Моногамист

Глава 65. Tension

Kiesza — What Is Love

Я в Китае вот уже на протяжении нескольких долгих месяцев, работаю как заведённый, потому что иначе реально могу сойти с ума — не помогают даже дневники. Я жду один заветный день — День её Рождения, ещё один повод увидеться, ещё один шанс ощутить её близость рядом.

Габи вот уже восемь месяцев носит моего сына — осталось ещё совсем немного до родов, а сразу после них я уйду от неё. Я не собачка, чтобы привязывать меня на верёвочки, чем бы или кем бы они ни были. Дети получат от меня всё, что я обязан им дать, включая и отцовство, но их мать — не тот человек, перед которым у меня могут быть обязательства.

Не такой я всегда представлял себе свою семью, совсем не такой, но мой путь уже сложился, и изменить его я не могу.

В Сиэтл прилетаю поздно вечером, быстро принимаю душ, переодеваюсь и скачу буквально вприпрыжку в соседний дом, на соседнюю террасу.

Лера худая, но не измождённая как в прошлый раз, потрясающе красивая, но главное — изменившаяся: она остригла волосы, у неё точно такая же причёска и цвет волос, как в тот день, когда я увидел её впервые на побережье Крыма… Земля перестала вращаться, моё сердце биться, все мысли рассеялись, остались лишь эмоции и безумное, почти неудержимое желание поцеловать её в губы…

Я долго не мог застегнуть замок своего подарка на её шее, руки не слушались меня, не могли совладать с простым устройством защёлки, жаждая прикосновений, поглаживаний, сжиманий, ощупываний, они помнили, всё помнили, каждую линию, каждый изгиб, каждую родинку на её теле…

Я не знаю, как это произошло, как случилось то, что случилось, ведь я планировал отложить наш разговор до рождения ребёнка, но не выдержал, не сдержался, не смог больше держать всё наболевшее в себе:

— Почему ты ушла от меня?

Она не ожидала этого вопроса, вздрогнула, будто я ударил её, но ответила:

— Устала терзаться и ждать, когда же ты уйдёшь, гадать с кем ты, какая она, чем лучше меня, и насколько тебя хватит. Думать о том, как ты это сделаешь, что скажешь, насколько мне будет больно… Ты пропадал по ночам, тебя не было месяцами, где ты был, где ты жил — неизвестно. Мы не пересекались в спальне, это была уже не жизнь, а фарс. Но я не думала, что будет так…

Внезапно она замолкает, словно спохватившись, что говорит слишком много, слишком сильно открывается, но именно этого сейчас я хочу сильнее всего от неё:

— Говори до конца, о чём ты не подумала? Ну же? — меня просто распирает от негодования: конечно, всё именно так, как я и предполагал все эти годы!

Но она молчит.

— Тогда я скажу за тебя. Ты не ожидала, что будет так паршиво? Что будет настолько больно, что ты едва сможешь это пережить?

Она смотрит в мои глаза, и в них столько всего намешано, что не разобрать: коктейль радостных чувств и горестных, надежды и отчаяния, удивления и ожидания…

И я выдаю, наконец, своё признание:

— Я не изменял тебе, у меня не было никого ни разу, ни в мыслях, ни в постели.

Она зависает на несколько мгновений, в её уже немного блестящих от влаги глазах растёт ужас осознания:

— Где же ты был тогда?

Хороший вопрос. Где же я был тогда?

— Помнишь мой проект энергосберегающих стеклянных панелей?

— Да.

И я всё ей рассказываю об аварии, о судах, обо всех своих проблемах, переживаниях и внутренних терзаниях…

И вот они её слезы — океан сожалений о так глупо и бестолково допущенной ошибке, принёсшей нам обоим столько страданий и боли.

А причина всему — её недоверие. Отсутствие грёбаного доверия друг другу!

И вот, наконец, Валерия задаёт вопрос, которого я боялся, но к которому уже давно готов:

— Господи, Алекс, почему ты не рассказал мне, почему?

