Метро

Есть линия волшебная,

Поверьте мне, ребята!

В какую сторону ни сядь -

Приедешь куда надо.

(Странички истории Московского метро)

Глава первая. Призрачный поезд

Пронзительно-желтый глаз, разбрасывающий огненные искры, осветил все вокруг, пронесся мимо, и тоннель вновь нырнул в густую темноту. Вдоль стен неярко светились редкие лампочки, одетые металлической сеткой, как паутиной, и от этого тьма казалась еще плотнее, подступала с неприятной угрозой. Леха проводил поезд сердитым жестом.

- Разъездились тут, - бормотал он, выбираясь из тесной ниши. - Делать им нечего. Ездят и ездят. Приличному человеку уже и пройти невозможно...

Злоба грызла его изнутри, плескалась тошнотно в горле. Все эти люди, торопящиеся куда-то, бегущие к вагонам, протискивающиеся в них, вызывали у Лехи яростный протест. Ему-то спешить было незачем и некуда.

- Говорят - работать иди... - ворчал он, медленно шагая вдоль убегающего во тьму рельса, едва освещенного налобным фонариком. - Работать... Мысль, конечно, хорошая, а куда? Никто не берет. Выгляжу, видите ли, непрезентабельно... А откуда ж презентабельности взяться? Костюма, мол, приличного нет. А на какие шиши я его куплю? Вы мне денег дайте, а я уж такую презентабельность обеспечу, будьте-нате! Получше, чем на рекламных плакатах зубной пасты...

Он споткнулся, едва не упал, ноги заплелись нелепо, взмах рук удержал равновесие, но фонарик свалился с кепки - лопнула хлипкая веревочка, которой он был привязан, - звякнул, покатился, погас, оставив Леху в глухой, непролазной темноте. Он выругался, шаря под ногами. На счастье фонарик откатился недалеко, быстро нашелся. Правда, когда Леха щелкнул кнопкой, загорелся как-то неуверенно, будто даже со всхлипом, замигал, но потом отошел, воспрял, и рельсы вновь заблестели в голубоватом свете.

- Ну, слава всем святым! - Леха даже перекрестился с усмешкою - верующим-то он никогда не был, но иногда находило что-то непонятное. Он называл это генетической памятью и рассказывал всем, что бабка его была из староверов и очень уважала двоеперстный крест. - Вот кабы в темноте остался, тогда полный гамон! Хоть под поезд кидайся.

Он развернул карту, нарисованную неловким, расплывшимся карандашом на обрывке бумажки, посмотрел, водя по неровным линиям пальцем задумчиво.

- Блин, не мог Толян уже на чем-то человеческом изобразить! - сплюнул он, когда от карты отслоился клочок, улетел в тоннель. - Обязательно нужно кусочки подбирать. Не иначе, как колбасу в магазине в эту бумажку заворачивали. Вот ведь люди, вот люди... На ровном месте сэкономить пытаются. А сам сейчас, небось, с Веркой сидит, Толян-то. А я тут, по метро лазить должен. В темноте и грязи. Потом, конечно, вид непрезентабельный будет. И чего, спрашивается, ради?

Ну, чего ради - Леха знал точно и ругался больше для порядка. Какие-то диггеры знакомые - нет, ну надо же такое название придумать! сказали бы по-простому, что любители лазить по подземельям, так нет, выпендриться нужно! - подсуетили Толяну эту карту. Мол, склад на ней изображен, чуть не стратегический. На случай войны, значит. Запас лет этак на двадцать пять вперед, ежели экономить. А на складе консервы, да и вовсе море всяких разностей. Тушенка, макароны, крупа всякая, концентраты. А когда зима уже наступила, бутылки по скверам попадаются все реже, а работы так и вовсе никакой, складик с кормежкой представляется куда как соблазнительным.

- Что не сожрем - продадим, - порешил Леха, представляя уходящие вдаль штабеля консервных банок с нарисованной коровьей головой. Он даже облизнулся, представив такую банку, вываленную в кастрюльку с разваренными до блеклой белизны макаронами. - А, может, и продавать не будем. Про запас отложим. На следующую зиму. Эти запасы стратегического назначения - все на длительное хранение рассчитаны. Так что самое то будет. Не бегать же каждый раз на склад.

То ли от мечтаний о макаронах с тушенкой, то ли еще от чего, но в животе у Лехи заурчало утробно, взвизгнуло даже. Захотелось есть так, что хоть рельсу грызи от голода.

- А еще хорошо взять суп харчо в пакетике, сварить, да туда тушенки побольше. Вкусно... А Верка колбасу сейчас, небось, жарит... - размечтался Леха, не замечая, что разговаривает вслух. - Верка бутылки сдала, купила в магазине. Свежую. Грамм триста, не меньше.

Небольшая бурая крыса, выглянувшая из щели в стене, вздрогнула от неожиданности, услышав человеческий голос, прищурила крохотные глазки, мотнула головой - свет, даже слабенький, от фонарика, ей не нравился. Щелкнула зубами, дернула голым, мерзостным хвостом с кровоточащей болячкой - след от укуса товарки, нырнула обратно в щель. Пусть пройдет человек, а уж там посмотрим.

- Колбасу. Точно, - сказал Леха, щелкая пальцами. - Докторскую. Режет ее толстыми ломтями, бросает на сковородку. И вот ведь, скотина какая, жир жалеет. Всегда-то у нее эта колбаса в угли пережаренная. А все почему? Сковородка-то поцарапанная, а жир Верка экономит. Говорит, что в колбасе сала хватает. А его там и вовсе нет! Вот и горит продукт зазря.

Всплыл перед глазами уютный, почти что родной подвальчик, у которого по зимнему времени было неоспоримое достоинство - тепло. Летом там тоже было неплохо, прохладно и спокойно. И Верка, с вечно подбитым глазом, расплывшаяся бабища, переворачивала ножом на крохотной алюминиевой сковородке ароматный колбасный кружок. Толян сидел рядом на хлипком ящике - всегда-то он там, где появляется колбаса, - глотал голодные слюни, пялился жадно то на сковородку, то на Верку. А она, картинно отведя грязный мизинец, теребила верхнюю пуговку некогда розовой, а теперь буроватой кофты, дергала ее, и пуговка выскальзывала из петли, становилась видна сероватая, дряблая Веркина кожа на груди, и Толян тянул руки...

- Тьфу! - в который раз сплюнул Леха. - Да я б к этой Верке не подошел бы, даже когда б заплатили! Еще подхватишь какую заразу, а уж вшу - так точно.

- Больно гордый! - заявил Толян, выступая из тоннельной темноты. - Все забыть не можешь, что диплом у тебя есть. Вот еще новости - высшее образование! Да кто из нас без него?

Фыркнула насмешливо Верка, подхватывая Толяна под руку, махнула синенькой книжечкой. Бухгалтер дипломированный, ага. Так ведь бухгалтеры нынче в моде, на работу устроиться без проблем. И что ж она по подвалам делает? Бутылки по паркам собирает, с алкашами водку из горла хлещет, сидя на лавочке у какого-нибудь подъезда, распугивая местных бабок.

- А мне так нравится, - пропела Верка, пританцовывая. - Ты что думаешь, Лешенька, так весело каждый день на работу бегать? А с налоговой разбираться? А как в документах бяка обнаружится, кто виноват? Правильно! Бухгалтер и виноват. Не хочу! Надоело! - она топнула ногой, и от старенькой, растрескавшейся босоножки отлетел каблук, стукнул звонко по рельсу - искра взлетела вверх, высветила паутину, опутавшую тускловатую лампочку, мотающуюся взад-вперед на проводе. Зашипела колбаса, подгорая на алюминиевой сковородке, потянуло душной, горелой вонью.

- Верка, ты за колбасой смотри! Сгорит на фиг! Что жрать-то будем? - воскликнул Леха, сожалея об изгаженном напрочь продукте. Фонарик, закрепленный на его кепке повернулся, высветил болтающийся у стены кабель, сыплющий искрами. Воняло горящей проводкой. - Ох, блин! - Леха растерялся. Что делать-то? Куда бежать? Да и сказать что? Мол, шел я, шел по тоннелю, мерещилось мне в темноте всякое. А оказалось, что не Верка это колбасу жарит, а кабель у вас сорвало. Бегите, ребятки, ремонтируйте! Хорошо, если это дело просто психушкой закончится. А можно и загреметь туда, куда только дяде Макару ход есть с его стадом. Мало ли, какую статью можно впаять, если решат, что это Леха кабель сорвал. Порча государственного имущества. Чуть не терракт. Нападение на метрополитен. Гнилое дело получается.

Леха задумчиво почесал затылок. Кабель продолжал разбрасывать искры, в точности, как праздничный фейерверк, что запускают ребятишки под Новый год, устанавливая толстую, тяжелую свечу в сугробе. Вдали послышался грохот - приближался поезд.

- Ну и ладушки, - забормотал Леха, отыскивая нишу поглубже. - Бегают поезда, значит - в порядке все. Нечего и суетиться. Пусть сами разбираются. А вот не проходи я тут? Все равно кто-нибудь сообщил бы о кабеле. Так что меня тут не стояло, да и вовсе не было. И все дела.

Мимо вновь полетели вагоны. Леха вглядывался в ярко освещенные окна, будто искал кого-то знакомого. Пассажиры казались ему одинаковыми, будто даже на одно лицо. И действительно, у них было то общее, что объединяет в слитную массу: им всем было куда спешить; и сосредоточенность, углубленность в собственные, недоступные другим, мысли, делала их почти что похожими друг на друга. Только один выбивался из дружной компании, и Лехин взгляд выделил его за то мгновение, пока проносился поезд. Пьяненький мужичок, спавший, откинувшись на спинку сиденья, показался Лехе родным и близким, чуть не другом детства. Его распустившиеся на слабом лице мокрые губы, причмокивающие во сне, казалось, говорили приветственные слова, и Леха даже помахал рукою вагону, отмечая этого мужичка, пересчитывая мысленно все его морщины и фиолетовые расплывчатые пятна на блеклой, незначительной и незаметной совсем физиономии.

Леха побрел дальше, ища нужное ответвление тоннеля, а в душе его проворачивалась копейным острием зависть к тем, уехавшим на поезде. Он тоже хотел быть таким, хотел быть с ними, сидеть с мрачною сосредоточенностью, вглядываясь в книгу или газету, иногда поднимать голову, смотреть за темное окно, ловить взглядом мелькнувшие по стене кабеля, или просто свое отражение, чуть перекошенное в темном стекле. Леха хотел спешить куда-нибудь по делу, чтоб его ждали, нетерпеливо смотрели на часы, переживали, что он опаздывает. Вот только дела никакого у него не было, и никто не ждал его нигде, разве что в теплом подвале Толян, постукивая рваным кедом по плиточному полу, скажет Верке, прожевывая с трудом жесткий колбасный кусок:

- Я знаю, как жить вечно! За смертью Леху посылать нужно. Вот, послал дурака за консервами, и где этот дурак? Обжирается, наверное, как крыса какая. Вечно он жаловался, что голодный. А мы тут сиди, жди, пережевывай язык со слюнями... - и Верка нежно погладит Толяна по голове, будто ребенка, проворкует на ухо что-нибудь утешительное и подаст кусок хлеба. С хлебом даже горелая колбаса не в пример приятнее.

Нет, не всегда было так. Когда-то и у Лехи была работа, и он спешил по утрам в точно таком же поезде метро, боясь опоздать, волнуясь из-за каждой минуты задержки. Тогда же у него была жена, сын, квартира, всегда больная мама, постоянно сердитая на весь белый свет теща. В общем, все было как у людей, и он чувствовал себя человеком. Водил жену в театр иногда, покупал матери лекарства, виновато сопел перед ругающейся тещей, сам поругивал сына за двойки, торопился на работу, опаздывая иногда и получая нагоняи от начальства, - жил изо дня в день, втянувшись в эту жизнь привычно, как в разношенные тапки. И все представлялось правильным, другого просто не могло быть, да и не хотелось.

Жизнь развалилась не в один день, и даже не в два. Просто когда-то появилась крохотная трещинка, в нее просочилась вода, хлорированная густо, как и всегда в Москве. Уволили с работы - сокращение, под которое попадали в те времена многие. Не стало денег, и теща начала ворчать куда как громче, и к этому ворчанию все чаще и чаще стала присоединяться жена. Даже сын иногда кричал на Леху, попрекая никчемностью и приводя в пример отцов одноклассников, которые, конечно же, имели и прекрасную, престижную работу, и замечательную зарплату, которой хватало на все, особенно - на детей, и даже возили этих самых детей в школу на роскошных иномарках с тонированными стеклами. Жидкая московская хлорка - безденежье хроническое, - разъела семью, и жена с сыном пошла в одну сторону, прихватив с собою тещу, а Леха с матерью - в другую, успев откусить при разъезде однокомнатную квартирку в спальном районе. Мать вздыхала печально, глядя на растерявшегося сына, совала ему жалкие копейки от собственной пенсии. Мол, иди, Лешенька, устройся куда-нибудь, а это тебе для того, чтоб нищим не выглядел. Леха послушно кивал и шел. В ближайший гастроном, где всегда находились приятели, такие же, как он - безработные и никому не нужные, готовые потрепаться о жизни за бутылкой и посочувствовать кому угодно, лишь бы не пустел стакан. Мать так и умерла, вздыхая о сыне неприкаянном, думая о том, как будет он жить, когда не станет ее пенсии. А Леха поначалу даже и неплохо жил. Приятели гастрономовские в гости забегать начали, кто с бутылкой, кто с колбасою в бумажке, кто с банкой огурцов - до смерти матери не заходили, стеснялись, что ли. Пили, закусывали, наливали хозяину, лепили неловкие бутерброды, ставили затертые кассеты в старенький магнитофон, с изумлением слушали Бетховена, веселились чуть не до утра. Лехе только с непривычки было немного одиноко, когда уходили друзья-товарищи, но после прибилась к нему лохматая собачонка с надорванным ухом, названа была Шерри - за необычайно густой, вишневый цвет всегда печальных глаз, и он перестал ощущать одиночество. Шерри стала его семьей, неодобрительно тявкала, когда он маялся похмельным синдромом, бодро виляла хвостом, собираясь на прогулку, доедала присохшие к сковородке макароны, отдирая их зубами и лапами - гости хохотали, глядя на это зрелище, вот только отчего-то отказывались с завидным постоянством что-то жарить на этой сковороде. Но зеленый змий уже обвился вокруг шеи, душил тяжко, муторно, и Леха начал пить все больше и больше, уже не дожидаясь приятелей. Собирал по скверам бутылки, научился выпрашивать у гастронома недостающие деньги - сердобольные старушки, глядя на его унылую, очкастую физиономию, давали, и глаза у них становились в точности, как у Лехиной матери перед смертью. Шерри все чаще и чаще недовольно тявкала, а бодрое виляние хвоста сменилось сумрачным подрагиванием. Однажды, когда Леха вернулся домой после трехсуточного загула со знакомыми бомжами - у него появились и такие знакомые, - Шерри не выбежала навстречу привычно, не залаяла. Она лежала на узкой кушетке, невесть с какой свалки занесенной в квартиру, такая тихая, смирная, с пенным оскалом на страдальческой, застывшей морде. Окостеневшие лапы были скрючены, будто тянулись куда-то в последнюю минуту. Леха плакал, унес собачий труп к кладбищу, закопал у ограды, даже цветок положил - подобрал где-то обломанную гвоздику. А потом запил совершенно по-черному, не выходя из глухого запоя ни на день. Если раньше бывали у него мысли о работе, новой жизни - все пропало, растворилось в стакане, будто пил царскую водку, что, говорят, и золото жидкостью бесполезной делает. Мерещились ему в водке печальные вишневые глаза, слезно смотрящие с непонятной укоризной, и Леха наливал себе еще, желая утопить жутковатое видение. Друзья, остававшиеся еще со старых, семейных времен, брезгливо отвернулись, вычеркнув Леху из своей жизни, только говорили иногда между собой:

- А ведь хороший был человек. Жаль, спился. Не нашел себя в этой жизни. Бывает... А какие надежды подавал! Изобретения, внедрения, статьи... Нет, не надо было ему разводиться. Все с этого и началось.

