Меня любил Ромео

Глава 8

Джузеппа готовит тонизирующее средство от головной боли, и я с благодарностью его пью. Она предостерегает меня ото сна, пока головокружение не пройдет, и мне ничего не остается, кроме как согласиться с этим. Жаль, конечно. Поспать бы мне хотелось, особенно на такой жаре, но ничего не поделаешь.

Я снова выхожу на площадь и обнаруживаю, что пропустила пламенную речь герцога Эскала, правителя Вероны. Он в последний раз упрекает виновных в драке и удаляется, окруженный пышной свитой.

И я сожалею, опять-таки. Хотелось бы послушать этот эпизод.

Торговля возобновляется как ни в чем не бывало. Только пятна крови напоминают о бойне, которая недавно тут произошла.

— Окунь! Свежий окунь! — орет торговец рыбой прямо мне в ухо.

Я вздрагиваю от неожиданности. Отпрыгиваю в сторону и чуть не сношу собой телегу с кружевом.

— Мерлетти для ваших нарядов, госпожа? — улыбается мне девушка за прилавком.

Я возвращаю ей улыбку, но качаю головой. Денег с собой нет, и это обидно. Кружево чудесное — белое, тонкое и нежное, как зимние узоры на стеклах.

Рядом красавец-кожевник показывает прекрасные кожаные изделия. Они настолько же мягкие и податливые, насколько сам он крепок и силен.

Кажется, кожевник и кружевница строят друг другу глазки, и я, пряча улыбку, оставляю их за этим приятным занятием. Их флирт напомнил мне о Меркуцио, но на площади его уже нет. Сколько бы я не всматривалась в лица прохожих — ни одно из них не принадлежит ему.

Но мы всё равно должны встретиться, я это знаю. Хочу этого. Он мне понравился, даже очень понравился!

Сказать, что Меркуцио красив — не сказать ничего. Он более, чем красив. Огненные глаза, светло-русые волосы и мягкие губы, которые так легко касались моей руки… И он не только красив, но еще и достаточно умен, чтобы игнорировать драку. Но и достаточно смел, чтобы броситься в гущу событий и спасти даму с ребенком.

Я должна увидеть его снова, однозначно. Должна поговорить с ним.

К тому же, по крови он не Монтекки, хоть и водится с ними. Может, я смогу убедить его переменить сторону? Главное узнать его получше. Хотя, сейчас мне кажется, что я знала его всегда.

Проходя мимо ворот, где начинается кладбищенская дорожка, я натыкаюсь на родителей Джульетты.

— Доброе утро, Розалина! — бодро приветствует меня синьор Капулетти.

Он всегда такой веселый и добродушный, загляденье.

— Доброе утро, дядя. И тетя.

Я делаю осторожный реверанс и стараюсь не шататься.

Мать Джульетты окидывает меня настороженным взглядом и давит из себя улыбку.

— Розалина, ты такая смелая. Посещение рынка без сопровождения! Твоя кузина содрогнется при одной только мысли об этом. Джульетта не обладает твоим… вкусом к приключениям.

— Вероятно, однажды это передастся и ей, — отвечаю я, подавляя ухмылку.

Глаза синьоры Капулетти округляются.

— Нет-нет, не говорит так! Нам такого не надо.

Ее муж смеется.

— Розалина, — говорит он. — Ты будешь завтра на нашем пиршестве?

— Конечно, синьор! Я бы ни за что такое не пропустила.

Надеюсь, моя голова быстро пройдет. Не хотелось бы пропускать мой первый настоящий веронский маскарад из-за такой глупости, как сотрясение мозга.

Синьор Капулетти хочет сказать мне что-то еще, но осекается. К нам присоединяется молодой человек, который приковывает всё внимание отца Джульетты к себе.

— Парис, дорогой мой! — он раскрывает мужчине свои объятия и хлопает его по спине. — Как ты, мой славный друг?

Этот Парис высок и элегантен. Я уже слышала про него и видела мельком пару раз. Он завидный жених, ведь он королевских кровей и родственник герцога Эскала, и, судя по всему, каждая дама в этом городе мечтает запрыгнуть к нему в постель.