И я отвечаю, умалчивая основную причину — свой стыд перед ней, свой страх и боязнь её ухода. Так сильно боялся, что в итоге именно на это сам и толкнул:

— Чтобы защитить тебя от этого дерьма. Ты же не рассказываешь детям о своих проблемах, чтобы не тревожить их, не ранить, ведь чаще всего проблемы решаются… И ты ушла к нему! Почему к нему-то сразу? Ты не оставила мне даже шанса исправить всё, изменить!

И тут уже меня самого накрывают эмоции, но ей это всё равно: она в ужасе от понимания бездарности произошедшего между нами.

— Господи, Алекс, Алекс, Алекс, что же ты натворил! Если бы ты только сказал мне или поговорил со мной, всё могло бы быть по-другому! Нет, всё было бы по-другому!

Нелепость, просто глупая нелепость: не услышали друг друга, не почувствовали, не уберегли…

— Мы всегда можем всё изменить так, как захотим сами…

— Нет, не можем! Не можем! Мы в ответе перед ними!

Она, конечно, права, мы должны отвечать за свои поступки и ошибки, но есть одна незыблемая истина:

— Лера! Это всё не то, понимаешь? НЕ ТО!

Я не могу больше сдерживаться, мои руки обхватывают её плечи, мои ладони скользят по её изящной спине, повторяют изгибы её рук, талии, мои губы уже терзают её шею, вспоминая вкус её кожи, и у меня совершенно отключается всякая способность думать и рассуждать, трезво оценивать адекватность своих поступков…

В себя я прихожу уже в цепких руках Габриель, она в бешенстве:

— Ты что делаешь? Совсем с ума сошёл? У самого нет достоинства, ещё и меня опускаешь! Она тоже хороша, ведёт себя как шлюха, при своём муже обжиматься с чужим мужиком! Вы оба рехнулись!

Но пока мы доходим до дома, 21-летняя Габриэль меняет тактику — становится ласковой и нежной, словно и не было ничего, будто и не застала меня с другой женщиной, своей соперницей, и я поражаюсь, совершенно искренне удивляюсь её упорству в желании удержать меня, настолько сильному, что она готова растереть свою собственную боль и переживания, но нацепить маску примерной жены, чтобы я не имел ни единого повода и шанса сбежать от неё к той, другой…

Ну, ничего, я подожду — остался только месяц, и ты меня не удержишь больше ничем, дорогуша!

И тут вдруг удар хлыста…

{The Cardigans — Erase / Rewind}

У нас очередная вечеринка, собранная Габи — сама себе устроила уже сотый по счёту baby-shower, дом кишит гостями, терраса переполнена, моя жена с завистью косится на соседнюю, которая раз в десять больше нашей, не говоря уже о бассейне.

Утром мы немного повздорили, поскольку я запретил ей воспользоваться террасой Лериного дома:

— Этот дом твой, почему она живёт в нём, а мы в этом курятнике?

— Ничего себе заявление, Габи! «Курятник», между прочим, тоже я строил!

— Хорошо же ты ценишь себя самого и свою жену, которая ни в чём и никогда тебе не отказывает! Если её дом в пять раз больше, значит я в пять раз хуже?

— Никто не хуже и никто не лучше, Габи, успокойся, у тебя роды могут начаться на нервной почве! Хотя, может, это и к лучшему! Поскорее бы…

— И что будет?

— О чём ты?

— Что будет после родов? К ней уйдёшь?

— Габи, давай обсудим это после родов, ОК? Сейчас этот разговор неуместен.

— Я не дам тебе развод.

— Уже слышал подобное и не раз, давай не будем ссориться, тебе нельзя нервничать, ты навредишь этим ребёнку! Подумай о нём, сейчас это — самое главное для нас!

— Переживаешь о ребёнке, а на меня, значит, совсем наплевать! Я для тебя просто инкубатор и проститутка, выполняющая все твои требования!

— Габи, разве я когда-нибудь требовал от тебя хоть что-нибудь? Насколько я помню, даже ничего не просил! А сейчас прошу: успокойся, подумай о ребёнке!

