Мерсье и Камье

© Editions Minuit S.A. 1970

© «Текст», издание на русском языке, 2015

I

Мне легко рассказывать о путешествии Мерсье и Камье, потому что я был с ними все время.

Физически это было совсем несложное путешествие, без морских плаваний, без перехода границ, по не очень пересеченной, хотя местами и пустынной местности. Мерсье и Камье все время оставались у себя дома, им выпала эта неоценимая удача. Им не надо было с большим или меньшим успехом входить в соприкосновение с чужими обычаями, странным языком, причудливыми законами, климатом и кухней, среди пейзажа, в смысле сходства имеющего очень мало общего с тем, к которому они были приучены сначала в юном, а затем в зрелом возрасте. Погода, хотя часто и не щадила их (но они к этому привыкли), никогда не преступала пределы разумного, то есть того, что если и не без неудовольствия, то хотя бы без опасности для себя может перенести местный житель, подобающим образом одетый и обутый. Что до денег, то, не имея возможности путешествовать первым классом или останавливаться во дворцах, они все же располагали достаточными средствами для проезда туда и обратно, чтобы не стоять с протянутой рукой. Итак, можно утверждать, что с этой точки зрения они были в благоприятных условиях – более или менее. Им приходилось бороться, но меньше, чем многим, меньше, чем большинству людей, которые уезжают, гонимые какой-либо нуждой, иногда очевидной, иногда неявной.

Они долго советовались между собой, перед тем как пуститься в дорогу, и со всем хладнокровием, на какое были способны, взвешивали преимущества и неудобства, которые могли проистечь для них из этой затеи. Жизнь представала перед ними то в черном, то в розовом свете. Единственное убеждение, которое они вынесли из этих споров, было то, что бросаться очертя голову навстречу приключениям не следует.

Камье пришел на свидание первый. Это значит, что, когда он явился, Мерсье не было на месте. На самом деле Мерсье опередил его на добрых десять минут. То есть первым на свидание пришел не Камье, а Мерсье. Он терпеливо ждал пять минут, держа под наблюдением все пути, которыми мог прибыть его друг, а потом ушел прогуляться примерно на четверть часа. Камье, в свой черед, не обнаружив Мерсье, пять минут прождал и пошел немного пройтись. Через четверть часа он вернулся на место встречи и стал искать глазами Мерсье, но напрасно. И это понятно. Ведь Мерсье, терпеливо прождав на условленном месте еще пять минут, пошел, по его излюбленному выражению, размять ноги. Итак, Камье спустя пять минут тупого ожидания опять ушел, сказав себе: может, я наткнусь на него на одной из соседних улочек. В этот самый миг Мерсье, вернувшись после своей недолгой прогулки, которая на сей раз продолжалась минут десять, не больше, увидел удаляющийся силуэт, в утреннем тумане смутно напоминавший Камье, причем это и в самом деле был Камье. К сожалению, силуэт исчез, словно сквозь мостовую провалился, и Мерсье вновь расположился на отдых. Но спустя пять минут, что уже явно начинало входить в обыкновение, он снялся с места, ощущая потребность подвигаться. И какова же была наконец их радость в решительный миг, радость Мерсье и радость Камье, когда после соответственно пяти и десяти минут тревожного безделья они одновременно вышли на площадь и столкнулись нос к носу – впервые с предыдущего вечера. Это случилось в девять часов пятьдесят минут.

Итак:

Получилось прямо как нарочно.

Пока они обнимались и целовались, с чисто восточной внезапностью хлынул дождь. Они бросились в укрытие в форме пагоды, которое было выстроено в том месте, чтобы служить убежищем от дождя и прочей непогоды и вообще от погоды. Там было темно и полным-полно ниш и закоулков, что одинаково годилось влюбленным и старикам, мужчинам и женщинам. Одновременно с нашими двумя умниками туда ринулась собака, за ней другая. Мерсье и Камье нерешительно переглянулись. Они еще не доцеловались до конца, но им было неловко к этому возвращаться. А собаки уже без малейшего смущения занимались любовью.

