дам-де-Лоретт. Арлетта бывала там достаточно часто. Хозяйка очень разговорчивая, к тому же она имела дело с полицией — растление несовершеннолетних, — и теперь хочет показать свою лояльность. Однажды Арлетта появилась там после обеда с низкорослым широкоплечим человеком с седыми висками.

— Эта женщина его знает?

— Говорит, что знает в лицо, но не знает, кто он такой. Она считает, что он живет поблизости. Они сняли номер до девяти вечера. Хозяйке это запомнилось потому, что, во-первых, Арлетта до этого никогда не приходила днем, а, во-вторых, она обычно очень быстро освобождала номер.

— Раздобудь фотографию Фреда Альфонси и покажи ей.

Жанвье, который не знал хозяина «Пикрата», удивленно приподнял брови:

— Если это он, то Арлетта встречалась с ним в городе. Минутку, сейчас посмотрю, что у меня там дальше. Отель «Лепик» на улице Лепик. Там я беседовал с одноногим мужчиной, который по ночам читает, так как не может уснуть из-за фантомных болей. Он узнал ее по фотографии. Она приходила несколько раз с каким-то мужчиной, кого, как он утверждает, он видел несколько раз на рынке. Но, к сожалению, не знает, кто это. По описанию, этот низкорослый крепкий мужчина около двенадцати делает покупки, наверняка, недалеко от дома, ибо не пристегивает воротничка к рубрике. Этот тип на кого-то похож?

— Может быть. Нужно снова обойти всех с фотографией Альфонси. Она имеется в его личном деле, хотя и сделана несколько лет назад.

— Когда я смогу получить фотографию?

— Лучше возьми у него паспорт для проверки и отдай переснять экспертам наверх.

Пришел курьер и сообщил, что какая-то женщина желает поговорить с Мегрэ.

— Попроси, чтобы она немного подождала.

Жанвье продолжал:

— Маркусси просмотрел корреспонденцию. Есть много писем об Арлетте. Сегодня с утра он по этому же принял несколько десятков телефонограмм. Проверяем всё но думаю, что вряд ли обнаружим что-либо существенное.

— Ты интересовался при случае, знают ли они Оскара?

— Конечно, но никто ничего не знает. Сейчас наши проверяют всех Оскаров, проживающих на Монмартре, но пока ни один не похож на нашего.

— Впусти Лапуэнта.

Молодой инспектор был взволнован. Он прекрасно понимал что сейчас разговор идет об Арлетте, однако, до него не доходило, почему вопреки традициям, он не принимает участия в обсуждении дел.

В его взгляде комиссар уловил немой вопрос.

— Садись, мальчик. Если бы мы узнали что-то новое, я бы обязательно сообщил тебе. Но мы до сих пор топчемся на одном месте.

— Вы были там ночью?

— Сидел за тем же столиком, что и ты с Арлеттой. Послушай, она ни разу не рассказывала о своих родителях?

— Я только знаю, что она убежала из дома.

— Не рассказывала, почему?

— Она объяснила это тем, что не выносит лицемерия, и на протяжении всего детства чувствовала, что это ее душит.

— Ответь мне откровенно: ей было хорошо с тобой?

— Что вы подразумеваете под этим, патрон?

— Она тебя считала своим другом? Говорила с гобой откровенно?

— Временами, да. Точнее, мне трудно сказать…

— Когда ты решил пойти с ней на сближение?

— Когда понял, что люблю ее.

— В первый же вечер?

— Нет. Тогда я был с приятелем и почти не раскрывал рта. Это случилось потом, когда я вернулся один.

— Как она к этому отнеслась?

— Сначала вела себя со мной, как с мальчишкой, и мне пришлось сказать, что я старше ее — мне двадцать четыре года. «Не в возрасте дело, — сказала она. — Я пережила в этой жизни на много больше, чем ты». Понимаете, она и вправду выглядела очень подавленной, временами мне даже казалось, что ее состояние граничит с отчаянием. За это я ее и полюбил. Смеялась, шутила, но сколько в этом было горечи! Иногда…

— Продолжай.

— Я прекрасно знаю, что вы считаете меня наивным… Она делала все, чтобы отвратить меня от себя. Умышленно вела себя вульгарно, часто употребляла крепкие словечки. Постоянно интересовалась: «Почему ты не хочешь просто со мной переспать, как другие? Тебе не нравится мое тело? А зря. Я могу многому научить. Бьюсь об заклад, что ты не найдешь другую с таким опытом, которая умеет столько, сколько я…» Потом иногда добавляла: «Я прошла хорошую школу!»

— А ты никогда не хотел попробовать?

— Очень… Временами так сильно, что просто готов был кричать… Но вот так… просто… Вы понимаете, это бы перечеркнуло все, абсолютно все…

— Понимаю. А как она реагировала, когда ты говорил, что можешь изменить ее жизнь?

— Смеялась, называла меня своим маленьким несмышленышем, много пила. Я уверен, что это от отчаяния, от безнадежности… Вы нашли этого?

— Кого «этого»?

— Того, кого она назвала Оскаром.

— Нет, мы еще ничего не знаем. А теперь расскажи, что ты делал ночью?

Лапуэнт принес толстую папку с бумагами, обнаруженными у графини. Он скрупулезно привел их в порядок.

— Из этих бумажек я сложил почти всю жизнь графини, сказал он. — Утром пришла телефонограмма из Ниццы.

— Слушаю.

— Известно ее настоящее имя — Мадлен Лаланд.

— Я видел его вчера на свидетельстве о браке.

— Ах, да, извините. Родилась она в Ла Рош-сюр Йоне, где ее мать работала прислугой, отец неизвестен. Приехала в Париж, где вскоре стала содержанкой. Часто меняла партнеров, находя каждый раз все более богатого. В течении пятнадцати лет она считалась одной из самых красивых женщин на Лазурном Берегу.

— Она уже тогда была наркоманкой?

— Не знаю, я не нашел никакого подтверждения этому. Она часто играла в казино, где и познакомилась с графом фон Фарнгеймом из старой австрийской династии. Тогда ему было шестьдесят пять. Письма графа, находящиеся здесь, я разложил но датам.

— Ты их все прочитал?

— Да, он искренне ее любил.

Лапуэнт залился румянцем, будто сам был автором этих писем.

— Впечатляющие письма. Граф прекрасно сознавал, что он уже не мужчина, а бессильный старик. Первые письма были проникнуты просто уважением. Граф обращается к ней не иначе, как «уважаемая мадам», потом — «дорогой друг», а в последних письмах — «моя маленькая». Умолял ее, чтобы не бросала его, не оставляла в одиночестве, часто подчеркивал, что кроме нее у него никого нет на свете и он не представляет себе жизни без нее.

— Они сразу стали близки?

— Не сразу. Через несколько месяцев после знакомства.

Пока не купил «Оазу», граф снимал меблированную виллу и там заболел. Именно тогда он пригласил Мадлен в гости, чтобы она проводила с ним несколько часов ежедневно. В каждом слове его писем сквозит искренность, он очень хотел, чтобы она была рядом, и был готов на все, лишь бы не потерять ее. Он прекрасно сознавал разницу в их возрасте и отдавал себе отчет, что жизнь, которую он может ей предложить, будет невеселой. «Это будет продолжаться недолго, — писал граф. — Я стар и болен, через несколько лет ты будешь свободна, моя девочка, все так же красива и, если захочешь, богата». Он писал ей ежедневно. Иногда, как студент, короткие записочки: «Люблю, люблю, люблю…»

А потом — словно сумасшествие — целый гимн в ее честь. Затем письма стали другими. Пишет все время о ее теле: «Не могу поверить, что это все мое: твои груди, бедра, ноги…»

Мегрэ смотрел на Лапуэнта сосредоточенно и серьезно. А молодой инспектор продолжал:

— Когда они стали близки, граф еще больше боялся ее потерять. Страх смешивался с ревностью. Он умолял, чтобы Мадлен ничего от него не скрывала, даже если это будет ему горько и больно. Интересовался, что она делала вчера, с кем встречалась. Вспоминал о каком-то музыканте из казино, считал его очень красивым и ужасно к нему ревновал. Он постоянно спрашивал ее о прошлом и в то же время писал: «Я хочу тебя без остатка, мне все равно, кем ты была». Умолял ее выйти за него. А писем Мадлен нет. Наверное, не писала, а только звонила. В одной из последних коротких записочек граф снова обращается к своему возрасту: «Я понимаю, что твое изумительное тело требует того, чего я уже не могу тебе дать. Это меня мучает. Когда я об этом думаю, то хочу умереть. Лучше делить тебя с кем-то, чем не иметь тебя вообще. Клянусь, не будет ни упреков, ни скандалов. Ты останешься свободной, как и теперь, а я в моем уголке буду терпеливо ждать, когда ты подаришь минутку радости своему старому мужу».

Не знаю, почему, но они зарегистрировали брак именно на Капри. Брачного контракта между ними не было. Несколько месяцев молодожены путешествовали. Были в Константинополе и Каире, потом несколько недель жили в фешенебельном отеле на Елисейских полях. Я нашел гостиничные счета.

— Когда граф умер?

— Полиция из Ниццы предоставила мне подробную информацию. Он умер через три года после свадьбы. Они жили в «Оазе». Целый месяц, их видели вместе, разъезжающих в лимузине с шоферам. Граф и графиня часто бывали в казино в Монте Карло, Канне и Жуан-ле-Пен. Она везде появлялась в роскошных нарядах, увешанная драгоценностями. Их выходи всегда вызывали нездоровый ажиотаж, ибо трудно было не заметить Мадлен. Граф же всегда находился в тени жены: маленький, с бородкой и моноклем. Его за глаза прозвали крысенком. Графиня много играла, открыто флиртовала и, как мне сообщили, имела несколько адюльтеров. Он всегда терпеливо ждал ее до утра, понимающе улыбаясь.

— Причина его смерти?

— Рапорт из Ниццы идет почтой, потому что смерть графа стала предметом следствия. «Оаза» окружена пальмами и находится, как большинство соседних вилл, на крутой стометровой скале. Именно под ней обнаружили труп графа.

— Он пил?

— Соблюдал диету. Его врач показал на следствии, что некоторые лекарства из прописанных графу вызывали головокружения.

— У них была общая спальня?

— У каждого отдельная. Накануне его смерти они, как всегда, вечером поехали в казино и вернулись около трех ночи. Все было, как всегда. Графиня плохо себя чувствовала. Во время следствия она сообщила полиции, что у нее были месячные, которые всегда проходили болезненно, и по возвращении она сразу же легла. По словам шофера, граф сразу же отправился в библиотеку, откуда балконная дверь вела на террасу. Граф обычно выходил туда подышать свежим воздухом, когда у него начиналась бессонница. Он вообще мало спал. В тот раз он тоже вышел, наверное, освежиться и присел на каменную балюстраду. Это было его любимое место. Отсюда открывалась прекрасная панорама Залива Ангелов, мерцали огни Ниццы и была видна большая часть побережья. Когда его нашли, на теле не оказалось следов насилия. Анализ содержимого желудка тоже не дал результатов.

— Как сложилась жизнь графини дальше?

— В первое время она должна была бороться с каким-то внучатым племянником, появившимся из Австрии, который подал на нее в суд. Только два года спустя графиня выиграла процесс. Она по-прежнему жила в Ницце, в «Оазе», часто устраивала приемы. Пьянки и веселье продолжались до самого утра, иногда это затягивалось на несколько дней. Полиция установила, что у нее существовало несколько альфонсов, которые значительно, различными путями, уменьшили ее состояние. Я поинтересовался, была ли она уже тогда наркоманкой, но в полиции об этом не знают. Обещали проверить, но ведь прошло столько времени. Удалось найти один-единственный рапорт, но в нем содержатся какие-то расплывчатые сведения, скорее, просто намеки. Точно известно только то, что графиня много пила и азартно играла в казино. А когда бывала в ударе, то, как я уже говорил, приглашала к себе огромные компании. В Ницце много таких женщин. Она тратила массу денег, так как играла в рулетку и упрямо ставила на один и тот же номер. Через четыре года после смерти мужа продала «Оазу». Ей, видимо, срочно потребовалась значительная сумма, раз продала виллу, не торгуясь, почти даром.

Стала жить в пансионатах, собственным домом так и не обзавелась. В Ницце больше ничего не знают. Имущество было распродано, графиня исчезла из поля зрения полиции и, видимо, больше не появлялась на Лазурном Берегу.

— Обратись в полицию нравов, — предложил Мегрэ. — Да и люди из отдела по борьбе с наркотиками, тоже, наверное, смогут тебе кое-что сообщить.

— А как же дело Арлетты?

— Не спеши. Попробуй позвонить в Ниццу еще раз. Пусть найдут всех обитателей «Оазы», что проходили как свидетели по делу о смерти графа. Особенно меня интересуют слуги. Конечно, прошло почти пятнадцать лет, но, может, хоть кого-то удастся найти.

За окном падал мелкий мокрый снег и быстро таял на крышах и тротуарах.

— Это все, патрон?

— Пока да. Оставь мне папку.

— Но я должен написать рапорт…

— Когда закончишь, тогда и напишешь. Иди работай, малыш.

В кабинете было жарко. Мегрэ чувствовал во всем теле вялость, во рту — противный вкус, а в голове — тупую боль. Он вспомнил о женщине, которая ждала его аудиенции, и, чтобы хоть немного размяться, вышел в коридор, чтобы пригласить ее. Сейчас бы он с удовольствием заглянул в пивную «Дофин», чтобы опрокинуть там пенистую кружку, но на это, к сожалению, совсем не было времени.

В приемной сидело несколько посетителей. В углу в натекшей луже стоял чей-то раскрытый зонтик. Комиссар огляделся, увидел немолодую даму в черном, очень прямо сидевшую на стуле. Встретившись с ним глазами, она поднялась с места. Наверное, узнала его по фотографиям в газетах,

Лоньон тоже ждал своей очереди, но не встал при виде комиссара, а только, вздохнув, посмотрел на Мегрэ. Растяпа постоянно чувствовал себя несчастным неудачником, жертвой злой судьбы. Он трудился всю ночь, промок, замерз, а сотни тысяч парижан в это время спали в своих теплых мягких постелях. И он совсем не виноват в том, что этим делом опять занялась Уголовная полиция. Он, Лоньон, сделал все, что мог, а лавры пожинать опять будут другие. Инспектор ждал комиссара уже полчаса. Рядом с ним сидел молодой человек странного вида: с длинными волосами, бледным лицом и запавшими ноздрями кокаиниста. Юнец смотрел прямо перед собой неподвижными, остекленелыми, ничего не видящими глазами и, казалось, он вот-вот потеряет сознание.

Но Растяпой и его «подопечным» никто не интересовался. Ему без конца говорили: «Подожди, Лоньон, комиссар занят. Потерпи, Лоньон, комиссар скоро тебя примет…» Никто даже не спросил, кого он привел и что разузнал. Мегрэ тоже бросил ему:

— Минутку, Лоньон!

Комиссар учтиво открыл перед дамой дверь и пропустил ее вперед:

— Прошу вас, мадам!

Женщина держалась строго и с достоинством. Одежда ее была более чем скромной, и Мегрэ сделал преждевременный вывод, что это — мать Арлетты, которая увидела в газете фотографию дочери. Ее первые слова тоже вроде бы подтверждали версию комиссара:

— Я живу в Лизьё. Приехала в Париж сегодня утром.

«Лизьё недалеко от моря. По-моему, где-то там есть монастырь» — подумал Мегрэ.

— Вчера вечером я просматривала газеты и сразу узнала фотографию.

