Мессалина: Распутство, клевета и интриги в императорском Риме

XVIII Трагедия Октавии и Британника

Однажды вечером в январе или начале февраля 55 г. н. э., шесть лет спустя после смерти их матери, Октавия и Британник обедали, как обычно, на Палатине. Британнику скоро должно было исполниться четырнадцать; в тот год, если бы все шло по плану, ему предстояло надеть тогу мужественности (toga virilis) и начать гражданскую карьеру, для которой он был рожден.

Их отец умер всего несколько месяцев назад, в середине октября предыдущего года{492}. К шестидесяти трем годам Клавдий прожил немало для человека, никогда не отличавшегося крепким здоровьем, но тем не менее пошли слухи, что дело нечисто. Подозрение предсказуемо пало на Агриппину, мачеху Октавии и Британника. Шептались, что она отравила мужа, причем для верности дважды. Первую дозу подмешали в тарелку грибов, любимого блюда Клавдия, но яд действовал медленно, и император просто показался пьянее обычного. Чтобы избежать любой возможности неудачи, второй дозой смазали одно из длинных перьев, которые врачи императора использовали, чтобы помочь ему прочистить желудок в случае переедания – такое с ним бывало часто; на этот раз эффект был немедленный.

Независимо от того, действительно ли Агриппина подстроила смерть императора, она безусловно контролировала последующие события. Ее сын Нерон был усыновлен Клавдием, когда они поженились в начале 49 г. н. э., и в последующие годы император осыпал пасынка всеми почестями, традиционно предназначавшимися потенциальным наследникам. Теперь, в возрасте почти семнадцати лет, он, в отличие от тринадцатилетнего Британника, был достаточно взрослым, чтобы получить принципат.

Агриппина организовала престолонаследие для сына идеально. Скрыв до поры до времени смерть Клавдия, она направила Нерона сначала к преторианцам, затем в сенат, а сама тем временем утешала Британника и Октавию на Палатине. Нерон был объявлен императором и в лагере, и в курии 13 октября 54 г. н. э., получив одномоментно все полномочия и почести принципата. Завещание Клавдия так и не огласили: его содержание, особенно в том, что касалось вопроса, назначил ли он Нерона и Британника сонаследниками своего имущества, уже было неважно.

В тот вечер в начале 55 г. н. э. за пиршественным столом присутствовали представители ближнего круга императорского двора: сам новоиспеченный император Нерон, Агриппина, Октавия и Британник{493}. Так как Британник еще не носил toga virilis, которая давала полноценное место во взрослом обществе, он вместе со сверстниками (среди которых был его ближайший друг, будущий император Тит) обедал за отдельным столом, накрытым чуть более скупо, чем остальные; так было заведено, и, учитывая его положение, семья должна была следить за тем, чтобы не сложилось впечатление, будто его балуют. Помимо этого, положение Британника требовало, чтобы у него был специальный раб, пробующий каждое принесенное блюдо на предмет яда. В тот вечер принцу подали вино, по римскому обычаю разбавленное горячей водой. Вино было продегустировано и сочтено безопасным, но оно оказалось слишком горячим, и его отослали обратно, чтобы добавить холодной воды. После этого его уже не пробовали.

Стоило Британнику осушить чашу, с ним случился какой-то припадок, он лишился дара речи и стал задыхаться. Пирующие запаниковали; кто-то бросился за помощью, но наиболее проницательные обратили взоры на Нерона. Юный император был невозмутим – он заявил, что Британник с раннего детства подвержен падучей, и заверил компанию, что тот скоро придет в себя. Британника вынесли из зала, и пир возобновился.

Несмотря на все заверения Нерона, Британник – когда-то бывший надеждой цезарей – умер той же ночью. Не теряя времени, подготовили погребальную церемонию, которая состоялась с первыми лучами солнца следующего утра на Марсовом поле (Campus Martius). Во время похорон, как отмечает Тацит, разразилась такая буря, что люди истолковали ее как проявление гнева богов{494}. Но плохая погода оказалась не просто дурным предзнаменованием. Дион утверждает, что, когда тело Британника несли на носилках через Форум, сильный ливень смыл слой белого гипса, наложенного на его кожу, обнаружив безобразную синюшность. Это считалось симптомом отравления, и все сочли, что в нем повинен Нерон.

Вполне возможно, что сын Мессалины и Клавдия действительно умер от естественных причин, как утверждал Нерон. Британник мог умереть от приступа эпилепсии или заражения столбняком, который мог вызвать и судороги, и изменение цвета кожи{495}. Реальная причина его смерти в конечном итоге не так важна для истории. Статус Британника как сына Клавдия всегда представлял опасность для гегемонии Нерона, а предстоявшее ему облачение в toga virilis со всеми вытекающими из этого ожиданиями нового общественного положения означало, что риск мог только возрасти.

