Мистический андеграунд

ПРЕДИСЛОВИЕ

Много лет своей жизни я посвятил поискам Пути, ведущего к Небу, пока не встретил духовного Мастера – человека, который знал, как достичь Высшего «Я». «Называй меня просто Джи», – сказал он. После некоторого времени обучения у своего наставника я думал увенчать себя лаврами победителя и предстать перед своими друзьями как человек более высокого уровня. Но, к моему удивлению, Джи вызвал меня к себе и сказал:

– Я не могу тебя более ничему научить, потому что ты не готов.

Меня потрясло это сообщение.

– Несмотря на ваше утверждение, – сказал я, – мне все-таки хотелось бы продолжить обучение.

– Тогда тебе придется отправиться к тем, кто раньше тебя почувствовал ветер Традиции и впитал его незаметно для себя.

Мне ничего не оставалось делать, как согласиться на его условия. Так началось мое длительное хождение по статуям бесконечного посвятительного лабиринта. Надо было собрать по крупице тайное знание, которое в виде зерен было заброшено в их души. Это называлось: пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что.

Эта книга описывает события, связанные с обучением у старых адептов и последователей Джи. Хотя он давал учение незаметно, большое количество людей выросло на его идеях. Он никогда не читал публичных лекций, не провозглашал себя открыто и для многих всегда оставался философом-одиночкой, который жил непонятной и странной жизнью. Джи не любил писать книги. Он говорил, что книга – это мертвая вещь и всегда лучше работать над живыми людьми. Но я все-таки решил частично описать тот Путь, по которому он проводил тех, кто готов.

В настоящее время готовится к изданию следующая книга из серии «Путь в Зазеркалье», в которой будет продолжено описание посвятительного лабиринта, поныне существующего в России и Западной Европе.

В заключение я выражаю благодарность моему другу и помощнику Гурию за его деятельное участие в работе над этой книгой.

Глава 1. Взлет и падение

Приближался конец 1981 года. Под уютный стук колес ночного поезда я достал из сумки припасенную копченую курицу и положил на покачивающийся столик.

– Ну, братец, я не ожидал от тебя такой щедрости. Раз так, то я тоже кое-что припас, – и Джи достал бутылочку молдавской «Лидии» – прекрасного терпкого вина. – Мы можем отметить окончание визита каравана Брамбиллы в Псков. Несмотря на препятствия, нам удалось построить мистический оазис. Теперь хотя бы одна благородная душа будет нести импульс Корабля Аргонавтов в дремучую горизонтальную жизнь.

– Не могли бы вы поведать историю о том, – спросил я, – как в Питере возник алхимический лабиринт?

Джи отпил небольшой глоток красного вина, внимательно посмотрел мне в глаза и произнес:

– В один из периодов своей жизни я окончательно разочаровался в московских философских кругах. Я с горечью убедился в том, что в этой среде невозможно построить внутреннюю Школу. Слишком много было в душах наигранного ученого скептицизма. И тогда я решил уйти в жизнь и там искать пути построения мистического лабиринта.

Покинув высокомерных ученых, я обрел полную свободу действий. Для начала своего нового Пути я решил отправиться на Куршскую косу, расположенную недалеко от Кенигсберга, и водрузить в ее центре Андреевский флаг – символ духовной свободы. Я надеялся, что в результате этой акции удастся построить новое мистическое направление. В это глубоко символическое путешествие я взял с собой двух спутников: Анатолия, который вызвался быть сталкером по мистическому Петербургу, и Костюню, своего старого ученика. Анатолий по пути в Питер красочно расписывал скрытые возможности мистического города, клянясь сразу же ввести нас во все сферы этой таинственной жизни. Но, по приезде в город, стал вдруг плутовать и морочить нам голову. Он долго водил нас по пыльным улицам, мудрено почесывая затылок, а когда под вечер мы выдохлись, сделал хитроватое лицо и произнес:

«Я провел вас возле всех тайных мистических заныров, но ни один из вас не почувствовал по атмосфере, что здесь обитают люди духа. Поскольку вы не прошли проверку, то я вас покидаю навсегда», – ехидно улыбнувшись, он исчез в толпе.

Мы с пригорюнившимся Костюней опустились на лавочку и задумались. Тут к нам подсел дружелюбный пенсионер и, окинув меня проницательным взглядом, произнес:

«Ребята, не хотите ли выпить? А если вам негде ночевать, то в моем доме всегда найдется для вас место – мне нравится ваше общество».

«Чует мое сердце, – испуганно прошептал Костюня, – что это майор Пронин в отставке».

«Ну, раз он в отставке, – улыбнулся я, – то тебе, братушка, ничего не грозит».

Так мы получили первую точку опоры для быстрого развертывания в Питере. Устроившись в квартирке добродушного пенсионера, мы тут же стали осваивать мистический андеграунд. Через несколько дней мы проникли в эзотерические художественные круги, а затем вышли на известных мистиков города. В каждом новом салоне нам попадалось сконфуженное лицо Анатолия, который заискивающе спрашивал:

«Как же вам удалось проникнуть в это законспирированное место?»

«Ты недооценил наше бытие, братец», – отвечал я ему.

«Видеть тебя не хочу, зануда», – отворачивал от него лицо Костюня.

Однажды я со своим учеником зашел в мастерскую известного художника, расположенную напротив храма Спас-на-Крови. И в этой мастерской, к своему удивлению, я заметил на стене гигантское полотно, изображавшее Андреевский флаг, которое затмевало своим сиянием вычурную роскошь гостиной комнаты. Он напомнил мне символ нашей возрождающейся Вселенной, и я понял, что мои поиски обязательно увенчаются успехом. Я получил знак, что иду правильным путем. В этот же день я встретился с Кэт, высокой аристократического вида блондинкой. Мне удалось разговориться с ней и рассказать о цели нашего путешествия. Она долго всматривалась в мое лицо и, словно что-то вспомнив, произнесла:

«Сегодня вечером я уезжаю на месяц в Крым, и моя четырехкомнатная квартира остается свободной. Вы можете жить в ней до моего приезда».

«Все происходит по схеме из романа „Мастер и Маргарита“, – восхищенно прошипел мне на ухо Костюня, – Степу Лиходеева некие силы тоже отправили в Крым».

Оставив небольшую сумму денег на проживание, Кэт покинула нас.

Я осваивал мистический Петербург с Костюней, знакомился с эзотерическими группами, соединял разрозненные круги мистического андеграунда. Так постепенно я создавал алхимический лабиринт, пронизанный влиянием школьного Луча. Это было золотое время. В одной из художественных мастерских я встретил необычную девушку с яркими магическими способностями в области любви. Все мужчины были у ее ног. Она гадала на картах, и все ее предсказания сбывались. Ее звали на французский манер – Натали, что весьма подходило к ее романтическому и несколько загадочному образу. Мне удалось близко с ней подружиться и совместно провести массу интереснейших скетчей – быстротекучих ситуаций.

Через месяц домой вернулась обаятельная Кэт с мужем, атлетического сложения Николаем, и озорной дочкой Лизонькой. Увидев мужа, Костюня мгновенно стушевался, побежал на вокзал, купил билет и в тот же вечер уехал.

Николай был лучшим культуристом города. Он неизменно занимал первые места на конкурсах красоты мужского тела и пользовался необычайным успехом у женщин. Кроме того, он готовился к досрочной защите кандидатской, учась в аспирантуре. После очередного романа он писал длинные эротические поэмы, в которых прославлял свой фаллицизм. Кэт закрывала на это глаза, утверждая, что нашла наилучшего представителя мужского пола для создания счастливой семьи. После нескольких бесед о Пути Николай решительно записался в мои ученики. Он бродил за мной по алхимическому лабиринту, таская в кожаном дипломате джентльменский набор Ваньки Жукова – водку, вино и закуску.

Наполнившись постепенно ветром таинственного Луча, он возомнил себя Иоанном Крестителем. Выйдя на Невский проспект, он стал молиться и крестить прохожих, которые в ужасе разбегались в разные стороны.

Окрестив достаточное количество людей, Николай направился к своему профессору и запер его на ключ в лаборатории, обещая отпустить только при условии немедленного крещения.

Только после того, как он изрядно подмочил свою безукоризненную репутацию, мне с большим трудом удалось его успокоить.

Кэт, слегка шокированная поведением своего «идеального» мужа, выпала в глубокий осадок. Для поднятия ее боевого духа я привез в Питер крупную фигуру из московского андеграунда – Али, который покорил Кэт великолепными мистическими мифологемами. По сравнению с Али ее муж никак не смотрелся, и Кэт влюбилась в нового героя. Николай тут же был вытеснен из квартиры, к одной из своих обожательниц, а Кэт зажила с гениальным философом. Али, не теряя времени даром, тут же взялся за воспитание Кэт и стал вводить ее в курс мистической жизни. В процессе обучения Али постоянно упоминал алхимического Мастера Адмирала, и Кэт заочно была им очарована. Когда воспитанница была готова, Али решил показать ее Адмиралу для контрольной проверки. Привезя ее в Москву, Али гордо и величаво отправился на ночное заседание мэтров. Как только Кэт увидела Адмирала, левый глаз ее необычно заблестел, и она, подойдя к нему, прошептала:

«Как вы можете жить среди этих ублюдков? Давайте я вас заберу к себе в Питер!» – под милый шепот влюбленная воспитанница Али подливала коньяку в стакан Адмирала, до тех пор пока он не согласился сесть в такси, чтобы быть доставленным домой к Белому Тигру, под личной охраной Кэт.

Очнулся Адмирал ранним утром в Ленинграде, на Московском вокзале.

«Куда же это ты меня завезла? – удивился Мэтр Алхимии. – Что я скажу Белому Тигру?»

«Скажи, что теперь будешь обитать у Королевской Кобры», – усмехнулась Кэт.

Адмирал нехотя отправился осматривать апартаменты восторженной Кэт, да так там и остался. С этой минуты для Кэт наступили дни жесткого обучения у Адмирала. Он был гением, который под моим руководством изучил теорию и практику западной Алхимии. Кэт даже в своих лучших снах не могла мечтать о таком Мастере. На этот раз ей сильно повезло – она всегда выбирала только самое лучшее, самое дорогое…

– Я мечтаю пройти по алхимическому лабиринту Петербурга! – возбужденно воскликнул я.

– На это должна быть высшая воля, – задумчиво ответил Джи, и его глаза засветились потусторонним огнем.

Приехав в Петербург, мы разгрузили аппаратуру «Кадарсиса» в Ленконцерте, а затем следом за музыкантами отправились в гостиницу «Советская». Директриса джаз-ансамбля, которую все звали Киса, выдавала номера, а я проскользнул мимо швейцара под видом носильщика багажа профессора Джи.

Номер выглядел вполне обычно: пружинная кровать с желтым одеялом, темно-коричневая тумбочка и светлый ковер на полу.

Когда вещи были разложены по полкам, Джи решил отдохнуть. Я нервничал, оттого что был вынужден сидеть в номере, пока Мастер отдыхал, а за окном гостиницы в Петербурге пульсировала захватывающая жизнь.

– Раз ты так спешишь в город, то можешь идти, – участливо произнес Джи.

– Если я без вас отправлюсь на ночные улицы, то наверняка пропущу интереснейшую обучающую ситуацию.

– Твоя физиономия напомнила мне буриданова осла, который умер от голода, – Джи пристально посмотрел на меня.

– Почему же? – не выдержал я.

– Потому что не сумел сделать правильный выбор.

Я от смущения опустил голову – Джи, как всегда, оказался прав.

– Прежде чем идти в город, – продолжал он, – надо опуститься на глубину себя и настроиться на волну Луча, иначе город размоет нас и мы превратимся в обычных обывателей, не несущих в себе высшего импульса. Поскольку наша жизнь проходит на передней линии невидимого фронта, то мы не имеем права проводить через себя голую горизонталь.

Духовная жизнь всегда идет вразрез с обычной жизнью. «Не мир принес вам, но меч», – говорил Христос. В каждый момент Дух должен превышать жизнь. Ученик слаб, и если он выпадает из поля Школы, то сразу становится беспомощным. Довольно часто бывает, что ученик уютно живет при Школе, ожидая, пока его магнитный центр окрепнет для встречи с реальностью. Все, что связано со Школой, идет против жизни. Если человек в себе выработал магнитный центр идти всегда против жизни, то он может выстоять. А если он себе постоянно уступает, жалеет себя – то он не достигнет цели. Например, в монастыре настоятель следит за монахом, чтобы тот каждый день совершал около пяти тысяч молитв. В Школе Мастер наблюдает за правильным ростом магнитного центра в душе ученика. Телевизор, информация – все это дает определенную энергию, но при этом обязательно должна быть келья в душе, где постоянно творится молитва. Иначе Марфа забивает Марию. В душевной сфере совершенно бесполезно отыскивать духовный смысл – это ведет к энергетической потере. Все уходит в борьбу, а глубинные корневые соки у человека отсутствуют. А корни человека находятся в космической жизни.

Ученик должен воспитать в себе воина, сталкера, научиться владеть любой гаммой ролей. Но параллельно течению обычной жизни должна присутствовать и его таинственная внутренняя жизнь.

Это означает, что в любой обычной ситуации он в глубинах своей души подключен к золотистой вибрации, находящейся в резонансе с духом его учителей. Ученик, который сам по себе способен находиться в резонансе с любой традицией, встречается крайне редко. Этот ученик постепенно может стать Мастером и организовать Школу, которая объединит идущих по Пути. Но такого Мастера можно встретить лишь чудом – это люди с тончайшей энергией, они приходят с далеких звезд.

В Школе ученик проходит обучение через живую ситуацию, через живое слово. При этом в герметическом котле перерабатываются все страсти ученика. На уровне сущности возникает реальная посвятительная жизнь, проходящая в постоянном сверхусилии. Для ученика начинается время испытаний и неожиданных провокаций…

Я пытался осознать, что именно мне передал Джи, но это оказалось не так легко.

– Я думаю над тем, – сказал загадочно он, – какой маршрут предложит нам мэр Петербурга. Может быть, удастся провести тебя по алхимическому коридору, который я построил с помощью Адмирала, но для этого должен возникнуть ряд совпадений.

Джи подошел к телефону и набрал номер, заглядывая в свою крохотную записную книжку, умещавшуюся на половине ладони.

– Здравствуй, Кэт, дорогая, – сказал он воодушевленно. – Хотелось бы тебе принять участие в постановке второй части «Le Mystere de Petersbourg»?

В трубке раздался приятный голос легкого металлического тембра:

– Ах, это вы, Джи! И вы осмелились позвонить? Я еще до сих пор не оправилась от ваших уроков, в моей судьбе произошло столько непоправимых изменений…

– Мы можем изменить ситуацию, – сказал Джи, – сделав ее частью благополучного сценария.

– Знаю я, как вы можете поправить, – добавила Кэт, – но, впрочем, хуже, чем сейчас, уже не будет. Так что приходите, любезнейший Мэтр, – в трубке раздались короткие гудки.

– Пока нам везет, – загадочно сообщил он.

Мы вышли в вечерний Ленинград, который ярко блистал огнями. Улицы заполнил нескончаемый поток людей; они дрожали от мороза и спешили согреться в своих домах.

Внезапно Джи произнес:

– На Корабле есть железное правило: тот, кто хочет попасть в обучающую ситуацию, должен купить бутылку «Столичной».

– Может быть, лучше что-нибудь из еды? – предложил я.

– В этом доме не поощряется склонность к чревоугодию, а легкая закуска там всегда найдется.

Мои деньги были на исходе, и я нехотя купил бутылку «Столичной» и, на всякий случай, «Лидию», положил их в потрепанный портфель, и мы с Джи спустились в метро.

Джи посмотрел на мою хмурую физиономию и заметил:

– Как я вижу, ты всегда хочешь прокатиться на шару, но я добиваюсь от тебя того, чтобы ты умел быстро зарабатывать деньги и не задумываясь тратить их на ситуацию.

Пока я пытался оценить, сколько еще осталось в моем кошельке, мы оказались на Благодатной. Мороз крепчал, и холодный ветер насквозь продувал легкое пальто, а осенние туфли оказались плохой защитой от глубокого снега, который немедленно в них проник.

– Если ты сумеешь вписаться в алхимический лабиринт правильным образом, то в этом перегонном кубе проплавятся твои сырые места, – сказал Джи. – Если ты, как Иванушка-дурачок, смело прыгнешь в котел с кипящей водой, то выйдешь добрым молодцем, а если поступишь как умный старший брат, то пропадешь как кур во щах.

– Я постараюсь быть братцем Иванушкой, – грустно вымолвил я.

– Только не забывай, что мы идем в гости не к сестрице Аленушке, а к Нечто.

Мы вошли в подъезд и, поднявшись на скрипучем лифте на восьмой этаж, остановились перед массивной деревянной дверью. Джи позвонил: дверь открыла изящная блондинка, одетая в элегантное черное облегающее платье. Распущенные волосы мягко струились по полуобнаженным плечам, прямая челка скрывала высокий лоб. Глаза сияли холодным светом морской глубины, опасно маня и отталкивая.

– Заходи, Джи, заходи… – мелодично произнесла она.

Я неуклюже протиснулся следом.

– А это что за довесочек? – смутилась она, окинув меня недоброжелательным взглядом.

– Да это мой новый оруженосец, – ответил Джи.

– Разве он не может подождать на улице?

На моем лице появилась горестная улыбка. Насладившись действием своих слов, она язвительно произнесла:

– Ах да, ведь там мороз! Ну ладно, пусть оруженосец греется на кухне.

Тепло домашнего уюта пахнуло в лицо, пока мы шумно снимали запорошенные снегом пальто.

В гостиной за широким столом, накрытым белой скатертью, сидела томная брюнетка с интригующим взглядом. Она курила «Беломорканал», закинув ногу на ногу, и, казалось, безучастно наблюдала за происходящим. Я обратил внимание на ее пленительную фигуру и изящные, словно точеные, маленькие руки.

– Здравствуй, очаровательная Натали, – улыбнулся Джи. – Я рад, что красная посвятительная колонна по-прежнему стабильно удерживает вместе с голубой вход в мистерии Изиды.

– Как вы и предсказывали, Кэт стала моей наилучшей подругой, – отвечала она, – хотя вначале я была убеждена, что еще не встречала женщины более мне чуждой. Но оказалось, что в душе мы очень близки.

Я любовался легкого восточного оттенка красотой Натали и собрался сесть рядом, но насмешливый взгляд хозяйки привел меня в замешательство.

– Ну, что застыл в недоумении? – удивился Джи. – Доставай бутылочку «Лидии»!

Я вытащил вино из портфеля и поставил на стол.

– Открывай же ее! – воскликнула Натали, подставляя голубоватые фужеры.

Я обеспокоенно наполнил их терпким вином по самый край.

– Ну и ученичок у тебя, – язвительно заметила Кэт, и в ее глазах вспыхнул презрительный огонь.

Я покраснел и неуклюже сел на стул.

– И где же ты подобрал такого неотесанного ординарца? – усмехнулась она. – Он что, спустился с диких гор?

– С кавказских заснеженных хребтов, – поправил Джи.

– Ну что ж, Витязь в тигровой шкуре, произнеси хотя бы один замечательный тост, – едко улыбнулась Кэт.

– За прекрасных дам, – пробормотал я.

– Банально, но лучше чем ничего, – заметила Кэт.

– А я хочу выпить за появление в нашем городе каравана принцессы Брамбиллы, – сказала с улыбкой Натали.

– Надеюсь, этот визит для меня будет более удачным, – произнесла Кэт ледяным тоном. – Я вас пустила в дом, а когда мой муж превратился в Иоанна Крестителя, вы привезли ко мне Али.

Этот восточный гений навсегда разрушил мой уютный мир, где было все: любовь, семья и внутренняя устойчивость.

– Хоть не лицемерь в моем присутствии, дорогая Кэт, – затянулась сигаретой Натали. – Ведь за твоим мужем стояла нескончаемая очередь поклонниц его великолепной фигуры.

– А тебя никто не просил вмешиваться, – отрезала Кэт.

Джи, как ни в чем не бывало, весело попивал вино, вслушиваясь в напряженные вибрации дамских голосов.

– А какой образ жизни ведете вы? – продолжала Кэт. – Разве прилично человеку вашего возраста и положения бродить по городам, таская за собой всяких идиотов, вроде этого? – и она кивнула в мою сторону.

Я заерзал на стуле от негодования, но все же сдержался.

В это время раздался резкий телефонный звонок, и Кэт вышла из комнаты. Мне сразу стало легче дышать, словно астральная кобра покинула помещение.

– Я думаю, Кэт скоро потеплеет, она столько о вас рассказывала, – помолчав, произнесла Натали, отпивая глоток вина. – Мне вот интересно узнать: ученики в вашей Школе так же быстро меняют внутренний облик, как Кэт под воздействием Адмирала?

– Неужели, дорогая Наташенька, ты стала интересоваться Школой? – удивился Джи.

– Я всегда ею интересовалась, – быстро ответила она. – Только не люблю этого показывать.

– Если взять Касьяна, то он пришел в Школу полным сырых эмоций, – ответил Джи. – Все его страсти должны быть укрощены и просветлены. Он не умеет уживаться с учениками, он постоянно с ними в ссоре, не понимая, что ученики являются для него лишь зеркальным отражением. Отражаясь в них, Касьян наконец-то встретился с неизвестной частью своей ложной личности и открыл очень болезненные для самолюбия моменты. Постепенно он увидит все свои буфера, столкнется, как сегодня, со своей гордыней и обидчивостью. Но все это можно преодолеть в парниковых условиях Школы, которая стабильно поддерживает связь с Небом.

– А мне кажется, что условия в вашей Школе далеко не тепличные, – улыбнулась Натали.

– Ученик в Школе рискует каждый день, – ответил Джи. – Школа-это передняя линия фронта, и тот, кто испугается пуль и снарядов, может потерять шанс реальной трансформации.

Неофит, вступивший в Школу, неуязвим для мира, поскольку в ней он обучается психологическому каратэ. Именно в Школе он получает реальное Посвящение.

Ибо он говорит: «Я хочу изменить себя», – а реально не может. Он говорит: «Я хочу себя познать», – но не может этого сделать до тех пор, пока навязывает другим свои представления. Но если он в резонансе с полем Школы, он наполняется ветром Луча, который определит его суть.

– Я, например, боюсь потерять свою индивидуальность, – заметила Натали.

– Единственное, что ты можешь потерять, – это свою ложную личность. Твоя земная индивидуальность далека от реальной космической индивидуальности, которую, обучаясь в Школе, ты можешь открыть…

В этот момент вошла Кэт и молча села за стол. Разговор тут же прервался. Я стал наблюдать, как ее глаза постепенно превращались в холодную сталь и как в них засветились зрачки кобры.

– Вы опять что-то задумали сделать со мной, – заговорила она, словно выплескивала яд из души. – Я не могу простить вам того, что произошло со мной после вашего появления.

– Но ведь ты сама выбирала свою судьбу, – ответил Джи.

– Долгое обучение у Адмирала разрушило мое сердце, испепелило душу, а также привело квартиру в полную разруху, и теперь необходимо провести дорогой ремонт, а денег уж нет…

Джи выразительно посмотрел на меня и сказал:

– Мой оруженосец отлично ремонтирует квартиры и мог бы тебе помочь.

– Ваша квартира будет в надежных руках, – заверил я, пытаясь любой ценой остаться у Кэт, хоть сам не разбирался в ремонте.

– Тогда принеси еще «Столичной», – сказала она.

Выйдя в коридор, я достал припасенную благодаря совету Джи бутылку и аккуратно разлил водку по рюмкам.

– А теперь садись у моих ног, – повелительно произнесла Кэт и кивком указала мне на пол у своего кресла.

«Какой позор, – подумал я. – На Кавказе только женщины сидят у ног мужчин!»

– Если тебе слабо, то позволь мне присесть возле прекрасной дамы, – сказал Джи.

– А ты что же не следуешь за своим наставником? – съязвила Кэт, и я, покраснев, опустился на пол, осторожно всматриваясь в ее глаза.

– Твои неуклюжие попытки проникнуть в мой мир останутся безуспешными, – усмехнулась Кэт. – Моя гордость не позволит принять твою помощь. Если бы ты немедленно покинул квартиру, то сделал бы мне великое одолжение.

– Ну что ты на него нападаешь? – вступилась Натали.

– Потому что ненавижу его мизерабельность! – воскликнула Кэт. – Хотя тебе он, наверное, успел приглянуться.

– Во всяком случае, я не нахожусь в состоянии войны сама с собой, – натянуто улыбнулась Натали.

– Тебе ли судить об этом, деточка! – вспыхнула Кэт и, переведя взгляд на Джи, заметила:

– Этого молодого альфонса я бы не пустила дальше прихожей, но я не могу пренебречь тем, что великий Маэстро оказывает ему личную протекцию… Что ж, мальчик, можешь жить у меня, но только пореже попадайся мне на глаза.

– Если бы не ваша необычная красота и мое обучение у Джи,

– дерзко произнес я, – то я бы не стал выслушивать ваши дешевые ремарки.

Глаза Кэт широко распахнулись, обдав меня полярным холодом, и она воскликнула:

– Это просто неслыханно! Маэстро, как вы можете водить за собой в приличные дома такого неотесанного грубияна? Почему бы вам не забыть этого выскочку в глухой российской деревне, которые вы так любите посещать? Он просто компрометирует вас своей пошлой убогостью!

– Да, милейшая Кэтрин, вы попали в самую точку, – с выражением полнейшего согласия произнес Джи. – А можете ли вы себе представить, что именно этот человек просит меня о Просветлении?

– Такой тип, как он, способен въехать в рай только на вашей шее, – рассмеялась она. – Надеюсь, дорогой Маэстро, вы прогоните этого пройдоху при первой же возможности.

– Да, – загадочно произнес Джи, – вот я и хочу оставить его у тебя. Я надеюсь, что ты снимешь с него первую стружку. Без твоей помощи мне не справиться с этим провинциалом, возомнившим себя Принцем Датским.

Я чувствовал себя как уж на горячей сковородке. Кэт говорила обо мне как о навязчивом приживале, от которого надо поскорее избавиться! Но, очарованный холодной красотой Кэт, я готов был терпеть все унижения. Никогда еще дама моей мечты не проходилась по мне так безжалостно. Большим усилием воли я заставлял себя молчать, испытывая внутри десятибалльный шторм.

– Ну что же вы, Катенька, превращаетесь в мегеру? Вы даже и слова не даете вымолвить Витязю в тигровой шкуре, – затягиваясь сигаретой, чувственно произнесла Натали.

– Тебе не идет роль Офелии, милочка, – отпарировала Кэт. – Предоставь мне расправиться с гордыней этого молодого человека, пока она не погребла навеки его душу.

– Боишься, что завтра будет поздно? – поинтересовалась Натали.

– Ты лучше бы помогла расщепить его деревянное сознание, – сказала Кэт, – и отделить тонкое от грубого хаоса, которым набита его душонка. Иначе с него не будет никакого толку.

– Я это сделаю своим методом, – произнесла Натали.

– Знаю я твои методы, – рассмеялась Кэт, – они только разобьют его сердце.

– Они возродят любовь в его душе, – возразила Натали.

– Из него вначале надо выстругать Буратино и прилепить длинный нос, которым он сумеет расковырять дырку из этого мира в потусторонний.

– Ты думаешь сделать это за один вечер?

– Я не думаю, а уже делаю, подбавляя алхимического огня в его отсыревшую душу…

Я так вымотался за этот день, что незаметно для себя уснул прямо на стуле под разговор о моем алхимическом преобразовании.

Подняв голову, тяжело покоившуюся на столе, я огляделся. На улице было еще темно, только шум троллейбусов возвещал о начале дня. Я постарался вспомнить все, что произошло ночью, чтобы пополнить умными мыслями дневник, но они путались в голове и сбивались в беспорядочное месиво. Тогда я стал будить Джи, надеясь отдохнуть в гостинице.

Я успешно просочился мимо швейцара, под предлогом неотложного визита к профессору Джи, и тут же уснул в его номере на ковре, укрывшись демисезонным пальто. Проснувшись в два часа дня, мы быстро позавтракали и отправились на концерт Нормана в заброшенный Дом культуры на окраине Питера.

«В такую дыру вряд ли заглянет приличный любитель джаза», – думал я, глядя на унылое помещение. Концерт давался для рабочих цементного завода. Угрюмые рожи обиженных пролетариев озлобленно слушали изысканные джазовые композиции, не понимая, за какую провинность их загнали в зал на жутко нелепую музыку. А в антракте гурьбой повалили в буфет пить водку и закусывать солеными огурцами.

– Может быть, из пожарного брандспойта дать струей воды по сцене и смыть это безобразие с нашего завода? – прогудел маленький озлобленный тип, похожий на грызуна.

– Да будет тебе, Вася, – шепелявил старик с помятым, как сморчок, лицом, – выпей еще двести грамм, и любая музыка вознесет тебя на небеса.

Мы вернулись в зал. Я сел в углу сцены около Шеу и в полутьме делал записи в дневнике, пытаясь ничего не упустить из вчерашней алхимической ситуации. Где-то внутри себя я осознал, что мне гораздо легче воспринять тайное знание из рук благородной дамы, и обида на Кэт испарилась.

Цементная публика явно не принимала интеллектуального джаза Нормана, но музыканты продолжали играть, натыкаясь на злобную пустоту. После концерта мы быстро упаковали ящики и выгрузили их в помещении Ленконцерта, прямо в коридоре. Было уже поздно, половина первого.

– Теперь мы отпущены на свободу, – произнес Джи и набрал номер телефона Кэт.

Хотя мне ужасно хотелось спать, я с нетерпением ожидал ночного приключения.

– Она принимает нас, – сказал, улыбнувшись, Джи.

В суматохе дня я забыл купить крепких и легких напитков, для продолжения алхимической проплавки, и только теперь спохватился, но было поздно – на водочных магазинах красовались амбарные замки.

– Сегодня у тебя есть еще один шанс проникнуть в раскаленное пространство Эмины и Зибельды, – заметил Джи.

– А что мне это даст? – не понимал я.

– А что может дать деревенскому конюху общение с благородными дамами королевского двора?

Меня задела его меткая ремарка, и я замолчал.

На этот раз нам открыла обворожительная Натали, в черном шелковом платье, делавшем ее еще более утонченной.

– Как приятно тебя видеть, моя дорогая, – произнес галантно Джи.

– Не стойте же у двери, заходите, – сказала она, улыбнувшись уголками губ.

На столе в гостиной квартирки-бис стояла бутылка «Столичной» и ветчина, красиво разложенная на большой тарелке.

– Какое великолепное угощение, – заметил Джи.

– Не надо преувеличенных похвал, – сказала Кэт. – Это я приготовила для вас.

Мы сильно устали, и такая закуска была очень кстати. Кэт молчала, с легким пренебрежением наблюдая, как быстро исчезает со стола ее угощение.

– Это вы, Маэстро, виновны в моем бедственном положении, – вымолвила она. – Вы привели в мой цветущий дом своих учеников, а они, вместо того чтобы указать путь к высшим мирам, исковеркали мою судьбу. Теперь у меня нет ни семьи, ни мужа, ни душевного покоя.

– У тебя и тогда не было настоящего мужа, – вдруг вспыхнула Натали. – Вся твоя жизнь была фальшивой и показной. За твоим мужем стояла очередь любовниц, а ты делала вид, что не видишь этого. А Джи внес в твою насквозь лицемерную жизнь вертикальное измерение.

– Замолчи, – резко оборвала ее Кэт, – тебе никто не давал права судить меня.

– Я хочу избавить тебя от иллюзорных страданий, но ты не позволяешь мне этого сделать! – отпарировала Натали.

– Прежде чем попасть в высшие миры, – заметил Джи, – необходимо на Земле пройти все стадии алхимической трансформации и выплавить в себе Алхимическое Золото. Но ты, Кэт, в процессе своей трансмутации застыла на стадии Нигредо.

– А что это за стадия? – встрепенулась Натали.

– Это неоднократная встреча со смертью, вследствие которой должны сгореть все земные страсти и привязанности. В результате прохождения Нигредо в душе зарождается Лунная Жемчужина.

– Вот почему, Катенька, ты теперь пребываешь в обугленном состоянии, – заметила Натали. – Ты застряла между небом и землей, и не будет тебе покоя, пока не сделаешь свой выбор.

– А ты, девочка, неужто вообразила себя выше меня? – сказала Кэт, нервно прикуривая сигарету.

Джи незаметно выскользнул на кухню, и я последовал за ним.

– Я так и не понимаю, чему можно научиться в этой бестолковой ситуации? – недоуменно спросил я.

– Ситуация, в которой ты участвуешь, является для тебя бенефакторской, – ответил он. – Несколько тысячелетий назад Кэт жила в одном из египетских святилищ. Она получила Посвящение Изиды и достигла высокого уровня. Сейчас же она не помнит об этом, но ее душа страдает и рвется ввысь, к солнечным мирам. В момент нашей первой встречи она словно вспомнила меня и оставила жить в своей квартире. Я веду строптивую Кэт по Пути алхимической трансмутации уже несколько лет. Я устраиваю ей необходимый градус с помощью своих учеников, которые постепенно проводят ее через алхимический лабиринт.

Чтобы помочь ей вспомнить свое прошлое, я познакомил с ней Али, который расщепил ее сознание и вывел из горизонтального ступора.

Адмирал обучал ее несколько лет; он отделил в ней грубое от тонкого и довел ее до стадии Нигредо. Нам же надо помочь ей выйти из него с наименьшими потерями. Но сможет ли она пройти стадию Альбедо, стадию очищения, – зависит только от ее сверхусилия и длительной работы над собой.

– Теперь-то мне все понятно, – облегченно вздохнул я.

– Тебе необходим высокий градус, – продолжал Джи, – иначе твой затвердевший кундабуфер так и останется торчать в душе в виде величественного надгробия. Заодно ты приобщишься к алхимическому полуфабрикату Адмирала в виде Кэт и проплавишься вместе с ней.

Видишь ли, Учитель иногда просто вынужден проводить политику войны, а не мира с горизонтальной жизнью. Ему приходится создавать ситуации, в которых вскрываются болевые нарывы ученика, и, конечно, отношение ученика к Учителю меняется с положительного на враждебное. Мастеру трудно одновременно выступать в двух ролях: благостного Учителя и беспощадного Бенефактора.

Бенефактор работает над слабостями ученика, поэтому ученик его боится. А Учитель ведет душеспасительные беседы, создает мягкие ситуации. Но довольно часто Учитель все-таки вынужден выступать также и в роли Бенефактора. Например, Гурджиев всегда выступал как в роли Учителя, так и в роли Бенефактора. Если взять серию книг Кастанеды, то Дои Хуан – Бенефактор для одной группы учеников, а для другой – Учитель. Хенаро, наоборот, являлся Учителем для той группы учеников, для которой Дон Хуан был Бенефактором, и Бенефактором для той группы, где Дои Хуан выступал как Учитель. Как только Учитель спускается в работе над неофитом на центр ниже сердца, он превращается в Бенефактора, потому что от этого ученику становится больно… В комнате наступила подозрительная тишина, – прислушавшись, заметил Джи. – Не вернуться ли нам к столу?

В два часа ночи Кэт вылила себе в рюмку последние капли водки и бросила на меня пронизывающий взгляд:

– По-моему, сейчас ты сможешь хоть как-то пригодиться.

Я надеялся, что эта фраза ничего не значит, но Кэт неумолимо продолжала:

– Давай мигом на перекресток – купи водки. Без бутылки можешь не возвращаться.

– Где же купить ее в это время? – растерялся я.

Кэт резко рассмеялась:

– Какая незрелость! У таксистов, естественно!

Джи тоже поднялся, и я понял, что он пойдет вместе со мной. Мы оделись и вышли на лестничную площадку. В разбитое окно дул ледяной промозглый ветер. Мы спустились вниз, и я занял пост под уличным фонарем. Началась вьюга, снег бил в лицо. Когда появилось первое такси, я отчаянно замахал руками. Машина резко остановилась.

– У вас не найдется бутылочки водки? – спросил застенчиво я.

– Проси сразу три, – добавил Джи.

– Да ты, парень, совсем свихнулся! Что я тебе – магазин на колесах? – сердито бросил шофер, и машина рванула с места.

Мне стало не по себе от этого унижения, но возвращаться без водки было еще более неприятно. К приходу пятой машины я уже немного пообтесался и перестал обращать внимание на хамство. Неловкость быстро прошла; я сообразил, что это обычный бизнес таксистов, торгующих алкоголем втридорога. Водки у них не было лишь потому, что вся она уже разошлась. Я был голоден и зол, меня унижала обучающая необходимость ночью, в мороз и вьюгу, покупать у таксистов водку. Джи невозмутимо прохаживался взад и вперед по тротуару, изредка прихлопывая мерзнущими руками в черных кожаных перчатках.

– Ну как, не остыло ли твое желание обучаться у меня? – вдруг спросил он.

– Никак нет, – отвечал я, бодро подпрыгивая, чтобы согреться.

Внезапно из снежных вихрей появился микроавтобус с крутящейся желтой лампой на крыше. На его дверце было написано крупными синими буквами: «Аварийная помощь». Я привычно махнул рукой, машина остановилась. Молодцеватый шофер только заступил на дежурство, и его секретный запас под сиденьем был полон. Я купил бутылку по тройной цене, уже с большой радостью, лишь бы вернуться в алхимическую ситуацию к двум безукоризненно прекрасным леди. Все же, по экономности своего характера, я не стал брать больше.

– Зря ты пожадничал, – заметил Джи.

У меня внутри все заскрипело и напряглось.

– Я изо всех сил стараюсь растянуть остатки денег как можно на больший срок.

– Гулять так гулять, – произнес Джи, – на всю катушку, включая и почтовые расходы, – так завещал Гурджиев.

«Я не собираюсь жить по Гурджиеву, – подумал я, – иначе сразу вылечу в трубу».

Промерзшие на холодном ветру, мы быстро вернулись в теплую квартирку, и я, не снимая покрытого снегом пальто, гордо поставил водку на середину стола.

– Ну, молодцы ребятушки, не зря на морозе простояли, – заметила Кэт, поправляя челку, упавшую на глаза.

– Ты думаешь, одной хватит? – спросила Натали.

– Еще как, – заверил я.

Не успел я расслабиться и насладиться маленькой победой, как бутылка быстро опустела, а психологический градус для продолжения алхимического процесса в нашем атаноре так и не поднялся. Ситуация замерла на полуобороте.

– Что ж, Витязь в тигровой шкуре, – с насмешкой бросила Кэт, – придется тебе опять отправиться на перекресток. Только не забудь, что жадность фраера сгубила.

Меня передернуло от этой фразы, но протестовать, рискуя быть списанным с палубы, я не решился. Угрюмо поднявшись, я взял свое еще мокрое от растаявшего снега пальто и, раздраженно волоча его по блестящему паркету, вышел на лестничную площадку.

«Да, моим денежкам пришел конец, – недовольно подумал я. – А мне так не хочется возвращаться в Кишинев!»

Я вышел на перекресток, и в ту же минуту появилось такси. Этот шофер держал водку в своем автопарке, куда мне и пришлось отправиться вместе с ним. Минут за двадцать мы доехали туда, и таксист, потребовав у меня десять рублей, пошел за водкой. Я остался сидеть и ждать его, печально размышляя о своей судьбе и жалея, что не запасся напитками днем. Ветер завывал за окном машины, и вскоре снег совершенно запорошил все окошки.

«Наверное, он уже сбежал с моей десяткой», – злился я, поеживаясь от холода. Наконец, когда я совсем окоченел, он появился с бутылкой в руке. Я радостно вздохнул. «На сегодня мои неприятности закончились», – мелькнуло у меня в голове.

Когда я появился в квартирке-бис, Кэт встретила меня неприятной репликой:

– Опять купил одну? Все боишься прогадать, считаешь копейки. Может, сразу отправишься обратно на перекресток?

Я нервно вздрогнул и собрался было защищаться, но тут раздался голос Натали:

– Оставь его, Кэт, пусть отдохнет. Может быть, на сегодня нам хватит?

– Как ты не понимаешь, – воскликнула Кэт, – это все делается для его проплавки, а без водки я не могу общаться с этим идиотом!

– Да чем же я так плох? – возмутился я.

– Ты что, думаешь, зашел сюда поразвлекаться с красивыми девочками? Мы работаем над твоим сэлфом, пытаемся разрушить твой мерзкий кундабуфер.

– Что это еще за кундабуфер вы обнаружили в моем организме?

– Это как раковая опухоль, – заметила Кэт, – с годами растет и пожирает душу. А впрочем, милочка, лучше ты растолкуй этому простаку, в чем дело.

– Кундабуфер – это некое невидимое устройство внутри тебя, которое не позволяет столкнуться друг с другом противоречивым «я», – очаровательно произнесла Натали.

– А что будет после его разрушения?

– На какое-то время ты сойдешь с ума, – засмеялась Кэт.

– Но затем, если хорошее в тебе перевесит плохое, то ты сможешь стать целостным человеком, – добавила Натали.

– Если стремление к вертикали перевесит твою запрограммированную горизонталь, то ты станешь реальным адептом, – продолжил Джи.

Я понимающе вздохнул и под пристальным взглядом Кэт повесил пальто на вешалку.

– Присаживайся, – сквозь зубы произнесла она. – Надеюсь, ты не будешь вечно искать защиты у женщин, – и, бросив на меня уничтожающий взгляд, презрительно отвернулась.

– Вторая бутылка пришлась к месту, – заметил Джи, – ситуация вновь стала набирать градус, достаточный для того, чтобы расплавить твою закристаллизованную структуру.

– Но для этого тебе не мешало бы пройти школу Ваньки Жукова у моей беспощадной подруги, – добавила Натали.

– То есть делать по дому самую грязную работу, – с надменной улыбочкой произнесла Кэт.

– Это обязательно? – спросил я, с надеждой поглядывая на Джи.

– Без этого твое обучение выродится в развлекательную прогулку, – серьезно произнес он.

Два часа подряд Кэт едко разбирала все мои скрытые противоречия, о существовании которых я даже и не подозревал, – она пыталась расшатать мой «железобетонный», по ее словам, кундабуфер.

В течение этой долгой ночи я неоднократно засыпал, непроизвольно норовя сползти с горячего стула, но Кэт твердой рукой усаживала меня обратно. Наконец у нее стали слипаться глаза, и она, вытащив из темной комнаты два матраца, презрительно бросила их мне под ноги. Затем достала из шкафа четыре старых полушубка и пальто бывшего мужа. Дверь в комнату захлопнулась, щелкнул замок. Мы с Джи мгновенно рухнули на матрацы и забылись глубоким сном.

Я проснулся оттого, что почувствовал сильные удары в бок. Это Лизонька, дочь Кэт лет десяти, ожесточенно пинала меня ногами. Я бросил взгляд на будильник: было девять утра. Увидев, что я проснулся, она отпрыгнула и спросила ядовитым писклявым голосом:

– Кто ты такой и кто тебе позволил спать в нашей квартире?

– Твоя мама, – ответил я.

Мой голос, хриплый от водки и ночного мороза, напугал Лизоньку.

– Моя мама никогда такого бродягу не пустила бы в дом, – запинаясь, сказала она и отступила к двери.

Джи еще спал. Я поискал глазами одежду и не нашел ее там, где, как мне казалось, оставил ее. На лице Лизоньки появилась широкая улыбка. Я понял, что вредная девчонка основательно приготовилась к утренней встрече, и, завернувшись в пальто культуриста Коли, стал искать спрятанные вещи. Через десять минут поисков я занервничал – мы опаздывали на погрузку аппаратуры. «Кадарсис» должен был давать концерт в Кронштадте. Лизонька ходила за мной, ехидно посмеиваясь: ей нравилась моя беспомощность.

«Вся в маму», – подумал я мельком. Наконец я нашел одежду, надежно засунутую под ванну в дальний угол.

«Будь моя воля, надрал бы ей уши», – подумал я.

Приведя в порядок помятую одежду, мы с Джи отправились в Ленконцерт. Лизонька, выйдя на лестничную площадку, прокричала вдогонку:

– В следующий раз твои штаны полетят с восьмого этажа!

С чувством ужасной неприязни я покидал квартирку-бис.

– Ты, я вижу, не можешь вынести даже такого маленького градуса, который создает Лизонька, – изумился Джи, заметив мое мрачное лицо. – Во всем виновата твоя гордыня. Ты думал, что являешься важным человеком, а Лизонька показала тебе, кто ты такой.

Я готов был взорваться, но усталость и бег до метро по Благодатной охладили мой пыл. К счастью, мы приехали раньше музыкантов и, обрадованные этим, рухнули в кресла и забылись сладким сном. Я проснулся от резкого крика Петракова:

– Вам что, ночи не хватило? Чего это вы развалились, как господа? А ну, быстро на погрузку!

После ночной проплавки с меня слетела обычная спесь, и я с радостью начал грузить аппаратуру. Киса, увидев меня, повела красивыми черными глазами и сказала:

– Тебя, Касьян, мы не можем взять с собой на концерт, ибо сегодня едем в Кронштадт, закрытое для посторонних место, а на тебя нет пропуска. Тебя на въезде ссадят с автобуса, и ты на тридцатиградусном морозе тут же замерзнешь в чистом поле.

– Ну что, рискнешь? – спросил Джи, испытующе поглядывая на меня.

– И без него обойдемся, – бросил Петраков, – а то еще перед его мамашей будем отвечать.

– Рискну, – ответил я. – В крайнем случае, подберете меня на обратном пути.

Петраков скорчил гримасу, означавшую «сам заварил, сам будешь расхлебывать», и я, забравшись в голубой автобус, с удовольствием устроился рядом с Джи. Автобус тронулся и, выехав через полчаса из города, быстро понесся вперед, подпрыгивая на дорожных ухабах. Джи, погрузившись в себя, слегка прикрыл глаза, и я внезапно ощутил таинственный ветер иных миров. Я вновь почувствовал, что не зря живу на земле, словно осознал скрытый смысл всего бытия. На душе потеплело, и я стал засыпать, хотя мое тело беспрестанно трясло и подкидывало на жестком сиденье.

«Главное – не дать ему стукнуться головой о железную ручку, торчащую впереди», – подумал я и провалился в забытье.

Я очнулся от сильного толчка в бок.

– Эй, просыпайся, сейчас будут проверять, – проворчал Петраков.

Автобус затормозил у шлагбаума с одинокой деревянной будкой, из которой вышел замерзший морячок в черной шинели с автоматом наперевес. Он подозрительно покосился на музыкантов.

– Мы джаз-ансамбль, едем давать концерт вашим матросам, – быстро проговорила Киса, мило улыбнувшись молодому бойцу.

– А, филармония, давненько не бывали в наших краях. Ну, проезжай, – оскалился он.

Так я проник на секретную морскую базу, под видом одного из музыкантов.

Через некоторое время автобус остановился у хорошо сохранившегося огромного собора, в котором находился концертный зал.

Ровно в 19.00 открылся занавес, и первые аккорды прохладного нормановского джаза понеслись в зал. Из-за кулис я увидел, что в зале присутствовали одни молодые матросы, для которых любая музыка – праздник, лишь бы не идти в караул. Наверное, офицеры недолюбливали джаз.

– Пойдем, прогуляемся по зданию, – вдруг позвал Джи. – Раньше в этом громадном соборе на воскресные службы собиралось около тысячи моряков. До семнадцатого года здесь служили молебны перед выходом в море, а теперь устроили концертный зал, лишив Кронштадт духовной поддержки, идущей от Господа нашего Иисуса Христа.

Джи открыл потайную железную дверь и, в полной темноте, стал подниматься по винтовой лестнице, ведущей к куполу. Я осторожно последовал за ним. Поднявшись наверх, мы очутились среди поваленных балок. Сквозь дырки в куполе сверкали жемчужные звезды. Отворив единственное окошко, я взглянул в морозное ночное небо: надо мной блестел Орион, переливаясь красно-желтым драгоценным свечением.

– Это наша духовная родина, – печально произнес Джи.

Меня охватило чувство бесконечности, изливавшееся из его сердца. Где-то далеко внизу «Кадарсис» играл пьесу «Не умеешь – не свингуй».

Постояв несколько минут в полном молчании, я осмелился спросить:

– Каким образом появляются статуи в алхимическом лабиринте Школы?

– В школьном пространстве имеется масса филиалов, святилищ, перегонных алхимических кубов, которые постепенно проходит неофит. В статуи превращаются те ученики, которые были в свое время сильно намагничены школьным ветром, но, не выдержав градуса в одном из перегонных кубов, ушли в жизнь. Но они все же сохраняют в своей душе сотни осколков знания. Неофит, если он хочет правильным образом развиваться, должен у этих статуй очень многому научиться и понять, чего статуя достигла и на чем сломалась. Интерес к галерее статуй у человека, ставшего на Путь, возникает постепенно, ибо каждая статуя тенью от своей руки указывает на зарытое сокровище, которое скрыто в степени тонкости самой статуи. Школа же старается, с одной стороны, удержать ученика, а с другой стороны, поднимая для него градус, создает ситуацию ухода из нее. И только те, кто прошел очередную проплавку в алхимическом котле, идут дальше. Некоторые ученики обитают в Школе только для украшения, как красивые виньетки. Для того чтобы ученик мог продолжать обучение, он должен постоянно настраиваться на школьный ветер, который часто меняет направление. Те ученики, которые не сориентировались, неожиданно оказываются вне Школы, вне ее интересов и задач.

Иногда на некоторых учеников ополчается вся Школа, и им надо бороться за свое место. Пока ты находишься в миру, тебе постоянно угрожает опасность духовно умереть. Так и в Школе – ученику каждый день угрожает опасность из нее вылететь. Удержаться в Школе очень сложно, ибо надо научиться ходить по Скользкой Палубе, которой нет.

Каждый человек – это Космос, который себя не осознал. Для того чтобы войти в резонанс со Вселенной, надо внутренне абсолютно измениться. В пространстве Школы дуют разные ветры: то северный, то южный, то ветер пустыни Тартари, и в этой сложной ситуации ученик может уйти с Пути в некое замкнутое пространство. Отошедшие не потеряны для Школы, они являются статуарной ее частью, и эта часть велика. Но есть еще небольшая движущаяся школьная группа. И в ней с учениками происходят самые невообразимые вещи, такие как прозрения о своих воплощениях в других солнечных системах. Тут сам ученик становится реальным участником чуда.

Бывает, попадет в Школу какой-нибудь идиот, и с ним возятся и возятся, хотя есть столько достойных адептов. Почему – непонятно. Может быть, он имеет заслуги в прошлом или будет иметь их в будущем и посрамит всех героев? А может быть, это прихоть Мастера? И только если неофит искренне задает вопросы, то ответы придут отовсюду.

Те, кто верны идеям Школы, могут стать солью земли, а если они потеряют свое качество, то все, что есть на Земле, потеряет смысл.

– Я всей душой желаю войти в число верных учеников, – тихо произнес я.

– Дерзай – и тебе откроется Небо, – медленно ответил Джи.

– А теперь нам пора.

Мы стали спускаться по винтовой лестнице, с небесных высот – на землю, к людям.

– Вы опять куда-то исчезли! – закричал Петраков, заметив нас. – Быстро собирайте аппаратуру, Норман торопится в Питер!

Подойдя к гостинице, я, смешавшись с толпой музыкантов, проскользнул внутрь, радуясь, что ночлег мне обеспечен. Когда мы зашли в номер, на часах была полночь.

– Сегодня мы не пойдем в гости к Кэт – попробуем устроить в номерах музыкантов небольшие хэппенинги, – сказал Джи.

Я обрадовался перемене событий, но после двух ярких ночей, проведенных в обществе Кэт и Натали, где все драконьи головы моего Уробороса основательно подгорели, компания музыкантов показалась мне довольно пресной.

Это был последний день гастролей. На следующий день «Кадарсис» уезжал выступать в Петрозаводск. Утром, не успев окончательно проснуться, я услышал голос Джи:

– Я сейчас ухожу в гости к Натали – хочу попрощаться с ней. Она живет на Литовском проспекте. Если успеешь собраться, можешь пойти вместе со мной.

Я вскочил с матраца и, одевшись за одну минуту, стал ждать Джи у двери.

– А кто соберет твою постель? – удивленно спросил он.

– Но ведь мы очень спешим, – ответил я.

– Если горничная заметит матрац, лежащий на полу, то тебе придется заплатить за проживание в номере, а также еще и штраф, – ответил он.

После этих слов я бросился тщательно заметать следы.

Через полчаса мы поднялись по мраморной лестнице серого дома начала века, и, остановившись у дверей, Джи нажал кнопку звонка. Две минуты показались мне вечностью. Дверь открыла Натали, в розовом шелковом халате. Глаза ее светились глубинной красотой.

– Проходите, вы пришли очень кстати, – пропела она бархатным голоском.

Мы оставили свои пальто в прихожей на стуле и прошли на кухню. Наливая в заварной чайник крутой кипяток, Натали меланхолично произнесла:

– Мой муж две недели назад ушел из дома, не сообщив, куда. Только что он позвонил и сказал, что уехал в Среднюю Азию на несколько месяцев. И потому я сейчас живу одна и исследую ночной Питер…

Мы тихо сидели на кухне, попивая чаек. Натали, держа карты в руках, рассказывала Джи о своей жизни:

– Если вы помните, несколько лет назад вы посоветовали мне выйти замуж за одного азиатского суфия, говоря, что он в душе глубокий мистик. Я вас послушалась, и моя семейная жизнь оказалась довольно странной, совершенно не похожей на совдеповскую. Я вам благодарна за совет, но с этим суфием я натерпелась неприятностей, как, думаю, и он со мной. Дело в том, что хотя православный Аллах и дал ему мистический дар прозрения, но забыл предостеречь от бурной ночной жизни. Его притягивало дно общества, и своей экстравагантностью он опустошил мое сердце. Я стала уходить из дома, надеясь сохранить себя. Он постепенно терял человеческий облик, впадая в бешенство, грубость и хамство, так что наша жизнь превратилась в ад. Ни о каком

Пути к Абсолюту не могло больше идти речи.

– Да, – вымолвил Джи, – как жаль, что Эфенди так и не уберег себя.

Я наслаждался бархатным голосом хозяйки дома, ловя каждый ее взгляд. Через некоторое время Джи посмотрел на часы и произнес:

– Нам пора уходить – скоро наш поезд.

Затем он окинул меня взглядом и, поняв, что я безнадежно влюбился, неожиданно спросил:

– Дорогая Натали, сможешь ли ты позаботиться об этом молодом человеке, если я оставлю его в Питере дней на десять?

У меня перехватило дух. Натали изучающе посмотрела в мою сторону и улыбнулась:

– Я думаю, мне удастся убедить Кэт, что ей необходим помощник в ремонте квартиры.

– Простите, что я не выполнил своего обещания помогать вам, – смущенно сказал я, обращаясь к Джи.

– Да ладно, я как-нибудь справлюсь и сам, – ответил Джи, – хотя твоя помощь была бы мне весьма необходима. А через десять дней я заберу тебя в Москву: тебе нельзя зависать долго на одном месте, иначе ты размагнитишься и превратишься в эдакого обрюзгшего мещанина.

Я был на седьмом небе от счастья. Мне так было необходимо общество Эмины и Зибельды, что я благодарил Джи за его благосклонное великодушие. Я тут же позабыл о своей идее следовать за Мастером на край света до окончательного Просветления. Сияние души, казалось, находится рядом, и оно мгновенно затмило вечное стремление к небесам.

– Не думай, что ты сошел с Пути, – молвила Натали, когда Джи закрыл за собой дверь. – Дни, проведенные в нашем обществе, надолго останутся в твоей душе. Я буду немеркнущим маяком любви на твоем Пути.

Я недоверчиво посмотрел в ее распахнутые глаза и почувствовал необычайное волнение. Я отвел взгляд в сторону, боясь утонуть в бездне ее души…

Когда я ввалился к Кэт со своим огромным желтым чемоданом, она посмотрела на меня как на сумасшедшего.

– Натали расписала мне, что ты великолепный мастер, но, глядя на тебя, не могу в это поверить, – заявила она.

– Я постараюсь сделать все как можно лучше, – ответил я, смутившись.

– Ну ладно, проходи, посмотрим, к чему ты пригоден.

Я сознавал, что разоблачение наступит довольно быстро, но решил держаться до последнего. Я стал изображать специалиста высокого класса, небрежно осматривая потолки и делая значительные ремарки. Кэт подозрительно изучала мою физиономию, пытаясь понять, что скрывается под маской деловитого маляра. Она дала мне двадцать пять рублей и отправила в магазин купить все необходимое для ремонта. Я долго бродил по задворкам, пока не нашел рабочих, ремонтирующих дом, и купил у них краски и гипса раза в два дешевле, чем в магазине. Сэкономленные деньги я вернул Кэт, за что был награжден улыбкой.

Вечером Кэт отвела мне самую маленькую комнатку в квартире и, не считая меня достойным общения с ней, удалилась. Я стал было делать записи в дневнике, но тут появилась Лизонька.

– Предлагаю тебе сыграть партию в шахматы, – заявила она писклявым голоском.

– Да ты еще не умеешь держать фигуры в руках, – буркнул я.

– Не смотри на мой малый рост, – пропищала она. – И запомни, если ты не сыграешь перед сном со мной в шахматы, то я прикажу маме выставить тебя за дверь, за навязчивое приставание.

– Раз ты настолько коварна, то расставляй фигуры.

К моему полнейшему удивлению, Лизонька через тринадцать ходов поставила мне мат.

– Я занимаю первые места в нашем шахматном клубе, – хихикнула она и отправилась спать.

Я вновь взялся за дневник, пытаясь найти оправдание тому, что не сдержал слово, данное Джи. Я представил себе, что он мог бы сказать:

– Кто-то подложил топор под компас твоего сердца. Твоя рабочая группа потерялась в хаотическом вихре нижних центров. Где твое желание работать над собой? Ты позабыл о желании достичь Просветления… – но голос разума уже не мог остановить разбушевавшихся желаний.

Ночью я попал в зловещее сновидение.

Я, в форме старшего лейтенанта, в сопровождении двух солдат шел по ночному Петербургу. В одном из темных переулков на пас набросилось девять рыцарей в черных доспехах, со знаками перевернутой пентаграммы на груди.

«Воины тьмы», – пронеслось в голове. Мне удалось сбить с йог первого рыцаря, но тут, оглушенный мощным ударом по голове, я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то увидел, что привязан к фонарному столбу. Я попытался освободиться от пут, но руки были намертво скручены. Оглядевшись вокруг, я заметил, что солдаты также привязаны к фонарям. Рыцари тьмы сорвали с одного из них военную форму и стали вырезать на его солнечном сплетении инфернальный знак. Мое сознание вдруг озарила мысль: это сновидение. Я вспомнил Фею и правило, как перемещаться в пространстве, используя силу намерения. Быстро повернувшись против часовой стрелки, я мгновенно оказался в долине среди высоких гор. Я стоял, наблюдая за ярким светом множества костров, горевших у реки. Я наугад подошел к одному из них и, к великому удивлению, увидел свою мать. Она печально посмотрела на меня и произнесла:

– Сынок, как можно скорее покинь это адское место.

Я с любопытством всмотрелся в костер и, к своему ужасу, понял, что на нем горит человеческая плоть.

– Это черные мистерии инфернальных миров, – произнесла она. – Спасайся, или тебя принесут в жертву Бафомету.

Я бросился бежать из этого проклятого Богом места, поняв, что попал в нижние сферы потустороннего мира. Утром я встал с тяжелым чувством в груди, жалея о том, что не уехал с Джи. В мою комнату заглянула Кэт:

– Ты сегодня сделаешь пробную работу. Когда я вернусь, то проверю все до мелочей, – и неприветливо захлопнула дверь.

Я осмотрел еще раз все потолки и понял, что если я начну их ремонтировать, то они примут еще более ужасный вид. Впав в отчаяние, я открыл свои записи – мне больше ничего не оставалось делать, как попробовать осознать себя, – и прочел письмо, которое Джи когда-то написал Одинокой Птице, летящей за Удодом на гору Каф. Он дал мне изучить эти письма для большего понимания Луча Школы.

«25 сентября 1980 г . Пятигорск.

Дорогая Белая Птица! Хочу сегодня остановиться на теме гармонии, которая все противоречия претворяет в красоту. Пусть эта мысль послужит для тебя лейтмотивом твоего поведения. Постарайся бытийно проникнуть в ее глубину. В этом один из секретов Магнитного Центра, который делает человека особенным, интересным внутренне, с благоухающей чистой аурой, магнетически притягивающим к себе информацию, обстоятельства, каскады совпадений, помощь со стороны Ангелов. Ибо. к такому Человеку они испытывают интерес, им приятно следить за ним, покровительствовать ему. Он уже не штампованный биоробот, каких миллионы, а творческая, постоянно экспериментирующая, изобретающая, стремящаяся к совершенству сущность. Сами люди (полу-спящие и спящие) инстинктивно стремятся к такому Человеческому Магниту, им интересно возле такого человека, он для них таинственен, постоянно озарен непостижимым (для них) вдохновением. У тебя есть Шанс начать культивировать свой Магнитный Центр, но учти, шанс – это еще не реализация».

Я задумался над тем, что является реализацией в моем случае, но ответа так и не нашел. Спрятав тетрадку, я решил позвонить Натали.

Она, обрадовавшись моему звонку, пригласила прогуляться по Невскому.

Восприятие города в обществе необычной дамы было обостренным и возвышенным. Храм Спаса-на-Крови, пруд с лебедями, беседы с кошкой в подворотне – все мне казалось необыкновенной сказкой. Я, казалось, попал в пространство Весны Боттичелли и совершенно позабыл о ремонте. В этом сладком забытьи прошло несколько часов, и я вдруг стал понимать, что оказался в плену магического сна, навеянного Натали. Это осознание вызвало щемящую боль в сердце.

– Ах, дорогая Натали, – печально произнес я, – как мне жаль, что ты так и не стала на Путь, ведущий к освобождению от кругов сансары.

– Боже мой, – воскликнула она, – да оглянись ты вокруг! Как можно освобождаться от этой незабываемой красоты?! Никакая нирвана не сравнится с моей жизнью, полной романтических приключений и безумной любви. Ты, наверное, просто одинок и поэтому тоскуешь по несбыточному. Тебе плохо, я вижу. Я возьму тебя в ночной полет над Петербургом на астральном В-52, и ты позабудешь свои призрачные мечты. Прости за прямоту, но я думаю, что многие люди стремятся к Просветлению от своей убогости.

– Как жаль, что ты так ничего и не поняла, – сокрушенно ответил я.

– Ты лучше бы проводил меня на улицу Авиационную, – вдруг сказала она. – Там у меня своя комнатка в квартире отца. Уже более месяца в этой комнате обитает друг моего мужа, никому не известный поэт Шишкин, приехавший в Питер из Навои писать поэму, как он говорит, по живым следам, об Иисусе Христе и о том, что Его никогда не существовало. Он обращается со мной так, как будто бы я должна выполнять все его прихоти. Он говорит, что на Востоке женщина должна повиноваться мужчине. Он мне так надоел, что я не хочу одна встречаться с ним.

– Но ведь мне надо делать ремонт, – ответственно заметил я.

– Если ты поможешь мне, то на шаг приблизишься к Просветлению.

Я удивленно посмотрел на нее.

– Если истинный рыцарь помогает даме своего сердца, то он приобретает заслугу на небесах, – улыбнулась Натали.

Через полчаса мы поднимались по темной лестнице на четвертый этаж кирпичного дома. Натали, слегка постучав и не дождавшись ответа, достала ключ и открыла запертую дверь. В углу обставленной странной мебелью комнаты сидел за письменным столом мужчина лет сорока с бычьим выражением лица. Он пил пиво и что-то писал – по-видимому, свою поэму.

– Ты зачем пришла? – заявил он. – Мне нужен покой и уединение. Ты разве не знаешь, что я, по заданию партии, пишу разоблачительную поэму о Христе?

– Ты забываешь, что это моя квартира, – вызывающе ответила Натали.

– Мне разрешил здесь поселиться твой муж, – ответил он. – У нас на Востоке слово мужа – закон для жены.

– А здесь Питер, где слово женщины – закон для мужчины,

– гордо сказала она. – К тому же я знаю, где мой муж. Он в Азии, в Навои, у своей давней любовницы.

Я вытащил из сумки бутылку портвейна «Кавказ» и поставил на стол.

– Ты и впрямь чему-то научился, – улыбнулась Натали.

Выпив портвейна, Шишкин захмелел и произнес:

– Я горжусь тем, что мир устроен так, как он есть. Благодаря этому партия надеется, что, вдохновленный Ленинградом, родиной революции, я докажу, что Христа не существовало.

– И как ты, Наташа, можешь терпеть в своем доме такого идиота? – возмутился я.

– Это я вас терплю и милую, – вдруг заявил Шишкин. – Ибо я – с партией, а вот вы не соответствуете ее идеологии, – и допил остатки портвейна прямо из горлышка.

– Выпив лишнего, Шишкин всегда начинает приставать,. – шепнула Натали, наклонившись ко мне. – Я не знаю, как от него избавиться. Не уходи.

– Я постараюсь что-нибудь придумать, – пообещал я и обратился к Шишкину:

– А почему тебе, товарищ Шишкин, кажется, что Питер вдохновит тебя на поэму об отсутствии Иисуса Христа?

– Да потому, что это колыбель революции, – выпалил он.

– Ты, как Иуда, продаешь Христа за тридцать сребреников, – презрительно бросила Натали.

– Вы напрасно меня оскорбляете, – повысил голос Шишкин, – я такие вещи никому не прощаю.

– Общение с этим хамом закрывает нам зеленую дверь в высшие миры, – сказал я шепотом Натали.

– У меня не хватает сил от него избавиться, – ответила она.

– К тому же это лучший друг моего мужа.

Вскоре Шишкин, разглагольствуя о великой партии Узбекистана, растянулся на широкой кровати и захрапел.

Я вдруг осознал, что была уже поздняя ночь. Натали устроилась на матрасе в углу комнаты, а я прилег на полу, укрывшись пальто ее мужа. Засыпая, я вспомнил о том, что должен был сегодня начать ремонт.

«Ну и достанется мне от Кэт, – подумал я. – Хотя кое-что я выиграл: момент моего разоблачения отодвинулся еще на один день».

К вечеру следующего дня я робко позвонил в дверь квартирки на Благодатной.

Открыв дверь, Кэт яростно набросилась на меня:

– Как я могла довериться такому прощелыге, как ты?

– Я спасал Натали от Шишкина, – виновато пролепетал я.

– Нашел кого спасать, – рассмеялась она. – Неужели ты не понимаешь, что сильно подвел меня? Я взяла отгул, чтобы помочь тебе, и целый день ждала, а ты оказался необязательным идиотом.

– Простите, мадам, – пролепетал я, дрожа и краснея от стыда.

Кэт хлопнула дверью и ушла учить с Лизонькой уроки, а я, осознав в полной мере свое ничтожество, отправился скоблить потолок. Вспоминая наставления Джи, я старался читать про себя молитвы, но отчего-то становилось так тяжело, что я прекратил эти попытки.

К двум часам ночи, закончив работу, я решил прочесть еще несколько писем Удода Неизвестной Птице.

«26 сентября 1980 г .

Сегодня 26 сентября, завтра я буду в Москве, но, тем не менее, то, что я собираюсь сказать, может быть сказано только в этом послании и только из этого места и времени, в котором я сейчас нахожусь.

Тема глубокого творческого размышления (медитации). На открытке с обратной стороны письма изображен Ритуальный Лик Старца и его Маска, несомая на спине монахом, одетым в черную рясу. Что это означает и что даст твоей Душе и твоему Пути? Понимаешь ли ты что-либо?

Вся твоя будущая жизнь – это Маски и Роли, которые ты будешь с большим или меньшим успехом (скрипом и т.д.) играть на Сцене Жизни. Но что таится под Масками? Можно ли оторваться от Маскарада и уйти в центр внутренней Глубины, в Море, где плавает Золотая Рыбка, уйти от разбитого Корыта, от Столбового Дворянства, от Царицы? Для этого придется отвлечься от вздорности и массы свойств, принадлежащих Старухе, то есть Личности, перестать быть Мачехой своей Души.

3 октября 1980 г . Нижний Новгород.

Болдинская золотая осень. Хрустальный воздух. Кремль над Волгой, в котором я сейчас и обосновался.

Сегодняшняя тема: цвет пламени, его желтый спектр, возносящий, через глубинную медитацию на избранное растение, огненно-крылатую стихию человеческой души в огненный мир. Тот, кто прикоснется крыльями своей Чайки (символ свободной души) к тайне золотого сияния, постигнет скрытое измерение бледно-желтого солнца нашей системы. Он попадет в другую, сверх-человеческую цивилизацию, вестниками которой в мире людей были святые и герои, озаренные золотым огненным нимбом. Крылья птицы, уносящие нас через стихию воздуха в провалы огня, где сгорает все тленное, недостойное, смертное, неблагородное, могут зацепить драгоценную добычу – нашу жизнь, тело нашего времени. И там, в герметической плавильне солнца, через гибель и смерть наших слабостей мы возродимся к солнечному бытию, проливая солнечный свет в мир человеческий для тех, кто готов…»

Эти слова привели меня к осознаванию своей души и придали устойчивость распредмеченному сознанию.

Перед тем как заснуть, я постарался подсчитать, удалось ли мне за сегодняшний день хоть на миллиметр продвинуться к Просветлению. «Тихо, улитка, ползи по склону Фудзи, вверх, до самой вершины», – успокаивал я себя хокку, похожим на коан.

Утром я проснулся оттого, что Кэт ожесточенно ходила вокруг моей кровати.

– Ты обманул меня, негодяй! Я убедилась, что ты не в состоянии сделать приличный ремонт. И вообще ремонт делать абсурдно, ибо тогда сотрется память об Адмирале, которую вобрали в себя эти стены. А тебе я советую побыстрее убираться из моего дома.

Ситуация была критической. Я оделся и, быстро побросав вещи в желтый чемодан, собрался покинуть квартирку-бис.

– Так тебе и надо, – заверещала радостно Лизонька, – поживешь на улице, сразу поумнеешь.

Уже стоя в дверях, я справился со своей уязвленной гордыней и, натянуто улыбнувшись, произнес:

– А ведь в туалете и ванной нет атмосферы Адмирала, и значит, их можно безболезненно для вашей памяти отремонтировать.

– Пожалуй, ты прав, – сменяя гнев на милость, произнесла Кэт. - Я, наверное, разрешу тебе привести их в порядок. Но делать ты это будешь только под моим строжайшим контролем. Работать тебе позволяется только в моем присутствии.

– Отлично, – с радостью согласился я.

– В таком случае, ровно в 17.00 ты должен быть дома, – сказала она и ушла.

Не успели стихнуть ее шаги на лестничной площадке, как раздался телефонный звонок. Я осторожно поднял трубку.

– Привет, Касьян, - проворковал тихий голос Натали, - если ты свободен, можешь зайти в гости.

Размышляя о том, как проскользнуть между Сциллой и Харибдой, я оделся и заспешил к станции метро по пушистому снегу, обильно выпавшему за ночь. На мой нетерпеливый звонок дверь тихо отворилась, и я увидел бархатные ресницы Натали, из-под которых улыбались дорогие мне сияющие глаза. Мое сердце учащенно забилось. Я прошел на кухню, надеясь уютно посидеть за чайком вместе с Натали, и увидел у стола здоровенного парня, который сжимал рукой, сплошь покрытой татуировкой, бутылку вина. Он окинул меня безучастным взглядом любителя потасовок и основательно приложился к горлышку.

«С этим парнем никогда не просветлеешь», – подумал я.

– Это Боцман, мой старый приятель. Он только что вернулся из плавания и тут же забежал ко мне.

– Ну ладно, – сказал Боцман, подозрительно оглядывая меня, – мне пора идти к жене и детям, – он натянул потертую рыжую ушанку, допил одним глотком вино из бутылки и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Я облегченно вздохнул, ибо мне не понравилась его нагловатая физиономия.

«Слава Богу, что у меня иная судьба, – подумал я. – Мне надо как можно скорее подняться к небесам, а Боцману – забраться в уютную клетку родового древа».

– Присаживайся, – чарующим голосом произнесла Натали и, налив чаю в изящную чашку, подала ее мне. - Отчего это ты ходишь за Джи, как нитка за иголкой? — вдруг с любопытством с просила она.

- Видишь ли, - отпив чаю, произнес я, - я не готов к разговору на эту тему.

– Нет уж, ответь на мой вопрос, - упрямо нахмурилась она.

Мне не хотелось так быстро раскрывать свои карты этой симпатичной молодой леди; смущенно поглядывая по сторонам, я не знал с чего начать.

– Может, тебе для храбрости налить стаканчик «Агдама»? - полюбопытствовала она.

Я пригубил портвейна и нехотя сказал:

– Я избрал Джи своим наставником на великом Пути Освобождения и поэтому следую за ним по таинственному лабиринту человеческих судеб.

– И чего же ты достиг?

– Рано об этом говорить. Вначале у меня возникла странная идея: построить каменный дом, где-нибудь в лесу, и дать Джи возможность жить в нем тихо и одиноко, как жили пустынники в древности. Затем постепенно начать приводить к нему искателей духовного со всей страны как к новому русскому Мастеру. Мне по наивности казалось, что мистики обрадуются, что нашелся русский Мастер, и толпой повалят к нему на поклон, и заживем мы тогда хорошо. Но Джи почему-то сразу не понравилась эта идея, и он отверг мою мечту.

«Если ты надумал идти за мной по Пути, то тебе придется пройти по опасному – для твоего эго - алхимическому лабиринту, – строго сказал он, - найти то – не знаю что и вернуться целым и невредимым».

«Согласен, раз некуда деваться», – ответил я, скрывая разочарование. Тогда он продолжил:

«Я смогу передать тебе учение только в пути, на реальном опыте, в странствиях по разным городам и неведомым обстоятельствам, а не читая лекции в тишине кабинета. Это путешествие будет называться плаванием за Золотым Руном к берегам таинственной Колхиды».

Я ему полностью доверился и с тех пор странствую с ним, присоединившись к джаз-ансамблю.

- Ты не ошибся, – произнесла Натали, и ее лицо стало вдруг серьезным, – Джи действительно настоящий Мастер.

– А откуда ты можешь знать это? – удивился я.

– Однажды, поздно вечером, выйдя из своей квартиры, я поспешно спускалась по лестнице и вдруг увидела необычного человека в черной монашеской рясе. Я удивилась: никогда в своем подъезде я не встречала монахов. Он легко и быстро поднимался мне навстречу, наклонив голову. Но, когда он приблизился, мне удалось разглядеть его лицо. От неожиданности я вскрикнула: это оказался Джи. Его взгляд излучал такую мощь и силу, что у меня от страха онемело все тело. Я попыталась до него дотронуться, но мои руки прошли сквозь пустоту. Тут я не на шутку испугалась, даже волосы встали дыбом. А он вдруг растворился в темноте верхней площадки.

– Ну и встреча, – тихо произнес я и ощутил, как легкий морозец пробежал по спине.

Мы так разговорились, что весь день пролетел как одно мгновенье. И только когда стемнело, я вспомнил о том, что уже давно должен быть у Кэт.

– Я опять опоздал! – с ужасом воскликнул я.

– Да ладно тебе, – лениво потягиваясь, промолвила Натали.

– Кэт уже целый год пытается сделать ремонт. Ничего страшного не случится, если она подождет еще немного. Я пойду с тобой – мне надо повидать мою бесценную подругу, – и, нырнув в норковую шубку, она набросила на голову пуховый платок.

Когда мы добрались до Благодатной улицы, Натали решительно позвонила в квартиру Кэт. Дверь приоткрылась: навстречу нам высунулась любопытная Лизонька.

– Ну, теперь мама тебя точно выгонит, – в восторге пропищала она.

– Не мешай, – ответила Натали и, отодвинув ее от двери, прошла внутрь.

– А, объявился! – гневно воскликнула Кэт. – Ты второй раз посмел подвести меня. Теперь я понимаю, что связалась с необязательным человеком, на которого нельзя положиться.

– Это я его задержала, – произнесла примирительно Натали.

– Так ты, милочка, решила поучаствовать в моем ремонте? Спасибо, не ожидала… А впрочем, это в твоем духе – все сводить к бесконечным романам.

– Не сердись, я ведь тебя очень люблю, – сверкнула глазами Натали, снимая шубку. – У меня к тебе дельце: только ты можешь помочь мне избавиться от этого чертова писателя Шишкина. Я уже месяц пытаюсь выставить его из своей комнаты, но он так туп, что не понимает моих намеков.

– Да он просто водит тебя за нос! – возмутилась Кэт. – Я быстро помогу тебе избавиться от этого графомана. Он немедленно отправится к себе в Навои марать бумагу.

– Я буду вечно тебе благодарна, – вздохнула Натали.

– Для начала его надо заманить в мое пространство. Здесь я мгновенно с ним расправлюсь: атмосфера моей квартиры специально предназначена для расщепления такого рода идиотов.

«Как замечательно, – обрадовался я. – Теперь весь гнев Кэт с меня переместится на Шишкина!»

Вызвав по телефону такси, мы втроем отправились к писателю. Когда Натали открыла дверь, я увидел мрачного Шишкина, который по-прежнему писал за столом в углу и пил. На столе горела свеча, освещая стопки исчерканной бумаги, на полу валялись измятые листы.

– Почему без звонка? – недовольно пробасил он, косясь на незваных гостей.

– Ведь это моя комната, – смущенно пролепетала Натали.

– Ну ладно, проходите, рассаживайтесь, – и Шишкин хозяйским жестом пригласил нас в комнату

– Я, собственно говоря, – ласково произнесла Кэт, – приехала послушать вашу поэму. Не могли бы вы прочитать прямо сейчас несколько избранных строф?

– Простите, я не совсем готов к этому, – заподозрив неладное, отвечал Шишкин.

– Отчего же? – удивилась Натали.

– Мещанская атмосфера этого дома не располагает к чтению моего произведения.

– Тогда я вас приглашаю к себе в гости. Вы сможете отлично провести время, – хищная улыбка озарила лицо Кэт.

– Нет, благодарю вас, – испуганно ответил он, – я, пожалуй, останусь здесь.

– Неужели вы способны отказать даме?

– Быстро за такси, – шепнула мне Натали. – Азиатский поэт не сможет устоять перед такси.

– Нет-нет, я не поеду… – упрямился Шишкин.

Через пять минут я появился в дверях и торжественно произнес:

– Господин поэт, у подъезда вас ожидает такси.

Глаза Шишкина потеплели. Он быстро оделся и, когда мы спустились к заснеженной машине, с видом значительной персоны сел на переднее сиденье. Когда мы появились в квартире Кэт, на часах была полночь.

– А ты можешь не раздеваться, – бросила мне Кэт. – Мигом на водочный перекресток!

– У меня нет денег, – смущенно произнес я.

– Я могу дать тебе взаймы двадцать рублей, – с насмешкой произнесла она, наслаждаясь моим замешательством.

«Чего не сделаешь ради того, чтобы посмотреть, как будет уничтожена гордыня зарвавшегося графомана», – утешал я себя, выходя на обледенелую дорогу. Этот водочный перекресток всегда охлаждал мой пыл, напоминая о несгибаемом намерении достичь Абсолюта еще в этой жизни. Стоя на ночном морозе, я ясно понимал, что моя цель – обучение у Джи, а не безумная погоня за дамой сердца.

Когда я поставил на стол две запотевшие от холода бутылки «Столичной», Шишкин приятно улыбнулся и тут же с большим удовольствием разлил водочку по хрустальным рюмкам. Кислая атмосфера сменилась на некое восторженное ожидание. Кэт, поставив кассету с записями алхимических песен Адмирала, болезненно вспоминала томительные минуты своего неземного счастья.

Когда же кассета доходила до того места, где Адмирал начинал петь пьяным голосом, она резко вскакивала и перематывала ее на начало. Натали томилась, выжидая удобного момента, чтобы начать расщепление Шишкина. Наконец глаза Кэт засверкали яростными огоньками королевской кобры.

– Что же вы так напряженно молчите, милейший автор, – задушевным голосом обратилась она к Шишкину. – Может быть, вам не нравятся песни?

– Это буржуазно-упаднический дух, – заявил Шишкин, выпив рюмку одним махом. – Настоящее искусство должно быть полезным партии и обществу.

– И что же вы знаете о настоящем искусстве? Знакомы ли вы с Достоевским, Толстым, читали ли вы Гоголя, Лермонтова, господин Шишкин? – поинтересовалась она, едва сдерживая охотничий блеск в глазах.

– Это вчерашний день, – ответил Шишкин, горделиво оглядывая слушателей.

– Ну, с тобой все ясно, лапчик, – холодно бросила Кэт, туша сигарету дрожащими пальцами. – Я вижу по вашему лицу, что вы не поэт, а идиот. Кто будет читать вашу графоманию!? Обществу, о котором вы так заботитесь, будет полезней, если вы будете где-либо в Питере выгребать мусор. А еще лучше – возвращайтесь в Азию к жене и детям, займитесь домашним хозяйством, но, мать вашу, не беритесь за перо, не позорьте слово «поэт»!

Шишкин от неожиданности побледнел, открыл рот и стал судорожно хватать воздух. В наступившей тишине я разлил водку, на сей раз довольный тем, что благодаря ей ситуация с тала остро разворачиваться.

– Кстати, почему вы думаете, что Иисус Христос не существовал? – произнесла Кэт, прикуривая сигарету.

– Партия сообщила, – неуверенно произнес Шишкин.

– Но партии во времена Христа, как вы понимаете, еще не было! – воскликнула Натали.

– Неважно, – заметил Шишкин, жадно глотнув водки, – партия знает все.

– Откуда же она знает?

– А вы разве не в курсе, что у нее везде свои люди?

– И кто же, по-твоему, выступал от лица партии две тысячи лет назад?

– Фарисеи, конечно, – ответил Шишкин, победоносно оглядывая всех присутствующих.

– Ну, ты до умиления сумасшедший или плохо притворяешься, – дико расхохоталась Кэт.

– Да нет, – возмутился Шишкин, – когда я закрываю глаза, то передо мной ясно возникает картина распятия Христа.

– Так значит, Он все-таки был.

Тут Шишкин неожиданно обмяк и сник, вжал голову в плечи, а на лбу выступила холодная испарина. Его мания величия разрушалась и таяла прямо на глазах.

– Я сдаюсь, – вдруг произнес он глухим голосом, – и полностью признаю свое ничтожество.

Он резко встал, снял с вешалки в коридоре полушубок и шляпу и взялся за ручку двери.

– Ты куда это собрался, лапчик? – резко остановила его Кэт.

– На Авиационную, – выпалил он.

– Нет, ты давай убирайся отсюда прямо на вокзал – и сразу же в Навои, – холодно произнесла Натали. – Не могу больше тебя видеть!

– А как же вещи? – озлобился Шишкин.

– А вещи вышлем по почте, – промолвила с наслаждением Кэт.

У Шишкина лицо мгновенно вытянулось в подобие кренделя.

– Позвольте остаться хотя бы до утра, – взмолился он.

– Ладно, одну ночь можешь переночевать на кухне, – презрительно улыбнулась Кэт.

Шишкин, совершенно-разбитый и опустошенный, смирно поплелся на кухню. Начинало светать. Кэт бросила мне на пол матрац и шубу и ушла спать. Перед тем как уснуть, я решил заглянуть в свой дневник и прочел очередное послание молодой ученице.

«Дорогая Птица, одиноко летящая на север! В этой сказке (как и в любой сказке, если суметь увидеть ее глубину) изложено известное тебе психологическое учение о Сущности (индивидуальности) и Личности, которое мы с тобой проходили в начале этой весны. Ключ вроде бы простой, но владеть своей личностью, укрощать, обуздывать, перерабатывать ее неукротимую сырую алчную энергию, как ты уже прекрасно знаешь, не так просто. В эзотерических школах наша неразвитая Сущность может вырасти, но только в том случае, если ученик выдерживает нагрузку обучения, усваивает идеологию и разносторонне психологически развивается. Часто бывает так, что Личность в человеке дремлет, не проявляя себя заметно. Но стоит попасть в провокационную обстановку – и то, что в человеке дремало, вылетает как змий о двенадцати головах (в Алхимии его называют Уро-боросом). Причем даже если их рубить, они вырастают вновь, поэтому приходится быть изобретательным, пробовать разные методы, постоянно и внимательно наблюдать за собой. Не бояться экспериментировать, преднамеренно создавая провокационные нагрузки разной степени и интенсивности. Пытаться увидеть в себе множество самых невероятных существ, хороших и плохих, имеющих свое собственное мнение, свою жизнь, интересы; видеть, как они всплывают и затем неизвестно куда проваливаются; проследить, куда они скрываются, где живут…»

Дочитав последнюю строку, я вновь стал высчитывать, на сколько миллиметров я за сегодня продвинулся к Абсолюту.

На следующий день Шишкин, помятый, но слегка освобожденный от вечного хамства, выполз из кухни, тихонько надел ботинки и собрался как можно скорее бежать. Но Кэт, словно почуяв, что добыча пытается ускользнуть, появилась внезапно перед ним.

– Ты куда это собрался, братец? – спросила она с любопытством.

– Прогуляться по свежему воздуху, – ответил он, переминаясь с ноги на ногу.

– Тогда купи, пожалуйста, две бутылочки шампанского для дам.

– А где же я их достану в столь раннее время?

– Мне ли тебя учить, дорогой!

Развенчанный и покорный писатель смиренно поехал искать шампанское, а квартирка вновь погрузилась в сон. Через пару часов всех в доме разбудил резкий телефонный звонок.

– Это я, Шишкин. Пустите ради Бога, я уже полчаса стою под дверью, но мне никто не открывает.

– Ну, раз вспомнил о Боге, то заходи, – ответила Кэт и ушла на кухню ставить чайник.

Прошло пять минут – Шишкин ввалился в дверь, горделиво поставил две бутылки шампанского на середину стола и недовольно произнес:

– Еще немного – и я бы разбил от злости это шампанское об вашу дверь.

– Ты лучше побыстрей открывай бутылку, – холодно остановила его Кэт, – я не терплю мужчин, жалеющих себя.

Глаза Натали были особенно прекрасны в лучах зимнего солнца, пробивавшегося сквозь заиндевевшее окно.

– А теперь отправляйся на кухню готовить яичницу с луком! – приказала Кэт самозваному поэту.

– Вот теперь ты на своем месте и даже неплохо смотришься у плиты, – с восторгом отметила Натали.

Яичница и шампанское быстро исчезли. Я почувствовал себя весело, и даже гора грязных тарелок под столом и разбросанные окурки не мешали моему приподнятому настроению. Кэт специально запрещала убирать мусор, для нагнетания мрачной атмосферы: она хотела притянуть в ситуацию люциферические силы. Стол был покрыт табачным пеплом и заставлен пустыми бутылками. Через несколько часов наша бэд компани вновь проголодалась.

– Кош бы нам пригласить в гости, чтобы принес водки и закуски? – произнесла задумчиво Кэт.

Натали позвонила Боцману на работу – ответили, что он дома. Позвонила домой – жена сказала, что он с утра на работе.

– Может, вызвонить Мертвого Глаза? – подсказала Кэт, пуская прозрачное колечко дыма.

Натали быстро набрала номер, и на другом конце провода холодный мужской баритон произнес:

– Не волнуйтесь, приеду с цыплятами табака и бутылкой «Столичной».

– Что за отталкивающая кличка у этого парня, – заметил я.

– Этот странный молодой человек из приличной семьи, – ответила Натали своим мягким голосом, – но он уже несколько раз пытался покончить с собой. Правда, всегда неудачно: его обязательно кто-нибудь спасал. После этих попыток он перестал чувствовать и реагировать на жизнь, глаза его словно омертвели, стали холодными и пустыми, а улыбка напоминает оскал трупа. Пять лет назад он решил повеситься в парке, у памятника Пушкину. Дрожащей рукой он неуверенно накинул петлю на шею и повис на цветущей яблоне. Но, на его несчастье, по парку прогуливался генерал в отставке. Он снял дергающегося в судорогах молодого человека с яблони и надавал ему пощечин по полумертвой физиономии, приговаривая:

«Как ты посмел повесить свое холопское тело рядом с великим поэтом? В следующий раз вешайся у туалета», – а затем поколотил его так, что тот три года жил хорошо, ни разу не вспомнив о самоубийстве, но потом вдруг опять решил покончить с собой.

На этот раз он, закрывшись дома, наглотался снотворных таблеток, но, как назло, мать раньше времени вернулась с работы и вызвала скорую. Его опять насилу откачали. Вот так он и познал нечто о потусторонних мирах. Теперь же он неистово изучает все, что имеет отношение к Зазеркалью. Но самым надежным методом проникновения в неведомое пространство он считает встречу со смертью.

Незаметно пролетело два часа, а Мертвый Глаз с цыплятами табака так и не появился.

«Что он, под землю провалился? – возмутилась Кэт. – Я тебе могу одолжить еще двадцать рублей – пойди купи водочки, а то что-то на душе неприятно. Отдашь потом, когда заработаешь.

– Я пойду с тобой, – сказала вдруг Натали, и, когда мы вышли из подъезда на вечерний мороз, она мило шепнула мне:

– Тебя любить – естественней, чем жить! Без тебя не могу быть ни одной минуты. Только ты да я, да только мы с тобой…

– Ах, Натали, – печально ответил я, – человек я неискушенный и боюсь, что ваши шутки могут разбить мое сердце.

– Ты просто боишься поверить мне. Ты боишься сладостного чувства любви – оно может опалить твои крылья, и ты не долетишь до высших миров.

– Нет, наши романтические встречи навсегда останутся в моем сердце, – прошептал я.

Мы гуляли по обледенелым питерским улицам; наши обнаженные сердца тревожно бились рядом, боясь спугнуть тонкое невыразимое чувство.

Купив четыре бутылки „Изабеллы“, мы, замерзшие, но счастливые, возвратились в квартирку-бис. Лизонька сидела за фортепьяно и вредоносно тыкала пальцем по клавишам, разучивая „Собачий вальс“. Поскольку Шишкин быстро вошел в роль Ваньки Жукова, то Кэт послала его проводить Лизоньку на день рождения подруги.

– Ну и дочка у тебя, – сказал он, вернувшись. – Я по дороге расчувствовался и купил ей кубик-рубик. „Такую дрянь может подарить только идиот вроде тебя!“ – завопила Лизонька и запустила кубиком в ворону. Когда я возвращался домой, на моих глазах машина сбила молодого парня, выскочившего из трамвая. А у самого дома я наткнулся на лежащего в снегу мужчину средних лет – его откачивали санитары.

– Тебя преследуют странные знаки, – растерянно прошептала Натали.

– Питер явно на что-то намекает, – таинственно произнесла Кэт.

– Можно, я пойду собирать вещи? – взмолился побледневший Шишкин.

– Собирай, только не забудь приобрести билет в Навои.

Как только затихли шаги развенчанного поэта, на пороге возник Мертвый Глаз.

– Где же твои цыплята табака? – удивленно спросила Кэт.

– Я просто поддержал твой шутливый тон.

– Я не шутила. А ну-ка, мигом в магазин.

Через полчаса Мертвый Глаз принес две огромных курицы и, приготовив их в духовке, накрыл на стол. Я разлил вино по бокалам и, отпив глоток, сказал:

– Я тщательно изучаю Зазеркалье и весьма наслышан о тебе. Не мог бы ты, братушка, рассказать о том, что видел в потустороннем мире?

– Когда я умирал, – начал Мертвый Глаз, отпив глоток терпкого вина, – моя душа стремительно уносилась вверх по светящемуся туннелю, к сияющему солнцу, я чувствовал себя бесконечно счастливым и легким как воздух. Но, к сожалению, врачи всегда успешно возвращали меня обратно в этот проклятый мир. Не могу более переносить эти убогие серые лица, напоминающие брейгелевских персонажей.

– А ты знаешь, что самоубийц не отпевают в церкви и хоронят за пределами кладбища? – заметила Кэт.

– Да вся моя жизнь и так напоминает инфернальный безумный коктейль, – сокрушенно произнес Мертвый Глаз. – Я чувствую себя заживо похороненным в адских пространствах.

– И ты думаешь, что смерть избавит от этого? – удивился я.

– Я давно уже не думаю, – со страданием произнес он, – хочу побыстрей выбраться из кошмара этой жизни.

– Если ты хочешь избавиться от страданий и выйти из колеса сансары, то отправляйся на поиски Абсолюта, – предложил я.

– В этом деле я обязательно тебе помогу.

– Гораздо проще повеситься, – заявил Мертвый Глаз, с сомнением глянув на меня. – Нет человека – нет и проблемы.

Кэт поставила кассету с песнями Адмирала и повелительным жестом прекрасной руки приказала мне сесть у ее ног. Я неохотно подчинился.

Она окинула взглядом Мертвого Глаза, который, в черном костюме, сидел на стуле и без всяких эмоций смотрел поверх дам, и обратилась к Натали:

– Я наслышана о твоих многочисленных победах, но это умершее сердце тебе, милочка, никогда не удастся вернуть к жизни.

Натали выпустила в потолок струйку табачного дыма и, подойдя к Мертвому Глазу, присела к нему на колени, томно водя нежным пальчиком по его лицу. Не найдя в его глазах отклика, она стала медленно расстегивать на нем белую рубашку, затем сняла галстук и бросила на пол. Она изо всех сил пыталась пробудить в его душе робкое застенчивое чувство^ но он равнодушно смотрел вверх.

– Ну, что я тебе говорила? – рассмеялась Кэт.

– К тебе, видно, душа так и не вернулась, раз ты такой бесчувственный чурбан, – недовольно произнесла Натали, вставая с его колен. – Ты бы лучше привел Лизоньку со дня рожденья, чем смотреть в пустой потолок.

Мертвый Глаз, подняв рубашку с пола, оделся, молча поклонился и вышел. Кэт вдруг стала ласково теребить мои волосы, и я, совершенно разомлев, положил голову на ее колени.

– Ты, как я вижу, совершенно не умеешь вести себя с женщинами, – воскликнула она, – а еще хочешь добраться до Абсолюта! Ты глупо и быстро западаешь на красотках, теряя разум, если он у тебя вообще есть, и сразу становишься рабом инстинктов. Так ты далеко не уйдешь, Витязь в тигровой шкуре. Стоит симпатичной дуре показать тебе ножку, как, забыв о духовном Пути, ты приземлишься на ее мягких перинах. С женщинами надо уметь быть холодным и не залипать на их прелесть. А на себя надо наплевать и не проявлять к себе ни любви, ни жалости.

Тебя нужно еще очень долго расщеплять, закаляя низы, но только не так, как ты можешь подумать. Тебе надо пройти испытание ревностью и перешагнуть через Маньку Величкину, которой у тебя хватит на десятерых. И не прыгай на женщин, как молодой бычок, не допускай к ним в себе мужланского чувства.

– Я хотела бы выпить чашечку зеленого чаю, – неожиданно заявила Натали, пристально глядя на меня.

– Не могла бы ты, милочка, сама его приготовить? – ответила с усмешкой Кэт.

– Сколько ты можешь слушать эти безумные пьяные песни Адмирала? – холодно спросила Натали.

– Если бы ты не потеряла по своему идиотизму своего любимого, Кита, то твоя жизнь была бы намного счастливее, – еще более холодно ответила Кэт.

– Как это произошло? – спросил я у Кэт.

– Кит был известным рок-музыкантом; они с Натали каждый день ходили по рок-тусовкам и концертам. Однажды, счастливые и вдохновенные, они возвращались домой по ночному Петербургу, обсуждая планы дальнейшей жизни, как вдруг к ним подошел крепко сбитый мужчина и потребовал деньги. Денег у Кита было мало, и бандит, выхватив нож, ударил Кита и тут же скрылся. Удар пришелся по крупной вене на ноге, и кровь хлынула ручьем. Натали вызвала скорую. Кит потерял много крови и просил Натали дать ему свою кровь. У них взяли пробу. Медсестра сказала, что у Кита первая группа, а у Натали четвертая. Кит умолял Натали дать ему свою кровь, но медсестра влила в Кита чужую, и Кит на глазах у Натали стал умирать. Оказалось, что медсестра ошиблась: на самом деле у Кита была та же группа, что и у Натали, и в тот момент только она могла его спасти. Теперь она чувствует вечную вину перед Китом.

– Он часто повторял, – расплакалась Натали, – „Я знаю, что в моей жизни настанет момент, коща помочь мне сможешь только ты, иначе я умру“. Так и вышло!

– Ты не спасла его, а могла бы!

– Не смей так говорить! – крикнула Натали и залилась слезами.

Кэт стала бить ее по щекам, чтобы привести в чувство.

– А ты что стоишь? – глянув на мою растерянность, возмутилась она. – Принеси хотя бы воды!

Кэт заботливо подала подруге чашку, подождала, пока она немного успокоится, и заявила:

– Поздно лить слезы, тогда надо было спасать любимого.

Натали снова зарыдала. Кэт опустилась перед ней на колени.

– Прости меня, моя милая девочка, ведь я тебя так люблю, – тихо шептала она. Но тут ее взгляд упал на меня, и она почувствовала себя оскорбленной.

– Вон из моей квартиры! – закричала она.

Я стал дрожащими руками бросать свои вещи в чемодан, затем схватил в охапку пальто и выскочил на лестничную площадку. Только там я решился надеть ботинки. Внезапно дверь отворилась. Натали бросилась вниз по лестнице, я побежал за ней. Когда я выскочил на улицу, она, в слезах, стояла у двери. Я поймал такси, и мы через десять минут оказались на Авиационной. Открыв дверь в свою комнату, Натали устало упала на кровать, я с трудом снял с нее шубу. Шишкин быстро поднялся и удалился в кухню. Разговаривать не хотелось. Чтобы найти островок спокойствия в кипевшем вокруг меня безумии, я открыл дневник и прочел еще несколько писем Удода к Неизвестной Птице.

„26 февраля 1980 г . Владивосток.

Приветствую Одинокую Птицу. В этот раз мне хотелось бы остановиться на состоянии тонкой восприимчивости, позволяющей увидеть существ тонких миров, стихиалей, духов природы, гениев времен года и даже вступить с ними в разговор. Все они живут в инобытии по отношению к неразвитой человеческой жизни, где вся энергия обычно уходит на свары, страхи, треволнения, суету, где нет направленного, углубленного, нерасплескан-ного созерцательного состояния, позволяющего нашей Сущности свободно почувствовать вещи, невероятные для не-ясновидящего человека.

Второе, что можно отметить здесь, так это дружелюбное покровительственное отношение всех этих существ к добрым, кротким, трудолюбивым (мотив Золушки и Феи) человеческим Сущностям. Они одаривают их сказочными дарами, увеличивающими степень воли и свободы. Но в то же время, если ясновидение наступило преждевременно, если Сущность еще не проработала свои внутренние стихии, еще дика, неразвита и все еще находится под большим влиянием Личности (мотив Мачехи), то контакт с этими существами просто-напросто грозит гибелью или безумием.

8 октября 1980 г . Ярославль.

Дорогая Птица! Некоторые люди могут вырастить в своих Садах (внутренних и внешних) плантацию Фиалок. Пора и тебе заняться Садоводством – дока имеет смысл выращивать цветы, но вырастить плодовое дерево не так-то просто. Как бы мне хотелось увидеть в твоих Садах разные Цветы, которые уже могут прорастать, ибо за последний год были посеяны в твою почву самые невероятные и роскошные сорта. Семена уже кое-где прорастают, но за ними нужен регулярный уход во избежание свалки или пустыря. Смысл и предназначение Женщины – воспринимать в себя семена*чудесных импульсов и выращивать их…“

Вдруг раздался резкий звонок в дверь. Я открыл: на пороге стояла запорошенная снегом Кэт, а из-за ее спины безразлично выглядывал Мертвый Глаз.

Кэт презрительно отстранила меня и бросилась к Натали:

– Милая моя девочка! Прости мне мою резкость. Вернись ко мне, и я буду лишь любить и баловать тебя!

– Нет, моя дорогая Кэт. Хоть я и люблю тебя, но больше никогда не появлюсь в твоем доме. Я более не хочу пытаться растопить твое оледеневшее сердце. Оставайся в своем Нигредо – мне тебя оттуда не вытащить.

– Спасибо, милочка, что заботишься обо мне, но я не нуждаюсь в помощи. А ты, Шишкин, чего тупо уставился на меня? Ты, я вижу, так и не поверил в существование Христа, – сверкнув холодным взором, произнесла Кэт. – Немедленно несись за водкой, да не скупись.

– Да я ведь через минуту уезжаю, – взмолился он.

– Ну, так тем более, – вдруг ожил Мертвый Глаз, – мы тебя проводим по-человечески, с отпускной молитвой.

Шишкин побагровел и, выходя, произнес:

– А где же ваше христианское милосердие?

– Оно предназначено для благородных людей, – отпарировала Кэт.

– Ну и сволочь же этот графоман, – прошипел Мертвый Глаз.

– Не верит ни в Бога, ни в черта, а лишь в одну узбекскую партию.

Шишкин вернулся на удивление смирный и покорный, с литровой бутылкой водки, разлил ее по рюмкам и присел в уголок, больше не претендуя на роль основного.

– За твой немедленный отъезд, – произнесла Натали.

– Чтобы ты никогда не закончил свой бездарный пасквиль, – вымолвила Кэти, пригубив водки, закашлялась. – Водка-то твоя премерзкая, и от нее лишь становится дурно. Видно, заразил ты ее своей флюидацией. Сколько тебе, иудушка, узбеки пообещали заплатить за нападки на христианство?

Шишкин побагровел, неистово вскочил, схватил сумку и, выходя, изо всей силы хлопнул дверью. С потолка на паркетный пол белой пылью посыпалась известка.

– А теперь можно ехать ко мне, – объявила Кэт. – Я вызвала такси.

Через полчаса мы уже сидели в гостиной Кэт за огромным столом. Дамы попивали водочку.

– Спасибо тебе, дорогая Катенька! – вздохнула облегченно Натали, – помогла ты мне избавиться от приземленного графомана. Как жаль, что нет рядом алхимического поэта – твоего Адмирала!

– Ты знаешь, милочка, что эта тема является запрещенной в моем доме, – резко произнесла Кэт, сверкнув зеленоватыми глазами.

– Если бы не твоя бабская вредность да мелочная жадность, ты могла бы не только до сих пор быть счастливой, но и трансмутировать в себе королевское начало, – продолжала Натали, покачиваясь на стуле. – Ведь он посвятил тебя в таинства Алхимического Делания, а ты разменяла его на медяки.

– Ты же знаешь, милочка, что это самое больное место в моем сердце! Замолчи немедленно, – холодные огоньки королевской кобры вновь мелькнули в ее глазах.

– Если бы ты была немного поженственнее да соблюдала бы пиетет к Маэстро Алхимического Королевства, то твой ненаглядный Адмирал был бы рядом.

Заметив на моем лице удовлетворение, Кэт запустила бутылкой в мою голову. Я ловко увернулся, и бутылка с грохотом разбилась о стену.

– Что, опять выгуливаешь своих драконов? – презрительно усмехнулась Натали, и в ее глазах заплясали мстительные огоньки.

Кэт вскочила и наотмашь ударила ее по щеке.

– Как ты не понимаешь, что не имеешь права даже говорить об Адмирале, ибо на твоей совести лежит смерть любимого человека?! – закричала она.

– Хорошо! – истерично всхлипнула Натали. – Я искуплю свою вину, если ты на этом настаиваешь! – и, резко открыв окно, она села на обледенелый подоконник, свесив ноги с восьмого этажа.

– Оставь свои дурацкие фокусы, – бросила холодно Кэт.

Натали медленно обернулась и, глядя вызывающе ей в глаза, потихоньку стала сползать за окно. Я попытался остановить ее, но Кэт крикнула:

– Не трогай, не то она назло нам сорвется вниз!

Ситуация накалилась. Натали раскачивалась на подоконнике, уже наполовину свесившись наружу. Я замер в ужасе, боясь пошевелиться. Трудно было понять: то ли Натали берет нас на слабо, то ли все это серьезно. Так прошло пятнадцать напряженных минут, в течение которых в моей голове разыгрались ужасные картины. „Вот, видимо, и окончилось мое обучение у Джи, а все из-за женских истерик“, – думал я. Я снова пожалел о том, что не уехал с ним, а остался с прекрасными дамами. Внезапно Натали прекратила свой смертельный трюк и хладнокровно села за стол. Я облегченно разлил водку по рюмкам, и мы выпили в полном молчании.

– Тебя бы за такие шуточки фэйсом об тэйбл, – раздраженно произнесла Кэт. Было заметно, как в ее руке подрагивает сигарета. – Или просто захотелось шикануть перед Витязем в тигровой шкуре? – она посмотрела на мою чересчур напряженную физиономию и добавила:

– Всегда относись к себе с иронией, мальчик.

Я вышел на кухню за чаем, а когда вернулся, то увидел, как обе дамы обнимаются, прося друг у друга прощения. Эта сцена вызвала во мне странную грусть. Я вспомнил о бесконечной Вселенной, раскинувшейся над нами, и великом Духе, к которому мы когда-нибудь устремимся. Я внезапно затосковал по обществу Джи. Мне не хватало его жаркого сердца. Мне показалось, что я знаю его очень давно по своим прошлым жизням и теперь встретил снова, чтобы никогда больше не потерять.

Пробило три часа ночи.

– Нам пора прощаться, – заметила Кэт и, проводив нас до двери, отправилась спать.

Мы долго стояли на перекрестке, пытаясь поймать такси, но улица была пустынна – только холодный ветер нес снежную пыль нам в лицо. Внезапно возле нас остановилась темная карета, запряженная тройкой лошадей.

– До Лиговского довезете? – спросила Натали у ямщика, завернутого в овчинный тулуп.

– Садитесь, – глуховато ответил он.

Натали недоверчиво поднялась в темную карету, и мы под звон колокольчиков понеслись вперед. Казалось, я на секунду задремал, а когда открыл глаза, увидел, что карета едет по запорошенной дороге в темном лесу. Сквозь тучи едва пробивалась луна, слабо освещая заиндевевшие ветви деревьев. Где-то вдали послышался протяжный вой. Ямщик хлестнул лошадей, и они, раздувая ноздри, пугливо побежали по дороге.

– Мне страшно, – произнесла Натали, судорожно прижавшись ко мне.

Вдруг кони резко остановились, встав на дыбы. Я всмотрелся в темноту и увидел, что прямо перед нами на ветви старого дуба качается на ветру человек, подвешенный за ноги. Я спрыгнул на снег и подошел к нему.

– Жаль, что мне не удалось вас убить, – прохрипел он, яростно сверкая глазами, и тут же испустил дух.

– Просыпайся, Витязь в тигровой шкуре, – раздался насмешливый голос Кэт. – Мне рано утром идти на работу, – и, проводив нас с Натали до двери, она отправилась спать.

На следующий день я навестил своих родственников, старых революционеров, – их квартира в период революции была тайной явкой Ленина. Теперь же их восьмикомнатное жилище было заставлено музейными экспонатами, а они сами напоминали запыленные восковые фигуры, застывшие в бессмысленном ожидании коммунизма.

„Эти люди были причастны к пролетарской революции, – размышлял я, – и на их лицах навеки осталась печать воинствующего материализма. Как жаль, что они никогда не смогут помыслить о Духовном Пути“.

Отобедав у них, я отправился на Невский, с грустью отметив: „Напрасно, в погоне за мировой революцией, они потеряли острие духа“, – и поспешил в храм, чтобы очистить лепестки своей души от налипшей серости и бессмысленности борцов за революцию.

„Теперь они не могут дождаться своей смерти“, – думал я, любуясь великолепием собора Спас-на-Крови. Здесь на меня нахлынула странная ностальгия, яркое воспоминание о своей духовной родине. Изрядно замерзнув, я зашел в ближайшее кафе и заказал чашку кофе с коньяком. Согревшись, я открыл свои записи и с интересом прочел следующие письма Неизвестной Птице.

„25 мая 1980 г . Варшава.

Итак, дорогая Птица, похожая на Эналлагму, если хочешь летать так же свободно, как эта красавица, изображенная на открытке, надо будет внутренне приобрести такие же благородные очертания, выявить из сырого хаоса своих эмоций нежный полет души, и первым условием для этого является антидырявость. Много существует дыр в человеческой психее, но самая главная дыра, куда уходит почти вся эмоциональная одаренность нашей сущности, – это ложный мир всего негативного, мрачное царство обид, раздражительности, страха, недовольства собой, или своим положением, или своим ближним. И даже если человек догадывается обо всем этом – у него нет конкретных, четких линий работы над собой в этом направлении, а также нет живого импульса солнца и звезд небесных, горящих в микрокосмосе тех, кто вступил на Путь. У тебя же есть и то и другое, то есть бесценные дары первоначального пламенеющего знания (которые могут пропасть, улететь, если ты не начнешь воплощать их в своей личной жизни), а также дан импульс такой силы и красоты, такой вольной крылатости, от которого может ожить даже камень. Будет жаль, если ты навсегда останешься маленьким флаконом, пузырьком, и в тебя не сможет войти не то что океан новых стихий и новой жизни, но даже ведро. Откажись от пузырьковости, расстанься с ней…

15 ноября 1980 г . Мурманск.

Дорогая Птица! Иногда мне кажется, что тебе хочется нырнуть обратно в уютную жизнь обычного человека, который беспрерывно жалеет себя и постоянно себя оправдывает, тащится кое-как, переваливаясь изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, без особых изменений. Разве только внешне в его жизни будет что-то происходить, и потому он будет постоянно ориентироваться лишь на внешние ситуации. Он не в силах использовать шансы, связанные с героической внутренней жизнью, омываемой кровью непрерывных герметических боев с бандами батьки Махно. Вступив на Путь, уже невозможно сохранить прежний комфорт, привычки, прежние глупости. Путник движется, он находится в Пути, он вышел из самого себя старого и постоянно обновляется, поднимаясь все выше и выше к звездам, выдерживая любые житейские бури. Чего же ты хочешь: утешения или поддержки в Пути?“

Я посмотрел на часы и увидел, что уже 18.30 и мне пора на Московский вокзал. Через час прибывал поезд, на котором должен был приехать Джи, и я с легким чувством поспешил его встречать.

– Ну что, братушка, не потерял ли ты последние остатки инициативы в столкновении с алхимическими фигурами? – спросил он, когда мы встретились на перроне.

– Вы вовремя появились, – ответил я. – Еще один день – и я бы уснул в уютном чреве Петербурга, забыв о вечном стремлении к Абсолюту.

– Как говаривал Святой Йорген, „главное в нашем деле – это вовремя смыться“, – рассмеялся он.

Я подхватил его дорожную сумку, и мы отправились на Благодатную.

– Дорогой Джи, я так рада вас видеть, – всплеснув руками, произнесла Кэт. – Сегодня вечером должен был приехать из Москвы Адмирал, но вместо этого он позвонил и сообщил, что не приедет ко мне, – глаза ее стали грустны, на губах отразилась плохо скрываемая боль.

– Наконец-то вы вернулись, – воскликнула Натали, обнимая Джи. – Без вашего звездного импульса моя душа стала задыхаться!

– Моя милая девочка, – произнес Джи, нежно поглаживая ее по голове, – ты надолго останешься в моем сердце. Мне жаль недосказанных слов и убегающего времени, но мы вновь должны уезжать.

Я загрустил: мне не хотелось покидать таинственных дам. Кэт, заметив это, засмеялась:

– Как бы ни было тебе тяжело, улыбайся и относись к себе с легкой иронией. Легко смотри на великолепную игру жизни, не привязываясь даже к самой прекрасной юбке. А как только земная плесень осядет на твоих плечах – приезжай без стеснения, мы ее снимем. И не разглядывай так пристально меня, Витязь в тигровой шкуре… Ну ладно, докурю последнюю сигарету – и разбежимся, – добавила Кэт, посмотрев на часы.

Я сделал над собой усилие и улыбнулся.

– Быстро все схватывает мальчик, – сквозь сигаретный дым обратилась Кэт к печальной Натали, – молодежь-то пошла способная.

Через полчаса мы стояли на железнодорожном перроне. Натали, прижавшись ко мне, прошептала:

– Я поняла, что люблю тебя, и всегда буду ждать твоего приезда. Если бы я только дала волю своему сердцу, ты бы никуда не уехал. Я могла бы прямо сейчас упасть к твоим ногам и зарыдать во весь голос, умоляя остаться… У тебя доброе сердце, ты бы меня не бросил. Но я не буду этого делать. Тебе ведь все нипочем – ты паришь в небесной вышине, стремясь к Просветлению, – а что мне делать на грешной земле без тебя?

– Мы обязательно вернемся, дорогая Наташенька, – улыбнулся Джи, поцеловав протянутую руку.

Я вошел в тамбур; мое сердце сжималось от ее слов. У глаз Натали появились слезы, прочертив две влажные дорожки на её прекрасном лице. Она запахнула шубку и оправила белоснежной рукой пуховый платок. Ее беззвучное рыдание разрывало мое сердце. Поезд тронулся; она медленно повернулась и одиноко побрела в ночь. Ее слезы вызвали у меня глубокую тоску по духовной родине. Как мне хотелось ее достичь! Я готов был все отдать, лишь бы оказаться там хоть на мгновение!

Глава 2. Путь Разбойника

Не успел питерский вокзал скрыться вдали, как Джи, забросив сумку на верхнюю полку, с интересом спросил:

– Не хочешь ли ты, братушка, поведать мне о своих похождениях у Эмины и Зибельды?

– Какой смысл вы вкладываете в эти два имени? – спросил я, присаживаясь к столику у окна поезда.

– Разве ты не читал роман Яна Потоцкого "Рукопись, найденная в Сарагосе"?

– Впервые слышу.

– Как обременительно иметь дело с необразованными учениками, – покачал головой Джи. – Не стыдно ли тебе не знать основного в Школе посвятительного романа?

– Прощу прощения, – произнес я, разливая вино по маленьким граненым стаканчикам, которые стал носить в своей сумке, рядом с дневником. – В ближайшее время я исправлю эту ошибку.

– Ну так вот, Эмина и Зибельда – две прекрасные таинственные дамы, которых главный герой романа, юный офицер Альфонс ван Ворден, встречает на своем посвятительном Пути через горы Сьерра-Морена. Они являют собой шестой Аркан – выбор между Женщиной в Красном и Девой в Белом, выбор между земной любовью и Божественной. И только тогда, когда ван Ворден проходит весь лабиринт Посвящения, ему открывается мистическая тайна, которой владеют Эмина и Зибельда – властительницы шестого Аркана, называемые "Femina Rubra et Virgo Alba".

– Хочу выпить за то, чтобы и мне утонченные дамы помогали познавать тайны алхимического искусства, – произнес я.

– За то, чтобы они не накрыли тебя своим шлейфом, – добавил Джи, попивая прозрачное токайское.

– В каком смысле?

– Видишь ли, почти за каждой прекрасной дамой тянется тяжелый кармический шлейф ее кавалеров, которые отнюдь не обязаны стремиться к совершенству. И вот если ты попадаешь в этот огромный круг сообщающихся сосудов, то можешь навсегда потерять всякий интерес к Духу.

– Вот это да, – медленно произнес я. – Так что же – позволено влюбляться только в ужасных женщин?

– Кто предупрежден, тот вооружен.

Рассказав о приключениях в салоне Эмины и Зибельды, я выжидающе посмотрел на Джи.

– Ну, раз тебя не поглотили питерские кариатиды, то ты готов к следующим испытаниям. Эмина и Зибельда успели снять с тебя первый слой провинциальной грубости… – Джи внимательно осмотрел меня и добавил:

– Но все равно ты еще дремуч. Твоя душа напоминает непроходимое болото. Мне жаль, что в это болото проваливается даже моя пассионарность. Напрасно я вливаю вино эфирного Посвящения в ветхие мехи.

– Вы несправедливы ко мне! – возмутился я.

– Ты сейчас напоминаешь дыру в Космос хаоса, – поморщился Джи. – Тебе нужно настроиться на тонкую волну Луча, чтобы, общаясь с Феей, ты мог проявить себя как джентльмен.

Поезд прибыл в Москву ранним утром; по улицам стелился морозный туман, и мутное небо едва начинало светлеть.

– Как мне не хватало тебя! – улыбнулась Фея, когда Джи открыл дверь квартиры на Авиамоторной. Ее глаза засветились прохладным потусторонним сиянием. – Я чувствовала, что сегодня ты приедешь, – мягко произнесла она. – Чай уже на столе.

Я проскользнул в комнату вслед за Джи, незаметно пристроил в углу свою сумку и тоже присел у стола с чашкой чая. Выбрав момент, я сказал:

– Я так давно мечтаю проникнуть в московский алхимический лабиринт, что готов многим пожертвовать.

– А что у тебя есть? – заинтересовалась Фея.

– Желание, время и остатки денег.

– Твое время ничего не стоит, – усмехнулась она. – Что оно есть, что его нет. А твое желание повиснуть на шее у Джи и на шару прокатиться по московскому андеграунду вызывает у меня одни подозрения.

– А что же мне теперь делать? – вздохнул печально я.

– Решить свой материальный вопрос и найти место в Москве, где могло бы расположиться твое беспокойное тело.

Я приуныл.

– Напрасно ты считаешь себя бесценным подарком, – усмехнулась Фея. – "Вот, я пришел, радуйтесь мне, дорогие люди, носите на руках, кормите и поите, пока я с вами". Это Джи заслужил такое отношение к себе, а у тебя нет причины зазнаваться.

– Не думал, что так вы меня встретите, – произнес я.

– А ты заслужи, чтобы тебя встречали с оркестром.

– Ну ладно, дорогая Фея, ты ему достаточно хорошо объяснила ситуацию, – миролюбиво произнес Джи. – Я думаю, что постепенно он прорастет и вернет все с лихвой. Но, как говорится, используй то, что под рукой, и не ищи себе другого, – и продолжил, обращаясь уже ко мне:

– Я все-таки введу тебя, брат Касьян, в мистический андеграунд, но для этого должны совпасть три измерения: Время, Место и Люди. Видишь ли, Петрович более удачлив, чем ты, поэтому он и попал в роскошную алхимическую ситуацию, хотя, к сожалению, так и не извлек из нее пользы. На этот раз события будут разворачиваться спонтанно и потребуют от тебя импровизации и легкости. Но только не надейся, что здесь тебя будут окружать утонченные мистические дамы, с которыми ты так и мечтаешь завести роман. Сегодня вечером мы с Феей идем к Казьмину, мистически одаренному ученику известного художника Василия Ситникова. Я могу взять тебя с собой, но там не будет летучих девушек, которых ты бы мог поедать глазами. Наоборот – тебе придется вдохновлять утомившихся эзотериков живее ползти к небу.