На лице женщины появилось выражение глубокой скорби. Видимо, она считала, что именно так нужно вести себя в полиции. Но искренней печали в ее глазах Мегрэ не увидел, напротив, маленькие черные глазки торжествующе блестели…

— Без сомнения, за четыре года девочка изменилась. Прическа тоже другая. Но я уверена, что это — моя племянница. Я думала сообщить эту печальную новость моей золовке, но мы уже несколько лет не разговариваем. Не мне делать первый шаг, вы, наверное, понимаете.

— Понимаю, — произнес Мегрэ, выпуская из трубки клуб дыма.

— И фамилия указана другая. Впрочем, вести такой образ жизни, как она вела, нужно, конечно, под чужой фамилией.

Меня только удивило, что она придумала себе это кукольное имя — Арлетта — и что в паспорте значится — Жанна Лёлё. Я хорошо знаю семью Лёлё.

Комиссар слушал, глядя на круговерть мокрого снега за окном.

— Я показала фотографию трем очень уважаемым у нас в городке людям, которые хорошо знали Анн-Мари, и все они со мной согласились: это дочь моего брата.

— А ваш брат жив?

— Он умер, когда ребенку было два года. Погиб в железнодорожной катастрофе. Может, вы помните, была страшная катастрофа в Руане. Я говорила ему…

— Жена вашего брата все еще живет в Лизьё?

— Да, и никогда не выезжала оттуда. Но, как я уже говорила, мы совсем не общаемся. Это долго рассказывать. Существуют люди, с которыми просто невозможно найти общий язык. А остальное, как мне кажется, не важно.

— Не важно, — согласился комиссар и спросил. — Но я прошу вас говорить о деле, мадам. Как фамилия вашего брата?

— Трошен. Гастон Трошен. Это известная семья, может быть, самая знатная в Лизьё. И один из самых старинных родов. Вы знаете наш городок?

— К сожалению нет, мадам. Был там только один раз, проездом.

— Но, наверное, вы заметили памятник генералу Трошену? Так это наш прадед. А по дороге в Кань, по правой стороне, виден замок. Это — наше родовое гнездо. К сожалению, оно уже нам не принадлежит. Какой-то богатый выскочка купил его после войны девятьсот четырнадцатого года. Мой брат занимал хорошее положение в обществе.

— Простите мне мое любопытство, чем он занимался?

— Работал в инспекции вод и лесов. Что касается его жены, то она — дочь скобяного торговца, достаточно богатого. Получила в наследство несколько домов и две фермы. Когда брат был жив, только благодаря ему для них были открыты двери всех домов в Лизьё. Но после его смерти золовку перестали принимать в обществе. Теперь она одиноко живет в своем большом доме.

— Вы допускаете, что и мадам Трошен видела фотографию?

— Скорее всего. Снимок был напечатан на первой странице нашей местной газеты, а ее все получают.

— А вы не удивлены, мадам, что она не сообщила нам о дочери?

— Нет, мсье комиссар. И не сообщит. Могу присягнуть, что даже если бы ей показали тело, то она клялась бы и божилась, что это не ее дочь. Уже четыре года от Анн-Мари нет известий, но моя дорогая золовка будет горевать не из-за смерти единственной доченьки, а из-за того, что скажут люди.

— Известно ли вам, при каких обстоятельствах девушка ушла из дома?

— Могу сказать только одно: с такой, как моя золовка, никто не смог бы жить под одной крышей. Но это другой разговор. Не знаю, в кого пошла девочка? Уж только не в моего брата, это вам каждый скажет. Когда ей было пятнадцать лет, из монастыря ее выгнали, и, прогуливаясь по городку вечерами, я частенько встречала ее в обнимку с мужчинами, даже с женатыми. Золовка стала запирать Анн-Мари в ее комнате, но ведь это не выход! Эти методы воспитания бесили девчонку еще больше. Ходили слухи, что однажды она босиком выскочила в окно и в таком виде бежала по улице.

— У Анн-Мари есть особые приметы по которым Вы смогли бы опознать тело?

— Да, мсье комиссар.

— Какие?

— К сожалению, у меня нет детей. Когда девочка была совсем маленькая, мы с золовкой еще поддерживали добрые отношения, и я помогала ей пеленать малышку и прекрасно помню родинку на левой пятке. Такая маленькая красная капелька.

Мегрэ поднял трубку и попросил телефонистку соединить его с моргом Института судебной экспертизы:

— Алло, это Уголовная полиция, Мегрэ. Осмотрите левую стопу молодой женщины, которую привезли вчера… Да… Я у аппарата…

Тетка Анн-Мари была совершенно спокойна как человек, никогда не сомневающийся в своих словах и поступках. Она держалась очень прямо, пальцы неподвижно лежали на серебряном замочке сумки. Наверно, с таким же суровым и неприступным лицом она сидела на церковной скамье во время мессы.

— Алло? Да… Это все… Спасибо. К вам придут опознать труп.

Положив трубку, комиссар спросил даму из Лизьё:

— Это вас не шокирует, мадам?

— Я выполняю свой долг, — отрезала она

Мегрэ не мог больше заставлять Лоньона томиться в приемной, но нужно было отвезти женщину в морг. Он заглянул в соседнюю комнату:

— Люка, ты свободен?

— Заканчиваю рапорт об ограблении на Жавель.

— Слушай, проводи мадам в Институт судебной экспертизы!

Тетушка была выше бригадира, и, когда они шли по коридору, то казалось, что она ведет Люка за собой на поводке, как собачку.

Глава VI

Инспектор Лоньон вошел, подталкивая в спину своего «подопечного». У юнца были длиннющие жидкие патлы, он сгибался под тяжестью чемодана из коричневой парусины, перевязанного веревкой.

Комиссар открыл дверь в комнату инспекторов и распорядился:

— Ребята, посмотрите, что там у него в бауле, — и добавил:

— Велите ему спустить штаны и проверьте, не колется ли.

Мегрэ приветливо посмотрел на Лоньона. Он не чувствовал никакой антипатии к Растяпе, несмотря на его совершенно невыносимый характер. К тому же жизнь Лоньону отравляла его капризная женушка. Это понимали и все остальные, но когда они видели жалобное лицо своего коллеги, который все время как бы ждал беды, то молча пожимали плечами или усмехались себе под нос.

Мегрэ подозревал, что Растяпа даже получает удовольствие от того, что он — неудачник, что его не ценят. Убедив себя однажды в этом, Лоньон бережно лелеял свою навязчивую идею, как некоторые старики, постоянно ожидая обострения хронического бронхита, уже не мыслят себе жизни без болезни.

— Как дела, старик?

— Ну, значит, так…

Это означало примерно следующее: Лоньон готов отвечать на вопросы, но Мегрэ не должен забывать, что это именно Растяпа должен был проводить следствие, если бы не вмешательство Уголовной полиции, и он, который знает Монмартр как собственный карман и со вчерашнего дня ни на минуту не присел, должен теперь рапортовать, как новобранец капралу.

Лоньон стиснул губы, и Мегрэ понял, о чем думает инспектор: «Будет, как всегда. Комиссар сейчас вытянет из меня всю информацию, а потом, может быть, уже завтра, в газетах напишут, что Мегрэ успешно завершил дело и снова будут превозносить его методы и проницательность».

Лоньон давно убедил себя, что Мегрэ занимал пост комиссара, а другие, в таком же, как у Растяпы, звании, служили в специальных оперативных бригадах, вместо того, чтобы, как он, просиживать штаны в окружном комиссариате, только потому, что у них имелись связи в высших сферах или же они родились под счастливой звездой. По мнению Растяпы, он был самым лучшим полицейским инспектором Парижа, но, увы…

— Где ты взял этого хлюпика?

— На Северном вокзале.

— Когда?

— Полседьмого утра. Было еще темно.

— Ты знаешь его?

— Давно. Уже восьмой раз его задерживаю. Это Филип Мортемар, его отец — профессор университета в Нанси.

Странно, что Лоньон удосужился выдавить из себя столько информации за один присест. Мегрэ увидел, что его ботинки грязны и порядком поношены, наверное, промочил ноги, а брюки были до колен забрызганы грязью.

— Когда консьержка вспомнила о молодом длинноволосом парне, ты сразу понял, о ком идет речь?

— Я хорошо знаю мой участок.

И у этой реплики был глубокий подтекст: Мегрэ и его людям нечего делать на чужой территории.

— И ты пошел к нему. Кстати, где он живет?

— В комнатенке для прислуги, на чердаке. Бульвар Рошешуар. Но дома его не застал.

— Когда это было?

— Вчера, в шесть вечера.

— Он уже бегал по Парижу с чемоданом?

— Еще нет.

Вне всякого сомнения, Лоньон был лучшим гончим псом парижской полиции. Он шел по следу, даже если не был уверен, что это — единственный правильный след, и скорее бы умер, чем повернул назад.

— И ты искал его до утра?

— Знаю места, где мы могли бы пересечься. У Филипа не было денег на дорогу, и он заходил во все кафе, где мог встретить знакомых. Как только собрал деньги, вернулся за чемоданом.

— Откуда ты узнал, что он собирается уезжать именно с Северного вокзала?

— От одной ночной пташки, которая призналась, что ее приятель сел в автобус на площади д’Анвер. Я нашел его в зале ожидания.

— А что ты с ним делал все утро?

— Доставил на свой пост, чтобы допросить.

— Результат?

— Ничего не знает или говорит, что ничего не знает.

Мегрэ вдруг показалось, что инспектор спешит, но совсем не для того, чтобы улечься спать

— Я вам его оставлю?

— Ты написал рапорт?

— Отдал своему комиссару.

— Значит, это Филип снабжал графиню наркотиками?

— Или она его. Их часто видели вместе.

— И давно они знакомы?

— Несколько месяцев. Если я вам больше не нужен…

Лоньон явно что-то скрывал. Или Филип все-таки проговорился, или сам инспектор во время ночного патрулирования получил новую информацию, что открыло перед ним очередную возможность отличиться, и сейчас Растяпе не терпелось бежать, чтобы другие опять не перешли ему дорогу.

Мегрэ тоже знал Монмартр и мог себе представить «веселую» ночь инспектора и Филипа. Чтобы найти денег на билет, мальчишка должен был встретиться с несколькими десятками таких же, как он, опустившихся на самое дно людей. Он приставал к девушкам, торчащим у ворот подозрительных гостиниц, мучил слезными просьбами обслугу и портье ночных кабаков. А когда наступала глухая ночь, пробирался в притоны, где ловили наркотический кайф его приятели, такие же безденежные, как и он.

Раздобыл ли Филип хоть немного зелья для себя? Если нет, то сейчас у него может начаться ломка.

— Я могу идти? — нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, спросил Лоньон.

— Спасибо, ты славно поработал.

— Я не думаю, что это Филип убил графиню.

— Согласен.

— Вы арестуете его?

— Вполне вероятно.

Лоньон наконец ушел, и Мегрэ отворил дверь в комнату инспекторов. На столе лежал открытый чемодан. Филип стоял рядом. Его лицо цветом и какой-то странной студенистой консистенцией напоминало растопленный парафин. Когда к нему приближался кто-то из инспекторов, он вскидывал руки, будто боялся, что его начнут бить.

Взгляды окружающих выражали только отвращение.

В чемодане комиссар увидел стопку изношенного белья не первой свежести, носки, стеклянные капсулы с каким-то порошком. Мегрэ открыл одну и понюхал лекарство. Он хотел убедиться, что это не героин. Там же лежало несколько тетрадок. Комиссар перелистал их. Это были стихи, а точнее, невнятные заумные верлибры, явно написанные в состоянии наркотического делириума.

— Пойдем со мной, — приказал Мегрэ.

Филип сгорбился, будто ожидая удара в спину. Наверное, он уже привык к этому. И на Монмартре встречаются люди, которые не терпят подобных выродков и при первой же возможности охотно выражают свое отношение кулаками.

Мегрэ сел, а парень остался стоять, шмыгая носом с раздраженно подрагивающими ноздрями.

— Графиня была твоей любовницей?

— Она опекала меня, — ответил Филип с кокетливой интонацией гомосексуалиста.

— Неужели ты с ней не спал?

— Ее интересовала моя поэзия.

— Она давала тебе деньги?

— Поддерживала меня материально.

— И много она тебе давала?

— Графиня не была богата.

На парне был хорошо скроенный, двубортный, но невероятно изношенный и грязный плащ, когда-то он был голубого цвета, и явно чужие лакированные полуботинки, которые следовало носить со смокингом, а не с этой хламидой.

— Почему ты хотел удрать в Бельгию?

Филип не отвечал, косясь на дверь в соседнюю комнату. Он боялся, что Мегрэ сейчас кликнет двух рослых инспекторов и те кинутся учить его уму-разуму. Может, с этим сталкивался во время других приводов в полицию?

— Я не сделал ничего плохого. Зачем меня арестовали? — пролепетал парень.

— Тебя очень тянет к мужчинам?

Как все «голубые», Филип был очень горд своей принадлежностью к этому клану, и мимолетная усмешка исказила его красные, как у девушки, губы. Кто знает, может быть, внимание настоящих мужчин тоже доставляло ему удовольствие?

— Не хочешь отвечать?

— У меня много друзей.

— А подружки тоже есть?

— Это не одно и то же.

— Как я понял, мужики — для удовольствия, а старухи — для денег?

— Они любят мое общество.

— И много их у тебя?

— Несколько.

— И все тебя опекают?

Мегрэ приходилось сдерживать свое отвращение, и он пытался разговаривать на эти скользкие темы спокойно и буквально заставлял себя относиться к этому отвратительному юнцу как к нормальному человеку.

— Иногда они помогают мне, — продолжал жеманиться Филип.

— И все они сидят на игле?

Филип потупился. Вдруг Мегрэ осенила неожиданная мысль. Комиссар не стал вскакивать, хватать этого педераста за грязный воротник, а наоборот, заговорил глухо и размеренно:

— Слушай, у меня нет времени с тобой цацкаться. Я — не Лоньон. Или ты сейчас же расколешься, или надолго угодишь за решетку. Но сначала мои парни с тобой порезвятся.

— Они будут меня бить?

— Сделают все, что я им прикажу.

— Не имеете права!

— А ты имеешь право разносить заразу? Отвечай по-хорошему, давно знаком с графиней?

— Полгода.

— Где познакомились?

— В маленьком баре на улице Виктор-Массе. Прямо напротив ее дома.

— Ты сразу понял, что она колется?

— Это легко вычислить.

— И ты стал преследовать ее?

— Я хотел только, чтобы она со мной поделилась.

— А у нее было, чем делиться?

— Да.

— Много?

— Недостатка она почти никогда не испытывала.

— Ты знаешь, кто снабжал графиню?

— Она не рассказывала.

— Но ведь ты знаешь?

— Догадываюсь.

— Кто?

— Какой-то доктор.

— Он тоже из ваших?

— Да.

— Доктор Блош?

— Я не знаю его фамилию.

— Врешь. Ты был у него?

— Случалось.

— Зачем?

— Чтобы дал мне немножко.

— И он давал?

— Один раз.

— Ты обещал, что заложишь его?

— Я просто должен был получить дозу. Тогда целых три дня у меня ничего не было. Доктор сделал мне укол. Только один.

— Где ты встречался с графиней?

— В баре или у нее дома.

— Почему она давала тебе морфий и деньги?

— Она мной интересовалась.

— Я предупреждал тебя, чтобы ты для своей же пользы говорил правду.

— Графиня была очень одинокой.

— У нее кроме тебя никого не было?

— Она была совершенно одна.

— Вы занимались любовью?

— Я старался доставить ей удовольствие.

— У нее дома?

— Да.

— И вы вместе пили эту красную дрянь?

