Мое сердце между строк

Джоди Пиколт и Саманта ван Лир

Мое сердце между строк

Автор: Джоди Пиколт

Саманта ван Лир

Оригинальное название: Between the lines

Название на русском: Мое сердце между строк

Серия: Между строк — 1

Редактор: Надюшка Леди

Перевод: MURCISA, Julia85, lollipoppi, Karla110

Переведено специально для группы http://vk.com/club43447162

Любое копирование без ссылки на группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Глава 1

Как все начиналось

Однажды в далекой стране жил был смелый король и прекрасная королева, которые любили друг друга так сильно, что люди, к которым они выходили, бросали все свои дела, только чтобы посмотреть на них.

Крестьянки, которые ругались со своими мужьями, сразу забывали причину ссоры, парнишки, которые были готовы дернуть девчонок за косу, пытались вместо этого их поцеловать; художник плакал, потому что ничего из того, что он нарисовал, не могло сравниться с красотой чистой любви короля и королевы.

Это значит, что в тот день, когда король и королева узнали, что королева беременна, над королевством раскинулась радуга, такая прекрасная и большая, какую никто никогда не видел. Казалось, что даже небо показывает свою радость.

Но все же не все разделяли радость короля и королевы. В норе на краю королевства жил мужчина, который отрекся от любви.

Обжегшийся, ребенок боится огня. В доисторические времена Раскуллио надеялся, что и для него найдется сказка где он сможет найти свое счастье с девушкой, которая не будет замечать шрамы на его лице, и его искривленные конечности, и будет относиться к нему с добром тогда, когда его презирал весь мир.

Снова и снова он переживал в душе тот день, когда его школьные приятели грубо толкнули его в грязь и протянутую стройную белую руку, готовую ему помочь.

Как он цеплялся за нее, этот ангел, как якорь спасения!

Дни и ночи он проводил за тем, чтобы сочинять стихотворения в ее честь и рисовать ее портреты, которые не шли, не в какое сравнение с ее красотой.

И он просто ждал правильного момента, чтобы признаться ей в своей любви. Но тогда он нашел ее в объятиях другого мужчины, каким он никогда не смог бы стать: высоким, сильным, высокопоставленным.

Затем Раскулио погрузился в еще более мрачное бытие, и еще больше закопался в ненависти. Картины его возлюбленной стали хитроумным средство для мести тому мужчине, который разрушил его жизнь: Король Морис.

Однажды ночью перед воротами королевства послышалось рычание, какого еще никто никогда не слышал; Земля содрогнулась, и огненный шар упал с неба, и загорелись соломенные крыши домов в деревне.

Когда король Морис и королева Морин бежали из королевства, они увидели огромное черное чудовище с горящими красными глазами и распростертыми крыльями, огромными как парус. Оно неистовствовало в ночном небе, дышало серой и извергало пламя. Раскуллио нарисовал дракона на магическом холсте, и демон ожил.

Король посмотрел на объятое ужасом лицо своей жены, но она согнулась от боли и опустилась на колени. — Ребенок, — прошептала она. — ребенок идет.

Разрываясь между чувством любви и чувством долга, король не знал, как должен поступить. Он поцеловал возлюбленную супругу и оставил ее со служанкой, пообещав вернуться к тому времени, когда на свет появится их сын.

Взмахнув мечом он поскакал, полный решимости и гнева, в сопровождении сотни рыцарей в блестящих доспехах по разводному мосту.

Но победить дракона не такая простая затея. Когда он увидел, как его верные подданные падали с коней и были разорваны на части огнедышащим чудовищем, Король Морис понял, что он должен взять все в свои руки.

Он схватил меч павшего рыцаря в левую руку, а свой сжал в правой руке, и начал сражаться с драконом.

Пока ночная тьма сгущалась, а под стенами замка бушевала битва, в муках Королева родила сына.

Согласно королевскому обычаю собрались все феи королевства, чтобы преподнести новорожденному свои дары. В сияющем свете кружили они над кроватью Королевы, которая, казалось, сходила с ума от боли и заботе о своем Муже.

Первая фея выпустила над кроватью облако светящегося тумана, такого яркого, что Королеве пришлось прикрыть глаза.

— Я дарю этому ребенку мудрость, — проговорила фея.

Вторая фея выпустила теплый луч, который окутал Королеву на ее ложе.

— Я дарю этому ребенку верность, — проговорила фея.

Третья фея хотела одарить малыша мужеством, потому что каждый королевский отпрыск нуждается в порядочной порции храбрости. Но только хотела она выпустить свой дар, как неожиданно Королева Морин села на кровати, и распахнула глаза от ужаса, ибо увидела она своего мужа на поле брани, в разъяренной пасти Дракона.

— Пожалуйста, — прокричала она. — Спасите его!

Феи в смятении смотрели друг на друга. Ребенок тихо лежал на подушках и не двигался. Уже много раз присутствовали феи при рождении детей, которым не суждено было сделать свой первый вдох.

Третья фея решила не дарить новорожденному задуманное раньше Мужество.

— Я дарю ему жизнь, — проговорила она, и слово это как желтый вихрь вылетело из ее губ и приземлилось на ладони. Поцеловав младенца, вложила она этот вихрь в рот ребенка.

В Королевстве есть легенда, будто принц Оливер в тот самый момент, когда Король Морис стонал в смертельной агонии, сделал свой первый крик.

* * *

Не так уж просто расти без отца. За шестнадцать лет своей жизни принцу Оливеру никогда не позволяли быть ребенком. Вместо того, чтобы играть в салочки, должен был, он выучить семнадцать языков. А вместо сказок на ночь, зубрил он наизусть книгу законов Королевства.

Оливер любил свою мать, но как бы он ни старался, ему не удавалось стать тем, кем ей бы хотелось. Иногда он слышал, как она говорила с кем— то в своих палатах, но когда он входил — она всегда была одна. Тогда она смотрела на его черные волосы и голубые глаза и замечала, как он вырос и как стал похож на своего отца, слезы наворачивались на ее глаза. Насколько он мог судить, между ним и его героически погибшим отцом было одно существенное различие: мужество. Чтобы сделать свою мать счастливой, всю свою юность пытался Оливер преуспеть во всем остальном.

Каждое утро проводил он суд, где крестьяне могли разрешить свои споры. Благодаря изобретенной им системе севооборота, кладовые королевства были полны даже в самые суровые холода.

Вместе с Орвилем, волшебником королевства, разработал он жаропрочную броню на случай, если вновь придется сразиться с Драконом (и это, несмотря на то, что он чуть чувств не лишился от страха, когда во время испытаний брони ему пришлось проходить сквозь костер). В шестнадцать лет он был в лучшем возрасте, чтобы занять трон, но ни его мать, ни его поданные не торопились. И как он мог их в этом обвинять: Король должен защищать свои владения. А Оливер вовсе не торопился вступить в битву.

Он знал, конечно, в чем была причина. Его собственный отец погиб с мечом в руке, а Оливер предпочел бы остаться в живых, и в этом меч был скорей помехой. Все было бы совсем по другому, если бы отец был жив и учил его фехтованию.

Но его мать не позволяла ему даже взять в руки кухонный нож. Единственное воспоминание Оливера о хоть каком— либо применении физической силы было, когда он, в возрасте десяти лет, вместе с его другом Фиггинсом, сыном придворного пекаря, боролись против пиратов и драконов. Но затем Фиггинс внезапно исчез.

В тайне Оливер предполагал, что он даже не смог сделать вид, как будто он борется.

После этого у Оливера был еще один друг, бродяжничая собака, которая появлялась во второй половине дня каждый день, после того как Фиггинс исчез.

Фрамп, так звали собаку, был действительно отличным попутчиком, но не мог научить Оливера фехтовать. Так и вырос Оливер с огромной тайной: В глубине души она даже радовался тому, что никогда не ездил верхом на битву или не соревновался в турнире, а так же не вступал ни с кем в сражение… потому что всегда ужасно этого боялся где— то глубоко внутри.

Тем не менее, эту тайну можно было сохранить только до тех пор, пока господствовал мир. Факт того, что дракон, который убил его отца, укрылся за горами и не давал о себе знать уже шестнадцать лет, не обозначал, что он никогда не вернется назад. И если бы это произошло, не помогли бы ни законы, ни языки, которыми Оливер владел, если только он не смог бы сделать их острыми как лезвие клинка.

Однажды, когда день Суда подходил к концу, Фрамп начал лаять. Оливер заметил в противоположном конце зала одинокую фигуру, с ног до головы укутанную в черные одежды. Мужчина упал на колени перед троном Оливера. — Ваше величество, — попросил он, — спасите ее.

— Кого я должен спасти? — хотел знать Оливер.

Фрамп, который был знатоком хороших людей, оскалился и зарычал. — Место, мальчик, — пробормотал Оливер и протянул руку мужчине, чтобы помочь встать. На мгновение мужчина замешкался, а затем схватился за нее как утопающий. — Какая скорбь гложет вас, добрый человек? — спросил Оливер.

— Моя дочь и я живем в королевстве за много миль отсюда. Ее похитили, — прошептал он. — И мне нужен кто— то, кто может ее спасти.

Еще никто не обращался к Оливеру с такой просьбой. Обычно речь шла о том, что сосед украл курицу или что овощи на юге страны растут хуже, чем на севере.

Перед его внутренним взором предстала картина, как он выезжает на лошади в полном военном облачении, чтобы спасти благородную девушку, и сразу же подумал о том, что будет вынужден сдаться. Мужчина не мог знать, что из всех принцев в мире он выбрал самого большого труса.

— Определенно есть другие принцы, которые лучше подходят на эту роль, — предположил Оливер. — Я же совершенно не опытен в этом.

— У первого принца, которого я спросил, нет времени, так как в его королевстве господствует гражданская война. Второй сбежал в путешествие, чтобы забрать невесту. Вы — единственный, который согласился меня выслушать.

Мысли Оливера перепутались. Плохо уже то, что он сам знал о своей нерешительности, но что, если слух о его трусости долетит до границ королевства и просочится наружу? Что, если мужчина на своей родине расскажет кому— нибудь, что принц Оливер не готов бороться с простудой… а что уж говорить о врагах?

Мужчина неправильно истолковал молчание Оливера как промедление и вытащил маленький овальный портрет из кармана накидки. — Это — Серафима, — сказал он.

Оливер в жизни не видел такой обворожительной девушки. Ее светлые волосы сияли серебром, ее глаза отливали фиолетовым цветом королевских одежд. Ее кожа светилась подобно луне, на щеках и губах был легкий румянец.

Оливер и Серафима. Серафима и Оливер. Звучит, вроде, неплохо.

— Я найду ее, — пообещал Оливер.

Фрамп посмотрел на него и заскулил.

— Беспокоиться будем потом, — прошептал Оливер в ответ.

От благодарности мужчина упал навзничь, и на секунду пола его плаща распахнулась, и Оливер увидел искаженное шрамами лицо, и Фрамп вновь залаял. В то время как отец девушки верноподнически пятился, Оливер тяжело опустился на трон, положил голову на руки и спросил себя, во что, во имя всего святого, он только что ввязался.

— Ни в коем случае, — провозгласила королева Морин. — Оливер, мир там снаружи опасен.

— Мир здесь внутри такой же, — заявил Оливер. — Я могу упасть с лестницы. Я могу отравиться за ужином.

Глаза королевы наполнились слезами.

— Оливер, это не штука. Ты можешь погибнуть.

— Я не отец.

Как только он произнес это, тут же пожалел о сказанном. Его мать опустила голову и вытерла слезы. — Я сделала все, чтобы тебя защитить, — причитала она. — И теперь ты хочешь подвергнуть себя опасности ради девушки, которую ты даже не знаешь?

— А что если нам предначертано познакомиться? — спросил Оливер. — Может, я полюблю ее, как ты полюбила отца? Разве любовь не стоит риска?

Королева подняла голову и посмотрела на сына.

— Я должна тебе кое— что рассказать, — ответила она.

В течение следующего часа, Оливер сидел не шелохнувшись и слушал, как его мать рассказывала о юноше по имени Рапскулио и о злом человеке, которым он стал, о драконе и феях, о дарах, которые были даны ему при рождении, и о том даре, что он не получил.

— Долгие годы я переживала, что Раскуллио однажды вернется, — призналась она. — Что он заберет у меня последнее доказательство любви твоего отца.

— Доказательство?

— Да, Оливер, доказательство, — объяснила королева. — Тебя.

Оливер покачал головой. — Это никак не связано с Раскуллио. Речь идет о девушке по

имени Серафима.

Королева Морин взяла сына за руку.

— Обещай, что ты не будешь бороться. Ни против кого— либо, ни против чего— либо.

— Даже, если бы и хотел, я, скорее всего, даже не знаю, как это делать, — усмехнувшись, Оливер покачал головой. — У меня, вообще— то, даже нет никакого плана действий.

— Оливер, у тебя много других талантов. Если это и сможет кто— то сделать, так это ты.

Его мать встала и сняла кожаную ленту, которую носила вокруг шеи.

— Но, в любом случае, ты должен взять это с собой.

Из корсета ее платья она вытащила маленький стеклянный шарик, который висел на подвесках ее ожерелья, и протянула его Оливеру.

— Это — компас, — сказал он.

Королева Морин кивнула. — Он принадлежал твоему отцу, — объяснила она. — А он получил его от меня. Компас передается в моей семье от поколения к поколению, — она посмотрела на своего сына. — Он не показывает путь на север, а указывает путь домой. Твой отец называл его талисманом.

Оливер подумал о своем смелом, отважном отце, как он едет верхом на коне с этой лентой вокруг шеи, чтобы сражаться с драконом. Да, компас привел его домой, но не живым. Он тяжело сглотнул и задался вопросом, как, ради всех благ, он должен спасти эту девушку, если у него даже нет меча. — Папа определенно никогда ничего не боялся, — наконец, тихо произнес он.

— «Испытывать страх, значит иметь что— то, к чему стоит возвращаться» — одно из любимых высказываний твоего отца, — объяснила ему мать. — И он всегда говорил мне, что беспрерывно боялся.