Однако Тибальт уверяет, что граф Парис «скучнее грязи». В детстве они дружили, но потом их пути разошлись, ведь Парис вырос настолько же серьезным, насколько Тибальт диким и храбрым.

И, в целом, слушая Париса, я склонна верить суждению кузена. Речь графа настолько усыпляющая, что я едва улавливаю смысл его слов. Кажется, они с синьором Капулетти обсуждают какую-то сделку — Парис хочет что-то купить, а отец Джульетты с радостью готов это продать. Но деталей так много, что для того, чтобы всё утрясти, потребуется остаток лета, не меньше.

Я стою рядом с ними еще пару минут, но не вижу смысла задерживаться дольше.

— Прошу прощения, — говорю я. — От жары разболелась голова.

Я решаю не шокировать синьору Капулетти своими похождениями, а то у нее вывалятся глаза от удивления. Прощаюсь со всеми сразу и иду домой.

Вообще, прогулка с кружащейся головой — это довольно весело, оказывается. Никогда такого раньше не испытывала. Земля кажется наклонной там, где она на самом деле ровная. Здания слева от меня внезапно оказывают справа.

Я пропускаю пару поворотов и пытаюсь вернуться туда, где должен быть мой дом. Не замечаю, как оставляю позади далекие выкрики купцов и городскую суету. Тревога колет меня, только когда я понимаю, что дорожки больше не вымощены булыжниками — теперь это скорее тропки, усыпанные сорняками с двух сторон.

Уже далеко за полдень, и солнце льется мне на голову огненным дождем. Кажется, я должна была выйти к дому еще минут пятнадцать назад. Вот же черт! Неужели я всё-таки заблудилась?

На одной из тропинок я натыкаюсь на слугу Капулетти, глуповатого клоуна по имени Пьетро. Он вглядывается в какой-то листок, но я уверена, что он делает это лишь для того, чтобы придать себе важности. Этот идиот не умеет читать.

Не то чтобы я смеялась над такими несчастными, но этот змееподобный парень заслуживает насмешек. Джульетта рассказывала, как однажды застала его рядом с открытой дверью в ее комнату во время купания. Извращенец.

— Простите, вы ведь синьорина Розалина, не так ли? — замечает меня Пьетро.

— Да, и ты прекрасно это знаешь, — огрызаюсь я.

Он улыбается своей рептилоидной улыбкой и выглядит слишком самодовольным для слуги.

— А еще я знаю, что ваше имя написано здесь, госпожа, — он трясет куском пергамента.

— Да что ты? — я сужаю глаза. — И где же оно? Давай-ка, покажи мне.

Мне нравится замешательство на его лице. Он заносит палец над листом и бормочет:

— Да ведь это… Вот это, кажется… А, вот же оно!

Он тычет в написанное сверху имя и гордо демонстрирует его мне. Я заглядываю в листок.

— Это имя мужчины, — говорю я. — Пласентио. Синьор Пласентио. Попробуй еще раз.

Он снова изучает лист, и я вместе с ним. Похоже, это список гостей, которых ждут на пиру синьора Капулетти. И там действительно значится мое имя.

— Вот, — говорит Пьетро, постукивая большим пальцем рядом с другим именем. — Наверняка эти символы означают имя прекрасной Розалины. Посмотрите, как они изгибаются самым соблазнительным образом.

Он гадко скалится, а я фыркаю.

— Ты указываешь на имя Тибальта.

Пьетро отдергивает палец от списка, будто тот горит.

Меня это утомило, и я закатываю глаза.

— Кто прочитал тебе этот список? Ты не мог бы разобраться в нем сам.

Едва ли мне есть до этого дело, но я не могу удержаться от еще одной колкости. Так, напоследок.

Пьетро смущенно смотрит в землю.

— Мне его прочитали, это правда, — признается он. — И читавшие особенно выделили ваше имя. Они искали его.

Высокомерие снова расцветает на его лице, и он вздергивает подбородок.

— Это были два знатных господина! Они оказали мне любезность, расшифровав эти письмена. Говорили со мной!

