Минэн-Олэн

«Застре-лись, застре-лись» — деловито стучали колёса. За окном крутыми холмами стелился уральский лес. Из окна поезда он казался одной большой тушей, которую лишь изредка прорезали каменные осыпи с язвами лишайников. Деревья разрывали сплошную плоть ветвей, и они торчали над камнями как края раны. «Тебе действительно пора умирать Артём Кондратьевич, если ты так смотришь на природу». — Штабс-капитан сделал большой глоток чая и откинулся на бархатном диване.

— Вы никак в томлении духа, ваше высокоблагородие? — его попутчик, дородный купец в чёрном сюртуке, смотрел поверх газеты с хитроватым прищуром чуть раскосых глаз. — Может, желаете развлечься беседою? Так я готов представиться — Шепелев Спиридон Матвеевич, купец, следую в деревню на отдохновение от трудов тяжких.

— Честь имею представиться, Злобин Артём Кондратьевич, штабс-капитан.

— А следуете куда, позвольте полюбопытствовать, Артём Кондратьевич?

— В Екатеринбург, по служебной надобности. — Меньше всего Злобин хотел сейчас с кем-то говорить, но вежливость, привитая ещё с кадетского корпуса, не позволяла ему отмалчиваться.

— Вы не гневайтесь на меня, старика, но я многого на своем веку понагляделся. Такие глаза у товарища своего видел. Жена от него ушла, так он головой в прорубь, бултых, и прими господи душу раба твоего. Вы, Артём Кондратьевич, человек государев, небось, при оружии, не хочу, чтобы довели себя до греха в моём присутствии.

Злобин промолчал. Прав, прав был купчина. Вот он саквояж, рядом на диване, а в нём кобура с офицерским самовзводом. Только не будет он стреляться на людях, выйдет на первом подвернувшимся полустанке. Найдёт мужика с телегою, чтобы вывез в чащобу. А там, пуля в висок и на прокорм диким зверям, чтобы и духа не осталось от неудачливого карточного игрока.

Купец воспринял молчание офицера как бессловесный ответ и нахмурил густые, кустистые брови:

— Нетути такого искушения на матушке земле нашей, ради которого пристало торопить господа. В грехе живём, но должно искупать этот грех до самого последнего мига перед юдолью земной. Господь не оставит, направит на путь, только самому желание нужно приложить превеликое.

— До бога далеко, а люди, они рядом. Как можно жить среди них, если честь потерял?

— Дык, на что такая честь? Если на самый наиглавнейший грех толкает? Такая честь от лукавого. Вот у нас, купеческого сословия, честь совсем другая, словом купеческим зовётся. Слово это, как поводырь ведёт нас по жизни, от плохого бережёт, хорошее привечает.

— И что бывает, если нарушает купец своё слово?

— Что бывает? — купец двинул своим большим телом, скрипнули сапоги. — А помогают такому люди добрые встретиться с господом.

— Так может, и вы поможете? А, Спиридон Матвеевич? — Измышления худородного купца об офицерской чести покоробили Злобина.

Купец огладил окладистую бороду, пожевал губами в раздумии, но сказал веско и твёрдо:

— Как знать? А может, и взаправду помогу, только знать хочу наперёд, за что на тот свет торопишься, Артём Кондратьевич.

Перед глазами штабс-капитана встала прокуренная комната Офицерского Собрания, помятые лица, крупинки мела на зелёном сукне стола, расписанная партия и колонка наспех выписанных цифр. И ещё чувство обречённости, дыхание рока, когда молоденький поручик закончил подсчёт.

— Проигрался я, Спиридон Матвеевич. Живу службой. Платят мало — 137 рублей 75 копеек. А жить привык достойно. Вот и пробавлялся картами. Да не повезло мне, проиграл 5 тысяч. Сроку дали две недели. Без денег этих мне товарищам в глаза посмотреть не смогу, не то, что руку подать.

— Эка хватили, пять тысяч! Да за деньгу такую, деревню в полста дворов лошадьми оделить можно! Хотя, знавал я купца Чувалдина, так он разом на ярмарке в Перми 90 тысяч выиграл. Доводилось и по 7 тысяч рубликов на карте видеть.

