Металлист. Назад в СССР

Глава 21

Репетицию пришлось закончить раньше обычного. Всё равно примочку мне ещё перепаивать, так что мы разошлись по домам почти сразу же. Я даже провожать никого не стал, руки чесались взять паяльник и пересобрать педаль эффектов. Корпус выпилю из фанеры, на металлический у меня не хватит моих безумных умений.

Дома сразу же занялся ремонтом педали, даже не переодеваясь после школы. Прозвонил все контакты, обнаружил место, где припой отвалился от ножки транзистора. Неудачно я наступил, конечно. Немедленно перепаял, принялся мастерить корпус. Пока руки делали, голова была занята абсолютно другим.

Поведение Кати меня тревожило. Есть, конечно, шанс, что она просто заскучала, но я смутно ощущал, что за этим кроется что-то ещё. И решать эту проблему придётся именно мне, как лидеру группы. Другого барабанщика нам не найти.

Так что закончив с примочкой, я быстренько закинул в себя бутерброд и пошёл к заводским пятиэтажкам, к Катиному дому. Осень наконец вступала в свои права, было ветрено и прохладно, пасмурно, и настроение у меня было под стать. Пасмурное.

До улицы Карла Либкнехта добрался быстро, пешком. Подошёл к нужному дому, подъезду, возле которого ветер качал голые ветки сирени, а рядом с пустыми клумбами на лавочке сидели несколько старух. Старухи тут же внимательно уставились на меня, прерывая свой разговор. Я всё-таки забрёл в чужой район.

— Здрасьте… — сказал я на всякий случай.

В подъезде было двадцать квартир, по четыре на этаже, и мне надо было выяснить, в какой из них живёт Катя. Незваный гость, конечно, хуже татарина, но для меня было важно поговорить и выяснить, в чём дело.

— А не подскажете, в какой квартире Катя живёт? Чёрненькая такая, в девятом классе учится, — сказал я.

— Ухажёр новый, что ли? — спросила бабка, закутанная в шаль. — Вчера только одного Толька с лестницы спустил, так тот покрепче тебя был!

— Нет, не ухажёр, я по важному комсомольскому делу, — соврал я.

— В тринадцатой они живут, — сказала другая бабка. — Вечно у них крики, оры. Что ни вечер, так начинается.

— Это всё потому что Толя — алкаш! — заявила третья. — Каждый день с бутылкой!

— Был бы алкаш, его бы с завода выгнали! Руки-то золотые у него! — возразила первая.

Я понял, что другой полезной информации не добьюсь, и хоть сплетни послушать всегда интересно, адресованы они не мне.

— Спасибо! — воскликнул я, быстрым шагом заходя в подъезд и поднимаясь по лестнице.

Подъезд, достаточно ухоженный, представлял собой подъезд самой обыкновенной хрущёвки. Разве что без домофона, лапши проводов под потолком и железных массивных дверей. Двери все были самые простые, обитые дермантином.

Пока поднялся на четвёртый этаж — запыхался с непривычки. Немного перевёл дух, посмотрел на дверь тринадцатой квартиры. Никаких признаков «нехорошести», несмотря на номер, не обнаружил. Вдавил жёлтую кнопку звонка, на всякий случай одёрнул пиджак, пригладил волосы. Внутри послышались шаги.

— Кто? — послышался недовольный мужской голос из-за двери.

Ответить я не успел, дверь открылась. Выглянул оттуда дюжий чернобровый мужик в растянутой застиранной майке. Нахмурился сразу же, держась за дверь и перегораживая мне обзор.

— Здравствуйте. Мне бы с Катей поговорить, по важному делу, — сказал я.

— Кто такой? — недобро зыркнул он.

— Таранов. Александр, — представился я.

Руку протягивать не стал, младший старшему первым не протягивает, а мне что-то подсказывало, что этот кабан к местному неписаному этикету крайне чуток.

— А, этот… — буркнул он. — Катька! Тут к тебе! Сюда иди, говорю!

В коридоре за его спиной мелькнула фигурка Екатерины, в домашней одежде.

— Сейчас! — крикнула она.

— Сейчас подойдёт, — пробасил отец и закрыл дверь у меня перед носом.

Похоже, они бы с моей матушкой отлично поладили. Прямо два сапога — пара.

Я отошёл от двери, опёрся на железные перила, разглядывая побелку в подъезде. Мимо, на пятый этаж, прошла какая-то усталая тётка с авоськой, подозрительно глянула на меня.

Катя выскочила за дверь уже в уличном.