Он пыхтит от гордости.

— Два дворянина просто так помогли тебе? Вот дела! — наигранно удивляюсь я. — И даже не попросили взамен почистить их ботинки?

Пьетро трясется, но на этот раз от гнева. Какой-то же противный всё-таки этот малый.

— Они… — мямлит он. — Они попросили услугу взамен на услугу.

У меня вырывается смешок, и Пьетро вспыхивает. Он спешит объясниться:

— Ничего такого, нет! Они просто хотели тоже получить приглашение!

— И ты пригласил их?

— Да.

— От имени синьора Капулетти?

Еще немного, и он потеряет сознание от стыда. Ничего, будет знать, как попусту хвастаться.

— Они… Они сказали, что они ученые, и что синьор Капулетти будет горд, если они к нему придут.

— А как звали этих господ-ученых?

Пьетро корчится под моим обвиняющим взглядом.

— Меня выпорют, если я скажу, что не спросил их имен? — он закусывает губу.

Я решаю немного сжалиться над бедолагой.

— Никто тебя не выпорет, если это правда ученые, а не… Монтекки, скажем.

Пьетро просиял.

— Прекрасно! Они не сказали, что они Монтекки, так что всё в порядке!

Он еще более тупой, чем я думала. Я смотрю на него пару мгновений, а потом без лишних слов оставляю его с этим списком наедине, молясь, что не встречу никого еще более мерзкого, пока буду искать свой дом.

*

Я кружусь по Вероне уже как минимум полчаса, и беспокойство накрывает меня с головой. К горлу подступает тошнота. Как бы я не пыталась развлечь себя мыслями о предстоящем маскараде, нарядах и огнеглазом Меркуцио, я вынуждена признать, что не знаю, куда идти. Заблудилась окончательно.

Тем хуже, что моя дезориентация вывела меня в какой-то гадюшник. Ноги гудят, а глаза слезятся, пока я стою посреди одного из самых сомнительных веронских районов. И я понятия не имею, как мне отсюда выбраться.

Не знаю, от чего меня тошнит больше — от головокружения или едкой вони, которой пропитан воздух. Шагу некуда ступить, чтобы не испачкаться. Дорога усыпана гниющими объедками, рвотой и кое-чем похуже.

Тревога грозит превратиться в панику, когда я понимаю, что если не выберусь отсюда в самом ближайшем будущем, то меня либо ограбят, либо ограбят и убьют. Это намерение четко читается в глазах потрепанных женщин, подпирающих собой стены, и их пьяных кавалеров.

Здания в этом районе стоят почти вплотную друг к другу, образуя узкие переулки в стороне от главной дороги. Их тени так и манят прохладой, но я ни за что туда не пойду.

От внезапного желания найти сопровождающего я чуть не срываюсь на истерику. Никогда еще я не чувствовала себя настолько жалкой и беспомощной. Мне нужен кто-то сильный. Мужественный. Сосредоточенный на том, чтобы меня защитить.

Если бы только Бенволио…

Стоп, Бенволио? Нет же, Меркуцио. Если бы толькоМеркуциокаким-то образом оказался здесь и снова спас меня. Вот кто мне нужен.

Но это пустое. Нужно сделать глубокий вдох и выбираться самой.

Осталось только определить правильное направление, чтобы не оказаться где-нибудь похуже. Хотя, хуже, наверное, только в аду.

Голоса приближаются! Я чуть не спотыкаюсь на ровном месте, когда слышу два голоса. Оба мужские. Они пронзают гнетущую и опасную тишину этого места, и проститутки приосаниваются, морща напомаженные губы, когда тоже слышат их.

Из-за паники я едва могу дышать. Что, если меня тоже примут за одну из них? Я нарушаю слово, данное себе минуту назад, и ныряю в ближайший переулок, молясь, что там меня не поджидает худшая участь.

Я моргаю, приспосабливаясь к полумраку, и жду, когда мужчины пройдут мимо. Они уже совсем близко. Каково же мое удивление, когда я вижу… Господи-боже, опять Ромео?! Серьезно?

