Memento

Помни!

Книга, с которой предстоит познакомиться читателю, — не обычное литературное произведение. Это роман-крик, роман-напоминание. «Memento» по-русски означает «помни». Однако смысл романа не сводится только к призыву «memento mori» («помни о смерти»), к грозному предупреждению о смертельной опасности, таящейся в наркотиках. Его название может быть истолковано и в духе латинского выражения «Memento quod es homo» — «Помни, что ты человек», храни свое человеческое достоинство.

Но прежде всего расскажем об авторе книги. Чешскому прозаику, публицисту и сценаристу Радеку Йону сейчас тридцать четыре года. Когда в 1980 году он опубликовал свой первый роман «Джинсовый мир», ему едва исполнилось двадцать шесть. Писатель был всего лет на десять старше своих героев — учащихся одной из пражских гимназий. За то время, которое отделяло его от окончания средней школы, он завершил учебу на сценарном факультете пражского киноинститута, опубликовал в молодежной периодике несколько рассказов и увидел на экране снятый по его сценарию фильм.

Незадолго до выхода романа «Джинсовый мир» в чешской прессе развернулась дискуссия о молодой литературе.

Начинающие критики Вацлав Кёнигсмарк и Владимир Мацура назвали свою дискуссионную статью «Герои в разрисованных майках». Они утверждали, что положительный идеал эпохи может воплощаться «не как найденная ценность, а как ценность, которую ищут», что олицетворять его могут и персонажи неустоявшиеся, не соответствующие строгим дидактическим нормам. Характерный признак этих персонажей — перманентная и программная «незавершенность, напряженные поиски или протест, а часто и горький скепсис, и пассивность (…). Посредством такого героя автор может указать не только на болезни эпохи, но и на основные проблемы, с которыми вынужден сталкиваться индивидуум, чтобы найти свое место в обществе (…)»[1].

Радека Йона в упомянутой дискуссии еще никто не называл. Но именно таков был юный Петр Блага, герой задуманного им романа «Джинсовый мир», писать который он начал в восемнадцать лет. Создавая его, Йон основывался главным образом на собственном жизненном опыте и намеренно избегал всего, что этим личным опытом проверить еще не успел или не сумел. Отсюда и повествование от первого лица, и исповедальная открытость, и естественная инфантильность героя романа.

Любвеобильный, романтически настроенный, склонный к самоанализу и остро на все реагирующий герой «Джинсового мира» ищет свое место в жизни, а в любви — право на подлинное чувство, основанное на взаимном доверии и внутренней свободе, которое только и может стать опорой постоянства. Незаурядность, жизненная активность Петра Благи, несущего на себе отсвет личного обаяния автора, сразу же привлекли к нему сочувствие и внимание широкой молодежной аудитории. Петр хочет жить так, чтобы уважать себя, чтобы уметь не только брать, но и что-то давать людям. Вот почему чешские и словацкие юноши и девушки увидели в нем положительного героя, хотя образ этот и создавался в явной полемике с поучительными образцами прошлого. Чешские и словацкие молодые читатели «узнали» себя в персонажах романа, ставшего на родине писателя бестселлером.

После публикации «Джинсового мира» Радек Йон выступает как киносценарист и вместе со своим товарищем по институту Иво Пелантом завершает работу над романом «Начало летосчисления» (1984).

Кинематографический опыт пошел на пользу Радеку Йону. Умение демонстрировать героя в действии, в сочетании с присущим прозе психологическим анализом позволило «уплотнить» художественное «время», обрисовать характеры выпукло, конкретно и разносторонне. Но все же, несмотря на публицистическую остроту, этому произведению молодых авторов явно не хватало эффекта «социологического открытия».

Сделать такое открытие Радеку Йону удалось в романе «Memento» (1986). В это время он стал штатным репортером молодежного журнала «Млады свет». По заданию редакции Йон обратился к изучению материала, которого раньше касался лишь мимоходом. И вот, на два года целиком погрузившись в атмосферу прежде неведомого ему мира, молодой писатель понял масштабы и глубину долго замалчивавшейся социальной проблемы.

В Чехословакии несколько раньше, чем у нас, было снято официальное «табу» с темы наркомании. Но даже в книге Богуслава Шнайдера «Золотой треугольник» (1984), специально посвященной мировой наркологической ситуации, обстановка в социалистических странах обрисована чересчур оптимистически. Радек Йон был первым в Чехословакии, кто в полный голос заговорил об этой серьезной опасности. В декабре 1983 года в журнале «Млады свет» появился его репортаж «Memento», вызвавший широкий отклик общественности.