Оливер поцеловал ее в щеку и надел ленту с компасом через голову. Когда он выходил из Большого Зала через дверь, то поймал, себя на мысли, что его жизнь очень— очень скоро станет гораздо сложнее.

Глава 2

Оливер

Итак, только вы знаете, если говорят «Это было однажды…», то это — ложь.

Это произошло не один раз. И даже не два. Это происходило сотни раз, снова и снова, каждый раз, если кто— то раскрывал эту пыльную, старую книгу.

— Оливер, — говорит мой лучший друг. — Шах.

Я смотрю на шахматную доску, которая на самом деле не настоящая шахматная доска. Это только песок вечного морского берега, расчерченный на квадраты, а также несколько фей, который такие милые, что выполняют роль пешек, ферзей и королевы в игре.

Так как в этой сказке не упоминается шахматная доска, мы должны довольствоваться этим, и затем, конечно, мы должны стереть все следы, иначе кто— нибудь может прийти к мысли, что за этой историей спрятано что— то большее, чем он прочитал.

Я не знаю, когда я впервые заметил, что жизнь, которую я знаю, нереальна. Что роль, которую я играю снова и снова, является как раз именно только ролью.

И, что самое необходимое для спектакля, так это огромное, круглое лицо, которое каждый раз к началу истории закрывает наше небо. То, что стоит на страницах этой книги, не всегда соответствует действительности.

Если мы не заняты игрою роли, мы можем в принципе заниматься все, чем хотим. Это действительно довольно сложно. Я — принц Оливер, но одновременно с этим не принц Оливер.

Если книгу закрывают, я могу прекратить делать вид, как будто заинтересован в Серафиме или сражаюсь с драконом, а вместо этого околачиваюсь с Фрампом или наслаждаюсь одним из напитков, которые королева Морин так охотно смешивает на кухне.

Или могу попрыгать в море с пиратами, которые очень даже приятные ребята. Другими словами, по ту сторону жизни, которую мы играем, когда читатель открывает книгу, у каждого из нас другая жизнь. Всем остальным достаточно знать об этом.

Им не составляет труда играть свою роль снова и снова, а после того как читатели исчезают, быть пойманными за кулисами. Но я всегда думал об этом.

Все же это становится очевидным, если есть жизни вне этой истории, она связана с читателями, лица которых парят над нами. И они не пойманы между крышками переплета. Итак, где же они находятся? И чем они заняты, если книга закрыта?

Однажды очень маленький читатель, бросил книгу, она раскрылась и осталась так лежать на странице, на которой есть только моя роль. Таким образом, я смог смотреть на другой мир целый час.

Эти гиганты складывали куски древесины с буквами друг на друга и строили из них огромные здания. Они закапывали руки в глубоком ящике с точно таким же песком, как у нас на вечном морском берегу.

Они стояли перед мольбертом как Раскуллио, но эти художники имели своеобразный стиль: они опускали руки в краске и наносили цветные завитки на бумагу. Наконец, одно из существ, такого же возраста, как и королева Морин, склонилось, нахмурившись над книгой, и сказало:

— Дети! Так не обращаются с книгами, — а затем закрыло меня.

Когда я рассказал другим, что я видел, они только пожали плечами. Королева Морин предположила, что я должен поговорить с Орвиллем по— поводу моих странных мыслей и попросить у него напиток для сна. Фрамп, мой лучший друг, всегда, в сказке или за ее пределами, верил мне.

— И в чем же разница, Оливер? — спросил он. — Зачем растрачивать время и энергию на недостижимые места или личностей, которых никогда не будет, подумай? — я сразу пожалел, что завел речь об этом.

Фрамп не всегда был собакой, в истории Раскуллио превратил его в обычную собаку. Так как это упоминается только в начале, он появляется в тексте исключительно как собака, и поэтому он остается ей, когда мы покидаем сцену.

Фрамп съедает мою королеву.

— Шах и Мат, — торжествует он.

— Почему ты всегда выигрываешь? — вздыхаю я.

— Почему что ты всегда позволяешь мне выиграть? — спрашивает Фрамп и чешет за ухом. — Чертовы блохи.

Если мы работаем, Фрамп не разговаривает, так как только лает. Он бегает за мной как, ну да, маленькая, верная собачонка. Увидели бы его на сцене, никогда не подумали бы, что он командует нашей реальной жизнью.

— Мне кажется на сорок седьмой странице я видел слезу, — замечаю я мимоходом настолько, насколько возможно, хотя, с тех пор как заметил ее, я горю желанием вернуться туда и узнать об этом больше. — Хочешь пойти со мной и посмотреть?

— Оливер, ты серьезно. Не снова, — Фрамп закатывает глаза. — Ты как цирковая лошадь, у которой только один фокус.

— Мне кто— то звал? — рысью подбегает Сокс.

Он — мой верный конь и, кроме того, ярчайший пример того, что внешний вид обманчив.

На страницах нашего мира он сопит и стучит копытом как гордый жеребец, но когда книга захлопывается, он превращается в комок нервов с самоуверенностью комара.

Я улыбаюсь ему, так как иначе он подумает, что я злюсь на него. Он очень чувствителен.

— Нет, никто…

— Но я определенно четко слышал слово лошадь…

— Это был просто оборот речи, — замечает Фрамп.

— Но так как я уже здесь, скажите честно, — просит нас Сокс и поворачивается боком. — С этим седлом мой зад выглядит очень жирным, или?

— Нет, — спешу я уверить его, в то время как Фрамп быстро качает головой.

— Ты состоишь из одних мускулов, — говорит Фрамп. — Я как раз хотел тебя спросить, занимаешься ли ты спортом.

— Вы говорите это для того, чтобы я чувствовал себя лучше, — пыхтит Сокс. — Я же знал, что во время завтрака должен был отказаться от последней морковки.

— Сокс, ты выглядишь отлично, — настаиваю я. — Правда, — но он все же трясет гривой и обиженно уходит рысью на другой конец морского берега.

Фрамп переворачивается на спину. — Если я еще раз услышу стоны этой старой клячи…

— Именно об этом я и говорю, — перебиваю я.

— Что, если бы ты не должен был бы? Что, если ты везде, если ты мог бы быть любым, кем ты хочешь?

Мне снится иногда сон. Он немного сумасшедший, но в этом сне я бегу по улице, которую никогда не видел, в деревне, которая мне не знакома.

Девушка бежит ко мне на встречу из— за всех сил, темные волосы развиваются как знамя, и из— за чистой поспешности она врезается в меня. Когда я протягиваю к ней руку, чтобы помочь, чувствую, как между нами пробегает искра.

Ее глаза цвета меда, и я не могу отвести от них взгляд. «Наконец— то», — говорю я, и когда целую ее, она на вкус как мята и зима, и вообще это не так как с Серафимой.

— Да, действительно, — прерывает меня Фрамп. — Как велики шансы получить профессию таксы?

— Ты — собака, потому что так стоит в книге, — возражаю я. — А если бы ты мог это изменить?

Он смеется. — Изменения. Историю меняют. Совершенно ясно, он был хорошим, Олли. Где ты принимаешь участие, почему бы тебе не превратить море в виноградный сок и сделать так, чтобы морские нимфы могли летать?

Возможно, он прав и все зависит только от меня. Все другие в этой книге, кажется, совершенно не ломали голову над тем, что они — часть сказки; то, что они прокляты, и должны делать одно, и тоже снова и снова, и говорить как в пьесе, которую уже вечность ставят в программу.

Вероятно, они верят, что люди в другом мире живот такой же жизнью как мы. Я же с трудом могу представить себе, что читатель встает в определенное время по утрам, ест один и тот же завтра, часы на пролет сидит на стуле и ведет одни и те же разговоры с родителями, идет в постель и снова встает, только для того чтобы все началось с самого начала.

Я считаю более вероятным, что они ведут невероятно замечательную жизнь, и под невероятно замечательно я имею в виду, что они сами принимают решения. Я все время задаюсь вопросом, каково это: Если бы книгу открыли, и я попросил бы королеву позволить, чтобы меня вытащили.

Если бы волшебницы не заманили меня в засаду, и я не должен был бы драться со злодеем. Если бы я влюбился бы в девочку с медовыми глазами. Если бы я встретил кого— то, кого не знаю, и кто не знает меня.

Я действительно не разборчив. Для меня не составило бы труда вместо принца быть мясником. Или плавать через океан, чтобы меня встречали как легендарного атлета. Или поспорить с кем— нибудь, кто перейдет мне дорогу.

Я бы лучше делал что угодно чем то, что я делаю уже на протяжение целой вечности. Возможно, я просто должен верить, что на свете есть что— то большее, чем на страницах этой книги. Или я, вероятно, я просто хочу непременно верить.

Я бросаю взгляд на других. Если книга закрыта, открываются настоящие характеры. Один из троллей разучивает мелодию на своей флейте, которую он вырезал из куска бамбука.

Волшебницы разгадывают кроссворд, который для них выдумал капитан Краббе, но они постоянно жульничают и советуются с хрустальным, магическим шаром. А Серафима…

Она посылает мне воздушный поцелуй, и я заставляю себя улыбнуться.

Я считаю ее симпатичной, со своими серебристыми волосами и глазами, которые такие синие как фиалки, которые растут на лугу перед замком.

Но ее IQ оставляет желать лучшего. Например, она на самом деле верит, что я испытываю к ней серьезные чувства, только потому, что я снова и снова спасаю ее. При этом я просто делаю свою работу. Я хочу быть честным, поцеловать девушку — не такая уж и сложная работа.

Но через некоторое время это превращается в рутину. Я определенно не люблю Серафиму, но эта маленькая деталь, кажется, ускользает от нее. Поэтому я всегда испытываю угрызения совести, если целую ее, потому что знаю, чтобы она хочет от меня большего, чем я готов ей дать, когда книга будет закрыта.

Фрамп жалобно воет рядом со мной. Это вторая причина, почему я чувствую себя таким виноватым, если целую Серафиму. Он мечтает о ней, так долго как себя помню, и это делает все еще ужаснее. Каково это для него день за днем наблюдать, как я делаю так, как будто влюблен в девушку, которая ему нравится?

— Мне очень жаль, дружище! — говорю я ему. — Я хотел бы, чтобы она знала, что это просто шоу.

— Не твоя вина, — отвечает он кратко. — Ты только исполняешь свой долг.

Он как будто совершил вызов, яркий свет внезапно вторгается внутрь и наше небо раскалывает щель.

— Внимание! — лихорадочно шумит Фрамп.

— Все по местам! — затем он шумит, чтобы помочь троллям разобрать мост, чтобы они затем могли его восстановить.

Я хватаю накидку и кинжал. Волшебницы, которые были нашими шахматными фигурами, поднимаются в воздух как искры и пишут в воздухе слова «ДО СКОРОГО», прежде чем исчезнуть в лесу, оставив светлый след за собой.

— Да, и спасибо еще раз! — говорю я вежливо и быстро отправляюсь к замку, где начинается моя первая сцена.

Что бы произошло, спрашиваю я себя, если бы я опоздал? Если бы я помедлил или остановился у ворот замка, чтобы понюхать куст сирени, так что не был бы нас своем месте к открытию книги? Осталась бы она тогда не открытой? Или история началась бы без меня?

Для проверки я иду медленнее, давая себе время.

Но в одно мгновение я тянусь вперед за камзол как магнитом через книгу. Страницы шелестят, когда я прыгаю с одной на другую, и, бросив удивленный взгляд вниз, я понимаю, что мои ноги двигаются как в центрифуге.

Я слышу Сокса, который ржет в королевских конюшнях, плескания нимф, которые снова ныряют в море, и, внезапно, я стою на предназначенном месте, перед королевским троном в Большом Зале.

— Пришло время, — бормочет Трамп. Мгновение и вокруг нас становится светло, и вместо того, чтобы отвернуться, как обычно, я направляю взгляд наверх.

Я могу разглядеть лицо читательницы, по краям немного нечеткое, так похоже на солнце на морском дне. И также, как при взгляде на солнце я словно загипнотизирован.

— Оливер, — шипит Фрамп. — Сконцентрируйся!

Итак, я отворачиваюсь от этих глаз, цвета меда, от этого рта, губы которого слегка приоткрыты, как будто она произносила мое имя. Я отворачиваюсь и говорю в сотый миллион раз первую строчку моего текста.

— Кого я должен спасти?

Строки, которые я говорю, написал не я, а получил их однажды, уже и не помню, когда это произошло. Мой рот формирует слова, тем не менее, их звук возникает в голове читателей, не в моем горле.

Подобным образом происходят и все движения, которые мы совершаем во время игры, что— то вроде фантазии другой личности. Это похоже на то, как будто действия и звуки с нашей крохотной сцены переносятся далеко в мысли читателя.

Думаю, я никогда не узнавал об этом, а просто всегда знал, также как я знаю, что цвет травы зеленый.

Я предоставляю возможность Расскулио рассказать мне, что он дворянин из далекой страны, любимая дочь которого была похищена. Из— за того уже так много раз слышал этот монолог, я иногда бормочу кое что себе под нос. Конечно, у него нет никакой дочери в этой истории.

Он просто устраивает мне засаду. Но я еще не могу знать об этом, даже если сыграл эту сцену бесчисленное количество раз. В то время как он рассказывает мне старую песню о других принцах, которые не хотят спасать Серафиму, мои мысли возвращаются к девочке, которая читает нашу историю.

Я уже видел ее однажды. Она не похожа на наших обычных читателей, которые обычно — женщины в возрасте как королева Морин, либо дети, которых еще впечатляют истории с принцессами в опасности.

Но эта читательница выглядит так, как будто мы ровесники. Но такого же просто не может быть. Она же определенно знает, как и я, что сказки, просто выдуманные истории.

Что в настоящем мире нет счастливого конца.

Фрам семенит по черно— белому мраморному полу, и когда он останавливается рядом со мной, начинает дико вилять хвостом.

Внезапно я слышу голос, вдалеке, как сквозь туннель, но все равно ясно и отчетливо.

— Делайла, я тебе уже в третий раз повторяю… мы опоздаем!