Хорошие слова, правильные, только Лехе от их правильности легче не становилось, тем более, что говорили о нем друзья, как о покойнике уже, словно зарыли Леху там, рядом с Шерри, на кладбище, и самое время произносить хвалебные речи, поминая дорогого усопшего добрым словом.

Квартира ушла за бесценок, и вскоре Леха обнаружил себя просто на улице, без копейки денег, с дико болящей, похмельной головой. Знакомые бомжи приютили в подвале, научили уличной жизни, и Леха даже удивлялся иногда - почему это раньше он так боялся остаться без своего угла? Есть место у отопительной трубы в подвальчике - оно и ладно. Вот только голодно бывает, а так даже и неплохо. Никто не зудит над душой, как светлой памяти теща, никто не требует зарплаты побольше, работы получше, как исчезнувшая в неведомых далях жена, никто не выпрашивает деньги на мороженое и игрушки, как пропавший вместе с женой сын. Легко, светло и бездумно жилось Лехе. Маруська - Веркина приятельница, костлявая баба неопределенного возраста и неведомого цвета волос, - грела бок по ночам, на бутылку как-то да наскребалось, а больше ничего ему и не надо было. Пока не притащил Толян этот странный план от диггеров - лазальщиков по метро.

- Не будь идиотом, Леха! - восклицал Толян, ероша и без того непричесанную, редеющую от бесприютной жизни шевелюру. - С таким складом мы годами будем безбедно жить! Неужто тебе Веркина колбаса не надоела?

Колбаса надоела до изжоги, и Леха, запасшись стареньким фонариком, побрел в метрополитеновские катакомбы, сверяя свои шаги по затертой бумажонке. Он отсчитывал повороты и думал, что ж сделает со своей долей консервного клада. "Ну, на еду оставлю, конечно, - размышлял он лениво. - Еще можно продать. Вот только кому? Оптовика какого найти, что ли? К знакомым старым обратиться? Так они в мою сторону и плюнуть постесняются. Да и потом, много ли на своем горбу унесешь?". Мысли скользили пузырьками, лопались, не складывались ни во что вразумительное. Давненько уже Леха не был собственником ничего, кроме драной одежонки.

- Здесь! - Леха уперся пальцем в стену, глядя в возникшее сбоку ответвление тоннеля. - Точненько вышел! Теперь сюда, а вскорости уже и склад. Надо ж как, не обманул Толян! Диггеры его эти вполне приличными ребятами оказались. А я уж думал, что посмеялись над бомжами, не иначе. Этим только дай козу состроить!

Новый тоннель действительно оказался в точности на том месте, как и указано было в карте. Что больше всего обрадовало Леху - в этом тоннеле не было никаких рельс, значит, не нужно будет прятаться от поездов, втискиваться в узкие ниши, пахнущие застарелой пылью и крысиным пометом. "Главное, чтобы охраны там не было, - мыслил Леха, почесывая занывшее отчего-то плечо. - А то знаю я эти дела. Как где тушенка, так тут же и морда с телескопической дубинкой неподалеку шьется. Разве ж можно тушенку без охраны оставлять? Правда, диггеры говорили, что тут - тишь, гладь да Божья благодать... Ну, ежели не обманули, сам, лично им бутылку проставлю...".

Леха поправил за спиной рюкзачок - а как же, запасся, чтоб было куда консервы грузить, еще и свернутый мешок из-под картошки, ветхий до неприличия, лежал в кармане, - и потопал в темную дыру, где не горели почему-то привычные уже, синеватые метрошные лампочки, затянутые поржавелой металлической сеткой. Небольшая буроватая крыса, испугавшаяся раньше света Лехиного фонарика, скользнула следом, шурша лапками в темноте. Лысый, гладкий хвост ее тащился по кафельному полу с тихим, едва слышным скрипом, подергиваясь, когда болячка проезжала по камушкам, в изобилии валяющихся кругом.

Леха пошлепывал драными кедами, крутил головою, освещая фонариком темные углы. Казалось, что весь тоннель состоит из таких углов, не успеешь в один луч забросить, как другой угрожающе скалится черной, мрачной полосою, в которой может затаиться какая-нибудь мерзость.

- Крысы, - бормотал Леха, вспоминая ужастики, читанные в подвале - Верка любительницей была подобных историй, подбирала то книжечки, то газеты, где могла, читала вслух со вкусом, жмурясь и охая в самых неправдоподобных местах. - Нет, не крысы, - решил он. - Щупальца. Вот в точности такие... - лампочка выдернула из темноты провисший синусоидой кабель, и Лехе на мгновение померещилось, что толстая веревка шевельнулась, и будто бы раскрылась на ней круглая пасть, усеянная мелкими, острыми зубами, напоминающими зубья пилы. В пасти этой мелькнул быстро, по-змеиному острый язычок, противно багровый, покрытый желтоватым, нездоровым налетом. - Тьфу! Лучше не думать, а то видится всякое. Так можно зайчиком на всю жизнь остаться... - представление себя с заячьими ушами и пушистым хвостом вызвало у Лехи хихиканье, в котором исчезло шуршание крысиных лапок. - Это ж надо такое придумать - щупальца! Рассказ написать, что ли? Может, напечатает кто... Маруське бы понравилось... - Леха вновь захихикал.

Желтый, широкий световой конус резво метнулся по тоннелю, и Леха обернулся, вздрогнув от неожиданности. Но нет - все было темно и пусто, ни шороха, ни звука не доносилось ниоткуда. Даже не слышно было привычного уже стука и грохота поездов, оставшихся позади.

- Лампы перегорают. Потому их тут и нет. Просто не видно. Одна осталась, вот и искрит, как ненормальная, - решил Леха и пошаркал дальше, иногда дотрагиваясь рукою до стены - так казалось спокойнее и надежней. Из-под ног поднимались маленькие облачка пыли, хотелось чихать, и Леха в конце концов чихнул - оглушительно громко, до звона в опустевшей вмиг голове. Бурая крыса, подобравшаяся было совсем к нему близко, шарахнулась в сторону с пронзительным испуганным писком.

Вдалеке что-то засопело, зашевелилось, будто двигалось огромное нечто, и двигалось прямо к Лехе. Он замер, прислушиваясь, насторожившись, все тело его напряглось, готовясь к броску. "Бежать надо!" - билась в висках паническая мысль, но он еще не шевелился, надеясь, что это большое, неизвестное направляется куда-то в другую сторону.

- Шшшшш-шшшш... чух-чух-чух... - послышалось Лехе, и вновь желтый свет залил тоннель, уже не мотаясь бесцельно, а упираясь в стены, уходя в черную, неосвещенную еще глубь. Лехины ноги ослабли, затряслись в коленках, и он прислонился к стене, навалился тяжело, обдирая ноющее плечо.

Буроватая крыса подбежала к Лехе поближе, почти что прижалась к его ногам, словно защиты искала. Хвост ее мелко вздрагивал от испуга. Он не заметил зверька, все смотрел - откуда льется свет, явно приближаясь.

- На поезд похоже, - сказал Леха задумчиво. Страх ушел. Ничего удивительного, что в тоннелях метро бегают поезда. Поезда, а не монстры! И, главное, никаких щупалец. Правда, по диггерской карте в этом тоннеле не должно быть ничего подобного, но может быть ошибся поворотом. Да и рельсов, вроде, не было. Но мог ведь в темноте свернуть в сторону? Вполне мог. - Блин, ниша-то где? Вот когда надо, так никогда нет!

Леха заозирался, отыскивая углубление в стене. Нужно было спрятаться. Вдруг да заметят. Минимум - по морде надают. А зубы и так побаливают, пломбы надо бы ставить, но стоматологи нынче дороги - не укусишь. А еще пятнадцать суток работ на благо родного города могут влепить. Подметать же тротуары Лехе не хотелось еще больше, чем получить в зубы.

- Чух-чух-чух... - продолжал приближаться невесть откуда взявшийся поезд, и Леха неожиданно сообразил, что вовсе не так звучит метро, оно грохочет, вздрагивая всем тоннелем, и фонари вовсе не тепло-желтые, а холодные, голубые, будто лунный свет. Да и рельсов нет и в помине в этом тоннеле! Не свернул он никуда, так и шел прямо, как по линеечке! Леха с ужасом уставился себе под ноги. Следы от рельсов были, но давние. Будто когда-то собирались пустить тут поезда, да забросили эту мысль за ненадобностью или еще по какой причине.

- Мама... - тихо сказал Леха. Голос его сел, горло сжало спазматически, в сердце запульсировала тяжесть, во рту стало горько. - Да что ж такое делается?

Свистнуло, как чайник, переполненный закипевшей уже водой. "Паровоз! - сообразил Леха. - Только откуда ж тут паровозу взяться? Может, какой обслуживающий, потому и без рельсов бежит? На колесах... Ведь зачем колесо изобрели, а? Правильно, чтоб на нем ездить...". Эта мысль показалась здравой и, отбросив напрасные страхи, проклиная метрополитеновских работников, Леха понесся вдоль стены тоннеля, высматривая вожделенную нишу. Буроватая крыса мчалась следом, резво перебирая когтистыми лапками. Лысый хвост ее оставлял в пыли волнистый, неровно прерывистый след, словно змея проползла.

Ниши все не было, а таинственный паровоз, не видимый еще за слепящим желтым светом, приближался. Леха остановился, тяжело дыша, вжался в стену. "Пронесет! - решил он. - Не заметят. В конце концов, что у них, дел других нет, как все время в окна пялиться?"

Паровоз накатился, выбрасывая из трубы плотные, белые комья дыма, будто облаками заполняя тоннель. Похожий на старую "овечку", тащил он за собой три вагончика, разукрашенные празднично, явно не русского вида. Люди, высовывающиеся из окон - чернявые, смуглые, будто загорали поколениями на морском берегу, - висящие на подножках, замахали Лехе руками, закричали приветственно и радостно, словно приглашали присоединиться к ним. Один даже протянул руку, предлагая помощь - забраться в вагон, пока разгоняется поезд. Леха уставился на них, выпучив глаза. Странный, странный поезд, странные люди, вопящие непонятное. Некоторые слова, мягко-певучие, вызывали что-то в памяти, перещелкивали, как кнопки нажимали. Почему-то вспомнилась итальянская опера, которую так любила Лехина мать.

- Ах ты ж! - воскликнул Леха, шлепнув себя ладонями по бедрам. - Итальянцы! Интуристы поганые! Вот ведь, их, оказывается, и на такие экскурсии возят. Метрополитен наш показывают со всех сторон. Может, еще и пикнички устраивают в заброшенных тоннелях на радость крысам...

А три таинственных вагона все покачивались напротив Лехи, словно и не двигался поезд, хоть и крутились колеса, выбивая из пола искры, натужно пыхтел паровоз, дым валил из трубы, да пронзительно взвизгивал свисток. Леха шагнул вперед. Казалось - вот впрыгнет сейчас в вагон, и увезет его паровоз в невозможные дали, к солнцу и свету, к счастливой жизни, о которой только мечталось длинными ночами в подвальчике, когда Маруська сопела аденоидно в ухо, дыша застарелым перегаром и кариесом.

Буроватая крыса, ослепленная окончательно ярким, желтым светом, перепуганная насмерть непонятными шумами, метнулась из-под Лехиных ног, бросилась к вагону, не соображая, куда бежит. Металлическое колесо, подернутое ржавчиной, чавкнуло, придавливая крысу. Но зверек пищал, дергал лапками. Леха отшатнулся. Поезд уже не казался идущим к счастью, а вызывал отвращение. Крыса дернулась еще, ее отбросило к следующему колесу, брызнула кровь, размолотое буроватое тельце откатилось в сторону. Леха выматерился злобно, вновь прижимаясь к тоннельной стене. Крысы ему всегда казались противными тварями, но вот эту, погибшую так по-дурацки и страшно, отчего-то было жалко до слез.

Итальянцы все тянули руки, недоуменно переглядывались. Никак не могли понять, почему человек, которого они зазывали к себе в вагон, не хочет разделить с ними праздник.

- Езжайте, езжайте, - слабо махнул Леха. - Не поеду я с вами. Мы в гимназиях не обучались, политесу не обучены. Нечего мне с вами делать.

А ноги вдруг пошли, неся Леху к вагону, и руки его тянулись к итальянцам, словно обретя собственную волю. Из вагонной двери высунулся мужичок, курносый, веснушчатый, с взъерошенными рыжеватыми волосами.

- Год, год какой сейчас?! - закричал он на чистейшем русском языке, чуть пришептывая. - Эй, мужик, слышь чего спрашиваю?

- Девяносто второй... - растерянно отозвался Леха.

- Ох ты ж... - мужичок схватился за голову, растрепывая густую, кудреватую шевелюру. - Слышь, парень, беги отсюда! - крикнул он Лехе неожиданно. - Я в девяносто первом прыгнул в этот проклятый вагон, с тех пор выбраться не могу. Беги! Или призрак тебя затянет!

Под Лехиными ногами уже посвечивала бледным золотом воронка, углубляясь, закручиваясь радужной спиралью. Внутри воронки плыли медленно тени, изредка фокусируясь в ясное изображение. Вот показалась давешняя мертвая крыса, но там, в бледном золоте, она была вполне живой, блестела острыми, черными глазками, крутила хвостом, на котором не было и следа болячки. А вот забили крыльями толстые, раскормленные куры, пытаясь взлететь, только перья полетели во все стороны. Опустился шлагбаум, и у семафора замерла баба в телогрейке, выронив из ослабевших пальцев фонарь. Глаза бабы пучились изумлением. Леха сделал еще шаг вперед. Баба показалась ему похожей на Верку, и он удивился несказанно: что Верка-то тут делает? Ей вовсе положено в подвале сидеть, для Толяна колбасу жарить.