«Я стою у дверей квартир, снаружи никак не отличающихся от других, — писал он. — Многократно ухожу, не дозвонившись, хотя внутри явно кто-то есть. Слышу неверные, шаркающие шаги, если мне все же решаются открыть. Делаю вид, будто не замечаю исполненных подозрительности взглядов через дверной глазок, хотя по спине бегают мурашки: что, если я нарвусь на парня в токсическом психозе. Когда мне удается проникнуть за одну из таких дверей, стараюсь выглядеть безучастным — не обращать внимания на выпавшие зубы и волосы, исколотые руки, гнойники, ветхую одежду, грязь, запущенные полупустые квартиры. Я уже умею распознать человека, находящегося под воздействием наркотиков. Когда наркоман соглашается на более или менее длительный разговор со мной, я замечаю, как он постепенно начинает запинаться, взгляд угасает, движения затормаживаются — перестает действовать доза наркотика, впрыснутая в вену. Я думал, что знаю Прагу… И вдруг встречаюсь с людьми, которые живут будто бы в ином мире»[2].

Дверь в этот мир Радеку Йону открыла случайность: одноклассник писателя стал наркоманом и ввел его в свой круг. «Полгода я проходил «кадровую проверку», — рассказывал впоследствии Йон, — пока наркоманы не убедились, что я не агент уголовного розыска и что меня интересуют лишь правдивые жизненные свидетельства. Я не пытался узнать конкретных имен, путей, которыми наркотик попадает к потребителю, и кто занимается его приготовлением. Позднее мне часто приходилось говорить: этого мне не рассказывайте, потому что в случае вашего провала я не сумею доказать, что не донес на вас. Мне заранее не бывало известно, где и когда назначена вечеринка наркоманов, — иначе, если бы туда явилась милиция, никто бы не поверил, что навел не я. Заслужить у них доверие мне помогли и мои репортажи в журнале «Млады свет», например, о случаях, когда девушки, желавшие снять комнату, вынуждены были платить хозяину квартиры собой. И еще один существенный момент. Во что бы то ни стало надо было найти людей, которых уже ничто не ждало, кроме смерти. Я спрашивал их: разве не было бы нравственно справедливо и правильно сказать тем, кто еще не начал, что такое наркомания и к чему она приводит?»[3]

Работая над романом, Радек Йон выбрал трех реальных прототипов, жизненные истории которых показались ему наиболее характерными. И пока на страницах рукописи развертывались события жизни литературных героев, в действительности судьбы их прототипов уже завершились: один попал в тюрьму, другой — в психиатрическую больницу, третий умер при невыясненных обстоятельствах.

Некогда наркомания считалась в Европе романтической причудой. Наследник традиций поэтов «озерной школы» Томас де Куинси опубликовал в 1822 году автобиографическую «Исповедь англичанина-опиомана» (в 1834 году она была издана и на русском). Во Франции 40-х годов в среде литературной богемы вошло в моду курение «гуки» — подобия кальяна, длинной восточной трубки, в которой наркотический дым пропускался сквозь воду. Перед искусом не устоял и Бальзак, несколько раз упоминавший о курении «гуки» в своих романах. Шарль Бодлер, автор трактата «Вино и гашиш», писал в «Цветах зла» об «отраве» опиума и хмеля. О «курильщиках опиума» рассказывалось в экзотических романах, действие которых развертывалось на Востоке.

В Чехословакию конца 60-х — начала 70-х годов наркомания пришла в совсем ином обличии. Слухи о наркотических аферах на Западе вызывали любопытство у наиболее неустойчивой части молодежи. Поскольку героина, кокаина или ЛСД у пятнадцатилетних юнцов не было, наркотики изготовлялись собственноручно из доступных лекарственных средств. Распространилось нюхание различных химикалий. Вот некоторые сведения о судьбах первого «поколения» пражских наркоманов (Радек Йон почерпнул их, беседуя с 29-летним наркоманом, который уже 14 лет потреблял наркотики, был трижды арестован и 6 лет провел в тюрьме): 10 человек умерло, либо приняв слишком сильную дозу наркотика, либо просто от общего разрушения организма; 30 — к моменту беседы находилось в тюрьмах за ограбления и кражи (преимущественно в аптеках); 30 — эмигрировало (часть из них по тем же причинам попала в тюрьму на Западе). Распространению наркомании среди молодежи способствовала недооценка опасности, а также неподготовленность здравоохранения, правовых и социальных органов. Против «популяризаторской деятельности» зачинателей наркомании не предпринималось никаких мер. Специальные наркологические центры были созданы с опозданием. Доктор Рубеш, в течение 12 лет возглавлявший пражский наркологический центр, в беседе с Радеком Йоном высказал убеждение, что успешная борьба с наркоманией может проходить лишь при полной изоляции больного и полной дезинтоксикации его организма. Условий для этого в 1983 году в Чехословакии еще не было, как не было и соответствующего законопорядка.

