Месть и закон

1

Во Дворце спорта в этот день не проводилось никаких мероприятий. Валентина Ширяева прошла мимо закрытых касс и толкнула широкую застекленную дверь. Огляделась: пустующий буфет, алюминиевые вешалки гардероба с гроздьями номерков. Тишина.

Слова охранника, расположившегося за столом справа от выхода, показались Валентине окриком:

– Вы к кому?

Она обернулась.

Ширяевой было тридцать восемь лет: полная, довольно симпатичная, глаза усталые, строгие. Сейчас на ее лице обозначилась доброжелательная улыбка.

Переложив сумочку в другую руку, она поздоровалась и попросила разрешения пройти в зал.

Охранник в ответ недовольно буркнул:

– Сейчас там идет тренировка.

– Да, я знаю, – Валентина открыла сумочку и показала удостоверение.

Выражение лица ее собеседника сразу изменилось.

– Пройдите через восьмой сектор, – охранник указал влево от себя.

Он продублировал фразу, сказанную им десять минут назад высокому парню, которого он хорошо знал. С недавних пор тренер баскетбольной команды «Динамо» Андрей Осинцев запретил пропускать во Дворец спорта бывшего центрового команды Алексея Белоногова. Но, глядя на осунувшееся лицо баскетболиста, охранник не мог не откликнуться на его просьбу:

– Иди, Леша. Но так, чтобы тебя никто не видел. Пройди через восьмой сектор на задние ряды.

Он посмотрел вслед центровому и качнул головой: жаль парня.

Валентина поблагодарила охранника и поднялась по ступенькам восьмого сектора. Остановившись у темно-красной шторы, она вначале посмотрела на хорошо освещенную площадку, где тренировались баскетболисты, потом заняла крайнее место в предпоследнем ряду.

Поначалу она не заметила парня, который сидел позади нее. Он так и остался бы для нее невидимкой, не поверни она невольно голову. Она словно бы искала собеседника. Дело в том, что Валентина никак не могла понять, по какой причине тренер явно недоволен спортсменом под десятым номером. Она никогда не интересовалась баскетболом, плохо в нем разбиралась. Во Дворец спорта же ее сегодня привели дела, далекие от популярной игры.

Ширяева едва не вздрогнула, когда, повернув голову, услышала за спиной тихий подсказывающий голос:

– Слава уже третий раз неправильно отдает передачу – принимающему неудобно. – Парень сзади улыбнулся ее обескураженному виду.

Она также ответила ему улыбкой и шепотом спросила:

– Вы что, можете читать на расстоянии чужие мысли?

– Я баскетболист и в жестах разбираюсь очень хорошо.

Ширяева поблагодарила собеседника, которого так и не смогла разглядеть как следует, и возобновила наблюдение за тренировкой. Но вскоре снова полуобернулась в кресле и попросила разъяснить некий баскетбольный нюанс.

Валентина не знала, что разговаривает с Алексеем Белоноговым, родной брат которого ровно десять дней назад подошел к ней на улице. Предложение от старшего брата баскетболиста для судьи Октябрьского народного суда было если не привычным, то вполне стандартным. Валентина за пять лет, что работала судьей, сталкивалась с подобными просьбами сотни раз, и суммы, которые ей предлагали, давно перестали удивлять.

Ширяева возвращалась домой, она жила неподалеку от здания районного суда, поэтому на работу ходила пешком. Сергей Белоногов шел рядом, Валентина терпеливо сносила торопливый монолог внезапного спутника. В таких случаях она обычно не реагировала на слова и уговоры, но на этот раз у подъезда своего дома остановилась, устало оглядела молодого человека и отрицательно покачала головой. Она не имела права жалеть кого-то, симпатизировать обвиняемому или его родственникам. Как не вправе была ненавидеть и испытывать недобрые чувства – так положено, так гласит одна из заповедей судей. Даже когда она зачитывала приговор, то вынуждена была делать бесстрастное лицо, хотя, как и любой человек, порой и ненавидела, и жалела.

Но в этот раз жизнь рассудила иначе. Ей пришлось вспомнить о предложении Сергея Белоногова – когда работа валилась из рук, а на душе было черным-черно и она искала хоть какую-то зацепочку, чтобы дальнейшее ее существование имело смысл.

Дело Алексея Белоногова должно было слушаться через день. Не было никаких причин ни со стороны обвинения, ни со стороны защиты, чтобы отложить слушание. Валентина по опыту знала, что заседание продлится не более полутора часов. Будет всего один перерыв, когда суд удалится на совещание, чтобы вынести приговор и чуть позже зачитать его.

Сейчас она наблюдала за тренировкой баскетболистов, невольно думая о том, что пришла во Дворец спорта только затем, чтобы подготовиться к встрече с Сергеем Белоноговым. Тут, в зале, где тренировался и выступал за команду его брат, она набиралась смелости перед предстоящим разговором. Скорее всего подспудно она хотела впитать в себя атмосферу спортивной арены, получше рассмотреть разгоряченных баскетболистов, представить себе центрового команды, а теперь подсудимого Алексея Белоногова; найти в нем что-то отталкивающее. А затем, решившись наконец, она поднимется с места и направится по адресу, который значился в ее записной книжке. Чтобы сделать то, чего никогда до этого не делала.

Но пока с решительным настроем ничего не получалось. Перед глазами мелькали высоченные фигуры в мокрых от пота майках, сама тренировка казалась изматывающей работой. Валентина невольно представила себе свою полную фигуру и как она мчится от кольца до кольца, но бросить мяч в корзину не хватает сил. Как не хватило сил недавно, когда она, пробежав две остановки, упала на пороге своей квартиры, и только нашатырь привел ее в чувство.

Она задержала взгляд на скамейке запасных. Исходя из материалов дела, которое Ширяева изучила довольно хорошо, драка произошла именно там. Всплеск эмоций, безобидная поначалу ситуация, правда, не без доли провокации со стороны главного тренера, – и спустя часы на Алексея Белоногова завели уголовное дело. А пострадавший – Николай Осинцев – со сломанной рукой в предстоящих матчах сыграть уже не сможет.

Совершенно несерьезное дело, которое, дабы не порождать слухов о нездоровой атмосфере внутри баскетбольного клуба, не должно было выйти за пределы Дворца спорта. Если бы не два «но». Первое: пострадавший являлся сыном главного тренера. Второе: молодым центровым Алексеем Белоноговым, с блеском проведшим чемпионат и обещавшим вырасти в новую баскетбольную звезду, заинтересовались за границей.

Он получил предложение из солидного испанского клуба, отвергнуть которое было бы верхом глупости.

Понятно, что тренер Осинцев вряд ли мог обрадоваться уходу из команды ведущего игрока. Тем более, что с Алексеем было практически достигнуто соглашение о продлении контракта. Тот истекал после окончания сезона, а дальше центровой сам мог определять свою судьбу. Он определился бы правильно, с точки зрения Осинцева, но тут поступило предложение от испанцев...

Так что нелепая драка, в которой сын тренера получил серьезную травму, пришлась как нельзя кстати.

Наставник быстро сообразил, что игрок, которого он теряет, может в Испании и не оказаться. Его дальнейшие действия не одобрил никто из команды, даже сын, которого он все же заставил написать заявление.

Так возникло это уголовное дело, исход которого во многом зависел от Осинцева. Согласись Белоногов остаться в команде, дело бы тут же прикрыли.

Теперь все зависело от решения суда. Потому что в испанском клубе согласились подождать окончания этой истории с одним условием: контракт будет заключен, только если Алексея оправдают. В любом другом случае, даже если он отделается условным приговором или денежным штрафом, он может поставить крест на своей карьере за границей. По крайней мере, в ближайшее время.

В клубных командах России, откуда центровому могли последовать предложения, ему тоже на первых порах пришлось бы несладко. Нельзя было забывать и о другом: вместе с контрактом Белоногов терял большие по российским меркам деньги.

Когда Валентина Ширяева поднялась со своего места в восьмом секторе, она совсем забыла о незнакомце, который давал ей некоторые пояснения в ходе тренировки. Но какой-то неприятный осадок в душе остался. Может, это оттого, что она на прощание даже не кивнула ему.

2

Именно таким она и представляла себе лицо Сергея Белоногова, когда поднялась по лестничному маршу и остановилась у двадцать второй квартиры.

Не колеблясь, Валентина нажала на кнопку звонка.

Стараясь сохранить на лице умело наброшенное равнодушие, она несколько секунд ждала, пока ей откроют.

– Вы?!

Вместо того чтобы сразу пропустить гостью в квартиру, Сергей вышел на площадку и непроизвольно посмотрел ей за спину, затем его взгляд скользнул по лестнице.

Ширяева кивнула:

– Здравствуйте.

– Добрый день... Валентина Петровна, кажется?

– Разрешите войти?

– Конечно! – спохватился парень, одетый в тренировочный костюм и мягкие коричневые шлепанцы. – Проходите.

Его мысли были заняты другим, и он рассеянно наблюдал за тем, как судья, неловко наклонившись, снимает туфли и поправляет сбившийся лейкопластырь на пятке.

Когда гостья остановилась посреди комнаты, невольно оглядывая обстановку в квартире, Сергей предложил ей место за разложенным столом-книжкой.

Сам, не сводя глаз с судьи, сел напротив.

У него было круглое лицо, светлые вьющиеся волосы наполовину прикрывали уши, вокруг рта резкие складки, глаза серые. Ширяева подметила также, что нижняя челюсть Сергея выдавалась вперед, и складывалось впечатление, что у него не правильный прикус.

– Не принесете мне стакан воды? – попросила Ширяева, отмечая напряжение во взгляде хозяина.

Сергей скрылся на кухне. Как назло, в холодильнике не оказалось минералки, пришлось поить гостью водой из-под крана. Он долго сливал воду, прежде чем набрать в стакан.

– Спасибо, – отпив немного, Валентина поставила стакан на стол. Затем решительно подняла глаза. – Я согласна помочь вам. Но... – Она выдержала паузу, стараясь не выдать волнения. – Меня не устраивает сумма, которую вы предложили.

– Да?..

Сергей, глядя на замолчавшую гостью, спросил:

– Сколько же вы хотите?

– Вдвое больше.

Белоногов покачал головой: двадцать тысяч долларов! Но деваться было некуда, не торговаться же!

Он кивнул:

– Я согласен.

– Хорошо. Послезавтра в восемь часов утра ждите меня возле моего подъезда. Принесете половину суммы. Остальное – после окончания судебного заседания.

Ширяева поднялась. Она хотела сказать еще что-то, но хозяин квартиры не дал ей этого сделать.

– Погодите, – Сергей приблизился и пристально посмотрел на судью. – Мы точно можем рассчитывать на вас?

– В основном вы можете рассчитывать только на своего адвоката, – ответила Валентина.

– То есть?

– Если он в ходе судебного слушания сумеет дать какое-то обоснование случайности травмы или что-нибудь в этом роде, суд разделит позицию защитника. Это будет означать, что суд снимет обвинения против вашего брата.

Сергей Белоногов, размышляя над словами гостьи, даже чуть прикусил губу. Еще неделю-другую назад он и представить не мог, что сможет предложить кому-то взятку. Жизнь заставила. Конечно, у него был вариант обратиться за помощью к своему начальнику, полковнику Рожнову; ему, скорее всего, еще предстоит предстать пред строгим взором Михаила Константиновича. Но Сергей пошел по другому пути.

Попрощавшись с Ширяевой, он так и остался стоять, прислонившись спиной к двери и сложив на груди руки. Интуитивно он судье верил, за короткое время их общения она, ничего для этого не делая, расположила его к себе. Увеличение суммы можно было понять как тактический прием. Сначала отказ, потом согласие и игра на повышение. Как следует из классики, торг тут неуместен: обе стороны совершали противоправные действия.

Сергей прошел на кухню и открыл банку пива.

В наличии у него оставалось что-то около пяти тысяч долларов, остальную часть придется занять у ребят из отряда. Лучше бы, конечно, попросить у Тимофея Костерина, но тот недавно купил новую машину. Так что обращаться придется к Андрею Яцкевичу.

3

От Белоногова Ширяева ушла в начале пятого вечера. Надев солнцезащитные очки, она обогнула пятиэтажку и оказалась на Уфимской улице. В первом же кафе на своем пути Валентина устроилась в конце барной стойки и заказала рюмку коньяка.

Времени еще было мало, она должна прийти домой, когда совсем стемнеет и опустеет двор. Стараясь остаться незамеченной, она поднимется на этаж, тихо откроет замок двухкомнатной квартиры, снимет запыленные туфли, которыми натерла ноги, нальет в ванну горячей воды и долго будет лежать с закрытыми глазами. На ночь она выпьет водки, чтобы не просыпаться до утра...

Все так и будет, вот уже на протяжении двух недель она прибегает к подобному методу. Но все равно во сне ее будут преследовать кошмары. Перед глазами, как наяву, встанет окровавленный труп девочки, ее разорванное платье и страшные раны на животе.

Девочка умерла не от ран, судебные медики квалифицированно определили: смерть наступила в результате механической асфиксии, на хрупкой шее ребенка была затянута детская скакалка. Впрочем, трудно сказать, удалось бы врачам спасти девочку, если бы ее не задушили. Серьезно были повреждены внутренние органы: тонкая кишка и мочевой пузырь; на левом плече жертвы кожа практически отсутствовала – орудием послужила обыкновенная кухонная терка для овощей. Садист с невообразимой жестокостью, надавливая на терку, искромсал плечо девочки до кости. И только потом ножом для чистки рыбы вспорол живот.

Ширяева расплатилась за коньяк и вышла из кафе. Бросив взгляд на часы, направилась к кинотеатру. До начала сеанса оставалось сорок минут. Валентина купила билет, выкурила на улице еще одну сигарету.

Вскоре немногочисленная толпа с билетами пришла в движение, в вестибюле кинотеатра открылись двери. Ожидать начала сеанса было лучше в относительной прохладе фойе, чем стоя на улице. Ширяева вошла последней.

На месте эстрады, где раньше, заполняя паузы между сеансами, играл небольшой оркестр, сейчас расположился буфет. Валентина встала в конец образовавшейся очереди, осматривая застекленную витрину: кроме стограммовых шкаликов с коньяком, других спиртных напитков в буфете не было.

Судья купила коньяк и маленькую шоколадку.

Огляделась. Пить на виду у всех было неприлично.

Она спустилась в женский туалет, подождала, когда выйдет находившаяся там девушка, и открыла бутылочку. Пила коньяк возле раковины, глядя на себя в зеркало. Она невольно отметила, что, хотя сама и похудела, лицо отекло, стало грубее, чем раньше. Сейчас в легкой косынке и темных очках она чем-то напоминала режиссера московского театра «Современник» Галину Волчек.

Через узкое горлышко шкалик опорожнялся медленно. Выпив половину, она завинтила крышку и положила бутылочку в сумку. В фойе развернула шоколад и закусила.

У другой жертвы, которая находилась в одной квартире с убитой девочкой, были раздроблены висок и плечо. Орудием послужила небольшая, но увесистая кувалда. Удар был нанесен сверху вниз, кувалда практически отсекла ухо, ударяя в плечо. Рука держалась на коже; место, где она еще соединялась с туловищем, походило на песочные часы. Еще один удар пришелся в грудь жертве, но не такой сильный. В клинике, куда на «Скорой помощи» отвезли пострадавшего, нашли множественные переломы ребер, состояние пациента оценили как крайне тяжелое. Но в силу некоторых причин больного вначале оставили в коридоре, предоперационная подготовка заняла гораздо больше времени, чем в экстренных случаях, уход в реанимационном отделении был скверным, медперсонал – грубым. Казалось, медики забыли, что давали когда-то клятву Гиппократа.

Когда в фойе раздался первый звонок, приглашающий пройти в зрительный зал, Валентина нашла свое место в четырнадцатом ряду и сняла с головы платок.

Зрители постепенно заполняли зал, вместо привычных семечек в руках шелестели кулечки с воздушной кукурузой. Впереди Ширяевой села молодая пара и повела оживленный разговор. Когда раздался последний звонок и в зале погасили свет, Валентина пересела на крайнее кресло, сняла темные очки. Фильм начался без привычного киножурнала и рекламы.

Пока шли титры, в зале было достаточно шумно, но вскоре зрители успокоились, сосредоточившись на экране.

А Ширяева долго не могла сделать этого, снова погрузившись в собственные мысли. Одним из орудий убийцы была терка. Валентина любила тертую морковь с сахаром, пекла оладьи из натертых кабачков. Сейчас же только от одного вида терки ее тошнило, голова кружилась, и она в любую секунду готова была потерять сознание.

Обе жертвы находились в ее квартире, в спальне.

Кровать, где лежала девочка, пропиталась кровью. До приезда следственной группы ребенка не трогали.

Когда в комнату вошел следователь, концы скакалки с пластмассовыми ручками свисали с кровати. Более длинный конец покоился на шее другой жертвы, парня с широким лицом и узкими, словно заплывшими, глазами. Рядом с искалеченной рукой находились нож и красная от крови терка, внутри которой скопилась жуткая стружка. Обычно терка лежала на кухне, на верхней полочке сушилки для посуды. Пришло время овощей, и Валентина часто пользовалась ею. Что касается ножа для чистки рыбы, то хозяйка, время от времени наводя ревизию на полках, давно собиралась его выкинуть. Но нож был если не уникальный, то старый, сейчас таких уже не делают. И он, матово поблескивая, продолжал лежать в ящике, в отделении для ножей и вилок. До того самого страшного дня...

Судью не интересовал фильм, она не следила за ходом достаточно острого сюжета. Оглянувшись по сторонам, она открыла сумочку и допила коньяк, потом достала подтаявший шоколад, неожиданно громко зашелестев фольгой и испачкав руки. На секунду ей показалось, что позади нее сидит высокий парень, с которым она беседовала во Дворце спорта. Только сейчас до нее дошло, что ее собеседником вполне мог оказаться Алексей Белоногов, который вскоре предстанет перед ней в качестве подсудимого.

Внезапная догадка не вызвала в ней никаких чувств, кроме легкой досады. Когда Алексей вернется домой, брат скажет, что к ним приходила судья, а завтра они узнают друг друга. Она поможет Белоногову, он поможет ей – чисто деловое соглашение.

Она вытерла перепачканные пальцы о платок и, поднеся к глазам часы, снова отметила время.

Валентина Ширяева имела высшее юридическое образование. Девять с половиной лет она проработала следователем – в прокуратуре и в райотделе внутренних дел. Потом прошла отбор кандидатов на должность судьи, сдала экзамен и получила рекомендацию квалификационной коллегии судей. В Юрьеве молва о ней шла как о судье честном и порядочном, что само по себе в наше время немаловажно.

Убитую девочку Валентина знала очень хорошо, та часто приходила к ним поиграть с ее сыном. Ее звали Светой, она перешла во второй класс. Квартира Светы Михайловой находилась двумя этажами выше.

Нередко, стоя на балконе, Валентина видела, как девочка прыгает со скакалкой, иногда усложняя упражнения и скрещивая руки, что выглядело очень эффектно. Света была красивой, длинные светлые волосы неизменно заплетены в две косички, в ушах простенькие сережки. Привычно смотрелись на ней белые гольфы, короткая юбка, стоптанные коричневые сандалии. В день убийства она была одета именно так.

Справа и слева от экрана над дверями тускло горели плафоны с надписью «Выход», Валентина сосредоточила свой взгляд на одном из них. Примерно через двадцать минут окончится сеанс, и она с медленно продвигающейся к выходу толпой покинет кинотеатр. Краем уха услышит, как зрители негромко делятся впечатлениями о кинофильме. Потом еще часа два ей предстоит провести на улице, в кафе. Может, коротая время, она спустится на набережную, постоит у парапета, ощутив на лице речную прохладу.

Как ни странно, к вечеру пляж не пустел, а, наоборот, заполнялся еще больше. А на набережной до утра работали десятки ночных кафе, не испытывавших недостатка в посетителях.

Валентина вдруг решила, что ей необязательно идти домой, как только стемнеет. Она может просидеть в одном из таких кафе и до часу ночи, а уж потом думать о возвращении. Можно провести на набережной всю ночь. Примерно так же спланировать и завтрашний день.

Хотя нет, послезавтра ей предстоит трудный денек – два судебных заседания, одно из которых принесет ей как минимум десять тысяч долларов. На остальные деньги, которые ей пообещал Сергей Белоногов, Ширяева особо не рассчитывала.

Не дожидаясь окончания сеанса, Валентина вышла из кинотеатра. Щурясь от света, надела темные очки.

Спуск на набережную не занял много времени, и вскоре она расположилась за одним из пустующих столиков в кафе.

Заведение это представляло собой переоборудованный для увеселений дебаркадер и находилось непосредственно на воде. Старое название «Прокат» заменило другое – «Поплавок», хотя в светлое время суток именно здесь можно было взять напрокат шлюпку или водный велосипед. Состоятельные клиенты предпочитали водные мотоциклы.

Валентина прикинула, что выпила сегодня уже сто пятьдесят граммов коньяка. Чтобы не беспокоить официанта дважды, она заказала еще двести граммов в графинчике и на закуску конфет. Когда официант выполнил заказ, судья расплатилась с ним и наполнила рюмку.

Их убили разные люди. Парень скончался в больнице на третьи сутки. Врачи, не скрывавшие к нему своего отношения, недоумевали: они рассчитывали на смерть семнадцатилетнего пациента в первый же день, в крайнем случае, на вторые сутки. Он же, не выходя из комы, прожил почти три дня.

Его убийцу Валентина знала так же хорошо, как и Свету: это был Николай Михайлов, отец девочки. Он скорее всего прикончил бы парня четвертым ударом кувалды, но помешал сосед, который вступил в схватку с обезумевшим от горя отцом. Это он, Николай, пачкаясь в крови, поднимал с постели мертвое тело дочери, а когда опустил его, конец удавки упал на шею парня-убийцы...

Валентина неожиданно вспомнила, что первое дело, об опеке, которое послезавтра она будет вести, может сорваться в самом начале. В нем, кажется, отсутствовало соглашение о проживании ребенка с отцом.

Вспоминая, судья потерла кончиками пальцев лоб.

Или соглашение все же поступило?.. Впервые за четыре года Ширяева невнимательно отнеслась к предстоящему слушанию, его детали напрочь вылетели из головы. Ее занимало только дело Белоногова, которое она помнила до мелочей.

В половине девятого вечера в кафе появилась шумная компания молодых людей. С ними был и мужчина среднего возраста, явно чувствующий себя среди молодежи не в своей тарелке. Он постоянно ерзал на месте, оглядывался. Наконец, приметив столик, за которым в одиночестве сидела Валентина, встал и направился к ней.

– Извините, – он указал на свободный стул, – у вас не занято?

Ширяева покачала головой, в который раз за день бросив взгляд на часы. Словно оправдываясь, мужчина пояснил:

– День рождения у сына. – Он сделал жест в сторону столиков. – Восемнадцать лет. Справлять именины дома наотрез отказался. Жена попросила проконтролировать.

Ширяевой показалось, что ее собеседник напрягся, пытаясь выглядеть крепким и мускулистым. Но под легкой рубашкой с короткими рукавами проглядывало тщедушное тело, руки, сплошь покрытые выгоревшими на солнце волосами, выглядели хрупкими.

Судья невольно улыбнулась и вылила в рюмку остатки коньяка. Она взглянула на молодых людей, которые шумно поздравляли именинника. Среди них были крепкие ребята, но ни один из них не выглядел так внушительно, как жертва того преступления.

У него была широкая спина, овальные плечи, короткие толстопалые руки и массивные ноги. Непропорционально маленькая голова сидела на неповоротливой шее. Несмотря на то, что ему было всего семнадцать лет, кожу на лице прорезали морщины, образовывая складки и делая глаза монголоидными.

Его пальцы были непослушными, он с трудом справлялся со шнурками на ботинках, поэтому мать покупала ему обувь на резинках, а зимой он носил полусапожки, застегивающиеся на «молнию». В тот день он был одет во фланелевую рубашку и спортивные брюки.

Ровесники обзывали его по-разному, и он всегда обижался, жалуясь матери. Зато дети помладше почти никогда не дразнили его. Правда, недавно, когда неловкими движениями рук он снимал формочку, песочный кулич рассыпался, и соседская девчонка обозвала его неуклюжим медведем. На его глаза навернулись слезы, и он ответил: «Нет... Я – уклюжий немедведь».

Дети, показывая на здоровяка пальцами, засмеялись: «Немедведь, немедведь!»

Мужчина посмотрел на Валентину, как ей показалось, с завистью. Он непроизвольно сглотнул, когда женщина выпила коньяк и бросила в рот шоколадное драже. Поколебавшись, он подошел к стойке и вернулся с бутылкой. И только что не расшаркался, когда, не присаживаясь, предложил Ширяевой:

– Вы не против, если я вас угощу?

Она пожала плечами. Этот вечер, как и несколько предыдущих, она намеревалась провести в одиночестве. Но в действиях незнакомца не было ничего похожего на завязывание знакомства. Просто в компании с ней ему было бы веселее.

В «Поплавке» среди пестро разодетой молодежи, веселившейся как только возможно и употреблявшей в основном пиво, Ширяева и ее спутник выглядели белыми воронами. На ней все та же косынка, легкий серый пиджак, который она окрестила блейзером, темная юбка, туфли с растрескавшимися подошвами; накрашенные губы словно подчеркивали нездоровый цвет лица. Она наконец-то сняла темные очки, и мужчина заметил под ее глазами синеватые тени.

Он не подумал о том, в его ли вкусе эта женщина.

Скорее нет: полная, с крупными чертами лица; слегка декольтированная блузка выставляла на обозрение кулон в виде знака Водолея на тонкой золотой цепочке. Хотя мужчина не подумал и о своей внешности – с традиционным для лысеющих зачесом от уха до уха.

Волосы были расположены на его голове довольно низко.

Как и у второй жертвы.

Морщины избороздили не только кожу под его глазами – толстый неповоротливый язык тоже был в складках. Из-за глубоко вдавленной переносицы нос казался сломанным, как у боксера. Он был сильным, но спортом не занимался. За всю свою жизнь ни разу не был в парикмахерской, мать сама стригла его – очень коротко. Он недолюбливал жужжание машинки и все время вертел головой, потом шел под душ, чтобы смыть с шеи колкие остриженные волосы.

Большую часть времени он проводил на улице, а когда приходил домой, включал телевизор и смотрел телесериалы: по окончании одного он переключал канал, где начинался другой. После просмотра передачи «Спокойной ночи, малыши!» послушно шел чистить зубы и укладывался в постель. Мать целовала его, и он быстро засыпал.

– Давайте наконец познакомимся, – предложил мужчина. – Вадим!

Ширяева представилась. Вадим, комкая слова, пробормотал, что ему очень приятно. Завязался разговор ни о чем. Точнее, не разговор, а монолог мужчины. Валентина, назвав свое имя, больше не произнесла ни слова. Ее спутник то изливал душу, то бросал тревожные взгляды на веселившуюся неподалеку компанию.

Первым признаком того, что молодежь за столиками захмелела, стал голос бармена, сказавший в микрофон, соединенный с мощной магнитолой:

– С днем рождения Сашу поздравляют его друзья.

Сияющий паренек, стоявший рядом с барменом, перегнулся через стойку и крикнул в микрофон:

– Во всем удачи, Санек!

Поздравление подхватили за столиком, звонко звякнули бокалы. И тут же пластиковые стулья опустели: вся компания под забойную музыку высыпала в широкий проход между столиками.

На наряд милиции выкрики из «Поплавка» подействовали как красная тряпка на быка. Как мотыльки на огонь, патрульные слетелись в кафе. На лице возглавлявшего наряд молодого усатого сержанта было написано желание продемонстрировать власть.

Увидев милиционеров, Вадим тотчас вскочил с места.

– У меня все под контролем! – громко приветствовал он патрульных, направляясь в их сторону. – Я полностью контролирую ситуацию!

Он него пахло коньяком, и вообще он казался излишне возбужденным. Старший наряда переглянулся с напарником и попросил «контролера» предъявить документы.

– А что, я обязан носить их с собой? – неосторожно осведомился Вадим.

– Значит, документов нет... – протянул сержант, легонько ударяя дубинкой по ладони.

Валентина решила, что ей пришла пора вмешаться.

– Молодой человек, подойдите сюда, пожалуйста, – позвала она, не изменив позы и не повышая голоса.

Милиционер скривился и очень медленно направился к столику. Он вполне резонно предположил, что перед ним жена подвыпившего мужчины.

– Ну? – Он вопрошающе приподнял бровь. И тут же еще более напрягся, потому что в открытой сумочке женщины увидел пистолет. Ее рука была на полпути к нему. Сержант отчего-то не очень быстро потянулся к своей кобуре.

– Спокойнее, – попросила его Ширяева, – у меня есть разрешение на ношение оружия. Пожалуйста, – она протянула удостоверение.

Патрульный не очень хорошо знал законы. Но то, что он знал о статусе судьи, предполагало, что женщину, сидящую перед ним, нельзя задержать и принудительно доставить в отделение или, тем паче, привлечь к уголовной ответственности в общем порядке.

Он вернул ей документ. Нехотя козырнув, все же догадался извиниться.

– У меня все под контролем, – пробормотал вслед удалявшемуся наряду Вадим.

– Который из них ваш сын? – спросила Ширяева, кивнув головой на танцующих.

Вадим указал рукой:

– Вон тот долговязый. А рядом с ним его девушка, Марина. Симпатичная, правда?

Ширяева ответила улыбкой.

– Что за мода такая, – проворчал Вадим, – отмечать дни рождения в кафе... У вас сын или дочь? – продолжил он по инерции и в очередной раз наполнил рюмки.

После непродолжительной паузы Валентина ответила:

– Сын.

Достав из пачки сигарету, она прикурила и отвернулась от собеседника. Скорее бы дожить до суда над Белоноговым, думала она. Закончить одно дело и заняться другим. Скорее бы купить крупную партию терок.

Терок... Универсальных терок и... ножей для чистки рыбы. Жаль, что таких ножей, как был у нее, нет в продаже.

Сын всегда помогал матери на кухне, особенно ему нравилось натирать через терку овощи. И делал он это только потому, что мать любила тертую морковь с сахаром и пекла очень вкусные оладьи из перетертых с чесноком кабачков. Вкусные для нее – сам он недолюбливал их и ел только потому, что они нравились матери.

Если он был на улице, она звала его с балкона: «Илюша, натри мне морковки». И он бежал сломя голову, забывая про друзей. Он мог натереть морковь только до половины, боясь поранить пальцы, которые с трудом удерживали овощ, и виновато смотрел на мать. Она довершала работу, начатую сыном, кормила его, и он, счастливый, убегал на улицу.

«Уклюжий немедведь...»

– Вы так и не выпили свой коньяк.

– Что?.. Ах да... – Она сделала глоток.

Этот мужчина может подумать, что она, сидя в одиночестве за столиком, ищет знакомства, даже легко согласилась разделить с ним компанию. Прав он будет только в одном: она одинока. Безумно одинока.

Пусть этот лысеющий мужчина и его сын, бросающий на отца насмешливые взгляды, думают, что хотят. И Белоноговы тоже – из судей не она первая, не она последняя, кто берет взятки.

Уходящее солнце окрасило горизонт в темно-малиновый цвет, по периметру дебаркадера зажглись яркие огни. Празднично было и на палубе небольшого теплохода, чинно проплывающего в непосредственной близости от черного бакена, указывающего фарватер. Вокруг царило летнее ночное веселье, а Валентина вдруг почувствовала, что нервы сдают и она вот-вот может разрыдаться.

Позавчера она вошла в свой подъезд ровно в двенадцать часов ночи. Престарелая соседка с первого этажа, страдающая бессонницей, словно поджидала ее. Она успела сказать только одну фразу, но и от нее Ширяева дернулась, как от удара.

– Я, бывало, зову его: «Илюша, сериал начался», и он сразу бежит...

Несмотря на запрет врачей, ее пускали в реанимационную палату. В тот вечер она буквально на минуту отлучилась, а когда вернулась в палату, сын был уже мертв. Он лежал с забинтованной головой, на изуродованном плече и груди темнели пропитавшиеся кровью марлевые тампоны, прикрепленные к телу полосками лейкопластыря. Лицо непохожее, неродное.

Она метнулась за врачом. Тот, едва взглянув в лицо пациента, бросил короткое «все». Но на всякий случай приложил пальцы с правой стороны шеи на сонную артерию.

– Сделайте что-нибудь!

– Я же сказал: все. Покиньте палату.

Врач грубо оторвал полоску лейкопластыря, фиксирующую иглу системы, выдернул ее из локтевой вены покойника и перебросил наполненную лекарственной смесью трубку через капельницу – к убийцам, садистам и ненормальным врачи относились соответственно. А тут такой случай – все в одном лице, которое носило отпечаток «биологической трагедии» или генетической ошибки – страшной болезни Дауна.

Валентина часто задумывалась над тем, сможет ли мать словами рассказать о том, как она любит своего ребенка. Наверное, слов, которые полностью могли бы выразить ее чувства, просто не существует. Как же тогда быть с ней и ее сыном, которого она родила несчастным из несчастных? Который с самого рождения лишен был всех прелестей жизни. Если бог захотел наказать ее за грехи, совершенные в этой жизни, то почему он сделал это посредством другого человека, ее сына, который виноват лишь в том, что родился на свет?

Гроб с телом покойного помогли вынести из квартиры сослуживцы и три родственника, пришедшие на похороны. Из соседей никто не захотел проводить парня в последний путь. Никто, кроме соседки с первого этажа, не пришел, чтобы минуту-другую постоять у изголовья покойника.

Что случилось дальше, для большинства оказалось диким, но не для Валентины. Она предчувствовала что-то страшное, но не смогла помешать беде.

Она даже не вскрикнула, когда мужчина с перекошенным лицом выскочил из подъезда и ударом ноги опрокинул гроб, стоявший на табуретах. Илюша упал лицом вниз. Опустевший гроб придавил живые цветы, положенные Валентиной на грудь сына.

Никто не сделал и шага к отцу убитой девочки, похороненной тремя днями раньше. Кто-то просто испугался его вида, кто-то посчитал, что даже этот дикий поступок в какой-то степени можно оправдать.

Валентина нашла глаза соседа и долго смотрела в них. Молча, не двинувшись с места. И совсем остановил мужчину ее еле заметный кивок, словно оправдывающий этот жестокий поступок. Михайлов, приходя в себя, опрометью бросился назад, к подъезду...

– Извините, может, вы кого-нибудь ждете, а я вам мешаю?

– Нет-нет, – оторвавшись от своих мыслей, Валентина покачала головой. – Устала на работе, вот и пришла сюда отдохнуть. Речной воздух всегда успокаивает меня.