— И ты считаешь это справедливым? Я рожаю тебе детей, а она получает всё! За что, объясни мне, за что ты её так ценишь? Она не способна ни семью сохранить, ни детей рожать — сама призналась: ей из-за почек больше нельзя! И старая она уже…

— Ей это больше и не требуется, у неё уже достаточно детей, Габи. А женщины приходят в этот мир не только для того, чтобы рожать.

— А для чего?

— Неважно.

— Как раз важно! Что? Что я делаю не так!?

— Вот конкретно сейчас, Габи, ты истеришь на пустом месте, из-за какой-то террасы для очередной грёбаной вечеринки, а я на взводе, потому что переживаю за своего сына! Прекрати, я тебе говорю, или этой вечеринки вообще не будет!

Габриель опускается на пол, рыдает, её огромный живот смотрится до того трогательно, что у меня сжимается сердце:

— Габи, пожалуйста, перестань, — мои руки уже обнимают её, стараясь успокоить, утешить.

— Алекс, я так люблю тебя, пообещай, что никогда не бросишь меня, не предашь… Ты — моя семья! Я умру без тебя!

О, Боже! Только не это!

— Габи…

Обнимаю её крепче, и мне кажется, что у меня вот-вот взорвётся мозг. В холл залетает Кристен:

— Габи, сестрёнка! Почему ты на полу? Ты плачешь? Что случилось? Алекс!

{Оwsey & Resotone — Broke My Promise & Stared To The Sea}

Подруга казнит меня взглядом: это то ли расстрел, то ли повешение, мне кажется, она ещё не определилась, но критерий её выбора очевиден — максимум жестокости и членовредительства. А я пользуюсь моментом и сбегаю на работу. Разберутся с этой вечеринкой и без меня.

Вернувшись вечером, пребываю в шоке от количества гостей: здесь не только мои друзья и друзья Габи, но и мои партнёры, знакомые, приятели, сотрудники, почти весь мой топ-менеджмент, люди, важные для моего бизнеса и даже несколько чиновников. У меня практически шок: Габриэль пытается препятствовать моему уходу, используя для этого все допустимые средства.

Но самое ужасное то, что я нахожу её выпившей: я не злюсь, я буквально зверею!

— Габи, ты совсем сдурела? Ты что творишь? Ты забыла, что в тебе ребёнок, мой сын!?

— А ты думаешь легко ждать родов, зная, что муж навострил лыжи к другой? У меня стресс! У меня депрессия, и вообще, пообещай, что не уйдёшь, или я… или я…

— Что?

— За себя не ручаюсь!

— В каком это плане?

— Увидишь!

— Угрожаешь?

— Предупреждаю! Отпусти меня, мне больно!

— Отпускаю. Только больше не пей, поняла? А то я тоже за себя не ручаюсь!

— Угрожаешь?

— Предупреждаю!

Выхожу на террасу и наблюдаю картину: Лера танцует с Марком, положила голову ему на плечо и расслабленно тащится.

Они что все совсем с ума посходили? Или мне всё это снится?

Говорю Марку глазами: «Ты труп!», на что тот только усмехается.

Спустя час я на пределе: Габриель продолжает пить, я замучался вынимать у неё из рук коктейли, не могу отойти ни на шаг, и каждая моя попытка врубить её мозг в положение «ON», заканчивается её протяжным:

— Пооообещай!

Я призываю на помощь Кристен, та, высказав мне всё, что обо мне думает, забирает свою отмороженную сестру, чтобы угомонить, а я уединяюсь с Марком для разговора:

— Какого хрена ты лезешь к ней?

— Парень, на двух стульях одной попой не получится сидеть. У тебя есть семья, отличная, между прочим, жена вон рожает как из пулемёта, пылинки с тебя сдувает, лично возит обеды в твой офис, чтобы её страдалец питался только свежеприготовленным, какого хрена ты хочешь от Леры? Она чахнет со своим этим недоделком, ей нужен нормальный мужик, а мне семья! Поэтому лучше ты мне ответь, какого хрена ТЫ лезешь, а?

