Милосердие и справедливость (СИ)

1

Олег Лидин стоял у окна и наблюдал за давешним бомжом. Любопытный персонаж. Вообще-то, бомжи в дачном посёлке не редкость. Как закрылась фабрика в конце девяностых, так бездомные бродяги и облюбовали брошенную красильню на том берегу реки под летнюю резиденцию. Но именно под летнюю, до середины мая они обычно здесь не появляются. А сейчас первая декада апреля, под деревьями ещё снег не стаял.

Но главное не это. Вчера, возвращаясь с вечерней прогулки, Олег столкнулся с этим субъектом у калитки и был ожидаемо атакован просьбой о воспомоществовании. А вот содержание просьбы оказалась неожиданным: «Хозяин, не поделишься какой старой одёжкой и куском мыла? И бритвой, если вдруг завалялась ненужная». Вот так. Ни слова о деньгах, жратве или выпивке. И перегаром от просителя не несло, Олег нарочно принюхался. Остро пахло дымом, приванивало немытым телом, но на этом всё.

Заинтригованный Лидин предложил гостю подождать на скамейке у дома и вскоре вынес запрошенное: старый, но почти не надёваный тренировочный костюм с курткой цветов румынского флага, две пары новых носков, нераспечатанные упаковки с нижним бельём, одноразовый бритвенный станок. И теперь вот наблюдал за последствиями своей благотворительности, благо, дом стоит на возвышении, со второго этажа противоположный берег и щербатая кирпичная коробка бывшей фабрики видны как на ладони.

Нетипичный бомж обложил кострище перед красильней обломками кирпича, запалил костерок, притащил невесть откуда оцинкованную лохань, набрал воды из речки. Неужели и впрямь собирается мыться? Олег представил себя совершающим водные процедуры на берегу, и его передёрнуло. На термометре тринадцать градусов! А у реки всегда ветрено. Но бродягу это, по-видимому, не смущало. Он поставил лохань на огонь, снова нырнул в провал, зияющий на месте снятой двери, и появился с пластиковым ведром. Ещё раз спустился к речке, погрузил ведро в воду.

Лидин прерывисто вздохнул. Кажется, он нашёл того, кого искал. Человека, побитого жизнью, опустившегося, но не до конца утратившего человеческое достоинство. Небольшая милость судьбы — именно сейчас, когда бедняга, похоже, осознал глубину своего падения и пытается выкарабкаться — и он ещё может вернуться к нормальной жизни. Ну что ж, Олег готов взять на себя роль судьбы — милосердной и справедливой.

Внутренний голос с чеканными мамиными интонациями требовал, чтобы она прекратила маяться дурью и немедленно ложилась обратно в постель, но Ди продолжала одеваться. Да, да, ей давно пора к психиатру, да, нормальным людям такие сны не снятся. А если снятся, то нормальные пьют пустырник и засыпают снова, а не вскакивают посреди ночи и не мчатся на первую электричку, чтобы предотвратить неведомую беду, предсказанную приснившимся призраком. Ди всё это понимает, и даже готова сдаться мозгоправам, но сначала съездит к бывшему мужу и убедится, что с ним всё в порядке.

Голос зашёлся знакомыми до боли причитаниями по идиотке, только и умеющей искать неприятностей на свою больную голову. Ди могла бы его заткнуть, но не стала. Мысли о собственном психическом нездоровье малоприятны, но лучше уж они, чем острая, доходящая до паники тревога, порождённая недавним сном.

Странные сны начались у Ди полтора года назад, после того, как объявился покупатель на старый шкаф. Шкаф — громоздкий монстр из мрачных тридцатых — был маминым врагом номер один на протяжении многих лет, но папа, пока был жив, не позволял избавиться от семейной реликвии, а после его смерти у мамы долго не хватало духу выбросить чудовище. Не встреть она соблазнителя, скупающего старую мебель, так бы и смирилась с тёмной глыбой, подавляющей гостей в прихожей. И тогда, наверное, жизнь Ди не поменяла бы так резко своё русло…

Покупатель, разбирая шкаф для транспортировки, обнаружил тайник, а в нём — связку из семи пожелтевших писем, датированных 1916-м годом. Мать не нашла в них ничего интересного и отдала Ди со словами: «Забирай, сценаристка! Может, хоть тебе на что сгодятся». Все послания начинались обращением «родная моя Зоинька», заканчивались подписью «твой Дмитрий» и, судя по содержанию, были написаны офицером русской армии, сражавшейся на Юго-западном фронте. Кем Зоинька или Дмитрий приходились папе, Ди не знала. Шкаф достался ему от прабабушки «правильного», пролетарского, происхождения, а погибший в сорок втором прадед был сиротой происхождения неизвестного: в девятнадцатом году его, трёхлетнего несмышлёныша, нашёл и усыновил путевой обходчик Житомирской железной дороги.