– Я на все согласен, – сказал я, – только не бросайте меня. Я обещаю, что при первой же возможности заработаю денег не только на себя, но и для всех.

– Чем больше ученик обещает, тем он меньше делает, – усмехнулась Фея.

В восемь вечера мы приблизились к банальной серой пятиэтажке.

– Художнику, к которому мы идем, – говорил Джи, – удается поддерживать постоянную связь с тонким планом.

На долгий звонок Джи дверь открыл человек с правильными чертами лица, умным взглядом, весь распрямленный и, как мне показалось, манерный. В аристократической руке он держал тонкую кисть.

– Заходите, заходите – улыбнулся он, – я вас давно жду.

Он горячо пожал руку Джи и нежно прикоснулся губами к щеке Феи.

– Хоть бы раз увидеть тебя без кисти, – певуче сказала Фея.

– Будь неладен тот день, когда я решил стать художником, – ответил он.

"В этом мистике не хватает внутренней силы и устремления к Абсолюту, – определил я. – Напрасно Джи мне его так расхваливал – он не пойдет за нами".

– Эх ты, бестолковая голова, – прочел мои мысли Джи. – Мы, подобно пчелам, опыляем разные растения, стремящиеся к Небу. Позаботился бы о том, чтобы передать ему огонь своего сердца, – а ты хочешь, чтобы все пламенели, как ты.

Я стал ходить по огромной мастерской, переделанной из обычной квартиры. Она была пуста – только рояль и мольберт. Я долго рассматривал картины, на которых были изображены тонко выписанные кресты. Каждый из них состоял из мельчайших цветных точек, и ни один не был похож на другой.

– Эта манера письма называется пуантилизм. Казьмин работает в технике "сухой кисти", которую передал ему Ситников, – заметила Фея.

Картины производили ошеломляющее впечатление – у меня сразу сместилось восприятие, и я перенесся в неведомое мистическое пространство. Когда я очнулся от мира волшебных крестов, в квартире уже собралось много незнакомых людей. Я присмотрелся к их озабоченным лицам – таким же, как у людей на улице – и сразу спустился с небес на землю.

"Господи, и это московские эзотерики! – пронеслось у меня голове. – Ведь с этими полумертвыми людьми не то что к Богу, но даже в соседнюю пивную глупо направляться".

– Как вы можете отдавать огонь своего сердца этим аморфным душам? – спросил я у Джи. – Это так же безнадежно, как работа по озеленению Луны.

– Я вижу, ты хочешь поедать только вкусные части школьного пирога. Ты любишь брать, но в этот раз тебе придется отдать искру своего сердца. Многие из этих людей долгие годы посвятили изучению книг Штейнера и Гурджиева. Я обещал в этот вечер ответить на все их вопросы. Сможешь ли ты передать им свои мистические переживания?

– Эту серость уже ничем не вдохновишь, – вздохнул я.

– Ты ведь знаешь: в Тибете адепт, по заданию Учителя, должен был огнем своей души отогреть мертвеца. Если тот оживал – то ученик был готов идти по Пути с горячим сердцем.

Гости расположились прямо на полу. Я задумался и занял место в их кругу.

– Зажги сандаловые благовония, – попросила Фея.

– Не могли бы вы объяснить, почему даже сверхусилия не всегда приводят к желаемому результату? – спросила худощавая женщина с пристальным птичьим взглядом.

Когда Джи посмотрел на ее аскетическую фигуру, он тут же попросил бокал красного вина. Я поставил в центр круга горящую белую свечу. "Ее огонь хоть немного поддержит это искривленное пространство", – подумал я.

– Вы совершенно правы. Решетом воды не наносишь даже и на сверхусилии, – ответил Джи. – Чтобы труд ваш не был напрасным, ваша душа должна быть герметическим сосудом.

– Что же такое герметический сосуд?

– Герметический сосуд – это сосуд без дыр, – произнес Джи, отпивая глоток вина. – А если душа имеет даже небольшую трещину, то в ней никогда не удастся накопить космическое золото. И сколько бы вы ни наполняли ее мистическими драгоценностями – они там долго не удержатся.

– И что же может быть такой трещиной в моей душе? – раздраженно осведомился некто в сером костюме.

– Вашей основной дырой, как я вижу, являются негативные эмоции. И пока вы не научитесь радоваться, никаких изменений с вами не произойдет.

– Меня интересует очень важный вопрос, – спросил молодой человек с беспокойными глазами. – Как можно трансформировать сексуальную энергию?

– Сексуальная энергия является творческой энергией уровня Си-12, то есть солнечного уровня. Все пассионарии работают на этой энергии. Но в человеке много дыр, и солнечная энергия Си-12 попадает то на садизм, то в искаженный эмоциональный центр, то в засушенный интеллектуальный. Постепенно человек растрачивает все запасы тонкой энергии на негативы и бушующие страсти, и тогда его душа постепенно умирает. Такой человек может быть внешне активен, но душа его мертва. И выходит, что миром правят мертвые люди, которые, добираясь до пульта управления, растратили весь золотой запас души.

– Но я не понял, как все-таки трансформировать сексуальную энергию.

– Изучайте даосскую Алхимию и специальные техники – ответил Джи.

– Не могли бы вы объяснить, как пополнить запас солнечной энергии, если он уже растрачен? – спросил мужчина с квадратным лицом.

– Я советую вам активизировать октаву впечатлений, – ответил Джи.

– Я объездил чуть не весь земной шар, но моя душа еще более опустошилась.

– Восстановить растраченную тонкую энергию возможно, если вы путешествуете в составе Герметической Школы, – добавил Джи. – Но если вы, накопив золотистое сияние, не будете следить за собой и позволите ему вытекать через негатив и сексуальную активность, то с вами опять не произойдет никакой алхимической трансформации.

Если вы не актеры и гнев ваш не розыгрыш, то советую вам не злиться. Иначе из вашей души вытечет вся ценная эфирная субстанция, а без нее вы не в состоянии измениться. И вы постепенно станете мертвыми людьми.

– А если я хочу восстановить личную силу?

– Тогда изучайте Карлоса Кастанеду – в его книгах есть одна практика, которая вам поможет.

– А если мой гнев справедлив?

– Это ничего не меняет, – ответил Джи. – Даже если все вокруг вас провалится в тартарары, вы не должны гневаться, иначе потеряете свою золотистую энергию Си-12. А когда это произойдет, вы навсегда останетесь на своем собственном дне, ибо вся космическая валюта потрачена на негатив.

– Как вы думаете, почему чувство страха гасит свет души? – поинтересовалась единственная симпатичная мне девушка.

– Страх и депрессия быстро лишают человека тонкой энергии, – ответил Джи. – Это – одна из форм негатива. Хочу отметить, что сразу после сброса Си-12 кажется, что жизнь стала легче. Но через некоторое время наступает полная апатия, весь творческий потенциал оказывается растраченным. Человек превращается в биологического робота и уже не способен к восприятию тонких вещей. Если вы умеете наблюдать, то можете легко заметить, что у многих людей давно уже нет космической валюты, нет душевных жизненных соков…

В этот момент я почувствовал, что Джи удалось пробить брешь в вязкой атмосфере вечера, и пространство зажурчало множеством весенних ручейков, а на эфирном плане засветило ясное солнышко. Время полетело быстро и незаметно, как в прекрасном волшебном сне. Я, преодолевая легкое смущение, спросил:

– Посоветуйте, как мне сражаться с волной темного бунта, которая поднимается внутри?

– Это в тебе просыпается твой любимый Уроборос.

– Что это еще за родственник? – удивился молодой человек, интересующийся применением Си-12.

– Твой темно-зеленый внутренний дракон, – засмеялся Джи.

– Как с ним бороться?

– Согласно древней алхимической традиции, дракона поме – , щают в герметический сосуд и постепенно поднимают градус, до тех пор пока из него не выплавится чистое мужское и чистое женское начало. И только потом можно продолжить алхимическую трансмутацию. Если ты набрался храбрости прыгнуть в кипящую воду Школы – это значит, ты достиг уровня доброго молодца. И пройдя систему атаноров – алхимических трансмутационных печей, – ты можешь стать Принцем крови. Но для этого тебе не раз придется сразиться со своим Уроборосом.

– Красиво звучит, – заметила симпатичная брюнетка, смахнув со лба растрепавшиеся легкие кудри, – но как это происходит в реальной Школе?

– При любом мистическом дворе существует свой кайфмей-стер, – продолжал Джи, отпив еще вина. – Он создает тонкую изысканную атмосферу, ублажает слух красивыми историями о Просветлении. Но есть также и Бенефактор, который обязан провести вас между Сциллой и Харибдой. И в самый непредсказуемый момент трансмутации вы можете внезапно взвиться от боли, как черный фонтан. На самом деле это вас кусает дракон, сопротивляясь алхимической проплавке. И каждый из нас может на чем-нибудь попасться.

– Я думаю, чтобы победить дракона, нужна незапятнанная совесть, – сказала девушка голосом отличницы.

– Совесть – это космический элемент, это тайный эмиссар Бога – отвечал Джи. – И если слушать голос истинной совести, а не светской морали, то можно добраться до самого Господа. Если вы не прислушиваетесь к голосу совести, то ее шепот постепенно затухает. Все чаще и чаще вы попадаете в сложные ситуации, в которых он перестает давать коррекцию, и потихоньку падаете вниз.

– Я постоянно испытываю внешнее давление, – пожаловалась солидная дама с канделябром на голове вместо прически. – Но каждый раз, когда я пытаюсь рассказать об этом, мой муж меня останавливает…

– А я провожу большую часть времени в одиночестве, занимаясь самонаблюдением, – перебил ее тощий мужчина с землистым цветом лица, – но не вижу в себе никаких положительных изменений. Почему это так?

– Дело в том, что на всех нас неимоверно давит пресс жизни, выдавливая из души страсти и расплавленные эмоции. И если человек не выговаривается, то он начинает закисать и покрываться плесенью. А его Уроборос при этом неумолимо возрастает – для него наши страсти являются наилучшей пищей. Но мало кто знает, что основная часть айсберга наших душ находится под водой, на внутренней глубине…

Постепенно заплесневелые мистики словно проснулись от полуобморочного состояния, их глаза заблестели внутренним огнем, их души проснулись и защебетали, как весенние птицы. Но ни один из них не заметил, что именно Джи разбудил их от сна Майи, – они приписали все себе.

Это напомнило мне старую сказку о том, как однажды странствующий волшебник попал в мертвое королевство. Он увидел на улицах города жителей, застывших в странных позах. Кто-то остолбенел на ходу, другой замер, наклонившись к земле, а третьи стояли с открытыми ртами, собравшись произнести речь.

Могущественный дракон захватил все царство и с помощью магического заклинания вынул из его обитателей души. Тела жителей превратились в соляные куклы, застывшие там, где проклятье застигло их. Теперь по ночным улицам скользили одни ужасающие тени. Они подчинялись дракону, выполняя его повеления. Лишь великий волшебник знал, как освободить страну от власти темных сил. Глубокой ночью он тайно пробрался к городской площади. Затем поднялся на высокую каменную башню и, дождавшись боя часов, ровно в полночь, произнес спасительное заклинание. В тот же миг люди королевства ожили и, даже не заметив ужасного колдовства, продолжили свою обычную жизнь, как ни в чем не бывало…

То же самое произошло и в мастерской: ожившие от мертвой спячки мистики даже не поняли того, что их души спали беспробудным сном, навеянным гипнозом Майи, и волшебник также остался для них незамеченным.

"Нелепые эзотерики, – подумал я. – Как они слепы в своем неведении!" Было уже одиннадцать вечера, и Джи собрался уходить. Казьмин на прощанье поцеловал Фею более страстно, чем следовало.

– Что он себе позволяет, – шепнул я раздраженно Джи. – Ведь Фея – королева нашего мистического двора, и отношение к ней должно быть возвышенным.

– Это говорит твоя разыгравшаяся ревность, – ответил он. – Ты, со своими сельскими представлениями о культуре, в любой момент можешь оказать мне медвежью услугу. Тебе следует пообтесаться, посетив как можно больше культурных людей. Сегодня ночью ты и можешь приступить к выполнению этой задачи.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, не готовый к такой неожиданности.

– У тебя в Москве появилось много интересных знакомых. Попытайся заночевать у кого-нибудь из них и заодно поведай им об идеях Корабля Аргонавтов.

– Это проверка на прочность, – сказала Фея.

Я проводил печальным взглядом Джи, а когда они с Феей исчезли в метро, неуверенно направился на поиски ночлега. Было полдвенадцатого ночи, на улице свистела вьюга. Я лихорадочно подбежал к телефонному автомату, открыл пухлую записную книжку и стал звонить всем подряд.

– Извини, сегодня мы не можем тебя принять… – раздавался в трубке один и тот же ответ.

К полуночи я запаниковал, а в ноль тридцать принял решение уехать в Питер к любящей меня Натали. Эта мысль согрела мое сердце, но напоследок я набрал номер добродушного саксофониста Жоржа и, к моему удивлению, смешанному с легким разочарованием, он радостно пригласил меня к себе. Я вбежал в метро и поехал через всю Москву на Юго-Западную.

– Ну, заходи, – сказал дружелюбно Жорж, открыв дверь на мой звонок. – Ты так долго добирался, и я уж подумал, что тебя занесло снегом…

– На твоем доме отсутствует номер, – отвечал я, снимая заснеженное пальто.

На столе в кухне стояла легкая закуска и бутылка красного вина. Две очаровательные брюнетки мило улыбнулись мне, и я понял, что сегодня судьба меня балует.

Не успел я пригубить вино, как Жорж поднялся и сказал:

– Время уже позднее, мы с женой идем спать. Оставляю тебя наедине с Мариной: она прекрасная собеседница.

Темноглазая жена саксофониста глянула на меня с интересом и даже с сожалением, но Жорж увел ее в спальню, а мы с Мариной остались за столом.

– Вы, видимо, голодны? – вдруг спросила она.

– Ужин – это то, чего мне более всего не хватает, – честно ответил я.

– Как я вас понимаю, – отозвалась она, заботливо поджаривая яичницу на сале.

Только теперь я рассмотрел ее стройные ноги, слегка прикрытые ситцевым халатиком. Я почувствовал непреодолимое желание пригласить ее на Корабль Аргонавтов: она бы вдохновляла нас на победоносное шествие к Абсолюту.

"Если бы не мудрость Джи, то я бы никогда не встретил эту сероглазую девчонку с легкими веснушками на прелестном личике", – промелькнуло в моей голове.

– Отчего так печальны ваши глаза? – поинтересовался я, с удовольствием поедая яичницу.

– Видите ли, – грустно отвечала она, – год назад я приехала из глухой провинции полюбоваться златоглавой Москвой. Я так влюбилась в этот город, что решила любой ценой остаться здесь и вышла замуж за первого попавшегося москвича. Но он дурно со мной обращался и наотрез отказал в прописке. Тогда я ушла от ненавистного мне человека. Первое время жила на чердаке многоэтажного дома, с ужасом засыпая на картонных ящиках. Денег у меня не было, мне приходилось жить на пять рублей в месяц. Чтобы выжить, я научилась играть. Когда надо было попасть в метро, я разыгрывала у входа эксцентрическую сценку с потерей кошелька, и кто-нибудь из прохожих обязательно давал мне немного мелочи.

– Я восхищаюсь силой твоего намерения! – воскликнул я.

– Только не смотри на меня такими влюбленными глазами,

– улыбнулась она. – Сейчас я устроилась в мастерскую по ремонту сумок и обитаю в Москве нелегально. Я совершенно не представляю, как мне жить дальше.

– Если бы ты стремилась к внутреннему развитию, я бы с удовольствием пригласил тебя на наш Корабль Аргонавтов.

– Чем вы занимаетесь на своем Корабле?

– Мы плывем к берегам мифической Колхиды, за Золотым Руном – символом духовной вести.

– Моя Колхида – это богатая Москва, и я ни на что ее не променяю.

– Жаль, что ты не охотишься за космическим золотом. Хотя я чувствую, что у тебя нежная, романтическая душа, – заметил я, и Марина более доверчиво посмотрела на меня:

– Моя душа, словно птица, бьется в клетке, она трепещет и летит в лунном свете, но только кому нужна моя тонкая натура, если нет у меня ни квартиры, ни денег, ни связей?

– Ах, дорогая Марина, как вы ошибаетесь! – воскликнул я.

– Меня очень привлекает ваше внутреннее богатство.

– Ну нет уж, мой наивный друг! Ты, видно, как и я, болтаешься по Москве без квартиры и денег. Уж лучше плыви ты сам за мифической сказкой о Золотом Руне. Я же поищу земного счастья.

– Напрасно ты отказываешься от кубического сантиметра шанса, – с сожалением произнес я.

– А меня в мастерской хотят выдать замуж за одного алкоголика, – печально прошептала она. – Говорят, что он уж точно пропишет, ему все равно терять нечего, – и слезы навернулись на ее прекрасные глаза.

– Девушки с непреклонным духом необходимы нашему Кораблю, – сказал я. – Они вдохновляют сердца идущих к Абсолюту.

Я хотел утешить ее, обнять за плечи, но она вдруг встала и одернула приоткрывшийся халатик.

– Ты мне не можешь помочь, – резко сказала она и тут же скрылась за дверью.

Всю ночь мне грезились ее прекрасные черты и легкое дыхание. В этот миг я готов был многое отдать за то, чтобы сделать ее счастливой. На следующий день я из любопытства заглянул в ее мастерскую и не узнал свою волшебницу: у стола сидела ординарная девушка в грязном халате, зашивая длинной иглой порванную сумку.

Когда я рассказал Джи о своем приключении, он с легкой иронией взглянул на меня:

– Ты все пытаешься пристроить на Корабль, в виде бесценного груза, одну из ночных красавиц. А ведь еще Одиссей велел привязать себя к мачте корабля, когда Аргонавты проплывали мимо острова сладкозвучных сирен.

Научись созерцать красоту женщины издали – тогда ты познаешь небесное вдохновение. Как только ты попытаешься овладеть ею, то тут же превратишься в жалкого раба.

– Но я был вполне искренен в своих намерениях! – воскликнул я, поднявшись со стула.

– У нас на Корабле под искренностью понимается нечто другое, – ответил Джи. – Мы пытаемся быть искренними друг с другом, для того чтобы достичь общей цели – Золотого Руна. Без искренности наша команда не доплывет до берегов мифической Колхиды. А если ты, ради своего удовольствия, искренне возьмешь в плавание красивую сирену, то вся команда может взбунтоваться.

– Что же такое искренность?

– Попробуй сам найти ответ на этот вопрос. Поддерживать и усиливать атмосферу искренности в команде Корабля – это самое сложное. Мы, в нашем командном тигле, постоянно пытаемся увеличивать процент искренности. И тогда открывается парадоксальная вещь: если мы не имеем золотого запаса в своей душе, нам нечем быть искренними.

– Разве злость не бывает искренней? – спросил я.

– Это искренность не твоего сердца, а Уробороса – он быстро растет на дрожжах недовольства. Любое человеческое существо, родившееся в Солнечной Системе, не знает, что такое негатив, но общество, в котором мы обитаем, навязывает нам свое раздражение ошибочным воспитанием. Команда Корабля может накапливать тонкую энергетику Си-12 через впечатления, получаемые в путешествии, и затем использовать ее для увеличения процента искренности. Для того чтобы еще что-то сделать в этом направлении, мы должны вернуться к состоянию детской искренности. В Евангелии сказано: "Будьте как дети". Что бы ни произошло рядом с тобой, пусть даже разорвалась бомба или граната, постарайся не злиться. Постоянный внутренний негатив – это закристаллизованные горы отрицательных эмоций. Ты можешь легко отследить в себе такие обычные негативы, как мелкая раздражительность. ..

– Я ее не замечаю, – недовольно прервал я объяснения Джи.

– Ты не замечаешь и своей извечной угрюмости, которая является следствием подспудного негатива. Я помню, что у тебя была темная мечта – освободить свой дух, умерев на уровне высших тонких тел, и навечно исчезнуть из этой Вселенной. Эта идея не твоя – она поддерживается инфернальными центрами, которые на людей не обращают никакого внимания. В этом смысле человечество идет на колбасу, которой закусывают некие темные существа. Вот сейчас тебе передали напильник в булке хлеба и лестницу для побега, а у тебя нет ни сил, ни желания, потому что твоя тонкая энергия Си-12 вытекла через гнев и угрюмость. А для побега из тюрьмы этого мира нужна объединенная группа людей, и с каждым из них тебе предстоит найти обратную связь. Для этого в группе надо всегда иметь в достаточном количестве тонкую энергию Си-12, и только тогда, объединившись, мы сможем совершить совместный побег.

– Стоит ли передавать знание скептикам и враждебно настроенным элементам? – спросил осторожно я.

– Метать бисер перед свиньями – это преступление перед Традицией. Школа дает энергетическую подпитку Си-12, пробуждая в ученике стремление работать над собой. Эту драгоценную энергию нельзя растрачивать на тех, кто упорствует в невежестве. Она предназначена для жаждущих.

Но сейчас перед нами стоит иная задача. Внутренний круг Школы постоянно копается в одних и тех же ошибках, и поэтому с ним ничего не происходит. Преодолейте обиды, вспыхивающие в вас по отношению друг к другу, ибо девяносто процентов вашего золотого запаса вытекает через это. Оправдайте оказанное вам доверие. Ведь, когда вы засыпаете, над вами продолжают работу светлые силы.

– Я постараюсь оправдать ваше доверие, но как же мне побороть вечные обиды и жалость к себе?

– Жалость к себе – это одна из форм пассивного негатива, – продолжал Джи, – это опять потеря энергии Си-12. Любой негатив – это раковая опухоль. Если ты провел через себя негатив, пусть даже очень справедливый, – значит, ты провел через себя инфернальный ток. Я говорил уже, что инфернальный ток заинтересован в отсутствии у нас тонкой энергии. А ты по-прежнему не можешь переносить тот алхимический градус, который необходим для проплавки слабых мест в душе, и постоянно обижаешься на меня. Раковую опухоль обиды и жалости к себе, которая постоянно разъедает наш внутренний круг, надо выбросить из сферы нашего общения. Все вокруг грызутся и по любому поводу теряют обратную связь, а нам надо взрастить бытие, которое называется любовью. Любовь – это новое небо, это новая земля, понятие об этом дается в Новом Завете… – Джи озабоченно посмотрел на часы и сказал:

– Сейчас нам пора двигаться на нашу базу в Общество слепых. Рано утром позвонил Норман и сообщил, что джаз-ансамбль "Кадарсис" через несколько часов вылетает во Владивосток, билеты уже куплены.

– А как же я?

– На эту поездку у тебя не хватит денег, – ответил Джи и с сожалением посмотрел на меня.

Я почувствовал, как твердая почва ускользает из-под ног.

– Как же мне без вас продолжать обучение? – спросил я, и обида снова остро кольнула в сердце.

– Об этом поговорим по дороге, а сейчас срочно надо выходить, иначе опоздаем на загрузку фургона, – сказав это, Джи взялся за дорожную сумку.

– Мне так не хочется возвращаться в Кишинев… – говорил я, догоняя Джи, сбегавшего по ступенькам лестницы.

А на улице сквозь морозный туман просвечивало золотистое солнце. Блаженные улыбки сияли на лицах спешащих школьниц.

– Если ты готов, – сказал Джи, посмотрев мне в глаза, – я могу направить тебя на дальнейшее прохождение алхимического лабиринта, но уже без моей постоянной поддержки.

– Можете за меня не волноваться, – радостно заверил я, – только предоставьте шанс.

– Но без опытного проводника – сталкера в этом лабиринте

– ты, скорее всего, заблудишься и сгинешь. Доставай свою записную книжку и записывай телефон Джона Сильвера. Когда будешь готов, позвони ему и скажи, что ты от меня. Этого будет достаточно – Сильвер знает, что ему надо делать.

Через час мы подошли к зданию Общества слепых, где размещалась аппаратура ансамбля. Петраков уже прохаживался у двери с важным видом. Завидев нас, он ехидно заявил:

– Если бы вы опоздали хоть на минуту, я вычел бы треть из зарплаты Джи.

Быстро загрузив аппаратуру в фургон, мы забрались в кабину, где как раз было два свободных места.

– Эй, загнивающая интеллигенция, – вдруг вмешался Петраков. – Живо переселяйтесь в фургон, на ящики, – сейчас в почете рабочий класс. А я как честный работяга поеду в теплой кабине, – кривая улыбочка появилась на наглой физиономии.

Я покраснел от злости, но Джи спокойно сказал:

– Наш удел – смирение и только смирение: оно обеспечивает полную незаметность.

Дверь фургона захлопнулась, мы оказались в полной темноте.

– Ну, Петраков, погоди, – пробормотал я сквозь зубы, подскакивая на ухабах на заледеневшем дюралевом ящике, который на крутых поворотах скользил из стороны в сторону.

– Как жаль, что ты не понимаешь роскоши жизни на обочине дороги, – произнес задумчиво Джи.

– В вашем обществе мне хорошо и уютно даже внутри ледяного фургона, а без вас самая роскошная квартира становится золотой клеткой, – возгласил я.

– Это потому, что огонь Луча согревает твое сердце, – ответил он. – Рядом со мною, на обочине жизни, тебе гораздо легче сохранять верность орденскому Лучу, чем в какой-нибудь комфортной ситуации истэблишмента, где тебя могут преследовать сотни соблазнов и искушений. Ты ведь даже не представляешь, как легко потерять веру среди роскоши и наслаждений. Так легко кто-то может подложить топор под компас твоей души. И тогда ты вдруг потеряешь интерес к поискам Духа и все твои надежды превратятся в обветшалую труху. К таким испытаниям ты пока еще не готов. А на обочине жизни ты сможешь подготовиться к тому, чтобы стать Кшатрием и оставаться верным этой высокой касте, не испытывая никакой жалости к себе.

Если ты не сможешь этого сделать, то о дальнейшем обучении не может быть и речи. Но как только ты достигнешь уровня Кшатры, сразу будут решены многие наши проблемы. Ты, наверное, помнишь Танского монаха, который нес тайную небесную весть на Запад, в сопровождении Сунь У-куна и Чжу Ба-цзе. Сунь У-кун был Кшатрием, а Чжу Ба-цзе – оруженосцем. Все их действия были согласованы с небесными стражами Танского монаха. Ты можешь стать своеобразным Сунь У-куном, а Петрович – Чжу Ба-цзе, если будете верны законам Кшатры.

– Удастся ли мне достигнуть Просветления в награду за верную службу Танскому монаху? – задал я терзавший меня вопрос.

– Я покажу тебе небеса, но удержаться там может только чистая душа, – отвечал он. – Это закон небожителей.

– Чем ближе я подхожу к Абсолюту, тем более он отдаляется, – сокрушенно произнес я.

– Будь наоборот, ты давно уж сидел бы в раю, – усмехнулся Джи. – Космический Луч коснулся Земли, но мало кто может узреть эту великую тайну. Только дуриком ты смог просочиться в эту ситуацию. Если бы ты мог узнать, куда ты попал, то каждый день смеялся бы от радости. Такое бывает только раз в тысячу инкарнаций… – в темноте фургона Джи не заметил, как удивили меня его слова, и продолжал:

– Многие эзотерические школы интересовались Танским монахом, но так и ушли ни с чем. Роберт Грэйвз, Идрис Шах, последователи Мориса Николла – все они посылали своих учеников, но те так и не смогли ничего взять. Танскому монаху не раз предлагали переселиться в страну с лучшими условиями жизни, обещая комфорт, славу и деньги, но он остался верен своей миссии, избрав девизом коан: "Пикник на обочине".

Таинственный космический Луч начал свое действие в 1962 году. Желательно, чтобы ты собрал всю информацию об его истоках и о том, как он проявлялся в людях с самого начала.

– Я исполню ваше пожелание, – после долгого молчания заверил я.

– Для этого тебе придется пройти путем, указанным в русской сказке: "Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что".

В этот момент фургон резко затормозил, и через минуту дверь распахнулась.

– Ну что, философы, – оскалился Петраков, – можете вытряхиваться, пора загружать аппаратуру в самолет.

Я спрыгнул на бетонную площадку и огляделся. Вокруг было пустынное заснеженное поле аэродрома, вдали виднелись серебристые ангары. Мы стояли в аэропорту Домодедово. Мела метель, холод забирался под демисезонное пальто. Показался тягач с огромным самолетом на прицепе.

– Если ты пройдешь московский алхимический лабиринт, – произнес Джи под легкий свист ветра, – то слабые места твоей души постепенно проплавятся. Не забывай, что ты пока являешься необработанной рудой. Из нее предстоит выплавить Серу

– сухой и чистый мужской принцип, стабильно устремленный к Духу, а также Ртуть – летучий женский принцип, влажный и нестабильный, стремящийся испариться.

– А мне казалось, что я исполняю все ваши коррекции, – с обидой в голосе ответил я.

– Ты просто не видишь себя со стороны и не можешь верно оценить свои качества.

Около четырех пополудни я распрощался с Джи у зала контроля и, слегка опечаленный, вернулся в Москву, по дороге обдумывая свое незавидное положение. Я нашел в кармане лишь тринадцать копеек, на которые мне и предстояло развернуться в столице. Бросив две копейки в телефонный автомат, я позвонил Джону Сильверу.

– Откуда у тебя мой телефон? – подозрительно спросил низкий хрипловатый голос.

– Я обращаюсь к вам по рекомендации Джи, – осторожно произнес я. – Он сказал, что вы являетесь сталкером по московскому андеграунду.

– Вначале я должен взглянуть на тебя, – строго ответил он.

– Я к вашим услугам, сэр.

– Через час жди меня в центре зала станции метро "Кузнецкий мост".

– А как я вас отыщу в людской толпе?

– Если ты читал "Остров Сокровищ" Стивенсона, то легко узнаешь меня, вспомнив старого пирата Джона Сильвера, – в трубке раздались короткие гудки.

Добравшись до Кузнецкого моста, я остановился в центре зала и стал глазами искать человека с черной повязкой на голове. Чтобы не терять времени, я достал свой уже потрепанный дневник и продолжил чтение писем Одинокой Птице.

"16 ноября 1980 г . Мурманск, Баренцево море.

Дорогая Птица, утешение и Путь – это разные вещи. Первое дается лишь очень слабым, обездоленным существам, которых жизнь сломала, раздавила. Это их, в далеком прошлом заслуженная, благодать, да и она посылается им незримо, чтобы не зазнавались. ^Второе – дается редчайшим людям, и то только как шанс, который они могут утратить в своей тоске по прежнему комфорту, в жалости к себе, в привычном психологическом хаосе и эгоцентризме, в стремлении обслужить только себя и более никого. Громадному же большинству человечества не дается ни утешения, ни Пути, ибо оно спит и ничего не хочет слышать или воспринимать. Конечно, я могу ждать десятилетиями и даже столетиями твоего изменения, прорастания, и я дождусь, но, пойми, у тебя есть шанс все сделать быстро, в сжатые сроки, если ты перестанешь жалеть себя и возьмешься за работу. Тогда все твои трудности превратятся в пушинку, они просто исчезнут, а вместо них возникнет живая реальная жизнь: горы, пустыни, взлеты и падения, а главное – Путь как возможность выхода из беличьего колеса прежних, изживших себя миражей.

20 ноября 1980 г . Архангельск.

Дорогая Птица! Сегодня затронем важнейшую тему Герметизма, на которой базируется одна из тайн Дао. Есть два Пути получения энергии, тепла, утешения и света. Первый – искать это все вовне. Это общение с людьми, с книгами, с природой; питание разными Тонкими Впечатлениями (Внешними) своих Тонких Тел. Имеется в виду питание информацией, событиями, встречами и т.д. Второй – пробить артезианскую Скважину внутри самого Себя, расщепить свое атомное ядро и получить источник бесконечной Энергии. Этот Путь в миллиард раз труднее первого. Есть еще и третий – уметь правильно сочетать (в соответствии со своим внутренним Ритмом и Способностями) первые два Пути, оплодотворяя внешний Путь внутренним и внося богатство внешнего Пути во внутренний. Помни: "Я есмь Путь…"

"Я бы выбрал третий Путь, – подумал я. – Хотелось бы поймать двух зайцев: насладиться жизнью и обрести Просветление".

Внезапно я увидел одноногого человека в ватнике. Опираясь на костыли, он быстро двигался в толпе, легко скользя между прохожими. "Это, наверное, сталкер, Джон Сильвер", – подумал я и направился к нему. Сталкер заметил меня и остановился. Он был похож на опытного человека, много повидавшего на своем веку, и я с уважением пожал его мозолистую руку. Подняв голову, Сильвер посмотрел в мои глаза, и от его проницательного взгляда по телу пробежала легкая дрожь.

– Ты не сломаешься – я редко ошибаюсь, – изрек он после тщательного изучения моей физиономии. – Но для начала тебе надо пройти стихию смерти.

– Что же мы стоим? – спросил я.

– Это ты стоишь, а я давно иду по Пути, – резко заявил он и развернулся ко мне спиной.

Он стал так быстро удаляться на своих костылях, что я едва не потерял его в толпе. На все мои расспросы он однозначно отвечал:

– Тебе надо самому это увидеть.

После долгих странствий по переходам метро и московским дворам мы подошли к двенадцатиэтажному дому, китайской стеной протянувшемуся вдоль парка. Мы поднялись на дребезжащем лифте на девятый этаж, и мой проводник позвонил в угловую квартиру. Дверь открыла суровая полная женщина с белесыми бровями и острым как бритва взглядом. Кутаясь в пуховый серый платок, она спросила глуховатым голосом:

– А это еще что за фрукт?

– Да вот, еще один ученичок Джи, – произнес Сильвер, протискиваясь в тесную прихожую.

– Опять он прислал нам своего шпиона! Ну что же, все понятно, – резко отвечала она.

– Не мешало бы парню показать, что такое Нигредо, – процедил Сильвер.

– А деньги у тебя есть? – спросила хозяйка, испытующе оглядывая меня. – А то мои дети с утра еще ничего не ели.

– Только шесть копеек, – смутился я.

– Да что ты заладил приводить к нам нищих идиотов? – взорвалась хозяйка. – Пусть вначале достанет деньги, а потом приходит.

– Да угомонись ты, Стеклорез! Он, может, и вовсе не будет

есть.

– Ну ладно уж, проходите. И откуда вы только беретесь на мою голову?

Двухкомнатная квартира выглядела скучно и совершенно бестолково. Стол, диван и старые стулья в гостиной имели такой вид, как будто их принесли с помойки. В соседней комнате надрывно орал ребенок.

"Ничего эзотерического, – подумал я, – все напоминает запущенную московскую коммуналку. Не пахнет тут Просветлением, а даже наоборот".

– Наших нет, – сообщила Стеклорез, подозрительно осматривая меня, – Мещер где-то бродит, видимо, на промыслах. Скоро вернется.

– Я знаю, где его искать, – ответил Сильвер и, закуривая "Беломорканал", повернул к двери.

Мы спустились с девятого этажа и направились в парк. Навстречу нам размашисто шагал нелепый человек с красным и подозрительным лицом. Его желтоватые глаза хищной птицы остро пронизывали окружающий мир, словно пористую субстанцию. По мягко-угрожающей атмосфере, исходящей от него, я сразу догадался, что это Мещер. Приблизившись, он значительно пожал Сильверу руку и, обратившись ко мне, доверительно произнес:

– Не могу тебе дать много – сегодня неудачный день, – и вытащил из кармана пригоршню медных монет.

Я ожидал чего угодно, только не этого.

– Бери, не бойся, хулы не будет, – протянул он, стараясь дружелюбно улыбнуться.

Его неожиданная доброта сняла мое внутреннее напряжение. Он высыпал монеты на протянутую ладонь, внимательно наблюдая за моей реакцией.

– Вы угадали тайное желание, – сказал я, с удовольствием высыпая мелочь в карман. – По Москве о вас гуляют ужасные слухи.

– О тебе тоже скоро поползут ужасные слухи, – сказал он, как-то странно улыбаясь.

По моему телу пробежал легкий холодок, но я постарался не придавать этому значения.

– Ну что ж, пошли ко мне, – сказал он и молча зашагал впереди.

Когда мы вернулись в квартиру, я выгреб всю мелочь на стол

перед Стеклорезом.

– Это, небось, Мещер успел подсыпать тебе монеты, – усмехнулась она. – Но все равно видно, что сердце в тебе еще не погибло.

Она налила нам спитого чаю и недовольно заворчала:

– Еще вчера все деньги закончились. Хоть бы пряников соизволили принести деткам, совести никакой нету…

"Какая тут мистика, – с сожалением думал я. – И куда это Сильвер меня привел?"

Мещер, не обращая внимания на сварливую голодную хозяйку, дружелюбно расспрашивал Сильвера о жизни. Я откровенно заскучал и, если бы не пустота карманов, наверное, ушел бы из этой квартиры, покрытой невидимой плесенью.

Ближе к вечеру в дом стали подтягиваться странные личности. Первой в дверях проявилась интересная белокурая дама. Сказав, что ее зовут Еленой, она стала увлеченно беседовать с Сильвером о духовном Пути, изредка бросая на меня любопытные взгляды. Мне показалось, что у нее в прошлом были более близкие отношения с Сильвером. У Елены из-под расстегнутой на груди кофточки поблескивал золотой крестик необычной формы. Мне стало немного интересней. Вдруг раздался длинный звонок в дверь, и на пороге возникла компания молодых людей.

– Вот и наша магическая группа потихоньку собирается, – поблескивая глазами, произнес Мещер.

На кухонном столе появились три бутылки "Столичной" и огромный вяленый лещ.

– Это – для глубокого душевного разговора, – пояснил Сильвер, ловко откупоривая первую бутылку.

– Без крепкого градуса наш люд никогда не расколется. Будет нести всякую чепуху, которая не относится к духовному Пути, а вот когда выпьет, полностью обнажит свое сердце. Так что без нее, родимой, – никак, – заметил Мещер, разливая водку по граненым стаканам.

С каждой минутой ситуация становилась все более и более интересной. Молодые люди собрались на кухне и встали в круг. В атмосфере возникло гнетущее напряжение. Глаза учеников запылали огнем, но они лишь настороженно продолжали наблюдать за происходящим. Мещер, выпив полный стакан водки, обвел присутствующих сверкающим взглядом и, подойдя к самому молодому неофиту, строго спросил:

– Ты готов умереть за Христа, прямо здесь и прямо сейчас?

Не отводи глаз, отвечай.

Я увидел, как в глазах неофита заметался страх. Мещер схватил его за грудки и вытащил на середину круга.

– Ты не достоин быть распятым рядом со Христом! – яростно закричал он. – Ты – не раскаявшийся разбойник. Вон отсюда, турыст-тыптымат.

– Это проверка на вшивость, – тихо пояснил Сильвер. – Мещер великолепно разыгрывает самые невероятные роли, подводя каждого к ощущению смерти. Только смерть дает реальный толчок к осмысленной жизни. Но не подумай, что Мещер здесь главный. Главный здесь – Боря Кладбищенский, а Мещер лишь его ученик. Но Боря сейчас пребывает в тихом просветлении, а Мещер совсем распоясался. Меня сам Джи приставил контролировать эту группу и особо просил присматривать за Мещером, чтобы был полный порядок.

– Не видно здесь влияния Неба, – шепотом сказал я.

– Не спеши с выводами, – сурово остановил меня Сильвер.

Мещер постепенно повышал градус, атмосфера кухни становилась все более угрожающей; он, как коршун, хищно поглядывал на учеников. Заметив высокомерного неофита, сидящего в непочтительной позе, он схватил его за рубашку и, сверкая глазами, спросил:

– Ты что это здесь нагло расселся? Ты не у себя дома, ты ко мне пришел.

Неофит осунулся и присмирел.

– Я тебя быстро научу, как от гордыни избавляться, – прошипел Мещер.

– Мещер ловко расправляется с Манькой Величкиной, – тихо пояснил Сильвер.

Я с удовольствием наблюдал за тем, как Мещер безжалостно расщеплял своих учеников. Вдруг он резко развернулся и направился в мою сторону. Подвинув свой нос к моему лицу, Мещер резко рванул на мне рубашку, белые пуговицы мгновенно разлетелись по полу.

– А это – чтобы ты не наслаждался страданиями других, – процедил он сквозь зубы. – И запомни, это тебе не дурдом, ты попал в правильное место. Я веду людей Путем разбойника. Они все дойдут куда надо.

Вдруг его пылающий гневом взгляд остановился на золотой цепочке с гранатовым кулоном.

– Ты разве не знаешь, что на груди надо носить только крест? – зло выдавил он и, с ненавистью сорвав цепочку с моей шеи, бросил в угол кухни.

Я собрался было поднять цепочку, но чья-то изящная женская рука проворно засунула ее в лифчик. Мещер победоносно оглядел бледные лица, со страхом и любопытством наблюдающие за ним, и, выхватив огромный кухонный нож, истерически прокричал:

– Теперь я здесь основной вместо Бори Кладбищенского!

Все мгновенно притихли. Леночка, со слезами на глазах, робко сняла со своей груди золотой крестик и надела мне на шею. Я был тронут ее жертвенной любовью и с нежностью посмотрел на нее.

– Ты не заслуживаешь такой награды, подлый шпион, – с ненавистью крикнула Стеклорез и, сорвав золотой крестик, спрятала его в тайное место на груди.

Атмосфера накалилась так сильно, что стеклянная ваза, стоящая на холодильнике, вдруг с треском раскололась. Букет сухих роз рассыпался по полу, перемешавшись с осколками стекла. В этот момент раздался надрывный звонок в дверь, и через минуту на кухне появилась живописная парочка. Симпатичная дама в песцовой шубе и черной шапочке цепко держала за руку небольшого роста мужчину с серым лицом уголовника. Он был одет в дорогую дубленку и держался слегка развязно. Круг ученичков у стола мгновенно потеснился. Дама сбросила шубу и, подобрав длинное черное платье, осторожно присела у стола.

– Здравствуй, дорогая Марго… – приветствовала ее Стеклорез.

"Ведь это та самая Маргарита, – догадался я, – у которой Гурий проходил обучение, но сбежал на второй же день". Ее спутник, казалось, не знал куда себя деть.

– Привет, Рыба, – язвительно произнесла Стеклорез. – Наконец-то ты объявился! Отчего это ты полгода скрывался у Маргариты под юбкой? Ты что, позабыл, как валялся у меня в ногах на этой кухне, умоляя, чтобы мы взяли тебя в свою магическую группу? Ты позабыл, как клялся мне, что будешь идти к Богу, через любые страдания, Путем раскаявшегося разбойника? А когда пристроился у Маргариты, тут же предал всех. Эх и подлая же у тебя душонка!

Рыба скромно присел за столом в углу кухни напротив Марго, тазами ища у нее защиты.

– Она богатая художница, – уважительно шепнул Сильвер мне на ухо.

Все внимание с Мещера переключилось на вновь пришедших, и я облегченно перевел дух. Стеклорез, меча молнии из голубоватых глаз, быстро открыла бутылку и разлила по граненым стаканам водку.

– Выпей, Рыба. Пусть твоя кровь зашелестит по остывшим венам!

Но не успел Рыба притронуться к стакану, как она схватила его за узкие плечи и стала изо всей силы трясти, приговаривая:

– Почему ты, тюремная сволочь, увел от нас лучшую даму? Ты ее, гад, заманил своими пошленькими стихами. Не ты ли, обливаясь слезами, клялся в верности, каждый день умолял меня передавать Маргарите дурацкие стишки, пока она не взяла тебя в свой дом? Чем же ты отблагодарил нас? Взял, подлец, да и оболгал всех перед Маргаритой. Сейчас ты нам ответишь за свое вранье!

Рыба попытался улыбнуться, но Стеклорез занесла острый нож над ет головой. Рыба побелел, судорожно схватил стакан водки и поднес ко рту. Не успел он сделать и полглотка, как побледневшая Маргарита с криком ненависти:

– Ты обещал мне больше не пить, негодяй! – выхватила стакан из его пальцев и выплеснула водку в оторопелые глаза своего подопечного.

Рыба заорал от боли и, перепрыгнув через стол, бросился в одних носках на улицу, оставив дубленку и ботинки в прихожей. А на дворе мела вьюга, приближался Новый Год…

– Лови эту сволочь! – крикнула Стеклорез, и все ученички поспешно бросились вылавливать Рыбу. Марго схватила его вещи и, небрежно накинув шубу, выбежала на мороз, обронив в суматохе толстый черный кошелек. Кошелек раскрылся от удара, и я увидел, что он набит крупными купюрами. Я завороженно уставился на него.

– Не пялься на чужое, – прошипела Стеклорез и носком тапочка запихнула его под стойку с обувью.

"С этими ребятами я вряд ли доберусь до Абсолюта", – горестно подумал я. Оставшись один, я тихонько забился в ванную и, открыв свой дневник, вновь углубился в чтение писем Одинокой Птице.

"10 августа 1980 года.

Дорогая Птица, пытающаяся лететь за Удодом на гору Каф. Решил поделиться последними медитативными темами. Дела наши развернулись таким образом, что мы задерживаемся – надо исследовать эзо-измерения жизни в Молдавии. Через неделю-две мы встретимся в Москве, обменяемся впечатлениями. Сейчас работаем над материалами Дао, с которыми вкратце тебя ознакомлю.

На Пути Дао ученик изучает, как трансформировать свою сексуальную энергию в алхимический агент и как, очистив от мирского налета, накопить его в одном из алхимических котлов внутри тела.

В связи с этим работаю над темами:

1. Очищение восьми психических каналов

2. Микрокосмический котел и печь

3. Собирание внешнего алхимического агента

4. Быстрые и медленные огни

5. Собирание внутреннего алхимического агента

6. Бессмертное дыхание

7. Приготовление эликсира бессмертия

8. Накопление эликсира бессмертия в драгоценном котле.

Все эти традиционные темы отображены в зашифрованном

виде на рисунках из китайских свитков, а также на вазах и блюдах.

Я знаю, ты любишь все, что связано с Китаем. Не забрасывай тему Востока, чаще окунайся в атмосферу Дао. Материалов у тебя достаточно. Внимательно изучай их, постепенно углубляя спектр эфирных переживаний, которые связаны с твоей восходящей судьбой и в то же время – с Даосским Гнозисом. Он содержится не только в Литературе (хотя это очень важная опорная Точка), но также проявляется через вертикальные поступки, через организацию медитативного пространства, ритма и времени. Если будет трудно, сразу окунайся в материалы Чжуан-Цзы".

Я обнаружил среди писем яркую почтовую открытку, перевернул ее и прочитал:

"Дорогая Птица! На открытке, которую ты держишь в руках, изображен молодой пастух Лель (элемент Янь), который ранней весной безумно влюбился в Снегурочку. Он и не подозревает, что она может в любое мгновенье растаять от ярких лучей солнца. Ибо температурный режим Снегурочки (элемент Инь) весьма ограничен. И, хотя она неудержимо любит Леля и не хочет с ним расставаться, ее жизнь определена холодным диапазоном. Она не может наслаждаться весной, ей нельзя прыгать через костер, ей неведомо волшебство осени. Всякий огонь для нее – смерть, она может жить только во дворцах Снежной Королевы. А влюбленный Лель, если последует за ней, превратится в мальчика Кая.

Хочу дать тебе небольшое задание: найди в себе мотивы Снегурочки, прочувствуй их, определи их внутренний режим, пойми, что угрожает ее существованию, при каких условиях возможна ее любовь с Лелем. А также обрати внимание на то, что является осенью и зимой внутри человека…"

Едва я успел дочитать последнюю фразу, как вся компания, погнавшаяся за Рыбой, недовольно вернулась с пустыми руками.

– Как вы могли упустить Рыбу, удравшего в одних носках, – дрожащим от возмущения голосом произнесла Стеклорез. – Я должна была его обязательно наказать!

Ученики Бори Кладбищенского сгрудились на кухне, виновато переминаясь с ноги на ногу. Мещер обвел присутствующих безжалостным взглядом и вновь угрожающе спросил:

– Почему это на столе нет водки?

Ловкая рука быстро поставила на середину три запотевшие бутылки.

– Так-то будет лучше, – сквозь зубы произнес он. – Теперь я тут у вас за главного. Теперь я буду повышать алхимический градус и проводить всех через испепеляющее Нигредо.

– Да кто ты такой? – возмутилась Стеклорез. – Ты нашему Бореньке и в подметки не годишься!

Мещер побледнел, выпил одним махом полный стакан водки и, открыв окно, шагнул, пошатываясь, на обледенелый карниз.

– Когда уже только ты перестанешь перед народом выделываться, – холодно произнесла Стеклорез.

Безумно вращая черными глазами, Мещер закрыл за собой створку окна и, стоя на высоте девятого этажа, истошно прокричал:

– Если ты не признаешь меня Мастером, я тут же отпущу руки.

– Перестань выламываться за окном, – крикнула она.

– Я не собираюсь шутить, – грозно добавил Мещер, покачиваясь на карнизе. – Через минуту я отпущу руки, и тебе одной придется кормить моих детей.

– Отпускай руки и лети ко всем чертям, – зло сказала она. – Одним мерзавцем будет меньше.

Тут на кухню, расталкивая столпившихся учеников, влетела выглядевшая безумной худенькая женщина. Она упала на колени и запричитала:

– Не губи меня, родимая, да как же я останусь одна, я же люблю этого идиота, пожалей его…

– Ну ладно, – смягчившись, произнесла Стеклорез, – пока Боря отдыхает, будешь вместо него.

Мещер победоносно слез с окна и выпил еще стакан водки. Горделивый и довольный собой, он по-хозяйски осмотрелся вокруг и вдруг наткнулся на презрительный взгляд Сильвера.

– А ты что нагло уставился, одноногий? – яростно прошептал он. – Теперь я здесь за главного!

– Повидал я таких "главных" на своем веку, – глядя исподлобья, произнес Сильвер. – Я тебе советую присесть и успокоиться: главный тут я, меня сам Джи приставил присматривать за вами.

– Не тянешь ты на одноногого пирата Джона Сильвера, – демонически расхохотался Мещер и, выхватив огромный нож, яростно рассек его белоснежную рубашку.

– А теперь, – хладнокровно произнес Сильвер, – я с чистой совестью раскрою твою поганую башку, – и, схватив костыль, резко замахнулся.

– Кончай базар, – властно вмешалась Стеклорез. – Христос Свою кровь проливал за людей, а ты нам ножом грозишь.

– Я докажу, что крови мне на вас не жалко, – Мещер помрачнел и, бешено обведя глазами испуганных адептов, резанул острым лезвием по своей ладони. Горячие капли брызнули во все стороны.

– Примите мою жертву, – кричал он, брызгая кровью на пол, стены и людей, – теперь вы будете принадлежать мне до конца жизни!

Кухня мгновенно опустела.

– Твоя жертва, как и ты сам, никому не нужна, – гневно повторяла Стеклорез, смывая половой тряпкой капли крови со стен.

Настенные часы пробили полночь. Сильвер встал и направился к двери. Я быстро схватил сумку и поспешил за ним.

– А тебе положено оставаться здесь до конца, – заявил он. – Ты должен полностью пройти ситуацию тринадцатого Аркана, – устало опираясь на костыли, он многозначительно направился к двери. – Тут тебе не здесь, – сказал он, обернувшись, – они тебя быстро отвыкнут.

– А то, – кивнул я. – Мне тут, дык, мало не покажется.

В час ночи раздался длинный звонок и в дверь с трудом протиснулся огромный детина. На его голове красовалась небрежно нахлобученная рыжая шапка-ушанка. В правой руке была авоська с водкой, в левой – с курами, которые волочились по полу.

– Ура! Валек объявился! – закричала Стеклорез и бросилась ему на шею.

Валек сгреб ее в объятия и бережно расцеловал. Куры тут же оказались в кастрюле, а водка с закуской – на столе. Валек снял пальто, шапку и сел, задумчиво положив пудовые кулаки на стол. На голове сквозь волосы проступала запекшаяся кровь.

– Откуда это у тебя, кормилец ты наш? – забеспокоилась Стеклорез.

Валек вздохнул, выпил залпом стакан водки и заговорил:

– Работаю я себе безмятежно на поезде директором ресторана, сижу попиваю армянский коньячок, и все у меня идет тик-так. Пассажиры пьют и гуляют в ресторане, а я себе поджариваю шашлычок на кухне. Так мы в расслабленном удовольствии и доехали до Питера, а затем нас загнали на ночь в Камышевку, где-то на болотах под городом. Стоим, все тихо, спокойно, и решил я прилечь в два ночи отдохнуть. Тут, гляжу, – дым за окном. Выглядываю – а там какая-то сволота обливает керосином и поджигает прямо подо мной вагон-ресторан! Я, надев ушанку и фуфайку, выскакиваю из двери – а там высокий мужик, с фашистской рожей, орудует с канистрой. Я к нему подбегаю и кричу:

"Ты что это, сволочь, тут затеял?"

"Молчи отсюдова", – злобно проорал он – и шарахнул лопатой по голове. Я пошатнулся и чуть было не потерял сознание, да шапка родная спасла. В диком гневе я схватил его за горло и потащил к проруби на болото, чтобы немедленно утопить. А он дергается, кричит и матерится на немецком. Дотащил я его до гиблого места и стал не спеша душить над прорубью. Уже лицо его посинело и глаза стали выкатываться из орбит. Но тут откуда-то налетела на меня его молодая, да к тому же красивая, баба, упала в ноги, и ну реветь да сапоги целовать:

"Пощади моего мужика, родненький, не убивай, дети у нас, как я буду жить без кормильца…"

"И откуда у такой сволоты писаные красавицы берутся?" – удивился я.

Эх, разжалобила она меня до самой сердечной теплоты, и тогда бросил я старого фашиста с горечью на лсд, плюнул на него в сердцах и сказал:

"Еще раз дотронешься до поезда – убью", – а потом, стиснув зубы, вернулся к себе в вагон…

Молодые ученики Кладбищенского с уважительным трепетом взирали на Валька. Он победоносно осмотрел их и грозно произнес:

– Кто обреет мою голову и обнажит рану – того я непременно награжу. Но кто сделает мне больно – того сразу прибью.

Ученики боязливо отводили глаза и потихоньку выскальзывали из кухни. Они знали крутизну Валька: сказал – сделал. Я никогда не пользовался опасной бритвой, но мне было необходимо завоевать его доверие. И я вызвался побрить громилу.

Все с напряжением следили, как я ловко водил по его голове острой бритвой. Моя рука ни разу не дрогнула, и через пятнадцать минут блестящая голова Валька засияла на всю кухню.

– Ну, молодец, – благодушно изрек он. – Раз ты прошел первое испытание, беру тебя в ординарцы. Будешь отныне везде бродить со мной. Научу тебя верно жить и идти ко Христу Путем разбойника. Когда Христа распинали, то справа от Него был распят разбойник, который тут же раскаялся перед Господом нашим и был взят на небеса. А распятый слева так и погиб, без покаяния сгинув в аду. Так вот, лично мы идем к Богу Путем раскаявшегося разбойника, ты это учти.

К четырем часам ночи квартирка-бис почти опустела. Ученики разбрелись по своим норам. Стеклорез бросила мне на пол в коридоре старое пальто, и я устроился на половичке в углу, радуясь, что не выпроводили на улицу.

От большого количества энергии, скопившейся во мне, спать не хотелось, и я решил прочитать одну из бесед с Джи, о работе над собой, чтобы немного прийти в себя и не слишком быть захваченным бурными событиями.

"Работа над собой – это создание внутри себя мистического кристалла, светящегося ядра, способного к саморазвитию. У нас Школа самореализации. Например, Гурию трудно удержаться в Школе, поскольку у него очень мало личного желания расти. Но нам и такой человек от мира тоже нужен. Но как только Гурий перестает писать дневник, он уже не в силах переварить плотность школьных событий. К тому же он навалил на себя тупую и вялую карму тех женщин, которые разделяли с ним ложе, и под давлением этой тяжести в нем затих родник интереса к побегу с планеты Земля, интереса к Звездной Традиции. Зачем ему куда-то бежать, когда и здесь хорошо? Для того чтобы вновь пробудиться, ему необходимо сделать сверхусилие по преодолению этого кармического свинца и пройти стадию Альбедо, то есть очистить душу. В принципе, не так уж много в Школе работы, и если отстраниться от своего эго, то можно успеть все сделать. А если тебя начинает одолевать интерес к жизни, то тут же все становится очень трудным и тяжелым. Интерес к горизонтальной жизни убивает желание побега в гиперфизические миры.

Научись видеть себя с точки зрения нескольких тысячелетий, а не с точки зрения одной инкарнации или одного дня. Это и будет отличным упражнением по самовоспоминанию. Только тогда ты сможешь сформировать свой магнит и поддерживать его в правильной вибрации по отношению к Лучу. Неважно, где ты находишься, в пустыне или в городе, – ты должен смотреть на эту жизнь с точки зрения истории, с точки зрения веков. Это видение необходимо в себе развивать. Иначе трудно быть отстраненным от проблем внешней жизни, трудно суметь не быть втянутым в ее поверхностный вихрь".

Прочтя эти строки, я задумался над тем, как именно я провожу свой день – в соответствии со Звездной Традицией или чисто горизонтально, прикрываясь мнимой работой над собой, как фиговым листком. К великому сожалению, я обнаружил, что довольно часто не слышу и не чувствую ветер Школы. Поклявшись себе, что с завтрашнего дня начну новую жизнь, я стал читать дальше.

"Активная позиция, – говорит Джи, – когда один самурай побеждает семерых бандитов. А пассивная позиция – когда десять человек позволяют одному бандиту полностью их уничтожить. Это опять к той же теме, что принцип Иод всегда побеждает принцип Хе".

И тут я серьезно задумался над тем, что может являться для меня активной позицией в группе, идущей по Пути разбойника. Побрить раненого громилу, прописаться в группе Кладбищенского и успеть стать ординарцем – это ли не прикосновение к активному принципу Йод? С этими мыслями я сладко заснул под тиканье будильника.

– Вставай, соня, – раздался надо мной бас Валька. – Ты забыл, что ли, что сегодня вся страна празднует Новый Год? Поехали со мной – будем выбирать лучшую в городе новогоднюю елку.

Я быстро собрался и выскочил на улицу вслед за Вальком. Он остановил такси, и белая "Волга" помчалась по предновогодней Москве. Выбрав пушистую высокую елку иа базаре у метро,

Валек назвал таксисту другой адрес.

– Поедем ко мне домой, – сказал он. – Жена, может, ждет.

Жилище Валька представляло собой огромную пустую комнату. Только посреди нее одиноко стояла разбитая раскладушка, прикрытая рваным зеленым одеялом. С потолка свисала голая электрическая лампочка. Весь пол был застелен газетами, в углу стоял вместо стула деревянный ящик из-под водки.

– Ты ведь говорил, что живешь с женой, – заметил я, дивясь дикому холостяцкому запустенью.

– Да вот, – опечалился Валек, – попалась мне баба – недобитая атеистка, ушлая безбожница. Умаялся я с ней, увещевая Богу молиться, а она никак – все кланяется и дрожит перед портретом Ильича. Видит Бог, все силы приложил, чтобы уразумить безбожную. Но однажды не вынес я непочтительного отношения к Творцу и в сердцах сказал:

"Пока не поверишь в Господа нашего Иисуса Христа, будешь спать на голой раскладушке, пить сырую воду и, как мышь, грызть по ночам сухари".

– Похоже, она так и не уверовала – заключил я.

– Да Бог с ней, – вздохнул Валек. – Не нужна мне неверующая. Еще в Библии сказано: "Да убоится жена мужа своего".

– Правильно делаешь, – восхитился я. – Бог важнее мирского довольства.

– Ну, раз этой безбожницы нет, то повезем елку к нашим – там ей наверняка обрадуются, – почесав пятерней затылок, заявил Валек.

На квартирке-бис мне было поручено украшать елку красными яблоками и мандаринами.

– Ну что, Валек, жена-то сбежала от тебя или еще ютится на дырявой раскладушке? – поинтересовалась Стеклорез.

– Баба с возу – кобыле легче, – равнодушно ответил он.

– Почему не кормил жену? – возмутилась она.

– Коль не верит в Бога, так пусть кесарь ее и кормит, – назидательно изрек он.

– Ну и изверг ты, при чем тут Бог?

– Я даю деньги только идущим ко Христу, – грозно ответил Валек.

– Пожалел бы жену.

– Не всякая жалость ведет к добру. Не помогаю женщинам, не радеющим о спасении души, пусть кесарь о них заботится.

– На новогоднюю ночь должны объявиться все наши ученички, – перебил Мещер. – Я вот думаю: а не проверить ли их на вшивость еще разок?

– Да, небось зажрались и позабыли о Боге, – глубокомысленно произнес Валек. – Надо с каждого особым образом снять мирскую плесень и проверить на верность нашему ордену.

– Мужчин будем проверять на страх смерти, а женщин – на послушание, – добавил Мещер, сверкнув красными глазами.

Квартирка постепенно заполнялась народом. Когда пробило десять часов вечера, Мещер схватил большой кухонный нож и, слегка помахивая им, стал обходить собравшихся учеников. Тех, в чьих глазах начинал метаться страх, он вытаскивал за грудки на середину кухни и подносил нож к горлу.

– Ну что, не страшно ли тебе ради Христа пожертвовать своей жалкой никчемной жизнью?

Если лицо ученика бледнело и тело обмякало, то Мещер немедленно указывал ему на дверь, а если лицо краснело и мышцы невольно напрягались, то он произносил:

– Этот пусть остается – его сердце не дрогнет в смертный

час.

Удалив трех неверных, он устремил взгляд на учениц.

– Кому не слабо раздеться наголо за веру и исполнить любое желание основного? – воскликнул он, обведя алчными глазами затихших учениц.

– Мне, – гордо заявила дама очень солидного возраста и вышла на середину круга.

– И ты туда же, – сплюнул Валек.

– Да я могу утереть нос любой соплячке, – возмутилась она, но Мещер не стал ее слушать.

– А ну-ка ты, Нори, выйди на середину, – вкрадчиво произнес он и поманил пальцем симпатичную девушку с тонкой талией и красивыми миндалевидными тазами, которой, наверное, едва исполнилось восемнадцать лет.

К моему удивлению она, надменно окинув взглядом окружающих, вышла на середину кухни и легким движением сбросила белую шелковую кофточку Перед моими тазами предстала высокая девичья грудь, излучающая тонкую эротическую атмосферу, словно алая роза.

– Тебе что-нибудь еще надо? – спросила она, вызывающе глядя в глаза Мещеру.

– Это точно наша, – воскликнул восхищенный Валек. – Ты ее сейчас не тронь, я с ней сам разберусь.

– Если ты сейчас же не прекратишь издеваться над женщинами, – заявила вдруг Стеклорез, – то я тебя в один миг вышвырну из своей квартиры, старый пакостник.

– Ну ладно, женщина, мы ведь чуть-чуть пошутили, – пряча недовольство, лицемерно заявил Мещер. – Прошедшие испытание остаются на новогоднюю ночь гулять и веселиться в орденском пространстве, – продолжил он, – остальных прошу удалиться.

После набата кремлевских курантов Валек величественно встал во весь огромный рост и заявил:

– Настоящие мужчины должны раздеться до пояса и сесть на кухне вокруг стола, чтобы по-орденски войти в следующий год. А лучшие женщины будут приносить водку и вовремя ставить закуску. Остальные пусть веселятся в комнатах, не мешая ходу основной мистерии.

Когда приказ был исполнен, Валек посмотрел мне в глаза и произнес:

– А ты как мой ординарец следи за тем, чтобы в стаканах всегда была водка, и учись правильному ритуалу у настоящих мужчин.

Они громко чокнулись полными стаканами и опрокинули их в разгоряченные глотки. Мещер со всего размаха хлопнул кулаком по столу и, прокричав:

– А теперь все повторяют за нами! – стал ожесточенно разгрызать стакан на части, разжевывая и проглатывая осколки.

Валек последовал за ним. Я с восхищением и ужасом наблюдал за ними, непрестанно подливая водку, которой они запивали осколки разжеванного стекла. По их подбородкам из порезанных десен стекали струйки крови. Валек, взглянув мне в глаза, произнес:

– Мой ординарец должен уметь делать все, что делаю я. А ну-ка, налейте ему стакан водки – пусть он сначала выпьет, а потом съест стакан.

Услужливые ученики, ухмыляясь, подали полный стакан. Я, зажмурив глаза, выпил одним духом. Перед моими глазами поплыли улыбающиеся физиономии, а над самым ухом раздался холодный голос Мещера:

– А теперь посмотрим, настоящий он ученик Джи или липовый. Ну, что уставился на стакан? Закусывай им, и чтобы с наслаждением.

Я ожесточенно стиснул стекло зубами. Один зуб треснул, и я взвыл от боли.

– Слабак, – презрительно хмыкнул Мещер. – Ни на что не годное существо, я таких не беру на воспитание.

– Не годишься в капитаны, а звание ординарца еще должен доказать, – пробасил Валек. – Ив наказание за несоответствие своему месту ты должен съесть до утра всю новогоднюю елку.

– А если останется хоть одна веточка, то выбросим тебя в окошко, – ухмыльнулся злорадно Мещер.

– А ты не лезь не в свое дело, – повысил голос Валек. – Это мой человек, что хочу, то и творю.

Я пододвинулся к разукрашенной мандаринами елке и стал осторожно жевать длинную колючую ветку, надеясь, что до утра Мещер не доживет и не приведет в исполнение свою угрозу. Я старательно жевал елку и закусывал яблоками и мандаринами, если они попадались на пути.

– Распятый Христос взял раскаявшегося разбойника на небеса, а другого забрали в ад. Так что ты смотри, твори разное, но успей перед смертью раскаяться, – учил Мещер.

Я ел елку, ветку за веткой, в ожидании, что два главных разбойника помрут от проглоченных стекол и, раскаявшись, попадут на небо. Но они оказались более чем живучи: стекло не брало их стальные желудки. Они бурно обсуждали дела ордена, а ученички подливали водку в стаканы, настороженно наблюдая за происходящим. Вдруг Валек отодвинул в сторону бутылку и сурово произнес:

– Ты это брось, браток, я здесь за главного, меня Боря Кладбищенский назначил следить за порядком.

– Да как ты смеешь со мной так нагло распускаться? – возмутился Мещер, замахнувшись ножом на оторопевшего Валька.

– Ты что, забыл, как я подобрал тебя на лесоповале, в тайге, забыл, как ты землю грыз, клянясь в верности? Ты всего-навсего мой ученик, выполняющий приказы. Ты чего это тут расселся, бурдюк со щами, я увольняю тебя с офицеров, будешь шестеркой

– Ванькой Жуковым. А ну-ка, хватай швабру и начинай драить палубу.

– Да ты, браток, совсем перегнул, – вскипел Валек и, вырвав нож у Мещера, схватил его громадной рукой за глотку и легко поднял над столом.

– Если ты посмеешь меня задушить, то тебе никогда не попасть в Царство Небесное, – заорал из последних сил трепыхающийся Мещер.

– А ты не волнуйся за меня, братушка: я перед смертью аккуратно покаюсь, – осклабился Валек.

С этими словами он положил Мещера на пол и приставил

нож к его горлу.

– Ты, браток, совсем зарвался. Запомни, тут я отдаю приказы, – приговаривал он.

Я бросил жевать опостылевшую новогоднюю елку и уставился с уважением на Валька.

– Ты не думай, что это дурдом, – патетически произнес он, сидя верхом на Мещере. – Ты попал на орденскую мистерию.

Вдруг я ощутил серую волну потустороннего ветра, которая вязким туманом наполнила мою душу. Я увидел колонны черных рыцарей, движущихся на север в поисках мистического царства Туле.

"Вот это настоящая посвятительная ситуация, хоть она и скрывается за ужасающими проявлениями", – мелькнуло у меня в голове.

Наконец пробило пять утра.

– Всем спать, – приказал Валек. – А я отправляюсь сторожить астрал, чтобы ни один бес не нарушил пространство этого дома. А ты, – сказал он, глядя на меня, – доешь свою елку в следующий раз.

Я налил себе полстакана водки и облегченно выпил. Спать мне не хотелось, я открыл дневник и наткнулся на наставление Джи:

"Чтобы достичь Просветления, тебе надо все время сражаться на передней линии фронта своего сознания, выступать против внутренних врагов, которые кажутся тебе близкими родственниками. Ты должен подражать Арджуне – Кришна учил его сражаться не на жизнь, а на смерть с его мнимыми родственниками, которые принадлежали дому Луны и отстаивали законы горизонтального мира. А ты похож на человека, который объелся горизонтальной белены, утратил понимание и перестал действовать на передней линии фронта. Ты превратился в тыловую крысу Шушеру, которая преследует каждого Буратино в школьном театре как своего потенциального соперника. Ты думаешь, Школа существует для тебя и во имя тебя? Школа предназначена передавать инспирацию Луча, инспирацию Духа времени всему человечеству. Если сказать яснее, то инспирация существует даже для инфузорий, плавающих во всех лужах земли, – а ты стараешься узурпировать мое пространство и время. Даже маленького и жалкого Петровича ты умудряешься терроризировать угрозами. Нельзя ходить в маске дутого пуделя Артемона: мол, со мной люди должны заигрывать, нянчиться и развлекать, как китайского болванчика.

Ты, как грубый зверь, матер и необходителен с дамами нашего королевства. У тебя, видимо, никогда не было приличных женщин? На всех барышень ты смотришь глазами нижнего центра, словно волк на овец. Наше пространство Посвящения требует инициативы во всем, а ты сводишь ее к стрельбе куропаток; если же их нет, ты начинаешь нудить и маяться от скуки. В нашей Школе твоя инициатива должна проявляться в вертикальном стремлении к Духу. Инициатива и еще раз инициатива. Нельзя забывать, что мы работаем над всей Россией, несем в страну, которая во многих смыслах просто спит, импульс Звездной Традиции, неразрывно связанный с Духом времени. Пространство твоей инициативы засорено объедками со стола наших ситуаций, и если ты не вернешься к первоначальной цели обучения, то не будет смысла продолжать наше зашедшее в тупик общение".

Это наставление подействовало на меня как ушат холодной воды.

"Если я не трансформирую в себе грубое начало, то Джи рано или поздно выгонит меня из Школы, – подумал я. – Но как это сделать? Я никак не могу этого понять. Когда Джи говорит мне об утончении, приводит примеры, то я легко его понимаю. Но в его отсутствие у меня наступает внутренний ступор". Так я и уснул, думая об этом, а также еще и о том, что Мещер с Вальком помрут от дырок в желудках, проделанных разжеванным стеклом. Но поутру они, как ни в чем не бывало, поднялись с пола, прополоскав водкой горло. "Крутые ребята, – подумал я, – но подражать им не буду – с ними только отдалишься от Абсолюта".

Днем атмосфера в доме была тихой: народ приходил в себя и готовился к следующей ночи. После полудня Валек взял меня на прогулку, с двумя огромными сетками бутылок, чтобы, сдав их в ближайшей подворотне, вновь затариться водкой. Увидев, что я прячусь от милиции за его широченной спиной, он не на шутку возмутился.

– По Москве надо ходить широкой грудью, нагло глядя в глаза ментам, – заявил он. – Смотри на меня, – и он зашагал прямо на двух приближавшихся милиционеров.

Я сжался в комок и пошел за ним. Но милиционеры неожиданно расступились, и я, зацепив их бутылками, пошел дальше не оборачиваясь. Купив девять бутылок водки, мы с Вальком вернулись в квартирку-бис.

– За что уважаю тебя, Валек, – говорил Мещер, разливая горькую по стаканам, – что ты всегда вовремя появляешься с сеткой водки. А после вчерашнего срочно надо опохмелиться. Я вот вместо водки в своей деревне стал выращивать на огороде коноплю, прямо на глазах у ментов, а они смотрели на нее, и им казалось, что это японский салат. Но когда я встретил Борю, то сразу понял, что у этого сына земли есть чему поучиться. Боря уже в то время был на кладбище самым уважаемым человеком. Он обучал меня мастерски хоронить мертвецов.

"Для того чтобы попасть на пир к Богу, надо пройти стадию Нигредо и не дрогнуть при встречах со смертью, – учил он, – но это лишь первое посвящение. Выкопаешь свежую могилку, выпьешь бутылочку водки и мирно похоронишь человека, проводив его в последний путь. Смерти надо смотреть в лицо, – напоминал Боря. – Но чтобы кое-что понять про смерть, надо с годик поработать на кладбище. Смерть на самом деле несет добро людям: она избавляет их от страданий и бесполезных мучений. Глядя на мертвых, быстро понимаешь, что никто долго на земле не задерживается, всякого смертушка прибирает: и бедного, и богатого. И тогда возникает неумолимое желание направиться к Богу".

– Ну вот ты – кто такой? – вызывающе спросил Мещер, пронзительно глядя в мои глаза. – Душа, заключенная в тюрьму своего тела. И снится тебе сон, что ты тот, который носит штаны. На самом же деле ты себя совершенно не помнишь, а значит, так и не знаешь. Ты ведь болтаешься в своем окаянном теле уже столько лет, а толку от тебя никакого, потому что забыл о главном. К Богу надо стремиться, как тот разбойник, и тогда заслужишь честь быть распятым вместе со Христом, – а так помрешь под забором, без всякой славы.

Мир мертвых очень близок нам. Бывало, умрут зимой десять человек в один день, и надо им всем по могиле выкопать в мерзлой земле. А мороз – минус тридцать, земля словно камень, но хоронить надо, только водка и спасает. Мертвые любят лежать в земле, и работы у нас всегда хватает… – он помолчал и добавил:

– Все то, что ты видел, бывает не каждый день – это сила призвала группу в связи с тобой. Так-то мы тихо живем.

В полночь дверь неожиданно отворилась и в квартирке-бис возник сам Боря Кладбищенский. Это был крепко сбитый человек с жестким лицом и теплыми глазами.

– Наконец ты объявился, родимый, – воскликнула Стеклорез, – спустился с небсс на нашу грешную землю. Тут без тебя Мещер такого успел наворотить…

Боря молча прошел на кухню, налил себе водки и, глянув испытующе в глаза Мещеру, задумчиво произнес:

– Если ты настоящий мой ученик, то немедленно достань мне писаную красавицу.

– Да где ж я ее в такой поздний час отыщу? – взмолился Мещер.

– Да хоть под землей, а если нет, то твоя жена пойдет в ход.

Мещер задрожал как осиновый лист и стал немедленно выполнять приказ.

Он сел за телефон, открыл засаленную записную книжку и целый час звонил по всем имеющимся в ней номерам, но так и не смог выписать молодую красотку на квартирку-бис.

– Веди свою жену, – приказал Боря, с наслаждением попивая водочку.

Мещер, чуя беду, дрожащей рукой привел невзрачную жену из соседней комнаты.

– Раздевайся, – холодно приказал Боря.

Женщина, боязливо поглядывая на мужа, смущенно снимала помятую черную юбку. Мещер побледнел.

– Может быть, ей выпадет великая честь, – осклабился Валек, – а ты, дурень, дрожишь как банный лист.

Глаза Мещера налились кровью и, сжав с ненавистью кулаки, он выскочил на балкон.

– Вот так, – назидательно произнес Боря, – теперь будешь знать, как измываться над женщинами… А ты одевайся, – миролюбиво заметил он, повернувшись к жене Мещера. – Это я так, слегка пошутил.

– А жаль, – произнесла она с нервной усмешкой.

– Ты лучше водочки выпей, – посоветовал Боря.

В этот момент с улицы послышался сильный шум и треск веток. Жена Мещера выпила глоток водки и, всхлипнув, ушла в другую комнату. Час спустя раздался длинный пронзительный звонок в дверь. Стеклорез отворила и ахнула: между двух выбритых лощеных милиционеров стоял помятый и исцарапанный Мещер.

– Этот человек утверждает, что, как птенец из гнезда, вывалился из вашей квартиры, – оскалился один из милиционеров. – Только кто ж ему поверит?

– Я только что спрыгнул с этого балкона, – возмутился Мещер.

– С парашютом, – усмехнулся белобрысый сержант.

– Да я свалился на дерево и, падая с ветки на ветку, угодил в сугроб.

– Кончай врать, бандюга. Жильцы второго этажа доложили, что ты пытался обчистить их квартиру, но, наступив на ледяные перила, поскользнулся и грохнулся наземь.

– Оставьте в покое моего мужа, – вдруг завопила жена Мещера, упав перед милиционерами на колени. – Я клянусь своей головой, что он только что сидел здесь.

– Давай-ка мы всех доставим в милицию, – разозлился белобрысый сержант.

– Да, здесь что-то нечисто, – процедил сквозь зубы второй.

– Следователь разберется, кто из вас врет, – нахально улыбнулся белобрысый и расстегнул кобуру, небрежно болтающуюся на поясе.

При виде блестящей рукояти пистолета бэд компани мгновенно притихла.

Пока патруль разбирался с подвыпившей компанией, мне удалось тихонько проскользнуть в дверь и незаметно покинуть посвятительное место. Я был счастлив, что отделался так легко и ушел даже с червонцем в кармане. Забравшись на последний этаж соседнего подъезда, я прислонился к горячей батарее и сладко задремал, дожидаясь открытия метро.

Глава 3. Мать культурной революции

Отыскав телефонную будку, я набрал номер Сильвера. После двадцати гудков в трубке раздался недовольный голос:

– Кого это принесло в такую рань?

– Это я, Касьян…

– Не мог позвонить попозже?

– Валек взял меня ординарцем, и теперь я могу жить на квар-тирке-бис сколько угодно.

– Ну и сидел бы там, а то звонишь ни свет ни заря.

– Не нравится мне атмосфера их тайных встреч – они никогда не достигнут Просветления.

– До Просветления им, конечно, далеко, – пробурчал Сильвер, – но я знаю верный Путь.

– Не мог бы ты провести меня по следующему витку посвятительного лабиринта?

– Ты поверхностно прошел тринадцатый Аркан, – недовольно произнес Сильвер. – Это – Аркан смерти, он является входом в лабиринт. Даже и не знаю, что с тобой делать.

– Но я ведь получил посвящение на Путь разбойника и могу входить в эту потустороннюю волну.

– Нигредо предполагает работу с темным аспектом подсознания. Ты должен выйти из него черным, как голова Ибиса, а в твоем сердце будет гореть тайный огонь. Но тебе еще далеко до этого.

– Джи обещал, что ты проведешь меня по лабиринту, – не отступал я.

– Не будем нарушать слово Мастера, – холодно ответил Сталкер. – Встречаемся в три часа в центре зала метро "Университет".

Я был рад вырваться на свободу и с наслаждением пройтись по заснеженным московским улицам, один, без сопровождения эзотерических разбойников.

Метро, как всегда, было наполнено спешащими москвичами: кто-то читал газету, миловидные девушки готовились к экзаменам, штурмуя физику, историю и философию. В ожидании Сильвера я стоял в центре зала, ностальгически поглядывая на студентов. Я завидовал их молодости и беспечности, а с другой стороны, был счастлив, что уже не штудирую книжное знание, а обучаюсь у Джи, как следовать велениям Духа. Джон Сильвер появился внезапно, словно вырос из-под земли; его костыли отбивали быстрый шаг по мраморному полу, глаза горели любопытством.

– Ну, как прошло посвящение? – спросил он напряженно.

– Как видишь, все в порядке.

– Было бы в порядке, если бы ты поработал месячишко на кладбище, – недружелюбно ответил он. – А так – ты остался недоделанным полуфабрикатом.

– Трудно быть идеалом в чужих глазах, – ответил я.

– Следуй за мной, умник, – недовольно произнес Сильвер.

Несмотря на костыли, Сильвер бойко передвигался по Москве, легко заныривая в трамваи и троллейбусы, так что я все время отставал от него. Увидев винный магазин, Сильвер заметил:

– Для грамотного вхождения Иванушки-дурачка к следующей бабе-яге ему надо купить шампанское. Тогда он может быть принят в более высоком обществе, где царствует Лорик. Она посмотрит и скажет, что с Иванушкой делать.

– Мудрено говоришь, – не удержался я.

Через некоторое время мы остановились у кирпичного пятиэтажного дома. Сильвер не торопясь вошел в обшарпанный подъезд и нажал кнопку звонка. Дверь открыла дама в больших строгих очках, с очень короткими темными волосами. Одета она была по-мужски непритязательно, но весь ее облик излучал оригинальность, жизненную силу и еще какую-то, непреклонную и в то же время теплую вибрацию.

– Какого интересного мамасика ты ко мне привел, – произнесла она, глядя на меня взглядом следователя.

– Это подарочек тебе от Джи, прямо к Новому Году, – широко улыбнулся Сильвер.

Сняв пальто в полутемной прихожей, я прошел в небольшую комнату. Лорик, несмотря на свое высокое положение в художественном андеграунде, жила крайне бедно. Вместо шикарной мебели, которую я ожидал увидеть, в комнате стояли старенький диван, шатающиеся угрюмые стулья и детский голубой стульчик.

Крохотный стол, больше похожий на табуретку, покосился на гнутых ножках и, казалось, в любой момент готов был развалиться, а в углу красовалась неуклюжая новогодняя елка. На стенах с зелеными в цветочек обоями висело несколько картин, изображавших, как мне показалось, сцены из жизни клошаров.

– Я из высоких принципов не забочусь о мещанской обстановке, – сказала она. – Меня более интересуют тайны человеческой души. А квартиру использую лишь для ночевки. Самую интересную часть жизни я провожу вне ее.

Я поставил бутылку шампанского на шаткий столик.

– О, умный мамасик, – произнесла она, – знает, как Лорику угодить.

– Это Джи приучил, – сказал я. – "Не веди себя в гостях так, будто ты самый прекрасный подарок в мире, – говорил он, – лучше поставь на стол шампанское – и твой визит даст желаемый результат".

– Смотри, он уже и Папу нашего цитирует! А вот сам-то ты чего хочешь? Зачем к Лорику пожаловал?

– Ищу Путь к Просветлению, – гордо заявил я.

– Зачем ты привел ко мне этого идиота, подпольщик Сильвер? – возмутилась она. – Ну ладно, мамасик, открывай шампанское, потом разберемся.

– Извините, – засуетился вдруг Сильвер, – я спешу в элитарные эзотерические круги читать доктора Штейнера.

– Бедный Сильвер, – сочувственно произнесла Лорик, – и ты туда же! И что тебе, Христа мало? Шел бы ты лучше в монастырь да Богу жизнь посвятил. А то мотает тебя нелегкая по всяким там заграничным докторам Штейнерам.

– Эти высокие пространства для тебя пока недоступны, – прошептал он мне и рванулся к выходу.

– Да брось ты! – придержал я его. – Общество Джи – вот самое недоступное пространство. Доктор Штейнер давно умер, а по книгам к Абсолюту не допустят.

Сильвер открыл дверь и застучал костылями по ступенькам.

– Да читает он Штейнера, небось, в кругу изысканных московских барышень, пудрит им мозги, а они за это его любят. Как же ему теперь доктора не уважать-то? – подметила Лорик, пока я разливал шампанское. – А это вот сынулька мой, Юрасик, – добавила она, мотнув подбородком в сторону мальчика лет пяти, – крепко саблю держит в руке. Он своего не упустит, учись у него.

– Сейчас порублю тебя на мелкие кусочки, – заорал сынулька и принялся колотить меня пластмассовой саблей, а минуту спустя схватил ломаный будильник и нацелился мне в голову.

– Это мой страж порога проверяет тебя на вшивость, – тепло улыбнулась Лорик, наблюдая за моей реакцией.

Но после посвящения на Путь разбойника это были для меня пустяки.

– Пусть дитя играет, а мамасик пусть расскажет, откуда он такой взялся, – повелительно сказала Лорик.

– Я учусь у профессора Джи, – начал я несмело. – Но поскольку он уехал недели на три в район Камчатки, то поручил меня Джону Сильверу. Сильвер обязался провести меня по московскому эзотерическому андеграунду, для приобретения алхимической устойчивости…

– Во как загнул, – заметила Лорик. – Не мог бы попроще объяснить, чего тебе надо?

– А почему у вас я оказался, так это только Сильверу известно, – сконфузился я. – Перед этим я прошел посвящение у Мещера, в группе, идущей по Пути разбойника. Наверное, так надо для моей алхимической трансформации?

– Так он, значит, вначале отвел тебя в Сокольники, на скотный двор, а потом, в виде повышения, ко мне?

– Стало быть, так.

– Ничего не пойму – дурдом какой-то! А мне-то что с тобой делать? – воскликнула она. – Я, конечно, понимаю, что ты тут ни при чем. Но что это за подлая манера у разбойника Сильвера: привел человека, бросил его, а сам, как заяц, сбежал! Видите ли, ему надо благородных девиц обслуживать, страничку из Штейнера им некому прочитать! Я здесь культурную революцию делаю, художников поднимаю на великое дело – а гут партизан Сильвер со своим мамасиком как снег на голову. Видишь ли, ему Просветления от Лорика получить надо… Да ты не стой по стойке "смирно", выпей шампанского, а то все бульки повылетают… Вот так. А теперь что-нибудь скажи, теперь Лорик тебя послушает.

– Сильвер обещал, что вы на меня поглядите и скажете, что со мной надо делать.

– Ну погоди, подпольщик Сильвер, я тебе покажу, как голову Лори ку морочить…

– Профессор Джи мне сказал: "Пока ты не пройдешь обучение у московских мэтров – чтобы мне на глаза не попадался".

– Слишком мала у тебя душонка, чтобы узреть се величину, – заметила Лорик. – А чтобы ты вместил каплю от океана его мудрости, тебя надо целый месяц рихтовать и нивелировать. Я вижу, ты даже не знаешь, что он является одним из главных мэтров московского андеграунда. Обучаться у него для тебя гораздо почетнее, чем однажды скурвиться под очередной женской юбкой. Мне все с тобой ясно. А теперь ступай домой – мне надо встретиться с важным человеком, – а завтра приходи опять.

На этом мое первое посещение Лорика закончилось. Выйдя на улицу, я попытался настроиться на одну волну с Джи и вдруг ясно, как будто он был рядом, вспомнил его слова:

"Тебе необходимо следить за тем, что ощущают люди, которые общаются с тобой, – это даст твоей душе тонкую энергетику для сновидения. Научись делать маленькие подарки своим знакомым – и ты заметишь, насколько улучшатся твои отношения с ними. Позволь людям, окружающим тебя, делать то, что им хочется, – и ты увидишь, как расцветут их души.

Тебе надо научиться инициативно развертываться в различных городах. Это тебя быстро разовьет. Никогда не жди, чтобы кто-то тебе что-то сделал. Ты сам должен наполнять людей своей инициативой и внимательностью. На твоей ответственности лежит проблема – придумать, каким образом в данный момент жить лучше, чем уже есть. Нельзя быть нахлебником, пусть лучше другие ими будут. Не ищи почета, иначе ты никогда не проявишь свой внутренний театр на сцене жизни. Чем больше ты даешь людям и ученикам, тем больше получишь от них. Ты подключен к Лучу Солнечного Тока, поэтому можешь давать людям свое тепло, свое знание, не считая душевных затрат. Жизнь в сплошных инстинктах ни к чему хорошему не приводит, а в Школе ты можешь быстро закристаллизоваться в этом. Но замечательным человеком является тот, кто всякому прохожему может дать что-либо из своей души".

На следующий день, когда я подходил к дому Лорика, около меня вдруг резко затормозило такси.

– А, мамасик! Ну, раз ты успел, то забирайся на заднее сиденье, – торопливо сказала Лорик. – Поедешь со мной на кладбище – хочу навестить могилу своего брата Георгия.

Я запрыгнул в такси, радуясь везению – иначе пришлось бы целый день болтаться по морозной Москве.

На кладбище повсюду лежал пушистый снег. Дул холодный пронизывающий ветер. Лорик положила красные розы на запорошенную снегом могилу и сказала:

– Вот он был настоящим адептом! Он объездил весь земной шар в поисках своего Мастера, посетил тайные школы Индии, проник в закрытые духовные общины, и везде его отлично принимали. Однажды Георгий посетил Турцию, где встретился с самим султаном. Султан души не чаял в Георгии и настолько ему доверял, что делил с ним любимую наложницу Нару. Султан предложил ему остаться навсегда в своем дворце, но Георгий отказался и отправился на Тибет, надеясь там отыскать своего Учителя…

Холодный порыв ветра сбил с дерева пушистый снег, и он упал на могилу искрящейся пылью.

– Пошли, а то таксист заждался, – сказала она, и я вслед за ней заспешил по еле заметной тропинке.

Я оглядел длинный ряд могил, однообразно протянувшийся до темнеющей вдали полосы леса, и отчаянно взмолился:

– Господи, настави меня на путь истинный, дабы жизнь моя не закончилась так же бессмысленно, как жизнь этих людей, бесславно лежащих под землей. Укажи Господи, Путь в высшие миры!

– Только смерть и может остудить наши буйные головушки, – заметила Лорик. – Твори добро, пока живешь на свете, а то поздно будет в грехах раскаиваться.

Я почувствовал легкое касание смерти. Мне захотелось как можно быстрее покинуть место захоронения изношенных тел.

"В следующем воплощении эти люди наверняка повторят свои ошибки, – подумал я. – Смерть их ничему не научит".

Через час мы вошли в квартиру Лорика, и я достал из сумки бутылку дешевого вермута – денег, выданных Вальком, не хватало на шампанское.

– Ты за кого меня принимаешь? – возмутилась Лорик. – Только бомжи да алкаши распивают эту бормотуху в московских подворотнях. Можешь отнести эту дрянь на помойку – там кто-нибудь подберет.

Я с сожалением развернулся на пороге и собрался отнести свой презент к мусорному бачку.

– Нет, стой, – вдруг скомандовала она. – Сегодня ко мне заявится спивающийся молодой человек. Он, небось, будет счастлив этой сивухе.

Не успел я снять пальто, как пришлось открывать дверь на чей-то звонок. На пороге возник развязный молодой человек, а из-за его спины выглядывала девушка – ее черные волосы и колдовские глаза напоминали гоголевскую панночку. У меня сразу забилось сердце при виде ее очаровательной улыбки. Пока милая парочка обживалась в комнате, Лорик позвала меня на кухню.

– Ты, я вижу, сразу запал на Танечку? – недовольно сказала она. – Не лезь к ним – это лимита, желающая всеми путями остаться в Москве.

– Да я только немного полюбовался, – покраснел я.

– Так вот, этот грубоватый красавец Миша прибыл из Казани, – продолжала Лорик. – Он пристроился монтажником и живет в рабочей общаге, где вскоре стал известен как сексуальный гангстер. За короткое время он перетрахал все этажи, начиная с первого, где ютились азербайджанки, и постепенно добрался до шестого, а там наткнулся на Танечку с Верочкой и образовал с ними любовный треугольник. Миша, как прирожденный балбес, топит жизнь в водке и женщинах. Ему рано стремиться к Богу – он еще не дотянул до звания человека. Я-то сразу его раскусила… – Иди-ка сюда, Мишунька, – позвала Лорик, – буду на путь истинный наставлять, вот для тебя вермут мамасик приготовил. А ты, – приказала она мне, – покажи Юрашке мультфильм "Принцесса на горошине" и развлеки бандеровскую гуцулку.

Пока Юрашка был отвлечен мультфильмом, Танечка, сверкая в полутьме зеленоватыми глазами, шепотом призналась мне:

– Я так по-глупому привязалась к этому идиоту, что почти потеряла себя, а моя душа стонет и плачет.

– Ему не раскрыть алой розы в твоем трепетном сердце, – сказал я, любуясь ее весенней свежестью.

– Да, теперь я понимаю, что он безнадежно груб, – улыбнулась она и влюбленно посмотрела на меня.

Взяв ее руку и испытывая глубокое волнение, я стал гадать по тонким линиям, разбросанным по ее очаровательной ладони.

– Лорик для меня столько сделала, – произнесла она, – нашла талантливого художника, который готовит меня к поступлению в Суриковское. А до встречи с Лориком я беспечно увлекалась легкими романами, пока однажды резкая встреча со смертью не остановила мой беспредел. Я словно очнулась от долгого сна и устремила глаза к Небу.

Меня охватило острое романтическое чувство.

– Хочешь, я заберу тебя с собой? – прошептал я, но в этот момент из кухни донесся голос Мишуни:

– Я умоляю тебя, Лорик, возьми меня на воспитание, я тебе всю жизнь ноги буду целовать…

– Еще чего вздумал – ноги Лорику целовать! Передо мной на коленях лучшие мужчины Москвы стояли, а ты кто?

– Лорик, если ты не возьмешь меня, я погибну…

– Если будешь так бездарно прожигать жизнь, – брезгливо произнесла Лорик, – отправлю тебя для исправления на войну в Афганистан, убивать душманов. Либо на остров Шпицберген, на полярную зимовку, где ты сможешь послужить матушке-России. А когда вернешься и дорастешь до звания человека, тогда в храме на колени перед Господом станешь. Покрещу тебя в Новодевичьем монастыре и в мир отпущу – будешь добро творить. Иначе к тридцати годам ты превратишься в потрепанного альфонса и окончишь бесславно жизнь под чьей-нибудь юбкой… Забирай, гуцулочка, своего идиота, – громко сказала Лорик, – он уже нахлебался и потерял человеческий вид.

Гуцулочка нехотя встала и, бросив на меня печальный взшяд, взяла Мишуню под руки и надела на него пальто:

– Лорик, прости меня за то, что я показала его тебе…

– Ну ладно, уходи, надоела ты мне со своей глупостью. Я-то надеялась, что ты хоть в мужиках разбираешься, а ты спишь со всякой дрянью и сама такой скоро станешь.

Воспитанница Лорика поспешно покинула комнату, а я вышел вслед за ними – прогуляться по свежему воздуху и морозному снегу. Весна Боттичелли, едва успев распуститься в моей душе, тут же увяла, и я почувствовал в груди острое одиночество.

Тогда я снова решил настроиться на одну волну с Джи, открыл свои записи и прочитал:

"Свинг – это джазовый ритмический прием, с помощью которого можно объединять музыкальные партии. Этот образ может помочь тебе увидеть пересечение в одной точке разных времен и обстоятельств, которые связаны с совместными прошлыми воплощениями. Если, к примеру, взять нашу ситуацию, то в отдаленном прошлом мы пересекались, для выполнения сложных заданий нашего Ордена на Земле. В последующих инкарнациях мы не виделись, а теперь по совместной договоренности вновь произошла встреча. И вот мы опять вместе. Такого рода встречи узнаются по свингу. Каждому из нас дается тема для импровизации, но в определенные моменты инкарнационного времени свингующий ритм мелодий нашего творчества должен совпасть, а затем мы расстаемся. Потом – новая точка совпадения разных времен и ритмов.

С помощью свинга мы способны, оставаясь в разных временных пространствах, находить точки соприкосновения друг с другом для подведения итогов, получения коррекции, обсуждения дальнейшего курса. Если кто-то из нас потеряет ощущение свинга, то не будет совместного творчества, пропадет командный дух.

Свинговать с Мастером – это достойный вызов для тебя до конца жизни".

– Ну что, мамасик, выгулял на морозе своих внутренних существ, одуревших от безделья? – спросила Лорик, когда я показался на пороге.

Я застал ее за мольбертом, на котором она пастелью рисовала портрет гуцулочки, но черты были более тонкими и одухотворенными.

– Я творю Божье подобие из человеческого материала. Когда я пишу идеальный портрет, он начинает работать над исходным образом, и какая-нибудь дурнушка, глядишь, неожиданно расцветает. Теперь, надеюсь, твоя нестриженая голова сможет поразмышлять о том, кто ты есть и зачем пришел в этот идиотический мир. А может, Лорик тебя возьмет в помощь делу культурной революции.

– На все готов, – отвечал я, снимая пальто, покрытое мелким снегом.

– Ни на что ты еще не готов, – резко ответила она. – Лорик, в отличие от вялотекущего мамасика, был и в молодости очень деятельным. Для меня жизнь была нескончаемой борьбой на баррикадах, за дело культурной революции в прагматичном Совке, за что и прозвали меня Гаврошем.

Я присел у стола, стараясь ничего не упустить из рассказа Лорика.

– Моя революция началась, когда мне было шестнадцать лет. От политики я быстро отошла – мне чужда жажда власти. Мне всегда была ближе культура, потому что культура беззащитна перед совковым бульдозером, но в то же время является великой силой.

Да, Лорик был красивой бестией. Я умела проникать через закрытые двери и знакомиться с теми, кто мне нравился, невзирая на их высокое положение; видела людей насквозь, быстро вычисляла их нутро и всегда боролась за справедливость.

Я была вхожа во все литературные салоны Москвы. В одном из них я встретила надменного Евтушенко, который нагло хамил женщинам, пользуясь своей безнаказанностью. Возмутившись, я отхлестала его по щекам, чем завоевала своеобразную известность. Лорик любил эпатажно общаться со знаменитостями, находя в этом особый шарм и волну захватывающего интереса.

Когда в одной из компаний я повстречала Высоцкого, то мгновенно вычислила его.

"Ты никогда не сможешь разменять пятака на полушки, – сказала я ему, – не сможешь увидеть, сколько и чего надо дать каждому, – ты даешь слишком много. Но ты можешь вдохновить толпу на дело культурной революции, за тобой пойдут".

Высоцкий по этому поводу написал три известные баллады.

Лорик любил внезапно появиться в элитарной компании и, наделав много шуму, так же быстро исчезнуть, ничего не взяв и ни от кого не завися. Я вела жизнь, полную путешествий и острых приключений…

– Как жаль, что я раньше тебя не встретил, – заметил я.

– Раньше Лорик безликих мамасиков в упор не замечал – его тянуло к ярким творческим натурам. А сейчас попытаюсь что-либо из тебя сотворить. Учись у Лорика – раз уж ты сюда попал.

Когда Лорик путешествовал по родному Совку, он носил универсальную куртку, в которой днем ходил по городу, а ночью спал на кладбищах. Приезжая в новый город, служивший объектом моего изучения, я вместо гостиницы сразу отправлялась на кладбище. Там подыскивала хорошо сохранившийся склеп и в нем останавливалась. Проблем с ночлегом у Лорика никогда не возникало.

Кладбище, да будет тебе известно, – это лицо города. Мертвецы обычно говорят правду, живые же всегда выпендриваются и носят маски. Когда я ночевала в склепах, ко мне иногда захаживали мертвяки, ища интимной близости. Они хотели, чтобы я им помогла решить их проблемы. Один раз под утро в склеп вошел огромный мужчина, одетый в черный костюм и белую рубашку с галстуком. Он осторожно подошел ко мне и, упав на колени, произнес:

"Умоляю, отдай мне свое тело, худо тебе не будет. Ты такая живая, что если ты подаришь мне любовь, то я вновь войду в жизнь".

У мертвяка руки были холодны, а глаза сверкали таким лю-циферическим блеском, что меня пробрал адский холод. Но, к счастью, стало светать, послышался лай собак, и по дорожке к склепу направлялась бабка с метлой. И я облегченно сказала:

"Поздно уже, петухи прокричали, приходи завтра".

"Ты меня не подведи, – ледяным голосом заявил мертвяк, – я ведь тебя давно ищу".

"Как уж получится", – ответила я и выскочила на улицу.

Еще не хватало Лорику с мертвецами возиться – надо было совершать мировую культурную революцию, спасать мир от нашествия варваров.

Когда Лорику было негде жить, он устроился на даче у пожилого иудея, который всю жизнь провел дома, в крохотном уголке, и дальше Москвы никуда не выезжал. Он боялся, что его могут убить или что-либо с ним случится.

"У меня нет ничего, – возмущался он, – но почему-то все думают, что у меня что-то есть. Я бедный человек, а за мной охотятся как за богатым…"

"Не годишься ты для мировой революции", – с сожалением сказала я и через неделю покинула его конуру.

Однажды у меня закончились деньги, и я пошла в синагогу

– Богу помолиться. Молилась до тех пор, пока синагога не опустела, а потом маникюрной пилочкой стала открывать ящик для сбора милостыни. Согбенный раввин, одиноко сидевший в углу синагоги, подошел и сказал:

"Брось это дело, там ничего нет. Сколько тебе надо? Пятьдесят рублей хватит? На, возьми. Ты умная девочка, приходи сюда, когда тебе надо будет".

Я, полная счастья, пошла на эти деньги поддерживать культурную революцию, спасать художников, у которых не было ни гроша. Когда деньги на революционные нужды заканчивались, я вновь приходила молиться в синагогу. В общей сумме раввин мне выдал четыреста рублей, пытаясь привлечь в свою общину, но Лорик неподкупен.

Благодаря моей доброте и полной отдаче я имела большие связи во всех кругах Москвы и всех вдохновляла на дело мировой культурной революции…

Ну все, на сегодня хватит, – сказала Лорик, оглядев меня с ног до головы. – Нельзя тебе давать все и сразу, а то еще подавишься, потом отвечай за тебя. Я тебе не просто байки рассказываю, для развлечения, а посвятительные истории, чтобы ты учился парадоксальной жизни. А то ты прокис в своем болоте – пора тебя оттуда извлечь на свет Божий.

Я попрощался и вышел на улицу. Шел небольшой снег, было приятно пробежаться по легкому морозу после маленькой комнатки и беспокойного Юрашки.

В метро, сев в вагон, я достал дневник и прочел о молодом Рыцаре Парсифале, который совершил великий подвиг – нашел Святой Грааль. Меня восхищало, как неподготовленный новичок мог сделать это. Ведь даже заслуженные рыцари Короля Артура, искавшие Святой Грааль, нашли только свою гибель.

"Дело в том, что подвиг может совершить, – говорил Джи, – неприглядный на вид новичок, который в далеком прошлом прошел длительный Путь тайных Посвящений. И в новом воплощении он быстро выполняет сложную задачу. С точки зрения рыцарей Круглого Стола, он совершенно неподготовлен, и этому не стоит удивляться, ибо он готовился раньше, в другом времени в ином пространстве, которое обладало силой, ниспровергающей все препятствия данного временного промежутка.

– Не могу понять, почему горизонтальные люди так не любят нас, – спросил я.

– Если злой визирь Королевства Кривых Зеркал, который читает эзотерическую литературу в отхожем месте, распространяет про людей внутреннего круга нелепые сплетни, то для них даже самая неприличная сплетня является знаком Пути, по которому они следуют.

Если падший человек кого-то ругает – то это является перстом, указующим на Путь. Этот закон парадоксально вытекает из ситуации, в которой человек хвалит тех, кто ему подобен, и ненавидит тех, кто противоположен ему.

Наш Корабль придерживается таинственного направления, на котором блажен человек, побиваемый камнями, ибо он на пути к Царству Небесному. Бояться своих преследователей глупо, это не наш удел".

На следующий день я пришел к Лорику без хлеба и вина.

– Ну что, мамасик, небось пообнищал? – покачала она головой. – Так-то таскаться по Москве в поисках чуда.

– Если позволите, я бы продолжил у вас обучение, – предложил я. – Делать могу все.

– Мне трудно понять, на что такой фрукт, как ты, может сгодиться, – озабоченно нахмурилась Лорик. – Могу взять тебя на испытательный срок, на должность Ваньки Жукова: будешь с Юрашкой гонять кошек по помойкам, убирать квартиру и ходить по магазинам. Но запомни, ненавижу шаровиков и мужиков, болтающихся без дела.

– Я все сделаю для великой культурной революции! – воскликнул я.

– Для начала я тебя ознакомлю с короткой историей, из которой тебе надобно извлечь правильный урок.

Однажды Адмирал привел ко мне своего знакомого – Кошку. Кошка был соблазнительным молодым человеком и пользовался особым успехом у одиноких женщин с артистической натурой. У меня с Кошкой завязался роман, и я тут же уединилась с ним в комнате. Адмирал проплакал в ванной всю ночь, так как он любил меня и не понимал, как это небо и грязь могут быть рядом. Через некоторое время я познакомила Кошку с отрядом передовых Амазонок, стоящих в центре культурной революции, – это сто лучших художниц Москвы.

Так вот, в их салонах Кошка очень удачно пристроился, ибо кошки любят не хозяев, а закоулки, где можно жить. Я предупреждала мадам, влюбившуюся в него, что Кошка на все способен, но она не прислушалась к совету. Вскоре мадам уехала отдыхать в Крым, а Кошка ограбил ее квартиру и слинял с какой-то смазливой медсестрой в неизвестном направлении.

С тех пор я употребляю имя "Кошка" как нарицательное, – продолжала Лорик. – Это может быть молодой человек с кошачьим стилем поведения и с такой же сексуальной неразборчивостью, как у котов. На внутреннем Пути любовь не возбраняется, но прежде всего – дело и упорная работа над собой. Иначе можно превратиться в постельного мальчика, слизняка, вечного альфонса, который пытается устроиться в жизни за счет той женщины, с которой спит

Ты смотри, не превратись в эдакого Кошку, таскающегося из одной постели в другую.

Тебе надо еще много лет работать над собой, прежде чем начать обращать внимание на обольстительных женщин.

– Это что ж – только к старости я получу разрешение на пылкую любовь? – разочаровался я.

– К старости ты должен стать мудрым даосом, писать толстые книги и любоваться неувядаемой красотой небожительниц. А сейчас запомни, что в Москве нельзя безответственно бросать молодых девочек в салоны, иначе они могут пойти по рукам и пропасть. В Москве достаточно мест, в которых можно навсегда сгинуть или растлиться…

В это время зазвонил в коридоре телефон. Вернувшись, Лорик сообщила:

– Это позвонила молодая гуцулочка – она гуляла всю ночь, а теперь вот жалуется, что надо махать щеткой на тридцатиметровых лесах. Она сейчас работает маляром, умоляет позаботиться о ней, а то, говорит, пропадет…

– Может ли она пригодиться в борьбе за культурную революцию? – с надеждой спросил я.

– Рано ей на баррикады с Лориком становиться – пусть на лесах еще поработает.

– А может, она создана для того, чтобы шагать рядом со мной к Абсолюту?

– Она предназначена для любви, но не Божественной, а земной. Тебе нужна женщина, которая вдохновляла бы тебя следовать за великими мира сего, а не забрасывала пеленками и кастрюлями.

В этот момент Юрасик подскочил ко мне и ловко вытащил из моего кармана значок с длинноносым Буратино. Он гордо нацепил его на джемпер Лорика и выразительно посмотрел на меня.

– Ну вот, – сказала она, – теперь ты в виде значка приколот ко мне до тех пор, пока не будешь готов для великого дела культурной революции.

Зазвонил телефон; Лорик деловито взяла трубку. Я прислушался.

– Куда пропал Адмирал? – донесся из трубки женский возбужденный голос. – Он ушел из дома неделю назад отмечать день рожденья к своему ученику Александру и с тех пор не вернулся. Я тебя умоляю, Лорик, найди его! Он твой лучший друг и вдохновитель, только ты можешь его разыскать в андеграундной Москве.

– Да ты не расстраивайся, – отвечала Лорик, – остался твой Адмирал у своих ученичков, учит их уму-разуму, помогает от земли оторваться. Найду я тебе его через свои особые каналы, потерпи немного, – и повесила трубку. – Это звонила Белый Тигр, личная дама Адмирала, – пояснила Лорик. – Она так названа за когтистую манеру поведения. У Белого Тигра сложились тонкие и гармоничные отношения с Адмиралом: она создает ему рабочую атмосферу, в которой он может творить завораживающие алхимические поэмы.

У Адмирала существует особый насмешливый прикол к розенкрейцерам: он всегда иронизирует над ними, от тоски по непризнанной своей гениальности. Когда он напивается, от него исходит сильная волна инфернальности. Ему давно осточертели старые рожи его друзей, но иногда они собираются вместе – погудеть, погрузиться в особые тайные измерения потусторонних глубин.

– Причастен ли Адмирал к культурной революции? – спросил я, заинтригованный алхимической фигурой.

– Адмирал – мой близкий друг. Эта дружба питает мою душу высоким духовным импульсом, – ответила она. – А теперь пойди и приготовь ужин, только при этом обязательно читай "Отче наш". От тебя в пищу изливается такая тяжелая флюидация, что я была вынуждена выбросить в помойку приготовленный тобою обед. Ты должен всегда читать про себя молитвы, пока готовишь еду, чтобы не портить мои продукты.

Я отправился на кухню чистить лук и молиться Богу, в надежде на скорое Просветление.

Когда ужин был почти готов, я спросил:

– Почему андеграунд так тяготеет к экстравагантному и даже безобразному?

– Я сама в юности безумно восторгалась безобразными физиономиями, – ответила Лорик. – Все виды мрачных личностей, с которых рисовались картины Босха и Гойи, я стремилась отыскать в жизни, а когда находила, то торчала на этих нелюдях. Так, однажды я набрела на настоящего недочеловека по имени Измаил. Он был главарем банды, состоявшей из тридцати человек. Я прижилась при шайке и была для Измаила своеобразным талисманом. Он говорил: "Пока ты со мной, с нами ничего не случится, а как уйдешь – погибнем".

Измаил с детства рос на улице, родители рано умерли. В детдомах он не уживался и всегда убегал в темные места. С детства любил душить уток и кур голыми руками, получая от этого мрачное удовольствие. Ночевал где придется, ел, что украл или что дали. А когда подрос, то стал особенно лют и зол. Он убивал всех собак, которые посмели на него залаять. Измаил уничтожал всех, кто ему не угождал, даже сам не зная отчего, так уж у него с юности повелось. Повзрослев, он собрал вокруг себя шайку бандитов, которая держала большую часть Москвы в страхе и повиновении. Деньги ему были не нужны, потому что в рестораны ходил он редко, все боялся засветиться. Он убивал для удовольствия и к тому времени успел замочить более двадцати человек.

В то время мне очень нравилось изучать мир недочеловеков, и поэтому я сильно увлеклась Измаилом. Но однажды на моих глазах убили двадцатилетнего бандита за то, что он заложил двух товарищей. Убивали жестоко – каждый из членов банды имел право на удар ножом, но убить должен был Измаил. Остальные подходили к извивавшемуся парнишке и протыкали его ножом, наслаждаясь кровью и местью в пьяном угаре. После этого я решила навсегда исчезнуть из этой шайки. Измаила вскоре подрезали в одном темном месте, а затем и всех членов банды пересажали или поубивали… Молодец, что усердно записываешь истории, глядишь, из тебя выйдет настоящий летописец, – заметила она. – Пока общаешься с великими – пиши, хоть что-то останется. Если будешь записывать, что говорю, – цены тебе не будет. А теперь иди и выгуляй Юрченка.

На прогулке, пока Юрашка крутил хвосты местным кошкам, гоняясь за ними по помойкам, я снова достал записи бесед с Джи, пытаясь понять, кем я должен стать в результате Алхимического Делания.

"Твоей задачей является выплавить в себе благородный алхимический сплав, – говорил Джи. – Сплав – это внутреннее единство, которое достигается через преодоление сильного душевного трения, в постоянной борьбе между "да" и "нет". Если ты живешь без внутренней битвы, если с тобой все случается – то ты остаешься механическим.

Если ты не преодолеваешь внутреннего давления, не оказываешь сопротивления поверхностным желаниям – то ты остаешься механическим. Если ты легко влечешься туда, куда подует ветер, или туда, куда затянет горизонталь, то ты останешься без изменений.

Но если в тебе начинается ожесточенная битва с самим собой, борьба между "да" и "нет", невероятное трение между различными "я" – тогда в тебе проступает стремление к совершенству, стремление к побегу из материального космоса. В тебе начинает созревать кристалл, ведущий к освобождению от гипноза Майи. Но твоему личному бытию это пока не под силу.

Однако твоя кристаллизация может произойти и на ложной основе, если ты не будешь прислушиваться к моим коррекциям. Здесь сокрыта идея борьбы света и тьмы. Если ты закристаллизуешься на неправильном основании, то потеряешь всякую возможность дальнейшего развития. Тебе ошибочно будет казаться, что чем больше ты будешь манипулировать людьми, тем быстрее будешь развиваться. Неправильную кристаллизацию можно исправить, но только пройдя сильное страдание.

Ты спрашиваешь, каким образом можно вызвать в себе битву между "да" и "нет". Ответ простой: для этого нужна жертва. Надо принести в жертву внутренние горизонтальные установки. Если ты ничем не будешь жертвовать, то у тебя ничего не получится. И всегда необходимо жертвовать чем-то драгоценным в данный момент времени, жертвовать из жизни – для школьной работы. Жертвовать надо в течение долгого времени и жертвовать много. Но все же не навеки, это следует понять. Жертва необходима лишь тогда, когда запущен и осуществляется процесс кристаллизации. Когда кристаллизация достигнута, то отречения, лишения и жертвы больше не нужны. Тогда ты сможешь иметь все, что захочешь. Тогда внешние законы не будут иметь над тобой власти – ты сам будешь законом для себя, гораздо более строгим, чем все существующие. Такой ученик настолько сливается с Эгрегором, что между ним и Эгрегором нет трения. В этом случае закон Эгрегора проявляется через него в полной чистоте".

– Пора домой, – вдруг закричал Юрашка, – я совсем замерз и хочу есть.

Лорик вернулась к восьми вечера, и я старательно накрыл на стол.

– Какую это молитовку мамасик прочитал, что ужин у него получился хороший? – спросила Лорик.

– Пресвятой Богородице, – отвечал я.

– Ну вот, теперь всегда ее и читай, раз она к тебе благосклонна.

– Как ты думаешь, долго ли мне еще идти к Просветлению? – спросил озабоченно я.

– Скорее всего, всю жизнь, – отвечала Лорик, отпивая терпкое красное вино, – да и то, видимо, мало будет. Придется тебе прихватить еще следующее воплощение, а то и несколько. Сейчас у тебя более-менее гармонично развиты низы – до солнечного сплетения, но на уровне сердца идет большой разрыв. Далее следует темное пятно у горла и, ко всему этому, пульсирующая голова. Голова должна быть не пульсирующей, а корректирующей. Поскольку твое сердце закрыто, ты совсем одинок, нелюбим и беззащитен. Ты уже не демон, но еще не человек; любая рвань может раздавить тебя как блоху. Вот поживешь у меня – может быть, удастся что-либо из тебя сотворить. Вот только мне непонятно: кем ты хочешь стать? – спросила она так сурово, что мне стало не по себе.

– Как минимум – просветленным человеком, – отвечал я, сжавшись в комок.

– А максимум – идиотом, – засмеялась она. – Ладно, так и быть, что-нибудь из тебя сделаю, только больше не повторяй как попугай о Просветлении – ты создан для другого. Для начала ты должен выразить самого себя, ощутить свое "Я"; почувствовать, кто ты есть, для чего тебя Творец создал, понять свою задачу в мире. Выразить себя можно только через творчество. Надо учиться свободно творить.

Пока себя не выразишь, не вывернешь наизнанку, ничего с тобой не произойдет и ты не сможешь через себя пропустить высший опыт. Нужно сначала заслужить высшее, и оно само придет. Нужно научиться отдавать все, что у тебя есть, отдавать всего себя, а не брать постоянно у людей, у Бога. Отдавай, и тебе придет еще больше. Только через самоотдачу ты сможешь достичь того, чего ты хочешь.

На следующее утро я вышел на улицу прогуляться и осмыслить новое знание. Первый раз вошел бесплатно в метро – никто не остановил. Вгляделся в недобрые лица людей: они выглядели мрачными и задавленными, и не было у них в сердце Бога. Вложили в них горизонтальную программу, отштамповали и выпустили на свет Божий. Несутся они теперь по своей колее, боясь с нее соскочить, думая, что вне колеи смерть нравственная и духовная.

Бедные они, бедные, ничего не знают о реальной космической жизни! Дом, работа, колбаса – все их заботы. Хорошо, что Господь хоть иногда посылает просветленных даосов – они несут благую весть Небес в никелированный мир.

Я смотрел на мир глазами Лорика и гордился тем, что стал обучаться у московских мэтров великому искусству Алхимии. Я все-таки добился своего!

Я не поленился и насобирал по помойкам пустых бутылок и, сдав их, купил в ГУМе конструктор для Юрашки, в надежде занять его и освободить время для размышлений об Абсолюте. Затем зашел в модную парикмахерскую. Симпатичная девушка в голубом халатике, облегающем тонкую фигуру, строго осмотрела мою лохматую голову и принялась беспощадно обрезать густые волосы.

– Сколько у вас стоит стрижка? – полюбопытствовал я через несколько минут.

– Пять рублей, – ответила парикмахерша, покосившись на меня.

– Какие у вас высокие цены! – изумился я. – У меня в кармане рубль двадцать.

– Безмозглый идиот, – заорала девушка, в которую я чуть не влюбился, – вали отсюда, – она ловко стащила меня с кресла и вытолкнула на улицу.

– Где это тебе, как бездомному псу, выдрали клок волос? – поинтересовалась Лорик, когда я отдавал конструктор Юрашке.

– В парикмахерской не расплатился.

– Каким же надо быть идиотом, чтобы садиться под бритву без копейки денег, – возмутилась она. – Столько времени проторчал у меня, а так ничему и не научился.

Я тут же исчез на кухню готовить обед, твердя праведную молитву. Обед удался; Лорик сменила гнев на милость, и я услышал от нее еще одну посвятительную историю.

– В молодости я училась в театральном институте и никогда не водилась с такими растяпами, как ты. Летом я ездила на Черное море и купалась рядом с лучшим на побережье пляжем космонавтов. Я была эксцентричной личностью, и меня знал весь пляж. Я сшила себе экстравагантные плавки из советского красного флага: на заднице – серп и молот, а спереди – пятиконечная звезда. В то время это было слишком вызывающе.

Однажды из озорства я заглянула за ограду и неожиданно увидела Юрочку Гагарина. Обрадовавшись, я громко крикнула:

"Юревич, иди сюда".

Юрочка заулыбался и подошел.

"Ну что, ты видел демонов в космосе?"

"Видел", – улыбнулся он.

"Тогда перелезай ко мне, поговорим".

И Юрочка пошел со мной на камушек. С тех пор мы часто беседовали на этом камушке. Юрочка рассказал, что когда он проходил верхний слой атмосферы, в иллюминаторе возникли два жутких глаза, и тогда он стал креститься и молиться Христу, как мать учила в детстве. Он попытался заснять эти глаза фотоаппаратом, но на пленке ничего не оказалось. Многие космонавты до него погибли в этом слое. Как выяснилось, Земля опоясана инфернальным слоем, который сложно преодолеть.