Большая часть современных наркоманов в Чехословакии — молодежь в возрасте от 15 до 25 лет. Чем моложе адепт наркомании, тем менее он устойчив перед соблазном, тем опаснее наркотик для его организма. Для людей этой возрастной категории типична тяга к смене впечатлений, к самоутверждению в компании, к слепому следованию моде. Ложно понимаемая романтика порой даже побуждает их «играть со смертью» (чаще всего они не подозревают, как в действительности бывают близки к ней). На возрастные особенности накладываются все социальные болезни общества и вечная проблема «отцов» и «детей».

В репортаже Йона все эти вопросы были поставлены остро и убедительно, потому что публицист избрал форму непосредственной записи личных свидетельств. «Несомненно, — писал Радек Йон, — число тех, кто потребляет наркотики, у нас значительно ниже, чем в капиталистических странах, и все же это явление, от которого нельзя отмахнуться, сколь бы исключительным оно ни было»[4].

Это убеждение руководило им и в период работы над романом «Memento». Но именно сравнение репортажа с романом наглядно показывает, насколько разными средствами пользуются публицистика и художественная проза, даже если она возникла на «документальной» основе.

Хотя роман построен на взятом прямо из жизни материале (автор предупреждает, что лишь изменил подлинные имена и фамилии), тщательный и продуманный отбор фактов, художественные принципы развития характеров и композиции придают ему силу обобщения.

Читать эту книгу даже психически устойчивому человеку нелегко. Ведь на наших глазах происходит распад личности. И нравственный, и физический. Процесс этот показан изнутри: повествование ведется от лица юноши-наркомана. В романе нет ничего, идущего от привычной литературщины, от досужего сочинительства. Автор намеренно «аскетичен», он не позволяет себе обращаться к литературным средствам, чуждым мировосприятию персонажей. Художественность книги — в психологической достоверности, в глубине проникновения во внутренний мир главного героя Михала Отавы.

Первые же страницы романа рисуют страшную картину: Михал, отравленный избыточной дозой наркотика, брошенный компанией наркоманов, буквально погибает на улице; ему не хватает воздуха, он не может шевельнуть ни рукой, ни ногой; на венах нет живого места — все исколото. Только благодаря вмешательству случайного прохожего Михала доставляют в больницу. Его жизнь висит на волоске. Врачи и сестры борются за нее. А ему она не нужна. Наркомания опустошает человека, лишает его всех прочих жизненных интересов. И хотя в тот раз врачам удалось спасти Михала Отаву, это была лишь отсрочка. Через три месяца его снова найдут в беспамятстве, а полноценное сознание к нему уже не вернется: он навсегда останется в психиатрической лечебнице, утратив себя как личность.

Как же это произошло? Наплывы воспоминаний, мучивших Михала Отаву в больнице, где он находился между жизнью и смертью, постепенно выстраиваются в последовательную цепь.

Поначалу герой романа, в сущности, ничем не выделялся из среды сверстников. В нем есть неплохие задатки — стремление к честности, способность к глубокому чувству, готовность многим пожертвовать ради любимой девушки, бескорыстие. Растет он в нормальной семье. Правда, отец, в прошлом участник антифашистского Сопротивления, прошедший гитлеровский концлагерь, не находит общего языка с сыном и излишне строг к нему, а мать чересчур снисходительна и готова потакать Михалу, скрывая его проступки от мужа. Но так бывает во многих вполне «благополучных» семьях. Автор нарочито избегает «сгущения красок». В трагедии Михала главный виновник — он сам. «Измена» любимой девушки, дурное влияние приятеля, неудавшийся «романтический» побег в Словакию, нежелание повторять «стереотип» жизни взрослых, где столь часто расхождение между словом и делом, засилие полуправды, стремление обходить острые проблемы, — таковы поводы первоначального конфликта героя с окружающей его «нормальной» средой. Йон подчеркивает «случайность» перехода своего героя в мир наркоманов. Всего один раз «попробовать»…

Компанию наркоманов, с которой сводит Михала его лучший друг Гонза, держит в руках сознательный развратитель молодежи, «интеллектуал» и гомосексуалист Рихард Ружичка, взаимоотношения в компании, которые поначалу кажутся Михалу чуть ли не идеальными, основанными на взаимной любви и дружбе, в действительности зиждутся на зависимости каждого из наркоманов от реального или потенциального поставщика наркотиков. Здесь невозможны ни дружба, ни даже любовь.

Мы становимся свидетелями постепенного падения Михала. В среде наркоманов он пока один из тех, кого «приручают». Все начинается с совместных посещений дискотеки и блужданий по улицам вечерней Праги. Наркотики принимаются в виде невинного напитка, дающего ощущение особой легкости, эйфории. Михал уверен, что в любую минуту может бросить это занятие. Но при первой же попытке освободиться от «привычки» выясняется, что он уже стал наркоманом. Под воздействием галлюцинаций он чуть не попадает под машину. Первый привод в милицию, первый разговор с врачом-наркологом, который предсказывает Михалу его ближайшее будущее.