— С ума сошёл? — кошкой зашипела она. — Ты чего припёрся?

— По важному делу, — сказал я.

— Ну пошли, — фыркнула она.

По пути, между этажей, отодвинула один из цветочных горшков на окне, забрала оттуда сигареты со спичками, сунула в карман курточки.

— Батя ничё не говорил тебе? — на всякий случай спросила она.

— Например? — хмыкнул я, шагая следом.

— Ну, чтоб не появлялся больше, или ещё чего, — неопределённо ответила Катя.

— Нет, нормально всё, — сказал я.

— Повезло тебе, что он в настроении, — сказала она.

— А чего он дома в понедельник? — удивился я.

— Сутки-трое, — сказала Катя.

Мы вышли на улицу, прошли мимо старух на лавке. Катя целенаправленно шагала куда-то прочь, к соседнему двору.

— Мы куда? Я поговорить просто хотел, — сказал я.

— Там поговорим, пошли, — хмуро ответила Катя. — На чай не позову тебя, извини.

Как будто с намёком.

Прошли следующий двор, вышли к пустырю, к теплотрассе, юркнули куда-то в кусты по хорошо натоптанной дорожке. Остановились на небольшой полянке, скрытой от чужих глаз зарослями ивы, Катя достала сигареты, вытащила одну.

— Будешь? — спросила холодно.

— Не курю, — ответил я.

— Как хочешь, — пожала плечами Катя, уверенно разжигая спичку. — Ну, рассказывай.

— Нет. Ты давай рассказывай, — сказал я.

— Что? — не поняла Катя. — Это ты ко мне пришёл, вообще-то.

— За этим и пришёл. Что с тобой случилось? — произнёс я.

Катя затянулась, выдохнула дым в сторону, помолчала, собираясь с мыслями.

— Всё нормально со мной, — сказала она наконец.

— Надоело играть? — спросил я.

Она задумалась.

— Нет, наверное… Нет, не надоело, — сказала она.

— А что тогда? — спросил я.

Катя помолчала, глядя на огонёк сигареты.

— Ты точно хочешь знать? — спросила она.

— Да, — сказал я.

— Месячные. Живот болит. Настроения нет, — сказала Катя, глядя мне прямо в лицо и лукаво улыбаясь.

Будто проверяла мою реакцию.

— Врёшь, — сказал я, так же глядя ей в лицо.

— Показать? — Катя вопросительно изогнула бровь.

Кого ты пытаешься эпатировать, девочка? Я тебе не пионер, способный сомлеть от обсуждения женской физиологии.

— Ну покажи, — хмыкнул я.

— Вот ещё! Варька тебе пусть показывает! — фыркнула она.

— Ревнуешь, что ли? — спросил я.

Кроме того спонтанного поцелуя у нас с Варей ничего не было, о наших отношениях с ней мы не говорили, да и на людях никаким образом не показывали, но перемены заметить нетрудно.

— Больно ты нужен тебя ревновать, Таранов, ты себя в зеркале видел? — фыркнула она.

Ревнует.

— Ну и слава Марксу, что не ревнуешь, я же вас всех люблю, — с наигранным облегчением вздохнул я. — А в чём дело тогда? Куда твой энтузиазм подевался?

— Дурак ты, Саша, — хмуро бросила она, выкидывая бычок.

— И шутки у меня дурацкие, знаю, — сказал я. — Рассказывай давай. Не отстану, пока не скажешь.

Она испустила усталый вздох.

— Дома мне по поводу группы мозги выносят, понятно? Доволен? — выпалила Катя.

— Батя? — спросил я.

— Ну а кто ещё? — фыркнула она. — Хернёй, мол, маешься! Учёбу забросила! Шла бы, мол, после восьмого на крановщицу! Опять это говно началось, блин!

Она в сердцах пнула валяющийся на земле окурок.

— Хочешь, я с ним поговорю, — предложил я.

Катя нервно рассмеялась, достала из пачки ещё одну сигарету. Ответ красноречивее любых слов.

— Тебе бы курить поменьше, — заметил я.

Она задумалась, замерла, бросила сигарету обратно в полупустую пачку, убрала в карман.

— Ты прав, мало осталось уже, — сказала она.

— И часто такое? Ну, с батей, — спросил я.

— Да каждый раз… — вздохнула она. — Только я себе найду что-нибудь по душе, так сразу и начинается… А на репетиции как начну играть, так сразу и вспоминаю это всё, что даже и играть не хочется…

— А сама с ним поговорить не пробовала? — спросил я.