Место, в котором они очутились, место, где им не без труда удалось назначить друг другу свидание, было, собственно говоря, и не площадь даже, а скверик, вжавшийся в путаницу улочек и переулков. Этот скверик был в таком изобилии украшен зелеными насаждениями, цветочными клумбами, бассейнами, фонтанами, статуями, газонами и обычными скамейками, что все это буквально задыхалось от тесноты. Было в том скверике что-то от лабиринта, ходить по нему было неудобно, и, только зная его, удавалось найти выход с первой попытки. Войти, естественно, было легче легкого. В центре или неподалеку вздымался огромный пурпурный сияющий бук, посаженный, если верить грубо прибитой к стволу табличке, маршалом Франции с мирным именем Сент-Рут несколько веков тому назад. Судя по надписи, не успел он посадить этот бук, как его (маршала) насмерть сразило пушечное ядро, – в безнадежной борьбе, на поле брани, имеющем очень мало общего в смысле ландшафта с теми, на которых он проявлял себя бригадиром, а затем лейтенантом, коль скоро на полях сражений принято проявлять себя именно в таком порядке. Сквер, по-видимому, был обязан своим существованием этому дереву – обстоятельство, о котором маршал, надо думать, не догадывался, когда в стороне от выстроившихся в шахматном порядке зеленых насаждений, на виду у элегантного и пресыщенного общества, опускал в ямку, лоснившуюся от вечерней росы, хрупкий дичок. И чтобы уж покончить с этим деревом и больше к нему не возвращаться, именно оно, наряду с названием «Сквер Сент-Рута», сообщало скверу остатки очарования. Задыхающийся великан приближался уже к концу своего поприща и постепенно чахнул, и недалек был тот день, когда его распилят на куски и увезут. И тогда на какое-то время в сквере с таинственным названием станет легче дышать.

Мерсье и Камье не знали этого места. Как раз поэтому, вероятно, они назначили свидание именно здесь. Есть вещи, которых нам никогда не узнать наверняка.

Сквозь оранжевое оконное стекло дождь казался золотым, и это, в соответствии с теми местами, где они успели побывать прежде, напомнило одному Рим, а другому Неаполь, причем они друг другу в этом не признались и обоим было как-то стыдно. Казалось, им бы могло полегчать благодаря этому вмешательству далеких времен, когда они были молодыми и горячими, любили живопись, смеялись над женатыми. Но им не полегчало. Тогда они были незнакомы, но с тех пор, как познакомились, часто говорили о тех временах, слишком много говорили, перескакивая, по своему обыкновению, с одного на другое.

– Вернемся домой, – сказал Камье.

– Почему? – сказал Мерсье.

– Теперь до вечера не перестанет, – сказал Камье.

– Это ливень, просто он затянулся, – сказал Мерсье.

– Я не могу стоять и ничего не делать, – сказал Камье.

– Давай сядем, – сказал Мерсье.

– Так еще хуже, – сказал Камье.

– Тогда давай ходить взад и вперед, – предложил Мерсье. – Возьмем друг друга под руку и будем прогуливаться. Пространство ограничено, но бывает и теснее. Поставь зонтик, помоги мне снять рюкзак, ага, спасибо, и вперед.

Камье покорился.

– Раз-два, раз-два, – сказал Мерсье.

– Раз-два, – сказал Камье.

Временами небо прояснялось и дождь делался реже. Тогда они останавливались в дверях. Но вскоре небо опять омрачалось, и дождь принимался лить с новой силой.

– Не смотри, – сказал Мерсье.

– Хватит и того, что я слышу, – сказал Камье.

– Что верно, то верно, – сказал Мерсье.

– Будем терпеть и мужаться, – сказал Камье.

– Собаки тебе не мешают? – сказал Мерсье.

– Почему эта застыла на месте? – сказал Камье.

– Иначе не может, – сказал Мерсье.

– Почему? – сказал Камье.

– Так задумано, – сказал Мерсье. – Чтобы не прерывать акта оплодотворения.

– Начинают верхом одна на другой, – сказал Камье, – а кончают задница к заднице.