С момента нового брака Клавдия с Агриппиной и усыновления им Нерона было ясно, что одному из мальчиков придется умереть. С точки зрения правящего императора, наличие двух наследников несло в себе реальные преимущества. Молодой римлянин имел слишком много шансов умереть (как показали бесконечные попытки Августа обеспечить престолонаследие), и если назначить единственного наследника, а он умрет, то возникший вакуум власти вокруг императора может спровоцировать раскол и даже цареубийство. Однако империю делить было нельзя – это показала деградация триумвиратов, которые один за другим приводили к гражданским войнам в Поздней республике, – поэтому второй кандидат, сколь бы полезным он ни был при жизни предыдущего императора, должен был исчезнуть по воцарении его соперника. Подобная ситуация сложилась зимой 37/38 г. н. э., когда Калигула расправился с Тиберием Гемеллом (названным в завещании императора Тиберия его сонаследником) по обвинению в заговоре; если бы Британник не умер – от яда ли, от болезни ли – в те первые месяцы 55 г. н. э., аналогичные обвинения, вероятно, были бы выдвинуты против него еще до конца года.

Единственной надеждой Британника с момента свадьбы Клавдия и Агриппины в 49 г. н. э. было опередить Нерона и уничтожить его. То, что Клавдий умер до совершеннолетия Британника, делало подобный исход маловероятным. Удобный, с точки зрения интересов Нерона, момент смерти Британника добавлял поводов для слухов, что Агриппина подстроила убийство мужа, чтобы помешать его планам будущего возвышения сына Мессалины. В лице Агриппины Нерон пользовался непоколебимой поддержкой самой влиятельной женщины на Палатине; у Британника же после смерти матери не было и не могло быть подобной союзницы.

Судьбу Британника, независимо от того, был ли он отравлен, предопределила двойная трагедия: факт смерти его матери и время смерти его отца.

Положение Октавии было не столь однозначно. Будучи девочкой, она не представляла прямой угрозы для Нерона, и Агриппина знала, что, если правильно разыграть карты, дочь Мессалины может стать ключом к успеху ее сына.

К моменту смерти своей матери Октавия, которой было тогда около восьми лет, была уже семь лет как помолвлена с Луцием Силаном. Луций Силан был молодым человеком древнего аристократического рода и праправнуком Августа; его помолвка с малолетней Октавией стала одной из стабилизирующих мер, принятых Мессалиной и Клавдием в первые лихорадочные месяцы их совместного правления. Это была единственная договоренность, сохранившаяся на протяжении всего правления Мессалины. За это время Луций Силан неуклонно, хотя и постепенно возвышался: он находился с Клавдием в Британии и был избран императорским посланником, чтобы известить сенат о победе Рима; он ехал с Клавдием в триумфальной процессии и был награжден собственными почетными знаками триумфа; до гибели Мессалины в 48 г. н. э. он побывал претором, и ему были пожалованы полномочия и средства для организации грандиозных гладиаторских представлений, чтобы угодить населению{496}.

Для Агриппины эта помолвка была помехой, и она, не теряя времени, избавилась от нее{497}. Луций Силан был обвинен в кровосмешении со своей сестрой Юнией Кальвиной – красивой, жизнерадостной и «передовой», так что ее репутация придавала обвинениям легкий привкус правдоподобия{498}. Юнию изгнали, а Луций Силан покончил с собой утром в день свадьбы Агриппины с Клавдием.

Путь к помолвке Октавии и Нерона был расчищен. Этот шаг сыграл решающую роль в выдвижении Нерона как потенциального наследника принципата – теперь он был дважды наследником императора, одновременно его пасынком и зятем. Свадьба состоялась в 53 г. н. э., когда невесте было около тринадцати лет, и ознаменовалась публичными празднествами, грандиозными гладиаторскими играми и травлей диких зверей в Большом цирке{499}.

Полтора года спустя, когда Октавия присутствовала на пиру, на котором умер ее брат, она сидела на том месте, которое прежде занимала ее мать, – месте жены императора. Если в тот вечер Октавия и заподозрила мужа в убийстве брата, то не выказала этого. «Октавия также, – утверждает Тацит, – невзирая на свои юные годы, научилась таить про себя и скорбь, и любовь, и все свои чувства»{500}.

