Мир, где тебя нет

Глава первая. Освети тьму

   Шестерик мчался взнузданной стаей; колёса тонули и вязли в той болотной воде, что некогда была наезженным трактом. Скрип рессор, удары комьев грязи о борта кареты и тотчас смывавшие их дождевые потоки - всё это слилось в единый звук, бившийся на грани восприятия. Скорость была такова, что Диана просто могла бы вообразить, будто она не в карете, но во чреве корабля, несомого штормом. 

   Что кони не падут на скаку, обрывая постромки, что не погубит их изгиб неверной дороги - тому порукой искусство ведьмаков и сверхчеловеческая реакция одного из них, третьи сутки не отпускавшего скользкие вожжи, чтобы гнать без роздыху день и ночь. 

   Но и на шестёрке лошадей из телларионских конюшен, лошадей, напоенных алхимическим зельем, питаемых магией, не опередить госпожу смерть, если она уже назначила время визита. Диана слишком хорошо помнила то обречённое ожидание, когда смерть вошла в двери отцовской опочивальни.

   Демиан... уже переступил за предел, назначенный всякому, рождённому земной женщиной. На сколько часов или дней он продлит эту пытку - и во имя чего? Он позвал её, когда сознание уже покинуло тело, сжигаемое живым огнём. Насколько справедливо счесть это его собственной волей, так, как и поступил учитель Демиана, а Диана подчинилась? Чью боль она облегчит, чьё сердце обольётся кровью, если он вынесет ещё сверх всякой меры... если маг и ведьма успеют... если смерть отступит лишь на шаг, склонив голову перед человеческим мужеством... если Диана в первый - и последний - раз сама коснётся ещё тёплых, но уже бесчувственных губ? 

   И всё же она не могла безвозвратно думать о Демиане как о том, кто с каждым ударом её сердца всё менее принадлежит этому миру. В нём была сила, равной которой она не видела ни в ком ином, он был самым живым из всех; ярчайший пламень среди теней. 

   "Ты не можешь умереть, - твердило нечто в ней, и она не знала, был ли то голос любви или нечто иное. - Я не позволю тебе". 

   Колёса наматывали на ободья лиги пути; Диана полулежала на обитом тонкими подушками сиденьи, укрыв ноги полстью. "Свет Отражающий" уже не колол острой льдинкой, почти привычно касаясь кожи; Диана накрыла его ладонью поверх жёсткой парчи корсажа. 

*** 

   ...Герцогиня Ариата стояла у окна. Нерешительно толпящиеся у дверей служанки могли видеть лишь прямой неподвижный силуэт на сером прямоугольнике холста, замкнутом в деревянную раму. С платья стекала вода, не покрытые капюшоном мокрые волосы водорослями обвили плечи и грудь, будто бы вовсе не вздымаемую дыханием. 

   Герцогиня Ариата смотрела вдаль, дальше закрытых ворот, словно могла проницать взглядом завесу в лиги дождя, словно следы на дороге не покрыла чёрная вода. Пальцы легли на шею, провели, оставляя белые следы на белой коже. 

   Герцогиню душила цепочка, которой на ней не было. 

*** 

(Синар, Добрая Весь. Сутки спустя)

   Она не почувствовала, когда движение прекратилось, как сколько-то времени до того - когда исчезли звуки дождя и дорога стала другой, каменисто-твёрдой. Дверца экипажа открылась, и Диана подняла руку, заслоняя глаза от света, который показался ей нестерпимым. Мастер Коган помог ей спуститься с подножки; Диана будто всё ещё мчалась в пространстве, неподвижность сбивала с ног. 

   Идя, опираясь на локоть Согрейна, она огляделась по сторонам. Ничем не примечательное северное местечко, с жизнью суровой и далёкой от праздности. Люди, выглядывающие поверх заборов своих домов, спешащие мимо по просёлочной дороге - Диана остро ощущала, насколько чужой и чуждой она видится здесь, среди обременённых заботами согнутых спин, смотрящих исподлобья рано стареющих лиц, среди чёрных одежд ведьмаков - в своём красивом платье, так некстати надетом, - для радости... 

   - Она... Прикатила. Ишь ты, какая расписная... - шуршало позёмкой, что закручивает в крошечные вихри сор и палые листья. 

   Диана каменела спиной, что верней всякого корсета прямила гордость; высоко несла голову над шепотками, над переглядами, где острое любопытство зажигало тусклые глаза. 

   - ... хвосты свиньям крутить! - прогремел властный голос, обладателя которого странно было повстречать здесь. - Коровьей гули, и той не вылечите, коновалы! Не человека, хромой суки бы не доверил! 

   Целитель, русобородый мужчина с заплетёнными в косу рыжеватыми волосами, оставался привычно бесстрастен и под градом угроз и проклятий, что призывал на его голову северный герцог. 

   - Мы не имеем обыкновения приписывать себе несуществующие достижения или преувеличивать нашу полезность: соблазны, которым порой не в силах противостоять наши не владеющие даром коллеги. Нынче ровно тот случай, когда от наших усилий зависит немногое. Мы не властны создать из ничего несуществующее противоядие. 

   - Так чем же, порази вас гром, который день развлекается вся ваша кодла? В картишки перекидываетесь? 

   - Ускоряем, насколько это возможно, регенерацию, повышаем болевой порог, - с прежним самообладанием ответил лекарь. - Это всё, что в нашей власти. 

   - Фэлан?.. 

   Герцог развернулся на каблуках, потеряв всякий интерес к лекарю и тем самым предоставив последнему возможность не теряя достоинства ретироваться. 

   - Ариата! - Гневный запал герцога иссяк точно по волшебству, и сам он, как всегда случалось в присутствии герцогини Кармаллорской, сделался кротким, подобно агнцу. - Вы здесь... Но почему вы здесь?.. Впрочем, - Фэлан в покаянном жесте прижал ладонь к груди, - мой вопрос глуп до неприличия. Само собой, вы не могли не приехать. - Он склонился к руке безучастно молчавшей Дианы и поприветствовал Когана. 

   Ведьмак сдержанно ответил и обратился к Диане, кивнув на дом напротив, что был несколько просторней и новей прочих. 

   - Я буду ждать внутри. 

   - Дайте мне немного времени, - тихо попросила она, едва ли отдавая себе отчёт в том, что сейчас говорит. Отворённая дверь словно бы приближалась, но никак не различить, что за ней. 

1.2

     Диана присела на край постели, аккуратно расправила юбку на коленях, на негнущемся гобеленовом покрывале. 

   - Слово прощания - роковое слово. Не следовало произносить его тогда...

   Не она ли бездумно собственной волей призвала рок? Нет, - сжала нервные пальцы, - её роль - маска Кассандры, ни больше, ни меньше. Безъязыкая кликуша* - что весу её посулам? Даже и поверив, поступил бы он иначе? В судьбе его исход определён, он вопрос времени, всего лишь... Разве не знала она этого всегда, прежде чем отец соединил их руки, прежде чем сказала то "прощайте"?

   - С первого слова, с первого взгляда, Демиан... Демиан. 

   Голос её пресёкся. С сухим копотным треском умерла свеча. Содрогнувшись, Диана выпрямилась до боли в позвоночнике, вперив перед собой слепой взгляд. Почти трёхдневная маета, усталость души и тела, только теперь вошла за нею в двери, будто бы отстав от немыслимой гонитвы*. 

   Ничто не проникало извне, ни свет, ни запахи, ни звуки. Диана не слышала себя: биения сердца, дыхания - или не билось оно, или пресеклось дыхание - лишь агоническое доживание свеч, лишь редкий - такой редкий! - вдох-выдох. Точно метроном, что каждым своим протяжённым во времени ударом вытягивал что-то изнутри, наматывая на веретено. 

   Вдох... выдох... 

   Тишина. И ожидание приговора. Не казнь страшна, но ожидание казни... 

   ...вдох. 

   Каких богов молить ей за него? Каких, ведь в богов он не верил. 

   Только в себя. 

   "Живите, Демиан.

   Потому что я - верю - в вас". 

   Выдох. 

   Сон или транс был тот миг бесчувствия, но, подняв лицо от сомкнутых ладоней, герцогиня обнаружила, что у постели Демиана она более не одна. 

   Равно печальный и дивный образ воздвигся в её памяти: не виденная в жизни земной истинная её мать. Смерть, явленная герцогу Алистеру, увести его за собой в облике любимой женщины. 

   Но теперь воспоминание это внушало ей одно лишь отчаянье. 

   В несознаваемом порыве заслонить собой умирающего, она поднялась, точно забыв, что ей нечем противостоять этой призрачной гостье. 

   И, словно страх Дианы был ведом, а мысли настолько же принадлежали и ей самой, эта женщина отвечала тенью того, что было когда-то улыбкой. 

   - Не бойся, девочка. Я ещё жива. 

   Диана провела ладонью, смахивая с ресниц лоскутья морочной паутины. Теперь она видела ясно, что обманулась впечатлением минуты и незнакомка принадлежала всё же миру вещному. 

   Большинство свеч погасло, и лишь немногие огарки боронили от совершенного мрака. Не свет, но затухающее дыхание света, трепет бледных нимбов. И в мареве этом, почти пограничном с тьмой, едва проступали силуэты иных людей; Диана скорей угадывала, нежели видела: Когана, Кристалину - и вдруг с сугубым вниманием заметила, что авалларка держится левой руки мага, - не виденную прежде статную полнотелую женщину, Иленгара... 

   И все они не заступали за порог, словно были не вправе войти в некий ближний круг. Лишь безымянная гостья, почти болезненно хрупкая, безыскусно одетая и юная, едва ли старше Дианы, оказалась у самого изголовья постели, как-то вдруг, точно не шагами мерила пространство, но пронзила его навылет, как пронзает стрела. Впрочем, нынче у Дианы мало было веры как в разум свой, так и в зрение. 

   - Ты сказала, тебе известен способ. 

   Диана невольно искала взглядом незнакомца. Оказалось, Коган. Просто голос хриплый, такой, что от одного звука скребёт в гортани. 

   Женщина медленно кивнула. На Когана она не смотрела, лишь на Демиана: горсти вороновых перьев по выбеленному льну подушки, восковое лицо, - и отчего-то Диана не смогла прочесть, что было заключено в том долгом взгляде. 

   Тень Иленгара хищно подалась вперёд. 

   - Что за способ? 

   Слова царапали сухими крошками. 

   - Ненадёжный, - жёстко ответила женщина. Сплетались и расплетались нервные пальцы - скорее музыкантши или вышивальщицы, нежели лекарки. Диана бездумно следила за агоническим танцем этих рук - быть может, в них заключена жизнь её суженого. - И опасный. Хотя что теперь опасно для твоего ученика? 

   - Эста, мне... - качнувшись к ней, выдохнул Коган. 

   - Не время.

   Руки её двигались как механизм, выставляя на низкий прикроватный столик пузырьки и склянки из заплечной сумы, скупыми точными движениями сортируя, выбирая из общего строя, отмеряя и смешивая, как за аптечным прилавком, некие экстракты и декокты. И Диане так хотелось верить, что неизвестная лекарка, столь своевременно явившаяся, точно добрая волшебница из сказки, напоит умирающего живой водой. Что ей ведом чудодейственный эликсир, о существовании которого не подозревали все телларионские мэтры, перебывавшие здесь. 

   Хотела верить, но не могла. Предел - не Тридевятое царство, и нет здесь источника с живой водой, разве только мёртвой. И не деревенской знахарке одолеть отраву, от которой спасения веками ищут лучшие целители Предела - и не могут найти. 

   Обоняние её не было обострено, и Диана могла чувствовать лишь слабый запах липы и мелиссы. Её познания в травничестве оставались весьма ограничены, и такие названия как граллов глаз, драконов цвет или плакальница ей ни о чём не говорили. Но она видела реакцию Кристалины и Иленгара, для которых названия эти были не только надписями на этикетках, и сверхчеловеческое чутьё позволяло в полной мере обонять ассорти целебных трав. И реакция их оказалась совершенно человеческой. 

   Недоумение. Отчаяние. Страх. 

   - Это не лекарство, - услышала Диана свой словно бы чужой голос. - Что это? Удар милосердия? 

   - Не лекарство, - очищенным от эмоций тоном ответила названная Эстой женщина. - Не в такой концентрации и дозе. Яд. Но яд этот для него - единственный шанс. Быть может, антидот нейтрализует отраву... 

   - Быть может... - эхом откликнулась Диана, глядя на проступившие под восковой кожей вены, точно ветви, прорисованные чёрной тушью. 

1.3

   Этого Диана уже не видела. 

   Действуя как сомнамбула, она подошла туда, где интуиция внушала ей искать окно. Угадать было непросто, все четыре стены выглядели неразличимо, но она двигалась уверенно, точно оказалась в собственной спальне. Продавливая обеими руками толстую ковровую ткань, она нащупала неровность и обвела очертания запертой ставни и оголовья гвоздей, которыми ковры прибили к стенам.

   Ухватилась, потянула - изветшалая основа затрещала, но не поддалась. 

   Тогда она вернулась и, действуя так же точно, пробежавшись пальцами по рядам гнутых ручек, выдвинула верхний левый ящик секретера. В нём обнаружилось то, что она искала - кинжал в тяжёлых ножнах. 

   Всадив острие в ковёр, Диана с оттягом повела вправо, а после - вниз, помогая себе левой рукой. 

   Ткань повисла треугольным лоскутом, обнажив сшитые доски ставни. Поддев кинжалом защёлку, откинула и, упираясь плечом и ладонью, давила, пока заржавленные петли не провернулись. 

   Закат над ними был прекрасен. Слой за слоем: золото, багрянец, бирюза, ультрамарин. Палитра художника, взявшего в работу самые богатые краски. И легчайшие взмахи обмакнутой в белила кисти поверх - перья облаков, словно незримый ангел качнул лебедиными крылами. И горение свеч поблекло до неразличимого в предночном сиянии, а воздух дурманил как опиум. 

   Диана вернулась на шаг, переступив брошенный кинжал. В её потемневших глазах меркнул блик солнца и гас в черноте зрачка. 

   Единое желание, сосредоточившее в себе все устремления, подменившее, казалось, самую её суть. 

   Пусть мир исцелится во тьме. 

   Пусть он возродится в рассвете. 

   Сила без имени текла сквозь неё, в ней, вовне... 

   Действия и мысли её пребывали словно бы в тумане; вместе с тем она ощущала ясность необыкновенную. 

   Она сделалась больше чем Ариата Кармаллорская. Это не герцогиня Ариата провела по причёске раскрытой ладонью, и усаженные камнями шпильки дробно застучали об пол. Не она разулась и босая прошла к постели - не Диане были помехой обувь и стянутые в узел волосы.

   Сила струилась и мерцала в вольно льющихся волосах. Сила проницала её насквозь, поднималась из земли и возвращалась в землю. 

   Не Диана, и уж точно не Ариата Кармаллорская, высоко подобрав юбки, коленями встала на постель, склоняясь над пылающим в лихорадке мужчиной, и его жар опалил её открытую кожу и тело сквозь слои одежды. 

   Распущенные - как у ведьмы или любовницы, но не благородной невесты - волосы укрыли мага сияющим белизной пологом. Свободные от перчаток и перстней ладони легли ему на грудь. 

   Никогда он не был так открыт, как сейчас. 

   Никогда её зрение не было так глубоко. 

   Диана едва покачнулась, когда её очищенное сознание наводнили образы. 

   Череда сражений, вереницы смертей... вплетаются крики и стоны, и железистый привкус. 

   Старик, для которого он навсегда останется отнятым мальчишкой, сидит с недочиненной сетью на пороге радикулитом скрюченного домишка, и крыльцо поросло мятликом и снытью. Работа не спорится: суставы распухли, и пальцы не гнутся. Ладони грубы, как копыто, и пахнут рыбой, сколько бы дед ни тёр их золой и мыльным корнем.

   Рыбный дух въелся в стены домов, и в утлые лодчонки, и в мостки, и в людей. 

   Шёпот за спиной, жала слов и взглядов... и сбитые костяшки... однажды они затянутся новой кожей, нечувствительной и неуязвимой, как боевая перчатка. 

   Своенравная Верес, и утробный рёв, с которым матерь-река всякую весну крушит зимние оковы. Разбег - толчок - и миг замирания в высшей точке, миг полёта... поцелованная солнцем кожа над лопатками вот-вот расступится, и пеной выплеснут крылья. 

   Но как нож он пронзает тугую воду, и толщь её отсекает свет. А значит, вновь сумел это, и прибрежные валуны и мели, дробя волны, ожидают следующего раза. 