– Я бы добавил – ночной, – неожиданно вставил Вадим, взявшись за бутылку.

– Нет, спасибо, – Ширяева накрыла ладонью свою рюмку, отказываясь от коньяка.

Домой пока рано, думала она, провожая глазами пронесшийся мимо дебаркадера катер. Пенсионеры уже разбрелись по квартирам, но у подъезда допоздна стоят три или четыре легковые машины, владельцы которых по неизвестным причинам отгоняют автомобили на стоянку лишь в одиннадцать-двенадцать часов. А ей не хотелось ни с кем встречаться. Хотя по утрам, отправляясь на работу, она все равно сталкивалась с жильцами. Никто с ней не здоровался, только все та же старушка с первого этажа кивала и горестно покачивала головой. Валентина бросала короткое «здравствуйте» и спешила пересечь двор, чтобы пройти две остановки пешком и войти в здание суда. Только там, в своем кабинете, она могла более-менее спокойно перевести дух.

Она не слышала, но могла предполагать, как подсудимые или их родственники говорят о том, что процесс будет вести судья, сын которой сам является убийцей. Впрочем, как бы ей ни было тяжело, пересуды ее не трогали. Она все для себя уже решила: суд над Белоноговым станет последним в ее карьере.

Больше волновала судьба Николая Михайлова. Отец Светы не попадал под статью «умышленное убийство», так как жертва скончалась не на месте преступления, а в больнице. Николаю предъявили обвинение в нанесении тяжкого телесного повреждения, причиненного в состоянии сильного душевного волнения.

Мерой пресечения следователь избрал подписку о невыезде. Можно сказать, отнесся по-человечески. Неизвестно было, какой приговор вынесет суд. Михайлов мог получить три года, хотя имелась слабая надежда на отсрочку приговора. В прокуратуре с согласия Ширяевой решили, что лишать на время следствия многодетную семью основного кормильца, посадив его за решетку, будет чересчур жестоко.

Тем не менее имелся шанс смягчить наказание Михайлова до года исправительных работ. Трудно, но выполнимо. Валентина решила заняться всем этим позже. Пока же ее волновал только последний процесс в ее жизни – она никак не могла дождаться суда над баскетболистом Белоноговым.

4

Валентина возвращалась домой пешком. Вадим напрасно уговаривал ее посидеть с ним хотя бы еще полчасика. Он в одиночку допил коньяк и вскоре присоединился к танцующей на площадке компании сына.

Ноги гудели от усталости. Ширяева сняла туфли и сразу прошла в ванную комнату. Не раздеваясь, она села на край ванны, с трудом нагнулась и заткнула слив пробкой. Затем пустила в ванну холодную воду.

Долго сидела так, пока вода не добралась до края, замочив юбку. Отлепив пластырь, она положила ногу на ногу и губкой смыла почерневший от пыли клей.

Теперь не осталось сил слить холодную воду и вновь наполнить ванну, чтобы полежать в горячей воде. Утром, решила она, встану пораньше.

Валентина стянула с себя намокшую юбку и повесила ее на веревку.

Сегодня, кроме шоколада и конфет, она ничего не ела. Добавив в воду острый томатный соус, она сварила сосиски. Потом налила в стакан водки и залпом выпила. От спиртного и горячих сосисок зажгло щеки, на лбу проступил пот. Теперь упасть в кровать и не просыпаться до утра.

Стараясь не смотреть на дверь спальни, она прошла в зал и легла на диван.

Среди ночи все же проснулась – замерзли ноги.

Укрывшись снятым с дивана покрывалом, она долго не могла заснуть. Перед глазами стоял отец Светы.

Его взгляд устремлен на нее, а не на покойника, который упал лицом на асфальт. За этой картиной через опущенное стекло иномарки, примостившейся неподалеку от детской песочницы, наблюдали еще одни глаза. Человек в машине улыбался, он подался вперед, чтобы судья заметила его и узнала. Однако она смотрела на сына.

5

Олег Шустов припарковал свою машину напротив ворот лесоторговой базы и, пройдясь вдоль ряда продавцов-частников, поздоровался с высоким седоватым мужчиной, одетым в темно-серую тройку. Полковник Рожнов держал в руке пачку штапиков, перетянутых медной проволокой.

– Давно собирался купить, – пояснил он, – да не было времени.

– Для дома, для семьи? – Шустов, склонив голову, оглядел собеседника поверх солнцезащитных очков.

У Рожнова не было военной выправки, вернее, она нивелировалась за долгое время кабинетной работы. Выше среднего роста, чуть сутуловатый, на вид сорок пять лет, наполовину седые волосы разделены пробором, веки тяжелые, с заметными голубыми прожилками.

– Вроде того, – отвечая на вопрос подчиненного, неопределенно отозвался полковник. – У меня на даче вместо штапиков стекла держатся на оконной замазке. Пройдем? – предложил Рожнов, указывая свободной рукой на открытые ворота базы, где было не так многолюдно.

Они прошли вдоль штабелей облицовочного кирпича, миновали контейнеры с цементом и остановились возле образца котла газового отопления.

– Что ты знаешь о Мусе Калтыгове? – спросил полковник, приступая к делу и разглядывая образец.

Шустов, вспоминая оперативные данные на чеченца, нахмурил лоб.

– Не много. Он – бывший офицер Кантемировской дивизии, сейчас возглавляет криминальную группировку. Где-то в Подмосковье, точнее не скажу.

Олег подождал, пока тучный мужчина, остановившийся рядом с котлом, не ознакомился с ценой и не отошел от них.

– Пожалуй, это все данные, которыми я располагаю на Калтыгова.

– Видел его фотографию?

Шустов кивнул.

Несмотря на его утвердительный жест, Рожнов вынул из кармана несколько снимков немолодого уже человека. Олег внимательно вгляделся в каждую фотографию. Калтыгов был изображен и с бородой, и гладко выбритым.

– Оставь снимки себе, – распорядился Рожнов.

Олег был одет в джинсы и синюю майку с коротким рукавом. Они с начальником были примерно одного роста, но Шустов отличался спортивной фигурой. На его загорелом лице контрастом выделялись белесые брови и светлые усы. Он положил фотографии чеченца в задний карман джинсов, и они с полковником прошли дальше, к штабелям обрезной доски. Михаил Константинович на ходу давал информацию на клиента.

Даже не особо вникая в суть дела, можно было понять, что деятельность лидера криминальной группировки Калтыгова перешла все границы. На продовольственном рынке в одном из городов Московской области творился такой беспредел, в который верилось с трудом. Вся милиция была куплена, в открытую шла торговля наркотиками, на территории рынка в прямом смысле слова существовали рабы, которые жили в металлических контейнерах, оборот черного нала достиг необыкновенных размеров. При запросах свыше местные правоохранительные органы ограничивались отписками или отговорками; все было построено на взятках и страхе.

– Есть конкретная дата ликвидации Калтыгова?

– Будет, – пообещал Рожнов. – У нас есть дней десять, чтобы основательно подготовиться к операции.

– У правоохранительных органов мало мотивов для ареста Мусы?

– Мотивы есть, но чеченец не просидит в камере и суток, его освободят и официально извинятся. Отсюда следует, что Калтыгова нельзя просто убрать, его смерть свяжут со спецслужбами России. Так что операция по его ликвидации будет усложнена.

Рожнов снял очки в тонкой оправе и посмотрел стекла на свет. Пройдясь по ним идеально чистым носовым платком, полковник не спеша водрузил очки на место и продолжил разговор:

– Полгода назад РУБОП сделало попытку взять в оборот чеченца. Арестовали не только Калтыгова, но и четверых его людей. Однако отпустили с весьма туманной формулировкой: дескать, все пятеро являются одним из важнейших звеньев агентурной цепи управления ФСБ по освобождению заложников из чеченского плена. На этот раз жди, что они окажутся агентами ГРУ. Не мне тебе объяснять, какой бардак творится в управлении. Но не все бездействуют. Помнишь скандал, связанный с тремя офицерами ФСБ, которые получили приказ ликвидировать одного депутата? А ведь формально его нельзя было трогать. Одним словом, крайний случай.

Шустов кивнул. Полковнику незачем было напоминать об этом случае – начальник, отдавший приказ, стоял сейчас рядом с ним и делал вид, что заинтересовался кафельной плиткой, в несколько рядов выложенной на стенде. Рожнов тогда поступил опрометчиво, он забыл, что такие приказы не отдаются подчиненным. Обычно подобные задания проходят через секретных агентов, которые вербуют исполнителей на стороне или же пользуются давно проверенными кадрами из числа бывших заключенных либо бывших сотрудников правоохранительных органов.

Рожнов действовал на свой страх и риск, не имея ни одной лишней минуты и надеясь на своих подчиненных, а те сразу же сдали начальника, дав интервью одному из телевизионных каналов. Они остались чистыми, с незапятнанной репутацией чекистов новой формации, а «старообрядческое» поведение Рожнова послужило поводом к его увольнению из органов.

Спустя два месяца о бывшем полковнике ФСБ вспомнил новый руководитель службы безопасности.

Рожнова не восстановили в должности, а поставили во главе вновь созданного департамента, который в секретном указе значился как Департамент "5", имеющий личный фонд. Офис «пятерки» находился не на Лубянке, а занимал довольно скромную площадь в одноэтажном здании на Коровьем валу; над дверью неприметная табличка гласила, что в этом офисе ведет прием граждан юрист М.К. Рожнов.

Время приема выглядело несколько странно и напоминало график приема по личным вопросам у директора крупного предприятия: он принимал граждан по четвергам с двух часов до шести. И только несколько человек знали, чем занимается в свободное от работы время полковник госбезопасности Рожнов.

Одним из таких людей был Олег Шустов.

Почти все, с кем был знаком Рожнов, понимали, что юридическая консультация – только «крыша», и удивились бы еще больше, узнав, что в штат Департамента "5" входят всего двадцать человек, включая Рожнова, его секретаршу Ирину Архипову, секретных агентов по поручениям и специалистов-электронщиков.

– Когда мы получим полную информацию на Калтыгова? – спросил Олег.

– Как только начнете знакомство с местностью. Думаю, раньше не стоит. Тебе нужны деньги?

– Нет, – отказался Шустов, – рассчитаешься с нами после.

– Именно на это я рассчитывал, – улыбнулся полковник.

Взгляд Олега под солнцезащитными очками стал еще жестче. Неожиданно мелькнула неприятная мысль: Рожнов каким-то образом прокручивает общие деньги, получая прибыль.

Майора Шустова выгнали из подразделения ФСБ, когда тот вначале не согласился с приказом начальника, а потом, не сдержавшись, ударил его; с переломом нижней челюсти патрона отправили в госпиталь.

До трибунала дело не дошло. То ли из трусости, то ли из человеколюбия начальник заявил, что причиной внезапной агрессии стал именно он. Все ограничилось судом чести и увольнением из подразделения.

Через два месяца его нашел Рожнов и предложил работу.

– Как дела в группе? – осведомился полковник, когда они вышли за ворота.

– Нормально. Правда, у Сергея Белоногова возникли проблемы с братом.

– Да, кстати, об этом я и хотел спросить у тебя.

Почему вы не обратились ко мне за помощью?

– Ни к чему рисоваться, Михаил. Практически Сергей сам уладил свои дела. Когда на следствие давит ФСБ, возникают нежелательные вопросы, следствие может заинтересоваться, откуда такие связи у простого смертного.

– Центровой известной баскетбольной команды не простой смертный, – возразил Рожнов. – А давление оказали бы на другом уровне, если хочешь, на государственном. Не забывай, что вы работаете на правительство. Хотя деньги получаете из фонда департамента.

– Может быть, – уклончиво ответил Олег, поймав себя на мысли, что они разговаривают так, как если бы их подслушивали. – Сергей, как и полагается, все рассказал мне, и мы решили, что может сложиться нежелательная ситуация, при которой коса найдет на камень. Пусть лучше один окажется со связями, а другой с деньгами. В последнем случае – это Сергей.

– А с потерпевшим не пробовали говорить? – в голосе и на лице полковника сохранялось недовольство.

– Что толку? Потерпевший не принадлежит сам себе, даже во время игры им руководит отец, то бишь главный тренер. А твои связи и влияние, с одной стороны, навредили бы Алексею, играющему за «Динамо». Это спортобщество относится к МВД. И там не любят, когда в их даже спортивные дела вмешиваются посторонние силовые структуры. Тем более служба безопасности. Странная вышла бы претензия: мол, вы давите на своего же, милицейского парня. Вы это прекратите! Так что ли, Михаил? Не исключено, что Алексею за стукачество в инородную организацию совсем осложнили бы жизнь.

– Пожалуй, ты прав, – нехотя согласился полковник.

– Не «пожалуй», Миша, я прав на все сто.

– К кому Белоногов обратился за помощью? – поинтересовался Рожнов.

– К судье из районного суда. Обычная взятка.

– Фамилия судьи? – спросил полковник тоном, не требующим возражений.

– Ширяева Валентина Петровна. У нее самой возникли трудности, так что в этом деле родился обоюдный интерес: она нужна Белоногову, он – ей. Завтра все и разрешится.

– Ну-ну...

Олег отметил, что начальник довольно продолжительное время не перестает хмуриться. Переложив штапики в другую руку, полковник потребовал:

– Расскажи, что за обоюдный интерес. Мне не нравится, когда мои люди самовольно контактируют с кем-то из казенных людей. Потом хотелось бы узнать, почему ты не доложил мне обо всем вовремя. И еще один вопрос. Я заметил, что ты меня стал недолюбливать. Это оттого, что я превратился в твоего начальника?

Шустов пожал плечами.

– Наверное, дело не в тебе лично, Миша. Я вообще не люблю начальство.

– Ну, хорошо... Сергей случайно не рассказал своему брату, где и кем он работает?

– Лишний вопрос, – нехотя ответил Шустов. – Поговорим на эту тему после операции, ладно?

– Нет, – жестко отрезал Рожнов. – И еще я хочу, чтобы ты знал: я недоволен тобой. Ты прибавляешь мне работы. И так, чтобы повидаться с тобой, в общей сложности я провожу за рулем два с половиной часа. Между прочим, я подумываю о том, чтобы перевести вас ближе к столице или в саму Москву.

– Мне кажется, ты этого не сделаешь.

Полковник что-то пробурчал себе под нос и возобновил разговор:

– Итак, что за неприятности у Ширяевой?

6

На следующий день ровно в восемь часов утра, приняв ванну и уложив волосы феном, Ширяева вышла на балкон и сразу же увидела у подъезда фигуру Сергея Белоногова. Она окликнула его по имени и показала рукой, чтобы тот поднялся.

На кухонном столе стояла чашка с кофе, в пепельнице тлела сигарета. Валентина предложила гостю стул и взяла чашку в руки.

– Я принес, – парень сделал попытку вынуть из полиэтиленового пакета газетный сверток.

– Одну минуту, – остановила его Ширяева, – не так быстро.

Предостережение судьи показалось Белоногову неуместным, словно он собирался извлечь из пакета ствол. Сергей приподнял бровь: «Что-то не так?»

Валентина, отвечая на его немой вопрос, пожала плечами.

– Сейчас я допью кофе, и мы с вами прогуляемся. Не против?

– Да, в общем, нет.

– Ну вот и хорошо. Кстати, у вас есть документ, удостоверяющий вашу личность?

– Да, – с некоторой запинкой ответил Сергей.

– Вот и отлично. Иначе бы вам пришлось вернуться домой за паспортом.

– Могли бы предупредить меня заранее.

– Вот этого, увы, из соображений собственной безопасности сделать не могла. Посидите здесь, через пару минут я буду готова.

Когда они покинули квартиру, Валентина предложила парню:

– Если вы стесняетесь идти рядом со мной, можете следовать сзади.

Сергей отверг ее предложение. Пока он не понимал, что задумала судья. Она не взяла деньги в квартире – это понятно: Ширяева опасается, что он мог заявить в милицию, в этом случае деньги в пакете меченые. Что последует вслед за передачей денег – очевидно. Однако она не могла не догадываться, что в любом месте, если действительно он ведет с ней нечестную игру, ее возьмут с поличным, так как в этом случае за ними должны следовать оперативники. Также он отметил, что она ни разу не оглянулась, чтобы визуально определить слежку, вела себя совершенно спокойно и уверенно.

Когда они в ожидании зеленого сигнала светофора остановились у перекрестка, Ширяева осведомилась:

– Да, я забыла спросить: деньги, которые вы принесли, в валюте или рублях?

– Доллары, – коротко ответил Белоногов. По идее, этот вопрос судья должна была задать у себя дома, однако она преднамеренно, как показалось Сергею, разбила свою заинтересованность на несколько этапов. Черт ее знает, что у нее на уме.

– Отлично, – одобрила Валентина. – Нам туда, – перейдя дорогу, она указала рукой на сберегательную кассу.

Оператор в отделе обмена валюты улыбнулась Ширяевой, узнав ее. Эта женщина поступила грамотно, когда вчера сделала заказ на обмен крупной суммы валюты. Обычно клиенты так не делают, приходят, чтобы обменять доллары, а в кассе не оказывается достаточной суммы. Приходится приносить извинения.

– Вы принесли? – спросила она.

– Да, – улыбнулась в ответ Валентина и подозвала к окошку Сергея. – Вот молодой человек, который хочет обменять валюту.

Белоногов понял. Ширяева все рассчитала правильно. Если у него меченые деньги, то это обнаружится во время проверки их на подлинность под кварцем: надпись, сделанная специальным люминесцентным составом, проявится. На этот счет у работников сберегательного банка имелись особые инструкции, а любая задержка выдачи денег должна была послужить для судьи знаком опасности, потому что она загодя договорилась с оператором сберкассы и деньги были готовы к выдаче. В любом случае Ширяева оказывалась в стороне, уличить ее в получении взятки было невозможно.

Кроме пометки денег химическим спецсоставом, существовал и другой способ уличения. С купюр делают ксерокопии, а после дачи взятки сравнивают номера. Однако и в этом случае Ширяева оставалась в стороне, так как после обмена при ней будут совсем другие дензнаки.

– Желаю удачи, – Валентина обворожительно улыбнулась Сергею и вышла из сберкассы. Обернувшись, парень увидел ее, стоящую за окном. Она помахала ему рукой.

– Пожалуйста, документ, удостоверяющий вашу личность, – попросила оператор.

Белоногов протянул ей паспорт.

Да, судья все рассчитала правильно, а вот сам Сергей вел себя крайне неосторожно. Все вроде бы позади, но он должен был подумать о том, что может подвести полковника Рожнова. Скажем, если бы Ширяева с помощью правоохранительных органов захотела уличить его во взяткодательстве. Смысл? Черт ее знает... На судью могли надавить и посоветовали не отказываться от денег. Чтобы все выглядело достаточно естественно, предложили удвоить ставку, и он сразу же клюнул.

И брат ничего не заподозрил, их мысли были заняты только благополучным исходом дела. К тому же Белоногов посоветовался с Олегом Шустовым, и тот разрешил Сергею действовать самостоятельно.

Из раздумья его вывел голос кассирши. Он расписался в квитанции и сложил пачки с деньгами в пакет.

Ширяева снова отвергла попытку Сергея вручить ей деньги, озадачив его в очередной раз.

– Вернемся ко мне домой, – предложила она.

Разложив на кухонном столе деньги, Валентина задумалась, не обращая внимания на гостя. Оставлять двести пятьдесят тысяч рублей в квартире опасно, брать с собой – глупее не придумаешь. Судья, в сумочке которой лежит крупная сумма денег. Допустим, в туалет она может сходить, прихватив с собой сумку, но вот в зал заседаний и в совещательную комнату ее с собой не возьмешь. А когда Ширяева отсутствует, секретарь – чем черт не шутит – может открыть ее сумку.

А почему, собственно, не оставить деньги дома?

Вряд ли кто-то надумает ограбить ее квартиру.

Эти мысли пришли только сейчас, вчера у нее не было денег, и мысли о грабеже в голову не приходили. И секретарь до сегодняшнего утра была милой и услужливой, порядочной девушкой.

Беспокойство. Чем больше денег, тем больше беспокойства.

Она демонстративно положила пачки в сумку и щелкнула замками, выразительно глядя на гостя.

Сергей на ее взгляд мог ответить только полуулыбкой и легким, ничего не значащим кивком головы. И задал наконец вопрос, который тревожил его:

– Скажите, Валентина Петровна, ведь приговор можно опротестовать в течение, точно не помню, семи или десяти дней. В этом случае повторный процесс будет рассматриваться городским судом.

– Я понимаю ваши опасения, – ответила Ширяева, еще раньше подумав о том, что этот вопрос Сергей должен был задать в то время, когда делал ей предложение. В крайнем случае, посоветоваться с юристом, который мог квалифицированно ответить на него. – Если посмотреть мои дела за последние пять лет, – продолжила она, – которые были опротестованы, областной суд – но не городской, как вы сказали, – всегда придерживался решения или приговора, вынесенного мною. Я не хвалюсь, но, пожалуй, я единственная судья в нашей области с такими показателями.

– Но это вовсе не гарантия, – возразил Белоногов.

– Сережа, – неожиданно мягко произнесла судья, – наша с вами сделка держится на честном слове – сегодня я убедилась в этом окончательно. Так вот, если кассационный суд примет иное решение, я верну вам деньги. – Она приложила руку к груди. – Честное слово. К тому же, – сымпровизировала хозяйка, не имевшая права говорить таких слов, – часть из этих денег пойдет именно в вышестоящую инстанцию. Повторяю, в случае подачи кассационной жалобы потерпевшего. Но это строго между нами, договорились?

Сергей снова кивнул: Ширяева обнадежила его заявлением о круговой поруке судей в области.

Пока он размышлял, Ширяева сняла с плиты чайник и приготовила две чашки растворимого кофе.

– Вы пьете с сахаром?

– Нет, спасибо.

Лицо судьи выглядело утомленным, несмотря на толстый слой крем-пудры. От сильно накрашенных губ на чашке с кофе остались следы помады.

Сергей Белоногов знал о несчастье, постигшем Ширяеву. Когда он выходил из квартиры судьи, то невольно бросил взгляд на плотно закрытую дверь спальни и ускорил шаг.

А Валентина, оставшись одна, снова достала деньги и разложила их по всему столу. И много их, и в то же время мало. Где взять еще, если понадобится дополнительная сумма? Десять тысяч долларов ей передадут после суда над Алексеем Белоноговым – теперь она не сомневалась в этом. Она оправдает баскетболиста, так как нашла в деле одну маленькую, но надежную зацепку. Без этого она бы не пошла к Белоноговым, просто не чувствовала бы стопроцентной уверенности в благополучном для спортсмена исходе дела.

Сергей услышал от Ширяевой не всю правду о решениях кассационного суда по ее делам: одно ее решение совсем недавно было отменено. Она читала определение, которое вынесла вышестоящая инстанция по протесту, поданному адвокатом. Там черным по белому было написано, что Ширяева вынесла постановление с нарушением ведения судебного заседания, давлением на защитника и несоблюдением судьей уголовно-процессуального закона. Все это повлекло за собой нарушение гарантированных законом прав восемнадцатилетнего парня на судебную защиту.

Валентина собрала деньги и долго искала для них место. Наконец, в коридоре она засунула объемистый сверток между стеной и тумбочкой. Чтобы не было видно, сверху положила зонтик.

Входную дверь в квартире пришлось менять; покрасить бы ее, но сейчас не до этого.

Прислушавшись к шагам в подъезде, она тихо открыла дверь и проворно закрыла замки. Довольно легко сбежала по ступенькам, подумав, что похудела за последние дни килограммов на восемь. Если так дело пойдет и дальше, через месяц ее совсем будет не узнать.

Как и вчера, на ней была легкая косынка, глаза скрывали солнцезащитные очки. Сегодня она купит очки в более современной оправе и стильный платок, позволит себе пачку хороших сигарет. Но есть будет только раз в сутки. Пусть даже на ночь.

Сейчас у нее были связаны руки, после оправдательного приговора Белоногову она будет свободна от обязательств. Председатель районного суда ждет от нее определенного заявления и сегодня его получит.

Хотя без ее согласия никто не смог бы заставить ее уйти в отставку. Она не совершила ничего такого, чтобы ее могли отстранить от работы или приостановить ее полномочия.

Но сегодня после суда над Белоноговым она подаст в отставку, что для нее будет означать сохранение звания судьи, гарантии неприкосновенности и принадлежность к судейскому сообществу. Однако в один прекрасный день она совершит то, что навсегда закроет ей дорогу в это сообщество.

Итак, она передаст письменное заявление председателю суда. Она напишет, что не способна выполнять свои обязанности в силу болезней, которых у нее было предостаточно.

А пока она – судья.

Валентина бодрым голосом поздоровалась с постовым у здания суда, кивнула водителю служебной «Волги» и прошла прохладным полутемным коридором в свой кабинет.

7

Ширяева еще раз оглядела зал, остановив взгляд на секретаре судебного заседания, которая была закреплена за ней и работала уже четыре года.

– Подсудимый, встаньте, – обратилась она к Алексею Белоногову после определенных процедур. – Суд разъясняет вам ваши права, предусмотренные Уголовно-процессуальным кодексом. Вы не хотите заявить отвод прокурору? Если суд признает ваш отвод обоснованным, он будет принят.

– Нет, – ответил Белоногов, внимательно вглядываясь в лицо судьи: он узнал свою собеседницу из Дворца спорта. Так же, как и она его.

– Хорошо. Начинаем заседание. – Валентина надела очки, поправила мантию и перевернула несколько страниц дела. – Слово предоставляется обвинению.

Неожиданно со скамьи поднялся высокий парень с загипсованной рукой.

– Ваша честь, я хочу сделать заявление. – У него был низкий красивый голос, правильной формы нос, тонкие губы, пострижен коротко, по последней моде.

– Сначала представьтесь, – Ширяева с любопытством посмотрела на пострадавшего.

– Осинцев Николай Андреевич.

Не задумываясь, опережая обвинителя, судья спросила адвоката:

– У защиты есть возражения?

– Нет, ваша честь, – бойко отозвался полноватый адвокат, поправляя очки.

– Я протестую, – с места встал прокурор.

Ширяева ждала продолжения, но обвинитель долго подыскивал слова.

– Я не могу принять ваш протест, не зная причины, – отрезала судья.

– Нарушается ведение судебного заседания, – наконец пояснил прокурор, непрозрачно намекая на недавнее определение, вынесенное Ширяевой областным судом.

– Протест отклонен, – в голосе Валентины прозвучала едва различимая насмешка. Однако обвинитель уловил ее.

– Почему, ваша честь?

– Мне ли объяснять вам, господин прокурор, что пострадавший представляет сторону обвинения.

После этих слов она знаком подозвала прокурора и адвоката и коротко поговорила с обоими. Находящиеся в зале ничего не смогли расслышать; так же мало объяснили им красноречивые жесты прокурора.

Наконец Валентина отпустила их и обратилась к Осинцеву:

– Суд готов выслушать ваше заявление. – Она подождала, пока недовольный собой и своим подопечным прокурор сядет на место, и поторопила Осинцева: – Пожалуйста, начинайте.

– Ваша честь, – начал парень, – драка на площадке произошла по моей вине. Я сам спровоцировал ее и первым хотел ударить Алексея... то есть подсудимого. Он просто защищался. За дачу ложных показаний, не знаю, как правильно, я готов понести наказание.

– Слизняк! – старший тренер баскетбольной команды ожег сына взглядом и, ни на кого не глядя, покинул зал.

Ширяева, пряча грустную улыбку, вздохнула. Потом ее настроение резко изменилось: выходило, что она не отработала денег, которые ей заплатили за процесс. Но как быстро, неожиданно и до некоторой степени трогательно наступил финал.

8

Сергей Белоногов поджидал Ширяеву возле здания суда. В руках он держал все тот же полиэтиленовый пакет с десятью тысячами долларов. Он еще не верил, что все закончено, неприятности остались позади. Колька Осинцев... Кто бы мог подумать, что он может ослушаться своего всемогущего отца. Как ни странно, в поведении Николая Белоногов видел руку судьи Ширяевой. Кто знает, может быть, она поговорила с Осинцевым накануне? После окончания суда Алексей отозвал брата в сторонку и сказал, что накануне видел судью во Дворце спорта.

«Да, – продолжил размышления Сергей, – скорее всего Ширяева сумела убедить Николая выступить в суде с заявлением. Как ей это удалось, непонятно. Тем не менее деньги она заработала честно».

И он ничего не понял, когда судья, выйдя из здания суда, открыто подошла к нему и предложила немного пройтись. Сергей не смог не оглянуться на окна здания. Ширяева поняла его взгляд и посмотрела на часы.

– Не беспокойтесь, Сережа, вот уже семь с половиной минут я больше не судья, а только вхожу в некое тайное сообщество.

Парень не ожидал, что такая серьезная дама, как Ширяева, способна шутить. Он промолчал, продолжая идти с судьей в ногу.

– Не знаю, как мне поступить... – задумчиво проговорила женщина. – Можно ведь сказать, что денег ваших я не отработала. Не по вине Осинцева, а по своей, потому что позволила ему взять слово. Нужно было дать выступить прокурору, потом защите и уже самой поставить в этом деле заключительную точку.

Она остановилась и взяла Белоногова за руку.

– Сережа, сейчас мне очень нужны эти деньги. Если я верну их, мне ни за что не завершить одного дела – дела чести. Один человек потерял свою дочь, ее зверски замучили, он должен узнать всю правду. Я докажу, чего бы мне это ни стоило.

Валентина надела темные очки, скрывая навернувшиеся слезы, и посмотрела на коммерческий киоск, пестревший богатым выбором спиртного.

– Я одна... Мне не с кем поделиться своим горем. Вы славный человек, Сережа, пойдемте ко мне, выпьем, меня всю жжет изнутри.

Вместе с Сергеем Белоноговым посмотреть, чем закончится дело, в суд явился и Олег Шустов. Олег в недоумении посмотрел вслед удаляющейся паре и последовал за ними. Вместе пришли, вместе и уйдем, подумал он.

Двигаясь на некотором отдалении, он дошел до дома судьи, нахмурившись, проводил глазами своего подчиненного, вошедшего вслед за судьей в подъезд.

Потом присел на скамейку и закурил.

9

Ширяева не рассчитывала, что Сергей Белоногов примет предложение составить ей компанию на сегодняшний вечер. Может, удивился ее решению пооткровенничать не с подругой, к примеру, или с родственником, а с почти незнакомым человеком. Молодой еще, не знает, что довериться порой легче незнакомому. А у Валентины просто не было выбора: тоска резанула ее внезапно, не дав опомниться.

По дороге домой она твердо решила «перебрать», хоть раз напиться, дать волю чувствам и словам, а не держать их в груди, постоянно ощущая эфемерное состояние нехватки воздуха. Она боялась, что Сергей вдруг передумает, проводит ее до подъезда и попрощается. И облегченно вздохнула, когда Белоногов перешагнул порог ее квартиры.

В определенный момент Валентина поймала себя на мысли, что начинает суетиться, совсем необязательно предлагая гостю завалявшуюся в кухонном шкафу салфетку, советуя закусить шоколадом, а не карамелью – дескать, букет станет более осязаем.

Сказала, выпив первую рюмку: «Ты меня не слушай».

А сама принуждала гостя внимать, все больше распахивая перед ним душу. В какой-то момент ей захотелось переменить тему, расспросить гостя о том, где он работает и кем. Вместо этого захмелевшая хозяйка потянула парня за собой и встала за спинкой кресла, стоящего посреди комнаты. Склонив голову, красными от слез глазами посмотрела на телевизор.

– Это было любимое место сына. Когда оканчивалась передача «Спокойной ночи, малыши!», отсюда он уходил в спальню. Если б ты знал, Сережа, как я жалела его... Я неверующая – как говорят, только всуе поминаю имя господа, – наверное, оттого посылала в адрес бога столько проклятий, что в конце концов он наказал меня.

Последние слова были сказаны жестко, Валентина надолго замолчала и продолжила уже мягким голосом:

– Илья был добрым мальчиком, ласковым. И – не поверишь – очень тактичным. Когда к нам приходила Света Михайлова, Илья уступал ей свое место, а сам садился рядом, на стул. Он любил порядок. Не знаю, почему ему нравилось протирать полированные поверхности шкафов. Он часто вооружался салфеткой, дышал на полировку и доводил ее до идеального блеска. До таких мелочей у меня не доходили руки, может, потому, что я не очень усердная хозяйка. А может, уставала на работе. Я могла оставить после себя грязную посуду в раковине, порой заметала мусор в угол и оставляла там, если под рукой не было совка.

Мелочь, о которой не стоит говорить, но мне было лень идти за совком. А скорее всего, это от подавленного состояния. Меня изматывала работа, тревога за сына, вина перед ним.

Стоять у плиты для меня – сущее наказание.

Большую часть своей жизни я питалась в столовых или перехватывала что-нибудь в буфете. А дома, словно у меня была большая семья, варила щи в огромной кастрюле. Мы с Ильей съедали по тарелке, две, а на следующее утро щи прокисали – опять же по моей вине: забыла поставить в холодильник либо оставила в кастрюле половник. Один раз Илья наелся прокисших щей, пришлось даже вызывать «Скорую помощь».

Врач сделал ему промывание желудка, заставляя пить воду в огромных количествах. Илья противился, ему казалось, что его хотят убить. Хотя он выразился по-другому: захлебнуть.

В тот вечер я больше не давала ему никаких лекарств, отпаивала горячим молоком, проклиная себя за беспечность и неряшливость. Я не знаю, Сережа, почему рассказываю тебе это. Меня действительно всю жжет изнутри.

– Я понимаю вас, Валентина Петровна, – посочувствовал Белоногов. Ей на миг показалось, что его сострадание неуместно. Он даже едва заметно пожал плечами, отвечая на собственные мысли.

– Да, да, спасибо...

Хозяйка скрылась на кухне, Сергей предположил: для того, чтобы выпить очередную рюмку. Валентина уже была заметно пьяна, слишком часто облизывала ярко-красные губы.

Вернулась она через минуту, хрустя конфетой, и возобновила разговор:

– Я проклинала не только бога, а еще и своего отца-алкоголика. Мне казалось, это он виновен в том, что Илья родился инвалидом. Отец пил по-страшному, бил маму, и мне доставалось, когда я вступалась за нее. Я молчала на вопросы учителей, почему постоянно хожу в школу с синяками – не говорить же, что меня бьет собственный отец. К тому же я рано начала курить – я была самой толстой в классе, думала, курево поможет, – и учителя, воротя нос от моей прокуренной одежды, в конце концов махнули на меня рукой. Хотя, по идее, должны были «бороться» за меня. И, наверное, классе в восьмом или седьмом, сейчас точно не помню, я решила, что стану работать в милиции, защищать и мать, и себя. Мать, конечно, в первую очередь. Это мой любящий папаша подвигнул меня к такому решению. Пока я не получила юридического образования, так и называла его пренебрежительно: папаша. Потом злость и обида на него как-то сами собой прошли, может, оттого, что я стала взрослой, а мой отец – старым. Он уже давно пил меньше, но голова его совсем перестала соображать.