– А ты бы чего хотел? – сказал Мерсье. – Экстаз прошел, они бы и рады разбежаться в разные стороны, пописать у тумбы или слопать кусок дерьма, но не могут. Ну и отворачиваются друг от друга. Ты бы на их месте вел себя точно так же.

– Нет, мне бы деликатность не позволила, – сказал Камье.

– А как бы ты себя вел?

– Я бы притворился, – сказал Камье, – будто мне жаль, что я не могу сразу же начать все сначала, до того было хорошо.

После недолгого молчания Камье сказал:

– Может, присядемся, а то я вымотался.

– Ты хотел сказать присядем, – сказал Мерсье.

– Я хотел сказать присядемся, – сказал Камье.

– Можно и присесться, – сказал Мерсье.

Люди вокруг уже вовсю занимались своими делами. Воздух наполнился довольными и недовольными криками, а также степенными голосами тех, для кого жизнь уже исчерпала свои сюрпризы, как в хорошем смысле, так и в дурном. Неодушевленные предметы тоже тяжело трогались с места, в первую очередь тяжелые средства передвижения, например грузовики, фургоны и вообще транспорт. Несмотря на бушующий дождь, все опять пришло в такое же бурное движение, словно небо сияло лазурью.

– Мне пришлось тебя ждать, – сказал Мерсье.

– Наоборот, – сказал Камье, – это мне пришлось тебя ждать.

– Я был на месте в пять минут десятого, – сказал Мерсье.

– А я в четверть десятого, – сказал Камье.

– Вот видишь, – сказал Мерсье.

– И ожидание, и опоздание, – сказал Камье, – считается с того момента, о котором заранее договорились.

– А на когда, по-твоему, мы договорились? – сказал Мерсье.

– На четверть десятого, – сказал Камье.

– В таком случае ты глубоко заблуждаешься, – сказал Мерсье.

– То есть как? – сказал Камье.

– Нет, ты меня все-таки поражаешь, – сказал Мерсье.

– Объяснись, – сказал Камье.

– Стоит мне закрыть глаза, я так и вижу всю сцену, – сказал Мерсье, – твоя рука в моей руке, на глаза мне набегают слезы, и я дрогнувшим голосом произношу: значит, договорились, завтра в девять. А мимо проходит пьяная тетка, распевая неприличную песню и задирая юбку.

– Она тебя отвлекла, – сказал Камье. Он вытащил из кармана записную книжку, полистал ее и прочел: понедельник, второе число, Св. Макарий, Мерсье, четверть десятого, сквер Сент-Рута, забрать у Элен зонтик.

– И что это доказывает? – сказал Мерсье.

– Мои благие намерения, – сказал Камье.

– Что правда, то правда, – сказал Мерсье.

– Мы все равно никогда не узнаем, – сказал Камье, – в котором часу договорились встретиться сегодня. Так что не будем и пытаться.

– Одно во всей этой истории не вызывает сомнений, – сказал Мерсье, – мы встретились без десяти десять, одновременно со стрелками на часах.

– И на том спасибо, – сказал Камье.

– Дождя еще не было, – сказал Мерсье.

– Утренние благие порывы еще не развеялись, – сказал Камье.

– Не потеряй нашей записной книжки, – сказал Мерсье.