   Он знает: дождутся. Ведь даже миг полёта стоит того. 

   Диана видит это, и эйфория того мальчишки раздвигает рёбра, и её собственный страх высоты потеснился, трепещет пичужкой. 

   Но одного она не хочет знать и закрывает восприятие, едва лишь вещего зрения касается образ... 

   Её образ. 

   Если бы некто поднёс зеркало к её глазам, она едва ли узнала бы себя, и первыми не узнала бы глаза. 

   Ей казалось, что она обладает могуществом немыслимым, что во власти её поворотить колесо времени вспять, и вращать его с той же лёгкостью, что вращает пряха, до часа, когда Демиан ступил на землю Доброй Веси... 

   ...изменить траекторию звёздного пути, и уставшее светить солнце подымется, едва уснув. 

   И над Пределом сегодня не будет ночи... 

   Но колдовской экстаз не настолько захватил её разум, чтобы она поверила в это. 

   - Ты увидишь рассвет. Я обещаю. 

   Погасли последние лучи, и последние свечи. 

   И тогда вспыхнуло белое пламя. 

  *** 

   Весь его мир был вселенной огня. Металл и магма выжгли кровь. Воздух горел; задыхаясь, Демиан глотал его и пил огонь. Он не мог быть жив. 

   Это - первые мгновения вечности, в которой есть лишь он... и чёрное пламя. 

   Подхваченные листы воспоминаний пожрал огонь и развеял лепестки пепла. 

   Разум метался, но не было опоры; боль огненным приливом уничтожала всякую мысль. 

   ...Когда всё прекратилось, когда чёрное пламя исчезло в хрустальном свете? 

   Океан света; он - весь мир, и того было мало - Демиан сам становится светом... свет наполняет всё, что прежде было пустотой и тьмой... 

   Упрямым мальчишкой он, бывало, смотрел на солнце, и сквозь обволокнувшую хрусталик влагу мир дробился на осколки и блики; так и теперь он искал источник сияния, пока этот мир сам не открылся ему - как хрустальный фиал, наполненный одним лишь светом. 

1.4

(Синар, Добрая Весь. Несколькими часами прежде)

   - Кажется, она даже не узнала меня. 

   Проводив Ариату, Кристалина вернулась в комнату, смежную с той, где находился Демиан.

   Они разместились в доме городского головы, тогда как хозяевам с многочисленными чадами и домочадцами пришлось потеснился: кто занял второй этаж, кто перебрался во флигель, где прежде обитали батраки.

   Объяснялось подобное радушие довольно легко: некоторым маловерам или просто отчаянным сорванцам, в числе коих выискался и второй сын головы, ведьмацкий запрет не высовываться из укрытий показался недостаточно убедительным. К счастью, бедокурам всё же хватило ума не покидать границы дворов вовсе: кто подглядывал сквозь отдушину, кто приник к щелястой доске в заборе. Так вся Добрая Весь не досчиталась лишь отнюдь не любопытного старого бобыля. Два болотника разорвали мужика в запертом изнутри погребе - тревожная весть. Пусть точечный, прорыв случился в пределах огороженной, обжитой земли... скверно, куда как скверно. 

   Словом, нагляделись в тот день охотники развенчать "ведьмацкие байки" паче чаяния. И, едва в запертые ставни постучали условным стуком, храбрецы на тряских ещё ногах ринулись расписывать увиденное на все лады и голоса всякому готовому слушать. 

   - Ни разу прямо не взглянула. - Ведьма щедро плеснула выдержанной на северной местной ягоде настойки себе и Когану и с ногами забралась в кресло, стащив один о другой сапоги для верховой езды. Отхлебнула, устало прищурясь. - А ведь, помнится, неплохо поладили в Телларионе. 

   - Он значит для Дианы больше, чем она позволяет себе показать. - Коган переплёл пальцы на кружке, но не сделал ни глотка. 

   Авалларка оставила вздох при себе. Теперь, возвратясь из Кармаллора, Согрейн не желал отдаляться от ученика ни на минуту, а Кристалина не хотела оставлять его. 

   Кристалина поднялась, хлопнув себя по бёдрам. 

   - Вот что, - заявила она с бодростью, которой не чувствовала, - от того что ты тут постишься, лучше Демиану не станет. Распоряжусь-ка насчёт обеда. Хотя нет, лучше сама схожу на кухню, когда-то у меня неплохо получалось... 

   - Лишнее, Криста. Кусок в горло не полезет. Не хочу оскорблять твоё поварское искусство и напрасно переводить припасы наших добрых хозяев. 

   - Нет, это ты послушай меня, Коган Согрейн. - Не задумываясь о том, как выглядит сама - в мужской одежде, давно требующей чистки, с прядями, уныло свисавшими вдоль лица, Кристалина подступила вплотную и ощутимо ткнула мага пальцем в грудь. - Демиан жив, жив вот уже три клятых дня и паршивых ночи, и нам следует поучиться у него мужеству и воли к жизни. Он жив, а его учитель уже примеряет траур по нему! Вот что я скажу тебе, Согрейн. Или ты стираешь эту похоронную мину и съедаешь до последней крошки мою стряпню, какой бы отвратной она ни вышла, или отныне и впредь ты спишь один, не будь я Кристалина Ланадар! 

   Ультиматум остался без ответа. Распалённые, они синхронно обернулись к дверям, и недовысказанное друг другу застряло союзным вздохом. 

   - Княжна... Мэтр... - Иленгар кашлянул. Судя по тому, как старательно молодой ведьмак отводил взгляд, можно было даже не рассчитывать, что он не застал их перебранку в самом апофеозе. - Эти женщины пришли издалека, чтобы предложить свои услуги лекарок. Они просили проводить их к вам лично, мэтр Согрейн. 

   - Ты всё сделал верно, Илле, - несколько замедленно выговаривая слова, ответил Коган. - Сейчас нам не лишняя ничья помощь. Можешь идти. 

   Иленгар не заставил повторять дважды, но, уходя, уже внимательней присмотрелся к лекаркам. 

   - Чуткий мальчик, - промолвила младшая из них, вольготно усаживаясь за стол и скинув дорожный плащ на скамью. - Твой ученик, Коган? 

   - Нет, - скованно возразил маг. - Его учитель стар и остался в Телларионе. 

   - Охранять остывшие камни, - кивнула женщина. Её спутница не прошла дальше порога, там и застыла, сложив руки под грудью и благостно улыбаясь. - Могилу былой славы и могущества. 

   - Эта могила ещё может стать колыбелью для новой силы. Я не знал, что ты жива... Эста. 

   - Веда, - без улыбки поправила она. - Я и сама не знаю, жива ли Эста. 

   - Вот как... 

   Кристалина сделала несколько шагов навстречу и замерла, чуть наискосок, так, что маг видел алей проступивший на бледной щеке родовой знак. 

   - Где ты была столько лет? 

   - Телларион, каким я его знала, уже видел свой закат, но ещё не вполне одряхлел, - мягко ответила ей леди-изгнанница. - Нынешний Телларион - полумертвец, он забыл самое себя, но прежде... и ты помнишь, Криста... - авалларка вздрогнула. - Белый Город не исчислял срока давности преступлений - ни годами, ни десятками лет. 

   - Карунах... поделом ей! Но мы... те, кто любил тебя? На востоке иначе наставляют в дружбе? Пара строк, пара слов... Тридцать лет - молчания! 

   Эстель... или Веда? поднялась, прямо глядя на давних друзей. Память - словно иллюстрированная хроника, и ветер времени листает страницы. 

   Покорная родительской воле девочка-леди... упорхнувшая из силков предопределённости юная девушка... освещённая счастьем взаимной любви молодая женщина. Приговорённая, обманутая судьбой. 

   И вот - Эстель, какой они не знали, новая грань, которой она повернулась к миру. Что сталось с ней за годы забвения, что расплавило её как воск и изваяло заново, совсем инако? 

(Телларион. Осень 963-го) 

   ...Тяжёлая, пропитавшая, казалось, сами стены вонь прелой соломы и помоев. Запах страха. Смрад обречённости. Холодно, темно и сыро. И повсюду - грязь, грязь... 

   Факел чадит и искажает линии, отбрасывая гротескные тени. Отражается в мутных озёрах зрачков. Исхудавшие пальцы - и прежде тонкие, а теперь тронь - переломятся, - обхватили изъеденные ржой прутья. Эстель казалась придавленной стенами темницы, будто погребальной плитой. 

1.5

(Синар, Добрая Весь. Конец весны 992-го, настоящее)

   Не ощущая вкуса, Кристалина допила бокал и потянулась за очередным. 

   - Карунах... за неё не осуждаю. Эта стерва уже девчонкой не знала меры... исход для подобных ей закономерный. И всё же, почему? Что она сотворила? 

   - Единственное, чего я не смогла бы простить. Ни в одном языке, что мне известен, нет слова, способного исчерпать весь смысл, который я могла бы заключить в него. Как объясню?.. Это безрадостная повесть, долгая к тому ж. 

   - Как и эта ночь. Ты оставила Телларион, будто никогда и не бывала, и исчезла для всех нас на целую осень. Появилась, как пропала, - в единый миг. И прежде встречи - весть о том, что ты воспользовалась силой первоисточника. 

  - Для всех нас то был недоброй памяти год, - сказала Криста тихо. - Почти все родичи Ривиана погибли в той бойне... 

   - Бойне?.. Я ничего не знала об этом. Помню лишь, он враз куда-то уехал, и не в рейд... 

  - Всё случилось незадолго до твоего исчезновения. Лурни встали табором вблизи городка, где проходила сезонная ярмарка. Всё как везде: сумятица, молодое вино рекой и без счёта чужаков. Хватились чести какой-то девицы... кто-то недосчитался коня. - Поморщившись, авалларка резко опрокинула бокал, одним глотком допив всё, что ещё плескалось на дне. - Всё как всегда... но то был недоброй памяти год. 

   - Никто не стал разбираться. - Коган разлил остатки вина по опустевшим бокалам. - Другой разрез глаз стал достаточным поводом к обвинению. 

   - Старк не стерпел остаться, - повела плечом Кристалина. - Фреа, добрая душа, уехала с ним. Кажется, среди убитых были и те, кого она знала. Солейн... едва не погибла от случайной стрелы! Нелепость. 

   - Не такой уж случайной, как выяснилось позже, - нахмурясь, поправил Коган. - Солейн красива. А ведьмаки всё же мужчины... порой не лучшие. 

   - Вот как?.. Говорю же - паршивый год. Надеюсь, Солейн плюнула ублюдку в глаза. 

   - Едва ли, - возразил Коган. - Солейн едва отправилась, когда Эста... когда первоисточник уснул. А ко времени вашего пробуждения... уже некого спросить, отчего он так поступил. 

   Эджай... - При звуке этого имени все трое испытали сходное чувство, сродни тому, как если бы к их столу живых явился четвёртый, молчаливый гость. И Коган скомкал рассказ, как письмо, что пока не в силах отправить. - У них с отцом едва не дошло до убийства. 

   - Так что, пожалуй, изо всей нашей дружной компании мне одной не на что жаловаться, - коротко хохотнула Кристалина, и нарочито развязный тон её голоса развеял тишину, тишину, подобную пеплу от невозжённого костра. - Разлюбезному батюшке всего лишь ни раньше ни позже взбрело, что как дочь я обязана ему подчиняться (вот новость!) и радостно вступлю в брак с тем, кого он мудро изберёт для меня. Нам понадобилось несколько не самых душевных бесед и один замятый скандал - выяснить, что всё обстоит немного не так. 

   Княжна картинно вздохнула, и даже Эстель невольно улыбнулась: зная Кристалину, нетрудно было представить, какое разочарование вскорости ожидало как высокородного князя Ланадар, так и потенциального жениха. 

   - На чём и разошлись, к обоюдному, так сказать, согласию, - авалларка развела руками с зажатыми в ладонях бокалом и бутылью и мрачновато заключала: - Но от поездки в Сантану отделаться не удалось. 

   - Для череды бед, дней, когда кажется, будто весь мир пошёл на тебя войной, у людей есть верное присловье. "Беда не приходит одна". Оставшись одна в Телларионе, я ждала... тогда ещё надеясь на помощь. Наконец скрывать своё положение стало невозможно. 

   Это было... как кольцо темноты, что сжимается, едва-едва, неприметно глазу, но... необратимо. Как стены, что неслышно смыкаются, подчиняясь скрытому механизму. Медленная отрава, которую вливают - по капле, невидимой капле... в воздух, которым дышишь, в воду, которую пьёшь. С этим нельзя бороться... и ты всё равно проиграешь. 

   От этого можно только бежать. И я побежала. 

   У меня был только мой ребёнок! Я не могла его потерять. 

   - Куда тебе было идти? 

   - Именно, Коган, - усмехнулась эльфийка. - К эльфам и авалларам путь был равно заказан. Железные горы? Без сомнения, там искать стали бы в последнюю очередь, но и подгорные мастера едва ли приняли б в своей вотчине - пусть и отверженную - эльфийку. Наивно было уповать на приют. Лурни... над этим шансом гадала дольше. Я могла бы даже сойти за одну из них, между народами нашими есть некоторое сходство. Их бы я не обманула, но лурни щедры и подчас детски безрассудны, пожалуй, и оказали б гостеприимство - не из доброты, так, хоть забавы ради. Но назваться тогда одной из них - уже само по себе опасно, волна нетерпимости захлестнула Предел... я не имела права идти на осознанный риск, не тогда... 

   Что же оставалось? И я ушла к людям. Самый нелёгкий... но верный путь. В многотысячных городах никому ни до кого нет дела. 

   Коган поднялся и прошёлся вдоль стола, заложив ладони за широкий ведьмацкий пояс. Будто наскучив долгим застольем; Кристалина коснулась мужчины беглым взглядом и вновь опустила глаза. Уголок сжатых губ клонился вниз. И ведьму и мага обуревали сходные чувства. 

   - Ты надеялась затеряться в людских толпах. За тобой велась охота, Эстель? Ведь не одна Стихна встала на твой след. Кто-то гораздо более влиятельный... и не менее целеустремлённый... иначе бы ты не отказалась от крова и пищи, данных Телларионом, - тяжело вымолвил Коган. - Уж не Верховный ли князь решил так отомстить за отступничество сына? 

   - Одно время и я склонялась к тому в своих подозрениях. Не могла поверить, что Верховный князь не покарает эльфку, нанёсшую позорную пощёчину его роду. Но... у Аргая Д`элавар достало благородства забыть о нас с Эджаем. Будто мы никогда не существовали. Вероятно, для него мы и в самом деле исчезли. 

1.6

(Синар, Добрая Весь. Конец весны 992-го, настоящее)

   - Костёр, Эстель? До сей поры задаю себе вопрос, но ответ не является. Казнь приводил в исполнение Магистр, только он мог отменить её. Или же некто... даже не равный, но превосходящий его по силе. Я не знаю такого мага, и никто не знает. Разве что сами боги обратили долу свой взор. 

(Телларион. Начало зимы 963-го)

   Свет факелов лезвием провёл по глазам. Эстель вскинула руки, защищаясь от боли. Ресницы увлажнились от невольных слёз. 

   Она почувствовала, как с колен пропала горячая тяжесть маленького тельца: крысы с человеческим благоразумием порскнули в невидимые щели. Оставив узницу один на один... с кем? Эстель пока не видела посетителя. Для неё это не имело значения. 

   В последние... дни? недели? месяцы? серые зверьки были для неё единственными друзьями, и, как с друзьями, она делилась с ними куском хлеба. Взамен они дарили ей утешение. 

   - Кис-кис! Нет... цып-цып... Фьюуу... где же вы? - бормотала Эстель, слепо водя вокруг себя руками. - Даже и вы меня оставили... никому не нужна. 

   Мужчина, держащий высоко над собой факел, смотрел на узницу с брезгливым сожалением. 

   - Теперь вы видите сами, Магистр, она безумна. 

   Магистр... это слово ранило острее и глубже, чем впившийся в ладонь глиняный осколок. Стало трудно дышать от безнадёжной ненависти. Пускай безумна - даже её скорбного рассудка достанет уразуметь, кто повинен в смерти мужа. Да, Магистр не своими руками убивал Эджая. Но разве вина вынесшего приговор не превыше вины приведшего приказ в исполнение? 

   Будь у неё силы, она убила бы, не раздумывая. 

   Верховный маг, в свою очередь, разглядывал оставленную первоисточником ведьму. Насколько он помнил, прежняя Эстель отличалась редкой красотой. Странно было ожидать, что все превратности: изгнание из рода, продолжительные скитания неизвестно где, наконец, заключение в телларионских застенках - пройдут для неё бесследно. 