Он умер, когда Илье исполнилось семь лет. К тому времени у меня уже была собственная квартира, мать сошлась с одиноким соседом по даче, которого я почти не знала, он был лет на десять старше ее. Отчим никогда мне не нравился, за глаза я называла его язвенником-трезвенником. Наверное, потому, что привыкла к пьяным оргиям, устоявшемуся перегару в квартире. Одним словом, чего-то недоставало, чего-то жизненно важного. В квартире отчима все было по-другому: чистота и порядок, какой-то стерильный воздух, навевающий мысли о реанимационной палате, три пары домашних тапочек (одна – для меня), которые мы носили время от времени, предпочитая ходить в квартире босиком или в носках. Трезвая физиономия отчима походила на мордочку хорька.

И мой дом в один миг перестал быть родным. Даже мать показалась мне неродной. Она стала разговаривать каким-то противоестественным голосом, в котором слышались заискивающие ноты, она буквально обхаживала мужа, и я поняла, что она долго не выдержит. И точно: через год культурный и обходительный хорек исчез из дома. В нем все еще царила стерильность, и хотелось вызвать на денек-другой отца с того света, чтобы тот привел все в норму. Глупо, конечно, это все, смешно, но такие мысли были, не скрою.

Потом мать вышла замуж в третий раз. Она мне очень помогала, любила внука, заботилась о нем.

А потом мы остались одни.

Илья часто спрашивал, почему больше не приходит бабушка. Вначале я отвечала, что она уехала, потом сказала ему правду. Господи, эта правда стоила мне дорого. Я ответила на столько вопросов мальчика, что сама заблудилась в своих объяснениях. Не знаю, насколько правильно понял меня Илья, но однажды раз и навсегда успокоился и не стал больше задавать вопросов. Я поняла, что для него бабушка действительно умерла. Не знаю, как он усвоил это, но мне больно было думать – в основном за него, а не за себя. Главное заключалось в том, что он справился с этой сложнейшей для него задачей. Он учился жить; порой мне казалось, что он сумеет преодолеть недуг – были такие иллюзии. Однако Илья все чаще заставлял меня задумываться над тем, что однажды болезнь отступит; она оставит его внешность прежней, но мысли его станут ясные.

Илья любил новые вещи. А еще, я не знаю, как сказать, любил обновление, что ли. Радовался новой зубной щетке, подолгу держал на коленях, рассматривая, новые брюки или рубашку, поглаживал непослушными пальцами, словно исполнял одному только ему ведомый ритуал. У нас была рижская стенка, в прошлом году я продала ее и купила новую. Илья целую неделю не выходил из дома, распределяя вещи по шкафам и ящикам. Ему помогала Света. Я помню, она расставляла книги на полках. А когда она ушла, Илья снял их и расставил по-своему, сообразно своему представлению. Если девочка подбирала книги по размеру и корешкам, то Илья мог разделить собрание сочинений какого-нибудь автора, вставив между томами книгу другого писателя. Да, у него был свой порядок, свое представление, и получилось даже красиво, необычно. Я назвала бы это – авангардом...

Валентина подвела Сергея к книжному шкафу.

На верхней полке вперемежку с художественной литературой находились юридические тома: законы, указы, юридические справочники. Двухтомник «Сказки народов России» был разделен Уголовным кодексом Российской Федерации и далеко выступающей вперед книгой о лесных лекарственных растениях.

Действительно, трудно представить, чем руководствовался больной паренек, расставляя книги. Но у него, несомненно, была своя логика, понять которую невозможно. Сергея посетила мысль: а если бы на полку с книгами взглянул человек с болезнью Дауна, смог бы он разобраться в этом?

На средней полке в ряд стояли тонкие книги с толстыми корками. Сергей, взглядом спросив у хозяйки: «Можно?», открыл шкаф и вынул одну книгу.

Текст в ней был набран крупным шрифтом, на каждой странице красочные картинки, в основном персонажи из сказок. Сергей вытянул книгу наугад, но она оказалась именно той, где было нарушено шитье и виднелся каптал из-за вырванной страницы.

Сергей поставил книгу на место. Валентина, наблюдавшая за ним, пояснила:

– Эту страницу вырвал Илья. Как-то Света Михайлова помимо воли обидела Илью, обозвав неуклюжим медведем. По-моему, в то время они играли во дворе, и от неловкого движения Ильи сломалась постройка из песка. У Ильи была прекрасная память, он пришел домой, достал эту книгу и вырвал страницу.

На ней был нарисован медведь, влезающий в теремок, и зверушки, которые в ужасе разбегаются в разные стороны.

– Он плакал? – неожиданно для самого себя спросил Сергей.

Ширяева отрицательно покачала головой, казалось, ничуть не удивившись вопросу. Несмотря на хмель в голове, отметила еще одну странность в лице гостя: анфас не вязался с его профилем. Глядя на его выступающий подбородок и орлиный нос сбоку, невозможно было представить, что лицо у него круглое.

При повороте головы оно словно трансформировалось, вызывая неприятное ощущение, переносица будто проваливалась, а подбородок становился безвольным.

– Нет... – ответила она. – Илья вообще редко плакал. Младшие относились к нему хорошо, но доставалось от сверстников. Те были более чем жестоки. Что удивляет, девушки его возраста ни разу не прошли мимо, чтобы не поддеть его какой-нибудь плоской шуткой.

Валентина замолчала. Заполняя паузу, Сергей сказал:

– Нелегко ему было...

Хозяйка не ответила. Вздохнув, подбадривая себя и гостя, она улыбнулась:

– Ах, Сережа, если б ты видел, как Илья улыбается!.. Ни один ребенок в мире не способен на такую улыбку. – Настроение судьи снова резко переменилось. – И вот какие-то мерзавцы погасили ее навсегда. В голове не укладывается, каким способом они сделали это. Я дважды была у следователя, который ведет это дело. Не знаю, мне показалось, что «сверху» на него оказывается давление. Реально есть все основания выдвинуть еще одну версию, но следователь ограничился одной, той, что выгодна прокурору и сыщикам из районного управления внутренних дел. Заодно и самому следователю прокуратуры. Я понимаю его, сама много лет была в его шкуре.

Профессия судьи наложила на нее отпечаток:

Ширяева говорила без запинки, словно читала с листа. И это несмотря на то, что была пьяна.

Валентина позвала Сергея за собой в комнату Ильи.

– Вот здесь убили Свету Михайлову. Здесь же ее отец нанес смертельные увечья моему сыну. Не нужно долгое время работать следователем, чтобы представить себе, что же тут произошло на самом деле.

Убийц было по крайней мере двое... Один держал девочку, слегка придушив ее, второй терзал ее тело.

Вчера я случайно зашла в хозяйственный магазин и увидела там терку для нарезки овощей – точь-в-точь как у меня. Универсальная терка. Цена шестьдесят семь рублей тридцать копеек. Я куплю ее – позже, без нее мне никак не обойтись.

– Что вы собираетесь делать, Валентина Петровна?

Хозяйка невесело ухмыльнулась и пожала плечами.

– Убийцы совершили ряд ошибок, и я найду их. Знаешь, Сергей... Кстати, ты не обижаешься, что я на «ты»?

– Нет.

– Ну и молодец. Так вот, Сережа, каждая ошибка имеет фамилию, имя и отчество – я это знаю наверняка.

Почти то же самое она выскажет следователю городской прокуратуры Василию Маргелову, когда после непродолжительного разговора и ознакомления с делом будет покидать его кабинет. А сейчас она позвала гостя на кухню и, переливая через край, наполнила рюмки.

– Вздрогнем, – предложила Валентина. – И пусть кого-то перекорежит в этот миг.

Они выпили. Валентина потянулась к конфетам, другой рукой указывая на бутылку.

– Я не должна оправдываться перед тобой, но поверь, это временно. Уже завтра я займусь делом и надолго забуду вкус спиртного.

Сергей не представлял себе, что она собирается предпринять. Ему с трудом верилось, что женщина с мутными от спиртного глазами, роняющая пепел на платье, по ее заверениям, завтра вдруг резко преобразится. А спиться она может, как спился когда-то ее отец, на это денег как раз хватит. Наверное, правы врачи, утверждая, что алкоголизм передается по наследству. В этом нетрудно убедиться, взглянув на Ширяеву. Все подтверждало ее откровения: грязная, оставленная с вечера посуда в раковине, крошки хлеба на полу, которые она сметет в угол, поленившись сходить за совком; не хватит сил и на то, чтобы отмыть коричневатое пятно под холодильником, полить увядающие цветы на подоконнике, снять паутину в углу кухни...

Сергей попрощался с Ширяевой на кухне. Валентина не встала, чтобы проводить его до двери, лишь приподняла тяжелую хмельную голову и заплетающимся языком поблагодарила парня – за то, что она напилась в его присутствии, за деньги, за его участие.

В дверях он остановился, не расслышав ее последние слова.

– Захлопни дверь, – повторила она и приподняла палец, привлекая внимание Сергея. – В день убийства дверь была закрыта на защелку. А Илья всегда закрывался на два оборота.

И эти слова она скажет старшему следователю по особо важным делам Василию Маргелову.

Сергей прошел узким коридором и остановился возле закрытой комнаты, где была убита девочка.

Вчера он торопливо миновал ее, а сейчас, неслышно отворив дверь, устремил взгляд на кровать Ильи.

«...Их было, по крайней мере, двое».

Выходя из квартиры, он вспомнил начало их затянувшегося разговора. «Один человек потерял свою дочь, ее зверски замучили, он должен узнать всю правду. Я докажу, чего бы мне это ни стоило». Тогда Сергей мало что понял, зато сейчас смысл сказанных Ширяевой слов обрел реальные очертания. До того четкие, что просматривался кровавый финал. Ибо судья вознамерилась не только отомстить, а доказать вину конкретного человека.

Шустов уже устал ждать Сергея и собрался уходить, когда увидел его выходящим из подъезда.

Олег выругался.

– Я думал, ты заночуешь, – недобро процедил он.

– Извини, Олег.

Шустов вгляделся в товарища более внимательно, уловил исходящий от него запах спиртного.

– О чем вы говорили?

Белоногов ухмыльнулся.

– О жизни.

– Много выпили?

– В основном пила Ширяева. Я посоветовал ей подольше оставаться в хмельном угаре: может натворить всякого по глупости.

– А ну, рассказывай, – потребовал Олег. – Я и так за тебя втык получил. Мне не в кайф нравоучения Рожнова, – повысил он голос.

Сергей пожал плечами и на ходу передал содержание беседы с подвыпившей судьей. Из всего сказанного Шустов уяснил для себя главное: Сергей распустил сопли, сочувствует судье – продажной особе. Ему придется докладывать Михаилу Константиновичу о результатах судебного слушания, заодно расскажет про «сопли» Белоногова. Но прежде сам проведет профилактику.

– Спать, только спать...

Валентина с трудом дошла до ванной комнаты, достала из аптечки упаковку феназепама и выпила две таблетки. Оглядев себя в зеркале, подмигнула отражению:

– До завтра.

И вышла из ванной.

Как и накануне, она не стала раскладывать диван, а улеглась на покрывало. Снотворное еще не начало действовать, а она уже спала.

Если Белоногов сомневался в том, что на следующее утро судья внезапно переменится, то у Валентины на этот счет не было сомнений: она испытает только кратковременный дискомфорт, который исчезнет с первой чашкой крепкого кофе и холодным душем. Сергей в своих выводах был не прав: природа отдыхала на дочери алкоголика.

10

Олег Шустов остановил машину напротив городского ботанического сада. Немного посидев за рулем, он кивнул Сергею Белоногову:

– Пойдем прогуляемся.

Сергей предчувствовал неприятный разговор с командиром и пытался угадать причину его недовольства.

Широкая аллея вывела их к озеру, где трудились, проходя летнюю практику, школьники.

День выдался жарким, на Шустове были легкие светлые брюки и рубашка с коротким рукавом. Он закурил, предлагая Белоногову сигарету. Тот отказался.

– Вот что, Сергей, – выпуская носом дым, начал Олег. – Мне откровенно не нравится благотворительность, которой ты занялся.

Не отвечая, парень кивнул.

– Не пойму, – продолжил Шустов бесстрастным голосом, – с чего ты завелся? Ты что, действительно такой милосердный? Тогда твое место не в боевом отряде, а в благотворительной организации.

– Не в этом дело, Олег, – возразил Белоногов, но был остановлен протестующим взмахом руки.

– А в чем? Объясни мне. Тебе не кажется, что я обязан знать подробнее о деталях происходящего? О твоем настроении, например. Причем давно. Вместо этого я строю догадки, жду, когда ты откроешь рот. А ты жуешь сопли. «Никакой личной инициативы» – тебе это о чем-нибудь говорит?.. Чего ты молчишь?

– Говорит. Но, Олег...

Шустов снова перебил собеседника:

– Именно так формулировали твои обязанности, когда брали в отряд. Это касается каждого из нас. Эмоции всегда вредны делу. Что, тебе больше не хочется получать хорошие деньги? Ты действительно стал борцом за идею?

– А ты? – В глазах Сергея Шустов уловил язвительность. – Ты только за «бабки» проветриваешь мозги бандитам?

– Представь себе – да, – не повышая голоса, так же монотонно ответил командир. – За идею борются те, кто сидит на окладах. Или делают вид, что борются. Если меня возьмут во время проведения мероприятия, я знаю, что меня ждет. За моей спиной не будет никого, и меня шлепнут так же профессионально, как это делаю я. И ты тоже. Департамент "5" – не последняя инстанция.

Белоногов скривился: разговор принял другое направление. Хотя ему неприятны были обе темы, затронутые Шустовым.

Сергей поднял с земли сухую ветку и стал сбивать листья с куста шиповника. Шустов бросил окурок в траву и затоптал его. Сунув руки в карманы брюк, он выжидающе посмотрел на младшего товарища. Белоногов бросил терзать шиповник и отшвырнул ветку.

После разговора Сергея с судьей, которая, по его словам, напилась до бесчувствия, Олег сделал неожиданный вывод: Белоногов, как ему показалось, собрался прыгнуть через его голову и встретиться с Рожновым. Тема разговора: судья Ширяева. Помня об этом, Шустов наставительно, будто разговаривал с одним из школьников, наводящих в саду порядок, произнес:

– Рожнов так же, как и мы, получает приказы и по рукам связан тем же – невозможностью проявлять личную инициативу. Это не его дело – отслеживать ошибки и нарушения в ходе следственной работы правоохранительных органов. Тем более когда речь идет о прокуратуре. К тому же «наверху» знают, какие дела следует прикрыть, а в каких пустить следствие по тому или иному направлению.

На Олега накатила волна раздражения, и он едва сдерживал себя. И кто тому виной? Ему, Шустову, не нужно было прыгать через чьи-то головы. Он просто сообщит о настроениях подчиненного Рожнову, и Белоногова уберут из отряда. А он, Олег, даже не поинтересуется дальнейшей судьбой товарища. Он и так довольно терпеливо сносил мелодраматическое настроение Сергея, когда его брат попал в неприятную ситуацию. И отнесся по-человечески, даже посочувствовал, дал рекомендации, как поступить, не вовлекая в дело Рожнова.

Ладно, дело с братом Белоногова улажено. Кажется, улажено, потому что последовало неожиданное продолжение: судья, взявшая за процесс двадцать тысяч долларов, вызвала сочувствие у бойца спецгруппы, в чьи задачи входит ликвидация преступников, и выбила из него жалостливую слезу.

Однако парень мужает на глазах, отвлекаясь от главной мысли, подумал Шустов. В речи Сергея появились выражения, которые тот невольно перенял от старших товарищей по отряду. «Проветрить мозги» – было чуть ли не любимым изречением Андрея Яцкевича и означало прострелить голову.

Пожалуй, Яцека можно было назвать самым хладнокровным бойцом в отряде, он равнодушно дырявил головы бандитам. Но, спрашивается, делал ли он это за идею, никак не мог успокоиться Олег. Нет, похоже, ею и не пахло. Скорее главным для него был азарт, деньги оставались на втором плане.

Олег подумал о жестокости Яцкевича, невольно сравнивая себя с ним. Нет, Яцеку еще расти до командира, именно до командира, возможно, он так и останется рядовым бойцом, пока ему самому не проветрят мозги. А случиться такое может скоро. Яцкевичу бесполезно говорить о том, чтобы он унял свою артистическую натуру во время боевых операций. В какой-то степени это был стиль Андрея, потому и невозможно было спутать его ни с кем другим. А менять манеру – бесполезное и опасное занятие. Никто в отряде не собирался подстраиваться друг под друга, в противном случае терялись бы личные навыки.

Шустов прикурил вторую сигарету. Они с Сергеем отошли от озера, направляясь к двум высоким вязам, возвышающимся у металлического ограждения сада.

– Пойми, Сереж, как только я обращусь к Рожнову по поводу Ширяевой, нас тут же попросят сдать оружие и даже не махнут на прощание ручкой. Мы занимаемся серьезными делами, и любой шаг в сторону начальство в лучшем случае насторожит. Выкинь ты эту судью из головы – взяточница, карьеристка, о ней даже говорить противно. Что из того, что девочку убил не ее сын? Ничего же не изменилось и не изменится, а девочку не вернешь.

Пожалуй, такого резюме от своего командира Сергей не ожидал. Он пристально вгляделся в его лицо.

А Шустов, поняв, что сказал лишнего, вновь смягчился:

– Нужно верить в следующее, Серега: когда-нибудь – я думаю, скоро – подонки, убившие девочку и парня, найдут свою пулю.

– Но не будет главного, Олег, – по инерции продолжил Сергей, – Валентина Петровна так и не сможет доказать, что ее сын непричастен к преступлению, в котором его, уже мертвого, обвиняют. Не следствие и суды, а отец девочки – вот в чем проблема, Олег.

– Слушай, ты, Зорро! – терпение Шустова лопнуло. – Иди-ка ты...

– Куда? – прищурился Сергей, не меняя позы.

Олег глубоко выдохнул и примирительно поднял руки:

– Ладно, все, Сергей. Наша прогулка окончена. Делай выводы сам.

Белоногов ответил натянутой улыбкой.

Друг к другу они могли испытывать любые чувства, но на этапе подготовки и проведения операции все бойцы отряда были одной командой. Невозможно хоть сколько-нибудь дать определение такому состоянию, можно лишь провести параллель или сравнить, например, с обычным силовым подразделением специального назначения. И там среди бойцов не существует пресловутой идиллии. Когда идут на задание – да, происходит единение, каждый надеется на себя и товарища. Известны лишь редчайшие случаи, когда по причине лютой ненависти в бою кто-то получал пулю в спину. Но и это можно объяснить расстройством нервной системы, психозом и тому подобными вещами. Критических ситуаций можно избежать, существуют довольно действенные способы, когда командир или кто-то из товарищей вовремя докладывает начальству о зарождающейся ненависти и участившихся нервных срывах. Такое случается оттого, что бойцы в основном живут ожиданием, а на операциях ходят рука об руку со смертью.

Продолжая улыбаться и покачивая головой, Сергей двигался чуть позади командира и поравнялся с ним, ступив на широкую аллею.

Белоногов придавал состоявшемуся разговору с командиром гораздо большее значение, чем сам Олег.

Шустов был более опытен, хотя знал наверняка, что беседа не принесет положительных результатов. Но указать на слабые места товарища Шустов был обязан. Да, он мог бы попросить Рожнова убрать Сергея из отряда. Но не сделал этого потому, что Белоногов был нужен ему: Сергей благодаря своему характеру и, главное, молодости играл в отряде роль своеобразного буфера.

К тому же вся ответственность за него лежала на Шустове, так как это он предложил Рожнову кандидатуру Белоногова. Он не услышал от полковника возражений – подбирать команду и работать с ней предстояло именно Шустову, несмотря на то, что Костерина, к примеру, нашел сам Михаил Константинович. А в случае провала никто не будет искать виноватых. Бойцы спецгруппы «Ноль» не имели права на провал; что будет, если они вдруг потерпят фиаско, – никто старался об этом не думать.

Шустов сел в машину, окинув Сергея ироничным взглядом: «Борец за идею...» – и в который раз покачал головой.

Белоногов не смотрел на командира, иначе бы разглядел откровенную насмешку в выражении его лица. Он ждал, когда Олег заведет двигатель и тронется с места, но командир сидел за рулем, бросая иногда взгляд на часы.

Прошло пять минут, и Сергей понял причину, по которой Олег медлил: позади скрипнули тормоза, задняя дверца подъехавшей машины открылась, и в салон протиснулись Андрей Яцкевич и еще один опытный боец отряда Норик Оганесян.

Белоногов бросил на командира осуждающий взгляд: «Коллективное воспитание...» И вслух добавил:

– Зачем ты так, Олег?

Вместо Шустова полушутливой фразой ответил Оганесян:

– Надо, Серый, надо.

– Значит, вы за моей спиной...

– А ты как думал? – перебил его Яцкевич. – Мы играем во взрослые игры. А к любой игре надо относиться серьезно. Я не хочу, чтобы в один прекрасный момент кто-то не прикрыл мне спину, пустив слюни.

– Все, я ухожу из отряда! – вспылил Сергей.

– Сначала выйди из машины.

Белоногов резко повернулся в кресле и ожег Яцкевича взглядом. Пальцы его сжались в кулак.

– А ты не хочешь выйти со мной?

– Пошли! – Яцкевич схватился за ручку дверцы.

– Закончили! – осадил их Шустов. – Сидите на месте!

– А чего он?.. – у Сергея не хватило слов. Невольно его нижняя губа выдвинулась, выражая детскую обиду.

– Яцек прав, – жестко произнес Олег. – Тебе надо учиться у него. У Норика, Тимофея. Убей в себе жалость, Серега.

– Ладно, – Белоногов постарался взять себя в руки. Он достал пачку «Мальборо», зачем-то размял сигарету. – Скажите мне, в чем я не прав? В том, что проникся сочувствием к женщине, у которой убили сына, свалили на него вину за убийство девочки? Это преступление?

– Это называется слабостью, – ответил Оганесян. – У меня такое чувство, что ты говоришь под чью-то диктовку, это не твои слова. Мне интересно, почему ты поверил ей.

– Да потому, что говорил с ней, видел ее глаза.

– О-о... – протянул Яцкевич, – Толстой взялся за старое. Тебе двадцать три года, а говоришь, как старый пердун. Тут без закаливания не обойтись. А ну-ка, давай со мной. – Он решительно вышел из машины, успокаивающе кивнув Олегу. Оганесян, поморщившись, остался на месте.

Они отошли к воротам сада.

У Яцкевича было одно, несомненно, положительное качество: во время разговора он мог, не мигая, долго смотреть на собеседника. Сергея всегда удивляло, что его глаза от этого не высыхали.

Андрей был на пять лет старше Белоногова, немного пониже, но шире в плечах. Как и командир, Яцкевич носил усы.

– Знаешь, – начал Андрей, – я не люблю выражений, которые ты употребляешь. Но дело не в этом. Я хочу рассказать тебе одну историю, которую где-то вычитал. На Востоке булатные клинки полагалось закаливать в теле сильного рыжеволосого раба. Это одна версия. Другая гласит, что охлаждать клинок следует в ослиной моче. Какой вариант тебя больше устраивает?

Сергей промолчал, гоняя желваки. Он всегда завидовал Яцкевичу, его выдержке, умению разговаривать, не впитывая в себя настроение окружающих.

Андрей был вспыльчивым, умел настоять на своем.

Но в некоторых случаях находил в себе силы отступить от собственного мнения, если чувствовал, что его позиция слабее. Это тоже положительное качество.

Он был настоящим бойцом, в нем напрочь отсутствовал страх. Шустов был прав: многому нужно учиться у Андрея.

Конечно, никто из команды не потерял человеческого облика, все выглядели нормальными людьми.

Но, приступая к работе, все как один словно влезали в чужую шкуру. Или на время выплевывали душу.

Сергей улыбнулся и, положив на плечо Яцкевича руку, произнес нескладную фразу:

– Я тоже рыжеволосый. И мне не нравится ослиная моча.

Он не хотел располагать к себе Яцкевича, просто так вышло.

– Серега, убери руку с моего плеча. Пора становиться не мальчиком, а мужем. Мы профессионалы. Запомни одну вещь: я равнодушно отнесусь к тому, что однажды замочат кого-нибудь из команды. А если меня спросят, где мой приятель, я отвечу, что его размазали по стене. Уяснил?

– Да.

– Я знал, что ты меня поймешь, – ухмыльнулся Яцек.

11

Когда Шустов скомплектовал спецгруппу «Ноль» при «пятерке», полковник Рожнов, еще до представления ему отдельных бойцов, тщательно проверял и перепроверял данные на каждого, затребованные им по каналам агентурных связей. И только после этого, имея на руках пять папок с личными делами, встретился с боевиками. Он роздал им по четыре чистых листа бумаги, ручки и предложил каждому письменно изложить свои лучшие и худшие качества.

Для этого мероприятия полковник Рожнов использовал два заранее подготовленных класса в одной из московских школ. Вернее, он только распорядился, а готовили помещения специалисты из управления.

– Задача не из легких, – предупредил он группу, когда пятерка бойцов уселась за парты, – хотя на первый взгляд видится довольно простой. Я не хотел бы ограничивать вас по времени, однако вынужден дать вам всего два часа. Черновики, если таковые будут, не выбрасывать, а предоставить мне в конце второго часа. Предупреждаю: из написанного вами вы ничего не должны зачеркивать, ясно?

Члены группы одновременно кивнули.

– Вы забыли определить минимальное количество слов, – язвительно заметил Яцкевич, неотрывно глядя на стоящего возле стола полковника. Он все еще не верил, что ему придется вспомнить школьные годы и писать изложение. Затея полковника Яцеку явно не понравилась, он не видел в ней смысла.

– Чем меньше вы напишете, – предупредил Рожнов, строго глядя на Яцкевича, – тем больше мне это не понравится. Хочу вам заметить, что в моем списке вы на последнем месте.

– Это по алфавиту, – моментально отреагировал Яцкевич, – но не по значению.

– Да нет, именно в том приоритете, который я подразумевал. Я внятно говорю?

Андрей, переглянувшись с Оганесяном, хмыкнул: два часа. Да за это время можно написать пару рассказов. И взялся за ручку.

Полковник перехватил его взгляд и ответил красноречивым взглядом: «Ну-ну, посмотрим, сколько листов ты испортишь, острослов».

Он как в воду глядел: первым психанул именно Яцкевич, когда полковник ненадолго отлучился из комнаты. Прошел всего час, а Андрей исчеркал уже все листы.

– Мы занимаемся идиотизмом! – Он подошел к Тимофею Костерину, стараясь заглянуть через его плечо. – Тимоха, ты уже похвалил себя? Дай списать!

– Мне нечем хвалиться, – ответил Костерин, прикрывая рукой исписанные листы, – я обхаял себя, как только мог.

– Черт! – выругался Яцкевич. – Что за дурацкая затея! Дайте кто-нибудь переписать! Мы же команда! – Он обвел «курсантов» взглядом. – Ну хотя бы начало. Кто даст? Олег, ты самый положительный, дай!

Шустов отрицательно покачал головой. Ему самому затея полковника показалась чересчур оригинальной.

Во всяком случае, думал он, Рожнов мог бы освободить его как командира группы от этой писанины.

– Андрей, – позвал Яцкевича Белоногов, – можешь посмотреть у меня.

– Друг! – Яцек бросился к Сергею и буквально вырвал у него из рук лист бумаги. Вернувшись на свое место, Андрей начал торопливо переписывать, изредка качая головой. – Неужели я такой плохой? – скороговоркой бросал он, то и дело поглядывая на дверь.

Рожнов сидел в соседнем классе и смотрел на монитор. Все пять человек, снимаемые скрытой камерой, были у него как на ладони. Полковник, наблюдая за командой, делал пометки в своем блокноте.

– Что такое гетеросексуальность? – Яцкевич, подняв листок Белоногова, полуобернулся и подозрительно осмотрел свежее лицо Сергея.

– Половая ориентация, – тут же откликнулся Оганесян, отрываясь от задания.

Брови Яцека поползли вверх.

– Что, и мне так писать?!

– Напиши, что ты – бисексуал, – предложил со своего места Тимофей. – Или трансвестит.

– Черт, я нормальный мужик!.. Ну чего вы все уставились на меня?! Может, соскоб возьмете?

Команда ответила на предложение Яцкевича дружным смехом.

– Я вообще не пойму, – продолжил негодовать Яцек, – зачем писать про половую ориентацию? Это же не качество!

– Смотря для кого, – смутно выразился Оганесян.

– Слушайте, – Яцкевич поднялся с места, – нам ведено отобразить свои лучшие и худшие качества.

– "Отобразить", – с выражением повторил Костерин, по-американски положив ноги на стол. – В тебе рождается поэт.

– Тут кто угодно родится, стоит только почитать Серегино произведение. Слушай, Толстой, – обратился он к Белоногову, – я не пойму, твоя сексуальная ориентация – это хорошее качество или плохое?

– Скорее всего, это добродетель, – вставил Костерин, поведя затекшей шеей. Он больше часа провел, склонившись над столом. Работу он уже закончил и упражнялся, описывая свою внешность, с использованием специальной терминологии. Он отметил свою прямую спину, правильную линию плеч, нормальный размер противокозелка, невыраженную носогубную складку, впалые щеки, радужную оболочку глаз, которая выделялась глубокой синевой...

– Ты что, гордишься свой ориентацией? – не унимался Яцек. Он уже оказался рядом с Белоноговым.

– Сядь на место, – велел ему Шустов, сердито блеснув глазами.

– Нет, пусть он мне ответит. Я хочу знать, с кем мне придется работать.

– Гетеро – это нормально, – попытался успокоить товарища Сергей.

– Да?! – сощурился Яцкевич. – Ты, зеркало русской революции, тебе положено верить на слово?.. У меня предложение, – сообщил он «классу», продолжая сверлить глазами Сергея. – Если еще кто-то видит свою половую ориентацию положительным качеством и уже... отобразил это, пусть немедленно вычеркнет. Мы – команда! – повторился он. – А не сборище половых гигантов. Мы же не собираемся вступать в половой контакт с преступниками.

– Скорее с их подругами, – отреагировал Оганесян. – Если, конечно, учесть нашу нормальную физиологию.

– Нет, куда я попал! – Яцкевич швырнул на стол Сергея лист бумаги и вернулся на свое место. Затем вскочил и снова оказался около Белоногова. – Вы только послушайте, что написал этот философ! – Андрей постарался прочесть с выражением:

– "Я человек крайностей. Поступаю либо ответственно, либо нет, так как середина между этими понятиями отсутствует, равно как и любая связка между ними. Пользуюсь, если можно так сказать, двумя поговорками: «Все, что ни делается, – к лучшему» и «На бога надейся, но и сам не плошай». Последняя поговорка, как мне кажется, принуждает думать; нельзя жить и постоянно держать ее в голове. Также нельзя сделать ее основой жизни, иначе будешь жить по правилам, сам себя лишишь свободы. Потому что часть понятия «свобода» содержит в себе безответственность. А может быть, это одна из форм свободы – только до поры до времени, ибо безответственность так или иначе приведет к ограничению свободы – в любых проявлениях".

Яцкевич замолчал и обвел взглядом каждого «ученика».

Первым откликнулся Оганесян.

– Случай тяжелый, лечению не поддается, – громко произнес он.

Остальные почему-то смотрели не на автора «бессмертных» строк, а на Андрея.

– Я поражен, – наконец высказался Тимофей.

– Я тоже, – поддержал его Олег Шустов и уставился на Белоногова. – Ну ты даешь!

– Такое чувство, что это послание миру из мест лишения свободы. – Яцек вернул Сергею бумагу и, покачивая головой, сел за парту. Но снова обернулся: – Ты не больной случайно?

Искренняя и дружеская улыбка Сергея Белоногова послужила ему положительным ответом: да. То ли больной, то ли здоровый.

Рожнов не стал долго задерживаться, он отсутствовал четверть часа. Полковник, бросив взгляд на часы, сообщил «курсантам», что в их распоряжении осталось сорок минут.

– Кто уже закончил работу, может выйти в коридор.

– Перемена? – сострил Оганесян, не поднимая глаз.

Его замечание осталось без внимания. Все продолжали находиться на своих местах. Хотя Яцкевич бросил через плечо взгляд на Сергея: Белоногов снова что-то писал. Андрей перебрал испорченные листы бумаги и, как школьник, поднял руку.

– Что? – полковник вопрошающе приподнял бровь.

– Можно еще бумаги?

Рожнов молча пододвинул к краю стола чистый лист.

Он уже многое увидел, разберется еще лучше, когда прочтет все, что написали «курсанты». Пока его удовлетворяло поведение команды. Даже взвинченность Андрея Яцкевича не виделась ему отрицательной. Что касается самого молодого члена группы, Сергея Белоногова, то он произвел на полковника весьма благоприятное впечатление.

Через сорок минут Рожнов потребовал сдать работы.

– Рецензий на свои характеристики не ждите, – сказал он. – Отзывы о них я приобщу к личному делу каждого из вас, так же как и ваши работы. Все свободны – кроме Шустова.

– Мюллер, – проворчал Яцкевич, первым выйдя из комнаты. – У него плохое настроение, а я оказался крайним.

– Как и положено начальнику, шеф не стал искать крайнего, а назначил его, – широко улыбаясь, заявил Оганесян. – Так что тебя можно поздравить с повышением.

– Ну ты такой умный! – воскликнул Яцек, словно впервые увидел Оганесяна. – Только почему-то богатый.

Норик был одет если не вызывающе, то броско: яркие спортивные брюки, дорогие кроссовки «Роверс», на руке «спартанские» часы «Свотч». Кроме того, на шее у него болтался «ксивник» – наверняка пустой, носит его для понта.

На взгляд Яцкевича, Оганесян молодился – ему было тридцать два, а одевался как подросток. Андрею тоже нравились модные вещи – вот, к примеру, кроссовки у Оганесяна были высший класс, ему хотелось спросить Норика, сколько они стоят, однако предчувствовал, что острослов-армянин ответит в духе: «Не знаю. Это подарок твоей подруги».

Рожнов собрал листы в папку, вытащил кассету с записью и вызвал специалистов из управления. Пока они демонтировали записывающую аппаратуру, он пробежал глазами несколько листов, а остальные решил проанализировать дома.