Как-то раз я с космонавтом попала в гостиницу, где жили артисты кино. Одна грудастая актриса хотела провести ночь любви с покорителем космоса. Тогда это было престижно, но он все не давался. На ночь в номере с ним остались две дамы и известный актер – там затевалась некая любовная история. Тут посреди ночи раздался настойчивый стук в дверь. Космонавт сорвался с постели, со второго этажа спрыгнул в клумбу и вывихнул колено. Я прыгнула за ним и потом на себе насилу дотащила до такси. В медпункте вправили ногу, я посадила космонавта в такси и отвезла домой. Затем я узнала, что в ту ночь известный актер заказал корзину шампанского, и гарсон, принеся его, ломился в дверь.

– Вся ваша жизнь наполнена великолепными приключениями, – восторженно сказал я.

– А твоя настолько ординарна, что тебе стыдно сидеть рядом с такой знаменитостью, – улыбнулась она. – Тебе нельзя жить как раньше, надо срочно измениться. Окунись в мир людей, прояви себя. Только не стань шакалом. Шакал бегает за всеми, торчит, кайфует, собирает материал, пишет, издается, но никому ничего не дает. Ты вот все пытаешься воспитывать кого-либо, а чтобы воспитывать людей, надо иметь благословение Божие. Ты – Лев, а Львы не могут миссионерствовать, они для других дел. Львы – царственные звери, но они слегка туповаты и не всегда чуют опасность. Они не могут вести – их ведут.

А к людям нужен особый подход – их надо любить и уважать, тогда все будет хорошо. Более всего на свете человек любит себя и с удовольствием будет общаться со своим зеркальным отражением. Если ты будешь человеку во всем потакать и подыгрывать, то ему будет хорошо и приятно с тобой. Ибо нет ничего интересней для него, чем его собственная личность… Ну ладно, на сегодня хватит поучений, займись чем-нибудь, а меня ждут дела культурной революции.

Постепенно я прижился у Лорика – или она смирилась с моим присутствием. Мне был отведен небольшой уголок в комнате на раскладном кресле, где я и спал, грезя о Просветлении.

Однажды рано утром отчаянно зазвонил телефон.

– Это твой Папочка, – сообщила Лорик, – хочет с тобой побеседовать. Он уже вернулся из поездки, но я сказала, что не хочу тебя отпускать в город, пока ты не закончишь у меня обучение, иначе все, что я в тебя вкладываю, выветрится в один миг. Поэтому он решил навестить меня сегодня вечером.

Я горел нестерпимым желанием увидеться с Джи, ибо не мог долго обходиться без небесного импульса.

Джи пришел вечером, а за его спиной стояла целая гвардия мистиков. Я удивился, увидев Фею: она редко выходила в свет и почти всегда молчаливо отсиживалась в углу.

Я быстро накрыл на стол и стал ждать, когда разгорятся споры о шествии к Абсолюту. Но эзотерики все съели и выпили, не вспомнив ни о Боге, ни об отечестве. Тогда Джи незаметно стал поднимать алхимический градус.

Грянула музыка, и очаровательные эзотерические дамы, вместо того чтобы рассуждать о трудностях духовного Пути, пустились выплясывать в коротеньких мини-юбках соблазнительно-замысловатые узоры.

– Пойдем на кухню, Болотная Русалка, – позвала Фею Лорик, – мне надо с тобой поговорить о тайной красоте женского мистического Пути.

– А мы с тобой, – подозвал меня Джи, – выйдем на лестницу

– нам надо обсудить дальнейшие планы твоего обучения.

Чтобы нам никто не помешал, мы поднялись на четвертый этаж.

– Я не могу долго находиться в этом месте, – пожаловался я.

– Если вы позволите, я бы сегодня же слинял от Лорика, ибо она уже успела расплющить мою душу.

– Нет, – возразил Джи, – тебе придется учиться у Лорика до тех пор, пока она сама не выгонит тебя, и только после этого попытаться найти работу в Москве. А если нет – то поезжай в город Дураков. Там ты подготовишь почву для построения эзотерической Школы. Тебе надо обеспечить квартиры для будущего приезда Школы и найти интересных людей, среди которых она будет разворачиваться. Учение будет даваться по мере прохождения разнообразных обучающих ситуаций, на массе живых примеров. Учение невозможно дать, находясь в аудитории, оно дается в путешествии по разным городам, при участии различных мистиков и необычных обстоятельств. Учение не является буквой или книгой, оно живет каждую секунду своей уникальной жизнью, и в этот момент можно передать ту или иную его грань. Поэтому надо подготовить живое пространство для развертывания Луча.

– Всегда готов, – заявил я.

Мы спустились в уютную квартиру, где эзотерики гуляли и веселились так, что весь дом ходил ходуном. Джи сел рядом с Лориком и спросил:

– Как ты думаешь, выйдет ли из брата Касьяна что-либо путное? Есть ли смысл его дальше вести?

Я замер в ожидании.

– Твой мамасик довольно наглый, – отвечала Лорик. – Другие побольше его, но поскромнее, а этот все время просит: научи, дай, подключи к Лучу. Вот и решила для начала научить его все записывать, чтобы стал летописцем – хоть какой-то толк от него будет. А теперь пусть просит все, что хочет.

Я упорно молчал.

– Один раз в десятки тысяч лет тебе выпала такая возможность – просить у Лорика все, что хочешь, – учтиво произнес Джи, – а ты словно воды в рот набрал.

– Твой мамасик является знаком того, что новые ученики требуют нового подхода, – произнесла Лорик, – и время уже пришло работать с ними в другом ключе. Может быть, твоего мамасика отправить в созвездие Гончих Псов? Но для улета туда нужна основательная бытийная база, а базы-то у него и нет, и все равно туда же рвется… Ты, мамасик, – обратилась она ко мне, – как я вижу, лишь из гордыни рвешься учить юнцов, но не знаешь, как это делать. Не нужно ничего своего вставлять в ученика, как это делаешь ты. Надо увидеть его "Я" и его творческие грани, развить и укрепить их, а затем отправить по индивидуальному пути. Ты же не интересуешься творческими гранями ученика, а пытаешься вставить в него свой непереваренный конгломерат жизненных эрзацев. Нельзя ограничивать личность ученика – всегда должна быть свобода и возможность для его собственных изысканий в области духа. Ты все просишь, чтобы я тебя подключила к Лучу. Я могу, но смотри – а то ведь и сгоришь сразу. Ты хочешь только иметь, но если имеешь – то надо учиться и отдавать, чтобы был обмен энергиями: ты – мамасикам, а они – тебе. Нельзя только давать, не беря у них ничего взамен. И наоборот: нельзя только брать, ничего не давая взамен. Должен быть перелив и обмен энергией в свободной ситуации. Сможешь ли ты это делать – не знаю, для этого надо уметь любить людей.

– Как же мне научиться их любить? – спросил я.

– Этому нельзя научиться, дурачок. Можно только молить Творца: "Господи, дай мне любви, наполни мое сердце любовью к людям и милосердием".

– Не могла бы ты, Лорик, отправить нетерпеливого мамасика в волшебную страну грез, да так далеко, чтобы он вернулся, изрядно помудревшим, лишь к следующей инкарнации? – спросил Джи.

– Каким же надо быть твердолобым, чтобы утомить самого Мэтра, – возмутилась Лорик. – Отправлю-ка я его на Альдебаран, – после недолгого раздумья ответила она, – оттуда он не скоро вернется.

Мне стало не по себе,

– А что мамасик будет там делать? – спросила вкрадчиво Лорик, глядя на мое вытянувшееся лицо. – Неужели опять совершенствоваться?

– А есть там кто-нибудь? – напряженно спросил я.

– Нет, мамасик, там никого нет, будешь только с духами общаться. А хочешь, отправлю тебя – вот так, каков ты есть, целехоньким, не вытаскивая тебя из тела, а прямо вместе с ним?

– Не хочу на Альдебаран, – заявил я, – там нет Пути к Абсолюту.

– А если я все-таки отправлю мамасика, – продолжала Лорик, – то знаю, что скажет Папочка: "Ну что ж теперь сделаешь?" – и погрустнеет.

На мое счастье, один высокий молодой человек галантно пригласил Лорика на танец, и вопрос об отправке на Альдебаран был отложен на неопределенное время.

– Наш Мэтр плохо выглядит, – тревожно заметила Лорик, когда все разошлись, – не знала я об этом. Надо ему чем-то помочь, что-то для него сделать. Постарел, поседел, стал совсем дедушкой, наверное, и в метро теперь ему место уступают. Хватит ему жить с Болотной Русалкой в крохотной комнатушке. Надо ему подыскать приличную даму с огромной квартирой и отдельным кабинетом. Хватит бродить ему по России с такими идиотами, как вы с Петровичем. Пора ему книгу писать.

Лорик подошла к зеркалу и оглядела свое лицо.

– Да, – с сожалением сказала она, – внешностью я теперь больше похожу на торговку и скандалистку. Но даже с такой безобразной рожей мне надо двигать вперед культурную революцию. Да и мамасики уже привыкли к такому Лорику. Раньше у Лорика была клёвая мордашка, и народ шел к нему в гости без передышки. Но затем возникла необходимость изменения мордашки в морду. После произведения особой трансформации получилось то, что ты сейчас видишь перед собой. Хотя можно, конечно, на время вернуть прелестный вид для нежной любви, а потом вновь теперешний – для борьбы с московской бюрократией. Но зачем это Лорику делать?

Под предлогом поиска работы в Москве мне удалось вырваться на волю, и я сразу позвонил Джи.

– Приезжай, – сказал он своим мягким баритоном, – сегодня хочу тебя ввести еще в один мистический салон Москвы, который держит чета Жигаловых. Они играют в московском алхимическом лабиринте немаловажную роль и воспитали не одного адепта. Если тебе удастся войти в их внутренний мир, то ты получишь доступ в мистический оазис, где подтянешь свое бытие.

– В мистическом салоне нас ждут вечером, – сказал Джи, когда мы встретились. – А сейчас предлагаю отправиться в кинотеатр – посмотреть фильм "Грек Зорбе"

Я смотрел фильм без особого интереса. Некий инженер из Америки решил построить лесообрабатывающий завод. Помогать ему вызвался грек по имени Зорбе. Он честно внес свой капитал и стал компаньоном. Инженер был серьезен, а Зорбе – подозрителен. Все деньги были затрачены на постройку завода, но в последнюю минуту он стал разваливаться на глазах подавленных хозяев.

Грек Зорбе вначале застыл от ужаса, а потом, неожиданно, – дико расхохотался и стал танцевать сиртаки.

– Я понял, что наша жизнь – это всего лишь странный сон! – неистово закричал он.

– Потрясающе, – тихо сказал мне Джи. – Мы живем в иллюзии великого Брамы, бесконечный сон Майи окружает нас…

– Ты разорил меня! – пришел в ужас инженер. Но вдруг он внезапно проник в пространство видения Зорбе и так же безумно расхохотался.

– Они потерпели полное крушение на внешнем плане, – комментировал Джи, – но через это смогли ощутить иллюзорность всей своей жизни. В душе инженера что-то изменилось. Произошла передача внутреннего состояния от Зорбе к инженеру, по закону сцепления зубчатых колес. Его восприятие сместилось, и он вдруг увидел, что его жизнь является сном, – и расхохотался. Здесь Зорбе выступил в роли Мастера.

Когда мы вышли на улицу, Джи сказал:

– Метод социальных провалов – дзенский способ Просветления. Он мгновенно смещает восприятие, обнажая искрящуюся монаду в ее первозданном сиянии. В фильме прекрасно показано, что надо не только строить домик на земле, но и помнить о стремлении к Абсолюту.

Для некоторых учеников вертикаль может открыться только через полное разрушение построенных горизонтальных надежд. В древних посвятительных мистериях это достигалось через прохождение учеником коридора смерти, в котором земные ценности теряли всякое значение. Ученик должен понять тщету горизонтальной жизни, и только после этого он способен направить все свои усилия на поиски Божественной сущности. Но, чтобы произошло переключение, он должен находиться в поле влияния своего Мастера.

В наше время проход в Зазеркалье легче осуществить единой группой, ибо на нее может быть подана энергия Луча из Космоса.

Через два часа мы подходили к небольшому бревенчатому домику, симпатично стоявшему на лесной лужайке среди голубых сугробов и заснеженных деревьев.

Жигалов был высоким молодым человеком в клетчатой фланелевой рубахе с закатанными рукавами и джинсах, заправленных в обрезанные валенки. Он, напоминая мне отважного сельдерея, деловито растапливал печь сосновыми щепками. Его жена похожа была на увядающую мимозу, в которую Создатель не успел вдохнуть жизнь. Она выглядела надменной и холодноватой; из-под ее опущенных ресниц струилась явная неприязнь к моему появлению.

– Это мой новый денщик, – сообщил Джи, в ответ на вопросительные взгляды, брошенные в мою сторону.

– Ну, присаживайтесь попить чайку. В такой холод приятно посидеть у горячей печи. А чем занимается ваш денщик? – спросил хозяин дома, внимательно рассматривая мое неприступное лицо.

– Я направляюсь к Абсолюту, – многозначительно заявил я.

– И ты уверен, что достигнешь Его? – усмехнулся он.

– А мне неважно, достигну или нет, главное – что я иду в Его сторону.

– А ты уверен, что идешь? – надменно спросила жена, похожая на мимозу.

– Идет Мастер, а я лишь следую за ним.

– И ты ему еще доверяешь? – коварно спросила она.

– Намного больше, чем вам, – парировал я.

– Моя жена освоила новое ремесло, – примирительно сказал Жигалов, – она ткет мистические гобелены на темы своих видений.

– Очень интересно, – сказал Джи, – не покажете ли вы нам эти работы?

Жигалов поднялся и жестом пригласил нас в соседнюю комнату.

Огромный гобелен был натянут на старинный станок. Переливающийся красками орел парил в небесной вышине, указывая магу Путь к абсолютной свободе. Я был настолько покорен силой этого образа, что застыл от изумления.

– Изготовление гобеленов в средние века считалось королевским искусством, – пояснил Жигалов. – В России ему обучали девушек из царской семьи. С мистической точки зрения, постоянное пересечение двух нитей, вертикали и горизонтали, несет в себе глубокий сакральный смысл.

– Твое поведение весьма вызывающе, – сказал Джи, когда мы на минуту остались одни. – Ты недооцениваешь скрытую утонченность этого дома, – в его тоне звучало недовольство, – не дозируешь свое присутствие, насильно навязываешь себя хозяевам. С людьми надо работать тонко и филигранно. Придется тебя учить настраиваться на основные алхимические фигуры лабиринта, иначе тебя примут за дурачка. Нельзя просто ловить кайф на Луче. Надо пропускать его через себя для филигранной работы с учениками, а не использовать для собственного кайфа и надменной гордыни. Если ты найдешь сердечный контакт с этой необычной парой, то они многое смогут тебе передать.

Но эти слова еще больше усилили во мне чувство отчуждения, и, пока Джи расспрашивал Жигаловых о тонкостях их ремесла, я молча пил чай.

– Ну что ж, поскольку тебе слабо взять этот барьер, – с сожалением сказал мне Джи, – я закрываю тебе вход в эту ситуацию.

Он тепло распрощался с Жигаловами, и мы ушли.

По узкой тропинке, вьющейся среди сосен, мы отправились на электричку.

– Жаль, – произнес Джи, – что ты не смог проникнуть в завуалированное под простоту мистическое пространство этого алхимического перегонного куба.

– Холодное отношение ко мне хозяйки дома сразу подорвало мой интерес.

– Это разгулялась твоя Манька Величкина, – подметил Джи.

– Поучился немного у Лорика – и сразу зазнался. И к тому же ты совсем забыл о тибетской практике оживления мертвецов. Если бы ты согрел огнем своего сердца охладившуюся душу хозяйки, то получил бы от нее в тысячу раз больше.

– Что-то не лежит моя душа к этому дому, – ответил я.

– В этом-то и заключается твоя ошибка. Кстати, в их пространстве долгое время возрастал известный тебе Али.

Адмирал, Мамлеев, Лорик и Али – это четыре апостола московского мистического андеграунда, – добавил Джи. – Тебе желательно перенять у них хоть малую часть их опыта. Адмирал – таинственная фигура, его душа живет в ином пространстве.

У Адмирала существует несколько противоречивых лиц.

Первое лицо – стиль пьяного, полное социальное падение и инфернальность. Он настолько вживается в роль, что даже может спать в грязной канаве. К его неординарной внешности постоянно цепляется всякая пьянь и милиция.

Второе его лицо – это полный уход в Зазеркалье, абсолютное одиночество, непонятность, тончайшая высота души. Тебе нечем воспринять его тонкую структуру. В нем воспитана тонкая эротическая культура на уровне высших чакр, что людям еще вообще не снилось. Есть всего несколько адептов, которые его по-своему любят и поддерживают, – среди них питерская Кэт и Белый Тигр. Адмирал всегда может уйти в свое Зазеркалье. Для людей он непонятен, и делать на земле ему уже нечего.

Тем временем, шипя и издавая гудящий звук, к платформе подъехала электричка. Мы торопливо вошли, и она, постукивая колесами, повезла нас по направлению к Москве.

– Мне очень хочется встретиться с Адмиралом, – воскликнул я.

– Только со своей грубой напористостью ты далеко не продвинешься по Пути, – заметил Джи. – Тебе надо вначале трансформировать свою грубую часть.

– Я постараюсь, – сказал неопределенно я, не понимая, что он имеет в виду.

Как только я появился у Лорика, она подозрительно спросила:

– Когда ты последний раз причащался в церкви?

– Год назад, – сконфузился я.

– Завтра срочно отправляйся в Божий храм, а то на тебе толстым слоем осела мирская плесень и лицо слегка покривело.

– Но Джи мне никогда не говорил об этом, – смутился я.

– Он высокий Мастер и к тому же является эзотерическим Папулей, заботящимся обо всех мамасиках мира. Ему не хватает времени все тебе объяснять. А вот похождения по московскому алхимическому андеграунду расплавили остатки твоих мозгов, и теперь ты похож на идиота с пустыми глазами и отвисшей челюстью. Постоянные разговоры об инферне и посещение группы, идущей Путем разбойника, привели многих мамасиков к распаду, и мне бы не хотелось, чтобы ты пополнил их ряды. Я не собираюсь делать из тебя еще одного беса. Ибо в этом случае причастие будет насмешкой над священником. Если браться за дело как следует, то не стоит тебе шляться по дурацким кино и посещать таких же идиотов, как и ты сам.

Для меня это было самым большим наказанием, но возражать я не посмел.

– Ну, а какие у тебя успехи в поиске работы? – грозно спросила Лорик.

– Сегодня день был неудачным, с работой не повезло, – сообщил я, – но зато Джи познакомил меня с четой Жигаловых.

– Жигалов снаружи похож на герань, растущую на грядке, – заметила Лорик. – А внутри он напоминает древовидный папоротник, которому не нужен ни Бог, ни космическое сознание. Он удачно устроился в своем уголке и глядит оттуда глазами красивого цветка.

А ты, вместо того чтобы продолжать шляться по чужим квартирам, обязан был найти работу. Иначе отправишься к молдаванам, выплескивать непереваренное знание, которого ты здесь поднабрался. Будешь удобрять отрыжкой свой юг.

На следующее утро я отправился каяться в несметных грехах и причащаться в Новодевичий монастырь. Но священник, выслушав мою исповедь, не допустил меня к причастию, а наложил на меня строгую епитимью – отбить тысячу земных поклонов перед иконой Святого Николая – и с покаянной молитвой отправил домой.

Подойдя к метро, я позвонил Джи и сообщил:

– Я не смогу прийти к вам, ибо по приказу Лорика должен готовиться к причастию: очищаться и читать до утра молитвы.

– Вот Лорик, молодец! Наконец-то ты вернешься в лоно христианской церкви, а то ни о чем не можешь думать, кроме медитации и Просветления.

Вечером на кухне у Лорика, под насмешливые крики Юрашки, я отбивал челом земные поклоны, читая покаянную молитву перед иконой Николая-Угодника. А все мои мысли были направлены на обдумывание плана побега от Лорика. Через два часа на лбу от чрезмерного усердия образовалась бордовая шишка, и мне показалось, что Святой Николай теперь-то уж точно допустит к причастию.

– Вот теперь ты можешь меня о чем-либо спросить, – сказала Лорик, одобрительно осматривая мою шишку

– Я никак не могу понять, – робко начал я, – почему мои лучшие девушки начинали с разговоров о Просветлении, а заканчивали попыткой создать семью и нарожать детей…

– Вы, мужчины, доверчивые простофили, – снисходительно улыбнулась Лорик. – Вы полностью раскрываетесь в сексе. Перед оргазмом вы становитесь беззащитными, как дети, и вас можно брать голенькими. В этот момент очень хорошо просвечивается структура мужской души. Можно увидеть всю грязь и всю его красоту, и то, что надо изменить, переделать в его внутреннем мире, а что надо наладить и развить.

Обычные девицы пытаются в этот момент мужчину вычислить, узнать, когда сказать "женись", или "купи золота, шмоток". Вагинат стремится подмять под себя и свои юбки все лучшие устремления мужчины, если они у него, конечно, есть. По правде сказать, среди мужиков тоже много дряни, но попадаются интересные личности с высокими помыслами. А среди баб – довольно редко встречается творческий экземпляр. Женщина – это земля, и она всегда стремится к ней; мужчина же стремится к Небу.

Женщина сотворена из ребра мужчины и поэтому должна помогать ему достичь Неба, а она вместо этого накрывает его юбкой и затрахивает своими кастрюлями и прочей ерундой. Женщина должна служить мужчине, давая ему возможность оторваться от земли…

Лорик пронзительно взглянула на меня и произнесла:

– А тебя я попробую собрать в единую отлаженную схему, ибо ты состоишь из различных частей, и только малая крупица тебя хороша и пригодна для развития, остальные же куски как хлам придется выбросить на помойку.

– Я буду вам премного благодарен, – заверил я, – если вы сделаете из меня человека.

– У тебя существует не ахиллесова пята, а целый ахиллесов живот, – продолжала она. – Когда ты видишь юбку, то тут же отвисает челюсть, а душа расползается желтой жижей. Вибрации похоти отвратительны. Это свойство присуще низшим расам.

Высшие расы – арийцы – при виде прекрасной женщины вдохновляются любовью и устремляются к солнцу и звездам – тогда возможна и близость.

Низшие расы при виде красоты сразу пытаются залезть под юбку, а затем улизнуть к следующей.

Ариец при виде красоты весь собирается внутренне, подтягивается и расцветает.

У низшего примата отвисает челюсть, и он начинает плыть в желтой похоти.

Чтобы тебе остаться нормальным человеком среди серой массы людей, надо вначале окрепнуть, а затем полностью овладеть материалом своей души, но для этого у тебя должны быть всегда экстремальные условия. Тебе надо пройти джеклондоновский вариант – север, ледокол, ситуацию на грани выживания. Если у тебя не будет экстремальных условий, то вся возрожденная мной схема твоей души заржавеет и перестанет работать. А кто ее будет чинить?

Ты должен быть всегда очень крепок, собран и боеспособен. А если ты превратишься в постельную кошку, то очень скоро тебя можно будет выбросить на помойку. Женщины своей красотой должны вести к звездам, а не под юбку. Женщина по природе великий провокатор Вселенной. Через нее проходят два пути: один ведет к Небу, другой – в ад.

Лорик бросила на меня строгий взгляд и ответственно заявила:

– С завтрашнего дня ты должен научиться зарабатывать деньги в Москве без моей помощи. Пока ты только и можешь, что бомжевать на сдаче бутылок. А теперь отправляйся спать, на сегодня хватит – из твоих ушей дым повалил, ненароком перегреешься, еще надо будет откачивать.

Чтобы настроиться на волну Луча, я прочитал недавнюю беседу с Джи о стратегии Кшатрия.

"Центр тяжести твоих поступков должен исходить из рабочих "я", из группы Арджуны, – говорил он. – К ней можно подключиться только на сверхусилии. Группа рабочих "я" в твоем горизонтальном составе является островом Робинзона. Только эта маленькая сплоченная когорта может противостоять натиску хаоса, и, может быть, не только противостоять, но и повести решительную борьбу со всем твоим устаревшим составом, проводящим волны хаоса, мрака, разрушения, анархии. Это и есть стратегия Воина, искусство Кшатрия. Воин в тебе принимает вызов и приступает к подготовке великого сражения – не на жизнь, а на смерть. Твоя первая задача – преобразовать весь свой состав. Это преображение достигается только через огонь беспощадной битвы, через страдание и жертвенность, непрерывные и разнообразные по своему спектру. Жертва и сознательное страдание – это метод. Преображенный состав или малые фрагменты его рождают волны Гармонии, Красоты, Сострадания, Любви и Абсолютного Мужества, Волны Великих Замыслов.

Списки отрицательной и положительной стороны сэлфа нужно углубить. Затем начать кровопролитные боевые действия группы Арджуны под водительством Учителя Кришны.

Алхимия – переплавка отрицательных свинцовых залежей в благородные светлые субстанции, которые формируют черты рыцарского характера. На стороне Арджуны – группы саморазвития – гигантский потенциал твоей сущности, ожидающей развития. И, хотя эта группа мала, она обладает невероятной инициативой, предприимчивостью, неутомимостью, мужеством. В нее входят Воины-профессионалы, Воины без страха и упрека. В этой битве осуществляется рост сущности, высвобождение ее сокровенных, неисчерпаемых творческих богатств, расцвет ее микрокосмоса и даже расцвет – Весна Боттичелли – твоих друзей, близких к Ордену.

– Но процесс переплавки является невероятно болезненным, – сказал я тогда, вспоминая свои неудачные попытки.

– Когда льву попадает в лапу заноза, то процесс избавления от застрявшей колючки также крайне болезнен для царя зверей. Но если ты хочешь стать быстрым, то надо пожертвовать комфортом и потерпеть боль".

На следующий день я отправился на Белорусский вокзал в надежде заработать на жизнь. Подойдя к трем подозрительного вида носильщикам, я спросил:

– Не знаете ли вы, как здесь можно подработать?

Коротышка в рваной фуфайке, сплюнув мне на башмак, процедил:

– Катился бы ты отсюда.

"Чего ожидать от отпетого пролетария", – подумал я, зашагав прочь, но напарник, выглядевший более прилично, бросил вдогонку:

– Походи, поспрашивай у поездов, не нужно ли чемодан поднести. Может, что-нибудь и дадут.

Первый поезд прибыл из Брянска. Я ходил среди вываливающихся из вагона пассажиров, учтиво предлагая свои услуги, но озлобленные россияне сами перетаскивали невероятно тяжелые тюки, с опаской поглядывая на меня.

– Российская беднота умрет под своим багажом, но сбережет копейку, – раздался дребезжащий голос коротышки. – Жди богатого поезда.

Богатый поезд из Германии приезжал только через час, и я отправился бродить под снежинками, падающими с неба, по московским улицам. Когда на перрон высыпали прилично одетые пассажиры, я уже более уверенно врезался в спешащую толпу

Мне повезло – две дамы почтенного возраста, возвратившиеся из Берлина, выдали рубль за переноску громадных чемоданов.

"Нет, это не для меня, – размышлял я. – Мне больше по душе заниматься великими делами, помогать Танскому монаху в выполнении космической задачи, а таскать вещи – это не для героев". Осознав тщету мелких заработков, я с надеждой набрал номер Джи.

– Спасите меня от кармы носильщика, – взмолился я. – Толку от меня на вокзале никакого.

– Ну ладно, – произнес он, – вещи таскать не столь уж важно. Приглашаю тебя на встречу с замечательным мистиком – Александром. Он должен появиться в центре зала станции "Киевская" ровно в 16.00.

Я с легким сердцем покинул Белорусский вокзал и направился в очередное обучающее приключение.

Александр, известный мне по рассказу Гурия, выглядел истинным арийцем, строгим и подтянутым. Он принадлежал к московской золотой молодежи, от которой ожидалось многое. Я шел слева от Джи и с интересом наблюдал, как он чеканит шаг. Ариец небрежно рассказывал о том, как праздновал свой день рождения с Адмиралом, несколько дней гуляя по всей Москве.

– Я был настолько восхищен Адмиралом, – говорил он, – что решил посетить вместе с ним всех своих друзей. Но на поверку они оказались мелкими крысами и не оценили люциферического великолепия моего кумира. Испытывая страх перед потусторонним холодом Мэтра, они закрыли передо мной двери в свои мышиные норы. Ну и Бог с ними: даже все вместе они не стоят общества Адмирала.

Джи стал подниматься по лестнице к переходу на другую станцию.

– Кстати, куда мы сегодня направляемся? – спросил Александр.

– Приглашаю тебя к Лорику, – ответил Джи с легкой улыбкой.

На лице Александра отразился восторг. Он выхватил из своей сумки бутылку портвейна и швырнул ее вниз на перрон.

– Зиг хайль! – громко прокричал он. – Это мой дар богу Дионису! – и экзальтированно выбросил вперед правую руку.

Бутылка разбилась о гранитный пол прямо перед элегантной парочкой, обдав их дорогие меха алой волной портвейна. В моей груди похолодело, восторг исчез ~ не хотелось оказаться в милиции. Джи, не оборачиваясь, слегка ускорил шаг. Среди поднявшейся суматохи и гневных криков никто на нас не обратил внимания.

– Господи, сколько же сегодня гостей! – воскликнула Лорик, открыв дверь на мой звонок, и я увидел, что в ее квартире уже собралась большая и шумная компания.

– Вам, дорогой Мэтр, я очень рада, – улыбнулась она Джи, – мне как раз хотелось вас увидеть… А ты, небось, опять слинял с поисков работы и побежал к своему любимому Мастеру спасаться? – недовольно обратилась она ко мне.

Я достал из кармана рубль:

– Сегодня на Белорусском вокзале я честным образом его заработал.

– Ну, брат, это не заработок – я в твои годы раскручивалась на несколько порядков быстрее. Но раз ты не выполнил задания, то я не буду больше продвигать тебя по христианской линии, посылать в церковь проходить очищение.

– Слушаю и повинуюсь, – обрадовался я, так как всеми путями избегал прохождения Работы в Белом – алхимической стадии Альбедо.

Мы с трудом уместились за стареньким шатающимся столиком, который Лорик поставила посреди комнаты, и, достав водку – морской чай, – стали беседовать о путях, ведущих к Господу Внезапно Юрашка загадочно поманил меня в коридор.

– Посмотри на мою добычу, – помахивая саблей, заявил он, – я тщательно проверил все сумки и карманы. Здесь паспорта и кошельки всех мелких эзотериков.

Я отобрал у него трофеи поголовного обыска и вернул обрадованным хозяевам.

Тем временем Лорик рассказывала о судьбе русских эмигрантов:

– Часть московских художников уехала из России, ибо здесь их не ценили официальные круги, не давали выставляться и не платили деньги. А за рубежом их выставляли, говоря, что они гении, высокие люди, не понятые в России, но признанные на Диком Западе. Правда, у каждого художника была в Москве мастерская, масса поклонников и учеников, в общем – жили они неплохо. Попав в цивилизованную Европу, они сразу обратились к владельцам галерей и выставочных залов и прочим почитателям, потребовав бабок и признания. Но им ответили: "Дорогие ребятки, у нас художники пишут картины после работы, а деньги делают на другом. Идите и продайте картины сами, если сумеете". И с тех пор московские художники сидят в луже. Один спился, другой сширялся, третий попал в Гарлем, а кого просто подожгли, но кому-то и повезло. А в основном это неудачники, которые, напившись, затягивают одну и ту же песню:

"А я в Россию домой хочу, я так давно не видел маму".

Доктора химических наук теперь моют окна американских небоскребов и рады, что еще хорошо устроились. Только теперь они поняли, что Россия – самое благоприятное место для духовного роста на Земле. А на Западе ценятся только денежки. Пока нет у тебя деньжат, ну, скажем, сотни тысяч долларов, ты не войдешь в интересные круги, а будешь заседать в Гарлеме среди черных – либо чуть-чуть повыше. А на твою хорошую душу обратят внимание, если из кармана пиджака будут вываливаться пачки долларов. И остались наивные мамасики у разбитого корыта, и каждое утро приходят к морю и зовут золотую рыбку… Говорила я им: "Напрасно вы бежите на Запад, надо в России совершать культурную революцию".

Я сходил в магазин и купил несколько бутылок "Лидии", приятного молдавского вина, чтобы поддержать огонь в глазах присутствующих.

– Не могла бы ты, Лорик, рассказать поучительную историю из твоей юности, как образец талантливого сталкинга? – попросил Джи.

– В молодости меня за революционный дух прозвали Гаврошем, – начала она. – В восемнадцать лет я случайно познакомилась с французским представителем крупной телевизионной фирмы. Француз был без пяти минут миллионером, ему шел шестидесятый год. Он без ума влюбился в меня и захотел взять в жены, чтобы увезти во Францию и устроить красивую жизнь. Я наплела ему, что родителей у меня нет, ибо они расстреляны в тридцать седьмом году, что росла я в детдоме, поэтому бумаг, удостоверяющих личность, у меня не имеется, и власти вряд ли их выдадут. Но француз распадался от любви и хотел добиться своего. Когда он обратился к нашим властям по поводу женитьбы, то менты вызвали меня и говорят:

"Тебе что, наших мужиков мало, и ты теперь на французских бросаешься? Сиди в России и не рыпайся, а то мы тебя посадим".

Мне пришлось скрыться на три месяца во французском посольстве, где я воспитывала двух девочек-близнят у супругов-дипломатов.

Французу я сказала, что быть его женой боюсь, так как в Европе человек считается совершеннолетним с двадцати одного года, и что он еще вдобавок может продать меня своему начальнику. У француза были две дочери постарше меня, и я предложила ему удочерить меня в качестве третьей. Дурак француз согласился и стал носиться с этой идеей по Москве, консультироваться у юристов. Вскоре его вызвали во Францию – там он собирался уладить дела по удочерению невесты.

А я тем временем познакомилась с молодым обаятельным дипломатом из Греции. Во французское посольство менты войти не могли, а тех, что стоят у входа, подкупили, и я могла спокойно с французами выезжать в город на прогулки. Однажды гречонок предложил мне уехать в Пицунду на дипломатической машине. Я, недолго думая, согласилась. Провела с ним на море медовый месяц и осталась отдыхать дальше, проводив дипломата в Грецию.

А вы, нынешние эзотерики, – сказала она, внимательно обведя нас глазами, – даже в магазин боитесь сгонять за водкой.

Истории Лорика вводили меня в шок: я восхищался ее стал-кингом, но этот уровень был для меня недоступен.

Джи вышел прогуляться на улицу, а я увязался за ним.

– Ну, братушка, как ты поживаешь? – поинтересовался он.

– Нелегко мне обучаться у Лорика, – признался я. – Из души иногда поднимается такая тяжесть, что и жить неохота.

– Это испарения твоих собственных авгиевых конюшен, – заметил Джи. – Дело в том, что в тебе есть атмосферически плотные места, мешающие идти к Просветлению, и именно над этими тугоплавкими частями и надо работать. Я надеюсь, что по мере возрастания твоя рабочая группа постепенно завоюет эти хаотические пространства, увеличив за их счет свою мощь. Проблема в том, каким образом включить в эту работу весь твой состав. Хотя у тебя, как и у каждого человека, есть свой индивидуальный Путь.

В фильме "Горец" ясно показано, как каждая победа над демоническим существом продлевает жизнь. Побежденный отдает свою силу победителю, делая его неуязвимым.

В этом состоит секрет получения дополнительных энергетических возможностей на Пути. Ибо хилые интеллигентные "я" не в состоянии долго продержаться на Корабле Дураков – они начинают выдыхаться, терять смысл и умирать. Такие адепты быстро сбегают на сушу копаться в свалке интеллектуальных отбросов, тщательно оберегая свое сэлф-пити от агностического разрушения…

Мы шли неторопливо, снег поскрипывал под ногами.

– В Ордене человек учится владеть своей грубой и тонкой энергией, – продолжал Джи. – Эта ситуация прекрасно показана на картине одиннадцатого Аркана силы: изящная дама на тонком поводке прогуливает доисторического ящера, в котором сосредоточена вся ее пробивная мощь. Дама несет в себе герметическую тонкость восприятия тайных космических знаний. В этой символической картине отображено Алхимическое Делание – отделение в своей душе тонкого духовного начала от грубой звериной силы, которая, тем не менее, тоже присутствует. Необходимо всю свою темную силу поставить под полный контроль высшего "Я". Но секрет в том, что тонкая дама неотделима от своего ящера, который является ее энергетическим запасом. Он позволяет изысканной даме добиться поставленной цели и выполнить свою миссию. Если тонкую даму изолировать от ее энергетического источника, то она тут же погибнет в пылу битвы – ее растопчут на поле брани солдаты инферны.

На уровне подсознания люди часто обмениваются своими демоническими существами. Зная об этом, каждый день следует очищать душу от отрицательных влияний. Это лучше делать с молитвой в уединенном месте силы, прибегая к помощи кропотливой дневниковой работы.

Когда мы вернулись к Лорику, я с порога услышал ее голос:

– В московском андеграунде четыре апостола: Адмирал, Джи, Мамлеев и Лорик.

– А что вы можете сказать об Али, одном из моих учителей?

– холодно спросил Александр.

– Эх, Али… Был хорошим мальчиком, пока не повзрослел, – вздохнула Лорик. – Затем пришлось ему вырасти в нечто трудноопределимое. Кровей у него понамешано немало: татарская, персидская, азербайджанская. Мамочка его любила, а папочка всегда сторонился. Но Али уважал папочку и ценил больше всего на свете. Чуть подрастя, Али воспитывался у бабушки в Москве, и она наставляла его на путь истинный. Мамочка его была цирковой артисткой, дрессировщицей тигров, а папочка – художником. В восемнадцать лет Али в виде прапорщика, щелкающего каблуками, появился у Лорика и прошел месячную школу перевоспитания, после которой вышел в жизнь слегка налаженным.

Затем он встретился с мэтрами – Джи и Адмиралом. Он ходил в адъютантах Адмирала долгое время, многое у того переняв. А теперь он входит в новые круги психоделизма и инфернальности. У Али отличная память и способности к языкам: он их к тридцати годам выучил больше десятка.

В молодости Али работал сторожем: он охранял железобетонные плиты, изучая французский и Ницше. Однажды у него на работе неожиданно появился мамасик по кличке Достоевский – этого новоиспеченного неофита Лорик отмыл, привел в порядок и отослал к Али на дальнейшее обучение.

"Если пробьешься к нему в ученики, – напутствовала я его, – то из тебя выйдет эзотерик, а если нет – ставлю на тебе крест".

Достоевский пришел за полночь к Али и с порога экзальтированно воскликнул:

"Будь моим учителем!"

"Не хочу быть ничьим учителем, – разгневался Али, – пошел бы ты куда подальше".

"Если ты не примешь меня в ученики, – истерически прокричал Достоевский, – то я повешусь на твоих глазах".

Он как пиявка пристал к Али, прижился у него дома, где торчал с утра до вечера и нахватался инфернальности. Он бычился на его учеников, постепенно вытесняя их из дому.

Али в молодости увлекался всеми видами кайфа, а на жизнь зарабатывал тем, что брал деньги взаймы у тех, у кого их слишком много, и никогда не возвращал. Однажды, собрав вокруг себя истинных арийцев, он направился на Памир в поисках мифического города Туле. Закон был жесток: если кто-то ломает ногу, его сбрасывают в пропасть, помогая героически умереть и попасть в страну героев-викингов – Небесную Валгаллу.

Однажды с Мэтром Джи Али появился в Питере, в доме нордической дамы Кэт, и, естественно, прибрал ее к рукам. За свои особые качества Кэт получила кличку Мата Хари. Али провел у нее полтора года, обучая потустороннему и наставляя Мата Хари на Путь. Как-то раз Мата Хари вернулась домой и почувствовала в своей квартире постороннюю женскую флюидацию.

"Я никогда не ожидала от тебя такой подлости, – возмущенно заявила она. – Я поклоняюсь тебе как Мастеру, но как мужчину – изгоняю из своего дома".

Али гордо встал, быстро собрал вещи и подошел к двери.

"Как мужчина я покидаю твой дом, – с достоинством произнес он, – но как Мастер – остаюсь".

Однако Мата Хари узнала, каким способом Али зарабатывал деньги, и навсегда ушла от него, ибо это не совпадало с ее внутренней аксиоматикой. А сама влюбилась в Адмирала – учителя Али, которого вывезла к себе в Питер. Адмирал провел у нее несколько лет, бегал по городу, разнося заказанные билеты, зарабатывая по пятьдесят рублей в день. Он тщательно обучал Мата Хари тайнам Алхимии. Теперь она может любому зазнавшемуся интеллигенту вправить мозги в течение одной пьянки и раздолбать его в пух и прах.

В молодости Али женился на красивой девочке по прозвищу Соляная Кислота. Жил он с ней в Очаково, где они держали эзотерический салон. Затем у Соляной Кислоты прижился его ученичок Достоевский. Али обычно содержал некий гарем из девиц, каждой из которых нравился Достоевский, что-то перенявший от Али, но ставший развиваться самостоятельно.

Как только Али приобрел отдельную квартиру, у него появилась эзотерическая дура Любаша, простая совдеповская баба, решившая стать на Путь. Она исполняла роль Ваньки Жукова, обслуживала и обстригала своего наставника. Она настолько смирилась с гаремом Али, что не хотела уходить от него, как бы он ее ни выгонял.

Однажды Али появился в Сокольниках, у Мещера, известного еще по кличке Мефистофель, и заявил:

"Я – Имам, самый главный человек в исламе".

"А я, в таком случае, повелитель Вселенной", – рассмеялся Мефистофель.

Али сразу стушевался и с тех пор в Сокольниках не бывал.

Али имеет глубокую связь с космическим инферналитетом и весьма гордится этим. Однажды Али, на одной из эзотерических гулянок, преподнес в подарок Адмиралу азиатский нож. Адмирал протянул руки, и Али полоснул по утонченным рукам поэта острым лезвием. Кровь брызнула на пол.

"Это тебе за то, что ты увел Мата Хари", – расхохотался

Али.

Через несколько часов Али, стоя на коленях перед Адмиралом, просил у него прощения.

– Каждый из этой истории может извлечь свою мудрость, – заметил Джи.

На следующий день я появился у Лорика, надеясь еще послушать ее поучительные рассказы, но Лорик, посадив меня на стул и строго глядя в глаза, произнесла:

– Как я вижу, хождение по московскому андеграунду свинчивает тебе последние мозги. Как только я привожу тебя в порядок, ты бежишь с Мэтром в ситуацию и возвращаешься опять с отвисшей челюстью. Дать бы тебе по фэйсу, чтобы ты знал, как растекаться серой жижей. Я требую, чтобы ты временно перестал общаться с алхимическим андеграундом, а то Бог знает что из тебя выйдет. Я хочу, чтобы ты вышел на самостоятельный путь личного творчества, а не остался бы Труффальдино при мэтрах: "Фигаро тут, Фигаро там". Тебе тридцать с лишним – а ты пока еще даже не полуфабрикат. Подожди – скоро сделаю тебя нормальным, укреплю твою психику, вставлю перышко для легкости, да еще бак запасного горючего, и лети тогда на все четыре стороны.

Я, – продолжала Лорик, – являюсь агентом потусторонней разведки. Беру и делаю из всякого дрянного человека конфетку, улучшаю навигацию и отпускаю в жизнь. Мэтр же не всякому дает что-либо и не берет к себе, но вы, идиоты, сами лезете к нему. Он за вас не отвечает: как у вас сложится судьба, так и будет. Если ты после наладки внутренней схемы пойдешь опять в Труффальдино к мэтрам, то через год-два попадешь в дурдом.

Вот сейчас у тебя хоть какие-то мысли появились в голове, думать стал, а то совсем ничего не думал, мозг работал импульсивно, как маяк в море… Ну все, на сегодня хватит, – строго произнесла она, – а теперь, мамасик, отправляйся в город на поиски работы.

– Слушаю и повинуюсь, – ответил я, надевая пальто и направляясь к выходу.

"Серьезно взялась она за мое воспитание, – с сожалением подумал я, – пора бы прислушаться к совету Святого Йоргена" Но уж очень заманчиво было заполучить у нее отрихтованную схему своего кундабуфера.

Наконец я очутился на свободе. Прохожие бодро спешили по делам, а я любовался падающим снегом. Я решил не тратить времени в поисках жалкого рубля, а хоть ненадолго зайти к Джи, чтобы укрепить свой дух.

В глазах Джи сиял небесный огонь утешения, но выглядел он строже обычного.

– Наша ситуация несколько напоминает гурджиевскую, – серьезно сказал он, – но вам с Гурием неизмеримо легче, чем ученикам Гурджиева, потому что он предъявлял к ним более строгие требования. Вас он бы давно выгнал из своей Школы, а я пока терплю.

– Не могли бы рассказать о его Школе? – попросил я.

– Гурджиев появился в России в 1913 году во время сильного исторического катаклизма, – сказал Джи. – Его маршрут проходил по пути Радищева: Петербург – Москва. В то время на Россию из высших миров была подана колоссальная энергетика – это были годы расцвета русской нации, годы русского ренессанса. Но Сатанаэль сделал ставку на Россию, и все было разметено безвозвратно.

Все, что связано с Гурджиевым, являлось действием Луча. Все те места, где Гурджиев основывал школы, пронизаны силой высокого порядка. На Земле же почти все существующие ордена пронизаны демиургическим током и служат князю мира сего.

В 1917 году маленькая группа учеников последовала за Гурджиевым на Кавказ, в Ессентуки. Учеников было двенадцать, но потом, в результате повышенного психологического градуса, осталось пять. Среди них был композитор Томас де Гартман.

С 1917 по 1921 де Гартман жил подле Гурджиева, видя его ежедневно, но затем их пути разошлись.

Георгий Иванович старался вызвать в ученике нечто такое, о чем тот даже не подозревал. Гурджиева можно понять по рассказам тех, кто учился в его Школе. Читая их, ты сможешь заново осмыслить свое обучение, что является работой со временем. Но если идеи Гурджиева рассматривать чисто теоретически, без активного действия, то они бесполезны. "Вера без дел мертва", – слова Христа.

В твоем случае дело – это активная, направленная к развитию работа над собой.

– Я не совсем понимаю, в чем она состоит, – ответил я.

– Только через сорок лет де Гартман стал понимать, как работать над собой, – улыбнулся Джи. – Гурджиев любил повторять своим ученикам: "Помните, зачем вы здесь". Я, так же как и Гурджиев, говорю вам: "Помните, почему вы явились сюда".

Я был очень заинтригован этой фразой и, выйдя на улицу, беспрестанно стал повторять про себя:

"Вспомни, для чего ты явился сюда".

Первое время эта фраза казалась бессмысленной, но через час упрямого повторения я вдруг осознал, что появился здесь для того, чтобы достичь высшего "Я".

Пятого января 1982 года я зашел к Лорику в надежде услышать следующую поучительную историю. Чтобы честно заслужить ее, я стал исполнять обязанности Ваньки Жукова. Лорик в это время беседовала по телефону с кем-то из московских мэтров. Я оставил работу на кухне и прислушался.

– Ты чего это подслушиваешь мои разговоры? – возмутилась она. – Я тебя быстро отучу от этого! Иди готовь ужин!

Я смиренно занялся чисткой картошки, размышляя о таинственном окружении Лорика.

– Звонил Адмирал, – сообщила Лорик. – Он очень просил, чтобы я встретилась с Мата Хари и посмотрела на результат его воспитания. Договорились, что смотрины состоятся на Рождество, у одной из моих Амазонок. Твой Мэтр тоже придет туда со своими мамасиками.

Мое сердце забилось от радости: Рождество обещало быть бурным.

На следующий день Лорик торжественно одела и причесала нас с Юрашкой, поймала такси, и мы поехали в Елисеевский гастроном. К Амазонке – элегантной аристократке в черном бархатном платье – мы прибыли первыми. Я нес авоськи, наполненные курами, овощами и марочными винами.

– Стереги Юрашку, – приказала Лорик, – а я буду готовить праздничный стол.

Ровно в 18.00 в дверях появилась вся эзотерическая компания: Джи, Фея, уже знакомая мне очаровательная ученица по прозвищу Молодой Дракон, с распущенными волосами, эксцентричный Александр. Последним вошел Адмирал со своей воспитанницей Кэт, которую теперь называли Мата Хари – это имя она получила за особую работу над мужским космосом. Несколько позже подтянулись менее значительные лица.

Джи сел между Феей и Драконом, Адмирал – с Мата Хари, я – с Лориком, остальные – как придется.

– Первый тост, – поднялась Лорик, – я произношу за Рождество, за Христа.

Мистики торжественно выпили, а затем набросились на еду.

– Второй тост, – сказала Лорик, – я произношу за победу мировой культурной революции.

Я только собрался выпить, как в соседней комнате раздался безумный крик Юрашки.

– Ступай на пост, – скомандовала Лорик. – Видишь, малыш требует внимания. Расскажи ему сказку из "Тысячи и одной ночи", он их страсть как обожает.

Я был жутко недоволен, но роль Ваньки Жукова играл до конца. Только через полчаса я смог выйти. Джи весело беседовал с красавицей Мата Хари, и она то и дело смеялась. В длинном белом платье Мата Хари выглядела романтично, как невеста. Фея посматривала на нее с иронической улыбкой, курила одну сигарету за другой, пила портвейн и мерцала зеленоватыми глазами.

Пожилой друг Феи модельер Денисов, которого все звали Саня, в элегантном смокинге с розой в петлице, подошел к ней, держа в одной руке бокал вина, а в другой – гитару:

– Фея, дорогая, не спеть ли вам белогвардейский романс?

– Не понимаю, – выпуская дым в потолок, произнесла Фея, – почему Джи так весело с Мата Харей? Меня еще не успел осчастливить, а уже за питерскую Харю взялся.

– Оставь его, – сказал Саня, – и я буду вечно любить тебя.

Он, подав ей бокал, перехватил гитару и запел задушевным тенором:

Другая же, белая-белая,

Была как попытка несмелая…

Я перевел взгляд в другой угол. Художник с лицом сатира, на котором выделялся перебитый нос, обнял за талию хозяйку салона – высокую Амазонку в черном платье, оставлявшем открытыми ее красивые плечи. Он что-то прошептал ей, и Амазонка, наступив острым каблуком на его башмак, презрительно отвернулась. Лицо сатира на мгновение искривилось от боли, но он тут же подошел к Лорику и обнял ее за талию.

– Да уйди же ты отсюда, – возмутилась она, – нашел к кому приставать! Что тебе, молодых девчонок мало?

Сатир послушался, подсел к Молодому Дракону, который грустил над чашкой кофе, и стал поглаживать ее пушистые длинные волосы подрагивающими от вожделения руками. Молодой Дракон нервно ежилась, потом, взяв кофе, пересела на другой конец стола. Сатир, поджав хвост, через минуту снова подсел к ней и стал нетерпеливо ощупывать бархатное платье.

– Седина в бороду – бес в ребро, – громко сказала она и подошла ко мне:

– А ты хоть и оказался в самом центре алхимического лабиринта, но так и не избавился от жалости к себе.

– Я требую сказку! – вдруг завопил Юрашка.

– Ну что сидишь? – добавила она. – Хозяйский сынок требует Ваньку Жукова.

Проглотив колкость, я отправился в "детскую" – рассказывать мелкому тиранчику сказку о золотой рыбке. Неожиданно дверь открылась, и в мое заточение вошел Адмирал, с двумя бокалами токайского вина.

– Твои глаза довольно холодны, – мягко произнес он, протянув мне бокал. – Вижу, что Юрашка тебя поддостал. Смотри, чтобы Лорик не сломал твой дух.

– Я прошу вас посвятить меня в рыцари Алхимического королевства! – воскликнул я.

– Это невозможно сделать сейчас, – холодно улыбнулся Адмирал и, допив вино, удалился.

Окрыленный этой встречей, я продолжил сказку. На строке: "И осталась старуха у разбитого корыта…" в детскую влетела улыбающаяся Мата Хари. Окинув беглым взглядом комнату, она подошла к зеркалу, висевшему на стене. Посмотрев на себя около минуты, она достала из сумочки косметику и стала неторопливо подводить глаза, а также попыталась жесткую линию губ превратить в нежный овал.

– Ты много потерял, уехав тогда из Питера, – не глядя на меня, бросила она. – Ты ведь не достоин такой дамы, как Натали, – тебе до нее расти и расти.

– У меня своя цель, – ответил я, – я ищу Просветления.

– Не под юбкой ли у Лорика? – презрительно рассмеялась она.

Я вспыхнул от негодования, но тут Юрашка гневно заорал:

– Убирайся отсюда, купеческая дочка! Ты что, не видишь – я сказки слушаю?

Кэт метнула на него ненавидящий взгляд и молча удалилась. Я снова взялся за сказки, а когда Юрик заснул, вышел к мэтрам.

– Я уже говорил тебе, – потихоньку сказал Джи, когда я сел рядом с ним, – что для Феи достаточно просто жить на Земле среди нас. Она проводит сюда нечто из глубин Вселенной. Наша задача – сохранить жизнь Фее как можно дольше. Фея – живая жемчужина. Она совмещает в себе разные традиции: Египта, Атлантиды, ацтеков, тольтеков, она несет в себе великий ужас, и вечную красоту, и нечто более высокое. Это один из лучей Девы Мира, и поэтому она должна быть нами защищена и сбережена. Фея – древняя статуя, несущая в себе тайное знание. Эту статую сохранить нелегко – она всегда стремится разбиться или затеряться…

Ибо загадка Феи настолько велика, настолько неожиданна, что она скрыта, может быть, даже и от самой Феи. Мы можем приобщиться к ней только через невероятную внимательность и куртуазию. Мы должны стать настоящими придворными, если мы хотим действительно создать новое Средневековье…

– Не находишь ли ты, – обратилась Фея к Кэт, – что Джи сильно изменился с момента вашей встречи?

– Я изменилась больше, – равнодушно отвечала Кэт.

– Неужели? Ведь вы виделись не так давно, когда он был в Питере на гастролях…

– Я вижу, что тебя, милочка, до сих пор мучает ревность! – победоносно воскликнула Кэт и, нежно обняв Джи, присела к нему на колени.

Джи, под ледяным взглядом Феи, осторожно взял Кэт за талию и пересадил на прежнее место.

– Что-то вы все погрустнели, – заметила Лорик. – Видать, вино закончилось, а без вина эзотерику – что растению без воды. Бабки на стол! – властно произнесла она.

Тут же в центре стола, посреди пустых бутылок и обильной закуски, выросла горка червонцев.

Когда вино появилось на столе, алхимический градус стал с новой силой накатывать на лихие головы учеников. Кэт успела, с присущим ей холодом, разгромить несколько горделивых мистиков, и они сбежали на кухню.

– Не считаете ли вы, дорогая Кэт, – тихо произнес Александр, подсев к ней поближе, – что теперь настал мой черед поселиться на Благодатной, у вас в Питере?

– Никогда на любила нагловатых юнцов. Вы, Сашенька, научитесь хотя бы правильно кричать "Зиг хайль". А потом, Сашуня, – с издевкой произнесла она, – вам еще рано ухаживать за дамами своих учителей. А то можете получить фэйсом об тэйбл.

Еще сгорит под вашим мавзолеем

Земля от наших огненных знамен,

– перефразировал Александр поэтические строки Адмирала. Через минуту он вскочил и, резко выбросив руку вверх, экзальтированно выкрикнул:

– Зиг хайль!

Кэт артистично подняла руку вверх и с ядовитой улыбочкой опустила.

– Придет время – и мы наденем каски, – глядя в глаза Кэт, гордо произнес Александр.

Вдруг ее лицо покрылось неровным, ярким румянцем: она наконец-то заметила Адмирала, который посадил Лорика на колени и страстно целовался с ней.

Кэт, забыв об Александре, резко поднялась.

– Лорик, не забирай у меня Адмирала, – униженно вымолвила она, – он единственная любовь в моей жизни.

Но сладкая парочка не разжимала объятий. Кэт вернулась к столу и, налив себе портвейна, сделала изрядный глоток. Я слышал легкий стук ее зубов о стекло бокала. На ее глазах показались слезы, но вдруг она с криком выскочила из-за стола. Я нагнулся и увидел под столом довольного Юрашку – он был вооружен длинной вилкой и уже нацеливался на соблазнительные ножки гордой Амазонки.

– Юрасик, дорогой, поехали со мной в Питер, – вдруг запричитала Кэт. – Там можно делать все что угодно: жечь квартиру, бить тарелки, выбрасывать вещи с восьмого этажа…

– Ладно, не подлизывайся, – сказала Лорик, не выпуская Адмирала из своих объятий, – я все равно заберу его у тебя.

Кэт вдруг села мне на колени и нежно обняла за шею. Горячая волна страстных желаний зашелестела по моему телу Я затрепетал от волнения и забеспокоился, не зная, чем для меня обернется ее вольность.

– Я прямо здесь соблазню твоего воспитанника! – крикнула Кэт.

– Нашла чем напугать, – рассмеялась Лорик. – Адмирал, а теперь мы срочно едем ко мне!

– Ну хорошо, моя дорогая Изабэль, – шептал Адмирал, – тебе опять удалось меня отобрать у Кэт…

– Мамасик, – крикнула мне Лорик, – лови такси – мы увозим Адмирала от вульгарной купчихи.

Кэт сорвалась с моих колен и стала яростно отдирать Лорика от Адмирала.

– Ты чего обижаешь мою маму?! – гневно закричал вдруг Юрашка и, схватив бутылку, прицелился в голову бушующей Кэт. В зеленых глазах Кэт засверкал яростный и холодный огонь и, не найдя выхода, обрушился на меня.

– Ты, сволочь, немедленно успокой ребенка, – с ненавистью проговорила она, – а то я принесу тебя в жертву Бафомету.

– Лорик, забирай своих сумасшедших эзотериков, – нервно выкрикнула Амазонка. – Я больше не могу видеть бабской истерики!

– Мы немедленно уезжаем, – холодно произнесла Лорик, – мне надоел этот бардак. А со своей дурой Катькой ты, Адмирал, больше здесь не показывайся, – бросила она, открывая дверь.

Я заночевал у Лорика на старом раскладном кресле. В десять утра раздался телефонный звонок. Лорик подняла трубку и, заметив, как я с напряжением прислушался, сказала:

– Чтобы тебе неповадно было меня подслушивать, отправляйся в магазин, за молоком для Юрасика.

Подозревая, что это был Джи, я, выйдя на улицу, сразу позвонил ему.

– Сегодня идем на важное дело, – загадочно сказал он, – встречаемся в ДК "Москворечье".

Я удивился такой дальней встрече, но все равно поехал на другой конец города. Я ходил по пустому залу в Москворечье в нетерпеливом ожидании. Чтобы унять волненье и настроиться на Луч, я прочел старые записи.

"В архитектуре собора Парижской Богоматери, – говорил Джи, – заложена западная алхимическая Традиция. Традиция существует всегда, на каждой планете нашей Солнечной Системы. Чтобы войти в контакт с Традицией, надо полезть в печку, себя расплавить и создать заново. Традиция древней, чем время, но вместе с этим она свежа и нова. Это альфа и омега всего тайного учения. Аггарта – это предание, но, вступая во взаимодействие с преданием, человек поступает творчески. Он учится комбинационному мастерству, он творит сам в ее духе. Жизнь реальна тогда, когда "Я есмь" Аз есмь творчество, и входящий сюда может здесь находиться, если он творец.

Слепым автоматическим передатчиком Традиции являются статуи храма. Они играют роль В-влияния – помогают обычному человечеству накопить В-влияние, сформировать магнитный центр. Вы можете стать частью Традиции, если будете работать в унисон с ней.

Соломон в диалогах с Богом настолько с Ним сливался, что, несмотря на идиотическое поведение, он всегда выигрывал все битвы с врагами, так как он был в духе с Традицией. Нужно не бояться, не гордиться, а передавать Традицию через себя, передавать ее на Земле и на том свете. Передавать Традицию с большим чувством гармонии, будучи бытийно проработанным.

– Что это значит? – спросил я.

– Бытийная работа – это работа по устранению влияния кундабуфера. Кундабуфер – это очень сложная канцелярская структура, которая расположена перед сущностью. Все тонкие имагинации, исходящие из высших миров, кундабуфер не пропускает, и сущность человека задыхается без кислорода тонких эманаций. Кундабуфер играет роль мачехи, ложной личности, а сущность – роль Золушки. Мачеха не способна духовно развиваться. Только Золушка может расти из самой себя, ибо она сотворена по образу Божию, у нее есть космическое будущее.

Традиция помогает человеку, преодолевая крики души, увидеть себя без прикрас и пристрастий. Кундабуфер закристаллизовался в человеке, и освободиться от него можно, только находясь в духе Традиции. Но это героический труд – постоянно видеть свою фальшь и прислушиваться к коррекции. Хочется быть представителем Традиции механически. Для того чтобы Традиция лилась в мир, надо каждый день работать над собой.

Андреевский флаг – символ постоянного движения. Человек должен быть постоянно в движении. И через тебя какие-то зайцы получат ветер Традиции, но для этого надо знать четвертое измерение.

Пространство истории. Чувство истории позволяет выйти на какие-то иные поступки. Интересоваться телом времени всей планеты – это открывать дверь в неведомое. Такого человека отличает особая глубина".

Поразмыслив над прочитанным, я посмотрел на часы: прошло два часа, а Джи все не было. Я, досадуя об ошибке, поехал обратно к Лорику, вспоминая слова Джи:

"Лорик в твоей жизни играет роль бенефактора. Не пройдя обучения у нее, ты ничему не сможешь у меня научиться. Держись у нее до последнего момента, если хочешь хоть что-то понять в московском андеграунде".

Когда я вошел к Лорику, она посмотрела на меня уничтожающим взором.

– А где молоко для Юрашки? – гневно спросила она. – Ты что, опять сбежал к своему Мэтру без разрешения? И как только Папуля терпит такую бестолочь!

Я виновато отправился на кухню чистить картошку.

– Звонил Папочка, – сказала она. – Передал, что они сидят у Саши-гитариста в центре Москвы, но я тебя теперь никуда не пущу, ты наказан. Будешь читать молитвы, стоя на коленях перед иконой Николая-Угодника.

От досады я чуть было не сбежал, плюнув на обучение.

– Звонила Мата Хари, – продолжала Лорик. – Вчера, когда она садилась в такси, дверцей ей выбило зуб.

"Если ты будешь и дальше издеваться над мамасиками, – отвечала я ей, – то поломаешь еще и ногу".

Вместо того чтобы создавать прекрасную атмосферу для их внутреннего роста, она над ними измывается, теша свою гордыню. В этом она проявляется как обыкновенная совдеповская коза, каких в Москве много, особенно во Внешторге и других подобных заведениях. Впечатление о Мата Хари у меня осталось неважное, – с сожалением сказала Лорик, – я ожидала большего. Хотела встретить ученицу гениального Адмирала, но увидела озлобленную купчиху, в подметки не годящуюся обычной московской гетере.

– Не понимаю, чем вам так не понравилась Кэт?

– Я ценю в женщине, – продолжала Лорик, – мягкость и доброту, способность создать атмосферу духовного роста для мамасиков. А уничтожить мамасика может любая торговка-вон их сколько.

– Кто же такая гетера? – с любопытством спросил я.

– Гетера – это образованная свободная женщина, которая в совершенстве знает искусство любви, поэзию, философию, хорошо поет и танцует. Гетера – это земное воплощение самого прекрасного для мужчины. Это его воплощенная мечта о Небе, о прекрасном. Гетера создает мужчине возможность приблизиться к волшебному миру грез о вечном Эдеме.

В это время опять зазвонил телефон.

– А, это ты, Александр, – недовольно сказала Лорик. – И чего тебе еще от меня надобно? Нет, в гости – с Адмиральской купчихой – я вас не пущу… Я сегодня не расположена выступать в роли матери русской демократии. И своего мамасика я вам не отдам, хватит ему разлагаться в вашей компании.

Ну что, Мальчик-Электроник, – заметила Лорик, поймав мой затравленный взгляд, – ты ведь настоящий астральчик, медиумический полупроводничок. Вообще-то Джи тебя правильно использует.

Я не поверил своим ушам, а Лорик невозмутимо добавила:

– Астральчик – это тот, который оттуда, из астрала. Обычно они там и живут.

– Но при чем здесь я?

– Я это узнала в ночь перед Рождеством. Тебя можно послать кое-куда с информацией, и ты все передашь как положено.

_ Что-то я не припомню ни одного из своих сновидческих путешествий.

– Еще чего, не хватало тебе помнить! – проворчала она. – Если бы астральчики помнили то, что им велено передать, то они бы перемешали все нам здесь, на Земле, в одну невообразимую кучу.

– А где я был рождественской ночью?

– Ты лучше не любопытствуй, не лезь куда не положено, – отвечала Лорик. – Чем больше скромности, тем быстрее получишь то, что хочешь. И передай своему Мэтру, что Лорик назвала тебя астральчиком, Мальчиком-Электроником.

– Хоть сейчас передам, – обрадовался я.

– Я даю все авансом, вперед, – продолжала Лорик. – Кто хорош – тот идет дальше, а кто плох – тот свинчивает совсем. Я хочу, чтобы ты был свободен, не зависел ни от кого, и от меня тоже. Когда будешь готов, тогда привязанность ко мне надо будет убрать. Я-то всегда свободна и ни к чему не привязываюсь.

Тебя пока еще тут на Земле нет, вот потому и грустно тебе среди людей. Вот появится у тебя свое "Я", тогда поймешь, как прекрасен мир, а пока сам не знаешь, что тут делаешь и чего от тебя все хотят. Ты уже почти готов, осталось только подключить головушку. Она у тебя заработала, но еще не подключена к телу.

– Можно ли мне позвонить Джи по вашему телефону? – встревоженно спросил я у Лорика.

– Зачем тебе звонить? У него свои дела, а у тебя свои, да и слаб ты еще. Никуда вы друг от друга не денетесь. А теперь отправляйся читать молитвы

Я опустился на кухне на колени перед старинной иконой Николая-Угодника и стал читать покаянный канон. Через полчаса вошла Лорик, взглянула на меня, как художник – на свое творение, и сказала:

– Когда ты будешь окончательно готов, к тебе все начнут прикалываться, как и ко мне. Смотри, не истрахайся, а то пойдешь по постелям.

– За юбками не гоняюсь, – гордо ответил я.

– Кошка тоже не гонялся, но бабы сами тянули его в постель, вот он и истрахался, и больше ничего уж не хотел. Противно видеть его разлагающуюся личность. Таких надо убивать.

– Моя цель – достичь Просветления.

– Я тебя предупреждала не бросаться при мне этими словами, – грозно сказала Лорик. – Иди чистить картошку. Да не забудь про молитвы, а то опять придется ужин выбросить.

Два дня я старательно, с правильной молитвой, выполнял работу Ваньки Жукова, пытаясь осознать, что же со мной происходит. Но это оказалось непосильной задачей – мой ум скользил по поверхности событий, не имея возможности коснуться глубинных процессов, происходящих в моей душе.

На третий день Лорик, окончательно устав от меня, заявила:

– Я пришла к заключению, что пора тебя выводить в люди. Сейчас же иди в бюро по трудоустройству. Там тебе обязательно дадут работу, – заверила она, прохаживаясь по комнате.

Я тут же отправился по свежему морозу и пушистому снегу на разведку.

– Без прописки, молодой человек, – слышал я один и тот же ответ, – вас никто не возьмет на работу. Женитесь, а потом приходите.

Избавившись от груза иллюзий, я появился у Джи.

– Привет, братушка, – улыбнулся он, и в его глазах отразилась необъятная бесконечность.

Я с невероятным блаженством прикоснулся к бездонному небу, которое всегда сияло над головой Джи.

– Я не могу понять, в чем была польза последний встречи? – спросил я у него. – Ведь там и словом никто не обмолвился о духовном Пути.

– Как я устал, – вздохнул Джи, – от необходимости все объяснять твоей крайне любопытной голове. Прежде чем отправиться на поиски Абсолюта, тебе надо пройти ряд перегонных алхимических кубов, в которых весь твой свинец должен быть трансформирован в чистую энергию Янь и чистую энергию Инь. А ты пока очень далек от этого.

– Понятно, – ничего не понимая, произнес я. – А не могли бы вы сказать, как скоро я достигну Высшего "Я"?

– Ловкий Сунь У-кун и храбрый Чжу Ба-цзе заменили Танскому монаху целую армию. И вы с Петровичем тоже можете помочь Танскому монаху донести эфирную весть на Запад. Но вы должны при этом неустанно работать над собой, и тогда в конце жизни, на грани эпохи Параклета, вы достигнете желанного Просветления.

– Что это за эпоха? – заинтересовался я.

– Эпоха Параклета – это эпоха людей; наделенных невероятным творческим порывом. Этим людям суждено созидать прекрасные соборы – новые твердыни света. Узникам, сидящим в тюрьме материального мира, должен быть тайно передан напильник в булке хлеба, чтобы они смогли выйти из заключения. Наша Школа играет роль этого самого напильника, но пилить они должны сами. И это лишь первый шаг в борьбе за духовную эволюцию, за выживание в свободном Космосе.

Учителя, такие как Гурджиев или Мастер Челионати, являются Школой в себе. В наше время идеи сущностного роста заменены идеями роста личностного. Твой творческий талант – самый ценный дар, данный Господом.

– В чем может проявиться мое творчество? – спросил я.

– Слова и поступки – это и есть твое творчество. В нашем деле основное – поиск быстрых способов прохождения Пути при активном участии в современной жизни. Арджуна, как и ты, не знал своего Пути. Он, как и ты, для ориентации искал водительства высших сил. Но не мечите бисер перед свиньями, ибо они обратятся против вас.

– Теперь мне почти все понятно, – заявил я, хотя опять ничего не понял.

– Прекрасно, – сказал Джи, – я беру тебя в следующую ситуацию для проплавки твоего кундабуфера.

Пока я осознавал слова Учителя, мы подошли к знакомому мне дому Шеу.

В его комнате было тепло и уютно. На столе из длинных досок, уложенных на автомобильные шины, стояло бутылок двадцать пива и блюдо с красными раками.

На белой стене все так же красовался портрет Шеу, нарисованный губной помадой, с подписью: "Великий Учитель куль-тур-мультур". За столом заседали сам Шеу и Джон Сильвер.

– Присаживайтесь, дорогие гости, – пивным басом сказал Шеу, поглаживая литровую кружку

Я откупорил бутылку пива и стал трудиться над толстой клешней, пытаясь достать сладкое розовое мясо.

– Вот мы соображаем, – пробасил Шеу, – как в моем доме создать группу девушек с хорошим тоналем.

– Для достижения галактического Просветления, – серьезно добавил Джон Сильвер.

– Это очень хорошо, – похвалил Джи.

– Для этого два раза в неделю я буду читать доктора Штейнера: "Как достичь познания высших миров", – сообщил Сильвер.

– Это крайне интересно, – сказал Джи и открыл бутылку пива.

– Чем больше будет таких кружков, – радостно подхватил Шеу, – тем быстрее мы достигнем желаемого результата.

– А когда соберутся одаренные девушки, неукоснительно стремящиеся к высшим мирам… – начал говорить Сильвер.

– И что тогда? – мгновенно ожил я.

– Тогда мы, братец, тебя сюда точно не пустим, – рассмеялся Шеу.

– Ну возможно ли с вами выплавить из свинцовой руды золото чистого Янь? – с сожалением сказал я, попивая горьковатое пиво.

– На чужой каравай – рот не разевай, – ехидно ответил он.

Поздно вечером я возвратился к Лорику.

– Ну что? – подозрительно спросила она. – Где же ты весь день проболтался?

– Безуспешно обошел всю Москву в поисках работы.

– Сдается мне, что ты опять побывал в московском андеграунде и посему не выполнил моего задания.

– Да нет же! – дивясь ее проницательности, оправдывался я, – только вечером я на минутку встретился с Джоном Сильвером.

– В таком случае, ты должен немедленно покинуть Москву, – заявила она. – Собирай вещи!

– Зачем? – удивился я.

– Будешь выходить в люди на периферии, раз не смог этого сделать в центре. Я хочу проверить то, что в тебя вложила.

– Я обязательно исправлюсь…

– Тебе не удастся устроиться у Лорика, под видом обучения, а самому, как Труффальдино, исподтишка шататься с Папочкой по андеграунду. Запомни, с Лориком это не пройдет.

Я собрался смыться от разборок на кухню, но Лорик приказала:

– Сиди здесь.

У тебя есть задатки Кшатрия, – произнесла она, расхаживая по комнате. – Кшатрий имеет свой самостоятельный выход в Небо. Но вначале надо себя создать, нарисовать свой собственный рисунок здесь, на Земле, и только тогда ты можешь быть кем-то там. Иначе – кто ты? – Горсть космической пыли.

Умей вести с мамасиками филигранную работу. В работе должны учитываться следующие факторы: Время, Место, Люди. Попробуй себя в общении с простыми людьми, а не с закрученными и задолбанными интеллектуалами и мозгляками, которые сидят и бубнят по углам, да сосут творческую энергию. Поговори с душевными людьми от природы, которые тоже что-то могут тебе дать.

Вот если выполнишь эту задачу, то у тебя будет возможность стать творцом и здесь, и там. А если не захочешь – возвращайся в свой угол, сиди и мечтай, проецируй свои фантазии.

В Питере тебе была предложена ситуация седьмого Аркана: овладеть двумя дикими сфинксами – Мата Хари и Натали. Это две яркие противоположности. Когда сможешь удержать их в одной упряжке – тогда хоть что-то поймешь в эзотеризме. А если нет – разорвут они тебя на части, как паршивого раба.

Кшатрий не должен торговаться, ему не надо искать выгоды для себя. У тебя сейчас самая выигрышная ситуация – по сравнению с остальными – быть миссионером. Эта честь выпадает единицам. Хотя есть более достойные, чем ты, но они сидят по углам, а их внутренние ростки поедают свиньи да клюют вороны.

Поезжай, подумай, попробуй то, что в тебя заложено, в личном действии. Мне самой будет интересно посмотреть на результат.

Но чтобы ты стал человеком, почувствовал самого себя, тебя надо отключить от астральчика. У тебя есть большая возможность превратиться в Цркадло – бессознательного медиума – и потерять себя, став проводником разных сущностей. Хотя это тоже нужно для чего-то на Земле. Но через тебя могут проявляться совершенно разные сущности. Проводник не выбирает себе хозяина, кто может – тот и проведет через него нужную информацию в некие сферы.

Также в тебе нужно уменьшить импульсы еды, сна и женщин: они мешают в здоровом теле поселиться духу. Напрасно ты живешь жизнью чужих людей, надо жить своей жизнью. То, что было с тобой раньше, забудь – это ты жил без самого себя. Теперь пройди через работу, но только не в молдавской провинции.

– Слушаю и повинуюсь, – ответил я.

– Тебе не удастся запарить Лорику мозги, хитрый мамасик.

На следующий день Лорик посмотрела на меня и недовольно произнесла:

– Тебе надо срочно работать, а то лень прет из всех ушей. Если нет мужицкой работы, то происходит застой и твоя морда деревенеет от тупости и безделья. Пойди на улицу и где-нибудь найди доски. Сделаешь несколько полок в доме – и, может быть, твоя физиономия приобретет осмысленное выражение.

– Дай мне трешку, и я в магазине куплю отличные деревянные полки, – сказал я Лорику. – У меня давно денег нет.

– В магазине может купить и каждый дурак, – рассвирепела Лорик, – а вот ты попробуй найди их. Для чего я тебя обучала? – и выпроводила меня за дверь.

Я обрадовался, оказавшись на морозной улице: энергетика, исходящая от Лорика, была жесткой и беспощадной. У меня внутри все трещало и рассыпалось, было безысходно неуютно на сердце, и тут я понял, отчего сгорали мамасики в атмосфере Лорика.

Я бродил по дворам и помойкам в поисках материала несколько часов. Наконец я нашел на заброшенной стройке пять длинных досок. Полдня я пилил и строгал их, сооружая полки.

– Ну ладно, мамасик, за хорошую работу разрешаю еще на два дня остаться в Москве, – одобрительно сказала Лорик. – А потом – на юг!

У тебя есть задатки к рыцарству, – продолжала она. – Вообще все мамасики с Кавказа склонны к рыцарству. Они обычно растут в чистоте, на воле, на природе, у них раньше были обряды посвящения в рыцарство, джигитовка, сражения на саблях. Из тебя может получиться хороший Кшатрий, только надо отключить тебя от астральчика, чтобы все было нормально.

"Как бы смыться от нее, до момента отключения", – раздумывал я, не желая подвергаться этой мистической операции.

Следующее утро началось с тотальной промывки моих мозгов, а когда у меня в голове все поплыло и завертелось, Лорик сказала:

– Я знаю, что с тобой делать. Вечером отправлю тебя на мясокомбинат.

– Как вам будет угодно, – вздохнул я.

– В 19.00 у проходной начинается набор на ночную смену. Хватит лень разводить в моем доме. А сейчас пойдешь к настоящему мужчине, охотнику. Он полтора сезона в одиночку жил в тайге, заработал много денег и теперь занимается делом – пишет книгу. Пойди, поучись у него, тогда отправим тебя в Сибирь – бить зверя.

Я пулей вылетел от Лорика и через час уже звонил в дверь настоящему мужчине из тайги.

На пороге появился бородатый детина двухметрового роста. В комнате был полный беспорядок: повсюду валялись носки, свитера, болотные сапоги, необработанные шкурки, а сверху лежали пачки патронов. Остро пахло махоркой. Охотник писал книгу жизни, и гора скомканной бумаги росла в углу комнаты. От писательского напряжения из его глаз и ушей валил сизый астральный дым, как от таежного костра. Охотник тут же достал литровую бутылку самогона, разлил по стаканам и стал учить, как надо жить и писать.

Когда я заснул, он разбудил меня и отослал обратно к Лорику.

"С этим парнем никогда не добраться до Абсолюта, – подумал я, – разве что одичать окончательно".

В метро я вновь достал свои записи, ибо крыша у меня давно съехала набекрень от такого интенсивного обучения, и мне надо было хоть как-то восстановиться, настроившись на волну Джи.

"Мы несем в мир фрагменты неизвестного учения, – прочитал я, – которое никогда не будет открыто профанам. Наше положение сродни положению Дон-Кихота, который один восстал против всего горизонтального мира, ибо он был тайным магистром рыцарского Ордена.

Вы с Петровичем удерживаетесь подле меня потому, что до рождения на Земле вы обучались в высшей Школе, расположенной на другой планете. Этим и объясняется ваша внутренняя стабильность при всей внешней нестабильности. Подготовка в иной Солнечной Системе позволяет вам не предать Танского Монаха.

Школа – это мало учеников, но много бисера и драгоценных пространств. В ваших сердцах обязательно должен гореть вопрос: как помочь Танскому Монаху донести на Запад благую весть из высших миров? Но этот вопрос – о развертывании Луча и собственном саморазвитии – у вас почти не возникает, вы просто греетесь в лучах запредельного Солнца.

Вы должны сделать максимум в этой инкарнации, иначе мы более не встретимся. Если мы здесь не закрепим наши отношения орденской работой, то ни о каком будущем не может быть и речи – зачем нам встречаться вновь? Желающих просто кайфовать в лучах метафизического Солнца и без вас предостаточно. Но при помощи определенной работы над собой можно создать бессмертную душу".

Я ощутил свежий прилив сил, словно отыскал в пустыне родник воды живой, и вновь обрел утерянный смысл жизни.

Вернувшись к Лорику, я встретил ее подозрительный взгляд.

– Ну что ж, – сказала она, – раз ты обучался у настоящего человека, будем отправлять тебя в зимнюю тайгу, ловить тигров.

Я сморщился от такой перспективы.

– Ввиду нового направления твоей деятельности, я не буду посылать тебя в ночную смену на мясокомбинат.

– Спасибо, – радостно произнес я.

– Бери трешку и быстро в магазин за шампанским. Мы проводим старый год, а заодно я продолжу чистку твоих мозгов.

Когда от потока новых нравоучений у меня съехала крыша, Лорик торжественно произнесла:

– Я тебя готовлю по особой ускоренной программе, так что терпи. А теперь пора тебе ехать в тайгу, – серьезно заключила она. – Я в тебя и так много вложила.

– А какие же программы ты вложила в меня? – живо поинтересовался я.

– Будешь жить, узнаешь, – ответила она, грозно сверкнув глазами.

Я свернулся в комок на своем кресле, надеясь побыстрее уснуть, чтобы избавиться от мысли о ловле тигров в Уссурийском крае.

Утром Лорик, считав за ночь все мои мысли, гневно сообщила:

– Если ты не способен ничему научиться у меня, то не лучше ли тебя сдать сегодня же в дурдом? – и, хлопнув дверью, ушла по делам, оставив меня воспитывать Юрашку.

Я хотел было смыться к Джи, но он уехал на гастроли с "Кадарсисом". Я пытался утешить себя мыслью, что все равно не смог бы его сопровождать, ибо сидел без денег.

Лорик пришла поздно вечером. Она поглядела на меня очень недобрыми глазами. Я тут же вспомнил благодетельный совет Святого Иоргена странствующему пилигриму:

"Главное в нашем деле – это вовремя смыться", – и тихонечко направился к двери.

– Ты ведь знаешь, – грозно сказала она, – что я не могу вот так выгнать тебя на улицу, в ночь и мороз. От тебя идет непонятно что, и это меня давит, уже сил нет терпеть все это. Будто ты чей-то соглядатай. И кто тебя прислал ко мне, и зачем ты здесь находишься – понятия не имею.

Хотела тебя отправить на путину, ловить рыбу в Северном Ледовитом океане, на ледоколе, но ты не прошел бы по состоянию здоровья. Никчемный ты человек. Работать надо, смотри, чтобы не вышел из тебя второй Али. Это жирный теленок, у него на морде всегда написано жрать и гоняться за юбками. Он даже гвоздя в стену не может вбить.

Он лежит пятном на моей совести. Вот что значит – взять человека и бросить на полпути. Для чего я его познакомила с Мамлеевым? Я боюсь, чтобы из тебя не получился второй Али либо постельная Кошка.

– Я не стану ни тем, ни другим, – возразил я.

– Да я вас с Джи очень люблю, а то стала бы я так беспокоиться! Знаешь, поезжай завтра же домой – будешь плести молдавские кружева.

– Не радует меня такая перспектива.

– А можем тебя в дурдом устроить – если нет у тебя желания работать, а только болтаться с Джи. Получай пенсию в шестьдесят рублей и шляйся, где тебе угодно. Будешь как Али.

– Не хочу я в дурдом, – твердо ответил я.

Лорик прошлась по комнате, посмотрела на меня, считала мысли и заявила:

– Но я тебе не позволю более таскать ящики у Джи. Стыдно такому здоровенному мужику работать на подхвате.

Я не мог объяснить Лорику, что обучение у Джи и являлось моей основной целью. Именно для этого я бросил работу в Кишиневе и приехал в Москву. Теперь же она пыталась вернуть меня туда, откуда я изошел! Но это было невозможно – я сжег за собой все мосты.

Ночь я провел в ужасных снах, от которых так извертелся на старом кресле, что оно едва не развалилось.

Утром, едва я протер глаза, как Лорик заявила:

– Я прямо не знаю, что мне с тобой делать. Нет у тебя своей жизни. Ходишь, смотришь на жизнь других людей. Зачем тебе жить? Кому нужно такое бездарное существование? Может быть, тебя отдать на заклание Бафомету?

– Не делай этого, – умоляюще произнес я.

– Да это для того, чтоб хоть какая-то польза была от тебя, а то ходишь с тупой мордой и смотришь – куда тебя поведут и к кому. А когда спросят, кто пришел и зачем, непонятно, что отвечать, – Лорик полоснула взглядом по моему растерянному лицу и сказала:

– Ну ладно, не будем тебя кончать. Устраивай дела с обменом на Москву, я тебе помогу. Будем делать из тебя человека. Да почитай Достоевского – язык у тебя деревенский.

После такого напутствия я собрал свою котомку и позвонил Сильверу. На душе у меня было радостно – я закончил обучение и вышел на долгожданную свободу! Поскольку встреча с Сильвером была назначена после обеда, я отправился на Главпочтамт – это было место, где я мог привести свои записки в порядок, делая вид, что пишу письма. Я сел и увидел, что возле меня лежит красивая черная мужская шляпа. Пока я писал дневник, к шляпе никто не подошел. Поскольку идти к Сильверу с пустыми руками не годилось, я прихватил шляпу с собой.

Сильвер ждал меня на кухне, листая толстую книгу доктора Штейнера. Он глянул на меня исподлобья и спросил:

– Ну как, хлебнул посвящения Лорика?

– Намного больше, чем необходимо, – мрачно сказал я. – Психологический градус такой, что душа растрескалась.

Сильвер налил мне вина для успокоения чувств и глубокомысленно произнес:

– Лорик – Великий Провокатор душ человеческих.

– Что ты имеешь в виду? – встревоженно спросил я.

– Провокатор – тот, кто подыгрывает другому человеку, тем самым заставляя его полностью раскрыться, а потом раздолбает в пух и прах или поможет избавиться от недостатков.

– Что ж ты раньше мне не сообщил об этом? – возмутился я.

– Ведь я попадался на эту удочку Лорика много раз!

– Ну, брат, – удивился Сильвер, – разве сразу обо всем расскажешь? Поначалу надо это испытать на своей шкуре, а потом и наставление впрок пойдет.

Я вытащил из сумки роскошную черную шляпу и протянул Сильверу;

– Дарю тебе как своему сталкеру, в знак благодарности за водительство по Зоне московского андеграунда.

Сильвер примерил ее и сказал:

– Аналогично начинается роман Майринка "Голем": главный герой Атанасиус Пернат находит шляпу великого мага и, не подозревая об этом, надевает ее на голову. С ним начинают происходить странные вещи, и его жизнь резко меняется… А я свою шляпу потерял, когда возникли разборки в моей пивной при выборе районного основного.

Я уважительно посмотрел на Сильвера.

– Это новый сленг, – пояснил он. – Основной – это самый главный, который имеет право дать по фэйсу любому рванью, – с этими словами он достал из нагрудного кармана тайный опознавательный знак Ордена Иезуитов.

На одной стороне был изображен основатель Ордена – Игнатий Лойола, а с другой – начертан магический девиз:

"Из пролитой крови – рождаются фиалки".

Мое сердце откликнулось и затрепетало, как крылья бабочки на ветру. Я был глубоко потрясен этим девизом. Он оказался ключом к тайне, спрятанной на глубине моей души.

– Следующей фигурой, которую надо будет тебе пройти, – вывел меня из задумчивости Сильвер, – является Адмирал. Правда, есть одна опасность для тебя: попасть в холодный ток. Ибо поговаривают, что Адмирал ходит под ручку с самим Люцифером. Это его тайный любимец.

– Объясни, мне ничего не понятно! – с жаром воскликнул я.

– К примеру, доктор Штейнер трактует это так:

Человек является плоскостью между Люцифером и Ариманом. А Христос находится посредине. Необходимо соблюдать это равновесие.

Ариман пытается притянуть человека к земной жизни, дабы он забыл о духовных мирах.

Люцифер – тянет человека в холодные миры Снежной Королевы, повелевая забыть о земле.

Знай, что высшие силы сделали ставку на Россию. Именно эта страна должна стать оплотом Духа на Земле. Если Россия не воспримет духовные наследия Востока, Запада, Юга и Севера, то высшие силы покинут ее, и она распадется на мелкие части и исчезнет в неумолимом потоке времени. А вместе с ней и вся Земля будет отброшена назад в своем эволюционном витке.

Чтобы проникнуть в духовные миры, надо еще при жизни на Земле создать основу внутри себя, фундамент любви и добра. Иначе – кто ты такой? Кому ты нужен в светлых духовных мирах? Туда без паспорта не принимают. Пропуск в те светлые сферы надо получать здесь, при жизни, проходя посвятительные ситуации. А это надо заслужить делом и чистым рыцарским сердцем.

– Меня глубоко интересует тема рыцарства, – сказал я. – Не мог бы ты рассказать мне что-либо об этом?

– Мэллори написал первоклассный рыцарский роман "Смерть Короля Артура", потому что он сам был посвященным рыцарем. Однажды он что-то натворил и был заключен на долгие годы в тюрьму, где и написал книгу, чтобы скоротать дни полного одиночества. Но чтобы понимать рыцарские романы, надо знать тайные ключи. Вот один из них:

Поединок рыцаря происходит не на поле сражения, а внутри него. В душе рыцаря разворачивается жестокая длительная борьба между благородством, мужеством, стремлением к свету – и драконом страсти, который сидит в нем самом. Этого дракона рыцарь должен победить и подчинить себе.

Второй ключ – когда рыцарь побеждает врага, то он его не убивает, а отправляет служить своей прекрасной даме. А прекрасной дамой является тонкое благородное начало в его душе.

Я был заворожен этим сообщением – теперь у меня было два важнейших ключа к расшифровке рыцарских романов. Я прочел их немало, но без внутренних ключей было непонятно, как извлечь из них скрытую мудрость и взрастить в себе хоть одно рыцарское качество.

Джон Сильвер разрешил остаться у него на одну ночь. А утром я уехал на почтамт – работать над своими записями, никому не мешая.

Как радостно и легко на душе, когда в сердце просыпается любовь к людям и Божьему миру! Я сидел на втором этаже почтамта и с удовольствием наблюдал за москвичами, чинно прогуливающимися по бульвару. Великое дело – хоть на мгновенье открыть для любви свое сердце, на миг забыть о печали. Только тихая радость уносит в поднебесье…

Приведя в порядок свои мысли, я дозвонился молдавскому мистику, музыканту Юрию, который смело шел по Пути, являясь собственным наставником и учеником. Он обрадовался звонку и пригласил меня. Помня первое правило – "никогда не являйся в гости с пустыми руками", – я нашел шесть бутылок у пивного ларька и, сдав их в приемном пункте, купил пачку дорогих сигарет.

На мой долгий звонок дверь открыла черноволосая красавица лет двадцати.

– Извините, – смутился я. – Видимо, ошибся – ищу Юрия.

– Нет, вы не ошиблись, – мило улыбнулась она, – он живет у меня. Да проходите же, я вас не съем.

"Как быстро он успел свить гнездо у такой красотки, – мелькнуло в моей голове. – Вот мне бы научиться так!" Я положил пачку сигарет "Мальборо" на стол и пожал тонкую руку Юрия. Он был строен, хорошо сложен, темные волосы обрамляли его красивое лицо.

– Вот только сейчас пришел в себя после вчерашнего выступления в ресторане – играл на гитаре, – вымолвил он.

– Ты отлично устроился, – заметил я.

– Можешь остаться у нас на несколько дней. Познакомься с моей ученицей – пианисткой Наталией, – горделиво произнес он.

– Ты не думай, что я променял духовный Путь на мягкую постель и нежные объятья. Я иду оригинальным путем. А вот ты, на мой взгляд, пал жертвой очередной иллюзии. Я видел твоего Мастера – ничего особенного. Умный человек, но к Духу он не имеет отношения. И чему только ты у него учишься?

– Ты замахнулся на высокий авторитет, – заявил я. – Если для тебя он обычный человек, то для меня он настоящий Мастер.

– Да откуда ты знаешь, что он, а не я являюсь твоим наставником?

– Вот в этом я абсолютно уверен, – засмеялся я.

– Ну и напрасно.

Затем мы долго обсуждали вопросы Пути, попивая горячий душистый чай, настоянный на листьях мелиссы. Наташа тоже пыталась вслушаться в разговор, но, как я заметил, она была далека от поисков Просветления. Она была просто обаятельной студенткой консерватории и украшала нашу беседу, подобно весеннему цветку на пустынных скалах. На улице стемнело, разыгралась настоящая зимняя вьюга. На столе горела одинокая свеча, отблески пламени играли на бледном лице изнеженной Наташи.

– Недавно я обнаружил, – произнес я, любуясь тонким обликом музыкальной девушки, – что мне предстоит серьезная борьба с ревностью и привязанностью к женщинам.

– А вот я уже поборол эти отрицательные качества и не привязываюсь к Наташеньке, и тем более не ревную ее, – победоносно произнес Юрий.

– Ты отвечаешь за свои слова? – сверкнув глазами, поинтересовалась она.

– Еще бы, детка, – сказал снисходительно он. – Ревность к моим прелестным ученицам – это твоя нерешенная проблема.

Наташа вспыхнула и, легким движением поднявшись со старинного кресла, села мне на колени. Слегка краснея, она тревожно обняла меня. Я почувствовал горячий трепет ее легкого тела и понял, насколько мне она была симпатична. Воодушевленный ее призывающим взглядом, я флиртовал с ней на глазах у Юрия, но он только улыбался, пуская сизые кольца сигаретного дыма.

– Моя дорогая, ты напрасно пытаешься сыграть на моих нервах, – заметил равнодушно он.

Тогда она, глядя в его голубые холодноватые глаза, стала ласкать подрагивающими пальцами мое лицо, шею, нежно прикасаясь горячими губами к кончикам моих ресниц. Я тут же позабыл об осторожности и стал неуверенно отвечать ей тем же.

Эта эротическая игра оказалась столь увлекательной и так захватила нас, что мы совсем забыли о присутствии заинтересованного наблюдателя. Мы очнулись, когда он попытался разъединить наши объятия и пересадить красавицу на свои колени, что удалось ему с немалым трудом.

"Жаль, что его побежденная ревность проснулась раньше, чем разгорелась наша страсть", – подумал я.

После этих событий разговор о духовном Пути сам собой иссяк. Юрий увел разгоряченную девушку в свою комнатку, и только томные вздохи доносились оттуда, пока не наступил рассвет.

Я решил прийти в себя, и самым лучшим в этой ситуации было прочесть одну из бесед с Джи.

"Весь наш человеческий путь должен превратиться в житие, а не в дорогу, облеванную нашими незадачливыми учениками. Твои мучения не являются платой за обучение в Ордене. Если ты за эту инкарнацию сформируешь в себе магический кристалл, то в следующих воплощениях мы сможем продлить наши встречи. Отрекись от себя и не спекулируй прежними заслугами. На своей энергии ты должен именно сейчас работать в полную силу. Мы – потерпевшие кораблекрушение, и пока ты сам не реорганизуешься, ты не выберешься из низов падшего мира, из-под его обломков. Нельзя метать бисер перед свиньями. То золото, которое сияет в нас, должно быть направлено внутрь Школы. Иначе все будет пожрано свиньями, и они обратятся против тебя".

Было три часа ночи. Я поднял телефонную трубку и позвонил в город Дураков – Нике. Когда я услышал ее нежный голосок, мое сердце защемило от тоски.

– Ты не представляешь, насколько ты вовремя позвонил, – восхищенно произнесла она. – Я собиралась завтра послать тебе телеграмму и сообщить, что прилетаю в Москву, но ты каким-то чудом услышал мое намерение.

– Я чувствую тебя сердцем, – ответил я.

– Можешь ли ты меня встретить в аэропорту? – спросила Ника.

– И не только. Я прошел тайные алхимические коридоры московского лабиринта и могу посвятить тебя в их скрытые измерения.

– Зачем это мне? – кокетливо спросила Ника.

– Для интенсивной проплавки твоего кундабуфера.

– Только не перестарайся, – засмеялась она. – Я ведь еще молода и не так безумна, как ты. До завтра. Я прилетаю в 15.00, встречаемся у выхода.

После разговора с Никой я мгновенно уснул.

На следующее утро Юрий разбудил меня и сказал:

– Я с Наташей еду за город, поэтому ты поищи себе другое место.

– Вчерашняя ситуация охладила нашу дружбу, – вздохнул я.

– Только не преувеличивай свои донжуанские способности, – натянуто рассмеялся он.

Возможностей остаться в Москве у меня становилось все меньше.

"К кому бы пойти?" – раздумывал я, листая записную книжку, и вдруг меня осенило – позвонить Чере.

"Джи говорил, – вспомнил я, – что Чера – глубокий мистик и что он родился в один год и в один день со мной". И, почти уверенный в удаче, я позвонил.

– Кто это? – раздался скрипучий голос бабушки.

– Это я, брат Касьян…

– Так вот, Чера повелел передать вам, что его нет дома.

– Передайте ему, что я его понял, – ответил я и повесил трубку.

Попрощавшись с Юрием, я отправился к Лорику – получать последнее напутствие перед отъездом.

– А, выгнанный мамасик вернулся, – обрадовалась она.

– Вот, я уезжаю и пришел за последним советом.

– Ну, что тебе еще надо? Спрашивай, Лорик тебе ответит. Но только после этого – чтобы духу твоего здесь не было!

– Я не знаю, как мне овладеть эротической энергией, которая возникает при виде тонких и обаятельных дам.

– Первое правило, – серьезно ответила Лорик, – сексуальная энергия должна тобой перерабатываться в творчество. Ее реально можно трансформировать в духовную энергию, занимаясь утонченной поэзией, высокохудожественной литературой. Тебе надо осваивать Градацию Искусства.

Вот твой основной девиз:

Когда хочется тебе заниматься любовью с прекрасной барышней – садись за стол и твори. Не трахайся, а созидай. Творчество – это лучший способ секса.

Второе правило: когда тебя одолеют сексуальные импульсы, молись Господу нашему и проси у Него любви к людям, которая должна родиться в сердце духовном и физическом.

И еще раз напоминаю тебе: истинного арийца изысканная дама вдохновляет устремляться к звездам, и он при виде ее красоты становится более четким и собранным.

Низшие расы утонченную женскую красоту немедленно пытаются извалять в своей постели, после чего вдохновение навсегда покидает их.

И запомни – тонкие Лани должны бродить только в королевском парке, иначе другие звери их загрызут… Ты получил ответ на свой вопрос? – строго спросила она.

– Да, – ответил я и собрался попрощаться.

– Нет, слушай дальше. Тебе не стоит играть с другими людьми и пробовать из них сотворить нечто. Тебе дана светлая энергия для тебя самого, а иначе она растратится, и ты не успеешь созреть. Не привязывай к себе никого, ибо у тебя есть кошачьи наклонности. Надо будет убрать из тебя постельную кошку, постепенно ее из тебя вытащить. Ты ведь не можешь долго находиться с женщинами – они тебе не нужны. Ты не понимаешь их ассоциаций и не можешь владеть ими. Тебе противопоказано вступать с ними в брачные авантюры.

Ты как кот – пришел, полежал и ушел, а они привыкают и притарчиваются – нельзя этого делать. Ты не владеешь женским материалом и своим тоже. Поэтому тебе противопоказано делать различные опыты с людьми. Никого не пускай в свое пространство, а то раздавят. Ты звереныш от природы, идти тебе надо к Господу нашему через природу. Многие святые пришли к Богу через природу. У тебя есть неплохие способности к приспособлению и выживанию, как у природы. Но так называемые люди могут тебя изломать. Сейчас мало людей. В основном воплощены лярвы – злые, эгоистичные. Приходит их последний час, вот они и мечутся, желая все вкусить и испробовать.

Тебе надо быть осторожным. Ни с кем не конфликтуй – ни на улице, ни дома, ни на работе. А то привяжутся лярвы и будут разрушать.

Вообще над тобой интересно работать, ставить опыты разного рода. Тебе нельзя связываться с простыми бабами. У них ты вызываешь дикую агрессию, и они попытаются тебя уничтожить. Тебе можно быть рядом только с великими – они тебя поймут. А когда надоешь им, они от тебя легко могут отколоться, а потом опять позвать к себе.

Очень интересно проверить, будет ли мне не хватать тебя, не прикололась ли я к тебе, – задумчиво добавила Лорик и, помолчав, продолжала:

Ты сейчас нормально собран по схеме, и из тебя надо иногда пить солнечную энергию, чтобы не застаивалась. Многие захотят проникнуть в твою светлую ауру, но никого не впускай к себе в душу.

Если выпадет хоть один винтик из твоей схемы, то неизвестно, что будет, так как не знаешь, откуда он выпал.

Петровичу не говори, что узнал, ибо он все, что возьмет у тебя, использует против тебя же. У него нет ничего, живет чужими пятаками.

Конечно, ты не удержишься, чтобы не побродить по бабам.

В тебе есть какой-то особый кайф. Теневые стороны твоей природы затягивают, они настолько кайфичны, что хочется иногда окунуться в них. Еще только Адмирал не прикрыл тебя своим шлейфом. Береги свою нежность и бархатность: если потеряешь ее – ничего уже не останется.

– Спасибо тебе, Лорик, за высокоградусное обучение, – поклонился я и, закрыв за собой еще одну страницу своей жизни, поехал в аэропорт Внуково – встречать Нику.

Глава 4. Пират Сильвер

Я занял наблюдательный пост у выхода из зала и стал искать глазами лучшую адептку из города Дураков. Но вместо нее я увидел Голден-Блу, в норковой шубе и черных сапожках. Она рассеянно посматривала вокруг, у ее ног стоял большой черный чемодан. Когда она заметила меня, на лице ее засияла золотистая улыбка.

– Ты как будто не рад моему приезду, – сказала Голден-Блу нежным голосом, в котором звучало нечто похожее на любовное чувство, – а ведь я так стремилась тебя увидеть…

Я опешил еще больше, не зная что и думать, – события развивались неожиданным образом.

Тут из-за колонны вышла хохочущая Ника.

– А хорошо мы тебя разыграли? – выпалила она, пленительно улыбаясь.

– Какое счастье, что вы приехали! – воскликнул я.

– То ли еще будет, – рассмеялась она.

Голден-Блу повела нас к своей сестре, стюардессе зарубежных авиарейсов. В ее квартире, уставленной дорогой мебелью красного дерева, нас ждал вкусный ужин.

– Как идут дела на эзотерическом фронте города Дураков? – спросил я, утолив голод, но снедаемый любопытством.

Голден-Блу, изящно держа бокал в тонких пальцах, начала свой рассказ:

– Джон – ученик Джи – за слишком активную эзотерическую деятельность был схвачен милицией и отправлен для усмирения в дурдом. Целый месяц врачи тщательно обследовали его мозг, но ничего подозрительного для государства не обнаружили. Джон был выпущен на свободу со справкой о непригодности к войне.

– На чем же он попался? – с интересом спросил я.

– Началось с того, что Джи постоянно играл с Джоном в шахматы, говоря при этом, что в них древнеегипетские жрецы вложили тайное знание. Джон как верный ученик решил извлечь тайное знание из шахмат любой ценой и устроился директором шахматного клуба. Вскоре он стал главнокомандующим шахматных войск всего города, но тайна древнеегипетских жрецов так и оставалась сокрытой от его взора.

Тогда он сказал, что будет приобщать жителей города, утонувших в горизонтали, к импульсу таинственного Луча. Он стал устраивать встречи с лучшими людьми города из разных социальных кругов, пытаясь передать им тот внутренний импульс, который получил от Джи. Но этого ему показалось мало – он решил стать настоящим пассионарием.

Джи часто рассказывал ему о караване принцессы Брамбиллы, вносящем в город мистическую волну, а также об эзотерическом театре Гурджиева, который выступал с пьесой о борьбе белых и черных магов. Джон решил воплотить эту идею в жизнь и создал странный театр из мистически настроенных актеров, но под конец и сам забыл, зачем его организовал. Тогда он поручил актерам разучить пьесу "Пир во время чумы", а затем театр стал с ней выступать в городе. Успех был невероятный. Но в это время скончался Брежнев, глава государства, и вышел указ: неделю носить траур и прекратить всякую театральную деятельность. Но театр Джона все же дал еще один спектакль. Власти города нашли эту акцию антисоветской, тем более что Брежнев был родом из наших краев.

Всех актеров немедленно вызвали на допрос, пытаясь узнать, что за этим стоит, но не узнали, ибо никто ничего не понимал в происходящем. Тогда власти на всякий случай припугнули репрессиями всех, кто был к этому делу причастен, а Джона взяли как главного, и даже выпустив, стали наблюдать за ним, пытаясь выследить всех странных людей города, живущих не по-их-нему времени, а по-нашему, по времени Корабля Аргонавтов, который плывет за Золотым Руном, неся благую весть эфирного Посвящения…

– Никогда бы не подумал, что Джон на это способен, – удивленно заметил я и посмотрел на Нику, которая от нетерпенья не могла усидеть на стуле.

Рассказ Голден-Блу произвел на меня впечатление цепной реакции событий, которые, как я уже заметил, всегда возникали после очередного импульса Джи. Я бросил взгляд на Нику, которая с недовольной миной терзала вилкой красную рыбу. Она поймала мой взгляд и сухо спросила:

– Какие планы у нас на вечер?

– Я хотел бы рассказать о лабиринте Москвы и возможностях алхимической трансформации, – отвечал я.

– А я надеялась, что ты поведешь нас к интересным людям, – вспыхнула Ника. – Мне надоело слушать твои сказочки об Алхимии – это такая скука. Я разочарована встречей, поэтому ухожу к своим друзьям.

– Меня поражает твое экзальтированное поведение, – покачал я головой. – Не прошло и трех часов, как ты в Москве, а у тебя уже напрочь снесло крышу. У тебя включилась программа мирской барышни – кавалеры, кино, музеи. А может, тебе хочется ночью на кладбище к Мещеру заглянуть? Так я тебе прямо сейчас могу это устроить! Ты, конечно, пока еще в Школе, но если не хочешь разгребать свои авгиевы конюшни – ты свободна!

– Да как ты смеешь так со мной говорить? – вспыхнула Ника; ее прелестные губы задрожали от обиды и возмущения.

Я посмотрел ей в глаза – она действительно ничего не понимала: мирская жизнь полностью распылила ее крохотный магнитный центр.

– Да оставь ты ее в покое, – заступилась Голден-Блу. – Видишь, девочка только что спрыгнула с самолета и еще не пришла в себя, а ты ей сразу про алхимическую Школу, про серьезное.

– Какая я тебе девочка? – еще больше возмутилась Ника. – Не успела я приехать, а он уже наговорил массу грубостей!

– С точки зрения мирского человека, – значительно заметил я, – всякая коррекция со стороны Мастера выглядит как грубость или занудное нравоучение.

– Это себя ты считаешь Мастером? Ты извини, – недовольно произнесла Ника, – но ты не Джи, и тебе до него далеко.

Быстро одевшись, она выпорхнула в дверь.

– Ну вот, обидел девочку, – заметила сестра Голден-Блу, сверкнув умными глазами.

"Что же я сделал не так?" – подумал я и, чтобы настроиться на волну Луча, вышел в соседнюю комнату, открыл дневник и прочел:

"Что такое искусство верховой езды.

Освоить верховую езду – это значит овладеть своим эмоциональным спектром: быть всегда учтивым, тактичным и тонким. Заниматься укомплектовкой твоей личности я сейчас не буду – это слишком долгий процесс. Но могу помочь исследовать, что такое терпение, тонкость и благородство. Для начала научись каждый день находиться в состоянии деликатности, добродушия и постоянной изобретательности. Если ты научишься владеть своим голосом и интонацией, ты сможешь спокойно перемещаться в человеческой колонне. Чтобы ослабить высокое внутреннее давление, надо найти гармоничное сочетание между различными "я" внутри себя.

Тебе обязательно надо научиться легкому общению в компании незнакомых людей. Обычно, если ты входишь куда-либо, то тоскливо молчишь. Ты не несешь радости людям, не знаешь, что их интересует, не веселишь людей.

Ты спрашиваешь, как это сделать? Для этого надо возжечь и развеселить свой эмоциональный центр. Попробуй подумать над тем, как порадовать человека, как сделать ему приятно. От людей должна быть хорошо скрыта твоя меланхоличность и угрюмость – это твоя тайна. Ни одна капля брызг твоих расплавленных состояний не должна упасть на людей. Внешне должен быть позитив, но только не бодренький пошлячок. Внешне надо быть очень привлекательным для каждого человека. Подумай: какой цветок своей души я могу подарить? За каждым человеком, за каждым существом скрываются тонкие силы. Ты должен сам себя воспитывать и доводить до нормы".

Восстановив себя, я уверенно набрал номер подпольщика Сильвера.

– Куда ты запропастился? – воскликнул он.

– Да вот, готовлю для тебя двойной сюрприз…

– Небось, какую-нибудь подставу хочешь подсунуть, – после некоторого молчания ответил он.

– Это как судьба распорядится, – усмехнулся я. – Две юные ученицы Джи прибыли из города Дураков и жаждут познакомиться с группой Штейнера.

– Ну, тогда веди их ко мне завтра на досмотр, – серьезно сказал он. – Хочу проверить степень их готовности. Я ведь в Москве выступаю как страж порога доктора Штейнера.

– Жди нас в 14.00, – ответил я и повесил трубку.

Поздно вечером вернулась Ника в расстроенных чувствах.

– Никого я не встретила, – сказала она раздосадованно, – мой друг даже не дождался меня и один ушел в театр. Больше я с ним не собираюсь встречаться.

– И чтобы в этом убедиться, тебе надо было объездить пол-Москвы, – заметила Голден-Блу.

Теперь Ника более заинтересованно смотрела мне в глаза, ибо я остался последней нитью, ведущей к интересным, и к тому же алхимическим, ситуациям.

На следующий день я с двумя эзотерическими барышнями и тремя бутылками "Лидии" прибыл к пирату Сильверу Он, к моему удивлению, был чисто выбрит. На столе стояла трехлитровая банка с пивом и портвейн.

– Сильвер! Эти напитки сгодятся только для глоток крутых мистиков, – с упреком сказал я. – А для кисейных барышень у нас есть легкое вино.

Как только Сильвер увидел двух очаровательных учениц, глаза его вдохновенно заблестели. Он был неожиданно услужлив, как истинный джентльмен. Пирата Сильвера я представил дамам как сталкера по эзотерическому московскому андеграунду Мы сели за кухонный стол, и Сильвер откупорил бутылки.

Ника, широко раскрыв глаза, рассматривала полки, уставленные томами доктора Штейнера и Блаватской, большими старинными Библиями и морскими раковинами. В углу покачивался, в клубах дыма от трубки Сильвера, пиратский двухмачтовый бриг.

– Как у тебя замечательно! – восхищенно произнесла Ника.

– Ты похож на героя моих детских снов.

– Ты права, девочка, – улыбнулся он. – Я тебе все проясню о том мире, в котором мы живем. Самым великим учителем является доктор Штейнер, – продолжал он, – и если ты последуешь его учению, то тебе откроется последняя истина…

Он говорил и говорил на антропософские темы, попивая портвейн, в течение трех часов. Я стал замечать, что Ника как-то обмякла, и вдруг она расплакалась.

– Мне так жалко тебя, дорогой Сильвер, – сквозь слезы прошептала она, – ты такой незыблемо отрешенный! Я восхищаюсь твоей стойкостью.

К моему удивлению, атмосфера вдруг приобрела явственно эротический оттенок, и я понял, что Сильвер, несмотря на костыли, мог нравиться женщинам.

– Перед отъездом в Москву я пошла в магазин, – произнесла Голден-Блу, – и неожиданно возле его ступеней наткнулась на умершего человека. Покупатели спешили по своим делам, равнодушно перешагивая через труп. Я пришла в неописуемый ужас и позабыла, что хотела купить. Развернувшись, я побежала домой.

– Это знак, – произнес Сильвер, затягиваясь "Беломором" – Твоя прошлая жизнь безвозвратно умерла, и с этой поездки начинается новая, таинственная и неведомая.

– Ах, как все странно! – завороженно воскликнула Голден-Блу.

– Когда я уезжал из Кишинева, – сказал я, – то также наткнулся на мертвеца, лежащего возле продуктового магазина: он был накрыт газетами, а рядом на урне сидела жена, безудержно плача и горько причитая.

– Что все это значит? – насторожилась Голден-Блу.

– Для тех, кто идет по Пути, – отвечал я, подкрепившись терпким вином, – встреча со смертью является знаком того, что все прошлое должно умереть. Я вступил на дорогу, ведущую в Небесную Валгаллу, и со мной стали происходить события, подобные тем, которые происходили с героем "Рукописи, найденной в Сарагосе". Это посвятительный роман, написанный Яном Потоцким, членом одного из тайных мистических Орденов. Но знаковая система действует только для тех, кто включен в посвятительный Луч.

– Не надо нас запугивать, – вдруг вмешалась Ника, вытирая слезы.

– Тут никто никого не пугает, – произнес Сильвер. – Это реальная жизнь Ордена.

– А что происходит с Вальком и группой, идущей по Пути разбойника? – спросил я, чтобы сменить тему разговора.

– Через группу Бори Кладбищенского в Сокольниках я провел многих учеников Джи, – значительно произнес Сильвер. – Но после твоего появления Сокольники почему-то закрываются и в марте прекратят свое существование. Сейчас за основного у них Валек. Он никому не дает там ночевать, выпроваживает всех и сам уходит последним. Мне очень жаль, что этот алхимический котел закрывается, – сказал грустно Сильвер. – Над этими ребятами работали двенадцать лет. Их чему-то научили; сохранить бы это для некоторых мистерий. Там у ребят была отлажена четкая и филигранная работа над теми, кто желает вступить на Путь Сарагосы. Они стараются выявить все отрицательные черты неофита и дать им возможность прогореть. Они устраивают настоящую мистерию, которая имеет отношение к жизни и смерти. И хотя ситуация всегда критическая, они никогда никого не тронули: Боря Кладбищенский хорошо держит пространство мистерии.

– Кто такой Боря Кладбищенский? – спросила Голден-Блу.

Сильвер выпил целый стакан портвейна и начал свой рассказ:

– Я познакомился с Борей много лет назад на украинской киностудии у Зубкова. Там проводили разные опыты с хатха-йогой. В то время йога тоже была запрещена как буржуазное наваждение Боренька делал перед камерой позу скорпиона для фильма "Йоги – кто они?" А я в это время писал поэму о посвятительном Пути и показал ее Боре.

"Хорошо пишешь, – меланхолично процедил Боря, – смотри", – и с расстояния пятьдесят метров попал резиновым мячом в красную точку на столбе, три раза подряд.

"Я так не могу!" – удивился я.

"Надо только сконцентрироваться на эту точку и не думать ни о чем – рука сама попадет", – улыбнувшись, произнес Боря.

С тех пор я стал дружить с Борей и перенимать у него науку самопогружения и концентрации.

Однажды я поссорился со своей женой Леночкой – трепетной адепткой московского андеграунда, – и она, уезжая на дачу, гневно прокричала:

"Я вернусь через два дня, и чтобы ты к этому времени не только убрался из моего дома, но и увез всю свою рухлядь. А что останется – немедленно полетит в мусоропровод".

Я знал, что Леночка не бросает слов на ветер, поэтому сразу позвонил Боре и попросил помочь перевезти вещи.

"Но только без выпивки", – строго добавил я.

Боря, конечно, пришел со своим учеником, сразу выставил на стол отвратительнейший портвейн и отечески сказал:

"Пей, Сильвер, – это такой волшебный напиток, что из тебя все дерьмо выйдет".

Голден-Блу и Ника переглянулись.

– Я после недолгих уговоров выпил, – продолжал Сильвер, – а затем появилась еще дюжина бутылок, и мы загудели как положено. А когда я выпил столько, сколько надо, то стал бросать в стенку тарелки, приговаривая:

"Это так, для порядка, чтобы Леночка знала наших".

Осколки сыпались на Бореньку, который лежал на диване. Вдруг он встал и сказал:

"Хватит!" – но очередная тарелка уже полетела, угодив Боре в переносицу. Кровь ручьями потекла на ковер. Его ученик в гневе схватил бутылку и хотел уже разбить ее о мою голову, но Боря примирительно сказал:

"Не надо, он не виноват", – и ушел домой.

Утром я проснулся с больной головой, лежа на битых стеклах, на залитом кровью диване. Долго не мог вспомнить, как я оказался среди битой посуды и крови. Вспомнил и поехал извиняться к Бореньке домой.

"Ну, ничего, Сильвер, не расстраивайся. Хоть ты и прилично врезал вчера мне тарелкой по переносице, но все уже зажило", – произнес Боря, затягиваясь сигаретой.

И действительно, на его носу была видна лишь маленькая царапина. Он прекрасно владел своим биополем.

В глазах Ники и Голден-Блу я заметил восхищение и любопытство.

Сильвер вышел на балкон покурить, а я спустился на улицу – прогуляться и собраться с мыслями, – открыл дневник и прочитал одну из бесед с Джи.

"Гурджиев любил устраивать пирушки, балаганы, но он сам всегда соблюдал порядок, что являлось для него базальтом восхождения в высшие миры. Пока человек не создаст в себе правильный кристалл духовной стабильности – он не войдет в Звездное Рыцарство. Но если ученик вошел в магическую цепь высшего адептата, то через него будет проходить высшая мистическая волна, которую он может передать в мир горизонтали. Магическая цепь создается за счет спаянности магнитных центров всего высшего адептата. Стрелка их поиска всегда указывает на север, на трудности, на внутреннюю работу, а не на юг – на полное расслабление. В своих усилиях посвященный доходит до поиска высших родственных душ.

Школа постепенно поднимает ученика до трансцендентальных посвятительных высот. Но как ее узнать, каковы ее правила? Как не пройти мимо Школы, если в тебе существует скептический кундабуфер и ты не можешь через него ее увидеть? Школа – это пространство, где все законы действуют совсем иначе. Попасть в Школу-значит попасть в таинственный готический храм, который может находиться где угодно – и в воде, и в огне, и в воздухе. И если ученик находится в храме, который называется Школа, ему ничего не страшно. Но, для того чтобы поддерживать огонь, горящий в храме, необходимо постоянно вкладывать в него свои усилия и жертвовать, а для этого надо быть достойной магической фигурой. Надо ставить на кон каждый день. А ставить на кон человек может, ибо энергии у него бесконечно много. На одном только упрямстве можно несколько дней продержать всю Солнечную Систему.

Школа принимает только свежее пожертвование. Жить имеет смысл только ради этого – иное ведет к кристаллизации автоматических схем кундабуфера. Если не будете работать над собой, то вы быстро отрицательно закристаллизуетесь. В Школе переплавка ученика идет на всех уровнях: сексуальном, моторном, эмоциональном и интеллектуальном. Без Мастера, который знает тайну трансмутации, ничего нельзя сделать. Одни люди накопили книги по Гурджиеву, другие по христианству, но реально они не являются тем, на что претендуют, и приписывают себе качества, которыми не обладают.

Необходимо тонкое различение между горизонтальным и вертикальным образом жизни, нужна способность к внутренним археологическим раскопкам, а также умение вести экспедиционный образ жизни".