   Эстель и не осталась прежней. Магистр видел похожее на измождённого ребёнка существо, укутанное в ворох грязного тряпья и слипшихся волос, с печатью безумия на лице. Теперь уж её никто не посчитал бы красивой. Но то неуловимое нечто, всегда бывшее в ней, то, что прежде затеняла внешняя красота, теперь сделалось острей, зримей, высвеченное перенесённым страданием. 

   Те, кто были в нём, ярились, побуждая тело немедля растерзать полупомешанную слабую женщину. Что за угроза сокрыта в той, чьих сил едва хватает на дыхание? 

   Их приказ нетрудно было прочесть, даже не облечённый в слова. 

   Убить её! Уничтожить! Наверняка, без надежды на спасение, так, чтобы не осталось и пепла. И пепел её своими руками развеять по ветру! 

   Взгляд Магистра встретился со взглядом, который мог бы выразить затравленную ярость подранка. 

   Рука узницы дрожала, но палец, словно лоза на воду, указывал на Магистра. 

   - Чёрная душа! - выкрикнула эльфийка. - Чёрная, порченная! Сотни грехов скалятся из твоих глаз! Спасай свою душу, пока она есть! 

   Магистра отшатнуло. Вой тех, кто был в нём, оглушил его. 

   - Казнить её, - отрывисто приказал он, сдерживая дрожь. - Нынче же! 

   Чересчур резко развернувшись, он вышел. Пламя колыхнулось, окутавшись чёрным смрадом. 

   Сопровождавший Магистра ведьмак повёл в воздухе факелом, пытаясь разглядеть приговорённую, затихшую в углу каменного мешка на припорошенном соломой полу, подтянув к груди острые колени. 

   Из-под завесы серых волос колюче сверкнул взгляд болотно-зелёных глаз. Окатил, будто ушатом холодной воды, немым страданием и погас, затаившись под сенью сухих ресниц. 

   Глаза не плачут, когда сама душа кричит и мечется, зажатая в тисках боли. 

  *** 

   Разумным созданиям свойственно стремление к определённости. Но не всякое знание приносит успокоение. Знать день и час, должный стать последним, - одно из тех немногих горьких знаний. Услышав приговор Магистра, Эстель ощутила не обуявшую её дикую жажду жить, слитный протест всего её существа, не ярость и гнев и даже не спасительное опустошение, всеобъемлющую отрешённость, невозможность мыслить, сознавать... 

   Эстель испытала облегчение. С клубами дыма её душа поднимется в стальные небеса. И уже в ином бытие, не здесь, она прижмёт к груди своего ребёнка и улыбнётся мужу. 

   Коган спустился в подземелья, когда понял, что ничего больше не сможет сделать. 

   Протяжно всхлипнула решётка. От этого звука внутренности скрутило, как мокрое бельё в руках у прачки, и рубаха между лопаток отяжелела, напитанная холодным потом. 

   Какими правдами и неправдами добывалось разрешение навестить осуждённую! Его посещение ничего не изменит. Но он не мог иначе. 

   Снаружи упал засов, чётко и гулко прозвучали удаляющиеся шаги. Из деликатности их оставили одних. 

   Нещадно чадил единственный факел. Ведьмак напряжённо вглядывался в пронизанную желтовато-красными прожилками тьму, перестраивая зрение. 

   - Я здесь, Коган. 

   Ведьмак ощутил приближение Эстель прежде, чем увидел. Эстель коснулась его руки, и он инстинктивно сжал её пальцы. Если бы он не знал, что осязает живую плоть, решил бы, что держит в ладони тонкую связку сухих ветвей. 

   - Знаешь, я настолько свыклась с темнотой, что для меня иное перестало существовать. Насилу верится, будто когда-то я могла видеть свет. - Прозвучал смех, коротко и сухо, точно сломали сухую ветку. Помолчав, Эстель прибавила: - Как там наверху? 

   Коган не сразу понял сути вопроса. Наверху? В небе? В его глазах Эстель уже не принадлежала земле. 

   - Крепко ударили холода, - наконец, ответил он, стремясь как можно более полно очертить картину зимнего утра. Задача осложнялась тем, что он с трудом мог припомнить, какое время года на дворе: настолько отодвинулось от него всё кажущееся наносным и преходящим. - С утра снег валит стеной. Солнца совершенно не видно, точно его и нет вовсе, но при этом удивительно светло, отовсюду сияние... 

1.7

(Синар, Добрая Весь. Конец весны 992-го, настоящее)

   - Эджай, Коган. Я видела Эджая... но возможно ли было мне верить тогда? Я и сама себе не верю. Одно могу сказать с определённостью: в следующий миг я очутилась уже неподалёку от Каста-Алегры. Это известно от Ясны, а уж она-то пребывала в здравом рассудке. Едва ли то было случайностью: что кто-то выбрал для меня именно это место. На лигу вокруг не было другого жилья, а знахарки ценят уединение. 

  Судьба послала мне Ясну. Её наставница и воспитательница умерла незадолго до того, и Ясна полна была желания спасти весь мир... Она начала с того, что спасла меня, и Хозяйка порукой: не каждому под силу заставить жить того, кто жить не хочет. 

  Она была выученицей старой ведуньи, и многие искали к ней дорогу. Ясна показала мне, сколько боли баюкает Предел... достаточно, чтоб хоть на малый срок забыть о собственной. 

  Сперва я просто была рядом... после - стала помогать. Я была сильной и здоровой, я просыпалась каждое утро... А однажды Ясны не застали в доме. И пришедшие обратились ко мне, как прежде к ней. 

  Тогда я стала видеть сны. 

  - Сны? 

  Эстель качнула склонённой головой.

  - Порой я выходила на порог в холодные ночи. Снять обувь и шаль, шагнуть в снежную заметь... 

  ...чтоб хоть в бреду повстречаться с ними опять. 

  Но всякий раз закрывала дверь изнутри. 

  Всякий раз я ложилась в постель с надеждой на то что, пусть во сне... Но всякий раз это было лишь уходом в небытие, в ничто, за порогом которого оставались разум и чувства. Каждое пробуждение - возвращенье в явь. Я не видела ни мужа, ни сына, и озлоблялась оттого что даже в этом было мне отказано... 

  Пока однажды закрыла глаза - не Эстель, Ведой. И Ведой прожила весь следующий день. И ещё день. И ещё. 

  И когда позабыла о снах и прекратила призывать их, они пришли - незваными... Не похожие на телларионский бред, на всё, что видела прежде. Будто сквозь лиги и дни некто всевластный открывал передо мною окно и позволял заглядывать в него... В иной мир, где мой сын был жив. 

  Я видела, как он рос, мужал. Я не задавала вопросов, не укоряла, не просила ничего сверх уже данного. Просто знала: всё, что вижу, не моя фантазия, но действительно происходящее с ним. Я не могла ни помочь, ни направить, только смотреть... мне было довольно. Знала, что пока не вправе посягать на большее. Просто стала чувствовать сына, как когда-то - Эджая... Со дня моей казни он не являлся мне даже в видении. 

  Нет, не спрашивай, Коган, я не отвечу, было ли то видение чем-то б`ольшим. Быть может, тебе в это сложно поверить, но я запретила себе гадание о том, кого видела тогда. Я стала терпелива, как прежде сама бы не поверила. И я не тоскую о твоём брате, Криста. Его ли смерть разделила тогда, смерть истинную и необратимую... жив ли он и поныне, согласно некоему замыслу, что не мне дано постичь... как жив наш сын. Он со мной, во мне, и образ его светел, и память о нём больше чем память. Я вновь обрела его в своём покое. И поняла, что никогда не теряла. Это... не выразить словами, но для меня - единственно верно. 

  - И все эти годы ты провела... где-то возле Каста-Алегры? 

  Для Кристалины, прямодушной, кипуче-деятельной Кристалины непостижима осталась большая часть сказанного: это явственно проступало в упрямо-недоверчивом выражении её бровей и губ, в требовательном тоне вопроса. 

  - Да, по преимуществу. И там мы не просиживали без дела. События последних лет понудили сняться с места, знания наши и умения пришлись кстати всюду, где не обойтись припарками и заговариванием зубов. - Эстель улыбалась по-прежнему отрешённо, будто душа и разум её витали где-то окрест и лишь на малый срок возвращались в оставленное тело. - Я не искала встречи с... Демианом, если ты спрашиваешь об этом. 

  Княжна прошлась по комнате смерчем хлёстких волос, огненных рукавов, задевая предметы, точно дыхание Бездны ожгло ей ступни сквозь истоптанный ковёр. 

  - Не понимаю! - выразила и без того очевидное, рубанув сжатой ладонью воздух, как невидимый узел. 

  Или нить. 

  - Ну разумеется, - приподняла брови Эстель и, как-то разом вдруг сникнув, сгорбилась в кресле. 

  Точно отрезвев, все трое смотрели вверх, где на цепях покачивалось стальное кольцо, на свечное пламя, что стало почти невидимо, неуместно в свете стократ превосходящем, свете нарождавшегося дня. 

  Авалларка закусила губы, стоя у окна. 

  Коган метнул ей полугневное слово-мысль "Молчи! Молчи!", но не успел коснуться ломано приподнятых плеч Эстель. 

  Из той части большого дома, что на бесконечно долгие дни затворилась в молчании, донёсся явственно мужской оклик. 

  Если бы смежная стена попросту рухнула, и из провала разом глянула сотня эльфийских боевых горнов, это происшествие произвело бы много меньшее по силе впечатление. 

  Первой пришла в чувство не склонная к лирике Кристалина. 

  - Для отлетевшего духа он выражается не слишком возвышенно, - заметила она, - а для умирающего - гремит на всё захолустье. 

  Недолгий путь туда не отложился в памяти ни одного из троих. Заря вечерняя обратилась рассветной, и они застали картину, зеркальную той, что видели уходя. 

  С Демианом они едва не столкнулись уже на пороге. Ведьмак, как был, полураздетый, всклоченный, меньше всего походил на умирающего. Зато герцогиня, будто райская птица в своём переливчатом платье, лежащая у него на руках, на первый взгляд казалась покойницей.

   Как, впрочем, и на второй. Когану, больше из общего непонимания происходящего упрямо не верившему в самое очевидное, пришлось изрядно присмотреться, чтобы различить пульсацию жизни в её меркнувшей сути. 

  Первое, о чём успел подумать Коган: никогда прежде он не видел своего сдержанного ученика в подобной ярости. Более того: он даже и не подозревал, что Демиан, хладнокровный, будто бы при рождении недополучивший обычной человеческой вздорности Демиан на такую ярость способен. 

Глава вторая. Круги на воде

   В Добрую Весь Трей пришёл пешком: ещё лига - и пал бы конь. Даже напоенный алхимическим порошком, Задира уже не мог нести седока, и Трей оставил товарища на попечение пастуха, что наигрывал своим бурёнкам на дудке. 

   Пришёл на следующее утро, не в то утро чудесного возвращения к жизни "Магистра Севера", безумное утро, в котором было всё: радость, хлопоты, тревога, - но вровень через сутки. 

   День да ночь - сутки прочь... Срок будто бы и малый. Да не случись в Доброй Веси мимохожей колдовки с изуверским её снадобьем, да не примчи мастер Коган кармаллорскую герцогиню - уже к смертному одру... не дыши она непостижимой силой первоисточника, а паче того - не будь в ней воли и сердца спасти, Бездной пролегли бы те сутки меж Треем и последним его шансом застать друга живым. 

   Вот сколь многим обязан он Диане. Приведётся ли про то сказать ей, запросто, глаза в глаза? ясные, синие, живые? 

   Сколь узлов ты напутала, накрутила, Хозяйка!.. 

   На неполный месяц развело их дороги; ни шатко ни валко поворачивал Предел к лету, хмарному, слякотному, мало отличному от осени в здешних худородных сторонах. Словно бы полжизни, маятного, докучного срока людского кануло в вековечное ничто. 

   Демиан и Трей повстречались молча и молча же обнялись. Долго пили добровесское вино, без здравиц и звона кубков, как на поминках; и лилось, шибая кабацким духом, на болотной горькой ягоде настоянное пойло. 

   У обоих углём обвело глаза и высушило губы. Жажда, которую не утолить всем вином Предела. Точно у каждого внутри - колодец, без дна. Бездна. 

   Демиан сдвинул на края стола опорожнённые кувшины и блюда с нетронутой едой. Развернул обширный пергамент, ломкий от времени, стёртый на сгибах. Движения его были небрежны и точны, и, глядя на его руки, можно было увериться, что всё это время он пил одну лишь воду. Сам Трей уверился бы в этом, если бы крепчайшее пойло, которое плескалось теперь у самого его горла, не разливали из одного сосуда. 

   - Смотри. - И концом пера, едва касаясь, свёл в дугу пунктир из малых точек. 

   Трей склонил тяжело гудящую голову. Значки, хоть и невелики, подписаны были тем же манером, что города. 

   Или крепости. 

   Рубежный, Полночь, Малая Застава, Факел, Близнецы, Горячий Камень, Старшая Сестра, за нею - Младшая Сестра... 

   И дальше, и здесь - от самой дремотной полуночи, где лишь птица мелькнёт белым призраком, да, укутан аршинной толщью меха, редкий зверь вдавит в наст отпечатки лап. До стеклянных песков, где воздух мерцающей кисеёй парит от зноя - опоясали Предел великие и малые крепостцы... 

   ...по камню собранные, известью, на поту тысяч скреплённые, кровью сотни тысяч окроплённые... от которых остались ныне полустёртые имена на истлевшем пергаменте? 

   Да Телларион - первая и последняя застава? 

   Тупо толкнулось в висок осознание, дурнотное и тяжкое, как похмелье. 

   Ещё не сгинули пропаще два форта - ссылка для неугодных, неудобных... добровольное ли бегство, прибежище ли всем уставшим от зловония Теллариона, что загнивал, как гниёт рыба, - с головы. 

   Бочаг и Ледник - так когда-то прозвали их сами ведьмаки. 

   Первый обступили разлившиеся вольготно топи - по большей части года являвшиеся несведущему обширными луговинами, зеленевшими обильно, обманно. По утрам наплывала с тех "лугов" ядовитая хмарь, ночами снилось всякое... выползали из неведомых глыбей твари, каких и в бреду не вымыслить.

   Ледник же, точно пёс, сторожил иную аномалию, и вскарабкался на такую верхотуру, где свет, преломляясь в зеркале нетающих снегов, стеклом вонзался в зрачок, а резкий вдох льдом обращался в лёгких. 

   - Читай, - сказал Демиан.

   В стопу были сложены сплошь исписанные листы, а в них - расчёты, столбцы цифири, имена... 

   И Трей читал, читал, силясь постичь... и постиг, - и задохнулся в страхе, таком, какого за собой не чаял и не помнил. И поднял голову. Голову обводило кругом. 

   - Это... все? 

   - Все, - безжалостно-честно утвердил Демиан. 

   Трей слепо таращился на листы, будто надеялся, что невидимое перо-самописка тотчас начертает длинный перечень имён - к тем, что остались. Почти всех Трей знал лично, немногих прочих, в основном - зелёных мальчишек, едва завершивших ученичество, и древних отшельников, - заглазно. 

   - Это все, и каждого четвёртого занесут в списки невосполнимых потерь в случае прорыва, подобного синарскому. Такова... статистика. 

   - Но... как? - только и сумел выдохнуть Трей, но друг понял. 

   И чего было не понять? Разве не раскладывал на все лады одни и те же мысли все ночи без сна? не вертел так и эдак, доискиваясь до дна, до первопричины? 

   - Как - что? - с драконьей усмешкой уточнил Демиан. - Как дошли до края? Или... как нас к краю подвели? 

   Трею казалось, что под ним зашатался стул. Да что там - весь этот клятый мир, катящийся в тартарары. 

   - Ведь это же... измена! - произнёс, почему-то шёпотом, точно словами мог наделать беды худшей, чем есть. Точно слова ещё шли в прежнюю цену. 

   - Отчего же? Всё смотрелось вполне пристойно. Нас лишили права отцовства - пускай, так верней послужат Пределу. Долой привязанности, узы кровные, память сердечную... - долой, как слабость, присущую людям... авалларам, лурни. Мы - ведьмаки. Будто кровь переродилась в жилах... и слабость не по чину. 

   Нас изъяли из рода; отняв семью, данную при рождении, лишили и той, что выбирают. И мы, избавленные от слабости, стали сильнее... быть может, об этом не берусь судить. Но - представь лишь, сколько ветвей, способных дать множество сильных побегов, отмерло бесплодно? Разумный садовник рачительней в обращении со своими яблонями и вишнями, нежели с нами - Магистр. И таково поступали на протяжении веков. 