- Беги-ииии! - дико вскрикнул мужичок, и сам попытался спрыгнуть с подножки. Итальянцы загомонили, втолкнули его обратно, повернулись, скалясь Лехе довольно, опять замахали приглашающе. Тот шарахнулся в сторону, оскользнулся на крысином трупике, упал, покатился вдоль вагонов, обдирая в кровь руки.

Золотистая воронка двинулась за Лехой, подхватила упавшую с его головы кепку, чавкнула жадно. Кепка появилась на голове у бабы в телогрейке, поверх теплого, пухового платка. Курица взлетела над ее головой, отчаянно маша крыльями. Леха подскочил, оттолкнулся мячиком от тоннельной стены и, крича дико, отчаянно, бросился бегом. Призрачный поезд довольно засопел, бросил из трубы сразу пачку клубков, развернувшихся змееобразно под потолком, покатил следом за Лехой.

Леха бежал по тоннелям, оглядываясь, всхлипывая слезно на бегу. Желтый, яростный свет метался позади, догоняя. И, видя этот свет, Леха бежал все быстрее и быстрее, не обращая внимания на колотье в боку и стучащее шально сердце. Он сворачивал беспорядочно, перепрыгивал из тоннеля в тоннель, протиснулся однажды в решетку с обломанным прутом. А свет странного паровоза преследовал его. "Лучше бы щупальца, - шптал Леха, задыхаясь. - Господи, лучше бы щупальца! Там все быстро, по крайней мере...".

Бетонная плита, невесть каким манером попавшая в тоннель, подвернулась Лехе под ноги, он споткнулся, упал, распластался на сыром полу, ткнувшись носом в вонючую лужицу гнилой воды, подернутой масляной, радужной пленкой. Силы оставили Леху, и он лежал, тяжело дыша и закрыв глаза.

- Фиг с вами, забирайте! Только поганое я приобретение... - всхлипнул он в темноту тоннеля, и тут же открыл глаза, озираясь. Желтый паровозный луч оставил его, не метался больше под потолком, не слышно было бодрого "чуханья", не было резкого, до боли в глазах, дымного запаха. Тусклые красноватые лампы, редко разбросанные вдоль стен, освещали мрачноватый, заброшенный тоннель, с потолка которого монотонно сыпалась водяная капель, в точности, как с крыш по весне.

Леха поднялся, припадая неловко на подвернутую, болящую ногу. Застонал, ощутив внезапно все боли и усталость измученного тела. Прислушался. Нет, ничего, тишина. Только "кап-кап-кап" водяное слышалось, будто тают лениво сосульки под прохладным еще весенним солнцем. Он вздохнул с облегчением. Обернулся, скорчил рожу в тоннельную даль, высунул язвительно язык.

- Хрен вот вам, выкуся! - и скрутил дулю невидимому, далекому уже призрачному поезду. - Не поймаете, интуристы!

Плита, о которую Леха споткнулся, показалась удобной, и он присел на нее, с трудом сгибая костенеющие, болящие колени, кряхтя стариковски. Сам не заметил, как задремал, раскачиваясь взад-вперед, суча ногами, размазывая по тоннельному полу лужицу гнилой воды.

Снился Лехе привычный, уютный даже чем-то подвальчик, и Верка вновь жарила докторскую колбасу, забывая переворачивать ее на алюминиевой сковородке - уж очень увлеклась Толяном, то на колени к нему присаживалась, то прислонялась грудью к его плечу, мурлыкая, как сытая кошка. Голая лампочка моталась под потолком, закручивая спирально провод, и Маруська прижималась к Лехиной груди затылком, сглатывая слюни: очень ей колбасы хотелось. Леха тоже жадно смотрел на сковороду, и в животе его урчало от голода, под ложечкой посасывало до боли. Толян, усмехаясь, достал из-за пазухи бутылку, взболтнул ее картинно.

- Ну что, ребятки, выпьем за помин Лехиной души? - предложил. - Хороший был человек Леха, вот только по карте ориентироваться не мог. Заблудился в метро.

- Это чего за помин моей души? - удивился Леха. - Я ж живой еще.

- Ну, это временно, - расхохотался Толян, и голос его отразился гулко от подвальных стен, будто в пещере, заметался гудящим эхом.

- Погоди, Толян! Я ведь выберусь, - пообещал Леха. - Доберусь до тебя, все тогда припомню. И карту эту, по которой ты меня в путь отправил. И щупальца, что в тоннелях извиваются. А особо - поезд этот дурацкий. Не иначе, как ты, Толян, его на меня натравил.

- Мечтай, Леха, мечтай, - искривил губы усмешкой Толян, и водка из бутылки с отбитым горлышком плеснула Лехе в глаза, вызывая жгучую, разъедающую боль.

Леха закричал во сне, вскидывая руки, защищаясь от неведомой опасности. А Толян все смеялся и смеялся, и Веркино лицо расплывалось колбасным куском, а Маруська подпрыгивала неловко, пытаясь добраться до сковородки, уже полнящейся дымным запахом подгорелой докторской колбасы.

Глава вторая. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - "Коммуна".

Леха проснулся от собственного крика. Показалось даже на мгновение, что чует колбасный запах, но нет, пахло лишь гниловатой водой, сыростью, плесенью, и еще чем-то неизвестным, но представляющимся заброшенностью и ненужностью. Точно так пахнут все дома, назначенные на слом, когда жильцы уже давно выехали, часть стен разрушена, и из прорех в дырявой крыше льет в квартиры осенний, мерзостный дождь, размывая остатки штукатурки.

Леха огляделся. Тоннель простирался в обе стороны, казалось, бесконечно. Не было видно ни поворотов, ни ответвлений - ровная, прямая линия, будто выгрызенная гигантским кротом в скале. Присмотревшись, Леха сообразил, откуда появились у него мысли о кроте: стены были бугристы, никакого намека на отделочную плитку или даже обычную штукатурку и в помине не было, лишь неровный, растрескавшийся кое-где камень, покрытый липкими потеками плесени.

- Это не похоже на метро, - заявил Леха вслух, чтоб только услышать свой голос. Внутри противным комариным писком зудел страх. Не хватало еще заблудиться под землей. А в этом милом местечке, похоже, нога человека не ступала лет сто. А, может, и все двести. Так и будет лежать Лехин труп на радость окрестной живности, вроде крыс. То-то порадуются - столько еды. Правда, костлявой, но крысы, говорят, и кости разгрызают с удовольствием.

Леха вздрогнул и зашарил по карманам, ища карту. Хлипкой бумажонки не было. Видно, обронил где-то, когда удирал, не чуя ног, от призрачного паровоза. Да и чем могла помочь эта карта? На ней ведь всего лишь и был нарисован проход к мифическому складу консервов. Ныряешь, значит, в люк у "Красносельской", в тот, что неподалеку от школы, двигаешься по тоннелям в сторону "Комсомольской", пять поворотов пропускаешь, на шестом сворачиваешь... И, главное, старайся не попадаться ни ментам, ни кому еще на глаза. Склад, особо стратегического назначения - это дело тонкое, почти как Восток. Вот и все инструкции.

Леха стукнул кулаком по стене, но и это не помогло, лишь содрал кожу с костяшек пальцев. Боль вспыхнула ослепительным пламенем.

- Толян, скотина безрогая! - и Леха добавил еще несколько эпитетов, подхваченных им уже в бомжиной жизни. В семейно-инженерной он и не подозревал о существовании подобных слов. - И сдались тебе эти консервы? Неужто так не прожили бы? Бутылки, старушки опять же сердобольные. Не пропали бы с голоду. А коли понадобился склад, так и шел бы сам!

Леха еще долго высказывался, дискутируя с отсутствующим Толяном, поминая ему все прегрешения, в том числе и воображаемые, какие только мог вспомнить и придумать. Особенно обидно было то, что в тоннеле этом сидит не кто-либо, а именно он, Леха, и выхода что-то не предвидится.

Желудок заурчал, сворачиваясь болезненным комком, когда Леха помянул консервы в сотый раз. Организм, видно, реагировал на упоминание пищи и удивлялся, что столько раз повторив слово "еда", хозяин не оделил собственное тело чем-нибудь существеннее слов. К примеру, теми же консервами. Можно даже и без макарон. И без хлеба тоже.

- Жрать-то как хочется... - тоскливо протянул Леха и пнул небольшой камушек. Подошва кеда отстала от верха и начало казаться, что обувь издевательски ухмыляется. Из дыры высунулся палец, обтянутый грязным носком. - А-аааааа! - махнул рукою Леха. Жизнь стала совершенно беспросветной.

Он еще немного посидел на плите, задумчиво потирая подбородок. Колючая щетина неприятно царапала ладонь. На щеке прощупывался толстый бугор проклевывающегося прыща.

- Нет, ну высидеть тут ничего не получится, - сделал вывод в конце концов, когда начала болеть спина. Все же плита оказалась не столь удобной. - Нужно идти. Вот только куда?

Выбор был не очень-то и велик: либо направо, либо налево, других направлений не предусматривалось. Поразмышляв над преимуществами того или другого пути, Леха похромал налево, вспомнив отчего-то старое правило прохождения лабиринта: всегда сворачивать налево.

- Вот я и сверну, - бормотал он, дотрагиваясь пальцами до стены. - Как настоящий мужик. Только налево, и никаких больше гвоздей! Как это там было... у Пушкина... пойдет направо - песнь заводит, налево - сказку говорит... Охренительные сказки получаются! Там чудеса, там леший бродит... Вот если из-за угла сейчас какой лешак появится, то буду в точности знать, что место мое - в Кащенко. А, может, я уже там?

Леха продолжал держаться за стену, надеясь, что вот-вот ощутит знакомое подрагивание, услышит вдалеке грохот, стук колес по рельсам. Тогда точно будет известно, куда идти. Однажды напряженным слухом Леха уловил что-то вроде грохота метрополитена, рванулся на звук, вскрикивая от радости, но за поворотом оказалась глухая стена. За ней дрожал, грохотал и мчался поезд, и Леха почти что видел сквозь камень, как холодно и лунно светит огромный голубоватый фонарь, выхватывая из темноты извивы кабелей по стенам, стремясь к яркой, праздничной станции. Но стена не пускала его, перегораживая выход. Леха замолотил кулаками по камню, закричал, словно мог его кто услышать, будто пассажиры того поезда могли ему чем-то помочь, и долго потом стоял еще у этой стены, прижавшись ухом. Слушал, как через равные промежутки времени раздается дрожащий грохот - мчится метрошный поезд, увозя куда-то торопящихся, вечно сосредоточенных на себе людей. Мчится, вот только Леха никак не может попасть ни в один вагон, а лишь провожает каждый из них голодным взглядом.

Еще дважды Леха так же бросался на звук, и вновь упирался в глухую стену. Ему начало казаться, что тоннели насмехаются над ним, уводят куда-то в темноту. И действительно, лампочек становилось все меньше, и светили они все тусклее.

- Электричества им не хватает, что ли? - шептал Леха, спотыкаясь на неровном полу, натыкаясь на разбросанный мусор. - Экономят. Все экономят. Как Толян на бумаге. И лампочки вкручивают совсем слабенькие.

Леха по-прежнему брел, держась рукою за стену, поворачивая налево каждый раз, когда попадалось ответвление тоннеля. Мерещилось, что он бродит так уже долгие годы, а время тянется медленно и вяло, как густо льющаяся патока.

Ничего не изменялось. По-прежнему капала с потолка вода, а лампы едва освещали тоннели, тянущиеся в бесконечность. Леха поворачивал бессчетное количество раз, иногда казалось ему, что слышит голоса людей, и он бежал, выкрикивая невнятицу, прося о помощи, но голоса затихали, и опять вокруг была лишь пустота и темнота.

Из тоннельной стены выходила мать, укоризненно качала головою. Из-за ее плеча выглядывало поблекшее лицо жены, и Леха болезненно кривился, видя морщины на ее лбу и бледные, словно даже бесцветные глаза.

- Ну что же ты, Лешенька... - спрашивала мать, и фоном к ее словам была тихая музыка итальянской оперы. - Как же так случилось? Такой был хороший мальчик...

- Вот, посмотри, что ты со мной сделал! - восклицала жена. - А сын-то... Школу бросил, с компанией нехорошей связался. То ли пьют они там, то ли курят, то ли колются чем. А все ты, все ты! Был бы отцом, как все нормальные люди, с мальчишкой ничего бы не случилось!

- Виноват, кругом виноват, - шептал Леха видениям, но они не слушали его оправданий, лишь двигались не переставая бескровные губы на очень белых, будто меловых лицах. Да поднимались худые руки, густо оплетенные венами, отчетливо видными под тонкой кожей.

Впереди скрипнуло, и Леха пошел быстрее. Может, там, за поворотом, что виднеется в тусклом свете умирающих ламп, выход? Может, лестница и люк, ведущий на какую-нибудь свалку? Ведь сам он спустился в тоннели метро именно по такой лестнице, найдя во дворе заброшенного дома заветный люк. А скрипит крышка люка, да-да! Плохо закрепленная, болтается, не смазывали давным давно, вот и скрипит, как телега разваливающаяся.

Вновь скрипнуло, и Леха зацепился отставшей подошвою кеда за решетку, удивительно блестящую, будто новенькую, не тронутую ржавчиной в этих коридорах, где была лишь пыль, грязь, сырость и крысы.

- Во, ну и дела... - удивился Леха, присаживаясь на корточки. Он ощупал решетку, изумленно округляя рот, почесал небритый подбородок, тронул будущий прыщ, скривившись от отвращения. Ни следа грязи не было на стальных прутьях. - Ее тут что, моют, что ли? Чистят зубными щетками. Обрабатывают. Антикоррозийное покрытие напыляют... - Леха мелко затрясся от беззвучного смеха. Голова его запрокинулась, кадык ходил вверх-вниз, а в груди разболелось так, словно сердце разрывалось на части.

Скрип раздался прямо у него под ногами, и Леха подпрыгнул от неожиданности, перестав смеяться. Блестящая решетка повернулась, открывая уходящий вниз, бездонный провал, и Леха, вопя от ужаса, провалился в темноту, покатился по широкой стальной трубе, гладкой и ровной, как горки в детском аттракционе. Решетка с удовлетворенным лязгом стала на место, резко щелкнув. Несколько крыс высунулись из трещины в стене, зашевелили нервно носами, хвосты их дергались возбужденно. Одна, мелко перебирая лапками, подобралась к самой решетке, обнюхала ее, даже попыталась укусить - только зубы взвизгнули по стали. Всхрюкнула разочарованно и убралась обратно, в свой угол. Ждать.