Время от времени такое происходит, когда я слышу читателя. Обычно они не читают вслух, но иногда беседуют, пока книга открыта. Так как я хороший слушатель, я много выучил из этого.

«Рассадник блох*» — очевидно выражение, чтобы сказать спокойной ночи, а также так говорят про помещение, в котором и день со днем не сыщешь ни одну блоху.

(* так говорят про плохую, грязную постель)

И я знаю о вещах из другого мира, которых нет у нас: телевизор (его родители не любят, так как книги); Хеппи Мил (очевидно, не все трапезы бывают счастливыми); и принимать душ (это делают, перед тем как пойти в душ и полностью промокают от этого)

— Дай мне дочитать до конца, — говорит девушка.

— Ты уже тысячу раз читала эту книгу и знаешь, как она заканчивается. И сейчас значит сейчас!

Я уже неоднократно слышал, как эта читательница разговаривала с более взрослой женщиной. Их разговоры о закрытии книги, должно быть это ее мама. Она всегда заставляет Делайлу закрыть книгу и идти на улицу.

Прогуляться и подышать свежим воздухом. Позвонить подруге (без понятия, что она имеет в виду) и пойти в кино (что бы это значило?). Каждый раз я жду, что она последует распоряжению ее матери, тем не менее, в большинстве случаев она находит отговорку.

А иногда она выходит на улицу и продолжает читать там. Я не могу вам сказать, как это разочаровывает меня. Я кисну здесь в этой книге и не желаю ничего более страстно, чем ускользнуть из этой книги, а она не может оторваться от истории.

Если бы я мог поговорить с этой Делайлой, почему она готова променивать время своего мира на мой, в котором я застрял.

Но я уже пытался громко поговорить с другими читателями. Поверьте мне, это было первым, что я попробовал, с тех пор меня преследуют мечты по другому миру.

Если бы я мог добиться от людей, которые читают книгу, чтобы они поняли меня, тогда, вероятно, у меня появился бы шанс сбежать.

Тем не менее, эти люди видят меня только, когда происходит действие, и тогда мне приходится придерживаться за текст. Даже если я хочу сказать, например:

«Пожалуйста, послушай меня» вместо этого изо рта вылетает «Я отправляюсь спасти принцессу!» как у марионетки. Я бы все сделал для того, чтобы читатель смог увидеть меня настоящего, которым я являюсь, а не роль, которую я играю.

Я кричал изо всех сил. Я бегал по кругу. Меня же превращали в горящий факел. Вот таким меня и видят.

Вы можете себе представить, каково это знать, что ваша жизнь — бесконечная последовательность дней, совершенно одинаковых, что вы пойманы во временной петле? Вероятно, как принц Оливер я получил, однако самый дорогой подарок… но у меня никогда не было шанса пожить настоящей жизнью.

— Иду, — сказала Делайла через плечо, и я с облегчением вздыхаю. Я даже и не заметил, что задержал дыхание. Мысль о том, что не придется снова проигрывать все эти сцены, кажется мне благом.

Когда книга начинает закрываться, нас слегка пошатывает, но мы уже привыкли к этому.

Мы цепляемся за что— нибудь: люстру, ножки стола, по необходимости даже за буквы с крючками как «у» или «з», пока страницы не будут полностью закрыты.

— Ну, — говорю я и отпускаю занавеску, за которую держался. — Пожалуй, мы снова отделались.

Едва я закончил предложение, как я снова кувыркаюсь и лечу через страницы, так, как книгу листают дальше. Незадолго до конца нашей книги наш мир снова открывается. Как по мановению колдовства я снова оказываюсь на вечном пляже, и рядом со мной стоит Серафима, сверкая и блистая в своей светящейся одежде.

На шее Фрампа серебристый ошейник, на котором прикреплены кольца. Тролли натянули свадебный балдахин, домовые спряли шелковые ленты, которые намотаны на низ и раздуваются морским бризом. Морские нимфы собираются в воде и с отвращением смотрят, как мы будем жениться.

Я смотрю на землю, и меня охватывает паника.

Шахматная доска. Она все еще здесь. Волшебниц в виде шахматных фигур, конечно, нет, но квадраты, которые я нарисовал на песке, доказательство того, что в книге присутствует своя жизнь, если никто не читает, все еще видны на песке.

Я не понимаю, почему книга не восстановила сама себя. Никогда раньше она не совершала таких ошибок, при каждом перелистывании мы оказываемся в нужном месте в костюмах и полной готовности, а также в кругу соответствующих партнеров.

Насколько я понимаю, возможно, такое уже происходило, и я просто этого не заметил. Но, если я вижу, то и кто— нибудь другой может заметить.

Например, читатель.

Делайла.

Сделай глубокий вздох, Оливер, успокойся.

— Фрамп, — шиплю я.

Он рычит, но я отлично понимаю его: «Не сейчас.»

«Все прекрасно,» — говорю я себе. Это не катастрофа. То, что интересует людей в сказках, это счастливый конец, он не начинают искать едва заметную шахматную доску, которая нацарапана на дальней стороне пляжа.

Все равно я пытаюсь притянуть Серафиму ближе, чтобы шахматную доску было не видно из— за огромной юбки ее платья. Серафима неправильно понимает мой жест и думает, что я хочу быть поближе к ней. Он поднимает подбородок и закрывает глаза, так как ждет, что я ее поцелую.

Все ждут. Тролли, волшебницы, морские нимфы. Пираты, которые крепко обмотали швартовной канат вокруг дракона Пиро, чтобы держать его связанным.

Читательница тоже ждет. И если я ей дам то, что она хочет, она захлопнет книгу, и тогда все.

Ну, прекрасно.

Я наклоняюсь вперед и целую Серафиму, закапываю пальцы в ее волосах и прижимаю свое тело к ее. Она тает от моих прикосновений, и я заключаю ее в крепкие объятия. Даже если она не в моем вкусе, нет никаких причин, почему работа не должна доставлять удовольствие.

— Делайла!

Когда девушка склоняется еще больше над нами, небо темнеет. — Как странно, — бормочет она.

Ее палец опускается к нам, прижимается к нашему миру, деформирует сцену, на которой мы стоим. Я задерживаю дыхание, так как думаю, что она схватит меня. Вместо этого она прикасается к месту, где нацарапана шахматная доска.

— Этого, — говорит она, — никогда здесь не было.

Глава 3

Делайла

Я странная.

Так говорят все. Наверное, это потому что я чувствую себя более уютно с книгой, пока другие пятнадцатилетние беседуют о самом замечательном блеске для губ или о самом горячем герое фильма.

Совершенно серьезно, вы бывали в последнее время в старшей школе? Почему кто— то, кто обладает всеми пятью чувствами, должен восхищаться хоккеистами, которые ведут себя как неандертальцы?

Или бегать по струнке перед злыми девушками, которые проходят мимо шкафчиков как полиция моды делают замечания моим выцветшим кедам и пуловеру из магазина «Secondhand»?

Нет, спасибо. Я лучше представлю, что я где— то в другом месте, и именно так происходит, если я открываю книгу.

Моя мама беспокоится за меня, так как я — одиночка. Но это совершенно не так. Моя лучшая подруга Джулс полностью понимает меня.

Мама сама виновата, если бы она могла не замечать булавку в ухе Джулс и ее розовый ирокез. Самое классное в этом, что я не бросаюсь в глаза рядом с Джулс.

Джулс понимает мое пристрастие к книгам. Ее слабостью являются дешевые фильмы ужасов. Она знает все реплики из фильма «Капля» (Фильм ужасов 1988 года). Популярные девочки в нашей школе называют ее «Пожиратель тел».

Джулс и я не относимся к популярным девушкам. Я, во всяком случае, далека от того, чтобы быть популярной или даже задержаться в компании популярных. Последний год, когда мы играли в софтбол в спортивном зале, я ударила Элли МакЭндрю ракеткой прямо по коленной чашечке. Элли — капитан команды поддержки и после этого не могла стоять наверху пирамиды шесть недель, кроме того, ей пришлось принимать корону, которую ей вручали как королеве бала, стоя на костылях.

Самым ужасным было то, что я вообще не могла пойти на бал. У всех, кто раньше не ненавидел меня, вдруг появилась причина подрезать меня или посмеяться надо мной, или толкнуть в коридоре на ряд со шкафчиками.

Пока не пришла Джулс, она перешла сюда через неделю после инцидента. Когда я рассказала ей, почему надо мной издеваются, она рассмеялась. — Жаль, что ты не сломала ей обе чашечки, — только и сказала она.

Джулс и я ничего не скрываем друг от друга. Я знаю, что она одержима страстью к мылу, а она знает, что моя мама работает уборщицей.

Есть только одна вещь, которую я не рассказала Джулс, и именно поэтому я не видела ее всю прошлую неделю. Я стесняюсь своего выбора книг.

Сказка, которая написана для начальных классов.

Если вы думаете, что публичное самоубийство — это буквально случайно ударить капитана команды поддержки, тогда попробуйте почитать детскую книжку на глазах у всей старшей школы.

Если вы читаете Достоевского, вы взбалмошны, но умны. Если вы читаете комикс, вы взбалмошны, но круты. Если вы читаете сказку, то не являетесь ничем кроме как тупым паленом.

Я открыла книгу месяц назад в школьной библиотеке, во время обеденной паузы. Села там тайком и достала сэндвич с арахисовым маслом и зефиром, когда поняла, что книги стояли очень криво на полках, как будто кто— то небрежно расфасовал их.

Так как хотелось помочь мисс Винкс, нашему библиотекарю, я встала, чтобы расставить книги вокруг. Когда я дотронулась до одной, кончики моего пальца ударило током.

Книга была потрепанной и ей не хватало задней обложки, такой экземпляр, должно быть представлен на ежегодном базаре, где можно за десять центов купить старую ветчину.

Хотя это была иллюстрированная сказка, она стояла на полке с книгами о Первой мировой Войне. И что самое странное, на ней не было штрих— кода библиотеки.

— Мисс Винкс, — спросила я. Вы уже читали ее?

— О, она уже целую вечность здесь, — ответила она.

— Но она совершенно особенная. Автор сама проиллюстрировала этот экземпляр и затем отдала на переплет.

— Она, должно быть, стоит целое состояние!

— Совсем нет, сказала мисс Винкс. — Автор знаменитая писательница детективов. Она рассматривала эту книгу как эксперимент. Прототип, который никогда не попадет в книжные магазины. Но на само деле она больше не написала после этого ни одну книгу.

Так как я очень ценю ее другие книги, я просто обязана была взять ее с собой, когда увидела ее у старьевщика. И таким образом она стоила пять центов для школы.

Я рассматривала переплет «Мое сердце между строк» автор Жассмин Джейкобс.

В тот же день я одолжила ее, и на уроке географии, вложив в учебник, прочитала. Там рассказывалось о принце Оливере, который отправляется спасать принцессу, которая похищена злодеем Раскуллио.

Разумеется, Оливер не так охотно как другие принцы сталкивается с опасностью. Его отец умер в битве и потому его девиз: Осторожность лучше, чем потворство.

Я думаю, что именно поэтому продолжила читать. Первое, что узнаешь об Оливере это то, что было, нелегко вырасти без отца. Я пережила тоже самое. Мой отец, правда, не погиб в битве, он покинул маму, когда мне было десять лет, и нашел себе новую, хорошую семью.

Целый год она плакала в подушку. Я была отличницей, не потому что я любила школу, а потому что не хотела разочаровать мою маму. Нам пришлось переехать в маленький дом, и моя мама начала усиленно работать. Она ходила к семьям, девочки которых считали меня не более чем опавшим листком, убирать.

Если уж мы как на исповеди: то Оливер намного прекраснее, чем все мальчики в нашей школе. Понятно, что он всего лишь двухмерный* (имеется в виду двухмерное пространство) и только нарисованный персонаж. Но не показывайте пальцем только на меня, разве вы не считаете, Росомаху из комикса люди Х горячим?

Оливер кажется мне таким непосредственным со своими угольно— черными волосами и светлыми глазами. Каждая нормальная девочка закрылась бы от этого, считая, что этого достаточно среди обычных людей. Но у меня было не так много мест, куда я могла бы пойти.

Кроме того он умен. Оливер преодолевает одну преграду за другой, но не с мечом, а при помощи головы. Когда он оказывается пойманным тремя жуткими морскими нимфами, он обещает им, что женится на каждой и получает за это ящик с сокровищами, хлам, который остается после кораблекрушений в море.

Он использует этот хлам, и другой людской мусор, чтобы освободиться из лап огнедышащего дракона, который убил его отца.

Он — не типичный сказочный принц, а выпадает из привычных рамок, также как и я. Он — тот вид мальчика, с которым можно было бы просто сидеть рядом бок о бок и читать книгу.

Кроме того он умеет целоваться, в отличии от Леонардо Аберхард, который прямо— таки пытался съесть меня за альпинистской стенкой.

В первую неделю я настолько часто читала книгу, что знала весь текст наизусть и точно знала, на какой странице расположены картинки. Я мечтала о том, что Раскуллио будут преследовать или капитан Краббе заставит его пройти по доске.

Через неделю мне пришлось вернуть книгу, так положено в нашей школе. Затем мне пришлось ждать, пока на следующий день она снова не появилась на полке, чтобы у других появилась возможность ее прочитать.

Но кто еще из современных читателей интересуется сказками? Книга всегда стояла готовая для меня. И таким образом я смогла снова взять ее и вместе с тем закрепить за собой статус известной на всю школу неудачницей.

Моя мама переживала. Почему девушка как я, которая с легкостью могла бы читать взрослые романы, так привязана к детской книге?

Я знала ответ, но ни за что не призналась бы.

Принц Оливер понимал меня лучше, чем кто— либо в мире.

Конечно, я никогда не встречала его. И понятно, что он был вымышленным персонажем. Но он всегда был тем, что мне как раз было нужно, дерзкий герой, красноречивый миротворец или мастером по освобождению.

С другой стороны, принц Оливер существовал только на бумаге и в голове какого— то автора. Он не знал, каково это оказаться закрытой в шкафу командой поддержки и оставаться там пока смотритель не услышит твои крики.