   Все мы - первые с пробуждённым даром в своих родах. Мы - случайность, Трей! Белые вороны в темнокрылой стае. Тогда как за каждым из нас могли стеной стоять: деды, дядья, отцы, братья... сыновья! Ведьмаки! 

2.2

(Добрая Весь. Лето 992-го)

   Во снах Дианы зацветают сады. Акварельные краски, игра светотени, воздух - тёплый, ароматный, в нём: яблони... вишня, черёмуха, сирень... 

   Трели и щебет, шелест трав, шорох дождей и рокот гроз. И всё: далеко-далеко... Будто бы даже не во сне - так: сон во сне. Точно затейливая игрушка. 

   И громовые раскаты становятся тише, тише... тише сокровенного зова одинокой птицы. Полупрозрачные лепестки роняют хрустальные бусины, и те потерянным ожерельем рассыпаются в травах... и тают под лучом рассвета. 

   Диана видит всё это: бесконечные струны, и жилки, и потоки, пронизывающие весь Предел, каждую пядь его. Вот протянулись для неё алмазными низками ливниевые струи; вот шар в клубке ветвей, полупрозрачных будто бы, только пробегает то здесь то там флуоресцентная искорка. Шар живой, жёлтый - птица, и в сердечнике его пульсирует алый сгусток. 

   И всё здесь живое, дышит, вечно стремится, куда-то, зачем-то, и только она парит надо всем, в бесчувствии, в невесомости. 

   Предел говорит с ней, неисчислимыми тысячами голосов, и каждый звучит инако. Всякая травинка, всякий луч имеет слово - для умеющего слышать. 

   Чуткость её такова, что она способна различить каждый аккорд в гремящей симфонии Предела, но замыкает слух. Мир этот едва держит её, так мало она принадлежит ему. 

   И голоса, и образы - проходят сквозь неё, ничто не затрагивая; они всё тянутся к ней, словно мириады дружеских рук, а она уплывает дымом меж них, всё дальше... дальше... забывая себя, неспешно уносимая в глухое безмолвие. 

*** 

   Эстель не отказалась от своих слов Когану: отдавала всё время и силы заботе о теле хранительницы. 

   Согрейну не в чем было упрекнуть её, и всё же, всё же обращение его не стало теплее, и общение их он свёл на нет, ограничив редкими дежурными вопросами. Эстель, со своей стороны, никак не пыталась выслужить утраченное расположение. 

   Как бы то ни было, она и сама вполне сознавала: эта девочка - груз на её совести. 

   Мысль эта витала где-то около, когда Эстель отворяла окна, и бледно-розовое кружево соцветий ложилось на подоконник, ворохом девичьего приданого, вынутого из сундука. 

   ...когда по сотне раз проводила частым гребнем по жаркой, податливой волне волос и заплетала в косы. 

   ...когда отирала влажной губкой кожу, светлую, прохладную, словно бы уже мраморную кожу. 

   И надевала сорочку. 

   Обряжала - как невесту. 

   Или покойницу. 

   Эстель подолгу смотрела на Ариату: застывшие в покое черты, изогнутые, точно подведённые брови. Долгая тень ресниц и ускользающий, полупрозрачный, как яблоневый лепесток на просвет, румянец. 

   И тогда иная дума проплывала краем сознания: для кого она убирает и готовит эту девушку? Для собственного сына и брачного их ложа, на которое, кому как не Эстель, отвести невесту? 

   Или огненной крады, куда кто как не Демиан её отнесёт? 

   Пока Демиана не было в Доброй Веси, она малодушно отгоняла обе эти мысли, чёрные птицы, задевавшие крылами одна другую. Пока лишь сторожко кружившие около... Готовые вонзить клювы в податливую устричную плоть. 

   Но вот настал день. 

   День, в который ей держать ответ. 

   Вспомнит ли он её, по лицу, повадке, голосу? Вопрос этот захватил её разум, не оставив места иному. 

   Терзания её были напрасны. 

   Если Демиан и узнал недолго виденную в Синаре леворукую лекарку, придал мало значения встрече. Да и стоило ожидать обратного? от мага, на плечи которого бременем лёг весь Предел? Это Эстель словно бы застыла во времени, запечатала себя, как бабочка в янтаре, в своём ожидании. В бесконечно длящемся дне ожидания. 

   Для него же время, напротив, протекало не вовне, но насквозь, изменяя, преломляя... ломая. И не проходило оно - мчало, всё убыстряясь, словно бы её сын метнул себя, как камень, в самый водоворот его, и дни шли по цене месяцев, месяцы отбирали годы. Сколь многое переменилось в нём от первой до второй их встречи... тем зримей для Эстель от того как редки были эти встречи, точно украденные: и едва приметный след недобрых мыслей, пролёгший чертой меж бровей - как уродливо зарубцованный шрам для её глаз матери. В третий раз Эстель видит своего взрослого сына - и он точно старший брат первым двоим. 

   Теперь к нему и не приблизиться так просто - как в сказке гостю с Той Стороны не преступить порога запертого дома. Даже и лишившись первоисточника, Эстель собственного чутья доставало понять - Демиан преисполнен силой, выплёскивающей вовне, как торфяное масло. Силой тягостной, густой, гнетущей. 

   Неблагой силой. 

   Нечаянное это откровение снизошло так страшно, что Эстель постаралась уверить себя в ложности его, и ей почти удалось. В самом деле, ей ли нынче судить о природе сил? Быть может, сам облик Демиана вызвал в ней это мрачное впечатление. Эстель сама снимала с него пропитанную кровью одежду, разрезала и снимала слой за слоем - так знакомую ей традиционную одежду ведьмака, простую, ладно и разумно кроёную. Сколько раз её руки освобождали Эджая от этих покровов? поначалу стыдливо, едва участвуя... вскоре - нетерпеливо и уверенно: "скорей, скорей!" И не видела на сыне ни единого амулета, ни тонкого колечка, а теперь он был весь точно клеймён ими: знаки, знаки, так и сочащиеся силой. 

   Чёрный бархат камзола, жёсткое серебро вышивки на чёрной мантии с чёрным подбоем. Чернёное серебро насечки наборной перевязи, оскаленные пасти химер на перстнях поверх перчаток змеиной кожи. 

   Он вошёл и словно выпил весь воздух и застил свет летнего полдня, вобрал чернотой одежд. Он молчал, и Эстель заговорила, не дождавшись вопроса. На неё он не смотрел, лишь на Ариату, ведьму, вычерпавшую себя до дна. 

   Лицо его ничто не выражало. 

   Эстель вдруг внове показалось, как темны его глаза, так, что не различить границу зрачка и радужки; у Эджая не было таких глаз. 

2.3

(Телларион. Конец осени 963-го)

   Мощным порывом выбило из переплётов витражные стёкла. На мгновение в белёсом зимнем небе раскинулась самоцветная радуга. И тотчас осыпалась колким дождём. 

   Эджай Д`элавар мёртв. 

   Магистр перебирал короткую фразу на все лады. Но, даже многократно повторённая, она никак не превращалась в изустную истину. Оставалась по-прежнему пустым набором звуком. 

   Эджай Д`элавар мёртв. 

   Ошибки быть не может. Коган Согрейн никогда не преуспевал в искусстве лицедейства. Мальчишка попросту не сумел бы столь неподкупно сыграть скорбь. Его горе было едва ли не осязаемо, оно имело цвет, запах и привкус замешанного на крови пепла.

   Нет, Когану не обмануть Магистра... и точно, не того, что в нём. 

   А Эджай, в свою очередь, не стал бы обманывать побратима. Не так. Не своей смертью. Это - не про него. Прям. Честен. Истинный ведьмак. 

   То, что сидит в Магистре, дыбит загривок. 

   А ещё от Согрейна смердит виной. Мальчишка мнит себя повинным в гибели друга. Магистр остро обоняет снедающее ведьмака чувство - беспросветное, бессмысленное, беспощадное. Разрушающее, и разрушение направлено не вовне, но вглубь, в самую суть. Магистр едва ли способен понять молодого ведьмака: он давно позабыл, каково испытывать вину и скорбь. Достаточно того, что он понимает иное: подобное Согрейн не сыграл бы никогда. А значит... 

   Эджай Д`элавар мёртв. 

   Да, мёртв, как та земля, на которую легло его тело. Как Антариес, что стал ему могилой... 

   Так отчего то, что в нём, беспокойно ворочается, будто со смертью отрёкшегося князя не исчезла угроза их существованию? 

   Выражение почтительного внимания стекло с лица вошедшего Кейлуса. Маг из числа старших метнул взгляд на искалеченные витражи, и в следующий же миг к нему вновь вернулась невозмутимость. Магу, чей возраст исчислялся не одной сотней лет, доводилось наблюдать вещи куда более странные. 

   Ноздри Магистра дрогнули и раздулись. Смесь запахов, что вносил ветер сквозь разбитые стёкла, тревожила обоняние того, что было в нём. 

   - Здесь душно, - буркнул Магистр. - Говори. 

   Мэтр Кейлус низко переломился в поясе. Он не считал поклоны Магистру ущербом своей гордости, зная, что Магистр оценит проявление почтения своей особе. Прочие ведьмаки чуждались Кейлуса, это было также известно Магистру и вполне устраивало его. Изгою среди презиравших его ведьмаков, Кейлусу была жизненно выгодна благосклонность повелителя, и он добивался её собачьей преданностью. 

   - Магистр, благородная княжна Стихна из рода Карунах пала жертвой чёрного колдовства именованной Эстель, бывшей леди Руаваль... 

   Примолкший было гам при этих словах вновь оглушил Магистра, но он не сумел истолковать возбуждённое шипение и клёкот. 

   - Кто может подтвердить это? - спросил он, чтобы выгадать время на раздумье. 

   - Магистр... мастер Галид, мэтр Улутор, мастер... 

   - Довольно, - поморщился Магистр, и Кейлус смолк, решив, что гнев повелителя вызван им. 

   Но когда и чем он успел провиниться? Магистр раздражителен, Кейлусу стоит быть осмотрительней... ещё осторожней. 

   Магистр же и думать забыл о верном слуге. Они были нынче болтливы пуще обыкновения, и из их гомона ему никак не удавалось вычленить смысл. Разыгрывалась мигрень. 

   А Кейлус ждёт... проклятье! Необходимо ответить, ведь он пока считается Магистром. Не стоит пренебрегать обязанностями. И не дать забыть ведьмакам, что он всё ещё управляет Телларионом... но как же трудно сосредоточиться! 

   - Бывшей леди... - пробормотал Магистр. Думать вслух было чуточку легче. Его собственный внутренний голос терялся в сотнях чужих голосов, и каждый из них старался перекрыть прочие. 

   Насколько он знает эльфийское племя, в их жилах течёт не кровь, а холодная вода. Род Руаваль едва ли станет предъявлять претензии к Теллариону и не вступится за изгоя. Хранительница осталась одна, и её казнь никого не возмутит и не подтолкнёт к мести. Зато у княжны Карунах имеется многочисленная воинственно настроенная родня, и она не оставит безнаказанной смерть дочери. Он должен рассуждать, как Магистр. Теллариону не нужны лишние неприятности. 

   Закон Теллариона - древний закон. Смерть убившему. 

   Об этом Магистр и сказал Кейлусу, велев убраться. Казалось бы, всё просто... и всё же нечто в этой ситуации не давало ему покоя. Что ему до убившей ведьмы? Вскоре её предадут сожжению... Но, быть может, он поспешил с решением? Смерть необратима.

   Что, если преступница окажется ему чем-нибудь полезна? Абсурд. И всё же она представляет некий интерес для тех, кто говорит в нём. Решено. Будет достаточно одного визита в подземелье, а после Эстель можно отправить на костёр. 

   Ускользает нечто важное. Нечто, неразрывно связанное с бывшей леди и бывшей же хранительницей. Вскоре она станет просто - бывшей. 

 Магистр покрутил кубок в длинных цепких пальцах. Витраж разлетелся не полностью, края грандиозной некогда картины, ненадёжно прогнувшись, задержались в рамах. 

   Изображённый на витраже ведьмак показался похож на Д`элавар. Высокий, черноволосый, темноглазый, с идеального рисунка чертами... Да нет же, глупость. Все красивые чем-то схожи. Это уродство отличается многообразием обличий. 

   Изображение искривилось, и безмятежное прежде лицо мага казалось исковеркано мукой. Неровные сколы, оставшиеся от изображения заката, окружали его кровавым ореолом. 

   Разверстая пропасть предгрозового неба отделяла ведьмака от светловолосой женщины - единственной, что осталась от той части картины, где были изображены спасённые от нечисти люди и существа. Тонкое лицо женщины по изначальному замыслу должно было выражать благодарность, но теперь хрупкая фигурка выглядела сиротливой в одиночестве. Грубый разлом прочертил границу между ней и младенцем, которого прежде она прижимала к груди, а теперь беспомощно протягивала к нему стеклянные руки. 

2.4

   Телларионский замок вид`ением парил над городом, следы упадка ещё не коснулись его. 

   Ехали не таясь, но не было ни встречающих, ни тени наблюдателей. Оставленные в привычном месте кони захрупали зерном в подвешенных торбах. 

   Громада замка зазвучала подобно иссохшему колодцу, множа лишь их шаги и ничего кроме. В Иленгаре всколыхнулись призраки воспоминаний, о позабытой с младенчества сказке о зачарованном дворце, где обращены тенями хозяин, гости, слуги... 

   Магистр встречал их в том же положении, словно за все год`а не поднимался с Серебряного престола. Как когда-то, целую жизнь назад, когда Демиан впервые переступил предел этого зала.

   Повтор этот был так п`олно и прозрачно ощутим, точно завершился виток роковой спирали. Точно уже семилетним мальчишкой знал, что должен совершить, но лишь теперь признался себе. И всё, что было между: невозможно затянувшийся пролог, заполненный лишь кажущимися важными вещами... безделками, вешками на пути к цели. Цели, что предстала так ясно с первого дня в Телларионе, если не прежде... 

   Иленгар втайне ожидал иного приёма от Магистра. Ему казалось предсказуемо это: гнев безумца, ярость зверя. Матёрого одинца, одряхлевшего, но ещё опасного в своём помрачении. 

   Магистр выглядел как никогда разумным. Облик его не устрашал, как когда-то впервые, но теперь древний маг и не гнался за дешёвыми эффектами. Да, пожалуй, он позволил себе выглядеть древним, вернее - дряхлым. Всякий маг может сколь угодно долго задерживаться в любом возрасте, и по всему выходило - Магистр махнул на себя рукой. На Серебряном престоле восседали скорее мощи, нежели могущественнейший маг Предела. Магистр выглядел на все прожитые годы. 

   Глаза утоплены в складках век, но взгляд был ясен. Помутневший от катаракты зрачок метил в молодого соперника. 

   Сейчас, видя это жалкое существо, Иленгару казалось излишне, нелепо потаённое беспокойство Трея об исходе поединка. Демиан - совершенное оружие в молодом тренированном теле - и это.

   Поединок утрачивал свой сакральный смысл, метаморфируясь в неприятную формальность. 

   Удар милосердия. 

   Демиан не показывал ни отвращения, ни облегчения; как недолгим сроком ранее, в осквернённом городе, просто исполнял свою роль. Илле привычно подчинился правилам, держась в тени на отдалении от уже решённого про себя Магистра; здесь и сейчас Илле свидетель, не более. 

   - Вы знаете, Магистр, зачем я здесь. 

   И всё же голос Дема был не вполне стерилен, избавлен от эмоций, как он умел это. Илле укорил себя за недостаточную проницательность, он не смог разоблачить то мимолётно прозвучавшее чувство. 

   Сожаление? Сострадание? Нечто неуместное, то, чего не должно, не могло быть... 

   Было. 

   Голос Магистра был старчески скрипуч, но полон силы, сконцентрированной и направленной, какой Илле не ощущал в нём прежде, едва избавился от детских заблуждений в сверхчеловеческой природе телларионского тирана. 

   - Догадываюсь. Ты же понимаешь, что проиграешь при любом исходе? 

   Молодой соперник ответил с лёгким полупоклоном, чем смутил единственного свидетеля сцены. 

   - Да, Магистр. 

   Соперники на пороге убийства, они говорили как никогда прежде: без ненависти, вероятно, оттого что лишь теперь для них обоих подошёл предел ожиданию, настал миг наивысшего откровения. 