Устроившись в удобном кресле, полковник включил торшер и принялся за работу.

Самое «героическое» и, пожалуй, напыщенное начало оказалось в черновике Тимофея Костерина.

Он писал: «Я ненавижу коррупцию и бандитов». Эта фраза, несмотря на запрет полковника, была зачеркнута. Тимофей даже сделал попытку заштриховать слова, но, видимо, вовремя вспомнил предостережение начальника. Записи, сделанные в черновике, говорили о том, что Костерин долго думал, с чего начать, что совпадало с визуальными наблюдениями Рожнова. Полковник представил себе, как неловко должен был чувствовать себя Тимофей, когда прочел свои мысли, перенесенные на бумагу.

Костерин был единственным судимым среди кандидатов, он отбыл срок по статье 107 Уголовного кодекса РСФСР – доведение до самоубийства. Часть формулировки статьи, естественно, напрямую касалась Тимофея: «Доведение лица... до самоубийства путем систематического унижения его (потерпевшего) личного достоинства». Потерпевшим был рядовой, проходивший срочную службу в подразделении, которым командовал Тимофей Костерин.

Когда Рожнов взял в руки записи, сделанные Оганесяном, ему на какое-то время показалось, что Норик даже пишет с акцентом, – он отметил множество орфографических ошибок в его работе. Однако знаки препинания были расставлены правильно.

Еще раз перечитав ответы Оганесяна, Рожнов понял, что армянин намеренно пишет с ошибками, невозможно быть таким безграмотным. В одном месте Норик поставил мягкий знак после гласной, одним словом, перестарался и выдал себя.

Размышляя, Оганесян рисовал в черновике кошачьи мордочки: то мультяшно улыбающиеся, то показывающие грозный оскал острых зубов. По рисункам Рожнов определил, что наблюдательности Оганесяну не занимать. Впрочем, об этом армянин упомянул едва ли не в первой строке сочинения: «У меня острый глаз и отличная память». Слово «отличная» он также написал с мягким знаком.

В отличие от остальных, Оганесян чередовал свои положительные и отрицательные качества: «Я вспыльчивый, но быстро отхожу», другие же четко разграничили задание, вначале описав все положительное, затем – отрицательное.

Оганесян проходил службу в составе отряда специального назначения МВД. Уволился, написав рапорт на имя командира части, так как не ужился с офицерами части по причине своей национальности.

Белоногов заново переписал свою работу, где не упомянул о своей половой ориентации, которая вызвала негодование у Андрея Яцкевича. У полковника сложилось впечатление, что Сергей просто подшутил над товарищем, подсунув ему черновик с необязательной в этой ситуации фразой. Однако пришлось эту мысль отвергнуть: с трудом верилось, что кто-то мог попросить, как сделал это Яцкевич, списать задание.

Белоногов проходил службу вместе с Олегом Шустовым в центре спецподготовки ФСБ в качестве младшего инструктора. Свое увольнение из центра ничем не обосновал, по словам самого Олега, уволился из-за солидарности с командиром, то есть майором Шустовым. Однако на раздумье у Сергея ушло почти два месяца – ровно столько майор Шустов находился без работы, пока не принял предложение Рожнова. Только после состоялся короткий разговор с бывшим подчиненным, и Олег порекомендовал Сергея полковнику ФСБ, восстановленному к тому времени в органах службы безопасности. По идее, неофициальная формулировка «из-за солидарности» теряла смысл, однако в разговоре Шустова и Рожнова именно она стала основополагающей для принятия Белоногова в кандидаты вновь создаваемого подразделения ФСБ.

А вот работа самого Яцкевича. Тоже несколько напыщенно, но написано твердо. И ничего из работы Сергея Белоногова.

«Я хорошо знаю все виды стрелкового оружия. Отлично стреляю, в совершенстве владею холодным оружием и приемами рукопашного боя... Я не женат (качество?)...» – а это явный намек на Белоногова, так как Яцкевич именно спрашивал об этом, взяв вопрос в скобки и выражая сомнение. Скорее всего вопрос был обращен к полковнику.

Рожнов сделал еще один вывод, правда, не бесспорный. Вдруг Яцкевич догадался о том, что полковник наблюдал за ними в свое отсутствие и стал свидетелем разгоревшегося спора? Если это так, то Андрей очень смекалистый парень.

Яцкевич – бывший офицер-десантник, впоследствии проходил службу в ОМОНе, рекомендацию ему дал Норик Оганесян. В приватной беседе с полковником выяснилось, что Яцкевич был единственным офицером в подразделении, относившимся к кавказцу с уважением.

Работа Олега Шустова Рожнову не понравилась.

Бывший майор исписал всего один лист: не в меру крупным почерком, с двух сторон, остальные три листа были абсолютно чистыми. Олег оказался единственным, кто пренебрег возможностью вначале изложить свои мысли на черновике. Этот факт говорил о многом, например, о взвешенности Шустова.

А не понравилось Рожнову то, что Олег излагал мысли длинно, казалось, уходя от собственных вопросов. Изворотливость? – подумалось полковнику.

Может быть. Он ухмыльнулся, помянув горячность Яцкевича: вот и определи, положительное это качество или отрицательное?

Рожнов, как и предвидел, узнал многое о бойцах спецгруппы. При всем желании он не узнал бы больше даже в доверительной беседе с глазу на глаз. Да, откровенный разговор вряд ли бы дал лучший результат.

И еще одна деталь, которая не могла не порадовать полковника: никто из бойцов и словом не упомянул о своей предыдущей службе и заслугах. Хотя тот же Яцкевич, чья кровь была ненамного холоднее, чем у Оганесяна, мог написать, что во время боевой операции в составе спецназа особо отличился и был представлен к правительственной награде. А Тимофей Костерин мог похвастаться пятью годами заключения в колонии усиленного режима, куда попал после пяти лет службы в ВДВ.

Однако они не хвалились, а довольно четко выполнили распоряжение начальника, отметив свои качества. А это и было главным в замысле Рожнова.

Как бы то ни было, Рожнов ответами подчиненных остался доволен. Полковник наметил двух человек, которым в скором будущем намеревался сделать не совсем обычное предложение. Ему показалось, что оба не откажутся.

Бойцы возвращались из Москвы в Юрьев на машине Яцкевича, «девятке» с тонированными стеклами и мятым передним крылом. Пока по просьбе полковника и с согласия Шустова на первых порах все остановились в трехкомнатной квартире командира.

За исключением Шустова и Белоногова, остальные были коренными москвичами.

– Я предлагаю снять напряжение, – высказался Яцкевич. – Даже когда учился в десятом классе, нам не задавали таких упражнений. Олег, – обратился Андрей к Шустову, сидящему на переднем кресле, – Рожнов не педагог, случайно?

– Он Учитель, – протянув букву "у", констатировал Костерин, зажатый с двух сторон Оганесяном и Белоноговым.

Костерин имел внешность, соответствующую довольно меткому и распространенному выражению «разбойничье обаяние». По возрасту он был старшим в группе, ему исполнилось тридцать шесть. До последнего времени он работал охранником в частной фирме. Предложение «поработать на правительство» для Костерина ничего не значило, его заинтересовали только деньги, которые пообещал юрист Рожнов.

Яцкевич бросил взгляд в панорамное зеркало, поймав на миг выражение лица Костерина.

– Тима, тебе не боязно сидеть в тесном контакте с гетеросексуалом? – поинтересовался он.

– Нет, – ответил Костерин. – Если учесть, что Серега ведет себя довольно пассивно.

– Тогда поменяйся местами с Оганесяном, – подал совет Яцек.

– Мне кажется, – буркнул Шустов, – мы скоро договоримся до чего-нибудь интересного.

– Вот почему я и предлагаю куда-нибудь заскочить, – повторился Яцкевич. – В Юрьеве есть более-менее приличная забегаловка?

Сергей Белоногов, улыбаясь беззлобным шуткам, которые отпускал в его адрес Яцкевич, смотрел в окно.

– Сейчас направо, – подсказал Шустов, когда Яцкевич подъехал к перекрестку.

– Знаю, – Яцек резко вывернул руль, перестраиваясь в правый ряд за пять метров до светофора.

Оганесян покачал головой:

– Удивляюсь, как ты ездишь по Москве?

– Мне все равно, где ездить: по улицам Москвы или Пестравки. – Трогая с места и поглядывая в панорамное зеркало, Яцкевич попросил: – Тимоха, убери голову, я ни черта не вижу. Можешь положить ее на плечо Бельчонка.

Шустов не выдержал и рассмеялся.

Белоногов удивился, он редко видел Олега даже улыбающимся.

12

Ширяева проснулась рано. Балкон был открыт, и ей показалось, что утро промозглое. Она подернула плечами, потянулась рукой к будильнику, поворачивая его к себе: половина пятого. Еще пять минут, решила она, тщетно пытаясь согреться.

Ее качнуло в сторону, когда она встала и с полузакрытыми глазами вынула из прикроватной тумбочки одеяло.

Пять минут затянулись надолго, женщина проснулась окончательно только к девяти часам. Включив радио на кухне, она прошла в ванную, оставив дверь открытой. Из зеркала на нее смотрело опухшее лицо, обрамленное всклокоченными после сна волосами.

Валентина достала с полки краску для волос и приготовила краситель в чайной чашке. Начиная с затылка, она равномерно нанесла краску и несколько раз прошлась по волосам расческой.

Пока волосы прокрашивались, она вскипятила чайник и заварила крепкий кофе. Недопитую бутылку коньяка убрала в холодильник. Вопреки привычному, приготовила завтрак и через силу поела.

Приняв ванну, она уже с удовлетворением осмотрела себя в зеркале. Волосы хорошо прокрасились, скрывая не только седину, они приобрели светло-каштановый оттенок.

Женщина набрала номер телефона старшего следователя городской прокуратуры по особо важным делам. Трубку никто не брал. Стоя на балконе, Валентина выкурила первую сигарету. Голова слегка закружилась. Невольно вспомнился вчерашний день, гость, отнесшийся к ней с вниманием, и разговор, который она помнила от начала до конца. Чувствуя неловкость, женщина нахмурилась: черт ее дернул за язык рассказать всю подноготную своей семьи.

Словно реабилитируясь перед Сергеем, Валентина прибралась на кухне, вымыла пол, периодически пытаясь соединиться с Маргеловым.

Наконец в половине двенадцатого следователь снял трубку. Он не очень обрадовался звонку бывшей коллеги, но от встречи не отказался, назначив ее на 14.30 у себя в кабинете.

Поблагодарив Маргелова, Валентина подумала, что успеет забежать в парикмахерскую и на вещевой рынок.

13

Ширяевой пришлось немного подождать в коридоре прокуратуры, пока Маргелов вел допрос. Все было знакомо в этом здании, где она начинала работу в качестве следователя. Стены были обшиты древесными плитами со светлой полировкой, лампы дневного освещения без плафонов, которые, наверное, так и лежат в подсобке на первом этаже. Правда, линолеум другой: вместо темно-коричневого с аляповатым рисунком сейчас под ногами Валентины лежал современный, под паркет. И двери кабинетов не претерпели изменений – очень высокие, обитые темным кожзаменителем.

Маргелов освободился минут через пятнадцать.

Не переступая порога кабинета, он оглядел коридор и кивнул Ширяевой:

– Заходи. – Открыв форточку, следователь кивнул на свой рабочий стол:

– Не хочешь посидеть?

– Хочу, – совершенно серьезно ответила Валентина.

Маргелов хмыкнул и вернулся за стол.

Оба молчали. Следователь, посмотрев на Ширяеву исподлобья, открыл сейф и достал папку с делом.

– Ничего нового, Валя, – сказал он. – Ни одной зацепки. Все факты указывают на то, что девочку убил Илья. Об отце Светы Михайловой пока мы говорить не будем, его вина доказана. Осталось приобщить к делу характеристики с места его работы и передать дело в суд.

Маргелов еще в коридоре отметил изысканный аромат дорогих духов посетительницы. И вообще поначалу он не сразу узнал в ней ту женщину, с которой когда-то вместе работал, а за последнюю неделю встречался два раза. Раньше она все время куда-то торопилась, мало следила за своей внешностью, была сухой и раздражительной. Сейчас перед Маргеловым сидела респектабельного вида женщина, в какой-то степени помолодевшая, в элегантном темно-зеленом костюме, с которым удачно гармонировал пепельного цвета нашейный платок. Казалось, что Илья своей внезапной смертью словно развязал матери руки, и она вдруг почувствовала себя женщиной, обнаружив в себе изысканность, стиль. До какой-то степени все это было естественным, если бы не та скорость, с которой произошло перевоплощение.

Маргелов досадливо поморщился и подумал про себя, что не прав. Может быть, в нем зародилась зависть, когда совершенно свободно, не чувствуя себя стесненной в дорогом костюме, словно носила такие всю жизнь, посетительница непринужденно зашла в его кабинет, раскованно устроилась на стуле и прикурила сигарету.

Он видел сотни женщин, являвшихся к нему на допрос, чьи манеры напоминали поведение Валентины. От них также исходил запах дорогих духов, на пальцах сверкали перстни. Но он больше отмечал их глаза: у кого плутоватые, у кого напуганные, кто-то умело делал их бесстрастными. Вот только ни у одной из них не было таких усталых, глубоко запавших, изнеможенных глаз.

Побарабанив по папке пальцами, Маргелов прервал молчание, повторившись:

– Валя, ты долгое время проработала следователем, не мне тебе объяснять, что вина Ильи полностью доказана. Свидетелей нет, но есть судебная медицина. У Ильи лицо было исцарапано, а под ногтями девочки судмедэксперт обнаружил фрагменты именно его кожи. На одежде и руках всюду кровь жертвы. У меня есть заключение психолога, где подчеркивается, что человек с болезнью Дауна, в принципе, способен на непредсказуемые действия. Не исключаются ни насилие, ни убийство.

– Есть схожие случаи? – спросила Ширяева.

– Я не искал, – недовольно ответил Василий, из-под нависших бровей близко посаженными глазами глянув на Валентину.

– Так поищи.

– А если я не найду? Что от этого изменится? – проявлял он свойственное ему упрямство, а точнее, нежелание усложнять себе жизнь.

– Дашь посмотреть дело? – Валентина смотрела на следователя неотрывно.

– Валя, в твои обязанности входит не борьба с преступностью, а лишь осуществление правосудия.

– Ты мне зубы не заговаривай, Вася. Кстати, можешь меня поздравить: вчера я подала в отставку. А теперь скажи мне, что ты не слышал об этом.

– Слышал, ну и что?

– Дай посмотреть дело. – В голосе Ширяевой прозвучали требовательные ноты.

Маргелов выругался и нехотя поднялся со своего места. Подойдя к двери, он закрыл ее на ключ.

Ширяева пересела за стол следователя и принялась за изучение дела. Изредка поглядывая на женщину, следователь видел, как она покусывает губы и нервно затягивается сигаретой.

Валентина пыталась найти ошибки в ходе следственной работы, недоработки, за которые впоследствии можно зацепиться.

"Так, протокол следственного действия... Признаки орудия убийства, расстояния от неподвижных ориентиров... Все правильно. Фотографии... обзорные снимки, угловые, детальные с масштабной линейкой. Все верно. Здесь ничего не найти, Василий свою работу знает. Так, что там дальше... Нож... Работа медэксперта... Микрочастицы волокон ткани одежды, поврежденные ножом. Соответствуют... Микрочастицы органов потерпевшей... Трассы на предметах одежды, на коже и органах потерпевшей, возникшие в результате повреждения ножом... Кухонная терка...

Пропустим... Удавка в виде детской скакалки... Так, следы пота опущены... Запах, перенесенный на потерпевшую при ударе ножом... Не вижу. Пропущено.

Следов металлизации нет. Предметы были изъяты в присутствии... с принятием мер... в медицинских перчатках... Дальше. Опросы соседей. Не в состоянии давать показания... Позже... Кто это? Слесарь-сантехник... Интересно. Это уже кое-что... Кувалда как вещественное доказательство хранится в опечатанном помещении..."

Валентина закрыла папку и потянулась к пачке сигарет.

– Много куришь, – заметил Маргелов.

Не отвечая, Ширяева махнула рукой.

– Нашла что-нибудь? – поинтересовался он.

– Так, кое-что, – неопределенно ответила Валентина. – Есть пара замечаний к судебным медикам.

Василий знаком попросил Ширяеву освободить его рабочее место и открыл замок на двери.

– И все? – спросил он, усаживаясь за стол.

– Да нет, Вася. Тебя не насторожил тот факт, что никто не слышал криков девочки?

Маргелов покачал головой.

– Нет. Не забывай о петле на шее, девочка не могла кричать. Увечья она получила уже будучи придушенной. Затем удавку затянули туже.

– И все это проделал умственно отсталый. – Валентина на миг прикрыла глаза, она вынуждена была сказать эти слова, которые относились к ее сыну.

– Все факты говорят за это, – ответил следователь. – Кроме Ильи и девочки, в квартире никого не было.

– Я читала протокол осмотра места происшествия, – язвительно заметила Валентина. – Ты отметил, что до взлома дверь была закрыта только на защелку замка?

– Ну и что?

– А то, что Илья всегда закрывал замок на два оборота.

– Это не факт. Что еще ты хочешь мне сообщить?

– Слесарь-сантехник – во время убийства он спал в своей каморке. Да так крепко, что показания с него брали аж на следующий день.

– Знаешь, Валя, это для тебя интересно, а для меня не очень. Между прочим, ты хорошо выглядишь.

– Заметил только сейчас? – натянуто улыбнулась женщина.

Ни к чему объяснять следователю, что ее перевоплощение вынужденное. У нее не было определенного плана, но она подумала о том, что, возможно, ей придется посетить пару-тройку престижных кафе или ресторанов, других мест, когда выяснит, кому она перешла дорогу, и постарается остаться не узнанной.

Она не сомневалась, что зверское убийство девочки и смерть ее сына – это месть за ее несговорчивость, принципиальность в работе. Но вот когда это случилось? В день она рассматривала несколько дел.

А сколько за месяц?

Она все больше склонялась к версии, что ее все же «заказал» очень солидный клиент. Сам, разумеется, руки марать не стал, нанял пару подонков. Но не наркоманов, которых в последнее время все чаще используют в качестве исполнителей в заказных убийствах. Преступники сработали так чисто, что в ходе следствия была выдвинута только одна версия, выдвигать другие не было оснований. Работали профессионалы высокого уровня, дело свое знают, если и оставляют следы, то глубоко продуманные.

Подобные операции тщательно планируются, на это уходит много времени. Месяц, два? – спрашивала она себя.

Отчетливо вспомнила пару судебных разбирательств. Одно касалось ареста счетов крупной финансово-промышленной группы, наложенного прокурором и опротестованного в районном суде. Прокурор действовал в соответствии с законом, и протест адвоката судья Ширяева отклонила. Второе слушание касалось фонда помощи потерпевшим от экономических преступлений. Как выяснилось, фонд сам занимался мошенничеством.

В обоих случаях финансисты потеряли очень крупные суммы денег, на судью пытались давить, предлагали взятку. А вот прямая угроза в ее адрес прозвучала совсем недавно, но судья посчитала ее эмоциональным всплеском отца обвиняемого в изнасиловании несовершеннолетней. Собственно, Ширяева не рассматривала это дело по существу, а принимала промежуточное решение, касающееся только меры пресечения. Однако прямые угрозы, как правило, не ведут к преступлениям, подобным тому, что произошло в квартире судьи. Есть, конечно, исключения.

Ширяева возобновила разговор со следователем:

– Кстати, хочу тебя поблагодарить за то, что ты не отправил отца девочки в следственный изолятор.

Маргелов скривился.

– Валя, не играй на публику, у меня в кабинете ее нет. Если есть что сказать всерьез – говори. И вообще, не крути со мной, я вижу тебя насквозь, запомни.

Ширяева молча кивнула. Пожалуй, она зря поблагодарила следователя, ей действительно стало стыдно. «Зачем? – думала Валентина. – Это Сергею Белоногову можно было говорить о своей совести, долге чести и прочих высоких понятиях».

Она заговорила о той помощи, которую могла оказать Михайлову. Для этого нужно изменить показания врачей клиники, где скончался Илья. Сделать так, чтобы причиной его смерти в основном стали не травмы, нанесенные ему, а врожденная патология сердца, которое, как у всех, страдающих болезнью Дауна, было рыхлое, огромных размеров. Судя по всему, врачи охотно изменят свои выводы, если к ним обратиться соответствующим образом и определенным лицам. По большому счету, медики сочтут такой поступок чисто человеческим, так как просить об этом будет сама Валентина, а поменять показания следователю труда не составит. Что касается прокурора, тот останется равнодушен, а может быть, одобрит действия судьи.

Если врачи изменят показания, Михайлову грозит максимум год исправительных работ. Оправдательного приговора, конечно же, от судей не дождешься – не позволяет законодательство, о помиловании тоже не могло быть речи. Но если отец Светы получит символический срок – это все, что на данном этапе могла сделать Валентина.

Маргелов внимательно выслушал ее и согласно кивнул головой.

Она поблагодарила следователя и попрощалась.

Выходя из его кабинета, обернулась:

– Я и тебя видела на похоронах сына. Почему не подошел?

– Не знаю, – честно ответил следователь и опустил глаза. – Я не умею сочувствовать.

– Не ври, Вася. Просто ты знаешь, что я не умею принимать соболезнования.

Маргелов пожал плечами: «Пусть будет так».

14

В начале первого Ширяева, толкнув решетчатую дверь, вошла в полуподвальное помещение в своем подъезде. С влажными от конденсата стенами, вдоль которых проходили трубы, оно служило мастерской для слесаря-сантехника. Влага стояла такая, что пришлось заменить обычную дверь на решетчатую. Даже слесарные инструменты сантехник хранил в промасленной ветоши.

Он поднял глаза и поздоровался.

– Зайдите в сорок седьмую, пожалуйста, – попросила Ширяева.

– В сорок седьмую? – он почесал за ухом. – А что у вас случилось?

Прямолинейный вопрос, без задней мысли.

– У меня засорилась раковина, – ответила она.

– Сейчас поднимусь, – сантехник подошел к шкафу и освободил из-под тряпок металлический ящик с инструментами.

Она оставила дверь приоткрытой и прошла на кухню, быстро приготовив легкую закуску и поставив на стол бутылку водки. Когда слесарь появился на кухне, она предложила ему место за столом, обращаясь к нему на «ты»:

– Присаживайся. Тебя Костей зовут?

– Может, сначала я раковину прочищу? – не совсем уверенно проговорил сантехник, поглядывая на угощение.

Вообще-то он привык к подобным приемам, очень часто его работа начиналась именно со ста граммов.

Огрубевшей рукой Костя поднял рюмку, мысленно послав хозяйке «благодарствую», и выпил.

– Закусывай, – Валентина пододвинула тарелку с колбасой и свежими огурцами. Она долго проработала следователем и знала, как и с чего начать разговор. Вот этого парня можно сразу спросить, причем в лоб: «Костя, кто тебя напоил в день убийства Светы Михайловой?»

Он так и знал, что раковина у судьи в полном порядке. Но пошел. Ему самому не давала покоя мысль – почему он отрубился в тот день. Судя по всему, выпил лишь бутылку с небольшим. А если учесть, что кто-то все же составил ему компанию, то максимум – бутылку. Но Костя иной раз принимал на грудь по литру – и ничего. Почему он решил, что кто-то составил ему компанию? Потому, что он никогда не пьет один, в крайнем случае, плеснет в стакан какому-нибудь ханыге: и доброе дело сделает, и не отступит от своих правил.

Она спросила. Он в ответ пожал плечами.

– Не знаю. Заспал. По-моему, какой-то парень подходил ко мне, искал знакомого.

– И он же угостил тебя, так?

– Не помню, Валентина Петровна, заспал, ей-богу. Вообще я редко в отруб напиваюсь. Да еще жарко было. А у меня в помещении влажно, как в тропиках.

– А странного ты ничего не припомнишь в этот день? Когда проснулся, например.

– Странного?.. – Костя пригладил растрепавшуюся шевелюру. – Да вроде нет. Только замок долго искал – а он лежал на столе.

– Почему же ты его долго искал?

– Потому что место ему я определил давно: замыкаю его на решетке двери, а ключ кладу в карман – это уже Правило. Когда выхожу из слесарки – вот он, перед глазами. – Костя помолчал, пряча глаза. – Знаете, Валентина Петровна, я ведь тоже не верю, что Свету убил Илья. Я же видел, как он к детям относился.

– Спасибо тебе, Костя, – Валентина в знак благодарности коснулась руки слесаря.

– Я хотел Грача расспросить, думаю, может, он видел меня в тот день.

– Какого Грача? – не поняла судья.

– Да соседа вашего, из сорок восьмой, – сориентировавшись, Костя указал себе за спину, – Вовку Грачевского. Он постоянно на улице торчит рядом с матерью. Она торгует, он помогает ей товар из дома принести-отнести. У него позиция хорошая – и двор наполовину видно, и магазин. Как только кто-то из знакомых с «пузырем» появится, он тут же охвостится Весь день может пить, но, как в кино, никогда не пьянеет.

Валентина продолжала слушать слесаря. Конечно же, она неплохо знала своих соседей. Когда работала следователем, помогла матери Грачевского написать коллективную характеристику на сына, которому было предъявлено обвинение по статье 144 – кража.

Побеседовала она тогда со следователем и самим Грачевским. Он совершил только одну кражу – впервые.

А ушлый следователь, на котором висело два десятка таких же нераскрытых дел, профессионально уговаривал арестованного взять на себя хотя бы десяток: какая разница, что одна кража, что десять, все равно «двушка» светит, зато следователь расстарается, и дело уйдет в суд вполне симпатичным.

Володя во время второго допроса уже изучал подробности нераскрытых дел: адреса, что украл, каким способом проник в квартиру. И вдоволь курил: следователь, которому на каждого подопечного выдавалось в месяц семь рублей с копейками, выделял по пачке «Примы» в день.

«Сколько ты на него повесил?» – спросила Валентина во время первой встречи. Следователь прикинулся дурачком. «Слушай, друг, – посоветовала она, – не делай из парня героя. На киче сидят не дураки, с двумя десятками краж за спиной его подтянут к себе авторитеты, в течение года-двух будут одни и те же разговоры – о кражах, деньгах, „свободной“ жизни. Когда он освободится, его найдут, дадут денег – что дальше, не мне тебе объяснять. Если он откажется, друзья по зоне надуют губы: „Обижаешь“. А такое слово многое значит даже на воле: „Значит, ты забыл, как глотал чай с конфетами, прикалывался колбаской, салом. И кто тебе шконку в продоле выделил – тоже не помнишь?“ А с одной кражей у него есть шанс тихо отбарабанить свой срок. Дай-ка я с ним поговорю».

Вроде бы все усвоил Грачевский во время разговора с Ширяевой, но обвинили его в двенадцати кражах личного имущества граждан и осудили на полтора года. Повторное преступление, совершенное по однородной статье, называется рецидивом. Не прошло и месяца, как он освободился, – его снова взяли под стражу. Во второй раз ему грозил срок до десяти лет, дали только пять. В третий раз – семь, но он вышел раньше, попав под амнистию. И, как ни странно, «завязал». Но сел матери на шею.

Валентина налила слесарю еще одну рюмку.

– Не в службу, а в дружбу, Костя. Сходи, пожалуйста, за Грачевским. Если он не согласится...

– Согласится, – заверил сантехник, опорожнив рюмку.

15

Владимир Грачевский появился в квартире судьи в привычной экипировке: в китайском спортивном костюме и тапочках. Издали могло показаться, что на его руках синие перчатки – они сплошь были покрыты татуировкой. Внешность у него была типичной для людей его профессии: худой, сутулый, голубые бесцеремонные глаза смотрят с поволокой, более чем уверенно.

Он вошел с сигаретой в руке и, присаживаясь, стряхнул пепел в пепельницу. По привычке, как уважающий себя и собеседника человек, выложил на стол пачку сигарет и зажигалку.

Валентина уже приготовила для него рюмку и налила водки. Прежде чем предложить гостю выпить, прямо спросила:

– Володя, хочешь мне помочь?

Грачевский моргнул густыми ресницами и медленно перевел взгляд на сантехника, опустившегося на стул.

– Костян, погуляй. Только без обиды.

Костя поспешно встал, но был остановлен хозяйкой. Он выпил налитую ему водку и, подхватив ящик с инструментами, вышел.

До своей рюмки Грачевский не дотронулся. Он потушил сигарету и тут же прикурил другую.

– Короче, – после продолжительной паузы начал он, – разговор будет, показаний – нет.

И заметил, как задрожала рука Ширяевой. Валентина, глядя поверх головы соседа, твердила про себя: «Он видел их. Он видел...»

Она встала.

– Я сейчас, – тронула Грачевского за плечо и направилась в ванную.

Она долго умывалась холодной водой. Тушь с ресниц попала в глаза. Оставляя на полотенце черные пятна, вытерла лицо и еще долго смотрела на свое бледное отражение в зеркале. Она верила и нет, что так быстро смогла выйти на след убийц. Для нее, бывшего следователя, это была немалая зацепка.

За время ее отсутствия сосед так и не прикоснулся к рюмке. Он был на четыре года моложе Ширяевой, но выглядели они ровесниками: не потому, что Валентина помолодела, сбросив лишний десяток килограммов и подобрав определенный стиль в одежде, а из-за самого Грачевского. Зона сделала свое дело, состарив его на пять-шесть лет.

– Иначе бы я не позвала тебя, – сказала она, возвращаясь к разговору. – В день убийства кто-то угощал сантехника водкой. Ты видел этого человека?

– Их было двое. Я давно приметил, что парни что-то затевают. Но предупредил бы тебя, если бы знал, чем все закончится. Я думал, они хату хотят «поставить». Не исключал, что твою. Ты хорошо зарабатываешь, одеваешься скромно, значит, деньги в чулок складываешь. Но я бы, например, ни за что не вломился на хату к судье – «потолок» светит. И еще я не разобрался в одном существенном моменте. Они снимали Илью на видеокамеру.

– Что ты говоришь, Володя? – хозяйка резко подалась вперед.

– Говорю, что не разобрался. Их машина стояла почти напротив четвертого подъезда, но ближе к углу, я все видел. Потом – якобы ноги размять – встал и прошелся до бакалейного киоска, глянул незаметно назад. Оказалось, что они снимают Илью, он как раз через скакалку прыгал.

– А ну-ка рассказывай все в деталях.

Грачевский уложился в пять минут, помолчал, глядя перед собой.

– Круто они обошлись с тобой.

Валентина остановила его прикосновением руки.

– Не со мной, Володя, не со мной.

– Ты не липни, Валентина Петровна. С тобой они разобрались. Другое дело – как. Ты не обижайся, но я с тобой говорю только из-за Светки Михайловой. Я не конченый человек, понимаю, что одного Илью им не резон было убивать. – Лицо Грачевского осталось спокойным, когда он произнес: – Я бы снова сел, если б знал, что они попадут ко мне в «хату».

Когда Грачевского в девятнадцатилетнем возрасте этапом из тюрьмы привезли на зону, первые слова. которые он услышал из «официальных» уст, принадлежали ДПНК (дежурный помощник начальника колонии). Он выстроил прибывших заключенных и, пройдясь вдоль шеренги, буднично изрек:

– Сиповки, корольки, педерасты шаг вперед!

Из строя вышел «опущенный», пролежавший во время этапа под лавкой.

– За что продырявили? – поинтересовался ДПНК.

И, не дождавшись ответа, отдал распоряжение прапорщику:

– Во второй отряд.

Грачевский никак не ожидал, что менты на зоне используют жаргон заключенных. Но быстро привык.

Его уже не удивляли ни «женские» дни по четвергам, когда в бане мылись педерасты, ни отдельные краны, расположенные по краям умывальника, которыми пользовались опущенные. У него не было денег, чтобы купить тумбочку и место на нижнем ярусе, заплатить «быкам» в столовой за ежедневную пайку белого хлеба с маргарином. Пока ему были неведомы такие вещи. Когда он вымылся в бане и ему выдали новую робу, к нему подошел заключенный:

– Брат, завтра парнишка выходит из ШИЗО, нужна новая рубашка. Взамен получишь другую.

Естественно, Грачевский не отказал. Тут же получил инструктаж: «Крайние краны в умывальнике не трогай, на крайнее „очко“ в туалете не садись – они пиньчовские». Ничего не понял, когда его вызвал к себе начальник отряда, приготовившийся записывать за подопечным:

– Будешь воровать или работать?

Воровать означало либо отстегивать бригадиру деньги за рабочую норму, либо не работать демонстративно и не вылезать из штрафного изолятора. Работать – значит стать «мужиком», работягой, которые на зонах составляют подавляющее большинство.

С первым он не разобрался и ответил, что будет работать.

Как и предвидела Валентина, Грачевского в первый же день подтянули к себе жулики – или парни, – неработающее сословие на зонах. У Володи была котирующаяся в колонии статья, его взяли в семью земляки, авансом выдали тумбочку, показали место на нижнем ярусе. Потом попросили написать матери письмо Он не подчинялся чужой воле, просто понимал, что без денег на зоне пропадешь. Вот уже месяц он не работал, братва отстегивала за него бригадиру, за тот же белый хлеб в столовой, за сигареты, чай.

Мать послала почтовым переводом триста рублей на имя, указанное в письме сыном. Через неделю прапорщик вручил Грачевскому двести пятьдесят.

В этот вечер в продоле, где жил Володя, дольше обычного пили чай, хрустя карамелью. Он хотел расплатиться, но понял, что делать этого не стоит – он быстро становился человеком с понятием. Просто, вынимая деньги, сказал: «На общак». И уже окончательно влился в семью.

Впрочем, они не бедствовали, взяли к себе в семью лоха с богатыми родителями на воле. Раскрутили его на «бабки» легко. По понятиям тот – не парняга, сам знал об этом, но без проблем отбарабанил срок под опекой жуликов.

Бог миловал – только один раз Грачевский отсидел в штрафном изоляторе десять суток, хотя мог бы и больше. Дело было зимой, он пошел в баню, за козырек шапки положил лезвие для бритья, которое не положено держать даже в тумбочке, для этого на зонах есть парикмахерские. Остановил поддатый мент, ни с того ни с сего начал шмонать, сунул руку за козырек и обрезался.

В штабе Грачу надавали мялок и отправили в ШИЗО. Но все равно и там мстительный прапорщик мог сыграть с Грачевским злую шутку, договорившись с дежурным. Дежурный штрафного изолятора, прежде чем поместить арестованного в камеру, как обычно, поинтересовался:

– В какую пойдешь?

