Входит графиня Дона, останавливается, задумывается.
Графиня. Не могу в это поверить! (Делает несколько неуверенных шагов, рассеянно срывает цветок, подносит его к носу и отбрасывает. Задумчиво садится на скамью.) Он должен был сказать мне!
(Появляется Йеста Берлинг. Он чем-то встревожен.)
Йеста. Для нее я теперь ничто.
(Делает несколько шагов в сторону графини. Она холодно смотрит на него. Он смущен, отворачивается.)
Графиня. Должна ли я поверить, Йеста, тому, что сейчас узнала?
Йеста. Не судите строго, графиня. Я хотел во всем вам признаться, но не осмелился. (Она грустно смотрит на него, встает и выходит. Обессиленный, Йеста падает на колени.) Мне ее не вернуть!
(Берлинг сидит на земле, обхватив голову руками. Графиня возвращается, но он не замечает этого.)
Графиня. Я верю вам. Но не лгите мне больше, расскажите все.
(Лицо Йесты освещается радостью. Он поднимается, с опущенной головой взволнованно прохаживается туда и обратно, сжимая руки. Останавливается, делает над собой усилие и смотрит графине в лицо.)
Йеста. Я ничтожество… Я хотел забыться в вине… Меня преследовали как негодного священника…
(Графиня грустно качает головой. С жалостью смотрит на него.)
Графиня. Значит, это правда!
(Он пристыженно опускает голову.)
Йеста. Увы!
(Графиня смотрит на него долгим взглядом. Она разрывается между суровым осуждением и состраданием. Наконец она говорит.)
Графиня. Бедный Йеста!
(Йеста не верит своим ушам. Он весь сияет от счастья. Приближается к графине, берет ее за руки.)
Йеста. Вы сказали: «Бедный Йеста»… Я могу рассчитывать?.. (Она опускает глаза, но не убирает руки. Он нежно смотрит на нее.) Графиня!
(Она поднимает глаза и встречается с ним взглядом.)
Я говорю:
— Ты совершаешь ошибку!
Она отвечает:
— Захочу и буду смеяться!
— Повторяю, если бы я был на твоем месте…
— Какое самомнение! Да кто ты такой, чтобы указывать мне, как поступить?
Она прекрасно знала, что я никогда не «указываю», однако намного легче притворяться, чем говорить искренне.
Чуть погодя хлопнула входная дверь.
Так она уходила от меня навсегда.
Еще через некоторое время я наблюдал, прижавшись щекой к пыльной и поблекшей бархатной занавеске, как она спускается по бульвару неловким мальчишеским шагом.
На виллу она больше не вернулась. Я не искал с ней встречи. Я сознательно избегал ее. Некоторые ее преследовали, кому-то удавалось узнать ее в толпе и показать на нее пальцем. О ней еще долго говорили, ее часто вспоминали все, кому не лень.
Дети, а иногда и старики, пробуждают воду, бросив с моста камень, и от внезапного столкновения — которое обычно ускользает от взгляда всегда спешащего прохожего или, даже если он заметит его, тут же стирается из памяти, — водная поверхность наполняется круговой рябью, рождается еще один круг, за ним другой, немного подальше от первого, и следующий. Окружность с каждым разом становится шире, и вот уже о берег разбивается тихая волна; круг в круге, и вселенная безбрежной полнотой побеждает, наконец, крошечную бурю.
Так же уходит память, которая…
Но камень уже брошен.