   Это казалось невероятным, но говорящие мощи задвигались, восставая с Серебряного престола. Илле беззвучно помянул Хозяйку: то, что разум его принял за старческий крап, пигментные пятна, оказалось следами многочисленных свежих ожогов. Они появлялись на глазах, разъедая кожу Безумного Магистра, как кислота, пролитая на пергамент.

   Серебряный престол отторгал всё ещё законного властелина, жёг его... как нечисть. 

   Принадлежащее мумии лицо поворотилось к молодому ведьмаку. 

   - Этот мальчик - все, кого ты привёл с собой? 

   Демиан легко улыбнулся. 

   - Мне не нужна свита праздновать победу. Если погибну, Илле сложит мой костёр и расскажет о том, чему был свидетелем. 

   Пожалуй, Магистр жил ожиданием с того самого дня, когда Демиан увёл за собой ведьмаков. Или отсчёт ожиданию начался для него ещё прежде... много прежде? 

   Демиан сражался, умирал и возвращался в жизнь; Магистр десятилетиями не участвовал в боях, не выходил за пределы внутренних залов телларионской твердыни. Кажущийся бездонным колодец его сути наполняла сила, из которой Магистр скопидомно не тратил ни капли, что ушла бы на поддержание достойного облика, регенерацию ран, что наносило серебро его заражённой тьмой оболочке. 

   Демиан увидел заготовленный удар за десятую долю секунды до того как пространство вскипело от потока силы. Магистр ударил не мудрствуя, приёмом равно простым и верным, и его чудовищная мощь обрушилась как падающая наковальня. 

   Демиан почти видел, как, всё убыстряясь, раскручивается очередной виток спирали. 

   Десятки таких же, как он сам, мальчишек, простёртые ниц. Пешки, разбросанные по чёрно-белому полю под троном. Тогда это было расчётливым унижением, ломкой едва оформлявшихся характеров. Над ним - возымело обратное действие. Демиан не понимал, как, но доподлинно знал: тогда ему кто-то помог. 

   Теперь - повторение того первого, "невзаправдашнего" поединка, отражённого во взрослую жизнь. И помощи ждать не приходится, да он бы и не принял её. 

   И Демиан, как и двадцать лет тому, уже осознанно ответил тем же щитом. 

   Они проходили краем сознания, краем зрения, эти непрошеные зрители - настолько поглотило Илле противостояние двоих сильнейших магов. Немощен? О нет! как мог он обмануться жалкой личиной Безумного Магистра? как мог принять её за признак окончательной деградации? 

   Мраморная плита под ногами Демиана раскололась сетью трещин, как истончившийся весенний лёд, но сам ведьмак не сдвинулся ни на волос. 

2.5

  (Добрая Весь. Середина-конец лета 992-го) 

   Кощунственно коротать время в четырёх стенах, когда за окнами полыхает такой июнь. Белоросник, как называют его люди Предела. Даже если сил едва хватает дойти до калитки. 

   Первые дни она едва вставала с постели - и то диво. По лицу молчаливой Эсты Диана скоро догадалась: та едва ли верила, будто с постели той она поднимется вовсе... Услужливая, но холодно-остранённая Эста. Ясна, сыпавшая слова будто бы и охотно, да на деле - впусте. Две лекарки - вот и вся её компания. Сиделки, дуэньи, даже служанки - всё они. 

   По паре раз, спешно, скомканно - навестили Коган и Кристалина. Нагрянул Фэлан, шумно, по-герцогски, всполошив всю Добрую Весь, пуще всех - городского голову. Визит вышел ещё более сумбурным, преждевременно свёрнутым: принимающая сторона едва ли склонна была тогда к долгим беседам. Так посещение близкого друга оставило по себе смутное ощущение неловкости, недосказанности будто бы, в промен ожидаемой радости... Да когда и приходит она ожидаемая, когда приходит вовсе? 

   Даже встреча с Треем подарила смятением, не успокоением, как бывало прежде. Семижильный, как все маги, Трей прятал усталость, но бремя забот тенью лежало на нём. От него и проведала... 

   Демиан. Наезжал и он. Вомчал в Добрую Весь, на час, не более, походя вернул её к жизни, вскочил на нерассёдланного коня и улетел на запад. 

   Позволено ли ждать большего от Магистра, взявшего власть в столь неспокойное время. 

   Впрочем, он сделал больше. Не вправе задержаться сам, оставил в Доброй Веси... телохранителя? проводника? Иленгар едва появлялся на глаза медленно оправлявшейся от слабости герцогине, но неотлучно пребывал поблизости. 

   Нельзя было с уверенностью сказать, какие чувства вызывало в нём поручение Магистра, но оно исполнялось им неукоснительно. Диана смущалась досаждать Ясне (а паче того - утомлялась её велеречивостью, когда разум и сердце просили тишины). Эста же держала на расстоянии поведением, свойственным, скажем, прекрасно вышколенной экономке, - всегда соблюдать дистанцию. 

   Тогда Диана поневоле и понемногу научалась использовать своё право на данного ей в откуп молодого мужчину. Он появлялся по первому зову, точно всё время ждал за дверью (или и впрямь ждал?), и, держась за учтиво предложенную руку (поперву - просто повиснув на локте), Диана выбиралась в сад, цветущий хмельно и раздольно, где часами просиживала на скамье, без мыслей, без слов. Просто позволяла себе растворяться в этом медленном, медовом лете, какого не помнили старожилы. Просто позволяла себе быть благодарной за то, что ещё может ощущать это тепло и свет. Так она сама излечивала себя, позволяя свету и теплу вытапливать след того потустороннего холода, что ещё сковывал её суть. 

   С каждым днём прогулки удлинялись, становясь всё более похожи на церемонные променады, пока она, наконец, не смогла с уверенностью бродить без поддержки по лабиринту садовых тропинок, а Иленгар ревниво прослеживал каждое её самостоятельное движение, замерев в тени какой-нибудь ивы. 

   Порой, когда мысли всё же являлись (медленные, разморённые солнцем), Диана спрашивала себя: счастлив ли он этим нечаянно выдавшимся дням мира и отдохновения, наполненным лишь необременительной вахтой, а пуще того: духмяным липовым цветом, стрёкотом трав и гудением пчёл? И отвечала себе: едва ли. 

   Однажды она задремала в кресле, в обвеваемой ароматным дуновением узорчатой, листвяной полутени. Дрожащий луч едва касался её смеженных век, и сон был так же зыбок... Она села, облокотясь, уронив с плеча пёстрый плед. 

   Мерцающие сумерки были подобны электруму* - и золота вровень с серебром. 

   Оставив у кресла домашние туфли, Диана пошла по траве. Плед шелестел, цепляя метёлочки мятлика. 

   Она решила б, что он молится, если бы не знала твёрдо, что он прежде всего ведьмак. 

   - За что вы так любите его? Ведь он такой же, как вы. Один из вас. 

   - К чему вам мой ответ? - усмехнулся Иленгар. - Вот вы сами и ответили. 

   Прежнему Магистру не было дела до тех, кто кладёт головы... где-то, далеко от него. А Демиан... Демиан принимает те же раны. 

   - Разве не безрассудство так рисковать собой? - И досадуя на горечь в голосе, она не умела спросить бесстрастно. - Того более - зная, как ценна его жизнь? 

   - Безрассудство? - Иленгар с улыбкой пожал плечами. - Может, и безрассудство, не мастак я в этих учёных дискутах*, госпожа. Ведь нынче так будто бы не принято, и война для тех, кто развязывает её, - навроде азартной игры: сиди себе на своём высоком стуле да подвигай пешки. Вот только прежде было по-иному, и в бой шли за тем, кто на свой щит принимал первый удар... Безумный Магистр так уж чаял, чтоб о времени том забыли... да не вышло у него. Телларион крепок памятью. 

   Диана обняла себя за плечи. 

   - Я не могу осуждать Демиана за его решения. Не могу осуждать. Он для всех здесь... особенный. При нём, при имени его меняется что-то в ваших глазах, в голосе. Всё равно что Аваллар, вернувшись из небытия, сказал: "Идите за мной". 

   - Так и есть. Всё равно что Аваллар... Для таких, как они, и законы, и цены - иные... 

   Они стояли обок, освещаемые закатным светом, в котором почти не осталось уже золота. Настало время серебра. 

   Иленгар проговорил едва слышно, и слова его тотчас забрали сумерки: 

   - Ведь вы обещались ему, герцогиня... 

   - Я веду счёт своим обещаньям, - отозвалась она. И, смутившись нечаянной резкостью ответа, жестом смягчая её, коснулась ладони мага. 

   Он не шелохнулся. 

   Ветер тихо пел в ивах. 

  *** 

   На ночлег поредевший отряд устроился в развалинах то ли храма, то ли дворца - за давностью лет не разобрать... да и не разбирал никто, впору ль. Некогда устремлённые ввысь колонны покосились, выщербленные; иные лежали обломками пористого мрамора, пожелтелого, как старческие зубы. Выведенная для неведомой надобы в ровный круг площадка послужила почвой для травы, кустарника и нескольких деревец, корнями пробивших камень и укрепившихся в нём. Ещё зеленела невесть чем питаемая чахлая листва, бессловесный голос неистребимой жизни. 

2.6

(Телларион. Конец лета 992-го)

   Белые башни засияли на горизонте часа в три пополудни. Ранним вечером ведьмак и хранительница въехали в город. 

   Телларион шумел как ярмарка, но не разудалым весельем, деловито. Сдержанность его прерывалась то окликом, то внезапным смехом, то затянутой кем-то и оборванной на середине куплета песней. 

   Ласточка чинно ступала по мостовой - недавно, видать, подновлённой, ладно пригнанной, камешек к камешку. Илле спешился и ссадил спутницу, и вёл лошадь под уздцы. 

   Дорога расширялась, тесня стоящие торцами дома. Вдоль домов: телеги, телеги, гружёные мешками, клетями с птицей, корзинами, бочонками и бочками. Седой мужчина с подстриженной бородой раскатистым басом отдавал распоряжения снующим туда-сюда носильщикам. 

   Они проходили мимо группки женщин, когда одна из них окликнула Илле по имени. Ведьмак остановился, поджидая женщину, Диана - вынужденно тоже, неприметная за его плечами. Выставляться ей не хотелось, говорить - того меньше. 

   Молодая женщина торопливо подошла, почти подбежала; повешенная на локоток полупустая кошёлка хлопала её по бедру. 

   Диана не вслушивалась в тараторящий говорок. Толстые рыжие косы свёрнуты в бараночки и прикрыты тёмной косынкой, круглое лицо в россыпи бледных веснушек... Ахнула про себя. 

   - "...хоть с завтрева, ежли хошь из честной давалки в честную вдову переделаться". 

   - Да ну, так вот прямо и сказал, - хмыкнул ведьмак. 

   Йолль разобрал смех, натужный сперва, всё больше расходился. Укроп и луковые перья жалко трепыхались, свесившись из кошёлки. Судорожно вздыхая, чёрная невеста рукавом отёрла щёки. Ответила иначе, тускло. 

   - Нет, конечно. Сказал: коли на свадебку позовёте, посажённым отцом* буду. Живите счастливо, сказал, сколь ни приведётся. 

   - И много вас таких? 

   - Достатошно... Чего терять-то теперь. Одной Хозяйке про то ведомо, что дальше будет. Так хоть толику урвать. Да ты сам-то, что ли?.. 

   Йолль привстала на цыпочки, силясь заглянуть Илле за плечо. Росту ей не доставало. 

   - Нет, - отмолвил ведьмак, не сходя с места. 

   Диане наскучила игра в молчанку. 

   - Здравствуй, Йолль. 

   Та распахнула глаза, узнала тоже. Прижала к груди кошёлку. 

   - Вот так да... Уж не знаю, как теперь и величать... 

   - Как и прежде. Я всё та же. 

   - А баяла: не из благородных! - без обиды попеняла Йолль, продолжая с ясно читаемым подозрением коситься на Илле. Тот отошёл на пару шагов, поглаживая и похлопывая Ласточку по атласной шее. 

   Впрочем, чёрная невеста и не испытывала неловкости в обществе герцогини. 

   - А Лелайя-то, помнишь злыдню эту? Как не упомнить! Мелют: знатного богатея окрутила. Взамуж выскочила. Мож, оно и не враки, уж такая красивая, лярва. Как бишь, его, жанишка-то... тьху, забыла. 

   Лелайя... На Диану словно въяве сверкнули пламенные тёмные очи. 

   Мужчина и женщина в тени жимолости... Она приказала призраку исчезнуть. 

   - Что тётушка Фьора? Жива ли она? 

   Йолль часто закивала, сворачивая с неудобной темы. 

   - Жива, жива, как не быть живой? Уж так она по молодому господину печалуется... 

   Прежде чем Диана решилась узнать, чем добрую кухонную генеральшу печалит Демиан, Йолль заговорщически прошептала, кивая на Иленгара: 

   - Так вы что ль... 

   - Ну, замело помело! - сварливо прикрикнула на Йолль незнакомая женщина и издали помахала тяжёлой корзиной. - Суп сам себя не сварит. - И гораздо приветливее: - Здоровьичка, мастер Илле! 

   - Пора, госпожа, - вздохнул ведьмак, вежливо кивая женщинам. - Отдых совсем близок. 

   Диана легко улыбнулась. 

   - Я не устала. Но благодарю за вашу заботу. 

   Невзирая на довольно позднее уже время, замок бурлил, подобно налитому до краёв кувшину. Повсеместное радение вызывало отнюдь не умилительную похвальбу. Телларион мобилизует все силы. Что же прочий Предел? Неужели предоставит Белому городу в одиночку сражаться в скорой войне? Немыслимо. 

   Иленгар повёл Диану кружным путём, в обход многолюдных помещений. Винтовая лестница штопором вкручивалась в тело замка, нескончаемые ступени вели хранительницу - не вниз, а вверх. На верхние этажи, туда, где она - кухонная девчонка: то ли чёрная невеста, то ли бродяжка, взятая из милости, то ли пришелица из неведомых миров - не бывала прежде допущена. Теперь её величают госпожой, герцогиней (как-то управляется с Кармаллором её зеркальный двойник?), и высокой особе, разумеется, не место в подземелье. 

   Когда последняя ступень, наконец, была преодолена, и двери, три или четыре, отворённые Иленгаром, вновь заперли на засов, тогда ведьмак открыл невидимую за гобеленом дверь и жестом пригласил войти... Только тогда, споткнувшись на пороге, Диана подумала, что покои эти, возможно, принадлежат Демиану. В самом деле, даже смешно: отчего простая эта мысль не посетила её прежде, за всё время пути? И того раньше, когда она, уже в бреду, произнесла то вырванное Демианом согласие. О чём думала в Доброй Веси, когда Илле без обиняков сказал ей: "Вы обещались ему"? 

   Не думала. Вот и всё. Это закономерное, в общем-то, будущее казалось чем-то иллюзорным... не реальнее судьбоносной встречи, когда уже соскальзывала за Грань, а Демиан переступил вспять последний порог... И лихорадочный его взгляд, ещё не вполне принадлежащий этому миру, и горячечность его прикосновений, и невозможность слов, будто и не им произнесённых... 

   И вот - случилось. Неужели? Невеста, жена... женщина. Так ли он сказал ей? Она не помнила твёрдо. 

   "Вы обещались ему", - не позволял забыть Иленгар. Она и не забывала. Просто - не думала. 

   Было достаточно одного взгляда, чтобы понять: Демиана никогда здесь не было. Так не вязалась с ним обстановка: богатая, светлая. Женственная. Так неуловимо напоминавшая девичью спальню в Кармаллоре, чтобы увериться - это не случайность, а следование образцу. Это - её новый дом, так пусть же будет похож на то привычное, так внезапно оставленное убежище. 

Глава третья. Никто, кроме нас

   (Ледник-Замёрзший Перевал-Железные горы. Конец лета 992-го)

   Сообщение с горной заставой было восстановлено через стационарный портал. Погасшие сорок с лишком лет тому контуры напитывались энергией. 

   Коган обречённо проглотил кислую слюну и по сигналу вшагнул в центр полыхающего круга. Каждую телепортацию маг клялся себе, что это - последний раз, когда он чувствует себя снарядом, пущенным сквозь пространство. В списке неприятных опытов Когана Согрейна перемещение значилось в лидирующих строках, где-то сразу после интоксикации от неверно составленного по глупости лет эликсира и общения с князем Ланадар, чтоб его гули обгадили. 

   Сообщающийся портал выплюнул мага в Ледник, предварительно, по ощущениям Когана, хорошенько пережевав и частично переварив жертву. Фантастический холод сковал челюсти в волчий оскал, с единым вдохом обратив нутро в комок смёрзшихся потрохов, - лишь благодаря этому Коган не поприветствовал встречающих совсем неподобающим образом. 