Купец крякнул, завертел маленькую, обтянутую шёлком, пуговку на сюртуке. Брови окончательно сошлись на переносице, а складки вокруг большого, картошкой носа, резко потянули уголки губ вниз. Казалось, он видел лошадей, которых штабс-капитан «убил» на ломберном столе. Потом решительно сложил газету, положил рядом, придавил тяжёлой ладонью с короткими пальцами.

— Есть у меня к вам интерес, Артём Кондратьевич. Сначала обскажу историю одну, а опосля предложеньице сделаю. Началось это, годков четыре назад. Вычитал я вот в таких вот «Ведомостях Пермской Губернии», что в землях американских есть река, а на ней водопад. Изрядный водопад, писали больше 20 саженей, названия уже и не упомню. Так вот, преклонных лет женщина снарядила бочку специальную, да в тот водопад и сплавилась, ей вишь, денёг не хватало, надеялась, зеваки сбегутся, за просмотр и заплатят. Бог уберёг, а денег не дал, сбёг её приказчик с деньгами. До конца жизни пробедствовала. Мне тогда откровение сделалось — как бы людишки не изворачивались, судит их только бог. И решил я сам эту штуку проверить. Рядом с деревней, где меня породили, стоит Байлугина гора. По вогульски Минэн-Олэн. Из-под неё в речонку поток подземный вытекает. И в горе той, чуть пониже верхушки, дыра имеется. Вогулы в дыру эту оленя загоняли. Горе, значит, камлали. А там провал бездонный до самого низа. Я прикидывал, поболее, чем в американцевых земелях. Застревала где-то в нём животина без следов. Но бывало, гора оленя не принимала, и выплывал он целёхонький в Товыл. Тогда вогулы уходили, гневается, мол, земля. Когда я мальчонкой туда бегал, вогулов давно уже в нашем крае не было, только ихние идолки носатые валялись. Положил я триста рублей охотнику, который согласится в бочке свергнуться. Нашёлся один, батрак, Бакунька Свиридов, забился крепко в бочке-то, в кровище достали, но выжил. А получил деньгу мою, загулял, запил, да и утоп в Товыле.

Видно, специально, чтобы штабс-капитан смог уразуметь всё, купец замолчал, взял стакан с холодным чаем, промочил горло. Затем он посмотрел прямо в глаза Злобину:

— Ну, вогулы понятное дело, народ тёмный, невдомёк им, что всё господь решает. А мне вот интересно стало, как он вашу честь разрешит. Я, знамо дело, пяток тысчонок сыщу на богоугодное дело.

Первой мыслью Злобина было залепить оплеуху этому уральскому Крезу, которому, что батрака в бочку засунуть, что дворянина, всё едино. Он и раньше слышал о загулах купцов «За всё плачу, раззойдись честной народ, не препятствуй душе тешиться!», когда вокруг горящих изб водили хороводы с цыганами, а свиней поили шампанским и устраивали бега как на скачках. Офицеры его полка не многим уступали толстосумам в пьяном кураже, но цинизм, с которым читающий газеты скот, предлагал ему поучаствовать в своей забаве, покоробил даже его. И всё-таки ответствовал он сдержанно.

— Таким манером, сударь, честь не вернёшь, ещё больше запятнаешь.

— Ой, не торопитесь, Артём Кондратьевич, отказ давать. — Шепелев хлопнул себя по колену. — Мы ведь, понимаем, гордость офицерская. Так ведь всё зависит от того как дело повернуть. К примеру, напала на высокоблагородие ипохондрия, и порешил он развлечься на заграничный манер. А попутчик его возьми, да и пари предложи. Честь ваша супротив пари что-то имеет?

«А что?». — Задумался Злобин. — «Хитрый старый хрыч, любое дело обтяпает, комар носа не подточит».