Ничего поражающего воображение в письмах не было. Темы, связанные с войной, Дмитрий старательно обходил, предпочитая воспоминания о милом сердцу прошлом и мечты о счастливом будущем. Но именно после знакомства с его невинными эпистолами Ди начали посещать сны, которые Олег назвал аберральными. А как еще назвать сны, в которых видятся картинки и лица, никогда не виденные наяву? Печь с синими и белыми изразцами, матерчатый абажур с бахромой, круглый стол под длинной вышитой скатертью, тиснёный цветочный рисунок на бледно-зелёных обоях… Брусчатка узких улочек, стоящие вплотную двух-, трёх-, четырёхэтажные дома ненашего вида, вывески с готическими нерусскими буквами, смешные (нафабренные? набриолиненные?) усы и причёски, шляпки с вуалетками, костюмы в полоску… Битком набитый грязный вагон, пассажиры, сидящие в обнимку с мешками на полках и прямо на полу, длинная очередь убого одетых людей с вёдрами у колонки на фоне одноэтажного барака…

Олега её сны заинтриговали до чрезвычайности, он перечитывал письма, выпытывал у Ди и её мамы подробности папиной семейной истории, строил предположения, объясняющие загадочный феномен, и в конце концов набрёл на Идею. Идею сценария семейной саги, в которой шолоховский реализм сочетался бы с магической обыденностью Маркеса, в которой за изломами судеб проступала бы история многострадальной России 20-го века.

Работа над сценарием поглотила его без остатка. Что повлекло сразу три радикальных для Ди последствия. Во-первых, её смутные подозрения, что Олег тяготится присутствием молодой жены и жалеет о женитьбе, переросли в уверенность. Во-вторых, в попытках справиться со смятением — смятением влюблённой женщины, обнаружившей, что не нужна любимому, — Ди стала проводить больше времени в обществе Миши, друга детства Олега, и вскоре почувствовала себя окончательно запутавшейся и несчастной. А в-третьих, тогда-то в её сновидениях и появилась впервые эта дама.

Стрижка «боб», серые глаза, чуть приподнятые к вискам, острые скулы, впалые щёки, нежный подбородок. Сочувственный, понимающий взгляд и слова — ясные, спокойные, убедительные. Тебя закружили эмоции, моя девочка. На самом деле, понять, где любовь, а где химера, очень просто. Спроси себя, от кого из них ты хотела бы иметь детей.

Ответ был настолько очевиден и так легко расставил всё по местам, что Ди опешила. Как она сама не додумалась до такой простой мысли? Скольких душевных терзаний можно было бы избежать! Конечно, в жизни лёгких выходов из сложных нравственных лабиринтов не бывает. Чувство вины так и не оставило Ди до конца, приправляя горечью счастье новой семейной жизни. Иногда горечь пересиливала, и тогда в её сны снова приходила дама, называющая Ди «своей девочкой». Утешала, ободряла, успокаивала. Ди привыкла видеть в ней своего ангела-хранителя, привыкла доверять её безмятежной мудрости.

Но этой ночью лицо дамы было каким угодно, только не безмятежным. В серых глазах стояла тревога, голос пресекался от сдерживаемого отчаяния:

— Проснись, детка! Ты должна поехать к Олегу. Может быть, беду ещё можно отвратить…

— Счастливчик ты, Хват! — Объявил, не скрывая зависти, Сеня Нефёдов, коллега, дежуривший вчера по району и выезжавший на убийство в Красильниково в составе следственно-оперативной группы. — Если бы не отпуск, хрен бы я выпустил из рук это дело! Не дело, а мечта лентяя! Обвиняемый под замком, алиби нема, мотивы прозрачны, свидетельница честна как на духу, вещдоки в наличии. Осталось дождаться заключения экспертов, и всё — гуляй, Вася, обмывай новый плюсик в послужном списке!

