Моногамист

Глава 27. Ошибки

Sleeping At Last — "Saturn"

Возвращение домой показалось мне самым большим проигранным сражением в жизни. Почему именно сейчас? Да потому что надежд не осталось никаких, а вместе с ними умерли и желания. Жизнь потеряла свою привлекательность, краски поблекли, музыка перестала радовать, а запахи и образы возбуждать, осталась лишь пустота. Нет чувств, нет эмоций, нет желаний. А цели, те, что когда-то так влекли, побуждали действовать, вдохновляли свершать, заставляли стремительно двигаться и преодолевать преграды, вдруг превратились в бессмыслицу, в прах.

Я перестал жить, но продолжал существовать в заданных ранее рамках. Однако спустя две недели в моём смартфоне высветилось имя Моника, и лишь тогда я вспомнил о её просьбе встретиться с сыном.

— Да, Моника, у меня в последнее время был полнейший цейтнот по работе… да и в личной жизни тоже. Я встречусь с Джошем на днях, обещаю тебе!

В ответ тишина, потом едва различимый всхлип и голос плачущей матери, разрезающий пространство на мелкие осколки боли для моей и без того уже изрядно потасканной души:

— Уже не нужно, Алекс… Джош умер сегодня ночью…

Этот удар оказался последним и решающим. Вина — очень тяжёлое чувство. Ломающее. Корежащее. Искривляющее. Теперь в мою копилку добавилась ещё одна.

Похороны в дождливый апрельский день я не забуду никогда. Детский размер гроба способен размолоть выдержку даже у самых стойких, а я к таковым не отношусь. Похороны для большинства людей — это чаще всего неизбежная неприятная обязанность и лишь иногда болезненная.

У меня всё не так. Похороны в моей жизни — это всегда тяжёлое испытание, которое я прохожу, собрав всю волю в кулак, и твержу себе одно: «держи себя в руках, ты — мужик, помни об этом». Но чтобы я ни говорил себе, как бы ни настраивался, перед глазами всё равно откат на годы и четыре гроба в просторном зале крематория: два больших и два маленьких. Они закрыты, но я знаю: в них самые дорогие и близкие мне люди, а я никак не могу понять и принять мысль, что завтра, послезавтра и многие-многие дни моей будущей жизни я буду проживать без них. Мать никогда больше не приласкает мою лохматую голову, не споёт на испанском свою завораживающую колыбельную, отец не скажет важных слов, не ответит на мои бесконечные вопросы, коих у меня будет ещё очень много, а сёстры больше не возьмут в свои нежные тёплые ладони мои везде снующие, а оттого не всегда чистые и гладкие руки… Мы никогда не будем резвиться в девичьей спальне и драться подушками, губы сестёр, так сильно обожающих меня тискать, никогда не коснутся моей щеки, мы не поставим больше ни одного спектакля, а мама с отцом не будут нам аплодировать. И я никогда не увижу свою третью сестру, имя которой придумали в тот злополучный день, и в тот же самый день родители торжественно доверили мне новость о её скором появлении… Я был рад, безумно рад, я мечтал о том, как стану защищать её, младшую, а значит слабую, как все в детском саду будут бояться обижать её, ведь у неё есть я — старший брат! Идея защитника мне безумно нравилась, я был одержим ею весь тот день и до самого обеда, пока не случилось ЭТО… ТО, что перечеркнуло все ожидания и надежды, что разделило мою жизнь на ДО и ПОСЛЕ… А мне ещё не было и шести лет.

В тот день, день похорон моей семьи, точно также шёл дождь, как и сегодня…

Джош ждал меня, а я так и не пришёл.

Смотрю на маленький гроб с моим названным сыном, на плачущую Монику, на её бывшего мужа, нашедшего всё же время прийти на похороны сына, на его влажные от слёз глаза и ничего, ровным счётом ничего не понимаю ни в людях, ни в мотивах их поступков, ни в их слабостях. Двое взрослых мужчин предали больного мальчишку! Почему никто из нас не был с ним в тот момент, когда мы действительно были ему нужны? Что мы делаем здесь сейчас? Зачем мы ему теперь, когда его уже нет, когда нет его вопросов, нет уже его страха смерти, его боли физической и духовной, где мы, двое здоровых особей мужского пола, были в тот самый момент!?

Я упивался своей несчастной любовью, будь она проклята, а он?