Видя, что штабс-капитан колеблется, купец продолжил:

— Дело-то смертоубийством может обернуться. Донесут мужики уряднику и мне, потом, от судейских крючков до конца жизни не отцепиться. Напишем бумагу, чин по чину, подрядил штабс-капитан купца обеспечить себе увеселение, опасности осознаёт, в смерти своей просит никого не винить. Заверим у старосты в деревне.

Злобин перевёл взгляд с морщинистого лица купца, на свой саквояж. Чистая смерть от пули нагана в тайге не казалась ему теперь такой привлекательной, как до разговора с Шепелевым. Чем она лучше, той, которая возможна внутри языческой горы? Что там? Карстовая пещера с подземным резервуаром и переменным течением? Наверно, траектория погружения в воду задаёт направление выноса и возможны попадания в глухие карманы скалы. Тогда, мучительная смерть в тесной бочке от удушья. Ну, это не беда, можно будет взять с собой револьвер, всё ведь уже решено. Зато если дело выгорит, жизнь можно начать сначала. Эх, была, не была!

— Я согласен.

— Тогда, по рукам, слово купеческое даю, ежели вы, Артём Кондратьевич, жизнью рискуя, спуститесь с горы, выплатить вам шесть тысяч. Чтоб и долг заплатить и отметить спасение чудесное.

Протянутая рука Шепелева была необъятна и суха. Злобин пожал её, отбросив все сомнения.

Сошли они с купцом на небольшом разъезде. Его дожидался приказчик с парой долгушек. На телегах Злобин углядел вьюки и ящики. Приземистые, сытые лошадки нетерпеливо пофыркивали.

Шепелев сменил сюртук на простую двубортную куртку и расположился на передке первой телеги, рядом с возницей, а штабс-капитану нашлось место между тюками с мануфактурой. Щёлкнул кнут и маленький обоз двинулся в путь.

— На Чусовой на шитик пересядем. Хоть и еду на отдых, ан не могу удержаться от соблазну торгонуть. — Обернувшись, сказал купец.

— И чем же торгуете?

— Знамо чем, туда ружейный припас, скобяной товар, платки, бусы-гребёнки, а оттуда мёд. Знатный, доложу вам мёд. Вокруг деревни гари иван-чаем поросли. Мёд густой, духмяный. А по зиме птицу битую, да рыбу мороженую закупаю.

— А народ, какой там проживает?

— Народишко в нашей Яйве ядрёный, деды-прадеды кержаками были. Пришли на место старого вогульского стойбища, охотой пробавлялись, землицу распахали. Сейчас отвратились от ереси и самые что ни есть никониане.

Злобин откинулся на тюки и начал смотреть в июньское небо. Его казармы отдельной пулемётной роты в Перми теперь казались далеко-далеко, но всё равно, сердце жгло бремя долга, по сравнению с ним всё казалось забавой — неведомая гора, реки, леса.

На шитик они погрузились на безымянном перекате. Мужики подвернули порты и мигом перетаскали содержимое долгушек. Плаванье к деревне заняло два дня. Поначалу Злобин задирал голову, разглядывая живописные камни Чусовой, наслаждаясь простором. Но потом шитик свернул в Товыл, узкую, неглубокую речушку, берега которой густо заросли кустами. Навалилась мошкара. Мелких фурий не мог отогнать даже дым от кадила с шишками, которое поставили на носу. Они собирали свою кровавую дань до позднего вечера, когда им на смену приходили обычные комары. Это бедствие мешало насладиться красотами береговых скал и тихих тенистых заток, которые сменяли друг друга.

Злобин уже думал, что конца не будет путешествию, когда скалы с правой стороны отступили, а берег стал пологим, потянуло дымом и послышалось мычанье коров. На водопое стояло небольшое стадо. Бурёнки лениво пили воду, отмахиваясь от слепней. Деревушка была рядом, небольшая, с разбросанными домами-пятистенками, обросшими клетями. Подворья обнесены высокими заплотами, отчего каждый двор казался настоящей усадьбой. Невольно штабс-капитан поискал вогульскую гору и сразу её увидел.

Вдали, из левого, высокого, поросшего лесом берега выступала узкая беловатая громада. Она была похожа на гигантский форштевень, казалось, вот-вот, огромный корабль прорвёт деревья и выскочит во всей величавой красе.