Возможно, Октавия и научилась скрывать свои чувства, однако нет сомнений, что ее брак с Нероном был отчаянно несчастливым. Несмотря на собственную репутацию, Мессалина воспитала свою дочь как образец старорежимной добродетели, в духе «безукоризненной супружеской верности»{501}. Она была любима народом, своей мачехой Агриппиной и двором – но совершенно не во вкусе Нерона. К Октавии, по замечанию Тацита, «он испытывал неодолимое отвращение, то ли по воле рока, или, может быть, потому, что все запретное слаще»{502}.

В последующие годы после свадьбы Нерон пережил череду страстных романов: сначала с вольноотпущенницей Клавдией Актой, а затем со знаменитой красавицей, элегантной и хитрой Поппеей Сабиной Младшей – дочерью столь же привлекательной Поппеи Сабины Старшей, которую Мессалина принудила совершить самоубийство из-за ее предполагаемых связей с Мнестером и Валерием Азиатиком{503}. Нерону были нужны как раз такие женщины – менее «правильные» и более забавные, менее скованные моралью и ожиданиями, связанными с происхождением, и вероятно, менее отягощенные детскими травмами и постоянными отказами в браке. Однажды друзья Нерона попытались вмешаться и встать на защиту его жены, уговаривая императора обращаться с ней получше. Она жена императора, ответил Нерон, разве этого недостаточно?{504}

Несмотря на былую вражду с Мессалиной, Агриппина, по-видимому, действительно полюбила Октавию. Она вступалась за сноху в первые дни романа Нерона с Актой, утешая ее и рискуя своим положением, когда открыто осуждала поведение сына{505}. Наверное, это неудивительно, но, зная о неодобрении матери, император-подросток отнюдь не охладел к своей возлюбленной и не стал относиться нежнее к законной жене; но все же это обеспечило Октавии некоторую степень защиты.

Когда в 59 г. н. э. Агриппина погибла от руки сына, которого так старалась сделать императором, Октавия осталась более уязвимой, чем когда-либо{506}. Нерон чувствовал себя загнанным в угол, и чем более безупречно Октавия исполняла роль хорошей жены и хорошей императрицы, тем хуже он к ней относился. Октавия была непритязательна и скромна, она не выказывала желания вмешиваться, подобно своей матери, в государственные дела, но тем не менее, по словам Тацита, «тяготила его, как постоянное напоминание об отце и вследствие расположения к ней народа» – он понимал, насколько обязан ей властью, которой обладает, и это его злило{507}.

Светоний утверждает, что Нерон предпринял ряд неудачных попыток задушить Октавию{508}. К началу 60-х, подстрекаемый амбициозной новой любовницей Поппеей Сабиной Младшей, Нерон, по-видимому, решился избавиться от нее более традиционным и надежным методом{509}.

Учитывая частоту разводов в Риме и квазитоталитарную власть Нерона, то, что изгнание Октавии спровоцировало подобный кризис, – примечательное свидетельство ее личной репутации. Нерон развелся с Октавией в 62 г. н. э., поначалу на основании бездетности, и поспешно вступил в брак с Поппеей Сабиной. Однако ее изгнание настолько негативно было воспринято в народе, что тут же против нее были выдвинуты обвинения в прелюбодеянии, чтобы окончательно удалить Октавию из города.

Поразительно, но первый процесс провалился. Октавию обвинили в связи с рабом-флейтистом из Александрии Египетской по имени Эвкер, но даже под пытками слуги Октавии отказались свидетельствовать против нее. Одна из ее рабынь набросилась на Тигеллина, префекта преторианцев, который допрашивал ее: женские органы ее госпожи, кинула она ему в лицо, чище, чем его рот. Не сумев собрать достаточно свидетелей для судебного разбирательства, император сдался и принудил Октавию «добровольно» удалиться в охраняемые владения в Кампании.

Общество отреагировало взрывом негодования, а когда распространился слух, будто Нерон уступил общественному давлению и восстановил Октавию в положении жены и императрицы, начались столь же бурные празднества. Люди толпились на Форуме и Капитолии, воздавая богам благодарности за возвращение Октавии. Они сбрасывали статуи Поппеи Сабины и доставали старые изображения Октавии, украшая их цветочными гирляндами, торжественно пронося по городу и водружая на Форуме и в храмах.

Сила поддержки, которой пользовалась Октавия, может указывать на то, что народ сохранял добрые воспоминания о ее матери. Октавии было только двадцать два, и за семь лет своего пребывания императрицей она, очевидно, сознательно не хотела пиарить свою власть и свои изображения. Если бы римский народ действительно ненавидел Мессалину, действительно испытывал к ней отвращение как к «распутной царице» и действительно считал ее падение заслуженным, вряд ли он встал бы на защиту ее дочери.