– В пятнадцатую, – ответил Грачевский. Тринадцатая была закреплена за опущенными, четырнадцатая за «козлами», теми, кто работал на ментов зоны: бывшие пожарники, заключенные из хозотряда, бригадиры, шныри и прочие, состоящие в различных секциях: СПИ – секция погашения иска, СВП – секция внутреннего порядка, членов которой звали несколько проще: сука вышла погулять, СПП – секция профилактики правонарушений, или – среди заключенных – секция полупедерастов.

Так вот порезавшийся мент мог подговорить товарища, и тогда Грачевского ждала либо тринадцатая, либо четырнадцатая камера. И выход оттуда был соответствующим: в продол к «козлам» или опущенным. А так он спокойно шагнул за порог пятнадцатой, где содержались парни и мужики.

После отсидки встречала его семья соответственно: черная новая роба с пришитым уже ярлыком (синие спецовки носили мужики), рубашка, сапоги, в тумбочке чай, конфеты. И дружеские улыбки парней были искренними.

Когда Грачевский попал за решетку во второй раз, все было проще: камера в тюрьме для строгачей, потом зона строгого режима, где он сделал первую наколку. Над его телом работал мастер высокого класса: храм, выколотый на груди, словно излучал сияние семи куполов – количество лет, проведенных в неволе. Куполов прибавилось, когда он сел в третий раз, да и руки посинели.

Всю свою жизнь он был вором, за колючей проволокой видел и насильников, и убийц, и садистов, но по своим понятиям ни разу не поднял руку на человека. Ни разу. Видел, как что-то замышлялось против судьи, но не мог предположить, что вскоре случится кровавое изуверство над девочкой.

Он не кичился, когда говорил судье, что не пожалел бы снова оказаться за решеткой, лишь бы повстречаться в камере с этими живодерами. И руки бы не поднял на них, все бы случилось достаточно прозаично.

Но если те и попадут когда-нибудь за решетку, в тюрьме у них будет отдельная камера, на зоне их не тронут, а встретят свои же братки, у которых напрочь отсутствуют воровские понятия – только стригутся под братву, а так все гнилые изнутри.

Что случилось с зоной? – простодушно размышлял Грачевский, без сна ворочаясь в кровати. Парнями становятся насильники, садисты – раньше такого не было, воры держали зону, даже не начальник колонии и его заместитель по режиму. Мало того, что всю волю испоганили новорусские братки, теперь вот и до зоны добрались.

"Вообще на зонах драки редки, но вот попадешь туда снова, – продолжил размышления Грачевский, – а тебя какой-нибудь бычара несуразный встретит вопросом: «Ты кто, брат?» Они и жаргон хорошо изучили, но не правильно поймут, когда ответишь: «Ты, случаем, в глаза не долбишься?»

Да, осквернили зону. И раньше не тянуло туда, а сейчас и подавно.

– Ты куда, Вов? – мать приподнялась на кровати, щурясь на свет в коридоре.

– Спи, мам. Я к соседке зайду ненадолго.

– Похмелиться, что ли? Так у меня есть бутылка вина. За холодильником спрятала.

Он не ответил. Как всегда, закурил в прихожей и вышел.

Мать приметила, что сегодня вечером Вовка совсем не пил. Последний раз попросил у нее на бутылку вина в обед. Потом на два часа исчез куда-то. Сходил по ее просьбе в магазин за туалетной бумагой, принес пятнадцать рулонов, она их быстро продала.

Заканчивались сигареты – думала, не пойдет, однако сходил на оптовый рынок. И до самого вечера просидел рядом. Она все удивлялась: «Как ты можешь целыми днями сидеть на корточках?» Когда начало смеркаться, он подхватил ящик, сумку с товаром, и они пошли домой.

Заболел, что ли, думала мать, вставая и гася в коридоре свет. И тут же услышала, как щелкнул замок соседской квартиры. Она припала к «глазку»: ее Вовка входил в квартиру судьи. Мать перекрестилась: «Чай, не с ума сошел...»

16

Пропуская ночного гостя, Ширяева даже не поинтересовалась, зачем тот пришел. Сонными глазами она проводила его до кухни и зашла в ванную умыться. Поверх ночной сорочки набросила халат и присоединилась к Грачевскому.

Вчера Валентина спросила его: «Почему ты не выпил? Понятия не позволяют?» Спросила откровенную глупость, однако не знала истинной причины. До сегодняшнего дня он, как сказал сантехник, занимал выгодную позицию, чтобы вовремя охвоститься, не пропускал ни одной рюмки.

«Да, понятия, – ответил он. – Только другие. Ты, Валентина Петровна, не угощала меня».

И вышел, не попрощавшись.

Она быстро разобралась, что к чему. Она действительно не угощала его, а он понял это быстрее, чем переступил порог ее квартиры. Он не захотел оказывать ей услугу, а решил просто помочь. Он поступил по-человечески.

В ушах женщины еще долго стоял его голос: «Я с тобой говорю только из-за Светки Михайловой».

Ниже ее достоинства было оправдываться перед этим человеком, ибо он опять же не сможет до конца понять ее. Она мать, смерть девочки так же сильно могла волновать ее, но та не была родной.

Она была бы рада, если бы Володя смог прочесть эти мысли в ее глазах. Огорчился, но не обиделся за своеобразную сделку: я тебе выпить, ты мне все рассказываешь. Все оттого, что многие, и она в том числе, видели в нем только пьяницу, ханыгу, с натягом – бывшего вора, который вот уже четвертый год на свободе. В свое время она сделала что могла для его матери, для него самого, но результат получился отрицательным. Причем на многие, многие годы.

Валентина поставила на плиту чайник, на стол – две чашки, банку растворимого кофе. Надтреснутым от сна голосом спросила:

– Кофе будешь или чай? – По инерции в голове пронеслось: «Или снова откажешься?»

– Кофе давно не пил. – Он сидел за столом, закинув ногу за ногу.

Снова молчание. От Грачевского пахло потом и немытыми ногами. «Молния» спортивной куртки расстегнута до середины, открывая на обозрение храм с куполами. Ширяева только сейчас обратила внимание, что на подъеме ноги у Грачевского вытатуировано какое-то слово. Она прищурилась и прочла: «Мои».

Он поймал ее взгляд и поменял местами ноги. На другой было написано: «Ноги».

Чувствуя, что сейчас рассмеется, Валентина спросила:

– Зачем?

– Чтобы не украли. – Он улыбнулся, показывая золотые фиксы. – Лучше спросила бы, зачем я к тебе пришел.

– Давно кофе не пил – для меня этого достаточно.

– Смех смехом, однажды я ехал на пригородном поезде, в одном купе со мной мужик с бабой – не женатые, сожители, я сразу определил. Она его все салатом из банки угощала, а он: «Спасибо, спасибо, Наденька». Потом вдруг выдал, когда Наденька термос открыла и чай наливала: «Я кофе шесть лет не пил». Она спрашивает: «Почему?» А он развел руки в стороны: «Не было».

Грачевский посмотрел на улыбающуюся хозяйку и посерьезнел.

– Я к тебе с предложением пришел. Не знаю, что ты задумала, но одной тебе не справиться.

– Почему ты решил, что я одна? – Она сняла чайник с плиты и разлила кипяток по чашкам.

Гость качнул головой и пожал плечами:

– Не знаю... Так берешь меня в помощники?.. Я видел только двух человек, но у тех на роже написано – бакланы, могут только наехать и морду набить, на большее не способны. А вот основные появились только в день убийства, я их не видел.

Валентина задумалась. Спрашивать, с чего это сосед возжелал ей помочь, не стала. Чувствует вину?

Какая разница, главное – пришел. Одной ей действительно тяжело. Но какая помощь от Грачевского?

Она еще раз осмотрела его, задержав взгляд на татуированной груди, руках, короткой прическе, в очередной раз поймала его открытый, бесцеремонный взгляд.

Пожалуй, дело может принять другой оборот. Меняясь в лучшую или худшую сторону – пока думать об этом рановато, – план Валентины приобретал масштабный характер.

Сощурившись, она посмотрела Грачевскому в глаза.

– Идет. Работа предстоит долгая и сложная. О том, что она опасная, старайся не думать – крепче спать будешь. Но только учти, Вова, слушаться будешь меня беспрекословно. Хоть раз отворотишь нос в сторону, и мы с тобой распрощаемся. Согласен?

Грачевский, кивая, усмехнулся: он в три часа ночи пришел с определенным предложением и вот сам же принимает его. Хотя нет, он просто соглашался на условия, поставленные Валентиной. Ему понравился взгляд женщины: хищный, мстительный.

Их рукопожатие чем-то походило на плакат советских времен, где белая рука жмет черную. Сейчас пальцы Валентины сомкнулись на синей руке.

17

Сегодня Грачевский был одет празднично: белая полинялая рубашка, хорошо отутюженные полушерстяные брюки, светлые носки и туфли. И в таком виде стал еще больше походить на человека с уголовным прошлым. Если бы даже удалось уничтожить наколки на его руках, все равно выдал бы взгляд голубых глаз.

Вот таким выражением глаз на зонах выигрываются молчаливые поединки и урезаются чьи-то шансы на воле, подумала Валентина, пропуская гостя в комнату.

Ее пробуждение совпало с шумом на лестничной клетке, который быстро стих. Сдвинув тюлевую занавеску, она выглянула в окно: Грачевский с сумкой в руке провожал мать на работу. Они о чем-то оживленно переговаривались, жестикулируя свободными руками. Володя был уже в новом «прикиде».

Валентина улыбнулась. Но улыбка тотчас сошла с ее лица. Пожалуй, она не вправе втягивать Грачевского в это опасное мероприятие, сама играет с огнем и парня может погубить.

Стандартное выражение «стал на путь истины» не подходило к нему. Он завязал с прошлым, но не сумел приспособиться к настоящему – именно так, приспособиться. Если бы у него была возможность устроиться на работу, завести новых друзей, сойтись с какой-нибудь одинокой женщиной, он стал бы другим человеком.

Ему было плохо, Валентина понимала его состояние. Он жил в городе, тем не менее его жизнь походила на деревенскую, в которой напрочь отсутствовал досуг. Ему некуда было пойти; может быть, он стеснялся своего вида, исколотых рук, так как его обходили стороной, смотрели либо откровенно пренебрежительно, либо с опаской. Он, как никто другой, умел разбираться в людях, этому его научила зона, он читал в каждой паре глаз отношение к себе и молча пережигал внутри ненависть к себе и к окружающим. Хотя кто сказал, что он ненавидел окружающих? Нет, скорее всего он смотрел на них с осуждением, да и себя ненавидеть у него не было видимых причин.

Кроме матери, никто не пытался понять Володю Грачевского – от обычного нежелания, нехватки времени. Сидит он на корточках возле матери с тяжелой от вина головой и провожает глазами людей, проносившихся мимо, как скорые поезда.

А вот вчера его словно подменили. Хотя его глаза никогда не покидала осмысленность, смотреть они стали яснее. На него вдруг обрушился досуг, обусловленный окровавленным трупом девочки и изуродованным телом парня. Дико, что человек почувствовал вкус к жизни при виде кровавого беспредела. Он не стал ни лучше, ни хуже, просто встал с корточек, а жизнь – нет, она продолжает топать гусиным шагом, оставляя за собой кровавые следы.

Грачевский, проводив мать, поднялся на второй этаж и позвонил в дверь судьи.

– Иди на кухню, – распорядилась Валентина, встречая гостя в халате, а сама прошла в ванную.

Пока она приводила себя в порядок и одевалась, Владимир приготовил завтрак. Валентина с недоумением смотрела на два бутерброда неаппетитного желтого цвета. Невольно скривившись, она спросила:

– Что это?

Гость молча указал ей на стул и посыпал желтую смесь солью. На столе лежала пачка сливочного масла, яичный белок в тарелке. Валентина догадалась, из чего сделан бутерброд, однако откусила с опаской.

И зря – бутерброд с яичным желтком и маслом оказался очень вкусным.

– Ты умеешь водить машину? – спросила хозяйка, подхватывая с тарелки ломтик колбасы.

Гость неопределенно пожал плечами.

– На автопогрузчике работал.

– Когда же ты успел?

– Да выбрал время... Работал на «железке», МЧ3 – погрузочно-разгрузочная станция. Сахар выгружал, сгущенку, крахмал, фантики от конфет.

– Чего?

– Фантики, – повторил Грач, прихлебывая кофе. – В рулонах.

– Приворовывал, наверное.

– Да не без этого.

– Стало быть, машину водить не умеешь, – констатировала женщина, – и правил дорожного движения не знаешь.

– А чего их знать? – удивился Грачевский. – Зеленый – вперед. Красный – стой. Желтый – подпрыгивай от нетерпения на месте.

Валентина усмехнулась и велела соседу принести паспорт.

– Учиться и сдавать экзамены времени у нас нет, придется права покупать.

– Я не знал, что у тебя есть машина.

– У меня нет, а у тебя будет. Иди сюда. – Женщина подвела гостя к зеркалу, расстегнула верхние пуговицы на его рубашке, чтобы была видна часть татуировки. – Ты извини, Володя, но посмотри на свою рожу и скажи, какая машина тебе больше подойдет.

– Мне бы подошел гужевой транспорт, – честно признался Грач.

Валентина посмотрела на часы.

– Однако рано ты пришел, придется мне тебя выгнать. – И добавила строже: – Ровно в десять часов встречаемся в торговом центре «Атлант».

18

Ирина Архипова допустила маленькую промашку, докладывая Рожнову о том, что его вызывает Венедиктов. На часах без четверти девять – как всегда, Ирина появилась в офисе раньше начальника. Не заходя в кабинет, Михаил Константинович отдал кое-какие распоряжения и отправился на встречу с генералом. Ирина вынуждена была связаться с Бенедиктовым.

Может, совсем не обязательно, зная, что их разговор не прослушивается, она перестраховалась:

– Сергей Васильевич? Это секретарь Рожнова. Я передала Михаилу Константиновичу, что вы звонили сегодня и просили его прийти.

Венедиктов не звонил ни сегодня, ни вчера. Накануне вечером он встречался с Ириной у нее дома.

«Незапланированная встреча», – улыбаясь, объяснил он, как всегда, появляясь без предупреждения.

За его улыбкой крылось многое, например – он в очередной раз безошибочно «угадал», что хозяйка дома и одна.

Он передал ей обычный набор – бутылку бренди и коробку конфет – и по-хозяйски расположился в кресле.

Ему нравилось, что Ирина всегда извинялась перед ним, если была в халате, и шла переодеваться.

Этот, казалось бы, неуместный ритуал – для него. Он выпьет пару рюмок, она слегка пригубит коньяк и даст ему расстегнуть на себе блузку, чувствуя, как он заводится.

Генерал не мог преодолеть смущения, чтобы попросить хозяйку надеть джинсы. Лишь раз ему довелось держать Ирину в объятиях и сантиметр за сантиметром обнажать ее стройное тело, освобождая от тугих заокеанских штанов. Завелся так, что чуть было не испортил дело в самом начале. Он шептал ей: «Подожди», а сам едва сдерживался.

В тот раз и Ирина получила то, что хотела, а не то, на что обычно рассчитывала.

Да, с переодеванием – это здорово, подумал генерал и представил себе иную ситуацию. Ирина в банном халате сидит напротив, вот она хлопнула рюмку, подмигнула: «Ну что, поперли?» – и брякнулась ему на колени, давая развязать узел на поясе.

Вообще-то тоже ничего, улыбнулся Венедиктов.

Ирина не была развязной, все у нее выходило женственно.

«Переодетая» Архипова глазами спросила: «Чему ты улыбаешься?» Он ответил, что вспомнил анекдот. И добавил: «Про Вовочку». Пришлось экстренно вспоминать и рассказывать о том, как Вовочка прибежал домой и с порога крикнул, что получил пятерку, на что мать, не скрывая слез, сообщила: «Горе у нас: твой брат Саша бомбу в царя кинул».

Вчера генерал задержался у Архиповой дольше обычного и попросил передать Рожнову, что ждет его к девяти часам.

Выслушав ее голос по телефону, Венедиктов поблагодарил за «маячок», хотя не мог допустить промашки в разговоре с полковником.

Рожнов вернулся в офис только к обеду и велел Архиповой срочно вызвать Олега Шустова.

Ровно через полтора часа Олег вошел в его кабинет.

Обменявшись приветствиями, они сели друг против друга.

– Нам дали зеленый свет по ликвидации Калтыгова, – сообщил полковник. – Подготовка не должна занять больше пяти дней. Тебе завтра же придется выехать на место и определиться визуально. Всем составом выезжать запрещаю. Завтра возьмешь Костерина и Оганесяна, послезавтра – Яцкевича и Белоногова.

– Ладно, – кивнул Олег.

Начальник указал на папку:

– Оперативные данные. По ним разработаешь план операции. Кое-какие соображения у меня есть.

– Оружие? – задал Олег вопрос, который всегда был на первом месте.

– У тех, кого будем подставлять, ничего серьезного нет. Однако мне предложили «списать» пару бельгийских автоматов. Если все пойдет, как я себе это представляю, для подстраховки возьмешь еще и пару «Калашниковых».

Насчет списания Олег определился правильно.

Есть задействованное неизвестными преступниками оружие, а след отработать пока не удается. Вот его и спишут на тех, кого собирается подставить Рожнов.

Так действуют многие оперативники, подкидывая оружие во время обыска. Частенько при досмотрах находятся и наркотики, причем в том количестве, которое необходимо для того, чтобы завести уголовное дело.

Нечистоплотная практика, однако в некоторых случаях она позволяла посадить за решетку потенциальных преступников, которых обычными способами к ответственности не привлечешь.

– У нас ровно пять дней? – спросил Олег.

– Уложимся в три – ругать не будут, – пошутил Рожнов.

19

На следующий день около полудня в автосалон на Киевской, где, кроме отечественных автомобилей, продавали подержанные иномарки, вошел Грачевский. На нем были модные светло-серые туфли, элегантные брюки, черная, как у цыганского барона, рубашка, на шее болталась тяжелая золотая цепь.

– Мне нужна хорошая тачка, – выразил желание Грач.

И услышал от продавца, вставшего навстречу, жуткий набор слов:

– Седан, хэтчбек, универсал?

– Ты где торчал, брат? – спросил Грач. – Ямало-Ненецкий автономный?

Полчаса назад он побывал в парикмахерской, насколько позволяли короткие волосы, постригся. Валентина одобрила: стильно. Затем, по ее настоянию, Грачевский прошел в маникюрный зал. Девушка, вызвавшаяся обслужить клиента, с недоумением смотрела то на модную одежду посетителя, то на его руки.

Мало того, что они были синие, ногти Грача основательно заросли; лунки, которые он накануне старательно вычищал спичкой, все равно были черны. Грачевский понял ее недоумение и прояснил ситуацию, поправляя на шее золотую цепь: «От завода на картошку посылали».

В салоне Грачу больше понравились иномарки, на всякий случай он все же осведомился, когда вылез из салона «Ауди»:

– А она точно подержанная?

Менеджер, молодой парень лет двадцати, не нашелся что ответить и промолчал.

Грачевский понаслышке знал, что ушлые продавцы иногда снимают с машин дворники, забирают насосы, домкраты, одним словом, тянут все, что попадает под руку, списывая все на завод-изготовитель, поставивший якобы неукомплектованные машины.

Также он был осведомлен, что «Жигули» всех моделей гремят, единственный способ избавиться от неприятного шума – включить погромче музыку.

«Восьмерка» цвета спелой вишни, которую он в конце концов облюбовал, была оснащена отечественной магнитолой. Грач настроил приемник, прибавил громкость, поэкспериментировал с тембрами, спросил у менеджера кассету, чтобы до конца проверить работоспособность магнитолы. У продавца сложилось впечатление, что клиента больше всего интересует дешевый приемник, а не сама машина. Однако кассету принес. Грач удовлетворенно покивал головой: на кассете была его любимая песня «Жить сумасшедшей жизнью», которую часто гоняли продавцы у коммерческих киосков. Он, постоянно находясь с матерью, выучил слова чуть ли не наизусть и сейчас, не обращая на продавца ни малейшего внимания, подпевал.

К продавцу подошел старший менеджер с недельной щетиной на лице и сотовым телефоном на поясе.

– Все нормально? – спросил он.

Продавец пожал плечами.

Старший заглянул в салон.

– Хорошая машина: гудиэровская резина, высокая панель, полуторалитровый двигатель...

– Беру! – Грач, довольный, выглянул из окна.

Начальник подал знак продавцу, и тот открыл капот.

Оформив документы. Грач рывками доехал до ворот и отдал охраннику пропуск на выезд.

– Ворота пошире открой, – попросил он.

Водительское удостоверение он получил сегодня, в назначенный час явившись в ГИБДД. Этому предшествовал вчерашний визит Ширяевой к частному нотариусу, с которым она училась на одном факультете университета. Валентина не распространялась, как прошел ее разговор с нотариусом, клиентами которого являлись очень солидные люди. Тот уладил все дела, не выходя из кабинета. Для людей с деньгами были преодолимы любые преграды.

В двух кварталах от автосалона, на пересечении улиц Киевской и Маслова, Грачевского поджидала Ширяева. Она уже начала нервничать и все чаще бросала взгляды на часы, когда заметила темно-красную машину с включенными аварийными огнями и напряженным Грачевским за рулем. На всякий случай Валентина подняла руку.

– Щелкает что-то, не пойму где, – приветствовал Владимир Ширяеву, пытаясь разобраться в клавишах на передней панели. – Нажал какую-то кнопку... Все, вроде бы перестало.

Он наконец улыбнулся, вытирая рукавом взмокший от напряжения лоб.

– Куда едем?

– На набережную, – распорядилась Валентина. – Там не такое интенсивное движение, поучишься водить. – Она пресекла попытку Грачевского возразить:

– Мы договаривались, помнишь? Будешь слушаться меня безоговорочно.

Грач кивнул. Нахмурившись, заглушил двигатель.

– Тут такое дело, Валентина...

– Ну что еще? – Ширяева уловила беспокойство в его глазах. – Что случилось-то?

– Возле магазина я видел того парня, который следил за Ильей. Случайно. Я выехал за ворота, остановил машину, чтобы нацепить дворники, долго возился. Смотрю, останавливается иномарка, из нее вылезает парень – я сразу его узнал.

Валентина едва не выкрикнула: «А он тебя?» Ведь Грач постоянно торчал у преступников перед глазами – в стареньком спортивном костюме, тапочках на босу ногу – типичный ханыга. Правда, видеть они его могли только со спины или вполоборота. И вряд ли тот парень узнал его сейчас.

– Где он сейчас?

– Не знаю. Когда я уезжал, он зашел в магазин.

– А номер? Номер машины запомнил?

– Иначе бы ты меня убила.

– Слава богу... А ну разворачивайся, поехали к магазину, я сама хочу взглянуть на него.

– Опасно, Петровна.

– Поехали, я сказала.

Грачевский, разворачивая «восьмерку», неоправданно глубоко утопил педаль газа, и машина, издав характерный визжащий звук, с пробуксовкой рванула вперед.

Володя не знал, куда девать правую руку, руль он крутил одной левой – привычка, оставшаяся от работы на автопогрузчике. Обычно правая рука все время занята управлением подъемника. А на самом руле удобная круглая рукоятка-шишечка, специально предназначенная для управления одной рукой.

Грач только развернулся резво, но вел машину медленно, Валентине показалось, что они никогда не доедут.

Свернув на площадку у магазина, Грач заглушил двигатель.

«Ну и где он?» – глазами спросила Валентина, оглядев вначале все машины, находившиеся перед автосалоном.

– Наверное, уже уехал.

– Ладно... Госномер у нас есть, и это хорошее начало. Завтра к утру у меня будет полное досье на этого парня. Кстати, какой марки машина?

Грачевский пожал плечами.

– Кажется, «Форд»... Чего ты так смотришь на меня? Ну не разбираюсь я в иномарках!

– Не кипятись, Вова, мы так и так найдем этих подонков. Нам остается только запастись терпением и ждать, ждать и ждать.

– Ждать – это моя любимая работа, – сказал Грачевский.

– Не обольщайся, – остудила его Валентина, – ждать мы будем только в дневное время, а вечерами нас с тобой ждут активные действия.

– На что намекаешь?

– Слушай, Вова, мне не нравится твое озабоченное лицо.

Неожиданно быстрым движением женщина извлекла из сумки продолговатый предмет темного цвета, внешне похожий на фонарик, и направила его на Грача. Рассмеявшись, она убрала «фонарик».

– Вот так же быстро нам предстоит действовать в будущем.

– Что это? – кивком головы Грач указал на сумку.

– Дубинка, – ответила Валентина. – Пока ты занимался покупками, я сходила в охотничий магазин на Маслова. Продавец заверил меня, что дубинка действует безотказно. Новый принцип, излучает какие-то Т-лучи – в этом я плохо разбираюсь. Главное – действует на расстоянии, примерно четыре метра, парализует мышечные нервы. На ком бы ее испробовать? – Она пристально посмотрела на Грачевского. – Сделаем вот что, Володя. Приедем на набережную, я буду выступать в качестве инспектора патрульно-постовой службы, ты – водителя. Естественно, в руках у меня будет дубинка.

– Хорошее настроение? – спросил Грач, заведя двигатель. – С этой штукой нас не задержат?

– В соответствии с законом об оружии я, как частное лицо, приобрела дубинку без лицензии. Также без всякого разрешения могу носить ее с собой.

– Знаешь, Петровна, я почему-то сразу поверил тебе.

20

Прокурор сказал секретарше, что занят, а сам подошел к окну, заложив руки за спину. Анатолий Сергеевич Волков проработал в прокуратуре пять лет, исчерпав срок своих полномочий, и со дня на день ждал приказа о продлении срока. Однако неразбериха в «верхах» прокуратуры сулила ему прямо противоположную перспективу, за которой виделась ему собственная дача, тыквы-гиганты, выращенные на участке, такая же громадная клубника – до того большая, что внучка режет ее ножом, чтобы отправить в рот по частям. И он уже заслуженно зовется дедом, вышедшим на пенсию, а не «стариком», как за глаза называли его в прокуратуре.

Такие мысли стали приходить в голову прокурору от неизвестности – утвердят или нет на второй срок.

Вроде бы нет никаких видимых причин отправить его на пенсию. И работать хочется.

За плотно закрытой дверью Волков различил голоса своей секретарши и старшего следователя по особо важным делам Маргелова: «Он занят». – «Кто у него?» – «Не знаю. Человек, которого раньше я не видела».

Волков открыл дверь и кивнул подчиненному: «Зайди».

Маргелов расположился за длинным столом, положив перед собой папку. Прокурор ненадолго скрылся в комнате отдыха и вернулся с посвежевшим от холодной воды лицом.

– Ты укладываешься в сроки по делу Михайлова?

– По этому вопросу я и пришел, Анатолий Сергеевич.

– Только не говори, что вскрылось что-то новое, – недовольно пробурчал прокурор. С влажных волос, которые он расчесал мокрой расческой, на лоб скатилась капелька воды. Он отер лоб тыльной стороной ладони. – Мне показатели на скорость не нужны, ты мне качество подавай – но в сроки.

Маргелов ухмыльнулся.

– Анатолий Сергеевич, я две недели без помощника работаю.

– Возьми моего, – сострил Волков, подразумевая государственного обвинителя и кивая в сторону двери.

– Этот скорее меня за решетку упрячет, – еле слышно пробормотал следователь.

– Короче, говори, зачем пришел. А насчет помощника обратись в следственный аппарат прокуратуры, – в очередной раз тяжело пошутил Волков и тут же выслушал от подчиненного жалобу на начальника следственного отдела, который вопрос не решает.

– Я уже докладывал вам, – начал Маргелов, – что дважды ко мне обращалась Ширяева Валентина Петровна. Вот и сегодня...

– А ты кто, прокурор, чтобы принимать ее? – перебил подчиненного Волков.

– Мы с ней давно знакомы, она работала следователем в нашей прокуратуре. К тому же она приходила, чтобы дать показания по этому делу. Я начну по порядку.

Волков нехотя кивнул, чуть откатившись в кресле: через распахнутые шторы на стол прокурора падал солнечный свет.

– Итак, начну, пожалуй, с главного, что насторожило меня. Это собственно удавка, детская скакалка, при помощи которой задушили девочку. Когда я прибыл на место происшествия, никто, кроме Михайлова, отца девочки, не трогал труп. По словам очевидцев, он только поднял его и прижал к груди.

– Не развози, Василий Дмитриевич.

– Я уже подошел к главному. При осмотре тела Светы Михайловой я обратил внимание на то, что второй узел на удавке слегка ослаблен. Я сделал вывод, что кто-то пытался развязать удавку. Кто – если в квартире, кроме Михайлова, его соседа и Ильи Ширяева, до приезда бригады «Скорой помощи» и опергруппы никого не было?

– Ты хочешь сказать, что Ширяев пытался снять удавку с шеи пострадавшей?

– Именно, – подтвердил Маргелов. – Но не смог сделать этого до конца по нескольким причинам. Во-первых, со слов Валентины Ширяевой, у Ильи были неповоротливые пальцы, практически он не мог справиться даже со шнурками на обуви, поэтому носил ботинки на «молнии». Концы удавки возле шеи потерпевшей залапаны. Во-вторых – это только предположение, он находился в шоке от увиденного и, как мне кажется, от сильного удара. Я не имею в виду увечья, которые нанес ему Михайлов. Лично я представляю себе следующую картину. Группа лиц, предположительно два человека, напоив слесаря в мастерской, дождалась, когда Ширяев и девочка поднимутся на второй этаж и откроют дверь в квартиру Ширяевых, последовала за ними. На пороге квартиры или же непосредственно внутри Илье нанесли сильный удар, отключая его, и расправились с девочкой.

Прокурор качал головой, но не перебивал следователя. Его не совсем устраивала версия, по которой Илья Ширяев проходил как убийца, но и других версий, опровергающих эту, не было. Вернее, версий-то можно было выдвинуть несколько, но все они были бездоказательны, отсутствовали улики на месте преступления, кроме указывающих на больного паренька как на убийцу.

К делу уже были приложены мнения экспертов в области психологии, в частности специалиста, который глубоко изучал болезнь Дауна. Показания последнего были лояльны по отношению к Илье Ширяеву: он ничего не отрицал, но и не опровергал.

– Смотрите, что получается, – продолжал Маргелов, отталкиваясь от разговора с Валентиной Ширяевой. – Никто из соседей не слышал криков девочки – следствие сделало вывод, что вначале Ширяев придушил свою жертву, затянув на шее удавку, затем изуродовал ее тело и уже потом окончательно задушил. Вроде бы все сходится, его лицо исцарапано руками девочки, на его руках и одежде кровь жертвы, отпечатки пальцев на рукоятке ножа тоже его и так далее. Но могло произойти следующее...

Волков слушал следователя и все больше мрачнел. Что ж, по всему выходило, что действия недееспособного Ильи Ширяева были точно продуманы.

Как в жизни быть не могло. Но куда девать показания соседей, которые не раз слышали и видели, как по просьбе матери он натирал овощи, причем исполнял ее просьбы с видимым удовольствием. Буквально накануне десятки жильцов дома видели, как Илья пытался прыгать через скакалку, у него ничего не получалось, его подбадривали дети, соседи. Он – не такой, как все, он не умеет того, что хорошо получается у других, что немаловажно – у той же Светы Михайловой. Могла у него появиться зависть, а затем и ненависть к девочке? Психологи считают – да, могла; также мог созреть в голове больного и план некоей отместки. Мнение специалиста по болезни Дауна, как и предыдущие, неопределенное.

Казалось, чего еще надо? Только острое зрение, чуткие органы слуха и изощренный ум, чтобы заприметить все эти мелочи, сделать соответствующие выводы и разработать план. Такими людьми могли быть те, кому судья Ширяева перешла дорогу. И ей отомстили крайне жестоким, изуверским способом, не касаясь ее и почти не трогая сына. Беда только в том, что доказать наличие преступных действий практически невозможно.

Солнечный свет к этому времени залил всю поверхность стола и снова подобрался к прокурору. Волков встал и, задернув шторы, вернулся на место.

– Ладно, думай, – разрешил прокурор, – даю неделю, не больше.

21

Ширяева увидела следователя, вылезающего из своей старенькой «Волги», и тоже продемонстрировала умение хлопать дверцей личной машины.

Поздоровавшись, Маргелов кивнул на живописную фигуру Грача. Тот курил, свесив руку из окна «восьмерки», запаркованной напротив прокуратуры.

– Кто это?

– Нашла вот очевидца преступления, – простодушно ответила Валентина.

– А он точно свидетель? – с сомнением в голосе осведомился Василий, поправляя сбившийся набок галстук и поводя жилистой шеей. – Мне кажется...

Ширяева не дала ему закончить:

– Нет, он не свидетель. Он предпочитает другое слово. Я же сказала, он очевидец. Для него это разные вещи.

– Понятно. Мне сразу его допросить или пусть докурит? Время есть, «старик» подарил нам (Маргелов выделил последнее слово) еще неделю. – Он кивнул на парадное прокуратуры и пошел впереди Валентины.

Распахнув в кабинете окно, следователь занял рабочее место и вопросительно посмотрел на женщину.

– "Пробей-ка" номерок машины, – Ширяева положила на стол клочок бумаги, – и дай мне на хозяина полное досье. Рубль за сто – парень по коренные зубу в криминале. Хочу узнать, в какую группировку он входит, кто глава.

– Сколько людей замочили, – в тон надоедливой посетительнице продолжил Маргелов.

– Минимум двух – для меня этого достаточно.

– Н-да... – вздохнул следователь. – И все-таки, кто тот парень?

– Сосед. Он и опознал хозяина машины, чей номер, судя по твоей физиономии, вызывает у тебя отвращение. Он с приятелем неделю торчал в моем дворе, составлял план, сволочь, потом передал эстафету товарищам. Они-то и убили девочку. Не тяни время, Василь, звони прямо сейчас. Мне не терпится узнать имя его хозяина.

Следователь неохотно потянулся к трубке, покрутил диск. Через пятнадцать минут прозвучал ответный звонок, и Маргелов набросал на листке несколько слов. После чего незряче уставился на Ширяеву Она взяла из его рук бумагу и прочла: "Иван Андреевич Мигунов, 1965 года рождения. Проживает по адресу: улица Нахимова 119, квартира 24. Имеет машину «Митцубиси Галант» красного цвета и девяносто девятую модель «Жигулей».

Судя по возрасту, он. Хотя не факт – истинный владелец мог ездить по доверенности.

– Не беспокойся, – невесело развеял сомнения посетительницы следователь. – По оперативным данным, Мигунов Иван Андреевич активный член преступной группировки «Киевская». Ты просила узнать имя хозяина. Мне назвать его?

Побледневшая женщина покачала головой. Она знала имя этого человека.