Когда я, вновь набравшись сил, вернулся в квартиру, то застал всю компанию по-прежнему за столом. Сильвер попивал терпкое винцо и продолжал рассказывать о своем обучении у Кладбищенского:

– Как-то раз, в жаркий полдень, Боря пригласил меня на кладбище, в прохладу старых могил – обсудить один важный эзотерический вопрос. Найдя приличную тенистую могилку, мы уселись на нее. Я разложил небольшой дастархан и, прикуривая сигарету, спросил:

"Почему моя жена Леночка иногда так разрушительно влияет на мое стремление к духовному поиску?"

"В каждой женщине ость Белая и Черная Венера, – произнес Боря, изрядно глотнув портвейна. – Черная Венера может запросто расплавить бессмертную сущность мужчины, а Белая – вознести его в небесные сферы. Но сегодняшний мир полон вагината, с которым надо постоянно бороться".

Я рассказываю вам культурно, милые дамы, но Боря, объясняя доктрину Черной Венеры, через каждое слово в качестве связки употреблял такие вульгарные слова, что даже цветы на могилках приувяли. А в это время меж могил пробирался здоровенный мужик, и в его оттопыренных карманах торчали две бутылки бормотухи. Он оторопело вышел на нас, попав на отборнейшую ругань, и разъяренно завопил:

"Это я-то – сука московская?" – и, багровея от возмущения, со всей силы ударил Борю бутылкой по голове.

Боря отряхнул с головы осколки стекла, отер платочком лицо от разлившегося по нему портвейна и, как ни в чем не бывало, спросил:

"Ну, так о чем мы говорили?" – и мирно продолжал беседу.

Мужик слегка офигел и свалился в близлежащие кусты.

Дело в том, – продолжал Сильвер, – что Боря на московском кладбище организовал начальное отделение алхимической Школы. В этом пространстве ученики посвящались в Работу в Черном, встречались со смертью, проходя под Бориным руководством стадию Нигредо…

Я заметил, что атмосфера после рассказа Сильвера наполнилась холодом и отчуждением.

– Вы слегка шокированы повествованием, – заметил Сильвер, посмотрев на притихших учениц, – но это полезно для внутренней трансмутации.

– Если вы не против, я мог бы прочесть вам для разрядки, – предложил я, – интереснейшие письма Джи к некой Неизвестной Птице.

– Мне интересно все, что связано с Джи, – оживилась Ника.

Я достал дневник и начал читать.

"23 октября 1979 года. Хабаровск, Амур – река любви.

Дорогая Птица!

Верх Янь всегда тантрически борется с низом Инь. Во внутренней Алхимии, в недрах нашего бытия, сознание – орел – тантрически взаимодействует с подсознанием – драконом. Янь, небесный мужской принцип, вонзил свой клюв в Мальвину – Йня, орел треплет дракона за холку.

От этого свадебного поединка исходят токи и невероятные импульсы. Их можно ощутить и пережить через внешнее и внутреннее взаимодействие, если только Монада замыкает этот круговорот в себе самой.

… Помнишь ли ты, что уже было две попытки отсоединить тебя от Нового Импульса, входящего в твою жизнь? Я имею в виду силы Хаоса и Безликости, пытавшиеся отобрать

у тебя греческую монету с бессмертным герметическим символом. Теперь он постоянно сопровождает твою школьную сумку, твою способность учиться, то есть меняться, расти. Ты помнишь иконку с Мадонной от ключей, которые всегда раньше терялись, и которые теперь никогда не теряются? Только благодаря этому ты постепенно начинаешь обретать свой дом. Если человек стабилизировался и стал устойчивым, то со временем его пускают в Алхимический Дом. Символически это выражается земными ключами и ответственным к ним отношением…

…Любимого человека надо почувствовать и понять. Легко и ненавязчиво узнать, в чем он нуждается, что ему будет в радость. Уметь дозировать общение с ним, не требовать только для себя – прямо или косвенно – внимания, впечатлений. Как монах или монахиня в монастыре выполняет труднейший объем работы, как обет послушания перед своей совестью, надо научиться давать любимому человеку на самых разных уровнях. Не ругая его и не красуясь своим даванием – пусть это давание будет безвестное и неприметное, но постоянное, как родник чистой ключевой воды. Именно это создает прекрасную ауру и привлекает Ангелов к ученику. Разучиться, пусть постепенно и с трудом, брать и требовать чего-либо для себя. На это способна только героическая натура, идущая против механических, сонных штампов жизни. Такой человек нигде не пропадет и везде будет Человеком с большой буквы.

А стремление получить что-либо для себя получше и играть красивую роль в маскараде жизни приводит к зависимости, рабству и разбитому корыту.

Поэтому, моя дорогая Птица, лучше начни делать из себя истинную красавицу. А для этого, кроме твоих хороших внешних данных, необходимы прекрасные внутренние характеристики. Их можно приобрести только упорным творческим трудом, изобретая саму себя заново. В этом разница между Красавицей с волшебным зеркалом, которой ты легко можешь стать, – и Красавицей, подругой семи Богатырей – семь чакр, – невестой королевича Елисея, заснувшей от отравленного яблока…"

– Спасибо за мягкую волну, – сказала Ника, – она меня привела в себя.

– Нам пора уходить, – произнесла, вставая, Голден-Блу. – Уже десять вечера.

– Вы идите, – задумчиво сказала Ника, – а мне надо стражу Сильверу задать несколько вопросов о докторе Штейнере.

– Непонятны мне твои настроения, – сказал недовольно я.

– Да ты не волнуйся, братушка, она попозже подъедет, – честно заверил меня пират Сильвер.

Мы с Голден-Блу вышли на заснеженную улицу, в зимнюю ночь.

– Не пойму я этого Сильвера, – произнесла она, любуясь летящими снежинками в свете желтого фонаря, одиноко заснувшего на остановке.

– Джи дал мне задание, – сказал я, – построить в городе Дураков серию театральных площадок, чтобы можно было каравану принцессы Брамбиллы широко развернуться в городе, поработать над его атмосферой. А также мне нужно заработать деньги на следующий год обучения.

– Ну что ж, приезжай, я тебе помогу, – мягко улыбнулась Голден-Блу.

Глава 5. Назад пути нет

На следующее утро я выехал в Кишинев, который покинул несколько месяцев назад, отправившись вместе с Джи натри дня в город Дураков.

В поезде я снова открыл записи бесед с Джи и прочел:

"Верховая езда – умение одеваться, быть опрятным, умение фехтовать, всех смешить и радовать. Надо владеть живой творческой жилкой, чтобы, например, смехом умыть человека.

Если подумаешь про человека плохо, то сам становишься грязным. Если ты не будешь саморазвиваться, то останешься роботом.

Твоя сила – это тайна. Ты должен ее проявлять только в рыцарских поединках. Когда ты выйдешь на тропу войны, там надо демонстрировать свое рыцарское искусство, а в мирной ситуации надо быть простым человеком. Ржавый замок своего горла надо смазывать маслом. Грубо говоря, тебе из угрюмого человека надо становиться веселым и легким. Умей играть несколько ролей – это поле для творчества, для самых мощных медитаций.

Наш кундабуфер замкнут на боль, и посему трудно подойти к своим красным флажкам.

Почему многие люди нас грабят? Потому что виноваты мы сами. В нас есть что-то такое, что притягивает эти обстоятельства. В каждого из нас вмонтирован агент черного двойника, и он всегда будет притягивать к нам отрицательные ситуации, он ими питается, они продлевают его жизнь в нас, дают ему пищу, дополнительный толчок.

Ходит по берегу черный двойник,

Свистит над плечами шелковый кнут.

Он живет годы, я живу – миг.

Робинзон Крузо на двадцать секунд.

Ни в коем случае нельзя влиять на центр воли человека в момент принятия им важного решения, иначе берешь на себя колоссальный обратный удар.

Работа со страхом. Если сознательно вызвать состояние сильного страха, то с тонкого плана появится особое существо, которое тут же вырастет на твоем страхе и скроет тебя от врагов. Надо быть мастером страха. Дон Хуан и Дон Хенаро вызывали потустороннее существо Олли посредством контролируемого страха. Когда они убирали страх, Олли уходило. А когда им надо было показать Олли Кастанеде, они путем нагнетания своего страха вызывали его – оно пугало Кастанеду и их самих. Но надо уметь владеть своими чувствами, чтобы не допускать развития страха и появления существ Олли возле тебя".

Я с большой неохотой вернулся в Кишинев, который, как и прежде, жил горизонтальной жизнью. После Москвы особенно было тяжело вписываться в его однообразие, как будто я попал в плотную среду с огромным земным притяжением.

Мои друзья по внутреннему поиску все так же читали мистическую литературу, в надежде встретить такого Мастера, который описан в книгах. Но от реального Мастера они отгородились жалостью к себе. Я вдруг увидел, насколько они безнадежно застыли на месте. Я убедился в правоте слов Джи, что без реальной Школы никто не может измениться.

В Герметической Школе надо ежедневно совершать сверхусилия, расти из самого себя, преодолевать сеть красных флажков, идти против течения – а почитывать книжечки о Просветлении и называть себя идущим по Пути сможет каждый Балбес Иваныч. Нет вне Школы также и того, кто может сказать, что ты не прав. Ты сам себе мастер и сам посвящаешь себя в миры собственных фантазий, от которых Манька Величкина разрастается до невероятных размеров.

Первым делом я позвонил Петровичу – но он все еще путешествовал с Джи и ансамблем "Кадарсис". Тогда я отправился на скульптурный комбинат – спасать трудовую книжку, без которой я не мог никуда устроиться на работу. Миновав открытые железные ворота комбината, я вошел в приемную, подарив симпатичной секретарше добрую улыбку, и осторожно открыл дверь в кабинет директора. Он удивленно оторвался от стола и долго смотрел на меня сквозь мутные очки.

– Вернулся, негодяй! – заорал он, наконец узнав мою физиономию. – Да я бы такого прохвоста, как ты, три дня плетками стегал, прежде чем отпустить на свободу!

Я от неожиданности остолбенел, а потом быстро скрылся за дверью. Секретарша сочувственно покачала головой. "Надо купить бутылочку коньяку, – подумал я, – это смягчит его холодное сердце", – и отправился в магазин покупать армянский коньяк со звездочками. Когда я во второй раз вошел в кабинет, директор в гневе подскочил на стуле.

– Так ты еще хочешь меня купить, а потом подставить! – разозлился он. – Да я тебя уволю с волчьим билетом, – кричал он, выталкивая меня в коридор, – чтобы никто не взял тебя на работу! Ты навсегда запомнишь, как меня надувать!

Не успел я прийти в себя, как в приемной появился парторг.

– А я на тебя уже дело завел, – ласково сказал он, потирая руки.

– Какое еще дело? – испугался я, сжавшись в комок.

– Да вот лепной мастер донес, что ты давал ему читать книгу по магии.

"Вот сволочь, – подумал я, – а еще умолял: дай почитать, никто не узнает".

Секретарша смотрела на меня большими от любопытства серыми глазами.

– Пошли в первый отдел, – грозно произнес парторг, – сейчас мы с тобой разберемся.

"Ну, попался как кур во щи", – крутилось в моей голове, пока я шагал за ним по длинным обшарпанным коридорам.

– А ты знаешь, что за магию тебя можно посадить на два года в тюрьму? – с инквизиторским удовольствием говорил парторг. – Вот такие, как ты, виноваты в том, что и мой сын увлекся мистикой. Всех вас пересажать пора!

Я стал горячо молиться Святому Йоргену, прося о немедленной помощи.

Первый отдел был заперт, и это обломало парторгу кайф.

– Да что они там, все померли, что ли? – разозлился он, устав барабанить в дверь.

– А книжка не моя, я ее на свалке нашел, – тихо сказал я.

– Знаем мы, что это за свалка, – огрызнулся член партии. – Чтоб стереть позор с нашего предприятия, я должен немедленно сдать тебя в милицию. Но если ты исчезнешь с комбината навсегда, то я могу закрыть глаза на твой проступок, – закончил он смягчившимся голосом.

– Я у вас никогда больше не появлюсь, – честно заверил я, с легким сердцем выпорхнул из этого мрачного места и побежал в отдел кадров, не переставая молиться Святому Йоргену.

Милая интеллигентная заведующая, изнывая от канцелярской духоты, читала Эдмона Ростана. Я поведал ей свою печальную историю.

– Ладно, я помогу тебе, – сказала она, ласково глядя в глаза, – но только никому не проговорись, – и поставила штамп в трудовую: "Уволен по собственному желанию". От счастья я, галантно поклонившись, поцеловал ее мягкую изящную руку.

– Как трогательно, – смутившись, сказала она. – Лучше побыстрей уходи отсюда.

"Прав был Джи, когда говорил, что женская колонна всегда поддерживает наше направление", – отметил я.

Я радостный выскочил из отдела кадров, как вдруг наткнулся на старшего бухгалтера.

– Попался, голубчик, – объявил он, – мы тут тебя обыскались!

– А вам что от меня надо? – приготовился я к защите.

– Выдать тебе зарплату за полмесяца, прогульщик, – сухо усмехнулся он.

– Всегда готов, – бодро заявил я и отправился за ним в бухгалтерию.

Прошло некоторое время, и Петрович сам позвонил мне. Я договорился с ним встретиться в молодежном кафе "Улыбка" в центре города. Через час я сидел в "Улыбке", потягивая пиво и любуясь неотразимой красотой молодых девушек.

– Извини, что опоздал, – произнес за моей спиной Петрович – похудевший и еще больше похожий на веселою итальянца. – Сел, как обычно, в троллейбус, а он на полпути вдруг загорелся – пришлось выкручиваться.

– Это знак приближения к Лучу, – заметил я и заказал еще кружку пива для Петровича.

Пока он покупал себе сигареты и бросал томные взоры на девушек, я быстренько подлил в его пиво водки и поставил кружку на прежнее место. Петрович вернулся и безмятежно взялся за кружку.

– А теперь расскажи, брат Санчо, – попросил я, – о своей последней поездке с Джи по Кавказу.

Петрович многозначительно посмотрел на меня и залпом выпил свое пиво. Через несколько секунд в его глазах отразилось непредвиденное восхищение. Он тихо крякнул, вытер с блаженной улыбкой губы и начал рассказ:

– Оставшись в Кишиневе один, после твоего отъезда, я первое время пытался помнить о работе над собой и внутренней трансформации, но мой роман с Наденькой разгорелся с новой силой. Я так увлекся окаянной любовью, что вскоре стал похож на Кощея Бессмертного. Мой изможденный вид, синяки под глазами и отсутствующий взгляд удивляли родителей и сокурсников, но я забыл обо всем, и о высших мирах – тоже. Наслаждаясь с Наденькой паточным раем, мы шептали друг другу подозрительно сладкие слова. Иногда я чувствовал, что хожу по краю пропасти, но не углублялся в причины этого. Но однажды в сновидении мне явился Джи и произнес:

– Если ты, свинья эдакая, не прекратишь бессмысленно растрачивать драгоценнейшую тонкую энергию Луча – я уволю тебя с должности юнги Корабля.

– Простите, – вскричал я, упав на колени, – я искуплю свою вину.

– Тебе предоставляется последний шанс, – строго произнес он. – Немедленно позвони мне.

Осторожно выбравшись из постели, я пошел в гостиную, где стоял телефон, и набрал московский номер. Было около пяти утра, но Джи взял трубку уже через три звонка и бодрым голосом сказал:

– Слушаю.

– Это я, Петрович, – вы просили позвонить…

– Ну, раз ты успел проснуться вовремя, – сказал Джи, – то у тебя есть шанс сегодня увидеть меня. Я вместе с ансамблем в девять утра вылетаю в Белореченск. Это маленький городок недалеко от Армавира, на Кубани. Найдешь меня, как обычно, через филармонию.

– Я оправдаю ваше доверие, Капитан, – прослезился я, – раз Луч не оставил меня…

Но Джи уже положил трубку.

Я вернулся в спальню, полюбовался сонной мягонькой Надей и растолкал ее.

– Ну что еще? – недовольно протянула она. – Дай поспать, наконец.

– Я получил приказ от Капитана: сегодня же явиться на шхуну

– Очнись, Гураша! Какая шхуна в такую рань? Иди-ка лучше в постельку, – она изящно выскользнула из-под одеяла и пошла на кухню за коньяком.

Выпив рюмочку, я отстраненно посмотрел в ее любящие глаза и весомо заявил:

– Ты, дорогая, недооцениваешь серьезность ситуации. Сегодня утром я обязан вылететь в Армавир.

– Что, опять за старое? Господи, и когда же ты станешь нормальным человеком?

– Не плачь, подруга, – ответил я, поспешно одеваясь, – я все равно уезжаю.

Я попытался поцеловать ес на прощанье и получил оплеуху.

– Совести у тебя нету, – крикнула она мне вслед, но я уже выскользнул на лестничную площадку.

Через полчаса я тихо, чтобы не разбудить родителей, открыл дверь своей квартиры и бесшумно прошел к себе. Включив настольную лампу, я стал нервно искать отложенные на непредвиденный случай деньги. Их оказалось в общей сложности триста рублей. Быстро побросав вещи в рюкзак, я на цыпочках пробрался к двери – и неожиданно столкнулся с матерью.

– Ты куда это, голубчик, собрался? – воскликнула она, всплеснув руками.

– Мамочка, выручай, – сказал я, припав к ее руке. – Мне нужно еще сто рублей, для очень важного дела.

– Господи, опять мальчик попал в дурную компанию, – прошептала она, доставая деньги из сумочки.

– Только не говори отцу. Вернусь через недельку, – заверил я, выскользнув из ее объятий и скрываясь за дверью.

– А как же университет? – запричитала она. – Подожди, я тебе покушать соберу на дорогу… – но я уже не оглядывался.

Добравшись до аэропорта, я обнаружил, что рейс на Армавир отправляется лишь вечером. Целый день я писал дневник, пытаясь осознать пагубное воздействие Наденьки на мое стремление к Небу.

Вечером в Армавире я сел на автобус, направляющий в сторону Белореченска. В автобусе было тепло и уютно, и я стал клевать носом переднее сиденье, которое занимала симпатичная брюнетка. Она оглянулась и недовольно отодвинулась подальше от моего носа.

Добравшись до Белореченска, я отыскал Джи в дорогой гостинице. Он стоял на террасе в потоке света, среди ярко-оранжевых цветов и внимательно следил за полетом золотисто-голубого махаона.

– А, Петрович, здравствуй! – воскликнул он, не спуская взгляда с махаона, порхающего вокруг розовой гортензии. – Ты, Петрович, по своей структуре вестник, гонец, поэтому смирись с тем, что тебе всегда придется следовать за Кораблем. Ты не можешь разрабатывать правильную стратегию своего поведения, тебе легче следовать тому направлению, которое указываю я или блуждающий Касьян…

От возмущения я проснулся: за окном было темно, только множество звезд сияло на темно-синем небе. Я пробрался по заваленному сумками проходу к шоферу и спросил его, когда же будет Белореченск.

– Какой Белореченск? – ответил шофер. – Уже два часа в Краснодар едем!

– Останови машину! – истерически закричал я.

Автобус с визгом затормозил.

– Ты чо, напился, шоферюга? – раздался голос пьяного на заднем сиденье. – Людей, чай, везешь, не дрова!

Я схватил сумку и, наступая в спешке на ноги пассажирам, выскочил из автобуса.

– Спасибо большое! – закричал я шоферу.

– Да ладно, не за что, – ответил он, и автобус уехал.

Тут я осмотрелся и сообразил, что стою на обочине в ночной степи, и нет вокруг ни жилья, ни даже деревьев. На ледяном ветру я мгновенно продрог до костей. Было около полуночи. Нелепость и даже опасность моей ситуации стала вполне ясной. Ночевать в степи я не умел.

Я решил стоять, пока совсем не устану, на обочине, и голосовать. Прошел час. Я натянул на себя все теплые вещи, какие были в сумке, но это не спасало. Наконец мне повезло: появился большой бензовоз и довез меня до Белореченска.

Около трех ночи я был уже в гостинице, но о музыкантах там никто даже и не слыхал. Я снова впал в панику, но дежурная через некоторое время сказала, что, может быть, они выступают в Майкопе. Я успокоился: Майкоп был совсем недалеко. Место мне дали в общем номере, среди цыган. Я надежно спрятал деньги и документы, ремень сумки намотал на руку и все равно долго не мог заснуть. Наконец-то я стал понимать, что обычная жизнь, где я мог проявляться идиотическим образом, тут заканчивалась. Школьные стражи порога стали пристально следить за моими действиями, и если я совершал ошибку, то попадал в угрожающие обстоятельства.

На следующее утро я уже был в Майкопе. Я направился к гостинице – трехэтажному розовому зданию, – надеясь поскорее увидеть Джи.

– Куда торопитесь, матрос Морковкин? – окликнул чей-то знакомый голос.

Я обернулся, но никого не заметил.

– Эй, турыст-тыптымат! Тут тебе не здесь! Мы тебя быстро отвыкнем! – этот голос был мне незнаком.

Я осмотрелся и заметил под навесом пивной палатки Джи, Шеу и крепкого сложения человека лет сорока, с кудрявой бородкой. Они мирно выпивали утреннюю кружку прохладного золотистого пива, отщипывая кусочки вяленой рыбы, лежавшей перед ними на белом столике.

Мы все расхохотались. Я подошел к ним, сбросил сумку и, заказав кружку пива, принялся за рыбу, которая таяла во рту, наполняя живот невероятным удовольствием.

– Ну что, жив братушка? – улыбнулся Джи. – Познакомься со Стасом, моим давним приятелем, новым барабанщиком "Кадарсиса".

– Добрался, но с такими приключениями, – сказал я, – что мало не покажется.

– А это для оттенения радости встречи, – бросил Стас, потягивая пенящееся пиво.

– Приехал просветляться? – усмехнулся Шеу и оторвал от рыбы аппетитный бок.

– Зачем смеяться над бедным Петруччо, – заступился Стас,

– он и так настрадался.

– Недавно Росконцерт посылал Нормана в Гаагу, представлять Россию на джазовом фестивале Северного моря, – произнес Джи, – а сегодня, из особого чувства равновесия, – в казачью станицу Венцы.

– Соблюдение законов абсурда – великое искусство, – засмеялся Шеу.

– Кстати, об абсурде, – добавил Стас. – Петраков получил повышение – теперь он еще и костюмер "Кадарсиса".

Попив пивка, я забросил вещи в номер Джи и направился загружать аппаратуру Джи носил ящики с новым рабочим "Кадарсиса", фамилия которого была Бредихин, а мне предложил поработать с Петраковым.

Петраков был тих как овечка. Он подозрительно цепко ухватился за ящик и, заметно пошатываясь, понес его со мной к автобусу

– Не думайте, господа, что я пьян, – недовольно пробормотал он, зацепившись ногой о трещину в асфальте.

По дороге в казачью станицу он еще держался, но при расстановке сцены вдруг упал навзничь и намертво отключился.

– Ну и напился, собака, – ворчал Шеу, оттаскивая его за кулисы и маскируя фанерным плакатом с намалеванным Ильичом.

– Где моя черная концертная бабочка? – возмущался Норман, бегая по убогому зданию клуба. – Гурий, – приказал он, увидев меня, – немедленно разыскать Петракова и узнать, куда он спрятал мою бабочку Иначе вы будете отвечать за срыв концерта.

Перепугавшись, я ринулся расталкивать пьяного в стельку Петракова.

– Отстань, бродяга, – вяло отмахивался Петраков, – я тебе покажу, кто тут главный. Я – бывший матрос речного флота, а ты кто?

– Да вот она! – закричал Шеу, доставая бабочку из лакированного ботинка Нормана.

Норман брезгливо сморщился, но все-таки прицепил ее к белому воротничку рубашки.

– В следующий раз я ее так упрячу, что она никому не достанется, – прохрипел костюмер Петраков и мудро отключился.

Норман, отрепетировав партитуру на скорую руку, начал концерт, и мы спокойно смогли устроиться в пустой комнатке за сценой. Я отслеживал себя, описывал события, а Джи потягивал пиво из темной бутылки, сидя в черном кожаном кресле. Зашел рабочий сцены Дима Бредихин, с блестящим бутербродом в руке, и, сев напротив Джи, ехидно произнес:

– Если ты, как я слыхал, мудрый человек, то скажи, как мне разбогатеть?

– Для начала тебе нужно обрести внутреннее богатство, чтобы ты, даже сидя в глухом углу своей тюрьмы, мог истинно творить.

– Спасибо, – обиделся Дима и вскочил со стула.

Бутерброд вырвался из рук и прочно приклеился маслом к его новым джинсам. Бредихин мгновенно позеленел и вылетел из гримерной.

– Страж порога не дремлет, – произнес Джи и углубился в "Философию свободы" господина Бердяева.

В очищенном от простонародья пространстве мне стало легче дышать, и я спросил Джи:

– Как мне стать более духовным?

– Если ты зажжен каким-то идеалом, ты должен видеть его везде.

– Как – везде?

– Как Дон-Кихот, оторванный от этой реальности и творящий другую, глубинную и проникающую в самую сердцевину духа. Это роза, распятая на кресте твоего тела. Но тебе нужны для этого благородные субстанции, которые ты не должен расплескивать по всяким выгребным ямам. Эти субстанции образуются лишь в результате усилий осознать, вспомнить себя, Петровича. Ты должен не отождествляться с игрой своего внутреннего и внешнего театра, а наблюдать ее, и затем – наблюдать наблюдателя.

Мне нравилась энергия, которая чувствовалась за этими словами, но я совершенно не мог уловить смысла того, что он говорил. Я углубился в записи, пытаясь упорядочить свой хаотический поток сознания.

Когда концерт для казаков закончился и мы оказались в городе, в гостинице, я собрался расстелить дастархан и прилично закусить котлетами с пивом. Но Джи вдруг произнес:

– Предлагаю тебе заглянуть к Петракову и Бредихину и в виде обучающей ситуации поговорить с ними.

– Какое обучение может получиться из разговора с такими простолюдинами? – возмутился я, с сожалением глядя на расставленную закуску.

– Если хочешь развиваться, ты должен почувствовать человека, суметь заглянуть в корень его "таковости" и понять, что Мировой Логос хочет выразить через него. А научиться этому ты можешь только практически, участвуя в ситуациях.

– Теперь все ясно, – пробормотал я и поплелся за Джи – учиться общению с тоскливыми пролетариями.

Петраков спал одетым, его грязные башмаки хорошо устроились на белой простыне. На полу валялись бутылки из-под пива и водки. Ошалевший Бредихин ожесточенно теребил гитару, наигрывая блатную песню "Вор в законе". Я занял свободный стул, а Джи присел на кровать.

Я ждал окончания песни, чтобы завести разговор о Просветлении, но урловая баллада лилась, как вода из крана, действуя на меня наихудшим образом. Постепенно черный романтизм полностью захватил меня, я позабыл о своем стремлении к Небу и замолчал как рыба. Повисла каменная тишина, и я нетерпеливо ерзал на старом потертом стуле. Джи взглянул на меня с некой безнадежностью и предложил отправиться к Шеу.

Шеу как раз накрывал на стол, аккуратно застланный газетой, выставляя на него темно-коричневые бутылки пива и выкладывая гору пирожков и очищенных луковиц. Стас, сидя на подоконнике, отбивал ладонями на барабане замысловатое соло.

Усевшись за стол и ухватившись за аппетитный пирожок, я решил во что бы то ни стало выполнить задание Джи.

– Ну рассказывай, брат Гурий, что тебя сюда привело, – дружелюбно сказал Стас.

– Год назад я встретил человека, который указал мне дорогу, ведущую к Небу, и с тех пор я иду по ней денно и нощно, – бодро выпалил я.

– С большим пирожком в руке, – многозначительно добавил Шеу.

– К сожалению, не всегда, – нашелся я.

– И тебе не скучно уже много месяцев тащиться по этой дороге? – продолжал Шеу, откупоривая бутылку с пивом.

– Так я же не один.

Стас, оживившись, сыграл лезгинку.

– И кто же идет с вами? – не отставал Шеу.

– Да ты, например!

– Ну и загнул же ты, брат, – ухмыльнулся Шеу. – Это я иду по широкой дороге жизни, а ты рядом пристроился.

– Неважно, кто к кому пристроился, главное – что идем, – не желая сдаваться, возразил я и отхлебнул золотистого пива прямо из бутылки.

Барабан Стаса выдал пионерскую дробь.

– Не идем, а закусываем, – уточнил Шеу и, достав из кармана коричневую трубочку, любовно забил ее махоркой.

Тут дверь отворилась, и в нее просунулась пьяная голова Петракова.

– Пивком не угостите? Голова раскалывается с похмелья, – жалким голосом произнес он.

– Ну, заходи, – сказал Шеу, слегка поморщившись.

– Вот спасибо, ребятки, – и он тут же вылил бутылку пива в бездонную глотку. – Я вижу, вы тут изрядно скучаете, – и рассказал гнусный анекдот.

В комнате повисла гнетущая атмосфера.

– Тебе, Петраков, всегда удается вовремя очернить все самое прекрасное, – брезгливо произнес Стас.

– Для того и живем, – хмыкнул Петраков и, прихватив бутылку пива, покачиваясь, удалился.

Мое прекрасное настроение совсем испортилось: анекдот Петракова незаметно разъедал душу. Мы вернулись в свой номер.

– Вы обещали мне, что писание дневника изменит меня, – с легкой обидой произнес я и посмотрел в сторону Джи. – Я пишу его уже полгода, а изменений так и не наступило.

– Ты находишься в неправильном состоянии, и мой ответ не принесет тебе пользы.

– В чем же неправильность моего состояния? – спросил я запальчиво.

– Ты предъявляешь претензии, – ответил Джи. – А человек, который претендует на то, чтобы быть юнгой, может предъявлять претензии только к самому себе. Сейчас были слегка задеты лишь некоторые из твоих инстинктивных "я". Количество претензий у этих "я" бесконечно, ибо они подключены к хаотической жизни. Если ты задашь вопрос из сущности, то я отвечу, но пререкаться с троглодитами я не собираюсь. Пойди, погуляй, переключись, а потом мы продолжим.

Когда я вернулся, Джи читал зелененькую книжку доктора Штейнера и не обращал на меня внимания. Я встал рядом и три раза громко прокашлял, чтобы обнаружить свое присутствие.

– Я вновь обрел благодушное настроение. Не могли бы вы ответить на мой вопрос? – как можно скромнее произнес я.

– Пока ты не подключишь к написанию дневника эмоции – главный источник энергии – ты будешь уныло и скучно марякать абракадабру. Вся энергетика находится в руках "батьков" – существ из твоих низов, которые делают что-либо только ради удовольствия. Петрович, который является сущностью, пока еще очень мал и не в силах переключить на себя их аккумуляторы. Чтобы это могло произойти, нужно заняться Алхимией, принести жертву. Конечно, все нужное для твоей сущности будет казаться Гурию – ложной личности – унылым и скучным.

У тебя пока нет энергии. Энергия – это эмоции. А эмоции возникают только в результате борьбы: эмоциональный центр построен по Кшатрийскому принципу. Откуда же взяться борьбе, если "батьки" твои по-прежнему на воле, их ничто не обуздывает и не останавливает. Поэтому твоя внутренняя рабочая группа, поймав лихого "батька" в тот момент, когда он предается свинству, должна огласить приказ высших инстанций:

"Отныне и вовеки ты, Свин Бурдюков, приговариваешься к медленному поджариванию".

И тут-то у тебя появится огромная энергия. В этом процессе трансформации грубого в тонкое и заключается Алхимия.

– Как же мне отделить Петровича от Гурия? И как огличить "батьков" от самого себя? – спросил я.

Джи, не отрываясь от любимого Штейнера, произнес:

– Опиши свои грубые и тонкие проявления в школьном пространстве, и ты увидишь, кто в тебе за этим стоит.

В этот момент в номер постучал Шеу. На нем уже был его черный кожаный пиджак, а в зубах – беломорина с мундштуком в гармошку.

– Господин Джи! Позвольте вас пригласить на прогулку по вечернему городу и тайную приватную беседу! – произнес он и выпустил изо рта три дымных кольца.

– Ну что ж, Петрович, – улыбнулся Джи, выходя из номера,

– наконец-то у тебя появилось время для тонкой кабинетной работы. Бери тетрадь и описывай.

Я с досады пнул ногой сумку, а затем все-таки достал ненавистную тетрадь и написал:

"По приказу Джи выполняю непосильный труд. Меня посадили на гауптвахту и заставили писать о том, чего в данный момент во мне нету…"

Вдруг мой взгляд упал на листок бумаги, лежащий на краю стола. Из вспыхнувшего любопытства я прочитал:

Правила поведения на Корабле Аргонавтов.

Юнга на Корабле обязан:

– иметь несгибаемое намерение достигнуть высших миров,

– соблюдать преданность Капитану, вплоть до оказания материальной помощи,

– таскать ящики и капитанские сумки с приятной улыбкой на лице.

Юнге на Корабле Аргонавтов запрещено:

– испытывать эгоизм и тяготеть к личному комфорту,

– проявлять нетерпимость к любого рода коррекциям,

– таить обиду и нагнетать агрессию,

– питать страсть к алкоголю, табаку и женщинам.

Не одобряется:

– жить на шару,

– грубить, хитрить и оставаться равнодушным. Рекомендуется:

– брать ответственность не только за себя, но и за весь экипаж.

"Как все продумано", – отметил я и тут же погрузился в медитацию. Через полтора часа вернулся Джи.

– Как всегда, пришлось разгребать завалы обид Шеу на Нормана и музыкантов, – устало произнес он. – А как ты? Продвинулся в выполнении задания?

– Прошу прощения, но я ничего не сделал – застрял на правилах.

– Не растрачивай энергию на жалость к себе, – заметил он.

– Ты только начал наблюдать за собой – то ли еще будет.

– Что ж мне теперь делать? – напряженно спросил я.

– Изо всех сил удерживаться в Луче нулевого Аркана на

Палубе нашего Корабля и выполнять поставленные задачи. Это обязательно трансформирует твой неблагородный состав.

Но есть еще одна тема, над которой тебе нужно поработать – это твое отношение к женщинам. Инфрасексуальное отношение к даме может разрушить твою тонкую алхимическую лабораторию. Дело в том, что эфирное тело мужчины – это женщина. Поэтому каждая женщина является для мужчины приглашением в некое удивительное эфирное путешествие. Говоря языком Алхимии, чтобы делать золото, нужно его иметь. И для построения развитого эфирного тела мужчине нужен уже оформившийся на всех планах эфир, в виде благородной дамы, который может ему помочь избавиться от гипноза тусклого материального существования.

"Все понятно, – подумал я. – Нужно найти тонкую благородную даму – и это решит все мои проблемы". Я собрался задать следующий важный вопрос, но тут в номер ввалился неотесанный Бредихин.

– Петраков приказал немедленно отправиться в Дом культуры – расставлять аппаратуру на сцене, – сказал он и нагло уставился на меня.

– Так поздно? Да у него крыша съехала с перепою! – возмутился я, но Джи сделал знак, чтобы я замолчал.

Он стал неспешно одеваться, а Бредихин – от скуки изучать свою физиономию в зеркале.

– Сколько тебе уже стукнуло? – поинтересовался я.

– Двадцать один год промаялся и еще осталось столько же, – хмуро ответил он.

– Так сколько тебе еще осталось жить? – вдруг переспросил Джи, разыскивая ботинки.

– Ну и вопросы ты задаешь, – оскалился Бредихин.

– А сколько бы ты хотел прожить? – не унимался Джи. – Годочков десять? двадцать? Сколько тебе нужно?

– Да не знаю, – затрясся вдруг Бредихин, – сколько надо, столько проживу.

– Твои ответы на сей серьезнейший вопрос не отличаются точностью, – невозмутимо заметил Джи, надевая куртку.

Бредихин внезапно побледнел и выскочил на улицу.

– Он ощутил дыхание смерти, – произнес Джи. – Смерть – наилучший советчик на Пути к Абсолютному, – добавил он, и легкий озноб пронесся по моему телу.

На следующий день мы переехали в город Кропоткин.

– А ты знаешь, – заметил Джи, – этот город назван в честь знаменитого теоретика анархизма. Тебе это может быть близко. Ты по натуре настолько идиотичен, что мне иногда кажется, будто ты – незаконный сынок батьки Махно.

– Неужели я так безнадежен? – воскликнул сокрушенно я.

– Не настолько, чтобы так бестолково жалеть себя, – улыбнулся Джи. – А до революции это поселение называлось хутор Романовский – в честь династии Романовых.

Первый концерт Норман должен был дать в станице Отрадная. В громадный клуб пришло всего лишь восемь зрителей. Они бесцеремонно уселись на последнем ряду, лузгая семечки, а из их карманов торчало по бутылке водки. Не успел Норман поднести к губам флюгель-горн, как из всех щелей в полу сцены стали пробиваться струйки дыма.

– Это мелочи, котельная загорелась, – успокоила нас администрация. – Не волнуйтесь, пожарные уже тушат огонь, а на дым не обращайте внимания.

Восемь слушателей пили водку из горла, спасаясь от углекислого газа. Норман честно отыграл первое отделение, после чего музыканты так отравились, что едва стояли на ногах. Пьяные сельчане рванули домой, а сторож, плюнув на сцену, заявил:

– Всех вас перестрелять надо. Воете как волки на луну.

– Ты, батя, в своей глуши одурел от студеного ветра, – заметил подошедший Шеу. – Верх джазовой культуры – а ты не понимаешь.

– Да я тебе сейчас голову прострелю! – завопил дед и наставил на Шеу здоровенную двустволку.

А на следующий день я проснулся от приступа жалости к себе, больным и отравленным. Из носа текло, глаза болели, все тело ломило и корежило.

– Ты непригоден к плаванию на Корабле Аргонавтов, – сказал мне внутренний голос, и я собрался снова заснуть.

– Нам пора отправляться на освоение города, – сказал Джи, надевая зеленую куртку. – А также необходимо послать телеграмму молодой эфирной сущности из города Дураков, которая выразила желание сопровождать нас.

– У меня высокая температура, – жалостливо произнес я.

– Тебе нужно заботиться, – ответил Джи, – не о хорошем или плохом состоянии, а о боевом духе Кшатрия. Надо уметь алхимически подходить к собственному ничтожеству и с умом использовать тотальную убогость. Слабость побеждает силу. Для размыва бетонных личностных структур учись плавать не только под парусом Мажора, но и совершенного Минора.

Впрыгнув в брюки, я рванул на почту. Теперь Джи едва поспевал за мной, оживленно комментируя возможный приезд загадочной сущности:

– Это приглашение к эфирному танцу, которого заждался бедный истощенный "Кадарсис". Личность "Кадарсиса" уже поджаривается на огне событий – а теперь это позволит сущности вырваться из клетки. Норману, у которого украли в поезде индийский чемодан на колесиках, уже нечем чваниться. Подумать только: он единственный пал жертвой железнодорожного вора! А ты, совершив прорыв в тонкие миры, расплачиваешься теперь сопливостью и общим оцепенением. Молодцеватое жеребячество уже не бурлит в твоей груди. Там образовалась пустота, которую можно заполнить более тонкими субстанциями…

На пороге почтамта я столкнулся со смиренной рожей Петракова.

– Какие люди! – воскликнул он и, сняв фуражку, склонился в поклоне.

– Что это с тобой? – удивился я.

– Это порыв трепетной души, – произнес он и скрылся за углом.

– Будь осторожен, – произнес Джи, – наступает время интриг бывшего матроса речного флота. Он пытается восстановить свой статус в ансамбле, после отчаянного запоя.

Отправив телеграмму Джи улыбнулся печальной девушке за стеклянной перегородкой – и ее бирюзовые глаза засияли.

– Теперь мы отправимся на рынок, – добавил Джи, поглядывая на меня. – Там можно исследовать всех жителей ближайших деревень.

– И зачем они вам нужны? – удивился я.

– Гарун Аль-Рашид, великий правитель Азии, переодевшись простолюдином, так же исследовал свою империю.

Не успели мы пересечь неширокую улицу, как к нам подошла пугающая троица: громила с сизым лицом и кулаками-кувалдами, а с ним свита: большой калека, который припадал на обе ноги, и маленький невзрачный человек в мохнатой кепке.

– Александр, – представился громила и протянул мозолистую руку

– Владимир, – произнес Джи и пожал широкую ладонь.

– Гурий, – пролепетал я дрожащим от страха голосом.

– Отец Владимир, – пробасил громила, – ты же духовное

лицо! Так подай нам хоть на водочку – выпить хочется.

– Мы можем и вместе выпить, если знаешь, где купить, – сказал, к моему ужасу, Джи.

– Я все тут знаю, – широко ухмыльнулся Александр, – топайте за нами.

Я от страха хотел сбежать, но вспомнил последнее Правило Юнги: "Бери ответственность за весь экипаж, даже в тех случаях, когда сам за себя не отвечаешь", – и остался.

Александр повел нас на рынок, где сам выбрал и сторговал по низкой цене вяленой рыбы, сала и луку. Я расплатился. Затем подошел к какой-то старушке, я снова заплатил, и она вытащила из кустов возле прилавка бутыль самогона. После этого отправились в рыночную пивнушку. Мы с Джи купили пива на всех, Александр долил под столом в кружки самогону, и мы выпили.

– Хочу, – сказал Александр, глядя на Джи, – рассказать тебе свою жизнь. Есть в тебе что-то такое, чувствую, что тебе можно все рассказать, без утайки.

Родители у меня были люди известные на заводе. Отец был знаменитый токарь, для космоса втулки точил, сам директор с ним за руку и по имени-отчеству. А мать в бухгалтерии деньги считала. Я у них единственный был, и хотели они меня, дитя свое кровное, тоже, значит, к заводскому делу пристроить. Возвращаясь домой из армии, я увидел на улице своего города узкобедрую блондиночку, которая чулочек поправляла. И так меня это забрало, что я остолбенел от изумления. "Ну чего, солдатик, рот раскрыл, – усмехнулась она, – пойдем, отметим твой приезд". И загудели мы надолго у нее на квартире. Но квартирка была непростая – гуляла там вовсю местная малина. Я с ними быстро закорешился и тоже вором стал. Ходили часто мы на дело, и долго мне везло, но однажды предали меня братки, и попал я в тюрьму. Отбили мне там легкие и голову повредили, так что соображаю плохо, работать не могу и воровать тоже. Подают мне добрые люди, и мать из пенсии своей вдовьей помогает… – из красного опухшего глаза Александра скатилась большая слеза.

Джи внимательно слушал его рассказ, а потом серьезно сказал:

– У тебя, Александр, хорошие актерские способности и талант рассказчика. Тебе бы начать учиться – и ты мог бы тогда на вполне приличный уровень выйти.

Александру замечание Джи очень понравилось – он даже просветлел лицом на мгновение и сказал:

– Отец Владимир, хочу к тебе в ученики податься. Сердце у тебя широкое, чувствую, что ты даже ко мне по-доброму относишься.

От пива с водкой и прочувствованного рассказа Александра я забыл о своих страхах. Вдруг я заметил краем глаза, что маленький алкаш пробует осторожно открыть молнию моей сумки, а калека пристраивается поближе к сумке Джи.

Физиономия же Александра вдруг снова изменила цвет, став темно-коричневой и мрачной.

– Да что это я перед тобой душу свою раскрываю?! А может, ты вовсе не тот, за кого себя выдаешь!? Ты, может, надо мной издеваешься?! – вдруг сказал он.

Я оцепенел от страха, поняв, что сейчас у нас все отберут под каким-нибудь придуманным предлогом, да еще и поколотить могут, если будем сопротивляться. Но Джи остался невозмутим и весело обратился ко мне:

– Петрович, ты эгоистичен и невнимателен к желаниям своих собеседников. Почему бы тебе не предложить сигарету Александру?

"Джи слишком благодушно настроен", – подумал я, но, автоматически послушавшись, предложил Александру сигарету. Тот так же автоматически ее взял и закурил, выпустив большой клуб дыма в лицо недоброго вида парню за соседним столиком.

Парень закашлялся, а потом мгновенно – мы даже не успели заметить, как – взял Александра за грудки и грозно спросил:

– Ты что, шутки со мной шутишь?

Размером он был даже больше Александра, и тот, как ни старался, не мог вырваться. Свита бросилась на помощь своему предводителю, и о нас забыли на мгновение. Мы мигом оказались на улице, у троллейбусной остановки. Тут же подъехал троллейбус, и мы впрыгнули в него. Троллейбус поехал, и я в заднее стекло увидел, что наша троица уже выбежала за ограду рынка, оглядываясь по сторонам.

– Вот, – сказал Джи, – это была демонстрация доктрины о положении "В", которое разработано в московских эзотерических кругах. Оно определяется так:

"Зашить карманы и не лажать жеста".

– Что значит "не лажать жеста"? – спросил я.

– Это непростой тезис, – ответил Джи, – над которым нужно долго медитировать. Один из смыслов его в том, что любой жест, который внешний мир делает в твою сторону, нужно принимать, от него нельзя отказываться. Но нужно делать это не механически, а обыгрывать в театральном ключе, превращая его в посвятительную ситуацию. Ведь можно ситуацию воспринимать убого, двумерно – а можно воспринимать ее как послание определенных сил, с которыми Мастер Джокерского Луча ведет свою игру.

Сейчас невидимый мэр города, который существует на тонком плане любого места, послал к нам принца кропоткинского андеграунда со свитой. Когда его программы переключились с плюса на минус, мы тут же последовали совету Святого Иоргена.

– А что это за святой с таким странным именем? – спросил я.

– Ты еще не готов к настоящему знакомству с ним, – ответил Джи. – Могу только намекнуть, что он имеет отношение к работе со временем. У тебя мало энергии из-за многих энергетических проколов. Чтобы ты мог начать эти проколы штопать, я рекомендую тебе следующее упражнение: ты всегда должен знать, сколько мелочи у тебя в кармане, с точностью до одной копейки. Также ты должен подбирать все монетки, которые видишь на улице.

Я взглянул на часы и присвистнул от удивления:

– Уже четыре часа! Мы опоздали на расстановку аппаратуры, и теперь нам не миновать расправы Петракова.

Когда мы вошли на сцену кропоткинского Дворца культуры, Петраков с Бредихиным уже распаковали и расставили аппаратуру на сцене.

– Явились не запылились, – заявил зло Петраков. – Может, на вас подать рапорт с предложением об отставке?

– Да оставь их в покое, – проворчал Бредихин, – дольше проживешь.

– Если ты, о Петрович, научишься у Петракова так же быстро расставлять сцену и освоишь работу монтировщика сцены, – произнес Джи, – то будешь пропущен в более тонкие сферы.

– Не собираюсь учиться у этого наглеца чему бы то ни было, – заявил раздраженно я.

– Иногда ты бываешь еще более невыносимым, – сказал Джи.

– Но я-то принял тебя полностью, таким, какой ты есть, без всяких прикрас, и терпеливо переношу все твои жутковатые проявления.

С этого момента я старался запоминать все, что делалось на сцене.

На следующее утро, как только я протер глаза, Джи заявил:

– Сегодня мы построим свой день по-новому. Довольно уж тратить деньги, пора и заработать их, – с этими словами Джи достал из своей сумки аккуратно сложенный рюкзак.

– А ну-ка, Петрович, сложи в него все пустые бутылки из-под пива, собравшиеся в нашем номере.

Я наклонился и, кряхтя, стал укладывать в рюкзак пустую тару.

– Я вожу с собой этот рюкзак специально для такого случая, – пояснил Джи. – На палубе Корабля Дураков сдача бутылок является алхимической акцией. Мы обмениваем на деньги тяжелый психический осадок, который скапливается на бутылках, трансформируя, таким образом, свинец во внешнее золото. А заодно – очищаем свое внешнее и внутреннее пространство. Но это непростая акция, поэтому будь готов к неожиданностям.

Я взвалил на себя неудобный рюкзак и подумал: "Джи склонен преуменьшать трудности и усложнять ситуации". Джи отправился искать приемный пункт, по узким и кривым улочкам города Кропоткина, а я поплелся за ним с навязчивым бутылочным громыханьем.

– Какие замечательные, уютные домики! – восхищался Джи.

– Они живут тихой созерцательной жизнью.

– Вы не знаете, как пройти к приемному пункту? – озабоченно спрашивал я прохожих, сгибаясь под тяжестью рюкзака.

Все четыре приемных пункта, которые я нашел, оказались закрыты. С меня сошло семь потов, и я готов был забыть проклятый рюкзак у первого же забора.

– Смотри! – вдруг дернул меня за рукав Джи. – Не упусти свой шанс!

Из калитки приземистого домика с зелеными ставнями выходил мальчик в школьной форме, с таким же, как и у меня, громыхающим рюкзаком.

– Вы не знаете, как пройти к приемному пункту? – бросился я к нему

– Нет, не знаю, – испуганно ответил он. ~ А если тебе бутылки сдать надо, так их в любом магазине берут.

Через пять минут я с огромной радостью избавился от своей ноши, получив взамен шесть рублей.

По дороге я вспомнил, что Шеу просил меня купить кипятильник, взамен того, который я включил в пустом стакане. Мы зашли в хозяйственный магазин и увидели нашего школьника, стоящего последним в огромной очереди. Мы встали за ним. Очередь двигалась быстро: кропоткинцы раскупали велосипедные насосы, беря по несколько штук.

– Отчего это спрос на насосы так велик? – обратился Джи к оробевшему пионеру

– Да вот уже три года, как они исчезли с прилавков, – зардевшись от смущения, ответил пионер.

Тут подошла его очередь.

– Насосов больше нет, – грозно ответила толстая продавщица.

– Не может быть, – произнес горестно мальчик, – мне так хотелось прокатиться на велосипеде, – и печально вышел из магазина.

Джи внимательно посмотрел на продавщицу и с вежливой силой произнес:

– Я нуждаюсь в велосипедном насосе. Не будете ли вы так добры, что поищете где-либо случайно завалявшийся, последний насос?

– Подождите, милый человек, – ответила, улыбаясь, продавщица. – Лично для вас я найду все, что угодно.

Она долго искала под прилавком, затем за стеллажами и, наконец, победоносно достала насос.

– Заплати, – обратился ко мне Джи.

Я с большой неохотой заплатил 12 рублей 75 копеек. Когда мы отошли от прилавка, Джи вдруг произнес:

– А теперь найди мальчика и подари ему этот насос.

Во мне вспыхнуло небывалое возмущение и жалость к себе, вернее, к напрасно потраченным деньгам. Недовольный дурацкой ситуацией, я все же выскочил из магазина. На улице мальчика уже не было, и я стал гадать, в какую сторону мне бежать. Чутье подсказывало, что в левую. Но, пробежав метров пятьдесят и завернув за угол, я никого не увидел.

Возмущение закипело с еще большей силой: возвращаться с насосом к Джи нельзя, и выбросить его жалко – все-таки заплатил свои деньги. Поэтому я решил бежать дальше. Пробежав два квартала, я наудачу снова свернул налево – и тут увидел пионера, шагавшего мне навстречу с мороженым в руке. Я подошел к нему, держа в руке завернутый в замасленную газету насос, и увидел в его глазах легкий испуг.

– Возьми, это тебе, – натянуто произнес я.

Пионер от неожиданности выронил мороженое и, схватив насос, быстро скрылся за углом дома.

Джи ждал меня возле магазина.

– Ну как? – спросил он. – Запомнил чувство, которое пришло к тебе, когда ты подарил насос?

– Да, – смутился я.

– Посмотри, – продолжал Джи, – этот мальчик так робок, что, ходи он в магазин каждый день, тетка не продала бы ему ни одного насоса. Безвыходная ситуация для него. Своими силами он сделать ничего не может. И тут какой-то парень, с небритой рожей уголовника, выполняет его сокровенное желание. То же самое может случиться и с тобой. Ведь ты сам, своими силами, никогда не сможешь добраться до небожителей. Но однажды один из ангелов вспомнит твое доброе дело и поднимет тебя на небеса, следуя закону аналогии.

Ты по своей природе – аравийский джинн, исполнитель желаний. Даже лицо твое и строение тела соответствуют этому образу.

"Лучше слушаться Джи", – притих я и смиренно зашагал за ним во Дворец культуры расставлять сцену.

Норман пришел на репетицию веселый и возбужденный и с порога громко прочитал новое хокку:

Красавица,

Как быстро ты стареешь

На моих руках!

Это был наш последний концерт в Кропоткине. Мы загрузили фургон и отправили его в Таганрог – следующий город по гастрольному маршруту, – а сами добрались туда только ночью.

На следующее утро в дверь номера кто-то осторожно постучал. Я открыл: на пороге стояла высокая, необычайно элегантная девушка, с лучезарными изумрудно-зелеными глазами.

Она приветливо улыбнулась:

– Я – Ника.

Я тут же сообразил, что это и была та самая "эфиризированная молодая сущность", которой Джи ходил посылать телеграмму в Кропоткине. От нее и в самом деле исходило ощущение необычной легкости и сияния. Джи сидел за письменным столом, делая записи в своей книжке. Он улыбнулся, увидев Нику:

– Здравствуйте, дорогая принцесса. Как изволили доехать?

– Без трудностей на Корабль Аргонавтов не удавалось проникнуть еще ни одному человеку.

Джи обнял ее и усадил на диван.

– А это что за молодой человек с южными глазами? – тихонько спросила его Ника.

– Познакомься – это Петрович, мой новый оруженосец, – сказал Джи.

Я пожал ее узкую ладонь с длинными артистическими пальцами, чуть дольше, чем следовало, задержав их в своей руке.

– Я знаю – он исправно таскает за вами сетку с бутылками и откупоривает их в нужный момент, – усмехнулась Ника, недовольно освобождая ладошку.

– Вы, наверное, путаете оруженосца – с лакеем, – запальчиво произнес я.

– Говорит как сынок отставного генерала!

– Мой отец имеет честь занимать должность замминистра,

– возмутился я.

– А вы явно претендуете на роль сынка лейтенанта Шмидта!

– Да как вы смеете так говорить со мной?!

– Нет, он явно похож на Паниковского, – заключила Ника и отвернулась.

– А ты, Петрович, не дуйся – сходи-ка лучше в магазин и добудь нам всем чего-нибудь перекусить. Судьба послала тебе в подарок прекрасного бенефактора, который, надеюсь, обтешет твою мужицкую сиволапость, – обратился ко мне Джи.

Я, едва сдерживая гнев, схватил сумку и выскочил на улицу в поисках магазина. "Унизили, оскорбили и выгнали, – негодовал я, подойдя к прилавку – Я же ничего такого не делал!"

Когда я вернулся, в номере сидел Шеу Он не сводил с Ники восхищенных глаз, и я понял, что его не так просто будет выкурить отсюда.

Я выложил из сумки на стол лук, холодец и соленую кильку

– Ты что, решил мне отомстить? – заметила Ника. – Если бы ты был настоящим Паниковским, то принес бы жареного гуся.

– Что-о-о! – театрально воскликнул Шеу – Прекрасную даму кормить этим? Она заслуживает искристого шампанского! Немедленно идем в ресторан – я угощаю!

– Вот это истинный рыцарь большого круглого стола, – улыбнулась Ника.

– Вашу руку, мадам, – галантно произнес Шеу и гордо зашагал рядом с ней, слегка подпрыгивая, поскольку был на полголовы ниже.

Джи с интересом наблюдал за ними. Ника сохраняла свой задумчивый, углубленно-отстраненный вид, а Шеу оживленно рассказывал ей о том, как он лихо кутил в ресторанах когда-то, с шампанским и икрой. Его было не узнать – обычное состояние умудренного жизнью гнома сменилось умильной игривостью.

Мы уселись за столик в центре пустого беломраморного зала. Шеу с видом завсегдатая взял у подошедшей официантки меню:

– Для начала – шампанского, а на закуску – икру.

– Икры нет, – сказала официантка.

– Тогда, – сказал Шеу, – вот эти бифштексы, для четверых.

– Бифштексов нет.

– Тогда эскалопы, – сказал Шеу.

– Эскалопов тоже нет.

– А что же у вас есть? – спросил Шеу

– Есть щи.

– Ну, давайте щи, – сказал Шеу, – наша дама голодна.

Брови официантки уехали высоко на лоб, и она медленно удалилась. Шеу смущенно закурил "Беломор", а Ника мило улыбнулась:

– Не переживайте, Шеу Я очень люблю и щи, и шампанское, и меня ваш выбор вполне устраивает.

Шеу заулыбался, как ребенок.

– Эти провинциальные нравы могут испортить самое возвышенное настроение, – заметил он. – То ли дело – веселая московская жизнь. Однажды я ехал по ночной Москве, сидя в открытом багажнике легковой машины, с целым ящиком шампанского, и на каждом резком повороте откупоривал новую бутылку…

Официантка, напряженно стараясь не смеяться, поставила на белую скатерть бутылку шампанского и четыре огромные тарелки щей. Шеу расплатился.

– За неожиданную галантность, – подняла бокал Ника.

– За мотыльковость, которую Ника вносит в аляповатую атмосферу "Кадарсиса", – произнес Джи. – За принцип школьной Шакти – игривой, недоступной и романтичной.

– За прекрасного бенефактора, – сказал Шеу.

– За щи с шампанским, – съязвил я.

Распив шампанское и закусив щами, мы покинули ресторан.

– Мне нужно идти во Дворец культуры – налаживать аппаратуру, звук и свет, – огорченно сказал Шеу.

А мы снова поднялись в наш номер.

– Ну что ж, – похвалил Джи Нику, – можно сказать, что сегодня ты сделала сущности Шеу великолепный подарок.

– Что нельзя сказать о бедном Паниковском, – добавила Ника.

– Прошу вас, – недовольно воскликнул я, – никогда не называть меня Паниковским! – и нервно стал накрывать на стол, быстро раскладывая на разостланной газете холодец, лук, хлеб и сало.

– Ты что же, Петрович, – воскликнул Джи, – остался голоден после ресторана?

– Никогда нельзя лажать жеста, – усмехнулась Ника.

И я вдруг понял, что она – не просто красивая дама, и с ней надо быть поосторожнее. "Небось, многое переняла у брата Касьяна, – подумал я, – овладела корабельным сленгом, и теперь к ней не подступишься".

Я серьезно подналег на холодец. Ника отщипнула кусочек и сморщилась:

– Хорошая пища для солдата, но дамы предпочитают более эфирное питание.

– Не уберешь ли ты со стола, любезная Ника? – напомнил я, чтобы Ника тоже привыкала к обязанностям юнги.

– Нет, Братец Кролик, – снисходительно улыбнулась она, – ты уж сам прибери за собой, а я прогуляюсь с Джи по городу.

Я стал остервенело мыть посуду, пока не разбил два стакана. Злость сменилась расстройством, что опять придется потратить деньги.

Джи и Ника вернулись веселые после прогулки. Я увлеченно строчил в дневнике и обдумывал вторым планом, как бы выстроить такой сталкинг, чтобы Ника тоже работала по хозяйству.

– Петрович, – сказал Джи, – отложи-ка свои записи, ненадолго. Нам предстоит сейчас важный визит к Норману. Дело в том, что пока у него нет администратора, и я хочу предложить ему воспользоваться помощью Ники. Таким образом, она будет с нами путешествовать на Корабле, сочетая приятное с полезным.

– Как! – возмутился я. – Ника только что появилась здесь, а уже собирается занять такую важную позицию в ансамбле? А я все буду продолжать таскать ящики да сумки и убирать со стола?

– Успокойтесь, товарищ Паниковский, – засмеялась Ника, – обаятельная девушка гораздо лучше смотрится в роли администратора, чем квадратноногий джинн.

– Это мое решение, – заметил Джи.

– Но она же ничего не знает! – продолжал я.

– Вот, – сказал Джи, – ты и введи ее в курс дела, а навыки она приобретет в процессе работы.

Джи вытянулся на своей кровати, глаза его закрылись, и дыхание стало почти неслышным. Ника с любопытством смотрела на меня, ожидая детальных объяснений. Я начал сумрачно объяснять, как администратор должен заботиться об ансамбле, гостиницах, площадках для выступлений, машинах для транспортировки и прочем. К моему удивлению, Ника прилежно записывала все, что я рассказывал. Ее теплая улыбка растопила мою досаду. Когда я закончил свое объяснение, Джи тут же открыл глаза.

– Как только Ника наденет на себя что-либо женственное, – произнес он, – мы сразу отправимся к Норману

Ника переоделась в ванной и предстала перед нами в короткой черной юбке и зеленом, как весна, свитере, облегающем ее тонкую фигуру. Мы зашли к Норману: он сидел за роялем и записывал ноты новой пьесы.

– Это моя прелестная ученица, – представил Нику Джи, – она приехала на зимнюю стажировку.

– Хорошо, хорошо, – согласился Норман, с восхищением рассматривая Нику, – а чем вы занимаетесь в жизни?

– Я учусь на филологическом факультете, – ответила Ника, – романо-германское отделение.

– Ну-ну, – сказал Норман, – а зачем вам путешествовать с джазовым ансамблем? Какое отношение имеет это к романо-германскому отделению, если не считать ассоциации с моим романо-германским именем?

– Я поклонница джаза – ответила Ника, – и особенно интеллектуального. Я считаю вашу музыку лучшей в этом стиле и хотела бы почувствовать ее еще глубже.

– Раз так, – расцвел очарованный Норман, – то можете путешествовать с нами, если будете помогать. Нам не дали администратора на эти гастроли.

– Я за нее ручаюсь, – добавил Джи.

– Я об этом могла только мечтать, – блеснула счастливыми глазами Ника, – и даже могу прочесть по этому случаю хокку:

Вот выплыла луна

И каждый мелкий кустик

На праздник приглашен.

Норман и Джи сели играть в шахматы.

Я заметил уже, что когда Норман играл с Джи в шахматы, он превращался из холодного, как Гренландия, джазмена в веселого мальчишку. Его сердце оттаивало от подводного теплого Гольфстрима, который Джи проводил через себя на тонком плане. Джи объяснил мне как-то, что в человеческом подсознании живут дельфины, которые говорят между собой на неслышимом языке. И если дельфинам дать возможность свободно поплавать, то человек чувствует себя необычайно счастливым. Обычно они как бы вморожены в толстые пласты льда внутри нашей психики, и лед этот необходимо растапливать.

Джи умел делать это через игру в шахматы, и Норман настолько привязался к этому теплу, что стал охотиться за любой возможностью сыграть с Джи. Но на уровне сознания Норман считал, что это шахматы так согревают его сердце.

Через час мы отправились в магазин.

– На этот раз я тебе, милая Ника, предлагаю выбрать продукты для сегодняшнего ужина, – сказал Джи.

Ника набрала морковки, красной капусты, зеленого салата, мандаринов и яблок.

– Все, – сказала она Джи. – Я думаю, этого для нас достаточно.

– Для тебя, но не для нас, – улыбнулся Джи. – Только зайчики и воздушные девушки могут довольствоваться твоими покупками.

– Неужели вы до сих пор едите мясо? – удивилась Ника.

– Мы едим даже ужасный холодец, – и, забрав у нее корзину, я выложил мандарины и салат, заменив их пивом, а на закуску взял колбасы и буханку черного хлеба.

У кассы стояла длинная очередь, и Ника со скукою в глазах наблюдала за мной.

– Ты вполне могла бы, – заметил Джи, – заранее занять очередь.

– Подумаешь, потеряли две минуты, – вспыхнула Ника и, обидевшись, отошла в сторону.

– Не можешь ты переносить коррекции Капитана, – обрадовался я, – даже самые незначительные.

– Молчи, Паниковский, тебе до меня расти не одну инкарнацию!

Когда кассир выбила окончательную сумму, Джи вдруг сказал:

– Мне кажется, что этот подсчет неверен. Ника, не могла бы проверить?

Щеки Ники обиженно порозовели.

– Ну, какая разница, – сказала она, – это ведь такая мелочь!

– На Палубе, – заметил Джи, – мелочей нет. Это обучающая ситуация, и если бы ты могла наблюдать за собой, то увидела бы свои буфера.

– Ничего обучающего я не вижу, – возразила она, – разве что вашу мелочность.

– Как я помню, ты хотела взять на себя обязанности администратора – вот я и проверяю твои слабые места. Там психологический градус будет намного выше, чем здесь.

Ника тут же притихла, а я не смог сдержать улыбки удовольствия. Она заметила и посмотрела на меня так холодно, что я слегка отшатнулся.

– А что такое буфера? – спросила Ника, когда мы вышли из магазина.

– Это то, что у тебя прекрасно работает, – хихикнул я, таща на себе тяжелые сумки.

– Человек обычно не замечает своих внутренних противоречий, – невозмутимо ответил Джи. – Это состояние поддерживается особыми механизмами, встроенными в психику, которые называются буферами. Если буфера убрать, хотя бы частично, то человек сразу наталкивается на свои противоречия, ощущая сильнейший дискомфорт. Это и происходит в обучающей ситуации, а внешние формы могут быть разными.

– В том числе и подсчеты у кассы, – добавил я тоном бывалого ученика.

– Мне показалось, – сказала Ника, – что все люди посмеиваются над моей мелочностью – что я из-за каких-то копеек задерживаю очередь.

– Гнев и есть один из твоих буферов, который не позволил тебе пронаблюдать за собой. Другой буфер, свойственный тебе,

– это самооправдание. В тебе есть очень неприятные для твоего самолюбия качества, пронаблюдать которые ты можешь только в ситуациях с высокой температурой, а затем начать над ними работать. А ты постоянно позволяешь буферам переключать всю энергию на себя.

– Наконец-то, Ника, Джи расщепил твою непроницаемую гордыню! – ликуя и подпрыгивая от восторга, вставил я.

– Не будь злобным карликом, – вспыхнула Ника.

– Может быть, Петрович, все сказанное предназначалось тебе, но посредством анализа ошибок Ники, – с укором произнес Джи.

Я тут же отстал на шаг от этой распрекрасной Ники, которая так испортила мне жизнь.

Оставив продукты в номере, мы отправились во Дворец культуры, где должен был состояться концерт. Ника устроилась в кресле возле кулисы и стала с умным видом описывать в дневнике свои проколы.

– Старик, посмотри, вот это красавица! – взволнованно шепнул трубач Ханыч барабанщику Стасу.

– А что вы делаете на нашей сцене? – восхищенно спросил Стас.

– Я приехала встретиться с Джи и попутешествовать в его обществе пару недель.

– Да? – удивился Ханыч. – А что у вас общего?

– Я его лучшая ученица, – сказала Ника снисходительно, как бы прощая нелепый вопрос.

– Тогда я тоже записываюсь к нему в ученики! – поспешно ответил Стас.

– Ты что, старик, красивых девушек мало? – бросил ошеломленный Ханыч и пошел в гримерную.

– Интересно наблюдать, – сказал Джи, – как музыканты, представляющие разные планетарные влияния, реагируют на Нику. Это просто демонстрация по практической астрологии!

– А как в этом разобраться? – поинтересовался я.

– Только через длительное наблюдение ты сможешь развить в себе видение планетарных влияний.

После концерта, когда мы с Никой ужинали у себя в номере, раздался стук.

– Привет, – сказал Шеу, протискивая в дверь свое неуклюжее тело.

Он развалился в кресле, выпустил дым из сигареты и бросил на Нику откровенно чувственный взгляд. Джи посмотрел на влюбленного сатира и произнес:

– Вот, Петрович, теперь ты видишь, зачем весь Космос существует, на что он работает. Космос делает кресло, в котором должен сидеть Шеу. Сидеть и излучать. Запомни это.

– Как холодно в этой гостинице, – сказала Ника, зябко поеживаясь.

– Могу предложить тебе закутаться в одеяло, – сказал я.

– Нет уж, спасибо, – отказалась Ника, боясь, наверное, потерять свой элегантный вид.

– Я приглашаю тебя к себе в номер, – выпалил Шеу. – У меня стоит жара!

Ника вопросительно посмотрела на Джи.

– А я знаю один старый трюк, который поправит ситуацию, – произнес Джи, многозначительно глядя на Шеу.

Он пошел в ванную и включил на полную мощность горячую воду. Вскоре из ванной повалили клубы пара и заполнили всю комнату. Через несколько минут мы перестали видеть друг друга, зато стало тепло. Где-то в горячем тумане хлопнула дверь: это Шеу, не выдержав, выкатился из номера.

– Вы его лишили возможности любоваться прекрасной дамой, – сказал я Джи.

– Не любоваться, а вожделеть, – поправила Ника.

Некоторое время мы сидели в молчании.

– Что может заинтересовать в этой жизни такую прекрасную леди? – обратился я к Нике.

– Сновидения, уводящие в Зазеркалье.

– А я вот пытаюсь добраться до небожителей, – грустно произнес я.

– И какая по счету попытка? – снисходительно засмеялась она.

– Путь на небеса начинается со школы Ваньки Жукова, – произнес Джи, – который учится ухаживать за людьми, как вселенская мать – за голодным ребенком.

– Значит, мы идем параллельными путями, – задумчиво ответила Ника. – А я в своих сновидениях охочусь за человеком, который проведет меня к внутренней свободе, между северным и южным ветром.

Мы стали устраиваться на ночь. Ника получила мою постель, а я улегся на полу, подальше от нее.

"Эгх, – подумал я, – сколько еще инкарнаций придется спать на полу, прежде чем попаду к небожителям".

В сновидении я оказался на просторной опушке леса. Спускались сумерки, и я поеживался от холода и от неприятного предчувствия. Вдруг из леса вышла молодая амазонка. На ней была только короткая туника, в руке лук, а за спиной колчан со стрелами. На широком кожаном ремне, опоясывающем тонкую талию, висел короткий меч. Ее сопровождали две борзые собаки. Я загляделся на ее красивое тело, которое было едва прикрыто развевающейся на ветру туникой, и вдруг осознал, что амазонка холодно наблюдает за мной, положив правую руку на стрелы. Я быстро скрылся в кустарнике. Амазонка свистнула, раздалось рычание и мягкие собачьи прыжки, над головой просвистело несколько стрел. Мне стало трудно бежать, ноги стали тяжелыми, словно прилипли к земле.

Я упал на колени перед громадным дубом и взмолился о спасении. Передо мною появилась призрачная девушка в изумрудном одеянии. Она обняла меня и быстро шагнула в ствол дерева. Я почувствовал себя парящим в энергетическом пространстве, которое пронизывали вихри изумрудной теплой энергии. Собаки завыли, подняв морды вверх.

– Выходи, Паниковский! – звонко кричала красивая амазонка, удивленно разыскивая меня.

От страха я открыл глаза. Было уже утро, Джи, сидя за столом, читал "Философию свободы" Бердяева, а Ника принимала ванну. Я поспешно рассказал Джи о своем сновидении.

– Ника великолепно сновидит, – заметил он. – Она вошла в твой сон как женщина-воин, а не в виде гетеры, о чем ты, вероятно, мечтал.

Я быстро оделся и замел следы своего ночлега. Из ванной вышла Ника, и я понял по ее взгляду, что она помнит о нашей встрече в сновидении. В дверь постучал Норман:

– Ника, через пять минут жду тебя внизу: пойдем в филармонию, получать информацию о дальнейшем маршруте.

Ника ушла.

– В чем же, собственно, состоит обучение Ники на Палубе? – спросил я.

Джи внимательно посмотрел на меня:

– Ты слегка завидуешь ей, не так ли?

– Вовсе нет, – горячо ответил я.

– Попробую ответить твоим уязвленным "я", – сказал он. – Моя идея состоит в том, чтобы собрать хорошую команду, умеющую выполнять все необходимые функции в ансамбле. Тогда мы можем спокойно разъезжать по всей стране, не вызывая вопросов у властей и милиции по поводу целей наших странствий. Касьян готовится на роль бригадира, ты – рабочего, а Ника является кандидатом в администраторы. Есть в ансамбле еще одно место, которое занимает по совместительству Петраков – место костюмера. На эту должность сейчас подготавливается другой кандидат, который заставит "Кадарсис" вздрогнуть. Но все должно произойти в должный момент, когда Иншалла соблаговолит этого захотеть. А сейчас я предлагаю пойти на службу в собор – приобщиться к местной святыне.

Большой собор был наполнен людьми, в основном старушками в глухих платках. Джи купил несколько свечей и предложил мне сделать то же самое. Я, зажав свечи в кулаке, подошел к первой иконе, на которую обратил внимание, и поставил все свечи там. Я страшно смущался – мне казалось, что все люди насмешливо или осуждающе смотрят на меня.

Я с интересом смотрел, как старушки со скрещенными на груди руками подходили к священнику для совершения таинства Святого Причастия. Вдруг мне захотелось как можно скорее выйти на улицу. Тело заныло от непонятной усталости.

– Это злые демоны изнутри читают по тебе отходную, ~ сказал Джи, – но ты им не поддавайся.

После службы, вернувшись в гостиницу, мы нашли на дверях номера записку:

"Переехала в 402. Пожалуйста, принесите мою сумку".

– Вот, – сказал Джи, – события уже начали разворачиваться.

У двери в четыреста второй я насторожился: из номера доносилась приглушенная музыка и странные звуки.

Я открыл дверь: в номере были Ника, Стас и Ханыч. Ника сидела в короткой юбочке, из-под которой выглядывали изящные колени, а се глаза откровенно флиртовали с музыкантами.

– Так кем же все-таки, Ника, ты приходишься Джи? – спрашивал Ханыч.

– Я учусь проникать в чужие сны, создавая загадочные узоры на лепестках душ…

Мне вдруг стало понятно, что мы для нее перестали существовать. Джи сел в углу, подальше от нас, и словно погрузился в свои мысли.

Я смотрел, как прожженный Ханыч пожирает глазами невинную фигурку Ники, а Стас подливает ей шампанского. "Я здесь лишний", – понял я и вышел в коридор. Тут я вспомнил, что ключ от нашего номера остался у Джи. "Сейчас он сам выйдет", – подумал я, но он не появлялся.

Прошло полтора часа. Я сидел в холодном вестибюле, под мигающей неоновой лампой, и размышлял о том, что одним позволено развиваться, флиртуя и попивая шампанское, а другим приходится драить вечно грязную палубу. К концу второго часа своей вахты я принял решение собрать вещи и уехать.

– Тихо, улитка, ползи по склону Фудзи, вверх до самой вершины, – шепнул мне на ухо паучок, свесившись на тонкой ниточке с потолка.

Наконец вышел Джи.

– Путь на небеса начинается со школы Ваньки Жукова, – сказал он, заметив мое пасмурное лицо. – Искусный игрок наблюдает, сидя за сценой, но формы его намерения воплощаются в игре опереточных фигур на залитой огнями площадке жизни.

После Таганрога "Кадарсис" переехал на черноморское побережье. Сочи показался нам тропическим раем.

Было тепло, сияло солнце, и ажурным веером покачивались вечнозеленые пальмы. Мы ходили на море, купались и собирали красивые камни и ракушки. Ника, к моему удивлению, бесшумно плавала в холодной воде, а потом подолгу беседовала о чем-то с Джи.

– Дорогая Ника, не могла бы ты рассказать о том, как ты решила встать на Путь? – как-то раз спросил Джи, когда мы поздно вечером прогуливались по набережной.

– Однажды в сновидении, в дни полной луны, я обнаружила знак Ом, начертанный струями ветра на небесах. Он дал мне понять, что пришло время искать человека, который укажет Путь, ведущий к мгновенному озарению. Одно дыхание направлено внутрь, а другое – вовне. Я искала проход между мирами, желая проскользнуть между видимым и невидимым горизонтом. А Корабль плыл в этом же направлении. Так я и осталась на нем.

На моем факультете есть замечательная девушка, которой я рассказала о Школе, и теперь она мечтает с вами познакомиться. Но дело в том, что у нее слегка омертвелая душа.

– По мне, чем мертвее, тем лучше, – подумав, ответил Джи.~ Это значит, что есть работа и трудности, которые необходимо творчески преодолевать. В некоторых тайных тибетских школах была практика: неофиту предлагалось пойти на кладбище и дождаться , когда привезут хоронить недавно умершего покойника. Он должен был этого покойника отрыть, обнять труп и пролежать с ним несколько дней, читая определенные мантры, пока труп не оживет и не уйдет, сказав "спасибо". И только тогда неофит мог переходить к выполнению следующих заданий.

– Для меня это слишком круто, – заметила Ника.

– Но, с другой стороны, личность может ошизеть среди мертвецов, – продолжал Джи.

– Я бы мог взяться за эту девушку, – вызывающе сказал я, – если, конечно, она симпатична.

– Ищешь красивых мертвецов? – усмехнулась Ника. – Чтобы вытащить эту девушку из ее состояния, тебе придется прилично потрудиться.

– Предпочитаю стиль Обломова, – ответил я.

– Не переусердствуй в этом, – заметил Джи. – Надо суметь найти гармоничное сочетание труда и безделья, ибо трудолюбие и лень – одного порядка человеческие глупости. И, кстати, не вздумайте ничего завершать, ибо, завершив, человек терпит фиаско.

– Отлично! Это в моем вкусе – я как раз никогда ничего не завершаю, – заверил я.

– И когда же ты, о Петрович, сошьешь себе сапоги из моих поучений?! " сокрушенно сказал Джи. – Говорится одному человеку, а предназначается для того, кто стоит рядом. Чтобы такое сообщение уловить, нужно иметь хорошо развитое ухо – но не обычный слух, а то ухо, о котором говорится в Евангелии: "Имеющий уши да слышит".

– Да, я забыла сообщить, – произнесла Ника, – что завтра на пару дней прилетает Голден-Блу.

– Отлично, – обрадовался Джи, поглядывая на меня, – у нас появится сущность, в ауре которой присутствует благородное голубовато-золотистое свечение.

Засыпая, я желал, чтобы как можно скорее наступило завтра.

На следующее утро, когда Норман чинил расправу над музыкантами за халтуру на сцене, из-за кулис вышла леди с золотистыми волосами, в длинном модном пальто, и спросила, где найти странствующую школу Мастера Джи. Я не мог отвести взгляда от нее, Норман и музыканты – тоже. Ее красота была другой, чем у Ники: присутствие Ники делало все вокруг легким и четким, а Голден-Блу словно уводила в золотисто-сияющий мир эйфории. Я понял, почему у нее такое имя.

Джи предложил пойти погулять на дикий пляж возле города. Я шел впереди, а Джи с дамами и примкнувший к нам Шеу чуть отстали. В какой-то момент я обернулся, но они словно сквозь землю провалились. Пустынный берег, серебристо-серое море, полоса гальки и одинокая сосна. Я испугался и стал звать Джи, но никого не было. Через пять минут, когда я все облазил вокруг в поисках пропавших, Джи с компанией внезапно возникли передо мной, появившись из тени сосны.

– Это техника шапки-невидимки: учись быть совершенно незаметным и не привлекать к себе внимания.

Я был не на шутку поражен.

– Но эта тема имеет еще другое измерение, – продолжал Джи.

– Это тема Робинзона Крузо: как уйти из этого мира. Когда ты уходишь в пустыню от своей внутренней толпы, ты становишься Робинзоном на двадцать секунд. Ты можешь таким же образом уйти из мира людей.

Эдгар По написал рассказ о поисках важного письма у одного министра. Это рассказ из серии о сыщике Дюпене. Письмо, за которым охотились, было намеренно оставлено на видном месте, вложенное в старый конверт… Не могла бы ты, Ника, как студентка филфака, продолжить эту историю? – прервал повествование Джи.

– Извините, но я думаю о своем.

– Да, – сказал Джи, – и это студентка романо-германского отделения! Не может пересказать простую историю…

Ника молчала, упрямо поджав губы.

– Смотрите, как Ника упорно увиливает от участия в ситуации, занимая позицию стороннего наблюдателя. Поэтому она до сих пор ничего не понимает в посвятительных мистериях, которые организуются каждый день под видом прогулок, купаний в холодном море, вечерних визитов к музыкантам. Поставь хоть что-нибудь на кон, Ника, хоть пятачок! Только тогда ты сможешь проникнуть в глубину ситуации.

– Разве это мистерии? Просто прогулки или посиделки в номере. Скука!

– Только потусторонний ветер может невидимо унести за горизонт, – ответил Джи. – Скука? – повторил он. – Мы опять видим проблему Фауста и его скудную картину мира. Путь человека – это движение от богатой ботвы, которой является наша личность, к развитию сущности. И если хотя бы одно маленькое "я" личности начинает стремиться к развитию, то это уже много. А если оно, как Робинзон, найдет и воспитает Пятницу – сущность, – то шансы еще более увеличатся.

– А как развить сущность? – вдруг спросила Голден-Блу.

– Ответ на твой вопрос содержится в одной суфийской притче.

Попугай, пойманный в далекой стране, много лет жил в клетке у богатого купца. Однажды купец собрался в Индию, на родину попугая, по своим неотложным делам. Попугай настоятельно попросил его передать привет своим далеким сородичам. Купец отправился в долгое путешествие и, встретив сородичей своего попугая, передал от него привет Но в этот момент он увидел нечто особенное, что сильно поразило его. Вернувшись, купец рассказал попугаю, что, когда он передал привет его сородичам, то они все замертво попадали с деревьев! Попугай сухо сказал "спасибо" и с этого дня начал хиреть. Вскоре он умер. Купец, испытывая большое горе, вынес его в сад и стал рыть ему могилу. Но попугай тут же расправил крылья и улетел, крикнув на прощанье: "Спасибо за своевременный привет от моих родственников!"

– Мне не нравится эта глупая притча, – сказал разочарованно Шеу.

– А я в ней увидела способ избавления из тюрьмы нашего тела, – вспыхнула Голден-Блу.

В эту ночь я попал в яркое сновидение. Я гулял с Джи и Никой по ночному городу. Вдруг подул сильный ветер – и я вспомнил, что это сон. Вихрь, вырвавшись из-за горизонта, принес багровые клубы дыма, образовавшие огромное темное облако, которое подхватило Нику и унесло в темноту. С разрядом грома сверкнула ослепительная молния, прорезав весь небосвод. В ее отблесках я увидел Нику, уходящую от нас в серое пространство, к безликим человекоподобным существам.

– Не уходи туда, – в отчаянии прокричал я, – твоя душа умрет и оледенеет!

– Угомонись, Паниковский, – произнесла она, обернувшись, – и холодно усмехнулась.

Проснувшись, я рассказал Джи о сновидении.

– Это знак, что наша любимая Ника тяготеет к холодным люциферическим пространствам великого Космоса и в будущем может покинуть нас.

– Мне так не хочется расставаться с ней, – опечалился я.

– Тогда отогрей ее прохладное сердце.

На следующий день мы тем же составом отправились прогуляться на пляж. Голден-Блу шла вдоль водной кромки, в стороне от нас, о чем-то печально размышляя.

– Посмотрите – на песке лежит умирающая чайка! – вдруг воскликнула она. – Я чувствую, что это знак для меня.

Она наклонилась и дотронулась до растерзанных крыльев. Чайка вздрогнула под ее рукой и навсегда замерла.

– Если ты завтра вернешься в город Дураков, – задумчиво произнесла Ника, – то твоя душа может умереть.

– Я бы не хотела возвращаться, но я обещала друзьям.

– Если ты хозяйка своего слова, то возьми его обратно! – недоуменно произнес Шеу

Голден-Блу посмотрела на Джи, как бы спрашивая взглядом его совета, но Джи ничего не ответил.

Мы купили пива и вина, чтобы устроить хорошие проводы Голден-Блу. С каждым бокалом я чувствовал, как сердце наполняется приятным теплом, и готов был щедро делиться им с окружающими.

Голден-Блу беседовала с Шеу о каких-то мелочах, и я вмешался в их разговор:

– Советую тебе, Голден-Блу, не зацикливаться на личных проблемах. Ты бы вполне могла попутешествовать с нами еще несколько дней.

Я взял ее за руку и стал медленно гладить, пытаясь впитать все эротические флюиды, но Голден-Блу холодно посмотрела на меня. Я решил не отчаиваться и отогреть ее замерзшую в горизонтали душу "Будь что будет", – подумал я, прижавшись к ее восхитительным коленкам. Меня охватила волна кайфа, и я, совсем забыв об осторожности, пытался придумать ход, как бы случайно коснуться ее сладостной груди.

– Гурий, ты совсем осовел! Дама разговаривает со мной! – вскричал Шеу, оттаскивая меня в сторону.

– А ты, безнадежно влюбленный сатир, опять пришел ловить рыбу в нашем пруду! – засмеялся я, но, увидев его мрачную физиономию, осекся.

Через некоторое время я осознал, что сижу на диване рядом с Никой.

– Какая ты соблазнительная женщина, – заплетающимся языком произнес я, обнимая ее тонкую талию. – Я всю жизнь мечтал о такой!

– Паниковский, – воскликнула Ника, – я не для тебя предназначена! – и отсела от меня подальше.

Но я сделал сверхусилие, чтобы не упасть, и еще крепче прижался к ее трепещущему телу.

– Ну и нахал же ты! – разозлилась она, вырываясь из моих рук.

– Ты глупая курица! – рассердился я. – Ты теряешь шанс получить от меня бараку.

– Передавай ее женщинам своей касты, пьяная свинья! – воскликнула она.

– Не ломай из себя недотрогу!

Шеу взял меня за шиворот и выкинул в коридор.

Когда я проснулся на следующее утро, любое движение головы причиняло боль. Джи посмотрел на меня и произнес:

– Своим диким обезьяньим флиртом ты вчера всем испортил ажурный вечер. А сейчас приглашаю тебя прогуляться: надо бы обсудить деликатные вопросы.

Я с тяжелым сердцем пошел за ним. Мы вышли на дорогу, ведущую к морю, и тут Джи прервал молчание:

– Ты, Петрович, совсем уже зарвался и охамел. На словах ты соблюдаешь некую иерархию, но все твои проявления меж двух посвятительных колонн – Ники и Голден-Блу – основаны на чувстве плебейского равенства или даже превосходства. Тебе кажется, что они – такие же инстинктивные существа, как и ты. А ведь все очень просто: тебе достаточно следить за двумя основными центрами твоей бессознательности – это вино и муладха-ра. Пора бы уже научиться приносить в жертву свои одичалые инстинкты. Помнишь умирающую птицу на пляже? В некотором смысле это был знак не только для Голден-Блу, но и для тебя. Прими во внимание этот знак, иначе тебе не пройти во врата астральной Школы.

От интонации Джи дикая боль в затылке только усилилась.

– Вы все позволяете красивым женщинам, – возмутился я, – а мне, заслуженному юнге, достаются только пинки и обьедки с вашего стола!

– Ты не можешь по-рыцарски относиться к прекрасной даме, – холодно сказал Джи. – Ты ведешь себя как дешевый холоп. Твое место в этом случае – на скотном дворе. Алкоголь и курение однажды превратят тебя в жалкое подобие человека.

В этот день я решил начать новую жизнь, но не удержался и на нервной почве выкурил две пачки.

После концерта мы вчетвером пошли прогуляться на пляж. По сторонам гавани вспыхивали и гасли два маяка – зеленый и красный.

– Попробуйте созерцать эти вспышки, не фокусируя взгляда, – произнес Джи. – Это глубокий знак: мы видим взаимодействие изумрудного и рубинового лучей – семнадцатого и пятнадцатого Арканов, рождающих Дух Параклета, Дух нашего времени.

Я попытался недолго созерцать, но отметил только возросшее чувство тяжести и печали.

На следующий день мы проводили Голден-Блу в аэропорт, а сами, вместе с "Кадарсисом", переехали в Пятигорск. Я был рад оказаться подальше от черноморского побережья, атмосфера которого ввела меня постепенно в состояние депрессии. Как только я увидел величественные горы, уныние мгновенно покинуло мою душу.

– Заметил ли ты перемену своего состояния? – спросил Джи, разглядывая меня.

– Как же не заметить!

– Атмосферические поля одного места отличаются по воздействию от полей другого. Поэтому в древних традициях и говорится: Время, Место, Люди. Правильное их сочетание дает особую силу передаваемым доктринам. А Черное море – особое место. В глубокой древности именно здесь располагались святилища Черной расы.

Нынешние черные – это просто выродившиеся остатки некогда могущественной расы. Белая раса была в рабстве у них, пока не появился Великий Посвятитель Рама и не разбил войска Черной расы, предводителем которой был Равана. Поэтому и море называется Черным, и черной также называется магия, которая им принадлежала. Возле Красного моря располагалась Красная раса, и возле Желтого – Желтая. Родина же нашего Посвящения – это Белое море.

В Пятигорске мы оживленно разгружали фургон с аппаратурой "Кадарсиса", любуясь золотым закатом над голубыми вершинами гор.

– Да, – сказал Джи, в своей забавной манере подражания простонародному выговору, – море, конечно, хорошо, но горы – они поглавнее будут.

– Как прекрасно! – воскликнула ожившая Ника. – Мое глупое уныние исчезло – я остаюсь с вами и никуда не уезжаю.

– Прошу у тебя прощения, – радостно произнес я. – Теперь я даже не знаю, почему был так зол на тебя.

Странная атмосфера, сеявшая между нами раздоры, исчезла. Мы отправились погулять по городу, и внезапно Джи остановился у киноафиши: "Полеты во сне и наяву".

– Господа, – сказал Джи, – мэр города сделал нам подарок. Как раз сегодня у нас единственный свободный вечер, а это фильм режиссера Балаяна, которого я хорошо знаю. Он делает фильмы инспиративно, на арканологические темы, совершенно не подозревая об этом. Но так даже к лучшему, потому что, узнай бы он об этом, его эго тут же перехватило бы контроль.

– Что тут происходит? – вдруг прозвучал голос Нормана, появившегося в окружении музыкантов.

– Готовимся к интересному фильму – произнесла Ника. – Может, пойдете с нами?

– Если вы будете сидеть рядом со мной, то, пожалуй, да, – нахмурился Норман.

Весь ансамбль уселся посреди пустого зала в ожидании чуда.

Когда свет погас, неожиданно я услыхал дружеский шепот Шеу:

– Братан, этот фильм без глотка армянского коньячку не будет столь приятным.

Я отпил приличный глоток – и на сердце мгновенно повеселело.

В главных ролях были мои любимые актеры – Янковский и Табаков. Табаков играл положительного героя, преуспевающего в обществе, Янковский – свободного несоциального человека, который чувствовал себя чужим на псевдо-празднике жизни. В какой бы ситуации он ни оказался, он говорил то, что чувствовал, не считая нужным лицемерить. Табаков его резко осуждал. Постепенно от Янковского отказалась любимая женщина и лучшие друзья. В конце фильма он одиноко идет по осеннему полю, меж стогов, и вдруг начинается сильный дождь. Он забирается в копну, скрываясь от ливня. В последнем кадре видна только его рука, торчащая из копны, с пучком травы в кулаке…

– Я восхищен этим фильмом, – сказал Джи после окончания сеанса. – Режиссер инспиративно передал состояние Джокера из двадцать первого Аркана. Пока человек не останется один, не уйдет из теплого греющего мира людей, от женского тепла – он не станет кем-то. Человек должен быть извергнутым из родового гнезда-этой копилки дурных бесконечностей. Вот он забрался в копну, и вот ею уже не видно – и жив ли он, и там ли он на самом деле – уже никто не скажет. Но он ушел в себя – и вышел из игры других карт с четко определенными ролями.

Где он живет – не знает никто,

Куда он идет – не знает никто,

Если спросят его – он ответит: "Не знаю",

– прочитал вдруг хокку Джи. – А тебе понравился этот фильм? – спросил он Нику.

– По-моему – сказала Ника, – Янковский – человек эгоистичный и гордый. Он не может жить без женщин, но не хочет себе в этом признаться и открыться женщине на уровне сердца. Поэтому он и попадает во все эти неприятности.

– Ты видишь только поверхностный слой, – ответил Джи. – Надо смотреть фильм глубже – на уровне сущности.

Я видел, как вдохновился Джи, говоря о посвятительном одиночестве. "А что, если Джи вдруг захочет уйти из мира в эти непонятные джокерские измерения, – забеспокоился я, – что мне тогда делать? Я ведь не могу обходиться без комфорта, без женского тепла. Без этого моя жизнь становится полностью лишенной смысла".

– Я глубоко возмущен этим фильмом, – прорвало Нормана.

– Все мои симпатии на стороне Табакова. Такие люди, как он, являются положительной силой общества – а типы вроде Янковского несут с собой одно только разрушение. Как можно быть таким асоциальным, – кипятился Норман, – и так безответственно вести себя?! Куда смотрят власти, позволяя делать такие фильмы?!

– А ты как видишь этот фильм? – обратился Джи к Шеу.

– В Янковском я увидел копию себя, – сказал он, поглаживая пухлый животик. – Я давно уже живу так, как он, – чувствую себя везде чужим, хотя популярен еще больше, чем он. Всем говорю правду, и те же проблемы с женщинами, только еще боль-ше.

– Эх, – сказал Джи, – и ты упускаешь главное. Герой демонстрирует свою внутреннюю расплавленность, в которой находишься и ты, кстати. Но только ты все еще хочешь быть королем в колоде, а не вне ее.

Шеу не ответил, но я почувствовал, что внутри у него все вскипело гневом. По-видимому, слова Джи задели какую-то старую рану, нанесенную его самолюбию.

– Пойдемте в столовую перекусить, – предложил я, надеясь избегнуть вопроса о фильме, как вопроса на экзамене, ибо коньячок Шеу еще не выветрился из моей головы.

Но за едой Джи все-таки спросил:

– А ты, Петрович, что смог вынести из этого фильма?

– Это сложный и непонятный мне сюрреалистический фильм, – сказал я, скрывая свое настоящее мнение.

– А ты вообще знаешь, что такое сюрреализм? – спросил все еще раздосадованный Шеу.

– Знаю, – ответил я заносчиво. – И к тому же постоянно в нем живу!

– Нет, – наклонился ко мне Шеу, – о сюрреализме, о сверхреальности ты вообще не имеешь никакого представления.

Я готов был взорваться от негодования.

– Мне кажется, что вы оба правы, – вмешался Джи. – Шеу – в глобально-стратегическом смысле, а Петрович – в мелко-тактическом. Ты, Петрович, видишь кусок мира зеленого цвета и думаешь, что все остальное тоже зеленого цвета. А ты, Шеу, – птица крупного полета и видишь иные горизонты. Научись, Петрович, летать крупно – тогда поймешь, что Шеу имеет в виду.

– А как же мне научиться летать крупно, если я – мелкий воробей? – спросил я с кислой улыбкой.

– А только мелкий воробей и может летать крупно. Умались – и возвысишься.

Я стал молча доедать свой ужин. Ника сочувственно посмотрела на меня. От нее шла доброжелательная волна поддержки, и я пожалел, что так грубо и холодно относился к ней.

"Ника часто находится в тонком состоянии, – осенило меня, – и общается через атмосферу и взгляд".

Дав два концерта в Пятигорске, ансамбль переехал в Черкесск. В этом городе на всех навалилась странная подавленность и растерянность. Мы забыли кофр с оборудованием в автобусе, музыканты с трудом могли играть, а я прожег кипятильником стул в гостиничном номере. Пришлось заплатить горничной десятку, и кошелек опустел.

Мы отправились на базар и грустно ходили меж рядов, отщипывая от буханки серого хлеба. Разломанные, как в натюрмортах, гранаты, белый самодельный сыр, инжир и грецкие орехи были нам не по карману.

Джи с улыбкой посмотрел на меня:

– А слабо тебе, Петрович, без денег достать еды? Ведь ее здесь изобилие.

Я, переламывая гордость, подошел к ближайшему продавцу:

– Не дадите ли вы мне без денег пару кило яблок?

– Ты что, сумасшедший? – зло ответил он, и я уловил краем глаза, что его рука откинула полу каракулевой бурки, из-под которой выглядывал кинжал с перламутровой рукояткой.

Я поспешно отошел, надеясь, что выполнил основную задачу, данную Джи: справиться со своей гордыней.

– Это не смирение, а неуклюжесть, – сказал Джи, словно читая мои мысли. – Механически такую задачу не решить. Надо найти подходящего человека.

Джи пошел вдоль базара, а мы с Никой, голодные, последовали за ним. Он остановился у богатого прилавка без единого покупателя. Продавец – высокий старик в черной папахе и с янтарными четками в руке – подозрительно посмотрел на меня.

– Никогда не видел таких хороших груш! – вдруг громко сказал Джи. – Странно, почему никто не покупает. А какие у вас прекрасные гранаты – они хорошо очищают испорченную кровь. Когда разбогатею, буду покупать для тебя и Ники по десять килограммов гранатов в день у этого достойного человека, – пообещал Джи. – Знаешь ли ты, о Петрович, что когда ты покупаешь на рынке что-либо, самое важное – это выбрать продавца с упругим тоналем и доброго по натуре? Потому что атмосфера человека содержится в продуктах, которые он продает.

Напряжение на лице продавца, когда он услышал про "доброго человека", уменьшилось.

– Попробуй, красавица, самое большое яблоко, которое смотрит на тебя, – обратился аксакал к Нике и, вынув огромный кинжал, рассек яблоко пополам.

Ника взяла половинку и поделилась со мной. В этот момент у прилавка стали собираться люди. Джи подал нам знак уходить:

– Мы отыграли свою мизансцену – теперь посмотрим, как на нее отреагирует продавец.

Прогулявшись вокруг рынка, мы вернулись к нашему торговцу.

– Идите сюда! – сказал он, завидев нас. – Слава Аллаху – он послал мне хороших людей, теперь торговля пошла удачно. Наберите в свою сумку все, что хотите! – и я тут же принялся за дело.

Мы вернулись в гостиницу и устроили пир. В самый его раз-rap дверь отворил Шеу:

– Праздники празднуете… А вот я перестал чувствовать смысл жизни, мне уже не интересны ни работа, ни развлечения – не знаю, что и делать.

– Присоединяйся к нам, – пригласила Ника, – мы тебя быстро развеселим.

– Слишком долго ты вращался в хаосе жизни, – сказал Джи, – и это отняло твои силы. Есть только один выход – движение против потока горизонтальной жизни, в сторону собственного внутреннего развития. Помнишь главного героя "Полетов во сне и наяву", когда он входит в толпу веселящихся, а скорее, имитирующих веселье людей? Свадьба, спящие лица, и среди них – наш сталкер, наш джокер. Но он бодрствует, он отстранен, ибо он ощущает пульс высших миров. Он может, конечно, подключиться к их игре, к этой жалкой и жуткой пародии на истинную любовь и жизнь – но может и не подключиться.

Тебе, Шеу, надо принять, что и ты, и мир сиры, обездолены и нищи. И чем более искренне ты понимаешь это – тем больше у тебя возможностей для развития.

Шеу задумчиво курил "Беломор".

– Мне не очень нравится идея всеобщей нищеты, – заметил он, пуская дым в потолок. – Тем более, что мир утопает в роскоши.

– Но с точки зрения высших измерений, – возразил Джи, – наш мир абсолютно беден, ибо не чувствует дыхания высших миров.

Шеу дипломатично улыбнулся, как если бы слова Джи относились не к нему…

– Молодые люди, – певучим голосом произнесла официантка, – уже двенадцать часов ночи, кафе закрывается, прошу удалиться.

– А можно с вами прогуляться по ночному городу, – с улыбкой предложил Петрович.

– Я уже нагулялась, – усмехнулась симпатичная официантка, осматривая нас с ног до головы.

На следующей неделе я зашел к Петровичу: он сидел за письменным столом и штудировал квантовую механику.

– Представляешь, – воскликнул он, – мне удалось сдать экспромтом три экзамена. Скоро я смогу продолжить поиски Пути, ведущего к Небу!

– Зачем откладывать на будущее? Начинай прямо сейчас, – предложил я.

– У меня по соседству есть приятель, – сказал Петрович, – он уже несколько лет идет Путем воина по Кастанеде. Зовут его Штирлиц. Не хочешь ли к нему заглянуть?

– Идем к Штирлицу – кивнул я, и Петрович радостно швырнул в угол толстый том Ландау

Мы пришли и остановились перед кованой дверью на первом этаже. На долгие звонки никто не открывал.

– Он всегда так, – объяснил Петрович, – сидит дома и не пускает.

Наконец дверь открылась, но это был не Штирлиц. Женская рука грохнула на порог мусорное ведро.

– Наташа, это же мы! – взмолился Петрович.

– Штирлиц ушел на рыбалку

– Открой, Наташенька, я ему десять рублей хочу вернуть.

Дверь приоткрылась. Наташа, по вибрациям – настоящий

северный ветер, – в упор посмотрела на Петровича.

– Никуда он не ушел, – победоносно закричал Петрович, – вот же его ботинки стоят! Заходи, Касьян!

Мы проскользнули в квартиру, но Штирлица в ней не было.

– Ничего, – сказал Петрович. – Подождем полчаса. Если Штирлиц не прячется от нас в туалете – значит, он выпрыгнул в окно.

Через пять минут появился Штирлиц – молодец плотного сложения, напоминающий не великого разведчика, а, скорее, казацкого есаула. Его серые глаза выражали холодную непреклонность.

– Куда же ты ходил в тапках? – спросил Петрович. – Уж не на рыбалку ли?

– Мало ли у меня дел, – ответил Штирлиц, – куда я могу пойти, в тапках или без тапок?

– Жена у тебя не совсем ласковая, – сказал я.

– Я так стер личную историю, что даже ей иногда кажется, что меня нет дома, – усмехнулся он.

– От жены надо скрываться в первую очередь, – добавил я.

– Что это вы тут заговоры плетете? – воскликнула Наталья, резко распахивая дверь. – Опять от семьи отбиваете? Шли бы вы из дому по-хорошему.

– Значит, поедем к моему другу Варану, – заявил Штирлиц.

– Ибо сказано: "Враги человеку – домашние его".

Через полчаса мы добрались до логова Варана. Дверь открыла симпатичная жена с бледной кожей и травянисто-зелеными глазами, на целую голову выше Петровича.

– А, опять Штирлиц с эзотериками, – нервно встрепенулась она. – Ну, проходите, только без фокусов: мой и так уже перемедитировал.

На кухне, увешанной фотоснимками – художественными и обычными, – сидел Варан, с холодными дымчатыми глазами и странно замедленными движениями. Он, казалось, знал что-то такое, что ему уже некуда было спешить.

– Садитесь, – сказал он, наливая коньяк, – у меня все в порядке.

– Только жена слегка волнуется, – заметил Штирлиц.

– Ну, это пустяки – тут я главный. А это кого вы привели ко

мне?

– Да это тот парень, чью библиотеку читает весь мистический Кишинев, – сказал Штирлиц, подливая себе коньячку. – Пришел послушать историю о твоем магическом опыте.

– Ладно, расскажу, но только в последний раз.

Однажды Штирлиц принес ко мне в Академию Наук, где я

работаю фотографом, толстую книгу Папюса о магическом искусстве, попросив снять с нее фотокопию.

"Прочти – может, понравится", – сказал он.

Оставшись один, я перелистал пожелтевшие страницы, и мной вдруг овладел трепет исследователя. Я захватил книгу домой и всю ночь изучал ее, не в силах оторваться. На следующий день я закрылся в фотолаборатории под видом срочной работы.

Следуя описанию ритуала, я начертил магический круг, сделал алтарь, поставил на него три подсвечника, чашу и положил меч. Затем зажег курения и стал читать заклинания. К моему немалому удивлению, три духа появились передо мной. Они светились голубоватым свечением, от них веяло потусторонним холодом. Самый внушительный из них – старик с длинной бородой – грозно спросил:

"Зачем нас вызвал из тьмы великой?"

Я почувствовал, что мое тело дрожит от страха, и не смог выговорить ни слова. Я лихорадочно искал ответ, но в голове вертелась всякая чепуха.

"Отвечай же, если не хочешь навлечь на себя беду!" – грозно повторил старец.

"Я хотел бы узнать, кто был первым мужчиной моей жены",

– заикаясь, пролепетал я.

"Оторвем ему голову", – произнес дух женщины.

"И жене – тоже", – прошипел третий, и они угрожающе приблизились.

"Нет, – приказал старец, – на первый раз я прощаю его".

И они растворились в воздухе.

Мой интерес к магии с тех пор угас. Тогда я счел более безопасным медитировать по ночам. Когда жена уснула, я встал и закрылся в ванной комнате. Поставив свечу перед зеркалом, я зажег ее и погрузился в глубокую медитацию, отключившись от реальности. Я вышел из тела и прошел сквозь зеркало. Оказавшись в Зазеркалье, я обнаружил, что стою на вершине холма. Внизу, в долине, лежал пестрый восточный город с высокими минаретами и бирюзовыми куполами, и я направился к нему. По дороге мне встретилось стадо баранов; я с трудом протиснулся сквозь него и вошел в старинные каменные врата. В это время муэдзин поднялся на белую башню и призвал к вечерней молитве. Я упал на колени вместе со всеми, кто находился рядом, и сложил руки в молитве.

Прохаживаясь по глинобитному лабиринту старого города, напоминающего Бухару, я встретил на одной из узких улочек изможденного старика, который продавал лепешки.

"Купи лепешки, дорогой, такие вкусные, никогда не пожалеешь!" – сказал он, едва завидел меня.

Мне не нужно было ничего, но из жалости к его бедности я купил несколько горячих кукурузных лепешек и случайно взглянул ему в глаза. Вдруг я заметил, что это не бедняк, а старец с глазами суфийского шейха.

"Не узнаешь меня?" – вдруг спросил он.

Я изо всех сил старался припомнить, где же я видел его лицо,

– но не смог. Но сердце вдруг завибрировало и отозвалось на звуки его голоса. Я упал на колени перед ним и воскликнул:

"Возьмите снова меня в ученики, Мастер!"

"Если хоть раз еще ты найдешь меня в этом городе, – усмехнулся он, – я возьму тебя на обучение".

Я с нетерпением ждал следующей ночи и, когда все уснули, вновь закрылся в ванной перед зеркалом и погрузился в медитацию. Попав в Зазеркалье, я опять оказался на вершине холма. Оглядевшись, я направился к городу, и снова встретил стадо баранов, и вновь вошел в каменные врата под вечерние выкрики муэдзина. Долго плутая по городским улочкам, я, к своему счастью, обнаружил на старом месте продавца лепешек.

"Садись, – улыбнулся он, – теперь ты готов к обучению в сновидении.

Когда ты окажешься во сне, обязательно вспомни, что это сон, – наставлял он. – В этот момент ты получишь полную свободу в своих действиях, и тогда отправляйся изучать свой родной город".

"А как мне проснуться во сне?" – спросил удивленно я.

"Не волнуйся, я тебе помогу", – рассмеялся Шейх и растворился в воздухе.

Я ему не поверил, но на следующую ночь его обещание сбылось: мне удалось проснуться во сне. Осознав свою свободу, я полетел над Кишиневом, тщательно запоминая те улицы, над которыми пролетал. А когда проснулся – сел в машину и поехал проверять, насколько сон был правдив. Дома и улицы выглядели так же, как и ночью. Я убедился, что Мастер прав, и решил продолжать свои опыты под его руководством. Несколько раз в неделю я встречался с ним в Зазеркалье, выслушивая его наставления.

Однажды, встретившись с Мастером в сновидении, я услышал от него совет:

"Не садись в этот вечер в первое такси, которое ты остановишь".

Я принял это предостережение за необычную шутку На следующий день праздновали день рождения Штирлица. Гулянка закончилась в два часа ночи, и мы вышли на дорогу ловить такси. Долго не было машин, затем одна остановилась около нас, и мы торопливо забрались в нее. Но, вдруг вспомнив о предупреждении, я схватил жену и резко вытащил ее из машины. От неожиданности она обрушила на меня весь свой гнев, а таксист сказал, что у меня не все дома, посоветовал меньше пить и уехал. Я тут же поймал другое такси, и мы спокойно поехали домой. Через десять минут мы подъехали к месту аварии – наше первое такси лежало перевернутым в кювете и дымилось. Я мысленно перекрестился и поблагодарил Мастера за предупреждение.

– Да ты встретил настоящего Шейха! – воскликнул я, восхищенный его рассказом.

– А не мог бы ты попросить великого Шейха взять и меня на обучение? – встрепенулся Петрович.

– Только тебя не хватало, – недовольно произнес Варан и отпил вина.

Вскоре пришли три ученика Варана и симпатичные ученицы. Они принесли несколько литров молдавского вина и поставили на стол.

– Сразу видно – настоящие, – улыбнулся Штирлиц, – соблюдают пиетет и уважение.

Когда стемнело, включили музыку, и несколько пар закружилось в темном пламени свечи. Я молча сидел в углу комнаты, наблюдая за чужим весельем.

Варан вновь стал рассказывать о вызывании духов. Танцы стали более эротичными и агрессивными.

– Ненавижу твоих адептов! – вдруг закричала жена Варана и, извиваясь в истерике, выбила плечом стекло в двери. У Варана слегка дрогнула бровь, и он нервно выпил коньяк.

– А все из-за тебя! – крикнула она и, сбросив туфли, с диким хохотом стала плясать на стеклах. Пол окрасился кровью.

– Святой Йорген советует нам вовремя смыться, – быстро сообщил я Петровичу, и мы, не дожидаясь окончания представления, выскочили на улицу

– Ну и дела! – удивился Петрович.

На следующий вечер мы встретились с Петровичем на углу его улицы.

– Что ты такой грустный? – спросил я у него.

– Да вот – ты уедешь на большое дело, а я останусь в этом кишиневском болоте, – и он посмотрел на небо, на котором собирались грозовые тучи.

– Это от того, дружище, что ты застрял на одной и той же роли. Сколько еще лет ты будешь считать себя сынком богатого министра, увлеченным теорией каких-то солитонов? Если бы ты научился разыгрывать различные роли – твоя жизнь превратилась бы в сказку о добром молодце.

– Да что я могу еще сыграть, – посмотрел безнадежно на меня Петрович, – кроме самого себя?

Вдруг неожиданно хлынул ливень с градом.

– Бежим к Штирлицу! – крикнул Петрович, натягивая на голову куртку.

– Чтобы от его жены получить поворот от ворот, – сказал я и побежал за ним, перепрыгивая через ручейки мутной воды.

Взбегая по намокшей глине на бугор, Петрович вдруг поскользнулся и со всего размаха свалился в огромную лужу "Теперь он в точности похож на Ламме Гудзака, свалившегося с осла", – подумал я, подавая ему руку.

Куртка и штаны Петровича были заляпаны грязью, он выглядел жалко и нелепо в своем несчастье.

– Не расстраивайся, братан, – сказал я, – мы твою неудачу используем с надлежащей мудростью. Поскольку я уезжаю в город Дураков, Джи поручил мне выбрать нового эзотерического мэра Кишинева. Ты можешь подойти для этого.

– Да кто меня будет слушать? – усмехнулся Петрович.

– Я подниму тебя, мой заместитель, в глазах мистиков до уровня уважаемого адепта. Для начала разыграем самого Штирлица, а он уж всем разнесет – у него большой авторитет в городе.

И мы тут же направились к нему домой.

После двадцати звонков дверь открыла разъяренная, как циклон, жена.

– Вы что, не видите, что Штирлица нет дома? – сказала она, грозно вращая глазами. – Он вчера уехал на охоту.

– Да брось ты, – сказал я. – У нас для него срочное сообщение.

Петрович мгновенно схватил ее за руку.

– Какой ты грязный! Отпусти, а то хуже будет!

В это время я проскользнул в квартиру. Осмотрев комнаты, я нашел, что кладовка заперта изнутри.

– На Петровича снизошло мгновенное озарение в виде Са-тори, – громко произнес я.

Дверь осторожно отворилась, и Штирлиц постепенно появился на кухне.

– Ну и дела творятся во Вселенной, – недоверчиво промычал он.

– Вот и я не верил, – сказал я. – Просветлел при ударе молнии.

– Мы тебя слушаем, Петрович, – сказал Штирлиц.

– Я ничего бы не смог достичь, если бы не мой Мастер и Герметическая Школа, – скромно улыбнулся мой просветленный друг. – Если вы не возражаете, я передам вам бараку. Мой Мастер говорил:

"Только находясь в Герметическом Луче, можно увидеть, что такое Школа, а также самих себя и наше место в ней. Без таинственного Луча этой Школы, который у нас в России хорошо представлен через Гурджиева, вы быстро теряетесь в многообразии мира. Поэтому ваше ощущение Школы возникает в искривленном видении или совсем пропадает. Многим неофитам надо часто напоминать, что существует Школа и что в ней есть порядок и смысл. Но реальное желание изменить себя должно возникнуть в эмоциональном центре, а способность совершать действие – в нашем теле, в свадхистхане, в двигательном центре. Ум должен изучить язык тела и чувств.

Если ученик, общаясь со мною, сердится на меня, то он слаб, а если я не могу удержать себя от раздражения, то я еще слабее его. Быть справедливым в момент действия в сто раз ценнее, чем быть справедливым после того, как оно совершилось. То есть состояние негатива надо сдерживать во время его проявления, а не осуждать себя после того, как это произошло. Та энергия, которая тратится бессознательно, теряется навсегда, но та, что сознательно направляется на работу над собой, может быть используема и в будущем.

Объективная совесть сложилась в нас на протяжении тысяч лет и многих воплощений, но она может пробудиться только от сильного страдания, ибо покрыта толстым панцирем. Но после того как человек успокаивается, орган совести покрывается коркой. В обычных условиях требуется сильный шок, чтобы открылся орган совести. Тот, у кого совесть не открыта, не может быть нравственным.

Помните: работа над собой является всего лишь средством, а не целью. Гордость – наш главный враг, главное препятствие нашему желанию работать над собой, оружие представителя Ада.

Когда мы говорим о внутреннем развитии или внутреннем изменении – мы имеем в виду только сущность. Когда вы научитесь отделять сущность от личности – тогда только вы сможете понять, что в вас должно быть изменено. Но пока, к сожалению, вы еще не видите, что именно исходит от сущности, а что от личности".

– В этом-то уж он совершенно прав, – вздохнул Штирлиц. – Почти никто из нас не может установить, когда он действует от личности, а когда – от вдохновенной сущности.

Вскоре слухи о просветлении Петровича поползли по городу*

Каждый день он звонил мне, спрашивая, что ему отвечать отягченным жизненными проблемами молдавским мистикам.

– Сколько мне еще надобно продержаться в этой роли? – нервно спрашивал он. – А то Манька Величкина начинает одолевать!

– Не волнуйся, – отвечал я. – Ты находишься в Луче, и, если зарвешься, жизнь тебя быстро поправит.

Время шло; я уединенно медитировал и все медлил с отъездом, ожидая специального знака Силы. Джи объяснил мне, что тот человек, который соприкоснулся с Лучом и работает на него, попадает в зону его влияния. Посему при совершении ответственных поступков он должен присматриваться к знакам Силы, которые надо вовремя распознать. Знак дается с целью предупредить о надвигающейся ситуации. Проблема состоит в том, чтобы суметь его расшифровать.

Однажды, прогуливаясь с юной девушкой по городу, я собрался перейти улицу и уже шагнул было с тротуара, но что-то меня остановило. В это мгновение огромный трайлер пронесся перед моим лицом. Моя спутница побледнела, произнеся: "Ты ведь реально мог погибнуть!" И тут я вспомнил совет Святого Йоргена: "Главное в нашем деле – это вовремя смыться".

Вечером этого дня я переходил дорогу у своего дома, и вдруг прямо передо мной самосвал врезался в легковую машину. Я видел, как ломались ноги и ребра пассажиров, сидевших в автомобиле, – зрелище было ужасным. Мне пришлось выламывать двери, чтобы вытащить изуродованных людей.

Это был второй знак от Святого Йоргена.

В двенадцать ночи я вышел прогуляться возле дома и залюбовался огромной луной, сияющей над горизонтом. Внезапно я обернулся и увидел мчащуюся на меня по пешеходной дорожке машину. Я прыгнул в кусты, поцарапав лицо. Черный автомобиль пронесся мимо на большой скорости.

Третий совет Святого Йоргена дал понять, что меня засекла астральная полиция и надо мгновенно смываться из Кишинева. Я закрылся дома на несколько дней в надежде переждать магическую атаку с того света. Я еще не до конца понимал, что такое вражеская астральная полиция и почему она меня решила убрать.

Все было загадочно и непредсказуемо, как в фильме "Три дня кондора". Я сидел за закрытыми дверями и думал: "Кому могут мешать тихие люди, стремящиеся к Просветлению? Кому может помешать наша тихая идея – погрузиться в созерцание потустороннего?"

Но последние события подсказывали мне совершенно другое. Я понял, что каждая группа людей живет в своей реальности. Джи забрал меня в свое пространство и время, а там жизнь протекала с огромной скоростью. Я не знал той реальности, в которой жил Джи, но видел, что попал в иной круг таинственных обстоятельств. В них я мог ориентироваться только с помощью знаков, смысл которых не всегда понимал.

На следующее утро я с великой осторожностью сел в поезд и тайно уехал в город Дураков. Отъехав от Кишинева на сотню километров, я осмелился открыть свои записи. Для успокоения нервов, расшатанных преследованием вражеской астральной полиции, я перечитал беседу с Джи о механическом поведении.

"Что такое механическое делание? Это делание в соответствии с желаниями вашего эмоционального и инстинктивно-двигательного центра, не направленное ни на работу в Школе, ни по одной из трех линий работ. Если вы реально захотите работать над собой – то у вас получится, а без сознательного желания внутренней работы вы не сможете изменить себя. Сознательное желание – это самая сильная вещь на свете. Что это такое? Внутренняя работа в Школе по первой, второй и третьей линии, сопряженная с сознательной жертвой, с сознательным страданием и с сознательным сверхусилием называется сознательным желанием. А терпеть неприятные проявления ближних – это большая вещь, это последняя ступень. Только человек, достигший совершенства, может делать это. Постановка перед собой намеренной цели работать в Школе и подчинение самого себя ее достижению создает магнетизм и способность делать. Мы боимся, мы стараемся не видеть самих себя из страха испытать угрызения совести. Искренность трудна из-за толстого слоя корки, который нарос на нашей сущности.

Только тот может быть справедливым, кто способен войти в положение другого. Ученик не должен делать того, что мешает его работе над собой. В суфийских школах часто приводят учеников в состояние шока, чтобы использовать их критическое состояние для прозрения. Когда у ученика все идет хорошо – это стопроцентное засыпание, ибо в этот момент он перестает чему-либо учиться, куда-либо стремиться, исчезает чувство цели. Настоящая работа над собой начинается только на третьей линии Школы – когда ученик прозревает до такой степени, что начинает прислушиваться к словам Мастера о том, что есть еще некий ветер, исходящий свыше, который ставит Школе конкретные задачи. Их она должна обязательно выполнять, сверх того что в ней воспитываются ученики. Это наиболее трудная часть, которая лежит не только на Мастере, но и на всей Школе. И вот при выполнении этой задачи, исходящей из более высокой Школы или Ордена, из сферы гиперфизических пространств, и начинается настоящая работа над собой".