Хватов уверенности завистника не разделял. Во-первых, под замком не обвиняемый, а задержанный по подозрению. Во-вторых, его алиби, каким бы хлипким оно ни выглядело, ещё никто не проверял. В-третьих, вещдок в наличии пока один, и тот станет вещдоком только после заключения экспертов. Или не станет, и тогда зависть Нефёдова, который следующие три недели собирается нежить пузо под ласковым болгарским солнцем, обернётся чистым издевательством. В-четвёртых, честная свидетельница приходится подозреваемому женой, а покойному — бывшей женой, и такой расклад Хватову очень не нравится. Тем более, что Серёга Соломенко, опер, беседовавший вчера со свидетельницей, пока Нефёдов писал протокол осмотра места происшествия, по поводу честности этой Веденеевой высказался неопределённо.

«Выглядело всё так, будто она отвечает на автомате. Знаешь, как бывает, когда человек захвачен своими мыслями настолько, что не отдаёт себе отчёта, где находится и что делает? Но было это защитной реакцией или умной игрой… Не уверен. Два к одному, если верить моей чуйке».

Чуйка у Серёги работала профессионально, и треть шансов, отведённая ею под возможность, что Диана Павловна Веденеева, обнаружившая тело бывшего супруга ранним утром вчерашнего воскресенья, ведёт свою игру, здорово портила Хватову настроение. Потому что ставила под сомнение стройную версию Нефёдова и сулила Хватову лишнюю головную боль. С другой стороны, шансы на искренность Веденеевой, по Серёгиной оценке, вдвое больше, а тогда дело действительно обещает быть простым.

Олег Сергеевич Лидин, 1975 года рождения, был убит на своей даче выстрелом в затылок. Жил Лидин уединённо, на людях появлялся редко, выстрела, прозвучавшего где-то на рассвете четырнадцатого мая, никто из соседей не слышал, и кормить бы покойнику мух невесть сколько времени, если бы не сверхъестественная интуиция его бывшей супруги. Дурное предчувствие, разбудившее Веденееву той ночью, оказалось настолько сильным, что Диана Павловна не смогла противиться странному порыву немедленно выяснить, всё ли в порядке с человеком, которого она оставила годом раньше ради брака с единственным близким другом Лидина, Михаилом Шуховым. Впрочем, отношения сторон в этом треугольнике были странными с самого начала.

Веденеева и Лидин познакомились в Институте истории культуры и искусства, где она обучалась, а он преподавал сценарское мастерство. По правде говоря, институт этот — областная шарашкина контора из числа расплодившихся за последние годы вузиков, которые за умеренную плату врачуют раненую гордость юнцов, не сумевших поступить в престижные творческие академии. И преподаватели в этом ИИКИ соответствующие — бывшие библиотекари и музейные работники, художники местного значения, актёры и режиссёры самодеятельных театров. На этом фоне Лидин, успешный сценарист, приложивший руку к созданию многих популярных телесериалов, выглядел несомненной звездой. Не диво, что двадцатилетняя студентка по уши влюбилась в мэтра. И в том, что Лидин, очарованный хорошенькой ученицей, позвал девушку замуж, тоже нет ничего удивительного — такое случается сплошь и рядом. Удивительное началось позже.

Где-то через полгода совместной жизни счастливый молодожён вдруг обнаружил, что общество любимой жены отвлекает его от создания очередной нетленки. Не долго думая, маэстро переселился на дачу, поручив заботу о супруге другу детства, живущему в соседнем доме. Друг отнёсся к поручению столь ответственно, что Диана вскоре не только перестала тосковать по мужу, но и решила сменить его на заботливого Шухова. А мэтр на их решение не только не обиделся, но чуть ли не благославил спевшуюся за его спиной парочку. По словам Веденеевой, Лидин довольно часто звонил и ей, и Шухову, наезжая в город, заходил в гости и даже — та-да-да-дам! — оформил завещание, отписав этим двоим всё свое имущество.

Конечно, насчёт звонков и визитов Диана Павловна могла и солгать, но означенное завещание, составленное по всей форме и заверенное у нотариуса, в бумагах Лидина нашлось. Вот вам и мотив. Тем более убедительный, что у Шухова, владельца мелкой строительной фирмы «Мастерок», дела в последнее время шли неважно. Молодой, но зубастый конкурент, появившийся на рынке строительных услуг без году неделя, уводил у него из-под носа контракт за контрактом.