* * *

Очнулся Леха от тепла, поднимавшегося откуда-то снизу, оглаживающего его исцарапанное, в синяках лицо. Решетка, на которой он лежал, мерно подрагивала, а внизу что-то бухало гулко и доносилось монотонное пение, будто молитву читали. Леха разлепил глаза, провел рукою по лбу - ладонь окрасилась кровью, но особой боли не было, всего лишь шишка и небольшая ссадина, кровоточащая так, словно кран забыли завернуть.

- Мать вашу! - нехорошо помянул Леха родственников строителей тоннеля. - Неужто нельзя было решетку закрепить нормально? Так споткнулся... И кровищи столько! Всегда-то раны на голове кровоточат. Сосуды, что ли, близко к коже подходят. А... фиг с ними, с сосудами... - промокнул кровь рукавом, размазал по грязному лицу.

Он глянул вниз, и его замутило. Далеко, далеко внизу был громадный зал, выложенный черными, мраморными плитами, блестящими в ярком электрическом свете. Колонны, отделанные лабрадоритом - таким же черным, как мрамор, с густо-фиолетовым пейзажным рисунком, - уходили к высокому потолку. Одна из колонн была совсем рядом с Лехой, и он явственно видел деревце, выступающее из гладкой, каменной глубины, тонкий серпик месяца и мазки ночных облаков. А внизу, посреди этого черного зала, стояла прозрачная, то ли стеклянная, то ли пластиковая прозрачная капсула, в которой лежал покойник. С чего Леха взял, что это покойник - неведомо. Может, навела на подобную мысль слишком уж умиротворенная поза человека в капсуле, сложенные традиционно на груди руки - из ладони одной высовывался носовой платок. Да еще глаза - закрытые плотно, запавшие в глазницы, и явственно видимый цвет лица - белый, мертвенный, с недвижимой кожей. Вокруг капсулы стояли люди, торжественно пели низкими голосами.

- Крематорий! - решил Леха, разглядев тонкие алые линии пентаграммы на мраморном полу. - Вот туточки и проваливается гробик, прямо в печку. Только что ж он такой жутковатый, зальчик-то? Никакого успокоения отлетающей душе. Эк меня угораздило свалиться. Ну да ладно, чего уж там, по крайней мере - живые люди, уже хорошо. Всяко лучше метрошных тоннелей. Ну а крыс-то - однозначно!

Первый порыв его: закричать, привлечь как-то к себе внимание собравшихся внизу, прошел. Леха решил подождать окончания церемонии. И в самом-то деле, неловко врываться со своими воплями поперек скорбящих родственников и знакомых. Ежели бы, к примеру, хоронили самого Леху, он бы ни за что не захотел, чтоб кто-то начал орать дурным голосом во время прощания с дорогим покойником.

- Вот уйдут родственнички, придут уборщики, - решил Леха, - тогда-то и заору. Этим все привычно, их не напугаешь. А у скорбящих и кондрашка может приключиться от таких дел. Мало ли, решат, что покойник восстал из мертвых. Пока догадаются наверх посмотреть, так инфаркт у кого приключиться может. Отвечай потом за это безобразие.

Он ждал, рассматривая собравшихся, удивляясь все больше и больше. Странно выглядели скорбящие. Одежда их была совершенно киношной, невозможной, будто перенесли в зал массовку из фильма сороковых годов. Леха даже засомневался: на похоронах ли присутствует. Может, действительно на какие съемки попал?

- Френчи какие-то... - поражался он. - Галифе... Да сапожки мягкие, еще Сталин в таких бегал. Ичиги, что ли?

Леха закрутил головой, разыскивая кинокамеры. Но нигде не суетились режиссеры, ниоткуда не лился пронзительный свет софитов. Все было благостно и церемонно. Стоящие у капсулы все пели, и никто не снимал эту фантастическую, невозможную в жизни сцену.

- Может, баптисты какие? Секта... А одежка эта у них - для особо тожественных церемоний. Ну, вроде похорон, - буркнул Леха. - Ну да в любом случае, ждать надобно, пока они дела свои не закончат. Нервы ни у кого не казенные. Даже у баптистов.

Он уже потряс решетку, на которой лежал. Прочная, куда как прочнее той, наверху, повернувшейся от легкого толчка. А глянув вниз внимательнее, Леха и вовсе перестал встряхивать стальные прутья. Еще свалишься, не приведи Бог, а высота не мелкая. Так и рассыпешься кровяными брызгами по черному мрамору. Будет прям Стендаль - "Красное и черное", красиво, но самому посмотреть не доведется.

Скорбящие все пели, и Леха, дойдя уже до предела изумления, вдруг узнал "Интернационал", только как-то искажена была мелодия, растянута, словно замедлили старую пластинку, да еще и заедает, прыгает игла на царапинах.

Алые линии пентаграммы задрожали мелко, как хвост крысиный, и мраморный пол начал разламываться. Собравшиеся отошли чуть в сторону, неторопливо и без суеты, а из пола вынырнул манипулятор, новенький и блестящий, смахивающий на руку Терминатора, подхватил капсулу с покойником, утащил вниз. Из разлома полыхнуло желтоватым жаром, будто солнце вспыхнуло, пентаграмма вновь дрогнула, и пол встал на место, даже видно не было - где же был тот разлом. У Лехи челюсть отвалилась от таких чудес. Случалось ему бывать в крематориях, но такое видывать не приходилось. "Вот это технология... - подумал он. - Чисто, красиво... Интересно, чья разработка? Штатовцы, что ли, сделали? Так это я на элитные похороны какие попал...".

Люди же внизу, не выказывая никаких признаков удивления, пожали друг другу руки с печальной торжественностью, приличествующей случаю, и гуськом потянулись в сторону виднеющейся справа от пентаграммы двери. Леха затаился, стараясь даже не дышать во внезапной тишине. Когда дверь захлопнулась, он вздохнул с облегчением.

- Ну, сейчас уборщики придут, выпустят! - радостно сказал он.

Время потянулось медленно в ожидании, Леха все поглядывал вниз, прислушивался, чтоб не пропустить вожделенных уборщиков. Никого не было, только мелкие пылинки кружились вокруг ярких ламп, как насекомые вокруг костра.

- Совсем мышей не ловят! - возмутился Леха. - Зарплата, видно, маленькая. А зальчик-то ничего по оформлению. Богатый... Что ж обслуживающему персоналу не платят, экономисты?

Он присмотрелся к пентаграмме, и показалось ему, что линии вздрогнули вновь, выпуская желто-солнечные пламенные языки. Леха помотал головою, но пол продолжал вздрагивать. Выдвинулся манипулятор, потянулся к решетке, на которой лежал Леха, жадно зачавкал стальными зубьями и, вроде даже, мелькнул меж этих зубьев красный, мотающийся язык. Леха завопил, перепугавшись, и больно ударился щекою о решетку.

- Тьфу, напасть! Приснится же такое! - он глянул вниз. Пентаграмма спокойно переливалась алыми линиями, никаких разломов в полу и манипуляторов видно не было. Тем более - никаких зубастых языков не наблюдалось. Тишина окутывала зал плотным одеялом. - Ну, где ж эти чертовы уборщики? - Леха потряс решетку, постучал по ней. Эхо грохотом метнулось по залу. - Э-эээй! Ребя-аааата! Вытащите меня отсюда!

Тишина, казалось, стала еще гуще, плотнее. Лампы под потолком, освещавшие зал, начали медленно гаснуть, и вскоре лишь несколько красноватых огоньков горели на лабрадоритовых колоннах. Черный мрамор пола выглядел так, будто был залит кровью.

Леха крикнул еще раз, постучал по решетке, бухнул кулаком в стенку стальной трубы, в которой лежал. Кроме эха не ответил никто, и он пополз влево - все по той же привычке, заставлявшей его поворачивать только налево в тоннелях метро.

- Ну, ежели тут люди есть, то найдутся в конце концов, - бормотал Леха, поддерживая себя. Он сообразил уже, что попал в систему вентиляции, но вот где находилась эта вентиляция - даже не мог предположить. - Город тут, что ли, подземный? Вроде, писали, под Раменском что-то такое есть... Но там жителей сроду не было. Планировалось только. Странное дело... Секреты кругом. Может, и вправду что стратегического назначения? Москва-фиг-знает-какая? Типа КБ Курчатовское. Для космоса работают и на оборонку. Блин, да куда ж я вляпался? Ну, Толян, погоди, выберусь - все тебе припомню...

Он ворчал и ворчал, разговаривая сам с собою. Так было не настолько страшно, чтобы кричать, закатывая глаза, заходясь темным ужасом. Труба, по которой полз Леха, становилась то уже, то шире, можно было то ползти на четвереньках, но были и такие места, где приходилось распластываться и протискиваться с трудом, стукаясь то затылком, то подбородком о стальные, гладко сваренные листы. Иногда попадались решетки, вроде той, над похоронным залом. Под ними даже были помещения, но - пустые, освещенные мигающими красными лампочками.

- Аварийки, что ли? И здесь электричество экономят, - поднимал брови Леха задумчиво и на всякий случай выкрикивал несколько слов в красный полумрак. Однажды вроде зашевелился кто-то в небольшой комнате, когда Леха гаркнул свое "Ау!". Но нет, померещилось, лишь тень небольшая метнулась и растворилась в сумеречном свете, да отдаленно хлопнула невидимая дверь. - Да где ж вы все? - он жалел уже, что не завопил тогда, на похоронах. По крайней мере там были люди, точно были. Ну, испугались бы немного, но достали бы из этой осточертевшей трубы, из-за которой уже локти и колени Лехи были покрыты кровоточащими ссадинами и синяками. Старенькие джинсы порвались, и Леха оставлял за собою неровный, прерывистый кровяной след.

- Чисто солдат раненый, - усмехнулся он невесело, обернувшись и увидев черную в тусклом свете кровь. - Ползу, значит, через вражеские позиции к своим окопам. Только не хватало, чтоб какие гады стрельбу начали прямо над головой.

Впереди разлилось желтое сияние, отражаясь бликами от гладких, стальных стен трубы. Леха заторопился, пополз быстрее, жадно вглядываясь в свет.

- Ну, там-то люди! - восторженно шептал он, решив для себя твердо: даже если какие похороны, если опять зал крематория, не будет уже ждать уборщиков, сразу вопить начнет. Пусть вытаскивают. А возможные инфаркты... ну, Бог простит. Нельзя ж допустить, чтоб Божья тварь погибла, особенно, если эта тварь - сам Леха.

Гул голосов донесся из вентиляционной решетки, и Леха приник к прутьям, заглядывая вниз. Множество людей сидело за длинными столами, уставившись в металлические, неглубокие тарелки. Негромкие разговоры сливались в монотонный, низкий звук, мечущийся меж стен, взлетающий к потолку.

- Столовая... - Леха сглотнул голодную слюну. - Жрут. Да еще как неохотно... Вот ведь, сразу видно, что не голодали. Им бы по тоннелям побегать, так сразу начали бы уплетать в три горла. А тут с ленцой, да вилками ковыряют. Зажрались! Хотя нет, пайку свою быстро убирают, не задерживаясь. Видно, спешат куда-то.

Он попытался разглядеть: что же такое в тарелках, но так и не понял, что видит. Содержимое тарелок напоминало однородное месиво, вроде размякшего пластилина, присыпанного разноцветной пудрой. Люди деловито и быстро ели, но не было на лицах удовольствия и улыбок. Одежда показалась Лехе такой же странной, как у тех, в крематории. Гимнастерки форменные, разных цветов, кепки да пилотки, галифе и брюки с лампасами. Только на женщинах были платья, но и те - тусклых, невыразительных цветов. И лица людей - бледные, даже белые, - напоминали непропеченные блины, и дрябловатая кожа складчато провисала под подбородками. Леха дернулся, ударившись коленом о стенку трубы, когда увидел огромный, светящийся плакат, украшавший стену столовой. "НЕ БОЛТАЙ! НЕ ТРАТЬ ВРЕМЯ ПОПУСТУ!" - было написано на нем, и строго смотрел с плаката очкастый мужичок, хмурящий брови с отеческой сердитостью.

- Вот ведь... - Леха поморщился, потирая многострадальное колено. - Ладно, вам не болтать, а мне тоже жрать охота! Пусть даже эту пластилиновую кашу. Все что-то новенькое, после Веркиной-то колбасы...

И он завопил как можно громче, перекрывая сразу тихие разговоры внизу, заколотил по стальной трубе, и по залу столовой разнесся металлический, протяжный гул. Люди растерянно заоглядывались, некоторые подняли головы вверх, тыкали пальцами в Леху. Но на удивление не было ни суеты, ни бестолковых метаний, ни криков. Просто раздалась отрывистая команда, которую Леха толком и не расслышал за собственными воплями, и люди быстро, оставив тарелки, пошли из столовой, даже не оглядываясь. Вновь медленно начал гаснуть свет, загорелись знакомые уже красные аварийные лампочки, замигали, и очкастый мужичок на плакате искривил нарисованную физиономию, сморщился презрительно и злобно.

- Эй! Куда же вы?! - Леха сбил кулаки в кровь, в груди закололо от криков, горло сжималось. - Куда?! Достаньте меня отсюда! Я ж тут подохну! Лю-ууууудииии!

Он все еще кричал и стучал, когда чавкнула дверь, и в красном свете появились силуэты, заполняющие быстро помещение столовой. Леха притих, всматриваясь. Вроде, люди, но странные какие-то. С хоботами, что ли? Гибрид со слоном, не иначе. Вот тут что делают - эксперименты по скрещиванию человека с животным проводят!

"Противогазы! Блин, противогазы это! Военные! И никаких слонов..." - сообразил Леха и рванул было по трубе от страшноватой решетки, но поздно. Через решетку поднялось легкое, влажное облачко, подплыло к Лехе, прилипло к его лицу тонкой, противной маской. Леха вдохнул, выкрикивая матерные проклятия, и ощутил темноту, настойчиво заполнявшую все его тело.

- С-ссу-кииии! - заорал он, ныряя в липкую мглу. - Что ж вы делаете-то?

- Давай, давай быстрее! - кричал кто-то снизу. - Лестницу давай! Да свинтите вы эту решетку! Что стоите, как неживые? Давайте, пошевеливайтесь! Двигай, двигай лестницу, сопляк!

Леха почувствовал, как его тянут за ноги, попытался дернуться, ударить по цепким рукам, но тело уже не слушалось, обвисло вяло, прильнуло к стальной трубе. Темнота, заполнявшая его голову, показалась уютной и безопасной.

- Тащи! Тащи его! И откуда ж он, гад, взялся? Первый раз такое...

- Ничего, разберутся где надо...

- А вот интересно...

- Ну а мне нисколечко не интересно! И ты не интересуйся.

- Это почему еще?

- Сам знаешь, чем интересы заканчиваются. Так что давай, запихивай его, не пялься.

Леху сунули в плотный, пластиковый мешок и потащили в неизвестность, обращаясь не слишком бережно, но все же достаточно аккуратно.