— Мне было противно, но…

— И вместе спали в ее берлоге. Ты оставался там когда-нибудь до утра?

— Иногда и на два дня.

— Вы не отдергивали шторы, не знали даже, когда день, а когда ночь? Было?

Мегрэ представил себе, как, уйдя наконец от графини, Филип бродил, как лунатик, по улицам в поисках новой порции отравы.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать восемь.

— Когда начал колоться?

— Года четыре назад.

— Зачем?

— Не знаю. Начал, и все.

— Ты поддерживаешь отношения с родителями?

— Отец на меня давно… положил.

— А мать?

— Иногда потихоньку шлет мне посылки.

— Расскажи о графине.

— Я ничего о ней не знаю.

— Неправда.

— Она была когда-то очень богата. Вышла за старика, хотя не любила его. Этот граф не давал ей ни минуты покоя, нанял частного детектива следить за ней.

— Она тебе так сказала?

— Каждый день граф получал рапорт, в котором по минутам было расписано, что она делала в течение дня.

— Графиня уже тогда кололась?

— Нет. Не думаю. Потом граф умер, и все сговорились, как бы поскорее вытрясти из нее наследство.

— Что значит «все»?

— Все альфонсы на Лазурном берегу. И игроки из казино, и ее подружки…

— Она называла какие-нибудь фамилии?

— Не помню. Когда наширяешься, то несешь ерунду, да и не помнишь ничего…

Мегрэ знал об этом только теоретически, так как сам, естественно, никогда не пробовал наркотиков. Ему вполне хватало пары рюмок коньяку на ночь.

— У графини осталось немного денег?

— Если и осталось, то на самом деле немного. Она уже продавала драгоценности.

— Показывала их тебе?

— Нет.

— Не доверяла?

— Не знаю.

Филип покачивался на худых, как палки, ногах в обвислых брюках. Мегрэ жестом указал ему на стул.

— У нее был еще кто-нибудь, кому она давала деньги?

— Она об этом не говорила.

— Ты никогда не видел, чтобы кто-нибудь приходил к ней домой или подсаживался за столик в кафе?

Мегрэ чувствовал, что Филип что-то знает, но боится сказать.

— Н… Нет!

Комиссар сурово посмотрел на парня:

— Ты забыл, о чем я тебя предупреждал?

Но Филип уже опомнился:

— Я никогда никого с ней не видел.

— Ни мужчину, ни женщину?

— Никого.

— А не слышал ли ты случайно об Оскаре?

— Я не знаю никакого Оскара.

— Было похоже, что графиня кого-то боится?

— Она боялась, что умрет, когда останется одна.

— Вы ссорились?

Филип был слишком бледен, чтобы покраснеть. Лишь розовая тень коснулась его ушей:

— Откуда вы знаете? — ответил он вопросом на вопрос и добавил с всепонимающей, чуть пренебрежительной усмешкой: — Это всегда так кончается.

— Что ты имеешь в виду?

— А вы порасспрашивайте наших.

Он хотел сказать: «кого-нибудь из наркоманов». А потом неохотно заговорил:

— Когда у графини кончался морфий, а доктор не приходил, она бросалась на меня и кричала, что я спрятал от нее ампулу и, даже говорила, что я обокрал ее, клялась, что еще вчера в ящике оставалась по крайней мере, дюжина.

— Она давала тебе ключи от квартиры?

— Нет.

— Ты никогда не входил туда в ее отсутствие?

— Она всегда торчит дома. Иногда по нескольку недель не выходила из спальни.

— Ответь на мой вопрос, только правду. Ты заходил когда-нибудь в квартиру, когда ее не было?

И снова Мегрэ почувствовал едва уловимое колебание.

— Нет.

Мегрэ пробурчал беззлобно:

— Врешь.

Мегрэ казалось, что воздух в его кабинете медленно, но неотвратимо становится таким же смрадным и затхлым, как в квартире графини на улице Виктор-Массе.

Комиссар хорошо знал синдромы наркомании: в отрыве от наркотика Филип был готов получить дозу за любую цену. И тогда ему приходилось проделывать то же, что и сегодня ночью, когда, собирая деньги на билет, лишенный человеческого достоинства, он клянчил у всех подряд. На самом дне Парижа, куда скатился, это было непросто. А графиня всегда имела достаточное количество наркотика. И если она не хотела делиться, нужно было просто подождать, когда ее не будет дома. Это было логично. Наркоманы шпионят друг за другом, ревнуют друг к другу, не чураются воровства, а иногда и доносов. Уголовная полиция часто была не в состоянии отличить телефонные звонки людей, желающих помочь следствию, от тех, кто хотел страшно отомстить себе подобным.

— Когда ты видел графиню последний раз? — спросил Мегрэ.

— Позавчера утром.

— А не вчера?

— Вчера с утра мне было плохо, и я весь день не вставал с постели.

— Что с тобой было?

— Я не принимал два дня.

— И графиня с тобой не поделилась?

— Клялась, что у самой ничего нет.

— Вы поссорились?

— Оба были в плохом настроении.

— И ты ей поверил?

— Графиня показала мне пустой ящик.

— Когда она приглашала доктора в последний раз?

— Не знаю точно. Звонила, кажется, и он обещал прийти.

— И больше ты к графине не возвращался?

— Нет.

— А теперь послушай: вчера, около пяти вечера мы нашли труп графини. Вечерние газеты уже были набраны, и информация о ее смерти была опубликована только сегодня. А ты провел всю ночь в поисках денег, чтобы сбежать в Бельгию. Откуда ты знаешь, что графиня мертва?

Филип хотел было запротестовать, но стушевался под тяжелым взглядом комиссара.

— Я подошел к ее дому и увидел людей на тротуаре.

— Во сколько это было?

— Вроде, в полседьмого.

Это было как раз в то время, когда Мегрэ находился в квартире графини, а один из полицейских стоял у парадного, чтобы держать зевак на расстоянии.

— Вынь все из карманов.

— Я уже вынимал… Инспектор Лоньон просил об этом.

— Вынь еще раз.

Филип достал грязный носовой платок, два ключа на колечке — один от чемодана, перочинный нож, кошелек, какие-то таблетки, бумажник, блокнот и шприц в упаковке.

Мегрэ взял в руки истрепанный пожелтевший блокнот со множеством адресов и телефонов. Фамилий было мало, в основном, имена или инициалы. Оскара не было.

— Когда ты узнал, что графиню задушили, то подумал, что подозрение может пасть на тебя?

— Так всегда и бывает.

— И ты решил удрать в Бельгию. У тебя там кто-нибудь есть?

— Я много раз бывал в Брюсселе.

— Кто дал тебе денег на билет?

— Друг.

— Кто именно?

— Я не знаю его фамилии.

— Знаешь.

— Доктор.

— Доктор Блош?

— Да. Я не мог нигде найти, а было уже три часа ночи, я все боялся, что меня арестуют. И позвонил ему из бистро на улице Коленкур.

— Что ты ему сказал?

— Что я — друг графини и что мне нужны деньги.

— И он сразу согласился дать денег?

— Когда я добавил, что, если меня арестуют, то у него будут неприятности.

— Значит, ты еще и шантажист. Ходил за деньгами к нему домой?

— Нет. Он ждал меня у подъезда.

— Ты ничего больше не просил?

— Доктор дал мне еще порцию.

— И ты сразу в воротах сделал себе укол. Это все? Ничего не скрываешь?

— Я ничего больше не знаю.

— Доктор — педераст?

— Нет.

— Откуда ты знаешь?

Филип развел руками, считая вопрос наивным.

— Ты голоден?

— Нет.

— Хочешь пить?

Губы Филипа дрожали. Он хотел, он очень хотел, но только совсем другого.

Мегрэ с усилием поднялся, еще раз открыл дверь в комнату инспекторов. Торранс, высокий, мускулистый, с ручищами, как у мясника, был на месте. Люди, которых допрашивал этот инспектор, не подозревали, что он и мухи не обидит.

— Иди сюда! — позвал его комиссар. — Закроешься с этим парнем и отпустишь его только тогда, когда он расколется. Неважно, завтра или через три дня. Когда устанешь, пусть тебя кто-нибудь сменит.

Филип испуганно запротестовал:

— Я рассказал все, что знаю! Вы хотите меня… — и внезапно истерически закричал: — Мсье — негодяй! Плохой человек! Вы… Вы…

Мегрэ отодвинулся от двери, подтолкнул верещащего Филипа к инспектору и незаметно подмигнул Торрансу. Они пересекли просторную комнату инспекторов и вошли в помещение, которое в шутку называли «уголком грешников».

По дороге Торранс громко крикнул Лапуэнту:

— Пусть мне принесут пива и бутербродов.

Когда дверь чулана закрылась за Торрансом и его «жертвой», Мегрэ с облегчением расправил плечи. Сейчас ему больше всего на свете хотелось проветрить свой кабинет.

— Как дела, ребята? — поинтересовался комиссар.

Он только сейчас заметил, что Люка уже пришел из морга.

— Дама вернулась и хочет с вами поговорить.

— Тетя из Лизьё? Как она там себя вела?

— Как старуха, которая с удовольствием ходит на похороны. Не понадобились ни нюхательная соль, ни нашатырный спирт. Спокойно осмотрела труп с головы до пят и просто подскочила от возмущения: «Зачем вы выбрили ей это место?» Я сказал, что мы здесь не при чем, и она замолчала. Потом показала родимое пятно на стопе: «Вот оно, но я бы и без этого ее узнала». А выходя, поставила меня перед фактом: «Я иду с вами, молодой человек. Мне нужно поговорить с комиссаром». Она в приемной. Думаю, что так легко вы не отделаетесь, патрон.

Молодой Лапуэнт поднял трубку, но слышимость, похоже, была очень плохая.

— Ницца?!.. — кричал он в телефонную трубку.

Жанвье еще не было. Мегрэ вернулся к себе и позвонил дежурному, чтобы тот препроводил даму из Лизьё.

— Я слышал, вы хотите мне еще что-то сообщить?

— Не знаю, заинтересует ли это вас. Я вспомнила по дороге в морг одну вещь. Часто так бывает, помимо воли возвращаешься к воспоминаниям, хотя я не люблю сплетничать.

— Я внимательно слушаю вас, мадам.

— Это касается Анн-Мари. Я рассказала вам утром, что она уехала из Лизьё пять лет назад и что ее мать не хотела даже слышать о дочери. Но ведь это же ненормально, это не по-людски.

Мегрэ терпеливо ждал. Торопить разговорчивую женщину не имело смысла.

— Разумеется, все об этом знали. Ведь Лизьё — небольшой городок, в нем ничего не скроешь. У меня есть приятельница, которую я глубоко уважаю. Она раз в неделю ездит в Кань по торговым делам. Так вот, эта дама клялась здоровьем своего мужа, что незадолго до исчезновения Анн-Мари видела ее в Кане. Девушка выходила от врача.

Она выпалила это с явным удовлетворением. Удивившись, что ей не задают вопросов, продолжила:

— Речь идет не просто о враче. Девчонка вышла от доктора Потю, гинеколога.

— Значит, вы думаете, ваша племянница уехала из Лизьё, потому что была беременна?

— Об этом много судачили и даже предполагали, кто мог быть отцом ребенка.

— И?.

— Называли разные фамилии, выбор был довольно большой. Я для того и вернулась, чтобы сообщить вам об этом. Я считаю своим долгом помочь следствию.

Наконец-то женщина убедилась, что полицейские не так уж любопытны и назойливы, как говорят. Мегрэ совершенно ее не перебивал, не задавал лишних вопросов, слушал внимательно, словно пожилой пастор на исповеди. И она, наконец, выложила свой главный козырь:

— У Анн-Мари было слабое горло. Она каждую зиму по несколько раз болела ангиной. Удаление миндалин ничего не изменило. Помню, в тот год золовка решила послать девчонку в Ла Бурбуль, где в санатории лечили эти болезни.

Мегрэ сразу же вспомнил хрипловатый голос Арлетты. Тогда он подумал, что это из-за выпивки, курения и «бурных» ночей.

— Когда Анн-Мари уехала из Лизьё, живота у нее еще не было. Может, была на третьем или четвертом месяце, не больше. Она всегда носила приталенные платья. И все совпадает с ее поездкой в Ла Бурбуль. Я уверена, что именно там девчонка встретила парня, который сделал ей ребенка, и она уехала, чтобы разыскать его. Если бы виновником был мужчина из нашего городка, он бы уладил это дело или уехал вместе с ней.

Мегрэ медленно разжигал трубку. Он чувствовал усталость, как будто только что совершил длинный, изматывающий марш-бросок. Но это была усталость от отвращения. Комиссар испытывал его к той грязи, которую на него выливали сегодня. Как и после допроса Филипа, ему очень хотелось встать и распахнуть окно.

— Вы скоро возвращаетесь назад?

— Нет. Я решила провести несколько дней в Париже. У меня здесь старинная подруга, с которой мне очень хочется повидаться. Я дам вам ее адрес.

Дама написала адрес на обороте визитной карточки, не забыв указать и номер телефона.

— Если я вам понадоблюсь, мсье комиссар, позвоните, пожалуйста.

— Благодарю вас, мадам.

— Я полностью к вашим услугам, мсье.

— Не сомневаюсь.

Мегрэ проводил даму до двери, осторожно прикрыл ее, потянулся, потер ладонью лоб и пробурчал:

— Бог мой, сколько грязи…

— Можно войти, патрон?

Это был Лапуэнт, который держал в руках какой-то листок и был очень возбужден.

— Ты звонил в «Дофин»?

— Кельнер только что принес кружку.

Пока поднос не уплыл в «уголок грешников» к Торрансу, комиссар подошел, взял холодную тяжелую кружку с пенистым пивом и опорожнил ее одним глотком.

— Скажи, чтобы принесли еще.

Глава VII

— Жюльен передает вам свои наилучшие пожелания счастья и здоровья, патрон. Говорит, вы поймете, — ревниво произнес Лапуэнт.

— Он в Ницце?

— Несколько недель назад переехал туда из Лиможа.

Жюльен был сыном инспектора, который долго работал вместе с Мегрэ и после ухода в отставку поселился на Лазурном берегу. По правде говоря, Мегрэ не видел Жюльена с тех давних пор, когда качал мальчишку на коленях, но ему было приятно внимание сына его старого друга.

— Я ему звонил еще вчера вечером, — продолжал Лапуэнт. — У нас постоянный контакт. А когда Жюльен узнал, по чьему поручению я звоню и с кем я работаю, он очень обрадовался. Готов сделать для вас все возможное. Он уже перерыл весь архив в своем комиссариате. Нашел целую папку с рапортами, о которых все уже забыли. Их когда-то сложили как попало и бросили на дальнюю полку.

— Там есть бумаги, касающиеся смерти Фарнгейма?

— Есть список свидетелей, проходивших по делу о его гибели. Я попросил Жюльена сообщить мне все о слугах с виллы «Оаза». Вот список: Антуанетта Межа, девятнадцать лет — горничная; Розали Монкёр, сорок два года — кухарка; Мари Пинако, двадцать три года — помощница кухарки; Анжелино Люпен, тридцать восемь лет — дворецкий…

Мегрэ слушал Лапуэнта, поглядывая в окно на медленно падающий снег. Инспектор, как опытный актер, выдержал паузу:

— Оскар Бонвуазен, тридцать пять лет, слуга и шофер.

— Значит. Оскар? — сказал комиссар. — Наверное, никто не знает их дальнейшей судьбы?