А тот, с кем он говорит, не кто иной, как Бенволио. Взлохмаченный и добродушный, он поправляет мешок, перекинутый через его плечо.

Что они тут забыли? Пришли поразвлечься с падшими женщинами? Вот тебе и вся хваленая любовь Ромео.

Но я решаю подивиться мужскому лицемерию позже, когда они выведут меня отсюда. К черту, что они Монтекки! Будь они хоть приспешниками Сатаны, сейчас мне всё равно. Тем более, Ромео до сих пор не знает, что я в доме Капулетти. Бенволио не знает меня вообще.

Я почти делаю шаг из своего укрытия, чтобы привлечь их внимание, но замираю. Они так увлечены жаркой беседой, и говорят они… Обо мне!

— Повторяю, — вздыхает Ромео, — всевидящее солнце не видело никого прекраснее моей Розалины.

Звонкий смех Бенволио кажется неуместным в этом убогом месте.

— И я тоже повторю — она может быть сколь угодно красивой, но есть и другие девушки, не хуже. Чем так страдать, тебе просто нужно раскрыть глаза пошире, друг мой!

— Я видел достаточно женщин, чтобы знать, о чем говорю.

— Твоя Розалина, да и вообще любая дама в этом мире… Они... Ну, скажем, как свежая булочка! Булочка может быть вкусной, мягкой и восхитительной, но она просто одна многих в хорошо пропеченной партии. И завтра вечером ты в этом убедишься, вот увидишь.

Я задыхаюсь от возмущения, а мои руки сжимают в кулаки. Он в своем уме?! Сравнивать женщин с выпечкой! Меня — с булочкой! Сейчас выйду и покажу ему эмансипацию. Нахал!

Ромео качает головой.

— Я согласился на эту авантюру, только чтобы доказать вам всем, что никто не заменит мне Розалину.

— Да-да, — ухмыляется Бенволио. — Как ты там сказал? Пойдешь туда, чтобы «назвать ее прелестной лишний раз»?

— Аминь.

Ромео размашисто кланяется своему другу и уходит прочь. Бенволио качает головой ему вслед.

— Романтичен до неприличия, — тихо усмехается он.

— В отличие от тебя! — говорю я, выходя из переулка. — Как ты посмел вообще? Как можно так говорит про женщин?

Бенволио роняет мешок, резко поворачивается и тянется к кинжалу на поясе.

— О, ну давай. Давай! — я упираю руки в боки, забыв о своем недомогании. — Порежешь меня на кусочки, как буханку хлеба, а?

Он застывает с оружием в руках и несколько раз удивленно моргает.

— Это ты, — шепчет он. — Героическая дева с площади. Ты защитила ребенка.

Его слова сбивают меня с толку. Кажется, я начинаю краснеть.

— Ты всё видел?

— Да, — кивает Бенволио.

Его взгляд наполняется таким благоговением, что мне становится неловко. Должна признать, он выглядит довольно милым… Я вздергиваю подбородок, вспоминая про свой гнев.

— Неплохо для куска теста, не находишь?

Он снова моргает.

— Прошу прощения?

Внезапно его лицо омрачается тревогой. Он хмурится и делает шаг ко мне навстречу.

— Тебя так сильно ударили, — говорит он. — Скажи, ты в порядке? Всё хорошо? Ты показывалась лекарю?

Его явное беспокойство удивляет меня. И трогает. Давно уже никто так за меня не переживал… Кроме Меркуцио, конечно же.

Пока я пытаюсь придумать ответ, Бенволио ловит мою руку и подносит ее к своим губам. Оставляет на моих пальцах легкий поцелуй.

— Я бы хотел узнать твое имя, — тихо говорит он.

Моя очередь удивленно моргать.

— Что, прости?

— Твое имя, — повторяет он. — Позволь мне узнать его, умоляю.

Его глаза встречаются с моими. Темно-карие, с золотыми крапинками. Теплые и глубокие. Очень красивые, по правде говоря.

Я не собиралась переходить на шепот, но все же это сделала.

— Ты знаешь мое имя.

Он пожимает плечами.

— Нет. Еще нет.