Я сидел в пустом купе и долго обдумывал, работаю ли я реально над собой – или давно впал в приятную иллюзию. Потом достал из сумки вареную курицу. "Жаль, что рядом нет Джи", – вздохнул я и, обглодав курицу, счастливый, растянулся на второй полке.

Глава 6. Школьное пространство города Дураков

Поезд прибыл в город Дураков в десять утра. Я подхватил сумку и, сев на трамвай, отправился к Нике. Весна здесь была в разгаре; я с удовольствием наблюдал в окно трамвая, как легкий ветерок покачивает зеленые ветви деревьев.

Быстро отыскав знакомый дом, я вошел в прохладу подъезда. После моего длинного звонка дверь открыл мужчина лет сорока, в белой майке и спортивных брюках.

"Неужели она завела себе такого грубого мужика?" – невольно подумал я.

– Тебе чего? – спросил детина, надвигаясь на меня всем телом.

– Я вообще-то ищу Нику… – стушевался я.

– Она давно переехала, – и он сунул мне маленькую записку с новым адресом.

Через полтора часа поисков я остановился у низенького домика в частном секторе и приоткрыл скрипучую калитку. Узкая цементированная дорожка вилась среди белых нарциссов, в большом количестве росших в саду. На меня выскочил пес и залился яростным лаем; вышла юркая старушка и недовольно приостановила собаку

– Не у вас ли снимает комнату Ника? – поспешил спросить я.

– Ну, у меня, – ответила она, немного отпустив пса. – Только к ней особы мужского пола не допускаются, – зло добавила она.

"Вот такие старухи, – подумал я, – вечно мешают доброму молодцу продвигаться по Пути".

– Он только на минутку! – с улыбкой воскликнула Ника, появившись на пороге.

Мое сердце отчаянно затрепетало.

– Не вздумай прятать его под кроватью, – добавила старушенция, когда я входил в дом.

– Ты как в настоящей осаде, и теперь к тебе не прорвешься, – заметил я.

– Зато мне здесь спокойно, – ответила Ника.

Я окинул взглядом уютную комнатку: кровать, стол у окна и ковер на стене.

– Надолго пожаловал? – спросила она, и глаза ее засветились любовью.

– Джи дал задание: создать мистическую группу и подготовить город к его приезду.

– Не переоценил ли он твои возможности? – усмехнулась она.

– Вот это я и должен проверить, – отпарировал я.

– А где же ты собрался жить?

– Хотелось бы у тебя, но ты так ловко отгородилась старушкой, что теперь разве что на улице.

– Старушка сторожит все углы дома, а пес охраняет вход со двора, – сказала она, разливая чай. – Раз ты получил спецзадание от Капитана, то я помогу тебе. Есть один тайный обходной путь к моему окну со стороны каменной стены. Для этого тебе надо проникнуть через чужие дворы с собаками. Но ты, я надеюсь, справишься с этим. На три условных стука я отворю тебе окошко. Только не попади к хозяйке – ее окно рядом с моим, – засмеялась она.

– С тех пор как я стал на Путь, жизнь следит за тем, чтобы я не расслаблялся.

– Не переживай, – подбодрила Ника, – со мной происходит то же самое…

За милой беседой часы пролетели как одна минута.

– Молодой человек, – просунула голову в дверь недовольная хозяйка, – пора бы и честь знать. Уже одиннадцать часов вечера. А то я твою барышню выгоню вместе с тобой.

Я с сожалением покинул Нику и пошел побродить по ночным улицам, наслаждаясь безграничной свободой и сияющим звездным небом. Дождавшись часу ночи, я, перелезая через заборы, пробрался мимо цепных собак и осторожно постучал в темное окно.

"А вдруг сейчас высунется старуха?" – напрягся я.

Но мне повезло: за темным стеклом появилась Ника и радостно поманила меня.

– Ты сможешь пролезть в форточку? – поинтересовалась она.

– Окно забито еще с зимы.

– Попробую, – ответил я, с трудом протиснулся сквозь тесное отверстие и упал на пол.

– Ты не мог свалиться потише? – прошептала она. – Хозяйка ведь не дремлет, сторожит мою праведность.

– Ничего, она уже спит. Слышишь, как храпит в соседней комнате? Ты лучше расскажи о себе – ведь три месяца прошло после твоего визита в Москву – Сильвер не пишет, я ему тоже. А так все по старому – университет, дом, да вот изучаю Гурджиева, а на днях достала Успенского "В поисках чудесного". Без скользкой Палубы Корабля – одна сплошная горизонталь.

– Ничего, – заметил я, – скоро твоя жизнь наберет первую космическую скорость.

– Мне удалось познакомиться с новыми интересными людьми, – произнесла она. – Я тебе дам их телефоны. Они, так же как и мы, ищут Путь к Небу.

Рано утром я незаметно выскользнул из комнаты Ники и вышел в город. На душе было легко и светло, и я зашел на службу в ближайший православный храм.

Исповедь и молитвы очистили мою душу, и я вновь почувствовал ностальгию по своей духовной родине и решимость достичь ее. Передо мной стояла нелегкая задача, но при поддержке Ники я мог ее решить.

На небе сияло яркое солнце, теплыми лучами согревая остывшие за ночь улицы. Навстречу шли юные девушки, одна из них улыбнулась мне.

"Это хороший знак", – подумал я и направился к телефонной будке.

Я развернул листок с номерами телефонов, который дала мне Ника. Их оказалось всего два: первый номер принадлежал некому Васе, а второй – неизвестному существу по кличке Рикки-Тики-Тави, и с него я решил начать.

Я позвонил, и человек-мангуст тут же пригласил меня к себе. Он жил в старом двухэтажном доме на рабочей окраине. Проходя через пыльный двор, увешанный бельем, где кричали дети и ссорились хозяйки, я подумал: "Нелегко, наверное, этому Рикки стремиться к Просветлению, среди земной суеты".

На мой звонок открыла громадная женщина в ситцевом фартуке, сказала: "Проходите", – и кивнула на балконную дверь. Там, в уголке балкона, заставленного банками с огурцами и вареньями, стоял на голове сухонький парень в застиранной футболке, в самом деле похожий на юркого мангуста. Он перекувыркнулся и пожал мне руку:

– Ну, рассказывай о своем Учителе.

– Мой Учитель довольно крут, и в двух словах его не опишешь, – отвечал я, – поэтому лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– А моя жизнь – хреновая, – вздохнул он. – Дом, работа, колбаса – вот и все впечатления. Вот это воплощение проживу безупречным семьянином, а в следующем – обязательно надо родиться тибетским монахом.

– А зачем тебе ждать следующего воплощения? – удивился я. – Ты и в этом еще успеешь.

– А жена? ~ поднял он испуганные глаза.

– Да брось ты ее, и не будет у тебя проблем.

– Как же она без меня, родненькая?! – запричитал он.

– А только будет счастливее с другим, – сказал я, глянув на его тщедушность.

– Совесть не позволяет, – отрезал Рикки, – я, поди, человек ответственный.

– Тут не в совести дело, а в твоей нерешительности, – отметил я. – Ты вот почитай "Путешествие на Запад", там все написано про нужную совесть.

– Да я все читал, – отмахнулся он. – Вот, целая библиотека под кроватью. Когда твой Мастер приедет, обязательно познакомь меня с ним.

– Ну-ка марш белье отжимать, – крикнула жена, появляясь на балконе, и храбрый Рикки покорно поплелся на кухню.

"Этот парень надежно сидит под юбкой, – подумал я, – но все же попытаюсь из него сделать человека". Я радостно вышел на свежий воздух, нашел в парке скамейку под березой и присел погреться в ярких лучах солнца. Сделав короткие записи в тетради, я, для настройки на Луч Школы, прочел слова Джи:

"Перед нами стоит задача настолько великая и высокая, что за нее могут взяться лишь немногие отважные люди, которым надоело расти в тепличных условиях Школы, делая игрушечные упражнения. Многие школьные практики существуют только для того, чтобы сместить восприятие ученика в сторону осознавания гиперфизического мира. И только когда ученик реально станет участвовать в гиперфизической жизни, когда он окунется в мир потустороннего бытия и сможет войти в передовой отряд человечества – он пройдет первую ступень на Пути своего восхождения. Он пройдет первых Стражей астрального порога, он будет допущен в Храм. Но до этого все его потуги будут лежать в области фантазий, а он сам будет пребывать на помойке космической жизни".

Восстановив свой дух, я позвонил Василию.

Второй кандидат на Корабль устроился получше своего дружка. Он жил в новом доме с молоденькой симпатичной женой, но, тем не менее, выглядел вялым и дряблым.

"Это дохлик или мямлик", – определил я.

Он радостно усадил меня за стол и стал рассказывать про свою горькую жизнь:

– Когда мне было шестнадцать лет, я прочел книгу Шива-нанды о медитации. Мне страстно захотелось с ее помощью достичь Высшей Свободы. Я провел в медитациях сотни часов. Иногда мне даже уцавалось прикоснуться к Высшему "Я", и тогда мой скучный мир превращался в космические бездны, из которых я не хотел возвращаться.

Чтобы удержаться в правильной позе, я обматывал себя веревками и так подолгу находился в состоянии транса. Однажды в дом заглянула моя бабка и, увидев меня в странном для нее состоянии, вызвала санитаров, которые тут же отвезли меня в дурдом. В дурдоме, узнав, что я стремлюсь к Просветлению, закололи меня аминазином, и до такой степени, что я перестал ходить, а руки и ноги дергались во все стороны.

Но молоденькая медсестра Вера помогла мне. Она с большими трудностями, под расписку и личную ответственность, забрала меня из этого ужасного заведения к себе домой на полное обеспечение. Два года я приходил в себя, учился заново ходить, читать и писать. Считай, она спасла мне жизнь. Теперь Вера стала моей женой и ученицей одновременно…

Я смотрел грустно на Васю: да, ему не повезло в жизни. Он был похож на бесформенное желе и не мог собрать сознание в точку, чтобы стать человеком. Нет, Вася не годится в ученики – он входит в число пострадавших на поле битвы. Теперь ему надо отсиживаться в тылу, а на передовую можно брать только здоровых. Я попрощался и ушел, но в душе еще теплилась надежда подготовить к встрече с Джи хотя бы двоих – Рикки и Васю.

Было еще рано возвращаться к Нике, и я пошел в городской парк, чтобы углубиться в темы бесед с Джи, для укрепления связи с его учением и настройки на высшие вибрации. Открыв дневник, я прочитал:

".. .И только выполняя на Земле те задачи, которые поставлены вышестоящим Эгрегором, он может начать реальную работу над собой. Тогда начнутся реальные трудности, смерть станет советчиком на Пути. Тогда впервые откроется дверь в реальную космическую жизнь, где дуют не только теплые южные ветры, но и ледяные северные. А до этого все молитвы к вышестоящему Божеству и всевозможные упражнения имеют чисто мирской оттенок. Он выдается той облагороженной фальшью, которая идет от телесных или душевных потребностей. Только тогда, когда ученик вступит в пределы Эгрегорной жизни, он начнет свое реальное восхождение по Золотой Лестнице.

Но оранжерейная атмосфера Школы необходима, ибо она на протяжении десятилетий готовит слабый человеческий дух к настоящей космической жизни, где нет места слабости и жалости к себе, нет самооправданий, где за все надо платить своей кровью.

Делать дыхательные упражнения и вовремя исполнять молитвы – это работа по первой линии. Если помогать в этом своим товарищам, то это работа по второй линии. А если правильно держать Небо над землей, проводить ветер вышестоящего Эгрегора – то это третья линия работы. И вот тут-то начинается настоящая битва с самим собой, не игрушечная, а реальная, где в обучении нет места дешевым трюкам, где все происходит реально. Это выход на переднюю линию фронта, где летают снаряды и всегда можно погибнуть".

Я огляделся. Надо мной мирно светило вечернее солнце, играя бликами на теплом асфальте, чуть подрагивали от ласкового ветерка листья каштанов, пересвистывались птицы.

"А как хочется на космическую передовую!" – подумал я.

Кроме подготовки группы мистиков к приезду Джи, мне было необходимо заработать деньги на следующий год обучения. Я решил позвонить Голден-Блу – ведь она обещала помочь.

Через час мы с Голден-Блу быстро шагали вдоль набережной. По реке скользили белоснежные катера, и сердце мое пело оттого, что рядом со мной идет такая очаровательная леди.

– Я отведу тебя к своему другу – известному художнику, – сказала она.

– Он тоже стремится к Просветлению? – с надеждой спросил я.

– Он стремится разбогатеть, – засмеялась Голден-Блу, – а для тебя такой человек может быть полезен. – Его зовут Вячеслав – или просто Художник. Он великолепно разбирается в мире людей, являясь в этом непревзойденным сталкером.

– Как же художник может разбогатеть? – удивился я.

– Вячеслав выполняет мозаичные заказы. Самое главное – найти богатого заказчика. Он виртуозно обрабатывает председателей колхозов, знает все о скрытых фондах и о том, как из них законным образом извлечь финансы на оформительские работы.

– Как все сложно! – вздохнул я.

– Это тебе не в кладовке медитировать, – засмеялась Голден-Блу.

Мы подошли к длинному обшарпанному дому, под окнами которого росли крапива да одичавший лук.

– Привет, – кивнула Голден-Блу молодому человеку, стоявшему с папиросой на балконе первого этажа.

Я взглянул на него: передо мной был вылитый Остап Бендер.

– Привет нищему духом, – отозвался Вячеслав, окинув меня опытным взглядом. – Заходите.

Мы вошли, и уже через час от его наставлений у меня стала съезжать крыша.

– Финансовый сталкинг – великое дело, – говорил он. – Без него ты навсегда останешься бедным и будешь работать на других.

– Да разве это главное? – пытался возразить я. – Весь проявленный мир – лишь один из снов Брамы, и любой ценой надо из него выбраться к Просветлению.

– А что мешает великому Браме увидеть сон, в котором мы богаты? – спрашивал Вячеслав. – Только мы сами. Если хочешь быть сталкером, мало читать Кастанеду – надо и в социуме быть Воином. Хочешь научиться чему-нибудь – поедешь завтра вместе со мной в обком партии, выбивать заказ.

– Какая от меня польза? – удивился я.

– Будешь сопровождать меня, для придания солидности нашему делу. Ты ничего не понимаешь в жизни, а я тебя научу социальному сталкингу.

Я заночевал у Вячеслава, а на другое утро мы на новеньком "Москвиче" отправились в путь – по каким-то обкомам, исполкомам и прочим департаментам.

– Еще немного, – говорил Вячеслав, вытирая пот со лба после беседы с очередным чиновником, – и он раскошелится на мозаику. Посетим-ка его завтра.

Но на следующий день повторялось то же самое. Шло время, и ничего не происходило. Я понимал, что ни на шаг не приближаюсь к Просветлению, а надежды легко заработать таяли с каждым днем.

По вечерам в квартире Вячеслава толклись местные эзотерики – он всем обещал работу. Они с интересом выслушивали мои рассказы о Корабле, но для путешествия за Золотым Руном их души не были готовы.

– Испорченные эзотерики, как известно, самые нищие люди,

– говорил Вячеслав, – ибо они все деньги и все свободное время тратят на добычу литературы да чтение о том, как проникнуть в высшие миры. Но сами туда никогда не попадут, ибо в Небо они рвутся от собственного ничтожества. Им кажется, что это спасет их от разложения, в котором они уже пребывают, здесь и сейчас. Но я, по крайне мере, учу их работать.

Поскольку ситуация с художником Вячеславом стала затягиваться и стагнировать, я решил снова позвонить Голден-Блу.

– Долго же ты не объявлялся, – сказала она.

– Я выдохся в поисках кандидатов на Палубу, которой нет, – сказал я. – Не поможешь ли мне снова?

– Я тебя интересую, только когда у тебя ничего не получается? – усмехнулась она. – Для подкрепления вашего слабенького эзотерического круга, – произнесла значительно Голден-Блу, – я предлагаю тебе встретиться с Джоном. Он является независимым адептом города Дураков, организатором эзотерического театра и большим другом прелестных актрис. Запиши его телефон.

– Спасибо, дорогая, теперь я у тебя в кармическом долгу!

– Ты его уже отработал, – ответила она.

– Когда же это я успел?

– Когда познакомил меня с Сильвером – он приглашает меня переселиться в Москву.

– Ты работаешь на больших скоростях, – удивился я.

– Учись, мальчик, – и ты далеко пойдешь.

Я позвонил Джону и тут же был приглашен в его театр. Я сел на трамвай и поехал на встречу. Найдя огромное здание заводского клуба, где обосновался Джон, я вошел в массивные дубовые двери. Репетиция только что закончилась, и прелестные девушки стайкой мотыльков порхали вокруг Джона.

"Какое славное местечко, – промелькнуло в голове, и я бодро направился к сцене. – Теперь у меня будет достойное занятие: помогать симпатичным актрисам в деле Просветления".

– Привет, Касьян, – воскликнул Джон, – рад познакомиться. Какими судьбами?

– Надо подготовить город к приезду каравана Брамбиллы.

– Ну, тогда ты попал куда надо, – рассмеялся он.

В этот момент из-за кулис на сцену вышла девушка, в которой я сразу почувствовал необычную природную силу. Она свысока глянула на меня из-под черных ресниц, устало откинулась на стул у портьеры и затянулась сигаретой.

– Единственная женщина-воин в нашем городе, – улыбнулся Джон.

Она повернула голову в мою сторону и тихо произнесла:

– Когда ты пристально смотришь на меня, то из глубины души поднимаются непонятные токи.

– Это оттого, что в сновидениях я попадаю в очень странные пространства.

– А я ведь тоже бываю в потусторонних мирах, – отстранен-но сказала она, пуская вьющуюся струйку дыма. – И путешествую в сновидениях, но только отчего-то иногда ко мне приходят синие трупы, которых я ужасно боюсь.

– Ну, этой беде можно помочь, если ты ответишь на пару вопросов.

– Я не могу полностью раскрыться перед тобой, потому что внутри меня есть нечто, что тебя отпугнет.

– Но как раз смысл общения в том, чтобы раскрываться как можно больше и идти на определенную глубину.

– Нет, я не решаюсь.

– Я сейчас буду тебе говорить о мистике, – предложил я, – о Боге, а ты попробуй увидеть, каким этажом ты будешь меня воспринимать.

– Что бы ты ни говорил, я воспринимаю тебя только своим животом.

– А может ли твой нижний этаж думать о Боге?

– Он может думать только о Боге в мужчинах. Однажды на вечеринке я со злостью сказала, что не нужна ни Богу, ни черту. В эту же ночь раздался телефонный звонок, и тяжелый бас осведомился: "Зачем ты меня вспоминала?" Моя душа наполнилась темными адскими эманациями, и запах серы разнесся в комнате. Я от ужаса стала молиться, а на следующий день сильно ушибла руку.

– Да ты не так проста, как рассказываешь, – бросил я.

Поздно ночью я успешно миновал злых собак, заборы, старуху и, привычно пробравшись в форточку, оказался в Никиной комнатке.

– Ты бы еще утром пришел, – недовольно вымолвила она.

– У Джона в театре я познакомился с очень странной девушкой. Ее зовут Айкидо. Мне кажется, что у нее есть мистические данные.

– На какие ты чакры больше смотрел, – холодно поинтересовалась Ника, – на верхние или на нижние?

– На все сразу, – признался я, – и поэтому хочу включить ее в нашу эзотерическую группу.

– А я сегодня, – сказала Ника, – решила попробовать практику расслабления и вошла в тонкое состояние. И тут же увидела образ из потустороннего мира – Джи в виде странника, и в нем не было ничего мирского. А эту особу я знаю и до сих пор не находила в ней ничего мистического.

– Ты слишком ревнива. Айкидо – прирожденный сталкер. У нее упругий тональ…

– Насколько я знаю, у нее лишь упругая грудь, – усмехнулась она.

– В ней нет сырости, – возразил я, – она может стать настоящим воином…

– Но ты продолжай, – улыбнулась Ника. – Твои иллюзии как мыльный пузырь: чем больше ты их наполняешь собой, тем скорее они лопнут.

– Ну, это мы еще посмотрим.

Спустя несколько дней мне удалось приручить Айкидо. Я стал обучать ее медитациям и техникам накопления личной силы и пытался передать знание Джи. Художник возил ее с собой по колхозам – на практические занятия по сталкингу и актерскому мастерству "Наконец-то появился недостающий элемент Инь", – радовались мы с ним. Только Ника не принимала в этом участия, презрительной улыбкой отвечала на наши восторги и все реже приходила к Художнику.

– Как жаль, что ты не можешь выдержать испытания ревностью, – говорил ей Вячеслав.

Но однажды, когда мы строили планы взятия обкома, она вдруг появилась – в три часа ночи, в помятом и залитом вином платье, растрепанная, но с довольной улыбкой на лице.

– Что с тобой произошло? – холодея, спросил я.

– Я исследовала подземную жизнь Айкидо, – торжествующе ответила Ника.

– Расскажи, как это было, – сказал я, обняв Нику, а Художник подал ей чашку чая.

" Я сегодня днем позвонила ей и сказала, что устала от упражнений и хотела бы отдохнуть и развлечься.

– Давно пора, – с сочувствием ответила Айкидо, – ты попала, бедная, в лапы Касьяна. Он из ревности гипнотизирует тебя, не давая увидеть реальную жизнь.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я заинтересованно.

– Касьян заботится только о своем удовольствии, прикрывая это высокими словами. Он просто лицемер и проныра. Если хочешь, я могу тебя познакомить с настоящими мужчинами, которые знают, что нужно женщине.

– Ну, наверное, разок можно попробовать, – ответила я, – беды от этого большой не будет.

– Беды? – язвительно переспросила она. – Ты поймешь, что такое настоящая жизнь. Нам, женщинам, просто необходимы острые ощущения – без них мы как во сне!

Мы встретились поздно вечером в кафе "Каприз". Айкидо пришла в кожаной мини-юбке и легкой блузке с открытыми плечами. Губы блестели от яркой помады.

– Хочешь научиться настоящему сталкингу? – с чувством превосходства спросила Айкидо. – Касьян вряд ли рассказывал тебе, что женский сталкинг – это власть над мужчинами.

Мы сели у стойки, и она сказала, увидев, как я удивленно рассматриваю ее:

– Мне надоело быть родительской дочкой и слушать этих старых идиотов. У мужчин, которые смотрят на меня, только одно на уме: затащить в постель. Но толку в постели от них на самом деле мало. Ты просто еще не знаешь, что такое настоящий мужчина.

– Зачем мне власть над мужчинами? Я хочу сама всего добиться в этой жизни, развив себя внутренне.

– Гораздо проще получить все, что хочешь, через мужчин. Они, идиоты, легко попадаются на крючок. Смотри! – и Айкидо послала томный взгляд трем мафиозным физиономиям, занимавшим столик в углу

Они вскочили, как пришпоренные, и устремились к нам.

– Я бы и близко не подошла к ним, даже если бы они сидели в клетке, в зоопарке, – шепнула я на ухо Айкидо.

– В жизни все нужно попробовать и ничего не бояться, – ответила она. – Иначе – что это за жизнь?

Решив все-таки провести исследование до конца, я осталась.

– Какие женщины скучают одни! – с развязной улыбкой сказал чернявый тип, проворный, как обезьяна. – Может быть, угостить вас шампанским для приятного времяпрепровождения?

– Ну что ж, попробуй, если получится, – ответила Айкидо, положив небрежно ногу на ногу, отчего мини-юбка поднялась еще выше.

– А чего в этой дыре сидеть? – сказал другой, пялясь на ее стройные ноги. – Поехали ко мне, там и крутанем по-настоящему!

– Если ехать – то как минимум на такси, – заявила Айкидо с надменной улыбкой.

– Зачем тебе это такси? – шепнула я ей на ухо.

– Жизнь – это игра, – ответила Айкидо. – Кто не рискует – тот не живет.

– О чем разговор, девушки, – вмешался чернявый, – у нас своя телега – "Мерседес"! – и они заржали.

"Мерседес" оказался старой и обшарпанной "Победой". Нас с Айкидо поместили на заднее сиденье, двое сели по бокам, а чернявый – за руль. Громила возле меня тут же попытался облапать мои ноги.

– Тебя что, в первый раз к женщине допустили? – остановила я его. – Боишься, что не дотерпишь до квартиры?

Его дружки расхохотались, и тот, что был за рулем, сказал:

– Ну даешь, детка, такое мне нравится. Тебя бы я хоть каждый день на "Мерседесе" катал.

Мы приехали в однокомнатную конуру почти без мебели – лишь липкий стол, несколько стульев, проигрыватель в углу со стопкой пластинок и рыхлый зеленый диван. На кухне стоял ящик дешевого вермута.

– А где же шампанское? – презрительно спросила Айкидо, как будто и в самом деле ожидала, что их слова будут правдой.

– Пардон, девушки, – сказал водитель, – в следующий раз будет шампанское, сегодня и вермутом обойдемся – зачем снижать градус.

Айкидо слегка улыбнулась.

– Выпьем за молодость и флирт, – сказал чернявый, разливая по стаканам вермут. – Пока кровь горяча, надо брать от жизни все, а то, что не дается, – надо брать силой, точно я говорю?

– Точнее не бывает, – подхватил другой, и, чокнувшись, они опрокинули вермут в свои глотки.

– А теперь – танцы! – и чернявый поставил пластинку с каким-то идиотским шлягером.

Он облапил меня, и в глазах Айкидо я заметила ревность. "Пора смываться отсюда", – подумала я. Тут мой кавалер попытался втолкнуть меня в ванную.

– Это – чтобы нам не мешали, – объяснил он.

– Постой, – крикнула я, – забыла сказать, что я на лечении. Если ты по-серьезному, то я за последствия не отвечаю.

– Ты чего? – сказал чернявый, оторопело глядя на меня. – Зачем тогда поехала, сука? А ну сваливай отсюда!

Я бросила взгляд в комнату и заметила полураздетую Айкидо, уже на диване, в окружении двух подонков.

– Куда ты бежишь, дура, – усмехнулась она, – обломала себе кайф.

К счастью, я быстро поймала такси и сразу направилась к тебе, с докладом, – иронично прибавила Ника.

На следующий день Айкидо, как ни в чем не бывало, появилась у Художника, в элегантном костюмчике, с невинным выражением лица и темными кругами у глаз.

– Вот это я понимаю, – покачал головой Художник, – перед нами строит недотрогу, а сама гуляет по всей программе.

– Полный беспредел, – заключил я.

– Ну что, раскололась, стукачка? – презрительно сказала Айкидо.

– Ловко я тебя раскрутила, – усмехнулась Ника.

– Ну и оставайся со своими эзотерическими идиотами, – надменно произнесла Айкидо и, повернувшись, гордо удалилась.

– Эх ты, так ошибся, – сказал Художник.

– Я сразу поняла, что эта девушка никогда не станет вашим идеалом, – усмехнулась Ника, – но вам, как я понимаю, мсье, нужны веские доказательства. А теперь прочти что-нибудь из бесед с Джи.

"Есть элементарное человечество, близкое к миру растений. Есть человечество нормальное, которого не понимает примитивное человечество. Мы сейчас доукомплектовываем нормальный человеческий облик, который называется Никсы. Никсов очень мало на Земле. Это люди, владеющие культурой своей страны, религией своей страны. А следующий уровень, который мы штурмуем не первый год и который может возникнуть, когда мы станем Никсами, – это уровень Унибронга. Это последний уровень, куда входит человек. Это уровень, когда человек идет по Пути оккультного знания, изучая его в Герметической Школе. Возрастая, он начинает входить в понимание измерения Герметической Скрижали, умеет отделять в себе грубое от тонкого.

Для этого необходимо изжить в себе турка и цыганщину, которым в лучшем случае надо поторчать при Школе, чтобы что-то унюхать. Нам надо освоить уровни Рима и Германии. Когда мы внутри себя сможем стать немцами, тогда для нас откроется более высокий уровень. Когда магнитный центр человека достаточно развит – тогда он встречает Луч Школы.

Так же было и со мной: после достижения некоторого уровня я притянул к себе новых людей, новые обстоятельства; стал совершать переход от Никсов к Унибронгам. Вначале долгое время знакомился с метафизикой, а затем вошел в центральные сферы, в Храм Герметического Посвящения. У вас будет плавный переход от Никсарабов до Никсов и далее, по возможности, к Унибронгам".

– Я не все понимаю, – сказала Ника, – мне далеко до этого уровня, но я уже вижу цель, к которой могу стремиться.

– Тогда советую тебе внимательно задуматься над строками Адмирала:

Нет у меня ни жены, ни детей,

Есть только хохота рыжая медь.

Сам себе остров, сам себе тень,

Сам себе парадоксальная смерть.

Через некоторое время в город Дураков приехал Джи вместе с джазовой группой. Я встретил их на вокзале.

– Ну как, жив братушка? – спросил он, сходя на перрон.

– Да вот без вас душа стала погибать, – признался я. – Высшие миры совсем закрылись для меня, а нижние стали казаться чарующе притягательными.

Последним из вагона, лениво улыбаясь, выбрался отрок Ку-куша.

– Привез вот птенца в тренировочный полет, – объяснил Джи.

– Пусть потихоньку обтесывается – может, из него выйдет толк.

– Я хотел бы показать вам некоторых учеников, которые могли бы вступить на Скользкую Палубу

– Но сначала надо устроиться, – напомнил Джи.

Я подхватил его синюю сумку и вместе с музыкантами отправился в гостиницу.

– А для восстановления тонких субстанций в душе, – сказал он, – попробуй подружиться с юным Кукушей – тогда получишь недостающий тебе эфир.

"Какая чепуха, – подумал я, – при чем тут Кукуша, только Джи может помочь мне".

Джи положил вещи в уютном номере, и мы отправились совершать осмотр новых кандидатов на Палубу, которой нет.

– Ну и набрал ты дутых фигур! – только и говорил Джи после очередного визита, а обойдя всех кандидатов, подвел итог:

– Ты просто мастер строить бутафорные потемкинские деревни. Вот только Рикки с Васей, пожалуй, сойдут за юнг на Корабле Аргонавтов. Но и то – надо бы их проверить на прочность.

– Уверен, что они вам понравятся, – ответил я.

В тот же вечер я пригласил их на джазовый концерт. Но Рикки почему-то не появился, а вместо Василия пришла его преданная жена, медсестра. Она, опустив глаза, краснея и бледнея, сказала:

– Я не для того спасла Васеньку, чтобы вы ему голову морочили. Больному нужен покой.

– Все с тобой ясно, – проворчал я, – уже успела затрахать парня своими кастрюлями.

После концерта Джи взял с собой Джона и Кукушу, и мы решили разобраться, что случилось с новоиспеченным юнгой Рикки. Я долго звонил в дверь его квартиры, но никто не открывал.

– Да спят они, – сказал Джон. – Я лучше отведу вас в другое место.

Вдруг за дверью послышались торопливые шаги. На пороге появился взъерошенный Рикки: голова у него была перевязана белой тряпкой, из-под которой пробивалась кровь.

– Ну раз пришли, то уж заходите, – недовольно сказал он, – у нас тут большие разборки.

У его жены на левом глазу красовался синеватый бланш и пол-лица опухло.

– Кто это тебе, Рикки, пробил череп? – удивленно спросил Джон.

– Это приезжала из Запорожья моя первая жена Софья. Устроила тут погром и заехала утюгом по голове.

– А я, как честная дура, стала защищать его, – всхлипнула жена, – но он, подонок, подбил мне глаз.

– Чтобы не вмешивалась, – наставительно пояснил Рикки.

– Может, мы не вовремя пожаловали? – поинтересовался Джи.

– Да нет – как раз вовремя, чтобы посмотреть на поведение своего приятеля. Садитесь, я налью вам чаю, – миролюбиво добавила жена.

– А я вот научился все меньше и меньше доставаться внешним миром, – сказал Джон. – Поскольку я учусь актерскому мастерству, то при общении стараюсь точно передавать свое внутреннее настроение через интонацию и жесты, без всякого отождествления. Но на самом деле я изучаю искусство сталкинга, или игры в жизни.

– Что это значит? – спросил Рикки.

– Это значит, что я не просто несусь по жизни, управляемый инстинктами, а уже играю шахматную партию и представляю, хотя бы примерно, что последует за тем или иным ходом.

– А я предпочитаю изучать Штейнера, – гордо заявил Рикки.

– А я жду, пока нечто внутри тебя проговорит все свои программы и замолкнет, – ответил Джон. – Тогда, может быть, удастся услышать голос твоей сущности.

– Долго же тебе придется ждать, – вставила жена.

– А вот что мне делать? – спросил Рикки, держась за больную голову, – во мне постоянно сидит эротическое желание, и я ни о чем другом не могу подумать, только о женщинах. И ничего мне не помогает.

– А ты, любезный, займись любовью в своем воображении с какой-нибудь красоткой, – предложил Джон, – и тебя отпустит.

– Да я уже все перепробовал, – отвечал Рикки. – Вчера, в трамвае, я увидел симпатичную девчонку, и тут же в воображении сделал все, что хотел, и почувствовал, что вся моя тяжелая энергия ушла в нее. А она порозовела, обрадовалась, стоит-упы-бается, не зная чему. Но когда я приехал в гости к Нике и попробовал сделать то же самое, она презрительно произнесла:

"Есть такие наглые ребята, которые норовят раздеть женщину глазами. А есть и такие, которые внутрь пытаются забраться".

Я сделал вид, что не понимаю, о чем это она.

– Надо же, как Ника все отслеживает! – удивился Джон.

– Недаром она проходит у меня обучение, – улыбнулся я.

– Мне нравится ваша Школа, – произнес Рикки, – но только в ней не хватает искреннего общения, везде один только стал-кинг.

– Поскольку ты боишься его осваивать, – добавил Джон, – на Празднике города ты и лишился двух зубов.

– Ну, хватит вам ссориться, – примирительно произнес Джи.

– Тогда я вам расскажу суфийскую историю, – улыбнулся Джон. – Один из братьев моей бабушки был по натуре настоящий Иудушка Головлев и все время строил козни своей родне. Бабушка поссорилась с ним и не разговаривала пятьдесят лет, пока его не хватил паралич, и он уже стал умирать. Он оставил после себя пятнадцать сберкнижек по десять тысяч рублей на каждой и дюжину авторских свидетельств на изобретения по акустике театров, а также золото и серебро. Но родственники передрались из-за этих книжек.

– А что же тут эзотерического? – удивился Рикки.

– Ну, раз ты не догоняешь, то послушай другую суфийскую притчу. Первая моя жена была балерина, на пять лет старше меня. Она меня била по ночам, когда я засыпал. Но я ушел только после того, как она ударила меня по лбу сабо и я потерял сознание от сотрясения мозга.

Был у меня один ученик, с мускулатурой культуриста и почти без шеи. Он носил все мои старые башмаки и брюки. У меня была когда-то любовница, которая шила мне костюмы. Этот ученичок нашел ее и сделался ее любовником, и она шила такие же, как у меня, костюмы уже ему. А потом он нашел мою первую жену, балерину, и женился на ней. И с тех пор стал я его встречать на улице с пробитой головой.

– Ничего не понимаю, – разозлился Рикки.

– Это, брат, тебе не хухры-мухры, – свысока улыбнулся Джон, – это настоящий Коан.

– Так и что? – не унимался Рикки.

– А то, что над Коаном – год надо думать, а потом внезапно просветлеешь.

– А как мой друг Василий? – поинтересовался Рикки, поправляя повязку на голове.

– Хотел я его взять на Корабль Ванькой Жуковым, но не получилось, – сказал я.

– Да это просто дурачок, – расхохотался Джон, – который на Шивананде помешался, а о реальности ничего не знает.

– Ты и сам-то, Джон, не пришей… рукав, – разозлился Рикки, – только и можешь, что про театр свой гундеть!

– Учитесь, господа, быть рыцарями-госпитальерами, – сказал вдруг Джи. – Нужно поддерживать и защищать все человеческие души, идущие к Господу.

Рикки достал бутылочку первача.

– С этого и надо было начинать! – молвил до сих пор молчавший Кукуша.

Джон внимательно посмотрел на Рикки и сказал:

– В городе ты еще смотришься, но по-настоящему ученик раскрывается только в путешествии. Надо тебя, Рикки, еще обстоятельно проверить на вшивость.

– Хочешь ли ты, братушка, – сказал Джи, – чтобы завтрашний день был не таким, как вчера или год назад?

– Еще бы, – оскалился Рикки, – да кто ж меня спрашивает?

– Мы, господа, – задумчиво сказал Джи, – каждый день рождаемся утром и каждый день умираем вечером. Это великая мистерия, но немногим дано ее осознать.

Приглашаю вас, брат Касьян и брат Мангуст, поехать вместе с джаз-банд к морю – в город Азов.

– Я согласен! – радостно произнес Рикки. – Жена, ты слышишь? Завтра я уезжаю.

– Да хоть навсегда, – усмехнулась она, прикрывая синяк ладонью, – а то ведь привык глядеть на мир из-под моей юбки.

– После встречи с Кораблем я стал видеть осознанные сны, – сказал Рикки. – А сегодня в сновидении встретил Васину жену Она меня обнимает по-дружески и говорит: "Ну, давай, дорогой, общаться". А я остолбенел и стою. Тут она берет мои руки, и кладет себе на грудь, и требовательно просит: "Давай общаться по-настоящему". А затем ведет меня в другую комнату – а там стоит громадная кровать под белым балдахином, а мои руки все сильнее и сильнее подрагивают на ее груди. Подводит меня к кровати и, глядя в глаза, говорит: "Вот здесь и может быть настоящее общение, вот это я понимаю…"

– Сколько мужика не корми, а он все равно в лес смотрит, – разозлилась жена.

На следующий день, собрав аппаратуру и отвезя ее на вокзал, мы с Рикки купили билеты и вместе с музыкантами сели в вагон. Город Дураков быстро остался позади, и я снова ощутил ветер свободы. Молчаливый Кукуша вдруг исчез, а появился только после того, как проводник проверил билеты. На все наши вопросы он отвечал загадочной улыбкой.

Огромное солнце за окном опускалось в степную пыль, стало уже смеркаться, и Рикки спросил меня:

– А почему вы все время ездите? Ведь это только осложняет связь с высшим планом.

– Главное, – ответил ему Джи, – это уметь оторваться от того места, в котором живешь. Каждый город или поселение переваривает нас в своем чреве, и только в новой обстановке можно получить свежий импульс. Город, в котором мы обитаем, быстро успевает навязать нам свои штампы и маразматические идеалы. Мистический губернатор города всегда связан с дядей Де-мой, то есть Демиургом, который не заинтересован ни в чьем духовном росте.

– Ни фига себе, – восхищенно ответил Рикки и стал устраиваться на ночь.

Шеу взгромоздился на верхнюю полку, Джи занял вторую и сказал, бросив взгляд на нас:

– Куда бы нам положить Кукушу? С Касьяном ему будет тесновато, а вот Рикки как раз сухонький, и они с тощим Кукушей прекрасно уместятся вдвоем.

Рикки слегка позеленел:

– Я вообще-то беспокойно сплю и могу скинуть его с постели.

– Не скинешь, – весело ответил Кукуша, – полка широкая, с запасом.

Они улеглись, и я еще долго слышал сдержанное кряхтение Рикки, словно ему так и не дали крепко выругаться.

Утром, кода мы, с трудом просыпаясь, вышли на перрон,

Джи бодро сказал:

– Ну, господа, немного галерных работ для зарядки – и пойдем осваивать местность…

– И ящики таскать, и место свое с каким-то сопляком делить, а за это еще свои кровные денежки платить? – вдруг злобно буркнул Рикки. – Ну нет, не на такого напали… – и мгновенно исчез в толпе.

Джи посмотрел на меня:

– Вот и последний кандидат дал стрекача, как заяц. Все они – бумажные солдатики, и сгорают мгновенно даже от легкой температуры.

Мы расставили колонки на сцене Дворца культуры и устроились под сенью большого фикуса в холле.

– Какие у тебя планы? – спросил Джи. – Будешь дальше обогревать Космос, набирая своих недовылупившихся адептов?

– Не понимаю, почему вы так скептически настроены? – обиделся я.

– Я хочу предложить тебе поехать со мной дальше, – сказал Джи, – проплавляться и наращивать свое бытие.

– Вы же знаете, – с сожалением произнес я, – что мы с Художником выбиваем дорогой заказ, а мне так нужны деньги для обучения в Школе.

– Пока твое бытие слабо и дыряво, ты сможешь притянуть к себе такие же слабые финансовые обстоятельства, а также ненадежных и дырявых кандидатов, которые будут распадаться на тысячи кусочков при любом ничтожном давлении или градусе.

– До сих пор мне все удавалось, – ответил я.

– Ты приписываешь себе заслуги Луча, к которому подключен, – покачал головой Джи, – и не хочешь прислушаться к коррекциям, которые от Луча же и исходят. Я ведь не просто высказываю личные пожелания, а настраиваюсь на некие иерархии, которые и дают тебе коррекцию. Но я не могу заставлять тебя следовать моему видению ситуации, – добавил отчужденно Джи, – иначе я ограничиваю твою свободу выбора.

Я простился с ним и на следующий день вернулся в город Дураков.

– Ну что, – спросил я Вячеслава, с вокзала придя к нему, – получил заказ?

– Потерпи еще три дня, – зло улыбнулся он, – кончится наша Кали-Юга.

"Джи, как всегда, оказался прав, – подумал я. – Дорогой заказ выскальзывает из рук, подобно ящерице. И зачем я сюда вернулся?"

Но на следующий день Художник внезапно заявил:

– Пора проверить, как ты учишься социальному сталкингу. Ты должен выбить заказ на мозаику из колхоза "Путь к коммунизму". Предварительную работу я уже провел. Машину не дам, она мне самому нужна. Вот тебе рубль на расходы.

– Не жирно, – заметил я.

– Тяжело в ученье, легко в бою, – ухмыльнулся он, – потом еще спасибо скажешь…

Встав засветло, я добрался до колхоза к девяти утра и, послав приветливую улыбку хмурой секретарше, смело вошел в кабинет.

– Что вам, товарищ, надо? – спросил меня толстый лысый председатель, с челюстью как ковш экскаватора и глазами, съежившимися в точку от забот.

– Мы, товарищ начальник, – бодро сказал я, – поддерживая линию партии об усилении момента культуры в быту, хотим построить вам автобусную остановку, украшенную прекрасной мозаикой…

– Вот если бы ты мне коровник смог построить, я бы еще послушал, – прервал меня председатель. – А на вашу тряхомудию с мозаикой у меня времени нет. Проваливай отсюда.

Я опешил от грубого хамства и пулей вылетел из кабинета.

Вернувшись к Художнику, я накинулся на него:

– Что ж ты мне врал, что председатель уже подготовлен?

– Моя работа – найти председателя с нереализованными фондами на развитие. А твоя – чтобы он эти денежки заплатил нам.

– Ты бы на его рожу посмотрел, – сказал я. – Его челюстью только могилы копать.

– Ты ничего не понимаешь в психологии начальников, – ответил холодно Вячеслав, – упрямцев надо брать измором.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты должен ездить туда каждый день, пока председатель не поймет, что проще ему построить остановку, чем отвязаться от нас.

– И как долго я должен это делать? – спросил я.

– Хоть три года. Пока не заключишь договор.

На следующий день я неловко положил на краешек стола секретарши плитку шоколада.

– "Сказки Пушкина", – сказал я, – рекомендую. А я вот художник, все пытаюсь вашего председателя уговорить, чтобы мы у вас красивую автобусную остановку построили.

– Проходите, – не глядя сказала она.

Я вошел в кабинет и быстро, чтобы он не успел меня прервать, проговорил:

– Вот вы за коров переживаете. А люди-то не хуже коров! Они теперь будут ждать автобус не на ветру, а в роскошной остановке.

– Ничего ты, товарищ, не понимаешь, – отрывая нос от бумаг, зло сказал председатель, – коровы-то у нас будут поважнее человеков. А теперь пошел вон.

Я решил, что не сдамся, и продолжал осаду. Каждый день я обращался к Силе Намерения, чтобы она подействовала на упрямого колхозника. Прошло две недели, и председатель, в очередной раз выслушав мою байку, в сердцах заявил:

– Достал же ты меня, гаденыш, как клоп вцепился, и откуда такие мерзавцы берутся! Давай свои цидульки, чего там у тебя намарякано… – и поставил на проекте Художника размашистую подпись.

За неделю мы вдвоем построили остановку, красиво обложили ее плиткой и получили деньги. Но их едва хватало на покрытие расходов.

– Будем брать дорогой заказ, – почесал затылок Художник, – есть у меня на примете пара колхозов. Надо только уломать человека из обкома.

Целую неделю мы оббивали пороги важных чиновников, но дело не двигалось.

"Пора применять магию", – решил я и отправился в мастерскую Художника, которая располагалась в доме на спуске к реке, в просторной комнате с огромными окнами. За стеной, в маленькой комнатке, жила старая коммунистка с сыном-алкашом.

Этой же ночью я соорудил посреди мастерской магический престол. Затем начертил защитный круг и поставил ксибросы вызываемых духов. Вокруг престола разместил три курильницы, а в центр положил ритуальный меч. На улице вдруг разыгралась гроза, молнии разламывали небо и врезались в землю, словно голубые сверкающие змеи. Ветер гудел и выл над крышей, словно стая чертей вырвалась из преисподней. Ровно в полночь я стал громко читать заклинания, вызывая духов, чтобы они заставили чиновника из обкома отдать дорогой заказ в наши руки. Неожиданно в комнате раздался сильный стук, жуткий порыв ветра распахнул окно и затушил все свечи. Я ощутил в пространстве нависшую угрозу Помолившись Святому Йоргену, я поспешно собрал магические предметы и в страхе покинул место ритуала.

У Художника я появился через день, когда все, по моим расчетам, должно было уже произойти. Художник был зол, как голодная кобра.

– Как дела? – невинно спросил я.

– Хуже некуда, – сказал Художник, – этот недоумок отдал заказ нашим конкурентам.

"Опять черти все напутали", – разозлился я.

– А теперь нам надо бы в мастерскую, – сказал Художник, – закончить эскизы с голубыми лебедями для остановки.

Мы подошли к домику и обнаружили, что входная дверь выбита ломом. Осторожно вошли внутрь – там царил полный хаос. Все картины сброшены на пол, мебель поломана.

– Какая сволочь сделала это? – закричал Художник.

Тут показалась злорадная рожа коммунистки, бабки в рваном пальто и стоптанных башмаках.

– Это тебе за то, что ты, подлец, занял огромную квартиру, подкупив нашего управдома. Прощелыга проклятый, живет как барин, а я вот двадцать лет не могу получить заслуженное, подыхаю с сыном в маленькой каморке. Я сегодня же подам в суд. Зажрался, мерзавец, развелось вас тут, в революцию таких ставили к стенке, а квартиры отдавали бедным…

– Успокойся, мамаша, – деловито произнес Художник, – мы сейчас с тобой разберемся по-нашему по-честному, тебе даже не надо в суд обращаться, – и он удалился с ней на нейтральную территорию.

Через десять минут коммунистка с кривой рожей вышла довольная, зажав в кулаке какой-то сверток, и быстро шмыгнула в свою каморку

– Сколько пришлось ей дать? – поинтересовался я.

– Ровно столько, чтоб она закрыла свой матюгальник, – ответил Художник, захлопывая кошелек.

На следующий день Ника сообщила, что решила переехать жить в двухкомнатную квартиру

"Пора вызывать на подмогу Петровича", – подумал я и набрал его кишиневский номер.

– Петрович, – сказал я серьезно, – ситуация для твоего приезда подготовлена. Есть жилье и работа. Ты можешь пройти закалку на прочность и послужить Кораблю Аргонавтов.

– А как же мое губернаторство? – жалобно произнес он. – Ко мне из других городов на поклон приезжают!

– Здесь тоже есть нуждающиеся, – отвечал я.

Прошло еще три дня, и Художник радостно заявил:

– Наконец-то нам улыбнулась удача: мы начинаем работать над дорогим заказом. Срочно набираем бригаду из тщедушных эзотериков. Правда, их надо еще учить класть мозаику.

– А почему бы тебе не взять нормальных рабочих?

– Пора тебе знать, что эзотерики – это самая дешевая рабочая сила, – улыбнулся он.

Тут раздался звонок в дверь, и на пороге появился Петрович: на лице его сияла улыбка, за спиной висел большой рюкзак. Всем своим видом он напоминал отважного хоббита Фродо.

– Ты что, на Дальний Восток собрался? – рассмеялся я.

– Это я привез маленький бочонок грузинской чачи, – сказал он. – Даже в самом глухом колхозе мы не пропадем от скуки и сырости. Джи сказал, что очень важно для моего становления пройти стажировку совместно с тобой.

– Я думаю, что он прав, – улыбнулся я.

На следующий день бригада из пяти человек была заброшена в колхоз "Червоний проминь"

У дороги стояла полуразбитая остановка, которую надо было преобразить в самое прекрасное строение колхоза.

Вячеслав сел в машину, помахал нам рукой и на прощанье сказал:

– Ребята, я обещаю вам, что здесь вы сможете заработать большие бабки.

Эзотерики сразу приуныли и поплелись отдыхать в ленинский уголок, который нам выделил председатель колхоза в общественной столовой.

После работы я открыл тетрадь с записями. Для настройки на Луч Школы я стал изучать алхимические комментарии Джи к известной сказке Шарля Перро "Кот в сапогах". Джи написал их, путешествуя по Дальнему Востоку, на открытках, которые отсылал одной преданной ученице.

"7 октября 1979 г . Бухта Находка.

Было у мельника три сына, и оставил он им, умирая, всего только мельницу, осла и кота. Братья поделили между собой отцовское добро без нотариуса и судьи, которые бы живо проглотили все их небогатое наследство. Старшему досталась мельница (инстинктивно-двигательный центр). Среднему – осел (эмоциональный центр). Ну, а уж младшему пришлось взять себе кота (медитативный, мыслящий центр).

Комментарий: Младший Брат, который "вовсе был Дурак", получает в наследство Кота, а ведь Кот, по египетским представлениям, – это солнечное Божество, принцип Солнечного Арканологического творчества.

Бедняга долго не мог утешиться, получив такую жалкую долю наследства. "Братья, – говорил он, – могут честно заработать себе на хлеб, если только будут держаться вместе. А что станется со мною, после того как я съем своего кота и сделаю из его шкурки муфту? Прямо хоть с голоду помирай!" Кот слышал эти слова, но и виду не подал, а сказал спокойно и рассудительно: "Не печальтесь, хозяин. Дайте-ка мне мешок, да закажите пару сапог, чтобы легче было бродить по кустарникам, и вы сами увидите, что вас не так уж и обделили, как это вам сейчас кажется".

Хозяин кота и сам не знал, верить этому или нет, но кто его знает – а вдруг и в самом деле он чем-нибудь поможет в беде.

Комментарий: Мельник – это первые семь лет человека, когда он формирует свой физический план, физическое тело. Когда молочные зубы сменяются коренными, рождается Старший Сын (вторые семь лет человека). Затем, где-то в районе четырнадцати лет, рождается Средний Сын – астральное тело, тело эмоций, страстей, сексуальное созревание. Где-то в районе двадцати одного года рождается Младший Сын, представитель развивающегося сознания, то есть ментальное тело, или человеческое "Я" (Эфир, эфирное тело).

9 октября 1979 г .

Приморский край. Бухта Находка.

Итак, продолжаю комментировать алхимический сюжет "Кота в Сапогах". Мельник (1-7 лет), Старший Брат (7-14 лет), Средний Брат (14-21 год), Младший Брат (21-28 лет). После двадцати восьми лет в человеческой жизни наступает перелом, как бы некая Герметическая Смерть, несущая в себе возможность возрождения. Если человеческая монада, сформировавшая в себе эфирное, астральное и ментальное тела, способна к дальнейшему развитию, то наступает алхимический период под названием "Кот в Сапогах". (Если монада не способна к развитию, она в дальнейшей жизни лишь прокручивает автоматически, шаблонно, достижения своих первых двадцати восьми лет).

Перелом несет в себе прекращение прежней Поддержки, зарю Новой Жизни, Нового, совершенно иного, Герметического Творчества – жить надо уже под руководством Солнца, Света, то есть под руководством Кота в Сапогах. Сапоги – это вступление на Путь. До этого Кот был без сапог. Наступает иной период: Кот в Сапогах, то есть медитативный, мыслящий Центр, начинает осваивать свои прежние семилетия. А именно – семь лет уходит на работу по приведению в порядок своего астрала, своих чувств, эмоций, "дедов", которых контролировать труднее, чем мысли, ибо они более завораживающие, более скоростные, капризные, неуловимые (35+7=42).

Следующие семь лет уходят на работу по приведению в порядок своего эфира, то есть всего своего подсознания, всех его Привычек и Комплексов (42+7=49).

Следующие семь лет уходят на работу по преобразованию своего физического тела, раскрытию эроса и его трансформации – до восприятия высшей Анимы… "

Условия работы оказались довольно тяжелыми, и посему наша бригада, состоящая из ленивцев и лоботрясов, через три дня разбежалась. Остались только мы с Петровичем – самые стойкие и надежные.

– Ничего, – ободрял Вячеслав, делая эскизы на стенах, – чем меньше народу, тем больше денег вам достанется.

Он приезжал утром на машине, учил нас, как класть мозаику, а вечером уезжал домой. Иногда он брал нас проветриться в город. Мы закупали провизию и вино и ехали к Нике. В ее небольшом эзотерическом салоне откуда-то появились красивые студентки, которые умно рассуждали о Гурджиеве и Четвертом Пути. Они курили длинные сигареты и задумчиво пускали дым в потолок. Время летело быстро и незаметно.

– Вот теперь Джи было бы на что посмотреть, – говорил я Петровичу.

День в "Червоном промине" начинался так. Будильник звонил в семь утра. Я, как ответственный бригадир, поднимал заспанного Петровича.

– Ты чего – в такую рань вставать? Мы здесь одни, могли бы и оттянуться.

– На том свете оттянешься, – отвечал я, заваривая чай.

После легкого завтрака Петрович, в джинсах, перемазанных известкой и краской, хватал тяжелую тачку, грузил в нее инструменты и молча толкал ее на остановку. Я шел позади, насвистывая "Вот мчится тройка удалая", стараясь при этом не забывать о Просветлении. День проходил в трудах и заботах, а поздно вечером мы в таком же порядке возвращались в ленинский уголок.

Невдалеке от нас стояла старая кузница.

– Ты знаешь, Петрович, – сказал я как-то раз, – Джи говорил, что тот, кто хочет стать настоящим рыцарем, должен иметь собственный меч. А еще – если он хочет найти его в своих сновидениях, то меч надо выковать собственными руками.

– Ну и что? – непонимающе спросил Петрович.

– А то, что не зря у нас кузница рядом. Я сейчас же иду договариваться с кузнецом.

– Я тоже пойду с тобою, – вскочил Петрович.

– Нам надо выковать тринадцать мечей, чтобы выстоять перед тринадцатым Арканом смерти.

– А что, нам угрожает опасность?

– Пока нет, но кто предупрежден, тот вооружен. Ибо события вначале случаются на тонком плане, в сновидениях, а затем переходят в жизнь. И тот, кто выиграет битву в сновидении, тот выиграет ее и на земле, – так говорил Джи.

Петрович взял две бутылки чачи, и мы отправились на дело. Через десять минут я стоял перед деревянной дверью ветхого здания, а внутри раздавался лязг железа и удары молота. Войдя, я увидел старого полуобнаженного кузнеца, который тяжелым молотом ковал дымящееся железо на огромной наковальне. Он приостановился, вытер со лба пот и спросил:

– Ну, чего пожаловали, бродяги?

Я поставил перед ним две бутылки чачи и сказал:

– Не позволите ли вы нам выковать в кузнице мастерки для работы на остановке?

Кузнец погладил бутылки, откупорил пробку и отпил глоток.

– Да за такую горилку вся кузница – ваша! Можете работать по ночам, вас никто не тронет.

Мы ударили по рукам и разошлись. В эту же ночь, принеся с машинной свалки тринадцать крепких рессор, мы принялись за дело. Через семь ночей мечи были готовы. Глубокой ночью мы пошли на кладбище колхозных машин испробовать их на крепость. Вытащив мечи, мы разрубили на части старую полуторку, стоящую одиноко в поле. Мы чувствовали невероятный подъем и счастье: наша мечта воплотилась в жизнь.

– Надо бы найти подходящий тайник, – сказал я, любуясь мечами, слабо поблескивающими в бледных отсветах луны.

За селом, над речным обрывом, чернели входы в заброшенные каменоломни. В прошлом веке здесь добывали белый камень, а теперь даже местные пацаны не проявляли к ним интереса. Мы запаслись фонариками и двухсотметровым мотком лески, аккуратно завернули стальные мечи в два мешка и спрятали так, что никто, кроме нас, не должен был их найти.

На следующий день, когда солнце спускалось за степь, приехал Вячеслав.

– Ну и страшные же рожи у вас образовались, – сказал он вместо приветствия, – совсем забурели вы здесь. Поехали в город оттягиваться – можете отдохнуть от мозаики.

– Ты вовремя приехал, – сказал я. – В этом пустынном месте мы одичали, как степные сайгаки.

– А как же твое Просветление? – поинтересовался Художник.

– Хотя времени маловато, – отвечал я, – но все же часок для медитации мне удается найти. Иначе я сразу забываю о своей цели и для чего тут работаю.

– Ну а теперь – по машинам, – оборвал он, и мы, ловко побросав вещи, забрались в автомобиль.

Через час мы подъезжали к дому Художника. На пороге у двери сидел один из тех, кто сбежал в первую же неделю. Он, держа руки в карманах, подошел к машине и нагловато заявил:

– Я приехал сказать тебе, что больше никогда не буду у тебя работать, потому что я изучил всего доктора Штейнера и могу быть полезным человечеству как наставник или учитель. А ваш образ жизни не для меня, и, в порядке компенсации за моральный ущерб, прошу вас найти мне привлекательную даму, с глубокими духовными интересами.

– Вот тебе телефон интересной дамы по имени Айкидо, – сказал Художник. – Она тебе, вероятно, очень даже подойдет, – и усмехнулся.

– Премного вам благодарен, – почтительно склонился эзотерик и поспешил к телефонной будке.

На следующий день на рассвете кто-то настойчиво стучал в дверь.

– Кого принесло в такую рань? – проворчал Вячеслав, неохотно выбираясь из-под одеяла.

Это был наш продвинутый теоретик.

– Ты мне подсунул такую сволочь, что я даже не знаю что и сказать! Можешь себе представить, что она жестоко продинамила меня – духовного наставника! – и выгнала на улицу в три часа ночи…

– И правильно сделала, – рассмеялся Художник.

– Мне нужна дама, – не унимался эзотерик, – которая далеко прошла по Пути. У нее должен быть развитый позитив и постоянная борьба с непослушанием мужчине. А пока в городе я вижу только сгустки негативов в форме женщин. Девушка должна быть приятнолицая и сладкоголосая…

– Гуляй, ботаник, – произнес Художник. – Если ты с Айкидо не справился – то другим дамам тебя даже стыдно показывать, – и захлопнул дверь.

В городе мы провели пять дней, и за это время произошло пять смертей на улице, где жил Вячеслав. В первый день погиб солдат. Он приехал на побывку и зашел проведать свою любимую – а она занималась любовью с другим. Солдат в гневе набросился на соперника, а тот выбросил его с седьмого этажа. Незнакомая женщина позвала нас поглядеть на труп. Во второй день смерть произошла ближе к дому Вячеслава: из проезжающей машины раздалась длинная автоматная очередь, и прямо средь бела дня был застрелен самый уважаемый в городе мафиози. На третий день – напротив нашего двора: неизвестная "Волга" сбила пожилую женщину, переходившую дорогу. На четвертый – в доме Вячеслава: молодая женщина сгорела в своей квартире. На пятый день мы сидели за столом и поедали гороховый суп.

– Интересно, а что же произойдет сегодня, – произнес Вячеслав.

В этот момент в дверь глухо постучали, и на пороге появилась женщина.

– Люди добрые, – взмолилась она, – помогите положить моего старика в гроб. Он сегодня отошел в мир иной.

Мы переглянулись.

– Ну что ж, – сказал Вячеслав, – поможем несчастной женщине.

Мы поднялись на второй этаж и зашли в квартиру, находящуюся прямо над нашей. Осторожно подняв хладный труп с постели, мы положили его в черный гроб, зловеще возвышавшийся на столе. Старик оказался легкий, как надувной резиновый макет.

– Спасибо, дорогие, – прослезилась женщина.

Мы молча вернулись на кухню и стали доедать свой суп.

– Как ты думаешь, – спросил Петрович, – что это за знак нам подает сила?

– Да успокойся, – ответил Художник, – у нас все в норме, я вам гарантирую полную безопасность.

Но мне эта череда смертей не давала расслабиться. Я все время ломал голову над их странной закономерностью, но так ничего и не понял.

– Мне надоело смотреть на ваши унылые физиономии, – вдруг сказал Вячеслав. – Пора вас отправлять обратно на остановку. Не забывайте, что на воротах Бухенвальда было написано: "Работа делает человека счастливым".

Мы забрались в автомобиль, и шофер, знакомый Вячеслава, повез нас в колхоз. Чтобы настроиться на волну Луча, я достал открытки с комментариями Джи к сказке "Кот в сапогах".

"10 октября 1979 г . Бухта Находка.

Едва только Кот получил все, что ему было надобно, он живо обулся, молодецки притопнул, перекинул через плечо мешок и, придерживая его за шнурки передними лапками, зашагал в заповедный лес, где водилось множество кроликов. А в мешке у него были отруби и заячья капуста. Растянувшись на траве и притворившись мертвым, он стал поджидать, когда какой-нибудь неопытный кролик, еще не успевший испытать на собственной шкуре, как зол и коварен свет, заберется в мешок. Долго ему ждать не пришлось: молоденький и слишком доверчивый простачок-кролик сразу же прыгнул к нему в торбу. Гордый своей добычей, Кот отправился прямо во дворец и попросил приема у Короля.

Комментарий: В любой игре Жизни и Смерти надо что-то ставить на кон, хотя бы маленькую, но ценность, хотя бы пятачок или живого кролика. Тогда дальнейшая октава может развиваться в полную силу, и при искусной игре Кота в Сапогах возможно сорвать банк в конце игры, то есть успешно пройти все Арканологические метаморфозы и Превращения и выйти на Алхимическую Свадьбу.

12 октября 1979 г . Владивосток, гостиница "Приморье", на берегу океана. (Вчера перебрались из Находки во Владивосток).

Его ввели в королевские покои. Он отвесил его величеству почтительный поклон и сказал: "Государь, вот кролик из лесов Маркиза де Карабаса (такое имя выдумал он для своего хозяина). Мой господин приказал мне преподнести вам этот скромный подарок". – "Поблагодари своего господина, – ответил Король, – и скажи, что он доставил мне большое удовольствие".

Комментарий: чтобы сдвинулось нечто в колоде Карт, в Застывшей Ситуации, необходима Жертва, Подарок, давание от себя, а не братие себе, солнечный режим, а не лунный. Вступившее на Путь, и потому имеющее Сапоги, Инициативное Солнечное Начало Человека ставит на кон пойманного кролика и начинает Игру, Вереницу Арканологических Превращений. Вроде бы такой пустяк – какой-то кролик, – а все же это реальный подарок, крохотная, но жертва, и вот что-то начинает сдвигаться в застывшей, заштампованной ситуации. Причем Кот просочился прямо и непосредственно к Королю (без посредников) и завязал с ним диалог, что требует инициативы и умной предприимчивости.

13 октября 1979 г . Владивосток.

Несколько дней спустя Кот пошел на поле и там, спрятавшись среди колосьев, опять открыл свой мешок. На этот раз к нему в ловушку попались две куропатки. Он живо затянул шнурки и понес обеих к Королю. Король охотно принял и этот подарок и приказал дать Коту на чай. Так прошло два или три месяца. Кот то и дело приносил Королю дичь, будто бы убитую на охоте его хозяином, Маркизом де Карабасом.

Комментарий: Теперь Кот начинает наращивать первый Успех, не жалеет Сил, охотится со своим Мешком. Он тут же обращает добычу в психологическое золото, причем делает это регулярно, то и дело вводя Короля своей Карточной Арканологической Игрой в пространство своего Замысла, приучая его к существованию некоего таинственного Маркиза де Карабаса, а также к его регулярным подаркам.

В застывшей психологии любого человека, вступившего на Путь, начинается странное движение и брожение; возникает интерес к таинственному Маркизу. Но если бы этот Маркиз появился на неподготовленной почве в пространстве "Химической свадьбы", то, вместо хорошего приема, он в лучшем случае получил бы пинок, и диалог его с Королем не смог бы состояться…"

Только я прочитал эти строки, как Петрович толкнул меня плечом и сказал дрожащим голосом:

– Смотри!

Я посмотрел вперед и увидел, как чья-то рука в белой перчатке заботливо устанавливает у заднего окна мчащейся впереди нас машины белый череп, угрожающе глядящий на нас черными глазницами.

– Вячеслав, – сказал я, – это последний предупреждающий знак, который дастся нам.

– Ерунда, – ответил он, – нервы шалят.

– Если мы не прислушаемся к нему, то случится непоправимое.

– У тебя от этих смертей, – рассмеялся он, – возникла серьезная мания преследования.

– Дай Бог, чтобы это было так, – прошептал Петрович, и через час мы подъехали к ленинскому уголку.

Стояла золотая осень, работать было одно удовольствие. Мы с Петровичем, раздевшись по пояс под ярким солнцем, выкладывали битой плиткой на стенах остановки диких гусей, летящих на фоне солнечного диска. Время тянулось медленно и однообразно.

На седьмой день работ приехал шофер и испуганно заявил:

– Вячеслава забрала мафия на разборки, и никто не знает, когда он вернется. Придется вам самим заканчивать остановку.

Наша ситуация стала очень скверной. Без Вячеслава мы остались словно без головы, ибо он вел все дела и финансовые расчеты. Но работу надо было продолжать, и мы по-прежнему выкладывали мозаику. Вскоре поля опустели, задул холодный северный ветер, и колхозная столовая закрылась. Деньги наши подошли к концу

– Придется тебе, Петрович, – сказал я – просить милостыню.

– Как милостыню – так я, а все удовольствия – тебе?

– У тебя жалостливый вид, – отвечал я, – так что тебе каждый подаст. Становись у дороги и, как завидишь бричку, протягивай руку.

Петрович стал в стойку нищего и застыл в ожидании.

Внезапно возле него остановился мотоцикл, и с заднего сидения сошла молодая девушка странного вида: в заячьей шапке-ушанке и с блаженной улыбкой. Мотоциклист покатил дальше, а она, подойдя к Петровичу, хихикнула и положила в его руку крохотную корочку хлеба.

Петрович бросил ее птицам и снова взялся за мастерок.

Девушка с любопытством смотрела, как мы бьем глазурованную плитку на части.

– Чем это вы здесь занимаетесь? – спросила она наконец.

– Изнываем от скуки в этом заброшенном Богом месте, – сказал я. – Может быть, ты нас чем-нибудь развлечешь?

– Могу только про свою жизнь рассказать.

– Ты бы лучше еды принесла, – сказал Петрович. – А то, видишь, с голоду помираем.

– Но сначала – про жизнь, – напомнил я, помешивая раствор.

– Звать меня Любаша, – негромко начала она. – Жила я с матерью в деревне неподалеку отсюда. Сами знаете, какая в деревне жизнь унылая и однообразная. Было мне пятнадцать лет, и увидела я однажды в канаве у своего забора сорокалетнего мужчину. Симпатичным он мне показался, солидным, но был пьян и весь в грязи.

Мне стало жалко – мужик все-таки пропадает. Я притащила его в дом и положила на кровать, а одежду постирала. Мать в это время уехала в другую деревню к родственникам. С тех пор мужик остался в доме, став моим первым мужчиной.

Мы с ним жили неплохо: я его кормила, а он обещал на мне жениться, правда, работать он не хотел. Однажды уехал он в город и вернулся с пачкой денег и патефоном – а о нем я давно мечтала. Так три месяца прошло, и он запил – видно, надоела ему тихая жизнь.

Постепенно я вызнала, что он отсидел в тюрьме восемь лет и поселился у меня, чтобы отдохнуть после отсидки.

Напившись как-то раз, он вломился в дом в час ночи с топором в руках. Я лежала на кровати. Он, как бешеный бык, с красными глазами, двинулся на меня. Я затряслась от страха. "Не убивай меня сразу, – стала я умолять его, – дай приготовиться к смерти". Рожа у него была зверская, как у сатаны, правда, и ухмылка. .. Видать, сладко ему было от моих страданий. Вдруг мой рыжий кот почуял беду, завыл, прыгнул и свалил кастрюлю с печки. На грохот мужик обернулся, а я, врезав ему ногой по яйцам, выскочила в окно. На дворе хлестал дождь. И я голая всю ночь тряслась на улице, боялась войти в дом. Когда встало солнце, я вернулась. Мой убивец спал мертвым сном. Я вытащила его из дома и опять положила в канаву, а патефон разбила о камни и бросила рядом, заперла дверь большим замком и уехала в другую деревню к матери.

Сейчас мне восемнадцать лет, возвращаюсь я из больницы… а вы мне сразу понравились, особенно ты, зайка молоденький, – и Любаша стала гладить Петровича по шерстистой груди, заискивающе улыбаясь и глядя в глаза.

Петрович попятился, опрокинув ведро с раствором, и, стукнувшись спиной о высокие козлы, мгновенно взобрался на них.

– А где же вы, черноглазые, ночуете? – спросила Любаша, влюбленно глядя на Петровича.

– В ленинском уголке, – буркнул он.

– Я вечером снова приду и большую кастрюлю борща вам принесу. Я хорошо стряпать умею, вы теперь по-другому заживете.

Возвращаясь поздно ночью в красный уголок, я споткнулся в темном коридоре о чьи-то протянутые ноги и упал.

– Кто здесь?! – заорал я, вскочив и приготовясь к обороне.

– Это я, – произнес дрожащий девичий голосок, – борщ вам принесла.

Я зажег свет. У двери сидела Любаша, в своей странной шапке-ушанке, разноцветных чулках и плюшевом пальто, держа в обнимку большую кастрюлю.

Петрович выхватил у нее кастрюлю и, водрузив на стол, снял крышку. Даже в нескольких метрах от нее я почувствовал кислый запах. Петрович скривился и быстро прихлопнул кастрюлю крышкой.

– Ну и гадость ты притащила, – сказал он и достал из сумки свою добычу – хлеб, яйца, сало и несколько стручков красного горького перца.

Любаша уселась за стол и посмотрела на Петровича с таким обожанием, что он даже съежился.

– А можно я с вами жить буду? – сказала она вдруг. – Я всегда двух мужей хотела иметь, а вы мне оба очень нравитесь, не знаю кого выбрать.

Я развеселился.

– Ну и как мы вместе жить будем? – спросил я.

– А просто: пока вы работаете, я у вас тут поселюсь, мне много не надо. Буду готовить, убирать, все делать, что захотите. А потом возьму вас к себе, в дом свой. Там у меня большой огород, можно троим прокормиться. А если у вас неприятности какие, то и спрятаться там легко, никто к нам за забор и не заглядывает, живут себе – ну и живут. Я сердцем чувствую, что у вас беда какая-то, но я вас укрою.

– Давай, поешь лучше приличной еды, – сказал сварливо Петрович, но я почувствовал, что эта забота со стороны странноватой деревенской красавицы растрогала его.

Мы поели и стали устраиваться на ночлег.

– Мне постель не нужна, – сказала Любаша, – я вообще спать не хочу, посижу вот на краешке кровати…

Она взялась за спинку кровати, на которой Петрович устраивал себе теплую нору из одеял. Он бросил на Любашу подозрительный взгляд и быстро нырнул внутрь. Любаша проворно села рядом с ним и запустила руку под одеяло.

– Какой же ты тепленький, – сказала она, – так и хочется у тебя погреться. Пусти меня к себе.

– Не мешай мне спать, – сурово отозвался Петрович, – иди на другую кровать, одеял здесь полно.

– Не хочу я на другую кровать, – ответила Любаша, и я услышал в темноте шорох, – я с тобой хочу рядом. Ты не бойся, я тебе ничего не сделаю, просто полежу чуток…

– Ну нет! – сказал Петрович.

Он поднялся и, включив свет, стал рыться под кроватью. Любаша молча смотрела на него, а он с торжествующим лицом вытащил из рюкзака длинную веревку.

Поплотнее завернувшись в одеяло, он обмотал себя толстой веревкой и крепко завязал ее морским узлом:

– Теперь можно спать спокойно, – и вскоре раздался его протяжный храп.

– Какой же ты, зайчик, хороший, – сказала Любаша грустно,

– только вот злой какой-то, к себе не пускаешь. Но я все равно вас люблю и буду вам хорошей женой. Поедем ко мне в деревню жить, там у меня куры будут, утки, все свое…

Просидев до утра у ног связанного Петровича, она тихо ушла в серебристый туман.

Утром, едва протерев глаза от сна, Петрович потащил нагруженную тележку к остановке, а я, шагая рядом, говорил:

– Если ты хорошо послужишь Ордену в этой жизни, то после смерти мы все встретимся и продолжим наше восхождение к Абсолюту.

– А сколько мне осталось трудиться, чтобы заслужить такое благословение? – спрашивал Петрович, поднимая лопату, свалившуюся с тачки.

– Совсем немного, – отвечал я. – Главное – быть искренним и открытым в своих действиях по отношению к Ордену.

Мы принялись за работу, а вокруг щебетали птицы и сладко звенела на ветру сохнущая трава.

Поработав до полудня, Петрович сказал:

– Я не могу больше здесь. Я скоро загнусь от этого кошмара. Мне даже чача не помогает уже.

– Терпи, – отвечал я, – потому что если даже и помрешь при Школе, то в правильное место попадешь. Все равно ведь рано или поздно помрешь, а если при Школе, так хоть с толком.

– Мы прикованы к этой остановке, как галерные рабы, – пожаловался Петрович. – Никогда я еще так не уставал! У меня ощущение, будто я свой гроб украшаю мозаикой.

– Забыли люди Бога, – сказал я, – живут непонятно для чего.

– Я, между прочим, физик, – не унимался Петрович, – а мой папа – замминистра, и тупая работа вредит моему уму.

– Перестань упиваться жалостью к себе, – ответил я. – Лучше послушай сказку про Кота в Сапогах, в которой зашифровано тайное знание.

– Лишь бы она была не о мозаике.

Петрович бросил инструменты и мгновенно растянулся на сухой траве. Пока я доставал свои записи, он успел громко захрапеть.

– Ты только не спи, – толкнул я его.

– Я внимательно слушаю, – очнулся он и снова закрыл глаза.

"14 октября 1979 г . Владивосток.

…И вот как-то раз Кот узнал, что Король вместе со своей дочкой, самой прекрасной принцессой на свете, собирается совершить прогулку в карете по берегу реки.

"Согласны ли вы послушаться моего совета? – спросил он своего хозяина. – В таком случае, счастье у вас в руках. Все, что от вас требуется, – это пойти на реку, туда, куда я вам укажу. Остальное предоставьте мне".

Маркиз де Карабас послушно исполнил все, что посоветовал ему Кот, хотя он вовсе не догадывался, для чего это нужно. В то время как он купался, королевская карета выехала на берег реки. Кот со всех сил бросился к ней и закричал что было мочи: "Сюда, сюда! Помогите! Маркиз де Карабас тонет!"

Комментарий: Итак, на сцене появляется Дочь Короля, будущая потенциальная Королева, и ее возможный жених, будь то даже малоизвестный Маркиз де Карабас. Здесь Маркиз начинает охотиться за своей Божественной Анимой, которая является высшим его достижением. Эта идея высшего поиска является темой "Алхимической Свадьбы" Христиана Розенкрейца, а также темой многих сказок и легенд внутренних традиций – обретение Царского Венца и Царства.

16 октября 1979 г . Владивосток.

…Король услыхал этот крик, приоткрыл дверцу кареты и, узнав Кота, который столько раз приносил ему в подарок дичь, сейчас же послал свою стражу выручать Маркиза де Карабаса.

Пока бедного Маркиза вытаскивали из воды, Кот успел рассказать Королю, что у его господина во время купанья воры все украли до нитки. (А на самом деле хитрец собственными лапами припрятал хозяйское платье под большим камнем.)

Король немедленно приказал своим придворным принести для Маркиза де Карабаса один из лучших нарядов королевского гардероба.

Комментарий: Обряд крещения. В Пути рано или поздно, но совершенно неотвратимо, наступает ситуация перерождения через мистерию крещения в водах Иордана. Таким образом, происходит смена ветхих, изношенных, жалких Психологических Одежд на Новую Психологию, Новую Ориентацию, на Новую Благородную Одежду, ибо дальнейшие Изменения и Метаморфозы могут произойти только при наличии смены Ветхой Одежды на Новую Роль. К тому же Благородная Одежда означает также правильное драгоценное аурическое излучение Чакр и Лотосов вступившего на Путь человека."

– Как бы мне воспользоваться этим знанием? – мечтательно протянул Петрович.

– Ты поразмышляй над законом жертвы. Если хочешь успешно развиваться дальше, надо постоянно приносить что-либо в жертву. Иначе твоя телега застрянет в собственном болоте.

– Сегодня пошел тринадцатый день нашего бесконечного пребывания на этой остановке, – заметил Петрович.

– Тогда надо подготовиться к тринадцатому Аркану, – серьезно ответил я.

– Что ты имеешь в виду?

– Раз мы находимся в потоке Луча – то сегодня такой день, в который смерть может стать нашим реальным советчиком.

– Не запугивай меня, – сказал Петрович, берясь снова за работу, – н так на душе тошно.

– Как говорит Джи, кто предупрежден, тот вооружен, – заметил я.

День прошел в трудах и заботах. А в три часа ночи нас разбудил отчаянный крик старухи, у которой в сарае хранились наши стройматериалы. Она жила по соседству с ленинским уголком. Я тут же схватил топор, а Петрович – здоровую кирку, и мы бросились на помощь. Посреди пустыря на земле лежала наша бабуля, а рядом стоял пьяный мужик с железным ломом в руках.

– Если не дашь – убью, – с ненавистью повторял он.

– За что ж ты, милый, меня сильничать собрался? – кричала бабуля. – У тебя жинка молодая, она каждый день ходит ко мне за молоком. А ты, бесстыжий, позарился на старую толстую бабу с бородавкой на носу!

– Оставь старуху, – прокричал я, размахивая топором.

– Убирайся, пока цел, – добавил Петрович, грозно подняв кирку.

Мужик злобно выругался пятиэтажным матом и с проклятьями стал потихоньку пятиться в темноту. Мы подняли бабусю и повели к дому.

– Вот изверг окаянный, пришел ко мне ночью, стучит в дверь и орет:

"Давай, бабка, молока". А я ему:

"Какое тебе, сынок, молоко поздней ночью, шел бы ты к своей молодой жене". – А он: "Открывай, а то дверь вышибу".

Отворила я дверь, а он бросился на меня и давай штаны свои расстегивать. Я вырвалась – и бросилась в поле, да кричу ему:

"У меня уж все там заросло, тебе что, жены мало, ублюдку старому?"

Тут вы, сыночки, спасибо, прибежали, а то плохо бы бабке пришлось. Это ж надо, в молодости никто не хотел меня, а когда помирать собралась, нашелся кавалер поганый. И как у него поднялся на такую старуху?

Бабуля вручила нам три литра молока, и мы, счастливые, вернулись в ленинский уголок.

Через десять дней мы закончили остановку. Она стояла на краю дороги, посреди широка поля, как символ иной жизни – сияя в утренних лучах солнца, удивляя глаз и радуя душу.

– Отличная работа, – сказал председатель, – только что с ней я буду делать? Кому нужна красота в нашем краю?

– Она будет вдохновлять народ на великие дела, – ответил я.

Председатель посмотрел на нас как на безумцев:

– Какой тут народ, все сбежали в город – осталось только старики со старухами.

– Теперь, – напомнил я, – хотелось бы получить за нашу работу деньги.

– А вот с этим вопросом возникли некоторые трудности, – ухмыльнулся председатель. – На днях ко мне явились члены вашей бригады и объяснили, что вы настоящие жулики, и чтобы денег вам ни в коем случае не выдавать. Так что мы все пока должны расследовать, а лучше пригласите вашего главного – с ним и разберемся.

"Вот это самое слабое место", – подумал я.

– Ну и председатель – редкий прохвост! – разозлился Петрович. – Работали, работали, а теперь еще и денег не получим.

– Эх, Петрович, – сказал я, – какой же ты наивный человек, если собрался сегодня же получить свои кровные. Обычно в жизни бывает так: три месяца работаешь, а потом три месяца выколачиваешь свои же денежки.

Мы сели на автобус и в мрачном расположении духа добрались до города.

– Ну что, храбрецы, – рассмеялась Ника, – на хлеб хоть заработали?

– Пришла беда – отворяй ворота, – произнес Петрович и устало опустился на стул.

– Ничего. Выше голову, надо уметь проигрывать, – улыбнулась она и добавила:

– А твои мечты насчет обучения слегка поднакрылись.

– Надо думать, как выбивать деньги, – ответил я.

– Ну что ж, я вас на свою стипендию не долго смогу прокормить, – усмехнулась Ника, ставя на стол кастрюлю пшенки.

Мы плотно поели и устало растянулись на ковре.

Через некоторое время я увидел себя лежащим на полу, у балконной двери в комнате Ники. Я смотрел на свое спящее тело, радуясь тому, что так легко прошел Второй Магический Перекресток. Вдруг страшный удар обрушился в балконную дверь, и она едва не разлетелась в щепки. Второй удар последовал со стороны коридора. Входная дверь затрещала, чуть не срываясь с петель. Я увидел в воздухе, перед балконом, серое чудовище, состоящее из мрака и хаоса. Чудовище вновь подобралось к балкону, нанесло последний удар, от которого дверь вылетела, брызнув осколками стекла, и вломилось в комнату. Я огляделся и заметил тринадцать мечей, светившихся в темноте подле меня. Семь мечей я вонзил по самую рукоять в толстое тело чудовища – оно захрипело и отступило. Вдруг я увидел Нику: она протянула руки к чудовищу, которое звало ее с собой.

– Ника, не приближайся, оно уничтожит твою душу, – закричал я, но Ника словно не слышала.

Тогда я вонзил оставшиеся мечи в огромную тушу монстра, и он, истекая кровью, исчез в темной мгле, затянув Нику в холодный безжалостный вихрь.

Я очнулся от неприятного сновидения и бросился рассказывать его Нике.

– Будь предельно внимательна и постарайся не пускать в дом посторонних людей.

– И у меня раскалывается голова от боли, – добавил Петрович. – Темная чужеродная энергия пыталась проникнуть в меня.

– Не перекладывайте на меня свои проблемы, – усмехнулась Ника и упорхнула куда-то.

В этот же вечер она привела в дом высокого мускулистого парня, с длинными кудрявыми волосами и красными босыми ногами. Одет он был в просторные шаровары и брезентовую куртку, за спиной – рюкзак. Серые глаза сверкали, как у голодного ястреба.

– Дорогой Касьян, – радостно сказала Ника, – это очень продвинутый питерский мистик, Петя Мамкин. Я с ним познакомилась только что у своих друзей. Он сегодня вернулся с Памира – обошел все горы босиком, представляешь?!

Мамкин смотрел на меня равнодушно-изучающе, а на Петровича бросил только короткий взгляд. Ника повела нового знакомого на кухню, а Петрович шепнул мне:

– Я этому типу не доверяю – слишком уж он гладкий.

– Думаю, что этого Мамкина послала какая-то сила, в довершение всех наших неприятностей.

Войдя на кухню, мы увидели Нику и Мамкина, с радостными улыбками поедающих тертую морковку.

– Представляешь, – сказала Ника, – он не ест мяса, он совсем чистый!

– Ну да, – произнес я, смотря в холодные глаза Мамкина, – любовь зла…

– А чем вы, собственно, на Памире занимались? – подозрительно спросил Петрович.

– Познавал себя, – объявил Мамкин. – Боролся с горами, усталостью и непогодой. Однажды я встретил горных дев, которые живут тысячелетиями. Они пытались меня заманить в пропасть, обещая неземную любовь, но я не поддался. В этой долине погибают все, но мне удалось спастись.

– Ну, мы не будем вам мешать, – произнес я, наблюдая за слегка обезумевшей Никой.

Мы вышли на улицу Я достал из сумки последние заначенные деньги со словами:

– Гулять так гулять, включая и почтовые расходы.

Мы пошли в магазин, закупили вина и хорошей закуски.

– А теперь, – произнес я, – мы отправимся в театр к Джону.

– Вот это ты хорошо придумал, – согласился Петрович, – а то смотреть на бездушную рожу Мамкина уже сил не хватает.

У Джона в театре как раз закончилась репетиция, и мы устроили прекрасную вечеринку Забыв о наших неприятностях, я флиртовал с симпатичной актрисой Олесей, а Петрович тихо зеленел. Но я о нем позаботился – Олеся пригласила в гости нас обоих.

– Вот это я понимаю, – с завистью прошептал Петрович, – как бы и мне так научиться.

Где-то ближе к полуночи я позвонил Нике.

– Тебя тут поджидают крутые ребята, – дрожащим голосом произнесла она.

– Все ясно, – ответил я и положил трубку.

На следующее утро я поднял Петровича и сказал:

– Пора нам, братушка, доставать свои мечи – надо совершить один ритуал, для резкого изменения ситуации.

Мы быстро собрались и отправились в старую каменоломню, чтобы совершить магический ритуал для выхода из тупиковой ситуации. Через два часа мы зашли в темный лабиринт и, освещая дорогу подсевшим фонариком, стали искать запрятанные мечи.

– Господи, – вскричал Петрович, – мечей-то нет! Они куда-то исчезли.

– Не может быть, – сказал я, – мы ведь надежно их спрятали.

Но мечей словно и след простыл. Мы обыскали полкаменоломни, но безрезультатно.

– Вот крутая магия, – сказал Петрович, резко распрямился и стукнулся головой о низкий каменный свод.

– Значит, чудовище из сновидений забрало мечи, – заключил я.

Несколько обескураженные, мы вернулись в город.

– Ты чувствуешь, – заметил Петрович, опасливо озираясь вокруг, – атмосфера становится все более угрожающей.

Мы вышли на центральный проспект.

– Да, – ответил я, оглядываясь по сторонам, – атмосфера "саки" говорит о приближающейся опасности.

– А вот и они, – вдруг прозвучал суровый голос.

Я оглянулся: из-за угла вышли четверо очень крутых ребят и быстро направились к нам.

– Стой на месте, – приказал я Петровичу, – мы пусты, с нас ничего не возьмешь.

– Ну что, попались? – ухмыльнулся двухметровый лоб. – Быстро гоните деньги, а не то вам долго не жить.

– Какие деньги, – широко улыбнулся я, выворачивая карманы, – сами просим милостыню на остановках.

– Ладно пудрить мозги, – пробасил верзила, – быстро их обыскать!

Нас обшарили с головы до ног, но, кроме рубля, ничего не нашли.

– Я же сказал, что деньги лежат в банке, – повторил я.

– Будешь много говорить – получишь в пятак.

– Так, – заверил малый, – если через три дня не будет тугриков, то вам мало не покажется, – и, многозначительно посмотрев на нас, скрылись за углом.

– Поедем к Нике, – сказал я.

Зайдя к ней в квартиру, мы застали Мамкина, сидящего за машинкой и зашивающего свои штаны.

– А, это вы, – кисло улыбнулась Ника. – Пойдем на кухню, я хочу сообщить нечто важное.

Школьной атмосферой больше и не пахло – везде сквозил холодный ветер, и душа тут же замерзала. Мы сели за стол, и Ника, облокотившись на подоконник, торжественно сообщила:

– Мамкин хочет жениться на мне и забрать с собой в Питер.

– Как же так? – я не верил своим ушам. – А Школа, Корабль…

– Я порываю с этой детской игрой, – ответила Ника. – Буду идти истинным путем, как Мамкин.

– У меня не было в Школе человека ближе, чем ты, – грустно сказал я. – Ведь я свою душу вложил в тебя!

– Правда? И где ж она, поганка? Что-то я ее в себе не замечаю.

– Ты стольким вещам уже научилась, – сказал я, стараясь не обижаться. – Ты могла бы разыгрывать любые роли, выполнять немыслимые задания. Неужели ты не понимаешь, что все твои таланты закиснут в атмосфере Мамкина?

– Ты просто завидуешь Мамкину, потому что сам – неудачник, – взвилась Ника. – Посмотри, что у тебя получилось? Ничего! Ни мистической группы в городе, ни денег. Мне нужен настоящий мужчина, а не такой, которого я должна поддерживать!

– Ты делаешь неправильный выбор, – не сдавался я, – тонкость души и связь с высшими мирами могут дать тебе несравненно больше.

– Это для меня не очевидно, – отрезала Ника, – но я не хочу больше спорить с тобой. Я прошу вас с Петровичем забрать вещи, потому что завтра мы с Мамкиным едем в Питер!

Неприятное сновидение начинало сбываться. Грустно побросав вещи в сумки, мы вышли на улицу. Мы стояли на холодном ветру – ни денег, ни Ники, только сплошные неприятности.

– Ну что, – спросил Петрович, – куда нам теперь?

– Попробуем к Рикки, – ответил я, – хотя вряд ли он нам обрадуется.

В автобусе, чтобы отвлечься от тяжелых дум, я достал открытки с комментариями к "Коту в сапогах".

"18 октября 1979 г . Хабаровск.

…Наряд оказался и впору, и к лицу, а так как Маркиз и без того был красивый и статный, то, приодевшись, он стал неотразим, и королевская дочка, поглядев на него, нашла, что он как раз в ее вкусе. Когда же Маркиз де Карабас бросил в ее сторону два-три взгляда, очень почтительных и в то же время нежных, она влюбилась в него без памяти.

Отцу ее молодой Маркиз тоже пришелся по сердцу. Король был с ним очень ласков и даже пригласил сесть в карету и принять участие в прогулке.

Комментарий: Замысел Кота стремительно развивается: в благородном Аурическом Излучении (что символизируется Новой Королевской Одеждой), наступившем после Крещения Водой, вступившая на Путь человеческая Монада становится достойной и равной по рангу Королевской Дочери, обретает Царское Достоинство.

Теперь наступает особое изменение: уже не Маркиз тянется к Королевской Дочери, а она сама влюблена в него, и король, видя, что они оба хороши и аурически соответствуют друг другу, также симпатизирует Маркизу и, в конечном счете, их будущей свадьбе.

20 октября 1979 г .

…Кот был в восторге, оттого что дела идут по его плану, и весело побежал перед каретой. По пути он увидел крестьян, косивших на лугу сено. "Эй, люди добрые! – крикнул он на бегу. – Если вы не скажете Королю, что этот луг принадлежит Маркизу де Карабасу, вас всех изрубят в куски, словно начинку для пирога! Так и знайте!" Тут как раз подъехала королевская карета, и Король спросил, выглянув из окна: "Чей это луг вы косите?" – "Маркиза де Карабаса", – в один голос отвечали косцы, потому что Кот до смерти напугал их своими угрозами. "Однако, Маркиз, у вас тут славное именье!" – сказал Король. – "Да, государь, этот луг дает каждый год отличное сено", – скромно ответил Маркиз.

Комментарий: Людоед, то есть Ложная личность, обладающая большой Магической Властью и способностью видоизменяться, захватил власть над многими Внутренними угодьями Маркиза.

Кот начинает битву с магией Людоеда, возвращая Маркизу его подлинные Владения, которые он должен отвоевать у Хаоса, прежде чем сможет приступить к Высшему Алхимическому Ритуалу Свадьбы с Королевской Дочерью. Кот в этой ситуации выступает в качестве небольшой рабочей группы, которая ведет борьбу за внутреннюю свободу бедного Маркиза, предоставляя ему возможность войти в Царство Небесное".

– А, это ты, – скривился Рикки, когда я позвонил в его дверь.

– Да вас еще и много! Нет, ребята, хватит…

– Нам идти больше некуда, – драматически сказал Петрович, и Рикки задумался:

– Ладно, могу с одним человеком познакомить, который, может, заинтересуется вашей Школой.

Мы радостно согласились, и Рикки привел нас в секретный заныр, где, тихо прячась от жены, обитал молодой цыган, измученный жизнью. Ночью, сидя у горящей свечи, он поведал нам свою историю:

– Жил я со своей молодой женой тихо и мирно до тех пор, пока душа не запросилась в храм Божий. Я крестился, и священник посоветовал мне читать для постижения Бога Святое Евангелие. Каждый вечер, перед сном, я открывал святую книгу и углублялся в чтение. Жена, заметив это, стала биться в истерике, но я продолжал читать молитвы и житие Господа нашего. Это привело ее в бешенство – она разбила посуду в доме и изорвала Евангелие. Следуя Христовым заповедям, я смиренно перенес ее выходку, а на следующий день принес новое Евангелие и перед сном стал его читать. Жена перекосилась от гнева и вызвала чумовоз. Приехали мордатые санитары, одели меня в смирительную рубашку и посадили в дурдом на излечение от веры в Бога. Пролежал я там три месяца, и врачи почти закололи меня. Но родной дядька выручил, оставив заявление врачу, что с Богом у меня больше не будет никаких дел. Теперь я прячусь от жены, ибо она вновь грозится посадить меня в дурдом, а я не хочу жить без Бога в душе…

– Не расстраивайся, – сказал я, – все нормально. Когда человек выбирает Путь к Небу, весь горизонтальный мир может ополчиться против него. Но если есть поддержка со стороны

Традиции, все можно преодолеть. Вот мы с Петровичем выковали тринадцать мечей для активной работы в сновидениях и хорошо запрятали их в каменоломне. Но после битвы с тьмой мечи неожиданно исчезли.

– Ты знаешь, – встрепенулся цыган, – я работаю на никелевом заводе, где из металла делают любые вещи.

– А мог бы ты выручить меня и сделать настоящий меч? – с надеждой спросил я.

– Нет проблем, – улыбнулся он.

– Понимаешь, – сказал я, – настоящему воину меч очень необходим – он в сновидениях пробивает мечом Путь к свободе. А я остался без оружия.

– Через неделю, – сказал цыган, – я принесу меч и положу его у твоих ног.

– Вот это я понимаю, – улыбнулся я.

– А за это, – сказал цыган, – ты научи меня, как овладеть мечом в сновидениях.

– Нет проблем, – ответил я и похлопал его по плечу.

Через девять дней двуручный никелированный меч с ажурной рукоятью был готов, оставалось только унести его с завода. Цыган пообещал, что вернется в шесть вечера, уже с мечом. Но время шло, стемнело, а его все не было.

– Наверное, задержали на проходной, – предположил Петрович. – Или по дороге он попался милиции…

Не дождавшись нашего друга, мы заснули тревожным сном, а в пять утра послышался условный стук в окно. На пороге появился дрожащий от страха мой ученик. Он сел на стул, тяжело дыша, совершенно расстроенный.

– Где же меч? – тихо спросил я.

– Пришел я к вам на два часа раньше, с мечом, завернутым в ковер. Все было тихо, спокойно. Только спрятал я меч в диван, на котором ты сидишь, как услышал яростный стук. Это управдом вместе с участковым барабанили в дверь, крича: "Открывай, мы знаем, что ты здесь".

Я затрясся от страха: если найдут меч, то мне крышка. Управдом кричал сквозь ставни: "Вы не имеете права жить в этом доме, немедленно откройте дверь".

Через час им надоело торчать перед дверью, а взламывать дом не решились – вдруг там никого нет. И они ушли.

Я подумал: "Здесь опасно хранить меч, увезу-ка я его к своей бабушке, на другой конец города".

– Тебя засекла астральная полиция, – сказал я. – А дальше что было?

– Пришел я к бабушке и спрятал меч в диван, на котором она спит, и пошел в магазин купить ей хлеба. Полчаса меня не было, а когда вернулся, увидел, что возле дома – толпа и менты. Меня заметили, бросились за мной, но я сбил их со следа.

Ночью я узнал через верного друга, что случилось. Как только я ушел за хлебом, бабке стало плохо, и она вызвала "скорую помощь". Скорая забрала ее через десять минут. А соседи, думая, что бабка померла, взломали квартиру. Они подозревали, что старая цыганка хранит в доме золото, открыли диван и вместо золота нашли меч – тут и вызвали милицию.

И только сейчас я добрался до тебя. Теперь меня ищут, и я собираюсь бежать к своим родичам в дальнее село.

Цыган снял с руки золотое кольцо:

– Возьми, тебе пригодится больше, чем мне. Родичи у меня богатые, я не пропаду

И, открыв дверь, быстро растворился в предутреннем тумане.

– Вот это настоящий друг, – произнес Петрович.

Днем мы вышли в город, пытаясь дозвониться до Джи. На пешеходном переходе у почтамта на нас вылетела из-за поворота на огромной скорости белая "Волга". В последний момент я со всей силы выдернул испуганного Петровича из-под летевшей на него машины.

– Это знак, что тебе надо немедленно убираться из города, – сурово произнес я.

– Пожалуй, ты прав, – побледнел Петрович и тут же отправился на вокзал.

Посадив его в первый поезд, отправляющийся в Москву, я на прощанье сказал:

– Передай Джи, что я без денег не вернусь.

Я решил разведать, что творится у Вячеслава, и отправился к нему домой. В окне горел свет. Я с большой осторожностью заглянул – и, к своему удивлению, увидел Вячеслава – он, как ни в чем не бывало, пил чай.

– Я уже тебя жду целый час! – воскликнул он.

– Так кто же знал, что ты уже дома, – обрадовался я.

– Такие люди, как я, находят выход из любой ситуации.

– Как тебе удалось выкрутиться из лап мафиози? – с уважением глядя на него, спросил я.

– Пришлось поделиться своими доходами, но я с ними еще разберусь. Дай мне время окрепнуть – и полетят их буйные головы. Я только что вернулся из колхоза. Председатель, поартачившись, выдал все деньги. Но, правда, для начала пришлось его немного припугнуть. А местные ханыги на новой остановке уже успели отбить крылья нашим гусям, – зло добавил он, – пришлось восстанавливать их заново.

Я провел в городе еще несколько дней. Голден-Блу уехала в Москву к Сильверу, Ника навсегда вышла из игры, променяв Школу на горизонтальную жизнь в Питере. А я, получив свою долю, выехал в Москву продолжать обучение. Теперь я был спокоен за свое ближайшее будущее.

Удобно устроившись на верхней полке, я достал из сумки тетрадь и прочел последние комментарии к сказке "Кот в сапогах":

"22 октября 1979 г . Хабаровск, река Амур.

А между тем Кот бежал все вперед и вперед, пока не увидел на своем пути жнецов, работающих в поле. "Эй, добрые люди! – крикнул он, – если вы не скажете Королю, что все эти хлеба принадлежат Маркизу де Карабасу, так и знайте: всех вас изрубят в куски, словно начинку для пирога!"

Через минуту к жнецам подъехал Король и захотел узнать, чьи поля они жнут. "Поля Маркиза де Карабаса", – ответили жнецы. И Король опять порадовался за господина Маркиза. А Кот все бежал и бежал впереди кареты и всем, кто попадался ему навстречу, приказывал говорить одно и то же: Это дом Маркиза де Карабаса, это мельница Маркиза де Карабаса, это сад Маркиза де Карабаса. Король не мог надивиться богатствам молодого Маркиза.

Комментарий: Итак, территория Людоеда отвоевывается Котом – рабочей группой – для подлинного правителя – Маркиза. Прежнее людоедское правление сменяется новым, мистическим Царствованием обновленного Человека, достойного вступить в алхимический брак с Королевской Дочерью; и, тем самым, Человек обретает "Царя в Голове" (то есть в Замке), сам становится Владыкой собственного грандиозного Микрокосмоса.

Итак, продолжаю тему Перехода от Двойки – состояние Человека-Профана, где все, что было сегодня плюсом, завтра превращается в минус, и наоборот, то есть состояние психической неопределенности, безответственности, неустойчивости, прокручивания одних и тех же тупиковых шаблонов – к Тройке, то есть само-посвящению, ибо Треугольник – это грань Герметической Пирамиды. Человек, достигший этого Уровня, постоянно, во всех плохих ( – ) или хороших (+) Ситуациях идет к Возвышенной цели Нейтрализации этих двух Полюсов Человеческого Бытия. Любые противоречия, Хаос, Маразм, Свинец он превращает в Гармонию, Строгость, Порядок, Золото; он устойчив в круговороте событий, или в трясине вялотекущей апатии, приближаясь, таким образом, к Четверке, к Квадрату, к Кресту. Здесь изображены четыре стихии: Земля, Вода, Воздух, Огонь, в каждой из которых необходимо достичь Тернера изысканного равновесия."

Глава 7. Женская инициация

Получив импульс мистического вдохновения, я сладко заснул, надеясь в сновидении переосмыслить прочитанное. В десять часов утра поезд уже подъезжал к Киевскому вокзалу, разгоняя сизый туман. Улицы припорошил рано выпавший снег. Я выскочил из вагона и как можно скорее помчался к Джи и Фее. Мне так не хватало их тонкости, через которую проявлялась вибрирующая полнота Вселенной. Я почувствовал, как сильно устал от кремневых ситуаций города Дураков.

"Жаль, что многие люди не догадываются, что есть высшие миры", – подумал я.

После долгих звонков дверь отворила Фея, с прической пажа, похожая на цветок на высоком стебельке. Ее зеленоватые египетские глаза блеснули потусторонним светом и снова стали обычными, а на губах появилась добрая улыбка.

– Ну заходи, скиталец, – зазвенел ее золотой, с переливами, мелодичный голос, – вижу, что настрадался на чужбине.

Не успел я переступить порог, как появился улыбающийся Джи.

– Жив братушка, – сказал он и обнял меня, – и я почувствовал, как мгновенно расплавляется мое заледеневшее сердце.

Я вытащил из сумки копченую курицу и пару бутылок вина – красной "Лидии" – и под одобрительным взглядом Феи водрузил все на стол, из-под которого, как из норки, высунулась вдруг заспанная физиономия Гурия.

Он подозрительно посмотрел в мою сторону и тут же скрылся под столом, но запах аппетитной курицы выманил его обратно.

– Я думал, ты уже не появишься, – несколько вызывающе прошептал он, дежурно пожав мне руку.

– Ты, я вижу, ловко устроился, – бросил я, – тебе очень подходит это место.

– А тебе если и придется здесь остаться, то спать ты сможешь только на потолке, – и глаза его утонули в колючем холоде.

– А ты хорошо смотришься в роли дворового пса! – разозлился я. – Как юркий хамелеон, отсиживаясь в тылу, подстроился под хозяев, в то время как другие сражались на баррикадах…

– Петрович, налей-ка нам лучше вина, а курицу подай на фарфоровом блюде, – заметил Джи, пододвигая к столу высокий кожаный стул сталинских времен. – А ты расскажи нам о своих замечательных приключениях.

– За эти месяцы мне пришлось так много пережить и испытать, – начал я, – что до сих пор не могу прийти в себя.

– Но зато ты получил недостающий жизненный опыт. Ты ведь пятнадцать лет просидел в кладовке, так ничего и не узнав о жизни. Теперь ты готов для следующего этапа обучения.

Под любовные песни Алеши Дмитриевича я стал рассказывать о своих приключениях, чувствуя себя весьма значительной персоной.

Джи некоторое время внимательно слушал меня, а потом заметил:

– Как я вижу, в городе Дураков ты набрался горделивых бесов, и теперь придется их долго из тебя выпаривать.

– Вы меня обижаете, – улыбнулся я. – Мне кажется, я заслужил большего: ведь теперь мы спокойно проживем полгода.

– Ты немного не дотягиваешь до героя волшебной сказки, – усмехнулась Фея.

– Тебе Луч показывал столько знаков в городе Дураков, а ты так ничего и не понял, – добавил Джи. – Потерял алертность и отстраненность от событий, слился с грубой ситуацией и тут же попался как кур во щи. Ряд приближающихся смертей плюс череп в окне должны были остановить твое нагловатое продвижение к видимому успеху. Последний знак – череп на заднем окне легковой машины – был точкой в длинной цепи твоих ошибок. Предупреждение тебе было дано через своих, орденских людей. Так действует знаковая система Луча. Я поражаюсь твоей наивной безответственности. Но, тем не менее, ты получил неплохой урок. За повышение уровня своего бытия приходится иногда дорого платить.

– Да ты еще не все заплатил, – оскалился Петрович, обгрызая куриную ножку.

– Что-то ты не в меру осмелел, – недовольно сказал я. – В городе Дураков ты шел за мной след в след, избегая смерти.

– А здесь не ты правишь балом!

– Ну и разговорчики у вас, – поморщилась Фея.

– Мне вас жаль, – разочарованно обронил Джи. – Сколько над вами ни работай, а толку мало. Из-за ваших негативов мы не можем построить мужской мистический треугольник.

– Прошу прощения, – потупив глаза, произнес я, – видимо, еще не отслоился от тяжелой кармы города Дураков.

– Да, твои свинцовые образования придется расплавлять в алхимическом тигле Школы не один год, – покачала головой Фея.

– А я хотел было начать с вами построение средневекового алхимического пространства, – с сожалением произнес Джи и строго посмотрел на нас.

Мы с Петровичем тут же притихли.

– Для того чтобы войти в алхимическое пространство, вам необходимо пройти обучение у Адмирала. Без его водительства вы никогда не поймете суть Алхимии. То, что может с вами сделать Адмирал, никто не сумеет сделать. Только он может посвятить вас в тончайший психологический лабиринт мистического андеграунда. Его алхимические баллады имеют прямое отношение к построению средневекового пространства.

Но отыскать Адмирала не так-то просто, а вам необходимо провести в его драгоценнейшем окружении, по меньшей мере, месяц, иначе вы ничего не поймете и не оцените.

С вами должна произойти определенная алхимическая трансформация, но это отдельная долгосрочная задача. А в ближайшее время нам предстоит исследовать глубинку России. Мы создадим маленькую группу из нас троих и начнем двигаться против течения, попытаемся выйти из коллективной судьбы.

В принципе, Европа является наилучшим местом для исполнения наших планов, но мы пока не можем в нее проникнуть – займемся ею позже, когда ваш уровень бытия достаточно возрастет.

– Какие прекрасные перспективы, – восхитился я, – но нам с Петровичем на первое время хотя бы в Москве пристроиться.

– Нам лучше вас держаться, – добавил Петрович, – что нам Европа без вашего присутствия?

– Где вы, там для нас и центр мира, – медленно произнес я и отпил глоток вина из высокого бокала.

Я чувствовал, как моя душа оживает и расправляет крылья в комнате Джи. Со времени моего отъезда здесь многое изменилось. На стенах появились новые картины. На одной из них я увидел легендарную Атлантиду и вспомнил слова Джи о том, что Фея пришла к нам оттуда, через Египет и другие культуры. Затонувший город, рыбы, плавающие вокруг погруженных в воду башен, создавали особую таинственную атмосферу.

На другом полотне написаны были развалины древнего храма, стоящего на высокогорном плато. Заходящее солнце фиолетовыми лучами освещало руины, и на стенах проступал лик Хранителя Святилища. Он давно умер, его нет на физическом плане, но он всегда присутствует на тонком, незримо охраняя место Божественного Откровения.

– Обычные люди видят только то, что происходит на толстом плане, на планете Земля, – сказал Джи. – Но почти никто из людей не имеет понятия о том, что происходит на другом плане, более тонком, который иногда называют духовным планом. Он существует где-то вблизи поверхности земного шара. Надо отметить, что Фея прекрасно видит тонкий мир, находясь в нашем, грубом, земном, и прекрасно видит земной мир, находясь в тонком. Она описывает в своих картинах взаимодействия и взаимные влияния между одним и другим планом. Поэтому ее картины необычны и мало кому понятны, хотя они несут в себе удивительное знание.

Я перевел взгляд на третью картину. На ней был изображен Великий Космический Джокер – вечный шут, игрок. На плече он нес сумку, голову его украшал дурацкий колпак, а одежду – аккуратные заплатки. Правой рукой он опирался на куб со знаком нулевого Аркана. Вдалеке, через черный пруд – тщету мирских желаний, как объяснила Фея, – находилась разрушенная крепость. Все это придавало картине особый, печальный и романтический вид.

– Посмотри, – сказал Джи. – Над разрушенным замком парят два Ангела. Один – посланник Солнца, другой – посланник Луны. Эти Ангелы держат в руках весы добра и зла. Великий Космический Джокер всегда находится между добром и злом, и чаша весов не перевешивает ни в одну, ни в другую сторону. Рядом с Солнечным Ангелом ты видишь лестницу, ведущую вверх. Это значит, что сотворчество с Солнечным Ангелом позволяет человеку взойти на Небо, возвыситься и обитать на земном и на тонком плане одновременно.

– Каждый образ приходит ко мне с тонкого плана, – сказала Фея. – Если ты настроишься на мои картины, ты войдешь в контакт с теми, кто изображен на них. Эти таинственные сущности – лики стихий, незримые учителя, монахи Небесных Братств – недоступны взору обычных людей.

И вдруг я увидел город Дураков и все свои приключения словно картинку в перевернутом бинокле – далекими, ничтожными и более не стоящими внимания.

– В данный момент человек отклонился от своего первоначального типа, – произнес Джи. – Человек должен быть жителем Космоса. Наша цивилизация лишила человека сущностных качеств, разрушила связь с его внутренним Космосом. Она сделала его безликим, жалким придатком социума.

Мы же пытаемся воспитать новый тип человека, который мог бы стать коллективной монадой. Это означает, что один человек может объединить в себе двенадцать разных типов людей или суметь наладить глубокий внутренний контакт с двенадцатью сущностями, представляющими все знаки Зодиака. В Космосе в данный момент делается ставка на сыгранную команду, в которой нет места расколу. Для вас я являюсь сталкером во все внутренние пространства. Я попытаюсь провести вас к коллективному человеку. Я могу сделать из вас коллективную монаду, способную вместить в себя понимание двенадцати типов людей, двенадцати знаков Зодиака.

– Мне не совсем понятно, что значит построить средневековое пространство, – сказал я, постепенно настраиваясь на волну Джи.

– Средневековье – это создание мистического двора, это стиль ретро. Только в средние века Космос мог свободно проявляться на Земле. Мы можем создать мистический двор пока только в небольших компаниях. Мы можем разыгрывать маленькие театральные сценки, чтобы заискрилась жизнь и всем стало интересно. Мы попробуем создать ситуацию тайн Мадридского двора. Все должны заинтересованно забегать, начать интенсивно шушукаться по углам, ревновать, любить – тогда начнется настоящая жизнь. А то наши дамочки увяли и потухли, нет в них жизни, огня, сидят все по норкам и тоскуют.

– Я чувствую в ваших словах скрытую энергию к действию, – сказал я. – Благодаря им я вспоминаю, для чего родился.

– Пожалуй, ты готов к новому витку алхимического лабиринта, – произнес Джи, таинственно поглядывая на меня.

– А почему не я? – вспыхнул Петрович.

– Потому что тебе, дорогой Петруша, еще надо закалиться на южном фронте, а затем уж отправляться на северный – слаб ты еще.

– Зато необычен и гениален, – вставил Петрович.

– А тебя, брат Касьян, хочу познакомить с одной довольно важной фигурой мистического андеграунда – госпожой Гиацин-той. Надеюсь, она окажет на тебя должное влияние.

– А кто эта важная фигура? – заинтересовался я.

– Ну, тебе еще предстоит узнать, – хихикнул Петрович.

– Так вот, в молодости Гиацинта была женой Али – одаренного философа, – отвечал Джи, поглядывая на меня, – известного всей андеграундной Москве. В их доме в Очаково постоянно собирались талантливые мистики. Гиацинта тщательно ухаживала за эзотерическим салоном и втайне гордилась причастностью к тайным потусторонним собраниям. Она готовила еду, наливала чай, держала эзотерический салон в идеальной чистоте и постепенно многому научилась у захожих мэтров, превратившись в изящную мистическую даму. Она прекрасно владеет сталкингом и художественным слогом.

Весть о новой восходящей мистической звезде достигла ушей самого Адмирала. Он весьма заинтересовался одаренной особой и однажды позвонил ей от ближайшего метро и попросил прийти по очень важному делу. С тех пор Гиацинта так и не вернулась домой. Она объявила Адмирала своим мистическим Королем на год. Госпожа Гиацинта весьма необычная дама – она воспитанница московского андеграунда.

– Я так рад, что не знаю, как вас отблагодарить, – воскликнул я, быстро поднимаясь со стула.

– Если все пойдет хорошо, то она возьмет тебя на обучение. А теперь нам пора выходить.

Джи быстро оделся и выскользнул на улицу, а я опрометью бросился за ним. Лишь через два квартала мне удалось нагнать его.

– Не зайти ли нам в обувной магазин? – вдруг сказал он. – Ты бы помог мне выбрать подходящие зимние ботинки. А для воспитания алертности поручаю тебе проследить за нашими сумками.

– А как же госпожа Гиацинта? – потухшим голосом спросил я.

Зайдя в магазин, Джи поставил свою сумку под низкую скамью и, выбрав черные немецкие ботинки, стал тщательно их примеривать. А я поставил свою сумку с документами рядом с его и стал ходить из стороны в сторону, маясь от ожидания и магазинной духоты.

После долгой примерки Джи недовольно встал:

– Люблю немецкую обувь: у нее подошвы не отлетают в течение нескольких лет. Но эта пара слишком мала.

Надев свои старые башмаки, он вышел на улицу, а я выскочил за ним.

"Никто и не догадывается о том, как мне повезло, – размышлял я. – Следовать к Абсолюту за настоящим Мастером – это редкая удача". Вдруг мой взгляд наткнулся на местного идиота. Он бестолково стоял на тротуаре и напряженно изучал прохожих, вертя головой и раскрыв рот, но когда увидел меня, то вдруг стал отчаянно крутить пальцем у виска, показывая, что и я дурак. Возмущаясь его наглостью, я хладнокровно последовал за Джи.

У дверей небольшого театра на окраине, где работала Гиацинта, Джи остановился, тщательно осмотрел меня и, покачав головой, поинтересовался:

– А где наши сумки, которые я поручил тебе?

Тут я с ужасом обнаружил, что обе сумки бесследно исчезли.

– Как теперь мне ходить по Москве, – вскричал я, – без денег, паспорта и драгоценнейших записей!

– Так-то ты помнишь себя, – сокрушенно добавил Джи. – Какой же бестолковый ты ученик!

Тут я осознал всю свою нелепость. Лицо Джи стало очень суровым, и он трагически произнес:

– Если не найдешь моих документов – то, считай, твое обучение закончилась. И напрасно ты не обратил внимания на знак.

– Какой еще знак? – машинально ответил я. – Да не было никаких знаков!

– Местный дурачок на дороге не зря показывал, что у тебя последние мозги отшибло от приближения к прекрасной Гиацинте, – объяснил он.

– Какой же ты самонадеянный индюк, – сказал незнакомый голос за спиной.

Я резко обернулся, но никого не было. Только вдалеке, как в замедленном фильме, ползли по шоссе машины, еле шевелились редкие прохожие, и совсем медленно падал черно-белый снег.

И только тогда ко мне вернулась память – я вспомнил, что сумки остались в магазине, – там Джи искал ботинки, в которых он мог бы легко шагать через тернии к звездам.

Добежав до магазина, я взволнованно распахнул дверь – сумки, как ни в чем не бывало, стояли под скамьей. Моему счастью не было конца. Когда я вернулся к театру, Джи сидел на ступеньках у входа и посмеивался надо мной:

– Страж порога проверял тебя на вшивость, и если бы не уличный дурачок, то неизвестно, в чьих карманах оказались бы наши деньги и документы.

– Но почему я до сих пор не умею разбираться в знаках? – сокрушался я.

– Да потому, что ты самоуверенный ослик, – ответил Джи.

Мы не спеша поднялись на последний этаж и остановились возле неприметной двери. Джи толкнул ее, и она, певуче скрипнув, отворилась.

В мягкой полутьме комнаты я увидел огромное зеркало в старинной раме, в котором отражалась дама лет тридцати с королевской осанкой, в длинном платье из розового шелка.

– А это что за явление? – спросила она с удивленным высокомерием.

– Хочу представить тебе своего нового ученика, – широко улыбнулся Джи.

В руках королевы был большой и тяжелый утюг. Она стояла у гладильной доски и разглаживала складки черно-золотого пышного наряда. Я слегка поклонился и заметил, что нахожусь в странном закулисном пространстве. Под потолком, на длинных шпалерах, были развешаны бархатные камзолы, плащи, рыцарские доспехи, длинные платья со шлейфами. Костюмов было много, как людей на площади в праздник, и они напоминали о давно ушедших временах. Тонко вьющиеся волосы окружали лицо Гиацинты черным облаком, ниспадая на воздушный, как пена, кружевной воротник.

Я долго не мог отвести взгляда от ее прекрасного лица, неуловимо похожего на венецианскую карнавальную маску.

– О Маэстро, – нежно пропела Гиацинта, – вас ждут бархатные одежды принца Гамлета. А вашему ученику подойдет костюм мушкетера.

Облачившись в средневековый наряд, Джи завел увлеченную беседу с Гиацинтой на непонятном птичьем языке, который состоял из тонких намеков, едва уловимых взглядов и заливистого смеха. Я, в одежде мушкетера, наблюдал за ними в стоящем напротив темном зеркале. Вдруг в моем сознании вспыхнула яркая картина из прошлого.

…Я стою на каменной стене величественной крепости и вижу, что осаждающие воины уже преодолели крепостной вал и с криками взбираются на стены старого замка. Отряд рыцарей отчаянно защищает свою крепость, отражая удары неприятеля. Но вот сильный вражеский отряд поднялся по длинным лестницам на каменную стену и стал теснить ряды защитников. Вдруг среди отступающих появилась стройная девушка и устремилась вперед с развевающимся знаменем. Раздался боевой клич; рыцари, воспрянув духом, с новой силой бросились на противника. В огромный ров полетели с высокой стены сраженные враги, обагряя кровью холодную синеву воды…

Я очнулся от своего видения только тогда, когда Джи спросил:

– А не слабо ли тебе, прекрасная Гиацинта, взять моего оруженосца на обучение? Ибо то, что он считает обучением, на самом деле лишь сироп и греза. А у тебя он сможет пройти школу настоящего сталкинга.