— У Жюльена зародилась интересная идея, которую он претворил в жизнь. Он работает в Ницце недавно, как я вам уже говорил, и не перестает удивляться количеству богатых иностранцев, приезжающих туда на несколько месяцев. Они снимают роскошные виллы и живут на широкую ногу. И естественно, должны иметь штат слуг. Жюльен нашел посредническое бюро, которое вербует слуг для людей такого сорта. Хозяйка бюро — пожилая дама, занимается этим делом уже лет двадцать. Не помнит ни графа фон Фарнгейма, ни графиню, не припоминает Оскара Бонвуазена, но примерно год назад нашла новое место кухарке, своей постоянной клиентке. Розали Монкёр работает сейчас у каких-то латиноамериканцев. У них собственная вилла в Ницце, но большую часть года проводят в Париже. У меня есть адрес: авеню д'Иена, сто тридцать два. Думаю, сейчас они в столице.

— Это все, что ты узнал?

— Жюльен постоянно «роет землю» в этом направлении. Я должен отправиться к этой женщине, патрон?

Мегрэ было согласился. Ему хотелось пойти навстречу Лапуэнту. который просто горел от нетерпения допросить бывшую кухарку фон Фарнгеймов.

— Нет, я поеду сам, — решил все-таки он.

Ему необходимо было размяться, выпить по дороге еще одно пиво, покинуть кабинет, где сегодня он чувствовал себя просто невыносимо.

— Пока меня не будет, уточни в статистическом отделе, нет ли там кого по фамилии Бонвуазен. Нужно проверить конторские книги меблированных комнат. Обзвони канцелярии мэрий и комиссариатов.

— Слушаюсь, патрон.

Комиссару было жаль Лапуэнта, но желание выбраться на воздух пересилило жалость.

Перед тем, как уйти, он заглянул в комнатку, где закрылись Торранс с Филипом. Атлетически сложенный Торранс снял пиджак, но, несмотря на это, на лбу его выступили капли пота. Филип, с белым, как бумага, лицом, сидел на краешке стула, и, казалось, он вот-вот потеряет сознание.

Мегрэ не хотел вмешиваться, он был уверен, что Торранс продержится долго — будет тянуть парня за язык до ночи, а если понадобится, и до утра.

Через полчаса такси остановилось перед шикарным домом на авеню д'Иена. Хозяин дома, в элегантном темном костюме принял его в холле, украшенном мраморными колоннами.

Мегрэ представился и поинтересовался, здесь ли работает Розали Монкёр. Респектабельный владелец указал ему на черный ход.

— Поднимитесь на третий этаж, мсье.

Мегрэ выпил по дороге еще два пива и головная боль прошла.

Лестница была узкая и крутая. Комиссар позвонил в покрытую темным блестящим лаком дверь. Ему отворила полная седая женщина и вопросительно посмотрела на незнакомого мужчину.

— Мадам Монкёр?

— Чего мсье хочет от нее?

— Хочу поговорить.

— Это я, говорите.

Кухарка присматривала за кипящими кастрюлями, а чернявая помощница растирала какую-то пахучую приправу в ступке.

— Если я не ошибаюсь, вы служили у графа фон Фарнгейма?

— А кто вы такой?

— Я из уголовной полиции.

— Значит, я должна ворошить старое?

— Не совсем так. Вы знаете, что графини нет в живых?

— Каждый уходит на тот свет в свое время. Но я не знала.

— Об этом сообщали все утренние газеты.

— Вы думаете, у меня есть время на газеты? В доме, где почти каждый день задают ужины на тридцать человек?

— Графиню убили.

— Вот тебе на!

— Чему вы так удивляетесь?

Кухарка не предложила Мегрэ сесть, занималась своим делом, а к комиссару отнеслась, как к посыльному из магазина, не испытывая никакого страха перед полицейским.

— Да не удивляюсь я! Так, вырвалось. А кто ее убил?

— Еще неизвестно. Это я и хочу- узнать. Вы работали на вилле и после смерти графа?

— Только две недели. Не могла поладить с графиней.

— Почему?

Розали пристально наблюдала за своей помощницей, потом открыла духовку и окропила бульоном какую-то вкусно пахнущую дичь.

— Там была работа не для меня.

— Значит, это был не аристократический дом?

— Конечно, нет. Я люблю мою профессию и предпочитаю, чтобы люди садились за стол вовремя. Стараюсь вкусно готовить и мне хочется, чтобы мое искусство ценили. Достаточно, Ирма. Вынь из ледника крутые яйца и отдели белки от желтков.

Кухарка открыла бутылку мадеры и влила несколько капель вина в соус, который медленно растирала деревянной ложкой.

— Вы помните Оскара Бонвуазена? — задал комиссар следующий вопрос.

Розали пристально посмотрела на комиссара, как бы говоря: «Ах, вот оно что?» Но отвечать не торопилась.

— Вы слышали мой вопрос?

— Я не глухая.

— Кем он был?

— Лакеем.

А поскольку Мегрэ удивился тому, с каким презрением она произнесла это слово, кухарка добавила:

— Не люблю лакеев. Это бездельники. А если он еще вдобавок и шофер, то считает себя самым главным в доме и ведет себя, как господин.

— Бонвуазен был именно таким?

— Я не помню его фамилии. Все его звали просто Оскаром.

— Как он выглядел?

— Красивый парень, который хорошо об этом знал. Любимец женщин, а я таких не люблю и не скрывала этого.

— Он приставал к вам?

— На свой манер.

— Что это значит?

— Зачем вы так выпытываете?

— Я должен знать все об Оскаре.

— Вы думаете, это он убил графиню?

— Предполагаем.

Самым взволнованным человеком на кухне была молоденькая Ирма, которой, наверное, казалось, что она замешана в настоящее убийство, и у нее все валилось из рук.

— Ты уже забыла, что должна растирать желтки? — прикрикнула на нее Розали.

— Вы можете его описать? — спросил Мегрэ.

— Только как он выглядел тогда, на вилле. Я ведь не знаю, какой он сейчас.

В это время в ее глазах блеснул молодой огонек. Это не укрылось от комиссара и он задал очередной вопрос:

— Вы в самом деле его не видели позже?

— Об этом я как раз и подумала. Сама не знаю. Несколько недель назад я навещала брата, у него свое кафе, и на улице столкнулась с человеком, который показался мне знакомым. Он тоже посмотрел на меня, будто узнал. И неожиданно, ни с того, ни с сего, заторопился, ускорил шаг, а голову повернул в другую сторону.

— И вы подумали, что это Оскар?

— Не сразу. Мне пришло это в голову позже, а сейчас я просто уверена, что эго был он.

— Где находится кафе вашего брата?

— На улице Коленкур.

— Значит, вы встретили бывшего слугу графа фон Фарнгейма на Монмартре?

— А если точно — на улице Клиши, на углу.

— Расскажите мне об этом человеке.

— Я с тех давних пор ни разу не имела дел с полицией. Не спрашивайте меня больше. Что бы он ни сделал, я-то тут причем?

— Вы хотите, чтобы убийца оставался на свободе?

— Если он убил только графиню, невелика потеря.

— А если он убил, как минимум, еще одну женщину и неизвестно, остановится ли на этом?

Она пожала плечами:

— Тем хуже для него. Так и быть, расскажу. Он был невысокий, даже низкий. Это его волновало, поэтому носил обувь на каблуках, как женщина, которая хочет казаться выше. Я часто подтрунивала над его ростом, и тогда он кидал на меня зверский взгляд, но молчал.

— Он был неразговорчив?

— Из тех, у кого Бог знает что на уме. Волосы были черные, густые, росли сразу от бровей. Брови такие толстые, нависшие. Некоторые считали, что брови делают его взгляд неотразимым. Только не я. Он сверлил глазами людей с таким видом, словно говорил: «Все вы — говно». Простите за грубое слово.

— Не стоит. Продолжайте.

Наконец Розали разговорилась. Она сновала по наполненной вкусными ароматами кухне; ловко расставляла по местам утварь, заглядывала в кастрюли и время от времени смотрела на часы.

— Антуанетта на него клюнула и просто шалела. Мари тоже.

— Вы говорите о горничной и о вашей помощнице?

— Да и другие девушки, которые работали раньше. В этом доме слуги часто менялись. Было непонятно, кто хозяин: старик или графиня. Старик был хорошим господином, а вот мадам просто невозможно было угодить. Так вот, Оскар не приставал к женщинам, как вы выразились. Он выбирал сам, и в первую же ночь шел к девушке в комнату, будто они уже обо всем договорились. Оскар был так в себе уверен, что устоять было трудно. Антуанетта все глаза себе выплакала.

— Почему?

— Она по-настоящему полюбила его и надеялась, что Оскар на ней женится. А он, когда добился своего, то и смотреть на нее перестал. А когда ему опять было надо кое-чего, то шел уже к следующей, как ни в чем не бывало. У него было женщин столько, сколько хотел. И не только служанки.

— Вы допускаете, что у него была связь с хозяйкой?

— Не прошло и двух дней после смерти графа.

— Откуда вы знаете?

— Я видела, как он утром выходил из ее спальни. Это одна из причин моего ухода с «Оазы». Когда слуги начинают спать в господских постелях — это конец всему!

— Оскар пробовал хозяйничать?

— Делал, что хотел. И прекрасно знал, что ему никто не может помешать.

— Вам не приходило в голову, что графа могли убить?

— Это не мое дело.

— Но ведь вы думали об этом?

— А полиция, что, не думала? Иначе для чего нас допрашивали?

— Это мог сделать Оскар?

— Я этого не утверждаю. Это могла сделать и графиня.

— Вы все время работали в Ницце?

— В Ницце и в Монте Карло. Я люблю южный климат и сюда приехала только из-за того, что моим новым хозяевам захотелось пожить в Париже.

— Вы никогда не слышали о графине, после того, как ушли из «Оазы»?

— Пару раз встречала ее на улице. Но у нас с ней разные дорожки.

— А там, на юге, не встречали больше Оскара?

— Нет, там — ни разу. Он, по-моему, сразу уехал.

— Но зато встретили его здесь, и недавно. Опишите его, пожалуйста.

— Сразу видно, что вы из полиции. Думаете, что когда сталкиваешься с кем-то на улице, запоминаешь, как он выглядит?

— Оскар постарел?

— Как все мы через пятнадцать лет.

— Ему сейчас около пятидесяти…

— Я старше его на десять лет. Еще немного поработаю и уеду в Кань. Я себе там купила маленький домик. Уеду и буду готовить только для себя. Крутые яйца и котлеты.

— Вы помните, как был одет Оскар?

— Здесь, в Париже?

— Да.

— Он был в темном, именно в чем-то темном, а не в черном. Теплое пальто. Перчатки. Я хорошо запомнила перчатки. Выглядел просто шикарно.

— А волосы?

— Зимой никто не ходит без шляпы.

— Виски седые?

— Вроде бы, но не это меня поразило.

— А что?

— Он потолстел. Всегда был широкоплечим, часто разгуливал голый до пояса, чтобы продемонстрировать женщинам свои мускулы. В одежде, дескать, их не видно. А в тот раз, на Клиши, если это был, конечно, Оскар, он стал просто, как бык. Шея толстая. И как будто еще меньше ростом.

— Вы ничего не знаете об Антуанетте?

— Она умерла. Вскоре после моего ухода от графини.

— От чего?

— Криминальный аборт. Так, по крайней мере, говорили.

— А Мари Пинако?

— Не знаю, что с ней сейчас, а когда я ее видела последний раз, она приставала к мужчинам на бульваре, в Ницце.

— Когда это было?

— Года два назад. Да и раньше она уже…

Кухарка вдруг спросила:

— А как убили графиню?

— Задушили.

Розали ничего не сказала, но Мегрэ понял: это похоже на Оскара.

— А другая женщина — кто? — теперь вопросы задавала она.

— Девушка из кабаре. Вы не могли ее знать: ей было всего двадцать лет.

— Благодарю за напоминание о моем возрасте.

— Я не это хотел сказать. Просто эта девушка родилась в Лизьё и у нас нет сведений о ее пребывании на юге Франции. Известно только, что когда-то она лечилась в Ла Бурбуль.

— Это недалеко от Мон-Доре?

— Да, в Оверни.

Розали посмотрела на Мегрэ с неожиданно появившейся решимостью во взгляде.

— Раз уже начала закладывать… — вздохнула она. — Оскар родом из Оверни. Не знаю точно, из какого города, но выговор у него был, как у уроженца тех мест. Когда я хотела его разозлить, то называла смолокуром. Он просто бледнел от злости! А теперь, будьте добры, уходите. Мои господа через полчаса будут садиться за стол и у меня больше нет времени на разговоры.

— Я, наверное, еще загляну к вам.

— Да, но с условием, что будете таким же обходительным, как сегодня. Как вас зовут?

— Мегрэ.

Комиссар увидел, как девочка вздрогнула, она наверняка читала газеты. А кухарка никогда не слышала о его существовании и принимала его за обычного полицейского.

— Вас просто запомнить, вы — такой солидный мужчина. Да, еще об Оскаре. Он не такой полный, как вы, но зато на целую голову ниже.

— Благодарю вас.

— Не за что. Но если вы его арестуете, я не хотела бы, чтобы меня вызывали в полицию. Хозяевам это не понравится. Да и в суде часто задают такие вопросы, чтобы выставить человека на посмешище. Мне один раз приходилось выступать свидетельницей, и я дала себе слово, что это было в первый и последний раз. Так что прошу на меня не рассчитывать, — и она спокойно закрыла дверь.

Мегрэ прошел два квартала, пока не нашел такси, на котором поехал домой обедать. На набережной Орфевр комиссар появился только полтретьего, когда снегопад прекратился, и улицы покрывал тонкий слой скользкого, как растопленный вазелин, льда.

Когда Мегрэ открыл дверь «уголка грешников», там было темно от дыма, а в пепельнице лежала целая гора окурков. На подносе комиссар увидел недоеденные бутерброды и пять пустых кружек.

— Выйди ко мне на минуту, — обратился Мегрэ к Торрансу.

Когда инспектор зашел в кабинет патрона, то простонал, утирая пот со лба:

— Этот парень меня просто прикончит. Он как тряпка, а сломать его я не могу. Два раза мне казалось, что он раскалывается, но… Все-таки он что-то скрывает. Больше я не могу. Он так меня допек, что получил по морде. И знаете, как отреагировал?

Мегрэ не ответил.

— Начал скулить, схватился за щеку: «Мсье такой злой!» Но еще раз заехать не могу: это его только возбуждает, а мне противно.

Комиссар не смог скрыть улыбку.

— Я должен продолжать, патрон?

— Поднажми еще немного. Может, вскоре изменим тактику. Он ел?

— Погрыз бутерброд, оттопырив мизинец. Видно, ему плохо без иглы. Может, если бы я ему пообещал дозу, он бы стал разговорчивее. По-моему, в бригаде по борьбе с наркоманией есть трофеи?

— Я переговорю с их шефом. А ты продолжай, помучай его еще немного.

Торранс осмотрелся, набрал в грудь побольше воздуха и вернулся в душную каморку.

— Что нового, Лапуэнт?

Молодой инспектор с утра не выпускал из рук телефонную трубку и, подобно Торрансу, вместо приличного обеда должен был довольствоваться бутербродами и пивом.

— Несколько десятков Бонвуазенов, патрон, но ни одного Оскара.

— Позвони в Ла Бурбуль. Может, там повезет.

— Вы получили наводку?

— Да, малыш.

— Кухарка?

— Она предполагает, что видела его недавно в Париже. Причем на Монмартре.

— А почему Ла Бурбуль?

— Потому что Оскар родом из Оверни, а Арлетта встретила там пять лет назад человека, который сломал ей жизнь.

Однако Мегрэ не очень-то верил в это совпадение.