Тут появился первый из длинной вереницы вредителей. Он был в линялом зеленом мундире, обильно украшенном в предусмотренных уставом местах героическими орденами, медалями и лентами, и этот наряд был ему к лицу, очень к лицу. По примеру великого Сарсфилда, он чуть не погиб, защищая территорию, которая сама по себе была ему явно безразлична, да и как символ она, скорее всего, волновала его ничуть не больше. В руке у него была трость, элегантная и вместе с тем массивная, и временами он даже на нее опирался. У него очень болела ляжка, временами боль зигзагом пронзала ему ягодицу и проникала в отверстие, из которого посылала сигналы бедствия всей кишечной системе вплоть до пилорического клапана и его продолжений, то есть мочеточников и мошонки, разумеется, и вызывала почти непрестанное желание помочиться. Ему, на пятнадцать процентов инвалиду, из-за чего его не уважали почти все те, как мужчины, так и женщины, с которыми он что ни день соприкасался в силу профессии и остатков добродушия, иногда представлялось, что лучше бы он во времена великих бурь посвятил себя домашним перепалкам, гэльскому языку, укреплению веры и сокровищам уникального и неповторимого фольклора. Опасность для здоровья была бы меньше, а выгоды вероятнее. Но, просмаковав всю горечь этой мысли, он ее обычно гнал от себя как недостойную. Ему хотелось, чтобы его усы торчали вверх, и они торчали прежде, но теперь обвисли. Время от времени он обдавал их снизу облачком зловонного дыхания пополам со слюной. Это ненадолго вздымало их кверху. Застыв у подножия лестницы, ведущей в пагоду, в распахнутом дождевике, по которому струилась вода, он переводил взгляд с Мерсье и Камье на собак, с собак на Мерсье и Камье.

– Чей велосипед? – сказал он.

Мерсье и Камье переглянулись.

– Мы и без велосипедов обходимся, – сказал Камье.

– Уберите, – сказал сторож.

– Может, это нас хоть немного развеселит, – сказал Мерсье.

– Чьи собаки? – сказал сторож.

– По-моему, – сказал Камье, – нам придется отсюда уйти.

– Может, это как раз тот удар хлыста, которого нам не хватало, чтобы отправиться в путь, – сказал Мерсье.

– Мне что, позвать полицию? – сказал сторож.

– Боюсь, добром дело не кончится, – сказал Камье.

– Вы предпочитаете, чтобы я позвал слесаря сбить с него замок? Или чтобы я вышвырнул его отсюда пинком прямо по спицам? – сказал сторож.

– Ты понимаешь что-нибудь в этих бессвязных речах? – сказал Камье.

– У меня сильно упало зрение, – сказал Мерсье. – По-моему, речь о велосипеде.

– И что дальше? – сказал Камье.

– Его присутствие здесь, – сказал Мерсье, – противоречит правилам.

– Тогда пускай уберет, – сказал Камье.

– Не может, – сказал Мерсье. – Велосипед как-то прикреплен, вероятно, к дереву или к статуе, не то замком, не то тросом. По крайней мере, такова моя интерпретация.

– Вполне правдоподобно, – сказал Камье.

– К сожалению, тут не только велосипед, насколько я понимаю, – сказал Мерсье. – Тут еще и собаки.

– Кому они мешают?

– Противоречат постановлению, – сказал Мерсье, – точно так как же как велосипед.

– Но они же ни к чему не привязаны, – сказал Камье, – только друг к другу, совокуплением.

– Это верно, – сказал Мерсье.

– В таком случае пускай он исполнит свой долг, – сказал Камье. – Пускай он их тут нам немедленно уберет.

– Я с тобой согласен, – сказал Мерсье.

– Собаки могут подождать, – сказал сторож.

– Ха-ха, – сказал Камье.

– Почему ты так хохочешь? – сказал Мерсье.

– Они могут подождать! – сказал Камье.

– Я вам посмеюсь, – сказал сторож. – Я вам так посмеюсь.

– Отец мне всегда повторял, – сказал Мерсье, – чтобы я вынимал трубку изо рта, перед тем как заговаривать с чужим человеком, какое бы скромное положение в обществе он ни занимал.

– Какое бы скромное, – сказал Камье. – Как забавно звучит.

Сторож поднялся по ступеням, ведущим в убежище, и замер в дверном проеме. Внутри сразу потемнело и воздух пожелтел.

– По-моему, он сейчас на нас нападет, – сказал Камье.

– Ты, как всегда, бей по яйцам, – сказал Мерсье.

– Дорогой блюститель порядка, – сказал Камье, – чего вы, собственно, от нас хотите?

– Видите велосипед? – сказал сторож.

– Ничего не вижу, – сказал Камье. – Мерсье, ты видишь велосипед?

– Он ваш? – сказал сторож.