Гиацинта впервые внимательно посмотрела на меня:

– Только из уважения к вам, дорогой Маэстро.

– Тогда, с вашего разрешения, я покину вас, – сказал Джи, поднимаясь с драпированного кресла.

События развивались так быстро, что я не успевал осознавать происходящее. От возможности обучаться у прекрасной дамы у меня перехватило дыхание. Джи исполнил мою тайную мечту, и я был бесконечно ему благодарен.

– Теперь, молодой человек, вы поступаете в мое полное распоряжение, – произнесла учительским тоном Гиацинта. – И не смотрите так пристально на меня, – добавила она и вернулась к своей работе.

Я издали тайно наблюдал за ее изящными движениями.

Прошло не меньше полутора часов. Я не осмеливался мешать Гиацинте, а она приводила в порядок костюмы, снимая их длинной палкой с вешалки под потолком, уносила куда-то яркие вороха одежды и снова возвращалась. Я все думал, как заговорить с ней. Наконец Гиацинта окончила работу и, бросив на меня изучающий взгляд, произнесла:

– Вы когда-нибудь выйдете из своего молчаливого ступора?

– Да, конечно, – растерялся я, вскакивая со стула. – Дело в том, что вы ничего обо мне не знаете…

– Не такая уж ты важная фигура, чтобы тобой интересоваться, – резко ответила она. – Ну что ты опять уставился на меня? Неужели собрался выйти в город в костюме мушкетера?

Я бросился переодеваться. Гиацинта нервно стояла у двери в неопределенном ожидании.

Теперь, в простом зимнем пальто и белой шапочке, она выглядела как строгая школьная учительница.

– Вот, свалился на мою голову еще один эзотерический недоносок, – ворчала она, быстро спускаясь по бетонной лестнице.

– А куда мы, собственно, направляемся? – спросил я, чтобы прервать тягостное молчание.

– Как это куда? Мы идем к моему бывшему мужу Али.

– Я много наслышан о суровом характере Али, – смутился я, – и меньше всего мне хочется появляться у него дома в такое позднее время, да еще с дамой его сердца.

– Не надо громких слов, – отрезала Гиацинта.

– Гнев восточного человека непредсказуем, – заявил я и остановился.

– Не бойся, он не отрежет тебе голову, – рассмеялась она. – Наша совместная жизнь давно закончилась.

Мы долго ехали в метро, пока не оказались где-то на окраине Москвы. Мое настроение совсем упало; я шел по перрону и уже размышлял о том, как буду выкручиваться из нелепой ситуации. Вдруг от толпы отделилась странная фигура, похожая на длинный циркуль в куртке, и направилась в нашу сторону прыгающей походкой.

– Мяу, – крикнул он в самое ухо моей спутнице, – пойдем ко мне домой, я тебя приглашаю от всей души.

– Видишь, Сахарный, я одна к тебе не пойду, со мной молодой человек.

– Да брось ты эту лимиту в метро, – ухмыльнулся он.

– Нет, Сахарный, я больше о тебе не буду заботиться – ступай своей дорогой.

Сахарный мяукнул на все метро и большими прыжками удалился.

– А я уж подумал, вы меня бросите, – произнес я.

– Это вы все меня когда-нибудь бросите, – возмутилась Гиацинта, – я же никого не предаю.

Не успели мы подняться по эскалатору, как возле нас раздалось громкое мяуканье.

– Я согласен взять вас двоих, – склоняясь перед дамой, как на шарнирах, объявил Сахарный, – только этого молодца мы положим на половичке у порога.

"Лучше половичок Сахарного, чем кинжал Али", – облегченно подумал я и, успокоившись, пошел следом за ними через пустырь, напрямик, по дорожке, сокращающей людям путь от спальни до работы и обратно.

К полуночи мы вошли в уютную квартирку. На полу лежали мягкие ковры, окно закрывали бархатные шторы, комната была чистой и тихой. К моему удивлению, Сахарный быстро приготовил ужин, накрыл на стол и достал бутылку дорогого красного вина. Разлив вино по бокалам, он нагло уставился на меня бесцветными глазами:

– А теперь, дорогая Гиацинта, расскажи, – произнес он, потирая руки, – на каком вокзале ты подобрала этого подозрительного типа?

– Он мне достался в подарочек от Джи, – ответила она и, взяв серебряный нож, стала разрезать бифштекс на тарелке с танцующими нимфами.

– И что же ты собираешься с ним делать? – удивленно спросил он.

– Так тебе все сразу и скажи.

– А ты зачем по земле-то бродишь? – обратился ко мне Сахарный.

– Как бы это смешно для тебя ни звучало, стремлюсь к Просветлению, – ответил я.

– И этот туда же! – рассмеялся он. – Тебе, видать, на земле плохо живется, вот ты и заладил о Просветлении. Думаешь сразу в рай просочиться? Нет, дорогой, вначале ты уж на земле намучайся, настрадайся, а потом и на небо заглядывайся. А то вишь какой, молоко на губах не просохло, а все туда же, где великие обитают…

– Что это ты так засуетился? – поинтересовалась Гиацинта.

– У тебя, что ли, в кармане ключи от райских врат?

– А изучал ли ты труд Ницше "Так говорил Заратустра", – обратился ко мне Сахарный. – Там указан Путь Великих Героев.

– Меня больше привлекают восточные школы.

– А, нам попался представитель йоги, любитель стоять на голове. И ты надеешься, задирая ноги, оказаться на небесах? – рассмеялся Сахарный.

– Нет, я думаю, госпожа Гиацинта поможет мне в этом.

– Если она и приведет тебя куда-либо, так только не на небеса.

– Ты что-то слишком разболтался, – вспыхнула Гиацинта. – Не пора ли нам лечь спать, часы показывают три ночи.

– Тебе, Гиацинта, я предлагаю лечь со мной на диване, а доброго молодца положить в коридоре у двери. Если он собрался идти к Просветлению, то пусть сразу привыкает к трудностям.

– Сахарный, ты становишься приторным, – гневно ответила Гиацинта.

– А, – закричал Сахарный и забегал по кухне, – я знаю, ты хочешь лечь на моем мягком диванчике с проходимцем от эзотеризма!

– Перестань буйствовать, – вспыхнула она, – я лягу на диване, мой спутник на ковре, а ты в своем доме сможешь найти себе место.

– Мой дом специально не приспособлен для гостей, – позеленел от негодования Сахарный.

Пока я наслаждался горячим душем, все спальные места оказались занятыми. Гордость не позволяла лечь на пороге. Я вышел на кухню, сел на пошатывающийся стул и открыл записи бесед с Джи: мне было крайне необходимо поддержать себя импульсом Луча.

"Многие формы мистицизма на Западе носят мифический характер. Живя в богатых виллах Лондона и Парижа, эти мистики все равно не могут проникнуть в высшие сферы. Для этого нужны особые качества и обстоятельства, которые нельзя записать и сфотографировать, ибо они всегда меняются, являясь живыми субстанциями.

Невозможно научиться летать в тонких эфирных сферах, будучи загрязненным. Можно, конечно, нарастить искусственные крылья, но это временное удовольствие вам дорого обойдется.

Вы с Петровичем находитесь в оранжерейных условиях космического Луча, поэтому с вами происходит чудо: масса совпадений, внутренних допингов и неожиданного везения.

И вы в точности отражаете притчу о хромом и слепом, которые дойдут, только будучи вместе. Если будете постоянно выяснять отношения, то никогда не удержитесь на Пути. Вам надо идти вместе".

После прочтения этой фразы мое возмущение достигло наивысшей степени, ибо я никак не мог понять, почему Джи навязывает мне общество вредоносного Петровича – разве мало на свете других, приличных попутчиков?

"Если поместить абсурд и нелепость Петровича в определенную ситуацию, то с его помощью можно отыскать иголку в стоге сена. Попробуй использовать его странные качества в положительном аспекте. Как Санчо Панса поддерживал Дон-Кихо-та, а Ламме Гудзак – Уленшпигеля, так и он всегда будет поддерживать тебя, если ты научишься обращаться с ним. Один ты не справишься с поставленной задачей. В каждом из вас должен присутствовать элемент безумия, а с другой стороны – момент волевого рационального подхода".

Я закрыл дневник и попробовал решить этот странный коан, который поставил передо мной Джи, да так ничего и не решив, заснул сидя на стуле. Очнулся от сильного грохота, когда оказался на полу, продрогший от холода и утренней промозглости. Возбужденный Сахарный выскочил в пижаме из комнаты и, схватившись за голову, нервно заорал:

– Опять привели человека, который развалил всю мою квартиру!

– Сейчас я прикреплю ножки обратно, – пролепетал я, покачиваясь со сна.

Сахарный вручил мне молоток и гвозди, и я, нелепо извиняясь, стал сонно сколачивать старинный стул, постоянно промахиваясь.

– Ты чего это ножки приколачиваешь вверх ногами? – возмущенно завопил он.

– Сахарный, какая тебе разница, на каком стуле читать Ницше? – произнесла Гиацинта. – Чини сам свою дряхлую мебель, нам пора уходить.

– Да это антикварная вещь!

– Небось, с помойки притащил, – усмехнулась она, – меня уж ты не проведешь. – Пойдем, Касьян, нас ждут важные дела.

Через несколько часов мы оказались за городом, где снегу было больше и ветер свободно гонял замысловатые искристые фантомы.

– Вот в этой избушке на куриных ножках я обитаю, – сообщила она, указывая на бревенчатый домик.

Он сразу понравился мне: похож был на ладную шкатулку, а вокруг застыли огромные сосны и березы, как будто он стоял в лесу.

– Я и мечтать не мог о такой роскоши, – восхищенно произнес я. – Жаль только, что не в центре Москвы.

Гиацинта, не раздеваясь из-за холода, села за стол и стала разглядывать свои белоснежные пальцы, а я следил за ней с тайным наслаждением. Наконец-то я остался с ней наедине и вдоволь мог любоваться длинными ресницами и сумеречным взглядом. Заметив это, она улыбнулась и вышла из комнаты.

Я затопил печь, и мы в полном молчании стали пить чай.

– К сожалению, мне надо отлучиться на несколько часов, – сказала Гиацинта. – А когда я вернусь, хотелось бы увидеть накрытый стол.

– О моя госпожа, – трогательно произнес я, – отныне я к вашим услугам.

– В этом у меня будет время убедиться, – сказала она и, бросив на меня обворожительный взгляд, вышла на улицу.

Я не спеша достал свой дневник, завернулся в огромный тулуп и стал описывать последние события, в надежде правильно их осознать.

"Я не совсем понимаю, в чем будет состоять обучение, – записал я, – и для чего Джи отдал меня на воспитание этой прелестной даме? Наверное, она будет говорить со мной о Просветлении. Поэтому мне с почтенной миной придется выслушивать скучнейшие разговоры о том, что нельзя выражать негативные эмоции, и с благостью взирать на небеса…"

Через некоторое время меня стало клонить ко сну: ночь, проведенная на антикварном стуле, стала сказываться на моем крепком организме. Скрипнула дверь, я проснулся. Гиацинта появилась на пороге, раскрасневшаяся от мороза, и, увидев мои заспанные глаза, воскликнула:

– Вот как ты выполняешь мои просьбы! Оставался бы ты у Сахарного – чинить стул и слушать его нескончаемые вопли.

– Я быстро исправлю ошибку, – сказал я и бросился на кухню.

Заметив, что даже наспех приготовленный ужин привел мою наставницу в хорошее расположение духа, я решился спросить:

– Не могли бы вы, прекрасная Гиацинта, поведать мне одну из историй вашей необычной жизни?

– Что за любопытный и маловоспитанный человек! – удивилась она. – Здесь я вправе задавать вопросы. Только ваша жизнь меня совершенно не интересует.

– Очень жаль, – огорчился я, – вы же мне очень интересны.

– Вы что, собираете интервью для желтой прессы?

– Как вы могли подумать? Ваша жизнь является поучительной историей для меня.

– Как мне надоела невежественная провинция, – устало сказала она.

Я умоляюще посмотрел ей в глаза.

– Ну ладно, в качестве исключения расскажу тебе что-нибудь.

Жила я в детстве со своей тетушкой, которой была отдана родителями на воспитание. Я почему-то не любила играть с девчонками в куклы, а сидела целыми днями дома и завороженно смотрела в пустой телевизор. Тетка нещадно била меня за это, пытаясь излечить от сумасшествия.

А я любила наблюдать за тремя домовыми, которые с утра до вечера крутились вокруг этого ящика. Они то залезали в него, то вылезали, корчили рожи. Тетке нельзя было рассказать о них – она жила в совершенно другом мире и их не замечала.

Детство у меня было своеобразное: в пять лет я стала летать. Учила меня этому одна женщина, которая давно умерла, но очень часто прилетала ко мне через окно. Если окна были плотно закрыты, то она произносила заклинание – и окна распахивались настежь. Я ее ужасно боялась, но ничего не могла поделать. Женщина заставляла меня летать вместе с ней, и мы долго парили над ночным городом. В темном небе нас никто не замечал, хотя летали мы над самыми домами. Выше подниматься было тяжело, ибо там мало энергетических коридоров, по которым можно скользить. Часто женщина хотела забрать меня с собой навсегда. Тогда я, опустившись на землю, убегала от своей ужасной и коварной преследовательницы. Один раз я не смогла влететь назад в окно и позвонила в три часа ночи в дверь своей квартиры, в ночной рубашонке. Тетка ахнула от удивления – как мог крохотный ребенок ночью попасть на улицу?

У меня была длинная черная коса до колен, которую я очень любила. Эта коса росла с младенчества и ни разу не была пострижена, поэтому она обладала магической силой. Коса была своенравной, хотела – расчесывалась, хотела – нет. Хотела – заставляла меня идти на луг, поваляться в траве. Косу звали Елизаветой. Когда ей хотелось летать, она поднималась к форточке и вытаскивала меня на улицу, заставляя парить над ночным городом.

В двенадцать лет летающая женщина перестала являться мне, и я осталась без учительницы. Но по ночам ко мне стало приходить некое существо, похожее на тюленя, оно откуда-то из пространства плюхалось мне на постель. Оно было прохладным, а на ощупь напоминало твердое желе. Я рано стала интересоваться мужчинами, чтобы спастись от потусторонних пришельцев. Вскоре я познакомилась со своим Звериком – Али, который и стал гоняться за косой Елизаветой с ножницами, постепенно отрезая ее. Когда косы не стало, я потеряла свою магическую силу, и с тех пор волосы умерли, летать я перестала и постепенно увлеклась внешним миром. Сразу после школы я вышла замуж за своего Зверика, и мы стали жить в Очаково, под Москвой. Зверик был умный: он читал только философию, а я готовила и убирала в доме и кое-где подрабатывала на еду. Зверик был настоящим философом и поэтому запрещал рожать детей. Когда я забеременела, он чуть не выгнал меня из дому. На девятом месяце я все еще продолжала выполнять всю домашнюю работу. Однажды, возвращаясь из магазина с покупками, я ощутила, что начались схватки, упала и стала рожать прямо во дворе. Как раз шел дождь, и я родила прямо в луже. В это время Зверик проходил мимо и сделал вид, что не узнал меня. А потом не пустил домой с новорожденным. Пришлось мне скитаться по чужим домам, но долго никто меня не хотел терпеть с ребенком, и я часто ночевала в подъездах. На улице была уже зима. Я вешала мокрые пеленки на батареи, и так они до утра высыхали. Зверик не хотел и слышать о ребенке.

Когда ребенок подрос, я отдала его бабке на воспитание и после этого вернулась домой. Но Зверик жил уже с какой-то Надей. Я сказала, что не буду им мешать, а наоборот, буду готовить, убирать и радоваться их счастью. Тогда Зверик согласился. Надя приходила нарядная и разукрашенная, вечером она ложилась с ним спать, а утром уходила на работу. Надя была некапризной женщиной, и уживаться с ней было легко. В доме часто гуляли московские эзотерики, друзья Зверика, а я должна была им готовить и убирать после них. Когда выпивка заканчивалась, Зверик посылал меня в магазин за водкой, требуя еще и хорошей закуски, но денег никогда не давал. Мне приходилось красть в магазине кур, а также все остальное. Для этого я пришила к одежде длинные внутренние карманы.

Когда в доме появился Адмирал, я в него безумно влюбилась и выбрала его своим Королем на год. Адмирал таскал меня по пьяным компаниям, а ночью бросал у своих друзей и уходил, а когда я возвращалась, сильно ругался. После года такой жизни я ушла от Адмирала и вернулась к Зверику. Но он уже спал на диване с новой женщиной, а я – в углу на продавленной раскладушке. Ночью я просыпалась и тихо ненавидела Зверика, впиваясь в него глазами. Ненависть к нему достигала такой силы, что я проваливалась через спину в потусторонний мир и там странствовала всю оставшуюся ночь, а к утру возвращалась в свое спящее тело.

Однажды в потустороннем мире я встретила магическую женщину, которая мне чрезвычайно понравилась. Я долго просилась к ней на обучение. Наконец, она решила взять меня, но с одним условием: я должна выполнять все, чего бы она ни попросила. Мне так надоел этот мир, что я,, недолго думая, согласилась. Магисса учила меня всему, что знала сама. Мы часто летали с ней на болото и с девушками водили хороводы. Я видела, как некоторые из них превращались в огоньки и заманивали путников в трясину. Они также забирали души у своих любовников. На болоте они разводили большой костер, ставили на него огромный медный котел, затем заманивали туда души любовников и всю ночь варили их на медленном огне. После этого мужчины начинали хиреть и чахнуть, теряя острие духа…

– Ваша жизнь полна ужасных страданий, – воскликнул я. – Неужели не нашелся человек, который мог бы понять вас?

– Как видишь, меня окружали холодные люди.

– Позвольте мне сделать вас счастливой!

– Ах, .молодой человек, разве вы сможете понять душу, в которой все струны порваны жестоким обращением?

Гиацинта говорила чуть театрально, с иронией, но боль в ее голосе была настоящей. Я склонился к ней и нежно поцеловал изящную руку.

– Не стоит так спешить, – молвила она. – День был столь насыщенным, что я едва стою на ногах. Вы можете лечь в маленькой комнате, а я буду в большой.

С этими словами она выскользнула из кухни и направилась в свою комнату. Едва я собрался навестить ее, как в двери щелкнул замок. Я понял, что придется опять читать дневник, дабы отвлечься от романтических чувств. С большим смятением я открыл наугад тетрадь и прочитал:

"Вы должны понять, что на самом деле нет никакой ревности, ибо жизнь, с одной стороны, являет собой мыльный пузырь, а с другой – волшебный сон Брамы.

А из Петровича тебе надо сделать Петрушку: то, что в нем заложено, должно расти дальше. Элементу безумия надо придать приятные формы.

Наша задача – добиться совместного действия и при этом остаться самими собой. Но совместная работа в Школе – это опыт соборного Посвящения, который совершенно уникален.

Представьте, что вас двое или трое, и больше не будет, и вы останетесь одни, а вам надо будет многое познать и пересечься со многими судьбами, передать импульс Школы. Поэтому надо создать друг для друга благоприятный климат, научиться считаться с пожеланиями каждого.

Миряне объединены между собой либо общим гипнозом, либо деньгами. Вы же должны быть едины, выполняя задачу Луча.

Петрович зачислен в Пажеский корпус, а ты – в Рыцарский, и между вами лежит почти непреодолимое расстояние.

Твой конфликт с ним, с другой стороны, неплох, ибо он позволяет взглянуть глубже на природу ваших отношений. Но в критике будь беспощаден только к себе. Не надо бояться конфликтных ситуаций и даже смерти – вы должны научиться неуловимой гибкости. Конфликт – это знак: смотри глубже в себя, здесь зарыт клад, иначе скоро придет конец внутреннему росту. Смотри глубже – и любой конфликт, являющийся свинцом, будет преображен в золото. Но необходимо углубиться в себя не на пять метров, а на пятьдесят…"

Я проснулся от шума на кухне и, быстро одевшись, вышел из комнаты. Гиацинта пила чай.

– Я сейчас ухожу на работу, – сказала она. – Тебе позволяется пожить некоторое время в моем доме. Но при одном условии – ты не будешь заполнять собою все пространство и мешать мне углубляться в мир сновидений.

– Я тихий человек, увлекающийся созерцанием того, что существует за видимым миром.

– А деньги у тебя есть на проживание? – поинтересовалась она. – А то у Гиацинты их совсем мало, едва хватает на оплату одной комнаты.

– Я могу оплатить все расходы – заявил я.

Допив чай, Гиацинта скрылась за дверью. Я не спеша позавтракал и, накинув пальто, вышел на заснеженный двор.

"Пора ехать в Москву, – решил я, – надо срочно навестить Джи".

Через час я позвонил в дверь квартиры Феи на Авиамоторной улице.

– Что-то ты рано приехал, – удивился Джи, впустив меня в тесную комнату.

Хотя был полдень, в комнате все спали: Фея на диванчике, а Петрович – под круглым столом, на старом одеяле.

– Я неплохо устроился, в Красково, – бодро сообщил я, – в небольшом деревянном домике.

– Очень кстати, – сказал Джи, постепенно просыпаясь. – Хорошо, если бы ты и Петровича туда пристроил, а то наша комната превратилась в ночлежку

– Да, невыносимо, – вдруг встрепенулась Фея. – Когда Петровичу снится страшный сон, он кричит и бьет ногами в дверцу шкафа. А такие сны ему снятся каждую ночь. И я бы тоже хотела пожить в деревянном домике под Москвой.

– Тогда надо попить чайку и заняться этим вопросом, – сообщил Джи.

К вечеру ситуация была обсуждена с госпожой Гиацинтой, и на!Щ маленькая Школа получила разрешение снять две комнаты в деревянном домике.

– Теперь перед нами стоит важная задача, – произнес Джи.

– В Красково мы попытаемся построить пятиугольник. Нам надо научщъся не то чтобы любить друг друга, следуя христианским заповедям, но хотя бы терпеть отрицательные проявления ближних. Это не так-то просто. Нам надо сохранить пространство Школы, его теплую атмосферу, в которой каждый из нас мог бы творчески проявляться. Мы, наконец, вырвемся из душного пространства московской коммуналки и попадем в более роскошные условия.

К полуночи мы прибыли в домик и стали обустраивать новое пространство. Гиацинта приготовила тушеное мясо с жареным картофелем, по дому разнесся аппетитный запах. Накрыв на стал, она позвала нас отужинать.

– А что происходит с твоей квартиркой на Белорусской? – спросил Джи, разрезая ножом большой кусок баранины.

– Там живет Данилка, – невесело ответила она.

– А это что за новый персонаж? – живо заинтересовался я.

– Когда я получила однокомнатную квартиру – в полуподвале, недалеко от метро Белорусская, – начала свой рассказ Гиацинта, – то, конечно, в нее повадились ходить все эзотерики московского андеграунда. Они устраивали там свои пирушки и эзотерические заседания. Известный художник Зверев тоже частенько просился заночевать у меня, когда опаздывал на последний поезд метро. Мне опять приходилось за всеми убирать, опять покупать водку и мясо. Ведь если придут мэтры, то уж лучше их накормить и напоить, а то житья никакого не будет. Скажут недоброе слово – и вся жизнь пойдет наперекосяк. А тут подвернулся Данилка. Он сказал, что работает в КГБ начальником, у него своя машина. Живет он с женой в трехкомнатной квартире, с видом на Кремль. Но сейчас жена там затеяла ремонт, и он, если я не против, поживет немного у меня на Белорусской, заодно отремонтирует и мою квартиру. Я обрадовалась, что добрый человек нашелся, хоть порядок наведет. Но Данилка живет уже три месяца, а ремонт никак не закончит, и я сняла себе комнату в избе, в Красково.

– Хотелось бы взглянуть на твою квартиру, – мечтательно произнес я.

– Вот и я хотела завтра поехать туда и посмотреть на ремонт! – воскликнула Гиацинта.

На следующий вечер я бодро шагал за своей учительницей по Малой Грузинской улице. Пройдя разрушенную кирху, мы свернули в переулок и остановились перед обшарпанным особняком. Мы обошли его, и Гиацинта стукнула три раза в полуподвальное окошко.

Открылась низкая дверь, и в нее высунулся двухметрового роста грузин, с надменным барственным лицом и холеными усами, одетый в черные дорогие брюки и белую рубашку с галстуком.

– Наконец-то ты появилась, – пробасил грузин и заключил в объятья нежный стан Гиацинты.

"Что это он так любезен с моей женщиной?" – разозлился я, стараясь оторвать ее от грузина. Вдруг его взгляд наткнулся на меня:

– А это еще что за чудо?

– Да это безобидный Барсик, – ответила Гиацинта.

Тут зазвонил телефон, и Данила стал объяснять кому-то сложный юридический вопрос.

Мы скромно переступили порог. Квартира была неплохо обставлена, но из-за ремонта кое-где лежали куски линолеума и недоклеенных обоев.

Данила долго говорил по телефону, а Гиацинта ходила и ворчала, что прошло три месяца, а ремонт даже и не начинался. Подозрительный Данила отделывался пошлыми комплиментами.

Я сидел на кухоньке и думал, что на самом деле ремонт делать не обязательно: комната и кухня выглядели по-домашнему уютно. А с этим грузином разбираться – все равно что провалиться в ад.

– Пойдем отсюда – ты все равно от него ничего не добьешься, – сказал я.

– Вот видишь – Гиацинту все время обманывают, и она ничего не может с этим поделать, – печально произнесла она, выходя на покрытый снегом асфальтовый двор.

– Я бы на твоем месте завтра же выгнал его из дома, – недовольно ответил я.

– А кто закончит ремонт?

– По-моему, дело тут не в ремонте.

– Ты, кажется, собрался устроить мне сцену ревности? – возмутилась Гиацинта. – Ты что, забыл, что находишься у меня на обучении? – и она строго посмотрела на меня.

Жизнь в Красково потекла своим чередом. Я постепенно влюбился в госпожу Гиацинту и не мог жить без нее ни одной секунды. Однажды, набравшись смелости и дождавшись удобного момента, я торжественно произнес:

– Дорогая Гиацинта, в вашем лице я встретил свою судьбу. Я вас люблю. Если вы согласитесь быть моей женой, я стану самым счастливым человеком.

– Вы мне тоже нравитесь, – сказала она, слегка покраснев, – но не будем торопиться с браком – мне надо проверить ваши чувства.

– Я готов пройти все испытания и заслужить ваше сердце, – ответил я.

Гиацинта размышляла целый месяц, проверяя мое чувство самыми разнообразными методами, и, наконец, согласилась. Мы подали документы в загс, а ночью в сновидении меня вызвали в суд. Я вошел в огромный квадратный зал с мерцающими серыми стенами. Посреди зала стоял темный дубовый стол, за столом сидел строгий мужчина в сером штатском костюме с длинным сухим лицом. Он просверлил меня глазами насквозь и резким голосом спросил:

– Это правда, что ты любишь госпожу Гиацинту? Или женишься на ней из-за прописки в Москве?

"Если он заметит корысть в моем сердце, то все пропало", – задрожал я.

– Беру в жены Гиацинту по любви, – с трудом произнес я, и тело покрылось холодным потом.

Серый человек очень подозрительно посмотрел в мои глаза и с размаху ударил штампом по листу белой бумаги, а потом бросил ее мне через весь зал. Лист сделал головокружительный вираж и опустился в мои руки. На нем было проштамповано: "Женат на госпоже Гиацинте".

От безудержной радости я тут же проснулся.

– Гиацинта, – вскричал я, – нас поженили на тонком плане! Теперь мы муж и жена.

– Ты сумел пройти астральную канцелярию, где за мной наблюдают, – улыбнулась она.

– Что ты имеешь в виду?

– Я ничего не собираюсь тебе объяснять.

Через неделю нас расписали. Свидетелями на свадьбе были Джи, Фея и Петрович. Мы с госпожой Гиацинтой поселились в отдельной маленькой комнатушке, Петрович жил в другой, а Джи с Феей – в просторной комнате.

– Теперь, на правах законного мужа, мне хочется разобраться с Данилой, – заявил я госпоже Гиацинте.

– Вот и хорошо, – засмеялась она, – сегодня же мы обязательно посетим его.

Но, когда мы подошли к квартире на Белорусской, я с удивлением заметил на двери листок бумаги с милицейским штампом:

"Квартира опечатана. Хозяину помещения явиться в следственный отдел МВД".

– Какой ужас! – воскликнула Гиацинта. – Я так и знала, что с этим Данилкой попаду в неприятную историю. Видишь, дорогой Барсик, придется тебе идти в милицию!

– А я-то при чем? – возмутился я. – У меня нет желания попасть под наблюдение^этих товарищей.

– Что это за трусливый муж? – вспыхнула Гиацинта. – Улаживать дела с милицией – это твое дело. Тебя ведь все равно вызовут на допрос.

"И мое обучение у Джи уж точно закончится", – подумал я.

– Раз ты дрожишь как осиновый лист, – снисходительно произнесла она, – отправляйся домой, вечером встретимся.

Я счастливо зашагал в сторону метро.

Вернувшись вечером домой, Гиацинта сняла полушубок и сказала:

– Данила-то оказался негодяем. Неделю назад он, как всегда, сидел вечером у телефона и куда-то звонил по делам КГБ. А в этот день по Москве шла очередная проверка документов. В дверь настойчиво позвонили, а когда Данила распахнул ее, то увидел на пороге двух сержантов с пистолетами.

"Предъявите документ", – грозно сказал высокий сержант в кожаной куртке.

"Какие документы, дорогой, – ответил удивленный Данила.

– Вы что, не видите – я сам из КГБ, я знаю все ваше начальство".

"Предъяви документ", – разозлился другой сержант, помахивая пистолетом.

Данила полез искать паспорт по карманам пиджака.

"Извини, сержант, – миролюбиво произнес он, – я живу в другом месте, жена делает ремонт, паспорт лежит в другой квартире".

"Тогда, гражданин, пройдемте в отделение милиции – там и разберемся".

Данила недобро посмотрел на пистолеты и, взяв пиджак, сел в черный милицейский воронок…

– Откуда ты знаешь, как его взяли? – подозрительно спросил я. – Ты что, присутствовала при этом?

– Это тебя не касается, – отрезала она. – Ты бы лучше позаботился, чтобы нас не посадили. Данила, как выяснилось, опасный авантюрист.

– А меня-то за что? – удивился я.

– Тебя – как соучастника, – холодно улыбнулась она. – Наш Данила сбежал из тюрьмы и уже восемь лет находится во всесоюзном розыске, потому что, засветившись в одном городе, сразу смывался в следующий. Он жил тем, что обманом вымогал деньги у богатых дамочек – говорил, что он работник ОБХСС и может достать дорогие шубы и модные вещи. Моей знакомой Моськиной он пообещал шубу за тысячу рублей, и теперь только она поняла, что не видать ей ни шубы, ни Данилкиной любви как своих ушей. Квартиру мою опечатали до выяснения подробностей.

– Ну и попали мы в ситуацию, – произнес Петрович. – Тут надо что-то придумать.

– Пойдем прогуляемся в магазин, – предложил Джи, – там все и обсудим.

Я взял рюкзачок и вышел вслед за ним во двор, заваленный свежим пушистым снегом.

– Если ты прошел сложные ситуации в городе Дураков, – произнес Джи, с удовольствием вдыхая морозный воздух, – то это не значит, что ты всему научился. Судьба не раз подбросит тебе массу таких сюрпризов, в которых ты можешь погрязнуть навеки.

– Не знаю почему, но как только я вступил в Школу, меня стали преследовать сплошные неприятности.

– Наконец-то ты столкнулся с реальной жизнью, – заметил Джи. – До этого ты жил в собственных иллюзиях.

– Передо мной стоит еще одна важная задача, – сказал я, стараясь отвлечься от невеселых дум. – Каким образом вернуть Нику на Корабль? Она влюбилась в чуждого нам товарища Мамкина и уехала с ним в Петербург.

– Нам нельзя терять ее, – заявил Петрович, словно очнувшись от зимней спячки.

– Никогда не стремитесь ничего исправить в мире, – вдруг ответил Джи, – ибо ваша личная сила иссякнет. Для того чтобы Ника вернулась на Корабль, потребовалось бы собрать энергию всех электростанций мира и применять к ней каждый день, но у вас нет таких сил. Достичь высшей гармонии – значить научиться тонко использовать все противоречия. Не стремитесь исправить, стремитесь понять. Лишь Орден может исправить и сам это сделает, если нужно. Как только вы начнете исправлять мир – вы погибли. Ваши силы ограничены, вы не можете победить бесконечное число врагов. Но победить в душе негатив на ближнего своего – есть соизмеримая с вашими потенциями борьба с последствиями космической катастрофы, жертвами которой вы являетесь до сих пор.

– Как я ненавижу этого Мамкина, – процедил Петрович, – увел от нас лучшую ученицу.

– Как только вы испытываете негатив к кому-либо или друг к другу – вы исключаете себя из времени, – сказал серьезно Джи.

– Ваше бытие исчезает, вас в этот момент нет. Некие инфернальные силы вас надули, обманули, провели, уничтожили.

– Что же делать? – грустно спросил Петрович.

– Вот способ борьбы, – ответил Джи, – исключите из тела своего времени все, что связано с негативом.

Не впускайте в тело своего времени врага – тот или иной негатив на ближнего.

За каждым негативом стоит очень враждебная для вас сущность – демон.

Даже если негатив прикрывается очень благородной идеей, все равно за ним стоит демон, который желает вашей погибели.

Время должно принадлежать вам, а не демонам.

Похищение времени демонами опасней, чем похищение жизни, ибо вы навеки сокращаете свою реальную жизнь, запас которой тает от негативов друг на друга. Негатив – это кошмарный враг. Чем благородней негатив, тем он страшнее. Если вы хотите сократить свою космическую жизнь – испытывайте негативные эмоции. Но тогда в конце космической жизни вас ожидает нечто ужасное, в тысячу раз хуже, чем ад, – это космическая свалка.

Но можно победить время, сделав конкретное сверхусилие, и излучать из себя атмосферу радости и сотворчества.

– Слушай внимательно, Петрович, – заявил я, когда мы вернулись и сели пить чай, – с сегодняшнего дня мы должны прекратить всякую вражду.

– Мне не нравится слово "должны", я никому ничего не должен…

– Во всяком случае, я объявляю тебе перемирие.

– Какой ты, Петруша, упрямый, не слушаешься, все норовишь перечить и баловаться в своей маленькой клеточке, – пропела Гиацинта, – не поскользнулся бы ты где-нибудь.

Петрович сразу присмирел и уткнулся в свою тарелку.

– Дорогая Гиацинта, – попросила Фея, – не могла бы ты нам рассказать что-либо о себе?

– Вряд ли вас заинтересует моя история. Лучше Гиацинта расскажет, что она может делать.

Гиацинта глупая и может только хозяйничать по дому, варить, убирать, стирать и готовить еду. Но она также может писать интересные сказки, любить и грезить. Гиацинта не может думать, забивать гвозди и держать молоток в руках. Она представляет мужчин маленькими детьми и тогда участливо заботится о них. Если Барсик полюбит немного Гиацинту, а потом бросит, то она побежит на помойку, и найдет себе самое мерзкое существо, и будет ласкаться с ним. Поэтому ее нельзя заласкивать чрезмерно. Один раз в месяц вполне достаточно. Так что смотри, Барсик, не заласкивай Гиацинту, это ведь как пьянство. Если она запьет, так ей мало вот так здесь с вами пить, она побежит еще куда-то на сторону, чтобы выпить с кем-то еще. А нагулявшись на помоечке, Гиацинта придет и скажет: "Вот это тебе все, Барсик, это все твое". После сильных запоев Гиацинте хочется куда-либо сбежать и скрыться. Она так делает, если ее не любят, бьют и плохо к ней относятся. Гиацинта не любит только одно эротическое общение, с ней надо поговорить о разном, о многом. Она может быть разнообразной и многогранной, она любит, чтобы ее иногда сводили в гости…

– Как ты можешь говорить такие вещи, Гиацинта! – возмутился я. – Ты ведь моя жена.

– Это здесь я тебе жена, а там я сама по себе.

– Где это – там?

– Там, куда ты не можешь проникнуть.

– По-моему, – проворчал Петрович, – Касьян проскользнет куда угодно.

– Со своим идиотизмом он вряд ли сможет найти меня в сновидениях, – расхохоталась Гиацинта, и в глазах ее блеснул странный огонь.

Волна потустороннего холода пронеслась по кухне. На меня снова смотрела бледная карнавальная маска, скрывающая Неизвестное.

– Вы не будете возражать, если я покину вас? – тихо прошептал я. – Мне что-то не по себе.

– А еще изображает героя, – недобро усмехнулась Гиацинта.

Я упал на кровать; непреодолимая усталость навалилась на мои плечи. Не успел я сомкнуть глаза, как оказался бегущим по узкому ущелью, высоко в горах. В холодном небе мерцала луна, и яркие звезды угрожающе нависли над горизонтом. Вокруг возвышались отвесные мрачные скалы, едва различимые в темноте. Внезапно я услышал за спиной глухое рычание. Испуганно оглянувшись, я заметил вдалеке, в бликах желтой луны, двух матерых волков – они гнались за мной. Я неистово убегал от волков, перепрыгивая острые валуны, петляя между камней. Расстояние постепенно уменьшалось, меня охватил сверхъестественный ужас. Еще немного – и я буду растерзан.

"Вот так бесславно заканчивается мое обучение", – только и успел подумать я. Но в это мгновение волки превратились в двух лучезарных юношей, протягивающих ко мне руки.

Проснувшись, я рассказал об этом.

– Это сновидение, – заметил Джи, – означает, что пройден восемнадцатый Аркан. Грубая энергия твоего Уробороса – Дракона – расщепилась на две более тонкие, мужскую Янь и женскую Инь. Теперь тебе под моим руководством необходимо произвести очистку и возгонку этих энергий, а затем вновь расщепить их на более тонкие – тогда в тебе прорастет сверхвосприятие.

– Почему я не попадаю в такие сновидения? – недовольно сказал Петрович. – Чем я хуже Касьяна?

– С точки зрения иерархии, ты стоишь ниже Касьяна, – отвечал Джи, – поэтому он попадает в более высокие пространства и может тебе приказывать, не злоупотребляя своей властью и не являясь жертвой подсознательных негативов. С точки зрения си-нархии, несмотря на пропасть, разделяющую вас иерархически, вы оба являетесь совершенно равными перед лицом Абсолюта.

В рыцарской среде практикуется синархическое и братское отношение друг к другу. Соблазн применять власть и злоупотреблять ею – велик, поэтому старший рыцарь берет на себя всю ответственность за последствия своего приказа и пользуется этим правом только в крайних и редких случаях. В то же время нельзя сказать, что синархическое отношение является фамильярным и демократичным. Это сочетание доброты и дистанции, чувства юмора и спонтанности, понимания и взаимной жертвы перед лицом высших замыслов. Нельзя забывать, что оба находятся на службе великому делу Посвящения. Никто не имеет права злоупотреблять служебным положением. Необходимо сопоставлять любой конфликт и неясность с внутренним чувством жертвенного служения Высшему.

Теперь об отношениях с нашими дамами.

Гиацинта – Шакти высокого ранга, Петрович – паж. В его обязанности входит носить шлейф, веселить, развлекать, помогать и защищать. Любая претензия поставить себя на один уровень с дамой дисквалифицирует его и лишает изначального ранга пажа. Если ты одного ранга с дамой, то можешь питать надежды на интимную близость, если различного – то нет. Но по-братски, синархически, можно общаться. Внутренне непонимание "табеля о рангах" допускать нельзя. Это преступление, приравниваемое к кровосмесительству, и называется осквернение.

– Какие суровые законы в вашем Космосе, господин Маэстро, – произнесла Гиацинта, кокетливо играя прядью пушистых волос и поглядывая на бедного Петровича.

– В вашем они гораздо безжалостней, – отпарировала Фея.

– Вот у Гиацинты на тонком плане есть настоящий королевский двор, – сказал вдруг Джи. – Он состоит из фрейлин и слуг, а сама Гиацинта является Снежной Королевой.

– А Касьян в нем – влюбленный рыцарь, – подхватил Петрович.

– Нет, Ласаро, – презрительно произнесла Гиацинта, – ты в моем замке являешься гадким мальчиком Каем. Тебе в глаз попал осколок зеркала Люцифера, и ты безумно влюбился в Снежную Королеву.

– Но самым роскошным королевством владеет Фея, – произнес Джи, – она на тонком плане живет в царстве древнего Египта. Она – Жрица Фиванского Святилища. У нее эфирный состав тела, ее образ вы можете найти на фресках Египетских пирамид.

Через нее высшие сферы просматривают современный мир. Таких тончайших сущностей в древнем Египте было около трехсот. Их изваяли в виде статуй, которые сохранились до сих пор. Древние Иерофанты с их помощью проникали в высшие миры и общались с небесными цивилизациями. Ее защищают небесные стражи, а тот, кто ее обижает, навлекает на себя массу неприятностей.

Под утро в сновидении мне удалось проникнуть в царство таинственной Гиацинты. Ее замок был выстроен изо льда, его стены красиво мерцали голубоватым светом. Я сидел на ледяном полу и играл в фосфоресцирующие кубики; мне не нужен был мир людей, мое сердце остыло и превратилось в лед. Я предавался холодным мыслям о звездных просторах, рассматривая магическое зеркало. Вдруг в нем возникла призрачная фигура Гиацинты в одеянии Снежной Королевы.

– Я хочу рассказать одну историю, – произнесла она. – Может быть, тебе она напомнит о прошлом.

В одном из замков умер Рыцарь. Покинув свое остывшее тело, он стал подниматься в высшие сферы. Внезапно перед ним явилась прекрасная дама в красных доспехах.

"Привет тебе, Рыцарь, – улыбнулась она. – Я рада вновь встретить тебя. Не одна сотня лет пролетела с тех пор, как мы однажды расстались".

"Кто ты о, прекрасная дама?" – воскликнул восхищенный Рыцарь.

"Ты забыл меня? А ведь раньше мы были хорошо знакомы, – и она нежно прикоснулась к его руке. – Ты вместе со мной сражался за великий Орден".

"Но я не помню вас, моя дорогая принцесса", – смутился Рыцарь.

"Приглашаю тебя в мой роскошный замок, который находится высоко в горах. Там ты встретишься с достойными рыцарями, умными и гордыми. Тогда ты вспомнишь себя, вспомнишь, как мы сражались под одними знаменами, как одерживали громкие победы. Там я напомню тебе о былой твоей славе".

"Моя прекрасная госпожа, – склонил голову Рыцарь, – за вами я готов последовать хоть в ад".

Вошел Рыцарь в замок и увидел множество рыцарей в прекрасных доспехах, но холодны были их взоры и надменны их лица, и вспомнил он, как вместе с ними сражался против воинства светлых, и что одержали они победу над рыцарями, на знамени которых развевался белый Андреевский крест. И ушла радость из тех мест, и опустилась серая мгла, и люди перестали радоваться солнцу. И погас мир для их сердец. Опечалился Рыцарь, ибо понял, что не добру служил он ранее, и тут же решил покинуть замок. Но внезапно к нему подошла прекрасная дама, пригласившая его в замок, и вспомнил он, как, влюбившись в нее, постепенно забыл о своих друзьях по светлому Ордену и следовал всюду за ней. И так сильна и сладка была эта любовь, что потерял он честь и перешел в темный орден, забыв боевое прошлое. И заметил он, что потемнели лица рыцарей в зале, а лицо его дамы стало еще темнее. И понял Рыцарь, что попал в орден темных, и не выбраться ему так легко из этого места…

Звук легких дамских шагов на кухне вывел меня из волшебного сновидения.

Я встаю, выхожу на кухню и вижу невероятных размеров Джи, напряженно сидящего за столом.

– Откуда на кухне могли взяться дамские шаги? – спрашиваю я, сонно протирая глаза.

– Ну ты, чего встал, – пригрозил Джи, – какие еще женские шаги, турыст-тыптымат. Тут тебе не здесь, а ну ложись, а то мы тебя быстро отвыкнем…

Он шумно вдохнул воздух и подул на меня с такой силой, что я мгновенно оказался в маленькой комнате, придавленный ветром к постели.

– Вставай, – растолкала меня Гиацинта. – Тебе пора идти к следователю.

– Не пойду, – сказал я. – Иди сама, я ни при чем.

– Допрыгаешься ты, Барсик, – недовольно произнесла Гиацинта.

Я открыл глаза: яркое солнце светило мне в лицо. Я тут же бросился записывать сновидения. В этот момент Петрович, одетый, открыл дверь и схватил свою сумку.

– Куда это ты собрался? – удивился я.

– Пока ты тут расслабляешься, Джи берет меня в ситуацию, – буркнул он.

Я кое-как натянул на себя одежду, выскочил на кухню и, схватив пальто, бросился на улицу догонять Джи. "Ну и Петрович, – злился я, – отъявленный негодяй, не мог предупредить меня раньше".

Я подбежал к отходящей электричке; на платформе никого не было. Двери стали с шумом закрываться, и я с трудом раздвинул их руками и протиснулся внутрь. Обойдя все вагоны, я только в последнем обнаружил Джи, спокойно сидящего на скамье и разъясняющего Петровичу проблемы мироздания.

– А я думал, что ты прозеваешь свой шанс, – засмеялся он.

– Если я пропущу хоть один, то никогда не достигну Просветления.

– Я не даю тебе никаких гарантий, – сказал Джи и достал дорожные шахматы. – Ну что, Петрович, не сыграешь ли ты пар-тейку с Ласаро?

– Да, с жалким Барсиком я всегда готов сыграть – ему это поможет переварить вчерашнюю ситуацию, – ухмыльнулся Петрович, подражая Джи в значительности интонации.

Я бы с удовольствием заехал ему по фэйсу, но присутствие Учителя остановило моего Уробороса, и я стал расставлять фигуры.

– У тебя появился замечательный шанс поработать над своим Драконом, – заметил Джи, пристально наблюдая, как гнев приливает к моим глазам.

– Ты, Касьян, даже не замечаешь, как стал грубым конюхом, – добавил, ухмыляясь, Петрович.

– Если ты еще уважаешь себя, то опрокинь шахматы Петровичу на голову! – орал внутри меня Уроборос.

Я стиснул зубы, сопротивляясь сильнейшему искушению, но затем вышел в тамбур, изо всех сил хлопнув дверью.

Под холодным ветром Уроборос притих и спрятался в нору. Тогда я мирно вернулся в вагон. Джи спокойно доигрывал мою партию.

– Ну что, удалось, – поинтересовался он, – пережить сознательное страдание, пока Петрович пускал кровь твоему Дракону?

– Это было непросто, – отвечал я.

– Но ведь ты сам подписался на обучение, – добавил он, – вот и терпи.

– Терплю, покуда помню, но когда Дракон оживает, все забываю в праведном гневе.

– Ну что ж, – вздохнул Джи, – сегодня я решил познакомить вас с загадочной мистической дамой, живущей замкнутой жизнью. Ее зовут Лэйла. В вашу задачу входит легко вписаться в ситуацию, не нарушая ее тончайшего узора.

– Ну, это не сложно, – заявил Петрович, – можете на меня положиться.

– Что б мы без тебя делали? – усмехнулся я.

Ближе к вечеру мы во главе с Джи вошли в подъезд дома сталинских времен, сумрачно выделявшегося в редком морозном тумане. Дверь открыла женщина с суровым смуглым лицом, глянула черными прищуренными глазами и сказала сухо:

– Входите.

Мужская рубашка на ней была живописно испещрена мазками и пятнами краски, брюки не гнулись от покрывавшего их разноцветного слоя, в котором преобладал голубой и зеленый.

"Да она, видимо, известная художница!" – догадался я и прошел на кухню. Моя догадка подтвердилась, когда я увидел нарисованную на беленой стене сине-фиолетовую лохматую спираль – она могла быть циклоном или галактическим вихрем.

– Это ваша работа? – вежливо спросил я.

– Это намалевал один мой знакомый, – обиженно сказала хозяйка, – и теперь часами медитирует на свое изобретение.

На стульях с высокими спинками возлежали два огромных кота, мерцая туманными глазами. Один из них, занявший целых два стула, при моем приближении зло зашипел. Я небрежно сбросил его на пол, на одно из отвоеванных мест уселся сам, а другое предложил Джи.

– Между прочим, – жестким голосом сказала художница, застыв с чайником в руке, – коты в древнем Египте считались священными животными. К тому же коты связаны с астралом дома. Неуважительное обращение с ними приводит к ссоре с духами – хранителями очага.

– Приветствую вас, Господин Школьный Учитель, – поклонился Джи серому коту, и тот ответил загадочной чеширской улыбкой.

– Его зовут Рамзес, – сообщила Лэйла.

– А второго? – поинтересовался Джи.

– Рамзес Второй.

Я недвусмысленно усмехнулся.

– Какого невоспитанного человека вы привели в мой дом, – добавила она.

– Я слыхал, что через голубые глаза сиамского кота, – солидно произнес Петрович, – можно войти в контакт даже с самим фараоном.

– Можно, но не всем, – отрезала Лэйла.

В ее взгляде я прочитал: "Когда же вы, наконец, уйдете?"

– Вы не могли бы показать нам свои работы? – мягко спросил Джи.

– Пожалуйста, – сказала Лэйла с видимым безразличием, – можете пройти в мою комнату.

Я последовал за Джи в большой зал, лишенный мебели – только мольберт и круглый стол без скатерти. И стол, и пол под ним тоже были в мазках и пятнах краски, как палитра. Вдоль стен тянулись стеллажи, уставленные странными сюрреальными картинами. На многих из них была изображена Фея в одеянии египетской жрицы, на других – святилища и пирамиды среди голубоватой пустыни. Мне показалось, что в комнате звенит странная мелодия, древняя, ритмичная и прохладная.

– Лэйла, – тихо сказал Джи, – это тайная фрейлина Феи, прекрасный алмаз, который преждевременно потускнел, будучи заключен в простую невзрачную оправу. На тонком плане она является статуей, которая стоит у входа в храм, застыв в ритуальной позе просящей подаяния. Из высших сфер я ей однажды бросил золотой, и до сих пор она живет его остатками.

– Она кажется мне мужественной и неприступной, – заметил я, – а в ее картинах слишком много прохладного разума.

– Это ритуальная сущность, в прошлом жившая в индийском тантрическом храме. Все древнее знание до сих пор сокрыто в ее теле. Но она об этом не знает, и не стоит ей об этом говорить. Лэйла будет посильнее Лорика, только в ней надо пробудить эту спящую энергию. Она сейчас похожа на руду, которую необходимо долго обрабатывать.

Ритуальные женщины всегда одиноки – Гиацинта, Фея, Лэйла. Сейчас ее сердце мертво, и ты мог бы его оживить. Лэйла – древняя душа, обитавшая в других цивилизациях. Она глубоко вошла в наш Луч, поэтому… смотри сам.

Я задержался в комнате, рассматривая картины, а Джи вернулся на кухню. Видимо, Лэйла немного смягчилась, потому что, прислушавшись, я услышал обрывок ее рассказа:

– Однажды мой отец, путешествуя по Крыму, поднялся на гору Ай-Петри. Взглянув на море с вершины, он вдруг увидел в воздухе четкое видение древнего Египта – храмы, пирамиды, статуи. Он смотрел, а видение не исчезало, и было таким же настоящим, как город внизу. Он тогда позвал своего товарища, крикнул ему, чтобы тот тоже увидел такое чудо, обернулся – и видение мгновенно пропало, и ничего уже не было…

Я поспешил на кухню, но с моим появлением интересный разговор прервался. Под колючим взглядом Лэйлы я почувствовал себя неуютно.

– Я откланиваюсь и ухожу, – сказал Джи Лэйле, – но оставляю вам для беседы моего младшего брата, – и, взяв с собой Петровича, он удалился.

– Меня интересует только Фея, – заявила она, проницательно разглядывая меня, – а также все, что с ней связано.

– Мне хотелось бы подружиться с вами.

– Вы уже успели нахамить моему Рамзесу, – холодно улыбнулась она. – Это то же самое, что оскорбить меня.

– Мне надо попросить у него прощения? – усмехнулся я.

– И как можно скорее – хотя и это вам ничем не поможет, и вообще я не расположена к бессмысленным разговорам.

– Прошу прощения, ваше величество, – саркастически произнес я, – за то, что бесцеремонно согнал вас с трона.

– Не люблю неискренних людей, – сверкнула глазами Лэйла, – даже если они сумконосцы Джи.

"Нет, не хватит у меня терпения размораживать эту мертвую душу", – разозлился я. Допив чай, я холодно откланялся и удалился.

Был поздний вечер, и я отправился в нашу избушку за город. На улицы Москвы опустилась грозная ледяная ночь. В электричке напротив меня сидела девочка лет тринадцати, в нелепом клетчатом пальто и вытертой шапке. Она заглянула мне в глаза, а потом неожиданно, прозрачным пальцем на заиндевевшем стекле, стала тщательно выводить стоящий на могиле скелет. Я вначале не обратил на это внимания, но вдруг вспомнил, что Джи советовал мне не терять алертности даже в самые тихие, на первый взгляд, минуты.

Насторожившись, я оглядел вагон, но редкие пассажиры мирно дремали на желтых деревянных скамьях. Уже недалеко было до моей остановки; я вышел в пустой обледенелый тамбур и прислонился спиной к вагонной двери. Электричка въехала на железнодорожный мост. В какой-то момент я отклонился от автоматической двери, зачем-то достал дневник из сумки и уже собрался прислониться снова – как вдруг вспомнил скелет на оконном стекле и оглянулся: дверь потихоньку открылась. Грохочущая темнота ворвалась в тамбур, готовая поглотить меня навсегда. Что-то безжалостно наблюдало за мной сквозь железные пролеты моста. Сердце мое похолодело от ужаса, я поблагодарил стражей Луча за знак на стекле. Я вернулся в пустую избушку и быстро лег в холодную постель.

Очнулся я в средневековом замке, рядом с Джи, в кругу людей, одетых в дорогие испанские наряды. Я вслушался в негромкий рассказ одной из прекрасных дам.

– Два темных Рыцаря, связанных глубокими узами друг с другом, услышав весть о Христе, покинули свой орден и встали на Путь Света. Один из них нашел учеников Христа и стал учиться у них различению добра и зла. Он стал слушаться их во всем и следовать их наставлениям. Другой решил вступить в светлый рыцарский Орден и выполнять все предписанные обеты.

Первый сделался отшельником в пустыне, затем проповедовал учение Христа в одной из стран и, наконец, стал прелатом, духовным наставником испанского двора.

Второй Рыцарь успешно участвовал в сражениях за освобождение Гроба Господня и быстро продвигался по иерархической лестнице Ордена.

Однажды второй Рыцарь возвращался со своим отрядом из Палестины, покрытый славой, и решил остановиться в близлежащем замке на краткий отдых.

В этом же замке гостила графиня, известная своей красотой. Лишь только увидел ее Рыцарь, огнем любви зажглось его сердце, и решил он просить руки графини. В тот же день в замке появился прелат со своими монахами, чтобы отслужить молебен, и, увидев графиню, понял, что готов оставить служение Господу, чтобы провести всю жизнь рядом с нею.

Хозяин замка отвел обоим – крестоносцу и прелату – комнаты, расположенные рядом. Поздним вечером два бывших темных Рыцаря встретились и вспомнили друг друга со слезами удивления и радости. И поняли они, что оба мечтают о графине, полюбив ее с первого взгляда. Невозможна была борьба между Рыцарями, ибо связаны они были обетом мистической дружбы. Поэтому они решили предоставить выбор графине.

Рыцарь отправил свой отряд на родину, а сам остался в замке – добиваться руки графини. Через некоторое время он сделал ей предложение и получил отказ. Сильно разочарованный, он попрощался с прелатом и уехал в Палестину.

Прелат, обнадеженный неудачей своего соперника, также признался графине в любви, но также получил отказ, и, сокрушенный, вернулся к испанскому двору.

В это время Рыцарь, доблестно сражаясь с сарацинами, организовал Орден для защиты паломников, идущих из Европы ко Гробу Господню. Слава о его подвигах дошла до графини, и она послала ему алую розу Рыцарь, окрыленный надеждой, поспешил к ней в замок.

Прелат же решил силой захватить графиню и, сложив с себя духовный сан, тайно обвенчаться с ней в монастыре у ставленника приора.

И в тот миг, когда Рыцарь, приехав в замок, обращался с приветствием к графине, появился прелат и с ним – отряд вооруженных слуг. Догадался Рыцарь о его намерениях и схватился за меч, но вспомнил об их мистической дружбе и о том, что им нельзя сражаться друг с другом.

Вдруг он с удивлением увидел, что вместо графини появился сноп искр, который превратился в куст алых роз, окружающий хрустальную чашу с изумрудным крестом над ней и двенадцать золотых пчел, кружащих над ними.

В этот миг Рыцарь посмотрел в глаза своему сопернику, и они одновременно вспомнили о своей духовной родине, словно очнулись от векового сна.

Они узнали в графине наиболее близкую им душу во всем Космосе, и, озаренные, отступили назад…

В это время раздался настойчивый стук в окно, который вернул меня к обычной действительности. Я открыл дверь: это Петрович и Джи вернулись на последней электричке, замерзшие и голодные.

– По твоему лицу вижу, что тебе так и не удалось завоевать сердце Лэйлы, – заметил Джи.

– Да какое там, – недовольно произнес я. – Она терпеть не может мужчин, замкнута и лишена всякой сентиментальности.

– Она мужественна, – возразил Джи, – хотя иногда может быть резкой и бесцеремонной с грубыми товарищами. Но в то же время очень стеснительна и тщательно оберегает свой мир. А ты сразу прокололся на чеширских котах. Твоя грубость не позволила тебе проникнуть в тонкость Лэйлы. Вот если бы она выглядела соблазнительно для твоих нижних центров – ты бы мгновенно нашел с ней общий язык. В Тибете ученику предлагалось отогреть своим теплом труп, а ты не можешь согреть теплом души интересную даму

– Хорошо, что мы не в Тибете, – заметил Петрович.

– Возвращаясь домой, я встретился со смертью, – тревожно произнес я.

– В городе Дураков ты намотал себе такую отрицательную карму, – сказал Джи, – что астральная полиция еще долго будет преследовать тебя… Петрович, а ну-ка приготовь нам ужин из топорища, а то брат Касьян находится в легком шоке.

После ужина я отогрелся, мысли улеглись, душа оттаяла; я посмотрел на Джи – и вдруг почувствовал дыхание бесконечности.

– Я хочу развить свой дух, – сказал я, – но я до сих пор не понимаю, что для этого надо делать.

– Чтобы развить свой дух, – отвечал Джи после минутного молчания, – вы постоянно должны поступать не так, как обычные люди. Вам надо развиваться по двум направлениям: по вертикали и по горизонтали. Но прежде всего вам надо достичь материальной стабильности. А для этого вам еще предстоит освоить новые ручные ремесла, которые приносят неплохие деньги, и преодолеть массу трудностей, связанных с новой работой.

Дело еще в том, что для создания проточной атмосферы в душе вам необходимо часто менять род занятий. Благодаря этому вы получаете массу новых впечатлений, которые являются условием гармоничного роста.

Я надеюсь в будущем построить стабильный мистический треугольник. Но для того чтобы нам троим выйти на космический уровень, надо еще объездить всю Россию, проплавиться в разных ситуациях и в различных географических широтах. И только после этого ваша энергия сможет утончиться.

В нашем обществе постоянно присутствуют утонченные Шакти, и это дает нам магическую стабильность. Если на Шакти достойные мужчины обращают свое внимание, то через нее начинает излучаться тонкая иньская энергия. Так проявляется Космос. Поэтому красивые девушки зажигаются, если мужчины бросают на них взгляды.

Еще раз напоминаю, что для нас актуальна жизнь в стиле ретро. Ретро – это средневековье, стабильность, крепость и могучесть. Нам нужно создать средневековье, ибо только через него может проявляться мистический Космос.

– Мне по душе ваши идеи! – воскликнул я.

– А теперь нам надо собираться – завтра мы с джаз-ансамблем выезжаем в Тулу.

– Опять провинциальное захолустье и спать на коврике в гостинице, – скривился Петрович.

– Гитлер долго искал магическое пространство Туле, надеясь там получить поддержку от высших сил, и сейчас мы, возможно, и направимся в это сакральное место, – продолжал Джи.

– Но только одного физического присутствия в городе недостаточно. Нашей главной задачей будет проникновение в его мистическое пространство. Надо установить внутреннюю связь с высшим миром, который расположен на этой территории.

– А как это сделать? – открыл рот от удивления Петрович.

– На месте разберемся, – ответил Джи и пошел готовиться к отъезду.

На следующий день, погрузив аппаратуру "Кадарсиса", мы сели в поезд с музыкантами и отправились в таинственное путешествие. Петрович достал из кожаной сумки токайское вино и вареную курицу, и под стук колес завязалась душевная беседа.

– Когда ты попал в опасность в городе Дураков, – сказал Джи, пристально взглянув на меня, – мне пришлось отстоять тебя у темных сил. На неких высших планах по этому поводу произошло экстренное совещание: куда тебя направить – к свету или во тьму. Я заступился за своего протеже, и вопрос был решен положительно. Дело в том, что за многими ситуациями в этом городе стояли темные силы – они-то и хотели увести тебя вниз. Постепенно увеличивалась вероятность того, что это случится, но мне удалось отвести от тебя удар. Иначе ты покатился бы во тьму, как свинцовый колобок.

– Если бы не вы, – сказал я, – то мне не удалось бы выбраться из этой кошмарной ситуации. Смерть повсюду охотилась за мной. Но я так и не разобрался, отчего это произошло.

– У рыцаря свои чаяния и свои задачи, у коммерсанта – совершенно другие, – отвечал Джи. – Нельзя безнаказанно заниматься стяжательством. Тебя уже стала засасывать коммерция, погоня за деньгами и прочее. Ты так прочно аурически слился с отрицательными обстоятельствами своей кармы, что пришлось вмешаться. Но ты получил достойный отрицательный урок. Хорошо, что этот процесс удалось остановить в самом начале, ибо твои планы были наглы и бесцеремонны по отношению к окружающим. Совещание по этому поводу в другом измерении длилось всего четверть секунды. По скорости это напоминает случай с Магометом: пока его чаша падала на мраморный пол, он успел облететь Землю несколько раз и познакомиться со многими сущностями. Вот так-то, брат Елдырин.

– В моей отчаянной голове вначале зрели планы о захвате всей земли, – признался я, – а потом некоторые очень сильные и холодные существа нашептывали мне, что с их помощью можно захватить весь Космос. И я был упоен и подхвачен этой идеей.

– Вот тогда-то и собрался совет Стражей Порога по твоему поводу, – заметил Джи.

– Предлагаю выпить, – произнес торжественно Петрович, – за спасение души брата Касьяна.

– Но остальные шаги по собственному спасению он должен сделать сам, – добавил Джи. – Его душа прочно закристаллизовалась в люциферическом токе.

– Эгх, – вздохнул Петрович, – как бы мне научиться летать в высших сферах!

– Научиться летать, Петруша, можно лишь через повышение уровня духовного бытия. Но для начала тебе надо пройти стадию Альбедо, и если ты очистишься, то начнешь летать самостоятельно. А так, сдуру, – ну куда ты, Петрович, сможешь полететь? Разве что вниз головой с десятого этажа.

Вот вы уже целый год учитесь этому искусству – а толку никакого. Если вы не свернете с Пути, не зазнаетесь и не продадитесь за деньги, комфорт и женщин, то я вас научу королевскому искусству Алхимии. Но для этого вам надо соблюдать по отношению ко мне пиетет и внутреннюю дистанцию, а также знать свое реальное место. Особенно это важно при длительном общении. Из-за несоблюдения этого правила многие ученики нашей Школы уподобились воронам из суфийской притчи. Они украли сырую печенку, но рецепт пирога остался у меня. И сидят они на ветках, превратившись в статуи, и не подозревают о своем проигрыше. Смотрите же, не уподобьтесь им.

Сообщение Джи вызвало во мне сильное эмоциональное переживание, и я долго обдумывал свою шаткую позицию, пока не заснул на верхней полке.

Глава 8. Незримый град Туле

Январь, 1983 год.

Тула встретила нас холодным ветром и мелким снегом. Не успел я прийти в себя после разгрузки аппаратуры, как Джи произнес:

– Предлагаю вам немедленно отправиться в город и присмотреться к местной флоре и фауне, а также закупить продуктов.

– Я так устал, – пролепетал Петрович. – И вещи надо рассовать куда-то.

– Тогда оставайся в номере – заодно опишешь события последних дней. А мы с Касьяном пойдем изучать город.

Джи поднялся и вышел в коридор, я лениво зашагал за ним.

– Я не могу долго оставаться в одиночестве! – завопил, догоняя нас, Петрович.

– Все-таки решил не упускать свой шанс, – засмеялся Джи.

– Вечно ты расползаешься в жалости к себе.

Падал колючий снег, Джи шел впереди, а мы плелись следом.

На углу улицы у деревянного купеческого особнячка стояла одинокая старушка, закутанная в дырявую коричневую шубу, и жалостливо просила милостыню. Я бросил ей пятачок.

– Перед Господом мы все похожи на эту старушку, просящую подаяние, – отметил Джи.

Петрович покрутил носом, а потом вернулся и положил три копейки.

Джи вручил ему рубль и сказал:

– Отдай ей от нас: сколько мы подадим ей, столько и Господь однажды подаст нам.

– Да поможет вам Господь на страдном Пути, – перекрестила нас старушка, – дай Бог вам терпенья и благости.

Я почувствовал благодать от ее слов и уже легко зашагал по тротуару.

– Почему старушка упомянула о страдном Пути? – всполошился Петрович.

– Путь Посвящения вначале проходит через стадию Нигредо, через всевозможные страхи и ужасы, через встречу со смертью. Если ученик застрял в Нигредо, то душа его опускается в нижние миры, и ему придется пройти инфернальные круги. Земной Ад – это формы возмездия человеку за его преступления.

Космический Ад – это нечто намного ужасней и беспощадней. Но, не пройдя ступеней Ада, человек вряд ли сможет понять и оценить красоту восходящих миров.

Все победы являются лишь формами одной космической игры, и нельзя привязываться к выигрышу. Надо уметь проигрывать и полностью пережить это – такое переживание только очищает и возвышает наши души. Попробуйте пережить свое полное поражение, свою смерть.

Например, война-это смерть на каждом шагу. Человек, который любит смерть, уже не является обычным мирянином – он имеет отношение к чему-то более существенному. А люди все погибнут, ибо они чрезмерно цепляются за свою шкуру. На тонком плане они похожи на стадо баранов, идущих на убой, ибо они не стремятся к духовной истине. Чтобы стремиться к духу, надо каждый день проливать внутреннюю кровь – кровь своего Уробороса, – иначе быстро впадаешь в самообман.

Я пытался осмыслить услышанное, но бесконечное упрямство вытесняло на периферию души все здравые доводы. Вдруг, обгоняя нас, плавно и грациозно промелькнула милая эфирная девушка. Ее золотистые волосы были осыпаны снегом и мягко струились по белой шубке.

– Не мог бы ты, Петрович, пригласить ее на концерт! – воскликнул восхищенно Джи. – Она явно из наших мистических пространств.

– Не хочу приставать к незнакомкам, – буркнул он.

– А тебе, брат Касьян, я понимаю, несолидно приглашать эту красотку с хорошим тоналем на концерт – ведь у тебя есть верная Гиацинта.

Во мне заметалась масса противоречивых чувств. Видно было, что Джи слегка подтрунивает надо мной. Мне очень хотелось пригласить эту воздушную девушку, но боязнь резкого отказа приводила меня в непреодолимый ужас. Моя гордость трепетала и возмущалась.

"Как это унизительно – навязывать себя незнакомым женщинам, – думал я, – тем более что, скорее всего, она презрительно откажет…"

К моему удивлению, Джи догнал летящую девушку:

– Прекрасная незнакомка! Мой друг, братец Касьян, очень хочет пригласить вас на джазовый концерт – сегодня вечером, в Доме культуры оружейников.

Чудесная мадмуазель застыла от изумления и бросила на меня любопытный взгляд.

~ Я очень спешу, но вечером обязательно приду, – улыбнулась она, и в глазах ее засияли кокетливые огоньки.

– Я буду ждать вас у входа в концертный зал! – вдруг выскочил вперед Петрович.

Девушка засмеялась и исчезла в толпе.

– Сегодня у нас намечается романтическое приключение, – многозначительно произнес Джи.

Усталость и сонливое настроение как рукой сняло. Я старался не подать виду, что от такого мимолетного приключения затрепетало мое сердце.

– А как на это посмотрит любимая Гиацинта? – засуетился Петрович.

Я и не заметил, как мы оказались у гостиницы, и только срочный отъезд на концерт прервал мои взвинченные мечты. Мы заскочили в автобус и поехали с музыкантами в заброшенный Дом культуры. Я, выбежав без пальто, нетерпеливо ожидал девушку на заснеженном порожке. Вокруг меня лениво проходили редкие любители холодного джаза. Вдруг я увидел прекрасную незнакомку – ее волосы развевались на ветру, и казалось, она летит навстречу, не касаясь земли.

– Как замечательно, что вы пришли! – признался я.

– Но только на первое отделение, – извиняющимся тоном ответила она, – мой жених вообще не хотел меня отпускать.

Улыбка погасла на моем лице, губы сузились в нитку. Я сам не понимал, что со мной происходит.

Я усадил девушку в зале между собой и Джи. Занавес поднялся, и Норман вдохновенно заиграл на флюгель-горне. На тульском концерте присутствовали полусонные граждане, утомленные собственной ненужностью, но Норман играл так, будто зал набит любителями изысканного джаза. После первого отделения нашу красавицу как ветром сдуло – даже юркий Петрович не успел взять у нее телефон. Закончилось второе отделение, зрители уже толпились у выхода, и одна-единственная девушка, лучистая, с тонкой талией, смущаясь, взбежала на сцену и подала Норману нежную орхидею. У меня захватило дух от ее искреннего тепла и детской наивности.

– Не волнуйтесь, – заверил Петрович, – сейчас эта девушка будет в нашей компании.

Не успел он к ней подойти, как ее перехватил Ханыч, и она уже оживленно беседовала с ним.

После концерта мы втроем тихо отправились пешком по городу, желая поближе познакомиться с местной культурой и слегка странными жителями. Джи посмотрел на Петровича, уныло шагающего без девушки с тонкой талией, и произнес:

– В этом городе мы спокойно можем обойтись без женщин, и даже самих хорошеньких.

Благородные джентльмены воспитывают в себе внутреннюю даму и могут жить в чисто мужском обществе. Не стоит впадать в излишне картонную культуру – лучше хранить легкую дикость, и это настоящая жизнь. Подражание внешней культуре является ошибкой многих эзотерических школ, а легкая спонтанность и неуловимость – перспективой нашего пространства.

Для достижения внутренней цели мы используем свою слабость, наивную уязвимость и временами – силу, нисколько не заботясь о собственной гордыне.

Мы живем под девизом:

"Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что".

Пока на вас направлен Луч космической Бараки, ваша жизнь может быть превращена в серию посвятительных сюжетов из книг "Тысяча и одна ночь", "Рукопись, найденная в Сарагосе", "Мастер и Маргарита", "Похождения солдата Швейка". Вы будете проживать их в волшебной реальности, путешествуя со мной по необъятной России.

Через час мы оказались в гостинице. После странного дня я сильно вымотался и лег в уголке на коврик, прикрывшись пальто.

Я оказался вместе с Джи в высоком готическом замке – он стоял на горе возле реки, голубой лентой вьющейся меж холмов. За дубовым столом сидели знатные господа и дамы, и один из сидящих рассказывал:

– В палящий знойный день по пескам пустыни мчался отряд Рыцарей. С раннего утра, без отдыха, не слезая с коней, мчались они со спешным поручением и смертельно устали. Тяжелая экипировка давила на плечи, и мучила нестерпимая жажда. К вечеру им стало ясно, что у них не хватит сил доехать до места назначения, но вдруг вдали они заметили оазис. Рыцари, воспрянув духом, направились к нему и расположились на берегу источника. Едва они успели снять доспехи, как увидели приближающийся отряд сарацин. Вскочив на лошадей, Рыцари вступили в бой, и после жаркого сражения сарацины бежали, оставив на поле повозку. Один из Рыцарей откинул полог палатки, возвышавшейся на повозке, и увидел прекрасное лицо незнакомки, глядящее на него из-под голубой вуали. Рыцарь почувствовал непреодолимое влечение к прекрасной даме и спросил, кто она.

Дама ответила, что она дочь короля близлежащего города, что во время охоты на них напал отряд сарацин и захватил ее в плен. Рыцарь не мог оторвать взгляда от юной красавицы – ему грезилось, что некогда, в далеком прошлом, он встречался с этой незнакомкой на другой планете и так же страстно был в нее влюблен. Дама уронила платок. Рыцарь наклонился, чтобы поднять его, – и вдруг очутился на планете с голубым солнцем, в роскошном дворце, в окружении незнакомых рыцарей и прекрасных дам. Среди толпы он заметил лицо незнакомки, которая была дамой его сердца. Он вспомнил, что, идя в бой, он всегда хранил ее образ в своем сердце, и эта неземная любовь не раз спасала его от смерти.

Не земным существом казалось она, а воплощением высшей мечты. Ее неуловимо тонкий взгляд уносил его в миры красоты и небесной любви. Она была для него таинственной нитью, ведущей в мир извечной красоты. Она владела тайной, ведущей к Духу. Она являлась для него входом в высшие миры через щемящее чувство любви. И казалось, ничего не надо более – лишь только охранять ее, как драгоценный цветок…

Рыцарь вдруг очнулся от своего видения и преклонил перед незнакомкой колена. Его пронзила прежняя любовь, и надежда воссияла в его душе. Теперь он вновь обрел вход в высшие миры любви и красоты, к которым всегда непреклонно стремился.

В этот миг заиграла труба, возвещая о том, что отряд сарацин вновь напал на Рыцарей. Обещая прекрасной даме вскоре вернуться, Рыцарь бросился на помощь товарищам, и завязалась жестокая битва. Вновь прибывший отряд сарацин оказался намного сильнее Рыцарей, и им пришлось отступить, покинув оазис. Рыцарь был тяжело ранен и с трудом был вынесен с поля боя. Когда он пришел в себя, то в первую очередь спросил о прекрасной незнакомке, но ее, кроме него, никто не видел. Рыцарь тут же потерял сознание…

Я проснулся от яркого солнца, светившего в окно гостиницы. Мне так не хотелось возвращаться в унылую реальность после взволновавшего меня сновидения, но Петрович успел приготовить чай, и надо было вставать.

Я сел за маленький столик у окна. Не успел я поднести кружку ко рту, как Петрович наткнулся на меня, и горячий чай опрокинулся мне на колени.

– Какая же ты неповоротливая свинья! – разозлился я.

Петрович впился в меня ненавидящим взглядом, но, посмотрев на Джи, лицемерно произнес:

– Прискорбно извиняюсь.

– Я позволю себе прямо с утра скорректировать ваше поведение, – произнес Джи, недовольно глядя на нас. – Вы обязаны быть предельно деликатными и оттенять наивыгоднейшим образом недостатки друг друга. Например, Петрович крайне нелеп и неловок – эти качества надо попробовать выгодно использовать в связи с нашей целью. При любых обстоятельствах сохраняйте внутри себя положительный климат. Таким образом, вы реставрируете свое космическое эмоциональное бытие и очутитесь в пространстве Весны Боттичелли.

Я вам запрещаю проявлять негатив по отношению друг к другу. Проявление негатива – это преступление номер один.

Перед вами стоит сложная задача: понять друг друга и спуститься совместно на внутреннюю глубину, но чем глубже вы будете спускаться, тем больше встретите конфликтных ситуаций. Преодолевая их, вы будете реально возрастать. Вы вместе тянете одну повозку. Никто из вас не имеет права самолично наказывать своего брата – необходимо апеллировать к третьей силе в виде меня.

Представьте себе, что вы сидите уютно в своей квартирке и читаете книгу об отважном пирате, который, пройдя сложнейшие испытания, стал благородным. Вы думаете, что, прочитав об этом, вы тоже стали благородными? А большинство мистиков так и считают.

Чтобы стать благородным, творческим человеком, вам надо преодолевать конкретные препятствия и большие нагрузки. Эти препятствия и трудности будут возникать перед вами, если вы будете помогать Танскому монаху нести благую весть на Запад.

Как только, при тонком сверхусилии, вы найдете в себе возможность прощать друг друга и не судить, вы начинаете исправлять следы космической катастрофы, которая однажды произошла с человеком в недрах его подсознания. Работа по преодолению негатива должна быть конкретной по отношению к вашим ближним – а ближними для вас являются Фея, Гиацинта, я и вы сами.

– А как мне относиться к благородным дамам? – заинтересовался Петрович. – Мне так тяжело сдерживать свой пыл!

– У тебя, Петрович, Венера искажена и патологична, и только труд служения идеалу может сгармонизировать тебя. Твой сексуальный центр питает все твои остальные центры – отсюда вся твоя нелепость и искажения.

Петрович надул щеки и покраснел.

– Нельзя тебе делать все, что захочет твоя левая нога, – продолжал Джи. – А по поводу дам могу заметить, что у многих благородных дам есть такая черта: они любят карликов, кошечек, собачек, они поддерживают дружбу с царством минералом и тонко сожительствуют с царством растений. У них бывает страсть к патологическим типам. А ты по сути являешься Ифритом – аравийским джинном – и должен знать свое место.

– Так вот почему я получил от вас в подарок книгу "Тысяча и одна ночь"! – возмущенно сказал Петрович.

– С людьми своего сословия даме позволительно завести интимную связь. Если же она сходится с людьми низшего сословия, то дискредитирует себя и порочит свою честь, даже несмотря на обоюдную любовь. Дело в том, что она при этом теряет свои внутренние качества, верность идеалам своего сословия. Это называется мезальянсом.

Для того чтобы не впасть здесь в ошибку, вам необходимо научиться взаимодействовать с такого рода Шакти на более высоких чакрах и никоим образом не посягать на ее честь. Дама является природным энергетическим принципом – она может напитать флюидически тонкой энергией большое количество мужчин.

Сколько у вас бытия, столько вы и воспримете из сказанного.

Могу добавить, что питерская Натали и Лорик – стихийные дамы. Кэт-дама-кентавр: она отличается свирепостью и искренностью животного, но в то же время является очень утонченной.

– Вот видишь, Петрович, – строго сказал я, – не разевай варежку на госпожу Гиацинту, она тебе не пара.

– Это она бросает на меня заманчивые взгляды! – вспыхнул он.

– Ты напрасно мнишь себя обаятельным мужчиной, – недовольно заметил я. – Физиономией ты смахиваешь на Санчо Пансу. Ты для нее не годишься. Ты безответственный трэмп – а она госпожа.

– Как раз некоторые дамы предпочитают карликов и маленьких мужчин с большими недостатками, – улыбнулся горделиво Петрович. – Так что извольте терпеть и наблюдать проявления вашего Уробороса. Как говорит Джи, гордыня и ревность – это стражи порога высших миров, – закончил свою речь Петрович, подражая Джи в значительности и непоколебимости.

– Когда вы ссоритесь, у меня начинает болеть сердце, – сказал печально Джи. – Я все надеюсь, что вы когда-нибудь перестанете соперничать и начнете совместную работу по Школе. Тогда мы сможем погрузиться на большую глубину самих себя.

Получив большую порцию нового материала для осознавания, мы втроем отправились побродить по городу, стараясь углубить знакомство с его жизнью.

– Как нам проникнуть во внутреннее измерение Тулы? – поинтересовался я.

– Тула – непростой город, – отвечал Джи. – Это пространство мифического города Туле. Сравните названия: Тула – Туле. Арийцы искали мистический град Туле, пытаясь основать на этом месте закрытый город. Правда, этот град находится в ином пространстве, но об этом они не догадались. В районе Тулы на тонком плане существует высокий Кшатрийский центр, который инспирирует тех, кто может на него настроиться.

Я попытался настроиться на Кшатрийский Луч, но у меня ничего не получилось – так же, как и раньше, перед моими глазами были только скользкие тротуары, хмурое небо и припечатанные к земле рабочие кварталы.

– Мое восприятие не может оторваться от земного плана, – пожаловался я.

– Это возможно только при определенных условиях, – отвечал загадочно Джи.

– И что же это за условия? – не отставал я.

– Чистота души и искренность намерения, – ответил он. – То, чего тебе как раз и не хватает.

– А может быть, я готов? – вдруг нарушил молчание Петрович.

– А тебе тем более не достигнуть высот другого измерения.

– А как нам подготовиться к проникновению в высший мир?

– не унимался я.

– Я вас все время к этому готовлю, – отвечал Джи, – но безуспешно.

– Все равно ничего не понятно, – сказал Петрович.

– То, что непонятно уму, – понятно чистому сердцу, – ответил Джи. – Пусть для любопытного ума это будет неразрешимым коаном.

Поздно вечером после концерта наша троица шумно вошла в номер. Петрович стал накрывать на стол, а я так устал, что сразу прилег на свой половичок в углу номера и отключился.

Через несколько мгновений я оказался вместе с Джи в старинном рыцарском замке с потемневшими деревянными сводами. Невдалеке от нас стояла группа людей и слушала рассказ высокого человека с мужественным лицом.

– Тысячу лет назад темная армия напала на рыцарский Орден Света, расположенный в замке, в неприступных горах. Более месяца длилась осада, но пал замок, и враги ворвались во внутренний двор. Гроссмейстер Ордена пожертвовал собой и вложил всю силу в магический медальон, состоящий из двойного льва. Чтобы великая сила не попала в руки врагов, он разделил его на две части и отдал двум верным рыцарям, которые, покинув крепость через подземный ход, направились в противоположные стороны. В одной половине медальона хранилась сила души, а в другой – сила тела. Кто овладеет этим медальоном, тот получит доступ к магической силе древнего Ордена. Так гласит легенда о магическом медальоне "Двойной Лев".

И вот магистр темного ордена решил разыскать этот медальон и завладеть его магической силой, чтобы создать новый темный орден необычайной мощи. Он узнал, что медальон находится в одном из высокогорных монастырей, где монахи тщательно хранят его тайну, и послал туда отряд своих рыцарей.

Глубокой ночью темные рыцари напали на монастырь и, преодолев отчаянное сопротивление монахов, ворвались в центральный собор, но так и не нашли ничего. Тогда они стали пытать захваченных в плен, но не получили ответа, и предали всех смерти. Один из темных рыцарей, услышав шорох под кафедрой, заглянут туда и вытащил испуганного горбуна. Под пытками горбун рассказал, что существует тайное подземелье, в котором и хранится таинственная реликвия. Темные рыцари ворвались в подземелье и увидели висевший на огромном распятии Иисуса Христа золотой медальон. Похитив его, они разрушили монастырь и удалились.

Когда начальник отряда прибыл в крепость и показал магистру медальон, тот воскликнул:

"Ведь это только половина!" – и, взяв его в левую руку, прочел заклинание.

В это мгновение сила левого льва перешла в его душу, и он завладел первым магическим даром. Из его тела выскользнула грозная тень и в одно мгновение облетела весь зал, разбив хрустальный сосуд с частицей Креста Господня, захваченный в монастыре, и затем вновь вошла в магистра. Все были потрясены увиденным. Вскоре магистр вновь разослал темных рыцарей в разные стороны, чтобы они нашли вторую половину медальона.

Прошло несколько месяцев, и все рыцари вернулись с пустыми руками.

Однажды до него дошла весть о турнире, который устраивал Король в честь прекрасной принцессы. Магистр решил отправиться туда, вместе с отрядом рыцарей, чтобы принять в нем участие. Прибыли знатные кавалеры и дамы в пышных нарядах и заняли устроенные для них места на широкой поляне. Король открыл долгожданный турнир, прозвучала труба, призывающая к бою. Отважно сражались светлые Рыцари, но не могли победить отряд темных. В последний день турнира магистр заметил на груди одной из дам украшение в форме золотого льва и узнал в нем недостающую половину своего магического медальона. Тогда он решил вступить в бой с сильнейшим рыцарем и вызвал его на поединок. В награду он надеялся потребовать от Короля магический золотой медальон.

Рыцари разъехались в разные стороны ристалища и по звуку горна понеслись навстречу друг другу. После первого удара противника магистр едва удержался в седле и понял, что без помощи медальона он проиграет сражение. Рыцари вновь разъехались и по зову трубы вновь понеслись навстречу друг другу, чтобы нанести сокрушительный удар. При повторном сближении над магистром поднялась исполинская тень, и в последний момент он выбил копье из рук своего врага, а затем нанес сильнейший удар по обезоруженному противнику. Тот был выбит из седла и потерял сознание. Магистр был признан победителем турнира, и Король спросил, чего он желает в награду. Магистр подъехал на вороном коне к трибуне и копьем указал на медальон, висящий на груди дамы – юной Маргариты.

Маргарита быстро поднялась и сказала, что этот медальон достался ей от отца, что он чрезвычайно дорог ей и она не может отдать его победителю. После этих слов она удалилась с трибуны и в сопровождении Рыцаря Ренальдо направилась в свой замок. Король предложил победителю другой выбор, но магистр гордо отказался и удалился с ристалища.

По дороге Маргарита рассказала своему спутнику странную историю.

Когда смерть приблизилась к ее отцу, он призвал ее к себе и передал этот медальон со словами:

"Этот золотой лев – лишь половина целого. Он несет в себе силу тела. Наш род хранил его в тайне в течение многих столетий. Этот медальон может быть доверен только благородному Рыцарю, – и сказал заклинание, которое пробуждает магические силы. – Когда найдется вторая половина, то появится возможность вновь создать уничтоженный Рыцарский Орден Света, к которому принадлежали наши предки. Храни его как зеницу ока до времени", – и с этими словами умер.

"Я же, – сказала Маргарита, – легкомысленно надела его на турнир как украшение, и в этот же день неизвестный победитель потребовал его в награду. Но мое сердце вдруг наполнилось тревогой, и я услышала голос отца, приказавший мне скрыться от грозящей опасности. Теперь я прошу тебя защитить меня перед лицом неизвестного врага".

Ренальдо поклялся сохранить честь ее рода и защитить ее. В это время они въехали в ворота замка.

На следующий день к замку подъехал рыцарь в черных доспехах. Он вызывал Ренальдо на поединок и выставил условие, что победителю достанется Маргарита – в ином случае он со своим отрядом захватит замок и возьмет ее силой. Ренальдо принял вызов.

Но сердце Маргариты подсказывало ей, что Ренальдо проиграет битву, и она повесила ему на грудь магический медальон и поведала слова заклинания.

"Когда ты почувствуешь, что бой проигран, произнеси заклинание – и сила медальона должна тебе помочь", – шепнула она.

Ренальдо выехал за врата замка, и два рыцаря разъехались в разные стороны поля, а затем с яростью бросились друг на друга. При первом столкновении оба рыцаря, покачнувшись от удара копий, едва удержались в седле, при втором – сбили друг друга с коней и, обнажив мечи, бросились друг на друга. Тогда магистр понял, что ему не удастся легко одолеть противника, и воззвал к магическим силам. От его тела отделилась могучая тень и нанесла удар такой силы по шлему Ренальдо, что тот упал наземь. Темный приставил меч к его горлу и сказал:

"Пришел твой последний миг. Помолись перед смертью своему Богу".

В эту минуту Ренальдо произнес тайное заклинание, и в его тело влилась великая сила. Он отбросил темного от себя и ринулся на него с мечом. Вдруг он заметил слева зловещую тень темного рыцаря, несущуюся на него, и поразил ее мечом, и темный упал замертво на землю. Подойдя к своему врагу, он сорвал шлем и увидел на его шее такого же льва, как и у него. Взяв вторую половину медальона, он соединил ее со своею и произнес заклинание. В этот миг в него вошла сила души, и он мгновенно

преобразился. Он почувствовал связь с Гроссмейстером светлого древнего Ордена и решил под его астральным водительством заново создать уничтоженный Орден Света.

И тогда Маргарита выбежала из ворот замка и обняла победителя.

"Ты спас честь моего дворянского рода, – воскликнула она, – теперь ты можешь требовать от меня любой награды…"

В этот момент я проснулся от шума. Петрович уже заваривал чай дорожным кипятильником, пора было вставать. Я сразу записал услышанный рассказ и неохотно вступил в земную реальность.

5 января 1983 г .

Джи сидел за столом и изучал доктора Штейнера. Когда он оторвался от книги, я спросил:

– Меня переполняет странная энергия. Она застаивается – и возникает чувство нездоровой обособленности. Что мне делать?

В этот момент дверь отворилась, и в просвет просунулась взъерошенная голова Петракова.

– Чаи гоняем, – удостоверился он. – А вот Норман давно вас ждет на репетиции. Когда уже он разгонит вашу контору по просветлению?

Мы быстро вышли на улицу и заспешили к Дому культуры. Большие хлопья снега падали на мостовую.

– Проблема заключена только в твоей эгоистичности, – продолжил разговор Джи. – Ты думаешь, что школьная энергия предназначается тебе одному, тогда как она предназначена для всех тех, кто связан с нашей Школой. Есть специальная техника – "почтовые голуби". В средневековье посылали почтовых голубей, чтобы они летели с важными новостями. Сейчас нам помогает государство. Почтовая служба работает и на нас. Если бы у вас было развито тонкое восприятие, то вы могли бы ощутить, что наш визит в Тулу является целой инкарнацией. Поскольку мы включены в карму космического Луча, то наше время течет в десятки раз быстрее, чем время других людей. Поэтому вы должны послать некую стаю эфирных голубей, пронизанных порывом любви, тем людям, с которыми связаны глубинным образом. Наши отношения с людьми должны строиться на сентименте, на рыцарском начале. Благодаря почтовым голубям города начнут взаимодействовать с вкраплениями школьного импульса.

Вы посылаете письмо, и вдруг там, куда вы его послали, вспыхивает огонек радости, нежности, признания – и несется к вам. Таким образом, вы начинаете играть в бильярд, где шарами уже являются города.

Вам известно, что принцип гомеопатии действует более надежно, чем любой другой. Посылая письмо Кэт или Натали, ты на самом деле посылаешь привет всему Петербургу. События активизируются сначала на тонком плане, потом на менее тонком, а потом даже и на грубом плане. Чем чаще вы будете писать, тем больше будет меняться состав вашей крови.

– Ну что, Петрович, – спросил я, – будешь ли ты писать письма своим зазнобушкам?

– А мне некому писать. Это тебе надо отчитываться Гиацинте, где ты колобродишь, а я свободный человек.

– Как тебе не совестно, Петруша, – обратился к нему Джи, – ты ведь находишься на обучении. Это то же самое, что пребывать на службе у его превосходительства. Около двадцати наших братушек и сестренок ждут от тебя посланий с весточками о Школе. А ты, засунув руки в брюки, дефилируешь по священной земле Туле, как малоуважаемый трэмп.

Покрутившись перед носом Нормана, мы с Петровичем сели у занавеса авансцены и на алюминиевых ящиках стали писать письма. Я смотрел на своего друга, который, перед тем как написать несколько строк, весь извертелся и покрылся мелкими капельками пота.

– Что, брат Елдырин, – произнес я, – письма не ящики – тут надо мысль включать.

– Ну, чего расселись, ленивцы, – рявкнул возникший Петраков, – берите отвертки и быстро чинить ящики. Я вам покажу, как на работе бумагу марать! Небось, доносы строчите?

Когда после концерта редкая публика разбрелась по домам, а музыканты покинули опустевший зал, Джи пригласил нас на сцену.

– Ну а теперь, горе-ученики, покажите мне свои письма, которые полетят в другие города с эфирной вестью.

– Я написал письмо Молодому Дракону, – надуваясь от гордости, произнес Петрович. – Может быть, с него и начнем?

По мере того как Джи знакомился с нашими опусами, лицо его становилось все более хмурым.

– Ужасно! – сказал он наконец. – Вместо сердечных и изысканных посланий, наполненных школьными идеями, вы посылаете ждущим сердцам затвердевшие куски бетона, облеченные в корявые обрывки моих прекрасных мыслей. И это мои ученики, которые, имея высшее образование, не могут связать двух слов! А я лелеял мечту, что вы когда-нибудь станете подобием петербургских писателей Панаева и Скабичевского.

– Я все понял! – подскочил на стуле Петрович. – Отдайте мое письмо, я его порву!

– Нет, – ответил Джи, – так делают только плебеи. Аристократ отвечает за каждое слово, которое он сказал или написал. Раз написал такую гадость – пошли, а потом прими все обвинения разгневанного Дракона и ответь на них галантно. Я вам даю знание не для того, чтобы вы похоронили его в себе, как в каменных гробах. Вы должны донести его до многих нуждающихся душ…

Я взглянул на Петровича: он ерзал и суетился на стуле, как мышь в мышеловке, смотрел на часы, хмурился и хлопал бровями.

– Что это с тобой, Петруша? – удивился Джи.

– Со мной все в порядке, учитель.

– Ну, раз ты никуда не спешишь, то специально для тебя произношу фантастическую доктрину – "Албанец в сундуке".

Допустим, у вас есть некая великолепная возможность, но вы ею не пользуетесь. Хотя весь внешний и внутренний мир вопиет: "Воспользуйся!" – но вы выжидаете и, может быть, никогда не воспользуетесь ею.

Я заметил, что вы с Петровичем очень стереотипны. Как только у вас появляются возможности, вы губите их тем, что жадно, торопливо и моторно пользуетесь ими. Не будьте рыбками, которые, завидев жирного червячка, сразу бросаются и заглатывают его. Будьте рыбками, которые подплывают к червячку, смотрят на него, рассуждают, а потом замечают леску и сидящего рыбака и соображают, что червячка лучше не трогать…

– Я опаздываю на свидание к своей даме, – вдруг не выдержал Петрович, – я с ней сегодня познакомился на концерте.

– Да что же ты молчал? – удивился Джи. – Мы сейчас вместе к ней и направимся!

– Поэтому-то я и молчал, – сконфузился он. – В этот раз я хочу пойти один.

– Ускользаешь от обучающей ситуации! – возмутился я.

– Да отлучусь только на час!

– Ну, так и скажи: "Срочно нуждаюсь в личной жизни". А мы в следующий раз пойдем в интересную ситуацию без тебя.

Петрович уже не слушал меня – он вскочил со стула и опрометью выбежал на улицу.

– Эх, Петрович, все же побежал заглатывать червячка, – произнес Джи и продолжил:

– Вы должны побороть страх и парализованную спонтанность. Даже если я вас ругаю, вашему Уроборосу не по себе и он стремится увильнуть от направленного огня, вы все равно должны идти Путем Алхимика и стремиться к герметическому преображению, которое называется "Вызываю огонь на себя".

Внешняя жизнь может подсунуть вам много неприятных пилюль, но это не есть учебная ситуация, где строго дозируются разнообразные виды сознательных страданий, направленных на вашу драгоценную персону.

Сейчас вы находитесь в поле источника С-влияний, но никто не знает, как сложится ваша дальнейшая жизнь. Поэтому постарайтесь не путать и не смешивать страдания и треволнения от внешней жизни – с напряжениями, возникающими от вашего взаимодействия со школьным пространством и С-источником.

Царство С-источника, в которое включены в данный момент вы – многомерно, и постижение его дальнейших граней зависит от вашей пытливости и спонтанности. Пора положить конец вялотекущим слюням.

Будьте детьми, проявляйтесь свободно, не бойтесь ругани. Если вы и получите учебное страдание или оплеуху, то не надо долго переживать. Оплеуха чаще всего означает для вас переключение на новую орбиту, на новый способ функционирования. Это приглашение прогуляться за горизонт вашей привычной ассоциативной жвачки. Ничего не бойтесь, веселитесь, будьте идиотами. Весна Боттичелли никогда не наступит от мрачных, сгорбленных, скучающих скитальцев, престарелых детей с морщинистой кожей. Вы забыли, что такое детство, что такое лазить по горам, хулиганить, рисковать…

Где-то в час ночи на пороге гостиничного номера возник поутихший Петрович с большим синяком.

– Ну что, Петруша? Хорошо ли ты порезвился на свободе? – спросил участливо Джи, с любопытством разглядывая малиновый синяк под левым глазом своего подопечного.

– Вначале было все хорошо, – с горечью сказал Петрович, – мы танцевали и тонко общались. Но потом появился тульский кавалер моей прекрасной Шакти и аккуратно влепил мне фингал.

– Петрович, – заметил я, – благодарю тебя за великолепную иллюстрацию доктрины "Албанец в сундуке".

– А что это за доктрина? – полюбопытствовал он.

– Это известная суфийская притча, – сказал я. – Один вдумчивый и уважаемый албанец был женат на женщине гораздо моложе его. Однажды вечером, когда он вернулся домой раньше обычного, к нему подошел его преданный слуга и сказал:

"Ваша жена, господин, ведет себя подозрительно. Она находится сейчас в своей комнате. Там у нее огромный сундук, который достаточно велик, чтобы вместить человека. Я думаю, сейчас в нем кто-то есть. Она не позволила мне, вашему старому слуге и советчику, заглянуть в него".

Албанец вошел в комнату жены и нашел ее беспокойно сидящей перед массивным деревянным сундуком.

"Не покажешь ли ты мне, что в этом сундуке?" – спросил он.

"Это из-за подозрений слуги и потому, что вы мне не верите?"

"Не проще ли будет взять да открыть сундук, не думая о том, чем это вызвано?"

"Мне кажется, это невозможно".

"А он заперт?"

"Да".

"Где ключ?"

Она показала ключ и сказала:

"Прогоните слугу – и вы его получите".

Албанец приказал слуге выйти, женщина протянула ему ключ, а сама удалилась, явно смущенная.

Долго размышлял уважаемый албанец. Затем он позвал четырех садовников из своих слуг. Вместе они отнесли ночью сундук в отдаленную часть сада и закопали его, не открывая.

И с тех пор об этом ни слова.

Это коан, – сказал я, – тебе надо думать над ним три года, а когда поймешь – просветлеешь.

– Ну и загнул же ты, – произнес Петрович, осторожно дотрагиваясь до синяка.

Меня стало клонить ко сну, я лег на свое место и закрыл глаза.

Тут же мы с Джи очутились в подземелье, освещенном редкими факелами. Посреди горел очаг. Вокруг огня сидели люди, облаченные в длинные одежды. Они слушали рассказ старца с длинным посохом в руке.

– Однажды доблестный Рыцарь Каспар возвращался, увенчанный победами, из Палестины в свой замок. Дорога его проходила через дремучий лес, его конь притомился, и Рыцарь хотел спешиться у ручья. Вдруг он услышал звон мечей и громкие голоса. Поскакав на шум сражения, он увидел, как группа разбойников окружила рыцаря в черных доспехах и пытается его сбросить с боевого коня. Каспар, обнажив меч, с боевым кличем бросился на них. Завязалось сражение, и вскоре разбойники бежали, оставив на поле боя трех убитых товарищей.

– Меня зовут дон Фернандо, – сказал рыцарь в черном. – Я отблагодарю тебя за помощь: ты будешь почетным гостем в моем замке, который расположен неподалеку отсюда.

Каспар согласился, и оба рыцаря поскакали в северном направлении. Через несколько часов они прибыли в старинный замок, стоявший у излучины реки, окруженный глубоким рвом и высокими стенами. Дон Фернандо оказался богатым человеком, у него было множество слуг и надежная охрана. Он отвел Каспару комнату с богатой мебелью в отдаленном конце замка, а вечером, во время обеда, представил его своей молодой жене, Марии. Дон Фернандо был немолод, в то время как его жене едва ли исполнилось двадцать, и она славилась в округе своей красотой.

За обедом присутствовало несколько местных гостей. Их разговор был весьма развязен, и одна из шуток задела гордость дона Фернандо. Разгневанный хозяин встал и пригласил гостя, неподобающим образом ведущего себя, в другую часть замка. Когда они вышли, Каспар внимательно всмотрелся в прекрасное лицо хозяйки и, проникшись ее глубоким очарованием, стал читать ей поэму о любви Тристана и Изольды.

В это время дон Фернандо вел своего обидчика едва освещенными коридорами, которые спускались все ниже и ниже, пока навстречу гостю не выступили из темноты люди Фернандо с обнаженными мечами. Фернандо холодно приказал им: "Убейте его".

После обеда Мария спросила мужа, куда исчез один из приглашенных, и получила ответ, что, скорее всего, гость внезапно покинул замок. Мария уже не раз замечала внезапное исчезновение гостей.

Проведя в замке несколько дней, Каспар стал догадываться, что Фернандо – темный рыцарь. Однажды, в раздумьях об этом прогуливаясь по двору замка, Каспар встретил прекрасную хозяйку. Они заговорили об утонченной дружбе, и Каспар понял, что страстно влюблен в донью Марию и что она отвечает ему взаимностью.

Вечером Фернандо устроил большой праздник, на который было приглашено множество гостей. Столы ломились от яств и вина. Каспар бродил меж гостей, пытаясь встретиться с хозяйкой дома, и, наконец, увидел ее, одетую в черное шелковое платье. Она, улыбаясь, подала ему руку, а затем незаметно удалилась с ним в дальние покои, где отдала ему свое сердце.

На следующий день темный рыцарь устроил большую охоту на диких кабанов, в которой участвовали все гости замка. Оказавшись в глухой чаще, они несколькими отрядами укрылись в засаде. Темный рыцарь со своими слугами, потеряв след кабана, случайно наткнулся на охотничий домик и, войдя в него, застал свою супругу в объятьях Каспара? В неописуемом гневе он приказал избить Каспара и бросить его в лесную чащу. А жену, опозорившую его честь, полоснул кинжалом по лицу и приказал продать в дом терпимости и каждый день поить ее дурманящим зельем, чтобы она забыла возлюбленного.

Лесничий спас Каспара и вылечил его от глубоких ран. Через некоторое время Каспар встретил темного рыцаря и вызвал его на поединок. После жестокого сражения Каспар приставил меч к его горлу и произнес:

"Я дарю тебе жизнь в обмен на сведения о твоей бывшей супруге".

"Ее жизнь скоро закончится, – мрачно улыбнулся Фернандо. – Ты найдешь ее в монастыре Святой Терезы, где за ней ухаживают монахини".

Каспар бросился искать ее и через два дня достиг монастыря, расположенного на высокой скале. Когда он нашел свою любимую, она лежала без памяти в пустой келье, но он припал к ее руке – Мария пришла в себя и произнесла, что любит его больше жизни. С этими словами душа покинула исстрадавшееся тело, и в ее раскрывшейся ладони Каспар увидел подаренный ей золотой крест. Глубокая печаль оставила неизгладимый след на его челе…

Рассказчик обвел присутствующих взглядом и спросил:

– Что достойно уважения в этой истории – любовь или честь?

В этот момент я проснулся. Джи сидел у стола, Петрович усердно записывал в тетрадь его слова:

– Гипноз окружающего мира давно уже превратил вас в трусоватых бухгалтеров, везде и всегда высчитывающих, сколько и за что они получат.

Из цепкой и мертвой паучьей хватки этой бухгалтерии можно выбраться, только если вы сами в себе ее увидите. Поэтому я говорю: "Внемлите себе, не спите"! Если вы будете более искренними сами с собой, вы рано или поздно почувствуете, что где-то в вашей глубине струится маленький родник живой воды. Это ощущение должно быть чисто внутренним. Оно не знает ни страха, ни упрека.

Более того: оно расцветает от страданий, нищеты, аскезы, от добровольно взятых на себя обетов. Оно одно идет против всего мира. В то время как вся окружающая среда продолжает неотвратимо катиться в уготованную ей бездну, подбадривая и усыпляя себя всевозможными лозунгами, апеллирующими к коллективному теплу, жвачке, массовому размножению и уходу в дурную бесконечность – горчичное зерно Царства Небесного внутри вас бескомпромиссно всегда идет против этого. Дальнейшая благодать и барака могут быть получены только от антипаразитарных проявлений. Стремитесь к нищете, голоду, холоду, оскорблениям, клевете, общественному презрению, к камням, которые полетят в вас со всех сторон.

В этом источник вашего действительного внутреннего процветания, а стоит вам на минутку забыться – как вы тут же уютно заплывете жиром.

Все вышесказанное не следует применять механически, ибо даже нищета и побои могут питать фальшивую личность внутри вас.

Внезапно дверь отворилась, и в комнату влетел растрепанный Петраков.

– Все! Отставить…отменяется! – радостно вопил он.

– Что отставить? Почему отменяется? – спокойно спросил Джи.

– Сегодняшние концерты в городе Калуге …из-за ошибок Росконцерта… отменяются, – захлебывался он, – и начнутся только через два дня.

– И что же решило начальство?

– Норман возвращается в Москву, хочет провести время с семьей. Я тоже не собираюсь торчать в захолустье, еду с ним, – рапортовал Петраков. – И музыканты настроены на Москву – в Калуге-то и посмотреть нечего. Разве что могилу Циолковского – говорят, он там всю жизнь прожил… Но вам придется поехать в Калугу, – скривился он в улыбке.

Еще через пять минут в номер вошел сам Норман и солидно произнес:

– Вы получаете трехместный номер в калужской гостинице. Только прихватите мой тяжелый чемодан на колесиках.

– Хорошо, – согласился Джи. – Петрович у нас силач Бамбула, он донесет ваш чемодан, будь он даже без колесиков. Кстати, Норман, я нашел вам идеального звукооператора. Его зовут Чера, он тонкий знаток музыки и поэзии.

– Я согласен, – торопливо сказал Норман.

Следующим пришел саксофонист Жорж, а за ним барабанщик Стас с большой сумкой. Нас загрузили багажом и забросили в разбитый поезд времен революции.

– Наконец-то нас охватила полнейшая свобода, – произнес Джи.

Окна в поезде были кое-где выбиты и заколочены фанерой, полки шатались и грозились отвалиться, дверь в туалете едва висела на петлях. Девчонка-старшеклассница, сидящая напротив меня, как ненормальная, ставила на полную громкость одну и ту же песню. Пугачева своим высоким голосом призывала освободиться от плена бренного тела и вырваться на свободу.

– Это знак, – промолвил Джи. – Вы так приросли к своей телесной оболочке, что совершенно забыли о небесах.

У меня есть несбыточная мечта: вывести новую породу людей на тонком плане. Для этого желательно алхимически скрестить петербургскую Кэт и Черу.

Сейчас Чера стал мистическим Робинзоном Крузо. Раньше он, выпив, пробалтывался об алхимических секретах красивым девушкам. Хотелось бы, чтобы ты попробовал добыть из него хоть кроху космического знания.

– Да он просто отворачивается от меня, когда я завожу разговор о Пути.

– В этом-то и вся сложность, – сказал Джи. – Чера – это фантастический тропический цветок, очень странная птица из неземных сфер. Он не достается негативами уже целый год. Ни от кого не зависим, и ко всем доброжелательный настрой. Если бы и вам удалось внутри себя создать алхимическую лабораторию, то и вы смогли бы стать независимыми от мира и жить на собственной расщепленной тонкой энергии. Поэтому всегда предпочитайте рабочую ситуацию, рабочее состояние, а не посулы ваших еще пока не просветленных инстинктов.

А я обожаю Джокера – он может разыгрывать разные роли в любой колоде.

– Как мне далеко до Джокера, – с сожалением вздохнул Петрович.

– Зато близко до трэмпа, – добавил я.

– Но без этого трэмпа тебе не удастся выполнить твою задачу, – серьезно произнес Джи, – так что будь помягче с нелепым Петровичем.

Наша задача – переключить жизненные силы собственной ботвы в захиревшее пространство Золушки – нашей бедной, больной, неухоженной, затравленной сущности. Всю энергию, все питание забирает наша фальшивая личность, ботва. Швырните хоть однажды жалкую кость своей обездоленной сущности, и не думайте, что это будет легко.

Как стать более искренним с самим собой? Искренность – это спонтанная жизнь в одной секунде. Искренность – это скоропортящийся продукт, но в глубину можно проникнуть только через искренность. Проявляйте свои лучшие стороны, стремитесь к благородству. Стройте чистое поле.

Вас все время давил окружающий мир, а теперь вы давите друг на друга. Дарите лучше только цветы.

Будьте не от мира сего, и постепенно вы в нем пропишетесь.

Делая нечто необычное, вы сами становитесь лучше.

Любите людей, будьте авторами своей любви, и в ответ получите такую же любовь, в которой расцветете, как пионы.

Можно надеть на себя маску плута, но внутри необходимо всегда быть чистым.

Вы должны быть благородными для мира, а не ждать от него чего-то – постоянной энергии, подпитки, красивых дам, каких-то интересных ситуаций. Будьте сами для мира людьми, дарящими любовь и красоту.

Хотя бы друг для друга станьте подарками, иначе ваше общество будет невыносимо тоскливо.

– Моя участь безнадежна, – вдруг заявил Петрович. – После поступления юнгой на Корабль я стал превращаться в маленькое чудовище.

– Ты уж не скромничай, – заметил я. – Ничего себе, маленькое.

– Да нет, раньше у меня были какие-то увлечения, интерес к книгам, медитации. А теперь только внутренняя апатия и никакого интереса к жизни.

– Это твоя фантастическая лень, – отвечал Джи. – У тебя столько возможностей, но ты не пользуешься и сотой их долей. Ты предпочитаешь паразитировать и ловить кайф, а нужно любить работу над собой. Только ежедневная работа над собой может изменить твое качество. Усиление внутренней работы – это единственная вертикаль в бытии человека. Эта третья сила может быть поддержана реальной Школой.

Не веди себя как собака на сене. Ты, может быть, никогда не воспользуешься многими знаниями, которые тебе даются, но через твои записи возникает шанс для человечества воспользоваться ими. В общем, так: вы, Касьян и Петрович, должны стать мистическими писателями. Это и есть конкретное делание, которое может стать вашей вертикалью.

– Да какие из нас писатели? – удивился я. – Мы таскаем по стране дюралевые ящики и все время сидим на чужих чемоданах.

– И, тем не менее, я даю вам такое задание, – заявил Джи.

Приехав поздно вечером в Калугу, мы расположились в старенькой деревянной гостинице и, сыграв несколько партий в шахматы для переработки накопившихся впечатлений, стали располагаться ко сну. Номер был хорошо натоплен, и у каждого на-конец-то была собственная кровать.

Не успел я закрыть глаза, как вновь встретил Джи. На этот раз мы грелись у костра в сумрачном лесу. Несколько человек в темных накидках вели странную беседу. Я услыхал следующий рассказ.

" Однажды к отряду светлых Рыцарей присоединился темный Рыцарь, который покинул свой орден в надежде стать на сторону светлых. Воины обратили внимание на то, что темный Рыцарь весь окутан густой темной мглой.

– Чего ты ищешь среди нас? – спросил светлый Рыцарь.

– Я ищу возможности от мглы освободиться, – отвечал темный Рыцарь.

– Зачем тебе это? Что будешь делать ты, от мглы освободившись?

– Очистившись от своего темного начала, я надеюсь возродить первоначальный свет души. Ибо тяжела наша участь.

– Чем занимается ваш орден? – спросил светлый.

– Наш орден задерживает развитие всех существ, стремящихся в светлые миры. Так приказали нам высшие инфернальные владыки. "Вы боретесь с жестокой несправедливостью – утверждают Князья тьмы, – вы ведете праведную борьбу против светлых стражей порога, которые не пропускают нас в высшие миры. Но если нас не пускают в высшие миры, то и мы не пустим туда тех, кто стоит ниже нас. Ибо мы хотим силой открыть для всех существ дорогу в миры горние".

– Но если Князья тьмы проникнут силой в светлые миры, то свет померкнет в горнем пространстве и везде установится тьма, – ответил светлый Рыцарь. – Поэтому стражи порога никогда не пропустят темных. А что ты будешь делать, если мы освободим тебя от мглы?

– Я пойду в темное царство и буду там проповедовать и призывать прекратить борьбу со стражами порога, не пропускающими темных к верхам. Пойду проповедовать, что недостойно задерживать развитие существ, стоящих ниже нас. Хочу убедить темных предоставить всем свободу в выборе пути, – отвечал темный Рыцарь.

Тогда светлые Рыцари отвели его в тайное святилище со следующими словами:

– Ты должен провести в непрерывном покаянии несколько лет, и только тогда высший Бог снимет с тебя покрывало тьмы, и твоя душа засияет первозданным светом Абсолютного начала всех начал…"

В это мгновение я проснулся. В номере было уже холодно, снег залепил промерзшее окно, хотелось попить горячего чаю и выбраться поскорей из ночной берлоги. Вечером приехали Чера и музыканты, и мы отправились на репетицию. Зайдя на сцену, я заметил толстого рыжего человека с недобрым лицом.

– Скоро вашей ноги не будет в нашем ансамбле, – ухмыльнулся Петраков. – Рыжий басист Веревкин набирает свою обслугу. Он всем доказывает, насколько вас опасно держать в ансамбле. А у него есть бодрые жилистые ребята из Москвы.

Я подбежал к Джи:

– Плохи наши дела, – сказал я взволнованно, – новый тип пытается выжить нас из ансамбля.

– Если нас по воле Провидения гонят с одного места, – невозмутимо ответил он, – то, значит, ожидают в другом.

8 января 1983 года. Калуга.

И ты – тот, кто стремится узнать Меня,

Знай, что твои стремления и тоска не помогут тебе,.

Если ты не узнаешь тайну:

Если то, что ты ищешь, ты не найдешь внутри себя –

Ты никогда не найдешь это вовне.

Мы вышли из гостиницы пораньше, чтобы успеть до концерта пройтись по Калуге, заваленной пушистым снегом.

– Ну что, Петрович, – спросил Джи, – отчего головушку буйную повесил?

– Да вот, вспомнилась прекрасная Коломбина. Она заждалась меня в Москве, – грустно сказал Петрович, – а я тут по сугробам в одиночестве мерзну.

– Да выброси ее из головы, – недовольно сказал я. – Ты что, устал идти с нами по дороге к Абсолюту?

– Коломбина умоляла меня взять ее на Корабль, – гордо сказал Петрович. – Она то, что нам надо. Я уверен, что она собирается попасть со мной к небожителям.

– Ты сам туда сначала попади, – рассмеялся я.

– А знаешь ли ты, Петрович, – сказал неожиданно Джи, – что некая дама разыскивает тебя по Москве и требует, чтобы ты вернул ключ от квартиры, который ты у нее похитил. Не это ли твоя прекрасная Коломбина? Она грозится милицией.

– Как вы это узнали? – растерянно спросил Петрович.

– Я только что беседовал по телефону с Феей.

– Не может быть! Коломбина сама отдала квартиру в мое полное распоряжение, и шелковую рубашку в придачу.

– До чего ты наивен и тщеславен, братушка, – сказал Джи. – Стоит какой-нибудь сирене польстить тебе, ты тут же попадаешься во все ее ловушки.

– О мой друг Чжу Ба-цзе, – добавил я, – напрасно ты норовишь сбежать от Танского монаха и пристроиться к очередной гейше.

– А тебе, Касьян, – серьезно заметил Джи, – советую найти контакт с Черой – и ты получишь доступ к космической инспирации.

– Но Чера говорит со мной только о тонкостях арманьяка и красивых женщинах, а во внутренний мир не пускает, – недовольно ответил я.

– Твоя грубость отталкивает не только Черу. Поработай над собой – и он тебя примет.

В это время мы подошли к великолепному храму, вознесшему свои купола в ярко-синее небо над солнечным городом.

– Путникам необходимо посещать храмы для очистки лепестков души, – сказал Джи, открывая высокие деревянные врата.

Я снял шапку, широко перекрестился и последовал за Джи. Ранняя служба закончилась, храм был пуст и таинственен; небесная благодать разливалась в напоенном ладаном воздухе.

Я поставил свечи Матери Божией, Архангелу Михаилу и третью – у распятия и, став на колени, стал молить Господа о спасении наших душ от земной суеты. Когда я вышел на улицу, на сердце сделалось светло и радостно. Снег стал ярче искриться от солнца, и звонко засвистела синица.

– Ну, а ты что бродишь все время за мной, как угрюмое привидение? – обратился Джи к Петровичу

– Хочу пройти интенсивное обучение, но меня все игнорируют.

– Не обманывай себя, – ответил Джи. – Ты хочешь ловить кайф на энергетике Луча.

– Как только очередная Коломбина поманит тебя, – добавил я, – ты все забудешь.

– Клянусь, – заявил Петрович, – я не променяю Школу на женщину.

– Не уподобляйся Петру, который до рассвета три раза отрекся от Христа. А если хочешь расти быстро – помоги Касьяну установить сердечный контакт с Черой. В Черу я вложил горы космического знания и подключил его к высоковольтной каббалистической линии. На тонком плане он является недоеной коровой, и все это знание в нем закисает, невостребованное.

– Чера делится этим знанием только с любимыми Шакти, – добавил я.

– И от этого идет на понижение, – ответил Джи. – Возьмите у него знание – и вы резко возрастете.

– Господа, – раздался вдруг за моей спиной голос Шеу, – вы едва не прошли мимо отличного бара. Приглашаю вас продолжить душевное общение за кружкой пива.

Мы спустились в подвальчик с обшитыми деревом стенами и взяли по кружке пива. Шеу заказал четыре и, залпом осушив три, четвертую принялся смаковать. Тут я услышал отборный шестиэтажный мат. Оглянувшись, я увидел толстенную женщину, которая изо всех сил вытаскивала своего хилого мужика из-за столика.

– Послушайте, как интересно, – сдувая пену с пива, заметил Шеу. – Все слова, которые она использует, образованы на основе вагинального мата.

– Да пошла ты… – разозлился наконец мужик, подкрепляя свою речь фаллическими символами. – Дай хоть раз в жизни спокойно выпить и позабыть твою ненавистную рожу!

– Заметили ли вы, господа, что русский мат – это явление духовное, – значительно заявил Шеу. – Фаллический мат возвышает человека, ибо он похож на вертикальный прыжок к желтой сливе, которая является символом солнечного Посвящения. Вагинальный мат, который употребляет разгневанная женщина, вбивает сознание мужчины в дремучую горизонталь. Я замечал, что жители американского континента частенько употребляют пошлый мат, связанный с задними частями тела. Таким пользуются только прирожденные хамы.

– Дорогой Шеу, – сказал я, – даже отборный духовный мат не поможет тебе устоять на Пути.

– В ногах правды нет – я лучше отдохну в каком-нибудь прекрасном оазисе, – ухмыльнулся он. – Девушка, – подозвал Шеу симпатичную официантку, – не поможете ли вы нам превратить этот холодный вечер в карнавальную ночь?