"Ну и хрен с вами... - лениво думал он, плавая в черноте. - По крайней мере накормите, а ежели в морду... Ну так что ж... мне не привыкать... От кого я только в морду не получал... Ленивый только не бил, а так - все кушано, все попробовано...".

* * *

- Двадцать пятого революция семьдесят пятой коммуны... Записал? - нудно диктовал тусклый, равнодушный голос над головой, и Леха застонал. - О! Очухался, шпион поганый?

Леха распялил туманные глаза. Все покачивалось перед ним, заплывало серостью. Тело ломило, каждая косточка, казалось, напоминала о себе мерзким нытьем. Ссадины вспыхивали острой болью. Жесткие нары впивались в бока, скулила печенка, как ударенная. Бледное, блинное пятно приблизилось, сфокусировалось в лицо.

- Ну? - черный провал открылся в белом блине - рот. - Что скулишь, гаденыш? Отвечай! Для кого шпионил? Какие объекты изучал?

- Дожились... - пробормотал Леха. - Вовсе никакой вежливости у людей не стало. Хамы... Ну да, бомж я, бомж! Но это ж не причина, чтоб хамить вот так, прямо в глаза! Мало ли, что у меня квартиры нет... Ну, жизнь так сложилась, бомжевать пришлось. Я один, что ли, такой?

- Бомж? - переспросил бледнорожий хам. - Запиши! Теперь они так шпионов называют... - и вновь к Лехе: - Говоришь, не ты один тут у нас шпионил? Где остальные?

- Да какой я к хренам шпион? - возмутился Леха и попытался даже привстать, но был опрокинут на спину сильным ударом. - Эй! Вы что это? Я жаловаться буду! Вам тоже мало не покажется! Погоны сдерут к такой-то матери! Будете, как и я, по подвалам с Маруськами лизаться! И колбасу пережаренную есть, - добавил злорадно.

- Подготовлен неплохо, - констатировал бледнорожий. - Но все ж не особо как. Видали и получше. Погоны... Запиши! Потом разобраться нужно будет, что это такое.

- Да идите вы... - Леха ослаб внезапно, ощутил вселенское равнодушие ко всему, в том числе и к собственной судьбе, повернулся на бок, уткнулся лицом в ладонь. - Вовсе разговаривать с вами не буду. Пусть пришлют кого повежливее. Я все ж человек, а не вша подзаборная.

- Ишь, нежный какой! - усмешливо присоединился к бледнорожему другой, бодрящийся, звонкий голос. - Повежливее... - и невидимый хмыкнул. - Еще и поклониться попросит.

- А ты вовсе молчи! - бледнорожий отчего-то набросился сердито на товарища, перекосился черным провалом рта. - Твое дело записывать. С остальным я сам разберусь! Тебе по должности не положено мнение высказывать. Да и вообще иметь его еще не положено. Вот подрастешь до высших чинов - тогда милости просим.

- Да, товарищ комиссар! - потухнув, отозвался звонкий. - Конечно, товарищ комиссар, я тут писарем при вас. Горжусь оказанным доверием. Но вот вспомнил я про погоны...

- Что? Ну, говори, не тяни! Да сказано говорить - значит, говори. Это не мнение, это информация. А за утайку информации знаешь, что бывает?

- Да дед еще мой рассказывал, что собирались, вроде, что-то такое сделать для армии. Давно уже. Вместо петлиц, значит, - пояснил звонкий, окончательно затухнув и даже отодвинувшись куда-то в сторону, подальше от бледнорожего. Слова его вылетали торопливо, чуть не сталкиваясь друг с другом. Видно, перепугался - решил Леха, прислушиваясь к интонациям собеседников.

- Хм... вместо петлиц? Собирались? - бледнорожий вдруг засуетился как-то, задвигал руками растерянно, будто пряжу сматывал. - Значит, так... Этого - охранять, чтоб муха тут не пролетела. Разговаривать с ним строго запрещено. Запиши! Кормить, значит, поить. Не бить! А я доложусь куда следует. Дело тут не такое уж простое, как кажется. Вместо петлиц...

- Да что ж тут не простого? - вновь осмелел звонкий. - Шпион это. Сами знаете. Не первый он у нас. Порядков толком не знает, сразу ж видно. А вы говорите - не бить...

- А вот это точно не твоего ума дело! - рявкнул озлобленно бледнорожий. - И не моего даже. Это туда следует! - и он поднял вверх палец, значительно расширив глаза и округлив рот. - Туда! Понял?!

Звонкий задавленно ойкнул.

Леха слушал весь этот бред, усмехался в ладонь. Похоже, перепились господа менты. И здорово перепились. Глюки у них потешные. Чес-слово, как в кино! Вот ведь игрушки у них какие по пьяни случаются. Ну да ладно, либо эти протрезвеют, либо начальство явится. Не жить же в обезьяннике этом. Влепят, конечно, пятнадцать суток, не без этого. Ну да ладно. Улицы подметать - тоже занятие. К тому же, кормят... Хоть и не очень важно, но все не колбасой. И Леха, поерзав немного на жестких, ребристых нарах, удивившись еще тому, что из металла они сделаны, устроил ладонь под щеку поудобнее и уснул, не обращая внимания на ноющее тело - пройдет, бывало и хуже. Совесть его была чиста.

Снилась Лехе костлявая Маруська, сидящая с тоскливой физиономией перед пустой алюминиевой сковородкой. Маруська вытерла сероватую щеку грязной ладошкой, провела пальцем по дну сковородки, рассмотрела черное, сажное пятно, вздохнула. Побрела в угол, собрала в кучу тряпки, вытащила из-под скамейки рваный ватник, постелила, взбила даже на манер подушки, разгладила рукой с непонятной бережностью.

- Ну, Лешенька, подь сюды... - позвала даже и ласково, нежно подмигнув подбитым, посинелым глазом. - Подь, подь, не лежи тамочки на железе. Причинное место заболит. Застудишься...

Глава третья. "Мы наш, мы новый мир построим..."

Маруська трясла Леху за плечо, кривила губы в гримасе. Подбитый глаз ее заплыл окончательно, выглядывал из-под брови узкой щелкой. На щеке расплывалось синевато-желтое пятно застарелого синяка, посреди которого алым цветком полыхал фурункул. Картина была фантастическая.

- Вставай! - кричала она Лехе в ухо. - Да вставай же! Чего разлегся? Тут не положено!

- Отвяжись... - бормотал Леха, отталкивая Маруську. Ее костлявые руки цепко держались за него, не выпускали, и он сердито сучил ногами. - Я ж не тороплюсь никуда. Ладно бы, на работу вставать. Да где ж та работа...

- Вставай! - продолжала настаивать Маруська, встряхивая Леху все сильнее. - Сказано - не положено. Кому сказано?!

Леха не выдержал. Подскочил, размахнулся уже было, думая навесить Маруське еще один синяк для симметрии, да так и замер с занесенной дурацки рукой.

- Вот никогда не мог женщину ударить... - пробормотал он, глядя в сероватые глаза паренька, одетого в старомодную гимнастерку и мешковатые, серо-зеленые штаны. Из-под штанов высовывали облупленные пластиковые носы ботинки, такого же гнусного цвета, вмиг напомнившие Лехе о стенах общественных туалетов. - И сейчас не получилось. А так хотелось! Чего тебе, убогий?

- Вызывают вас, - едва слышно произнес паренек, одергивая гимнастерку, вспучившуюся из-под широкого, жесткого ремня. В голосе его возникла непонятная робость, будто и не с бомжом арестованным разговаривал, а с начальством каким.

- Куда вызывают? Зачем? - удивился Леха. - Впервые слышу, чтоб из обезьянника еще и вызывали. Выводят, это да. Но вызывать...

- Не положено... - промямлил паренек, тыча Лехе под ребра что-то вроде рукояти от швабры. На таинственном предмете тревожно мигал алый огонек. - Разговаривать с заключенными не положено. Так что давай, иди, куда сказано.

- Не заключенный я! - огрызнулся Леха. - Заключенные на зоне. А я тут проездом. Ну, прогулялся по метро, и что с того? Вон диггеры почитай каждый день в тоннели эти лазят, так их никто никуда не заключает! Наехали, паразиты! Совести нет. Лишь бы только дело пришить. А у меня, может, душа горит! И жрать нечего. Я, почитай, вторые сутки не жрамши.

- Не положено... - тоскливо протянул паренек и вновь ткнул Леху непонятной штуковиной. - Иди, а то стрелять буду! Честное слово, буду! - его глаза моргнули испуганно, бровки реденькие, белесые, дернулись.

Леха растерянно глянул на трубку, что огимнастеренный пихал ему в бок. Алый огонек не понравился, наводил на нехорошие мысли. Отчего-то вспомнился красный сигнал светофора, слушаться которого приучили еще во времена детсадовского горшка.

- Ладно, хрен с тобой. Нервный какой-то, - Леха решил идти все же. А то мало ли, вдруг да стреляет эта запчасть от швабры. Вон как подмигивает злобно. Да и мальчонка какой-то сильно встревоженный. Может, псих? К психам Леха относился с опасливым бережением - никогда не знаешь, чего от них ждать. - Куда идти-то надо? Веди, раз вызывают.

Парень облегченно вздохнул, вытер мелкие бисеринки испарины со лба и нажал едва заметную кнопочку в пряжке ремня. Стена перед Лехой с противным, ржавым скрипом распалась на две половины, открывая серый, обитый стальными плитами, коридор, смахивающий на вентиляционную трубу, по которой Лехе уже довелось ползать, только не в пример шире и выше.

- Туда, - кивнул парень. - Прямо иди. Там встретят? Ждут тебя там.

- А ты? - с подозрением обернулся к нему Леха.

- Мне не положено, - привычно уже заявил паренек, и в глазах его метнулась тоска такого же серого цвета, как и уходящий вдаль коридор.

Леха пожал плечами. Мало ли, куда психам не положено - решил он и зашлепал по стальному коридору, оскальзываясь рваными кедами на гладких плитах. Стена, скрипнув ехидно на прощанье, захлопнулась за его спиной. Леха вздрогнул, метнулся обратно, но никаких следов разлома не было, будто и не расходилась стена - монолит, даже швов сварных не видно. Он стукнул пару раз кулаком по загудевшему металлу, но ничего не произошло.

- Чудные дела творятся... - задумчиво сказал Леха, почесывая затылок. - Может это я, все же, к военным случайно свалился? Говорят, какие-то генштабовские бункера под Москвой прячутся. Типа сразу от всех врагов хоронятся. Чуть не с тех времен, когда с хвостами еще бегали. Всегда-то начальству спрятаться где-то нужно было, с хвостом оно или без.

Эта идея показалась ему привлекательной. Правда, оставалось непонятным - при чем тут гимнастерки и галифе, которые только в фильмах о второй мировой увидеть можно. Но все остальное было ясным. Даже объяснялась шпиономания, сквозившая в странноватом допросе.

- Всю жизнь мне не везло, - буркнул Леха, мрачнея. Ситуация его не порадовала. Обычная милиция представлялась уже родной, знакомой, привычной. Почти что желанной. Пятнадцать суток манили обязательным казенным пайком, прилагающимся к метле и лопате. А военные... Кто их знает. Еще в самом деле в шпионы запишут. Руби тогда елочки где-нибудь в сибирской тайге, прокладывай новые узкоколейки. И ведь не на пятнадцать суток пошлют. Могут и на всю жизнь отправить, и не докажешь, что не верблюд.

Он подвязал разлохмаченным шнурком отстающую подошву кеда, постаравшись придать себе как можно больше солидности, и зашаркал вперед, втягивая голову в плечи. Вдоль коридора тянуло прохладным ветерком, забирающимся под Лехину хлипкую курточку, ерошащим волосы, и Леха ежился, сочиняя покаянную речь на случай возможных неприятностей.

- Не жрамши... сутки... нет, неделю! - шептал Леха едва слышно. - Же не манж па сис жур... - хихикнул он, вспоминая "Двенадцать стульев". - А что? Если там прошло, то почему у меня не получится? Точно. Не ел. Шесть дней. Подайте бывшему члену Государственной Думы... Да посмотрите ж, ребята, меня ж за шваброй спрятать можно, так исхудал без харчей. Что мне делать было? За жрачкой лез, а секреты ваши мне по барабану...

Боковая стена разломилась почти что бесшумно, мягко, с масляным, вязким шорохом. Ржавого скрипа и в помине не было, за этой стеной трепетно ухаживали. Из открывшегося проема выступили два здоровяка - явно охранники, на Лехин взгляд. Надоевшие уже галифе пузырились у них на коленях, гимнастерки были выглажены до хруста, воротнички оставляли красные, вдавленные глубоко полосы на могучих шеях, а на поясах висели знакомые палки с тревожными, алыми огоньками.

- Ну? Чего надо? - спросил Леха, наглея. Он посчитал, что чем независимее будет вести себя, тем меньше шансов, что в самом деле упрут в далекую Сибирь на лесоповал. Шпионы ведь не нахальны, напротив, вкрадчивы и сладки в обращении до аллергии. "Главное - не показать, что я их боюсь, - думал Леха. - Нет, ну боюсь на самом деле, но все равно, им об этом знать не обязательно...".

Один из здоровяков протянул лопатообразную руку - Леха успел заметить густую, рыжую шерсть, росшую даже на пальцах, - ухватил Леху за плечо, дернул в стенной разлом, не отвечая.

- Эй! - воскликнул Леха, потирая заболевшее плечо. - А сказать нельзя было, что ли? Я бы и сам пошел. Что я, неграмотный? Слов не понимаю?

Здоровяки, все так же молча, без единого слова, втолкнули Леху за серую, металлическую дверь.

- Хамы! - сказал Леха захлопнувшейся двери. - Чему их в школе учат только? Тяжело рот раскрыть! Получается, кто сильнее - тот и прав. Нечестно как-то...

- И не говорите... - мягко вздохнул кто-то за Лехиной спиной, и он обернулся чуть не кошачьим прыжком. За массивным, полированным до мягкого, густого блеска столом, сидел тощеватый мужичок, стряхивающий мелкими движениями пальцев пылинку с рукава френча. - Но их понять можно. У них, понимаете ли, приказ. А приказам они вот с той самой школы подчиняться приучены безоговорочно... - продолжал так же мягко говорить мужичок, и стекла очков его блеснули. - А вы не стойте, присаживайтесь, - он кивнул на жесткий, прямой стул. - В ногах, как знаете, правды нет. Вот только в чем она есть?