Через мгновение я понимаю, что он все еще баюкает мои пальцы в своей ладони. Я вырываю их, изо всех сил стараясь говорить с ним тверже.

— Вы с твоим другом только что говорили о…

Он усмехается.

— Говорили о некой Розалине, да. Это единственная девушка, о которой мой кузен может думать. Воображает, что влюблен в нее! Только что узнал у слуги ее дяди, что она Капулетти, и распалился еще больше. Утверждает, что она — самое прекрасное существо во всей Вероне, нет, даже во всем мире!

Его улыбка становится смущенной.

— Ясно, что не видел тебя даже мельком, иначе бы не говорил таких глупостей.

Я окончательно теряю дар речи. Мы молчим несколько секунд, пока Бенволио не озаряет какая-то мысль. Он оглядывается по сторонам.

— Эм… Могу я поинтересоваться, что ты здесь делаешь? — спрашивает он. А потом будто пугается своих слов и быстро добавляет: — Я имею в виду, что такая честная, благовоспитанная дама…

Я обреченно вздыхаю и признаюсь:

— Если честно, я заблудилась.

— Тогда хвала небесам, что они позволили мне найти тебя! Я выведу тебя отсюда.

— Буду признательна.

Он наклоняется, чтобы поднять с земли мешок, не отрывая взгляд от моего лица.

— Это я тебе признателен.

Чтобы не шлепнуться в обморок от умиления, я напоминаю себе, что пару минут назад он сравнивал меня и всех женщин с едой. Нельзя позволить его обаянию затуманить мой разум.

Но и продолжать с ним ругаться я не могу. Да и не хочу больше. Мы шагаем рядом и молчим, и я совершенно глупо бросаю на Бенволио любопытные взгляды. И отвожу глаза, когда он их замечает.

Странный он. Насмехался над Ромео за то, что тот излишне романтичный, но сам поцеловал мне руку и говорил такие милые слова, что любой Ромео бы обзавидовался.

— А куда мы идем? — спрашиваю я, когда замечаю, что мы не покидаем гнилой район, а углубляемся в него.

Меня это почему-то не пугает, просто любопытно.

— У меня есть одно дело здесь, — отвечает Бенволио. — Как только его сделаю, мы покинем это место, обещаю.

Ближе к концу аллеи мы подходим к пролету грязных каменных ступеней, вырубленных в земле. Такое чувство, что это лестница в ад. Но Бенволио спускается туда совершенно буднично, и я без колебания следую за ним.

Внизу нас встречает треснувшая и расколотая дверь. Бенволио стучит, и с той стороны раздается приглушенный шум. Затем дверь распахивается, и на пороге появляется чумазая, но невероятно красивая девочка лет семи. Волосы у нее хоть и давно немытые, но густые. Наверное, будут очень красивыми, если смыть грязь.

— Бен! — восклицает она.

Для маленького ребенка у нее очень приятный голос. Она широко улыбается, но улыбка покидает ее, когда она заглядывает Бенволио за спину и видит меня.

— Бен, это что, твоя жена? — хмурится она.

Бенволио хохочет и подхватывает ее на руки.

— Нет, моя принцесса, ты же знаешь, у меня нет жены.

Девчушка сияет.

— Это потому, что ты ждешь, когда я вырасту и выйду за тебя замуж?

Бенволио заглядывает ей в глаза и с притворным расстройством качает головой.

— Когда ты вырастешь, милая Виола, все мужчины Италии будут молить о твоей руке. Про меня ты и думать забудешь.

Она хихикает.

— Никогда!

Бенволио ставит ее на пол и входит в дом. Помещение, в котором мы оказываемся, нельзя назвать опрятным, но видно, что тут пытаются поддерживать чистоту. Из глубины комнат к нам мчится еще один ребенок.

— Бен! Бен!

Это мальчик. Тоже грязный, но тоже очень красивый. Удивительно похожий на Виолу. Кажется, они двойняшки.

Мальчик с разбега запрыгивает на ногу Бенволио, пока тот топает по комнате. Виола проделывает то же самое с другой его ногой, и дети радостно верещат, наслаждаясь поездкой.