– Я уже вчера одним помогла, – разозлилась она и отвернулась.

Мы с Джи допили пиво и пошли расставлять сцену для концерта.

– Мне приходится тратить время на примитивную работу, – пожаловался я, перетаскивая тяжелые колонки, – а таинственные миры остаются недоступными.

Джи, глянув на меня, произнес:

– Если хочешь очистить лепестки своих чакр – каждый день рисуй храмы. Тогда твоя кровь освободится от асфальтовых залежей в твоих подвалах. Храмы являются небесными ковчегами, уносящими нас в космические глубины. Настройся тонко и пластично на воздушные купола – и ты ощутишь связь с неведомыми цивилизациями на других планетах нашей Вселенной.

Вечером в гостиничном номере я пристроился у стола и стал, как умел, рисовать увиденный храм. Я почувствовал золотистый небесный ветер вдохновения, сердце учащенно забилось, и я стал терять ощущение физического тела.

– Не приготовишь ли чайку, Петруша, – раздался голос Джи.

Минут через пять Петрович, суетливо заваривая чай, умудрился плеснуть мне на брюки кипятком, и рожа его сразу просветлела.

– Прошу прощения, – сказал он с достоинством и протянул Джи чашку чая.

– Тебя, Петрович, видимо, мало стегали в детстве хворостиной, – сказал я, вытирая брюки, – может быть, сейчас добавить?

– Оставь его в покое, – сказал Джи. – Он еще маленький. Может быть, его даже еще нет. Школа иногда подбирает таких трэмпов и доукомплектовывает их до человеческого уровня. Ты лучше бери пример с Арджуны, которому Кришна помогал сражаться с внутренними врагами.

Я вернулся к рисунку, но золотистое состояние ушло. Вместо него вылез мой Уроборос, пылая багряным гневом. Он мысленно отвесил Петровичу несколько могучих пинков, и Петрович стал беспокойно метаться по номеру.

"Мы все время вместе, – подумал я, – неужели это будет всегда? Хаос Петровича невыносим".

– Я не могу быть искренним, – сказал я, вслушиваясь в завывание ветра за окном, – во мне столько противоречивых "я" .

– В эзотерических школах, – сказал Джи, – человек называется "лгущее животное". То есть после того, как человек проучился в Школе лет десять или двадцать, ему говорят – и он сам видит, – что он не может быть искренним и говорить правду. Даже если он сможет говорить правду – он не сможет поступать правдиво. Вот и почтовые голуби – это метод приближения все к большей искренности. Ты сам видишь, где ты врешь.

В этом смысле, когда ты пишешь в тетрадочке, ты четко видишь, когда ты врешь и когда не врешь. И самое интересное – что даже если ты в тетрадочке соврал, ты будешь, читая ее через год, через два, видеть реальную картину и все те барьеры, которые тебе помешали быть искренним. Запомните: направление вашего развития лежит в искренности. Когда вы пишете – а особенно когда вы пишете другому человеку, к которому вы питаете реальный сентимент – это вообще невероятно трудно. Особенно важна искренность в чувствах, в мыслях – этого вообще ни у кого нет.

Однажды некий профессор запер своего ученика в комнате, где был аквариум с двумя рыбками, толстая тетрадь и карандаш, и дал задание заполнить всю тетрадь описанием рыбок. Студент подумал сначала, что это задание нелепо, и написал несколько фраз. Но, поскольку профессор не хотел открывать дверь, пока задание не будет выполнено, студент вернулся к наблюдению за рыбками. Он в какой-то момент заинтересовался ими и исписал всю тетрадь. Оказалось, что студент, не зная, на что нужно обращать внимание, подметил несколько интереснейших особенностей поведения рыбок, на основе чего было сделано целое открытие.

У вас нет интереса – вот в чем главный прокол. У вас нет интереса даже к самим себе, у вас нет интереса ни к чему. Вы его потеряли! Потеряли пассионарность, страсть, донкихотство.

– Почему мою спонтанность, – спросил Петрович, – вы не считаете искренностью?

– Я заметил, – сказал я в пространство, – что Петрович похож иногда на самонаводящуюся торпеду, которая ищет цель. Когда мне удается войти в тонкое состояние, он спонтанно делает что-то и выбивает меня.

– Касьян ответил на твой вопрос, – сказал Джи. – Твоя спонтанность, Петрович, – это спонтанность не сущности, а чего-то иного в тебе.

Не следует путать поверхностную спонтанность с глубокой искренностью. Искренность – это когда вы пытаетесь проникнуть вглубь самого себя, хотя бы на миллиметр. Вы учитесь искренности, когда начинаете исследовать свои скрытые мотивы.

Не думайте, что это просто. Данте спускался в ад, но в глубине вас находится ваш собственный ад, с той же надписью над входом: "Составь надежду всяк сюда входящий". И если пройдете все круги этого ада – только тогда вы почувствуете проблески реальной искренности.

Есть специальное упражнение по погружению. Поставьте себе конкретную цель – любую, бытовую или возвышенную, неважно. Прикиньте, сколько вам нужно времени на ее реализацию. И включите хронометраж.

И тут-то начнутся чудеса. Вы увидите, как внутри вас возникнут сначала десятки, а потом и сотни причин, которые не позволят осуществить задуманное, или будут удлинять срок, или затянут его до дурной бесконечности. Будут также сотни причин, оправдывающих всякое невыполнение этой конкретной задачи.

Это значит, что вам пора ввести в вашем внутреннем мире армейскую самодисциплину. В Кшатрийском пространстве прежде всего ставится четкая задача, крайне ответственная, в виде приказа, который должен быть выполнен в нужное время и в нужном месте. Время и место тщательно анализируются и вычисляются заранее. Десятки или сотни субъективных или объективных причин, задерживающих выполнение боевой задачи, объявляются противниками, подлежащими ликвидации.

А сейчас вы находитесь в состоянии апатии, полного безразличия и тупой незаинтересованности в чем бы то ни было. В дальнейшем будут даны конкретные, многообразные средства выхода из этой апатии…

В этот момент на меня навалилась усталость, и я, закрыв глаза, мгновенно уснул.

Я оказался на скалистой площадке в неведомых горах, у подножия сложенной из огромных камней сторожевой башни. Рядом были Джи и незнакомец в выгоревшем плаще, с суровыми чертами лица.

– Я только что вернулся из длительного путешествия по другим бесконечностям, – говорил незнакомец, – и хотел бы рассказать вам о том, что видел.

– Запомни все, что скажет мой старый друг из рыцарского Ордена, – сказал Джи. – Это тебе пригодится в недалеком будущем.

Суровый Рыцарь начал свой рассказ:

– Отряд Рыцарей нашего Ордена затеял поход в отрицательную бесконечность, в которой царил беспросветный ужас. Мы летели через пространство, до тех пор пока не увидели пред собой огромную стену, состоящую из тумана, покрытую мраком. Преодолев ее, мы вошли в тот мир, который искали.

Густой темно-кровавый туман отвратительного запаха наполнял эту бесконечность, в которой обитали крауниты – многоголовые существа, покрытые слизью. Один из Рыцарей решил сбросить с себя невидимый покров и принять образ краунита. Изменившийся Рыцарь шел по улице большого города, с удивлением рассматривал его строения и похожих на полу-людей, полу-насекомых его обитателей и прислушивался к их словам. Вдруг его цепко схватили несколько краунитов и потащили в огромный зал. Он не шевелился, желая узнать, что будет дальше. Его положили на железную скамью, и он услыхал следующее:

"Он какой-то необычный: не плачет, не просит отпустить, все время молчит. Но как материал он годен".

Тут его схватили за руки и ноги, и два огромных краунита занесли над ним железные молоты. Рыцарь силой своей эманации остановил занесенные молоты, и крауниты выпустили их из рук – но молоты так и остались висеть в воздухе.

"Он не годен как материал. Бросим же его в яму, полную зловонной грязи, и заколотим крышкой, чтобы он никогда из нее не вышел", – испугавшись, сказали отвратительные существа.

Рыцарю надоело находиться в руках низших. Он спокойно встал и высвободился от краунитов, которые с ужасом отступили. Он огляделся и увидел, что вся зала заполнена скамьями, и тех, кто лежал на них, колотили молотами огромные существа, и тела избиваемых принимали различные новые формы.

Усилием воли он разогнал краунитов и стал с недоумением рассматривать странных существ, привязанных к скамьям. Очевидно, это были пойманные крауниты, измененные молотами, словно железо под ударами кузнеца.

Вдруг Рыцарь увидел, как с одной скамьи поднялся не измененный еще краунит. Он подошел к Рыцарю и рассказал следующее:

"Сильные крауниты нападают на более слабых и уносят их в свои мастерские, и там выковывают из них кирпичи для стен своих домов, а также всевозможную мебель и домашнюю утварь. Затем покрывают специальным веществом, чтобы перекованные крауниты не приняли первоначальный вид. Тела краунитов куются так же легко, как металлы, но их не надо нагревать, поэтому они служат наилучшим материалом для ковки различных изделий.

Сильные крауниты захватывают женщин своего племени и превращают в наложниц, а когда они надоедают, перековывают их по своему вкусу и покрывают ужасным веществом, а затем ставят в виде статуй в своем доме. Эти фигуры не могут двигаться, но все так же ощущают, как и ранее. Когда у хозяев просыпается вожделение, они снимают покрытие со статуй, и те вновь превращаются в женщин…"

В это мгновение в зал ворвались несколько громадных кра-унитов и занесли над Рыцарем свои бичи, но не успели они коснуться Рыцаря, как были отброшены его силой к стене. Присмотрелся Рыцарь и увидел, что бичи сплетены из змей, которые шипят и кусают все, к чему ни прикоснутся. В это время стали подниматься и оживать крауниты, еще не перекованные в вещи, и Рыцарь приказал им счищать со стен зала замораживающее вещество, и постепенно из стен восстало множество краунитов, которые горячо благодарили Рыцаря.

Сбросил Рыцарь внешность краунита, и отряд его стал держать совет. И решили они освободить всех плененных краунитов, разрушив те дома, которые были построены из них, и научить жителей отрицательной бесконечности различению добра и зла. Так для существ этого мира открылся Путь Восхождения в миры Высшие…

Я проснулся оттого, что Петрович резко тряс меня за руку.

– Неприлично спать на лекции, – сказал он.

Я схватил тетрадь и стал записывать слова Джи.

– В данный момент самое главное для вас – конкретная деятельность, четкое выполнение в срок поставленных перед вами задач. Вспомните, как Чайка Джонатан Ливингстон сумел сократить эти сроки.

Через такого рода деятельность вы научитесь глубже видеть самих себя и преодолевать свою инерцию, вплоть до выхода на уровень Двадцать Четыре. Иногда вы будете чувствовать проблески уровня Двенадцать, Рыцарского Посвящения. Двадцать Четыре – планетарный уровень, когда вы подчиняетесь планетарным влияниям. Двадцать Четыре – состояние творца, а не тупого механического исполнителя.

Я могу создать максимально благоприятные условия для вашего развития, но расти должны вы сами, ибо если я начну еще и расти вместо вас, то вас ожидает участь биокомпьютеров, лишенных своей воли, индивидуальности и космической судьбы. Ваше стремление к комфорту и гипноз окружающей среды всячески склоняют вас желать того, чтобы я не только создавал благоприятные условия, но и рос за вас… – и вдруг Джи с гримасой боли стал растирать колено.

– Что случилось? – испуганно спросил Петрович.

– Когда я начинаю с вами на определенные темы говорить, какие-то силы тут же наносят удар по моему центру воли. Надеюсь, что я смогу еще продержаться в ансамбле…

В этот момент раздался стук в дверь, и в проеме показалась рожа Петракова.

– У меня для вас информация к размышлению, – ухмыльнулся он, глядя почему-то на меня. – Норман велел передать, господа просветляющиеся субъекты, что ваше присутствие в ансамбле слишком заметно, а официально вы здесь не числитесь. Мы не хотим неприятностей с властями, – и Петраков с победной улыбочкой захлопнул дверь.

– Это происки рыжего басиста Веревкина, – заметил я.

– Как было все хорошо, – сказал Петрович, – пока ты сидел в городе Дураков! Я незаметно помогал Джи в ансамбле, ездил по разным городам, ходил по обучающим ситуациям. А теперь и Джи перестал со мной общаться, и Норман нас из ансамбля выкидывает!

– Ну что ж, – сказал Джи, – придется мне увольняться. Без вас здесь делать мне нечего. Я не собираюсь ходить на поводу у Нормановой истерики.

Наутро плотная атмосфера разборок в ансамбле распространилась по всей гостинице. Из многих номеров слышались раздраженные голоса, горничные и дежурные недобро косились на постояльцев. Я чувствовал себя словно отравленным ядом и с завистью смотрел на Джи и Петровича, которым, казалось, было все равно. Выйдя на улицу, мы вдохнули свежего морозного воздуха – и вся мрачная атмосфера быстро развеялась. Маленькие, покосившиеся калужские домики были похожи на театральную декорацию, и мы, смеясь и шутя, на ходу придумывали забавные сценки.

Когда мы поравнялись с уличным лотком с пирожками, Джи спросил закутанную в серые платки продавщицу:

– С чем пирожки, бабушка?

– С рисом и мясом, миленок…

– Петрович, ты, кажется, большой любитель пирожков, – сказал Джи. – Доставай сумку – я решил купить тебе двадцать штук.

Петрович подставил пакет, и радостная бабуля наполнила его пирожками. Петрович взял один на пробу, разломил его и брезгливо сказал:

– А что так мало мяса? Моя бабушка никогда бы такой дряни не приготовила, – с этими словами он съел сердцевину, а пирожок отправил в мусорный бак.

– Ты чего мой товар оговариваешь? – грозно надвинулась бабуля.

Джи попробовал пирожок, удивленно заметил:

– Петрович, ты не прав – пирожки очень вкусные, – и принялся за второй.

– Спасибо вам, добрый человек, – залопотала бабуля, – хоть вы за меня заступились, а то этот чернявый всех покупателей распугает…

– Петрович, если ты подписываешься на Путь, – серьезно произнес Джи, – ты должен подписываться до конца. В школьной ситуации пирожки дают возможность приобщиться к стихиям и к местной карме. Ты выхватываешь самые лакомые кусочки, а наш путь скорее похож на этот пирожок из жесткого теста, чем на сладкий мед. Твоя тяга к комфорту погубит тебя.

– Вы придаете мелочам преувеличенное значение, – обиделся Петрович, – а моих лучших сторон не замечаете.

– Вечно ты утопаешь в жалости к себе, – недовольно заметил я.

Джи улыбнулся и сказал:

– Я предлагаю посетить городской каток и приобщиться к новой инспирации.

Мы подошли к высокой ограде, за которой по голубоватому льду скользила на коньках пестро одетая публика.

– Присмотритесь к брейгелевским персонажам, – предложил Джи. – В картинах Брейгеля заложена особая инспирация. Его пейзажи изображены всегда отстраненно, как бы с вершины холма. Мы должны развивать такое же созерцательное отношение к жизни.

Внезапно меня подхватил вихрь Луча. Я откуда-то со стороны, отстраненно, увидел себя, нарисованного на картине жизни голландским художником. Меня охватила неописуемая радость, и я забыл о времени и ледяном ветре.

– Наконец ты почувствовал инспирацию, – рассмеялся Джи.

– А Петрович так и остался приклеенным к поверхности самого себя.

– Мне надоело стоять на морозе и разглядывать веселых идиотов, – недовольно произнес Петрович.

– Ты лучше взгляни на тех трех симпатичных девушек, – сказал я. – Их коньки рисуют на льду таинственный узор, а они пристально наблюдают за тобой и весело смеются.

– Я понял, – сказал Петрович, – что вы замечаете нечто необычное и сюрреальное там, где я вижу лишь прозаические сценки. Научите меня сказочному восприятию – и я останусь вам верным до конца.

– Очисти лепестки своих чакр – и тогда воспримешь мистерию мира, – ответил Джи. – Начни рисовать храмы. Это одна из самых мощных техник по очищению восприятия.

– Да как я могу рисовать храмы, – пробурчал Петрович, – если я постоянно должен убирать в номере, готовить еду, вести дневник и таскать ящики?

– Угомонись, Петрович, – сказал я, подставляя лицо падающему снегу.

– Я решил объявить Норману ультиматум, – произнес Джи.

– Если он запретит вам работать – я увольняюсь. Мы являемся цельной командой, Школой на колесах, и нас никто не сможет разлучить. Мы всегда идем против течения.

По возвращении в гостиницу Джи один пошел к Норману, а мы остались в холле, напряженно ожидая результата переговоров. Петрович курил одну сигарету за другой, а я пытался помнить себя и не отождествляться с вихрем негативных эмоций.

– Какая серьезная машина для чистки обуви, – вдруг услышал я смех Черы, – учит обращаться с людьми только в приказном тоне: "Опусти пять копеек".

Чера бросил пятак в прорезь и подставил автомату свой башмак. Раздался щелчок и короткое жужжание. Чера подозрительно вытащил по-прежнему грязный ботинок.

– Так я и знал, – рассмеялся он. – "Опусти пять копеек и катись на …!"

– Фаллический прыжок к желтой сливе! – истерично расхохотался Петрович, и мрачная туча ожидания рассеялась сама собой.

Тут в холле появился Джи вместе с улыбающимся Норманом.

– Вы должны взять всю работу по сцене в свои руки, – неожиданно заявил Норман. – Я ожидаю от вас лучшего. Ты ведь, Петрович, на целую голову выше вьетнамца! А ты знаешь, что американцы в них стреляли резиновыми пулями, и раны не заживали несколько месяцев? Я здесь одичал от тоски, как людоед. Эта Калуга – такая глухомань, ни культуры, ничего, просто джунгли…

"С Норманом к Просветлению не попадешь ", – подумал я.

– Хорошо, Чера, что я вас встретил, – продолжал Норман. – Вы должны что-то сделать с моей подзвучкой, а то я себя совсем не слышу.

– Это точно, – тихо добавил Джи, – он забыл голос своей сущности.

– Я налажу вам связь, – проникновенно сказал Чера, и они с Норманом ушли.

– Пришлось проиграть начальству очередную партию в шахматы, – сказал Джи, – а также взять на себя весь его яд. Теперь Норман в более сущностном состоянии, и проблем у него с вами нет.

– Когда-нибудь и я смогу делать так же, – с завистью прошептал Петрович.

– Когда же мы окажемся в высших мирах? – с надеждой спросил я.

– Вы сами являетесь входом в рай и в ад, – ответил Джи. – Но почему-то вы абсолютно уверены, что можете автоматически достичь высших миров.

Алхимическое Делание – это тайное искусство сочетания Подвига и Жертвы. Если вы ничего не приносите в жертву, то алая роза любви вашего сердца никогда не раскроется. Для проникновения в сущностные пространства сэлфа необходимо отделить в душе грубое от тонкого, отделить возвышенное, героическое, благородное – от инертного, тупого, бессмысленного.

Вы должны найти в себе лидирующие, восходящие "я". Этих "я" очень мало, они скрыты и разбросаны по всему вашему внутреннему составу. Задача в том, чтобы найти их, выявить, поддержать и объединить в рабочую группу, которая поведет безжалостную борьбу с сотнями других ваших "я", являющихся инертным составом.

Возникает вопрос: в чем здесь искренность? В том ли, чего от вас хотят инертные "я"? Они бесконечно пожирают энергию, время, пространство и шансы на духовный рост. Или искренность – это героическая попытка найти те немногие "я", которые решили не сдаваться в плен окружающей бессмыслице и смерти, – найти и объединить их между собою, не вызывая подозрений у агента Люцифера – кундабуфера, который пресекает любую попытку к духовному возрождению.

Джи нарисовал в моей тетради два круга. Один из них он почти весь заштриховал, оставив лишь узкий светлый сектор.

– Светлый сектор – это ваша рабочая группа, которая живет по двадцати четырем законам, а заштрихованная часть – это инертная масса, которая живет в собственном аду, под давлением девяноста шести законов.

Во втором круге он, наоборот, заштриховал лишь узкую полоску, сказав:

– А вот это должно быть вашим конечным состоянием, где почти вся ваша внутренняя территория принадлежит рабочей группе.

Искренность – это безжалостная битва рабочей группы с инертной массой за внутреннюю территорию. Инертная масса является питательной средой, и ее нужно отвоевать. Для этого необходима воля к борьбе и ярко пламенеющий дух.

Гастроли в Калуге закончились, и ночным поездом мы отправились в Москву.

Петрович вышел покурить в тамбур, и я пошел вместе с ним, за компанию.

– Последняя сигарета, – сказал он, закурив. – Эх, забыл купить.

Дверь в тамбур заскрипела, и появилась физиономия барабанщика Стаса.

– А вы что в ресторан не идете? – спросил он.

– Не хочется, – ответил я дипломатично.

– Опять куришь и кашляешь! – обратился он к Петровичу. – Ты что, не знаешь, что к Абсолюту с сигаретами не пропускают?

– Не прикалывайся, – недовольно ответил Петрович, жадно затягиваясь, но вдруг поперхнулся.

– Это по поводу твоего недоверия, – ухмыльнулся Стас. – Хотите, зачитаю вам из "Калужских новостей"? " он изобразил разворачивание газеты. – Редакция приносит извинения: вместо "в нашем театре выступает сионист Пердюк" следует читать "выступает пианист Сердюк".

– Ладно, я брошу курить, – расхохотался Петрович и выронил сигарету.

Глава 9. Противостояние мистических дам

12 января 1983 года.

Прибыв в Москву, мы сразу направились в Красково, в избушку на курьих ножках. Госпожа Гиацинта отсутствовала, а Фея радостно встретила нас. На кухне было пусто: ни крошки хлеба, ни зернышка риса, только одинокая головка чеснока болталась на ниточке в углу.

– Это защита от нечистой силы, – вымолвила Фея, заметив мой удивленный взгляд.

– Срочно отправляемся в магазин, – произнес Джи.

Фея накинула белую шубку.

– Я иду с вами. Советую для начала заглянуть в пивной ларек, – сказала она. – Туда сегодня завезли свежее пиво и бочку тихоокеанской селедки.

Пройдя по заснеженной тропинке, мы вышли на крутой склон реки, где одиноко стояла пивная будка. Румяная продавщица налила нам в десятилитровый бочонок пенящегося пива. Мы заказали по большой кружке и разместились у зеленой стойки, покрытой пивными наледями.

– Петрович, – напомнил Джи, – нарежь нам селедочки – мы сейчас отпразднуем пикник на обочине.

Петрович, брезгливо морщась, полез в карман за перочинным ножиком.

– Как бедный Ягненочек по вас соскучился! – вздохнула Фея, попивая пиво.

– Пора нам начать более глубоко осваивать Москву, – предложил Джи. – В провинции у нас возможностей намного больше – благодаря поддержке "Кадарсиса". А вот сумеем ли мы развернуться в Москве, на своей собственной энергетике?

– Вчера я беседовала с Сильвером, – сообщила Фея. – У него простаивает двухкомнатная квартира. Он сейчас сидит дома и ожидает прихода силы.

– Некогда Сильвер был моим ординарцем, – задумчиво произнес Джи, – но затем облажался и ушел с передней линии фронта в тыловой запас. Но раз через Фею мистический мэр города направляет нас к Сильверу, то придется вытащить его из запыленного ящика на свет Божий. Алхимик работает с любым материалом, превращая все в золото, или, по крайней мере, в медь,

– Я с удовольствием встречусь с пиратом Сильвером! – воскликнул я.

– И я хочу пожать ему руку, – добавил Петрович.

– Господа, – обратился к нам Джи, – мы сейчас же отправляемся в гости.

– А как же бедный Ягненок? – обиделась Фея. – Опять Волк его бросает!

– Я беру тебя с собой, – сказал Джи.

– Нет, я лучше останусь писать картину, – ответила Фея. – Вы только оставьте Ягненку бочонок пива и пару селедочек из Тихого океана.

Мы застали Сильвера бодрым и воодушевленным.

– Заходите, я как раз сижу один, пью водку. Это, конечно, для головы плохо, но зачем нам в России голова? Нам нужны доброе сердце, фаллос и сияющие глаза. Я часто думаю, что на самом деле я – неудавшаяся инкарнация Конфуция. В Москве его душа получила мало шансов проявить себя.

Мы устроились на кухне.

– Чем ты сейчас занимаешься? – обратился к нему Джи.

– Стираю личную историю да пишу о былом.

– Это интересно, – заметил Джи. – Петрович, что ж ты сидишь, как товарищ Очумелов? Достань пива, накрой на стол по-человечески.

Через секунду на столе появилось десять бутылок пива, лук и свежая жирная селедка.

– Вспомним былые времена, – произнес Сильвер, потягивая пиво из громадной кружки.

– Не мог бы ты прочесть нам что-нибудь? – попросил Джи Сильвера.

Сильвер взял с холодильника пачку помятых, небрежно сложенных листов и стал читать:

– Чтобы достигнуть познания высших миров, необходимо следовать велениям Духа…

– Превосходно, – сказал Джи минут через пять, – очень тонко написано. Я вижу в этом определенную алхимическую инспирацию.

– Я творю свободно, – отвечал Сильвер. – Пишу то, что чувствую.

– Неплохой конспект Штейнера, – похвалил я.

– А что ты имеешь против? – мгновенно ощетинился Сильвер.

– Пойдем, Касьян, поговорим, – сказал мне Джи.

Мы прошли в небольшую комнату рядом с кухней, где стояли на полках самиздатовские тома эзолитературы.

– Я чувствую, что Сильвер вновь возродился к жизни. Будем в его квартирке строить алхимическое пространство.

– Да ведь это же нереально, – ответил я. – Мы будем стараться, строить – а Сильвер все переделает в музей доктора Штейнера.

– Ты опять идешь против моих планов, – недовольно сказал Джи. – Тогда зачем ты всюду бродишь за мною? Куда бы мы ни пришли – надуваешься и сидишь словно сыч, со значительной миной, равнодушный к людям, которые тебя окружают. От всех воротишь нос, словно они низшего сословия. Луч предназначен для всех людей нашей планеты, для их сущностного роста, и тебе в первую очередь надо рассказать им о своих внутренних поисках. А ты со скучающей маской ждешь, когда тебя начнут веселить и развлекать, или когда придет интересная, в твоем понимании, ученица. Тогда ты откроешь рот, чтобы проглотить ее необъятным чревом, переварить двенадцатиперстной кишкой и выплюнуть за ненадобностью…

Я слушал его, потупив взгляд, не понимая, чем я мог так задеть своего Мастера.

– Ты стал похож на неандертальца, который навел тоску в школьном пространстве, залез под юбки красивым ученицам и удалился, не сказав никому доброго слова. Ты давно забыл про обучение, потерял основы понимания школьной ситуации и стал разлагаться. Ты так и не научился отделять грубое от тонкого. А ведь вам прочитана масса доктрин, лекций, вы встретились с таким количеством замечательных людей, адептов, учеников – и куда все это пошло?

Больше всего я боялся, что Джи исчезнет в неизвестном направлении, бросив меня на произвол судьбы.

– Что же мне нужно делать, чтобы измениться? – смущенно спросил я.

– Для этого тебе надо сразиться со своим великаном. Великан в герметической традиции символизирует тщеславие и самолюбие, которые космически подключены к мощным темным энергиям. Победить их может только очень сильное светлое подключение.

В комнату тихо проскользнул Петрович.

– Вы уже куплены внешним миром, – продолжал Джи, – и для восстановления на Путь вас надо перекупить. Фальшивые ваши "я" нельзя переубедить. Но здоровые "я", привычки, внешние ресурсы можно, хоть и не сразу, переубедить и завоевать.

Иисус говорит: "Только тот может быть учеником Моим, кто исполняет слово Мое".

Однажды к Иисусу пришел юноша и спросил:

"Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?"

"Если хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди", – ответил Иисус и перечислил их. Юноша говорит Ему:

"Все это я выполняю от юности моей, чего еще недостает мне?"

И тогда Иисус сказал ему:

"Пойди, продай имение твое и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на Небесах. Тогда приходи и следуй за Мною".

Юноша загрустил и сказал: "Не могу".

И тогда Иисус ответил:

"Легче верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому войти в Царствие Небесное".

Ваша сущность – это бедная, затравленная Золушка, которой ничего не перепадает из гигантского имения. Юноша – это инициативная группа, которая искренне хочет идти к учителям, но не может. Переплавка вашего состава, его возрождение, сублимация низших энергий под руководством инициативной группы и есть искреннее поведение. При этом внутри вас постоянно льется кровь ленивых, инертных и автоматических "я". Они не желают сдавать свои комфортные позиции инициативной группе Арджуны, неизвестно откуда свалившейся им на голову.

– Спасибо за наставление, – произнес я. – Хотя так и не понял, как сублимировать низшие энергии.

Мы вернулись на кухню. Сильвер молчаливо пил водку.

– Хоть я и одинок, но горячее сердце не дает мне сорваться, – произнес он. – Жаль, что ты, Касьян, так и не понял, о чем говорит тебе Джи. Твоя проблема в том, что ты не можешь подняться с уровня живота на уровень сердца. Поэтому из тебя излучается тяжелая хаотическая энергия, которая уничтожает в школьном пространстве тонкие вибрации сердца.

– Ты хочешь сказать, что, под видом обучения, я разрушаю Школу? – разозлился я.

– Хорошо хоть, ты сам это произнес, – вставил Джи.

От такого печального открытия я лег на диван в соседней комнате и отключился.

Посреди ночи, заслышав странный шум, я встал и пошел на кухню – а там сидел черт с лицом Сильвера и ожесточенно пил водку. Глаза его пылали красным огнем, а багровое лицо ехидно ухмылялось. Он предложил присесть и налил полный стакан. Я судорожно выпил и поднял глаза – но вместо черта передо мной оказалась прелестная юная девушка. Она мило улыбнулась и пересела мне на колени. От вспыхнувшего эротического желания я чуть было не потерял разум. Лаская обнаженные плечи юной красотки, я случайно взглянул на ее ноги и с ужасом заметил, что из-под платья торчат черные копыта…

Я проснулся оттого, что Петрович тряс меня за ногу:

– Ты разбудил весь дом своим безумным криком!

– Спасибо, брат, ты меня вовремя выручил, – только и смог вымолвить я.

Чтобы прийти в себя, я пошел в ванную и пустил на себя струю ледяной воды. Сон пропал, и я сел на кухне у окна, глядя на падающий снег в конусе света ночного фонаря. Через полчаса на кухне появился Петрович.

– Ну и место! Здесь невозможно уснуть: пространство крутит душу и сворачивает в трубку.

– Иди спать, – сказал я, – да не забудь прочитать "Отче наш".

Петрович выкурил сигарету и ушел.

Утром все было как обычно. Только я более пристально стал всматриваться в черные глаза Сильвера.

– Ты чего уставился? – недовольно произнес он. – Ты разве не знаешь, что раз в месяц настоящие мужчины напиваются до чистого сознания? – и деловито достал из шкафа припрятанные три бутылки водки.

– Ты знаешь все тонкости человеческой души, – сказал я и присел рядом.

– Мысли о смерти невольно западают мне в душу, – сказал он, – когда я вижу тебя. Все мы мертвецы, все мы спим.

Сильвер выпил, и его глаза засверкали холодным блеском. В них была затаенная ярость и страх перед вечным адом. В этот момент появился Джи.

– Я вижу, вы тут делом занимаетесь – заметил он.

– Да так, говорим о вечности, – сказал Сильвер.

На кухню выполз заспанный Петрович, но, взглянув на Джи, быстро проснулся:

– Через секунду чай будет подан.

– А твой Ванюша растет прямо на глазах, – засмеялся Сильвер. – Я с детства любил русские сказки – про Ивана-Дурака и упрямых королей.

– В нашем джаз-ансамбле тоже есть свой царек, – ответил Джи. – Это Норман, который бесконечно гордится своим положением. И злой визирь тоже есть-толстый хамоватый контрабасист, сующий свой нос во все дела маленького царства. Наш царек – любитель лести и казенного порядка, без улыбки и смеха. Он издал указ: "Смеяться и радоваться разрешается только по праздникам, а остальное время надо быть сосредоточенно-угрюмым. Смех на работе строго запрещен, а веселое настроение приравнивается к халатности".

– А есть ли принцесса в вашем государстве? – спросил Сильвер.

– Наша принцесса – атмосфера Школы, хрупкая атмосфера вечного праздника – Весны Боттичелли.

Придя в это королевство, вы попадаете в волшебное пространство "Тысяча и одной ночи" и можете алхимическим путем в короткий срок себя изменить.

Нас мало касаются распоряжения нелепого царька и интриги злого визиря. Мы не зависим в своей свободе от влияний внешней среды, от интриг придворных льстецов. Мы самодостаточны настолько, что в любое время можем покинуть пределы Королевства Кривых Зеркал.

Это хорошо видно в сказке "Алиса в Зазеркалье": Алиса, провалившись под землю, вошла в карточное королевство, где всем инакомыслящим рубили головы. Но Алиса, не поддавшись наваждению страха инфернального мира, подула на них – и все королевство рассыпалось. Мы, как Алиса в Зазеркалье, настолько независимы, что можем позволить себе любоваться отточенностью ролей в нашей Commedia dell’ Arte. Это очень важно для внесения импульса метаморфозы в застарелый театр Карабаса. Мы всегда можем покинуть Королевство Кривых Зеркал и найти новое место обитания…

В это время раздался звонок в дверь. Сильвер пошел открывать и вернулся с прелестной юной особой, кудрявой и свежей, одетой в жемчужно-серый свитерок, на котором позванивали серебряные украшения.

– Это моя преданная ученица, – сказал он и собрался продолжить чтение.

– Так это же моя Коломбина! – воскликнул Петрович. – Почему ты скрывала от меня, что знакома с Сильвером?

– Чем меньше знаешь, тем дольше проживешь, – усмехнулась она.

– Дай-ка я посмотрю линии на твоей руке, – сказал Петрович. – Видимо,*я что-то упустил.

Через час Петрович вызвал меня в отдельную комнату и прошептал:

– Я все еще раз проверил – с этой девушкой можно идти к небожителям.

– Ты слишком быстро увлекаешься прелестными ученицами, – заметил я, – а потом, взвалив на себя их нелегкую карму, стонешь, как муравей, несущий бревно.

– Что же мне, в монахи податься? – разозлился Петрович.

– Есть такая традиционная идея, – сказал я, собираясь с мыслями, – что Просветления можно достигнуть, если ты потерял все свое личностное достояние. Тогда можно с Мастером войти в космическую реальность.

– Когда я получу причитающиеся деньги от родителей, – ухмыльнулся Петрович, – тогда и небо пошире откроется передо мною…

– Эх, Петрович, – сказал Джи, появляясь в комнате, – ты лучшая карикатура на всякое обучение. Никогда не строй свое счастье на деньгах – они просто служат хорошим средством для создания школьных ситуаций.

Когда мы поздно вечером наконец выбрались на холодные московские улицы, Петрович озабоченно сообщил:

– Если вы позволите, господа, я отправлюсь в Кубинку – к Коломбине.

– Не поздно ли ты собрался? – усмехнулся я. – Скоро полночь.

– В самый раз, – отвечал он, пританцовывая от холода.

– Вот если бы ты так стремился к внутреннему развитию! – рассмеялся Джи.

– Я думаю, Коломбина поможет мне развить нужную скорость, – сказал Петрович и заспешил прочь.

– Береги свой кундабуфер! – крикнул вдогонку я.

– А мы сейчас поедем к себе, в наш уютный домик, – сказал Джи. – Фея нас ждет.

В десять утра я сидел на кухне и делал записи в дневнике. Вдруг на пороге появился Петрович, с перекошенной от мороза и новых впечатлений физиономией.

– Ты что это так рано? – удивился я. – Или милая Коломбина тебя не пригрела в своем голубином гнездышке?

– Прав был Мастер, – сокрушенно сообщил Петрович, – лучше бы я сидел дома и читал благочестивые псалмы. Понесла же меня нелегкая к черту на рога!

– А, объявился, – произнес Джи, внезапно возникший из-за двери, – рассказывай о своих похождениях.

– На платформе, откуда отправлялся поезд в Кубинку, – начал свой рассказ Петрович, наливая себе чаю, – было безлюдно и мрачно. Вдруг передо мной возник высокий зловещего вида человек в шапке из какой-то рыжей собаки.

– Куда это ты в такую ночь направляешься? – нагловато спросил он.

– В никуда, – холодно ответил я и отошел от него подальше.

Подошла последняя электричка, и я, чувствуя напряженность

пространства, с тревогой в душе сел в пустой вагон. Согревшись в тепле, я успокоился и незаметно заснул. Сквозь сладкий сон я услышал:

– Эй, храбрец, быстро вставай – поезд уходит в депо.

– Неужели это конечная? – ужаснулся я, нервно протирая глаза. – Или мне надо было пересесть в Акулово?

– Завтра пересядешь, – разозлился рыжий.

Он вытолкнул меня из вагона, и поезд уехал. Часы показывали полвторого. Стоял тридцатиградусный мороз, вокруг чернел лес – и больше никого. Меня сковал страх.

– Да ты не переживай, – прошипел все тот же тип, возникая из темноты, – переночуешь у меня. Хата большая, веселая, в карты играем, девочки хорошие, водка – рекой.

– Я лучше поймаю машину, – испугался я.

– По этому шоссе и днем не ездят, – хмыкнул тип, украшая свою речь всеми видами мата. – Околеешь – приходи, первая хата за лесом.

Я провел полчаса на морозе, прыгая, как кузнечик, во все стороны. Из леса неожиданно появился мой новый знакомый, а с ним – двое ему под стать. По их недоброй походке я понял, что на этот раз мне не выкрутиться. На мое счастье, из-за поворота на большой скорости появился грузовик. Я отчаянно бросился ему наперерез; завизжали тормоза.

– Ты что, хочешь меня в тюрьму упечь? – заорал шофер.

– Мне бы только отсюда смыться.

– Давай, садись, – понимающе сказал он.

Я впрыгнул в кабину и сразу приободрился. Под приятные мысли о встрече с Коломбиной я пригрелся в кабине и уснул. Поспав немного, я спросил у шофера:

– Далеко ли еще до Кубинки?

– Не знаю, – ответил тот, – я не местный.

– А где мы?

– Да возле Калуги.

– Не может быть! – ужаснулся я.

Было уже около четырех утра. Шофер остановил машину на краю поля, за которым виднелись яркие белые огни, и сказал:

– Вон там, я знаю, электричка останавливается. И езжай на ней хоть на край света.

Я вышел и побрел через поле по колено в снегу, кляня свои страсти, которые привели меня в это дурацкое положение. Станция оказалась летним фанерным домиком. Я прыгал, как заяц, на морозе и повторял:

– Знаки указывают, что надо возвращаться к Джи…

Через два часа подошла электричка из четырех вагонов.

Когда я оказался в тепле, передо мной вновь возник ласковый образ Коломбины, и я сладко задремал. Электричка вдруг остановилась. Я открыл один глаз и увидел перед носом ветвистую железнодорожную схему. Мне мгновенно стало ясно, что если я сейчас пересяду на поезд, идущий в Кубинку, то окажусь у Коломбины через пятнадцать минут! Все во мне напряглось, как струна, и я рванулся к выходу. Двери тут же закрылись, и левую ногу зажало. Электричка тем временем тронулась, набирая скорость, и меня поволокло по платформе. Край платформы уже приближался; я понял, что меня сейчас сбросит на рельсы, и заорал что было мочи. Поезд дотащил меня до конца перрона и вдруг остановился. Я с ужасом посмотрел на тяжелые колеса, под которыми чуть не погиб, выдернул ногу и, провожаемый фаллической бранью машиниста, пошатываясь, отошел от края.

"Смерть советует, – пронеслось в моем сознании, – что надо возвращаться к Джи". Но я не смог победить соблазн и все равно поехал в Кубинку! Когда я позвонил в дверь Коломбины, было уже семь утра.

– Это ты? – удивилась она. – А я всю ночь проплакала.

– Я это чувствовал! – воскликнул я, и сердце мое затрепетало. – Я знал, что ты меня ждешь.

– В наш магазин завезли импортные дубленки, а мне не хватает трехсот рублей. Ты ведь дашь мне деньги? – сквозь слезы спросила она, и в ее глазах заиграли алчные огоньки.

– А я чуть не погиб из-за тебя, – грустно сказал я.

– Лучше бы ты не приезжал, – вновь разревелась она.

– Эх, Петрович, пропадет твоя буйная головушка, – вздохнул Джи, – если ты свою пылкую кровь не направишь на работу над собой. За повышение уровня бытия всегда приходится дорого платить. А теперь надо сходить в магазин и устроить праздник – как в евангельской притче о блудном сыне.

Я быстро оделся, взял сумки, и мы отправились в магазин, расположенный в двух километрах от домика. Мы шли по лесной дорожке меж стройных сосен, поскрипывая замерзшим снегом.

– Ты, брат Касьян, так и не хочешь меняться в лучшую сторону, – сказал Джи, поглядывая на меня.

~ Хочу, но не знаю, как.

– Выпиши все свои отрицательные "я" и начни ежедневно работать над каждым из них. Через год ты сможешь проверить по этой таблице, насколько ты изменился.

– Я вижу себя прилежным учеником, которому нечего исправлять в своем сэлфе.

– Либо ты притворяешься ослом, либо завис в самолюбовании, – ответил Джи. – Поработай над шайками анархистов, которые в круговой осаде засели в кундабуфере.

– Я в них не разбираюсь.

– Тогда записывай, – отвечал Джи. – Первая шайка состоит из ревности к Гиацинте, пренебрежения к Фее и негативов к Петровичу Вторая – лелеет инфернальную мечту о распаде твоей монады, обещая свободу Высшего "Я". Третья пленила тебя постоянной обидой на мои коррекции. Четвертая опускает тебя на уровень второй чакры, в солдафонскую грубость и страх перед прыжком в котел с мертвой и живой водой алхимической трансмутации. Как ты видишь, твое обучение зашло в абсолютный тупик. Ты напрасно ходишь по обучающим ситуациям, не понимая, что они дают. Ты не интересуешься собратьями по Школе и не передаешь им свой внутренний опыт.

Я недовольно выслушал сообщение о внутренних разбойниках, а Джи добавил:

– Эти хаотические "я" создают мефистофельский образ, который уже стал вырисовываться на твоем благородном челе.

– Я рад бы все изменить, только не знаю, как.

– Для этого надо тебе пройти стадию Альбедо, – ответил Джи. – Начни ходить в церковь, исповедоваться и причащаться. А там батюшка приструнит твоих чертей крестом и святой водой.

В это время мы подошли к небольшому магазинчику, стоявшему у железнодорожного полотна. Я купил жирного цыпленка, красного вина и кило сухой московской колбасы.

– Ну, теперь Фея будет довольна, – заметил Джи.

– Не могли бы вы описать мои рабочие "я"? – попросил я с надеждой.

– Твои рабочие "я" на этом фоне выглядят весьма печально, – ответил Джи, когда мы вышли с полными сетками. – Это нафантазированная преданность Пути, вялая работа над собой да отдаленное представление о том, как помочь Школе. Если ты думаешь, что все это можно подменить зарабатыванием денег-это непонимание третьей линии работы. Господа Бога карасями не купишь.

А в своем мефистофельском обличии ты разрушил многие тонкие ситуации, которые я тщательно готовил и выращивал. Ты постоянно ставишь палки в колеса школьному строительству.

– Как ни печально, – отметил я, – но я все равно не замечаю проявлений своего темного начала.

– Хорошо, я помогу тебе, – сказал Джи. – Сосредоточь внимание на третьем глазе.

Я сконцентрировал взгляд на точке между бровями, и вдруг передо мной стали появляться ужасные образы темных существ.

– Ты видишь демонических существ, которые захватили пространство души, – пояснил Джи. – Когда я пытаюсь донести до тебя благую весть, эти монстры закрывают твою сущность темным покрывалом, и до тебя невозможно докричаться. Ты становишься глух и слеп. Эти демоны на все мои коррекции твоего поведения отвечают лютой ненавистью.

– Теперь до меня стало что-то доходить, – ответил я.

Мы вернулись домой. Фея сидела перед мольбертом, курила "Приму" и пила пустой чай, а Петрович отсыпался после неудачного набега на молодых учениц. Я зарисовал ужасные лики демонов, чтобы знать в лицо своих врагов, и обратился к Фее:

– Не могли бы вы подробно объяснить, как пройти стадию Альбедо?

– Напиши полный список людей, которых ты когда-либо обидел, и садись читать покаянный канон, затем пойди и покайся перед батюшкой. Да будь искренен и не совершай больше того, в чем раскаялся. Читай утренние и вечерние молитвы, дабы Господь однажды услышал тебя и помиловал.

"Слишком хлопотно", – подумал я и никуда не пошел.

– Дай-ка я посмотрю, что ты там нарисовал, – попросила Фея. – Да тут и половины нет, – изумилась она, – это только начало!

– Эти демоны подселились к тебе в городе Дураков и увеличили силу твоего Уробороса, – добавил Джи. – Уроборос – твоя отрицательно сконцентрированная энергия. Уничтожить его невозможно – можно только постепенно преобразовать. Хорошо, что Петрович одним своим видом выманивает твоих чудовищ наружу, – пользуйся моментом, чтобы поработать над ними. Ибо Петрович уникален и не всегда будет рядом с тобой – а ты его не ценишь.

Тебе нужно спешить расправиться с этими чудовищами, иначе вполне возможно, что твои отношения с Гиацинтой испортятся, и она покинет тебя навсегда. Другой такой возвышенной дамы тебе в этой инкарнации не встретить. Но это только начало большой битвы. Когда ты трансформируешь Уробороса, в тебе забьет ключ воды живой. Ты многое поймешь иначе, многое увидишь по-другому. Для начала же вам с Петровичем надо воцерковиться и читать молитвы на старославянском – этот язык просветляет и успокаивает душу.

Джи ушел в свою комнату читать следующий том Бердяева. Фея вернулась к мольберту. Я наблюдал, как под ее кистью возникали чудесные цветы и птицы.

– Когда я была маленькой девочкой, – задумчиво сказала она, – родители взяли меня в Китай. Я запомнила причудливые города с разукрашенными домами, с резными красными крышами и воздушными летающими змеями.

Однажды я перелезла большой-большой китайский забор и попала в красивую китайскую оранжерею. Я любовалась цветами и не заметила, как ко мне подошел пожилой человек, похожий на даоса. Он взял меня за ручку и повел по цветочной дорожке, рассказывая волшебные истории о каждом красивом цветке. Он говорил по-китайски, но я поняла все, что он рассказывал. И тогда я вспомнила, что много лет назад прожила в Китае целую жизнь. Тогда я была принцессой…

– А как вы повстречались с Джи? – с интересом спросил я.

– Я в то время жила у моих друзей эзотериков. В их доме собирались интересные мистики, а питались мы так: ставили на стол кастрюлю каши – кто успел, тот не остался голодным. Но это совсем неважно. И там я впервые увидела Джи. Тогда мне только что исполнилось тридцать три года. Мы были два гиганта, оба уже прошли немалый мистический путь. Он был худощав, без бороды, у него были тонкие губы, и, может быть, из-за этого его лицо мне показалось жестоким. Когда мы на минуту остались с ним наедине, он сказал:

"Знаешь сказку "Аленький Цветочек"? Мы очень похожи на ее персонажей – не забывай меня".

С тех пор он исчез на два года, и я совершенно позабыла о нем. Вдруг я увидела его в сновидении. Одетый в роскошные одежды, он выходил из своего дворца с человеком небольшого роста.

"Кто это?" – поинтересовалась я.

"А, это брат – он глухонемой, с ним нельзя разговаривать..

Спустя несколько дней я опять встретила Джи в одной из эзотерических компаний.

"Вы помните меня?" – спрашивает он.

"Вы принц из моих сновидений", – отвечала я.

Мы долго скитались по Москве, жили у разных друзей и знакомых. Конечно, я очень страдала, когда он в компаниях ухаживал за молодыми ученицами, а ко мне в это время клеился кто-либо из капитанья. И, в конце концов, просто перестала ходить в эти ситуации. У него была своя жизнь.

– Это были обучающие ситуации для вас? – поинтересовался я.

– Ничего обучающего для себя я в них не видела, – резко произнесла Фея и ушла к себе. Я открыл дневник и стал описывать последние события.

Через некоторое время появился Петрович:

– Я попал в сновидение! Джи плавает в большом пруду с ледяной сверкающей водой, а я хожу вокруг и жалобно прошу:

"Помогите очиститься от тьмы!"

"Окунись в пруд с мертвой водой – и твоя душа просветлеет".

– Ну и что? – спросил я.

– Не поверил, – ответил Петрович.

Внезапно открылась дверь, и появилась Гиацинта. Я хотел обнять ее, но что-то меня остановило. Гиацинта не отводила взгляда, и я почувствовал нагнетание пугающего холода. Вдруг на столе, подпрыгивая, зазвонил будильник. Гиацинта блеснула глазами, со всей силы ударила по будильнику и вышла, хлопнув дверью, а будильник, крякнув, затикал в два раза быстрее и громче.

– Ну и ну, – перевел дух Петрович.

– Гурджиев, – заметил Джи, – намеренно создавал в своем окружении напряженную ситуацию. Затевал такие ссоры между учениками, что многие уходили, проклиная его и весь Институт Гармонического Развития. А он лишь показывал ученикам их демонов. Но мало кто это осознавал – все разбегались, говоря, что Институт представляет собой сплошной кошмар. Наша Школа – школа сильных психологических шоков.

"Вот в этом я точно не сомневаюсь", – подумал я.

Я прилег отдохнуть и оказался в незнакомом городе, с улицами, на которых едва могли бы разъехаться два всадника. Я зашел вслед за прекрасной дамой в собор и вдруг оказался в огромном зале с одиноко горящей восковой свечой, возвышавшейся на золотом подсвечнике.

Незнакомка распахнула плащ, и ее алое шелковое платье коснулось лица. Она прижалась ко мне всем телом.

– Ты мог бы меня полюбить?

– Я уже люблю тебя, – затрепетал я.

– Я хочу раскрыть твое сердце, – улыбнулась она. – Но если возьмешь меня, то умрешь – попробуй побороть свою страсть.

– Не могу.

– Тогда убей себя, – холодно произнесла она и вложила в мою руку нож. Я вырвался и побежал, но на другом конце зала опять увидел ее. Прекрасная леди, вызывающе закинув ногу на ногу, сидела в черном кресле. Ее талию охватывала прозрачная голубая шаль.

– Напрасно доверяешься женщинам, покорившим твое сердце, – усмехнулась она.

– Чего ты хочешь? – спросил я.

– Когда ты ощутишь дыхание смерти, твое сердце запылает от любви.

Я посмотрел в ее распахнутые глаза – и алая роза затрепетала в моей душе.

– Вставай, – произнесла Гиацинта, прикасаясь губами к моей щеке, – я приготовила превосходный ужин.

Я вышел на кухню: за столом сидел Джи, и перед ним дымился жареный цыпленок. Петрович разливал по бокалам красное вино и раскладывал по тарелкам картошку.

Через несколько дней "Кадарсис" уезжал на гастроли в Брянск.

– Я могу взять только Касьяна, – сказал Джи. – Так требует царек нашего карточного королевства.

– А я? – требовательно спросил Петрович.

– А твоя задача – работать над собой. Основные направления работы – Фея и Гиацинта.

Отношения с Феей должны углубляться все больше и больше. От простой светской благожелательности, от согласия распить бутылочку-другую нужно перейти к тому, чтобы Фея раскрыла перед тобой глубины тех горних миров, в которых она королева. Она лишь притворяется человеком.

Внешние обстоятельства очень просты: жизнь в Шкатулке, совместное ведение хозяйства, прогулки в магазин, на почту или за пивом. Глубина зависит от твоего уровня бытия. Ты можешь стать ее учеником. Но для этого нужна твоя инициатива, которая может служить передаточным звеном между гением Феи и внешним миром.

Что же касается госпожи Гиацинты, то это вполне сложившаяся гранд-дама высокого ранга. Она прошла невероятно трудную школу таких сущностей, которые бродят уже в преддверии потустороннего, – Адмирала и Али. У Гиацинты ты можешь учиться ведению хозяйства, а также искусству рассказчика и писателя. Причем очень важно, чтобы Гиацинта поделилась с тобой воспоминаниями о прошлом, о людях, которых ты уже почти всех знаешь. Тогда их можно увидеть с совершенно другой, сущностной стороны.

– Смотри, Петрович, – покосился я, – не переусердствуй в обучении у Гиацинты, а то секир-башка…

– В этом видна вся твоя мизерабельность, – усмехнулась Гиацинта, подозрительно нежно глядя в глаза Петровичу.

Утром джаз-банд прибыл в неприветливый Брянск. Пронизывающий ветер задувал снежную крупу в рукава и за воротник пальто. Нас встретил синий филармонический автобус и отвез в гостиницу. Время тянулось однообразно и скучно: я не мог войти в поле Джи и вертелся на периферии своего сэлфа. О чем бы я ни начинал думать, мои ревнивые мысли сходились к одной ужасной точке: "Гиацинта осталась с Петровичем".

– Да что это с тобой? – спросил Джи после концерта. – Может, у тебя температура?

– Хуже – у меня ревность, – честно ответил я.

– На тебе лица нет – ты словно черная туча в предвестии грозы. Пойдем, погуляем.

Я молча оделся и заспешил за Джи. Мы шли по обледенелой дороге и через полчаса оказались на огромном озере, скованном льдом.

– Я прихожу в бешенство, – наконец заговорил я, – когда представляю себе, как Петрович закручивает любовную игру с госпожой Гиацинтой.

– Опять впал в состояние жалеющего себя Грушницкого, – покачал головой Джи. – Не можешь дотянуть до уровня благородного Печорина.

– Да мне легче бросить любимую Гиацинту, чем постоянно ее ревновать! – страстно выпалил я. – Или – уничтожить Петровича. Он этого заслуживает!

– Перед тобой есть выбор, – сурово произнес Джи, – пойти вверх, к рыцарству, или вниз, в вайшьи с быстрой мирской карьерой. По отношению к Гиацинте ты хочешь поступить подло. Ее душа тянется к тебе и стремится к свету, а ты собираешься бросить се из-за каких-то эгоистических претензий. Пусть она изменит тебе хоть со всеми мужчинами города, но в душе останется верна – ты должен всегда ей помогать, ибо она в себе сочетает твоего друга и учителя – с любимой и ученицей.

Если ты ее бросишь, ее подхватит жизненный хаос, и она пропадет. Это будет низко по отношению к ней. Ревность на самом деле является космическим Стражем Порога. Если ты одолеешь его в борьбе, он превратится в услужливого привратника, открывающего врата Посвящения.

– Я понимаю, что в Школе, – ответил я, – женщина не должна рассматриваться как сексуальный объект. Она может быть близким другом и соратником на духовном Пути. Но я не могу преодолеть эротического желания и выйти на дружеский уровень общения! Одна мысль, что Гиацинта изменяет с одним из моих друзей, сводит с ума.

– Ты забыл, что находишься в Школе для обучения, – произнес Джи. – Личные страсти полностью захлестнули твое воображение. Гурджиев бы мгновенно выгнал тебя за такую неконтролируемую ревность…

Два часа Джи выгуливал меня зеленому льду озера, пока мои черти не успокоились.

– Теперь можно тебя отвести в гостиницу, – сказал Джи и подставил ладонь большой снежинке, падающей с неба.

На следующее утро я проснулся от осторожного стука в дверь. Быстро вскочив, я открыл ее – на пороге стоял напуганный Петрович.

"Если бы интрижка удалась, – торжествуя, подумал я, – он приехал бы надутый как индюк".

– Заходи, Петруша, – улыбнулся Джи, – присаживайся, приготовь чайку, да расскажи о своих приключениях.

И Петрович, сбросив сумку на пол, начал свой рассказ.

– Как только вы уехали, я купил несколько бутылок вина. Мы сели с Феей на кухне, я разлил вино по бокалам и сказал:

– О Фея! Не могли бы вы мне поведать какую-нибудь историю про тонкий план?

– Зачем тебе тонкий план? Ты в этом еще не обжился.

– Я хочу добраться до небожителей.

– Я тебе лучше про этот мир расскажу, – Фея отпила вина и, чему-то улыбаясь, закурила. – У меня был знакомый заяц с завязанными ушами по прозвищу Пень-Дурень. Он тоже всегда просил: "Фея, помоги мне попасть на небеса". – "Не торопись, – отвечала я, – ты и без моей помощи однажды там окажешься".

Я проглотил колкий намек и вновь наполнил опустевшие бокалы.

– А другой мой знакомый, окончив школу, поступил в институт, – продолжала Фея. – Вернее, так он говорил родителям. Каждый день рано утром он уходил, вечером возвращался, и пять лет они ничего не подозревали. А он все это время посвятил медитациям. Не знаю, понимаешь ли ты меня, но нет мертвых душ – в каждом человеке живет или хотя бы теплится болезненное стремление к звездам, которое ничем не заглушить.

– Я слышал, что в юности вы много бедствовали, – сказал я.

Фея снисходительно улыбнулась.

– В пятнадцать лет во мне стала просыпаться память моих прежних инкарнаций в Древнем Египте. Черты лица стали меняться, и все в художественном училище восхищались: "Как ты похожа на египтянку!"

Чтобы уйти от родителей, я вышла замуж за одного прикольного парня. Он умел вниз головой спускаться по перилам лестницы или висеть на одной руке на высоте десятого этажа и прекрасно танцевал рок-н-ролл в коридорах училища. Мало кто умеет по-настоящему танцевать рок-н-ролл, потому что если сцепка рук разорвется, партнерша может улететь на другой конец зала. А на наш танец собиралась посмотреть целая толпа. Директор училища просил: "Пожалуйста, не танцуйте здесь", – а сам смотрел и не мог оторваться. Но это неважно.

Потом меня отчислили из училища по просьбе родителей, которые хотели меня перевоспитать, и послали на военный завод сверлить дырки в пулях. Когда заметили, что дырки кривые, поручили писать лозунги. Я писала призывы партии на огромном рулоне бумаге целый месяц, а когда закончила, подошел начальник и обомлел: "Да твоими лозунгами можно весь цех обвернуть три раза!" – и выдал мне премию.

Поскольку родители заставляли меня вставать в шесть утра и идти на завод, я сбежала жить к своему приятелю, который вел себя как истинный рыцарь и спал в углу на раскладушке.

Каждую ночь я попадала в сновидение и отправлялась странствовать по потусторонним мирам, нередко попадая в высшие области. Наш мир мне был совершенно чужд, и я никак не могла к нему привыкнуть.

Мой рыцарь будил меня утром, помогал одеться, ибо частично я находилась в сновидении и мало что осознавала. Потом он обувал меня в здоровенные сапоги, которые стоили три рубля, одевал в пальто, ставил у открытой двери и направлял к автобусу. А сам смотрел в окошко, как я шлепала по двору в своих "прохорях". На заводе я ухитрялась ничего не делать и спала в каком-нибудь закутке. После работы шли за вином, и поэтому домой я возвращалась в два часа ночи. Работа на заводе опустила мои сновидения из высших миров в мрачные потусторонние пространства, от которых я приходила в ужас. Так продолжалось полгода.

Это история о синем берете, – допив вино, сказала она, – но не спрашивай меня, при чем здесь синий берет, мне так хочется.

Я снова разлил вино по бокалам и снова попросил:

– Расскажите, пожалуйста, о тонких мирах.

Фея пригубила вина и, улыбнувшись, начала:

– Однажды Джи попросил, чтобы я взяла его в свои сновидения. И вот во сне я беру его за руку и вытаскиваю в другое пространство. Мы стоим и смотрим на дымчатое существо, которое уже хотело с нами заговорить, и вдруг Джи серьезно спрашивает:

"А план-то у вас есть?"

И, конечно, существо исчезло.

"Я же предупреждала, что нужно молчать!" – сказала я, когда мы проснулись.

"А я видел Рыцарей, которые держали совет, как бороться со злом", – удивился Джи.

Но все равно, Петрович, ты не понимаешь, о чем я на самом деле рассказываю.

– Это оттого, – сказал я, – что постоянно думаю о вашей дочери Молодом Драконе.

– Дело в том, что у меня с Джи особые, утонченные отношения, – продолжала Фея. – Мы вместе путешествуем по далеким вселенным. А моя дочь слишком тонка для тебя, да к тому же у тебя к ней больше похоти, чем любви.

– У меня к ней высокие чувства, – заявил я.

– Не впадай в иллюзию по поводу своих эмоций, – заметила Фея. – Лучше открой следующую бутылочку красного, и я расскажу тебе про лечение.

Как я вижу, у тебя есть способности к целительству. Надо войти в определенное состояние, соединиться с высшим планом и провести через себя высокочастотную энергию, которая восстанавливает пораженное место.

– На этом я смогу заработать много денег! – обрадовался я.

– Ты не очень-то торопись в целители, – сказала вдруг Фея.

– Я сейчас расскажу историю, которая заставит тебя задуматься. У одного моего знакомого тяжело болела жена, и врачи обнаружили, что ей до смерти осталось несколько дней. Он пригласил в гости своего друга, и после этого жена вдруг стала выздоравливать. Друг же чуть не помер, но кое-как пришел в себя, и открылись у него тогда необычные целительские способности. Не вмешивайся просто так в чужую карму, а то ненароком сам помрешь.

– Лучше я найду более безвредный способ доставать деньги, – заметил я.

– Ну конечно, Петруша, – согласилась Фея, – живи себе спокойно. Это мне всегда было мало проявленного мира. Ты не помнишь страшной катастрофы, когда целый мир уходил под воду, вместе с храмами и дворцами, и нигде не было спасения – а я это помню с детства…

Глаза Феи стали слегка светиться прохладным изумрудным светом, который проникал в меня, замораживая все тело. Тут мои нервы не выдержали, я встал и быстро вышел на мороз.

– Картонный ты человек, Петруша, – усмехнулась Фея, когда я вернулся. – Надеюсь, ты остудил свою буйную голову.

Я сел и одним глотком выпил стакан вина.

– На тебя льется цистерна знания, – продолжала Фея, выпустив голубоватое колечко дыма, – а ты из этого усваиваешь только каплю…

– Нельзя зацикливаться на своей хитрости, на идее плутовства, иногда надо выступить таким, каков ты есть, – задумчиво сказал Джи. – Получить все оплеухи, пусть даже размажут по стене, но потом, очищенным, ты возродишься. Спровоцируй ситуацию, где бы ты проиграл. Пусть тебя надуют, обманут. Ты должен вести себя более спонтанно – и тогда с тобой будет легче.

Разнообразь набор своих ролей. Найди систему внутренней активизации, чтобы вести себя спонтанно, раскрепощенно и более естественно. Ты давно ведешь себя паточно, без искренних жестов. Ты все время играешь в навязанную обществом игру. Дух опасности и тяжелой работы – это то, чем дышит Кшатрий. А ты, наоборот, хочешь увильнуть от психологического и интеллектуального напряжения, бежишь от трудностей. Ну, и останешься таким же.

Не можешь ты целиком отдаться потоку Луча, чтобы он тебя проработал. Неужели тебе приятно вариться в сансаре миллиарды лет?..

– Я опять сказал Фее, что хочу побыстрее попасть к небожителям, – продолжал Петрович. – "Кто тебя такого возьмет на небеса? – расхохоталась Фея. – В астральном мире все то же самое, только вместо физического тела у нас будет астральное".

– Так и есть, – добавил Джи, – там все то же самое. Действовать ты должен, действовать, а не стоять на одном месте, как дерево. Практически каждый человек, которого ты видишь, – это застывшая статуя, и лишь кажется, что они движутся. В Школе высоко ценится инициатива, а ты, бездарь, только ноешь и выясняешь с Касьяном отношения. Необходимо "сварить суп" вместе, а не проявлять недовольство по любому поводу. А что же было дальше?

– Я утомился и отправился в свою комнату, – продолжал свой рассказ Петрович, – а Фея осталась на кухне, погруженная в призрачный потусторонний мир. Я заснул и в сновидении попал в храм с высокими колоннами, который стоял на пустынном острове в Атлантическом океане. В святилище обитала прекрасная Богиня, обликом напоминавшая Фею. Я был прислужником величественного храма и прожил в нем не одну сотню лет. Время не имело власти надо мной, и Богиня по-прежнему оставалась прекрасной.

Раз в столетие появлялся герой и просил у Богини мистического откровения. Но ни один из них не был готов, и они все погибали. Последним появился человек, похожий на вас, Джи, в одеянии рыцаря. Он осторожно посадил богиню на огромный лист лотоса и поплыл с ней в открытое море…

Меня разбудил голос Феи:

– Пора ехать в Москву, за красками и холстами. Я настроилась написать в эти дни серию мистериальных картин. Правда, госпожа Гиацинта будет всячески мне в этом мешать.

– Но ведь она о нас так заботится! – удивился я.

– Это потому, что были Касьян и Джи, – ответила Фея. – А теперь все будет по-другому.

Мы поехали в Москву. Фея нагрузила меня красками, рамами, холстами и отправила в избушку, а сама поехала спасать очередного погибающего зайца – они постоянно осаждали ее просьбами о помощи.

Когда я вернулся, света в доме не было. Я пощелкал выключателем – бесполезно. На домик опускались синие зимние сумерки. Я зажег свечу.

– Напрасно, Гурашка, ты все это тащил на своих плечах, – услышал я грассирующий голос Гиацинты. – Фея здесь больше не появится…

Я похолодел от ее пронзительного взгляда.

– Какая же ты глупая плосконогая деревянная кукла, – продолжала она. – Как бы мне хотелось все зло, распыленное в тебе, как в болоте, собрать в одном месте и форму этому придать, чтобы ты мог служить моей потусторонней даме…

– Я уже служу Джи, – запротестовал я, чувствуя, как холод Гиацинты входит в меня, лишая воли и остатков разума.

– Не хочешь – и не надо, – произнесла Гиацинта, странно улыбаясь. – Раз служишь Джи, то я тебя тогда добру буду учить. Поди ко мне, я тебя псалмы научу читать, – с этими словами она открыла псалтирь и стала читать своим красивым певучим голосом.

– Повторяй за мной, Гурашка, – приказала она.

Я стал повторять старославянские слова за ее волшебным голосом. Вдруг меня начал постепенно охватывать ужас.

– Этот псалом, – холодно улыбнулась она, – читается на заупокойной службе. Читаю я и вижу, как вас всех хоронят, и счастье во мне от этого разливается…

Меня слегка затрясло от этих се приколов, и я достал припрятанную бутылку водки.

– A-а, Гурий, – обрадовалась Гиацинта, – хочешь меня, значит, улестить. Ну, давай, выпьем с тобой.

– Не могли бы вы мне поведать, о прекрасная Гиацинта, – бледнея и запинаясь, сказал я, – поучительную историю из своей жизни?

– Деда моего звали Кичер Малхазович, – сказала Гиацинта.

– Было у него две жены, и одна из жен – колдунья. От нее сын родился, Давидка, который и был папенька мой. А мать его, бабка моя, все свое тайное искусство решила мне передать. Однажды перед смертью подозвала она меня к своей постели.

"Хочешь, внученька, я тебе подарок бессмертный преподнесу, – сказала она тихим голосом, – так что вся твоя жизнь будет благоухать от счастья?"

"Да", – ответила я, дрожа.

"Ну, дорогая, подставь мне ладошки", – улыбнулась бабушка, и голос ее стал крепнуть и наливаться неведомой силой.

Я открыла ладони перед ее лицом. Бабушка изо всех сил дунула, глаза ее засверкали, и мощный ветер подхватил меня, закружил и поднял к потолку.

"Не пугайся, внученька, – только и сказала она, – я всегда буду с тобой", – и испустила дух.

Исполнилось мне в ту пору пять лет, и стала я летать по ночам над городом. Бабушка часто приходила в мои сны, научила сновидеть и в потустороннее королевство заглядывать.

Герцогини этого королевства и научили меня тайному знанию, и сделали меня одиноким воином. Страдала я много от людей в своей жизни, а когда выросла, то увидела, что они как противники для меня – ничто Я оказалась гораздо сильнее их. Они вообще показались мне ничтожными в смысле личных импульсов. Если они и могут что-то сделать, так это все по мелочам: засадить в дурдом, ограбить, женить, развести. Но даже это они делают исключительно автоматически. Поэтому я стремлюсь в страну Хэппи Лэнд, где живут мои мудрые наставницы. А я – садовница в стране Хэппи Лэнд. И еще я люблю кормить мужчин, потому что если покормишь, то добро тебе будет, а если не покормишь – то голодный мужчина может тебе что-то плохое сделать…

В комнате становилось все темнее. Я зажег свечу, разлил водку и предложил выпить за Джи.

– Нет, Гурашка, сам пей за своего Мастера – я не выношу его излучений и не буду пить за его здоровье.

– Почему? – нервно спросил я.

– Я с ним познакомилась в юности. Он пришел к Али с детской книжкой про Пузыря, который собрал команду – опивалу, объедалу, меткого стрелка и длинного бегуна – и пошел с ними завоевывать королевство. Так и Джи набирал в свою команду разных идиотов, чтобы с ними устроить побег из нашего Космоса. Только отсюда никто не убежит – мы здесь сидим как в каменном мешке! Но через герцогинь моего королевства можно уйти в другие миры. Можно быть внутри пузыря, как это делаете вы с Касьяном, а можно быть и снаружи, как Гиацинта. Но на самом деле внутри можете быть только вы, потому что никто туда внутрь и не пойдет. Даже паршивое капитаньё, которое до смерти завязано на такие легко бросаемые дела, как семья и социум.

Это капитаньё приносит Адмиралу одни проблемы. Все они спрашивают одно и то же; на какой невесте жениться, или что выбрать капитану для своего развития – дарвинизм или православие?..

Тут я прервал певучий монолог Гиацинты.

– Кто такие капитаны? – спросил я.

– Капитанами их назвал Адмирал, и вот почему. Они поили и кормили его, а под этим предлогом пытались и вовсе зажить рядом с ним, чтобы общаться и свои капитанские проблемы обсасывать, потому что ничего другого они не могут. Но Адмирал поступал с ними сурово. Он давал им звание капитана и говорил: "Раз я тебя капитаном пожаловал, то катись отсюдова в жизнь оправдывать свое звание!"

– Странные отношения между учителем и учениками, – заметил я.

Гиацинта сняла с себя плотный свитер и осталась в джинсах и черной рубахе. Она стала изящной походкой прохаживаться по кухне, вводя меня в соблазн.

– Для Москвы это не странно, – продолжила она. – Обычная смена ролей, когда любой зажравшийся неофит, побыв у Али в учениках пару месяцев, называет себя учителем, а Али – своим учеником. Причем они могут быть настолько мало знакомы, что учитель не пускает его к себе на порог или вышвыривает отовсюду, где тот появляется. Это вышвыривание, кстати, тоже является прецедентом кривозеркального ученичества.

Но Джи с молодости был особой фигурой, возвышавшейся над всеми. У него всегда было много учеников, которые злобно разучивались от того, чему он их научал. Многие московские шизоиды прошли обучение у Джи, а теперь ушли в пьянку, распад и прочее. Но благодаря тонкости, которую проявлял Джи, уча их, а также личной ненависти к нему они отходили от своей шизоидности и становились нормальными.

Джи был беспощаден. Его деятельность и все его бытие были направлены на то, чтобы проявить всю бессмысленность людей и всего, что связано с ними, а также проявляется через них. Он мог выслушать какой-нибудь тончайший комментарий известного эзотерического труда, а потом пересказать его пришедшему неофиту, но так при этом все глупейше исказить, причем безо всякой нарочитости, а очень естественным образом, что превращал все в полный бред и оголтелость. Или мог так похвалить дамский наряд, который шился два месяца, что чувствовалась полная издевка надо всем, в том числе и над самим собой, и над своей похвалой. Но издевка проистекала из каких-то глубинных, не зависящих от Джи пластов. Джи всегда был персона нон грата.

Я завороженно слушал Гиацинту, а она продолжала:

– Я не говорю уже об ажитации и аттракции, которую Джи вызывал у шизоидных, да и у всяких, московских дам. Да оно и понятно, потому что стереотипы людей, попадавших в эти круги, были хорошо знакомы, и чего ожидать от них – было хорошо известно, как и то, во что они разовьются. Там собирались Мам-леев, Лорик, Синицкий и известные эзотерики. А Джи был невероятно таинственной фигурой в полумаске, абсолютно ненавистной своей бесполезностью – в их восприятии.

Иногда Джи приходил в гости с каким-нибудь новым учеником, узость, ущербность и идиотичность которого были ясны с первого взгляда, и громко рассказывал ему суфийскую притчу с намеком на присутствующих лиц. Все тихо ненавидели Джи, за то что целый вечер им приходилось тратить на выслушивание и разбор этой ужасающей истории, на этот замаскированный бред.

Но в то же время Джи был мудр, и привлекателен, и ослепительно красив.

А бесполезен Джи для обычной жизни потому, что находится на высшей ступени фаллицизма.

– Что это значит? – заинтересовался я.

– В необозримой Вселенной находится совершенно иной Космос Адамов, – сказала Гиацинта, – который не нуждается в женском начале. Но однажды от Адама, возлюбленного творения Господа, созданного Им по образу и подобию Своему, поступил запрос на женское начало. Для этого на Земле были сотворены мужчина и женщина, и дана им была возможность полного слияния. Но реальное слияние мужского и женского начал может произойти только при Алхимической Свадьбе, которая совершается на глубине душ. Тогда рождается в глубокой тайне Небесный Андрогин. Но чтобы получить Алхимическое Золото, надо пройти еще три стадии: Нигредо, Альбедо и Рубедо. А если реакция пойдет хоть чуть-чуть неправильно – тогда в конце концов вместо Золота получается Новый Свинец-ужасная субстанция. Это как раз то, что произошло с Адмиралом.

– Не могу понять, чем тебе так не нравится Джи.

– То, что излучается от него, раздавливает все мое существо, и я не могу выносить этого, – и Гиацинта в упор посмотрела на меня черными расширенными глазами. – Ну, хватит об этом, лучше я тебе расскажу суфийскую историю – про одного дикого хохла, с которым Владимир Иванович служил в армии. Помнишь ли Владимира Ивановича? Ты еще из его сапога выпил бутылку вина на день пятидесятилетия Джи в моем доме.

– Это он сам пил из своего сапога, в чью-то честь, – возмутился я приколом Гиацинты.

– Не перебивай меня, а то не поймешь историю. Поскольку хохол вместо молитв по утрам читал солдатский устав, его полюбила большая змея и каждый раз приползала к нему на пост. Она обвивалась вокруг тела, любила его и лизала раздвоенным язычком самые нежные места. Потом вызнала путь в казарму и, пока никто не заснет, не приползала, а как заснут солдаты – тут же появлялась и опять его любила. А у солдата от всей этой любви сделался паралич мозга, и ум стал куда-то уплывать, а за ним и сам солдат. Сержант заметил странное исчезновение хохла и посадил его на гауптвахту. Когда же хохол признался командиру в своей любви к змее, тот отправил его в дурдом на излечение. Но змея и туда стала приползать, как-то вызнала от любви дорогу. А в дурдоме ему доктор не верил, так что любовь змеи была прочно охранена от санитаров…

После этой истории меня пробрал иррациональный ужас. Я бросил взгляд на Гиацинту и увидел, что ее глаза странно светятся холодным темно-синим отливом. Я перепугался насмерть и, скороговоркой пожелав ей спокойной ночи, закрылся на замок в своей комнатенке. Я уже почти засыпал, когда вдруг услышал, как кто-то пытается открыть дверь.

– Петруша, открой дверь, я тебе еще кое-что хочу рассказать… Открой, а то хуже будет, – раздался угрожающий шепот Гиацинты.

Едва дыша от потустороннего страха, я пододвинул кровать к двери, чтобы понадежнее закрыть ее.

– Гурашка, открой, а то у тебя к утру копытца вырастут, – не унималась Гиацинта.

Темный ветер ворвался в мое сердце, и лоб покрылся холодным потом. Я ухватился за кровать обеими руками и стал читать псалмы.

– Ну ладно, спи, – прошелестела Гиацинта, – завтра я с тобой разберусь.

Утром я тихо встал и, пока Гиацинта спала, отправился на вокзал покупать билет в Брянск. При таком раскладе сил я не хотел еще одну ночь проводить в избушке на курьих ножках.

– Ну что ж, – сказал Джи, – значит, ты еще слаб, чтобы заботиться о таких мощных Шакти, как Фея и Гиацинта, и сила направила тебя туда, где ты можешь быть максимально полезен.

Глава 10. Кул-джаз и работа над собой

16 января 1983 года. Брянск.

– Предлагаю пойти в кино, – сказал Джи, – на какой-нибудь обучающий фильм. Петрович, поищи-ка программу кинотеатров.

Петрович ушел и, вернувшись с газетой, сказал:

– Нам не везет. Единственное, что есть в кинотеатрах, – это новая индийская мелодрама "Крик раненого".

Я заскучал с первых же кадров – это была банальная и нудная история о двух влюбленных, которым все препятствовали соединиться. Первым импульсом было предложить уйти, но Джи, казалось, смотрел с большим интересом.

– Вам нравится фильм? – осторожно спросил я.

– Фильмы – это не просто интересный или неинтересный сюжет, – тихо ответил Джи. – Европейские фильмы отражают посвятительные сюжеты Commedia dell’ Arte. Индийские при поверхностном взгляде напоминают слащавый китч, но при более глубоком – отражают шесть систем индийской философии, самое сложное из придуманного человечеством. Это всегда один и тот же глубочайший сюжет – взаимодействие Пуруши и Пракрити, мужского и женского принципа.

В финале все погибли. Школьницы, которые только и были в зале, шумно всхлипывали.

– Все хорошо, но слащавость испортила сюжет, – сказал Джи.

– Этот фильм специально для тебя: в нем точно показаны твои отношения с Гиацинтой. Эх, Касьян, и когда ты из Грушницкого, обремененного мудовыми страданиями, дорастешь до Печорина, который презирает жалость к себе!

Выходя из зала, я увидел под одним из сидений большой полотняный мешок. В зале уже никого не оставалось, и я прихватил мешок с собой. Я заглянул в него – там оказалось килограмм десять картошки.

– Теперь мы не умрем с голоду, – воскликнул Петрович, – а то в кармане остались одни пятаки.

Вечером Петрович почистил картошку и раздобыл у горничной огромную кастрюлю и мощный кипятильник. Через час дымящаяся картошка стояла на столе.

– Мы с Петровичем постоянно боремся за место подле вас, – сказал я Джи. – Не могли вы сказать, кого вы предпочитаете из нас двоих? Это бы разрешило бесконечную борьбу.

– Вы нужны мне только вместе, – ответил Джи. – Жаль, что вы до сих пор не можете этого понять. Многие эзо-школы дрессируют учеников убивать драконов, которые не встречаются в этой жизни. Вы же находитесь в реальной Школе, ориентированной на саморазвитие, на само-фонтанирование. Основная ваша цель – не выпасть из Луча Школы. Вы не можете до бесконечности развиваться индивидуально – почитывая книги, посапывая на диване – однажды этому наступит предел. В этот момент вам необходимо объединиться, чтобы вы могли совместно и спонтанно выполнить задачу, и делать это придется в стиле притчи о слепом и хромом, или в стиле фильма "Невезучие".

Вместо того чтобы научиться совместной работе, вы постоянно наносите друг другу удары, как итальянские маски. Сражаться можно, но только театрально, а внутри должно быть все скоординировано. По одному вы распадетесь. Ни один из вас не может расти сам по себе, перерыв в росте – это падение. Даже безумие Петровича можно использовать, а не отучивать его от этого.

Если вы грамотно научитесь соборному творчеству – этим самым вы преодолеете пропасть, барьер в линии собственного развития и пойдете дальше, но тоже только до определенного предела. Чтобы не упасть, вы всегда должны находиться в паре и в сотворчестве, а не в эгоцентризме. Вам надо также учиться сотворчеству с людьми, несущими импульс Луча.

Нужно учиться работать вместе – вдвоем, втроем, но также и по одному. Нужно уметь быстро решать даже самые трудные задачи – только тогда вы будете бесперебойно развиваться. Но если вы вдруг почувствуете внутреннюю бесперспективность – значит, срочно надо пройти еще раз стадию Альбедо. Если вы не работаете по первой линии, над собой, то вы не сможете работать и по второй. Ибо вторая линия работы – это передача вашего личного опыта работы по первой линии.

Работа по первой линии – это усилия, совершенные вами по вытаскиванию себя из мирского болота, подобно барону Мюнхгаузену Когда вы дошли до собственного предела в работе по первым двум линиям, нужно немедленно подключиться к стратегической третьей линии.

А с сегодняшнего дня вам надо работать в два раза быстрее.

– Слушаю и повинуюсь, – бодро ответил я.

На следующий день, после расстановки сцены во Дворце культуры, Петрович нарезал сало, лук и хлеб для "пикника на обочине". Мы перекусили, и он, наводя порядок, скомкал засаленный кусок полиэтилена, который служил скатертью, и собрался его выбросить.

– Что? – сказал вдруг Джи. – Выбрасывать народное добро?

Я подумал, что он шутит, но Джи был серьезен.

– Найди воду и сейчас же вымой, – сказал он.

Петрович брезгливо расправил полиэтилен и пошел искать воду. Через десять минут он вернулся.

– Здесь нет воды, – растерянно произнес он.

– Можешь попробовать снегом, – подсказал Джи.

– Вы надо мной, наверное, издеваетесь!

– О великий Петрович, – заметил я, – разве ты не видишь, что Джи работает над твоим почтенным кундабуфером?

– Если бы ты знал, как я тебя ненавижу, – прошептал он.

– Где же твое смирение, Петруша? – покачал головой Джи.

Петрович хлопнул дверью и пошел на улицу – тереть снегом и песком жирный и грязный полиэтилен.

– Ты не сможешь удержаться юнгой на Корабле, – сказал Джи Петровичу, когда тот вернулся, – если не будешь жертвовать своими упрямыми марионетками. Никакое продвижение вперед не возможно без жертвы. Тем более что требуется от тебя немного: не выбирать лакомые кусочки из пирога, писать письма и не курить.

– А что важнее всего? – озабоченно спросил он, открывая новую пачку сигарет.

– Чтобы начать работу над своими марионетками, опиши их, дай имена и пронумеруй. Король должен знать всех своих подданных. И запомни, что в сакральном пространстве Луча нарушать обеты нельзя.

На следующий день, когда мы закончили расстановку сцены, Петрович подошел ко мне с тетрадью и горестно произнес:

– Эх, брат Касьян, я так отдалился от небожителей, что мои марионетки стали походить на демонов. Если ты не поможешь мне их увидеть – то мне крышка!

– Сконцентрируйся по отдельности на каждой отрицательной эмоции, – ответил я, – и попробуй рассмотреть, что за демон за ней стоит. Когда ты направишь внимание внутрь, перед твоим взором всплывет туманный образ. Зарисуй его, опиши и наблюдай дальше. Постепенно ты увидишь всех демонов, которые подселились к тебе.

– Ну, ты хоть одного опиши, – смиренно попросил Петрович, – а я потом смогу и других распознать.

– Самый главный из твоих демонов – это бесцеремонная свинья, которая астральными миазмами загрязняет школьное пространство. А когда Джи призывает эту свинью к порядку, тм дико обижаешься. В этот миг пронаблюдай, кто в тебе обижается и жаждет мести, – и ты кое-что увидишь.

– Прямо сейчас начну выслеживать демонов, – заверил он, и тут же ослепительная вспышка света залила всю сцену Под ногами Петровича раздалось шипение и запахло палеными проводами. Он подпрыгнул от испуга и побежал отключать электричество.

По дороге он наткнулся на Черу, задумчиво несшего два стакана черного кофе, и опрокинул их на его светлые вельветовые джинсы. Петрович выбежал на улицу освежиться, и тут на его горячую голову свалился с крыши огромный ком снега.

– Очнись, дурья башка, – заорал Петраков, – иначе тебя сегодня же выкинут из ансамбля!

– Что это ты насоветовал Петровичу? – спросил недовольно Джи.

– Отслеживать своих демонов, – виновато ответил я.

– Это задание я дал тебе, а ему еще рано* Видишь, он совсем с ума сошел. Пусть он лучше разучивает наизусть псалмы, по две строчки в день.

– Петрович, хочешь, я дам тебе упражнение для самонаблюдения? – сказал подошедший Чера. – Резко выдохни пару раз и медленно вдохни, слушая шум дыхания. Преврати голову в пустоту. Потом, выдыхая, спускайся в полость Дань-Тянь, ниже пупка, и превращай ее в пустоту. Находясь в полном молчании, установи разницу состояний пустоты головы и нижнего Дань-Тяня. Таким образом, ты исследуешь разные степени пустоты, и нам спокойнее будет.

Вечером после концерта мы отправились в гостиницу. Джи прилег отдохнуть, я сел писать дневник, а Петрович – зарисовывать своих демонов. Джи проснулся и, заметив нас за работой, сказал:

– Вы, господа, на хорошем пути. Вы не врете, не высасываете свою историю из пальца. Описывая события Школы, вы создаете кристалл своей инкарнации, и, таким образом, вы обрабатываете кристалл своего астрального тела, состоящий из пространства и времени. Правда, он еще не настоящий, ибо только герметически переработанное тело времени превращается в кристалл. Каждый звездный странник должен уподобиться изумрудному кристаллу.

Петрович устал от напряжения и лег отдохнуть. Через полчаса он, испуганно вращая глазами, вскочил с постели с криком:

– Я попал в ужасное сновидение… Мы втроем летели в ракете к созвездию Орион. Тут в кабину влетает механик и кричит: "Топливо заканчивается, если мы не найдем выхода, то навсегда застрянем в железном Космосе". Джи берет меч, одним ударом отсекает часть себя и бросает в топку. Ракета делает громадный скачок в пустоту – звезды так и замелькали в иллюминаторе. Через некоторое время механик опять кричит: "Топлива не хватает, ракета сбавляет ход". Теперь Касьян, взмахнув острым клинком, холодно бросает кусок своей плоти в пылающую топку. Ракета вновь стремится вперед. И снова врывается механик и кричит: "Остался последний рывок, подбросьте еще топлива", – и уставился на меня. Я от ужаса проснулся.

– Этот сон, – серьезно произнес Джи, – может прояснить тебе кое-что по поводу жертвы.

18 января. Смоленск.

На следующий день мы вместе с джаз-банд сели на поезд, идущий в Смоленск, и я еще раз попытался выведать у Черы заложенное в него космическое знание. Но Чера опять равнодушно посмотрел на мои старания, а затем, выпив бренди, уткнулся в книгу. Джи заглянул в купе, где сидели замерзшие музыканты, и двумя фразами превратил прокисшую атмосферу в золотой фейерверк.

Я вышел в тамбур поезда подышать свежим воздухом. Мы ехали в последнем вагоне; в заднюю дверь можно было смотреть на убегающие в метельную тьму рельсы. Прибежал Петрович, нервно выкурил сигарету, за ней вторую.

– Ну почему Джи вечно ругает меня, – пожаловался он.

Наконец он выбросил последнюю сигарету, оперся о дверь – и вдруг, теряя равновесие, замахал руками. Я дернул его вперед и захлопнул грохочущую дверь. Глаза у Петровича были круглыми от ужаса.

На следующее утро нас встретил светящийся от снега Смоленск.

Разгрузив аппаратуру, мы отправились в гостиницу. Петрович заварил зеленого чаю, и мы уютно устроились в номере за белым столом. За окном падал пушистый снег.

– Уже несколько дней, – сказал я, – нагнетается странная угрожающая атмосфера и неприятные происшествия. Чера чинил электропроводку на сцене, и провод загорелся в его руке. Я полез в свой портфель за дневником и глубоко поранил руку бритвой. А Петрович вчера чуть не выпал из поезда.

– Наш Корабль, – строго произнес Джи, – вошел в заминированные воды. Отныне в вашей жизни не должно быть мелочей. А теперь приглашаю вас прогуляться по улицам Смоленска – познакомиться с местной флорой и фауной.

Джи взял серое пальто и вышел в коридор, а мы поспешили за ним. Погода была тихой и возвышенной. Мы медленно шли изгибами заснеженных улиц. Через некоторое время у меня возникло ощущение присутствия высших сил.

Я взглянул вверх и увидел высоко в небе прозрачный воздушный город с золотыми куполами церквей. От удивления я дернул Петровича за рукав, но видение тут же исчезло.

– Немцы специально не тронули Смоленск, – произнес Джи.

– Они до сих пор любят фотографироваться подле его величественных храмов. Но не всякий может проникнуть в тайны града Китежа, витающего над Смоленском. Когда вам будет очень тяжело или вас посетит сильное смятение, приезжайте в Смоленск, соприкоснитесь с градом Китежем – и вы очиститесь. Смоленск

– святой город. В его пространстве могут пробудиться ваши души, и сущность засияет огнями солнца. Это невыразимое цветение души должно всегда сиять в ваших сердцах.

Вечером мы сидели в зале, где свободных мест было больше, чем людей, и вслушивались в изящные пьесы интеллектуального джаза.

– Посмотрите, как прекрасны марионетки "Кадарсиса", – сказал Джи, глядя на сцену, – как отточены их движения и разнообразен музыкальный ряд. Посмотрите на лица в зале: в этом городе – как, впрочем, и в любом другом – живет народ с очень ограниченным набором ролей. Жена, муж, дети – вот и все. Скучная жизнь и унылая старость. Куда им до восприятия импульса благой вести, которая льется через джазовые композиции Нормана! И все равно Корабль Аргонавтов продолжает плавание…

Голос Джи приятно убаюкивал меня, и небеса казались совсем близки.

– Почему бы вам, братцы, не сходить в магазин? – вдруг сказал он. – После концерта мы мопти бы устроить небольшой праздник с участием Черы и музыкантов.

Я не ответил. Хорошее настроение исчезло.

"Чем меньше я буду тратить, тем больше продержусь в обществе Джи", – мелькнуло в голове.

Джи посмотрел на мое мрачное лицо и заметил:

– Твоя угрюмость проистекает из вечного крохоборства.

Вечером мы, с трудом усыпив бдительность швейцара, проникли в чисто прибранный номер Джи. Через несколько минут он был, как обычно, завален нашими вещами. Гурий раскидал авоськи с продуктами, устроил на батарее под окном свои ботинки, замочил в умывальнике носки и пообещал, что сейчас придет. Вернулся он через полчаса, прокуренный, мучительно кашляя.

– Если ты не способен на малую жертву и не можешь бросить курить, – покачал головой Джи, когда мы сели пить чай, – вряд ли ты готов к подвигу. Даю тебе последнее предупреждение, а также запрещаю превращать мой номер в свинарник.

Петрович скукожился и виновато вышел в коридор. Я пошел за ним.

– И до чего же мне не везет! – грустно произнес он.

– Если тебе плохо, братушка, – сказал я, положив руку на его плечо, – то подумай сначала, что для тебя важнее – радости мира или благие обязанности по Школе. Если первое – то не удивляйся своему плохому настроению: ведь ты уже перешел в мирской ток, а в нем мало радости. Поэтому соберись с мыслями и восстанови в себе правильную иерархию ценностей.

В этом тебе может помочь страх. Страх не как парализующее чувство, возникающее само по себе, а как контролируемый момент, который можно вызвать, чтобы победить чувства апатии и безразличия, свойственные мирскому току.

Подумай также о смерти, которая неминуемо придет к тебе, о голове Берлиоза, о невидимых силах, управляющих миром. Тогда жирный мещанский флюид, наглость и жалость к себе немедленно исчезнут.

Подумай также об идеалах Пути и о том, что все человечество живет еще по Ветхому Завету, хотя прошло уже две тысячи лет с тех пор, как на Землю пришел Иисус Христос.

Ведь ты не забываешь каждый день есть и пить? А настройка на Луч, несущий Благую Весть, еще более необходима, чем еда и питье, и делать это нужно каждый день.

– Я вчера попал в странное сновидение, – успокоившись, произнес Петрович. – На закате дня я встретился с Джи у старинного каменного замка – он стоял на берегу горного озера, отражаясь в чистой, как хрусталь, холодной воде.

"Пойдем, я покажу тебе магический лабиринт, – предложил Джи. – Надеюсь, он поможет тебе вспомнить о прошлых воплощениях, когда ты сражался за веру Господню. Но там ты должен вспомнить те обеты воздержания, которые давал прежде".

Я последовал за Джи, и через несколько минут мы оказались в подземелье замка. Повсюду горели яркие факелы. Джи нагнулся и вошел в потаенную дверь в стене, я быстро последовал за ним. Вдруг я оказался в огромной зале, освещенной мерцающим светом. Я увидел арку, за которой клубилась голубая мгла, – вход в магический лабиринт. Я вошел в его узкий коридор и направился вперед. По пути мне стали попадаться чаши ароматного вина, амфоры с рисунком из виноградных листьев, дымящиеся кальяны и красивые трубки из красного дерева, набитые разными видами табака. Я не выдержал и, схватив длинную коричневую трубку, покрытую бирюзой, с наслаждением затянулся. Вокруг никого не было. Тогда я поднял тяжелый белый кувшин и долго пил терпкое вино небывалого вкуса. Вдруг над головой раздался голос Джи:

"Я не думал, что ты так глубоко погрузился в мир плоскатиков – людей, у которых нет выбора".

Затем Джи воззвал к небесам и сказал:

"Ты третий, и я верю, что твоя память когда-нибудь пробудится".

– Послушай, – сказал я, – эти хокку специально для тебя:

На ночь, только на ночь одну,

О цветы лесного жасмина,

Приютите странника вести.

Если он человек не простой,

То тончайший вьюнок расцветет

На закате ушедшего дня.

Скоро осветит луна

Нежный сумрак склоненных теней

И прозрачный напиток любви.

– Эгх, – вздохнул Петрович, – когда же Джи передаст мне тайное знание! Сегодня на концерте, читая про себя псалмы, я вошел в такое прекрасное состояние, что испытал невыразимое блаженство.

.. .И будет яко древо, насажденное при исходящих вод,

Еже плод свой даст во время свое и лист его не отпадет…

И представилось мне, что Джи – это древо, а мое сознание – как лист на нем. Мне дают жизнь благодатные токи, поднимающиеся по стволу. Я понял, что в этом псалме говорилось о человеке-ядре, который поддерживает и питает Духом весь Святой Орден.

Мы с Петровичем вышли на балкон. Снежные карнизы свешивались с крыши, готовые обрушиться на наши головы.

– Главное для нас, дорогой Петрович, – произнес я, – выработать внутри себя непобедимый настрой, который преодолеет все препятствия. Он оживает в самых безнадежных ситуациях, когда смерть идет по пятам. Это огонь изнутри, огонь астральных миров – он побуждает нас быть алертными.

Чтобы действовать в Луче, необходимо достичь этого огня – . Он загорается, когда в тебе угаснут желания этого мира. Когда что-то внутри умерло – тогда дух, подобно таинственному вихрю, внезапно оживает.

Ветер всегда дует из мира Нагваля. Но биологическое начало затуманивает внутреннее око, и мы не слышим зов Нагваля – а он всегда рядом.

Мне сейчас тридцать три года, и мои биологические силы пошли на убыль. Мне приходится носить ящики на одной психической энергии. При больших нагрузках я чувствую дыхание смерти, и благодаря этому начинает гореть незамутненный огонь, светлый и чистый.

Но чтобы коснуться астрального ветра, надо каким-то образом пробудить источник сверхэнергии. Обычно мы касается этого центра только в экстремальных негативных условиях – и совершаем героические поступки. А наша задача – достигнуть этого источника сверхэнергии при положительном настрое, чтобы выполнить задачи Школы.

Мы с повеселевшим Петровичем вернулись в номер. Джи, взглянув на меня, сказал:

– Чем больше ты будешь отдавать другим, тем больше будешь излучать тепла и очищаться, наполняясь невероятной солнечной энергией.

Ты должен подражать Джонатану Ливингстону, который стремился увеличить свою скорость, – и увидел двух небесных птиц. Стремись к совершенству во всем, что бы ты ни делал. Если ты не будешь стремиться к этому, то не увидишь двух птиц, останешься в прибрежной стае и будешь питаться отбросами. Все человечество находится в таком положении – питается отбросами, которые, чтобы не ощущать ущемленности, называются культурой.

– А я стал смотреть, что стоит за негативными эмоциями, и увидел нескольких существ, – сказал Гурий. – Первый – Иудушка, упырь-наводчик. Он предает внешнему миру намерения или действия Джи и похож на большую дыру, через которую вытекает моя энергия. Второй – злобный чертенок, который ненавидит тех, кто останавливает его беспредел. Еще – неуклюжее существо, которое каждый день что-нибудь опрокидывает, ломает, портит. И что мне делать со всей этой коллекцией?

– Это лишь малая часть твоего внутреннего театра, – ответил Джи. – Загляни-ка в свой инстинктивный центр – там и сидят твои красавцы.

– Как это – в инстинктивный центр?

– Это все, что внутри тебя связано с сексом, едой, алкоголем, табаком, сном, деньгами, ленью и паразитизмом.

Вдруг Джи посмотрел на меня и серьезно произнес:

– И вообще, если не хотите работать над собой – придется с вами расстаться. Я даю вам миллион возможностей для внутреннего роста – а вы зазнались и не делаете усилий.

– Мы вроде исправно таскаем ящики, – надулся Петрович, – покупаем вино и колбасу, ходим по ситуациям, осваиваем города, записываем адреса новых зайцев, спим на полу! Я не могу понять, что значит духовно развиваться в этой ситуации.

– Этот коан нам не разгадать до конца жизни, – ответил я.

– Постарайтесь развеселить себя и не обижаться на коррекции, – сказал Джи. – И тогда постепенно ваши души оживут, внутреннее болото превратится в проточную воду, мрак исчезнет, и солнце радостно заискрится в глазах.

Утром Джи разбудил нас.

– Приглашаю вас в великолепный храм на праздник Крещения, – сказал он.

Тихие заснеженные улицы встретили нас ласково и приветливо, а вдалеке возвышался огромный храм с золотыми куполами.

– Путь роста и работы над собой – это путь страдания и кровопролития, – говорил Джи, когда мы поднимались к храму по дороге, утопающей в сугробах. – Необходимо распять себя на кресте служения и преданности.

Христос показал каждому человеку Путь в Чертоги Небесные. Но в них можно пройти только через страдание и распятие самого себя. Сердце на этом пути омывается слезами и кровью…

Смоленск, в искрящемся инее, выглядел невесомым. Мороз был поистине крещенским: минус сорок. Вокруг храма стояли сотни старушек, пройти сквозь них казалось невозможным.

– Праздник-то какой, – слышалось вокруг, – патриархи со всех стран приехали. – С праздником, Макаровна. – И тебя с праздником, Филипповна, – умилялись смоленские бабули. – Да держи этих, с бородами, не пускай – сейчас всю воду крещенскую разберут! – вдруг всполошились они, когда мы попытались протиснуться вперед.

Меня повлекло в храм, и я, просочившись через плотные людские ряды, очутился у входа. Передо мной на снежную паперть упал молодой человек и забился в конвульсиях. Я поднял его, уложил на лавку и вошел, медленно пробираясь в огромной толпе, ближе к торжеству Крещенской службы. Из алтаря вышел священник в черном монашеском одеянии, стал вглядываться в толпу и, заметив меня, вдруг поманил к себе. Я в растерянности подошел. Священник взял меня за руку и повел в алтарь, а старушки со всех сторон злобно шипели:

– Родственника ведет, не пускай его, не пускай!

За алтарными вратами я предстал перед епископом, облаченным в голубую с золотом мантию. Он окропил меня святой водой, прочитал очистительные молитвы и, перекрестив, велел одеться в церковную одежду, затем торжественно вручил хоругвь Господа нашего Иисуса Христа и повелел идти во главе Крестного хода.

Огромная процессия вышла из храма, совершая Крестный ход. Я шел за епископами, подняв высоко хоругвь Христа, не чувствуя земли под ногами, словно кто-то нес меня на крыльях неописуемого восторга.

– Я и не узнал тебя, – заметил Петрович, когда мы возвращались в гостиницу. – Только что ты был с нами, в потрепанном пальто, – и вдруг такие чудеса.

– Астральный мэр города принял тебя отлично, – произнес Джи. – Это событие является для тебя определенным знаком.

Целый день я читал Евангелие, пытаясь проникнуть в тайну святой молитвы, на что Джи заметил:

– Когда-нибудь христианство будет иметь большое значение в твоей жизни. Ты наполнился силой света и теперь можешь глубже взглянуть внутрь себя. Без этого ты мог упасть в демонизм либо в сектантство. После города Дураков ты, сам того не подозревая, особенно приблизился к этой черте.

Эта поездка – – ваш последний шанс найти подход к Чере, – добавил он. – Чера для вас может стать ключом к звездным традициям, а вы не используете этот шанс. Чера является белой коброй, охраняющей пещеру с сокровищами, и туда вам без него не проникнуть.

– Чера больше похож на черный ящик, – сказал Петрович.

– Который откроется только после нашей смерти, – добавил я.

– Чувствую, что до Черы вы еще не доросли, – с сожалением отметил Джи. – Смотри, Петрович, сегодня Касьян участвовал в Крестном ходе, шел в голубых одеждах с хоругвью в руках вокруг белого храма. Как только он стал заниматься выслеживанием своих демонов – сразу изменился его магнитный центр и он притянул к себе светлые обстоятельства. Смоленская икона Богоматери "Одигитрия", то есть "Путеводительница", славится с давних пор своей святостью. Икону написал Святой Лука еще при жизни Богородицы, и то, что вы преклонили колена пред ней, даст вам надежную защиту.

Пока вы не преобразуете себя – вы не сможете воскресить в душе Весну Боттичелли и посему ничего не сделаете для других людей, ибо на плане духовном вам нечего им дать. Прямо с Небесного Олимпа к вам тянется рука, дающая необыкновенную помощь, – только работайте над собой. А вы не цените этого, обижаетесь и бездельничаете. Запомните: рост возможен только при помощи сверху и сверхусилии снизу.

У человека с двадцати одного года вновь может развиваться сущность, но только в Школе, связанной с алхимической трансформацией.

Человек живет, думая, что он приобретает те или иные черты характера, а на самом деле его постепенно захватывают демонические сущности, которые впоследствии определяют его внутренние качества.

Что же касается Черы, я уже подсказывал вам возможный ход к нему.

– Я надеюсь найти другой ход, подешевле, – признался я.

– Вы думаете, что напитки нужны для личного удовольствия, но они покупаются только для подогрева ситуации, – ответил Джи. – Весь мой запас энергии, отпущенный на ваше знакомство с Черой, подошел к концу. Теперь собственными усилиями пробейте холод и найдите контакт с ним.

У тебя, Касьян, было столько прекрасных ситуаций для общения с ним, но ты их не использовал. Я скоро от вас откажусь, ибо вы ничего не делаете для своей трансформации, разленились, стали вялотекущими, инертными. Каждый день для вас открываются сотни новых возможностей, но вы их легко теряете.

Касьян, ты не понимаешь, что Чера – твой единственный шанс к достижению звезд, а ты проводишь время в безделье и демонизме, постоянно уходя в тоску. Наша Школа существует для солнечного расцвета души. Если бы ты так же охотился за шансом, который дается тебе здесь и сейчас, как в городе Дураков за деньгами, то из тебя вышел бы толк. Но ты давно позабыл, зачем ты ездишь со мной. Если ты не изменишься, тебя придется оставить. Не думай, что Школа исчезнет без тебя и твоих денег.

"Хоть убей, не пойму, что от меня требуется, – обиделся я. – Вот уж истинно сказано:

Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что".

На всякий случай я весь концерт просидел возле Черы у пульта, изо всех сил пытаясь проникнуть в его загадочную душу. Вдруг некая сила объединила нас, и удивительная инспирация древней Атлантиды прикоснулась ко мне.

"Никогда не знаешь в этой Школе, откуда выскочит заяц", – подумал я.

На следующий день мы вышли прогуляться по заснеженному Смоленску. Джи посмотрел на наши физиономии и сказал:

– Долго бросались семена на каменистую почву ваших душ, но, я надеюсь, однажды они прорастут сквозь асфальт вашего восприятия. Вы должны сами заботиться о тех семенах, которые брошены в вас, ибо у нас Школа саморазвития.

– Я все время думаю над тем, как изменить себя, – сказал я, – но заметных успехов пока не вижу.

– Чтобы успешно бороться против взращенных тобою демонов и иных существ, надо перенести центр тяжести в рабочую группу – а сейчас он лежит у тебя в области темного двойника. Вечная угрюмость, обиженность на весь мир в виде самосожаления, историческая тоска, гордость, самолюбие и грубость – вот самые яркие проявления, исходящие из темной части твоей души.

Мы подошли к местному рынку.

– Если вам в пути встречаются песни Саймона и Гарфункеля, а также "Листья желтые над городом кружатся" и "Красное танго" в стиле ретро, – вас ожидают большие перемены, – сказал Джи, слушая мелодию, льющуюся из уличного репродуктора.

У широких рядов с сушеными грибами, огурцами в бочках и вареньями в банках я увидел убогую старушку, просящую милостыню. К ужасу, я обнаружил, что вместо рук у нее торчали два крюка, но ее глаза сияли необыкновенной чистотой. Она была совершенно заброшена и никому не нужна, люди проходили мимо, не-давая ни копейки. Я бросил к ее ногам железный рубль.

– Это колоссальный знак для нас всех, – сказал Джи, – ибо наша Земля так же заброшенно и покинуто стоит на задворках Космоса. А кто возьмется за ее возрождение, если не горстка рыцарей, охраняющих Гроб Господень?

Рыцарство – это не только воинская доблесть, но и проявление благородных черт характера.

И на самом деле все люди, проходящие мимо этой старушки, с точки зрения высших сил похожи на нее – они такие же калеки на плане своих душ. Кто без рук, кто без ног, а некоторые стоят с отрубленными головами. Если вы не овладеете своими страстями, то никогда не войдете в горстку рыцарей, охраняющих Гроб Господень.

Джи положил к ногам старушки пригоршню монет.

На концерте, сидя подле Черы, я незаметно задремал и оказался в сновидении. Я стоял у входа в храм, под ярко-синим небом другой страны, и кормил большую стаю белых голубей. Вдруг я заметил Черу, который, пристально глядя на меня, поднимался по мраморным ступеням. Его взгляд выдавал невыразимое страдание. Чем ближе он подходил ко мне, тем старше становился он, и вскоре превратился в дряхлого старика. Седые волосы волной ниспадали на его сгорбленную спину. Он схватился дрожащей рукой за мое плечо и крепко его сжал. Мне стало невыносимо больно.

Чера расхохотался и с выразительной усмешкой громко произнес:

– Твоя жизнь – это сон. Когда-нибудь ты проснешься и увидишь это, – с этими словами он внезапно исчез, только легкая дымка осталась на том месте, где он стоял…

Я открыл глаза. Музыканты играли все ту же пьесу.

20 января. Сафроново.

Утром поезд привез нас в Сафроново – небольшой шахтерский городок. Мы бросили вещи в дешевой неприглядной гостинице, и Джи пригласил нас полюбоваться жизнью города.

Перед зданием гостиницы застыл с кепкой в руке малорослый гипсовый ленинок. На серых улицах не было ни души – только с огромных плакатов скалились парни в касках, плечистые тетки в косынках да глянцевые негры на фоне клетчатого шара.

– Это прямо заповедник абсурда, – заметил Петрович. – Только где же люди?

– Сидят в шахтах и добывают уголь для великой державы, – предположил Джи.

Мы зашли в магазин.

– Да тут есть все для ублажения шахтерской души, – удивился я. – Пожалуйста: дешевая водка, мясо и красавицы с румяными щеками!

– Это – для равновесия с тяжелой работой, – подметил Петрович.

– Полный расцвет биологической жизни, – констатировал Джи, – только вряд ли здесь кто-то может понять высокий стиль джаз-ансамбля с его холодным академизмом.

Простые люди считают, – добавил Джи, – что они сами по себе живут на земле, желая чего-то, стремясь приобрести нечто. Они не догадываются, что через них часто действуют силы демонических существ, не могущих воплотиться на Земле. Сущность у таких людей развивается до шести-семи лет, а затем, до двадцати одного, – только личность. А далее все они, словно баранье стадо, идут на убой, покорно и послушно.

Для того чтобы стадо баранов завести на бойню, выбирается сильный вожак. Его направляют к убойной механической машине, а стадо упрямо следует за ним и уничтожается механической гильотиной. Вожака оставляют живым и используют в следующий раз.

По такому принципу строится вся человеческая жизнь, в которой никто не должен пробудиться.

– Как страшно, – вздрогнул впечатлительный Петрович.

– Как жаль, – сказал я, – что у людей так много информации и так мало понимания Божественных законов.

Перед концертом буфет гудел. Шахтеры и их дивчины роились у прилавка, буфетчицы едва успевали разливать по стаканам водку.

– Тише едешь – шире морда…

– Спина кружится, зубы вспотели… – долетали до нас образчики местного юмора.

– Петрович, – вдруг крикнул проходящий Чера, – принеси мне чай к пульту – я должен быстро настроить тембр.

– Вот еще, нашел прислугу, – буркнул Петрович.

– Эх, Петрович, – покачал головой Джи, – упустил ты свой шанс. А услужливость – это высшая степень культуры.

Петрович побежал в буфет.

– Тебе надо выработать в себе новое боевое состояние, которое в суровых обстоятельствах жизни видит вызов и смело идет в бой, – сказал Джи, когда он вернулся. – Вы должны научиться ухаживать за миром, а не мир – за вами. Это и есть солнечный уровень. Чем больше вы будете излучать тепла, тем больше будет дано благодати. А у вас, господа ученики, существует врожденное стремление к потребительству: где бы прислониться к теплому месту, как бы найти красивую даму.

– У меня так мало огня, – ответил я, – что едва могу согреть свою собственную душу.

– У вас же бесконечный запас любви, – добавил Петрович, – поэтому вы даете многим, вы можете прощать и быть великодушным.

– Вы должны воспитать в себе эти качества. Нам предстоит пройти массу приключений и испытаний. Наша жизнь – это вечный вызов земной горизонтали. Поэтому настроение должно быть всегда ровным. Нельзя привязываться к потребительству, надо работать по всем трем линиям, двадцать четыре часа в сутки.

Работа над собой, работа над людьми и еще раз работа – на благо Ордена. Необходимо увеличивать скорость во всех наших делах и поступках. То, что раньше могло быть сделано за месяц, теперь нужно успеть за день. Джонатан Ливингстон постоянно увеличивал скорость своих полетов, и его, наконец, взяли ввысь.

Мы действительно попали в заповедник советского абсурда, – продолжал Джи, приглядываясь к рожам сафроновских обывателей. – Эти люди живут как чайки в прибрежной стае: борьба за кусок хлеба, суета, страх, смерть. Но, в принципе, все человечество живет отбросами от культуры, а чтобы жилось не скучно, называют себя гениями, учеными, раздают награды "Труженик СССР", пишут о себе в газетах и развешивают красные лозунги "Слово партии есть слово партии".

А связь с сущностью утеряна. Более того – всякую попытку пробиться к сущности пресекают дурдомами, угрозами, тюрьмами. Демоны обычно используют человека в своих целях, а затем, когда человек износится, они берутся за следующего претендента на погибель.

Зазвенел третий звонок. Я осмотрел полупустой зал: мне стало жаль Нормана и музыкантов, которые играли утонченный джаз. А пьяные глаза шахтеров и их размалеванных жен были по-прежнему злы и недовольны: они видели в джазе экспансию империализма.

– Во время концерта, – сообщил Петрович, когда мы убирали аппаратуру, – я попал в сновидение. Я осознал себя стоящим на улице этого городка. Стою и вижу – идут по дороге шахтеры, а вокруг них толпятся темные существа. Я присмотрелся и увидел, что они гонят шахтеров в темный мир. А старушка, сидящая в тряпье на снегу, молится и говорит:

"Работали всю жизнь, работали, а о душе своей позабыли. Ты вот смотри и учись…"

Подошли к концу и эти гастроли, и вечерним поездом мы с джаз-банд отправились в Москву. Мы расположились в удобном купе, Петрович заварил зеленый чай, а я достал записную книжку.

– Уже целую неделю я пытаюсь разобраться со своими демонами, – сказал я, – но так ничего и не получилось.

– Тебе надо научиться быстро распознавать демонов, – ответил Джи, – засевших на управляющих должностях в твоем внутреннем царстве. Надо твоим Пандавам – солнечным придворным – прогнать Кауравов – людей лунного цикла, а самому занять место государя и навести полный порядок. А сейчас все твое внутреннее царство охвачено адским пламенем и инфернальными проявлениями темного двойника, который захватил в нем власть.

Петрович, делая вид, что записывает, тихо торжествовал.

"Лучше бы он сидел в Кишиневе", – подумал я, поймав его довольный взгляд.

– В твоем внутреннем царстве каждая мужская ипостась имеет себе подобную женскую, – продолжал Джи. – На каждую положительную эмоцию и тенденцию твоего характера имеется целая группа существ демонического склада.

Падение Сефирот является падением тонких возвышенных существ в каждом человеке. Это и есть та космическая катастрофа, которая произошла в каждом из нас. Ибо те благородные сущности и ангелы, которые отвечали за связь человека с Богом, пали на дно нашего космоса, в адские пучины. Теперь они легко связывают нас не с Богом света, а с Богом тьмы, Демиургом, Князем мира сего – через темного двойника. Темный двойник был встроен в наши души в момент общего падения Кольца Ориона. Теперь падший ангел существует в каждом человеке.

Человек по своему внутреннему строению является микрокосмосом, поэтому то падение, которое произошло в Космосе, произошло и в микрокосмосе каждого человека.

В тебе, Касьян, существует некое начало, которое желает вытеснить Петровича из Ордена. А что ты после этого будешь делать? Возьмешь на себя все его заботы о нашей Школе? Вот так нас хотят разъединить, уничтожить. Но тогда у нас не будет команды, а на место Петровича придет еще более кошмарный человек.

Воспримите негатив как благодать – это огонь, на котором поджариваются все сырые места. Этот огонь плавит Уробороса – а его надо пустить в алхимическую переплавку.

Благодарите Бога, который соединил вас.

Я аккуратно записал наставления Джи и лег на верхнюю полку обдумывать то, что услышал.

Глава 11. Игры госпожи Гиацинты

21 января 1983 г .

Вечером наш Треугольник вернулся в деревянную Шкатулку под Москвой. Подходя к домику, окруженному березами и соснами, мы увидели Фею, с сигаретой стоящую на пороге.

– А я вас сразу почувствовала, – воскликнула она. – Выхожу и вижу: идет Джи с маленькой сумочкой, за ним Касьян с сумкой побольше, а Петровича и не видно под рюкзаками и авоськами. И что, вы всегда так ходите?

– Я по тебе так скучал, – улыбнулся Джи.

– Я тут чуть было не умерла от голода и одиночества!

– А я для тебя купил несколько бутылочек французского вина, – весело сообщил Петрович.

– Тогда мы сейчас же устроим необыкновенный праздник, – обрадовалась Фея.

В доме на мольберте стояла еще не оконченная волшебная картина: над прозрачно-золотым морем проявлялся на полотне, окутанный сияющим туманом, прекрасный и грозный женский образ.

– Это Аура, Богиня стихии воздуха, – пояснила Фея.

– Петрович, ну что остекленел? – сказал я. – Быстро накрой на стол, порежь колбаски…

Через десять минут стол ломился от яств и терпкого красного вина.

– Гиацинта куда-то исчезла, и я не видела ее все это время, – начала рассказывать Фея. – Одной в доме страшно: в нем постоянно что-то скрипит и падает. Я никуда не уходила, сторожила наши старые фолианты и писала картины. Когда я начала писать АУРУ> поздно ночью пришла Гиацинта и сказала:

"Ну что, Троллик, – она меня так называет, – ты еще не замерзла в сугробах, в ожидании Годо? Ты думаешь, они когда-нибудь вернутся? Можешь их больше не ждать – они зажили в одном из захудалых городишек, у какой-нибудь Дульсинеи Тамбовской. Ты же знаешь, как на них падки худощавые провинциалки".

И я долго плакала, потому что поверила ей.

– Жалко, что ты никак не можешь подружиться с Гиацинтой, – вздохнул Джи. – Хочу поднять бокалы, – добавил он, – за прорастание нашей Школы на планете Нулла Регис. А Касьян получил настоящее христианское Посвящение, – и Джи рассказал о Крестном ходе в Смоленске.

Фея, обрадовавшись, расцеловала меня.

– До сих пор ты был демоном, – произнес Джи, – но на тонком плане в городе Смоленске тебе была сделана операция, такая же, как молодому человеку в фильме "Знахарь". А теперь тебе надо учиться существовать в светлом токе. Побыл демоном – и хватит! Надо прорастать в светлом направлении.

– Мне кажется, вы преувеличиваете про демона, – ответил я.

– В тебе, – сказал Джи, – была сконцентрирована такая угрюмость и злость, что все происходящее мгновенно становилось плохим в твоих глазах. Посему все тебя сторонились, остерегаясь твоего мафиозного глаза. У тебя было очень много сомнений и подозрений, ты стремился просочиться во все закрытые ситуации, а зачем?

– Я же выполнял ваше задание – все знать и за всем наблюдать, – удивился я.

– Теперь, чтобы ты выработал в себе правильный кристалл, я тебе даю новое направление, – объявил Джи. – Тебе нужно изучать опыт прежних цивилизаций. Здесь ты найдешь все интересующие тебя книги, а в Фее сокрыто больше знания, чем в целой библиотеке.

В тот же вечер я с энтузиазмом занялся чтением толстого исторического труда о цивилизации инков. Петрович, подражая мне, тут же взялся читать "Дочь Монтесумы".

– Не то читаешь, Петруша, – рассмеялся я. – Это тебе не посвятительный роман Сабатини о капитане Бладе, где описываются Нигредо, Альбедо и Рубедо – стадии алхимической трансформации.

– Много ты понимаешь, – насупился Петрович.

Меня поразило то, что инки вели строжайший учет всего, что у них было, вплоть до мелочей. Благодаря этому их культура противостояла напору хаоса и успешно развивалась.

Я решил ввести подобную систему и в Шкатулке и начал с книг, сотни которых лежали в чемоданах. Тщательно переписав всю эзотерическую библиотеку, свою и Джи, и сделав каталог, я аккуратно все расставил по полкам.