Проснувшись сегодня и смотря в потолок, я решаю, что все должно измениться. Во— первых, я верну книгу в школьную библиотеку.

Также в тетради по английскому отмечу, что я прочитала «Голодные игры» в виде внеклассного чтения, как и девяносто восемь процентов нашего класса, и почему я за Пита, а не Гайла.

Я предложу Джулс пойти на выходных на Rockу— Horror— Picture— Show— ночь. И, наконец, на биологии я наберусь смелости и поговорю с Цахом, моим живым вегетарианцем партнером, который существует только тем, что кормит венерину мухоловку* (хищный вид растения) кусочками тофу и, вероятно, свой двадцать первый день рождения он проведет спасая китов.

Да, с сегодняшнего дня все будет по— другому.

Я встаю, принимаю душ и одеваюсь, но на прикроватной тумбочке как магнит манит книга, которую я положила туда, перед тем как лечь спать.

Наверное, так чувствует себя зависимый человек, я пытаюсь подавить желание сесть и прочитать ее еще раз, последний раз. Руки чешутся, наконец, я хватаю ее со смиренным вздохом, открываю и жадно проглатываю страницу за страницей.

Но в этот раз что— то не так. Это как соревнование между бровями, извилины в мозгу завязываются узлом. Нахмурившись, я пролистываю диалог.

Все как всегда. Затем я бросаю взгляд на картинку: принц сидит на троне, собака ждет рядом с ним.

— Делайла, — кричит моя мама. — Я уже в третий раз повторяю… мы опоздаем!

Прищурившись, я пристально смотрю на картинку. Что— то не так как раньше, но только что?

— Дай мне дочитать до конца…

— ТЫ уже читала эту книгу тысячи раз и знаешь, как она заканчивается. И сейчас значит сейчас!

— Иду, — говорю я и листаю книгу на последнюю страницу. Когда я вижу это, я не могу в это поверить, что не замечала этого раньше. Прямо слева от блестящего свадебного платья принцессы на песке нарисована решетка. Похоже на таблицу из игры в бинго. Или на шахматную доску.

— Делайла!

— Как странно, — говорю тихо я. — Этого раньше здесь не было.

— Делайла Ив!

Если мама зовет меня по второму имени, это действительно плохо. Я закрываю книгу и убираю в рюкзак, затем стремительно несусь вниз, чтобы жадно проглотить завтрак, прежде чем мама отвезет меня в школу.

Моя мама уже моет свою кофейную чашку, когда я хватаю тост и намазываю маслом. — Мам, — спрашиваю я, — ты когда— нибудь читала книгу, а потом она менялась…?

Она смотрит на меня через плечо.

— Ну конечно, когда я читала «Унесенные ветром» и в конце Ретт оставляет Скарлетт одну, мне было пятнадцать, и мне безответная любовь казалась чем— то эротическим. Когда я прочитала ее прошлым летом еще раз, я подумала, что Скарлетт глупа, а Ретт эгоистичная свинья.

— Я не это имею в виду… В твоем случае изменилась ты, не книга, — я откусываю кусочек тоста и запиваю апельсиновым соком. — Представь себе, ты прочитала одну и туже историю сотни, раз и она всегда была одинаковой. И в один прекрасный день ты читаешь ее снова, но в этот раз место действия — Дикий Запад.

— Это глупо, — возражает мама. — Книги не меняются на твоих глазах.

— Моя изменилась, — не соглашаюсь я.

Она поворачивается ко мне, наклоняет голову, как будто хотела понять, вру ли я или становлюсь сумасшедшей или и то и другое.

— Делайла, ты должна больше спать, — выносит она вердикт.

— Мам, я серьезно…

— Ты просто заметила что— то, на что раньше не обратила внимание, — высказала мама и одела куртку. — Поехали.

Но я ничего не просмотрела. Это я знаю точно.

Всю дорогу к школе рюкзак лежал на моих коленях. Мама и я беседовали о мелочах: во сколько она вернется с работы, хорошо ли я подготовилась к тесту по математике, пойдет ли снег, но все это время я продолжаю думать о том рисунке шахматной доски на последней странице сказки.

Мама останавливается возле школы. — Хорошего дня, — желает она мне, и я целую ее на прощание. Я пробегаю мимо ребенка в наушниках и популярных девушек, которые как всегда вместе как гроздь винограда. (Правда, они когда— нибудь ходят по отдельности?)

Брианна и Анжело — первая пара школы, их еще называют БрАнжело, стоят в обнимку перед моим шкафчиком.

— Я буду по тебе скучать, — рыдает Брианна.

— Я тоже буду по тебе скучать, детка, — шепелявит Анжело. О мой бог. Они же не разъезжаются по разным концам света.

А всего лишь идут на урок на один час.

Сначала мне кажется, что я не только подумала об этом, а сказала вслух, когда эти оба пристально смотрят на меня.

— Позаботься о своих собственных делах, — бросает Брианна.

Анжело смеется. — Или найди себе собственного парня.

Они держатся за руки, тогда как другая рука, у каждого из них запущена в карман другого.

Самое страшное во всем этом: они правы. Я даже не поняла бы, что это настоящая любовь, если бы она ударила меня прямо в нос. Ввиду романтического опыта моей мамы, для меня это довольно безразлично.

Все равно что— то во мне знало бы, что это — быть самым важным человеком на свете для кого— то; если испытываешь это чувство и при этом не быть полной дурой.

У моего шкафчика я слышу грохот и когда оборачиваюсь, вижу Джулс, которая стучит по нему рукой, чтобы привлечь мое внимание.

— Эй, — говорит Джулс, — земля вызывает Делайлу? — сегодня на ней темная накидка и мини— юбка с легинсами, которые, очевидно, обработаны лезвием бритвы. Она одета так, как будто собирается выйти замуж за труп. — Где ты была вчера вечером? — спрашивает она. — Я послала тебе десяток сообщений.

Я медлю. До сих пор я скрывала свою страсть к сказкам от Джулс, но если кто— то и сможет поверить мне, что книга изменилась перед моими глазами, то только моя лучшая подруга.

— Мне очень жаль, — говорю я. — Я легла рано спать.

— Ну, все сообщения были о сладком мальчике.

Я краснею. Когда я последний раз ночевала у нее, я призналась ей, что Цах с курса биологии мог бы стать моим будущим парнем.

— Я слышала, что он подцепил Меллори Вегман в последние выходные.

Меллори Вегман уже встречалась со многими парнями из моего класса, поэтому мы звали ее «штамповка».

Я пропускаю эту новость, так же как и тот факт о Цахе, о котором я подумала утром, прежде чем прочитать книгу. Кажется, мне придется торчать здесь вечность.

— Он рассказывает всем, что она подсунула ему обычный бургер вместо вегетарианского, и что его организм не справился с ним. Якобы он не может до конца определиться, что между ними.

— Должно быть, была первоклассная говядина, — бормочу я. На мгновение я беспокоюсь, что Цах, у которого сейчас есть настоящая подруга, опечалит меня, но я могу думать только об Оливере.

— Я должна тебе кое— что сказать, — признаюсь я. Джулс смотрит на меня внезапно серьезно. — Я читала эту книга и она… она как— то изменилась.

— Я точно понимаю, что ты имеешь в виду, — отвечает Джулс. — Когда я видела «Нападение томатов— убийц» в первый раз, я знала, что моя жизнь теперь изменится.

— Нет, не я изменилась, изменилась книга, — я хватаю рюкзак, вытаскиваю книгу и открываю последнюю страницу. — Смотри.

Принц? Стоит там, где всегда стоял.

Принцесса? Тоже.

Фрамп? Весело виляет хвостом.

Шахматная доска?

Отсутствует.

Всего полчаса назад она была, а теперь ее нет.

— Делайла? — спрашивает Джулс. — С тобой все в порядке?

Я чувствую, как меня бросает в холодный пот.

Я закрываю книгу и открываю, чтобы посмотреть точнее, и несколько раз моргаю.

Ничего.

Я убираю книгу снова в рюкзак и закрываю шкаф. — Я, эээ, мне нужно идти, — говорю я Джулс и прохожу мимо нее, когда звенит звонок.

Только чтобы вы знали, я не лгу. Я не краду. Я не прогуливаю. Проще говоря, я — прилежная ученица.

И именно поэтому то, что я сейчас делаю, просто шокирующее. Я разворачиваюсь и иду в направлении спортзала, хотя должна направляться на первый урок в класс.

Я, Делайла МакФи.

— Делайла? — когда я смотрю вверх, передо мной стоит директор. — Разве ты не должна быть в классе?

Он улыбается мне. Он тоже не верит мне, что я прогуливаю.

— Эм… миссис Винкс попросила меня, забрать книгу у мистера Морриса в спортзале.

— О, — говорит директор. — Отлично, — он кивает мне, чтобы я шла дальше.

Одно мгновение я пристально смотрю на него. Действительно так легко быть другой? Тогда я начинаю бежать.

Только в раздевалке я останавливаюсь. Так рано утром он обычно пуст, я знаю об этом. Я сажусь на скамейку, вытаскиваю книгу из рюкзака и снова открываю ее.

Настоящие сказки не для чувствительных. Детей поедают ведьмы и на них охотятся волки; Девушки впадают в кому или живут со злыми родственниками.

Но в конце все эти боли и мучения не окупались, так как в конце всегда был счастливый конец.

Внезапно мне становится на важно, получу ли я в конце полугодия по французскому четыре с минусом или то, что я единственная девушка в школе, у которой еще нет партнера для весеннего бала.

Счастливый конец, все остальное уходит в тень. Но если счастливый конец изменится?

Такое случалось с моей мамой. Когда— то она любила моего отца, иначе они бы не поженились, но сейчас она даже не хочет разговаривать с ним, если он звонит на мой день рождение или рождество.

Вероятно, последнее сообщение в сказке тоже ошибочно, на самом деле оно должно звучать: Иногда внешность обманчива.

Все еще никакой шахматной доски на песке.

Лихорадочно я перелистываю страницы. На большинстве из них принц Оливер не один, а с кем— либо вместе: собакой, злодей Раскуллио, принцесса Серафима. Но на одной картинке стоит только он.

Это моя любимая картинка.

Она находится почти в конце истории, после того, как он перехитрил дракона Пиро и оставил чудовище на попечение капитана Краббе и пиратов.

Затем пираты перевозят Пиро на корабль, Оливер остается на пляже и смотрит на каменный утес с башней, в которой заточена Серафима. На сорок третьей странице он начинает забираться на нее.

Я высоко поднимаю книгу, чтобы лучше рассмотреть Оливера. Изображение цветное, темно черные волосы растрепаны из— за ветра, мышцы на руках напряжены от усилия, когда он забирается по гладкой скале.

Бархатный камзол зеленого цвета уничтожен: обожженный дыханием Пиро и порвался, когда Оливер выбирался с корабля пиратов. Он зажал кинжал между зубами, чтобы схватиться рукой за следующий выступ.

Его лицо обращено к морю, где вдали исчезает корабль.

Я думаю, мне особенно нравится эта иллюстрация из— за особенного выражения на его лице. Собственно, в этот момент он наполнен решимостью. Или, вероятно, пылающую любовь к его принцессе. Но вместо этого он выглядит как— то… ну да, как будто ему чего— то не хватает.

Как будто он лучше бы оказался на корабле пиратов. Или где угодно, только не на этой скале.

Как будто он что— то скрывает.

Я наклоняюсь вперед, до тех пор, пока мой нос чуть ли не касается бумаги. Картинка расплывается, чем ближе я наклоняюсь, но я могла поклясться, что на одно мгновение, глаза Оливера посмотрела на меня.

— Я бы хотела, чтобы ты был реальным, — шепчу я.

Из динамика раздевалки звучит звонок. Итак, прошел первый урок, сейчас начинается алгебра. Вздохнув, я кладу книгу на скамейку в раскрытом виде. Снова открываю молнию рюкзака, а затем беру книгу в руки. И мое дыхание замирает.

Оливер все еще забирается по скале. Но кинжал больше не находится у него в зубах, а в его правой руке. Кончиком стального лезвия Оливер царапает тонкую линию, белую линию в темном граните, затем еще одну и еще.

П

Я протираю глаза. Это же не Nook, Kindle Fire или iPad*, а совершенно обычная книга. Без анимации и всяких прибамбасов. Глубоко вздохнув, я касаюсь, бумаги пальцем как раз в этом месте и снова убираю.

Медленно на поверхности скалы возникают два слова.

Помоги мне.

Глава 4

Страница 11

Судя по сложившейся ситуации, Оливер мог чувствовать себя счастливо, так как его названная невеста не находилась в столетнем сне, не обладала длинной косой, по которой ему нужно было бы забираться, чтобы спасти ее.

Тем не менее, с другой стороны, он слепо погрузился в эту затею, даже не зная, где могла находиться девушка.

Он оседлал своего жеребца Сокса и находился уже у ворот, когда остановился. Повернулся к Фрампу, бежавшему рядом со своим господином, и громко сказал: — А теперь куда ехать?

Спасти принцессу — не такое уж и простое дело, если обладать таким малым количеством информации.

Фрамп залаял хвостом и повернул морду к заколдованному лесу.

Оливер вздрогнул. Хотя это и была самая короткая дорога к хижине волшебника Орвилля, который мог предоставить ему информацию о месторасположении всех жителей королевства, которые могут помочь в его поисках, но все же эта дорога была полна преград.

Там были выпуклые корни, о которые мог споткнуться конь, идущий галопом, и низко опущенные ветки. Некоторые части леса были настолько непроходимыми, что ничего не было видно и в полуметре.

И так как лес был заколдован, его можно было сравнить с лабиринтом, пути которого постоянно менялись, никто никогда не проходил по одной и той же дороге дважды.

Он закрыл глаза и представил себе принцессу Серафиму, которая была проклята, и должна была вести жалкую жизнь со злодеем, если ему не удастся спасти ее.

Разумеется, что теперь было так, что с появлением Оливера она решит…

Он схватил компас, который носил на шеи, и подумал при этом о доме, от которого он находился всего в нескольких метрах. Возможно, его мама была права; возможно, осторожность лучше, чем потворство.