— Себастьян, — говорит Бенволио, взъерошивая волосы мальчика. — Помнишь, чему я тебя учил?

Себастьян кивает, спрыгивает на пол и делает глубокий поклон в мою сторону.

— Доброе утро, синьорина.

Я официально склоняю голову и отчаянно пытаюсь не смеяться.

— И вам доброго дня, синьор.

Глаза Бенволио блестят, а Виола всё еще свисает с его колена. Когда я смотрю на нее, она показывает мне язык, и я отвечаю ей тем же, чем провоцирую у нее новый приступ смеха.

Она отлипает от Бенволио и бросается через комнату, чтобы запрыгнуть мне на руки. Я инстинктивно подхватываю ее и крепко обнимаю, пока она звонко целует меня в щеку.

— Ты мне нравишься! — заявляет она.

— Ты мне тоже, — признаюсь я.

— А как тебя зовут?

Я медлю и беззвучно открываю рот. Если я скажу: «Розалина», Бенволио поймет, что по мне страдает Ромео. Отчего-то мне не хочется, чтобы это произошло, хотя я не вполне понимаю, почему.

От ответа меня спасает приступ кашля, в который впадает Себастьян. Я опускаю Виолу, подхожу к ее брату и мягко хлопаю его по спине. Кашель влажный и хриплый, но я пока не могу распознать, что это за инфекция.

Когда мальчик утихает, мы все молчим несколько секунд, а потом Себастьян хватает мешок, с которым пришел Бенволио. Виола вскрикивает и тоже набрасывается на него, пытаясь вырвать поклажу из рук брата. Они визжат и почти начинают кататься по полу в пылу дружеской драки, пока их не прерывает низкий голос из комнаты:

— Дети, basta! Достаточно!

Себастьян и Виола мгновенно успокаиваются и смиренно опускают глаза в пол. Я поворачиваюсь и вижу пожилого мужчину в дальнем углу. Из-за полумрака я не заметила его сразу. Он шагает в нашу сторону, явно прихрамывая.

Бенволио почтительно склоняет голову.

— Buongiorno, синьор.

— Buongiorno, Бенволио.

Мужчина поворачивается к детям.

— Итак, что вы хотите сказать Бенволио? — спрашивает он их.

— Grazie, Бенволио, — шепчет Виола.

— Спасибо, — хрипло повторяет Себастьян.

Тонкие губы старика растягиваются в улыбке.

— Молодцы, а вот теперь можете забрать подарки.

Подарки? Я с любопытством смотрю на мешок. Интересно, что за подарки? Бенволио принес им игрушки, наверное? Или костюмчик для Себастьяна и платье для Виолы? Мое нетерпение почти такое же, как у детей.

Но когда Виола ныряет в мешок и достает его содержимое, и мне становится непереносимо стыдно. Потому что это не игрушки или наряды. Это еда. Хлеб. Много хлеба. Три толстых, хрустящих буханки. А еще фрукты, немного овощей и большое колесо сыра.

Виола быстро отрывает большой кусок от одной из буханок и подносит его ко рту, но старик сзади нее выразительно прочищает горло. Девочка замирает, а потом вспоминает о чем-то. Она подходит ко мне, и, клянусь, я могу услышать как ее желудок урчит от голода.

И всё же она предлагает хлеб мне.

— Нет, спасибо, — давлю я улыбку, надеясь не расплакаться.

Виола смотрит на Бенволио, но тот качает головой. Только теперь она позволяет себе проглотить вожделенный кусок. А Себастьян уже впился зубами в большую грушу.

Я не могу не задаться вопросом, где их родители. Ушли выполнять какую-нибудь работу? Хочется убедить себя в этом, хоть в глубине души я почти сразу поняла, что это не так.

Бенволио отвечает на мой невысказанный вопрос, только когда мы возвращаемся на улицу.

— Их отец, — говорит он, — работал у нас на конюшнях. Он был хорошим человеком. Умер две зимы назад от лихорадки, а его жена вслед за ним. Детей взял к себе ее отец, но он уже стар и не может много работать.