— Да без толку… — вздохнула Катя.

— Может, всё-таки я попробую?

— Нет, — отрезала Катя. — Даже не думай. Только хуже сделаешь.

— Как скажешь, — поднял руки я. — Не лезу.

— Такие вот пироги, — вздохнула она.

Да уж, такого поворота я никак не ожидал. И ведь обычными методами тут воздействовать не получится. Но эту проблему всё равно надо как-то решать. Отец Екатерины, судя по всему, прямой как лом и упрямый как баран, значит, придётся действовать в обход.

— А мама у тебя тоже против? — спросил я.

Катя махнула рукой.

— Она ему слова поперёк не скажет, — сказала она. — Так-то радовалась, когда узнала, что мы на конкурсе выступать будем.

— Ты капай ей на мозги, мол, барабанить хочешь, что на конкурсе выступить надо, что товарищей подводить нельзя, — посоветовал я. — Ночная кукушка дневную перекукует, слышала такое?

— Слышала, — мрачно сказала Катя.

— Она на него повлияет, хоть как-нибудь, — уверенно произнёс я.

— Ну-ну, — с сомнением протянула Катя.

— Да и вообще, если не можешь изменить ситуацию, измени своё отношение к ней! — воскликнул я.

Прям как я, когда осознал, что попал сюда, в тело Саши Таранова, раз и навсегда. Необратимо. Я изменил своё отношение, и всё сразу стало гораздо лучше.

— Ты же барабанщица! Лупи по барабанам, выплёскивай эмоции! Сливай весь негатив! — произнёс я.

Регулярно так делал в прошлой жизни. Работает как часы.

— Ты так говоришь, мне даже побарабанить захотелось, — усмехнулась Катя.

— Можем сходить, школа ещё открыта, ключ у меня с собой, — предложил я.

— Не, — отказалась Катя. — До завтра подожду. Как раз накопится… Негатив.

— Как хочешь, — сказал я. — Моё дело предложить. Только представь, ты и я, наедине, в интимном сумраке каморки… Лупим по барабанам так, что стены дрожат!

Катя улыбнулась. Наконец-то. Хотя бы так. Задача минимум выполнена. А то видеть её кислое лицо было уже совсем невмоготу.

— В другой раз, Саша, — сказала она.

— Завтра?

— Завтра.

— Всех на конкурсе порвём? — спросил я, пытливо глядя на нашу ударницу.

— Всех порвём! — отозвалась она.

— Вот так-то лучше, — протянул я. — Узнаю нашу самую лучшую барабанщицу.

— А есть другие? — улыбнулась она.

— Нет, — честно сказал я.

Она посмотрела на меня так, будто хотела ещё что-то сказать или спросить, но вдруг передумала и промолчала. Мы начали выбираться из кустов обратно во дворы пятиэтажек. Рабочие окраины Чернавска. Не совсем гетто, конечно, но лучше по темноте здесь не гулять. Особенно, если ты не из этого района.

— Ты меня до дома не провожай, — попросила Катя. — А то будут опять бабки… Сплетничать.

— Так они уже будут. Я с ними и пообщаться успел, — сказал я. — Как думаешь, откуда я номер квартиры узнал?

Катя закатила глаза и застонала, кажется, я совершил ошибку. Ну, всё равно уже поздно.

— Да не парься, я сказал, что по комсомольским делам.

— Ага… — буркнула она.

Но провожать и впрямь не стал. Не хочет — не надо. Сдержанно попрощались, без обнимашек и жарких поцелуев, и разошлись в разные стороны.

Не уверен, что наш разговор возымеет хоть какой-то эффект, или что этот эффект продлится долго, но я хотя бы попытался, а если у Кати снова начнутся подобные моменты, я уже буду знать, в чём причина. Варя наезжала на неё совершенно зря. Бросала Катя всё не по своей воле.

Барабаны теперь в порядке, а вот что делать с басистом, я не представлял. Мартынюк у нас играть не будет, это можно гарантировать. Ей Богу, хоть Любочку ставь на бас, хоть Максимушку, хоть самому бери. С ним, конечно, полегче играть и петь, и звук гораздо жирнее, но тогда некому будет играть соло. Кругом засада, со всех сторон. А играть совсем без него… Я не хотел. Звук становится плоским и скучным.

В таких раздумьях я добрался до дома. Уже на автопилоте, ноги сами вели. Как обычно, немного завис во дворе, обновил рекорд по подтягиваниям. Всего семь раз, но зато чисто. Для Сашкиного тощего тельца и это было уже весомым достижением.