Но прежде чем решиться идти, он обернулся назад на высокие безопасные стены замка, маленький блуждающий огонек пролетел перед его глазами. Когда он прищурил глаза, смог разглядеть, что это была фея. Эти скверные маленькие существа жили за счет лжи и сплетен.

Поговаривали, что они могли погрузить взрослого мужчину в сон, чтобы украсть у него его самые сокровенные тайны. Оливер помахал рукой перед лицом, чтобы прогнать существо, но фея просто поднялась выше, как пылающий огонек, а затем сильно укусила Сокса в зад.

Жеребец встал на дыбы и помчался в сторону волшебного леса. Оливеру не оставалось ничего другого, как крепко ухватиться за поводья и надеяться, что Фрамп сможет успеть за ним.

Сильно дергая поводья, принц Оливер смог, наконец, остановить лошадь.

— Все в порядке, хороший мальчик, — успокаивал он Сокса, блуждая вокруг взглядом, и пытаясь сориентироваться.

Но было слишком темно, он не мог ничего разглядеть.

Но потом заметил внезапно маленький огонек. А затем еще один.

Третий. Если он прищуривал глаза, он увидел длинные, стройные ноги фей в призрачном ореоле порхающих крыльев.

Фея парила перед его лицом, пытаясь загипнотизировать. Ее волосы можно было сравнить с бушующей бурей искр, которые шелестели при каждом движении. Ее прозрачная кожа светилась в темноте как луна.

Если она смеялась, он мог увидеть ее зубы, совершенные, маленькие кинжалы. Прежде чем он успел отвернуть, она подлетела к нему и укусила в шею.

— Ай! — закричал Оливер и ударил ее, в то время как она слизывала кровь с губ.

— На вкус как королевская, — сказала фея. — Как вино и богатство.

— Я — принц, — ответил Оливер. — И я отправился в путь, чтобы спасти принцессу.

Вторая фея уселась на его руку и впилась зубами в его большой палец так, что Оливер взвыл.

— Он врет, — объяснила вторая фея. — Я чувствую вкус страха.

Третья фея аккуратно уселась на кончик носа Оливера.

— Страх? Я знаю, кто этот мальчик, — она посмотрела в глаза Оливера. — Он сын короля. Я — Спаркс. Та, которая подарила тебе мудрость.

Первая фея подлетела к ней. — А я — Эмбер. Я подарила тебе верность.

— А я — Глинт, — сказала вторая фея. — Я подарила тебе жизнь.

— Спасибо за все, — вежливо сказал Оливер, так как принц должен быть вежливым. — Но я, правда, был бы рад, если бы вы позволили мне пройти через лес.

— Нет, — возразила Спаркс. — Это слишком опасно.

Эмбер кивнула. — Юноша без мужества не должен отправляться в опасное путешествие. — Глинт, еще раз укусила лошадь, чтобы она поскакала домой.

— Нет! — выкрикнул Оливер. — А если я вызову вас?

Он немного знал о феях, собственно, вообще очень мало знал. Каким— то образом они умудрялись выманивать людские тайны, не выдавая при этом свои собственные.

Но Оливер видел, как храбрейшие рыцари возвращались назад в замок, если голодные до воспоминаний феи, высасывали их из их духа. Они были разбиты и вспыльчивы, а иногда проявляли раскаяние.

— Если я выиграю у вас в вашей же игре, — спросил Оливер скорее интуитивно. — Это бы вдоволь доказало вам мое мужество?

— Игра? — спросила Спаркс, и ее волосы заискрились от волнения.

Эмбер опустилась на его плечо и прошептала ему на ухо:

— Но правила определяем мы.

Глинт взлетела на ветку перед его лицом и позвала сестер. Когда головы трех фей склонились друг к другу, их волосы начали светиться как единый огонь еще светлее. Наконец, Глинт отделилась от остальных.

— Ты должен излучать свет, который бы светил ярче, чем мы вместе.

— Понятно, — согласился Оливер без промедления.

Феи посмотрели друг на друга. — Эти глупые люди, — сказала Эмбер. — Они же не могут светиться.

— Что ты дашь нам, если выиграем мы? — захотела узнать Спаркс.

Оливер задумался. — Все мои тайны, — объявил он торжественно. — Все до единой.

Волшебницы захлопали в ладоши и молния рассекла воздух.

— Сначала я, — защебетала Глинт и начала порхать, после чего светящийся ореол вокруг нее разрастался.

Лес на расстоянии шести стволов деревьев ненадолго погрузился в свет, прежде чем снова потонуть в темноте.

— Начинающая, — поддразнила ее Эмбер. Она быстро обернулась вокруг своей оси, причем она расправила крылья как у вертолета, и уже теплое сияние бронзового цвета окружило Оливера.

Как и у Глинт ореол распространялся все дальше, на этот раз свет охватил десять стволов деревьев, затем снова погас.

— Теперь вы можете поучиться у меня, дамы, — предложила Спаркс. Она свернулась в комок и стала такой маленькой как головка булавки, чтобы затем, внезапно раскрыться, распустив вокруг золотой венок лучей.

Сияние было горячим, ярким, даже по сравнению со светом Глинты и Эмбер, но тоже быстро угас.

— Твоя очередь, — сказала Глинт и подняла при этом тонкую, серебряную бровь.

— Подожди. А если выиграю я, — возразил Оливер, — Я хочу узнать правильное направление.

Феи, которые беспрерывно моргали, шептались друг с другом. — Правильное направление, — согласились они.

Оливер покопался в сумке на седле у Сокса и вытащил пакет, который королевский повар дал ему перед отъездом. В нем лежали два яйца сваренных в крутую, кусок сыра и буханка хлеба.

Кроме того маленький мешочек с пряностями.

Оливер открыл мешочек и мягко подул на щепотку перца, так что образовалось облачко, которое окутало фей.

Глинт, Спаркс и Эмбер одновременно чихнули, в этот момент фейерверк из светлых вспышек осветил весь волшебный лес.

— Ну, — сказал Оливер и снова уселся в седло. — Это обозначает только одно, что я…

Но прежде чем он успел договорить, Сокс тоже был вынужден чихнуть. Он встал на дыбы и случайно ударил копытом Глинт, которой пришлось защищаться.

Снова Оливера охватил смертельный страх, в то время как жеребец кинулся в волшебный лес. Наконец, они вломились в чащу, и как раз вовремя Оливер заметил, что они приближались к утесу. И на огромной скорости.

— Тпрууу! — заорал он и натянул поводья.

Два метра до края утеса. Метр.

Полметра. Каким— то чудом Сокс остановился на самом краю.

— Слава Богу, — проговорил Оливер.

Его слова прозвучали слишком рано.

Так как Сокс остановился, а Оливер нет.

Он перелетел через голову лошади, и полетел вниз с утеса прямо в бушующий океан.

Глава 5

Оливер

Есть только одна страница в книге, на которой я один, где нет никого из других персонажей, на которой только я должен что— то делать или говорить.

Я там я иногда испытываю, свои границы до того как читатель начинает читать.

Например, я пою во все горло.

Или вместо того, чтобы забираться по скале, сижу на земле до последнего момента, пока книга не затаскивает меня в самый последний момент на утес.

Иногда я пытаюсь попасть на край утеса, туда, где можно прыгнуть со скалы, так как кто— то согнул страницу много лет назад.

При случае я забираюсь на самую высокую точку, чтобы заглянуть за край иллюстрации в расплывчатый мир.

Все это не имеет никакого смысла, так как никто не замечает, что я делаю, и почему меня каждый раз затаскивает в водоворот сказки.

До сегодняшнего дня.

Как только я заметил, что Делайла увидела шахматную доску на песке, которая вообще не упоминается в истории, я задумался, могла ли она быть той самой, которая…

Той самой, которая могла замечать вещи, которые не являлись частью истории.

Прежде всего, меня.

По меньшей мере, я не мог позволить упустить это мгновение и не попробовать. Поэтому я нацарапал «Помоги мне» на скале, и она увидела это. Я совершенно уверен, что она видела.

Я цепляюсь за скалу и перестаю дышать, так как боюсь, что она просто перевернет страницу также, как и другие.

Но она этого не делает.

— Как? — спрашивает она, и я медленно поворачиваюсь так, чтобы посмотреть прямо на нее.

Я откашливаюсь и пытаюсь громко говорить. Проходит вечность пока мой голос доносится до читателя, и разговор стоит огромной концентрации для кого— то, кто не приучен к этому.

— Ты можешь… можешь меня слышать? — спрашиваю я.

Она дышит с трудом. — Ты — англичанин?

— Прости?

— У тебя акцент, — говорит он. — Я никогда не слышала акцент во время чтения… — внезапно ее глаза

расширяются. — О святые небеса! Я схожу с ума. Книга не только меняется, она еще и говорит со мной…

— Нет, это я тот, кто разговаривает… — мое сердце неистовствует, и все мысли в голове перемешиваются. Эта девочка, эта Делайла, только что ответила на мой вопрос. Она услышала меня.

Она делает глубокий воздух. — Прекрасно, Делайла, теперь возьми себя в руки. Наверное, у тебя температура. Надо принять пару таблеток парацетамола, и все пройдет… — она хочет закрыть книгу, и я кричу, собрав все свои силы.

— Нет! Не делай этого!

— Ты не понимаешь этого, — говорит она. Ее щеки краснеют, а взгляд становится диким. — Персонажи из книг не реальные, — она ударяет себя по лбу. — Почему я вообще говорю все это вслух?

— Потому что я довольно реальный, — умоляю я. — Такой же реальный как и ты, — я встречаюсь с ней взглядом. — И ты единственная читательница, которая заметила это.

Затем Делайла слегка приоткрывает губы. Я замечаю, что ловлю себя на мыслях об этих губах, какие они мягкие и сладкие и гораздо более достойные для поцелуев, чем у Серафимы.

Она отклоняется назад, так что я могу рассмотреть не только лицо, но и ее темные волосы, розовую рубашку и страх.

— Пожалуйста, — говорю тихо я. — Дай же мне шанс.

Я замечаю, что она не может решить, захлопнуть ли ей книгу или просто слушать. Поэтому я прыгаю с края скалы вниз.

— Как ты это сделал? — пыхтит она затаив дыхание.

— Где твои батарейки?

— Батарейки? Что это такое? — говорю я и с трудом поднимаюсь на ноги.

— Ты двигаешься, — обвиняюще говорит она и указывает на меня пальцем.

— Ты тоже, — отвечаю я и решаю сделать маленький тест, бегу в бок к краю, чтобы сделать там сальто. — Ты видела это?

— Да, но…

— А как тебе это? — я держусь за утес и забираюсь наверх как обезьяна. Наверху раскачиваюсь, прыгаю и обвиваю руками крючок буквы «у».

А потом начинаю раскачиваться туда— сюда.

— А сейчас ты продолжаешь это делать, — говорит Делайла.

Я улыбаюсь. — Окажи мне любезность, — прошу я.

— Могла бы ты повернуть книгу на бок?

Она делает это, и я отпускаю руки, так что с легкой проворностью приземляюсь на длинном краю страницы, и спускаюсь вниз по иллюстрации.

— Не понимаю, — шепчет Делайла и снова ставит книгу прямо. — Как ты двигаешься?

— Я думаю, также как и ты.

Медленно она поднимает руку над книгой. — Сколько пальцев?

— Три.

— Ты тоже можешь меня видеть?

— Я всегда мог тебя видеть, — говорю я. — Довольно приятный вид.

Я наблюдаю, как она становится красной.

— Я уже прочитала сотни книг. Почему ничего подобного не происходило раньше? — спрашивает она.

— Пожалуй, я не такой как большинство персонажей, — говорю медленно я. — Все другие очевидно вполне довольны тем, как протекает их жизнь, и просто делают то, что от них требуется. Я никогда не подходил этому. Я постоянно задавался вопросом, как это быть кем— то… другим.

Глаза Делайлы становятся круглым. — Я тоже постоянно спрашиваю себя об этом.

С сияющим выражением лица я улыбаюсь ей. — Видишь, как у нас много общего.

Она натягивает гримасу. — Да. Например, я разговариваю с книгой, а ты убежден, что ты живой. Мы оба сумасшедшие.

— Или просто видим больше других…

— Возможно, я съела что— то неправильное, — предполагает Делайла, встает и мечется по кругу. — Вероятно, апельсиновый сок пропал или я приняла слишком много таблеток с витаминами и теперь страдаю от галлюцинаций…

— Только не снова, — вздыхаю я. — Разве мы только что установили, что я не плод твоего воображения?

— Ты просто не можешь быть настоящим, — шепчет Делайла.

— А почему бы и нет? Ты, правда, веришь, что истории существуют только тогда, когда ее читают?

— Хм, — говорит Делайла. — Хм, да.

Я упираю руки в бока.

— Если ты вечером идешь спать, ты же не перестаешь существовать?

— Конечно, нет…

— И откуда ты знаешь, что сама не являешься частью какой— нибудь книги? То, что как раз кто— нибудь сейчас не читает твою историю?

Она смотрит на меня и щурит глаза, пока до нее постепенно доходит, что это значит. — Но ты же — часть сказки.

— Именно. Часть сказки. А это значит, что я — что— то большее, чем может уловить глаз читателя. Ты задумывалась когда— нибудь над тем, что, возможно, за тем, что ты видишь, скрывается намного больше? Возьмем, к примеру, Сокса. Да, пожалуй, лучше Сокса. Он на самом деле никакой не бесстрашный конь, а впечатлительная девчонка. А Раскуллио, собственно, очень приветливый парень! Он собирает бабочек и с особой страстью выпекает пироги в свободное время! А Серафима…

— Я всегда мечтала, стать Серафимой… — вздыхает Делайла.

— Тогда тебе, вероятно, стоит пересмотреть свои жизненные цели. У нее мозг как у морского огурца, — раздражаюсь я.

Я замечаю, что мне слишком сильно нравится эта девочка. Не только, потому, что она так красива, что слова путаются у меня в голове, но и потому что во время нашего разговора у меня появляется чувство, как будто мы знаем друг друга всю нашу жизнь.