– Поскольку разговор идет о предмете, которого мы не видим, – сказал Камье, – о предмете, существование которого вытекает только из ваших утверждений, откуда же нам знать, наш он или чужой?

– Почему наш? – сказал Мерсье. – Разве собаки наши? Нет. Мы их сегодня увидели в первый раз. А вы хотите, чтобы этот велосипед, если тут вообще есть велосипед, был наш. Вот ведь собаки не наши.

– Плевать мне на ваших собак, – сказал сторож.

Но тут, словно опровергая собственные слова, он налетел на собак и, осыпая пинками и ударами палки, а также энергичными ругательствами, выдворил их из пагоды. Отступление далось им нелегко, так крепко они были привязаны друг к другу. Пытаясь высвободиться, они тянули в разные стороны, и их усилия взаимно уничтожались. Вероятно, им было очень больно.

– Грязные скоты, – сказал сторож.

– Теперь ему плевать на собак, – сказал Мерсье.

– Он выгнал их из убежища, – сказал Камье, – это бесспорно, но не из сквера.

– Дождь скоро ослабит связующие их узы, – сказал Мерсье. – Они одурели от любви и не подумали об этом.

– В сущности, он оказал им услугу, – сказал Камье.

– Будем с ним полюбезнее, – сказал Мерсье, – он герой Великой войны. Пока мы, не боясь, что нам помешают, на всю катушку онанировали в укромном местечке, он с полными штанами барахтался во фламандской грязи.

Не делайте вывода из этих легковесных слов, Мерсье и Камье были немолодые юнцы.

– Это мысль, – сказал Камье.

– Только посмотри на всю эту дребедень, ордена и медали, – сказал Мерсье. – Представляешь, какие количества поноса за этим кроются?

– С трудом, – сказал Камье. – У меня всегда был запор.

– Предположим, что этот так называемый велосипед наш, – сказал Мерсье. – Что страшного?

– Давайте начистоту, – сказал Камье, – он наш.

– Даю вам пять минут на то, чтобы его убрать, – сказал сторож. – Потом я позову полицию.

– Сегодня мы наконец, – сказал Мерсье, – после многолетних проволочек удалимся в неизвестном направлении и, быть может, не вернемся живыми. Мы только ждем, чтобы распогодилось, и тут же пустимся в путь. Попытайтесь нас понять.

– Это меня не касается, – сказал сторож.

– А кроме того, – сказал Мерсье, – нам осталось кое в чем разобраться, пока еще не поздно.

– Разобраться? – сказал Камье.

– Вот именно, – сказал Мерсье.

– Я думал, мы уже во всем разобрались, – сказал Камье.

– Не во всем, – сказал Мерсье.

– Уберете или не уберете? – сказал сторож.

– Раз уж вы глухи к доводам рассудка, – сказал Мерсье, – нельзя ли купить ваше расположение?

– Разумеется, – сказал страж.

– Дай ему шиллинг, – сказал Мерсье. – Как все же неудачно, что первые наши расходы совершатся под знаком низкого шантажа.

– Убийцы, – сказал сторож. Потом он исчез.

– Какие-то они все одинаковые, – сказал Мерсье.

– Теперь будет бродить вокруг, – сказал Камье.

– А нам-то что? – сказал Мерсье.

– Не люблю, когда мне бродят вокруг, – сказал Камье.

– Ты хочешь сказать, бродят вокруг меня? – сказал Мерсье.

– Я хочу сказать, мне бродят вокруг.

Этой забавы им хватило ненадолго.

Время уже клонилось к полудню.

– А теперь займемся собой, – сказал Мерсье.

– Собой? – сказал Камье.

– Ну да, – сказал Мерсье. – Самими собой, серьезным делом.

– Не перекусить ли нам? – сказал Камье.

– Сначала разберемся, – сказал Мерсье. – А потом подкрепимся.