Невероятная боль сожалений, осознание своей вины и невозможности что-либо изменить, исправить, болезненные воспоминания детства — всё сложилось в одно и привело к тому, что я потерял сознание, как чувствительная барышня. Очнулся от нашатыря, любезно предоставленного работником крематория. Моника вытирала моё лицо влажными салфетками, причитая:

— Господи, Алекс, у тебя носом кровь идёт! Тебе нужно срочно к врачу!

— Нет, не беспокойся, у меня просто капилляры близко, ничего страшного…

И тут Моника, не стесняясь присутствия своего бывшего мужа, говорит то, что заставляет его закрыть лицо руками и выйти вон:

— Алекс, не смей себя корить! Ты появился в нашей жизни неожиданно, нежданно, ты дал ему именно то, что и было ему нужно! Он был безгранично счастлив в эти месяцы, потому что обрёл то, что было так важно для него, отца! Ты был настоящим отцом, лучшим! А в жизни бывает всякое, и знаешь из вас двоих, ты ещё более ранимый и уязвимый, чем Джош! Не вини себя, не ругай, случилось так, как случилось, никто не ожидал, что он уйдёт так скоро! Я сама не ожидала, иначе предупредила бы тебя, нашла бы способ достучаться, докричаться, я ведь знала, что его уход сделает с тобой, знала, и всё равно приняла твою доброту, ведь мой ребёнок мне дороже… Но сейчас смотрю на тебя и жалею! Джошу ничто не могло помочь, а тебе жить ещё! Ты очень хороший, Алекс! Не смей думать о плохом!

А я думаю не о плохом, а о том, какие же всё-таки невероятные существа эти женщины! Она — слабая, уязвимая, убитая горем мать, утешает меня, мужчину, забывшего о своём долге. Мы, мужчины, косячим, приносим боль и разочарование, а они женщины, всё равно оправдывают, жалеют и утешают нас…

Son Lux — "Alternate World"

Мне перестали сниться мои сны. Ещё полгода назад я был бы этому безмерно рад, но не сейчас. Теперь мои сны остались единственным смыслом не сходить с орбиты планеты под названием «Моя жизнь». Но снов больше нет. Они закончились в тот самый момент, когда я вдруг внезапно понял, что они и не сны вовсе. Красочность, логическая адекватность, последовательность, но главное, эмоциональная и чувственная наполненность делала их непохожими на просто сны, а скорее на фрагменты реальной жизни, той, которую я проживаю отнюдь не во сне, а скорее в альтернативной жизни, в каком-нибудь ином измерении, где я умудрился принять верное решение в таинственной точке «Х».

Где она, эта точка, спряталась от меня, я и сейчас не знаю. Сотни, а может быть тысячи раз прокручивал свою жизнь с того самого жаркого летнего дня в Крыму, когда впервые увидел ЕЁ, искал свою ошибку… Что я должен был сделать? Как мог изменить наше будущее, чтобы жить в этой реальной жизни так, как живу там, во сне? Ведь там, я проживаю самую настоящую и полноценную жизнь, мне снятся не только эротические сны с участием любимой женщины, но и самые тривиальные вещи: мы покупаем вместе какую-то мебель, продукты в магазине, мы строили небольшой дом и спорили из-за его планировки, там у меня родилось уже двое детей, обе девочки, а сейчас Лера беременна на большом сроке, и мы ждём сына. А я — обычный архитектор, и никаких особенных успехов, похожих на те, которые есть у меня в этой жизни, и в помине нет…

И вот в тот момент, когда я понял, что эти сны и не сны вовсе, а картины моей несостоявшейся счастливой жизни, посылаемые кем-то в наставление, как напоминание, что я иду не тем путём, что сбился с дороги и блуждаю впотьмах без единого ориентира, в тот самый момент они прекратились, остановившись на третьей беременности Леры. Самый последний сон я жадно прокручиваю в мозгу почти каждый день, лихорадочно цепляюсь за него в надежде, что они всё-таки вернутся, мои сны… Хотя бы сны… Это ведь всё, что у меня осталось теперь.