Итак, мотив имеется — и у Шухова, и у Веденеевой. По части возможностей они тоже поначалу шли ноздря в ноздрю. Она могла застрелить бывшего мужа перед тем, как вызвала полицию, он — незадолго до её приезда, поскольку ночь провёл вне дома. Где именно — пока вопрос. В субботу вечером Шухов вдруг сорвался из дома, сказав жене, что уезжает по делу и вернётся не позднее вечера воскресенья. Объяснить, по какому именно делу, обещал по возвращении. Но вернуться к жене ему не дали сотрудники полиции, прихватили в подъезде. На вопрос, где он был, Шухов ответил крайне неохотно и неубедительно. В пятницу ему в офис якобы позвонил некий аноним, сказавший, что в «Мастерке» завелась крыса, сливающая конкуренту инфу. Убедиться, что аноним не врёт, а заодно узнать личность иуды, Михаил Вадимович сможет, если понаблюдает в выходные за дачей конкурента из недостроенного дома, стоящего прямо напротив дачи. И Шухов, промаявшись больше суток в сомнениях, в конце концов всё же поехал караулить «крысу».

Подтвердить его слова по понятным причинам некому, тайных врагов выслеживают тайно. А даже если бы свидетель и нашёлся… От дачи конкурента до дачи Лидина ночью на машине можно добраться минут за сорок, если не за полчаса. Так что возможности у Шухова и у Веденеевой имелись. И его, и её Лидин впустил бы в дом среди ночи. И к нему, и к ней не побоялся бы повернуться спиной. Но главное — пистолет.

Вальтер ППК калибра 7.65 Лидин и Шухов нашли в конце восьмидесятых. Играли в выселенном под снос частном доме, проломили — то ли случайно, то ли нарочно — подгнившую половицу и наткнулись на жестянку с пистолетом, утопленном в смазке. Там же, под половицей, обнаружились две коробки с патронами. О том, чтобы сдать находку в милицию, у мальчишек, ясное дело, не возникло и мысли. Перепрятали, паршивцы, на чердак лидинского дома: выковыряли из заложенной за ненадобностью печной трубы несколько кирпичей и устроили себе сейф. Пользовались с оглядкой и редко — только когда появлялась возможность выбраться в лес или другое глухое место, где некому застукать подростков за опасным развлечением. Потом остепенились, но пистолет не сдали и не забыли о нём. Во всяком случае, Веденеевой о своей находке рассказали. Правда, где именно хранился пистолет, она, по её словам, не знала, но слова — не доказательство, цена им невелика.

И не снял бы никто с Веденеевой подозрения, если бы «сейф», который показал оперативнику и понятым припёртый к стене Шухов, оказался пустым. Но вальтер лежал на месте, и из него, судя по запаху, недавно стреляли. У Веденеевой, находившейся с полшестого утра под присмотром полиции, возможности вернуть пистолет в тайник не было. А у Шухова, болтавшегося неизвестно где, была. И основания для задержания Шухова у полиции имелись — не придерёшься. Хотя бы за хранение оружия. Теперь дело за медиками и баллистами. Если Лидин убит из найденного вальтера, Шухову не отвертеться. При условии, что его жена не ведёт свою игру. Допустим, сама она не могла подбросить пистолет на место, но если у неё есть сообщник… Тогда копать Хватову — не перекопать.

Ладно, для начала нужно взглянуть на эту дважды жену. Выписать ей повестку на завтра, когда будут готовы заключения экспертов, и хорошенько надавить. Может, и копать не придётся.

Ди не представляла себе, что душевная боль может быть настолько осязаемой. Пелену милосердного бесчувствия, отгородившую сознание от тела и внешнего мира, когда она увидела лежащего на полу кухни Олега, сорвало, как шквалом, от вести, что Мишу арестовали по подозрению в убийстве. С тех пор прошло больше полутора суток, и всё это время Ди не покидало ощущение, будто у неё в груди поселился садист, который методично обдирает нутро наждаком. Попытки спрятаться от муки за упрямым неверием («Миша? Убийца? Что за чушь?!») раз за разом проваливались, натыкаясь на безжалостный довод: а кто ещё мог воспользоваться пистолетом, о котором знали только трое? И если раньше у Ди была надежда на злосчастное случайное совпадение, то теперь она разлетелась вдребезги.

— Вы уверены? — выдавила она через силу. — Ваши эксперты не могли ошибиться?