— Есть что-нибудь от Лоньона?

Новостей не было. Комиссар позвонил на улицу Ла Рошфуко, но оказалось, что Лоньон и там пробыл недолго.

— Он сообщил только, что вы дали ему задание и что его не будет целый день, — ответил Мегрэ дежурный инспектор.

Комиссар, попыхивая трубкой, минут пятнадцать прохаживался по своему кабинету и в конце концов решил переговорить с самим шефом Уголовной полиции.

— Что нового, Мегрэ? Вас не было утром на совещании.

— Проспал, — откровенно ответил комиссар.

— Вы читали последние выпуски газет?

Мегрэ вяло махнул рукой. Его это не интересовало.

— Репортеры соревнуются в домыслах, будут ли еще задушенные женщины.

— Не думаю.

— Почему?

— И графиню, и Арлетту убил не маньяк, а человек, который хорошо знал, что делал.

— Вы выяснили, кто это?

— Практически, да.

— Вы его задержите сегодня?

— Нужно еще узнать, где его найти, а я понятия не имею. Скорее всего, на Монмартре. Не исключена, к сожалению, еще одна жертва.

— Что это значит?

— Арлетта могла еще кому-то рассказать об этом Оскаре. Могла разоткровенничаться с товарками по «Пикрату», с Бетти или Таней.

— Вы их допросили?

— Молчат. Хозяин молчит. Кузнечик тоже. И этот тощий «голубой» наркоман, Филип, хотя работаем с ним с утра. Но дал бы голову на отсечение, он что-то знает. Регулярно встречался с графиней. Она снабжала его морфием.

— А сама где доставала?

— У одного врача.

— Вы его задержали?

— Еще нет. Это дело бригады по борьбе с наркоманией. Я целый час мучаюсь, имею ли я право на риск.

— Как вас понимать?

— Я не могу взять на свою совесть еще один труп. Поэтому хочу с вами посоветоваться. Естественно, работая по традиционной методике, мы и так поймаем Бонвуазена, который, скорее всего, и является убийцей двух женщин. Но это может затянуться на дни и даже недели. Нужно ускорить события. Я думаю, Оскар очень осторожный и опытный тип. И если мы не арестуем его сегодня, он попытается убрать всех, кто слишком много знал о нем.

— В чем заключается риск?

— Допуская, что Филип что-то знает, Оскар беспокоится. Я сообщу журналистам, что Филипа Мортимара долго допрашивали, однако безрезультатно, а потом отпустили.

— Я, кажется, начинаю вас понимать, Мегрэ.

— Естественно, Филип может сразу побежать к Оскару, но на это я не рассчитываю, хотя для него это будет единственным способом достать наркотик, который сейчас ему крайне необходим.

— А другая возможность? — шеф уже все понял.

— Вы прекрасно знаете, что нельзя доверять, подозревая. Филип до сих пор молчит, но это не значит, что он будет молчать до конца. И Оскар это прекрасно понял.

— И захочет его ликвидировать.

— Конечно. Но я не хотел принимать эту версию без согласования с вами.

— А вы можете предотвратить это убийство?

— Постараемся использовать все возможности. Бонвуазен не убивает из револьвера. От него много шума, а Оскар этого не любит.

— Когда вы собираетесь освободить свидетеля?

— Как стемнеет. Тогда проще будет его охранять. Я пошлю за ним столько моих людей, сколько нужно. Ну, а если не получится, то я уже себя убедил, что это будет невеликая потеря для человечества.

— Но я все равно не хотел бы…

— Я тоже, — согласился Мегрэ.

Оба помолчали. Наконец, шеф сказал:

— Это ваше дело, Мегрэ. Желаю успеха.

— Патрон, вы были правы! — вскричал Лапуэнт.

— Я слушаю.

Молодой инспектор был так счастлив своим немаловажным вкладом в расследование, что даже забыл о смерти Арлетты.

— Посмотрите, что я узнал. Бонвуазен родился в Мон-Доре, где его отец был швейцаром, а мать — уборщицей в гостинице. Он начинал свою трудовую карьеру посыльным. Потом неожиданно уехал и вернулся только через десять лет. Купил себе домик. Но не в Мон-Доре, а рядом, в Ла Бурбуль.

— Он проживает там постоянно?

— Нет, только летом. Зимой приезжает на несколько дней.

— Женат?

— Холост. Мать еще жива.

— Сторожит Дом сына?

— Нет, у нее маленькая квартирка в самом городке. Оскар ее содержит. Люди считают, что он зарабатывает много денег и добился высокого поста в Париже.

— Словесный портрет?

— Совпадает.

— Хочешь, я поручу тебе важную операцию?

— Вы же прекрасно знаете, что хочу.

— Даже если она будет опасной и ответственной?

Любовь Лапуэнта к Арлетте снова ожила, и он почти закричал:

— Мне все равно, пусть меня убьют!

— Ладно, не в этом дело. Нужно помешать очередному убийству. Для этого ты не должен походить на инспектора полиции.

— А вы думаете, я похож?

— Иди в магазин подержанных вещей. Купи там себе одежду, какую обыкновенно носят безработные, из той породы, кто не очень-то стремится получить новую. Надень кепку вместо шляпы, только не перестарайся.

В это время заглянул Жанвье, и Мегрэ дал ему аналогичное задание:

— Пусть прохожие принимают тебя за клерка, который возвращается с работы.

Комиссар вызвал еще двух инспекторов, кого не видел Филип в коридорах и кабинетах Уголовной полиции, собрал всю четверку в своем кабинете перед планом Монмартра и объяснил каждому его роль.

День клонился к закату. На бульваре Сен-Мишель уже зажгли фонари. Мегрэ сомневался, должны ли они ждать до ночи. Ведь когда на улицах будет совсем безлюдно, им будет гораздо труднее следить за осторожным и хитрым Бонвуазеном.

— Торранс, зайди ко мне на минутку.

Тот почти не владел собой:

— Я уже сыт по горло, патрон. Меня просто выворачивает наизнанку от этой мрази. Пусть теперь с ним поработают ребята с более луженым желудком, чем у меня.

— Сворачивайся через пять минут.

— Мы его отпустим?

— Не раньше, чем выйдет вечерний выпуск газет.

— Что общего с этим типом имеют вечерние выпуски газет?

— Они сообщат, что Филипа Мортемара допрашивали много часов, но безрезультатно.

— Понял.

— Поработай с ним еще немного, а потом нахлобучь на него шляпу и выбрось за дверь, предупреди только напоследок, чтобы он не вздумал творить глупости.

— Отдать ему шприц?

Торранс посмотрел на великолепную четверку инспекторов, которые выстроились перед комиссаром.

— Для этого вы и переоделись? Понятно!

Один из инспекторов отправился за такси, чтобы засесть в нем неподалеку от входа в здание полиции. Другие заняли заранее расписанные позиции.

Мегрэ еще должен был связаться с бригадой по борьбе с наркоманией и с комиссаром с Ла Рошфуко.

Около двери каморки, где велся допрос, он задержался, прислушался. Трубный голос Торранса обрушивался на Филипа:

— Даже в перчатках, я побрезговал бы к тебе прикоснуться, понял? Вдруг ты еще вздумаешь кончить у меня на глазах! А сейчас мы будем дезинфицировать кабинет. Забирай свои манатки и уматывай отсюда, паскудник этакий!

— Не трогайте меня!

— Я тебя и пальцем не коснулся, поганец.

— Но вы на меня кричите…

— Исчезни!

— Иду… Иду… Спасибо…

Открылись и закрылись какие-то двери. Коридоры управления постепенно опустели, лишь несколько человек терпеливо дожидались кого-то в слабо освещенном вестибюле.

Силуэт Филипа был хорошо виден в длинном задымленном коридоре: он походил в этот момент на муху, которая случайно залетев в комнату, ищет форточку, чтобы вновь обрести свободу.

Мегрэ наблюдал за ним через приоткрытые двери. Дождался, пока тот, наконец, спустится по ступенькам.

Комиссар отчетливо различал биение собственного сердца. Он поплотнее притворил дверь и отправился к Торрансу, который постепенно приходил в себя, подобно актеру, вернувшемуся со сцены в гримуборную. Он сразу заметил, что комиссар чем-то озабочен и неспокоен.

— Патрон, вы думаете, он его прикончит?

— Думаю, что попробует. Искренне надеюсь, что у него ничего не выйдет.

— Наверное, Филип сразу же помчится туда, где рассчитывает найти морфий.

— Наверное.

— Вы знаете, куда?

— К Блошу.

— И он ему даст?

— Я категорически запретил ему делать это. Надеюсь, он не осмелится ослушаться.

— Так значит…

— Не знаю. Сейчас я отправляюсь на Монмартр. Наши знают, где меня искать. Ты пока оставайся здесь. Если произойдет что-либо непредвиденное, звони в «Пикрат».

— Я сегодня уже обалдел от бутербродов, при таком режиме работы немудрено заработать и язву желудка. Но ладно. Это все-таки лучше, чем возиться с педиком.

Мегрэ надел пальто и шляпу, захватил со стола две остывшие трубки и спрятал их во внутренний карман пальто.

Прежде чем поймать такси, чтобы отправиться на улицу Пигаль, Мегрэ заглянул в пивную «Дофин», где выпил рюмку коньяку. Головная боль прошла, но он чувствовал, что сегодня заработает себе новое похмелье.

Глава VIII

В витрине уже не было фотографий Арлетты. На их месте висели фотографии другой девушки, старающейся повторить тот же номер. Похоже, что на ней было то же платье, в котором выступала Арлетта. Бетти оказалась права, когда говорила, что это нелегкое занятие. Это была молоденькая и пухленькая девушка, наверняка, красивее в жизни, чем на фотографии, в застывшем движении обнажения, вульгарная и бесстыдная. Как на порнографических открытках или ремесленных наглых ню, которые обычно подмигивают со стенок ярмарочных балаганов.

Мегрэ толкнул уже открытую дверь. Одна лампа освещала бар, другая горела в глубине зала, а посередине был темный круг. Фред в белом гольфе с закрытым горлом, в очках в толстой оправе читал вечернюю газету.

Их квартирка была настолько тесной, что Альфонси с супругой использовали днем помещение кабаре как личную столовую и гостиную. Клиенты, в большинстве своем, близкие знакомые, приходили сюда специально, чтобы выпить рюмку у стойки бара.

Фред посмотрел на входящего комиссара из-под очков, не поднимаясь с места, подал ему широкую ладонь и жестом пригласил садиться.

— Я был уверен, что вы еще посетите нас, — сказал он.

Однако он не объяснил, почему он был так уверен в этом, а Мегрэ не проявил к данной детали повышенного интереса. Наконец Фред закончил читать статью о продолжающемся следствии по убийству Арлетты, снял очки и поинтересовался:

— Что вам подать? Коньяк?

Он неторопливо прошествовал к бару, наполнил две рюмки, после чего вновь уселся со вздохом удовлетворения, как человек, полностью довольный своей жизнью. Оба прекрасно слышали шаги, раздающиеся наверху.

— Это ваша жена?

— Да, обучает новенькую.

Мегрэ едва сдержал улыбку, представив себе толстую Розу, которая демонстрирует девушке, как нужно сексуально раздеваться.

— Вас она не интересует? — спросил Фред.

Комиссар пожал плечами.

— Хорошенькая малышка, грудь у нее лучше, чем у Арлетты, и совсем свеженькая. Однако не то…

— Зачем вы старались меня убедить, что половые сношения с Арлеттой вы имели только здесь, на кухне?

Однако собеседник Мегрэ отнюдь не смутился.

— Вы, небось, проверили у хозяина меблированных комнат? Если говорить откровенно — я сделал это из-за жены. Подобное знание не доставило бы ей удовольствия. Она очень боится, что однажды я ее брошу из-за молодой.

— Вы бы бросили ее из-за Арлетты?

Фред открыто смотрел на Мегрэ.

— Да, если бы Арлетта захотела.

— Вы потеряли от нее голову?

— Можно сказать, и так. У меня в жизни были сотни женщин, может даже и тысяча. Никогда не занимался подсчетами, однако подобных Арлетте встречать не доводилось.

— Вы обещали ей райскую совместную жизнь?

— Я дал ей понять, что ничего не имею против этого и что она ни о чем бы не пожалела.

— Однако Арлетта не захотела?

Фред глубоко вздохнул, посмотрев рюмку на свет, отпил небольшой глоток.

— Будь тогда по-моему, она бы еще жила. Ведь мы оба прекрасно знаем — у нее кто-то был. Однако я так и не смог узнать, каким образом он держал ее на крючке.

— А вы старались?

— Временами даже пытался следить за ней. '

— И безрезультатно?

— Она оказалась ловчее меня, — и Фред вдруг резко сменил тему разговора. — Комиссар, а что вы думаете об этой старой ведьме, графине?

— Вы знаете Филипа?

— Его конкретно — нет, но знаю типчиков такого сорта. Время от времени кто-то из них забредает в «Пикрат», но это клиентура того пошиба, с которой я предпочитаю не иметь дела. Думаю, вам это о чем-то говорит?

Теперь Мегрэ не задал вопроса, но Фред прекрасно его понял без слов. В чем-то они были почти коллеги. Оба работали в одном и том же районе, вращаясь в аналогичных сферах, хотя и по разным мотивам.

— Вы скрыли некоторые вещи, касающиеся Арлетты, — спокойно сказал комиссар.

Легкая улыбка пробежала по лицу Фреда.

— Надеюсь, вы уже поняли, в чем дело?

— Да

— Добавлю еще только по случаю, пока жена наверху. Моя малышка Арлетта мертва, но все равно не хочу говорить о ней при Розе. Между нами говоря, я никогда не брошу свою супругу. Мы необходимы друг другу. И даже если бы случилось так, что я уехал с Арлеттой, то все равно рано или поздно вернулся бы назад к Розе.

Зазвонил телефон. Специальной кабинки для него не было установлено, аппарат находился в умывальной комнате при туалете, и Мегрэ направился туда, на ходу поясняя Фреду:

— Это меня.

Он не ошибся. Сняв трубку, он услышал голос Лапуэнта.

— Вы оказались правы, патрон. Как только наш голубой «дружок» оказался на свободе, сразу же направился к доктору Блошу. Ехал на автобусе. Пробыл у него всего несколько минут и вышел от доктора еще более бледным. В настоящий момент направляется к площади Бланш.

— У вас все в порядке?

— Будьте спокойны, патрон.

Мегрэ возвратился на свое место.

— Мы говорили об Арлетте, — напомнил он Фреду.

— Я всегда был уверен, что это девушка из порядочной семьи, которая поссорилась с родителями и ушла от них. Кстати, Роза обратила мое внимание на ряд деталей — сам я их умудрился не заметить. Подозревал я также и то, что она моложе, чем говорит. Скорее всего, обменялась паспортами с товаркой, более старшей по возрасту, чем она.

Фред говорил медленно, как будто он пустился в путь по дороге приятных воспоминаний. Перед ним протянулся мрачный тоннель кабаре, наполненный мраком, только далеко у дверей поблескивал в свете лампы бар красного дерева.

— Трудно, видимо, понять то, что я хочу сказать. Есть девушки, обладающие врожденным инстинктом любви. Я знавал таких целочек, которые были испорчены похлеще, чем старые прожженные профессионалки. С Арлеттой же совсем другая история. Не знаю, кто у нее был первым, но низко ему кланяюсь. Как я уже отмечал, у меня по женской части имеется недурной опыт и, когда я говорю, что не встречал девицы, подобной Арлетте, можете мне поверить. Этот тип многому ее научил, она знала штучки, о которых я не имею абсолютно никакого понятия. И это в моем возрасте! И с моим опытом!