Перед моими глазами большой беременный живот с жестоко натянутой кожей, по нему струятся, перетекая друг в друга, ручейки горячей воды… Я касаюсь болезненно натянутой кожи губами, потом нежно вожу по ней ладонями, покрытыми каким-то маслом…

Ведь мы в душе, и я просто мою свою неуклюжую супругу, беременную в третий раз моим ребёнком. Несмотря на её не слишком сексуальный вид, я испытываю невыразимый благоговейный восторг перед её располневшим телом, меня переполняют, захлёстывают любовные эмоции, я мою её, и шепчу про себя «моё сокровище», именно про себя, а не вслух, ведь она и без того смотрит на меня свысока в прямом и переносном смысле, потому что знает — я покорный раб у её ног и боготворю её как идолопоклонник. Я одержим ею, и она прекрасно осознаёт это, чувствует каждой клеткой своего тела, знает и пользуется, подчиняя всем своим желаниям, великодушно позволяя мне наслаждаться собой в награду за покорность…

Я провожу рукой по её животу и гадаю, как долго ещё моя жена будет оставаться беспомощной, ведь срок уже почти подошёл, со дня на день случится рождение, и в это мгновение ребёнок совершает сильнейший толчок, такой, который отдаётся в моей ладони настоящей мужской силой, ведь там, за тонким слоем кожи и материнского эпителия спрятан мой сын — продолжение меня, мой наследник, моя будущая опора и поддержка в заботе о нашем прекрасном цветнике… Моё сердце переполняется любовью и счастьем, осознанием правильности и закономерности происходящего, упоённым наслаждением жизнью и её щедростью для меня, так жестоко побитого судьбой мальчика…

Я думаю, наши сны посылают нам ушедшие близкие, стараясь предостеречь, уберечь, подсказать, наставить, предупредить. Я почти уверен, что эти картины, где я так счастлив, показывает мне отец. Он верит в меня, верит, что я всё-таки найду свой путь. Но я так устал… Неимоверно устал от бесконечной боли. Сколько её отмеряно мне в этой жизни? Будет в ней хоть что-то хорошее? Хоть немного должно же быть положено мне счастья?

Иногда я думаю о том, кому стану сниться после смерти, о ком буду заботиться ОТТУДА, с того берега? И я знаю ответ: это Лера и Алёша…

Как? Как так случилось, что чужая жена и чужой сын, которых я и не вижу даже вот уже годы напролёт, стали единственно важными и по-настоящему близкими мне людьми? Это всё, что я обрёл в своей жизни?

А как всё начиналось! Какое будущее прочили мне в детстве, как высоко поднимали в своих ожиданиях! По сути, все те надежды я оправдал, но не обрёл главного — счастья и настоящей семьи.

Где я ошибся? Где оно, то самое роковое решение? Что я должен был сделать? Вырвать её из семьи насильно? Затащить в свою нору, подобно пауку, закрыть от всех и вся и кровожадно наслаждаться в одиночку? Или, может быть, мне стоило украсть её 16-летнюю? Ведь я же понял тогда ещё, остро почувствовал, что нельзя её отпускать, эту отчаянную девочку, тонкую, как тростинка, но такую смелую… Она ведь не просто так прыгнула тогда, я уверен, что-то потайное, внутреннее, спрятанное глубоко в сердце, толкнуло её в мои руки.

Наша встреча была предначертана, кем-то придумана и продумана до мелочей. Сколько их было тогда вокруг меня, этих девочек, каких угодно, и стройных, и смелых, и даже дерзких, наивных в своей чистоте и неиспорченности, сколько девичьих глаз мечтательно облизывали мои плечи, но ко всем я оставался безразличен, равнодушно удовлетворяя лишь свои бурлящие в то время гормоны. Как я умудрился разглядеть её среди прочих, ведь объективно она ничем не выделялась. Никто не должен был заметить её, увидеть, понять и прочесть, кроме меня. Для меня она пришла в этот мир, так же как и я явился только лишь за ней одной… Откуда тогда, чёрт возьми, взялся ОН? Я должен был вырвать её у него, обязан был. Но что я мог предложить 16-летней девочке тогда, будучи ещё сам мальчишкой? Что бы я делал с ней? Ответов на эти вопросы у меня нет, но есть чёткое и непоколебимое понимание одной очень простой истины: нельзя было пускать её в его постель. Любыми путями я должен был уговорить её дождаться меня, любить и ждать, пока я стану достаточно силён, чтобы взять на себя ответственность за её хрупкую жизнь, за её будущее. Я пришёл за ней поздно, слишком поздно: уже в 18 лет она была беременна от НЕГО и стала чужой женой НАВСЕГДА.

Ошибки, ошибки, ошибки… Слишком много их в моей жизни, слишком часто я ошибаюсь, и почему-то всегда в самом главном.