   Прадн неделикатно ухмылялся всё то время, пока Согрейн окоченевшими руками пытался целиком зарыться в предусмотрительно выданные ему ещё в Телларионе меха и проклацал приветствие. 

   - Ничего, - Прадн огрел давнего знакомца по спине. - Ко всему, знаешь ли, можно привыкнуть. 

   Площадка с порталом располагалась в полусотне ярдов от вросшего в скальную породу Ледника, но за эти полсотни вены и жилы Когана превратились в хрустально позвякивающие полые трубочки, а дыхание стало холоднее, чем у мертвеца. 

   Внутри заставы оказалось немногим теплей, чем снаружи, но здешних ведьмаков жуткий холод, по-видимому, не беспокоил. Похоже, и впрямь ко всему можно привыкнуть, - подумал Коган, прилагая все усилия, чтоб не трястись уж слишком заметно. 

   Довольно паскудно ухмылявшийся Прадн самолично подал редкому гостю здоровенную дымящуюся кружку. В такие в тавернах нацеживают разбавленное пиво. Коган не удивился бы и тому, что даже пиво в этакой холодрыге принято кипятить перед употреблением, но бурда в кружке и на запах и на вкус превосходила горячее пенное. В густом травяном настое плавали целые ошмётки жира. Когану поплохело повторно. 

   - Это что ещё за дрянь? Запаренный граллий хвост? 

   - Почти, - хохотнул Прадн. Реакция Когана радовала его даже больше, чем сам факт его прибытия. - Выглядит как дерьмо и на вкус как дерьмо, но прогревает отменно. Здесь это достоинство перекрывает все недостатки. 

   - Ко всему можно привыкнуть, угу, - вздохнул Согрейн и выглотал запаренный граллий хвост залпом, стараясь не дышать и не прислушиваться к желудку. 

   - Вот. Начинаешь понимать. - Прадн оставил шутливый тон. Пронзительно голубые на коричневом от несходящего загара лице глаза его были колючими, как здешний воздух. - Ты продышись пока. Красноречие тебе понадобится внизу, там в чести обстоятельные беседы... Хоть у нас тут и медвежий угол, в последнее время снабжение что новостями, что провиантом отменное. 

   Коган последовал совету. Топлёный жир внутри и слои меха снаружи наконец сделали своё дело, разлепив внутренности. 

   - Значит, Магистром теперь твой ученик. А ты высоко взлетел, Коган, чаял ли? 

   Пришёл черёд Когана смеяться. 

   - Очень я похож на припевалу из старших? - фыркнул маг. - На деле, от того что Демиан у власти, тем, кто ближе к нему, жарче всех припекает... Впрочем, никто не остался не у дел. И ни на кого он не взвалил столько, как на себя. 

   - Хорошо. Парень молод, но понимает. Такое время. 

   - И здесь тоже?.. 

   - А то как же. Телларион получает регулярные отчёты, не считая срочных. Я ещё по юности говорил тебе и теперь скажу то же: Антариес, Замёрзший перевал, Келнор - что это, если не воспалённые раны на теле Предела? И все эти раны гноятся и кровоточат разом. 

   - Ещё по юности твой котёл варил куда лучше моего. 

   Прадн вытянул с тарелки ломоть вяленого мяса и мрачно его пожевал. 

   - И что толку? Много радости от ума? Спроси своего ученика. Знаешь, которого... Нет никого счастливей дурака, Коган. 

   - Скоро и дураки прозреют. Только никому уже не будет ни горячо ни холодно от того, что мы были правы. 

   - Значит, твоё дело уболтать толстобрюхих. 

   - Сам знаю. - Коган нахохлился под плащом - ни дать ни взять залетевший не туда гриф. Опушка капюшона встопорщилась мокрыми перьями и благоухала будто бы живой ещё дичиной. - По сей день гадаю: почему я? Почему наставничество над мальчиком, обещающим стать магом величайших сил и способностей, магом, который рождается не каждую сотню лет, доверили мне? Почему не нашли никого опытней? взрослей? незаурядней? 

   - Значит, не нашли. Или ты и был нужен. 

   - Ну, это уж вряд ли, - хохотнул Согрейн, позабавленный такой честью. 

   - Пусть так. С ним Телларион поднялся с колен, если ещё не поднял голову. 

   - ...Помнишь его? - помолчав, спросил Коган. 

   Прадн задумчиво кивнул. 

   - Я привёз его в Белый город. Как и многих мальчишек до и после... но твоего ученика не запомнить не мог. Против всякой логики... Такой самородок на пустом будто бы месте... 

   "Вовсе не на пустом", - рвалось с языка у Когана, и он ожесточённей вгрызся в чёрное жилистое мясо. Прадн, в отличие от молодого Согрейна, в случайности не верил, и явление незаурядных способностей мага в безмагической среде являлось для него по сей день неразрешимым вопросом. 

   - Тебя выслушает... - Прадн без запинки выдал длиннейшее слово, будто бы цельновырубленное из скальной породы. 

   Говорить на подгорном - всё равно что перекатывать на языке пригоршню гальки, примерно столь же удобно для произношения. Даже хуже эльфийского: там, чтоб не прослыть дикарём и вообще быть услышанным, подобает говорить невозможно высоким, почти женским голосом. Всего больше по душе Когану был авалларский, всякая речь - баллада. А уж если Эджая упрашивали спеть, Согрейн готов был слушать и слушать, мало не с открытым ртом... Демиан говорил на западном наречии свободно, как прирождённый аваллар, и, как отца, его можно было слушать, теряя счёт времени. Эльфийский он жаловал меньше, хоть и на нём изъяснялся сносно, много лучше Когана... 

3.2

   Потайные переходы были тесны для Когана и извилисты - ни дать ни взять прогулка по кишкам. То и дело извне достигали отзвуки: грохот подкованных сапожищ, стук протазанов - шла пересменка караула. 

   Проводник споро шуршал впереди, но не слишком торопливо из уважения к рослому гостю. Наконец исчезли все звуки кроме тех, что создавал в движении юный гном. 

   Серией быстрых нажатий юноша привычно привёл в действие механизм, открывший проход наружу, в помещение скромных размеров, не более номера приличного постоялого двора, и подобно тому обставленное. Ничего, что могло бы уличить в притязании к роскоши, из меблировки - лишь самое необходимое. Основательное дубовое бюро с потёртой от частого письма кожей, потёртое же кресло, в углу - переносная жаровня. Вот и всё. 

   В кресле полулежал хозяин кабинета. Гном был стар, так стар, что глядя на него легко было поверить, будто со смертью дети гор возвращаются в породивший их камень. 

   - Великая честь увидеть вас. Ваше величество. 

   Уркаст тяжело смотрел на ведьмака из-под багрово-сизых век. Сын поспешил поднять упавший плед и заботливо укутал зябнущие ноги отца. 

   Одна секунда паузы наслаивалась на другую. Наконец Уркаст вяло махнул дланью - из вежливости этот жест можно было истолковать как пригласительный. 

   Коган нашарил взглядом игрушечный табурет и с величайшим бережением угнездился на нём. Даже в столь нелепой позе он на добрый фут возвышался над подгорным королём. 

   - Итак, ваш мальчишка-Магистр сулит нам войну, худшую из войн. - Старческие глаза не мигая буравили Согрейна, точно слышимый диалог третьестепенен, а король вознамерился изъять из мага истину без посредства слов. - Войну, предвестники которой он один видит так ясно, как даже напомаженный пихарь Вестор не видит сиськи Аксары. 

   Коган мужественно помалкивал, позволяя старцу изрыгать желчь, пока юный принц хозяйственно шуршал по полкам и колдовал над медным кувшином. 

   - Старый ворон Аргай, впрочем, также ослеп на оба глаза, - едко продолжал Уркаст, ворочаясь в ворохе тёплых тряпок. Глаза его по-прежнему не мигали, будто принадлежащие змею. - Или ему попросту недосуг посматривать на восток? Тут бы на троне удержаться, да не потерять при этом головы, а? Да придумать, откуда раздобыть ещё одного сына... - Уркаст сделал паузу, дожидаясь, пока принц с улыбкой нацедит ему в чашу подогретого с пряностями вина. Взгляд его, обратившись на юного наследника, едва-едва потеплел, затуманившись. - У людишек, слыхал, наметилась какая-то мышиная возня, но кто тому порукой? Людишки легковерны, с них станется и на ящерицу кричать "Дракон!" 

   Уркаст выжидательно уставился на визитёра, цедя сквозь зубы ароматное варево. 

   - Как вам наверное известно, ведьмаки не способны лгать. Это делает из нас надёжных свидетелей, но не лучших переговорщиков. 

   - Правда, - проскрипел Уркаст. - Правда - бриллиант о множестве граней. 

   - На всех гранях одно - окончательная гибель Предела! Магистр - в чём вы обвиняете его? Молодость не порок. Она преходяща. Иным мудрость дана с юных лет. Прискорбно, когда сходят в могилу, так и не набравшись ума. 

   "Это самая исчерпывающая твоя характеристика, Согрейн", - мрачно подумал маг.

   Конечно же, Уркаст примет последнюю фразу на свой счёт. 

   Но приказа вызвать стражу не последовало. Вместо бородатых рож охраны, выпроваживающих наглеца тычками протазанов, - клекочущий смех короля. 

   Уркаст сунул принцу чашу, чтобы не расплескать, пока его колыхает от приступа веселья. 

   - Да, переговорщик из тебя и впрямь неважнецкий. Спасибо, потешил. А то я ведь, знаешь, скучно живу. Кто ж мне скажет, что думает? То-то. И про Магистра, клянусь недрами, сгоряча рубанул. Мой-то помладше вашего будет, а не дурак. Хвала предвечному камню, не дурак. 

   - Отец, - укоризненно-ласково вымолвил принц, возвращая недопитую чашу. 

   - Да. И будет юн, когда примет своё бремя. Со временем не поспоришь. Я говорю: "Не сегодня, мой сын так молод", но решающее слово будет за ним, за временем. А я гадаю: будут ли так же верны моему сыну, как верны Магистру в Телларионе? 

   - Телларион обещает свою поддержку наследному принцу, - горячо заверил Коган. 

   - О, - Уркаст улыбнулся с подлинным удовольствием, - ваш мальчик даже более амбициозен, чем я представлял, слушая доклады о нём. Одного Теллариона ему мало, чтобы развернуться в полную силу. 

   - Он лишь выступает против косности, насаждённой безумным предшественником, употребившим все усилия, чтобы Телларион бесконечно переваривал собственные соки, обособился от всего Предела, - возразил Коган вдохновлённо-красноречиво. - Телларион не притязает ни на земли, ни на богатства, не диктует свою волю и не простирает собственную власть вовне. Помилуйте, до того ли? Добрососедские отношения - разве излишне придётся достойному принцу такое обещание? В час горькой утраты, когда он примет королевские регалии, разве не пожелает он ощутить руку дружеской поддержки? 

   - Благодарю, мастер Согрейн, - принц ответил за себя сам. - С сердечной признательностью принимаю дружбу Теллариона. 

   - Ну, долой эти сантименты, - сварливо встрял Уркаст. - Я покуда не помер, а как примет Отец гор - после хоть братайтесь. Покуда столкуемся по существу. Положим, пошлю я наверх своих молодцов. Оторву от семей, погаснут сотни горнов. Предел велик. Гномы выносливы, но Отец гор не счёл нужным снабдить нас длинными ходулями, навроде ваших, - саркастично поддел Уркаст и сощурился. - Как пехота мы не так чтобы очень мобильны, в масштабах мира поверхности. Как конница... ну, тут уж каждому своё, у гномов свои достоинства. Так что же там выдумал ваш смекалистый Магистр, как рапорядится нашей... гипотетической... верно, сын? подмогой? Не станет же он гонять гномов, как жвачное стадо, по всему Пределу, от одной большой воды к другой? Или как он думает распорядиться этой силой? Или он, ко всем прочим достоинствам, умеет прозревать грядущее, не хуже этой вашей песенной Сантаны? Или у него имеется своя такая смазливенькая вещунья, которая пальцем ткнёт, из какой дыры и когда полезет нечисть? 

3.3

(Телларион. В то же время)

   Недели вынужденной беспомощности вылились для Дианы в подъём сил, почти горячечной жажды деятельности. Осваивание нового жилища отняло ничтожно мало времени, о большем комфорте она и не мечтала, а багажа, который следовало разобрать, при ней почти что не было, не стоило вызывать Йолль из-за такого пустяка. Довольно с рыжей переживаний. 

   Скромное платье из "траурного гардероба" почти не отличалось от наряда чёрной невесты. Стремясь как можно менее выделяться, Диана спрятала волосы на манер того, как убирала косы Йолль и большинство здешних женщин, с ролью косынки справилась взятая с платья пелерина. Было непривычно возвращаться к почти забытому образу. Но главное: кто теперь выделит её из толпы деловитых, скромно одетых женщин? кто заподозрит в ней ту, кем она являлась? Так надо: Кармаллором владеет законная хозяйка, а у нового Магистра нет привязанностей и слабостей... 

   И он не говорил ничего о том, что в Телларионе она станет вечной затворницей. 

   Самым сложным было выйти из незнакомой части замка на ту винтовую лестницу; дальнейший путь сложился в памяти довольно споро, хоть внутренность замка и претерпевала изменения в её отсутствие. Ни на кого не глядя, чёрная невеста уверенно и скоро шла по замку. Немного помедлила лишь отыскав нужную дверь. Твёрдо постучала и вошла, чуть донёсся отклик. 

   - Рада видеть здравствующим, мэтр Грайлин. 

   - Ба! - Старый чародей неподдельно обрадовался, грузно подаваясь навстречу. В помещении также наметились перемены: видимая часть библиотеки несла следы уборки, а хозяин казался опрятней, но таким же огромным, шумным, с топорщащейся во все стороны бородищей. - Присаживайтесь, присаживайтесь, милочка. Душевно признателен за посещение. За обществом, полагаю? 

   - Не отказалась бы от приятного общества, любезный мэтр Грайлин. 

   Старик закряхтел от удовольствия. 

   - Да... Это дело ясное. Демиан... сам, верно, не знает, где он. Да... такие дела. Ну а мы с вами, милочка? Нам ли, как говорится, быть в печали? О нет! И, раз уж вы оказали такую любезность своим появлением... 

   - Мэтр Грайлин! - шутливо взмолилась Диана. - Прошу, оставьте эти светские раскланивания. Уверяю, они мне изрядно надоели. 

   - Что ж, будем проще, - подмигнул волшебник. - К слову, как у вас обстоят дела... с арифметикой? 

   - Совсем недурно. 

   - Вот и славно! Столько бумажной волокиты Телларион не видел с лучших времён. Но в лучшие времена, знаете ли, и с человеческим ресурсом дела обстояли куда как лучше. Своё я давно уж отвоевал, от порталов приключается несварение... и прочие неприятности. Вот, вношу свой вклад по мере сил и способностей. - По-стариковски охая, Грайлин приподнялся, сгрёб со стола пачку бумаг и потряс ими. - Кому ещё остаётся? 

   - Позвольте ознакомиться. 

   Грайлин с облегчением придвинул Диане стопу разномастной бухгалтерии и письменный прибор, а сам волшебным образом извлёк чуть не из воздуха графин и два бокала. 

   Действительно, некоторые вещи остаются неизменны. 

   Когда чернильные значки стали сливаться с бумагой, Диана подняла голову. Выцветали сумерки. Грайлин беззвучно храпел, откинувшись в кресле и распахнув рот. Диана захлопнула крышку чернильницы, и старик вскинулся, осовело вращая глазами. 

   - А?.. - уставился на девушку, как на диво. 

   - Я подбила смету. - Диана с удовлетворением ощутила, как неудержимо клонит в сон. Хорошо бы просто чернота, без видений и слов. - Пришлось выучиться в Кармаллоре, чтоб знать, сколько в действительности утекает мимо казны. 

   - Вы чудо, девочка моя. Не только красавица, но и умница. 

   - Мэтр Грайлин... С некоторых пор мне делается дурно от подобных восхвалений. 

   - Виноват, виноват... - Тут волшебник увидел её нетронутый бокал и возмутился. - Это ещё как понимать? Я стараюсь быть гостеприимным, так проявите уважение, окажите старику честь. Истратьте на моё - буду честен с собой: скучное и не самое желанное общество... скажем, полчаса своего драгоценного времени! 

   - Как я могу отказаться, - улыбнулась Диана. Вино будет не лишним, а одиночеством в своих красивых покоях она ещё успеет насладиться сполна. 