Леха плюхнулся на стул, озираясь. Сводчатый потолок кабинета показался ему слишком низким, так и хотелось пригнуться. В углу стоял небольшой диванчик, обтянутый тускло поблескивающей кожей, деревянные подлокотники его были потерты, только кое-где виднелись следы лака. Рядом - книжные полки, тянущиеся вдоль стены. Леха дернул уголком рта, увидав золотое тиснение на томах Маркса, Энгельса, Ленина. Но больше всего поразили его книги Сталина - великое множество их теснилось на полках, куда как больше, чем всех остальных классиков марксизма, вместе взятых. "Блин, откуда? Не писал он столько! Ни в одной библиотеке такого нет!" - подумал Леха, засовывая руки в карманы курточки. Внезапно ему стало холодно, показалось, что даже позвоночник превратился в льдистый столб. Что-то было неправильно, и в висках у Лехи застучало от страха.

Переведя взгляд на хозяина кабинета, Леха вовсе открыл рот. Над полированным столом, прямо под сводами потолка, висел удивительный портрет. При всех регалиях генералиссимуса, в сером, наглухо застегнутом френче, смотрела с портрета невозможно рязанская физиономия, с курносым носом, обсыпанным веснушками, с белесыми ресницами, как у давешнего паренька в обезьяннике, вот только взгляд прозрачных, водянистых глаз был таким же, как на портретах Сталина - безусловно уверенно упертым вдаль, будто видел там что-то, недоступное обычному человеку. Леха охнул.

- Давайте знакомиться, - предложил хозяин кабинета, поблескивая очечками. Он внимательно наблюдал за Лехой, и улыбочка тонкая, искривленная, бродила по его бледному лицу. - Дзержинский, - он протянул через стол узкую, влажноватую ладонь.

- Феликс Эдмундович? - съязвил Леха, отвечая на рукопожатие, и тут же засунул руку обратно в карман, вытирая ее о подкладку курточки.

- Совершенно верно, - кивнул Дзержинский. - Председатель Чрезвычайной Комиссии. Специалист, понимаете ли, по чрезвычайным ситуациям, генеральным планом не предусмотренным. А, простите, вы?

- Светлов Алексей Валерьевич, - представился Леха, лихорадочно прокручивая в мозгах идею о ЧК. Ситуация казалась все более мрачной. "Вояки тут, в подземельях, совсем спятили!" - подумал было Леха, но тут же в голову его пришла другая идея: - "Издеваются! Просто издеваются! Хотят посмотреть, как я на все это отреагирую. Может, это тесты такие новые в Кащенко. Так вот хренушки вам! Выкуся!". И он скрутил в кармане дулю, продолжая смотреть на Дзержинского ясным взглядом.

- Светлов... - задумчиво протянул Феликс Эдмундович. Покрутил в руках карандаш, черкнул что-то в блокноте и неожиданно сказал: - Хорошая фамилия, правильная, коммунистическая. Вот так и мы должны - к светлому будущему, без остановок!

В глазах его зажегся фанатичный огонек, и карандаш хрустнул, ломаясь в пальцах. На блокнотном листе осталась жирная, черная полоса. Леха икнул, и челюсть его отвалилась.

- Да вы чайку не желаете ли? - неожиданно суетливо предложил Дзержинский. - У меня есть хороший. Очень даже хороший!

- Конечно, - тупо кивнул Леха. - Хороший чаек - это дело хорошее. Желаю, конечно же, - желудок его заурчал недовольно и громко. - И, коли можно, булочек каких. Или пряников. Можно даже сушек. Их, если в чай предварительно макать, можно даже без зубов съесть, - в животе буркнуло еще раз, с подвизгом и скручиванием кишок. Леха смущенно отвел глаза в сторону.

- Вы не беспокойтесь, - засмеялся Дзержинский. - Чайку будет вполне достаточно. Сладкий! Да сейчас и распробуете.

Он пощелкал кнопками на столе, пошептал что-то в допотопного вида микрофон, выдвинувшийся из полированной столешницы, часть книжных полок повернулась, выпуская металлический столик на колесиках. Серебристые, чеканные подстаканники позвякивали, стеклянные стаканы, полные густо-коричневой, больше похожей на кофе, жидкостью, разбрасывали в стороны отраженные лучики света. Из-под столика выдвинулся клешнеобразный манипулятор, неприятно напомнивший Лехе о крематории, водрузил рядом со стаканами вычурную вазочку с прозрачными, льдистыми кристаллами. Столик бодро подъехал к Лехе, остановился перед ним. Манипулятор извлек салфетку, протянул настойчиво.

- Ну, это уж лишнее. Я ж не дитя малое, чтоб салфетку за воротник заправлять, - заметил Леха, но салфетку взял, расстелил на коленях. Он все больше переставал понимать происходящее. Все возможные версии захлебнулись, осталось лишь изумление и темный, подсознательный страх, заставляющий вздрагивать.

- Знаете, эти автоматы... Им один раз прикажешь, да и все. Никаких отступлений не понимают. Это ж не человек. Очень, очень ограничены, - протянул Дзержинский, принимая такую же салфетку от манипулятора и бросая ее рядом с собой на стол. - Вы берите себе стаканчик. Пробуйте. Поверьте мне, вкусно! - и он причмокнул, поправив очки. Глаза за стеклами смотрели остро, въедливо.

Леха осторожно взял в ладони подстаканник, стакан покачивался в нем, постукивал по металлу - руки у Лехи подрагивали. Он понюхал темную жидкость. Пахло странно: чем-то терпким, с примесью мяты и кардамона. Отчего-то вспомнился бабкин погреб, где в углу проросла как-то ароматная травка, бледно-золотистая, вялая, с длинными, белыми корнями, пахнущая сыростью, плесенью и невесть почему - теплой тряпкой с примесью камфары.

- Рафинад берите, - Дзержинский тоже раскачивал в ладонях подстаканник, улыбался умильно. - Когда чай не сладкий, то не так вкусно. Да и энергии для организма меньше. Сахар - первейшее питание для мозга. Заряд для него, так сказать.

- А вы что ж? - с внезапным подозрением покосился Леха. - Вам, что ли, энергия не нужна? Для мозга.

- На диете я, - вздохнул Феликс Эдмундович, подвигая поближе к Лехе вазочку с льдистыми, прозрачными кристаллами. - Врачи, понимаете ли, сладкое не советуют. То ли в печенке что нашли, то ли в желудке. Разве ж этих врачей поймешь? Говорят, что нельзя, да и точка. А что да как... толком не объясняют, а я их латыни напрочь не понимаю.

Леха кивнул, чуть растерянно. Ну, не походил никак его собеседник на больного печенкой. Или желудком. Да вообще на больного не походил! Разве что бледность странная, ненормальная какая-то. Леха послушно потянулся к вазочке. Как бы там ни было, а обижать гостеприимного хозяина неловко. Манипулятор, тут же высунувшийся из-под стола, протянул Лехе небольшие щипчики.

- Ишь, техника какая, - щелкнул Леха ногтем по манипулятору. Тот отдернулся и тут же вновь потянулся со щипчиками. Леха покорно взял, уцепил ими прозрачный кристалл из вазочки, выронил, ухватил опять. - А вот это не продумали, - усмехнулся. - Надо бы сразу в чай класть. Допотопная какая-то техника, - и он покрутил в воздухе щипчики. - Программа плохая. Видно, программист ленивый попался.

- Иногда приятно, - не согласился Дзержинский. - Консерватизм - это одно, а вот сохранение традиций... Сами понимаете, как в старые времена - рафинад щипчиками...

Кристалл мгновенно растворился, оставив на поверхности чая тонкую, радужно переливающуюся маслянистую пленку, как от бензина, разлитого по воде. Леха взболтнул чай, глотнул. Странная легкость разлилась по его телу, желудок было отозвался протестующей болью, но тут же утих, и Леха почувствовал, как ледяной стержень в позвоночнике тает.

- Действительно вкусный чай, - кивнул Леха, разулыбавшись. Страх исчезал вместе с ледяным стержнем, оставалась лишь приятность от общения с хорошим человеком. - А, простите, это какой сорт? Не индийский, я уже понял. Может, травяной какой? Нынче модно травяные чаи пить, прям вся Москва спятила на этих чаях. Друг перед другом выпендриваются, у кого травянее. Магазины специальные пооткрывались, клубы какие-то. Там, знаете, целые ритуалы с чаепитием. Чуть не девицы в кимоно с подносиком, на коленях к клиенту ползут по мягкому полу. Вроде, в Японии или Китае так положено...

- Вы б еще попили, - предложил Дзержинский, внимательно вглядываясь в Леху. - Я так понял, что голодны? Так этот чай очень хорошо голод утоляет. Особо ежели с рафинадом. В этом рафинаде все питательные вещества есть, что организм требует. Даже соли и минералы.

Леха закивал часто, приник к стакану. Сам не заметил, как выпил все. Стукнул донышком подстаканника по столику требовательно.

- Ну, где ты там? - позвал манипулятор. Тот вынырнул послушно. - Еще давай!

- Да-да, - тут же подтвердил Дзержинский, улыбаясь совсем уж отечески и ласково. - Еще надобно.

Манипулятор вытянул чайничек небольшой из-под столика, наполнил стакан. Леха, совсем уж перестав смущаться, взял сразу два кристаллика рафинада. Голодные спазмы, мучившие его уже давно, затихли совершенно, и он ощущал теплую сытость и странную, никогда не испытанную им прежде, уютность.

- Нет, такого чая мне еще не доводилось пробовать, - сказал Леха одобрительно. - Вот если бы у нас в подвале такой был, так скольких проблем бы не было! Стаканчик выпил - и уже сыт! А то, знаете, частенько приходится на голодный желудок спать ложиться. А мы ведь не на диете. Нам голодать вредно даже. Но иногда, чем Веркиной колбасой давиться, лучше уж вовсе ничего не есть. А то гастриты, холециститы всяческие...

- Ну, если врач не рекомендует голодать, то действительно... - взгляд Дзержинского вновь поострел, зрачки сузились, как игольные острия - вот-вот вопьются. - А вы немного о себе расскажите, Алексей Валерьевич. Нехорошо ведь получается. Вроде, представились друг другу, чай вот вместе пьем. А я о вас ничего и не знаю. Нет, нехорошо... - повторил Феликс Эдмундович, покачивая головою укоризненно.

Леха смутился чуть не до слез. И в самом-то деле, разве ж так можно? Человек к нему - прям как к родному, а он... Даже о себе ничего не рассказал. Мама бы не одобрила такое поведение, нет.

Леха почувствовал себя маленьким мальчиком, и мамино одобрение стало самым важным в его жизни. Он посмотрел прямо в колючие глаза Дзержинского, всхлипнул горестно и начал рассказывать о своей жизни.

Он рассказал все, торопясь и брызгая слюною. Рисовал на услужливо подсунутых бумажках картинки, которые любил рисовать в детстве. Пытался изобразить фасад школы, где отучился десять лет, даже начертил схему институтских коридоров, тыча неловко карандашом в бумагу и взахлеб объясняя, где были какие лаборатории.

- А жена что ж? - иногда задавал вопросы Феликс Эдмундович, сочувственно перегибаясь через стол. - Сын? Неужто они вас не понимают? Родные ж люди...

- Хорошая жена была. Честное слово, хорошая! Лучше не бывает, - размазывал слезы по щекам Леха, и рассказывал, как развалилась их счастливая семья, как испортился окончательно характер у сына, как неотвратимо упал на голову развод. - Работы у меня не было, - плакал Леха. - Денег - ни копейки! Ну скажите, как можно семью содержать в таких условиях? Да это ж ни одному человеку не под силу!

- Ах, как нехорошо-то... - соболезновал Дзержинский, а манипулятор все подливал и подливал чай.

Леха рассказывал о Маруське, тыкал пальцами себе в глаза, показывая, как выглядят Маруськины синяки, невесть откуда берущиеся.

- И ведь я ее никогда пальцем не тронул! - истово бил себя в грудь Леха. - Я вообще женщину ударить не могу, а уж если сплю с ней, тогда тем более - ни-ни! Понять не могу, почему она все время с подбитым глазом. Словно сама себя бьет, чтоб так выглядеть!

Он еще пытался описать, как пахнет подгорелая докторская колбаса, которую вечно жарит Верка, как, отставив картинно и глупо мизинец в сторону, наливает чернила в пластиковые одноразовые стаканчики Толян, когда разломилась стена за его спиной, почти что бесшумно, и задыхающийся, торопливый голос выкрикнул:

- Феликс Эдмундович, ЧП у нас!

- Что еще? - мягкий, ласковый голос Дзержинского внезапно построжел, прорезались в нем стальные нотки, и Леха дернулся, зацепив ногою за столик. Вазочка с рафинадом рухнула на пол, разбилась, льдистые кристаллы раскатились по полу, посверкивая, будто сыпанули по полу снежной, алмазно блестящей пылью. Манипулятор суетливо задергался, выуживая из невесть каких глубин столика веник и небольшой, металлически блестящий совок.

Человек, вбежавший в кабинет, вытянулся в струнку, нервно цепляясь пальцами за галифе, зачастил скороговоркою:

- Крот, который к фрицам в Антарктиду шел, опять свернул не туда. Реактор рвануло, землетрясение теперь. На твердые породы нарвался. Там, вроде, жертвы. Радисты говорят, что наверху все с ума посходили, на каждой волне кричат о том, что столько-то пострадавших, такие-то здания разрушены. В общем - жуть что творится!

- Та-ааак... - Дзержинский задумчиво потер пальцем переносицу. - Значит, опять в счетном отделе напортачили. Рассчитали траекторию неверно. Ладно. Разберемся, - в голосе его возникла нехорошая угроза. - Тут еще посмотреть нужно, просто ли ошиблись, или умысел злостный в этом деле присутствует.

- Компьютер глюканул? - посочувствовал Леха. - Или в программе ошибка какая? Это бывает. Постоянно что-то глючит. Установочник с вирусом попадется, и пиши пропало.

- Компьютер? - удивился Дзержинский, а докладчик растерянно выпучил глаза. - Компьютер, говорите, Алексей Валерьевич? А, простите, что ж это такое?

Леха даже не удивился такому потрясающему невежеству, а тут же начал рисовать на салфетке монитор, квадратики клавиатуры и серую, мохнатую мышь с проводом вместо хвоста. Мышь потешно оскаливалась, и черная пуговка носа ее была чуть свернута на сторону, как у неудачливого боксера.

- Это счетчик такой? - спросил Феликс Эдмундович, наклоняясь к рисунку и недоуменно вздергивая брови. - Какая странная конструкция!

- Ну да, счетчик! - засмеялся Леха. Такое название для компьютера показалось ему нелепым, но было весело, и он добавил: - Счетная машинка такая. Чего хочешь - считает, и даже не жалуется на переработку. С утра до ночи работать может. Есть не просит, только вот электричество жрет.

- Машина? - прибежавший человек подошел поближе, вытянул шею любопытно. Дзержинский мигом поднял голову, цыкнул, и того снесло, будто ветром, за захлопнувшуюся стену. - Машина, значит, Алексей Валерьевич? Машина - это хорошо...

Манипулятор тут же вынырнул из-под столика, держа в клешне новую вазочку с кристаллами рафинада. У Лехи в руках мигом оказался стакан густо-сладкого, до приторности чаю.