Мы проходим приличное расстояние в тишине. Когда мы проходим мимо проституток, я съеживаюсь от ужаса и обреченности, и Бенволио наверняка думает о том же, о чем и я. Сколько времени пройдет, прежде чем Виола пополнит их ряды?

Наконец мы достигаем безопасной границы рыночной площади, и это занимает не так много времени, как я думала. Неужто я просто ходила кругами? Надо запомнить дорогу.

— Спасибо, что проводил меня, — улыбаюсь я Бенволио.

— Это было честью для меня, синьорина.... — он вопросительно приподнимает бровь. —Синьорина…?

Опять вопрос про мое имя.

— Как жаль, что тебя на будет на балу синьора Капулетти! — восклицаю я, пытаясь уклониться от ответа. — Я была бы рада встретиться там с тобой.

Его глаза темнеют.

— Ты будешь на пиру?

Я киваю, словно извиняясь.

— Да, я… Я родственница Капулетти.

Бенволио на мгновение задумывается над чем-то, а потом разражается добродушным смехом. Как неожиданно.

— Бывает же! — смеется он. — Кажется, у меня с Ромео гораздо больше общего, чем я думал.

Надеюсь, что выражение моего лица не выдает меня с потрохами, когда я слышу имя его кузена.

— А почему ты думаешь, что меня не будет на балу? — лукаво улыбается Бенволио.

— Ну, потому что ты Монтекки, разве нет?

— Но ведь это маскарад, не так ли?

Он подмигивает.

— Да, маскарад.

— Тогда в чем в проблема? Я смешаюсь с гостями, и старик Капулетти не сможет тебя ни в чем обвинить, если мы встретимся и поговорим.

Я смеюсь.

— Какой ты храбрый, однако!

— Не храбрее тебя! Ты всё это время знала, что я Монтекки и всё равно свободно говорила со мной?

Я приосаниваюсь и гордо вскидываю голову.

— Монтекки или нет, мне не важно. Я не боюсь твоей дружбы.

— Дружбы? — Бенволио недоуменно хмурится.

— Ага, — киваю я.

Вдруг мне приходит в голову мысль, от которой мое сердце подпрыгивает и начинает биться чаще. Я хватаю Бенволио за руку, и он вздрагивает.

— Слушай, а если ты сможешь пробраться к Капулетти на бал, то и Меркуцио тоже сможет, так ведь?

Он выглядит растерянным.

— Меркуцио? А при чем тут…

— Он спас мне жизнь сегодня утром, — объясняю я. — Очень хочу увидеть его снова!

Лицо Бенволио искажается недоумением.

— Он спас тебя? — шепчет он.

— Да, во время потасовки. Сразу после того, как я подхватила ребенка и меня ударили. Ты разве не видел?

— Нет, — бормочет Бенволио. — Эту часть не видел.

Не могу понять, что выражает его лицо. Гнев? Презрение? Что с ним случилось? Я чувствую острую потребность извиниться, хоть и не знаю, за что именно.

— Прости, я просто… думала, вы друзья…

Что-то вспыхивает в глазах Бенволио, и он крепко сжимает мою руку в своих ладонях.

— Меркуцио — самый злобный и нахальный мерзавец из всех, что видела Верона, — быстро говорит он. — Я это точно знаю, потому что мы действительно друзья. И мой тебе совет, держись от него подальше, если не хочешь найти свое сердце разбитым.

Пламенность его речи застает меня врасплох, но через секунду до меня доходит, в чем дело. Я смеюсь и порывисто обнимаю Бенволио.

— Ты так мило переживаешь за меня, прямо как старший брат! Но не нужно, правда. Я сама разберусь, в кого мне влюбляться, а в кого нет.

Несколько долгих секунд Бенволио просто смотрит мне в глаза. Наконец он вздыхает и подносит мои пальцы к своим губам.

— Завтра вечером, на пиру, — тихо говорит он, — прибереги танец для меня. Пожалуйста.

— О, конечно, я с удовольствием с тобой потанцую, — киваю я.

Не говоря больше ни слова, он поворачивается и топает прочь через площадь.