Следователь только неприятно усмехнулся. Он вообще был неприятным, этот Василий Кириллович. Глаза-буравчики, рыжие усы, упорно наводящие на мысль о тараканах, гадкие вопросы с подтекстом. И, что ужаснее всего, Ди сама виновата. О чём она думала, когда откровенничала с тем парнем? В том-то и дело, что ни о чём. Не в состоянии была думать. А расплачиваться за её бездумие Мише, который не виноват вовсе. Не мог Миша… вообще не мог убить, а уж Олега… чушь! Но как быть с пистолетом?.. Мамочки, как же ей плохо! А следователь выстреливает вопрос за вопросом, и каждый жалит, как шершень…

Когда она в последний раз общалась с Олегом? О чём они говорили? Он жаловался на что-нибудь? На плохое самочувствие, подозрительные происшествия, людей, которые ему досаждают? Вообще никогда не жаловался? Тогда, может быть, жаловалась она? Скажем, на нехватку денег, деловую несостоятельность нового мужа, мрачные финансовые перспективы? Когда и в какой форме Олег сообщил ей о завещании? Ей не показался странным его поступок? Здоровый, далеко не старый мужчина вполне мирной профессии вдруг озадачивается вопросом, кому оставить имущество после своей смерти, и оставляет его бывшей жене и другу, к которому она ушла. Он дал какое-нибудь объяснение? И оно её удовлетворило? Ничего не насторожило её, не встревожило? Она не пыталась расспросить бывшего мужа подробнее?

Ди сдерживалась из последних сил, и только мысль о том, что следователь нарочно выводит её из себя, давала ей силы не сорваться. Но, наверное, она всё-таки сорвалась бы, если бы её мучителю не позвонили. Взглянув на мобильник, этот гад досадливо поморщился, поколебался, принимать ли звонок, но потом всё же попросил Ди выйти в коридор и подождать. Она вскочила, забыв про лежащую на коленях сумочку, кое-как впихнула обратно выпавшие оттуда мелочи и вылетела за дверь.

Спасительная передышка помогла ей взять себя в руки. Что бы он понимал, этот Хватов! Мыслит в примитивных категориях обывателя, а Олег был идеалистом. Материальный мир и люди с их отношениями интересовали его только с точки зрения идей. Смысл, свобода, ответственность, совесть, справедливость, разные уровни бытия и связи между ними занимали его куда больше житейской «суеты сует». К смерти он относился не как к страшному концу, мысли о котором надо гнать от себя до последнего, а как к шагу в неведомое. Если Ди и удивило сообщение Олега о завещании, то не потому, что он вдруг задумался о смерти, о которой размышлял часто, а потому, что имущественные вопросы прежде его не волновали. И его объяснение («Не хочу радовать своей смертью папашину родню, которая ни разу не проявилсь с тех пор, как папенька бросил жену с годовалым младенцем. Это не отвечает моему представлению о справедливости мироустройства») не показалось ей неубедительным. Другое дело, что решение Олега назначить наследниками её и Мишу, не отвечает общепринятым представлениям о справедливости, включая представления самой Ди. Но Олег только отмахнулся от её попытки протеста, как отмахнулся в своё время от их с Мишей попытки выпросить прощение.

— Стоп! — Оборвал он их на первой же фразе, когда они явились к нему на дачу с видом нашкодивших щенков. — Избавьте меня от патетики. Мишка говорил мне, что я веду себя, как последняя скотина, Ди. Я подумал и понял, что не должен был жениться, но не знал, как об этом сказать, чтобы тебя не обидеть. Вы исправили мою ошибку, и всё на этом. Все поют и танцуют, конец индийского кино. А теперь валите отсюда, пока у меня рабочий настрой весь не вышел.

Ди не сомневалась в его искренности. Олег вообще никогда перед ней не притворялся, даже из добрых побуждений. Но как растолковать это предубеждённому следователю?

Растолковывать ничего не пришлось. Позвав её в кабинет, Хватов переключился на вопросы о пистолете и месте его хранения, на которые она не могла ответить, потом на вопросы о Мишиных конкурентах и недоброжелателях, о которых она знала мало, а потом вдруг вцепился клещом, выспрашивая о каких-то Узунове и Самариной, о которых Ди вообще никогда не слышала. Но следователь всем своим видом демонстрировал неприязненное недоверие и довёл Ди до такого состояния, что, получив разрешение идти, она взвилась, как подброшенная, снова уронила сумку и усеяла содержимым пол по всему кабинету.