Последовал долгий спор, перемежавшийся долгими паузами, во время которых оба размышляли. При этом то один, то другой проваливались в такие бездны задумчивости, что голос одного из них, подхватывая спор, был не в силах вывести другого из этого состояния или просто не достигал его слуха. Или, одновременно придя к зачастую противоположным выводам, они принимались одновременно их излагать. Кроме того, нередко получалось так, что один из них глубоко задумывался еще до того, как второй успевал изложить свою идею. Время от времени они переглядывались, не в силах больше произнести ни слова и с пустотой в мыслях. На исходе одной из таких вспышек обалдения они решили ненадолго отказаться от дальнейших исследований. Дело шло к часу дня, дождь лил по-прежнему, короткий зимний день клонился к закату.

– Продукты были на тебе, – сказал Мерсье.

– Наоборот, на тебе, – сказал Камье.

– Да, правда, – сказал Мерсье.

– У меня прошел голод, – сказал Камье.

– Надо поесть, – сказал Мерсье.

– Не вижу зачем, – сказал Камье.

– Нам еще предстоит долгий и трудный путь, – сказал Мерсье.

– Чем раньше подохнем, тем лучше, – сказал Камье.

– Правда, – сказал Мерсье.

В дверях возникла голова сторожа. Это было неправдоподобно – одна голова.

– Если решите заночевать, с вас полкроны, – сказал он.

– Мы уже разобрались? – сказал Камье.

– Нет, – сказал Мерсье.

– А разберемся когда-нибудь? – сказал Камье.

– Надеюсь, – сказал Мерсье. – Да, надеюсь, хотя и не очень твердо, что настанет день, когда мы наконец во всем разберемся.

– Это будет замечательно, – сказал Камье.

– Давай не терять надежды, – сказал Мерсье.

Они обменялись долгим взглядом. Камье подумал: «Я даже его и то не вижу». Аналогичная мысль пронзила его собеседника.

Однако за время разговора вроде бы прояснились два пункта.

1. Мерсье поедет один, на велосипеде, в непромокаемом плаще. Прибыв на место привала, он позаботится обо всем необходимом до появления Камье, который пустится в путь, как только погода позволит. Зонтик останется у Камье.

2. Так вышло, что до сих пор Мерсье проявлял скорее бодрость, а Камье инертность. С минуты на минуту положение может кардинально перемениться. Чтобы идти вперед, пускай более слабый всегда опирается на менее слабого. Возможно, оба преисполнятся энергии. Это будет превосходно. Но может статься, что они одновременно впадут в полное изнеможение. В таком случае не следует предаваться отчаянию, а нужно, не теряя веры, ждать, когда трудный период кончится. Несмотря на неопределенность этих слов, их значение более или менее понятно.

– Не знаю, о чем теперь думать, – сказал Камье, – а потому отворачиваюсь.

– Похоже, развиднелось, – сказал Мерсье.

– Солнце наконец проглянуло, – сказал Камье, – чтобы мы могли полюбоваться, как оно закатится за горизонт.

– Меня всегда так волнуют, – сказал Мерсье, – эти долгие зори, играющие тысячами красок.

– Трудовой день окончен, – сказал Камье. – Кажется, будто чернила брызжут с востока и затопляют небосвод.

Зазвонил колокол, возвещавший закрытие.

– Мне чудятся, – сказал Камье, – смутные и пушистые призраки. Они витают вокруг нас, издавая глухие стоны.

– И впрямь, – сказал Мерсье, – с самого утра за нами следят соглядатаи.

– Неужели теперь мы останемся одни? – сказал Камье.

– Я никого не вижу, – сказал Мерсье.

– Раз такое дело, отправимся в путь вместе, – сказал Камье.

Они вышли из убежища.

– Рюкзак, – сказал Мерсье.

– Зонтик, – сказал Камье.

– Плащ, – сказал Мерсье.

– Он у меня, – сказал Камье.

– А больше ничего? – сказал Мерсье.

– Больше ничего не вижу, – сказал Камье.

– Пойду поищу, – сказал Мерсье. – Постереги велосипед.

Это был дамский велосипед, к сожалению, без ручного тормоза. Чтобы затормозить, надо было крутануть педали назад.

Сторож со связкой ключей в руке смотрел им вслед. Мерсье держался за руль, Камье за седло.

– Убийцы, – сказал сторож.