Даю голову на отсечение, что она занималась любовью для собственного удовольствия. В равной степени это касалось не только постели, но и ее номера, который вы, к сожалению, не видели. Мне доводилось встречать женщин в возрасте от тридцати пяти до сорока, по большей части немного чокнутых, они обожали поговорить о сексе, о том, как здорово умеют возбуждать мужчин. Знавал девушек, которые играли с огнем. Но никто из них и отдаленно не походил на нее, не обладал такой страстью, таким исступлением…

Знаю, что говорю нескладно, как бог на душу положит, но мне трудно более понятно объяснить, о чем думаю и что чувствую сейчас. Вы спрашивали меня о каком-то Оскаре. Не знаю, существует ли этот тип на самом деле. Не представляю, каков он. Но одно могу точно сказать: Арлетта находилась в чьих-то цепких руках, которые крепко держали ее. Вам кажется, что в конце концов ей все надоело и она проговорилась?

— В четыре утра, когда Арлетта отправилась в комиссариат на Ла Рошфуко, она знала, что готовится убийство и жертвой будет какая-то графиня.

— Но для чего в таком случае она говорила, что узнала об этом здесь, что подслушала разговор двух мужчин?

— Она была пьяна. Может потому и решилась на такой шаг…

— Либо выпила для храбрости.

— Я думаю, — задумчиво произнес Мегрэ, — что ее образ жизни, в глазах Альбера…

— Я знаю: он ваш инспектор.

— Дело даже не в этом. Думаю, парень ее по-настоящему любил.

— Да, похоже на то.

— Женщины вообще склонны к романтическим приключениям, — произнес Мегрэ, раскуривая трубку. — Он просил, чтобы Арлетта изменила свой стиль жизни. Она могла выйти за него замуж, если бы, конечно, захотела.

— Вы думаете, что тот, ее любовник, ей надоел?

— Во всяком случае она взбунтовалась и пошла в комиссариат по собственной инициативе. Конечно, многого она не сказала. Арлетта дала ему возможность уйти, назвав только имя и дав довольно приблизительное его описание.

— Но ведь это непорядочно, не так ли?

— Может, уже находясь в полиции, она его пожалела. Была подавлена и взволнована, когда ее не отпустили, а отвезли на набережную Орфевр. К тому же прошло довольно много времени, она протрезвела и стала менее разговорчивой. Еще немного — и она стала бы все отрицать.

— Так бывает с женщинами, — признал Фред. — Для них главное — предупредить. А он уже поджидал на Нотр-дам-де-Лоретт.

Мегрэ задумчиво вертел трубку.

— Бьюсь об заклад, — продолжил Фред, — что вы подумали: я знаю этого типа, только не хочу вам его выдавать.

— Возможно.

— Одно время вы даже подозревали, что это могу быть я.

Мегрэ улыбнулся.

— У меня даже возникла мысль, — добавил хозяин «Пикрата», — что Арлетта умышленно могла дать мой словесный портрет, хотя бы потому, что тот выглядит совершенно иначе.

— Нет, портрет совпадает.

— Вы его нашли?

— Его зовут Оскар Бонвуазен.

Фред остался совершенно безучастным. Фамилия ему, очевидно, ничего не говорила.

— Сволочь! — бросил он. — Все равно, кто он, может принять мои поздравления. До недавнего времени я считал, что знаю Монмартр наизусть. Разговаривал об этом с Кузнечиком, который все время шныряет по углам, подслушивает. Около двух лет Арлетта работала у меня, жила в нескольких метрах отсюда. Я ведь уже говорил, что временами следил за ней. Разве не удивительно, что никто ничего не знает об этом типе!

Он забарабанил пальцами по газете, валяющейся на столе.

— Ведь он появлялся и у этой старой мымры — графини. А такие, как она, сразу бросаются в глаза. Она — неотъемлемая часть нашей среды, где все практически знают друг друга. А между тем ваши люди оказались настолько же неосведомленными, как и я. Сюда недавно заглядывал Лоньон, хотел что-то из меня вытянуть…

Вновь зазвонил телефон.

— Это вы, патрон? Я нахожусь на бульваре Клиши. Филип вошел в пивную на углу улицы Лепик и ходил между столиками, будто искал кого-то. Но не нашел. Рядом находится другая пивная. В нее он заглянул через витрину, а затем направился прямиком в туалет, но заходить туда не стал. От уборщицы я узнал, что Филип спрашивал у нее, не передавал ли для него что-нибудь некий Бернар.

— Она объяснила, что за Бернар?

— Твердит, что не знает, о ком идет речь.

— Очевидно, торговец наркотиками.

— Сейчас Филип направляется в сторону площади Клиши.

Едва Мегрэ положил трубку, телефон зазвонил снова. На этот раз оказался Торранс.

— Патрон, когда я вернулся в каморку, чтобы ее проветрить, то вспомнил о чемодане Филипа. Никто и не подумал ему его отдать. Вы думаете, он вернется за ним?

— Сначала он найдет морфий.

Когда Мегрэ вернулся в зал, Роза и девушка, принятая на место Арлетты, стояли в центре. Фред пересел в одну из лож, изображая клиента. Он кивнул Мегрэ, чтобы тот сделал то же самое.

— Повторим еще разок! — скомандовал он, подмигнув комиссару.

Новенькая девушка оказалась молоденькой блондинкой с вьющимися волосами и розовой кожей младенца. Было в ней что-то от деревенской простушки: наивный взгляд и округлые формы.

— Можно начинать? — спросила она.

Музыка не звучала, прожектора не освещали площадку, Фред зажег только дополнительную лампу над сценой. Он начал напевать, выбивая рукой ритм мелодии, под которую обычно исполняла свой номер с раздеванием Арлетта.

Между тем Роза, мельком поздоровавшись с комиссаром, объясняла девушке движениями, что нужно делать. Та начала беспорядочно кружиться по сцене — это, видимо, называлось танцем — виляя бедрами. Затем медленно, как ее учили, начала растегивать длинное черное платье, уже подогнанное по ее фигуре.

Фред выразительно посмотрел на комиссара. Оба изо всех сил старались сохранить серьезное выражение на лицах, ни тот, ни другой не позволили себе и намека на улыбку. Сначала обнажились плечи, затем одна грудь — в пустом зале, без музыки и освещения, все это выглядело довольно нелепо.

Роза подала знак, чтобы новенькая задержалась, и девушка уставилась на ее руку.

— Теперь вокруг площадки! — приказал Фред. — И не так быстро… тра-ля-ля… Хорошо!

Тем временем Роза показала жестом: «Теперь и другую грудь».

Соски у девушки были большие и розовые. Шелк медленно сползал на пол, показалось углубление пупка. Затем девушка неуклюже выбралась из платья и стала в центре зала абсолютно нагая, прикрывая ладонями лобок.

— На сегодня достаточно, — вздохнул Фред. — Иди, дитя мое, одевайся.

Девушка подняла платье и исчезла за кухонной дверью. Роза подсела к ним.

— Не знаю, понравится ли клиентам это, не знаю. В одном я уверена — ничего лучшего из нее не выйдет. Ведет себя так, словно пьет кофе. Очень приятно, что вы снова навестили нас, мсье комиссар.

Она казалась абсолютно искренней.

— Вы уже поймали убийцу?

— Господин Мегрэ надеется, что поймает убийцу сегодня ночью, — сообщил ей муж.

Она внимательно посмотрела на обоих мужчин и, видимо, почувствовав, что она здесь лишняя, вскоре откланялась и ушла на кухню.

— Сейчас приготовлю что-нибудь поесть, — сообщила она перед уходом. — Надеюсь, вы тоже не откажетесь, мсье комиссар.

Мегрэ не ответил. Он еще ни в чем не был уверен, не представлял, как будут разворачиваться события. Он выбрал «Пикрат», как наиболее удачный стратегический пункт, к тому же он чувствовал себя здесь довольно уютно… В самом деле, разве в иной атмосфере мог бы Лапуэнт влюбиться в Арлетту?

Фред погасил лампу над площадкой. Они хорошо различали шаги девушки, находящейся в это время наверху. Потом она спустилась к Розе на кухню.

— Так на чем мы остановились? — произнес Мегрэ.

— На Оскаре… Я говорил вам, что знаю Монмартр наизусть.

Мегрэ кивнул в знак согласия.

— И что мне никогда не доводилось бывать у Арлетты дома…

Они пришли к одному и тому же выводу — это было довольно просто: оба знали район и обычаи его жителей. Если Оскар и Арлетта что-то скрывали, они должны были где-то встречаться.

— Ей никто сюда не звонил? — спросил Мегрэ.

— Я не обращал внимания, но если бы это повторялось неоднократно, знал бы.

В квартире Арлетты телефона не было. Из показаний консьержки следовало, что она не принимала у себя мужчин. А консьержка относилась к категории людей, вызывающих доверие, чего нельзя было сказать о ее коллеге с улицы Виктор-Массе.

Лапуэнт проверил картотеки всех гостиниц. Жанвье прочесал все отели и меблированные комнаты, потому и напал на след неуловимого Оскара.

Прошло уже почти четыре часа с тех пор, как были опубликованы фотографии Арлетты, и до сих пор никто не сообщил, что регулярно видел ее где-нибудь.

— Все-таки этот тип большая свинья! — в который раз за этот вечер повторил Фред.

Мегрэ кивнул головой в доказательство того, что думает так же, как хозяин «Пикрата»: почерк Оскара, его таинственная личность выходила за рамки обычного уголовника. Все говорило о том, что он обитает где-то поблизости, рядом, но очень осторожен и держится в тени. Просчитать Оскара, включив тем самым его в какой-то определенный список, оказалось невозможным. Он оказался волком-одиночкой, что создавало дополнительные трудности при его поисках.

— Вы думаете, он попытается убить Филипа?

— Об этом узнаем ночью.

— Я недавно заглядывал в бар на де Дуэ, его держат мои друзья. Никто лучше них не знает Монмартра. И днем и ночью через бар проходит масса клиентов, но даже они ничего не могут сказать об этом Оскаре.

— Но должна же была Арлетта как-то с ним видеться.

— Может быть, у него дома.

Мегрэ мог бы поклясться, что ни в коем случае не дома. Эта уверенность выглядела довольно забавной — ведь они так мало знали о нем. Постепенно Оскар в их глазах начал вырастать в огромную зловещую фигуру. Против воли они поддались той таинственности, окружающей этого человека и явно переоценивали его возможности, считая более умным, чем он есть на самом деле. Он стал тенью, которая всегда беспокоит больше реальной действительности, ведь ирреальность всегда воспринимаешь не такой, какова она на самом деле. Ведь только недавно Оскар превратился в реального человека из плоти и крови и оказался бывшим шофером и слугой, падким до женского пола.

Последний раз его видели в Ницце. Предположительно он мог являться отцом ребенка горничной, Антуанетты Межа. Спал также с Мари Пинако, ставшей впоследствии проституткой.

А через два года купил виллу неподалеку от города, где родился, и это был поступок, типичный для человека, вышедшего из низов и неожиданно разбогатевшего. Вернулся в родные края, чтобы похвастать своим богатством перед теми, кто знал, его более чем скромное происхождение.

— Патрон, это вы? — вновь зазвонил телефон. Вновь на связь вышел Лапуэнт, ставший в эту ночь связным Мегрэ.

— Говорю из бара на площади Константен-Пекер. Филип зашел в дом на улице Коленкур, поднялся на шестой этаж, где стучал в чью-то дверь, но ему не открыли.

— Что говорит консьержка?

— Там проживает художник, этакий типичный представитель богемы. Она не знает, колется ли он, но говорит, что часто выглядит довольно странно. Филип неоднократно бывал у него, иногда ночевал.

— Педераст?

— Вроде, да. Консьержка говорит, что эти вещи ее абсолютно не интересуют, что она никогда не видела этого жильца в обществе женщин.

— Что сейчас делает Филип?

— Повернул направо, в сторону Сакре-Кёр.

— Никто за ним не следит?

— Только мы. Все в порядке. Начал моросить дождь и ужасно холодно. Если бы знал, то надел бы свитер.

Пока Мегрэ беседовал по телефону, Роза накрыла стол скатертью в крупную красную клетку, поставив на нее горячее дымящееся блюдо. Положила четыре прибора. Девушка, совсем недавно пробовавшая свои силы в стриптизе, оказалась одетой в скромный синий костюм и походила на типичную служанку из респектабельного дома.

— Меня несколько удивляет, — сказал, усаживаясь за стол, Мегрэ, — что Оскар никогда сюда не приходил.

— Чтобы посмотреть ее номер?

— В некотором роде она — его ученица. Интересно, ревновал ли он ее?

На этот вопрос мог ответить только Фред, у него тоже были женщины, продававшиеся другим, более того, он принуждал их к этому и, конечно, прекрасно ориентировался в чувствах, которые они испытывали.

— Я уверен, что он не ревновал Арлетту к тем, с кем она встречалась здесь, — сказал Фред.

— Вы так думаете?

— По-моему, он был крепко уверен в себе. Цепко держал ее в своих руках и не допускал даже мысли, что она когда-нибудь освободится от него.

Неужели графиня сама столкнула старого мужа в пропасть с террасы «Оазы»? Возможно. Ведь если бы убийство совершил Оскар, он не имел бы над ней такой власти. Даже в том случае, если совершил это преступление в сговоре с нею.

Вся история заключала в себе некий иронический аспект. Бедный граф, на старости лет ошалевший от любви к жене, потакал всем ее капризам, униженно к покорно умолял, чтобы она подарила ему хоть немного внимания.

Если бы он любил графиню меньше, наверняка она лучше бы относилась к нему. Со своей же трогательной любовью и преданностью он попросту стал противен графине.

Неужели Оскар предвидел, как все произойдет? Не исключен и такой вариант, что он шантажировал ее.

Легко было представить следующую сцену. Супруги, вернувшись из казино, стояли на террасе. Графиня подводит ничего не подозревающего старика к краю скалы, чтобы столкнуть его вниз. Наверное, она очень удивилась, обнаружив, что свидетелем ее поступка стал шофер, который смотрит на нее внимательно и спокойно.

Что они тогда сказали друг другу? Заключили договор? Во всяком случае понятно — обобрали ее не альфонсы. Значительная часть наследства графини досталась Оскару.

Он всегда старался держаться поближе к ней. Вел себя сверхосторожно: переждал несколько лет, пока, наконец, не купил дом неподалеку от тех мест, где родился. Старался не привлекать к себе ничьего внимания, не сорил деньгами направо и налево.

Мегрэ вновь пришел к выводу: Оскар преступник-одиночка. Комиссар с давних пор относился с недоверием к одиноким людям.

Несомненно, Бонвуазен питал слабость к женщинам и признание старой кухарки многое объясняло. Пока Оскар не встретил Арлетту в Ла Бурбуль, он имел множество других представительниц прекрасного пола. Однако ни одна из них не задела по-настоящему его сердца.

Графиня опускалась все ниже и ниже, а о нем по-прежнему никто не знал. Она снабжала его деньгами. Конечно же, он жил неподалеку от нее, в том же самом районе, и, естественно, что человек типа Фреда, у которого Арлетта проработала два года, ничего не знал о его существовании. Чем же однако он так сумел привязать к себе Арлетту? С графиней все более-менее ясно, но девушка…

А может, Оскар вдруг потерял от Арлетты голову, как когда-то старый граф от молодой жены? Ведь нет никаких доказательств, что Арлетта не пробовала его бросить.

Во всяком случае, такой вывод напрашивался после страстного монолога Лапуэнта.