- Именно что хорошо! - радостно подтвердил Леха, с радостью уловив одобрение в голосе Дзержинского - давненько уже никто его не одобрял. - Тут вот - транзисторы всякие, - он потыкал карандашом в изображенный на салфетке кубик. - А здесь - микросхемы... Тут, значит, шлейф, платы соединяет...

Леха говорил еще и еще, но его уже никто не слушал. Феликс Эдмундович быстро жал на кнопки у себя на столе, бормотал что-то едва слышно в микрофон, а глаза его не отрывались от улыбающегося счастливо Лехи.

* * *

Леха лениво ковырял густую, желеобразную массу, гонял кусочки по тарелке, сопел недовольно. Было прохладно.

- Чайку бы сейчас... - он вспомнил изумительный чай в кабинете Дзержинского и вздохнул. - А то что принесли? Воду! Холодную, причем...

Стало тоскливо. Вновь начал мерещиться теплый подвальчик, Маруська с подбитым глазом, докторская колбаса. Леха еще раз ковырнул неведомо что в тарелке, сморщился. Нет, есть это, конечно, было можно. Но - ни вкуса, ни запаха, только слабый, едва заметный привкус корицы. Можно подумать, нельзя что-то более человеческое приготовить. Мясо там, тушеное, к примеру. С картошечкой. И присыпать все это счастье укропом и зеленым лучком. Леха мечтательно закатил глаза, принюхался к клочку желе, зацепленному вилкой, сморщился. Нет, не помогает воображение. Никак не удается представить, что вот эта дрожащая дрянь - мясо с картошкой.

Стена разломилась, и Леха поднял голову, отставляя тарелку. Давешний паренек с белесыми ресницами вошел, уже доброжелательнее поглядывая на Леху. В глазах его засветилось даже что-то вроде боязливого уважения.

- Собирайся, - скомандовал отрывисто. - Вызывают. Немедленно, говорят.

- Опять к Феликсу Эдмундовичу? - глумливо искривился Леха и отхлебнул холодную, безвкусную воду из эмалированной кружки.

В лице паренька изобразилось почтение.

- Нет! - ответил он, а голос аж звенел напряженно. - Куда там! Совнарком собирают. Тебя туда требуют. Ради тебя собирают! Впервые такое на моей памяти. Да и не только на моей, я думаю.

- Совнарком? - Леха поперхнулся водою, закашлялся. Вновь показалось, что он окружен окончательно спятившими людьми. А этот паренек - ну точно псих. А, может, все же тест в Кащенко?

- Именно! Совнарком! - паренек светился от восторга. Бросил Лехе узел. - Переодевайся. В твоей-то одежонке и на гидропонных плантациях стыдно работать, не то что на заседание Совнаркома являться.

Он с таким восхищенным почтением выговаривал слово "Совнарком", что у Лехи закололо сердце.

- Ну давай, давай, переодевайся, - заторопил паренек. - Не сиди, как неживой. Ты задержишься, а меня накажут. Мужик, не подводи!

Леха растерянно развернул узел и ошалел вконец. Гимнастерка, галифе с лампасами - чисто как у генерала! - низкие, мягкие сапожки. Все было сделано будто по его мерке, сидело, как влитое. Леха передернул плечами, устраиваясь в одежде поудобнее. Приятно было одеть чистое, не драное, не штопанное белье, а гимнастерка была сшита из какой-то незнакомой, очень мягкой, ласковой даже ткани - у охранника одежонка была явно классом куда как ниже.

- Ремня пока что тебе не положено, - заявил паренек, с гордостью дотрагиваясь до массивной металлической пряжки на поясе. - Но если так дела твои дальше пойдут, то скоро и ремень будет. Ишь ведь, Совнарком!

На этот раз распалась другая стена, и за ней Леху уже ждали.

- Надо же, теперь с сопровождением. Не придется одному коридор топтать, - ухмыльнулся он, разглядывая мордоворотов, сжимающих в руках толстенькие, черные стержни. - И такие рожи! Нет, чтоб девочек каких подсуетили. Эскорт-услуги, мини-бикини, ножки от ушей и каблучки по полметра... Эх, вояки!

В коридоре, по которому вели Леху, лежала толстая, ковровая дорожка пролетарски-красного цвета с веселой салатовой каемочкой. Вдоль стен изредка попадались мягкие диванчики, покрытые таким же, как дорожка, пролетарским плюшем с фестончиками внизу. Длинные, желто-розовые лампы, укрытые вычурными абажурами, разливали мягкий свет.

- Ишь ты... - Леха представил такую лампу в родном подвальчике и позавидовал. - Красиво-то как... Хорошо живете, ребята.

Сопровождающие втолкнули его в высокую, узкую дверь, но сами внутрь не пошли.

- Эй! А дальше что? - возмутился такой бесцеремонностью Леха.

- Жди. Вызовут, - ответили ему из-за двери.

Леха присел на стул и огляделся. Помещение, куда его привели, было маленьким, но в стенах - аж три двери. И это там, где никаких дверей никогда не было, только раздвижные стены! - сообразил Леха, удивляясь все больше. Он подошел к одной двери, к другой - тишина. А вот за третьей раздавались голоса, громкие, уверенные, хорошо слышные. Леха насторожился.

- ... так что прав был Верховный Комиссар товарищ Сталин! Во всем и абсолютно прав! - вещал голос Дзержинского, тут же узнанный Лехой. - Гениальным прозрением увидел он мир грядущего. Вот, посмотрите, что там, наверху, происходит...

Донесся Лехин голос, взахлеб рассказывающий о голодных днях в подвале, о подбитых Маруськиных глазах, о драном ватнике, на котором он спал... Леха поморщился. Неужто наговорил такое? Тьфу, даже о санобработке от вшей разболтал. Вот ведь дурак! Позорище сплошное, как мама покойная говорила.

- Мы здесь блюдем свято чистоту коммунистической идеи! Разве возможно у нас подобное? Вы только представьте - рабочий человек живет в подвале! - продолжил Дзержинский, и Леха икнул, тут же закусив ладонь - не приведи Господь, услышат еще. Он даже отошел чуть от двери, прислонился к стене, растерянно покусывая ноготь. "Чистота коммунистической идеи? - Леха потер подбородок изумленно. - Ну, чистый бред! Палата номер шесть. Психи, сбежавшие из-под надзора!".

Рядом с ним что-то шевельнулось, из стены выдвинулся манипулятор, протянул стакан с чаем и кусочек рафинада в салфетке. Леха благодарно кивнул, отхлебнув чаю. Он продолжал прислушиваться.

- В нашем же мире нет ни голода, ни болезней! - восторженным голосом вещал Дзержинский. - Мы создали идеальное коммунистическое общество под руководством товарища Сталина! - раздались аплодисменты, громкие, выплескивающиеся даже за закрытые двери. - Но! - дождавшись окончания овации, воскликнул Дзержинский. - Но человек, пришедший сверху, обладает знаниями, которые могут очень и очень пригодиться нам...

Леха протянул опустевший стакан манипулятору. Булькнул чай, наливаемый из чайничка, в свежей салфетке появился еще один кусочек рафинада. Леха ощутил благостность, задумался. И действительно, что такого он услышал? Ну, коммунистическое общество. Но - ни голода, ни болезней. Да и с квартирами у них, наверное, проблем нет. По подвалам никто не живет. Вон как Феликс Эдмундович этим подвалом проникся, до изумления даже.

Леха захихикал, мелко постукивая зубами по краю стакана. Конечно же, по подвалам не живут. Да они похлеще любого подвала закопались! Под метро! Офигеть можно!

И все же, все же... - продолжала скрестись мысль. Хорошо у них тут. Еды - навалом. Работа, наверное, у каждого. Живут, как у Христа за пазухой. И никаких войн, ничего подобного. И жены от безденежья не сбегают...

Леха вновь приблизился к двери, даже ухо приложил, отбросив всяческие опасения.

- ... вы только представьте, как возросла бы мощь нашего оружия, если бы мы могли применить те счетные устройства, о которых говорит этот человек! И точность наводки. Вспомните недавнюю катастрофу. Подобного нельзя допустить!

- Да, но действительно ли он может их сделать? - с сомнением спросил старческий, скрипучий голос. - Может, просто хвастает? Откуда у вас такая уверенность в его возможностях? Наговорить можно всякого.

- И-и-и, батенька! Что ж вы меня совсем за глупца принимаете! - засмеялся Дзержинский. - Мы же чай вместе пили. Ну и сами понимаете...

Ему ответил дружный смех, а Леха отхлебнул еще чаю. А что, хороший чаек. Он даже не заметил, что пьет уже третий стакан. Жаль только, что компании нет. Вот тот же Феликс Эдмундович. Приятно с хорошим человеком хороший чаек похлебать. И поговорить приятно. А то пей тут один... Лехе мучительно требовался собеседник. Слова рвались из него, кипели на губах горячими пузырьками.

- Немцы, подло окопавшиеся под Антарктидой, уже давно являются угрозой для нашего общества! - заявил Дзержинский, и Леха дернулся, разливая чай. Вот оно что, оказывается! Не только коммунисты спустились вниз, фашисты, оказывается, до того же додумались! Ничего удивительного, если подумать хорошенько. Гитлер, конечно, был полным психом и параноиком, но дураков у него в Генштабе не водилось. - Подумайте, товарищи, с помощью новой техники мы могли бы окончательно ликвидировать эту угрозу! Ведь только опасность немецкой экспансии держит нас под землей.

Леха понял, о чем идет речь, и радостно осклабился. Грех не помочь святому делу! Еще в детстве мечтал он о подвигах, зачитывался военными мемуарами. И вот - надо же, такой случай! - может действительно принять участие в войне. Да не в какой-нибудь, а в той самой, второй мировой! Перед Лехиными глазами замелькали кадры кинохроники: стреляющие огненно "Катюши", летящие в сероватом небе бомбы, взрывающиеся здания. И над всем этим катаклизмом парил воздушно громадный памятник - его собственная фигура, картинно протянувшая руку вперед, ладонью вверх, словно предлагала что-то или просила, в точности, как памятник Ленину.

Дверь, у которой он стоял, распахнулась. Узкая рука Дзержинского приветливо взмахнула, приглашая Леху внутрь. Он зашел, поклонился неловко, не зная, куда девать стакан с недопитым чаем. За длинным, обитым красным сукном, столом сидели люди, смотрели на него внимательно. Древний старичок, пристроившийся сбоку, откашливался с сомнением, поглядывая на Леху без доброжелательности, строго. А во главе стола сидел тот, чей портрет Леха видел на стене кабинета Феликса Эдмундовича.

Человек в одежде генералиссимуса поднялся, заложив привычно руку за борт френча, улыбнулся доброжелательно, и веснушки на курносом лице его дрогнули.

- Ну что, Алексей Валерьевич, - сказал он весело. - Будем знакомы. Иосиф Виссарионович Сталин, - Леха выронил стакан, темная лужа растеклась по ковровой дорожке, но этого, казалось, никто не заметил. - Вон Феликс Эдмундович говорит, что вы можете оказать нам помощь. Помочь нашему делу.

Леха пытался ответить, но из горла вырывалось лишь нечленораздельное сипение, да растекалась по телу блаженная, теплая легкость.

- Конечно, товарищ Сталин! - справившись с минутной слабостью, гаркнул Леха. - Как не помочь? Что ж я, не понимаю, что ли? Я со всей душой! Со всем нашим удовольствием! - Леха смешался, слова сбились в кучу, застряли в горле. Он восторженно смотрел на Сталина, впитывая в память курносый нос, яблочную красноту налитых щек, вздернутую лохматую бровь.

- Вот и замечательно! - улыбнулся Иосиф Виссарионович, доставая из кармана коротенькую трубочку.

Леха зачарованно разинул рот, когда открылась в клешне манипулятора коробка "Герцеговины Флор", и стальные пальцы начали высыпать на круглый, маленький подносик табак.

Глава четвертая. Архивная пыль

У Лехи была теперь своя квартира, которой он очень гордился. Правда, квартира эта состояла всего из одной маленькой комнатки, в которой помещались кровать, шкаф, умывальник, да стол. Между мебелью нужно было протискиваться, и был бы Леха чуть поплотнее фигурой, то это представляло бы немалые трудности. Еще была кухонька, размером не многим больше платяного шкафа, но Леха был рад и этому. Ведь в последнее время у него не было ничего, кроме рваного ватника в углу подвальчика, да хлипкой одежонки, которая не спасала не только от зимних холодов, но даже и от осеннего, мозглого ветра.

- Вот погоди, Алексей Валерьевич, - говорил ему Дзержинский, лукаво улыбаясь и помахивая пальцем перед носом. - Лиха беда начало. Побудь с нами немного, поработай, а там увидишь - мы можем быть благодарными. Такого ты не видывал еще! Квартира отдельная? Да что квартира! Мелочи это. Вот посмотришь, Алексей Валерьевич...

- Да понимаю я все, Феликс Эдмундович, - Леха стряхивал с плеча гимнастерки пылинку несуществующую и поправлял широкий, натуральной кожи - редкость большая под землей, - ремень. - Обещания мои недорого стоят. Вот как сделаю свою машинку, сами увидите! И не в благодарности дело. Я не за благодарность, - Леха смущался, краснел, начинал заикаться в тщетных попытках выразить свою мысль.

- Делай, делай, Алексей Валерьевич, - одобрительно кивал Дзержинский, а манипулятор из-под столика подавал очередной стакан чаю. - Давай-ка вот еще чайком побалуемся. Для питания мозга, чтоб гениальные идеи в нем не застаивались, не загнивали, а расцветали пышно, как роза в саду.

Очень Лехе этот чай нравился. Особо когда с рафинадом. Правда, странным ему казалось, что рафинад прозрачный до льдистости, раньше такого не видывал, но - мало ли какие технологии неведомые в подземном городе имеются. Такие, о которых на поверхности и слыхом не слыхать.

- А вот скажите, Феликс Эдмундович, давно ли вы тут живете? - любопытствовал Леха. - Обустроились хорошо.

- Да почитай что с двадцать четвертой коммуны, - отвечал Дзержинский и, заметив недоумение Лехи, добавил: - С сорок первого года, ежели по-вашему считать. Год первой коммуны, Алексей Валерьевич, это 1917, в вашем летоисчислении.

- И... и товарищ Сталин? - шепотом, оглядываясь через плечо, поражаясь собственному кощунству, спрашивал Леха. - Он тоже с сорок первого года, да?

- Особенно - товарищ Сталин! - строго говорил Дзержинский, а в глазах его светилась улыбка. - Ну, ты ж понимаешь, Алексей Валерьевич, двойники, то-се... У каждого руководителя страны двойники есть. Опасность всегда существует, что убьют. Бывало такое, сам знаешь. А товарищ Сталин... Страной там, наверху, было кому руководить. А здесь - чистоту идеи коммунизма хранить нужно было! Кто лучше него мог справиться с такой задачей? Вот он и ушел. Вместе с другими, с избранными... - глаза председателя ЧК заволокло воспоминаниями историческими, прямо видно было, как в зрачках книжные листы шуршат.