Ещё два дня прошли в безделье для штабс-капитана. Остановились на постой у арендатора Шепелева и купец занялся делами. Мужики свозили тяжёлые бочонки мёда, приказчик принимал их, торговался, строчил цифрами в толстенной книге. Работники отмеряли ткань, отсчитывали заряды, выкладывали топоры и пилы. Раскосые глаза Шепелева поспевали уследить за всем этим, а его окрики падали каплями смазки в сложный механизм торговли.

Злобин чувствовал себя неуместным на ярмарке хозяйствования, уходил со двора к реке, смотрел на Минэн-Олэн. Странное чувство зарождалось у него в груди. «Кто я есть? Маленькая мошка, которая слепа, пуста. Тычусь в разные стороны, подгоняемый пустотой своих желаний, и никогда не могу их насытить. К этой горе слетались сотни мошек до меня. Они припадали жадно к её каменной плоти, пили жаркую силу надежд и разочарований и тогда для них наступал краткий миг благости. Кто-то решал за них. Тот батрак, вот он выпил чашу ужаса до дна, пролетая пещерный ад. А потом умер, потому что мысли о грядущей пустоте стали невыносимые. Что гора сделает со мной, даже если я выживу?»

Утро решающего дня они встретили на шитике по пути к Минэн-Олэн. Всё было позади — скрип пера на бумаге в доме старосты, стук колотушек при конопатке огромной бочки, берёзовые веники в жаркой бане.

Минэн-Олэн наползал неторопливо, с каждым взмахом вёсел. Вблизи стало видно, что река неспокойна у его основания. Невидимая сила вздымала воду из глубины, заставляла её ломать строгие ряды волн, расплываться на них огромной кляксой расходящихся в стороны потоков. Сбоку открылся пологий откос, заботливо очищенный от леса.

— Причалим там, Артём Кондратьевич. — Шепелев показал на каменистое основание откоса. — Место там глубокое. Как настроеньице, может чарку для сугреву?

— Нет, благодарю покорно.

Злобин отрицательно помотал головой. Он был при полном параде — выглаженный китель, начищенные сапоги, фуражка, портупея, ремень с кобурой. Не по чину офицер российскому погибать в партикулярном.

На гору они поднялись первыми, хотя купца и пришлось поддерживать, потому что подъём был крутоват. У чёрного зёва пещеры, откос был углублён в гору — лопатами сняли слой земли и камень был вырублен на сажень. Проём был большим, в него могла бы въехать целая долгушка. Кряжистые работники спустили вниз пеньковые канаты, бочку обвязали и споро втащили наверх. Вздули костерок и поставили на него котелок со смолой.

— Не передумали, Артём Кондратьевич? Гляньте-ка красота-то какая! — Шепелев указал на реку.

Действительно, утренние лучи солнца блестели на волнах плёса. На зелёном ковре лога, над домами деревни, струились дымки. Было что-то щемящее в пасторальном виде с высоты. Штабс-капитан окинул взглядом это великолепие и сжал губы. Не хватало ещё перед зипунами слабость показать.

— Давайте без промедления, Спиридон Матвеевич, мне ещё в Пермь возвращаться.

— У-ва-жаю! — Раздельно, сказал Шепелев и махнул рукой.

Злобину помогли подняться и спрыгнуть в нутро бочки. Изнутри она была оббита толстой овчиной в два слоя.

— «Как в желудке у мамонта». — Почему-то пришла штабс-капитану эта глупая мысль детства. Когда он был маленьким, всегда представлял, что у мамонтов и желудки мохнатые. Выпрашивал у кучера отца тулуп, завёртывался в него с головой и представлял, что его проглотило чудовище с бивнями.

Крышка над головой гулко чавкнула, становясь на место. Затем застучали колотушки, зашипела смола. Злобин пошарил в темноте, нащупал большой деревянный чоп, он затыкал отверстие с кулак величиной. С противоположной стороны, снаружи бочки, были прибиты тяжёлые плахи. Бочка должна была перевернуться в воде отверстием вверх. Он выдернул чоп, припал ртом, ему хотелось надышаться вдоволь в последний раз.