– Ну, молодец, – обрадовался Джи, – хоть что-то сделал полезного.

Через пару дней Джи взял мой каталог и попробовал найти Чжуан-Цзы, но не нашел.

– Что же ты хвастался, брат Касьян, – обратился он ко мне.

– На твоих полках полный беспорядок.

Я бросился к Петровичу:

– Это твоя работа!

– Чуть что, сразу Петрович виноват? – недоуменно ответил он. – Это, скорее всего, Фея – ей наплевать на твои правила!

– Не смотри на меня подозрительно, – обиделась Фея, – я вообще не читаю книг.

– А я считаю во всем виновным Касьяна, – вдруг заявил Джи.

От несправедливости я так и остолбенел.

– Это для тебя дзенский коан в стиле Гурджиева, – рассмеялась Фея.

– Я потратил столько энергии и сил… – возмутился я.

– По поводу энергии, – ответил Джи, – я тебе скажу следующее.

Тебе надо четко следить за количеством энергии, падающей нате или иные психологические пространства ученика. Ибо слишком большая энергия может его напугать, а дозированная – привести к Просветлению. Когда-нибудь ты увидишь тот Путь, который необходимо преодолеть человеку от земного существования до Просветления. И тогда ты ощутишь вкус человеческих возможностей. Надо научиться согревать своим сердцем сущность человека, начинать давать ей живительную энергию, постепенно возвышая ее до состояния Алхимического Золота.

Если в этой инкарнации человек не дотягивает до восприятия Герметического импульса, то его не надо насиловать высокими идеями – лучше подождать до его следующего воплощения на Земле и найти такое, в котором он смог бы достичь своей высшей точки. Ибо не во всякой инкарнации человек способен достичь своего высшего состояния.

Например, Кукуша: в этом воплощении он отдыхает от той сложной задачи, которую выполнял в восемнадцатом веке. Поэтому мы его не трогаем – его душа имеет право на отдых. Но в следующем рождении он для нас сделает очень много – он будет основной фигурой в наших операциях в пространстве Малькут.

Чера является высокой сущностью из другого Космоса – он некоронованный король Атлантиды. Пока он единственный, кто может дать тебе космический гнозис – вещество высшего знания. Чера – это человек, который может помочь тебе вырастить духовные крылья.

Все воплощенное человечество по своей природе делится на три части. Гилики – это представители земли. Им практически невозможно стать на Путь, ибо их тонкие тела находятся в атавистическом состоянии, и пробудить их к жизни почти невозможно. Психики – это люди, в которых пробуждена земная душа.

У них масса сентиментальных переживаний, а высшая часть души находится в спячке уже многие инкарнации. Их мы и пытаемся пробудить к высшей жизни. Пневматики – это люди Духа, которые предназначены нести агностические учения на планету. Они никогда серьезно не привязываются к земным проблемам. Из века в век они выполняют свою миссию, связанную с передачей гностического знания на планету Земля.

– А к какой категории людей принадлежу я? – встрепенулся Петрович.

– Чтобы узнать ответ на этот вопрос, я рекомендую тебе посетить чету Осиповых – это философы из университетских кругов. Они являются заслуженными мистическими статуями, которые с протянутой рукой застыли на одном из витков алхимического лабиринта – не смогли продвинуться дальше. Вот они тебе все и поведают.

Петрович, недолго думая, взял сумку и исчез за дверью.

Почувствовав усталость, я решил прилечь в маленькой комнатке и через несколько минут оказался в сновидении.

Я иду по едва заметной тропинке в Красково, меж задремавших сосен и редких дач. Под ногами поскрипывает свежий снег. Светит яркая луна, и звезды серебром рассыпаны по глубокому холодному небу. Вдруг я заметил темных существ с козлиными головами, снующих повсюду Они собирались группами и оживленно что-то обсуждали. Потом по одному улетали в космос на далекую багряную звезду, видневшуюся на черном небосводе. Я оторвался от земли, полетел за ними и увидел, что все люди на этой планете похожи на бесов. По ночам они небольшими группами собирались вокруг огромных костров. Я незаметно подкрался к одному из них и услышал голос главного:

"Нам надо разработать план освоения новых планет в падшем Космосе. Мы будем облучать эти планеты темными эманациями, исходящими из инфернальных миров. Для этого нам надо будет проникнуть в атмосферу планеты и слиться с личностями ее жителей, а затем проводить через них свое влияние. Таким образом, мы можем переключить планету в инфернальный ток развития…"

Я проснулся оттого, что на кухне кто-то громко разговаривал. Выйдя из своей комнаты, я с удивлением увидел Петровича.

– Ты проспал восемь часов, – сказала Фея. – Петрович успел уже вернуться и рассказывает о своем визите.

– Когда я ехал на электричке в Москву, мне представлялось, что я, как Индиана Джонс, еду на археологические раскопки, искать утраченное знание. Но все оказалось прозаично. Владимир Осипов похож не на философа, а на бухгалтера, а его жена Нина – просто добродушная домохозяйка…

– Значит, ты все-таки узнал их мнение о своей персоне, раз ты так их ругаешь, – проницательно сказал Джи. – Расскажи-ка все по порядку.

– Я пришел к Осиповым. Нина – статная женщина с пышной кудрявой гривой – угостила меня чаем с домашними пирогами. Поедая с удовольствием пироги, я настроился на нее и спросил:

"К какой категории людей, по твоему мнению, я отношусь?"

"Ты, брат Петрович, принадлежишь к особой королевской категории трэмпов, которые никогда ни за что не отвечают, живут для кайфа и собственного удовольствия. Но тебя в виде эксперимента взяли на Палубу, которой нет. Джи надеется воспитать из тебя ответственного человека и перевести на две категории выше".

От неожиданности пирожок застрял у меня в горле.

"Если я трэмп, то кто же Джи?" – недовольно спросил я.

Тогда Осипов как-то странно посмотрел на меня, выпил рюмку водки и произнес:

"Трудно дать определенный ответ. Но на горизонтальные устремления учеников Джи действует как медленный яд: пьешь " и вроде бы приятно. И только спустя несколько дней ощущаешь его воздействие. Действие Адмирала зависит от дозы: сколько примешь, такой эффект и получишь. Результат приходит сразу".

"А в данную эпоху, – добавила Нина, – рождаются тусклые монады, не способные к духовному развитию. В них на уровне монадного генотипа не заложена тяга к своей Божественной сущности, и поэтому они, скорее всего, должны быть аннигилированы в Космосе на уровне всего своего внутреннего состава. Таких бесполезных, с точки зрения духовного развития, монад более высокие инфернальные сущности используют как энергетические батареи. Эти тусклые монады создают атмосферу всеобщего распада.

Сам человек не в состоянии понять, как менять себя и каким образом это делается. Сущность можно оживить путем снятия асфальта с души, а если иметь в виду себя, то надо, чтобы кто-то следил за этими процессами со стороны и направлял их; сами мы не в состоянии избавиться от своего асфальта. Общение с Джи возможно только в динамическом режиме, статика смертельна для общения.

Чтобы быть взятым в Школу, надо себя проявить хоть как-то. Одна из возможностей духовного роста – это общение с летучими людьми иных стихий и металлов. Вот это доступная реальность. Джи – это тот, кто может указать на Путь, освещаемый мистическим Лучом. Но пройти каждый должен самостоятельно".

"Как работает Посвятительный Луч?" – спросил я.

"В работе Луча все ситуации строятся по закону внутреннего кристалла. Каждое число имеет свой кристалл. Число три соответствует трехгранному кристаллу, пятнадцатому Аркану соответствует кристалл, состоящий из пятнадцати граней.

Работа Луча ведется строго в соответствии с каббалистическими разработками нашего Ордена. Если в ситуации три человека, то работа происходит для трех граней ситуативного кристалла, если пятнадцать человек – для ситуативного кристалла, состоящего из пятнадцати граней. Каждая грань имеет в ситуации свое значение и играет свою роль, проецирует определенное влияние. Если на ситуативный кристалл не подается энергетика Луча, то никакие процессы алхимического расщепления не возможны. Если электростанция не подает тока в жилой дом, то света не будет, телевизор не показывает, приемник молчит.

А для того чтобы Луч включился работу, надо на земле создать соответствующую Школу, которая, как чаша, могла бы служить для восприятия огромного количества тонкой энергетики и правильно ее распределять по всем ситуациям для исправления на Земле кривозеркального пространства…"

– Я попробую пояснить тебе, – заметил Джи. – Никакая электростанция не будет подавать ток для одной лампочки. Для бесперебойной подачи напряжения Луча необходима круглосуточная работа Школы на земле. Если нас пятеро – Фея, Гиацинта, вы и я, то мы "варим суп" из пяти компонент, если собралось тринадцать человек, то варим мы суп по законам тринадцатого Аркана…

В этот момент дверь неожиданно открылась, и на кухню вошла Гиацинта: ее шубка была в снегу, а щеки порозовели от мороза.

– Неужели вы приехали? – всплеснула она руками. – Я уж думала, что решили покинуть Фею, оставив ее навсегда в одиночестве…

Петрович подошел к ней и, под видом приветствия, слишком долго не отлеплялся от ее стройного стана. Я тут же вызвал его на крыльцо и прошептал:

– Если будешь так увлекаться – мало тебе не покажется.

– Понял, – ответил Петруччо и забежал в комнату.

– А, вернулся, – пропела Гиацинта, – небось, Касьян застращал тебя. Но чтобы ты умел расслабляться после неприятных моментов, и даже в общественном месте, Гиацинта тебя сейчас научит кое-чему.

Во-первых, найди на помойке в меру обшарпанный термос, чтобы он не вызывал подозрений и создавал уют. В этот термос наливаешь водку, подкрашенную чаем. И спокойно себе попиваешь на глазах у милиции. А когда напьешься, Петруша, то начинай ласково хрюкать – и все бомжихи будут у твоих ног.

– Как бы я хотел, чтобы наши тонкие дамы однажды подружились друг с другом, – сказал Джи. – В этом случае наш внутренний круг стал бы андрогинным. Мы бы смогли построить сильную магическую группу из пяти человек. Но, поскольку мы все разные, это сделать непросто.

– Да, – добавил я, – характеры у нас мало совместимы. Я слушаюсь только вас. Петрович всегда подстраивается под сильнейшего.

– Я абсолютная индивидуалистка, – заявила Гиацинта, – и подчиняюсь только магиссам из своих сновидений. А Фея, как я заметила, совершенно подвластна своим неустойчивым настроениям.

– В сердечном состоянии, – сказал Джи, – она добрейшая христианка, но в темные периоды своих проявлений она одним словом может разрушить все и вся.

– Кому много дано, с того много и спросится, – со странной улыбкой сказала Фея.

– Гиацинта всегда алертна, – вставил Петрович, – но, кажется, ведет с нами двойную игру.

– А возможно, тройную или многомерную, – задумчиво сказал Джи. – Улыбается нам, чистит, моет, готовит и убирает…

– А когда мы уходим, – беззаботно прервал его Петрович, – занимается подозрительными делами…

– Что это ты, Петруша, развеселился? – подняла на него холодные глаза Гиацинта. – Может, тебе пора на клиросе копытцами стучать и молитовку Бафомету почитывать?

Я вновь почувствовал, как в комнате нагнетается невидимое напряжение. Петрович побледнел до землистого цвета, и вдруг Фея быстрым движением сбросила со стола нож, направленный в его сторону.

Петрович тут же спрятался за спину Джи.

С возвращением Гиацинты в домике стали происходить странные явления. Ночью слышались таинственные скрипы и вздохи, а Фее казалось, что вечерами кто-то смотрит на нее в окно, с той стороны.

Однажды утром я вышел на кухню и увидел, что Гиацинта моет посуду в той грязной воде, где только что полоскала половую тряпку.

– Что ты делаешь! – возмутился я.

– Это мыльная вода, JIacapo, – мило улыбнулась она. – Напрасно ты так волнуешься.

На следующий день, проводив Фею, Джи и Петровича в Москву, я тихо возвращался в избушку, надеясь поработать над дневником. Войдя в калитку, я увидел, что перед окном кухни пляшут на снегу яркие отсветы. Я рванул дверь: пламя газовой плиты вздымалось до потолка. Гиацинта, с распущенными волосами и холодным отсутствующим взглядом, читала заклинания и водила руками над огнем.

– Чем это ты занимаешься? – спросил я не своим голосом.

– Ну что ты, Ласаро, подозреваешь меня в колдовстве? Я просто жарю мясо на огне по-грузински, – улыбнулась Гиацинта, мгновенно очеловечившись.

Я не нашелся что ответить, но стал внимательно приглядываться к своей необыкновенной жене. А Гиацинта, странно улыбаясь, кормила нас вкусными блинчиками с килькой. По ночам при свете луны я часто замечал голубоватое свечение вокруг тела спящей Гиацинты, затем туманный призрак отделялся от нее и улетал в ночь. Иногда я наблюдал приходивших к ней странных существ, похожих на предрассветный туман.

Однажды я почувствовал в домике мрачноватую атмосферу, как будто низко, на пределе слуха, вибрировала струна. Мы с Петровичем бросились осматривать дом и нашли в углах каждой комнаты воткнутые иглы и грязные перчатки с отвратительным запахом.

– Это могла сделать только твоя любимая! – заявил Петрович.

– У нее такие услужливые глаза, – отвечал я, – что мне трудно тебе поверить.

– Вот что значит взять в жены воспитанницу московского андеграунда, – назидательно прошептал он.

– Ничего, брат Касьян, зато ты проходишь настоящее обучение, – заверил Джи. – Гиацинта – великая магисса.

– Зачем тебе простая женщина, – добавила Фея, – она только испортит тебя.

Вечером, по совету Феи, я долго изучал историю буддизма в древнем Китае. Ночью она подошла ко мне и забрала в сновидение, показав инкарнацию из далекого прошлого. Я увидел себя младенцем на руках прекрасной китайской дамы, которая подносила меня к статуе Будды. В облике этой женщины, прижимающей меня к груди, я различил тонкие черты Феи.

На следующее утро госпожа Гиацинта исчезла и вернулась лишь к вечеру. Она была чем-то озабочена; ее глаза бегали по сторонам, не находя покоя.

– Такое впечатление, – сказал я, – что ты совершенно забыла о Пути!

– А ты знаешь, Ласаро, – выразительно произнесла она, – я была у следователя. И Данила наконец-то признался, что все деньги, взятые обманом у богатых москвичек, он хранил в дымовой трубе моей квартиры. Следователь с понятыми обыскал всю квартиру, но ничего не обнаружил.

"Так где деньги?" – спросил меня следователь, поглаживая дуло пистолета.

"Не знаю", – сказала я.

"Идите и хорошо подумайте, – сказал следователь, – а когда вспомните что-нибудь, позвоните мне".

И вот, Ласаро, смотрю я на тебя и вспоминаю, что в начале зимы ты переделывал трубу, ибо она плохо пропускала дым.

– Так ты думаешь, это я взял деньги? – разозлился я.

– Не знаю, не знаю, – усмехнулась Гиацинта, – я вот думаю, когда мне следователю звонить: сейчас или до завтра подождать?

Ледяной холод, струясь из глаз Гиацинты, охватил мою душу.

В этот момент из спальни высунулась голова Петровича.

– Ну что, Петруша, может быть, и ты замешан в этом деле?

– недобро произнесла Гиацинта.

Петрович слегка побледнел и быстро скрылся за дверью. Я пошел за ним. Он сидел в спальне, голодный и злой, и читал "Робинзона Крузо".

– Как дела? – спросил я. – Что же, тебе даже курочки съесть не хочется? Голоден ведь небось?

– Ты что-то подозрительно внимателен ко мне, – сказал Петрович, – но пока Гиацинта на кухне, я лучше у себя отсижусь.

– Я ставлю бутылку водки, – сказал я, – а ты целый час говори Гиацинте одни комплименты.

– Только водку вперед, – нахмурился Петрович, – и полкурицы на закуску.

Я вытащил бутылку "Кубанской" и поставил перед его носом.

Через пять минут на кухне появился заметно повеселевший Петруша и, вальяжно развалившись на стуле, сказал:

– Как поживаете, прекрасная Гиацинта?

– Неплохо, деревянный человечек, – ответила она. – А ты как, в дурдом еще не собираешься? Могу тебя отвезти.

– Ах, дорогая Гиацинта, без тебя мне там будет скучно!

– Неужто ты желаешь, чтобы я с тобой в дурдоме поселилась?

– Да, и непременно в той же палате, ибо я вас безмерно обожаю.

– Это когда же ты, Петруша, успел влюбиться? После стакана водки?

– Влюблен я в вас давно, а осмелел только сейчас.

– Сладко поешь, – сказала она, – но что-то не очень верится.

– Вы тонки, изящны и непредсказуемо алертны, вы покорили мое сердце… – и Петрович стал разливаться медовыми реками, описывая достоинства Гиацинты.

Я наблюдал, как змеи в ее глазах отступили и уснули в глубине души. Когда ее сердце оттаяло и потеплело, я налил ей в рюмку водочки и спросил:

– Не могла бы ты, дорогая Гиацинта, поведать о том, как просветлялась мифическая Нимфетка?

– Ну хорошо, – ответила она. – Нимфетку так прозвали за необычайное выражение ее глаз. В семьдесят седьмом году ее отыскал Костюня в одном из московских кафе. Она была поразительно тонка и изящна. Ей едва исполнилось семнадцать лет, а сейчас уже двадцать четыре. Он тут же притащил восточную красавицу в элиту, где все стали за ней ухлестывать. Затем ею увлекся Мэтр, был у него с ней роман, в течение которого он ввел ее во все дома Москвы. Когда Али увидел Нимфетку, он тут же в нее влюбился. Она прожила у нас в Очаково два месяца. Али неистово любил ее, а она старалась перенять тайное знание, только Али ничего ей не рассказывал.

Тогда она стала гоняться за мной. "Научи меня попадать в потусторонний мир", – умоляла она. Она лизала мне ноги, ползая за мной по земле в магазин, обдирая себе все лицо об асфальт. Я пряталась от нее в туалете, а она лежала под дверью и поджидала меня.

"Тебе, дорогая, не надо никаких иных миров, – отвечала я, – ты, как никто из предыдущих барышень, фанатически стремишься сделать карьеру в эзо-элитарном круге Москвы. Поэтому я тебе ничего не скажу".

Но из Очакова ее невозможно было выселить. Однажды Сахарный пришел к Али и, увидев Нимфетку, влюбился. А в качестве признания в любви прыгнул, как кот, на нее сзади, обхватив талию ногами. Она заметалась по хате, ища помощи, и, стеная, упала на пороге. Сахарный сжимал ее и не отпускал. Я была рада: наконец-то она попалась. Сахарный отпустил ее под обещание, что Нимфетка придет к нему жить, а он объяснит ей тайный смысл труда Ницше "Так говорил Заратустра". И она ушла на три месяца к Сахарному, и провела их любовно и преданно. Она слушала про Заратустру и училась играть на фоно, тыкая тонким пальцем три месяца в клавиши. Вдруг Сахарный понял, какая у нее низкая душа, и прогнал ее навсегда. Далее она безумно влюбилась в Адмирала и пыталась у него чему-то научиться, а через несколько месяцев Нимфетка уехала просветляться в пустынь к отцу Тавриону. За две недели она ввергла обитель в смуту. Монахи стали уговаривать ее вернуться в Москву, а она отвечала: "Изыди, сатана". Наконец, сам отец Таврион сказал: "Сестра, надобно вам покинуть сию святую обитель".

Нимфетка стала скитаться по Москве, жалуясь на жизнь, и вновь поселилась у нас. Но на этот раз она бесконечными истериками так достала всех соседей, что они стали каждый день вызывать милицию, пока с нас не содрали огромный штраф. А Нимфетка, как всегда, вовремя смылась и сдала экзамены за десятый класс. И хотя она ничего не знала, по всем предметам ей поставили тройки. Но, как я догадываюсь, только для того чтобы не видеть больше ее рожи в школе.

– Для ускорения своего времени, – встрепенулся Петрович, – я хотел бы повидаться с Нимфеткой!

– И ты туда же, деревянный человечек! – рассмеялась Гиацинта и отправилась в свою комнату.

– Давай-ка, Петруша, лучше сыграем в польского дурака, – сказал я, – и уравновесим твое эмоциональное поле.

Мы еще сидели за картами, когда на кухне появился Джи. Было уже два часа ночи.

– Хватит вам расслабляться, – сказал он, – пора заняться более серьезными делами. Почему вы не используете благоприятного времени для работы над собой, а устраиваете из Школы некий балаган? У каждого человека, включая и вас, есть свой особенный талант, и если вы его не разовьете, то он от вас отымется.

Каждая картина Феи – это окно в Нагваль, но если она свой талант будет подвергать сомнению и полному забвению, то и он у нее отымется.

Вы находитесь в таком фантастическом пространстве Школы, в котором каждый ваш талант может расцвести прекрасным цветом. Вам остается только работать засучив рукава, развивая его.

Внешним символом вашего внутреннего развития является путешествие в составе Школы по просторам необъятной России. Школа пытается посеять семена нового импульса, и вы можете ей в этом помочь. А матрица внутреннего развития задана еще в Махабхарате, священном писании индусов, и включена во все космические Пути. Взаимоотношения Кришны и Арджуны бессмертны и являются лучшим примером. И всякое внутреннее развитие может происходить только по этой схеме.

Каждый ваш талант должен давать оборот. Вы же обладаете талантами Сунь У-куна и Чжу Ба-цзе. Вы можете развить их, помогая Танскому монаху нести благую весть на Запад.

Но если вы свои таланты зароете в землю, то Господь отнимет их у вас.

Если драгоценность складывается к драгоценности, то накапливается богатство. А вашими драгоценностями являются пространство Школы и время, проведенное в ней.

– Я принимаю все, что вы сказали, – признался я, – но сейчас я очень встревожен странностью поведения Гиацинты, – и я рассказал Джи обо всем.

– Госпожа Гиацинта, – ответил Джи, – настоящий бенефактор и прекрасный сталкер – от слова "сталкивать". Она обучает не путем чтения лекций, а через экстремальную ситуацию. Она сталкивает своего ученика туда, где довольно опасно. Если он выберется оттуда – значит, бытие его выросло и он готов для следующей ступеньки, а если нет – то не стоит о нем жалеть. И так постепенно он наберет метафизический вес. А мирянин в потустороннем мире не имеет никакого метафизического веса.

Гиацинта тоже проходила длительное обучение. Работая в Уголке Дурова, она научилась беседовать со зверями. У нее на шее сидела рысь, а по рукам ползали змеи – все звери уважали ее. Это значит, что она научилась беседовать и с внутренними зверьми других людей.

Когда Гиацинта прошла это, она взялась за цветоводство и научилась тонко общаться с миром растений. Это открыло ей выход в тонкие пространства собственной души.

Следующим ее этапом была работа с ужасом. Гиацинта сторожила огромные особо опасные объекты, где по ночам собирались алкаши и бандиты, а иногда происходили таинственные убийства. Этим она преодолела свой страх.

Когда я познакомился с ней, Гиацинта работала в мужской бане и пела в церковном хоре. Если ты примешь эту необъяснимую двойственность ее натуры, тебе очень многое может открыться.

– Это очень странное обучение, – ответил я.

– Помнишь ли ты притчу о человеке, живущем в Каире, который услышал во сне голос, повелевший ему отправиться в Багдад на поиски сокровища? Он послушался таинственного голоса, продал все, что имел ценного, добрался до Багдада и там был отведен в тюрьму как бродяга. И когда начальник стражи спросил, в чем его вина, он рассказал свой сон. "Ты глупец, – расхохотался начальник стражи, – мне три раза снился сон, что я встречу человека из Каира, в доме которого под очагом зарыт сундук с золотом, – но я не верю снам".

Вот так-то. Место, Время и Люди всегда важны.

Ночью я проснулся от странного ощущения. Часы показывали четыре утра. Комнату заливал яркий свет луны. Я осмотрелся: было тихо, но в пространстве чувствовалось холодное напряжение. Я перевел взгляд на Гиацинту, которая спала рядом, всмотрелся в ее лицо и с ужасом заметил, что оно мертво, словно ее тело уже вторую неделю лежит в могиле. Мне стало жутко – я перекрестился, выскочил на кухню и зажег свечу А потом долго сидел за столом, пытаясь разобраться в случившемся.

Внезапно на кухне появился Джи.

– Моя карма так отяжелела, что мне видятся подземные миры, – а я даже не понял, как это произошло, – пожаловался я.

– Каждый человек, – сказал он, присев рядом, – встреченный тобою в жизни, оставил в тебе некий прообраз, который до сих пор живет в тебе и влияет на твои поступки. Внутри тебя накопилось множество прообразов твоих знакомых, которые не дают тебе свободно идти по духовному Пути. Эта внутренняя ситуация называется: "А что скажет Марья Алексеевна?"

Тебе надо стереть всю свою личную историю. Предстоит очистить свой внутренний мир от огромного количества шлаков и мещанского влияния твоих знакомых. Вызови в воображении каждого из знакомых и отпусти их на волю.

Затем он добавил:

– Но стремление к порядку всегда и везде – это дурная бесконечность. Надо делать все в меру. Парадокс внутри парадокса – это человек.

На следующий день, ближе к вечеру, в избушке появилась довольная Гиацинта.

– Теперь я все знаю про работника ОБХСС, который три месяца жил в моем доме, – объявила она. – На самом деле его зовут Хлевнер, он грузинский еврей, крупный аферист, любовник и вор – как рассказал следователь. Он приезжал в какой-нибудь захолустный город и быстро знакомился с немолодыми одинокими женщинами, которые в чем-либо были ущербны – то ли психикой, то ли внешностью, а то слабостью на передок, – и входил к ним в доверие через любовь, представляясь полковником КГБ или чиновником из Госснаба. Ну, принц для всякой заброшенной провинциальной клуши! Человек, который все может достать, на последние женские сбережения. Войдя в доверие и закрутив роман, он устраивался на квартире очередной дамочки и знакомился с ее окружением. И эти несчастные давали ему денег по полторы тысячи на сапоги, шубы и прочие вещи. Данила эти денежки припрятывал, тратил, а когда приходило время шуб с сапогами, он тихо линял в другой город, и опять с шиком, на краденой машине, въезжал в постель к другой бездарно гибнущей дамочке.

За восемь лет он объездил всю Россию и жил как король. Были у него паспорта, только все поддельные и просроченные, и попался он совершенно случайно при проверке документов.

Данилка понаделал сотню денежных афер по всей России. Так что следствие будет длиться года полтора, а Данила сидит в предварилке. Его будут возить по всей стране на очные ставки, а он будет пудрить всем мозги, чтобы как можно дольше протянуть в предварилке, а не в строгом режиме. Ему уж точно придется сидеть до конца жизни.

Меня вызывали к следователю, к адвокату Данилы, задавали коварные вопросы, я отвечала, но мне никто не верил. Тогда меня отправили к прокурору.

"Ну, что мы будем с тобой делать?" – сказал прокурор, пристально глядя в мои испуганные глаза.

"Ничего не надо со мной делать, – отвечала я, – я и так дрожу от страха".

Он очень подозрительно смотрел на меня, перелистывая толстую папку по делу разбойника Хлевнера. Тогда я стала рассказывать ему все про свою жизнь…

– И что же ты могла рассказать в столь ответственный момент? – поинтересовался я.

– Я росла гадким замкнутым ребенком, – говорила я плачущим голосом, – меня никто не любил, а мать сразу же бросила. Отец отдал меня бабке, бабка старалась спихнуть тетке, а тетка отцу, отец бабке… Есть я не любила до восьми лет, и если меня никто не кормил, то ходила голодной по две недели. А когда начинала от истощения болеть, то врачи заставляли меня есть силком. Пищу я воспринимала как отбросы, и мне было противно от нее. В школу я ходила только как в здание, где были длинные коридоры, чердаки и подвалы, где я и проводила все уроки. А если меня все-таки находили на чердаке, то заводили в класс. Я долго не понимала, что в школе чему-то учат. Я не выходила из класса на перемену, смотрела в окно и думала о потусторонней жизни. В двенадцать лет, то есть в третьем классе, я научилась читать по слогам, и это было огромное достижение. В каждом классе я отсидела по два года, и меня автоматически переводили в следующий…

И тогда прокурор захлопнул папку и закричал: "Зачем вы мне рассказываете эту ерунду?" – и сожалением добавил: "Теперь по следствию вы будете проходить не как соучастница, а как потерпевшая".

"Мой спаситель!" – промолвила я и от благодарности поцеловала ему руку. Радостная выскочила на улицу и поехала к вам.

– Мафиози, небось, оставил тебе массу дорогих вещей, – сказал Петрович.

– Только два литра браги, разлитой по красивым бутылочкам, – ответила Гиацинта, – да стоптанные тапочки сорок пятого размера. Данилка только одно доброе дело сделал для меня – выгнал всех непрошеных гостей, отвадил пьяную эзотерическую элиту, которая не знала меры ни в чем. Они разбивали окна, вынимали рамы, залезали в квартиру и начинали пьянку. Они говорили о чем угодно, только не о любимой вашей работе над собой. Пьянка длилась неделю, пока соседи не вызывали милицию. Посему я не люблю свою квартиру на Грузинке. А сейчас у меня не осталось никаких драгоценностей и приличных вещей. Живу я бедно, а если и были ценные вещи, то все они пропиты друзья-ми-эзотериками.

Мне вдруг стало так ее жалко, что хотелось немедленно помочь, и я стал ласково гладить ее черные вьющиеся волосы.

– Я думаю, нам всем пора прогуляться по морозу и проветрить свои застоявшиеся подвалы, – сказал Джи. – Петрович, не забудь бутылочку вермута для согрева души.

– Я уж пойду отдыхать, – сказала Гиацинта, – а вам в самый раз поглядеть на луну.

– Я все никак не могу понять, – сказал я, когда мы вышли на темную дорогу, – что же такое работа по второй линии.

– Работой по второй линии, – ответил Джи, – является, например, искусство квартирмейстерства. Квартирмейстер должен обеспечить Школу проживанием в любом чужом городе. Найти провиант, ночлег, площадки, на которых Школа будет развертывать свои театральные действия. Простроить перегонные алхимические кубы для возгонки грубых элементов местного населения и приобщения их к импульсу Луча, а также для дружеского сцепления зубчатых колес наших сердец. Квартирмейстер должен заботиться также о чистоте среды, в которой обитает Школа.

Учитесь у Феи: она прекрасно справляется с проблемой очищения пространства от психических отходов неофитов, от которых можно задохнуться. Люди привыкли очищать себя от отходов физического тела, а отходы астрального тела не убираются, превращая все пространство в одну сплошную помойку.

– Теперь хоть что-то понятно, – вздохнул Петрович.

Мы свернули на узкую тропинку, едва протоптанную в глубоком снегу, и через десять минут подошли к реке, тихо текущей подо льдом. Джи показал мне наклейку на бутылке вермута и пояснил:

– На эмблеме вермута изображен щит, который держат два льва. В центре щита выгравировано огромное Н – это первая буква девятнадцатого Аркана. Венгерский вермут создает определенное состояние, которое дает возможность почувствовать тайное пространство Луча Н. В старые времена этим напитком пользовались, чтобы проникнуть вглубь себя. Для вас это значит – понять идею самопожертвования и служения Ордену.

Должна быть решимость все сделать здесь и сейчас, в любых обстоятельствах и условиях, ничего не откладывая на завтра. Решимость – это центростремительная сила внутри нас, которая выбирает стратегию сражаться до конца, с самим собой и вовне себя. Решиться – значит сжечь внутри себя очень многое из того, что мешает внутреннему росту в пространстве Школы. Решимость каждый день, самосожжение каждый день…

Я слушал Джи, любуясь яркими звездами. Над нами сияло созвездие Ориона. "Там находятся миры просветленных, достигших свободы", – подумал я.

– Ничего, братушка, когда-нибудь и ты там окажешься, – прочел Джи мои мысли.

Когда мы вернулись в деревянный домик, Фея встревоженно произнесла:

– Я думала, вы опять сбежали от меня в Москву, на так называемую ситуацию.

– Нет, – сказал Джи, – мы никогда не бросим любимого Ягненочка.

– Вы так всегда говорите, а потом исчезаете на неделю – прошептала Фея.

– Я считаю, что пришло время создать особый алхимический сплав в нашем тигле, – сказал Джи. – Нам удалось пройти совместные ситуации – пусть даже простые и житейские, но через них мы смогли проплавиться вместе. Иначе все мы разлетелись бы в разные стороны под напором хаоса, который разрушил бы нас поодиночке – и Гиацинту, и Черу, и остальных. Любая эзогруппа может держаться на плаву жизни, только существуя совместно, сохраняя общую чашу восприятия.

– Только я так и не пойму, чему можно научиться у Гиацинты: лекций она не читает, о Просветлении не говорит, – сказал я.

– Она твой личный бенефактор, – пояснила Фея, – она обучает тебя через реальное действие. Явно она ничему тебя не учит, но живет с тобой так, что ты обучаешься под напором ее непредсказуемости. Хотя об этом ты даже не подозреваешь.

На следующий день Джи встал рано утром и сообщил:

– Через месяц наш ансамбль направляют на гастроли в Польшу, посему мне надо пройти проверку на верность родине у полковника КГБ.

Он оделся, взял папку с документами и уехал в Москву. В два часа ночи он появился на кухне – в огромной соломенной шляпе вместо зимней шапки.

– Как живописно, – прищурившись, заметила Фея. – Сомбреро полезная вещь: летом защитит от солнца, зимой – от дождя и снега. Где же ты такое достал?

– У дверей здания, где меня ожидал полковник КГБ, – ответил Джи, – с которым мне совершенно не хотелось встречаться, я неожиданно столкнулся с Адмиралом и его учениками.

"Мы идем на дело, – сказал Адмирал. – У тебя есть деньги? Давай купим бутылочку водки и поговорим о сокровенном".

"Меня тут полковник ждет!"

"Какой полковник! – воскликнул Адмирал. – Я живу как абсолютный профлигат, мы встречаемся раз в десять лет, присоединяйся снова к нам!"

"Отдаю Польшу в руки православного Аллаха", – произнес я и отправился с бэд компани к Адмиралу.

Мы победоносно заседали до позднего вечера, пока не вернулась жена Адмирала, похожая на разъяренного тигра.

"Прокормить вас легко, – кричала она, обведя бэд компани полуобморочными глазами, – а пропоить невозможно!"

"Это хорошо, что нас ругает мирская женщина, – произнес Адмирал. – Это значит, что на нас подается сильная энергетика, на которой можно продвинуться еще дальше по алхимическому лабиринту. А когда нас хвалят миряне – это полный проигрыш".

"Но поскольку нас ругают всегда, – добавил я, – мы сохраняем форму и не жиреем".

"Они ругают нас, – сказал Адмирал, – но жить им без нас безнадежно скучно. Нам всем некуда деться и некому жаловаться – только мы сами можем спасти себя".

И мы переместились в ближайшее кафе, а когда оно закрылось – на лестничную площадку соседнего дома.

Адмирал смотрел на поднимающихся по лестнице красивых женщин и приговаривал:

"Всех вас надо в нашу коллекцию дивностанных крутобедрых зачислить. Вы спите, потому что свободны от любви, а кто любит, тот не спит. Коль нет любви, то нет и сладких снов. Пора издать новое правило для полярной зимовки: раз в месяц необходимо напиваться до чистого сознания".

"Сегодня как раз такой день", – подхватил один из его ученичков.

"Когда в Хиросиме разорвалась атомная бомба, – продолжал Адмирал, – в живых осталось девятнадцать алкашей, которые были абсолютно пьяны, и генерал иезуитского Ордена. Потом он описывал это в своих мемуарах: "Я сидел за столом и занимался делами Ордена, когда за окном раздался резкий хлопок. Но я занимался делами и не обратил на это внимания".

В этот момент я отключился и попал на другую планету, где успел прожить целую жизнь, открыть Школу и передать Звездную Традицию.

А очнувшись, я застал себя одиноко сидящим на подоконнике в полной темноте, без документов, часов и кошелька. Вместо зимней шапки на голове красовалось сомбреро.

– Ну и дружки у тебя, – возмутилась Фея. – Живут по люци-ферическим законам: помоги упасть ближнему – и поднимешься на ступень выше.

– Жаль украденных денег, – вздохнул Петрович.

– Это тайный взнос жуликам, – ответила Фея. – Теперь мы спокойно можем жить некоторое время. А тебе надо бы выспаться и прийти в себя.

– Пожалуй, ты права, – ответил Джи и устало удалился в спальню.

– Вот теперь самое время разобрать гору сумок, которая лежит в углу, – заметила Фея и с подозрительным энтузиазмом приступила к делу. – Наконец-то я обнаружила потайной склад морского чая! – победоносно воскликнула она. – Вот вы на что тратите последние денежки! Ну, теперь-то мне ясен секрет блеска ваших глаз! Придется конфисковать запасы горючего в пользу бедного Ягненка.

– Да это же для освоения Москвы! – раздосадованно произнес я.

– Если я этим займусь, я освою такие пространства, какие вам и не снились, – рассмеялась она и унесла добычу.

Я прилег отдохнуть. Когда я открыл глаза, было темно, но я понял, что в Шкатулке никто не спит. Я вышел на кухню: за круглым столом сидели Петрович и Фея.

Петрович писал дневник. Фея рисовала картину на куске оргалита: домик с черепичной крышей, обнесенный покосившейся каменной оградой, обитателей домика и его аналог на тонком плане, высоко в горах, в котором живут три Ангела в белоснежных одеяниях. Ангелы спускаются в мир земной, чтобы нести радость и утешение тем, кто живет там, но люди не могут понять существ из горних пространств…

Проснулся Джи и вышел на кухню.

– Пока вы спали, наши запасы горючего были конфискованы, – вскочив, отрапортовал Петрович.

– Вынужденная жертва среде, – покачал головой Джи и продолжал, глядя на нас:

– Сейчас наконец достигнут уникальный состав алхимического сплава нашей команды, и я объявляю о рождении Школы как реально действующего организма на планете Земля. До этого она существовала в другом измерении. Было много сложных моментов и испытаний, связанных с преодолением нашей совместной кармы. Но те города, которые мы посетили, стали эфирно оживать, там появились маленькие мистические оазисы, которые несут импульс эфирного Посвящения. Наша Школа – это Школа ничтожного меньшинства среди человечества, но это закваска для будущего.

Вдруг подул ураганный южный ветер; деревья за окном трещали и сгибались к земле. Крыша дома готова была сорваться и унестись с ветром.

– Это реакция стихии воздуха на рождение Школы, – прошептала испуганно Фея.

К утру настолько потеплело, что загрохотал гром, засверкали молнии и пошел дождь. Целый день после этого бушевала гроза с молниями, и насыщенные мистическим ужасом тучи приходили со всех сторон света.

– Я ужасно боюсь молний, – шептала Фея. – Это живые существа, которые любят охотиться за людьми, – и она, дрожа от страха, пряталась под одеяло.

Глава 12. Тринадцатый Аркан

Пятого февраля я выехал с "Кадарсисом" на гастроли в Харьков, а Петрович остался с Джи доделывать документы.

Город встретил нас морозной пылью и помпезными зданиями сталинской архитектуры. В центре его возвышался громадный собор. Атмосфера города показалась мне довольно тяжелой: по слухам, он стоял на подземном грязевом резервуаре. Влияние хаотических сил здесь было особенно заметно.

Ансамбль разместился в дорогой гостинице с громадными залами и высокими потолками с лепниной. Как учил Джи, первым делом я направился в храм. Для правильного вхождения в пространство города я помолился Николаю Чудотворцу, Сергию Радонежскому и Серафиму Саровскому. Став на колени, припал к иконе Пресвятой Богородицы и попросил заступничества, помолился Архангелу Михаилу и поцеловал распятие Иисуса Христа. В завершение ритуала знакомства с астральным мэром города я отправился на кладбище поклониться мертвым. Теперь можно было спокойно осваивать Харьков.

Я не мог дождаться приезда Джи и ходил сам не свой. На третью ночь я попал в странное сновидение.

Мы шли с Джи по дороге, вьющейся среди пустынной скалистой местности. Солнце тускло освещало путь, едва просвечивая сквозь багровые тучи, не предвещавшие ничего хорошего. Вдруг вдалеке, за спиной, послышался сильный гул. Я оглянулся. К нам на большой скорости приближался смерч. Он поднимал в воздух все, что попадалось ему на пути.

– Это дух смерти, – произнес Джи.

Мы быстро побежали вперед, но смерч настигал нас, сметая камни и поднимая горы песка.

– Нам от него не скрыться, – сказал Джи.

– Так что же делать? – испугался я.

– Надо переместиться в другое пространство, – ответил он.

Быстро вращаясь в левую сторону, он исчез из моего мира.

Вихрь приближался с огромной скоростью, и я отчетливо почувствовал дыхание смерти…

Я проснулся от сильного стука в дверь.

– Я тебя уже пять минут пытаюсь разбудить! – воскликнул, входя, Джи.

Я тут же рассказал ему зловещий сон.

– Странное предзнаменование, – сказал он, – но кто предупрежден, тот вооружен.

Вместе с ним в пространство комнаты влилась солнечная волна, согревая мое сердце. В глазах Джи сияла бесконечность.

– Наконец-то вы прибыли, – сказал я, воспрянув духом. – Без вас сплошная горизонталь – и солнце не светит, и птицы не поют. Я окончательно убедился, что музыканты – это миряне из области искусства. Они никогда не будут работать над собой, гуляют и расслабляются, никакого стремления вверх. А как ваши документы?

– Когда я появился у полковника, он посадил меня перед собой, – сообщил Джи, – и четыре часа допытывался, с какой я целью еду в Польшу и на ком был женат мой прадедушка, не было ли в роду дворян или родственников за границей. Потом он долго перелистывал бумаги, бросал подозрительные взгляды, а на прощанье сказал: "Через два дня продолжим разговор". Я плюнул на бюрократию и уехал. А сейчас приглашаю тебя познакомиться с городом.

Несколько часов мы бродили по морозным улицам. Я замерз и с нетерпением ждал, когда Джи предложит купить продуктов и вернуться в номер, но он внезапно произнес:

– Я могу взять тебя в учебную ситуацию, к одной известной театральной актрисе, если ты будешь мягким и обходительным, как истинный джентльмен. Ты вырос в горах, годами медитировал в одиночестве, и поэтому остался неотесанным дикарем. Пока не станешь культурным человеком – никогда не найдешь Бога.

– При чем тут культура? – вздохнул я.

– Неграмотный конюх не может взойти на небеса с парадного входа, он вынужден прокрадываться с черного.

Высокие двери в подъезд, похожие на ворота, открыла консьержка.

– Помни себя, – напомнил Джи, когда мы поднимались по широкой мраморной лестнице.

Джи позвонил, открылась тяжелая дверь. Мой взгляд встретился с лучистым взглядом прекрасной дамы, и я так оробел, что едва смог поздороваться. Она была легка и непринужденна, и каждый ее жест был отшлифован до совершенства.

– Ну, что смотришь как лисица на виноград? – играя сигаретой в тонких, фарфоровых пальцах, иронично спросила она.

На чайном столике стояли старинные чашечки с душистым чаем. Я смотрел на актрису и думал, что красота – наибольшая ценность в Божественном мире.

– Наслаждение и совершенство – это разные вещи, – заметил Джи, словно прочитав мои тайные мысли. – Они определяют человека и имеют различные результаты. Тот, кто выбирает совершенство, становится чистым; тот же, кто выбирает наслаждение, не достигает истинной цели. Наслаждение само предлагает себя человеку и не требует больших затрат, а совершенство находится в отдалении и требует постоянного сверхусилия. И только мудрый исследует их и отличает друг от друга. Он выбирает совершенство как высшее по отношению к наслаждению. Но глупый выбирает наслаждение.

– По-моему, ваш друг всегда выбирает второе, – засмеялась актриса.

Несколько часов пролетели для меня незаметно.

– Ты не оправдал моих ожиданий, – заключил Джи, когда мы, попрощавшись с актрисой, вышли на улицу, – вел себя как отмороженный пингвин.

– Как влюбленный, – поправил я. – С этой дамой я готов провести в заключении две тысячи лет!

– А она с тобой – ни секунды.

"Как жаль, что не бывает легких путей", – печально размышлял я, стараясь не отставать от Джи.

На вечернем концерте в зале не было ни одного свободного места. Публика ликовала и вызывала на бис, дарила букеты роз, а в антракте одна интересная дама – поклонница прохладного джаза – пригласила весь ансамбль на пивной путч в ночной бар.

В каменной пещере стоял длинный деревянный стол и такие же скамьи, под потолком горели восковые свечи. Оркестр негромко играл легкий джаз. Музыканты заняли места вокруг стола, и официант принес огромные бокалы с пенящимся пивом и дымящиеся креветки, а затем поставил на стол белые свечи. Джи посчитал – их оказалось тринадцать.

– Прямо-таки вечер тринадцатого Аркана смерти, – отметил я.

– Каждая планета, – сказал Джи, отпив глоток пива, – должна в своем развитии проходить Долину Смерти, долину тринадцатого Аркана. В это время по Земле проносятся войны, волны массовых убийств, приносятся миллионы человеческих жертв. Но после этой стадии начинается подъем. Наша планета прошла эту фазу в двадцатом веке, и теперь начинается новый цикл, в котором будут жить люди Солнечной расы. Мы стараемся приобщиться к этому светлому току.

Сейчас вся наша падшая Вселенная находится в нижней точке Rota, и теперь должно начаться восхождение. До сих пор зло свободно существовало во Вселенной – теперь оно будет постепенно оттесняться. Материализм потеряет силу…

– Предлагаю тост за великолепные композиции Нормана! – воскликнула голубоглазая блондинка и поцеловала его в щечку.

– А я хочу выпить за нашу победу, – произнес Джи и подмигнул мне.

Брызги пива полетели на стол, началось необычное веселье.

Джи вышел и через пять минут вернулся с гримасой боли на лице.

– Я случайно поскользнулся в проходе и сильно повредил колено, – преодолевая боль, произнес он.

– Вчера ночью на том же месте, – сказал подошедший официант, – бандиты, изнасиловав, убили молодую девушку.

– Это работа злых демонов, – сказал я. – Они повредили вам ногу.

Мы вышли в служебное помещение. Я осмотрел опухшее колено Джи и понял, что дело плохо.

– Джи, нам нельзя здесь оставаться, – сказал я. – Нужно вернуться в гостиницу и вызвать врача.

– Я досижу до конца вечера, – стиснув зубы, ответил он. – Не хочу портить музыкантам этот удивительный праздник.

Вечер продолжался как ни в чем не бывало. Джи сквозь боль шутил и рассказывал истории, а когда все закончилось – я сообщил Норману о случившемся, отвез Джи на такси в гостиницу и с трудом дотащил до номера.

– Плохи мои дела, – сказал он, опустившись на диван, – теперь мне не светит не только Польша. Дай Бог, чтобы мог ходить.

В комнате появился Петраков:

– Начальство распорядилось, чтобы ты, Касьян, ехал с нами на гастроли в Киев, а Джи положат в больницу в Харькове.

– Я ни за что не останусь в Харькове, – ответил Джи.

– А я буду сопровождать его, – спокойно сказал я.

– Ты что, хочешь сорвать нам гастроли? – разозлился Петраков.

– А ты хочешь, чтобы я оставил Джи одного? – холодно ответил я.

– Ну, ты еще пожалеешь, – завопил Петраков и хлопнул дверью.

– Основное качество плебея в том, – сказал Джи, – что, стоит ему дорваться до руководящей должности, как он начинает манипулировать, кроиться и выгадывать. Этим он и отличается от человека Двора.

Тут появился Норман.

– Дай в Москву телеграмму, посади Джи на поезд, и там его кто-нибудь встретит, – заявил он.

– Нет, я его должен обязательно сопровождать.

– Ну, тогда вы ответите за срыв концертов! – взорвался Норман.

– Можете считать, – ответил Джи, – что с этой минуты мы у вас не работаем.

Норман покраснел от злости и вылетел из номера.

Но дверь тут же открылась снова, и пьяный трубач Ханыч, рухнув на кровать к Джи, навалился на него всем весом. Джи чуть не потерял сознание от боли. Я взял Ханыча за шкирку и вытолкал из номера.

– Ты зачем его выгнал? – возмутился Джи, не сразу придя в себя. – Я над ним столько работал, приручая его, а ты одним махом все испортил.

– Не тех людей вы приручаете, – заметил я. – Ханычу, кроме женщин, не надо ничего, не говоря уж о Просветлении. Бесполезно брать его на Корабль.

– Ты лучше, брат Касьян, повнимательней вслушайся в посвятительный стих Велимира Хлебникова:

Еще раз повторяю:

Я для вас вечерняя звезда.

Горе моряку, взявшему неверный угол

Своей ладьи на звезды.

Он разобьется о рифы.

Горе и вам, взявшим неверный угол

Сердца ко мне.

Вы разобьетесь о скалы,

И камни будут насмехаться над вами,

Как вы насмехались надо мной.

Это позывные нашего Луча, – сказал Джи.

– Как жаль, что начальство так равнодушно к вам, – вздохнул я. – Как всегда, заботится только о себе.

– Не осуждай их ни в чем, – заметил Джи. – Они ведут себя как маленькие дети.

– Не орденские они люди, – заключил я.

На следующий день Джи не мог ходить, колено болело все сильнее. Я поехал по аптекам и травмпунктам, доставать костыли, но их нигде не было. Тогда я поговорил с уборщицей тетей Дусей, купил костыли ее мужа и билеты на поздний поезд Харь-ков-Москва.

В Москве я повез Джи в ближайшую больницу. В больнице было грязно, коридоры забиты больными, и в довершение картины я увидел умирающую старуху у дверей приемной.

– Немедленно оперировать, – сказал травматолог. – Сложный случай, за исход не ручаюсь.

– Если меня здесь оперируют, – произнес Джи, – то я точно останусь без ноги. Увози меня отсюда.

– Куда вы это собрались? – воскликнула подошедшая медсестра. – Вам надо срочно в операционную. Без разрешения врача вы не имеете права покинуть больницу.

– Мой отец умер во цвете сил после неудачной операции на ноге, – прошептал Джи. – Так что выручай меня.

Обхитрив врачей, я сумел вывести Джи на улицу

– Теперь нам куда? – спросил я.

– Бери телефонную книжку и звони. На Авиамоторную нельзя – там проблемы с соседкой.

Я обзвонил многочисленных учеников и друзей, но никто не хотел принимать. Только Розалита без колебаний согласилась.

Через час я уложил Джи на диван в гостиной Розалиты. Вскоре появились перепуганные Петрович и Фея.

– Ну, как у вас с ногой? – испуганно спросил Петрович.

– Можешь считать, – ответил Джи, – что с поездками навсегда покончено.

– Мы вас никогда не покинем, – заверил Петрович.

– Если ты поместишь свой центр тяжести в идею работы над собой, – сказал Джи, обращаясь к нему, – то на небесах получишь невероятные привилегии. Но мир всегда будет отвергать тебя. Но если ты перестанешь работать над собой, то будешь переведен в ранг "редкого вида животного из Красной Книги", которое охраняется и поддерживается членами команды.

Следующая категория после "редкого зверя" – это "брат мирянин" – ученик, имеющий доступ на Палубу Корабля. Он еще не может отречься от мира, но и без Палубы ему скучно.

Наш Луч песет в себе импульс барона Мюнхгаузена, то есть мы сами должны вытаскивать себя из болота, проявляя невероятную инициативу.

К какой же категории учеников ты себя отнесешь? – спросил он.

– Пожалуй, к трем сразу, – почесал затылок Петрович. – Лишь бы нога ваша зажила.

– А ногу я вылечу, – произнесла Фея. – Ты знаешь, что Алеша из Академгородка – твой бывший ученик – приехал вчера в Москву? Он привез мумие одному знакомому, а тот уехал за границу.

– Если Леша в Москве, – заметил Джи, – то он сейчас у Октябрины – знаменитой исследовательницы буддизма. Леша в будущем обещает стать большим мистиком, – добавил Джи. – Хорошо, если вы с ним подружитесь. А ты как поживаешь, дорогой Ягненок? – спросил Джи Фею.

– Я сразу поняла, что с тобой что-то случилось, – ответила Фея. – Да и в избушке жить я больше не могу. После твоего отъезда я осталась одна и никуда не могла уехать, потому что хранила тайное знание. Вышла я как-то в магазин за продуктами, а когда вернулась, то увидела, что опрокинут большой дубовый стол. Как это можно было сделать? Только подняв его сверху каким-то крюком… Я смотрела на него удивленно, и вдруг огромная сумка, стоявшая на шкафу под потолком, упала на пол передо мной. "Наверное, ее мой котик зацепил", – успокаивала я себя. Вдруг возникло ощущение чужого присутствия, пугающего, как будто в комнате кто-то еще был. И через некоторое время – стук в калитку. Это наша Гиацинта приехала. "Ой, Троллик! Привет, дорогая, ты еще здесь не повесилась? А я-то думала, ты уже дня два в петле болтаешься!" – и все это со смехом да с хохотом…

– Как жалко, что ты так и не подружилась с Гиацинтой, – покачал головой Джи.

– Попробуй подружись с ней, – обиженно сказала Фея.

Она положила руки на колено Джи: из них заструилась целительная энергия.

Через час раздался звонок в дверь, и на пороге возникли две фигуры: высокий седовласый старик в длинном черном пальто и фетровой шляпе, а с ним – небольшого роста человек с военной выправкой и короткой щеточкой усов.

– Алексей, – бодро сказал маленький.

– Иванов, – отстраненно произнес старец.

– Это очень важный человек нашего Луча, – тихо сказал мне Джи, – хранитель тайного знания.

– Я знаю его! – прошептал Петрович, отозвав меня на кухню. – В Пятигорске, поздно ночью, Джи взял меня с собой, предупредив, что идем на важное дело, о котором никто не должен знать. Мы долго плутали по ночному городу, пока не остановились у невзрачного домика.

"Жди меня здесь, – сказал Джи, – но только человек, к которому я пришел, не должен тебя видеть".

Я всю ночь скрывался под деревом. Дул пронизывающий ветер с мелким дождем, я промок до костей. Когда стало светать, тихо скрипнула дверь. Старец вышел провожать Джи, и я с радостью бросился к нему:

"Я вас верно охранял всю ночь и уже стал сильно беспокоиться…"

Старец был неприятно удивлен – он подозрительно посмотрел на мой кожаный плащ и грузинское кепи.

"Вы обещали, что придете один, – сурово произнес он, – а этот похож на шпиона".

"Нет, это мой проверенный ординарец", – ответил Джи.

"Не слишком ли вы рискуете, беря с собой ко мне такого юнца?"

"По своему кармическому возрасту он вполне достоин", – отвечал Джи.

"А вы до сих пор любите играть в прятки со смертью", – покачал головой старец и скрылся за дверью.

Джи потом долго меня ругал за то, что я так сильно его подставил, – закончил свой рассказ Петрович.

Мы прошли в комнату. Джи уже полусидел на диване, откинувшись на подушку, и слушал рассказ Алексея:

– Мы обнаружили, что Тунгусский метеорит был на самом деле тайным посланием Земле от Солнца. А потом в нашу группу попали материалы закрытой лаборатории по исследованию околоземных феноменов, и там мы насмотрелись на НЛО и инопланетян, на страшные существа из темных миров…

Старик молчал и только иногда посматривал с легкой усмешкой на горячо жестикулирующего товарища. Я внезапно почувствовал, что между старцем и Джи происходит невидимый, но напряженный диалог.

Алексей достал из кармана пиджака небольшую баночку:

– Отличное алтайское мумие, колено через месяц заживет. Разводи водой и пей, – он передал баночку мне.

– Алексей, нам пора, – строго сказал старец.

Петрович вышел – подать старику пальто. Но тот лишь хо-л одно заметил:

– Мы с вами, кажется, визуально знакомы? – и скрылся за дверью.

– Эгх, – вздохнул Петрович, – так он и не признал во мне своего… А знаешь, – вдруг оживился он, – вчера я попал в странное сновидение. Иду я по лесной дороге к высокому замку, возвышающемуся на скалистой горе. Вдруг слышу – за мной кто-то идет. Я обернулся и увидел высокого рыцаря в золотых доспехах. Я пошел быстрее. Рыцарь также ускорил шаг и стал приближаться. Я опасливо оглянулся, но увидел Джи в обычной одежде. "Напрасно ты испугался", – произнес он и положил руку мне на плечо. Его рука оказалась такой тяжелой, что я упал на землю.

– Теперь, Петрович, ты точно знаешь, что попал в волшебное место, – сказал я. – За Школой стоит таинственный ветер Луча. Все твои тайные желания обязательно исполнятся. Магический ветер наполняет наши души и несет навстречу судьбе.

– Что же я должен делать? – воскликнул Петрович.

– Ты же знаешь историю про Сиддхартху, рассказанную Гессе, – сказал я. – Он до двадцати пяти лет, будучи сыном брахмана, изучил все священные тексты и ритуалы, но в двадцать пять его потянуло в мир, и он очнулся только в пятьдесят – после четверти века, потраченных зря.

К двадцати пяти годам усиливаются инстинкты, которые враждебны всякой работе над собой. Если ты не научишься контролировать их, то станешь их рабом. А пока ты просто похож на приезжего Гиви из Кутаиси, который на всех дам смотрит с определенным желанием.

– Это неправда, – возмутился Петрович, – я их готовлю к Школе и работаю над их сыростью!

– И, взвалив на себя всю их горизонтальную карму, идешь на дно, – засмеялся я.

Петрович задумался, а минут через десять спросил Джи:

– Почему у меня почти нет заслуг, по сравнению с Касьяном?

– Как это нет? – удивился Джи, – А то, что ты учишь и пишешь псалмы по строчке в день – это что, по-твоему, не заслуга? Да на такую работу тянут только Ломоносов, Есенин да вот еще и ты.

– Эх, Петрович, – вздохнул я. – И когда ты станешь скромным добряком, не будешь умничать, начнешь цитировать Евангелие, да перестанешь искать правду в окружающем мире?

Глава 13. Пиратская закваска Адмирала

Через месяц Джи снова мог ходить.

– Теперь вы должны пройти обучение у Адмирала, – произнес он однажды, поднимая на нас отрешенный взгляд. – Если он не передаст немного пиратской субстанции в вашу кровь, для закваски, то вы так и останетесь навсегда пассивными данниками вагината. Адмирал – тайный Жрец бога Апполо и Диониса, Король искусства Алхимии. Обучение он проводит своеобразно и непредсказуемо. Он всегда ставит ученика в экстремальные обстоятельства, перед внутренним выбором – только тогда и может произойти алхимическая закваска на иной крови.

– Я давно мечтал об этом, – сказал я, и мое сердце взволнованно забилось от предполагаемой рискованной вылазки.

– Гиацинта говорила, что это может для нас плохо кончиться, – опасливо возразил Петрович.

– Вы будете находиться под моей защитой. Но Адмирала не так-то легко найти. Если с ним договориться о встрече, то он обязательно не придет. Вчера я узнал, что он появится со своим учеником Сувереном у Шахматной – будет праздновать день рождения. Вот там мы его и сможем отыскать.

Но вначале надо как следует запастись крепкими напитками: без водки в этих кругах не принимают.

Мы во главе с Джи немедленно отправились в Москву. Доехав до станции "Добрынинская", мы зашли в местный гастроном и купили армянский коньяк и бутылку пиратского рома.

– Ну вот, теперь мы готовы к алхимической ситуации, – улыбнулся Джи. – Aqua Vita придаст всему нужный градус. Петрович, я назначаю тебя хранителем огненной воды. Доставать напитки будешь только по моему знаку.

– Я вас не подведу, – улыбнулся Петрович, аккуратно укладывая бутылки в кожаную сумку.

Я шел, замечая каждую мелочь – так обострилось мое внимание. Наконец мы оказались перед тяжелой дверью. Джи позвонил.

Дверь открыла дама лет тридцати пяти. На ней был тонкий голубой свитер и короткая черная юбка, на стройных ногах – туфли с высокими каблуками. Ее серые глаза с холодным удивлением осмотрели меня и Петровича. В пальцах она держала длинный костяной мундштук с дымящейся сигаретой.

Из глубины квартиры слышались громкие голоса и гитара.

– А это что за юные дарования? – недовольно спросила она, сбросив пепел на паркет прихожей. – Вы же знаете, что я не расположена принимать посторонних лиц.

– Это мои ординарцы, – поспешил сказать Джи, – они хорошо знают свое дело.

Шахматная, по-прежнему стоя в проеме двери, надменно прищурилась:

– А может быть, подарить им свободный от нас вечер?

Я изобразил приветливую улыбку.

– Я думаю, что будет лучше, если они посидят у тебя на кухне, – улыбнулся Джи.

– Я лучше знаю, что делать, а чего не делать в моем доме, – ответила она. – А впрочем, заходите.

Мы с Петровичем одновременно протиснулись в узкий проем двери и оказались в обширной прихожей с высоким потолком.

Оставив вещи в коридоре, я осторожно последовал за Джи на кухню.

В центре ее стоял большой стол красного дерева с ножками в виде львиных лап. На столе была тарелка ветчины, салат и почти пустая бутылка токайского. На широком подоконнике – старинные шахматы с огромными резными фигурами.

В кухне было двое: сам Адмирал и Суверен – молодой человек крепкого сложения, с прилизанным налево черным чубом. Его истерически блестящие глаза презрительно смотрели на меня.

– А, сам Мэтр к нам пожаловал, – обрадовался он. – Хотя я встречаю вас очень редко, но у меня ощущение, будто я с вами беседую каждый день.

– Ну, значит, твоя система дальней связи "Авакс" работает отлично, – улыбнулся Джи.

Адмирал сидел на стуле в черной рубахе, расстегнутой на груди, и черных джинсах.

Он смотрел на утонченное лицо Шахматной и, перебирая струны гитары, тихо напевал Вертинского:

К мысу радости, к скалам печали ли,

К островам из сиреневых птиц –

И все равно, где бы мы ни встречали вас,

Не поднять нам усталых ресниц…

Он бросил взгляд на нас и, отпив вина, продолжил:

…И сладко вспоминая иное небо мая,

Как дикая магнолия в цвету,

Вы плачете, Иветта, что ваша песня спета,

Что это лето где-то унеслось в мечту…

– Наконец-то ты появился, – сказал он Джи, поднимаясь навстречу. – Сегодня день рождения твоего эзотерического сынка. Я думал, ты опять не придешь – вот только не осталось нормального напитка.

– Петрович, – произнес Джи, – достань-ка бутылочку пиратского рома – она нам весьма пригодится.

Петрович быстро разлил ром по граненым рюмкам.

– А меня почему пропускаешь? – подняла очаровательные глаза Шахматная.

– Я думал, вы пьете только прозрачное винцо, – ответил Петрович.

– Приучайся меньше думать и больше делать, – холодно ответила она.

– Предлагаю поднять бокалы за твое пиратское сердце, – произнес Джи.

– Но ты учти, – выпив ром, сказал Адмирал, – что не каждый может такого сынка подвзять, потому что я резок. Я люблю, чтобы было по-нашему, по-честному. Я был и в Египте неплох, но с той поры я изменил цвет лица. Посмотри, ведь у меня уже почти не осталось волос!

– Эгх, – заметил Джи, обняв Адмирала левой рукой, – через много лет ты будешь стоять за моей спиной – жрец неведомого культа, который никогда никому не будет известен, – и говорить то же самое и про меня. А знаешь ли ты, что моя борода стала седеть уже в тридцать лет? Спой-ка нам о Робинзоне Крузо.

В бледных ладонях струится вода.

В бледных ладонях – следы барракуд.

Хищно смеется морская звезда.

Робинзон Крузо на двадцать секунд.

Нет у меня ни жены, ни детей,

Есть только хохота рыжая медь.

Сам себе – остров, сам себе – тень,

Сам себе – парадоксальная смерть…

– Там, где мы, – добавил Адмирал, – там центр событий, центр мира.

– Займись моими олухами, – вдруг попросил Джи, – они без тебя пропадут.

– Они у тебя совсем неплохи, – сказал Адмирал, пристально посмотрев в мои глаза. – А у меня ученики удерживаются максимум год. Александр – последний ученичок – уже предал меня. Он говорит, что по уму, мол, я ему равен, но что по таланту он круче.

– Сразу видно парвеню, который еще не успел Традицию изучить, а уже вещает от ее лица, – добавил Суверен.

– Да, Саня – это надежда советской Алхимии, – иронически сказал Джи.

Шахматная холодно наблюдала за происходящим, словно подсчитывая в аккуратно подстриженной головке комбинации и ходы невидимой партии. Она заложила ногу на ногу, соблазнительные колени невольно притягивали взгляд. Адмирал, исподлобья глядя на нее, запел:

Где нет параллелей и нет полюсов, плывет оскаленный труп,

Он ищет в туманах подводных лесов эллипс любимых губ.

И кости его распадаются в неумолимой воде,

И рука в последней грации тянется к бороде.

"Вот с этой красавицей, – мечтал я, – можно было бы неплохо отдохнуть от ратных подвигов. Только ее глаза предательски холодны".

– Адмирал – это более милосердная и жертвенная сущность, чем я, прервал мои мысли голос Джи. – А вы – просто ослы, болваны, идиоты в кубе, абсолютно никчемные и ничего не понимающие люди.

– Я знаю, – Адмирал снова внимательно посмотрел в мои глаза, – эти ребята никогда тебя не предадут.

– Почему они везде следуют за мной, – с досадой произнес Джи, подливая себе ром, – я до сих пор не могу понять.

– Они понимают, что ты – абсолютный Мэтр. Им просто некого любить, кроме тебя, – во всем мире.

– Нас всего несколько на планете, – сказал Джи, положив руку на плечо Адмиралу, – ты да я, да два олуха Царя Небесного.

– Нас мало, но мы крепкие ребята, – добавил Адмирал и тихо запел:

Кони-Йото – старый шаман,

Внешне выглядит очень странно.

Он глотает морозный туман,

Как другие глотают сметану.

Кони-Йото любит гулять

Со своим меховым пальто.

Кони-Йото любит играть

С тем, чего не знает никто…

– Чем ты занимался последнее время? – поинтересовался Джи.

– Погружался в пучины Нигредо, исследуя пространство мертвого рока. Да инспирировал две рок-группы – Бобчинского и Добчинского – и сделал им несколько программ. Но эта современная молодежь жутко рациональна, признает только "ты мне, я тебе". Тогда я решил их проучить.

Бобчинскому я сделал замечательный цикл песен про котов, но когда пришел Добчинский, я дал эти песни и ему.

Когда Бобчинский пришел ко мне разбираться, я сказал, что Добчинский, подлец и гад, украл у меня тексты, а Добчинскому я сказал то же самое про Бобчинского. Когда они встретились и выяснили это, Бобчинский прибежал ко мне и стал истерически орать, что он не вор. Но тут Белый Тигр метко указала ему: "А ведь честный человек никогда не обидится, если его назовут вором".

Адмирал прикоснулся к струнам гитары:

…Мы с тобою не составим исключения,

И не будем мы иметь ни тел, ни душ.

Оба наших позабытых отражения

Встретятся в тумане черных луж…

– Не могли бы вы меня, господин Адмирал, научить тайнам Великого Делания? – собравшись с духом, произнес Петрович. – Я бы пошел и купил вам две бутылки коньяку!

– Ты, Петрович, что, в Алхимию решил въехать? – повысил голос Адмирал. – Что, дуралей, думаешь Господа Бога карасями купить?

– Будешь по ночам бегать за водкой, – усмехнулась Шахматная, – так и пройдет твое обучение. Тебе никогда не пропоить сборную алкоголиков Петра Борисовича.

– Так, а тебе никто не давал слова, – повернулся к ней Адмирал. – А твоим лучшим учителем, Петрович, – добавил он, – на данный момент может быть только вот эта кошка.

– Почему это? – обиделся Петрович.

– Она всегда, по мере возможности плавно, уходит от всякой агрессии и никогда не ввязывается ни в какую склоку, – ответил Адмирал, беря кошку и мягко переворачивая вверх лапками.

– Она плавно выходит из любой критической ситуации и стушевывает агрессию. Вот этому психологическому искусству и необходимо учиться. Никогда не отвечать внутренней агрессией на агрессию любого человека и даже врага. Надо учиться плавному смазыванию опасной ситуации. Никогда вслух не упорствовать на своем, будь ты сильный или слабый человек. А для начала тебе надо научиться идти по Пути Честности.

– Что это за Путь? – спросил Петрович.

– Путь Честности – это честно понять, какой ты идиот, и помнить об этом всегда, – и Адмирал бросил кошку на колени Петровичу.

– Любишь ты пошутить, – произнесла Шахматная, выпустив колечко дыма.

– Я не шучу, – серьезно заметил Адмирал.

Учитесь плавать, учитесь плавать,

Учитесь водку пить из горла.

И рано, рано из Мопассана

Читайте только рассказ "Орля".

Учитесь плавать, учитесь прыгать

На перламутре летучих рыб –

И перед вами, как злая прихоть,

Взорвется знаний трухлявый гриб.

– Где же Фея, почему она с вами не пришла? – с любопытством спросила Шахматная.

– Адмирал и Фея несовместимы, – отвечал Джи. – Когда мы встречаемся с Адмиралом, Фея тут же чувствует пиратскую волну реальности и взрывается. Перед любым художником открываются постепенно тонкие миры, и это не всегда светлые миры. Недаром Высоцкий сказал:

"Но что-то ангелы поют такими злыми голосами…"

То есть художник, артист сталкивается с сущностями на тонком плане. Когда Адмирал занялся Алхимией, перед ним раскрылись черные миры – от этого и символика его поэзии соответствующая.

– Кто научил тебя тайнам Алхимии? – спросил я у Адмирала.

– Я считаю своими учителями, – произнес он, отхлебнув пиратского рома, – Джи и представителей мира кошачьих. А мои внутренние убеждения проснулись в восемь лет. Мне не надо было читать что-либо про эзотеризм – это было внутри меня… Дорогой Джи, не мог бы ты мне что-либо пожелать? – спросил Адмирал, всматриваясь в его потусторонние глаза.

– Я поднимаю бокал за твое абсолютное провозвестие. За

Жреца неведомого культа.

– Почему вы везде таскаете за собой этих двух типов? – поинтересовалась Шахматная, презрительно глядя на нас.

– Это и для меня, может быть, является загадкой, – ответил Джи.

– Им некого любить, кроме вас, месье, – произнес Адмирал, – они прекрасно понимают, что вы абсолютный Мэтр оккультизма и абсолютный Мэтр каких-то орденов. Петровичу некуда возвращаться, кроме своих рощ, а Касьяну – кроме своих джунглей. Они верят в тебя, хотя и непонятно, откуда это им известно.

– Наш обычный мир им кажется сумасшедшим домом, – добавил Суверен и продекламировал:

В сумасшедшем доме, в сумасшедшем доме,

В сумасшедшем доме – музыкальный вечер.

Крики, клики, шорох струн.

На гладком фортепьяно отрезанные руки

Играют белый ноктюрн…

– Я начинаю видеть кошмар в твоих глазах, мой дорогой Суверен, – прервал его Адмирал.

– Значит, мне надо возвращаться к жене: она ждет меня уже три дня.

– Тогда подай мне пиджак, жалкая сволочь, и принеси туфли – я тоже ухожу.

Адмирал, в своем вельветовом пиджачке и стоптанных туфлях на босу ногу, собрался покинуть вместе с Сувереном дом Шахматной. На улице стоял тридцатиградусный мороз.

– Смотри не замерзни! – воскликнула Шахматная. – Хочешь, я тебе подарю стильный теплый плащ?

– Ты настоящий друг, – ответил Адмирал, натягивая плащ, – только мне ты ничем не сможешь помочь.

Дверь захлопнулась, и на кухне повисла мертвая тишина. Создавалась атмосфера прямолинейного вытуривания.

– Ты давно знаешь Адмирала? – спросил я Шахматную.

– Уж поболее, чем тебя, – усмехнулась она. – Он родился где-то на Урале. Отец его то ли погиб на фронте, то ли пропал. Мать была актриса, подкинула его в шестилетнем возрасте своим родственникам, а сама исчезла. Вначале одиночество пугало, но когда он вошел в него, он понял, что действительно один на белом свете, и это стало для него источником невероятной энергетики. В одиннадцать лет он за полгода выучил греческий. Он рано осознал свою духовную родину, и это была Греция, хотя можно было бы скорее предположить, что это Скандинавия и кельтские мифы. Вспоминание духовной родины не является обычной памятью – это очень реальное глубокое переживание.

В школу Адмирал ходил с пеналом, в котором было два отделения. В одно наливалась водка – серебро, в другое пиво – золото. Все это выпивалось, и Адмирал шел в школу. Так он рассказывал о себе. Правда, каждый раз он рассказывает новую историю своей жизни.

Но на самом деле Адмирал был очень тихим и скромным юношей, до тридцати лет не курил, а пил очень мало.

Его беззаветная любовь – Белый Тигр – была прекрасной дамой из высшего общества. Он любил ее всей душой и относился к ней как истинный рыцарь – к даме сердца. Для него было немыслимо затащить ее в постель. Белый Тигр долго объясняла ему, что в жизни все наоборот, и что именно так и надо поступать.

Тигр все ему прощает: пьянку, уходы, Мата Хари. А когда Мата Хари стала охладевать к нему, Адмирал ушел к некой Эль-де. Та безумно его любила, давала деньги, каждый день лился рекой коньяк, хотя Адмирал просил водку. Собирались ее друзья, слушали Адмирала и называли его пророком. Они дожидались выезда за рубеж и нигде не работали.

Потом из Москвы стали доходить слухи о том, кто такой Адмирал на самом деле. Эльда тут же крестилась, а квартиру окропила святой водой. Тогда Адмирал вернулся к Белому Тигру.

– Да, странная у него жизнь, – произнес я.

– Я все смотрю на вас, – сказала Шахматная, отпив токайского, – и никак не могу понять, что же находится между вами?

– Между нами – дверь, – ответил Джи, – в которую можно войти.

– А вам не будет слабо, если я однажды рискну это сделать?

– усмехнулась она.

– Мы только за, – обрадовался Петрович.

– Не тебя спрашиваю.

Я посмотрел на часы: время приближалось к часу ночи. Шахматная перехватила мой взгляд и, закурив сигарету, сказала:

– Так и быть – сегодня я вас оставлю у себя. Тебе, Касьян, я могу постелить в отдельной комнате – там живет сосед, но он уже месяц не ночует дома, – и оставила мне ключи.

Я с удовольствием растянулся на широком диване с продавленными пружинами. Около трех часов ночи я ощутил, что меня крепко обнимают с обеих сторон два жутких существа. В полной темноте я никак не мог рассмотреть их, но ощущение потустороннего ужаса не оставляло меня. Я попробовал вырваться из их объятий, но не тут-то было. Через минуту заиграло старинное танго, и одно из них, вытащив меня в центр комнаты, стало отплясывать неимоверный танец. Тут-то я и разглядел ее. Это была старуха лет под девяносто, ее седые скомканные волосы свалялись на спине. Меня передернуло от ужаса. Она была настолько иссохшая, словно месяц пролежала в могиле. Я вгляделся и заметил, что часть ее тела была сгнившей. Я попытался освободиться из ее цепких объятий, но ее костлявые пальцы еще сильнее ухватились за мою спину. Она с силой прижималась ко мне, заставляя двигаться в такт музыке. Вскоре из постели вылезла другая старуха, такая же полусгнившая, и, уцепившись за меня сзади, принялась кружиться с нами. В таком ужасном состоянии я провел остаток ночи. Утром я выскочил к Шахматной.

– Что за ведьминская комнатушка у тебя по соседству?

– Не хотела пугать тебя сразу – год назад на этом диване скончались две сестры девяноста лет. Они пролежали в квартире несколько месяцев, пока их трупы случайно не обнаружили.

– Почему ты мне ничего не сказала об этом? – возмутился я.

– Это одна из частей посвятительного лабиринта, – холодно Улыбнулась она.

– Нам надо срочно выходить, – сказал появившийся Джи, – сегодня я вновь хочу встретиться с Адмиралом. Он живет на Академической. Но он любит, договорившись о встрече, тут же исчезать из дома – и ты застаешь пустую квартиру.

Чтобы не упустить Адмирала, мы, подъехав к его дому на Академической, сразу направились к телефонной будке, стоящей прямо у подъезда. Джи набрал номер.

– А, это ты, дорогой Мэтр, – раздался голос в трубке. – Я, пожалуй, выйду сегодня на дело, только надо определить место встречи.

– Мы уже у твоих дверей, – ответил Джи.

– А, вот так? Вы меня что-то недооцениваете, – недовольно проговорил Адмирал.

– Наоборот – слишком ценю! – ответил Джи.

Адмирал вышел на тридцатиградусный мороз без плаща, в тех же туфлях на босу ногу.

– Ты не замерзнешь в своем пиджаке? – удивился я.

– Да я родился в нем, – натянуто улыбнулся он. – А теперь, ребята, надо заглянуть в ближайшую аптеку, чтобы затариться корвалолом. Ты, Петрович, надеюсь, хорошо знаешь, как это делается?

Через десять минут Петрович вышел из аптеки с двумя флаконами корвалола.

– Больше нет, – сконфуженно ответил он.

– Тогда зайдем в магазин парфюмерии, – сказал Адмирал. – Девушка с золотой улыбкой! – обратился он к симпатичной продавщице, – не найдется ли у вас подходящей дешевой парфюмерии, которая к тому же еще и укрепляет волосы?

– Вам я предложила бы лосьон для выращивания новых, – засмеялась продавщица, разглядывая голову Адмирала.

– Да нет, вы не поняли – мне просто надо как можно скорее опохмелиться!

– Господи, – ужаснулась девушка, – такого лосьона у нас нет!

– Нужно было тебе, Петрович, взяться за дело, – сухо сказал Адмирал и вышел на заснеженную улицу.

– Может, купим "Кубанской"? – предложил я, догоняя Адмирала.

– Так чего же ты молчал?

– Так я думал, ты хочешь с утра именно лосьёнчику выпить.

– Вообще-то я очень странный парень, – ответил Адмирал.

– А теперь мы отправимся к одному недобитому фашисту – Петру Борисовичу.

– А это что за персонаж? – спросил Джи.

– Бывший чемпион по плаванию. Он во Франции несколько лет подряд брал первые призы по баттерфляю, а теперь возглавляет сборную московских алкоголиков, которая занимает одно из первых мест. Тренировки проводит у себя на квартире, жена от него ушла, дети не родились, и в его флэту можно всегда переночевать.

– Отличная рекомендация, – восхитился Петрович.

Через час дверь без номера в подъезде панельной башни открыл высокий, как проморенное бревно, человек в замызганном спортивном костюме. Его изломанное лицо говорило о дремучести пролетарской души.

– А-а-а, сам Адмирал пожаловал, – пробасил он. – А эти чего за тобой увязались?

– Водку несут, – кивнул Адмирал.

– Ну, если пришли с билетом, то пусть раздеваются.

Мы вошли в большую кухню, в центре которой стоял пустой белый стол и три серые табуретки. Из окна без занавесок открывался вид на одинаковые коробки новых районов. Не успел Петрович моргнуть глазом, как его сумка была выпотрошена и изъятые три бутылки "Кубанской" появились на столе.

– Ну и скорости у тебя! – разозлился Петрович.

– У меня в доме свои порядки, – ухмыльнулся Петр Борисович, откупоривая водку. – Мы все делим поровну – кроме любимых женщин.

Мы расположились на неприбранной кухне и молча выпили по рюмке. Закусывать было нечем.

– Я как посмотрю, нынешний день начинается лучше, чем вчерашний, – хмыкнул Петр.

– А не найдется ли у тебя сигаретки? – спросил Адмирал.

– Сейчас поищу: вчера я где-то в комнате заныкал чинарик.

– А могу ли я что-либо доверить тебе или Гурию? – испытующе посмотрел на нас Адмирал, когда он вышел. – Ведь я владею гигантскими познаниями, которые не должны попасть в случайные руки. Я ведь единственный знаю, кто такой Джи, ибо я его лучший ученик, он посвятил меня в глубокие тайны. И я никогда не предам человека, который посвятил меня в Эзо. Я всегда об этом помню.

Знания Джи являют собой неизмеримую бездну. Другие думают, что, изучая алхимические трактаты, которые, может быть, Джи не читал, они превзойдут его. Но я думаю, сколько бы они ни читали, это не имеет значения… Только я – очень резкий. Я люблю пить честно, чтоб по-людски все было.

– Ты можешь им доверять, – произнес Джи, – они прошли подготовку в болотисто-лесистой местности.

– Я слеп, – сказал Адмирал. – Хоть у меня и два глаза, но один видит одно, а другой – другое.

Жаль, что ты, Касьян, не знаешь даже первого закона полярной зимовки.

– А почему я должен его знать?

– Потому что ты совсем запросто можешь оказаться там, – и он взял гитару:

Тяжелой тенью, в вечном сомненьи

Тянется твоя жизнь.

Выйди на площадь, стань на колени,

Скажи себе "Аминь".

Радио слушай, смотри телевизор,

Сшей себе пальто.

Забудь свое горе, стань в крематорий,

Там тебе скажут, ты кто…

– Не круто ли берешь? – недоверчиво спросил я.

– Надо брать еще круче, – заметил Петр Борисович и налил себе полный стакан водки. – Звонят, открой – это наши.

На кухне появился Суверен, в черной рубахе и черных кожаных сапогах, достал бутылку красного и поставил на стол:

– Это все, что удалось спасти от разгневанной жены.

– Но все начинается с Алхимии, – продолжал Адмирал, заметив, что я внимательно его слушаю. – Существуют три Пути:

Первый – Via Directrisa, Центральный Путь, он занимает всего лишь одно мгновение.

Есть другой Путь, который занимает один день.

Но есть Путь Влажной Алхимии, которым иду я, и этот путь занимает пятьдесят-шестьдесят лет планомерной работы. На этом пути имеют значение коллективные достижения. Здесь учителю важно привести других к свободе, и он нуждается в учениках, которые, именно благодаря своей неискушенности, могут натолкнуть на абсолютно новое решение.

– Ученики дают творческий толчок Мастеру, – вставил Суверен, грозно поглядывая на недовольную рожу Петра Борисовича, – без них невозможно творчество.

– Теперь мне решительно все равно, где быть и как жить, – произнес Адмирал. – Я только охочусь теперь за некоторыми качествами, необходимыми для окончательной трансформации.

– Это, наверное, воля, – добавил многозначительно Суверен.

– Это нечто другое, – ответил Адмирал.

Петрович налил ему полстакана водки, и Адмирал, отпив пару глотков, продолжал:

– Проблема состоит в том, чтобы haben oder sein – иметь или быть. Прежде чем решать остальные задачи, надо решить эту первичную проблему.

Когда я стал заниматься Алхимией, возникла колоссальная трудность в передаче, потому что никто не может вынести наступающего при этом одиночества и отчужденности. Другой проблемой является неоднозначность языка. Потому что русский язык, в принципе, бесконечномерен, и говоря что-либо, мы на самом деле подразумеваем совершенно разное.

– Как тебе удалось выйти из этой безысходной ситуации? – поинтересовался Суверен.

– Ища способ передачи, я обратился к песням. Кроме того, песни, как ни странно, лучший способ усвоения, восприятия и передачи эзодоктрины. Даже тотальные материалисты не могут с этим ничего поделать.

– Они жестко и последовательно искореняют всякий романтизм, – пояснил Суверен. – Переписали историю, запутали весь мир. Теперь никто уже не может понять, насколько тонка и изысканна была культура древней Греции.

– Именно так, – заметил Адмирал. – Скептицизм несет страшную опасность забывания своей духовной родины. Современный человек настолько им пропитался, что даже не осознает этого.

– Петрович, – недовольно произнес Джи, – почему ты не освежаешь пустые рюмки?

Адмирал настроил гитару:

Есть на свете бесполезные вопросы:

Отчего уходит лето в сентябре?

И рыдают голубые альбатросы,

Умирающие в утренней заре.

Может быть, на дне последнего колодца

Птицы видят отражения веков,

Может, жалко им истерзанного солнца

В дымной пасти кровожадных облаков.

Может быть, своим могуществом играя,

Им не хочется таиться и молчать,

Нам ведь только, нам ведь только умирая,

Разрешается тихонечко кричать.

Так оставьте бесполезные вопросы –

Отчего уходит лето в сентябре,

И рыдают голубые альбатросы,

Умирающие в утренней заре.

– Они отрицают иной мир, – говорил Адмирал, попивая водочку, – отрицают существование группового и личного бессмертия.

– Давно поймали мир на технику, – добавил Суверен, – и уже открыто поклоняются сатане.

– Опять вы об эзотеризме, – разозлился Петр Борисович, – я же всем запретил говорить на эту тему! И так бесы меня замучили – каждое утро просыпаюсь в синяках. Мой дом предназначен только для пьянки!

– Где ты видишь пьянку? – поинтересовался Адмирал.

– Правильно, пьянка только начинается, – заявил Петр Борисович и выпил полный стакан водки.

– Для чего вы пьете ужасный лосьон и запиваете одеколоном "Саша и Наташа"? – осторожно спросил Петрович бывшего чемпиона.

– Для того чтобы иметь честное отношение к телу, – отвечал тот. – Для меня не существует того, что навязано тебе людьми, а также того, что я могу обожраться микробов.

– Основная проблема, как ее излагает Фромм, – повторил Адмирал, – заключается в haben oder sein – иметь или быть. И сначала вы должны разобраться с этой первостепенной проблемой, а потом уже решать и все остальные. И как бы вы ни уворачивались от решения этой проблемы – к тридцати пяти годам она неминуемо встанет перед вами.

– Но к тому времени, – вставил Суверен, – ни у кого уже нет сил ее решать. Люди, захваченные потоком жизни, уже мертвы, они не могут направить свои силы на реальные действия и стать на Путь восхождения.

– Существует невидимая сеть, окутывающая каждого человека, – произнес Адмирал. – Она закрывает от него другую реальность. Но в этой сети всегда есть слабое место, которое неофит должен найти сам, и никто ему в этом не поможет. И когда он нашел щель между мирами – с этого момента и начинается Путь. Учитель теперь может указать ему, как выбраться наружу.

– Просить у кого-либо что-либо – это акт кощунства и черной магии, – вдруг заявил Петр Борисович, – просить можно только у дьявола. Поэтому я отрицаю христианскую традицию.

– Ибо она, – произнес Адмирал, – далеко ушла от греческих мистерий.

– Почему в доме нечего есть? – вдруг заорал Петр Борисович и гневно посмотрел на нас.

– Петрович, зажарь кусок баранины, – попросил Джи, – у нас в рюкзачке лежит пара килограммов.

Петрович бросился исполнять приказ.

– Бойкий у вас Ванька Жуков, – улыбнулся Адмирал. – Я думаю, что он пойдет Путем даосов.

– Почему же? – удивился я.

– А ты выслушай притчу – и сам, может быть, поймешь.

Один юноша провел в учениках у даоса пять лет, и все пять лет он чистил картошку, а готовил другой ученик…

Петр Борисович заботливо подлил Адмиралу водки.

– …Ученик через пять лет спросил: "Сколько мне еще надо чистить картошку, чтобы чему-либо научиться?" Даос дал ему денег и сказал: "Убирайся. Раз не хочешь чистить дальше, тебе здесь делать нечего".

Мораль этой притчи такова, что, находясь в обучении у даосов, не следует задавать вопросов: "А что будет после того, как я это сделаю?"

– Так хватит говорить об эзотеризме, – заорал Петр Борисович, – мой дом предназначен только для пьянки!

– А где ты видишь пьянку? – удивился Суверен. – Здесь никто не пьет – тут все трезвые.

– Пьянка только начинается! – проорал Петр Борисович и вылил стакан водки в бездонную глотку. – А теперь попрошу спеть мою самую любимую: "Сидит пахан".

– Дай-ка гитарку, – попросил Адмирал и, лениво перебирая струны, запел хрипловатым голосом:

На Молдаванке музыка играет,

Кругом веселье пьяное шумит.

А в кабаке доходы пропивает,

Пахан Одессы Костя-инвалид.

Сидит пахан в отдельном кабинете,

Марусю поит розовым винцом,

А между тем имеет на примете

Ее вполне красивое лицо.

И вот пахан закуску подвигает,

Вином и матом душу горяча.

И говорит ей: детка, дорогая,

Мы пропадем без Кольки-ширмача…

– После этой песни всегда наступает переключение, – заметил Суверен, – и вместо выгоревшего состояния подается новая энергетика.

Вдруг раздался резкий звонок телефона. Петр Борисович поднял трубку.

– Это звонит Гиацинта, – сказал он, глядя на Адмирала.

– Скажи, что тут никого нет.

– Нет тут никого! – рявкнул в телефонную трубку Петр Борисович.

– Как же нет, коль я слышу Адмирала? – раздался в трубке звонкий голосок Гиацинты.

– Да это тебе показалось, – разозлился он. – И вообще нечего тебе сюда звонить!

– Ну, ты еще пожалеешь о своей грубости, Петенька, – разгневалась Гиацинта. – Завтра же с тобой обязательно что-то приключится!

– Плевать я хотел на твои угрозы, – расхохотался Петр и бросил трубку.

– Так что ты хотел сказать про Дао? – спросил Джи.

– Пу Сун-лин по-честному, по-китайски, написал на нескольких тысячах страниц трактат, который приближается к чистой доктрине даосизма.

– Почему приближается? – спросил я.

– Да потому что чистой доктрины даосизма не существует, – ответил Адмирал. – В названии книги Пу Сун-лина есть такая тонкость. Наш перевод: "Рассказы о людях необычайных". Оригинал – "Необычайные рассказы о людях". Еще в детстве я чувствовал эту ошибку. По этой неточности можно уже судить и об остальном переводе, – Адмирал снова подстроил гитару:

Сидит ширмач на Беломорканале,

Толкает тачку, стукает кайлой.

А фраера вдвойне богаче стали,

Кому же взяться опытной рукой?

Езжай, Маруся, милая, дотуда,

И обеспечь фартовому побег,

Да торопись, кудрявая, покуда

Не запропал хороший человек.

Маруся едет в литерном вагоне

И вот она у лагерных ворот

А в это время зорькою бубновой

Идет веселый лагерный развод.

Выходит Колька в кожаном реглане,

На нем кепи и яркий козырек,

В руках он держит разные бумаги,

А на груди – ударника значок.

На самом деле точно – никто не знает источника даосской Алхимии. Но если знать ее – тогда можно свободно ориентироваться в любой традиции. Даосская Алхимия в основном работает с запредельными вещами, которые совершенно непонятны профану.

В Алхимии есть несколько существенных доктрин, – продолжал Адмирал. – Первая: чтобы делать Золото, нужно его иметь. Традиция различает мертвое золото – ложки, браслеты, украшения – и природное золото – самородки, найденные на берегах рек, среди скал.

Алхимики имеют дело с природным золотом. Но они говорят, что оно – Свинец, над которым надо еще долго работать, трансформируя и проплавляя, чтобы получить настоящее Космическое Золото.

– Последний раз говорю, – вдруг заорал Петр Борисович, – хватит говорить про Алхимию! В моем доме тренируется сборная алкоголиков страны – и баста! – и он со всей силы ударил кулаком по столу. – Это разве пьянка? Пьянка только начинается!

– прокричал он и выпил еще стакан водки, затем покачнулся и, держась за стену, пошел в комнату и там растянулся на диване во весь свой огромный рост.

– Зачем вы возитесь с этой пьянью? – поинтересовался Джи.

– Нас должны окружать люди из народа, – заявил Суверен. Адмирал взял гитару:

О Маша, Маша, детка дорогая,

Привет Одессы розовым садам,

Скажи ты там, что Колька вырастает

Героем трассы в пламени труда.

Еще скажи: он больше не ворует,

Блатную жизнь навеки завязал.

Узнал он жизнь здесь новую такую,

Какую дал нам Беломорканал.

На Молдаванке музыка играет,

Кругом веселье пьяное шумит,

Пахан Марусе водки наливает,

Потом такую речь ей говорит:

У нас, ворья, суровые законы,

И по законам этим мы живем.

И если Колька честь свою уронит –

Мы ширмача попробуем пером…

Джи посмотрел на часы:

– Ну, мне пора. А вам, – он строго посмотрел на нас, – советую остаться, до тех пор пока Адмирал не передаст вам свою таинственную инспирацию.

– А в чем она будет состоять?

– Со временем узнаешь.

Джи оделся и, ни с кем не прощаясь, незаметно покинул квартирку-бис.

– А теперь – нашу песню, – сказал Адмирал.

Скоро, друзья, конец дороги,

Еще три шага, и вот –

Бархатный и высокий

Встанет перед нами эшафот.

Впереди еще три сантиметра,

Позади два десятка лет,

Еще волосы пьяны от ветра,

И лениво гибок скелет…

Суверен выпил стакан водки и застыл в странной позе на стуле, Адмирал от усталости опустил голову. Гитара выпала из рук и соскользнула на пол. Я положил голову на стол и тут же отключился.

Когда я очнулся, часы показывали два ночи. Суверен и Адмирал, так и не изменив позы, сидели, застывшие на стульях, как две восковые фигуры.

Тут из. двери появился Петр Борисович.

– Так надо ребятам помочь добраться до дивана, – шумно выдохнул он и потащил на плечах Суверена в комнату. – А вы с Петровичем можете пристроиться где-нибудь рядом, – по-доброму сказал он.

Рано утром Петр Борисович отправился на работу – грузить ящики в депо Москва-Товарная. Ровно в десять я вздрогнул от сильного удара в дверь. "А вот и милиция", – мелькнуло у меня в голове. Но на пороге появился плотный мужчина в штатском, с черной боярской бородой.

– У меня пятерка, – громовым голосом произнес он. – Пошлите кого-нибудь в очередь за пивом, – а сам, скинув галоши и пробасив "Господи, помилуй", направился на кухню и стал искать голодными глазами, чем похмелиться.

– Это наш орденский батюшка, – объяснил Суверен. – Так что тебе, Петрович, придется сгонять в магазин.

Выходя, Петрович шепнул мне на ухо:

– Я чувствую себя уже полностью выжженным.

– Ну, так поезжай к Коломбине и слегка развейся.

– Тогда я не пройду обучающую ситуацию, – испугался он.

– Значит, неси пиво.

– Только не выключай меня из своего внимания, – взмолился он, – иначе я не выдержу…

Не успел он вернуться, как дверь с шумом отворилась, и в коридор ввалился бледный Петр Борисович – на костылях, левая нога в гипсе.

– Что это с тобой приключилось? – басом спросил батюшка.

– Да вот Гиацинта приговорила, – отвечал хромой Петр. – Вчера соизволил нахамить ей по телефону, а сегодня погрузчик ногу переехал.

– Молись Господу-и все пройдет, – громовым голосом пропел батюшка.

– Я уж лучше буду водку пить, – ухмыльнулся Петр, – она у меня вместо молитвы, – и проковылял на кухню. Он осторожно сел на табуретку, отставил костыли в сторону и быстро выпил стакан водки.

– Вот теперь я вновь человек, – произнес он, нюхая черствый кусочек хлеба, и, путая мотив, срывающимся голосом запел песню Адмирала:

А когда людоеды придут на песок,

Унесет меня шизофренический спрут.

Великолепен, красив и жесток –

Робинзон Крузо на двадцать секунд.

Вскоре появился Петрович с двадцатью бутылками пива.

– А где водка? – недовольно спросил Петр.

– Водку не заказывали, – испуганно отвечал он.

Петр Борисович, опираясь на стол, поднялся и попрыгал на одной ноге в туалет. Там он залез в унитазный бачок и вытащил последнюю заначку. Мокрую бутылку он торжественно внес на кухню и под одобрительным взглядом батюшки поставил на стол.

– Пиво без водки – деньги на ветер, – произнес он.

Кто мы, кто мы, кто мы,

Где мы, где мы, где мы,

Мы ничего, ничего не знаем,

Мучает нас Блик Пайн,

– продекламировал Суверен куплет песни Адмирала.

Кто-то приходит, кто-то уходит,

Кто-то нам дарит банан.

Я непонятен, ты непонятна,

Мы непонятны вам.

Через пять минут водка исчезла в бездонных глотках сборной алкоголиков страны.

– А теперь, Петрович, проверю тебя на вшивость, – заявил Петр Борисович. – Если выиграешь у меня в шахматы, то живи сколько хочешь в моей квартире, а если нет – то мигом в магазин за тремя бутылками водки.

– А деньги? – испуганно спросил Петрович.

– Это твои проблемы, – захохотал Петр, – деньги доставай где хочешь. – Расставляй фигуры в спальне, – приказал Петр и проковылял туда, скрипя костылями.

Он уселся на диване у окна, положив гипсовую ногу рядом.

Игра началась с острой комбинации, которую придумал Петр Борисович. Но время от времени у него слегка мутилось в голове, и он падал на спину, ударяясь головой о батарею.

– А ну-ка подними меня, Петрович, – морщился от боли он, продолжая четко следить за игрой. – Да принеси водочки, а то в глазах двоится.

Через полчаса раздался радостный вопль Петровича:

– Тебе, Петр Борисович, – мат!

– Так, – сказал Петр, – хоть ты и честно выиграл, все равно тебе придется бежать за водкой.

Он встал и, ковыляя на гипсовой ноге, поволок Петровича за шиворот к двери и, открыв ее пинком, вытолкнул его к лифту:

– Одна нога там, а другая здесь! – крикнул вдогонку он.

На дворе стали сгущаться лиловые сумерки.

– Это пьяный вечер льется черными слезами сквозь фиолетовые пальцы Провидения, – ни на кого не глядя, сказал Адмирал и устроился с бутылкой вина у батареи.

Мы с Сувереном остались за столом.

– Нелюдь, которая считает себя интеллигенцией, – сказал Суверен, – называет Адмирала правой рукой Люцифера, сплошным ужасом. Но Мата Хари знала правду и поклонялась Адмиралу.

"Если в подвале многоэтажного дома пьет Адмирал, – рассказывала она, – то его люциферические выбросы влияют на настроение всех жильцов. Весь дом начинает пить, драться и бить посуду, и никто не понимает, в чем дело..

Вдруг дверь отворилась, и на пороге появился полуинтеллигентный мужчина в глаженом коричневом костюме с масляными пятнами.

– А, нас посетил новый член сборной алкоголиков страны – великий русский поэт Леха, – покачал головой Петр Борисович.

Леха вполз ужом в кухню и проорал:

– Друзья, у меня есть деньги, дайте срочно выпить, меня жена выгнала из дому, потому что я дружу с вами!

Наспех допивая остатки вина, он достал один рубль мелочью, рассыпал его по столу и гордо оглядел присутствующих, ожидая сочувствия и понимания. Но на поэта-алкоголика никто не обратил внимания – у него не было метафизического веса в бэд компани. Тогда Леха забрался на стул и, вытянув руку вверх, стал громко читать свои хаотические стихи.

– Заткнись, скотина, – прокричал побледневший Суверен, – здесь у нас один поэт – драгоценнейший Адмирал.

Адмирал, покачиваясь на трехногом табурете, с интересом смотрел на Леху как на человекообразное существо неизвестной породы. Леха под этим взглядом, как завороженный, лег на пол, задрал ноги вверх и стал отчаянно хрюкать, кукарекать, а затем выть по-волчьи.

– Заткнись скотина, или я сейчас в окно тебя вышвырну, – взорвался Суверен, наливаясь ненавистью.

Но Леха еще более завелся и завизжал, уничтожив тонкую атмосферу апостола Бога Аполло.

Петр Борисович, дебил и монстр,, погладил Лешеньку по голове и ласково произнес:

– Продолжай, сынок! Ты, паскуда, мне нравишься. Мой дом специально предназначен для безобразия.

Леха гаденько улыбнулся и затих.

Адмирал взял гитару и, глядя на Петра Борисовича, запел:

У Питоновой Марьи Петровны за ночь выросла третья нога. Она Ване сказала любовно: Я тебе теперь так дорога!

Наш Ванюша был парень убогий, у него вовсе не было ног. Поласкай мою третюю ногу – и тебе испеку я пирог.

Наш Ванюша окончил три класса,

Ничего он не смыслил в любви,

Он шептал, от желания красный:

Ты мне, Маша, пол-литра купи.

Маша быстро сходила в магазин и купила большой пистолет,

И Ванюше несчастному в ухо:

Ты меня будешь любить али нет?

Тут Ванюша убогий заплакал: Я калека, не трогай меня.

Изо рта у него выползала очковая большая змея…

В этот момент дверь снова отворилась, и на пороге появился Джи в сопровождении Кукуши. Кукуша поставил на стол три бутылки портвейна и сел напротив нас.

– Пришел послушать Адмирала, – значительно заявил он и в одну минуту выпил всю бутылку:

– Это чтобы догнать ваше метафизическое состояние.

– Не мог бы ты, дорогой Адмирал, что-либо спеть? – попросил Джи.

– Чтобы душа развернулась во всю ширь, – добавил монструозный Петр Борисович, – а потом с шумом свернулась.

Адмирал взял гитару:

Мама, я вышел из клиники,

Сразу пошел на завод.

Мы собираем будильники –

Жизни советской оплот.

Входит ко мне синеглазый чекист

С крыльями за спиной,

А у меня сидит гармонист,

Брызгается слюной.

На суде все было готово,

Решили меня расстрелять.

Вместо последнего слова

Дайте поблевать.

Кукуша побледнел и рухнул под стол, да так и остался лежать до конца вечера, чему-то улыбаясь во сне.

– Петрович, – тихо произнес Джи, – ты не расслабляйся, запоминай песни Адмирала – в них заложена вся алхимическая мудрость.

Петрович тут же достал тетрадь.

– А ты знаешь, – грозно воскликнул Суверен, – что здесь запрещено записывать? – и разорвал в клочья драгоценный дневник Петровича.

Снова раздался звонок, и на кухне появилась Шахматная в черной дорогой шубе с длинным шарфом и песцовой шапке.

– Какие люди пожаловали к нам! – воскликнул Петр Борисович, сметая поэта Лexy с табуретки. – Прошу, пани, присоединяйтесь к нашей бэд компани.

Шахматная, не снимая шубы, осмотрелась.

– Я что-то не вижу дорогого кожаного плаща, который я недавно тебе подарила.

– Он променял его на Старом Арбате на пять бутылок водки, – ухмыльнулся Петр Борисович.

– Так-то ты ценишь мои подарки! – возмутилась Шахматная, и ее глаза засверкали от гнева.

– Женщины убивают нас на духовном плане, и поэтому иногда лучше держаться от них подальше, – и Адмирал запел:

Она смотрит недвижно и зло

На журнал престарелых мод.

У Леди Вандерлоу

Глаза вытекают, как мед.

На полу в золотистой луже

Шелушится неоновый свет.

И на труп ее бедного мужа

Фарфоровый падает снег…

И Леди Вандерлоу

Глядит на фарфоровый снег.

И слезы струятся светло

По лицу, которого нет.

– Но, несмотря ни на что, – произнес Суверен, – Шахматная – одна из центральных фигур в московском андеграунде.

– Но дико жадная и трясется над своей квартирой, – добавил Петр Борисович. – Она выгоняет своих друзей, которые с ней выпили, в три ночи на мороз!

– Поэтому-то Адмирал и не любит ее, – добавил Суверен.

– Шахматная, несмотря на все свои тонкие достоинства, – сказал Джи, – одиноко прокисает, и хорошо, если бы кто-то переключил ее на сердечную волну. Но сделать это надо особым образом – так же, как Насреддин спас ростовщика, тонувшего в пруду.

Однажды приходит Ходжа Насреддин в один город и видит, что в пруду тонет богатый ростовщик. Жители города собрались вокруг и с любопытством смотрят на это. Один из них кричит: "Дай руку, я тебя спасу!" Но ростовщик только мотает головой, продолжая тонуть.

"Разве вы не знаете, – воскликнул Ходжа, – что ростовщику нельзя говорить слово "дай". Он подошел к кромке воды и крикнул: "Возьми мою руку – и ты спасешься!"

Ростовщик мигом ухватился за Насреддина, и тот его вытащил на берег.

Поэт Леха глупо рассмеялся.

– Я могу взяться за это, – оглядывая Шахматную, произнес Петрович.

– Учти, Петруччо, что приятное надо всегда сочетать с полезным, – предупредил Джи, – а без второй и третьей линии работы первая быстро выродится.

– А ты знаешь, юноша, – сказала вдруг Шахматная, – я могу покориться только настоящему мужчине.

– Я готов им стать, – заявил Петрович.

– Настоящий мужчина, – произнесла холодно она, – может заниматься любовью всю ночь, заботясь прежде всего о наслаждении дамы. А для выковки настоящего характера ему надо хотя бы годик отсидеть в тюрьме.

– А она права, черт возьми! – восхищенно выкрикнул Петр Борисович.

– Ну, чего ты, братушка, приуныл? – сказал Петровичу Адмирал. – Если хочешь, мы тебе запросто поможем. Ведь тебе известны мои холодные принципы. Смотри – от тебя уже ждут немедленных и правильных действий.

Одно время здесь тусовались двое псаломщиков, ограбивших родную церковь. Потом их посадили, и опять стало тихо. Так что наматывай на ус. А здесь могут выдержать только абсолютно закаленные бойцы, которые пьют все что горит.

– Я, пожалуй, не буду спешить, – заикаясь, пролепетал Петрович.

– Мелкий бес под кобылу подлез и сам надорвался, – расхохотался Петр Борисович.

– Православие всегда отличалось стойкостью, – произнес Джи, поглядывая на орденского батюшку. – Хотя этот его представитель и не блещет особым умом, как другой орденский батюшка, который еще в семинарии писал богословские диссертации, – зато у него богатый душевный пласт. Он прошел крутую школу, был послушником отца Тавриона, пока тот не умер. Чтобы попасть к отцу Тавриону в монастырь, ему пришлось выписаться из Москвы. А когда он возвращался в Москву, то за него вступился сам патриарх. В любом состоянии наш батюшка отстоит службу, будь то раннее утро или поздний вечер. А поскольку сознание у него слабое, то он хлещет водку в перерыве. Но в нем есть что-то непростое. Старец Таврион многое ему передал.

Поэт Леха вдруг очнулся от спячки, схватил стакан водки со стола, быстро выпил, пополз на четвереньках в угол и там затих.

– Это разве пьянка, – заорал вдруг Петр Борисович, – пьянка только начинается!

– Кто тут пьет? – вставил Суверен, – тут все трезвые. Адмирал, перебирая струны гитары, запел:

Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо,

И всего только надо – опустить паруса,

Здесь мы в блаженной истоме утонем,

Подставляя ладони золотому дождю.

Здесь можно петь и смеяться,

И пальцы купать в жемчугах.

Можно бродить по бульварам,

И сетью лукавых улыбок

Можно в девичьих глазах

Наловить перламутровых рыбок

И на базаре потом их по рублю продавать…

Шахматная посмотрела на меня ласковым взором, и я тут же направил в нее все свое коагуле, скопившееся за время пребывания в квартирке-бис.

Но она только улыбнулась, и ее бледные щеки слегка порозовели.

– У тебя сейчас есть некоторый шанс, – напомнил мне Джи, – приобщиться к Адмиралу как реальному космическому бенефактору.

– Объясните мне, что тут происходит, – поднял пьяную голову Петр Борисович, – а то вы все загадками говорите.

– Совершенно бесполезно объяснять коаны, – ответил Адмирал. – Они теряют при этом особую сакральную силу.

– Не могли бы вы рассказать об Алхимии? – спросил я.

– Первая стадия Алхимии – Нигредо – это реальная тяжелая полная хаотичность, когда человек носит в себе хаос. Но при этом существует такая тонкость, что он не должен ограничивать свободу других ни в чем, – это условие ненасильственности. Эта стадия помогает оторваться от элемента Земля. Из элемента Земля под воздействием Алхимического Солнца образуется элемент Тяжелой Воды, и на самом деле "Учитесь плавать" говорит именно об этом.

Но только я могу вывести вас на Иссану.

– Куда? – спросил Петрович.

– Некогда посланная Тарасом Григорьичем субмарина "Голубой Ангел" заблудилась в реках джунглей Амазонки. Внезапно там появился человек, который сказал: "Я могу вывести вас на Иссану". Это был приток Амазонки, нужный им.

– Опять вы говорите про эзотеризм! – взорвался Петр Борисович. – Я вас последний раз предупреждаю: мой дом предназначен только для пьянки!

– Да когда же ты, наконец, перестанешь перебивать Адмирала, пьяная скотина! – заорал Суверен и, схватив медный тазик, со всей силы ударил Петра Борисовича по голове.

– Лучше бы я спал, – прошептал побледневший Петр и рухнул на пол.

– Что такое Посвящение? – спросил я Адмирала.

– Я только что посвятил Петра Борисовича на Путь смирения, – рассмеялся Суверен.

– Внутреннее Посвящение – это когда в человеке запускается сублимационный механизм, – отвечал Адмирал. – Но без стабилизации внешним Посвящением, которое дает Орден, одно только внутреннее может сделать неофита неконтролируемым.

Орден – это причастность к золотой цепи Посвященных и понимание, что это единственная реальность для тебя.

Разрезанная бритва на лиловом мотыльке,

Разрезанная бритва на лиловом мотыльке.

Кто-то идет рядом с нами, и в походке виден ум.

На плечах вместо этой дряни – Аквариум.

Надо жить интенсивно и лениво вместе с тем.

Как это красиво – рыбы вместо проблем.

Я не сторонник ситуативных методов, как Джи, но в духовном смысле он гораздо круче меня. Посвящение беспощадно к слабостям. Любое общение с людьми уровня моего или Джи является даже вредным, потому что приводит к бесполезной трате ценного внимания. Ситуация Посвящения предполагает уже жесткие рамки и особые отношения.

Джи парит, как кондор над сельвой, он почти никогда не опускается сюда.

– Ты, Петрович, – холодно заметил Суверен, – зомби от мира сего, абсолютно механический человек. Это оттого, что левая сторона тела, отвечающая за дух, не подключена к правой, которая отвечает за землю. Но после общения с Адмиралом, я надеюсь, ты станешь не только истеричным, но и более чувствительным к потустороннему.

– А потом вам надо будет достичь нового синтеза уже на этом уровне, – добавил Джи.

В это время Кукуша проснулся и вылез из-под стола.

– Ну, что тут у вас происходит? – зевая, спросил он.

– Да вот, пора отправляться домой, – отвечал Джи.

– Ну что ж, тогда пойдем, – отвечал Кукуша, – а вот выпить чего-либо не найдется?

Я налил ему стакан портвейна.

– Вот теперь можно жить дальше.

Расползались на асфальте искалеченном

Золотистые уроды фонарей.

Умер город наш сегодня вечером.

Очень жалко мне собак и лошадей…

Так потянулись дни за днями. Чтобы заслужить доверие Адмирала, надо было суметь в любое время дня и ночи достать три бутылки водки, или десять бутылок сухаря, или, в другом эквиваленте, шестьдесят бутылок пива.

Петр Борисович держал хату для того, чтобы в ней можно было драться, опиваться водкой, валяться на полу в окурках, наблюдая за тем, как полу-люди, полу-хоббиты лили на себя вино и стряхивали на голову пепел.

Петр Борисович, с поломанной ногой в гипсе и лихорадочно блестящими глазами, в порванной пижаме, потрошил сумки гостей, надеясь найти одеколон "Саша или Наташа".

Чтобы пройти стадию Нигредо под руководством самого Адмирала, надо было проворно таскать из магазина водку, которую бэд компани выливала себе в глотки в течение нескольких мгновений.

– В вас должно сгореть все земное, – говорил Адмирал, – и только тогда в вашей душе блеснет драгоценная Лунная Жемчужина.

Атмосфера вокруг Адмирала быстро менялась, от мягкой и сердечной до слез волны – до холодно-люциферической.

Каждый день нам с Петровичем приходилось шарить мелочь в своих пиджаках и лететь в магазин, таща в руке сумку, набитую бутылками, причем сорок надо было ухитриться выдать за сто, иначе экзамен не был сдан. Нам пришлось учиться менять в магазине редкие книги на куски мяса, дабы хоть как-то прокормить вечно голодную бэд компани.

А она мгновенно образовывалась вокруг великого Мэтра Влажного Пути Алхимии. Кто тащил сетку водки, кто – ящик пива, дабы только прикоснуться к песням московского Мэтра. А когда Адмирал брал опытной рукой гитару, душа плакала и раскрывалась. Он был настолько мягок и добр, что слезы сами капали на окурки, растоптанные капитаньём. Суверен с бледным лицом время от времени истерически кричал: "Пьем за нашу свободу!" – резко выбрасывая руку вверх. Адмирал, легко шатаясь, поднимался со стула с тремя ножками и чертил в воздухе знак Ордена Splendor Solis – крылатое солнце бога Аполло.

Каждый день был Днем Рождения Адмирала. Он говаривал: "Пить – так пить!" Капитаньё напивалось и падало там, где его настигал неумолимый градус. Но Петр Борисович – чемпион сборной алкоголиков страны – всегда находил в себе силы растащить упавших в беспамятстве по комнатам и оставить их там лежать, как одурманенных змей.

Когда все стихало, мы с Петровичем могли обменяться впечатлениями и сесть за дневник.

– Не могу все это терпеть, – говорил Петрович, – в теплые места надо подаваться.

– А ты думал пройти Нигредо в удовольствии и эйфории? – успокаивал я. – Еще немного – и в нас прогорит земная страсть и откроется в душе драгоценная жемчужина Анима Мунди,..

Но тут обычно кто-либо из капитанья, просыпаясь, громко восклицал:

– Это разве пьянка – пьянка только начинается! Здесь никто не пьет, здесь все трезвые.

Наступало утро, и хромой хозяин квартиры, с пьяной рожей, окаймленной прилизанными волосами, первым делом прыгал на одной ноге на кухню. Там он подбирал окурки с пола и с наслаждением докуривал, а остальное сметал в помойное ведро, набивая его доверху пробками и серым пеплом. Затем этот монстр сливал со всех пустых бутылок последние капли вина, водки и пива, называя их "Красные слезы", делал себе похоронный коктейль и, сильно морщась, выливал в глотку. Затем, насвистывая марш Люцифера, хоронил бутылки в огромной французской сумке

– воспоминании о своем спортивном прошлом. Он отыскивал беспокойно спящего на половичке Петровича, выволакивал его за воротник в коридор, вручал сумку с бутылками, нажимал кнопку первого этажа в лифте и, дав сильного пинка и проорав: "Одна нога здесь, другая там!" – отправлял в спиртной магазин. Круглощекий Петрович торопился по грязной улице к магазину с тысячной толпой. Шныряя меж пьяных, он отыскивал щель в очереди, чтобы побыстрее сдать полсотни мертвецов – пустые бутылки на пьяном жаргоне – и получить за каждого не меньше двугривенного. Пьяный бутылочник грязной толстой клешней брал мертвецов за горлышки и сортировал по гробам. Затем, подозрительно косясь на Петровича, недодавал руб. Петрович засовывал выручку в штанину и выпрыгивал вон, а потом нырял в слизистую очередь алкоголиков, злобно ожидающих похмелья, и там застывал, думая о том, далеко ли еще до Просветления. В это время я добывал что-нибудь в продовольственном магазине.

– У меня съезжает крыша от такого обучения, – жаловался Петрович.

– Терпи, братушка, – говорил я. – Еще немного – и мы должны попасть на Небеса.

Вечерами Адмирал, глядя на безумного Петра Борисовича, напевал:

Голубой и рогатый сыночек

Тут как тут появился на свет.

Упырев угостил его пивом

И в партшколу тотчас потащил.

Но директор обиделся люто,

Упырева ругал он и клял,

И сынка его из пулемета

Деловитой рукой расстрелял.

Упырев писал письма-угрозы:

Дескать, я уезжаю в Донбасс.

А потом, как печальная роза,

Провалился он в свой унитаз.

– Ты что, – косился на него Петр Борисович, – на меня намекаешь?

– А на кого же еще? – смеялся Суверен.

"У Адмирала мягкий, пантерообразный стиль общения, – говорил Джи. – И хотя ему немало лет, он напоминает черного леопарда, изящно спящего на краю огненного вулкана. Он похож на глубоководный айсберг. На физическом плане видна его верхняя часть в виде пьющего тела. А в глубине океанического слоя, там, в темноте потустороннего мира, находится гора психическо-духовной структуры Адмирала. Эта подводная гора имеет связь с раненым Люцифером".

Это дыхание раненого божества мы ощущали по хмурым, выжженным алкоголем утрам. Атмосфера трещала и лопалась красными пузырями, пространство кишело монстроидальной астральной свитой. В такие часы любимый жрец Черной Изиды прятался от людей и милиции, которая в красных фуражках везде поджидала его. Иногда апостол бога Аполло излучал из своего сердца такую пронзительную волну любви, что даже самый старый звездный пират мог заплакать на его груди. А когда молоденькие студентки, приходившие послушать Адмирала, засматривались на него влюбленными глазами, он напевал:

Ваш любовник скрипач, он слепой и горбатый,

– Он вас дико ревнует, не любит и бьет.

Но когда он играет концерт Сарасате –

Ваше сердце, как птица, летит и поет.

Он Альфонс по призванью, он знает секреты,

Он умеет из женщины сделать Зеро.

Но когда затоскуют его флажолеты –

Он божественный принц, он влюбленный Пьеро.

А когда вы устали от ласк хамоватых,

Где-то плачете тихо в углу, чуть дыша,

Он сыграет для вас тот концерт Сарасате,

От которого кровью зальется душа.

В последний день трехнедельного обучения Адмирал вызвал меня и Петровича на кухню и торжественно произнес:

– Теперь вы готовы получить Посвящение.

Многие рыцарские ордена – это псевдомиф. Это игры, в которые должны играть люди. Если их лишить игр, то они вырождаются и все сметают на своем пути. Наша задача – создать такой Орден, чтобы вся Земля приняла Звездное Рыцарство.

Вы и прежде искали Путь, потратив на это многие годы. Но за вашими поисками находится Нечто, бывшее еще до вашего рождения. Вы искали Корабль Аргонавтов уже тогда. Вы не знали, когда и на какой планете дойдет до вас благая весть. Вы могли ждать прихода благой вести, будучи в образе болотной травы. Потому что такие люди, как вы, обычно держатся в резерве и начинают проявляться в самый неподходящий для дяди Демы момент. Открою вам секрет: вы подготавливались в иной звездной системе, и это позволяет вам на Земле удержаться в пространстве Луча и не предать вашего Мастера.