— Одного не могу понять, — заявил Фред, который не обратил никакого внимания на то, что Мегрэ, поедающий свой суп, был полностью погружен в размышления. — Зачем все-таки он убил сумасшедшую старуху? Пишут, что из-за драгоценностей, спрятанных в матраце. Вполне, конечно, возможно. Это похоже на такого фрукта. Но, с другой стороны, она находилась в его руках, и он мог обтяпать это дельце гораздо проще.

— Еще неизвестно, отдала бы она ему их, — вставила Роза. — Ведь это все, что оставалось у графини. А она хотела, чтобы ей хватило на всю жизнь. Не забывайте, что она кололась, а все эти людишки очень болтливы.

Для новоиспеченной преемницы Арлетты разговор за столом казался полной абракадаброй, тем не менее она следила за его ходом с неослабевающим интересом. Фред подобрал девушку в каком-то захудалом театрике, где она подвизалась в качестве статистки. Она была очень горда тем, что у нее будет свой номер, но одновременно и несколько страшновато — вдруг ее постигнет участь Арлетты.

— Вы останетесь на представление? — спросила Роза у Мегрэ.

— Сам еще не знаю.

— Комиссар может уйти и через две минуты, и ранним утром, — понимающе усмехнулся Фред.

— Мне кажется, — сказала Роза, — этот Оскар надоел Арлетте, и он понял что к чему. Мужчина может удержать такую женщину только на какое-то время. Особенно, если она молода и красива. А ведь ей встречались и другие… — она внимательно посмотрела на мужа. — Правда, Фред? Арлетта имела множество различных предложений. Мы, женщины, обладаем неплохой интуицией в делах подобного рода. Я бы не удивилась, если бы Оскар обобрал графиню, увез Арлетту далеко отсюда и жил с ней на эти деньги. Но он явно переоценил себя и допустил ошибку, сказав ей об этом. Вот что его погубило…

Все эти разговоры относились к чисто схоластической области предположений. Но постепенно стали прорисовываться кое-какие контуры, и, прежде всего, зловещий образ Оскара.

Мегрэ еще раз подошел к зазвеневшему телефону, но, как выяснилось, напрасно: звонили Фреду, который галантно прикрыл за собой дверь в умывальную комнату.

— Алло? Да… что?.. А что ты там делаешь? Да… Здесь… Не кричи, я не глухой. Хорошо… Да, знаю… Зачем… Это глупо, малыш… Лучше сам скажи. Да… не знаю, что делает. Жди там, может, он к тебе подойдет…

Фред вернулся к столу явно взволнованным.

— Это Кузнечик, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Он уселся за стол, но не сразу принялся за еду.

— Не понимаю, что это ему пришло в голову. Хотя он и работает у меня около пяти лет, я до сих пор ничего о нем не знаю. Он даже не сообщает, где живет. Я не удивлюсь, если окажется, что у него имеются жена и дети.

— Где он сейчас? — спросил Мегрэ.

— Почти на самой вершине Монмартра, в угловом бистро «У Франсуа», где всегда сидит такой бородач, предсказатель. Улавливаете, о чем идет речь?

Фред усиленно размышлял, словно хотел прийти к какому-то определенному выводу.

— При этом инспектор Лоньон крутится на противоположной стороне улицы.

— Как Кузнечик там оказался?

— Не сказал. Хотя понятно, что это так или иначе связано с Филипом, ведь Кузнечик знает всех голубых в округе. Когда-то я думал, что он тоже из этих. При всем этом он неплохо разбирается в наркотиках, но это сугубо между нами. Знаю, что вы никогда не воспользуетесь этой информацией, и клянусь, что в моем заведении никогда…

— Филип часто бывает в бистро «У Франсуа»?

— Похоже. Кузнечик знает об этом побольше моего.

— Однако, это еще ничего не говорит о том, что делает он там в настоящий момент.

— Ладно, объясню, чтобы вы поняли. Очевидно, он думает, что когда я сообщу вам эту информацию, вы снимете с него подозрение. В нашем деле важно иметь с полицией добрые отношения. Хотя не он один нашел что-то в этом баре, если Лоньон там вертится.

Мегрэ спокойно продолжал сидеть на своем месте. Поначалу Фред удивился.

— Вы не пойдете туда?

Но через минуту добавил:

— Понял. Ваши люди звонят сюда, в кабаре, и вы должны быть на месте.

Вскоре Мегрэ направился к телефону.

— Торранс? Сколько у тебя людей? Трое? Хорошо. Пошли их на площадь дю Терт. Пусть возьмут под наблюдение бар «У Франсуа», что на углу. Предупреди восемнадцатый округ, чтобы отправили вам на помощь своих ребят. Ничего не знаю точно. Я буду здесь.

Теперь он жалел, что центром операции выбрал «Пикрат», и не был уверен, что ему будет суждено оставаться здесь, а не идти на самый верх Монмартра.

Опять зазвонил телефон. На этот раз — Лапуэнт.

— Патрон, я не понимаю, что он замышляет. Вот уже полчаса бродит по улицам. Может, почувствовал слежку и хочет нас запутать? Зашел в кафе на улице Лепик, потом спустился на площадь Бланш и зашел по очереди в две пивные. Потом поднялся в гору, опять наверх, на Лепик. Затем на улице Тулузы исчез в доме, где в глубине двора находится ателье. Там живет старуха, бывшая ресторанная певичка.

— Наркоманка?

— Да. Когда Филип ушел, Жюсьом имел с ней беседу. Типа графини, только еще более гадкая. На все вопросы только ухмылялась: «Я не могла дать ему, чего он хочет, у самой нет».

— Где Филип сейчас?

— Ест яйца вкрутую в баре на улице Тулузы. Льет, как из ведра. А в остальном — порядок.

— Скорее всего, сейчас он пойдет на площадь дю Терт.

— Недавно мы уже двинули было туда, но внезапно он изменил маршрут. Должен же этот мерзавец на что-то решиться! Я уже не чувствую ног от холода.

Роза и новенькая убирали со стола. Фред принес бутылку коньяка и, когда подали кофе, наполнил две рюмки.

— Я скоро отправлюсь переодеваться, — сообщил он. — Располагайтесь поудобнее. Считайте, что вы здесь у себя. Ваше здоровье!

— Вы не допускаете, что Кузнечик знает Оскара?

— Я как раз думал об этом.

— Ведь он почти каждый день после полудня отправляется на скачки.

— И вполне возможно, что человек, которому нечем заняться, именно там проводит время. Вы это хотели сказать?

Фред опрокинул рюмку, промокнул губы салфеткой, посмотрел на девушку, которая не знала, куда деваться, и подмигнул Мегрэ.

— Иди, переодевайся, — сказал Фред ей. — Поднимись, малышка, на минутку наверх, поговорим о твоем выступлении.

И снова, подмигивая, добавил вполголоса:

— Нужно брать от жизни все, не так ли?

Мегрэ остался один.

Глава IX

— Он пошел наверх, патрон, на площадь дю Терт и чуть было не наткнулся на инспектора Лоньона, который едва успел спрятаться в подворотне.

— Ты уверен, что Филип его не заметил?

— Да. Он еще раз подошел к бару «У Франсуа». В такую погоду там почти пусто. Несколько завсегдатаев коротают время за рюмкой коньяка. Однако внутрь заходить не стал. Затем спустился по лестнице на улицу Мон-Сени. На площади Константен-Пекер задержался перед другим кафе: посредине зала большая печь, на полу опилки, стоят мраморные столики, а хозяин играет в карты с соседями…

Новенькая спустилась вниз, немного смущенная, и Мегрэ не знал, как начать разговор. Она сама подсела к комиссару, вероятно, ей не хватало общения. Девушка уже переоделась в черное платье Арлетты.

— Как тебя зовут?

— Женевьева. Но здесь буду называться Долли. Меня уже сфотографировали в этом платье, вы видели, мсье?

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три. Мсье, вы видели номер Арлетты? Правду говорят, что это было необыкновенно? А у меня пока не получается, да? — девушка засыпала комиссара вопросами.

Когда опять зазвонил телефон и Мегрэ взял трубку, то услышал разочарованный голос Лапуэнта:

— Он ходит по кругу, как цирковая лошадь. А мы за ним, под дождем. Снова были на Клиши, потом на Бланш. Из-за отсутствия морфия начал пить. В каждом кафе заказывает по рюмке и уже едва держится на ногах.

— Ничего не подозревает?

— Нет. Жанвье разговаривал с Лоньоном. Растяпа разузнал про бар «У Франсуа». Именно там кто-то из посетителей снабжает Филипа наркотиками.

— Кузнечик там?

— Нет. Смылся несколько минут назад Сейчас Филип снова спускается по Мон-Сени, наверное, опять причалит к кафе на Константен-Пекер.

Таня зашла в кабаре одновременно с Кузнечиком. Началось время сбора пикратовцев. Все чувствовали себя здесь, как дома. Роза хозяйским взглядом осмотрела помещение. В руках у нее была щетка для мытья посуды. Поглядев на новенькую, Роза сказала:

— Мой тебе совет: не надевай сразу платье для выступления, а то быстро его износишь.

Потом повернулась к Мегрэ:

— Угощайтесь, мсье комиссар. Бутылка на столе.

Таня была в плохом настроении. Окинув скептическим взглядом преемницу Арлетты и пожав плечами, она процедила:

— Подвинься.

Присела за столик и обратилась к Мегрэ:

— Этого типа еще не нашли?

— Мы должны взять его сегодня.

— А может, он удрал?

Таня что-то знала. И вообще, еще вчера Мегрэ показалось, что здесь все что-то знают, но почему-то молчат. Сейчас Таня явно хотела что-то сообщить, но колебалась.

— Ты встречала его с Арлеттой?

— Нет, но…

— Продолжай.

— Кажется, я знаю, где он живет.

Танцовщица в силу своего характера не могла произнести это по-человечески. На ее лице появилась такая гримаска, будто ее заставили признаться под страхом пыток.

— Моя портниха живет на улице Коленкур, как раз напротив площади Константен-Пекер. Обычно я хожу на примерку около пяти, так как поздно встаю. Два раза я видела, как Арлетта выходила из автобуса и шла на другую сторону площади.

— В каком направлении?

— К лестнице.

— А тебе не приходило в голову проследить за ней?

— А зачем?

Таня явно лгала. Конечно, любопытная, как все женщины, она кралась за Арлеттой, но теряла ее из вида на ступеньках лестницы.

— Это все?

— А вам мало, мсье?

Мегрэ налил себе коньяку. Опять зазвонил телефон.

— Все по-прежнему, патрон.

— Он в кафе на Константен-Пекер?

— Да. Толкался на площади Бланш, а потом буквально прилип к входу в бар «У Франсуа».

— Лоньон на месте?

— Да. Я только что его видел.

— Попроси Растяпу от моего имени сходить на Константен-Пекер и поговорить с хозяином кафе. Лучше наедине. Пусть спросит, знает ли он Оскара Бонвуазена. Если владелец ответит отрицательно, пусть Лоньон опишет его словесный портрет, так как Оскара могут там знать под другим именем.

— Он должен идти сразу же?

— Да, пока Филип крутится по кабакам.

Когда комиссар вернулся в зал, Кузнечик сидел за стойкой бара.

— Вы еще его не поймали? — спросил карлик.

— Откуда ты узнал, что Филип бывает в баре «У Франсуа»?

— От «голубых». Они все про своих знают. Сначала вспомнили о баре на Коленкур, куда Филип заваливается по вечерам. А потом — об этом, «У Франсуа», куда пригребает к закрытию.

— Они знают Оскара?

— Да.

— Оскара Бонвуазена?

— Фамилию его не знают. Сказали только, что живет где-то рядом. Приходит туда выпить бокал белого вина перед сном.

— Он общался там с Филипом?

— Да там все болтают друг с другом. Запомните, мсье, что я вам помогаю!

— Сегодня «У Франсуа» не видели Оскара?

— Ни сегодня, ни вчера.

— Голубые сказали тебе, где он живет?

— Где-то рядом.

Время тянулось медленно, и нарастало ощущение, что комиссар никогда не одолеет этого Оскара. В кабаре пришел аккордеонист Жан-Жан и отправился в туалетную комнату, чтобы вычистить грязные туфли и причесаться.

— Убийца Арлетты еще на свободе? — поинтересовался он.

Потом в трубке опять раздался голос Лапуэнта:

— Я передал ваш приказ Лоньону. Он уже на площади Константен-Пекер. А Филип опять зашел к «Франсуа», заказал выпить. В баре нет никого, похожего на Оскара. Лоньон вам позвонит, я дал ему этот номер. Правильно?

Судя по голосу, Лапуэнт, как и Филип, принимал по рюмочке в каждом из баров.

В зале появился Фред, в смокинге, с фальшивым бриллиантом в крахмальной манишке, импозантный, свежевыбритый и слегка подрумяненный.

— Иди переодеваться, — приказал он Тане.

Затем зажег свет и начал расставлять бутылки в баре.

Наконец, позвонил Лоньон.

— Откуда ты?

— Из кафе «Маньер», на улице Коленкур. Я был на Константен-Пекер. Адрес у меня.

Растяпа явно волновался.

— Ты получил его без труда?

— Владелец проговорился. Я, естественно, не сказал, что я из полиции, а он меня не знает в лицо. Представился знакомым Оскара из провинции.

— Его там знают по фамилии?

— Нет, называют просто «мсье Оскар».

— Где он живет?

— Наверху, справа от лестницы, в маленьком доме с садиком, за высоким забором. С улицы дома не видно.

— Оскар был сегодня в кафе?

— Нет. Его ждали играть в карты. Обычно «мсье Оскар» очень пунктуален, а в этот раз не пришел, и хозяин сел играть за него.

— Он не распространялся, чем занимается?

— Он вообще мало говорит. Его считают рантье, которому вполне хватает на жизнь. Отлично играет в белот. Часто заглядывает туда и по утрам, по дороге на рынок, чтобы выпить белого вина.

— Он сам делает покупки? Значит, служанки нет?

— Ни служанки, ни экономки. Его считают чудаковатым холостяком.

— Жди меня на лестнице.

Мегрэ допил коньяк и направился в гардероб за своим тяжелым от влаги, еще не просохшим пальто. Музыканты начали настраивать инструменты.

— Что-то случилось, мсье? — спросил Фред.

— Еще нет, но скоро, думаю, случится.

— Вы вернетесь к нам?

Мегрэ не ответил. Кузнечик свистнул такси и, закрывая за комиссаром дверцу машины, прошептал:

— Если это тот тип, о котором мне говорили, будьте осторожны. Легко его не взять.

Крыши блестели под дождем, и фонари освещали тугие струи, летящие с неба. Где-то в этой хляби мок Филип и мерзли инспекторы, идущие в темноте за ним по пятам.

Мегрэ пересек площадь Константен-Пекер и увидел Лоньона, прилепившегося к стене.

— Вот этот дом, — прошептал Растяпа.

— Свет горит?

— Из-за забора ничего не видно. Филип не подходил близко, он, видно, не знает адреса. Что будем делать?

— Черный ход есть?

— Нет.

— Идем. Ты вооружен?

Лоньон похлопал себя по карману. Забор напоминал деревенскую изгородь, над ним шелестели мокрые деревья, полностью скрывая дом от посторонних взглядов. Лоньон ковырялся в замке, а комиссар держал под наблюдением лестницу.

За забором они увидели небольшой садик. «Как у деревенского священника», — подумал Мегрэ. В глубине находился двухэтажный домик. Такие можно было найти и в других закоулках Монмартра. В окнах было темно.

— Открой мне дверь и вернись.

Несмотря на консультации со специалистами, комиссар так и не научился открывать замки.