С ней я могу беседовать так же непринужденно, как и с Фрампом. И через некоторое время, я понимаю, что нашел хорошего друга.

— Могу я спросить? — прошу я. — Почему ты читаешь эту книгу снова и снова?

— Хм… я не знаю точно, — признается Делайла. — Из— за этой единственной строчки, я ценю ее. «Расти без отца», — она отводит взгляд. — Мне нравится думать, что кто— то другой еще знает, каково это.

Я испытываю легкий укол, когда мне становится ясно, что она в реальной жизни вытерпела, ставит все в тень, что я пережил в сказке. В конце концов, я никогда не виделся с королем Морисом, для меня он — обычное имя на бумаге.

Делайла вытирает рукой глаза.

— Ну, собственно, я не имею права сетовать. У многих детей вообще нет никого, кто бы заботился о них. И моя мама отличная. Она любит меня до сумасшествия. Она бы все для меня сделала.

— Но она не хочет, чтобы ты читала эту книгу, несмотря на то, что она делает тебя счастливой, — хмурю я лоб.

Делайла смотрит на меня непонимающим взглядом. — Ах это, нет, — говорит она пожимая плечами. — Она просто считает, что я вообще слишком много читаю. Ей хочется, чтобы я больше бывала на улице.

— Можно кое— что у тебя спросить? — осведомляюсь я. — Почему ты читаешь книги, когда можешь переживать тысячи приключений там снаружи каждый день?

— Так как с книгой можно быть уверенной, что все останется, так как есть. Все другое меняется, когда этого меньше всего ждут, — с горечью в голосе отвечает она. — Семьи распадаются, и ничто не вечно. В книгах всегда знаешь, что произойдет дальше. Там нет никаких неожиданностей.

— И почему ты считаешь, что это хорошо?

— Ты должен лучше понимать, почему я не очень люблю рисковать…

Я кривлю лицо. — Это просто моя роль, которую я играю в истории. Если бы у меня была возможность, я бы отдал все, чтобы не знать, что случится утром.

— Люди в реальном мире совершили бы убийство ради счастливого конца, и ты хочешь просто так отказаться от этого?

Я отвожу взгляд. — О счастливом конце, пожалуй, не может быть и речи, когда снова и снова возвращаешься в начало. Я никогда не переживал то, что происходит после счастливого конца.

Внезапно я слышу еще один голос из другого мира.

— Делайла МакФи, почему ты не в классе?

— Что такое класс? — спрашиваю я.

— Заткнись! — говорит она сквозь зубы.

— Простите, мисс МакФи, я правильно вас понял? Вы только что сказали, что я должен закрыть рот?

— Нет, мистер Фарнсворт. Я никогда не говорила ничего подобного, мистер Фарнсворт…

— Но только что сказала, — говорю я ухмыляясь.

Она сразу же захлопывает книгу.

Совершенно темно. В этот раз я не был готов. Я слышу, как другие персонажи выбираются из своих декораций, чтобы проследовать, друг за другом с удовольствием проводить свободное время, но я только прищуриваю глаза и жду.

И действительно, совсем скоро книга снова открывается.

— Теперь слушай, — соплю я. — Это крайне не вежливо, заканчивать беседу, совершенно не попрощавшись. Ты должна извиниться и сейчас же.

Она сопит в ответ. — Сначала извинись ты! Чего ты хотел добиться? Например, чтобы меня оставили после уроков?

Не имею ни малейшего представления, что это такое. Но я очень хорошо знаю, что никто никогда не решался разговаривать со мной во время того, как книга была открыта.

Я же все— таки принц. Но этой девочке, кажется, совершенно плевать на это.

Но вместо того, чтобы рассердиться, мне стало любопытно.

— Что значит «остаться после уроков»?

— Это… не важно, — говорит она. — Послушай, ты не можешь просто разговаривать, когда другие люди рядом.

— Поверь мне, они не услышат меня. Никто не слышит меня.

— Нда, но они слышат меня, и нормальные люди не разговаривают с книгами.

Я ухмыляюсь. — В таком случае я рад, что ты ненормальная.

— Ты просто не понимаешь. Разговаривать громко с несуществующими персонажами — только вершина айсберга.

— Вершина айсберга?

— Нда, — говорит она. — Тебе же нравится быть реальным, но ты прячешься в книге.

— Именно поэтому мне нужна твоя помощь.

— Я не понимаю…

Очень спокойно я смотрю в медово— коричневые глаза.

— Я хочу, чтобы ты вытащила меня отсюда.

Глава 6

Делайла

Итак, прекрасно. На самом деле всего этого не было.

Моя мама права. Мне нужно больше спать. Уже плохо, что я привязалась к одной книге. Думать о том, как достать персонажа из книги, не может быть и речи.

— Я не верю, что это сработает, — говорю я.

— Это же не тоже самое, как вытащить кого— нибудь из тюрьмы.

— Я же не преступник!

— Нет ты двухмерная иллюзия размером в пару сантиметров, — уверенно говорю я. — Если ты выйдешь, что ты будешь делать? Жить в картонной коробке из— под ботинок? Жить как Мальчик с пальчик?

— Кто такой «Мальчик с пальчик»?

— Тоже персонаж одной книги, — говорю я.

Внезапно я вспоминаю, как учитель во втором классе сказала нам, чтобы мы всегда брали с собой вырезанные фигурки «Мальчика с пальчика» во время пасхальных каникул.

Мама и я сделали несколько фотографий с ним в Бостоне, как мы едим суп из ракушек и киваем тюленям в аквариуме.

Итак, возможно, Оливер не был первым вымышленным персонажем, который любил путешествовать.

— Ты же совершенно не знаешь, останусь ли я таким же маленьким или нет. Возможно, я принял бы нормальный размер, чтобы подходить к твоему миру, если вообще смогу туда попасть.

— Почему мы вообще обсуждаем это? — взрываюсь я. — Невозможно достать персонажа из книги!

— Откуда ты можешь это знать? Разве ты уже пробовала это сделать?

— Нет, но Золушка тоже не работает в Старбакс, потому что она не существует.

— Золушка? Старбакс?

— Именно. Ты и десяти секунд не продержишься в этом мире, — объясняю я ему. Здесь, во внешнем мире, столько всего, чего ты не знаешь.

— Я знаю тебя, — настаивает Оливер.

От того, как он смотрит на меня, я практически забываю, что все это только плод моей фантазии.

— Ты едва меня знаешь. Мы общаемся, возможно, от силы минут двадцать.

— Ошибка, — говорит Оливер. — Я знаю, что твоя комната выкрашена в розовый. И что ты прикусываешь нижнюю губу, когда Раскуллио и я деремся.

И что ты каждую ночь говоришь «Спокойной ночи» своей золотой рыбке. И что ты по утрам, когда одеваешься, иногда танцуешь под музыку, которую издает странный маленький ящик…

— Ты наблюдал за мной, когда я одевалась по утрам?

Он ухмыляется. — Если ты оставляешь книгу всегда открытой…

— Мы даже не знаем, произойдет ли это снова, — говорю я. — Возможно, ты навсегда исчезнешь, когда я сейчас закрою книгу.

Оливер делает шаг вперед. — Попробуй.

— Что?

— Закрыть книгу.

— Но что если…, — я поняла, что не хочу, чтобы он исчез. Но даже если я действительно не верю, что он реальный, также как если я не понимаю, почему я могу разговаривать с ним, отчасти мне это нравится.

Мне нравится, что я единственный человек в мире, который слышит, что он говорит. Это придает мне чувство, что мы созданы друг для друга. То как происходит в сказках, но не в моей повседневной жизни. — Ты уверен? — шепчу я.

Оливер кивает. Я начинаю закрывать книгу, затем я слышу его крик и быстро раскрываю книгу обратно. — Только на случай, — говорит он и смотрит при этом прямо в глаза. — Только на случай, если… не получится. Я хотел бы, чтобы ты знала одно, Делайла. Ты уже самое большое приключение моей жизни.

Осторожно я касаюсь белого фона позади Оливера.

Он вытягивает руки вперед к моим рукам и растопыривает пальцы, прижимая их к тончайшему барьеру между нами.

Я чувствую его прикосновение, тепло его кожи.

Прежде чем потерять смелость, я захлопываю книгу.

Делаю глубокий вздох. Затем еще один. Проговариваю по буквам слово М— И— С— С— И— С— С— П— И. Затем листаю книгу до сорок третьей страницы.

Там все тот же утес и вдали море. То же каменистый морской берег, на котором стоял Оливер.

Не хватает только Оливера.

Это похоже на то, как будто меня ударили в солнечное сплетение. Слезы жгут глаза, и я задаюсь вопросом, как потеря того, чем никогда не могла обладать, могла так выбить меня из колеи.

И именно в этот момент Оливер высовывает голову из-за скалы. — Это же была просто шутка, — говорит он улыбаясь.

— Очень смешно! — я уже хочу снова закрыть книгу.

— Подожди- подожди! Мне очень жаль. Правда!

Я снова расправляю страницы. — Ты виноват передо мной, — бормочу я.

— Я исправлюсь снова, обещаю, — клянется Оливер. — Как только выберусь из книги.

— Но мне, правда, нужно идти, — объясняю я ему. — Если я не пойду на математику, мне влетит.

Оливер кивает. — Ясно, — говорит он и медлит.

— Математика очень далеко?

Я сдерживаю улыбку.

— На расстояние светового года, — говорю я. — Я скоро вернусь.

— И тогда ты поможешь мне выбраться отсюда?

— Я не знаю…

— Обещаешь? — спрашивает Оливер.

Я не могу припомнить, чтобы кто-нибудь так радовался моему возвращению. Большинство из моих школьных товарищей рады, если я ухожу, а другим это вполне безразлично. Конечно за исключением Джулс, но она не нуждается во мне. Во всяком случае, не так как Оливер.

— Да, — говорю я. — Обещаю.

Я мучаюсь на математике и английском, а также переживаю неловкий момент, когда на уроке социологии, когда мистер Увенга спрашивает у меня имя министра иностранных дел, на что я отвечаю «Оливер». Наконец наступает свободный час. Джулс и я встречаемся за привычным столиком в кафетерии.

За тем, за которым сидят все зубрилы. Джулс, вероятно, могла бы сразу объявить результаты любовных приключений между Обамой и кошкой, даже не заглянув при этом в аналитическую книгу.

Она опускается на стул рядом со мной и вздыхает. — Еще четыре часа тридцать шесть минут и двенадцать секунд, пока нас не отпустят из этого чистилища на выходные.

— Возможно и больше, — говорю я, все еще не до конца придя в себя.

— Ок, я объясню тебе, как работает беседа. Я говорю что-нибудь, ты что-нибудь отвечаешь, но это относится к тому, о чем я говорила. Так, как будто это хоть чуть-чуть тебя интересует.

— ЭЭ? — я поворачиваюсь к ней и трясу головой. — Мне очень жаль. Я сегодня как-то не совсем здесь.

— Что случилось? — она отправляет виноград в рот. — Увенга снова застал врасплох со своим тестом? И если да, можешь сказать мне тему, чтобы я могла подготовиться?

Я так хочу рассказать ей обо всем. Я хочу, чтобы она сама увидела, так как если поверит она, это значит, что я не сошла с ума. В любом случае она моя лучшая подруга, которая позволит мне высказать, не перебивая, и не будет считать меня невменяемой.

Итак, я взвешиваю все. — Ты когда-нибудь задавалась вопросом, что происходит, когда книга закрывается?

Джулс перестает жевать. — Хм, остается закрытой?

— Нет, я имею в виду, что происходит с персонажами в книге?

Она наклоняет голову. — Это просто слова.

Она смотрит на меня вопросительно. — Это как то связано с уроком английского?

— Нет. Это написанные слова, но они что-то большее, чем это. Они же оживают в твоей голове, верно? Откуда ты знаешь, что они не живут дальше, когда ты прекращаешь читать?

— Это так как маленькие дети думают, что, когда они засыпают, их плюшевые игрушки оживают и устраивают вечеринку?

— Да, именно это.

Джулс улыбается. — Однажды я оставила на всю ночь включенной камеру отца, так как думала, что смогу поймать свои игрушки на горячем. Я была убеждена, что мой плюшевый Элмо* (*кукла из Улицы Сезам) — убийца с топором, — она пожимает плечами. — Если бы это могло быть, то на видео это обязательно было бы видно.

— У меня есть кое-что получше видео, — говорю я, бросив короткий взгляд на заучек, которые сидели напротив нас.

Они были полностью погружены в алгебру, решая матрицы и калькулятор, так что это было равносильно тому, что мы с Джулс могли бы находиться на луне. Поэтому я вытаскиваю книгу из рюкзака и открываю на сорок третьей странице, на той странице, на которой Оливер, и я общались. — Я должна тебе кое-что показать, — говорю я. — Только взгляни.

Я слегка продавливаю корешки книги так, чтобы книга оставалась открытой. — Что это? — спрашивает Джулс и слегка улыбается. — Ты украла ее у детей, с которыми ты недавно сидела?

— Просто почитай, — говорю я.

Джулс поднимает бровь, но начинает читать вслух.

— Оливер ухватился за корень, который выступал из скалы, и еще немного подтянулся выше. Зажимая кинжал между зубов, он вытянул руку наверх, затем другую, и таким образом забирался наверх крутой гранитной стены, его переполняла решимость. «Серафима,» — подумал он. «Я иду за тобой.»

— Пожалуй, едва ли, — говорю я.

— Ты что-то сказала? — спрашивает Джулс.

— Просто посмотри внимательно, — убеждаю я ее.

Мы обе смотрим на иллюстрацию. Затем Джулс пихает меня в плечо. — Делайла? На что именно я должна смотреть?

Несмотря на то, что книга открыта уже около тридцати секунд, Оливер не шевелится и ничего не говорит, вообще не показывает, что он больше чем иллюстрация на странице.

— Скажи что-нибудь, — шепчу я.

Джулс удивленно смотрит на меня. — Ээ, очень красивый пассаж?