- Я вот только чего не понимаю... - окончательно смутился Леха и тут же отхлебнул еще чаю, чтоб скрыть виноватые глаза. - Вот как это получается, что товарищ Сталин до сих пор жив? Да еще и на грузина совсем не похож. Ну, ни капельки! Я и фильмы смотрел, и книг читал исторический массу. Везде фотографии были, ну и кинохроники всякие. Но - ничего ж похожего! - и Леха переводил взгляд на портрет над головою Дзержинского, пожимая плечами. - Да и вы, уж простите, Феликс Эдмундович, на свои изображения совсем не смахиваете. Даже и близко! Разве что вот очки. Очки да, похожи. Или это методика продления жизни так действует?

Дзержинский смеялся, а Леха от этого еще больше пил чаю, и холодок странный бродил вдоль позвоночника. Вроде как от страха. А, может, от удовольствия: хорошо сидится под чаек с наркомом, не в пример лучше, чем под чернила в подвале с бомжами. И беседа куда как душевнее.

- Портреты - дело десятое, - говорил Дзержинский, отсмеявшись. - Разве ж изображение и личность изображаемая суть одно и то же? Просто Сталинградом всегда товарищ Сталин руководит. Ну а ЧК - всегда товарищ Дзержинский, вот и все. Иначе и быть не может. Это - тоже часть чистоты коммунистической идеи.

- Так вы... вы вовсе не Дзержинским раньше были?! - восклицал Леха, восторженно блестя глазами от такой невозможной догадки. - Раньше другое имя было, да?

- Ну, то раньше было, - строжел Феликс Эдмундович. - Ты только вот что, Алексей Валерьевич... Не вздумай с нашими людьми об этом говорить. Оно-то дело всем известное, но обсуждать его не принято. Еще поймут не так. Мало ли. Не обижайся. Сам понимаешь, традиции святы.

- Я понимаю, понимаю! - частил Леха, а в глазах не утихал восторженный блеск, казалось - вот-вот, и даже искры посыплются.

Очень ему такое доверительное отношение нравилось. Давненько никто с ним не разговаривал уважительно. Шпыняли все. Бомж, бомж! Грязная морда! А он все время хотел себя вновь человеком ощутить. Так сказать, единицей общества. Одним из, а не просто так - сам по себе и на помойке. Хотелось, чтоб как в прежние времена - и место в метрошном вагоне, и жена, встречающая у порога, и сын, искательно заглядывающий в глаза. Даже скандалы с тещей казались привлекательными, потому что у других - так же. Из таких несущественных, казалось бы, мелочей, хотелось Лехе сложить свою жизнь, вот только мелочи эти никак не давались в руки.

В подземном же городе перспективы для него открывались просто сказочные. Не раз, напившись сладкого до приторности чаю, Леха жмурился, чтоб даже глаза не выдали удивительных мечтаний - стеснялся. А видел он себя в сером, наглухо застегнутом френче, с рукою, заложенной привычно за борт. В другой руке была короткая трубочка, и Дзержинский, почтительно склоняясь, изгибаясь прямо спиною, говорил:

- А вот табачку, товарищ Сталин, - и в руках его раскрывалась сама собою коробка "Герцеговины Флор", пахнущая мягко и резко одновременно.

- А что?! И очень даже просто! - вскрикивал Леха, бегая по своей комнатенке. Он выхватывал из манипулятора стакан сладкого чаю, размахивал им, как скипетром, представляя себя во главе длинного, крытого густо-красным сукном стола Совнаркома. - Компьютеры - страшная сила! Коли я им компьютер сделаю, так они в благодарность мне не только френч Сталина, но и кресло его отдать могут! Почему б нет? К тому же, я в современном мире куда как лучше, чем они ориентируюсь. Вон сколько лет они тут просидели! А я... Ну, может ведь мне повезти хоть когда-нибудь?

И в возбужденном его воображении такой поворот событий представлялся вполне возможным и даже желанным.

Леху сделали главою специально созданного комитета, призванного соорудить счетную машину, которой еще Сталинград не видывал. Особо Леху радовало, что ученые, работающие под его началом, понимали все с полуслова, с полувзгляда. Правда, беспокоился поначалу о материалах. Из чего, спрашивается, микросхемы делать? О микросхемах под землей не знали, все на лампах работали. Правда, лампы у них замечательные были. Но для компьютера микросхемы нужны. А вот те же полупроводники где брать? Да и вовсе, есть ли такое понятие под землей, как полупроводники?

- Мне б таблицу Менделеева глянуть, - сказал как-то Леха, пребывая в задумчивости. - Тогда выбрать бы могли, из чего и что делать.

Секретарь его - назначенный лично товарищем Дзержинским - улыбнулся тонко и повел Леху в бункер, закрытый наглухо, с охраною у разламывающейся стены. Показал охранникам какой-то значок, они мигом в стороны отпрыгнули, а стена разошлась, пропуская Леху внутрь. Вот тут-то Леха и обалдел окончательно, раскрыв глаза и рот в полнейшем изумлении.

Посреди комнаты крутилось трехмерное изображение, напоминающее одновременно кубик Рубика, японскую цветную головоломку и стандартную таблицу Менделеева. В кубиках, уходящих вглубь таблицы, были названия, которых Леха в глаза никогда не видывал: Сталиний, Лений, Фейербахий, Марксий, Орджоникидзий, Кировий, и множество других.

- Это что? - спросил Леха, с трудом закрывая рот и нервно сглатывая загустевшую вмиг слюну. Пожалел в этот момент, что нет под рукою стакана с чаем. Сладким, очень сладким. Но в бункере чая не полагалось.

- Таблица Менделеева, Алексей Валерьевич, - кивнул на изображение секретарь. - Как вы и просили. Тут - все элементы, которые нам известны на настоящий момент. Выбирайте. Если уж тут не найдете, что требуется, то его и вовсе на свете не существует.

Леха ошарашено помотал головой и вышел из бункера, так и не придя в себя окончательно. Долго думал потом - как же быть? В таблице, ему показанной, он ничего так толком и не понял. Химию, конечно же, он изучал и до этого момента считал, что знает неплохо. Однако странная таблица Менделеева поставила его в тупик. Но, когда изложил своему комитету требования к материалам, необходимым для производства, решение было найдено буквально на следующий день. Правда, полупроводники, предложенные для микросхем, были ему неизвестны, но это уже было неважно.

- А рассчитывать как будем? - осторожно поинтересовался Леха у секретаря, предвкушая новые чудеса. - Я, знаете, на бумажке не смогу это рассчитать. В столбик, конечно, можно и кратный интеграл раскрыть, но уж очень долго будет.

- Пойдемте, Алексей Валерьевич, - ответил секретарь, не переставая улыбаться. Он вообще часто улыбался прозрачной, будто невесомой улыбкой Чеширского кота.

Леха дернул плечом и пошел следом, размышляя о небывальщине, происходящей под землей.

И действительно, в счетном комитете, куда привели Леху, он понял, что Менделеевская таблица - наименьшая диковина, виденная им в Сталинграде. На подставках, опутанные трубками, закрытые прозрачными колпаками, под которыми переливалась перламутровая, поблескивающая жидкость, лежали мозги, соединенные проводами.

- Нужно только задачу поставить, - сказал секретарь. - Они все посчитают.

- А откуда они взяты? - опасливо спросил Леха, представив сразу хирургов, взрезающих его голову. - Неужто у людей забираете? - сразу на память пришли фантастические романы, читанные в детстве. "Да тут сплошные Доуэли сидят!" - панически вздрагивал Леха.

- Выведены специально, выращены гидропоникой. У людей брать незачем. Образец, значит, берем, кусочек ткани, а на основе этой и выращиваем, - пояснил секретарь. - Подробнее - это к биологам нужно. Они все обскажут до последней точки, - Леха помотал головою. К биологам ему не хотелось, да и не смыслил он ничего в биологии. Не у людей головы режут - и ладно. - Так задачу ставить будем, Алексей Валерьевич?

- Позже чуть, я еще не сформулировал...

Из счетного комитета Леха вышел, пошатываясь. Много пил чаю, думал, рассуждал сам с собою, вышагивая по крошечной своей квартирке. Три шага в одну сторону, четыре - в другую. В конце концов, пришел к выводу, что удивительны достижения науки в подземном мире. Одно плохо - такие счетчики, из живых мозгов, за собой не потаскаешь. Калькулятор на них не сделаешь. И еще больше захотел создать компьютер, подарить его Сталинграду.

Работа продвигалась быстро, да и странно было бы, если б случилось иначе: комитетчики, работающие с Лехой, мгновенно находили решения, знания их оказывались на недосягаемой для Лехи высоте, и даже иногда ему стеснительно было командовать ими.

- Ну, я подарочек для вас припас, Алексей Валерьевич, - заявил как-то Дзержинский, вызвав Леху в свой кабинет. По щелчку его пальцев немедленно вкатилась тележка, на которой стоял массивный ящик с маленьким экранчиком, сантиметров двадцать в диагонали.

- Вольтметр, что ли? - Леха погладил пластиковый бок ящика. - Это хорошо, это нам надо.

- Да нет, что вы! - засмеялся Дзержинский. - Это дальновизор, Алексей Валерьевич. Специально для вас. Будете теперь наши сталинградские новости смотреть. Да и фильмы иногда показывают.

Аппарат поставили в Лехиной квартирке, подключили к каким-то проводам, дивным образом появившимся из стены. Леха покрутился вокруг, открыл заднюю панель, почесал затылок. Дальновизор оказался телевизором, но почему-то с механической разверткой, об электронно-лучевой трубке и речи не было.

- Блин! Диск Нипкова! Да мы такое только на истории радиотехники видали... Ну, я балдею с вас, ребята! - Леха аж сел от неожиданности. - И как мы монитор-то для компьютера склепаем? Таким манером не получится...

Тем не менее, получилось. Что-то вроде лазера - только называлось это гиперболоидом, соединили с дальновизором, и получился вполне пристойный черно-белый монитор. Вот только экран был небольшой, а само сооружение - достаточно массивным.

- Да тут все сплошь гении! - говорил Леха, отхлебывая горячий, сладкий чай. Комитетчики его отводили глаза. Вроде, смущались похвалами.

Дни шли, и опытная модель компьютера была почти готова к демонстрации. Леха нервничал, будто жених, опаздывающий на свадьбу. Удивляло его лишь то, что комитетчики совершенно не волновались. Да они вовсе никогда не волновались, даже не смеялись ни разу. Никогда не было слышно анекдотов, никто ни с кем не ссорился. Только лишь работа занимала их.

- Эх, вот кабы в наших НИИ так могли работать! - говаривал иногда Леха. - А то половину времени кофепития, вторую половину - вышибание денег на какую-нибудь примочку, необходимую для работы. И, что паршиво-то, никогда-то денег этих не дадут!

- Да разве так можно? - секретарь, выслушав как-то Лехины жалобы, был поражен. - А когда ж работать, если все время бегать?

- В оставшееся время, - невесело усмехнулся Леха и попытался рассказать анекдот. Никто не засмеялся, посмотрели только удивленно, даже с испугом странным. Леха вздохнул. Ему самому этот анекдот внезапно показался вовсе не смешным, а плоским и пошлым, совершенно не стоящим внимания. Странно, что раньше хохотал бы до упаду.

Демонстрация прошла весьма успешно. Сам товарищ Сталин пришел посмотреть на компьютер, долго бродил вокруг модели, трогал пальцем бугристый, странно шершавый пластик, одобрительно хмыкал, пускал табачные кольца в потолок.

- Что ж, Алексей Валерьевич, хорошая работа! - хлопнул он по плечу Леху, и тот выпрямился, гордо выкатывая глаза. - Теперь вот надо бы это все покомпактнее сделать. Справитесь?

- Бу-сде-ваш-бродь! - выкрикнул Леха, млея от преданности. И тут же поправился: - Конечно, сделаем, товарищ Сталин. Не извольте беспокоиться даже. Вот еще чуть доработаем, и сразу же сделаем.

- Ну-ну... - кивнул Иосиф Виссарионович, морща картофельный, веснушчатый нос и закладывая руку за борт френча. Ичиги его мягко прошуршали по стальному полу. - Не забывайте, на благо идеи стараетесь! А уж мы оценим, да...

И на лицах совнаркомовских комиссаров расцвели улыбки.

Леха выпросил себе разрешение в архивах покопаться.

- Понимаете, товарищ Сталин, я к вашей системе информационной еще не привык. Мне б по старинке... в бумажках порыться.

Иосиф Виссарионович, глянув искоса на председателя ЧК и дождавшись его одобрительного подмигивания, кивнул.

- Да это не вопрос даже, Алексей Валерьевич! - сказал. - Мы вам и пропуск сделаем, чтоб могли везде ходить, все смотреть. Мало ли, какая мысль свежая вам в голову придет. Вы ж у нас - уникум просто. Единственный такой, других нет.

Леха чуть не расплакался в умилении. Наконец-то! Оценили! Сколько лет в загоне был, никто и доброго слова не сказал. Разве что Маруська изредка. А тут... Почет, уважение, даже пропуск туда, куда Макар с телятами сроду не доходил. Приятно!

* * *

Архивариус оказался дедочком, из которого даже песок давно высыпался.

- Это ж годов вам сколько? - спросил Леха, глядя на подрагивающие, высохшие руки старика, покрытые фиолетово-бурыми пятнами. - Нет, вы не обижайтесь только, но все же...

- Годов? - ухмыльнулся щербато дед, демонстрируя несколько уцелевших, пожелтелых давно зубов. - Ну, считай, парень. Родился я за пятнадцать лет до первой коммуны. Сейчас у нас - семьдесят пятая идет. Значит, ежели по-твоему считать, то - девяносто уже сравнялось, да еще годик проходит.

- Ничего себе! - восхитился Леха. - А выглядите не больше, чем на семьдесят!

Дед лохматой бровью дернул, но видно было, что комплимент ему понравился.

- Поживу еще, - заявил. - Вот как раз до того времени, когда на свои годы выглядеть начну, и поживу.

В архивах Лехе понравилось. Сергей Александрович - дедок-архивариус, - к Лехе нежными чувствами проникся:

- Ты, Алексей, внука мне напоминаешь, - сказал.

- А внуки ваши где?

- Какие там внуки! - рассмеялся Сергей Александрович. - Не было у меня внуков никогда. Вовсе ничего не было, кроме работы.

Леха ему посочувствовал, но дед только рукою махнул.

- Все лучше, чем в детский сад ребенка отдавать. Тут же, сам видишь, Алексей, система строгая. Родили ребенка - а больше его и не видели. Сразу в спецясли. Там уж выращивают, воспитывают.