   - Кроме того, - отсалютовал вновь бокалом Грайлин, - смею уверить, я не вполне бесполезен. Я, если позволите, могу смело выступать в качестве местного архива. Ну же, смелее, милочка. Спрашивайте, о чём пожелаете. Замшелые и не очень сплетни - не чрезмерная плата за ваши неоценимые услуги счетовода. 

   - Вот это было действительно лестно! - засмеялась Диана и задумалась. - Что ж... - Актуальные вещи занимали её теперь не в пример больше минувшего, сколь бы ни было оно возвышенно. Однако насколько осведомлён о текущем положении дел чудаковатый старик, держащийся на отдалении от передовой? - Иленгар поутру обмолвился, что мастер Коган... ведь он ваш ученик. 

   - Имел честь, - фыркнул Грайлин. - Стоит признать, как учитель немного преуспел в сём предприятии. Впрочем, случай казался заведомо безнадёжным. 

   - Вы преувеличиваете, - поддела Диана. 

   - Отнюдь! От дрессированной вороны можно было добиться лучших успехов в затверживании постулатов. Ручаюсь, он и поныне не понимает механизмы возникновения силы. Для него она, верно, наподобие дойной коровы: подёргаешь как следует - будет молоко, запросишь сверх меры - огреет копытом или рогом поддаст. Милостивая Хозяйка, и этому ты присудила быть воспитателем Магистра! 

   - Верно, не так уж плох учитель, чей ученик стал Магистром, - Диана предприняла попытку остудить пыл чересчур раскипятившегося мэтра. 

   - В этом заслуга Когана невелика, - не желал отступаться расходившийся колдун. - А впрочем, какую нелепость вы хотели услышать об этом невежде? О последнем моём учительском позоре? 

   - Почему же нелепость. Иленгар сказал, мастер Коган отбыл с поручением в Железные горы. Как полагаете, ответят ли гномы согласием? Какого ответа следует ждать? 

3.4

   К полудню мастер Коган и Демиан появились вновь. Согрейн смотрел уже без давешней мрачности, которую едва ли и заметил кто из непосвящённых. Одной Хозяйке известно, о чём сказал ему Демиан, но своего добился, как, впрочем, и всегда. 

   Демиан едва приметно улыбался, беседуя с подобревшим наставников. Он снял мантию Магистра, оставив на себе камзол самого простого кроя, и даже рубашка под ним оказалась не чёрной. 

   Не он один: одежда многих магов враз посветлела, расцветилась. В честь праздника? 

   Ответ дала раскрасневшаяся Йолль, ставшая враз неуклюжей. С конопатого лица не сходила растерянная улыбка, Йолль как будто была всерьёз сбита с толку, да так что и не понимала, радоваться ли ей или не стоит. 

   - Как же, как же, - сбивчиво зашептала она, поминутно оправляя на себе платье, волосы, платок - руки её так и мелькали. - Урожай собирают - самая что ни на есть пора свадебная. С прежним-то Магистром и думать о том не моги. Ну а теперь что же... время такое недоброе. Парней наших поубивают, так, может, хоть мы, девки, новых нарожаем... 

   Йолль начала говорить с весёлым задором, но в итоге пустила слезу. 

   - Ох, Йолль... - только и смогла сказать Диана, с неловкостью обнимая шмыгающую носом приятельницу. Что тут скажешь? 

   Как Магистр Демиан поступал оправданно. Первый же бой неминуемо унесёт жизни. Тех, кто, быть может, успеет в этот краткий промежуток затишься заронить семена жизней новых. Пусть искра дара загорится не в каждой из них... и сколько лет пройдёт прежде, чем они смогут сражаться, как их отцы... но даже такой резерв лучше его отсутствия. 

   Как Магистр... а как человек? 

   И всё же, хоть мысли, подобные тем, что передумала Йолль, отравляли радость минуты, для всех это был счастливый день. И для Демиана, кажется, тоже. И с посажённым отцом он сдержал обещание, хоть "детей" было слишком много для одного отца, моложе большинства сыновей. 

   Неизвестно, из какого источника он черпал силы, но Магистр никого не оставил своим вниманием. Сегодня про него никто бы не подумал, что Магистр устал, что сонм невыполненных дел неотвязно витает вкруг его головы. Словно, сменив одежду, можно стать беззаботным балагуром, каким был когда-то даже не сам Демиан, Трей. Может, и вправду день выдался особенный. 

   На Шатровой площади и вправду стояли нынче шатры. И увитые цветами и колосьями арки на каркасе из переплетённых ветвей. И шесты с развевающимися лентами. Составили столы, много столов один к одному, и лавки по бокам, и стулья, и табуреты, самые разные, лишь бы всем хватило места. 

   Ведьмаки перемешались с горожанами, с приезжими, которых оказалось неожиданно много. Южные кафтаны, шитые галуном, и эльфийские камзолы с рукавами и без, и крестьянские сюрко, а то и вовсе хлопающие разномастной тканью широкие рубахи. 

   Угощение было незатейливым, но щедрым. Почётное место на столе заняли яблоки, пшеничные хлеба, мёд: хмельной - в жбанах, сладкий - в мисах. Весёлое оживление, без надрыва, без манерности и оглядки. Как из бочки гудел голос заправляющего празднеством мэтра Крэда; сновали, разнося подносы парящего жаркого, мальчишки-подростки. Как на всякой настоящей гулянке, грянули в лад музыканты, им с готовностью принялись подтягивать те, кто повеселее. 

   Демиан только успевал поворачиваться в разные стороны: всяк хотел заговорить с ним, поздравить с щедрым урожаем, со счастливым союзом, обменяться рукопожатием или хоть постоять вблизи. 

   По временам Диана примечала обращённый к ней взгляд сквозь окружавшую его толпу. 

   Она держалась на отдалении. Мэтр Грайлин не терял времени даром, с аппетитом поглощая и осушая всё, до чего мог дотянуться. Мимо их скамьи прошёл не слишком весёлый Иленгар. Остановился, пропуская спешащего разносчика, увидел Диану. Улыбнувшись, она похлопала по лавке. 

   Помешкав, Илле сел рядом, Грайлин щедрым жестом придвинул к нему наполненный поднос и кружку медовухи. 

   - Трей в Телларионе? - спросила Диана. Ей приходилось близко склоняться к ведьмаку, чтобы сберечь слова от развесёлого шума. 

   - Ещё не вернулся, - качнул головой Илле и заправил за ухо русые пряди. Смотреть на тайную герцогиню он избегал. 

   - Магистр вовсю использует его родство с важной шишкой, - не скрываясь, прогудел Грайлин и шумно рыгнул. 

   Иленгар промолчал, взявшись за кружку. Больше никто старика не слушал. 

   Свадебная церемония по сути почти ничем не отличалась от тех, что сама Диана проводила в Кармаллоре в статусе герцогини, хоть прошла не в пример веселее и масштабней. Война войной, но люди везде оставались людьми. Романы случались и там, где на них возложили запрет, а желание иметь семью и детей не искоренить из человеческой природы. 

   Магистр говорил искренне, и Диана была уверена: каждый, кто слушал его, чувствовал, будто слова обращены только ему. Такого Магистра - молодого, откровенного, делящего хлеб и песни со своими людьми, легко было любить. 

   Когда он договорил и поднял, улыбаясь, круговую чашу, во всю силу грянули музыканты. Над братиной* кричали здравицы. К Диане подбежала шалая Йолль и, не чинясь, расцеловала. 

   Заметив взгляд Дианы, ей добродушно подмигнул молодой муж. Ростом он на три пальца уступал невысоконькой Йолль, зато в плечах и груди широк был не про каждую дверь. Хоть широкое обаятельное лицо было гладко выбрито, сомнений в его происхождении не оставалось. 

   - Эй, Илле, гляди веселей! - молодым баском попенял ведьмаку молодожён. - Свадьбу с похоронами, чай, попутал? 

   Илле выбрался из-за стола и ответил на медвежьи объятия. 

   - А ты на меня не гляди, Бельт. Счастья вам с молодой женой. 

   - Благодарствуем! - Бельт галантно облапил взвизгнувшую Йолль. - А то и сам бы не терялся... А? - И, недвусмысленно кивнув на Диану, басовито расхохотался и уволок новобрачную в центр площади, где уже отплясывали вовсю. 

3.5

   Диана с сожалением прослеживала путь солнца, покидающего Белый город. Вот оно спускается за крепостную стену, и никакая в мире стража его не удержит.

   Белый город сделался золотой, затем багряный; каждый камень его взял от светила свой цвет. Скоро Телларион станет сиреневым, розовым, после голубым и, наконец, серым. И дневное веселье будто бы тоже изменяло цвет, и ритм, и мелодию. Гудки, скрипки и свирели смолкли, только тихо плакала флейта... как потерянный ребёнок или неприкаянная душа. Наконец, растаял и её робкий голос. 

   Иленгар тронул Диану за рукав и кивком указал куда-то за край чаши площади, щедро освещённой кострами, подхваченными из костров факелами и запасёнными лампадами. 

   Там, сидя на перевёрнутых козлах, нервными пальцами трогал струны юный менестрель. Длинные волосы занавесили юноше лицо, склонённое низко, к самому гитарному грифу. Слабая мелодия едва угадывалась, едва дышала; хрупкие, болезненно худые пальцы касались проволоки будто вслепую, но отчего-то никто не свистел, не улюлюкал обидно. Молчали, ждали, когда дыхание мелодии окрепнет. 

   Дурнотное, вытягивающее сердечные жилы ожидание, точно у изголовья тяжело больного... Диана неровно вздохнула; крепнущая мелодия захватила, подчиняя, проходя по ней, как по струне... Ладонь её дрогнула в незавершённом, неразрешённом жесте - отыскать руку Иленгара... удержаться в тёплом дивном вечере. 

   Нервный мальчишка сидел по-птичьи, неловко, скрестив ноги в нелепых, с широкими раструбами сапогах. Длинное худое лицо не оживлял румянец костров, глаза болезненно блестели из-под полуприкрытых век. 

   У мальчишки был голос немолодого узнавшего жизнь мужчины. 

   - Золото моё - листья ломкие на ветру...* 

   Диана опустила ресницы. Это в ней кто-то небрежно подкручивал колки, это она стонала гитарным голосом. 

   Зачем Илле привёл её сюда? Слушать невыносимо. Уйти - немыслимо. 

   Она должна дослушать... услышать. Понять. 

   Что не так с этим мальчишкой? И голоса она слышала не в пример его приятней... И мелодия будто играла себя сама, вовне разбитой, дурно настроенной гитары... 

   Так в чём же дело? 

   - ...Холод на равнине, да горы - как горький лёд. 

   Где найти долину, где встречи трава растёт? 

   Где найти мне сил, чтобы пройти через века? 

   Чтобы ты - простила... Но трава разлуки высока. 

   - Он не выручит многого своим ремеслом. 

   В переплетенье зашумевших голосов меньше всего Диана ожидала услышать его голос, как бы нарочито насмешливо-сочувственный. 

   - Ну, по крайней мере нынче парень ляжет спать в тепле и не на голодный желудок, - невозмутимо отозвался Иленгар, во всё это украденное время стоявший рядом. 

   Но он будто отодвинулся, как отодвинулось всё иное... и как узнать, когда возвратился Магистр? И был ли тут от начала баллады или узнал по последним затихающим аккордам? И, право, что ему до песен! 

   - Да притом с приятной тяжестью в кармане, - продолжал Илле, улыбаясь. 

   - Договор есть договор. Хоть репертуар он подобрал не самый уместный. 

   - Отчего же? - вступился за певца Илле. - Где и петь об Авалларе, если не здесь. 

   Они трое отошли от внимающей барду толпы. Он вновь запел, но новая баллада слышалась Диане отстранённо-легко. 

   - Едва ли Аваллар мог так чувствовать и петь. 

   - Почём тебе знать? - рассудочно возразился Демиану Илле. - Когда пел Аваллар, ни один из живущих не родился. 

   - И то правда, - легко признал Демиан. 

   Они неспешно шли по старой спящей улице, ведущей вверх, к млечно парящему над городом замку. Будто были вправду какими виделись - беззаботными и молодыми, вели беседу о пустяках, только чтобы скоротать путь... Никому из троих не хотелось приближать его завершение, и замок миражом плыл над их головами. И тоскливая, свившая гнездо у сердца мелодия последовала за ними,  

   Та же, но звучащая инако. 

   Демиан не заметил, как стал напевать неотступный мотив, взявший его голос... и голос легко ложился на ноты, тёк, естественно, как стон или дыхание... 

   А когда понял, было неправильно обрывать на полуслове. 

   - ...чёрных маков море, да нет моего цветка. 

   Лишь полынь да горечь, и трава разлуки высока. 

   Илле молчал, опустив голову. Диана вовсе не проронила ни слова. Она была бледна, так бледна, что даже темнота этого не скрывала. 

   - Есть предание, - вымолвил Илле, глядя под ноги. - Когда вернутся герои былого, они найдут и узнают друг друга. Это значит, последний бой близок. 

   - Впервые слышу, - проронил Демиан.  

   - Да ну? - удивился молодой ведьмак. - Мэтр Грайлин нам, ещё мальчишкам, рассказывал. 

   ***                       

   Даже и сегодня, теперь, в замке была своя неприметная деятельная жизнь. Горели факелы в тёмных переходах, удалялся негромкий женский голос. 

   Расходиться не хотелось. В небольшом полупустом зале разожгли очаг, придвинули кресла. Илле ненадолго исчез куда-то и вернулся, держа гитару в вытянутой руке. 

   - Откуда... - пробормотал Демиан, но друг уже протягивал ему инструмент. - Мало тебе парнишки на площади? - вскинул взгляд Демиан.

   Но Диана уже знала: не откажет. Узнала - с удивлением. Его руки привычно, вслепую, обхватили корпус. Коснулись колок. 

   - Мало, мало, - требовательно уверил Илле. И подмигнул: - И вообще, что мне тот мальчишка? Его в кабаке любой гуляка за медный грош услышит. Мало кто похвастает, что ему Магистр играл. 

   Демиан только качнул головой, как давешний менестрель склоняясь над семиструнной. Тяжёлые глянцевые пряди скользнули по скуле, коснулись сомкнутых губ, и Диане подумалось, что ему пора забирать волосы лентой, и будто въяве ощутила их гладкость под пальцами. 

   За былые года тяжесть меча сменялась для него обманчивой лёгкостью пера: на миг Демиан усомнился, что, как прежде, послушные его рукам, струны станут плакать и петь. Он заново привыкал к древесному теплу гитары, скорлупке тела с заключённой в ней душой. Певучей, сумей лишь разговорить и услышать... 

3.6

   Демиана тошнило от слабости. Жаль, вид перегнувшегося через стену Магистра - не самое вдохновляющее зрелище. Поэтому Демиан сделал пару медленных глотков из чьей-то фляги и отправился выяснять, насколько плохи у них дела. 

   Назначенные командиры и парень, которому ночью пришлось взять на себя эту роль, давали сухой отчёт. Четырнадцать погибших. Тридцать девять раненых, из которых пятеро или четверо имеют все шансы вскоре пополнить первый список. Двадцать три ярда стены полностью разрушены, изрядный участок требует скорейшего укрепления, одни ворота повреждены. 

   Набирались команды каменщиков, назначали бригадиров. Из Теллариона уже шли застланные мешковиной подводы, выводили волов. Люди несли инструменты, начинали расчищать завалы. В чанах мешали раствор. Привычные ко всему телларионские женщины организовывали для работников полевую кухню, хоть до такой роскоши, как обед, было дальше, чем до Синара. 

   На отдалении - но с разрушенных стен ясно видно - складывали брёвна. Какая-то женщина медленно несла туда сосуды с маслом. Пышные проводы не ко времени. Не знаешь, когда и кто станет следующим. 

   Демиан машинально пересчитал силуэты, укрытые чёрными плащами. Четырнадцать. Конечно, четырнадцать. Тролля едва достали из-под завала. Он ещё какое-то время был жив, хоть в нём не осталось ни единой целой кости. 

   Демиан снова и снова прокручивал события последних часов. Четырнадцать. И могут быть ещё. В каком месте он ошибся, где мог повлиять на подсчёт, выторговать хоть одну жизнь? Картинка никак не складывалась. Измени он расстановку сил, жертвы всё одно бы случились. Только другие. 

   Эти мысли не могли дать ему ничего, кроме отравы сомнений, и он запретил себе возвращаться к ним. Не теперь, позже, когда сумеет достаточно отстраниться, когда потери обезличатся. Когда четырнадцать мёртвых тел со сложенными под чёрной тканью руками предстанут безымянными фигурками, снятыми с доски, перед отстранённым взглядом игрока, обдумывающего итоги партии. 