22

Около месяца назад полковник Устюгов дожидался Станислава Сергеевича Курлычкина возле ворот СИЗО. Устюгов был начальником следственного изолятора, Курлычкин – лидером организованной преступной группировки «Киевская». Так она называлась не потому, что была из столицы родины сала, а по названию улицы, куда уходили корни группировки.

На улице Киевской расположен автоцентр. В свое время «киевляне» взяли его под контроль. Правда, перед этим им пришлось пострелять, отвоевывая лакомый кусок у пришлых чеченцев, которые группой всего из семи человек взяли под «крышу» автоцентр, продававший «Жигули» как оптом, так и в розницу.

Огромная автостоянка напротив автоцентра получила соответствующее название – «Крещатик».

Чеченцы сдались на удивление быстро и уехали из города, оставив на месте перестрелки труп своего лидера и его помощника – обрусевшего Саши Каваева.

Случилось это в 1992 году. Со стороны кавказцев позже были попытки снова прибрать к рукам русско-украинскую вотчину, однако «киевляне» к тому времени расширили свою деятельность, взяв под контроль добрую четверть госпредприятий области. В дальнейшем они собирались зарегистрироваться как общественно-политическая организация. Около десятка бывших работников УФСБ, возраст которых колебался от сорока пяти до пятидесяти лет, выйдя на заслуженный отдых, сейчас трудились у «киевлян» в аналитическом отделе.

Заметно нервничающий Курлычкин подъехал на «Шевроле». Ему было сорок два года, и лишь год (что для лидера преступной группировки, по крайней мере, несерьезно) он провел под следствием. Но это мало его волновало. Станислав Сергеевич нервничал по другому поводу. Недавно младшего Курлычкина арестовали за изнасилование несовершеннолетней.

Отец сделал все возможное, чтобы сына отпустили под подписку о невыезде и крупный залог: подключил к делу аналитический отдел с прежними связями его работников, использовал свои, угостившись крепким чаем в кабинете главы местной администрации.

Так пришлось действовать потому, что разговор с родителями девочки результатов не дал: ни деньги, ни угрозы на них не подействовали. А сама встреча привела лишь к тому, что жертва насилия и ее родители отбыли в неизвестном направлении. До сих пор люди из бригады Курлычкина вели их поиск, проверяя близких и дальних родственников.

Решать, где находиться младшему Курлычкину до суда – на свободе под подпиской или в СИЗО, – должна была судья Ширяева. Именно она рассматривала жалобу адвоката на незаконное применение органом расследования заключения под стражу в качестве меры пресечения.

И вот на суде произошел конфуз: толстая, неряшливая судья вынесла решение не в пользу обвиняемого.

Адвокат сделал попытку возразить:

– Но, ваша честь, согласно статье 46 Конституции Российской Федерации, предусмотрено обеспечение каждому гражданину судебной защиты его прав и свобод.

– Чем, собственно, мы и занимаемся, – продолжила Ширяева. – Если вы не согласны с моим мнением, можете подать жалобу.

– Однако, – не сдавался защитник, – при решении вопроса об отмене меры пресечения в виде заключения под стражу иногда допускается формальное, поверхностное рассмотрение материалов. Мне бы хотелось обратить ваше внимание на это.

– Господин адвокат, на столе, слева от меня, лежат кодексы и законы. Справа – постановления, указы и прочее. Последние только поддерживают равновесие стола. Я представляю Закон, если вы не знаете об этом.

– Каждому, – упорствовал защитник, невольно повышая голос, – кто лишен свободы вследствие содержания под стражей, дано право на объективное разбирательство в суде.

– Господин адвокат, – строго проговорила Ширяева, – ваше высказывание насчет объективности суда я рассматриваю как оскорбление суда. Я лишаю вас слова до конца заседания.

Конечно, словопрения эти были не случайны.

Еще до начала заседания адвокат сумел встретиться с Ширяевой в коридоре и непрозрачно намекнул ей, кем является его клиент. Валентина на его откровения не отреагировала. Она помнила единственный случай в начале своей судебной практики, когда председатель суда пытался дать ей указание по конкретному делу. И вот снова на нее пытаются давить... В своей строгой манере она дала адвокату и его крутому клиенту от ворот поворот.

– Равенство перед судом не зависит от имущества или социального положения. – Она нарочито выделила последние слова.

Адвокат делано вздохнул и, оглядев коридор, тихо произнес:

– Боюсь, что все это может плохо кончиться.

Он понял, что это простенькое дело может проиграть. И проиграл.

Курлычкин в тот день не сдержался. Впрочем, в кабинет судьи он вошел степенно. Не обращая внимания на протестующие жесты Ширяевой и ее секретаря, приблизился к столу.

– Тебя разве не предупреждали? – На губах улыбка, не предвещающая ничего хорошего, голос вкрадчивый.

Валентина указала рукой на дверь:

– Выйдите, пожалуйста, из моего кабинета! Или я вызову охрану.

– Ну, стерва, ты еще пожалеешь об этом!

Он терял свой авторитет не только в глазах этой неопрятной бабы. Пожалуй, впервые он не смог преодолеть препятствие на своем пути, хотя оно и не казалось поначалу сложным.

Курлычкин вышел из кабинета, грохнув дверью.

...Устюгов пошел навстречу Курлычкину, загодя протягивая руку. На предварительной встрече они договорились, что будут обращаться друг к другу на «ты».

Полковник пошел еще дальше, фамильярно приветствуя лидера «киевлян»:

– Привет, Стас!

Не обращая внимания на скривившуюся физиономию собеседника, он продолжил:

– Все, что нужно, взял с собой?

На людях Курлычкина начальник СИЗО делал неплохие деньги. Шесть человек из группировки, проходящие по делам о вымогательстве и нанесении тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть, располагались в отдельной камере, рассчитанной на тридцать человек. Пальма в углу прекрасно переносила микроклимат, создаваемый японским кондиционером. После того как камеру с заключенными оборудовали кондиционером, Устюгов решил поставить и у себя в кабинете чудо техники, которое в тридцать пять градусов жары превращало помещение в уютный и прохладный погребок. Холодильник и цветной телевизор у него уже были.

Проблемы благоустройства «киевлян» в тюрьме решал помощник Курлычкина Костя Сипягин. Станислав Сергеевич приехал в СИЗО, чтобы повидаться с сыном и передать хорошие новости: через неделю снова будет суд, и его освободят под залог стопроцентно.

Когда-то Курлычкин-старший входил через эти металлические двери с электрическими замками, ему были знакомы и привратка, и отстойник.

Начальник СИЗО провел гостя длинным мрачным коридором. У лестницы, ведущей на второй этаж, они остановились, контролер открыл решетчатую дверь, пропуская их. Точно такая же процедура у входа на второй этаж, где ритмичными шагами мерил коридор очередной «продольный», изредка заглядывая в «волчки» переполненных камер.

– Открой два-четыре, – распорядился Устюгов, используя терминологию заключенных.

Контролер открыл двадцать четвертую камеру. Он был предупрежден заранее и посмотрел на Курлычкина с неподдельным интересом.

Станислав Сергеевич шагнул мимо него в камеру.

Навстречу поднялся черноглазый паренек лет восемнадцати. На его губах играла самодовольная улыбка.

Еще шесть человек были уже на ногах, как только продольный начал громыхать ключами, открывая дверь.

Отец и сын сдержанно поздоровались.

Прежде чем присесть на кровать, Курлычкин-старший огляделся. Он сидел не только в этой тюрьме, но даже в этой камере. Тогда, в 1995-м, главу «киевлян» все же арестовали. И только через год под давлением «сверху» освободили под подписку о невыезде. Он тут же уехал в страну, где все есть, а когда через десять месяцев дело закрыли, вернулся.

И вот почти та же история повторялась с его сыном Максимом. Вроде бы ничего серьезного, не должен он тут сидеть, но на пути встала строптивая судья.

Курлычкин до сих пор не мог забыть дородное лицо Ширяевой, на котором лежала неизгладимая печать сурового блюстителя закона. Если бы он до суда взглянул в это лицо, то настоял, чтобы Ширяеву убрали из процесса.

Теперь ее убрали, считай, навсегда: профессионально, не совсем обычным способом, что Станиславу Сергеевичу очень понравилось. Судья понесла справедливое наказание.

23

«Жигули» девяносто девятой модели трое суток кряду стояли в углу двора, где жила Ширяева. В салоне всегда находились два человека из группировки «киевлян» – Владимир Тетерин и Иван Мигунов.

Как только начиналась программа «Спокойной ночи, малыши!», они уезжали.

Для Тетерина эти дни были праздничным концертом, причем бесплатным. Он в голос ржал, наблюдая за полным пареньком лет семнадцати, который в основном возился в песочнице или на пару с кем-нибудь из детей крутил скакалку, через которую поочередно прыгали девчонки.

На второй день наблюдения Тетерин принес с собой видеокамеру и снимал Илью Ширяева через лобовое стекло. Он-то думал, что выплакал все слезы еще в детстве, но они катились из глаз бандита, когда он во все горло хохотал, толкая напарника локтем:

– Гляди, Иван! Кулич лепит!

И едва не сполз с сиденья, когда больной паренек сам попытался прыгать через скакалку.

Илья тяжело подпрыгивал на месте, напряженно глядя себе под ноги, и был настолько сосредоточен, что на лбу проступили крупные капли пота. Широко расставленные руки во время прыжков то поднимались, то опускались. Он очень хотел научиться прыгать так, как делают это его младшие друзья, но нарушенная координация движений не позволяла ему сделать простое на первый взгляд упражнение.

После того как скакалка раз двадцать ударила его по ногам, по щекам паренька покатились слезы. Девочка лет восьми подбежала к нему: «Давай еще, Илья, у тебя получится. Ну, давай!»

Дети командовали ему: «Раз, два, три». А он не попадал в такт, и прикосновения веревки к ногам были для него очень болезненными.

Он хотел убежать домой, но дети удержали его: «Последний раз, ладно?»

Казалось, от напряжения лопнут его узкие глаза.

«Раз, два...»

Его ноги запутались в веревке. Он неуклюже переступал, пытаясь освободиться. Кто-то снова помог ему, и он в ожидании очередной команды приподнял круглые плечи.

«Раз, два, три...»

Его живот колыхался под клетчатой рубашкой навыпуск, он согнул ноги, приседая, посчитал, что так ему будет удобнее и он наконец-то сможет удачно прыгнуть.

Дети болели за него. Девочка с длинными светлыми волосами от напряжения приложила к груди руки и затаила дыхание: «Давай, Илья... У тебя получится».

Стоптанные ботинки тяжело били в асфальт: раз, два, три. Лицо блестело от выступившего пота и слез.

Старухи на скамейке непроизвольно встали, с балкона раздался мужской голос:

– Давай, Илья!

На него смотрел весь двор.

Веревка продолжала бить по ногам и для несчастного парня казалась стальной лентой с острыми краями.

Губы его приоткрылись, показывая толстый, неповоротливый язык, больное сердце стучало в груди, отдаваясь в голове.

«Раз, два, три...»

– Четыре... Пять...

На глазах девочки проступили слезы: Илья прыгал, а скакалка послушно избегала его ног, чиркая по асфальту.

– Шесть... Семь...

Он прыгнул семь раз и упал. Он плакал от счастья. Его стриженой головы касались детские руки.

– Молодец!..

– Ты смог, Илья!

– Здорово!..

– Ну, умора! – Тетерин продолжал снимать. – Сегодня телкам дам посмотреть на этого «дауна».

Мигунов промолчал. Его интересовало совсем другое. Он не пропустил ничего. Заинтересованным взглядом проводил «дауна» до подъезда, приметив, что и в этот раз его провожала светловолосая девочка.

И он не удивился, когда, подняв глаза, увидел и ее, и Илью на балконе квартиры судьи Ширяевой.

Вскоре он узнал, что девочку зовут Светой, фамилия – Михайлова, а живет она двумя этажами выше Ширяевых и дружит с больным пареньком, нередко появляясь в его квартире.

Тетерин скептически отнесся к поведению приятеля, который что-то записывал в блокнот. Грохнуть этого «дауна» или его мамашу проблем не составит.

Однако знал, что Мигунов не пойдет на прямолинейное убийство, как и не будет участвовать в нем: для этого у него есть особые люди. Всего два человека, которых, кроме Мигунова, в бригаде никто не знал.

В конце четвертого дня Тетерин, когда Иван бегал за гаражи, прочел его последнюю запись: «Снова позвала его натереть морковь – за четыре дня шестой раз».

– Зачем тебе это дерьмо? – Тетерин ткнул в блокнот, когда Мигунов появился в машине.

– Есть неплохая идея, – задумчиво ответил напарник. – Вчера одна бабка крикнула этому «дауну»: «Илья, не слышишь, мать зовет морковку натереть». То ли он любит это занятие, то ли Ширяева сама не справляется. Хотя вряд ли. Но главное – многие об этом знают.

– Что ты задумал?

– Вечером расскажу. Сначала нужно посоветоваться со Станиславом Сергеевичем.

Никто, кроме Мигунова и Курлычкина, не догадывался, что жизнь Ильи Ширяева круто изменилась.

Было два варианта: либо сын судьи попадет в учреждение типа казанской психушки «номер икс» для шизофреников и прочих, совершивших убийства, либо закончит ее в собственной квартире. Курлычкина устраивали оба варианта. О психбольнице с интенсивным лечением он был прекрасно осведомлен – оттуда редко кто выходит. Как раз на днях ему рассказали о забавном парне, который угодил в психушку практически ни за что. Знакомая шизофреника порезалась, а крови нет. Он решил, что перед ним киборг.

Ему всегда было интересно, как устроены биороботы.

«Сначала я отрезал ей голову...»

Если план Ивана сработает, думал Курлычкин, просматривая видеокассету с записью «дауна», потешавшего весь двор, то, вполне возможно, сына судьи убьют прямо в квартире.

Он немного поколебался насчет девочки – невинная жертва и все такое прочее, – но уж больно хорошо выглядела операция, разработанная Мигуновым. Действительно, ничего прямолинейного, никаких выстрелов, ударов ножом в подъезде. Зато есть результат. То есть способ показать судье, что она сама себя наказала за строптивость и несговорчивость.

Пусть знает свое место.

Поначалу он просто хотел видеть Ширяеву с переломанными ногами – несчастный случай, споткнулась на лестничном марше, случайно свалилась в канализационный колодец. Но, как назло, после того позорного судебного заседания состоялась встреча с лидером татарской группировки Шамилем Минвалиевым. Шамиль классно посочувствовал Курлычкину: «Время лечит». А потом добавил: «Стас, чем я могу помочь в этом деле?» Вначале неряшливая судья вытерла об него ноги, а потом посыпались насмешки от коллег, больше похожие на открытые издевки. Исправить положение можно было лишь радикальным способом, чтобы братки-коллеги не только удивились, но и ахнули.

В мыслях Курлычкин снова вернулся к девочке, его почти совсем успокоил тот факт, что она была из многодетной семьи. По словам Мигунова, опрятная, чистенькая, родители не ханыги, как часто такое бывает в многодетных семьях, работают, но живут бедно. Опять же из наблюдений боевика выходило, что в квартире Светы Михайловой нет даже телевизора, в основном она смотрела телепередачи в доме судьи.

А что касается девочки Светы...

У Станислава Сергеевича многодетные семьи вызывали брезгливость. Ему безразличны были голодные и оборванные дети, чьи родители пропивали свои квартиры. Их скупали агенты по недвижимости, многочисленные риэлторские фирмы, работающие на лидера «киевлян». Еще год-два – и родители Светы совершат последнюю в их жизни сделку. В лучшем случае, купят мазанку в деревне и переедут туда. В худшем, останутся в городе. И та же Света станет проституткой на пригородном автовокзале.

Он представил себе и другую ситуацию. Ладно, пожалели девчонку, «дауна» придушили в подъезде – в него даже не обязательно стрелять, лишний шум.

Что получится? Судья при таком раскладе вроде бы и наказана, но остается в какой-то степени героиней.

Больше того, она может попытаться связать этот факт с недавней угрозой от лидера «киевлян». А вот план, разработанный Мигуновым, поможет совершенно растоптать судью.

Потом Курлычкин обязательно встретится с Ширяевой и посмотрит ей в глаза. К тому времени она будет совершенно разбитой, с опухшим от спиртного лицом и поблекшими глазами. Успеть бы встретиться, чем черт не шутит, она запросто может наложить на себя руки.

К вечеру Курлычкин вызвал к себе Мигунова и отдал короткое распоряжение:

– Действуй.

24

Ровно в 16.20, как по команде, пенсионеры встали с лавочек и направились по домам. Маленькая высохшая старушка позвала Ширяева:

– Илья!

Отряхивая руки от песка, паренек, косолапя, направился к подъезду. Вслед за ним поспешила девочка, поправляя на ходу расстегнувшуюся сережку. Она не пропустила ни одной серии «Селесты». А еще она догадывалась, что Илья смотрит сериалы только потому, что они нравятся ей.

Илья знал, что у Светы дома нет телевизора, но не мог этого представить: ведь у него-то есть! Он знает, как его включать и выключать, прибавлять звук.

У пожилой соседки тоже был телевизор, она накрывала его кружевной салфеткой. Илье понравилось, он нашел в шкафу старый тюль, долго складывал, расстелив на полу, чтобы получилось ровно, и накрыл телевизор.

Илья уже взрослый, самостоятельный. Раньше с ним почти всегда сидела бабушка, но она умерла.

А мама весь день проводит на работе, зарабатывает деньги, на которые можно купить что-нибудь: кефир или новую рубашку. Он уже знает, как надо покупать, он вместе с мамой ходил в магазин. Она дала ему бумажную деньгу и сказала, чтобы он отдал ее продавщице. «Ну, отдай тете денежку». Илья быстро протянул руку и разжал пальцы. Как только улыбающаяся продавщица взяла деньги, он отдернул руку и спрятал ее за спину. Потом мама сказала, чтобы он взял какую-то сдачу. Сдача оказалась... деньгами, только круглыми. Теперь он знает, как на самом деле называются монеты: сдача.

Теперь с ним никто не сидит, присматривают соседки. Илья умеет открывать замок на двери и запираться изнутри. Горячее он ест только два раза в день – утром и вечером, когда мама дома, а в остальное время все холодное, не очень вкусное. Мама-то думает, что он ест без нее всего один раз, а он наведывается домой... четыре раза, чтобы украдкой съесть чего-нибудь. Он хитрый, умеет считать до четырех; самый большой палец, пятый, ему никак не удается посчитать. Он-то знает, что тот пятый, но... никак голова не может сообразить, что пять – тоже цифра.

Вроде легко, а на деле никак не получается. Ничего, скоро он сосчитает и большой палец. Мама, наверное, не знает, что Света сказала ему: пять и пять – будет десять.

Света обогнала Илью и поджидала его у порога квартиры.

– Быстрее, Илья! Сейчас кино начнется. Дай, я сама открою.

Паренек убрал руку с ключами за спину. Света хоть и подружка, а квартира его и мамина, только он и она могли открывать и закрывать ее. А раньше еще и бабушка. Кто-то из взрослых сказал, что бабушка отошла в мир иной. Смешно.

Ключи у Ильи держались на колечке, от колечка шла капроновая веревка, завязанная на поясе брюк – это чтобы не потерять ключи, иначе домой не попадешь.

Илья подождал еще некоторое время, он капризничал. Вообще-то он не любил капризничать, иногда просто притворялся перед мамой и смеялся, когда она верила ему.

Он открыл замок на двери. Когда дверь открывала мама, она всегда пропускала его вперед. Илья пропустил девочку и шагнул следом.

День выдался пасмурным. Теперь Курлычкин не сомневался, что его сына освободят под залог, в ход пошла «тяжелая артиллерия», «сверху» надавили и на следователя, и на судей. Лидер «киевлян» в итоге потерял кое-какие деньги, но об этой малости он даже не вспоминал.

Как раз в эти минуты осуществлялся план, разработанный Мигуновым. Вполне возможно, что все уже закончилось.

К горлу на секунду подкатила тошнота. Курлычкин представил себе изуродованное тело девочки. Успокоился он весьма своеобразно: вообразил обезображенное от природы лицо «дауна», пустой взгляд, глупый изгиб слюнявых губ, маленькую стриженую голову с выпуклым лбом, несоразмерную с туловищем, тяжелые ноги-колоды.

Как на пленке, которую он просмотрел. Тогда же Курлычкин попытался угадать в группе детей, окруживших «дауна», девочку из многодетной семьи, чьей фамилией его не обременили боевики, он знал только ее имя. Наверное, это она. Голос тихий, но отчетливо видно выражение ее лица: на нем написана просьба, жалость и буря других чувств.

Да, наверное, это она. Одета, как сказал Мигунов, простенько, однако не чувствуется, что ее семья живет бедно. Обычно на лицах детей из подобных семей лежит отпечаток неблагополучия, а в глазах словно отражаются одутловатые от запоев физиономии родителей.

Нет, снова не то, ее родители не пьют, но карабкаются изо всех сил, пытаясь пусть не вылезти куда-то наверх, так хотя бы не опуститься еще ниже. Дальше им будет проще: кто-то из детей выйдет замуж или женится, голодных ртов станет меньше. А если кто и разведется, что очень часто бывает с выходцами из таких семей, то вернется с уже собственными детьми.

И все повторится сначала.

Курлычкин осадил себя: залез в чужие дебри. Самое время подумать о сыне, который, наверное, скоро окажется дома. Предшествовать этому будет телефонный звонок от адвоката: «Все хорошо, Станислав Сергеевич. Ждите нас».

Курлычкин всегда удивлялся своему адвокату: тот за время их сотрудничества ни разу не произнес слов «отлично», «прекрасно», выставляя себе за свою же работу оценку в четыре балла, хотя работал на пять с плюсом. Один раз только с судьей Ширяевой он сработал на «неуд», но и тут особой вины за ним Курлычкин не видел – так сложились обстоятельства.

Станислав Сергеевич вспомнил разговор с сыном в СИЗО. Он очень серьезно говорил с ним в присутствии шестерых обвиняемых из его группировки.

– Тебе чего-то не хватает в этой жизни? – спросил он. – Ты что, такой неуемный в плане секса? Сегодня это малолетка, а завтра?..

– Пап...

– Не папкай!.. Скажи мне, кто будет завтра, и я отвечу, чем ты закончишь. Тебя прихлопнут где-нибудь, и я не смогу помочь. А скорее всего просто не захочу. Потому что чувствую: ты не остановишься, а мне все это надоест. Как, ну как тебя еще воспитывать?!

Максим промолчал.

Курлычкин подошел к двери и постучал. Контролер мгновенно отозвался и открыл дверь. Станислав Сергеевич указал на него пальцем и повернулся к сыну.

– Ты хочешь каждый день видеть его?

Не поднимая глаз, сын покачал головой.

– Нет.

– Я могу попросить, и тебе покажут камеры, где сидят по семьдесят человек. Там нет холодильника, холодного пива, копченой колбасы, там по утрам не пьют кофе, а глотают жженку. Закрой, – бросил он контролеру.

Курлычкин вернулся к сыну, продолжив разговор, в котором воспитательная работа отсутствовала напрочь. Станислав Сергеевич упомянул только несколько эпизодов из жизни молодого человека, с неподдельной горечью в голосе напомнив, что люди с таким положением, как его сын, учатся в Англии, Америке, а Максим сумел продержаться только один семестр в государственном университете. Ну ладно бы там выгнали – сам бросил.

...Красивой трелью дал знать о себе мобильный телефон. Лидер «киевлян» нажал клавишу и ответил.

Улыбнулся, когда в трубке раздался сухой, лишенный эмоций голос адвоката:

– Все хорошо, Станислав Сергеевич.

Курлычкин нажал клавишу отбоя. Сегодня он дождется еще одного положительного доклада и только тогда сможет спокойно уснуть.

Номер рабочего телефона Валентины Ширяевой был у четверых соседей. Она оставила его, как говорится, на всякий случай – сын оставался без присмотра довольно долгое время, а сама Валентина только изредка могла прибежать домой в обеденное время. Когда жива была ее мама, она была спокойна, даже иногда задерживалась на работе. А сейчас ей приходилось вести жизнь строго по расписанию. – Вся ее личная жизнь – это сын. Несчастный, для окружающих – с отталкивающей внешностью, предмет насмешек для подвыпивших парней со двора.

Болезнь Дауна протекает у всех по-разному. Небесная канцелярия награждает этой болезнью пожизненно. Однажды по телевизору показали американского мальчика. Такой же несчастный, но он выучился играть на гитаре. Самостоятельно, несмотря на то, что в этом ему не помогали родители и педагоги. Он боролся за жизнь, разрушая преграду, за которой – жизнь настоящих людей. И где-то в душе понимал, что он не такой, как все.

Вот и Илья. Все друзья у него на пять-десять лет младше. Он сильнее их, больше, но – не такой. И Валентина благодарила бога за то, что сын не в состоянии задать вопроса, на который у нее не было ответа: почему я не такой, как все?

Он долго ходил хмурый после просмотра той передачи. В мальчике из Америки он признал такого же, как он сам. Догадка не стала каким-то откровением для него, но теперь он догадывался, что существует Мир Несчастных. Может быть, так далеко его мысли не зашли, но за него думала мать. Порой она забиралась в такую глушь, что не хотелось жить.

Она выходила из кабинета, когда на столе зазвонил телефон. Валентина вернулась и сняла трубку: звонила соседка.

На решетчатой двери полуподвального помещения висел замок. Сантехник спал; уронив голову на стол. На столе оставалась початая бутылка водки, под ногами валялась уже опорожненная.

Сегодня он встретил прилично одетого мужчину лет тридцати с небольшим, тот искал своего друга по фамилии Матицин. Слесарь авторитетно заявил, что в доме с такой фамилией жильцов нет. Далее последовали традиционные вздохи и покачивания головой.

Ничего нового убийцы придумывать не стали: в своей каморке слесарь выпил сто граммов водки и через полминуты впал в глубокий сон. Заранее припасенную пустую бутылку бросили к его ногам, а на место бутылки с примесью клофелина поставили обычную.

Решетчатая дверь словно была предназначена для того, чтобы изнутри повесить замок и закрыть его. Но всего на один оборот, чтобы не потерять драгоценное время. Впрочем, времени у убийц было достаточно.

Главное – незаметно миновать первый этаж, а на втором, кроме квартиры судьи, жильцы отсутствовали: в 45-й и 46-й появлялись только часам к шести вечера, а пенсионерка из 48-й с утра до вечера находится возле магазина, приторговывая сигаретами, туалетной бумагой, рыбными консервами. Постоянно возле нее на корточках в тапочках на босу ногу сидит ее сын и ждет, когда мать наторгует на бутылку вина. Выпьет ее за киоском и снова сядет рядом, открывая на обозрение татуированные руки. И сейчас он там. Мать и сын домой пока не собираются.

Необычная операция подготовлена в короткие сроки. Всего за неделю люди Курлычкина узнали все, что было необходимо для ее выполнения. В основном это заслуга Мигунова, и вот теперь свою работу выполнят люди, которых сам Курлычкин в глаза не видел. Со временем лидер «киевлян» перестал интересоваться, кто занимается мокрыми делами. Или делал вид, что не интересуется. Скорее всего пошло это от Мигунова, который сам вышел на группу людей. По его словам, за деньги они могли даже застрелиться.

Собственно группа, по словам Мигунова, состояла из нескольких человек, заказными убийствами занимались двое. Исполнителей Иван не видел ни разу, связь поддерживал только с руководителем, которого в разговорах с шефом называл Юристом.

Такой расклад для восприятия Станислава Сергеевича был чуточку сложный, а с другой стороны – простоватый. Он поинтересовался у Мигунова, как он вышел на этих людей и не ждать ли теперь неприятностей? Иван рискованно намекнул на спокойный сон шефа, который может разладиться, если он, Мигунов, расскажет, что и как... Курлычкин подумал было, не зарылся ли Мигун...

Однако особо не переживал. Система Мигунова как две капли походила на отмывание грязных денег: цепь подставных фирм, и в самом конце – банк в офшорной зоне. Так и здесь – на заказчика выйти очень сложно, почти невозможно. Косвенно интересовал только вопрос: где та офшорная зона, в которой сидят наемные убийцы?.. Когда денежная операция успешно заканчивалась, липовые фирмы лопались, попросту говоря, их ликвидировали, и все было шито-крыто. А вот с протеже Мигунова так не поступишь.

На лавочке у подъезда сидели четыре женщины.

Наступило время сериала. Три направились к соседнему подъезду, четвертая, окликнув Илью, вошла в свой, даже не взглянув на решетчатую дверь слесарки.

На площадке первого этажа щелкнул язычок замка... второго... пенсионерка вошла и закрыла за собой дверь. Послышались тяжелые шаги, снова скрипнули петли подъездной двери, грузная тень на секунду заслонила свет, падающий в каморку слесаря. Опережая «дауна», по лестнице взбежала девочка.

На вид старшему было лет тридцать пять, он аккуратно повернул ключ в замке слесарной. Сверху донесся нетерпеливый детский голос:

– Быстрее, Илья!.. Дай я сама открою.

Старший пропустил товарища вперед, а сам положил замок на стол слесаря и вышел следом.

Два резких щелчка сверху дали знать, что Илья открывает дверь своей квартиры.

Они успели вовремя, рассчитано все было точно: девочка уже была в квартире, а грузное тело Ильи находилось еще на пороге.

Валентина сломя голову бежала домой. Она задержалась у здания суда всего на несколько секунд, когда напрасно отыскивала глазами служебную машину и в отчаянии зовя водителя:

– Сан Саныч!

Она ничего не знала. Как столбняком ее сковали слова позвонившей соседки:

– Валя, приезжай домой. С Ильей произошло несчастье.

Сейчас, пробежав одну остановку, она цеплялась именно за них: произошло несчастье. Несчастье – и только. Он жив, с ним произошло несчастье. Сердце бешено стучало в груди: какое? какое?..

Она никогда так быстро и долго не бегала.

Младшему хватило одного удара, чтобы Илья бесформенным мешком повалился на пол прихожей.

Убийца перемахнул через тело, устремляясь к Свете.

На нем была рубашка с длинными рукавами, на руках кожаные перчатки. Он уловил широко раскрытые глаза девочки, вот-вот готовой закричать.

Когда он зажал своей жертве рот, позади щелкнул замок входной двери. Бросив на приятеля быстрый взгляд, старший сразу прошел на кухню. Искать терку долго не пришлось, она лежала в верхнем отделении сушилки.

Из кухни он вышел в прихожую и посторонился, давая дорогу своему товарищу. Девочка извивалась в его руках, пытаясь вырваться, но он держал ее крепко. Повалив ее на кровать в спальне, он повернулся к товарищу: давай.

Старший наклонился над «дауном»: удар в солнечное сплетение надолго отключил парня. Он вошел в спальню и попросил напарника перевернуть девочку, затем рванул на ней одежду, оголяя плечо.

Кровь не била фонтаном из изуродованного теркой плеча, а ровно стекала на простынь. Не остановившись на содеянном, старший вернулся на кухню за ножом для чистки рыбы.

Прежде чем стянуть петлю на шее девочки, один из убийц втащил в комнату бесчувственное тело Ильи.

Когда удавка затянулась окончательно, пальцы умирающей девочки вцепились в лицо ее друга, корябая его и все больше слабея.

Он раз за разом бил кувалдой в дверь, но смятение и тревога за дочь заставили его сделать два-три неверных движения, и удары пришлись в косяк. Кто-то пытался удержать его. Николай выпрямился и снова занес над головой орудие. Столкнувшийся с его безумными глазами сосед отступил.

Считанные минуты назад они вместе стояли у двери, принюхиваясь: на звонки и громкий стук никто не открывал, сосед несмело высказал версию об отравлении газом.

Девочку искали повсюду, обычно она не отлучалась со двора, только заходила к Ширяевым посмотреть телевизор. Но Илья тоже куда-то пропал. Соседка с первого этажа сказала, что позвала Илью смотреть сериал. Света? Наверное, тоже пошла с ним.

Михайлов поднялся на третий этаж, чтобы спуститься в квартиру судьи через балкон, но там никого не было. А время шло. Кто-то побежал в ЖЭК за лестницей, а он решительно поднялся к себе за инструментом, чтобы взломать дверь.

Кувалда была с короткой рукояткой, вместе с многочисленным инструментом он привез ее из деревни, когда умерла мать и дом пришлось продать.

Обычно ей пользовались при колке дров, вбивая клин.

Когда его пытался удержать сосед, Николай уже точно знал, что с дочерью произошло несчастье. Он никогда не высказывался против дружбы дочери с больным пареньком, на протяжении долгих лет тот был безобидным, никогда не отвечал грубостью на насмешки сверстников. Но все же что-то тревожило душу: как ни крути, парень был не в своем уме. Теперь вот опасения Николая могли оправдаться.

Он в последний раз ударил в дверь, и та открылась.

Комнаты в квартире судьи были раздельными.

Прямо по коридору кухня, чуть правее дверь, ведущая в спальню, направо – зал.

Николай метнулся сначала в большую комнату, бегло осмотрел, взглянул на приоткрытую дверь балкона. Потом – замешкавшись лишь на мгновение – толкнул дверь спальни...

Илья сидел на кровати, его рвало. Он поднял исцарапанное лицо и поднес к нему окровавленную руку. Он не защищался. Соседи, с ужасом глядя на него, застыли на пороге комнаты. Прошло полминуты, не меньше, когда страшный удар обрушился на плечо «дауна», лишь краем кувалда ударила его в голову.

Михайлов промахнулся, иначе бы он убил парня с первого удара.

...Несчастье с Ильей. Она узнала об этом, когда в палату родильного отделения вошел доктор. После родов прошло... Сколько, она точно не знала, роды были тяжелые, едва ее привезли в палату, как она потеряла сознание. Помнила только, как новорожденного обмывали теплой водой из чайника. Ей не дали даже прикоснуться к малышу, над ней склонился врач, останавливая обильное кровотечение.

После выписки к ней подошел красивый молодой человек, на его лице была написана решимость. Он спросил: «Ты хочешь сказать, что это мой ребенок?»

Она ответила, что нет, это ее ребенок. На его лице отразилось явное облегчение, и они больше не встречались.

...У подъезда стояли машины милиции и «Скорой помощи». Валентина только сейчас сорвала с шеи платок. Швы юбки затрещали, когда она, преодолевая по три ступеньки, подбежала к своей квартире. И на пороге потеряла сознание.

25

Василий Маргелов нервничал. Он давно догадался, кто стоит за тем страшным преступлением. И скрывал, жалея Валентину и себя заодно. Хотя понимал, что рано или поздно Ширяева вычислит заказчика.