Факт того, что Оливер не хочет разговаривать с нами обоими, вызывает тошноту. Похоже на то, что он может показываться только мне. Если я расскажу ей сейчас, что разговариваю с принцем из сказки, который хотел бы, чтобы я вытащила его из сказки. Джулс проводит меня к школьной медсестре или же отведет к детскому психологу.

Джулс, которая так хорошо понимает меня, просто не сможет понять… а также я рискую потерять единственную подругу, я не могу так поступить.

— Я все еще жду. Он сейчас выпрыгнет со страницы и нападет на нас с ножом?

«Если бы ты знала,» — думаю я, но делаю вид, как будто Джулс сказала суперскую шутку. — Ну, это было бы довольно весело, конечно. Я просто хотела показать тебе, как страшно изображена эта сцена. Автор просто великолепен, или? Если читать слова, такое ощущение, как будто… это происходит на самом деле!

На всякий случай я смеюсь громким, искусственным смехом. Джулс смотрит на меня, как будто у меня на лбу вырос рог. — Ты снова нюхала текстовые марки? — уточняет она.

Я убираю книгу назад в рюкзак.

— Ах, я совершенно забыла, я должна пройти дополнительную проверку у мадам Борноигне, — тайком я проклинаю Оливера за то, что я выгляжу сейчас как полный болван. — Я позвоню тебе после школы, — говорю я и спешу из кафетерия.

Обычно я не прячусь в туалете для учителей. По правде мне даже мысль об этом никогда раньше не приходила. Но сегодня произошли значительные вещи, которые нельзя было бы представить и в мечтах.

Сейчас мне просто нужно остаться наедине с этой книгой, а в учительском туалете я могу закрыть дверь, и вокруг не будет злоязычных девушек, которые побежали бы к преподавателю, чтобы рассказать все в красках учителю про ученицу, которая разговаривает вслух со сборником сказок.

Я снова открываю книгу на сорок третьей странице, наклоняюсь совсем близко над бумагой и шепчу: — Эй!?

Когда Оливер улыбается, я перестаю дышать. — Ты вернулся. Ты обещала…

и сдержала слово.

«Возьми себя в руки,» — говорю я сама себе.

— Что это было только что?

— Что именно?

— Почему ты не ответил, когда я попросила тебя об этом?

— Я думал, ты не хочешь, чтобы я разговаривал с тобой, если другие рядом.

— И по-прежнему не хочу, — подтверждаю я.

— Тогда я не совсем понимаю… Ты обижена из-за того, что я сделал то, о чем ты меня просила?

— Я обижена, потому что Джулс не чужая.

— Для меня чужая, — говорит Оливер. — Она бы все равно не услышала меня даже, если бы я орал во все горло.

— Откуда ты можешь это знать? Ты же не пробовал.

— Я уже годами пытаюсь, и ты первая, кто заметил меня.

Я вздыхаю. — Но, если бы ты поговорил с Джулс, если бы она смогла тебя услышать… — мой голос срывается.

— Тогда ты не чувствовала бы себя такой сумасшедшей? — мягко спрашивает Оливер. — Ты не можешь просто верить в меня, как я в тебя?

— Я не знаю больше, во что должна верить, — говорю я совершенную правду. — Чего-то подобного со мной еще не происходило.

Оливер садится на землю. — А со мной вообще еще никогда ничего не происходило.

Я наблюдаю за ним, как он смиряется с тем, что навечно пойман в истории, которую выдумал кто-то другой. Если бы я сама могла бы написать свою историю, то мой отец никогда бы не ушел от нас, и моей матери не пришлось бы так надрываться, так что вечером она падает в кровать смертельно уставшая, даже не поужинав.

Если бы я писала свою историю, я бы не разбивала коленную чашечку капитану команды поддержки и тогда против меня не ополчилась бы вся школа. Если бы я писала свою историю, Оливер был бы здесь со мной, был бы тем, кто любит меня.

С другой стороны, вероятно, я могу изменить направление своей собственной жизни. Или, по меньшей мере, попытаться.

— Я не понимаю.

— Что, если я вырежу тебя из книги, а ты перестанешь дышать? Если единственный воздух, которым ты можешь дышать, заключен внутри страниц?

— Вырезать? Кто вообще говорил про вырезание…?

— А что, если ты выберешься в наш мир, но таким будешь таким маленьким, что поместишься в моей сумке? — мой голос становится громче, когда я думаю обо всем, что могло бы пойти не так.

— Ты хотя бы попытаешься, — произносит Оливер медленно и его голос полон надежды, — вытащить меня отсюда?

— Да, но сначала мы проведем пробное испытание. До встречи на странице двадцать один, — я медлю. — Ты же видишь номера страниц, или?

— Если прищурю глаза, — говорит Оливер. — Они стоят так далеко в верхнем углу.

— Это то место, где ты идешь с Фрампом через лес… Да! Мы проведем опыт на собаке! — предлагаю я.

Оливер качает головой. — Фрамп? Ты не можешь этого сделать.

— Оливер, он просто собака. Вероятно, он никогда не узнает об этом.

— Только собака?! — Оливер в ярости подпрыгивает вверх.

— Эта «собака» говорит на трех языках, она — шахматный гений и случайно мой лучший друг. Или ты забыла, что он тоже раньше был человеком?

— Вероятно, я упустила эту часть, — соглашаюсь я, хотя ни за что бы не призналась, что часто перескакиваю страницы, на которых нет Оливера. — Если мы не можем взять Фрампа, что ты предлагаешь? Или даже бактерии в твоей книге занимаются исследованием ракетных установок?

— Я мог бы отдать тебе свой камзол, — предлагает Оливер.

— Лучше оставь одежду при себе. Я считаю, что мы должны посмотреть, что произойдет с живым существом, или?

— Подожди-ка, — он стремительно несется в другую сторону страницы, и на мгновение исчезает на краю иллюстрации, а затем появляется снова с улыбкой на губах. — Я могу предложить тебе рыбу с сорок второй страницы.

— Я не знаю… Разве мы не должны взять животное, которое не живет в воде? Если оно не выживет, мы не можем списать это на то, что у нее нет легких.

— Ты совершенно права, — вздыхает Оливер. Он шлепает себя по затылку, а затем проводит рукой по лицу. — Проклятые пауки.

Как только я хочу спросить его о том, откуда они могут взяться здесь, потому, что нахожу захватывающим все, что появляется, или исчезает таким образом. Но тогда я замечаю, что, вероятно, есть огромное количество микроскопически маленьких вещей, которые не замечает читатель: шахматная доска на песке, пауки, даже принцы. — Подожди! — я наклоняюсь ниже над книгой.

— Оливер, ты убил паука?

— Он укусил меня!

— Он был бы прекрасным кроликом — испытуемым, — объясняю я.

Его лицо светлеет. — Ну конечно. И если он выживет, тогда у меня действительно будет повод праздновать.

Он встает на четвереньки и начинает

искать животные. — Вот он, — говорит Оливер и вытягивает руку вперед. В его руке извивается паук.

— А теперь? — спрашиваю я.

Оливер смотрит на меня. — Ну да, я думаю, что ты просто заберешь его.

Осторожно я опускаю руку вниз и пытаюсь схватить паука, но ничего не происходит. Между нами барьер, тоньше, чем шелк, но невероятно крепкий.

— Так не пойдет.

— Я забыл про стену, — говорит он. Погруженный в мысли он опускается на землю.

— Стену? — спрашиваю я.

— То, что вероятно защищает нас, если читатель не аккуратно обращается с книгой или загибает страницу в середине рисунка.

Мягкая, но ничто не может преодолеть ее, она обладает большой силой, — он смотрит вверх. — Поверь мне, я пытался.

— Нам нужно что-нибудь, чтобы проделать дырку…

Оливер выхватывает кинжал из-за пояса, разбегается и бросается в мою сторону так стремительно, что я невольно закрываю лицо руками, как будто он мог выскочить оттуда и приземлиться прямо передо мной.

Но все же, когда я раздвигаю пальцы, он лежит на спине и пристально смотрит в небо.

— Оу, — бормочет он.

— Научный опыт номер 1, — говорю я. — Ты не можешь преодолеть барьер между нами.

Он садится и потирает лоб.

— Верно, — соглашается он, — Но у тебя есть шанс.

— Ты хочешь, чтобы я ковырялась ножом в книге?

— Нет, — говорит Оливер. — Ты должна

разорвать книгу.

Я дышу с трудом. — Даже не рассматривается!

Это книга из школьной библиотеки!

— Я знал же, что ты не воспринимала это всерьез, — шепчет Оливер. — Ну, давай, Делайла. Только маленькая трещинка, чтобы я смог просунуть к тебе паука.

Когда он снова дарит мне эту улыбку, которая заставляет меня чувствовать себя единственный важным для него человека во вселенной (но, вероятно в данном случае это соответствует действительности), я растеряна. — Ну, хорошо, — говорю я вздохнув.

Осторожно я зажимаю страницами между пальцами и делаю крохотную, едва видимую трещинку внутри.

— Делайла, — говорит Оливер. — Я не смог бы там просунуть даже микроба, не говоря уже о пауке. Могла бы ты попробовать еще раз, пожалуйста? И на этот раз немного более храбрее.

— Ну, хорошо, — я хватаю верхний край страницы пальцами и аккуратно тяну ее. Бумага рвется.

— Это должно быть наверху страницы, совершенно ясно… — Оливер косит глаза наверх и устало смотрит на крутую скалу, которая возвышается над ним.

— Ты же делаешь это и для Серафимы тоже, — говорю уверенно я.

— Редко бывает так смешно, — с пауком в кулаке он смотрит наверх. — Как я должен одновременно держать эту штуку и карабкаться по скале? — Оливер кривит лицо и кладет паука на язык.

— Это же отвратительно! — реву я.

— Ммффм, — говорит Оливер, но его взгляд говорит о другом. Он начинает карабкаться по скале, набирая скорость, приближаясь ближе к вершине скалы. Затем медленно двигается направо, туда, где я надорвала страницу.

Рука у рта он выплевывает паука. — Это, — говорит он, — было, правда, отвратительно. — Он смотрит на меня через плечо. — Ты готова?

— Да, — говорю я. Когда мои пальцы ложатся на разорванную бумагу, я чувствую себя идиоткой.

Оливер вытягивает руку. Паук начинает ползти по его ладони, по безымянному пальцу, мизинцу. Когда он добирается кончика пальца, его ноги ищут опору и находят трещину в бумаге.

И внезапно на моей ладони оказывается маленькая черная точка.

Он почти не видим, неприятно теплый и влажный. На моих глазах он начинает расти, до тех пор, пока не принимает нормальный размер восьминогого паука.

— Оливер! — говорю я удивленно. — Я думаю, это сработало!

— Правда? — он снова спрыгнул на берег и напряженно смотрит на меня вверх. — Итак, ты получила его?

Я смотрю вниз на маленького паука.

Все, посмотрев внимательно, я замечаю, что что-то не так. То, что я приняла за ноги, на самом деле буквы, которые перетекают друг в друга. Я различаю «к». И еще «п».

Нет, это не паук. Это слово паук, которое приняло форму паука и карабкается по моей руке.

Но прежде чем я успеваю рассказать это Оливеру, меня пугает стук в дверь туалета. Я стряхиваю паука — слово со своей ладони под крышку переплета и твердо сжимаю книгу. — Почти закончила, — кричу я.

Я осторожно снова открываю книгу. Животного нет.

Вместо этого я читаю, написанное тонким шрифтом по диагонали слово «паук».

— Оливер, — шепчу я, несмотря на то что страницы еще закрыты и он, вероятно, не

может меня слышать. — Я боюсь, что это не поможет нам.

Глава 7

Страница двадцать семь

Последнее о чем вспомнил Оливер, было погружение. Теперь он кувырком опускался на дно моря. Два угря обвивали и извивались друг с другом, когда они соприкасались, воду рассекал заряд электричества.

Легкие Оливера горели, они были готовы разорваться, и он задавался вопросом, так ли должна выглядеть смерть, не от руки мошенника, который похитил Серафиму, а совершенно банально — утонуть в море.

Внезапно он вспомнил о компасе, который висел вокруг его шеи. «Домой» — сказала его мать. Компас спасет его. Он на ощупь двигался вдоль кожаного шнурка и из последних сил пытался отыскать подвеску, но тогда он был сорван с его шеи.

— Неееттт! — кричит он, и его легкие наполнились водой. Он закрыл глаза и приготовился к худшему.

Пальцы проскользнули под его воротник. Мягкий рот прижался к его, и он почувствовал дрожь внутри груди.

— Серафима, — пробормотал Оливер и был при этом озадачен тем, что может разговаривать и дышать. Когда он, моргая, открыл глаза, в его руках лежала женщина.

Она обладала голубой кожей покрытой чешуей.

Ее волосы, черные, ужасно спутанные, подняты наверх и были переплетены с морской травой на макушки и ниспадали на спину за острыми прозрачными ушами.

На ее щеках поднимались и опускались пары жабр, а ее худая грудная клетка переходила в мускулистый, медно-золотого цвета хвост. У нее совершенно не было носа, а только глубоко посаженные ноздри, которые красовались над беззубой улыбке.

— Кто такая Серафима? — спрашивает девушка, и при этом ее ясные, голубые глаза сверкают. — Я — Марина.

В ужасе Оливер начал извиваться, пытаясь вырваться из ее объятий.

— Сестра, — произнес другой женский голос. — Он не принадлежит одной тебе.

Когда Оливер обернулся, он увидел вторую морскую нимфу, которая одевала компас его отца вокруг шеи. И в этот момент он услышал третий женский голос.

— О, да, мы ждали его.

Оливер умудрился уклониться от молниеносного хвоста Марины, в то время как морские нимфы превращались в шипящего угря цвета бронзы, который обвился вокруг верхней части его туловища, обездвижив его, и подтянул ближе к ней.

— Скажи моим сестрам, что ты здесь из-за меня, из-за Онжины, — ворковала она. Он попытался схватить компас на ее шее, но она целовала его так страстно, что он снова потерял сознание.

Рука с перепонками между пальцами ударила Оливера по лицу и расцарапала ему щеку длинными, острыми когтями. Третья морская нимфа дернула его к себя и начала качать его в своих длинных руках.