— Ээй, баарин, затворяйси, сейчас будем её набок воротить!

Голос снаружи был приглушён и, казалось, долетал откуда-то издалека. Злобин с размаху воткнул чоп на место и что было сил, упёрся в мягкие стенки. Вспомнил про наган, достал его, зажал в руке, снова упёрся.

Чёрный мрак вокруг него качнулся и со скрипом начал заваливаться. Потом завертелся в страшном водовороте, набирая ход. Страшная сила чудовищной ладонью начала вдавливать в овчины, вытесняя воздух из лёгких. Резкий удар — голова, несмотря на все старания, мотнулась и со всего размаху ударилась о темноту. В голове набатами загудели колокола боли. Удар! Ещё удар, на этот раз откуда-то сверху, сгибающий тело. Наган вылетел под ноги. Не вращение, а беспорядочные толчки. Тело кажется горошиной в погремушке безумного шута. Открытым ртом прямо в овчину. Он непроизвольно сжал зубы и вырвал клок из обивки. Выплюнул, во рту противный привкус крови. Губы, наверно, всмятку. Когдааа! Когда, это кончится, господиии! Всплеска он не услышал, просто, как будто, копна сена приняла его. Податливая и упругая, она остановила пляску тела, плавно перевернула несколько раз, потом лениво качнула и успокоилась. Злобин лежал, не смея пошевелиться. Что это? Несёт ли его, или он застрял где-то под водой в гроте? Воздуха внутри бочки было ещё достаточно, но почему-то мысли заставили начать задыхаться. Злобин лихорадочно зашарил вокруг себя. «Нет, чёрт, это револьвер». «Ну, где? Где же тыы скотинааа!». Наконец он сообразил, что надо ощупать стенки сверху. Чоп нашёлся, и штабс-капитан рванул его. Свет! Он будет жить!

— Ну, что страху натерпелся, ваше высокоблагородие?

Злобину пришлось щуриться, чтобы после темноты смотреть на Шепелева. Тот сидел перед ним на чурбаке. Шитик слегка покачивало. Его вытащили из бочки, как из чрева матери, беспомощного и синего от спёртого воздуха. Уложили на дно, дали тряпицу утереть кровь. Китель треснул по всем швам, один рукав изрядно надорвался, фуражка превратилась в обесформленный блин.

— Живой…

— Да, живой, живее некуда, держите машинку, вещь казённая, присмотру требует.

Шепелев протянул наган, неумело держа его за барабан. Оружие, которое должна было лишить его жизни, было теперь простой, холодной железякой. Злобин приложил его к горящему лбу.

— Слукавил я в поезде-то — вздохнул Шепелев — отродясь, никого в пещеру эту вогульскую, не совал. Скатились, вы, ваше высокоблагородие, как и Бакунька Свиридов просто по скату, да прямеча и в реку. Был Бакунька пьяница беспросветный, всё время приставал за подаянием, вот я ему такую штуку и учинил. Опосля, он не то что водку пить, а даже смотреть на неё зарёкся. Ибо понял он, что из-за неё на таком краю обретал…

— А ну давай опять на гору! — хрипло, с угрозой, выдохнул из себя Злобин.

— Да, ты что? Ополоумел? Я ж заплачу, слово дал. Шесть тысяч… ккак уговор был.. — Шепелев испуганно сбился на «ты», закрестился.

— Я сказал: «На гору»! — страшным голосом, от которого дрожала его рота на плацу, рявкнул штабс-капитан, рукоять нагана легла в ладонь.

— Да я ж как лучше хотел, чтобы грех дать искупить…

— Ничего ты не понял про честь, лапоть. Будешь своими бочками в реке быдло лечить. Меня отправишь туда, чтобы судьба решала, жить мне или нет, а не ты, поповский доктор! Честь добыть можно, только жизнью рискуя. — ствол нагана дёрнулся в сторону пещеры.

Полными ненависти глазами, Злобин посмотрел на Минэн-Олэн, жалкий камешек по сравнению с честью человека.