Не сделала она этого сразу потому, что не почувствовала особой вины перед Курлычкиными. Ведь Максима не приговорили к смертной казни, не дали срока – ни большого, ни маленького, просто судья оставила решение следователя о мере пресечения без изменения. Могли ли быть за это убиты два человека?

Вполне возможно, мог ответить себе следователь, если бы не знал этого наверняка. И судья могла не только сразу вычислить заказчика, но и увидеть его.

Маргелов вспомнил Ширяеву, выходящую из его кабинета: «Я и тебя видела на похоронах сына. Почему не подошел?» Следователь ответил что-то неопределенное, кажется, о сочувствии. На похоронах она не заметила или не обратила внимания на роскошную иномарку. Зато Маргелов видел Станислава Сергеевича за опущенным стеклом, видел его удовлетворенные глаза. Однако и здесь имели место сомнения.

Возможно, Курлычкин, узнав о несчастье, свалившемся на Ширяеву, просто приехал насладиться мгновением. Но нет, он ждал ее взгляда. Помимо удовлетворения, в глазах его было что-то гипнотическое, словно он притягивал к себе взор убитой горем судьи.

В первый или во второй визит к следователю Ширяева сообщила, что ей угрожали перед заседанием суда над сыном Курлычкина, потом это делал и сам лидер «киевлян», вломившись к ней в кабинет. Однако этот мотив не показался существенным, наоборот, его затмили другие судебные дела, которые вела Ширяева: убийства, подкупы, дела, связанные с избирательным правом... К тому же отрезок времени между тем злополучным решением в суде и убийством казался недостаточным для того, чтобы разработать довольно сложную операцию.

Сейчас в следственном изоляторе находились шесть человек из группировки Курлычкина, всем было предъявлено обвинение в вымогательстве. Как ловкий делец славится своими связями, так и хороший следователь имеет своих информаторов. Маргелов неплохо был осведомлен о преступной деятельности группировки «киевлян», знал о камере пыток (с большой долей вероятности было установлено, что она находится в кирпичном гараже автосервиса, вплотную примыкающего к автосалону на Киевской) и сколько коммерсантов прошло через нее, был в курсе того, сколько бизнесменов в городе пропало без вести за последние два-три года.

Но девочка, зверски убитая в квартире судьи Ширяевой, как-то логически выпадала из этого ряда. Тем не менее Маргелов начинал со слов «вполне возможно», а сейчас на языке вертелось – «не исключено».

Интересным было и еще одно его заключение: если «киевляне» связаны с преступлением, то, стало быть, в группировке Курлычкина есть не только киллеры, о, которых может не догадываться только младенец, но и садисты. Девочку не изнасиловали только потому, что подставляли сына судьи. А технически или физиологически – черт его знает – еще и под изнасилование преступникам Илью подвести было очень и очень сложно, поэтому они ограничились только изуверским убийством, проделав то, на что не способна только больная фантазия.

Маргелов тяжело вздохнул и решился.

– Знаешь, Валя, на похоронах Ильи я видел Курлычкина. Он смотрел на тебя из машины.

С момента ответа на запрос о владельце «Митцубиси» прошло довольно много времени. Ширяева продолжала сжимать в руках листок бумаги с данными на Ивана Мигунова, следившего за Ильей, снимающего его на видеопленку. Этого Валентине вполне хватило, чтобы сказать себе: следствие закончено, вина установлена, впереди – наказание.

Она нашла в себе силы горько усмехнуться: выходит, Курлычкин с самого начала играл с ней в открытую.

– Да?.. – Она подняла глаза на Маргелова. – А почему раньше не сказал? Боялся, жалел?

К лидеру «киевлян» очень трудно подступиться, думала Ширяева, взяв себя в руки. Наводить о нем справки в соответствующих органах она не собиралась. Даже контакты с Василием Маргеловым придется прервать. В туманном пока плане, рождающемся в голове судьи, просматривалось, однако, четкое ядро: ей предстояла встреча с человеком, ближе которого у Станислава Сергеевича Курлычкина не было. Так и будет – Валентина твердо решила довести дело до конца. Уверенности прибавлял и материальный задел – деньги, полученные от Сергея Белоногова.

– Значит, ты видел Курлычкина в машине, – Ширяева покачала головой. – Так-так...

Василий замер под ее изменившимся взглядом.

– Что ты собираешься делать? – настороженно спросил он.

– Для начала проверю на прочность нервы Станислава Сергеевича. Кстати, его главный офис находится на Киевской?

Маргелов счел за благо не отвечать: Ширяева, рассматривая в суде дело Максима Курлычкина, знала достаточно адресов и телефонов. А где располагались «киевляне», в городе знал каждый.

– Валя, не дури. Не суй голову в петлю.

– Тебе эта бумажка не нужна? – Она помахала перед носом следователя листком с данными на Мигунова. – Я так и знала.

Не сдержавшись, Валентина выругалась:

– Вам подавай неопровержимые факты, улики.

Развели бюрократию, ети вашу мать! К гадалке не ходи – палец о палец не ударите.

Она успокоилась так же быстро, как и взорвалась.

– Извини, Василь, нервы.

Следователь пожал плечами.

– Хочешь совет, Валя? Побольше бывай на воздухе.

«Побольше бывай на воздухе...» – повторила она слова Маргелова и добавила вслух:

– Ладно, придержимся совета.

26

Штаб-квартира 5-го управления тайной французской полиции располагалась в невзрачном квартале северо-восточного предместья Парижа. В состав управления входили боевики, владеющие рукопашным боем, подрывным и радиоделом, техникой допросов, поджогов, похищения и ликвидации нежелательных лиц, представляющих прямую угрозу безопасности страны. Полковник Рожнов, неплохо осведомленный о секретных подразделениях зарубежных стран, если и не взял за основу работу французских коллег, но заимствовал у них название или его часть: Департамент "5" (хотя в ФСБ уже было управление под таким порядковым номером).

Собственно основа деятельности подобных подразделений почти ничем не отличалась. Пусть в директивах русской «пятерки» не говорилось, к примеру, о пытках, разрушениях и поджогах, при желании спецгруппа Олега Шустова могла и разрушить, и поджечь, и провести допросы не совсем обычным способом. Как следовало из секретных донесений дословно, 5-е управление французской полиции имело право убивать. Члены же Департамента "5" имели право на ликвидацию. Впрочем, все это от стилистики агентов, составлявших донесения. На создание секретного подразделения повлияло, в частности, выступление на закрытом совещании в Совете безопасности главы департамента по борьбе с терроризмом, в котором затрагивались жизненные темы, прозвучали прямые обвинения некоторым структурам, которые «пытаются ликвидировать существующий строй неконституционными методами». Также глава департамента "А" позволил себе сказать несколько слов в адрес своего коллеги из отдела экономической контрразведки, которая не совсем эффективно борется с коррупцией.

В заключение совещания Председатель правительства, присутствующий в конференц-зале, повторил популярную фразу: «...плодотворной работе ФСБ по раскрытию в экономической и других сферах мешают, в частности, наличие депутатской неприкосновенности, маленькая зарплата сотрудников ФСБ и нехватка законодательного обеспечения». Правда, он не упомянул о еще одной причине неудач: часть офицеров ФСБ и МВД так или иначе состояла в сговоре с преступниками.

В ответ высказав свою – и не только свою – точку зрения, директор службы безопасности в очередной раз вынужден был признать, что в вопросах экономической преступности и терроризма связан по рукам и ногам.

Прошла всего неделя, и перед заместителем директора ФСБ Бенедиктовым стоял полковник Рожнов, на которого и была возложена задача хоть в какой-то мере ослабить эти путы. Венедиктов доверял Рожнову, их не связывали родственные узы или товарищеские отношения – только дело. Замдиректора выбирал долго, из двух десятков претендентов на пост начальника вновь создаваемого управления он выбрал именно полковника Рожнова. Он прочитал на него досье и нашел, что Михаил Константинович больше всех получил выговоров, немалая часть которых вошла в личное дело. Привлекли его внимание и еще несколько фактов из биографии бывшего полковника ФСБ, решающим стал тот, из-за которого, собственно, разгорелся скандал вокруг Рожнова, неосмотрительно отдавшего приказ своим подчиненным на ликвидацию довольно влиятельного лица в столице.

Бенедиктову Рожнов показался нетерпимым к беспределу. С одной стороны, это указывало на слабость полковника, нетерпимость виделась нетерпением.

С другой – было ясно, что тому не хватает полномочий, средств, возможности полностью взять инициативу в том или ином деле в собственные руки. Рожнов хотел найти единомышленников среди своих подчиненных, а нашел даже не противников, а предателей, – это его личное определение. Все эти негативные факты сыграли положительную роль в дальнейшей судьбе Михаила Константиновича.

Поначалу в приватной беседе с полковником замдиректора ФСБ высказался за то, чтобы отдел назывался Департаментом эффективной контрразведки.

Сокращенно выходило или «Декон», или, что еще хуже, пришедшее на ум генерал-лейтенанту, – «Дефект». От названия зависит многое, во всяком случае, так думал капитан Врунгель. Так подумалось и Бенедиктову, который отмел оба названия и прислушался к мнению Рожнова.

Вот так совершенно неожиданно новое секретное силовое подразделение ФСБ получило довольно простое название. Венедиктов, по большому счету, знал, что на своем месте он просидит недолго. Он не рассчитывал, что в анналах службы безопасности его имя всплывет подобно яхте того же Врунгеля с поэтическим названием «...беда», не рассчитывал и на полную «Победу», но он все же сделал хоть что-то полезное, кроме того, что удачно протирал штаны в своем высоком кресле, выполняя указы «сверху».

Такие наступили для ФСБ времена, что порой приходилось прислушиваться и исполнять волеизъявление различных министерств, включая и Министерство иностранных дел, и высокопоставленных чиновников, которые сидели в зданиях пониже. Но так быть не должно, в определенных вопросах служба безопасности является приоритетным органом и вправе не обсуждать детали той или иной операции, к примеру, с Генпрокуратурой. Однако люди в ФСБ стали другими, кроме скрытых противников, которые мелькали в коридорах на Лубянке, можно было столкнуться и с «предателями», как произошло с полковником Рожновым.

Кое-кто в ФСБ заинтересовался новым подразделением, но информация о нем была строго засекречена. Вряд ли кому удалось даже определить руководителя и состав подразделения, проследить, куда уходят довольно солидные суммы и оружие. Деньги и оружие уходили на разработку и осуществление силовых акций, которые выполняли бывшие офицеры спецназа, а ныне обыкновенные наемники, получающие за свою работу деньги. Рожнов сразу все расставил на свои места. Деньги были не единственным стимулом в работе сотрудников Департамента "5", но едва ли не самым главным. По крайней мере никто из членов спецгруппы «Ноль» не стал бы продавать информацию криминальным элементам или же попросту грубо работать на криминал именно из-за нехватки денег.

Если полковник Рожнов нашел единомышленников среди начальства, то в маленьком отряде ликвидаторов его мизерного ведомства единства в полном смысле этого слова не наблюдалось. До некоторой степени это был расчет со стороны руководителя «пятерки». Слаженность в команде была на высшем уровне, папки с досье на членов спецгруппы «Ноль» становились толще с каждой проведенной ими операцией.

И не только. В них были отражены личная жизнь, связи на бытовой почве и тому подобные нюансы.

Также Рожнов завел отдельную папку собственно на группу в целом и скупыми словами опытного следователя отмечал несхожесть характеров боевиков, легкое противостояние, отсутствие настоящей дружбы.

Другого руководителя озадачили бы подобные факты, однако полковник не был обеспокоен, понимая, что имеет дело с наемниками. Только двое из них – Нораир Оганесян и Андрей Яцкевич – были более-менее дружны. Но и их отношения выглядели скорее приятельскими. Что касается командира – Олега Шустова, до недавнего времени работавшего в центре специальной подготовки ФСБ, – тот был холоден, не терпел, когда его мнения, касающиеся выполнения или корректировки отдельных моментов в проведении боевой операции, обсуждались или подвергались критике со стороны товарищей.

Они были именно товарищами. Такое холодное слово, которое ни к чему не обязывает. Как в далекие советские времена.

И вот собственно Указ, благодаря которому появился Департамент "5".

Директору Федеральной службы безопасности

Российской Федерации

Секретно

УКАЗ

от ... февраля 1999 года №...

Об экстренных мерах по защите населения от бандитизма, экстремизма и терроризма, а также иных проявлений организованной преступности.

(Извлечение)

В целях защиты жизни, здоровья и имущественных интересов граждан, обеспечения безопасности общества и государства, а также во исполнение Федеральной программы Российской Федерации по усилению борьбы с преступностью на неограниченный срок, невзирая на принятия Федеральным Собранием РФ законодательных актов в сфере борьбы с преступностью и экстремизмом, постановляю:

1...для подготовки и осуществления следственных мероприятий, пресечения и раскрытия преступлений инициативно использовать данные оперативно-розыскной деятельности, признавая их доказательствами по уголовным делам этой категории, исключая установленный порядок: к подозреваемым и обвиняемым по указанным преступлениям в качестве меры пресечения не применяются подписка о невыезде, личное поручительство, поручительство общественных организаций и залог; при достаточности доказательств в ходе оперативно-розыскных мероприятий и опасения, что подозреваемый может скрыться от следствия или совершить новое преступление, осуществлять физическое устранение лиц, подпадающих под данное определение.

2. Настоящий Указ вступает в силу с момента подписания.

И соответствующий документ, рожденный в стенах Федеральной службы безопасности:

Совершенно секретно

УКАЗАНИЕ

от... февраля 1999 года

О порядке реализации норм Указа №... «Об экстренных мерах по защите населения от бандитизма, экстремизма и терроризма, а также иных проявлений организованной преступности».

(Извлечение)

В целях реализации Указа «Об экстренных мерах по защите населения от бандитизма, экстремизма и терроризма, а также иных проявлений организованной преступности» (далее – Указа) предлагаем:

1. Организовать его изучение с руководителями управлений службы безопасности.

Разъяснить, что экстраординарные меры, принятые Правительством РФ, вызваны крайне напряженной криминальной ситуацией в стране, являются мерами усиления борьбы с бандитизмом, терроризмом и иными проявлениями организованной преступности, призваны защитить жизнь и здоровье граждан, их права и свободы, обеспечить реализацию проводимых реформ и безопасность государства.

4... определить группу лиц (не более трех человек) для создания стабильного специального подразделения со статусом департамента (управления) при ФСБ; обеспечить полную информационную, оперативную, правовую поддержки секретному подразделению; выделить необходимые средства для обеспечения спецподразделения оперативно-розыскных и силовых актов...

8. Предоставленные Указом вновь создаваемой спецгруппе дополнительные полномочия реализуются только в отношении лиц, подозреваемых в бандитизме, экстремизме, терроризме или участии в иной организованной группе, в отношении которой имеются неопровержимые доказательства (в экстренных мерах – данные) о совершении ею тяжких преступлений.

Согласно Указанию о порядке реализации норм Указа от 14 июня 1994 года № 1226, преступление признается совершенным организованной группой, если оно совершено устойчивой группой лиц, заранее объединившихся для совершения одного или нескольких преступлений.

9.2. Использование результатов оперативно-розыскных мероприятий в качестве доказательств, а в дальнейшем физическое устранение отдельных лиц преступного сообщества производится согласно Указу от ... февраля 1999 года №...

9.3. Проведение экспертиз производится в порядке, установленном Законом Российской Федерации «Об оперативно-розыскной деятельности РФ» и Уголовно-процессуальным кодексом...

Исключения:

Привлечь в состав силового подразделения вновь создаваемой группы специалистов, не состоящих на службе в правоохранительных органах России и Союза Независимых Государств, без правовой защиты сотрудников органов Федеральной службы безопасности.

Подчеркнутая формулировка говорила о многом, например, о том, что, если в один прекрасный момент кто-то из «пятерки» не проснется от обилия свинца в голове, официально его причина смерти будет выглядеть более чем естественно.

Принимая предложение о новой «работе», каждый подписывался именно под такой формулировкой, которая автоматически лишала правовой защищенности. И Олег Шустов был прав, сказав Белоногову, что в принципе знает, что ждет его, допусти он ошибку во время операции: «За моей спиной не будет никого, и меня шлепнут так же профессионально, как это делаю я».

27

(Фирменный бланк с «шапкой» в верхней части)

ДЕПУТАТ

Государственной думы

1996-1999

... 1999 г. №...

Прокурору города Юрьев Волкову А.С.

ДЕПУТАТСКИЙ ЗАПРОС

В связи с рассмотрением судьей Октябрьского района города Юрьева Ширяевой В.П. жалобы на незаконное применение органом расследования заключения под стражу в качестве меры пресечения Курлычкина М.С.

Стало известно, что в ходе рассмотрения жалобы, поданной адвокатом обвиняемого, судья Ширяева В.П. в грубой форме (что не было зафиксировано в протоколе заседания) пресекла попытку адвоката высказать свое мнение по поводу весьма сомнительного поведения судьи. В частности, защитник ссылался на статью 46 Конституции Российской Федерации, согласно которой каждому гражданину гарантируется судебная защита его прав и свобод. По непонятным причинам Ширяева В.П. лишила адвоката слова до конца разбирательства. Этой причиной могла послужить личная заинтересованность Ширяевой либо халатное или непрофессиональное отношение к работе.

Как стало известно в дальнейшем, недееспособный сын Ширяевой В.П. совершил убийство несовершеннолетней в квартире, где проживал вдвоем с матерью.

Настаиваю на полном и тщательном расследовании указанных фактов, чтобы дать им если не правовую, то моральную оценку. Также настаиваю на рассмотрении вопроса о дальнейшем пребывании Ширяевой на своем посту или о временном прекращении ее полномочий до конца разбирательства по делу Курлычкина М.С. и вынесения решения о моральном облике судьи Ширяевой В.П.

Депутат Государственной думы РФ

Воропаев И.Н.

Запрос был сделан не по адресу, но Анатолий Сергеевич Волков не собирался переадресовывать его. Он созвонился с областным прокурором и согласовал с ним некоторые детали, чтобы лично ответить депутату Госдумы.

А вообще Волков в какой-то мере удивился этой бумажной волоките. Его редко беспокоили высокие чины из законодательного органа, и если делали это, то по телефону, а вот депутатский запрос из нижней палаты он получил в третий раз за все время работы в качестве прокурора. Анатолий Сергеевич удовлетворенно подумал о том, что не застал советские времена, сидя в кресле городского законника, иначе бы ему пришлось рыться в депутатских запросах ежедневно.

Прокурор понимал, что Ширяева поступила неосмотрительно, решив не изменять меры пресечения Максиму Курлычкину, которую определил следователь. Оба – и следователь, и судья – оказались строптивыми, однако должны были понимать, что затеяли опасную игру. Косвенное подтверждение тому – кровавые события и вот этот неуклюжий депутатский запрос: не вовремя сделан, да и в какой-то степени эта официальная бумага выдавала связь Курлычкина или его адвоката – что, в общем-то, все равно – с депутатом российской семибоярщины.

Ну и что, размышлял Волков, прохаживаясь по кабинету. У Курлычкина везде связи, глава администрации города предварительно звонит руководителю преступного сообщества, чтобы узнать, сможет ли Станислав Сергеевич прийти к нему в такое-то время, чтобы пообщаться и решить Те или иные вопросы.

А сейчас вот еще появилась депутатская забота.

Запрос был составлен наспех, об этом свидетельствовала хотя бы взятая в скобки фраза, гласившая о нарушениях в ведении заседания, не зафиксированная в протоколе: фраза пустая и ни к чему не обязывающая. Запрос являлся даже не полуфабрикатом, а отпиской депутата. Его попросили или намекнули, и он отреагировал. Однако достаточно поздно, скорее всего после повторного напоминания.

Все это скверно, думал Волков. Так же мерзко поступили и с судьей. А сколько ей еще предстоит вытерпеть? Сколько раз имя ее сына будет произнесено во время слушания дела, где в качестве обвиняемого предстанет Михайлов?

Волков не зря вспомнил о запросах и телефонных звонках. Не так давно он имел беседу с государственным советником юстиции 1 класса, офис которого находился в Москве. Анатолию Сергеевичу посоветовали не тянуть с делом Ширяева – Михайлова, одобрили версию, которую разрабатывал следователь по особо важным делам Василий Маргелов, попросили еще что-то, связанное с этим делом, и на этом – непрофессионально – закончили беседу. По идее, государственному советнику-москвичу стоило воспользоваться неписаным правилом разведчика грамотно выйти из разговора. Скажем, попросить таблетку снотворного, чтобы прокурор-собеседник, если его спросят, зачем звонили из Москвы, машинально ответил: просили димедрол.

Волков прекратил мерить шагами кабинет и сунул в рот сигарету. С минуту посидев в кресле, вышел в приемную и неприлично долго смотрел на секретаршу.

Затем продиктовал текст ответа на депутатский запрос.

Городская прокуратура

Г. Юрьев

18.06.99. №17/1331299 на №1П-341 н/с от 17.06.99.

Депутату Государственной думы РФ Воропаеву И.Н.

Уважаемый Игорь Николаевич!

Сообщаю, что судья Октябрьского народного суда Ширяева Валентина Петровна прекратила осуществлять свои полномочия за день до вашего запроса на мое имя. Сожалею о невозможности вынесения решения о моральном облике Ширяевой В.П.

Прокурор города Юрьева

старший советник юстиции

Волков А. С.

28

Руководил этой операцией непосредственно Михаил Рожнов. Его не интересовало, что будет после того, как уберут Мусу Калтыгова и пару людей из его бригады, – бандиту наверняка найдется замена. Во всяком случае, первое время братву Калтыгова постигнет неразбериха или тихая паника. Скорее всего разгорится спор за место на троне и еще несколько человек переедут на холмистый участок, где над крестами (в данном случае – полумесяцами) шумят кронами березы и в просвете листвы проглядывает вечно голубое небо.

Впрочем, не Рожнову думать об этом, у него своя задача, есть люди выше его, чтобы ломать голову над такими вопросами.

В 12.15 полковник вышел на связь с Оганесяном и разрешил ему действовать. Буквально через пять минут Норик передал: дело сделано.

Еще через полчаса Рожнов запросил готовность у остальных бойцов. Костерин и Яцкевич ответили первыми, Олег «сбросил» их возле железнодорожного переезда, а сам с Белоноговым устроился недалеко от поста ДПС. Отсутствовал только Оганесян, но у него, учитывая его кавказскую внешность, была особая задача, с которой он уже справился.

– Второй – Лисе. Устроились удобно, – передал Олег, расположившись на заднем сиденье «Жигулей».

Пройдет не менее десяти минут, пока на горизонте обозначится «Акура» Калтыгова, тем не менее Шустов уже поглядывал в сторону ожидаемого появления пахана.

– Лиса – Второму: принято, – отозвался полковник. – Рации – на «прием».

Пока все шло гладко, исключая разве что, как всегда, оригинальное сообщение Яцкевича. Рожнов долго не мог «въехать», про какую канарейку толкует Андрей, и хотел переспросить, в очередной раз выйдя в эфир. Наконец сообразил – но не потому, что оператор носила спецбезрукавку цвета бразильской сборной по футболу, а потому, что Яцкевичу лично надлежало обработать железнодорожницу. Коли кто-то в клетке, значит, все в порядке. Но втык Андрюша получит, как пить дать. Тут впору говорить открытым текстом, так как рации представляли собой системы оперативной связи с автоматическим просмотром каналов в режиме приема (Sweep Scan), возможностью кодирования разговора, включая надежную защиту от радиоперехвата.

Женщина лет сорока пяти, одетая поверх крепдешинового платья в форменную безрукавку желтого цвета, не мигая смотрела на ствол автомата, который хоть и не был направлен на нее, но ясно давал понять о намерениях парня, державшего ее жизнь в своих руках. Не было времени задаться вопросом: «На кой хрен вооруженному мужику жизнь переездщицы?», как часто обращались к ней путейцы; сама же она называла себя громко и тоже с юмором: оператор шлагбаума. Работа не пыльная, но хлопотная, то и дело приходится выскакивать из будки, провожая проносящиеся мимо поезда сигнальным флажком, или в плохом настроении спустить кобеля на нетерпеливых водителей.

Пока вооруженный бандит не заговорил, в голову пришла мысль о терроре: сейчас ее застрелят, воспользуются кнопками подъемника, не давая опуститься шлагбауму, в то время как поезда...

Яцкевич оглядел ее броское одеяние и строго произнес:

– Слушай меня внимательно, канарейка. Скоро через переезд проедет один мой знакомый, я хочу проветрить ему мозги. Если проще – застрелить из этого автомата, – Андрей наглядно продемонстрировал ей бельгийский пистолет-пулемет «П-90» с интегрированным лазерным целеуказателем.

Оружие имело необычные формы: приклад практически отсутствовал, равно как и ствол, зато имелся неплохой магазин емкостью в полста патронов. Яцек держал автомат одной рукой, одетой в кожаную перчатку, другой удерживал легкий сверток ярко-желтого цвета.

Бедная женщина усвоила только одно: не по ее душу явился к ней в будку убийца – и ждала продолжения, наконец-то решившись посмотреть на парня.

Но тут же отвела глаза, встретив холодный взгляд в упор.

– По моей команде, – продолжил Яцкевич, – ты без промедления, оперативно – слышишь? – оперативно опустишь шлагбаум, будешь смотреть в окно и ждать моего сигнала. Как только я дам знать, освободишь путь, понятно?

Женщина быстро кивнула.

– Теперь дальше. Возможно, тебя никто не спросит, что здесь произошло. А если спросят, ты скажешь, что лично меня ни на улице, ни тем более в своей конуре не видела. Если сделаешь обратное, я вернусь и брошу тебя под поезд. Смотри мне в глаза, – приказал он и с полминуты испытывал оператора из-под козырька надвинутой на глаза бейсболки.

Сильнее напугать женщину никто бы не смог, даже начальник, который постоянно грозился выгнать ее за то, что она разрешает путейцам выпивать в своей будке.

Яцек удовлетворенно кивнул, вслушиваясь в слабый фон работающей радиостанции, которая на треть виднелась из нагрудного кармана его рубашки. Он пододвинул стул и, указывая глазами на телефон и кнопки пульта, еще раз предупредил:

– Не вздумай!

Он говорил отрывисто, не повышая голоса, отчего казался еще страшнее. В очередной раз поймав утвердительный немой ответ переездщицы, Андрей передал по рации:

– Пятый – Лисе. Канарейка в клетке.

Поглядывая на дорогу, он развернул часть амуниции путейцев – яркую безрукавку, которую до этого держал в руке. Одеваясь, снова обратился к женщине:

– Если кто из рабочих заглянет, не выводи меня из себя и гони гостя в шею.

Оганесян услышал долгожданную информацию от Рожнова и немедленно шагнул в магазин. Упор делался именно на человека с кавказской внешностью, и, кроме Оганесяна, в департаменте «чурок» не оказалось.

Недавно открывшийся магазин назывался довольно просто: «Стройматериалы». Контролировал его местный авторитет по кличке Пирог. Недавно пироговская братва имела трения с выходцами с Кавказа, гости выискивали вновь открываемые магазины, предлагая «крышу».

Так было всегда. Два-три года назад коммерсантам не давали житья казанцы, они упорно наезжали, стараясь первыми сделать предложение, и в этом случае имели беспроигрышный вариант получить откуп.

Местным коммерсантам по-любому нужна защита, но иметь ее в другой республике – перспектива не из лучших. Поэтому кто не успел обзавестись своей «крышей» и получал предложение от татар, спешно исправляли ошибку. Дальше – простейшая комбинация, которая была не чем иным, как грубым сговором бандитов. Забивалась «стрелка», казанцы заявляли на фирму свои права, местная братва признавала их и предлагала откуп, беря деньги с несчастной, уже ими «крышуемой» фирмы. Впоследствии откуп делился поровну, и гости искали новых лохов. Обычно средняя фирма попадала на сумму, равную цене пяти «Жигулей».

Сейчас ситуация изменилась, наездов со стороны пришлых стало намного меньше – это оттого, что бизнесмен пошел грамотный. Регистрируя свою фирму в местной администрации, он уже имел гарантии надежной защиты.

Норик успел отметить богатый ассортимент магазина, все вокруг блестело от хрома, никеля, позолоты.

Он давно определил цель и шагнул к продавцу – парню лет двадцати пяти. Не обращая внимания на покупателей, Оганесян довольно громко, с преувеличенным акцентом спросил:

– Нормально работа идет, брат?

Парень насторожился, пожал плечами. Покосился на телефон: в экстренных случаях он знал, куда звонить. Сейчас как раз такой случай: директор в командировке, его заместитель уехал на базу, а девочки из бухгалтерии ничем не помогут.

В дверях всегда стоял охранник, у входа на склад – тоже, но и у них свои полномочия, которые превышать не рекомендовалось. Пьяные или хулиганы – это их дело. Кроме знакомого всем телефона, звонить можно в «Скорую помощь», в пожарку, но ни в коем случае не по «02».

На всякий случай продавец все же ответил:

– Да, нормально.

– А «крыша»-то у вас есть?

Ну, так он и знал...

– Да, есть. – Был бы на месте зам, продавец отослал бы кавказца к нему.

– Кто такие?

Парень мог ответить, но впоследствии получил бы от братвы по репе. Поэтому он пожал плечами, а сам смотрел на край наплечной кобуры, как бы невзначай открывшейся под легкой курткой кавказца.

– Могу позвонить, – паренек остановил руку на полпути к аппарату и, видя, что кавказец остался спокоен, снял трубку. Прошли секунды, и трубка перешла к Норику.

Несколько фраз, и Оганесян ленивым голосом осведомился:

– Откуда я знаю, по телефону что угодно можно сказать... Ну нет, брат, в магазине базара не получится. Советский район хорошо знаешь?.. Так вот, встретимся на переезде, возле железнодорожного вагончика, там, метрах в ста, пост ДПС, так что волноваться вам нечего... Нам тоже... Мы подкатим на «девяносто девятой».

Безотказно сработала устоявшаяся уже психология братков. Они постоянно были начеку и могли приехать на «стрелку» быстрее брандмейстеров, но время назначено, и появляться раньше срока – значит, потерять лицо. Конечно, сам Пирог не явится, в его команде есть кому решить подобный вопрос. Однако Рожнов и не рассчитывал на появление Пирогова, ему хватит обычного бригадира.

И Оганесян очень точно поставил разговор, в нужном месте выдержав паузу, чтобы предложение о встрече прозвучало от пироговских, затем отказался от явно непригодного для «стрелки» места и получил право назвать свое, отказаться от которого было трудно.

Имелся еще вариант, когда собеседник мог предложить приемлемое место, в таком случае Оганесяну требовалось сказать решающее слово, которое он берег напоследок: где это? Мол, мы не местные, хорошо знаем только район возле рынка.

Что касается личности Пирога, тот имел тесный контакт с местными цыганами, торговал наркотиками и только до некоторой степени попадал под определение секретного Указа о ликвидации. Но для «подставы» такая кандидатура вполне годилась.

Норик передал трубку продавцу и направился к выходу.

По идее, он мог напороться на пироговских во время разговора с продавцом, окажись те случайно в магазине. Тут большой беды не было, Норику полагалось сообщить, что он, конечно, не последний человек в команде, но сейчас он один, «побазарить» можно в вышеназванном месте. «Засланного казачка» устроил бы даже тот вариант, при котором пироговцы предложили бы подвезти его к месту «стрелки» – так всем было бы спокойней.

Путь Мусы Калтыгова пролегал через переезд.

В силу своей профессии ему не стоило бы никогда придерживаться строгого распорядка. Однако он считал, что особых поводов для беспокойства нет: то ли успокоился ухе, то ли почувствовал себя совершенно безнаказанным.

А почему нет? Милиция территориального ОВД, где Калтыгов контролировал рынок, была куплена на корню. Железнодорожный переезд косвенно относился к ней, так как заправляли там все те же менты совместно с сотрудниками милиции на транспорте.

Примерно в ста метрах от шлагбаума находился пост дорожно-патрульной службы. Постовые разве что не отдавали честь чеченцу, когда тот проезжал мимо. За переездом путь недолог: к недавно возведенной коробке, отделанной ракушечником, внутри которой скрывался необыкновенно уютный зал роскошного ресторана. Там от часа до трех ежедневно Муса обедал. Последнее время он приезжал на американском люкс-седане «Акура» в сопровождении двух телохранителей, один из которых выполнял роль водителя.

Сегодня Калтыгов покинул территорию рынка без пяти минут час. В этот раз будка ДПС пустовала, патрульные с автоматами в руках столпились возле грузовика, и никто не кивнул Мусе – ни свирепо, ни приветливо. Прошло совсем ничего, а криминальный авторитет досадливо поморщился: шлагбаум у переезда опускался, сопровождаемый непрерывным предупредительным звоном.

«Мне бы выехать на полминуты пораньше...» – покачал он кудрявой головой.

И снова не насторожился, потому что не раз попадал на закрытый переезд.

Водитель, сбавляя скорость, бросил короткий взгляд в панорамное зеркало: их догоняла девяносто девятая модель «Жигулей». Второй телохранитель Мусы профессиональным взглядом отметил полноприводной «Митцубиси», примостившийся в стороне от строительного вагончика. Водитель в любое мгновение готов был протаранить шлагбаум, но «Жигули» с включенным левым поворотом съехали с дороги, держа направление на джип.

Железнодорожница не разобрала, что сообщил злоумышленнику шипящий голос, раздавшийся из радиостанции, зато ответ разобрала довольно четко:

– Пятый – Лисе: понял.

На приеме Андрей услышал очередное сообщение от Костерина, доложившего свою готовность.

– Так, еще раз, – Яцкевич уже начал играть желваками, дыхание его непроизвольно участилось. Его чуть продолговатое лицо с прижатыми, как у боксера, ушами было обращено на хозяйку. – Спрашиваю еще раз: все понятно?

В тиши будки прозвучал ее подрагивающий голос:

– Да, понятно.

Может, ей показалось, что она сыграет существенную роль в предстоящем... предстоящей... она так и не подобрала определения. От этого более чем взволнованная, она готова была потерять сознание и повалиться на пол, но сыграл обратный эффект ответственности, и она мужественно осталась на ногах. Даже слегка приосанилась.

– Не забудь, что я говорил тебе о поездах, – напомнил Андрей. – Их тут много проходит. Столкну на рельсы, не задумываясь.

Он несколько раз шумно выдохнул носом, завидев впереди серебристую иномарку. «Митцубиси» с боевиками Пирогова уже около десяти минут торчала возле будки.

– Давай опускай, – распорядился он, невольно поморщившись. Нужно было сразу отдавать команду, как только получил сообщение, а он тратил время на пустые разговоры. Еще пара секунд, и Калтыгов сумел бы проскочить переезд, его машина шла на приличной скорости.