— Почему ты должен быть заинтересован в ней, — шелестела ему в ухо, — если ты можешь быть со мной, с Кери?

— Мои дамы, — сказал Оливер, и сердце подскочило прямо к его горлу. — Очень трудно выбирать между тремя такими красотками.

Если бы он смог освободиться из ее когтей, чтобы прояснить голову, он смог бы забрать свой компас.

И как только это ему удалось, он смог бы ускользнуть и нашел бы Фрампа и Сокса. Он немного удалился, так что он бросил взгляд на его спасительниц и одарил их сияющей улыбкой.

Черные волосы Марины парили как предметы в воде, пока ее глаза снова принимали темно черный цвет.

Ее стройная шея была увешана жемчужинами и раковинами, а ее сверкающий хвост качался под воздействием течения. Ондина и Кери парили в воде за ней. Когда одна из них хотела схватить Оливера снова, Марина ударила ее по руке и очень громко зашипела, так что вода вокруг него завертелась.

— Тогда ты мог бы остаться на ужин, — сказала Кери.

«А если я буду ужином?» — подумал Оливер. — С большим удовольствием, — ответил он.

Ее грива обхватила его вокруг запястий, Ондина и Кери взяли его на буксир. Марина приподняла его подбородок и еще раз поцеловала. Поцелуй пах рыбой и имел вкус рыбы, но он набрал в воздух по больше кислорода.

Они добрались до глубокой пещеры, вход которой был закрыт сталагмитами. Оливер порезал о них ноги, когда морские нимфы тащили его вовнутрь пещеры. Кровь струилась из его икры, и он вздрогнул.

Кровь извивалась в воде как красный дым, прежде чем Оливер успел вскрикнуть от боли, он заметил быстрое движение: огромная, серая акула неслась к нему.

Ондина намотала волосы на запястье и повернулась к акуле, глаза красного цвета вспыхнули, и все чешуйки на ее теле приподнялись. Развернув веером жабры, она издала крик, после чего все рыбы поблизости бросились бежать.

Когда акула развернулась и поплыла прочь, чешуйки Ондины снова опустились, и сияние ее глаз ослабело, теперь они снова были спокойными и темно- фиолетовыми.

— Идем, — прошептала она, и одно мгновение Оливер смотрел на это существо, которое влекло его за собой против его воли, совершенно безмолвно.

В центре пещеры находился огромный каменный стол, или, возможно, это мог быть алтарь, на котором Оливера собирались принести в жертву. В дальней части была круглая дверь из крепкого дерева, ведущая в другое помещение; с другой стороны стоял наполовину закопанный сундук с золотом, закрытый на висячий замок.

Оливер посмотрел сначала на дверь, затем на сундук. Возможно, этих сокровищ хватит, чтобы выкупить Серафиму у похитителя. Но также возможно, что он никогда не выйдет живым отсюда.

— Празднуем свадьбу, — выкрикнула Марина. — И я — невеста!

— Нет, сестренка, — воскликнула Ондин. — Слишком рано радуешься.

— Вы обе должны отступиться, — вмешивается Кери. — Теперь моя очередь.

«Теперь?» — подумал Оливер. Сколько еще мужчин из его королевства уже пали этих злых нимф и нашли здесь свою погибель? Он должен выбраться отсюда снаружи, и как можно быстрее, так как он начинал снова видеть звездочки.

Кери обвила свои длинные пальцы вокруг его шеи и страстно поцеловала его в губы. — Видишь, мой любимый, — она еле дышала. — Ты нуждаешься во мне так же сильно, как и я в тебе.

Если это была любовь, вероятно, она не стоила таких усилий. Оливер вырос с матерью, которая потеряла любимого, и рана в ее сердце так и не зажила. Эти морские нимфы тоже страдали от любви, но от какого-то другого вида.

— Я едва ли соответствующе одет для свадьбы, — возразил Оливер.

— У нас есть кое-чо подходящее для тебя, — сказала Ондина. Она поплыла к двери из дерева и отодвинула засов.

Когда дверь распахнулась, за ней оказалась гора скелетов, их были сотни, они беспорядочно плавали, на некоторых все еще висели гниющие куски мяса. Объятый ужасом Оливер закричал и отступил назад, уткнувшись спиной в Кери, которая погладила его по волосам и поцеловала в макушку.

— Не будь таким нерешительным, — сказала она и подтолкнула его вперед.

Морские нимфы плавали вокруг одного из тел, на котором было одето белое, вышитое золотом королевское выходное платье. Тем не менее, Оливеру было все равно, насколько великолепным оно было. Взгляд прилип к лицу мертвеца, в чертах которого застыл ужас.

— Я думаю, — сказала Марина. — Это должно подойти.

Кери позади нее вскрикнула. — Отдай его! — кричала она. — Оно принадлежит мне, — когда Оливер развернулся, он увидел, что она с Ондиной ругались из-за куска ткани. При этом обе морские нимфы изорвали ногтями тонкий материал в лоскуты.

— Дорогие дамы, — сказал Оливер. — Я не люблю никого из вас.

Морские нимфы вокруг подскочили, ее глаза сверкали одинаковым красным цветом. — Как ты можешь так говорить, — шипела Ондина.

Марина скрестила руки. — Ты думаешь, что слишком хорош для нас?

— Нет, — возразил Оливер. — Я просто думаю, что вы тоже не любите меня. Однако, разве не об этом должна идти речь в настоящем романе? Найти свою родную душу? Кого-то о ком мечтаешь по ночам? Кого-то, имя, которого слетает по утрам с губ?

«Серафима,» — подумал Оливер.

— Я — не ваша судьба. А просто кто-то, кто случайно свалился в море.

Марина пожимает плечами. — Супруги — два сапога пара, — возразила она. — Мы не можем позволить себе быть разборчивыми.

— А если я пообещаю каждой из вас верного супруга? Одного, который будет ценить ваше общество настолько, что никогда не покинет вас?

Глаза Кери загорелись зеленым от любопытства. — Как ты хочешь найти таких мужчин?

— Ну, — начал Оливер. — Сначала мне нужен мой компас.

Морские нимфы образовали круг и начали шептаться, подняв при этом маленький вихрь.

— Мы должны быть уверены, что ты говоришь правду, — объявила Марина.

— У вас есть мое слово, — поклялся Оливер. Ему вдруг стало не хватать кислорода. Что бы не происходило, надо действовать быстро.

— Нам нужно что-то более ценное, — волосы Кери обвились вокруг его груди и притянули к огромной розовой ракушке, в которой лежали тысячи ключей. Некоторые заржавели, другие были покрыты водорослями. Другие же блестели, как будто они попали в море только сегодня утром.

— Откровенность такая же редкость, как мужчина, который может дышать под водой, — сказала Ондина. — Выбирай ключ.

Оливер схватил раковину и некоторое время позволял ключам скользить по его пальцам, в надежде, что один из ключей обжег бы его ладонь.

Он был вынужден бороться с бессилием. — Что произойдет, если я выберу правильный? — пропыхтел он.

— Тогда ты говоришь правду, получишь все сокровища из сундука, и мы вернем тебе твой компас, чтобы ты смог найти для каждого из нас спутника.

— А если я вытяну неправильный?

Кери пожала плечами. — Колдовство кислорода потеряет силу. И ты утонешь.

Как, разразись небеса, он должен найти правильный ключ? Ошибочное решение стало бы его последним. Оливер моргнул, стараясь подавить панику.

— Давай уже, — шипит Ондина и наклоняется над раковиной. — Мы не можем потратить на это весь день, — рассердившись, она переворачивает ракушку и разбросала ключи у ног Оливера.

Практически потеряв сознание, Оливер заметил крохотное мерцание, вероятно, это был солнечный луч, косо упавший в море. Во всяком случае, он привлек внимание Оливера к компасу отца, который висел вокруг шеи Ондины.

Он видел, как стрелка двигалась, очень легко, до тех пор, пока не повернула направо.

Наконец, стрелка указывала на ключ, который лежал, немного, в стороне от других.

«Он знает дорогу домой,» — сказала его мать.

Оливер наклонился вперед и схватил ключ. Перед глазами уже начинало темнеть, когда он вставил его в замок на сундуке.

Он вошел очень легко и без труда открыл замок. Из сундука вылетело черное облако чернил.

В сундуке не было ни золота, ни драгоценностей, ничего, что можно было бы назвать сокровищем.

Морские нимфы показывали ему один предмет за другим.

Огнетушитель.

Мегафон.

Зуб акулы.

Оливер моргал в удивлении. — Но это же никакие не сокровища, — произнес он с трудом.

— Сокровище тогда становится сокровищем, — отвечала Марина, — если ты считаешь его таковым, если нуждаешься в нем больше всего на свете, — она протянула руку к Ондине, сняла компас с шеи сестры и сунула его в руку Оливеру.

Оливер задумался над ее словами. И в тот момент, когда он потерял сознание, он понял, что это был лучший совет в отношении любви, который он мог получить.

Глава 8

Оливер

О Делайле Макфи мне известно следующее: Она грызет ногти, когда нервничает.

Она фальшиво поет. Она так странно подчеркивает некоторые слова своим необычным акцентом, хотя, может быть, это я произношу их не правильно.

У нее невероятно завораживающие глаза, как будто ей совсем не нужны слова, потому, что все что она чувствует, написано в ее глазах

— Ты меня не слушаешь, — жалуется Делайла.

После нескольких часов разлуки мы, наконец, снова вместе. Ее немного трудно понимать, потому что из этого чудоящика, который она называет радио, гремит музыка, так она надеется, что ее мать нас не услышит, если мы будем громко разговаривать.

За плечами Делайлы видна знакомая обстановка ее спальни— розовые стены, розовые абажуры, все розовое.

Краем глаза я вижу плюшевую подушку, отделанную бахромой. И конечно же она тоже розовая.

— Потому что ты приводишь меня в замешательство—, отвечаю я.

— Я же просто здесь сижу и разговариваю с тобой!

— Вот именно, — отвечаю я и улыбаюсь.

Мне нравится, что она краснеет, когда я ей вот так улыбаюсь. Тоже самое происходит, когда я улыбаюсь Серафиме, но у нее это получается далеко не так очаровательно. Интересно, правда?

Я наблюдаю за ресницами Делайлы, которые отбрасывают тени на ее щеки. В то время как она болтает сама с собой, я думаю о том, какого цвета ее волосы — полированной древесины или скорее молочного шоколада.

— Я хорошо понимаю, что ты чувствуешь себя запертым, — говорит Делайла. — Но лучше быть взаперти, но живым— что бы это не означало в книжном мире— чем свободным, но мертвым.

Определенно древесина или может быть орех.

— Если даже такое простое существо как паук не может выбраться из книги, то, как это может получиться у человека? И что если я заберу тебя из книги, а ты окажешься всего лишь… словом?

Она встает с кровати и начинает ходить с книгой взад вперед по комнате.

С этого ракурса я могу лучше разглядеть помещение сзади нее: зеркало, в раму которого воткнуты фотографии Делайлы и той девушки, с которой она разговаривала сегодня, Делайлы на вершине горы с широко распростертыми руками, Делайлы и ее матери, корчащих гримасы.

Если я когда-нибудь выберусь из этой книги, то первое что я сделаю, это стащу одну из этих фотографий, чтобы всегда иметь ее при себе.

И я еще кое- что я могу сейчас разглядеть: ее странную одежду, своего рода голубые брюки с различными прорезями и дырками, показывающими всю ее фигуру. Вещь так ее облегает, что кажется, как-будто на ней практически ничего не надето.

— Почему ты не надела платье? — вырвалось у меня.

Делайла останавливается и смотрит мне в лицо.

— Что ты сказал? Это что еще такое?

— Твое облачение неприлично!

Она фыркает. — Это намного приличней того, что носят девушки в моей школе. Расслабься Оливер, это всего лишь джинсы.

Я уже видел читателей в странных одеяниях, но они, как правило, так близко наклоняются над страницей, что я до сих пор не замечал различий между моей и их одеждой. У Делайлы же они явно бросаются в глаза.

— Как я уже сказала, я бы и правда рада тебе помочь. Но я весь день раздумывала о тебе- поверь, я только о тебе и думала…

Услышав это, я ухмыляюсь.

— И я пришла к выводу, что не прощу себе, если тебя из- за этого убью.

Я вскинул голову.

— Убить меня? На кой черт тебе это делать?

— Оливер, ты вообще слушал? Я не могу рисковать, чтобы с тобой произошло тоже самое, что и с пауком. Она садится и пристально смотрит на колени.

— Я же только что нашел тебя. Я не могу потерять тебя снова.

В сказке мне вообще никогда не приходила мысль о смерти. Я знаю, что морские нимфы не дадут мне утонуть. Знаю, что всегда одолею дракона. Знаю, что побеждаю каждый раз над Раскуллио.

Но в этом другом мире все совершенно не так. Там нет второго шанса. Там смерть — это что-то реальное.

Понимание, что я лучше бы умер, чем, вероятно, никогда по настоящему не поцелую Делайлу МакФи, врывается в меня как удар.

Возможно, я никогда не умирал в сказке потому, что никогда не имел чего-то, ради чего стоило бы умереть.

— Нам просто нужно придумать другой способ побега, — предлагаю я. — Определенно есть другой путь.

Я слышу, как мама Делайлы кричит ее имя, и внезапно книга захлопывается. В надежде, что Делайла сейчас вернется, я жду некоторое время.

Она делает это и открывает книгу снова на сорок третьей странице.

— Мне очень жаль, — объясняет она. Она проносится через комнату и хватает рюкзак, в который запихивает полотенце. — Мне нужно на тренировку по плаванию.

— Я уверен, ты скоро выучишь хитрый прием, — отвечаю я. — У меня это так было.

— Я уже могу плавать, — возражает Делайла. — Так называется вид спорта, и он доставляет удовольствие.

Но если в комплексном плавании всегда оказываться последней как я, это дается немного сложно, получать

от этого удовольствие.

— Почему тогда ты делаешь это?

— Моя мама считает, что это поможет мне лучше интегрироваться.

— Скажи ей просто, что хотела бы прекратить тренироваться.