   Он вспомнил Тролля невозмутимым здоровяком, скрывавшим за звероподобной внешностью и нарочитой угрюмостью добрый нрав. Демиан был уверен в нём, когда они вместе вычищали Добрую Весь от болотной напасти. Вспомнил его с продавленной грудной клеткой и развороченной челюстью. Троллю нечем было говорить, но те несколько минут, что были ему отпущены, он смотрел на сидящего рядом Магистра, словно бы ему было в чём извиняться перед командиром. 

   Да, не теперь. Позже. 

   Помост из брёвен был достаточно широк, чтобы уместить всех четырнадцать. С земли подняли первое тело. Демиан развернулся и пошёл к лестнице, ведущей вниз. 

   Он нашёл их неподалёку. Как и при ночном появлении они держались вместе, лишь Солейн ушла помогать целителям с ранеными. Хлои уснула прямо на коленях у Фреа, и та, перебирая медные пряди прозрачными пальцами, вполголоса пела бесконечную лурнийскую песню, в которой Демиан не разобрал бы ни слова, за исключением того что она была, как все лурнийские песни, про любовь и дорогу. 

   Кристалина куталась в плащ Когана, греясь о его бок. Под ведьмацким плащом авалларская княжна не имела ничего, кроме слоя копоти: её одежда и обувь сгорели на ней ночью в призванном огне. Упоение битвой прошло, оставив Кристалину опустошённой и остывшей - чувство, знакомое каждому из них. Будто неряшливо подведённые сурьмой, глаза у неё покраснели, запорошенные сажей. Ведьма безразлично проводила взглядом Магистра и вновь уткнулась в плечо Согрейну. 

   Учитель рассеянно кивнул Демиану и снова откинул голову, опершись затылком о стену и гоняя пожухлый стебелёк из одного края губ в другой. 

   Под наброшенной кем-то курткой Диану приступами сотрясала мелкая дрожь. Глаза её на бесцветном лице ничего не выражали и едва ли что-то видели. Но по крайней мере, это испытание она прошла с наименьшими потерями. Ей нужно лишь время на восстановление, и хранительница вновь сможет проводить силу первоисточника. С каждым разом это будет даваться ей всё легче и период восстановления сократится. Эти мысли принадлежали Магистру, и их остранённая деловитость была предпочтительней сейчас, когда в собственных мыслях Демиана не было ни стройности, ни последовательности, ни тем более бесстрастности. 

   Демиан кивком головы сказал учителю: "Пора". Дела не ждут, а необходимость действовать безотлагательна как никогда. 

   - Я с вами. - Кристалина сонно встряхнулась и поднялась вслед за Коганом. Отряхнула плащ, закрывая мелькающие между полами крепкие ноги наездницы. Сказала хрипловато: - Мы сродни с Великим князем, я росла вместе с... его сыном. Аргай знал меня девчонкой, верю, что и теперь послушает. 

   - К тому же там княгиня Ланадар и ваши храмы, - понимающе кивнул Магистр. 

   Авалларка дёрнула плечом. Она вовсе не отрицала. 

   - И это тоже. Пока жизнь для нас продолжается. Разве я не права, Магистр? 

   - Поспешите, княжна. 

   Она и не медлила. Спутанная грива волос поверх плаща сливается с чёрной тканью. Босиком по усеянным обломками булыжникам. 

   Коган оторвался от созерцания удаляющейся фигуры и отправился улаживать все детали до внеочередного отбытия. 

   Демиан взглянул на взбирающееся к десяти пополуночи солнце. Хлои по-прежнему спала; Фреа покачивалась с закрытыми глазами, губы её беззвучно шевелились, будто в трансе. 

   По краю зрения сновали чьи-то тени, всё находилось в движении, жизнь и смерть в каких-то шагах от них... но здесь, в тени под крытой галереей, всё ненадолго остановилось. 

   Демиан сел обок Дианы и положил ладонь на её сжатые, сводя края куртки, руки. Она вновь принялась было дрожать, но с усилием подавила приступ. 

   - Я хотела бы приносить пользу. 

   - Вы принесли достаточно пользы этой ночью, - сказал он как можно мягче. 

   Диана упрямо сжала губы. Несколько прядей выбились из аккуратной причёски и упали на склонённое лицо. 

Глава четвёртая. Князь чёрного заката

   Перо порхало над пергаментной страницей, выводя ровные, как по линейке, строки - прямо поверх когда-то написанных. Прежние символы бесследно истирались, новые - твёрдо начертанные - вспыхивали на короткий промежуток серебристым свечением и гасли, обретая положенный цвет чернил.

   Всё, что извращалось и переиначивалось на протяжение десятилетий, довелось исправлять за пару дней.

   Привычная задача. 

   Без непременного и неотлучного присутствия мэтра Грайлина библиотека представлялась... неполной. Лишённой одного из главнейших своих компонентов. Всё равно что опустели книжные полки. Демиан утомлённо потёр лицо, но для того, чтобы освежиться, мера оказалась недостаточной. Под закрытыми веками проносились - скоро, не задержишь взгляд - литеры, литеры, литеры... 

   Внеся основные изменения - первое, что сделал, едва лишь обретя власть Магистра, - он порою вновь обращался мыслями к Своду, примеряясь, прикидывая, что бы следовало выправить ещё, что, заслонённое более важным, мог опустить в этой вечной гонке со временем. И, отыскивая очередную будто бы мелочь, исправлял, дополнял, вычёркивал. Вот как теперь. Но довольно. Перед смертью не надышишься, - сказал бы мэтр Грайлин, будь он здесь, и был бы, безусловно, прав. 

   Вероятно, Демиан неловко облокотился о ближайшую книжную стопу, смахнув её верх на широкий стол. Отложив Свод, маг мимодумно вернул было книги на прежнее место... задержал руку. Задумчиво постучал пальцами по переплёту потревоженной книги - последнего тома телларионских хроник. Фолиант выглядел так, словно его использовали для растопки. Магистр небрежно пролистал страницы - около пятидесяти листов выдернуты (мэтра Грайлина удар бы хватил при виде подобного кощунства), лишь куцо топорщится растрёпанная бахрома. Дальнейшие записи аккуратно велись рукой старика вплоть до нынешнего лета. Демиан вновь возвратился по хроникам назад, сверился с последней сохранившейся датировкой. Сорок семь лет назад. И что же происходило в Телларионе почти полувековой давности? 

   Кто и зачем уничтожил записи? Грайлин? Нелепость. Не сам ли Магистр? Отчего-то беглое предположение казалось вероятным. Если то был действительно он - что содержалось на утраченных страницах? Свидетельства его... позора? преступления? Чего? 

   К чему гадать про то, не всё ли равно теперь? Но, невесть с чего, Демиану стало важно отыскать ответ. Проклятье! Знать бы ещё, что именно он ищет! Одно не подлежало сомнению: невозможно уничтожить все записи. Магистр - возможно - или некто по высочайшей указке... Кейлус? не суть! - изуродовал хроники, но что-то наверняка уцелело, затерялось в огромной библиотеке. Ссылка, упоминание, полунамёк... что-то, от чего можно оттолкнуться. Последние пощажённые записи приходились на время нахождения. Уже кое-что. Зацепка ли это или совпадение, очередной тупик, - стоит проверить. 

   Искомая книга содержала лишь длинные перечни имён, в них были кропотливо занесены все телларионские маги за последние двести семьдесят восемь лет. Демиан пролистывал страницы с конца. Нашёл себя и Трея - под именем мастера Когана. Точно по наитию, просматривал список, покуда, наконец, взгляд не привлекла скупая запись: "Мастер Грайлин". Ниже перечислены ученики. Много. Старик прожил долгую жизнь. И жив поныне, тогда как от большинства его воспитанников остались одни имена. Только последние здравствуют по сей день. Коган Согрейн. Старк Ривиан. 

   Третье имя было старательно зачищено, но на пергаменте остался нечитаемый след. 

   Демиан хлопнул ладонью по столешнице и на минуту откинулся на спинку стула, закрывая утомлённые глаза. Завёл руки за голову, потягиваясь, пробуждая тело долгим слитным движением. 

   Теперь он видел их точно въяве - взгляды ведьм-стихий. Он запомнил, но не мог знать - тогда. Знать то, что понял теперь: то, как они на него смотрели. Как на возвратившегося из-за Грани. Ланадар, Кавель и Шаффар - особенно Ланадар. Потрясение оказалось столь велико, что глаза выдавали их, даже Солейн. Хлои Брейн в умении управлять собой куда как далеко до стихии воды... однако самая юная из ведьм ничем не выделяла его среди собравшихся в крипте мужчин. Легко объяснимо: первоисточник призвал стихию земли последней... Она не знала того, кто немало значил для трёх других. "Эджай", - позвала его княжна. Состояние её было таково, что всё сказанное могло быть лишь правдой. Способность лгать и увиливать ещё не возвратилась вместе с силами. Эджай - так звали третьего ученика мэтра... тогда ещё мастера Грайлина. Ученика, о котором никто словом не обмолвился за прошедшие годы. Эджай. И что дальше? 

   Проклиная библиотечную неразбериху, Демиан прошёл вдоль рядов стеллажей. Нужный... нужный ли? том почти выпал, плотно стиснутый с боков, когда Демиан потянул его с полки. Крупного формата, переплёт обтянут чёрной кожей, серебряное тиснение по корешку, позолота на срезе страниц. "Перечисление достославные родов авалларских, сопровождённое краткими жизнеописаниями" и так далее, и тому подобное. Оправляя накренившуюся без поддержки стопу, Демиан перехватил книгу, и та вывернулась из рук, как живая, распахиваясь на начале. 

   Составитель сего, как водится, начинал с родов наиболее именитых и древних, продолжая и заканчивая всё менее и менее достойными упоминания. Книга открывалась генеалогическим древом, вычурным, щедро украшенным виньетками. Древом Великих князей. Почти не задерживаясь, маг скользнул взглядом от корней древа, от имени полулегендарного основателя закатной державы, к вершине, к самым молодым ветвям. К Великому князю Аргаю Д`элавар, по сей день занимающему сантанский престол. Аргаю Д`элавар, с которым предстояло повстречаться в самом скором времени, и от исхода этой встречи зависит многое, если не всё. Следовало бы вспомнить об этом, а не истрачивать время на раскрытие некого заговора, неизвестно, существовавшего ли где-то за пределами его утомлённого рассудка. 

4.2

   Старики говорят: маки вырастают из крови, пролившейся в землю. Если так, память горной долины была особенно горька. 

   Но она ещё молода, хоть с первых лет чувствует себя старой... такой старой, как эти горы. Она ещё молода, что такое её девятнадцать? И она создаст своё воспоминание. Маки - скоротечная земная красота... 

   Полупрозрачные венчики качались над её головой, и ковыль сомкнулся пологом. И небо рассыпалось осколками синей смальты вокруг склонённого над нею преображённого нежностью лица. 

   Говорят, маки дурманят, даже если всего лишь вдохнуть их аромат. Но то не маки делают её такой лёгкой, точно душу вздымает над телом... Нет. У неё совсем не осталось сил противиться тому, чему она вовсе не хотела сопротивляться. 

   - Нет... нет... - повторяла она, и мольба эта даже шёпотом не была. Слабое движение губ. 

   Но он услышал. Замер, приподнявшись на локте. Его ладонь ещё касалась её вынырнувшего из-за ворота плеча, но теперь в этой ласке не было ничего... откровенного. Движенье души, не тела. 

   Всё тепло, оставшееся в ней, устремлялось к его ладони, изнывая, жаждая. Она готова была тянуться к его огню, к губам, вернувшим жёсткие очертания. Но осталась неподвижна, пригвоздив себя к остывшей земле. В волосах её рдели маковые лепестки, смятые и уже потерявшие свежесть. 

   Он перекатился вбок, потревожив серебристый куст полыни. Лёг на спину, закинув за голову сведённые руки. Его запрокинутое лицо не выдавало ничего... как в минуты принятия решений, как у костров, где сгорали тела друзей. Так и теперь, когда её губы печёт от поцелуев, а грудь тяжела, как созревший плод. 

   Пахло полынным соком. 

   - Я не могу быть ни женой, ни матерью, оставаясь провидицей, - сказала она ковылю и полыни. 

   - Слышал когда-то... Подумал ещё: байка - назойливых парней отваживать. 

   Она тускло усмехнулась, не поворачивая головы. 

   - Моя бабка сильна была... до дня указывала, когда сжать поле, чтоб не побило дождём. Где сеять, чтоб не сгубила спорынья. Когда на охоту собираться, чтоб после всей весью пировать... а когда носа за порог не казать: и ягдташ пустой, и нога в лубке... К ней со всех сторон шли: выдавать ли дочку за соседа, пускать ли быка к корове... 

   Ничего не осталось. Она не могла предупредить единственного сына, чтобы не ходил к свояку, который уже принёс с дальнего торга яд в своём дыхании, но ещё не знал про то. Не сказала невестке, что третьи роды убьют и её, и дитя. Она умерла, зная себя несчастной и никчёмной. 

   Я сильнее её. Если отдам тебе себя, может, сумею угадать масть щенков, что принесёт рябая сука. А может, и нет. Но я больше никогда не смогу указать тебе, с которой стороны ждать зло. И какую ночь можно спать спокойно. И какой расклад обойдётся в наименьшее число мертвецов. - Она села, сминая в горсти пуховые стебельки и лоскуточки лепестков. Сказала со смертельной откровенностью: - Я хочу делить с тобой и жизнь и ложе. Я хочу ощутить, как растёт во мне твоё дитя. Но сколько жизней встанет тому ценой? 

   - Каждому приходится чем-то жертвовать, так? - ровно произнёс он. 

   - Да. И моя плата не выше иных. - Она улыбнулась. На губах горчило, только полынным соком смазано. 

   - Ты сказала когда-то, будто я из тех, кто сам созидает грядущее и изменяет судьбы тех, кто рядом. 

   - Всё так. И ручей моей жизни влился в твою реку, как и многие до и после меня. И моя сила будет питать твою, покуда не иссякнет. 

   Маки распадались лепестками пепла, и чёрное солнце утопало в свинцовом небе. 

   Она провела, едва притрагиваясь, по бровям и сомкнутым векам, и жёстким складкам у губ, словно с прощальной этой лаской могла унести воспоминание о нём на кончиках пальцев, в линиях ладоней. Душа её истекала слезами, всеми слезами, что не пролились из глаз и не изменили голос. 

   Он распахнул долгие ресницы. Ни движения души в лице, голосе - и все терзавшие его демоны, глядящие из тёмных глаз. 

   Боги, мёртвые, лживые боги, как он ненавидел этот мир, за который поклялся умереть. 

   - Иссякнет - прежде моей? 

   Губы её дрогнули в беспомощной улыбке - и не ответили. 

   - Может... когда-нибудь. В другой жизни. Иными людьми. В изменившемся мире. Так далеко, куда я ещё не заглядывала... Лар... 

   - Хотел бы я верить в это. 

   Он поднялся слитным текучим движением. Не в силах больше бороться, она смежила веки, покорно позволив прижать себя к твёрдой груди, и уже отстранённо подумалось, что ей никогда не уснуть на его плече. И в объятье не было страсти... той страсти, что захватила и увлекла их, как беспечных безумцев, какие-то минуты назад... Полынная горечь мешалась с маковым дурманом, и вскоре осталась лишь горечь. А ещё: дым, кожа, железо. Кровь. 

   "Больше никогда, - сказала себе Сантана. - Отпусти его. Он - не твой". 

   Она сделала свой выбор. А он, зная это, его принял. И ушёл, не оборачиваясь, по макам, и ковылю, и полыни. Дальше, дальше, к закатному солнцу и за него, далеко, далеко... так далеко, что она не могла увидеть.

   Разве в другой жизни. 

   Князь Аваллар и Вьелль-ла-Ръённ могли вершить чьи угодно жизни, но только не свои. 

(Арвет. Начало осени 992-го)

   - Госпожа, - позвал её мужской голос. 

   Диана обнаружила себя полусидящей, её голова покоилась на сгибе локтя, под который она подложила несколько подушек. Карета небыстро, но ровно катила по наезженной дороге, и по одному насаженные вдоль неё невысокие деревца то и дело чиркали ветвями по окну. Несколько опавших листьев, уже осенних, но ещё сохранивших зелёные пятна, попали внутрь. Этот-то шуршащий звук и проник в её сны, и сны разлетелись подброшенной охапкой листьев. Но что было прежде?