Домой зашёл без всякой охоты. Как раз вовремя, всё семейство Тарановых садилось ужинать. Опять жареная картошка. На этот раз хотя бы с грибами.

— Руки мой, садись, — приказным тоном гавкнула мать.

Можно же и по-другому передать тот же самый смысл, без нервов, без криков, но мать, кажется, по-другому не умела. Я, кажется, уже привык.

Повесил пиджак на вешалку, ополоснул руки в умывальнике, вытер чуть влажным вафельным полотенцем, наложил себе картошки, отрезал душистого свежего хлеба. Налил молока в кружку, самое то к картошечке. Официантов нет, как говаривала иногда мать, всё сами.

— Как в школе дела? — поинтересовалась она.

Жареные опята чуть похрустывали на зубах, золотистая картошечка, поджаренная в масле до румяной корочки, проваливалась в пустой желудок без следа.

— Нормально, — с набитым ртом ответил я, делая перерыв, чтобы отпить молока.

— Чего это ты самодеятельностью-то увлёкся, Саш? — спросила она.

Я даже остановился, чтобы посмотреть на мать, будто не веря, что это произносит она. Обычный, невинный вопрос, заданный спокойным тоном. Удивительно.

— Захотелось, — сказал я.

Раскрывать перед ней душу я не стану ни за какие коврижки.

— Папка ваш тоже на гитаре играл, — задумчиво произнесла мать. — И пел красиво.

Вот как. «Подлец», «сволочь» и «паскуда», оказывается, остался в воспоминаниях не только с плохой стороны.

Я ничего не сказал, погрузившись целиком в свою тарелку, девочки тоже. Один только Максимка со своей детской непосредственностью спросил:

— Мам, а он где, папка наш?

— Он у вас капитан дальнего плавания, Максим, — неумело, но привычно солгала мать.

Знаю я таких капитанов. Северные моря покоряют. Вон, дядя Витя, сосед, ту же мореходку заканчивал.

— А когда он приедет? А он гостинцев привезёт? — спросил Максимка.

— Максимка, перестань, — буркнул я.

— Тоже на сцене выступал… — задумчиво протянула мать.

— В октябре конкурс будет. Городской. Мы там тоже играем. Приходите послушать, — сказал я.

— Хорошо, — сказала мать.

Мне почему-то стало немного спокойнее. Пусть с семьёй у меня тут не всё хорошо и радужно, но это близкие люди, и мне будет проще выступать, видя их в зрительском зале. Хотя бы они нас поддержат, искренне, от всей души. Да, это капля в море, но это лучше, чем сплошные равнодушные сытые морды, вяло хлопающие в ладоши.

— Спасибо, — сказал я.

И за это, и за ужин.

Встал из-за стола первым, помыл за собой посуду, ушёл в комнату, следом за мной потянулись и остальные. Таня, Лиза, Максим. Я ожидал, что они рассосутся по комнате, займутся своими делами, но нет. Все трое пошли именно за мной, а Таня даже достала гитару со шкафа и протянула мне.

— Сыграй, — потребовала она.

— А волшебное слово? — нахмурился я.

— Пожалуйста, — нехотя добавила Таня.

Сыграл три частушечных аккорда. Трунь-трунь-трунь. Протянул гитару обратно.

— Настроения нет, — честно сказал я.

— А тебе разве не надо к конкурсу готовиться? — тихо спросила Лиза. — Вы эту же песню играть будете?

— Нет, другие, — задумчиво сказал я.

Я грузно опустился на тахту с гитарой в руках. Ударил по струнам, зажав квинту, ленинградка зарычала, насколько смогла. Надо определиться со второй песней. Кажется, сейчас самое время.

Исполнять своё старое творчество при детях оказалось немного неловко, но я эту неловкость переборол, в конце концов, они всё равно услышат всё в зрительном зале.

Не так-то просто выбрать подходящий репертуар для советского конкурса, когда почти все сильные песни у тебя повествуют о вещах, не совсем подходящих к эпохе. Не уверен, что Любочка, да и в целом советская цензура, эту песню пропустит, но я, кажется, определился.

Это будет боевик, скоростной и бодрый, как раз то, что хотела Катя. Сага о ядерном пламени. Песня была написана по мотивам Чернобыльской аварии, но без конкретики, и, возможно, с её помощью у меня получится немного напугать кое-каких любителей ставить безрассудные эксперименты. Главное, что песня хорошая. Цепляющая.