Удержать от гибели начинающего наркомана может только большое чувство. Но девушка, которая напоминает Михалу предмет его первой любви, не помогает ему выбраться из пропасти, а, наоборот, затягивает в нее. Любовь к Еве — главное содержание жизни Михала. Но у него страшный соперник — наркомания. Ева отдает себя тому, кто может надежно обеспечить ее наркотиками. До последнего дня своей сознательной жизни Михал так и не узнает, любила ли она когда-нибудь его по-настоящему.

В процессе постепенной духовной деградации Михала сконцентрированы характерные черты и типичные этапы жизненного пути наркомана: все усиливающаяся изоляция от общества, неспособность к приобретению знаний и труду, утрата внутренних нравственных запретов, готовность к преступлению, тюрьма, мания преследования на почве галлюцинаций, неоднократные попытки самоубийства, сначала добровольное, а затем принудительное лечение в психиатрической больнице. Но в романе нет какой бы то ни было иллюстративности. Опираясь на реальные биографии, но свободно комбинируя факты по законам художественного сюжетосложения, Радек Йон добивается естественности и драматизма в рассказе о судьбе главного героя и его знакомцев.

Жизненные ситуации, в которые попадает герой, повторяются. Михал как бы спускается по кругам ада. Но вот последний круг замыкается. Герой стоит на грани катастрофы.

Авторское видение мира максимально приближено к мировосприятию героя. Когда я (О. М.) спросил Радека Йона, на что следовало бы в первую очередь обратить внимание читателей в предисловии к советскому изданию его книги, он ответил: «Скажите им о том, что написана она не с точки зрения врачей-наркологов, педагогов и воспитателей, работников милиции и т. д., а с точки зрения самих наркоманов». Впрочем, среди них есть жертвы и есть своего рода философы наркомании, прикрывающие громкой фразой стяжательство и властолюбие. Именно таков Рихард Ружичка. Есть и активные пособники идеологов наркомании,вроде Гонзы.

Хотя мы следим прежде всего за судьбами Михала и Евы, в поле зрения читателя попадают и другие жертвы Рихарда — Павел, Зденек, Даша. Никто из них не выбрался из рокового круга. Даша, которой удалось выносить ребенка, дает новорожденному наркотики: он уже страдает от синдрома абстиненции.

Писатель не ограничивается изображением того, что видит и воспринимает герой. Авторское видение и авторская оценка изображаемого (мы ощущаем ее уже с первых страниц романа) вносят в него правильный «масштаб», позволяющий нам взглянуть на судьбу героя и проблему наркомании в целом шире и глубже. Социально-нравственная оценка Михала Отавы и ему подобных четко высказана прежде всего устами врачей-наркологов.

Перед нами не бесстрастная констатация фактов, а взволнованно и талантливо выраженная, выстраданная, кровоточащая правда: «Memento» — помни! Пока не поздно — остановись!

Творчество Радека Йона тесно связано с публицистикой и документальным кинематографом. Последние его работы в кино столь же сенсационны, как и «Memento»: фильм «Почему?» (1987) — попытка разобраться в причинах вандализма молодых футбольных болельщиков; фильм «Боны и спокойствие» (1988) рассказывает о спекулянтах валютой. Это нередко вызывало и вызывает у критиков известное сомнение: какова художественная ценность его «социально-психологических» исследований, подобной «беллетризированной литературы факта»?

Каждого художника следует судить с учетом его собственных творческих намерений, по законам избранного им жанра. Радек Йон убежден, что самый талантливый «драматург, сценарист и писатель» — жизнь. «Я пришел к выводу, — говорит он, — что начинать надо с фактов и только на основе их познания обращаться к художественному вымыслу. Поэтому я и впредь хочу остаться на границе между литературой факта и беллетристикой (…)»[5].

«Литература факта», художественная документалистика, по мнению Йона, вовсе не представляет собой некоей «второразрядной» литературы, находящейся на каком-то значительно более низком ценностном уровне, чем «большая литература». В Чехии, где жили такие классики беллетризованного репортажа, как Эгон Эрвин Киш, Юлиус Фучик, Адольф Гофмейстер, Иржи Вайль, не нужно искать подтверждения подобной точки зрения. Она подкреплена сильной литературной традицией. Новаторство Радека Йона состоит в том, что в документальную прозу и документальный фильм он включает «игровой» момент, художественное обобщение. «Memento» — это симбиоз художественного репортажа и романа.

Быть на передовых рубежах общественной жизни, нащупывать болевые точки эпохи, планеты и говорить о них читателю — таково призвание Радека Йона, прозаика и публициста. Это определяет и авторский пафос романа-предостережения «Memento», правдивого и смелого произведения, осветившего проблему наркомании во всей ее страшной и бездонной глубине.