Празднества в честь предполагаемого возвращения Октавии увенчались бурными аплодисментами Нерону и его вернувшейся императрице. Они оказались преждевременными. Когда часть ликующей толпы попыталась прорваться в императорский дворец, стража не пустила ее. Вскоре стало ясно, что Октавия не была отозвана из изгнания, а Поппея Сабина остается императрицей.

Пока императорская стража пыталась совладать с толпой, Нерона осенило, что, покуда Октавия жива, она останется угрозой режиму. На сей раз он решил не возиться со свидетелями. Вместо этого он послал за Аникетом, командующим императорским флотом близ Неаполя и человеком, сыгравшим ключевую роль в убийстве Агриппины. Теперь Нерон напомнил ему о прошлой услуге; император потребовал, чтобы Аникет поклялся, будто склонил Октавию к прелюбодеянию, угрожая казнить его за убийство, если он не подчинится. Аникет, что неудивительно, согласился на эти условия и «признался» перед свидетелями. Нерон выпустил эдикт, где перечислялись якобы измены его жены, присовокупив обвинение, что ее роман окончился беременностью, которую она прервала.

Аникета «изгнали» в роскошные условия на Сардинию; Октавию отправили на остров Пандатерия в Тирренском море. Несмотря на все обвинения Нерона, говорит Тацит, народ остался на ее стороне.

Ни одна изгнанница не вызывала большего сострадания у тех, кому пришлось повидать их собственными глазами. Некоторые еще помнили, как Тиберием была сослана Агриппина, еще свежее в памяти была судьба Юлии, сосланной Клавдием. Но и та и другая подверглись изгнанию, достигнув зрелого возраста: они обе испытали радости жизни, и безотрадное настоящее облегчалось для них воспоминанием о былой, лучшей доле. А для Октавии день свадьбы сразу же стал как бы днем ее похорон: она вступила в супружество, не принесшее ей ничего, кроме скорби: посредством яда у нее был отнят отец, а вскоре после того и брат; затем над госпожою взяла верх рабыня; потом Нерон, вступив в брак с Поппеей, тем самым обрек свою прежнюю жену гибели, и, наконец, – последнее обвинение, которое тягостнее самой гибели{510}.

Народ, наблюдавший за отъездом Октавии, опасался, что не увидит ее возвращения с Пандатерии – печально известного пустынного острова-тюрьмы, на котором умерло столько других женщин из императорской семьи, – и опасения сбылись. Всего через несколько дней ссылки Октавия получила от Нерона письмо, в котором он приказывал ей покончить с собой. Как и ее мать в свое время, Октавия отказалась. Она приводила в качестве доводов свою родословную, свои заслуги, свое молчание, даже свои отношения с Агриппиной; она была несчастна в браке, признавалась она, но не готова умереть.

Все было бесполезно: приказ императора был достаточно ясен. Солдаты крепко связали ее веревками и перерезали вены ей на руках и, для верности, на ногах. Кровь, по словам Тацита, все же вытекала слишком медленно, «стесненная страхом», поэтому натопили баню, достаточно жарко, чтобы пар ускорил процесс{511}. Говорят, что, как только она умерла, ей отрезали голову и отослали ее в Рим Поппее Сабине. Октавия, первенец Мессалины и последний из ее прямых потомков, погибла в двадцать два года.

Судьбы остальных главных действующих лиц истории Мессалины были более неоднозначными, чем судьбы ее детей.

Нарцисс получил меньше, чем надеялся, в награду за все риски, которые взял на себя, чтобы погубить Мессалину. Клавдий пожаловал ему регалии квестора (одной из низших сенаторских должностей) на публичной демонстрации единства, последовавшей за падением императрицы, но, по-видимому, не особенно отблагодарил его приватно; эта история подорвала политический капитал императора и расколола его семью. Агриппина тоже не доверяла Нарциссу: он был противником ее брака с Клавдием, убеждая императора вернуться к своей безобидной бывшей жене Элии Петине.

Благосклонность императора и состояние Нарцисса, особенно в сравнении с Палласом, любимым вольноотпущенником Агриппины, теперь медленно, но верно убывали; в 52 г. н. э. Палласу пожаловали регалии претора, что было на две ступени выше квесторства Нарцисса на карьерной лестнице (cursus honorum)[105]{512}. Перед Нарциссом стояли и другие проблемы. Ему поручили один из крупных инженерных проектов Клавдия – осушение Фуцинского озера. Когда часть дренажной системы обрушилась, народ стал винить Нарцисса, утверждая, что он растратил деньги и попытался уничтожить улики{513}.