Но нет, успеем, подумал он. Вчера по приказу Шустова Андрей в течение двух часов наблюдал за работой переезда, несколько раз перепроверил себя, отмечая время, за которое опускается шлагбаум. Вот и сейчас он сработал как часы. Не возникло опасений и на случай внезапного отключения электричества. Железная дорога работала четко, в таких случаях работа всех агрегатов, включая семафоры, стрелки, шлагбаумы и прочее, переходила на автономный режим.

Андрей был готов к действию, облаченный в путейскую униформу. Прежде чем шагнуть из будки, он глубже натянул на глаза бейсболку.

Пока, прикрывая короткий автомат, Яцкевич спускался по ступенькам, вплотную к «Митцубиси» подкатила «девяносто девятая» с Шустовым и Белоноговым за рулем. Олег опустил стекло со своей стороны и поднял автомат. Пироговцы разом посмотрели на остановившуюся рядом машину, из окон которой на них уставились сразу два ствола «АКС-74».

Олег и Сергей сосредоточили свое внимание только на боевиках Пирогова. Колючие глаза Шустова скрывали темные очки, боевикам казалось, что он смотрел на каждого.

– Руки за голову! – резко скомандовал он. – Сидеть и не двигаться!

Скосив глаза, он обнаружил остановившуюся на дороге слева и сзади «копейку». Заметив необычную ситуацию, водитель благоразумно не доехал до «Акуры»; от спарившихся «Митцубиси» и «Жигулей» его отделяло метров пятнадцать.

Вполне вероятно, что машин соберется с десяток, не меньше, но ни одна не в состоянии помешать: даже при возникновении пробки на дороге существовал хороший коридор для отхода. Предполагалось двигаться только вперед, сзади можно было попасть под огонь постовых.

«Акура» стояла к будке левым бортом. Андрей стремительно сокращал дистанцию, уже не пряча оружие.

Краем глаза поймал двигавшегося справа Костерина, до этого скрывавшегося за строительным вагончиком.

Яцкевич полностью контролировал ситуацию, видя в салоне каждого, и не стал медлить, когда охранник, сидевший за рулем, сделал резкое движение рукой: то ли потянулся за оружием, то ли собрался рвануть седан с места. Стреляя через стекло, Андрей прочно обездвижил водителя, прострелив ему голову: две пули попали точно под ухо, третья ушла поверх головы.

«П-90» – удобная штука", – подумал Андрей. Он заранее поставил автомат в положение «непрерывный огонь»: при слабом нажатии на спусковой крючок можно вести форсированный огонь, при полном – непрерывный. Стреляя в охранника, он чуть прижимал спуск и произвел пару очередей в три выстрела.

Уловив движение еще одного телохранителя, повел было стволом, но подоспевший Тимофей прошил того длинной очередью.

«Я бы тоже так сумел», – усмехнулся Яцек, отмечая, что пули, выпущенные из костеринского автомата, буквально разнесли охраннику голову.

Андрей на мгновение поймал искаженное страхом лицо Мусы Калтыгова и просто не смог устоять, чтобы не сделать еще один шаг к машине, наклониться к окну и бросить прощальное:

– А у тебя сквозняк в машине, брат.

И придавил спусковой крючок.

В этот раз все три пули легли точно в цель. Чеченец дернул головой и повалился на мертвого охранника.

– Уходим! – Пятясь от машины, Яцек послал взгляд на свою пленницу: «Не забыла ли канарейка, что ей делать? Нет, не забыла, ведет себя более чем активно». Андрей вгляделся более внимательно...

Костерин в это время уже садился к друзьям в «девяносто девятую».

«В ответ, что ли, машет или спятила?»

И вдруг Яцкевич увидел в руке женщины сигнальный флажок. Его осенило: поезд! Идет поезд и может перекрыть им путь.

«Нет, в наши планы это не входит».

Он оказался прав, потому что постовые уже всполошились: медленно, неуверенно тронулась с места патрульная машина. Округлившимися глазами на работу ликвидаторов «пятерки» смотрела пара водителей, остановившихся неподалеку.

– Так какого же ты!.. – выругался Андрей, подбегая к задней дверце «девяносто девятой» и продолжая орать: – Открывай ворота, твою мать!

Железнодорожница уже видела приближающийся на полном ходу грузовой состав. Метнувшись в будку, привела в движение подъемник и прильнула к окну.

Приложив к груди руку, она с замиранием сердца ждала: «Успеют или нет?»

Все это время боевики Пирога не смели шелохнуться. Пока работали Андрей и Тимоха, Олег с товарищем держали боевиков на мушке. Как только прозвучала короткая очередь из автомата Яцкевича, один бандит было дернулся, вернее вздрогнул, непроизвольно повернув голову. Олег тут же отреагировал: чуть выше поднял автомат и осадил боевика окриком:

– Не двигаться! – Потом чуть ослабил голос: – Не в тебя же стреляют.

В какой-то степени он успокоил их, они резонно могли подумать, что их держат на прицеле, чтобы не мешали. Хотя как же «стрелка», голос с кавказским акцентом?

Впрочем, Яцкевич и Тимофей работали очень быстро, гораздо быстрее их мыслей.

Через три-четыре секунды они уже прыгали в машину к друзьям.

– Держи, – приказал Олег боевику Пирога, сидящему возле окна, и стволом вперед протянул ему задействованный в работе «П-90». Его «Калашников» все так же фиксировал бледные лица. То же самое проделал Белоногов с места водителя.

Оба пироговца беспрекословно подчинились, принимая оружие.

– Руки опустить вдоль дверей, – распорядился Олег. – Оружие в салон не затягивать – не в ваших интересах. Вперед, – скомандовал он Сергею, который уже передал автомат Костерину и был готов сорваться с места.

Сразу за переездом Белоногов свернул на Заводское шоссе, по которому в основном двигались грузовые машины, затем свернул еще раз, выезжая на дорогу с односторонним движением. Пять минут по ней – и открылся въезд на территорию так называемого Михайловского парка, больше похожего на дремучий лес. Там они и бросили машину, пересаживаясь в другую.

Железнодорожница облегченно выдохнула, когда «Жигули» прямо перед ревущим локомотивом пересекли рельсы. Она не видела кулака, который показывал ей Андрей из окна машины, не слышала, как он в сердцах снова обругал ее: «Напарница, мать твою!..» – перед глазами мелькали грузовые вагоны и цистерны.

Вспомнив о своих обязанностях, она опустила шлагбаум, поклявшись, что будет молчать даже под угрозой увольнения.

Когда, словно на цыпочках, подъехала патрульная машина и из нее раздались предупреждающие, гавкающие голоса милиционеров, ей стало неинтересно.

Да и позже ее уха вряд ли коснется информация о разборках между бригадами покойного Калтыгова и некоего Пирогова, которого через два дня найдут с простреленной головой.

29

Грач получил четкие указания от Валентины: если о продаже дома хозяева давали объявления в газету, от предложения отказываться. В Каменке, небольшой деревушке, расположенной в семидесяти километрах от города, Грачевскому понравился срубовой дом: предпоследний на единственной улице, с надворными постройками и широким палисадником. Но хозяйка сказала, что уже несколько раз давала объявление о продаже.

За два дня Грач объездил три десятка поселков.

В основном продавали развалюхи, а хорошие дома, как правило, располагались в середине улиц. Наконец под вечер он нашел то, что искал.

Деревня называлась Марево и насчитывала пять десятков домов, добрая половина из них пустовала.

Приглянувшийся дом стоял третьим с краю и выглядел крепким. Участок в пятнадцать соток Грача вовсе не интересовал, но хозяйка – сгорбленная старушка лет семидесяти пяти, назвавшаяся бабой Ниной, – в первую очередь повела его в огород, показывая унавоженную землю, аккуратные грядки клубники, плети бахчей, множество вишневых деревьев, растущих вдоль забора.

Наконец она пригласила гостя в дом. После осмотра угостила чаем с вареньем, приговаривая, что уступит в цене, если гость согласится на покупку.

А будущий урожай картошки и капусты – пополам, это было единственное условие, которое выдвинула баба Нина.

Владимир машинально кивал головой, думая, что после окончания всей этой истории может перебраться сюда с матерью: свежий воздух, недалеко озеро, где, по словам хозяйки, водятся караси и щуки – иногда она покупает у местных мужиков рыбу или меняет на самогон.

Сама Валентина в предварительном разговоре от, казалась от какого бы то ни было убежища, она твердо решила, что скрываться не намерена. От ее заявления веяло безысходностью. Впрочем, как и от всей затеи.

Начальная стадия ее плана шла гладко, Грач и верил, и нет, что в один прекрасный момент Валентина откажется от безумного шага, плюнет на все, беспомощно разревется. А он поддержит ее, будет рядом хотя бы первое время. Не захочет она видеть его рядом – уйдет из ее жизни так же стремительно, как и появился в ней.

– Баб Нин, ты точно объявления не давала? – еще раз переспросил Грач.

– Не давала, сынок, – заверила его старушка, подливая чаю. – Только соседям сказала да внуку – он в городе живет с невесткой. Вот я и переберусь к ним. Когда старик был живой, вдвоем кое-как справлялись, а одной тяжело. Да и тоскливо.

Искоса поглядывая на гостя, в дом вошел здоровенный кот, прыгнул на колени хозяйки и сразу заурчал. Баба Нина погладила его и подтолкнула с колен.

– Ладно, мать... Поговорим насчет урожая. Я тебе заплачу, купишь на эти деньги и капусту, и картошку.

Хозяйка нехотя согласилась, поворчав что-то о своей картошке, которую она ни разу не брызгала химикатами, и собирала жука, проводя на огороде целые дни.

– Когда оформлять будем? – спросила она.

– Завтра утром. Успеем за день?

– Не знаю, – она покачала головой. – Соседи вот недавно продали дом, так пришлось вызывать техника: участок мерить. Без техника не получится.

Да и не каждый день он ездит.

– Договоримся и с техником, – успокоил ее Грач. – А ты, мать, собирай вещи, чтобы потом не суетиться.

– А ты не подведешь, сынок? Я соберусь, а ты раздумаешь дом покупать.

Грач успокоил бабу Нину, для убедительности дав сотню.

Смеркалось. Грачевский выехал из деревни другой дорогой, которую ему показала вышедшая проводить гостя хозяйка. До города он добирался без малого час. Не заходя домой, зашел к Валентине доложить о результатах своей поездки.

Она ждала его, решив, что, если и в этот раз Грачу не повезет, наутро поедет вместе с ним.

Ей казалось, что он намеренно тянет время. Вчера она отметила показания спидометра, и, если помощник никуда не ездил, утром она это узнает и погонит его в шею. Хотя тот мог просто покататься за городом, накрутив пару сотен километров, не заезжая в населенные пункты.

Но вот сегодня к ночи все ее сомнения исчезли.

Она сделала еще один шаг, следуя намеченному плану. Продвинулась не так далеко, но вот следующие два-три дня покажут, насколько хорошо она готова и хватит ли у нее мужества выполнить задуманное.

30

Утро выдалось прохладным. Усаживаясь в машину, Валентина припомнила старый американский фильм про молодого индейца, который впервые оказался в городе и транспорта, кроме лошади, в глаза не видел. По прямолинейному сюжету, сильно смахивающему на индийский, сын прерии спасал соплеменницу, которую гангстеры похитили из-за ее неотразимой внешности. Он прибыл в мегаполис налегке – голый торс, подобие штанов, которые скрывали в основном ноги, и мокасины. Он быстро отыскал логово преступников, ловко увертываясь от пуль, освободил невесту и интуитивно распознал в длинном «Кадиллаке» прототип лошади. Индеец прыгнул, за руль, замешкавшись только на мгновение, повернул ключ зажигания, утопил педаль сцепления и, включив передачу, с пробуксовкой тронулся с места. Управление автомобилем оказалось проще понукания.

Вот так же, как и Грачевский, индеец игнорировал запрещающий свет светофоров, увозя свое сокровище в родные прерии. На строгое замечание Валентины помощник ответил: «Так ведь нет никого».

Он быстро освоил автомобиль, привык к дороге, глаза автоматически отмечали дорожные знаки. Как и всякий начинающий, Грач чувствовал себя за рулем асом, ему казалось, что, кроме него, никто не может так лихо управлять автомобилем. Впрочем, Валентина быстро усмирила его. Теперь Грачевский мягко останавливал машину на трамвайных остановках, давая возможность пассажирам перейти дорогу, и терпеливо сносил ненавистный красный свет.

Как всегда при покупке недвижимости, вначале подсознательно отмечаются недостатки, покупатель заведомо настроен критически и перед продавцом имеет незначительное преимущество.

Валентина оглядела вначале высокие массивные ворота: доски были пригнаны хорошо, не наблюдалось ни одной щели. Калитка также соответствовала требованиям судьи.

Дом выходил тремя окнами на улицу, перед ним густо разрослись высокие кусты сирени, которая в этом году из-за весенних заморозков так и не расцвела. Плотные листья сплошной стеной закрывали видимость с улицы. Щербатый забор палисадника отстоял от дома примерно на два метра.

Женщина обошла сараи. В одном из них наклонилась над открытым погребком, затем решительно спустилась по металлической лесенке, наглухо приваренной к творилу.

Тусклый свет от зажигалки высветил огороженный сусек с несколькими клубнями прошлогодней картошки, пустившей во мраке необычной длины побеги. В ящике гнила морковь вперемешку со свеклой.

На заплесневелых полках стояли две банки с солеными огурцами, на полу кадка, накрытая марлей. Немощной хозяйке было тяжело одной, по-видимому, до погреба не дошли руки, чтобы содержать его в порядке, в каком находился огород.

Пол был еще сырой, грунтовая вода только недавно сошла. Среди догнивающих на земляном полу овощей сидели лягушки и таращились на огонек зажигалки. Под бетонным перекрытием, из которого торчала ржавая арматура, висело облако комаров.

Зажигалка нагрелась, и Валентина, поглощенная осмотром погреба, внезапно почувствовав жжение в руке, отбросила ее.

Прямоугольника света, проникающего в погреб, было достаточно для того, чтобы женщина, не боясь поскользнуться на перекладинах лестницы, благополучно выбралась наружу.

Сверху она еще раз осмотрела погреб. Перекрытие было высоким, на нем лежал толстый слой земли.

Погреб закрывался двумя крышками – внизу, где собственно кончался лаз, и наверху. Скорее всего зимой хозяева утепляли его, закладывая между крышками либо тряпье, либо солому.

Валентина была в чистом, поэтому эксперимент отложила на завтра. Она поместит в погреб своего помощника, закроет одну крышку, завалит доверху, потом опустит вторую и проверит, насколько слышны будут крики. Скорее всего из подземного мешка не донесется ни звука, а если что и просочится, то, в свою очередь, будет рассеяно пространством в пятнадцать метров, которое отделяло сарай от ворот.

К тому же дверь сарая будет также закрыта. Заделают и прямоугольный лаз в двери, предназначенный для кошек.

Валентина осмотрела огород, удовлетворенно отмечая протянувшиеся вдоль забора кусты вишни, через которые совершенно не проглядывался соседний участок. Дальняя сторона изгороди заросла крапивой и высоченными побегами клена. От соседей слева дом отгораживал пустырь. Раньше там тоже был участок и жилой дом, от которого остались только каменная наружная завалинка да полуразрушенная труба русской печи.

Валентина вошла в дом. Бегло оглядев террасу, прошла в само жилище. Кухня была большая, по городским меркам просто огромная. Справа от входной двери стояла кровать с панцирной сеткой, застеленная старым покрывалом. Между окон находился высокий прямоугольный стол, еще дальше – что-то наподобие комода, выкрашенного в белый цвет.

Рукомойник располагался в дальнем углу кухни, рядом с печкой, в которую был вмонтирован котел водяного отопления. Вкруговую, как на кухне, так и в гостиной, вдоль стен проходили трубы с обычными радиаторами, расположенными под каждым окном.

Валентина проверила работоспособность электроплитки, по-хозяйски сгребла с кроватей покрывала и матрасы и вынесла во двор.

Грач как тень всюду ходил за ней. Они вытрясли покрывала, выбили пыль из матрасов. Переодевшись в трико, женщина вымыла полы. За неимением швабры мыла руками. Отметила про себя, что теперь ей не мешает живот.

За водой ходил Грачевский. Когда он удалился в третий раз, Валентина пошла вместе с ним на огород осмотреть колодец. Под покосившимся навесом она увидела барабан. Две створки, расположенные под углом, плотно закрывались.

Когда они приехали в деревню, помощник, открыв ворота, сразу же загнал машину во двор. Пока Валентина прибиралась в доме, он, отыскав в сарае ведро, вымыл машину. Грач не ошибся, предположив, что сегодня они заночуют здесь, иначе зачем все эти хлопоты по дому.

Удалив с поверхности машины влагу мягкой тряпкой, Грач остался доволен своей работой: «Жигули» сияли, словно находились на стенде магазина.

Они нашли несколько старых мешков и набили их соломой. Валентина не стала дожидаться завтрашнего дня и провела небольшой эксперимент этим же вечером. Ворча, Грачевский нехотя залез в погреб, с неприятным чувством услышал стук опустившейся крышки и погрузился в темноту. Непроизвольно представил легкие покачивания, словно действительно находился в гробу, который несут к последнему пристанищу. А Валентина тем временем сверху укладывала на нижнюю крышку мешки с соломой.

В течение двух-трех минут он молчал, затем, будто его прорвало и он действительно был смертельно напуган, закричал. Иногда его голос непроизвольно срывался на визг.

Через пять минут с видимым облегчением он увидел светлый прямоугольник над головой.

«Ну как?» – осведомился он кивком головы.

– Слышно, – ответила Валентина. – Но очень слабо, как будто комар пищит. А от ворот – вообще ни одного звука. Если бросить на погребок какое-нибудь барахло, можно спать спокойно. Кстати, как ты отнесешься к тому, если мы заночуем здесь?

– Я-то нормально, – пожал плечами Грач и после небольшой паузы, стараясь придать словам некое значение, добавил: – А ты?

– Не здесь и не сейчас, – ответила она. – А может, вообще никогда. Пожалуйста, Володя, не затрагивай этой темы даже в мыслях. Хотя бы первое время. Договорились?

Он снова пожал плечами.

Неприятное чувство, зародившееся в погребе, все еще давало о себе знать: он слышал голос Валентины, как через толщу воды или одеяла. Грач непроизвольно сглотнул, ощутив характерные пощелкивания в ушах.

Валентине вспомнился смекалистый индеец за рулем «Кадиллака», а Грачевскому пришел на ум старый жулик, с которым ему пришлось провести несколько лет в одной колонии. У того, как и положено, хорошо был подвешен язык, он знал, а порой и походя придумывал бесчисленные истории, в основном связанные с женским полом. Однажды он рассказывал, божась, что это чистая правда, как ему довелось ехать на Дальний Восток в купе спального вагона с одной женщиной. Та боялась всего – тоннелей, мостов, стрелок, перегонов, прижималась к соседу, когда поезд неожиданно резко тормозил. И все время повторяла, находясь в крайнем возбуждении: «А вдруг мы погибнем?!» Судя по тому, как ее бил озноб, она действительно была возбуждена.

Заводился и матерый жулик, оперативно запирая купе. Однако уже на второй день пути, когда до Владивостока оставалось ехать всего неделю, подумал, что если любвеобильная соседка так и будет шарахаться от каждого полустанка, то до места назначения доедет только его дорогой костюм да пара палок початой копченой колбасы, от которой они по очереди откусывали два раза в сутки. В вагон-ресторан они выбрались, когда подходил к концу последний день их путешествия, шатаясь из стороны в сторону.

Вроде не к месту вспомнил Грач эту историю, она пришла на ум лишь потому, что они с Валентиной остались вдвоем, а издалека довольно отчетливо доносился стук колес. Кроме настроения, все располагало к близости, но не в этой ситуации.

Он долго не мог заснуть. Иногда ему казалось, что Валентина зовет его, и он, приподнимая с подушки голову, напряженно вслушивался.

В нем не проявлялось нетерпение. За свою нелегкую жизнь он привык к ожиданию. Вот и сейчас, зная, что ничего не произойдет, всматривался в темноту.

Грач ничего не предпринял, когда среди ночи до него донеслись еле различимые всхлипывания женщины. Он нашарил на полу сигареты и спички, закурил, давая знать, что он тоже не спит. Может, он делал правильно, а может, и нет, потому что сейчас судье ни к чему были свидетели ее слабости.

Он выкурил пару сигарет, выпил колодезной воды, гоня от себя мысли о том, что, возможно, через два-три дня совершит последнюю в своей жизни ошибку. План Валентины казался ему прямолинейным, но выбирать не приходилось, потому что он был единственным.

31

Ирина провела пальцами по спине притихшего на ней партнера. Спина была мокрой, ее жест походил на тот, которым смахивают с запотевшего стекла влагу. Машинальный жест, за которым не кроется никаких чувств, – это для нее, опытной женщины. А для расслабившегося партнера, по спине которого вдруг пробежала новая волна возбуждения, ее руки казались нежными, любящими, даже благодарными.

Нет, все же он чуточку наивный...

Он делал свое дело, прилагая массу ненужных усилий. Если бы он не старался выглядеть сексгигантом, а был самим собой, то, может, и ей доставил бы удовольствие. А так во время короткого, неравного «поединка» иногда ей хотелось рассмеяться, и она, сдерживаясь, стискивала зубы, закрывала глаза, невольно дергая телом. И заводила его еще больше.

Когда дыхание успокоилось, генерал Венедиктов освободился от объятий партнерши, не спеша оделся, придирчиво оглядел в зеркале, подходит ли к рубашке галстук, но, вспомнив, что он не у себя дома, вернулся к Ирине, присев на краешек кровати. Архипова не раз встречалась с начальником у себя дома, изучила все его повадки. Она прекрасно знала, что сейчас генерал прикоснется губами к ее уху и прошепчет несуразное: «Спасибо, милая». Она, как всегда, ответит благодарной улыбкой, прижмется к нему. Собственно, за что насмехаться над ним? Все же он доставил ей удовольствие.

Ирина прихватила с тумбочки коньяк и рюмки, Венедиктов помог отнести на кухню вазу с конфетами и тарелку с ломтиками дыни.

– Что интересного можешь сообщить по поводу позавчерашней операции? – чуть длинновато спросил моложавый генерал.

– Все прошло гладко, Сергей Васильевич, – переходя на официальный тон, ответила хозяйка.

Венедиктов, конечно же, ознакомился с подробным рапортом полковника Рожнова, выслушал его лично, но его интересовали иные детали, нежели изложенные Михаилом Константиновичем.

– Кто особо отличился?

– Все работали хорошо. Но я бы отметила Андрея Яцкевича и Олега Шустова. – Она намеренно назвала командира группы последним, выделяя Яцкевича. Если Олег действовал прагматично, то работа Андрея, как всегда, впечатляла артистизмом. Он играл, нажимая на курок в последний момент. Он выделялся среди товарищей даже манерой держать оружие. Если в его руках была винтовка, то приклад никогда не касался плеча, а лежал на предплечье. Странная манера, для многих совершенно непригодная, но Яцкевич из такого положения стрелял без промаха.

– Так и запишем, – шутливо отозвался Венедиктов, с проницательностью опытного контрразведчика отмечая, как именно высказалась его подчиненная.

И продолжил во множественном числе:

– Значит, не зря мы платим Рожнову деньги?

– Заслуженно, – подыграла хозяйка, наливая гостю чай.

– Спасибо, Ирочка...

Ирина, сколько себя помнила, поднималась по служебной лестнице именно таким способом. Вернее, в управлении, где она работала, сложился определенный «постельный», а чаще всего «настольный» стиль повышения: начальник – подчиненная, и из этой колеи не выбьешься, из нее один путь – на обочину.

К тридцати пяти годам порой чувствовала себя задолбанной курицей – но с приличным местом на насесте. Часто задумывалась о семье, ребенке, но сообразно текущему моменту: ну, поднимешь хвост, примешь подобающую позу, выкатишь наружу яйцо, сядешь на него; а думы какие-то злые, не сегодня, так завтра надоест, клюнешь родное яйцо покрепче, забросаешь навозом – и снова к прежней жизни с прежними злыми мыслями, – порой тоскливо, зато без обузы.

Невесело...

Венедиктов лично контролировал работу «пятерки». Если у Рожнова были досье на каждого члена группы, то генерал завел личное дело на самого полковника, куда заносил донесения своего личного агента, который в данный момент заботливо предлагал ему печенье.

Он повторился, на этот раз отказываясь:

– Спасибо, Ира, – а про себя отметил, что сумел восстановиться в довольно короткие сроки: если бы не поджимало время, он, допив чай, возвратился бы в спальню. Эта красивая тридцатипятилетняя женщина умела заводить его так, как ни одна, даже более молодая. «Опыт, женственность, – пытался рассуждать генерал, – сексапильность, что там еще?..» Похоже, ничего. Не забывал он отметить и себя, самодовольно вспоминая трепещущее под ним тело женщины, ее закрытые глаза и плотно стиснутые зубы. Вот и сегодня он просто измотал ее.

Обычно они встречались после проведенных группой Шустова операций. Если таковые долго заставляли себя ждать, генерал, чувствуя в наступившей паузе свою недоработку, навещал подчиненную «вне плана».

С хорошим настроением он покинул квартиру Ирины. А та, оставшись одна, сменила постельное белье и, задумавшись, присела на кровать. Что-то беспокоило ее в работе группы Олега Шустова, но что именно, было не ясно. Не могла она поделиться своей тревогой и с Бенедиктовым. Вполне возможно, она беспочвенна. Однако ей придется ждать, наблюдать и делать выводы – а этому агент генерал-лейтенанта ФСБ была обучена.

32

Валентина Ширяева поправила прическу, постучала в косяк обитой дерматином двери и, не дожидаясь ответа, шагнула в кабинет.

– Валентина Петровна! – с гневным лицом, но через силу улыбаясь, воскликнул Маргелов. – Какими судьбами!

– Извини, что я без предварительного звонка, – пряча улыбку, Ширяева поздоровалась с коллегой.

– Валя, хоть ты брось трепать мне нервы! Я скоро с ума сойду, ей-богу. Один работаю, зашился совсем.

– Меня возьмешь в помощники? – Ширяева прошла к соседнему столу и уселась за ним, принимая деловую позу. – Давай-ка я тебя разгружу, Вася? Какое дело ты мне доверишь?

Маргеловым овладело беспокойство, он посмотрел на Ширяеву с подозрением: как-то по-хозяйски она устроилась за столом, просит дать ей...

«Только не это!..» – простонал он и спросил:

– Из варягов в греки, значит, захотелось, да?

Василий закашлялся и полез в ящик стола за лекарствами. Из графина налил в стакан немного воды, высыпал в него какой-то порошок из пакетика и проглотил содержимое, скривившись.

– Нервы? – Валентина кивнула на пустой пакетик.

– Беда с ними, – произнес Маргелов, внезапно успокаиваясь. – А пью какую-то гадость от кашля.

Согласно инструкции, принимаю орально. Ты уж прости, Валя, но мы с тобой в одно ведро не сходим по-маленькому.

– Думаешь?

– Уверен.

– Что ж, придется сознаться, – вздохнула Валентина. – Ничего у меня не получилось.

Сегодня у нее состоялся разговор с начальником следственного управления прокуратуры. Опытных следователей не хватало, а у нее за плечами десятилетний стаж именно в прокуратуре. Маргелов работал без помощника, и Валентина надеялась, что из числа кандидатов на эту должность, среди которых были выпускники юридических факультетов, прошедшие практику, и вполне зрелые следователи с приличным стажем работы, выберут ее.

Она не рассчитывала сразу попасть на место следователя в городской прокуратуре. Но у нее имелись неплохие аргументы, чтобы в приватной пока беседе убедить начальника следственного отдела направить ее именно в горпрокуратуру: многие из тех, с кем пришлось трудиться, до сих пор работают там, остались неплохие связи с определенным контингентом городского управления внутренних дел и так далее.

– Начальник было клюнул, – продолжила Валентина, – но потом, вспомнив причины моей отставки, зарезал мою кандидатуру, посоветовал поговорить с Волковым.

– Дело не в начальнике, – заметил Маргелов. – Я не дал бы тебе работать. Клянусь, первым делом накатал бы на имя прокурора «телегу», где подробно изложил бы твои истинные цели.

– А поверил бы тебе прокурор?

– Еще как поверил бы. Если честно, Валя, я уже беседовал с Волковым насчет твоей инициативы, так что все твои начинания зарубил заранее. И если бы прокурор дал «добро», я устроил бы тебе ад. Только представь: уходя домой после работы, ты проклинаешь меня, утром радостно приветствуешь, чтобы не навлечь мой гнев.

Маргелов с минуту смотрел на Ширяеву. Она с невероятным упорством шла к намеченной цели, цели весьма сомнительной и туманной, почти недостижимой и опасной. Отговаривать ее было бесполезно.

– Что там тебе наговорил начальник следственного отдела? Рассказывай, – потребовал он.

Валентина вкратце передала ему содержание беседы.

Выслушав, Маргелов развел руками: «Ну, а я что говорил?»

– И что ты собираешься предпринять дальше? Напроситься в уголовный розыск? Ты что, забыла, что прокурор осуществляет надзор независимо от ведомственной принадлежности? Не пройдет и суток, как тебя отстранят от ведения любого уголовного дела.

– Не читай мне лекций. Подобные действия прокурора могут быть вызваны лишь при обнаружении нарушений закона.

– Ладно, согласен, устраиваясь на работу следователем, закон ты не нарушаешь, но есть еще такая вещь, называемая травлей. Повторяю, ты и дня не проработаешь в следственных органах. Советую обратиться в частное сыскное бюро.

– Спасибо за совет, Вася. Я уже открыла собственное сыскное агентство и веду расследование. Только вот не собираюсь регистрировать свое маленькое предприятие. Почему ты мне раньше не сказал, что говорил обо мне с Волковым?

– Ты не спрашивала. Хотя могла догадаться.

– Ладно, проехали, хуже мне не стало. Теперь мне остается уповать на нашу с тобой дружбу. Поможешь?

– Чем?.. Ничего нового в материалах дела Михайлова не появилось... Кстати, помню, ты говорила что-то о нервах Курлычкина, что собираешься проверить их на прочность. Так вот, эту затею тоже выброси из головы!

– Много текста, – поморщилась Валентина. – Да, в принципе, и не совсем верно. Давай представим себе другую ситуацию. Допустим, тебе улыбнется счастье вести дело, в котором Курлычкин выступит либо свидетелем, либо потерпевшим, И на первый взгляд оно никаким боком не будет соприкасаться с делом Михайлова. Думаю, как консультант я бы тебе пригодилась.

– Ты доиграешься, – тихо произнес Маргелов.

– Может, водочки выпьем? – предложила Валентина. – Вечерком. Так сказать, за успехи в нашей совместной работе.

– Не знаю, не знаю... – Следователь почесал голову. – Честно говоря, не хочется мне с тобой пить. И о чем мы с тобой будем говорить? О бабах не получится. О Курлычкине?

– По-моему, он не стоит того, чтобы его поганое имя произносили так часто.

Маргелов пробормотал что-то нечленораздельное.

– Кстати, как я выгляжу? – напросилась на комплимент Ширяева, вставая из-за стола.

Василий ответил весьма своеобразно:

– Ладно, купи бутылку. Посидим.

Одобрительно кивая, следователь подержал в руке плоскую бутылку «Смирновской», но взгляд, обращенный на Валентину, вопрошал: «Не мало ли на двоих?»

Женщина поняла его и достала из сумки еще одну точно такую же бутылку. Взгляд Маргелова потеплел.

Открывая пробку, он заметил:

– Крутые сейчас пьют «Людовик XIII». – И пояснил: – Коньяк есть такой, шестьсот «зеленых» за пузырь. Прикинь, Валя: восемь бутылок «Людовика» стоят столько, сколько десятая модель «Жигулей».

– Мы с тобой не крутые, Вася, будем давиться водкой.

– Типун тебе на язык, – скривился следователь, разливая водку в стаканы. – Давай, Валя, пей первой, я посмотрю, как у тебя пойдет.

Ширяева успела заскочить домой и на скорую руку приготовила салат. Она зачерпнула его ложкой и трижды качнула рукой со стаканом: раз, два, три – и выпила. Маргелов, сморщившись, проследил за ней и тоже опрокинул стакан.

– Вкусная, – одобрил он. – А салат!.. Как в ресторане.

– Обижаешь, Вася, в ресторане так не приготовят.

– Каюсь... – Он снова зачерпнул из тарелки. – Все забываю спросить: без проблем ушла из судей?

– Легко, – по-современному ответила Ширяева.

Они допили и вторую бутылку, и Маргелов по инерции продолжил судейскую тему. Говорил горячо, не в меру распаляясь, что, мол, суды теперь под давлением «сверху» или за деньги оправдывают, или выносят мягкие приговоры преступникам. В заключение сказал, что судья в России видится ему с широко распахнутыми глазами и ушами, но – без рук и остального, что так или иначе может способствовать удовольствию. И одежда соответствующая: вместо мантии – укороченная безрукавка.

– Тонко, – одобрила Ширяева, икнув.

– Что ты сказала?

– Я говорю: пора по домам.

– У тебя только две было? – Маргелов потряс бутылку, перевернув ее.

– Тебе завтра на работу, Василь.

– Ладно, Валя, – покивал следователь, – я дам тебе зеленый свет. Но, – он погрозил пальцем, – не переборщи.

– Даю слово.

– Договорились.

– Кстати, у тебя где дача, в Березовой роще?

– Ага, Седьмая аллея.

Валентина кивнула. Седьмую аллею в дачном массиве Березовая роща чаще называли «Дойчеаллее». Там были самые престижные участки, а хозяева в основном имели иномарки, среди которых преобладали немецкие машины: «Ауди», «Мерседесы», «Порше». Маргелов не затесался в крутую компанию, дачный участок приобрели его родители за два года до рождения сына. Добрая половина участков на «Дойчеаллее» принадлежала руководству правоохранительных органов. Валентина хорошо помнила, что ближайший сосед Маргелова по даче – бывший начальник 2-го отдела, отдела по расследованию убийств ГУВД.

На той же «Дойчеаллее», где на въезде велась круглосуточная охрана, находилась одна из дач Курлычкина. Именно на этой даче Максим Курлычкин изнасиловал несовершеннолетнюю девушку. На Седьмую аллею пропускали только законных владельцев, а гостям приходилось ждать, пока охранники свяжутся с хозяевами.

Возвращаясь к разговору, она сказала:

– Как-нибудь посидим у тебя на даче, ага?

– Да ты что, Валя! А жена?

– Ты что, врать не умеешь?

– Жене?! – Он помолчал. – Ну ладно, посидим.