— Жди меня перед домом. Увидишь наших, скажи, что я здесь. Пусть продолжают следить за Филипом.

Комиссар достал револьвер. В сенях было тепло и пахло деревней. Бонвуазен, вероятно, топил дровами. Мегрэ несколько минут раздумывал, включить ли свет и, наконец, повернул выключатель, который нашарил справа.

Вопреки ожиданиям, в доме было необыкновенно чисто. Он совершенно не походил на грязные и запущенные жилища холостяков, где комиссару частенько приходилось бывать по долгу службы. Прихожую освещала лампа с абажуром из разноцветных стеклышек. Мегрэ отворил дверь направо и вошел в гостиную, обставленную безвкусной, но солидной мебелью, что стоит в магазине на бульваре Барбе. Следующей комнатой была столовая, меблированная в таком же псевдонародном стиле. На столе в серебряном блюде лежали пластмассовые овощи.

Нигде не пылинки, а когда комиссар зашел в кухню, то и там его поразил идеальный порядок. В печке догорал огонь, чайник был еще теплым. В шкафах Мегрэ нашел хлеб, мясо, яйца, масло, а в ящике для овощей — морковь, репу и цветную капусту. В доме, видимо, отсутствовал винный погреб, так как здесь же стоял бочонок вина с кружкой вверх дном. В бочонок, видимо, часто заглядывали.

С другой стороны коридора, напротив гостиной, располагалась еще одна комната. Это была большая спальня, с кроватью, покрытой атласным одеялом. Спальню освещали лампы в шелковых абажурах, что придавало ей вид женского будуара. Мегрэ удивило также обилие зеркал. Это напоминало комиссару интерьер публичного дома. Примерно столько же их было и в соседней ванной комнате.

В кухне, кроме бочонка с вином, провизии в шкафу и огня в печи не было признаков человека. Ничего не валялось на виду, что часто бывает в даже очень чистых и ухоженных квартирах. Пепельницы пусты. В шкафах — ни грязного белья, ни помятой одежды.

Комиссар понял причину этого стерильного порядка, когда поднялся на второй этаж. Он осторожно приоткрыл дверь. Стояла оглушительная тишина, которую нарушал только барабанящий но крыше дождь.

На втором этаже тоже никого не было. Левая комнатка была берлогой Оскара Бонвуазена. На незастеленной железной кровати валялось смятое толстое красное одеяло. Постельное белье было не первой свежести. На ночном столике лежали фрукты. Одно яблоко было надкусанное и уже подгнившее. На полу — грязные ботинки и несколько пачек сигарет. Везде валялись окурки.

Если на первом этаже была оборудована прекрасная ванная комната, то здесь, в углу, стоял облупленный таз под краном, висели захватанные полотенца. На крючке болтались мужские брюки.

Мегрэ безуспешно пытался найти какие-нибудь бумаги. Ящики старого шкафа были полны всякой всячины, даже патроны для кольта обнаружил там комиссар. Но ни одной записки, счета или какого-нибудь документа.

Только внизу, когда он спустился в очередной раз, нашел в комоде, в спальне, пачку фотографий. Там же находились пленки, фотоаппарат и вспышка.

На фотографиях была запечатлена не только обнаженная Арлетта, но, как минимум, два десятка других, молодых и красивых девушек в непристойных позах. Некоторые снимки Оскар любовно увеличил. Мегрэ вернулся наверх и открыл чулан, где обнаружил «джентльменский» набор фотографа: химикалии, кюветы, красный фонарь.

Когда комиссар спускался, на крыльце послышались шаги. Он прижался к стене, направив револьвер на дверь.

— Это я, патрон.

С Жанвье ручьями стекала вода. Шляпа обвисла и просела, совершенно потеряв свою форму.

— Вы нашли что-нибудь?

— Где Филип?

— Постоянно кружит поблизости. Не понимаю, как он еще держится на ногах. Поссорился с цветочницей, которая стоит напротив «Мулен Руж», требовал наркотиков. Позже она мне сама об этом рассказала. Цветочница знает его в лицо. Он умолял, чтобы она ему помогла найти зелье. Затем зашел в телефонную будку, позвонил доктору Блошу и сообщил, что умирает, угрожал ему. Если это продлится еще немного, ломка у Филипа может начаться прямо на улице.

Жанвье осмотрел тихий, ярко освещенный дом.

— А если птичка упорхнула из гнезда?

От инспектора вовсю разило спиртным. Он скривил губы в хорошо знакомой Мегрэ улыбке.

— Может, сообщить на вокзалы?

— Судя по печке на кухне, прошло не менее трех-четырех часов с тех пор, как он вышел из дома. Если собирался удрать, то давно едет в каком-либо направлении. Слава богу, выбор у него широкий.

— Можно предупредить пограничников.

Странно, но у Мегрэ не было ни малейшего желания запускать в ход полицейскую машину. Интуиция подсказывала ему, что операция не выйдет за пределы Монмартра, ибо до сих пор все события разворачивались здесь.

— Вам кажется, он где-то караулит Филипа?

Комиссар безмолвно пожал плечами. Он просто этого не знал. Выйдя из дома, Мегрэ обнаружил Лоньона, спрятавшегося в тени стены.

— Погаси свет и продолжай дежурство.

— Вы думаете, Оскар вернется сюда?

Мегрэ ничего не думал.

— Скажи мне, Лоньон, по каким адресам Филип заходил сегодня ночью?

Все адреса, по которым парень без толку плутал со времени его освобождения, были зафиксированы у инспектора в блокноте.

— Ты уверен, что ничего не пропустил?

Лоньон почувствовал себя оскорбленным.

— Здесь у меня записано все, что я знаю. Остался только его адрес на бульваре Рошешуар.

Мегрэ не отозвался, с видимым удовольствием в который раз за день разжигая трубку.

— Хорошо. На всякий случай оставайся здесь. А ты, Жанвье, пойдешь со мной.

— У вас есть идея, патрон?

— Кажется, я знаю, где мы его найдем.

Они шли неторопливо, засунув руки в карманы и нахлобучив шляпы. Ловить такси не было смысла.

Когда они добрались до площади Бланш, то уже издали заметили Филипа, выходящего из очередной пивной, и следующего за ним Лапуэнта в клетчатой кепке, который украдкой кивнул им.

Другие полицейские тоже держались поблизости, однако никого из них не было видно.

— Пойдем с нами, — сказал комиссар Лапуэнту.

До квартиры Филипа оставалось несколько сотен метров по почти безлюдному бульвару. Вывески ночных заведений искрились под дождем. Швейцары в ливреях стояли у дверей, готовые раскрыть чад немногочисленными посетителями свои огромные красные зонты.

— Куда мы идем? — спросил Лапуэнт.

— К Филипу.

Графиня была задушена в своей постели, Арлетту убийца ждал в ее квартире на Нотр-Дам-де-Лоретт, по логике вещей, Оскар должен был поджидать Филипа в его логове.

Дом был старый. Над опущенными жалюзи мерцала вывеска переплетной мастерской, направо от входа находился книжный магазин. Полицейские были вынуждены позвонить консьержке. Наконец они оказались в слабо освещенном коридоре, и Мегрэ шепнул своим коллегам, чтобы те шли потише. Проходя мимо привратницкой, он неразборчиво пробурчал какую-то фамилию. Они тихонько двинулись наверх.

На втором этаже из-под одной из дверей просачивался свет и лежал мокрый половик. До шестого этажа они добирались в полной темноте, так как электрореле на ночь отключали.

— Патрон, можно я пойду впереди? — шепнул Лапуэнт, стараясь протиснуться между стеной и комиссаром.

Однако Мегрэ отодвинул инспектора. От Лоньона он знал, что каморка для прислуги на чердаке, где обитал Филип, была третья налево. Фонарик осветил пустой узкий коридор с темными от грязи стенами. Мегрэ включил свет.

Он разместил своих людей по одному с каждой стороны от третьей двери и, изготовив револьвер, нажал на ручку. Дверь оказалась не заперта на ключ.

Комиссар толкнул ее ногой и замер, прислушиваясь. Как и в доме Оскара, из которого он только что ушел, ночную тишину нарушала только барабанная дробь дождя по крыше и журчание воды в водосточных трубах. Ему показалось, что он явственно различает биение сердец его коллег, а может, и собственного. Пошарив рукой около косяка, он нащупал выключатель.

В комнате никого не оказалось. Спрятаться было абсолютно негде, ибо в помещении отсутствовал даже шкаф.

Нищенская обстановка второго этажа в доме, где проживал Оскар Бонвуазен, казалась царской по сравнению с этой. Постель на кровати отсутствовала, ночной горшок переполнен. На полу валялось грязное белье. Лапуэнт заглянул под кровать. Нигде ни души. Лишь тяжелый, едва переносимый смрад.

Неожиданно Мегрэ почувствовал сзади какое-то движение. К удивлению инспекторов, он резко отпрыгнул назад и плечом распахнул дверь напротив.

Она легко уступила. За ней стоял тот, кто следил за ними и чье почти неуловимое движение скорее не услышал, а почувствовал комиссар.

Он с разбегу влетел в комнату, чуть не упав при этом, но не потерял равновесия, так как уперся в мужчину почти такого же веса и комплекции, как и он.

В этой комнате царила кромешная темнота, и Жанвье безуспешно искал выключатель.

— Осторожно, патрон!

Мегрэ почувствовал сильный удар. Он зашатался, едва устояв на ногах, и схватился за что-то. Это «что-то» оказались столиком с фаянсовыми безделушками, которые с грохотом посыпались на пол.

Комиссар перехватил револьвер за дуло, чтобы нанести удар рукояткой. Мегрэ никогда не видел Оскара, но это был он — такой, как его описывали, каким он много раз его представлял себе. Бонвуазен снова бросился вперед, на этот раз на двух инспекторов, блокировавших входную дверь.

Лапуэнт схватил его за пиджак, в то время, как Жанвье старался повалить. Возникла секундная неразбериха. На кровати кто-то лежал, но не было времени рассматривать, кто.

Жанвье упал, Лапуэнт остался с пиджаком в руках, а коренастая фигура бросилась бегом по коридору. Прозвучал выстрел. Мегрэ не сразу понял, кто спустил курок. Оказалось, Лапуэнт, который с неподдельным удивлением рассматривал свой револьвер, начисто забыв о беглеце.

Бонвуазен сделал еще несколько шагов, зашатался и рухнул на пол.

— Осторожно, Жанвье…

Оскар целился в полицейских из кольта. Затем его пальцы медленно разжались, И оружие выпало из рук.

— Патрон, неужели я его убил?

Зрачки Лапуэнта расширились, губы дрожали, он словно не мог поверить в то, что совершил, и ёще раз с ужасом посмотрел на свой револьвер.

— Я убил его! — повторил он, не смея посмотреть на распростертое в коридоре тело.

Жанвье склонился над лежащим.

— Мертв. Ты попал прямо в сердце.

Мегрэ, боясь, что Лапуэнт потеряет сознание, дотронулся до его плеча.

— Это твой первый? — спросил он ласково. И, чтобы придать молодому инспектору сил, добавил:

— Помни, это он убил Арлетту.

— Да, это так…

На лице Лапуэнта появилась смешная детская гримаска: казалось, он не знал, смеяться ему или плакать.

Они услышали осторожные шаги на лестнице. Раздался испуганный голос:

— Кто-то ранен?

— Не позволяй сюда никому заходить, — сказал комиссар Жанвье.

В конце концов, настала пора заняться человеком, неподвижно лежащим на кровати. Это оказалась шестнадцатилетняя служанка хозяина книжного магазина. Она была жива, но рот был крепко стянут полотенцем, поэтому она не могла кричать. Руки связаны за спиной, рубашка задрана до пояса.

— Иди, позвони в комиссариат, — обратился Мегрэ к Лапуэнту. — Если найдешь открытое бистро, выпей чего-нибудь покрепче и побольше.

— Вы так считаете?

— Это приказ.

Прошло некоторое время, пока девушка смогла заговорить. Оказалось, что она вернулась домой около десяти вечера, ходила в кино. В тот момент, когда она хотела зажечь в комнатушке свет, какой-то мужчина, поджидающий ее в темноте, напал на нее, крепко затянув рот полотенцем. Затем связал ей руки и бросил на кровать, но не занялся ею сразу. Незнакомец прислушивался, что делается в доме, время от времени приоткрывая дверь в коридор.

Оскар караулил Филипа, но был осторожен, не поджидал свою жертву в ее комнате. Наверное, поначалу он заходил туда и только потом проник в каморку служанки, поэтому дверь Филипа осталась открытой.

— Что было дальше?

— Раздел меня, а руки были связаны, поэтому разорвал платье.

— Изнасиловал?

Девушка, заплакав, кивнула головой, и, поднимая с пола разноцветные лоскутки, всхлипнула:

— Это было мое выходное платье…

Бедняжка не отдавала себе отчет, что только чудом избежала смёрти. Скорее всего, Бонвуазен не оставил бы ее в живых, ведь она видела его раньше, вместе с Филипом. Поэтому тот факт, что он не сразу задушил ее, как предыдущих жертв, говорил, скорее, за то, что Оскар в ожидании Филипа хотел не один раз попользоваться ее юным телом.

В три часа ночи тело Оскара Бонвуазена уже лежало в одном из металлических ящиков Института судебной экспертизы рядом с трупами Арлетты и графини фон Фарнгейм.

Филип после ссоры с посетителями бара «У Франсуа», куда он наконец-то решился войти, был задержан полицейским сержантом и препровожден в окружной комиссариат. Торранс отправился спать, инспектора, патрулировавшие Монмартр, тоже разошлись по домам.

Выходя из здания Уголовной полиции в компании Жанвье и Лапуэнта, комиссар, с минуту подумав, предложил:

— Зайдем, выпьем.

— Куда?

— В «Пикрат».

— Я не могу, — с сожалением сообщил Жанвье. — Меня давно ждет жена, а маленький ребенок будит нас ни свет ни заря.

Лапуэнт молча уселся с Мегрэ в остановившееся такси.

Они прибыли на улицу Пигаль как раз к первому выступлению преемницы Арлетты. Увидев их, Фред поинтересовался:

— Задержали?

Мегрэ кивнул головой и через мгновение на их столике, который как бы случайно оказался под номером шесть, появилось ведерко с шампанским.

Черное платье медленно сползало с молочно-белого тела девушки, боязливо поглядывающей в их сторону. Не без усилий она завершила обряд раздевания и, как на репетиции, прикрывала руками уже выбритый лобок.

Фред в нужный момент должен был погасить свет, чтобы танцовщица могла поднять платье и прикрыться им. Но прожектор продолжал освещать ее, и бедняжка, не зная, как быть, побежала на кухню, сверкая круглыми белыми ягодицами. Неужели Фред сделал это умышленно?

Немногочисленные посетители весело рассмеялись. Мегрэ показалось, что Лапуэнт тоже поддался всеобщей эйфории, но, посмотрев на него, увидел, что молодой инспектор рыдает.

— Извини, — всхлипывал он. — Я не должен был так… Знаю, что это глупо… Но все-таки я ее любил!..

Утром он не помнил, как добрался домой этой ночью.

Сестра Лапуэнта, вставшая намного раньше него, — Мегрэ ей все рассказал, — добавила соли на раны братца, ехидно бросив ему, поднимая шторы:

— Ну, ты и молодец! Значит, теперь сам комиссар всегда будет укладывать тебя в постельку?

Наверное, в эту ночь Лапуэнт похоронил свою первую любовь и в первый раз убил человека. Что же касается Лоньона, то его забыли снять с поста и он, окончательно замерзший, все еще стоял в подворотне неподалеку от площади Константен-Пекер.

8 декабря 1950 года.