Ко времени смерти Клавдия отношения между Нарциссом и Агриппиной обострились настолько, что говорят, будто он задумался о поддержке Британника в качестве императорского наследника против Нерона, несмотря на вражду с матерью мальчика и риск, что Британник может попытаться отомстить Нарциссу, если достигнет власти{514}. Однако, если вольноотпущенник планировал еще один смелый ход, он ошибся со временем. Осенью 54 г. н. э. Нарцисс покинул Рим; формально он отправился лечить свою подагру, но на самом деле, возможно, его отъезд под каким-то предлогом устроила Агриппина. Ко времени его возвращения Клавдий был мертв и воцарился Нерон. Решение Нарцисса вернуться вообще оказалось ошибкой: его арестовали и еще до конца года то ли казнили, то ли принудили покончить с собой. Говорят, последнее, что сделал Нарцисс перед смертью, – сжег всю императорскую переписку, которой располагал в качестве секретаря Клавдия{515}.

Мать Мессалины, Домиция Лепида, пала еще раньше в том же году. Отношения с Мессалиной не могли расположить ее к Агриппине, но трения между этими женщинами могли возникать еще во времена явно несчастного первого брака Агриппины с Домицием Агенобарбом, братом Домиции Лепиды. Хуже всего было то, что именно Домиция Лепида приютила младенца Нерона в период изгнания Агриппины при Калигуле, и она сохраняла влияние на племянника, которого явно любила и баловала, что раздражало Агриппину и одновременно вызывало опасения{516}.

Императрица обвинила Домицию Лепиду в двойном преступлении: сначала ей предъявили обвинение в использовании колдовства против Агриппины, а затем в менее зловещем, но более доказуемом деянии – в том, что она позволила огромным бандам рабов, обрабатывавшим ее земли в Калабрии, выйти из-под контроля, что представляло опасность. Домиция Лепида была приговорена к смерти и либо казнена, либо совершила самоубийство в 54 г.

Судьбы старых соратников Мессалины в сенате сложились несколько лучше. Вителлий, целовавший ее сандалию, но впоследствии отказавшийся поддержать ее на дороге из Остии, умер от естественных причин в 51 г. н. э. Трижды побывавший консулом и один раз цензором, он сделал удивительно блестящую карьеру, и его почтили похоронами за государственный счет. Сенат воздвиг на рострах на Форуме его статую с надписью: «Неколебимо верен императору»{517}. Позже, после падения Нерона, сын Вителлия, носивший то же имя, сам ненадолго станет императором.

Одиозный обвинитель Публий Суиллий прожил дольше. Он жил еще десять лет после смерти Мессалины, во всем том блеске и роскоши, которыми наслаждался при ее жизни. Но в 58 г. н. э. неприятности настигли и его{518}. Закон Цинция – тот самый, который в 47 г. н. э. против него пытался применить любовник Мессалины Силий, – снова пустили в ход, но на этот раз обвинитель, философ Сенека, присовокупил к нему обвинения в вымогательстве. Публий Суиллий не принял обвинений с покорностью – это было не в его характере. Он был человеком, который, по словам Тацита, «предпочел, чтобы в нем видели скорее злодея, чем молящего о прощении»{519}. Публий Суиллий счел, что лучшая защита – нападение: он повторил выдвинутые Мессалиной обвинения Сенеки в прелюбодеянии с Юлией Ливиллой, обвинил его в коррупции и высмеял его вкусы как непомерно дорогие для философа.

Когда, однако, ему предъявили свидетельства его карьеры в качестве обвинителя, Публий Суиллий сменил тактику: он сказал, что всего лишь следовал императорским приказам. Нерон возразил: документы Клавдия доказывают, что подобных приказов он не получал. В свою очередь, Публий Суиллий уточнил: приказы ему отдавал не Клавдий, а Мессалина. Здесь, как сообщает Тацит, «приводимые им в свое оправдание доводы утратили убедительность». «Почему, – спросило обвинение, – этой кровожадной распутницей был избран именно он, а не кто другой, чтобы служить ей своим красноречием?»{520} Наконец Публий Суиллий смирился с предрешенным вердиктом; половина его имущества была конфискована, а сам он выслан на Балеарские острова, где, как говорят, последний союзник Мессалины прожил остаток жизни безбедно.

В то время когда Публий Суиллий собирал свое огромное состояние, чтобы жить в достатке в этой вынужденной отставке, характеристика Мессалины как «кровожадной распутницы» была вписана в обвинительное заключение сената.