— Я люблю её…

— Опомнился! Так и я тоже люблю! Именно любя не могу смотреть, как она подыхает в соседнем от тебя доме, сжалься, отпусти её уже, а! Ты же никогда не был таким жестоким, Алекс, что случилось с тобой, что? Скажи мне, что произошло? Когда ты превратился в такого зверя?

— Не знаю сам… Но я не могу без неё, слышишь! А она не может без меня, мы должны быть вместе, иначе погибаем оба!

— Я видел, как ты погибаешь, трахая каждый день Габриель в своём кабинете! Хоть бы дверь закрывал, ублюдок!

Мне нечего ответить на это другу. И я действительно ощущаю себя ублюдком, причём по отношению ко всем…

— Марк, я жду родов Габи и ухожу от неё. Оставь Леру в покое, ты не нужен ей! Прошу, не усложняй всё это дерьмо, я итак зашиваюсь!

— И без тебя знаю, что не нужен, идите вы все к чёрту!

Марк швыряет свой бокал в стену, виски растекается по стене, обклеенной милыми флажками голубого цвета, и выходит.

— Что здесь за грохот? — сбегает по лестнице Кристен.

— Марк бокал разбил.

— Вы что тут ссорились? Вот придурки…

— Ты мозг своей сестре вправила?

— Ты бы себе самому сперва мозг вправил, а потом уже о других думал! Какого чёрта ты терзаешь её? Совесть есть? Она же беременная твоим сыном, между прочим!

— Да не трогаю я её!

— Да? А почему тогда она твердит, что ты уходишь от неё после родов?

— Крис, я не говорил ей ничего подобного, но я действительно уйду, и я предупреждал её, что однажды это случится!

— Да пошёл ты на хрен со своими предупреждениями! Ты мудак, Алекс, ты знаешь это?

— Знаю.

— Всё, не могу больше… Разбирайтесь сами, я сваливаю домой!

— Ну так и вали, — опрокидываю стакан виски, не в силах вывозить весь этот поток дерьма в своей жизни.

{RHODES — What If Love}

Вдруг слышу громкие крики на террасе, прислушиваюсь — это вопит моя ненаглядная Габи. Пока выхожу, выключается музыка, и я понимаю, происходит что-то очень нехорошее. Иду на крики, подбираюсь к толпе и слышу то, что лучше бы не слышал:

— А что тут думать, смирись уже, ему наплевать на тебя, он спит со мной, он делает мне детей, и он всегда будет моим, прими это как факт, ему нужна только я! Подбери свои сопли уже, наконец, и свали куда-нибудь, а то тошно видеть тебя!

— И ты всерьёз надеешься, что я сделаю это? Да каждая бездомная кошка в этом городе знает, что он ходит по этой Земле только благодаря мне! Такая хватка, как у меня, тебе и не снилась, девочка! И ты всерьёз считаешь, что я для ТЕБЯ его вырвала с того света? Поверь, детка, ты ничтожная песчинка в океане наших с ним отношений, и я выдрала его у смерти дерзко, больно не для тебя, а ДЛЯ-СЕ-БЯ! Запомни это хорошенько!

Тишина, внезапная, зловещая, предупреждающая, обрушивается на всех нас, мне с трудом верится, что слова, прозвучавшие мгновение назад, принадлежат самому мудрому и сдержанному человеку из всех, кого я когда-либо встречал в жизни. Негодование и обида медленно застилают мой разум, я не хочу, не могу, не имею права злиться на неё, мою женщину, но злюсь…

Как некрасиво она это сказала, точно так же, как сказала бы любая другая…

Я вижу, как осознание случившегося постепенно накрывает её, сожаление и раскаяние читаются в её глазах, но мне этого мало — я разочарован…

Разочарование — страшная вещь. Опасная. И самое в нём ужасное то, что приходит оно неожиданно, в самый неподходящий момент, роковой… И тогда ты, плотно укрытый чёрным покрывалом захлестнувших тебя эмоций, не замечаешь самых важных вещей, например того, что близкому человеку в этот момент плохо, в сотни раз хуже, чем тебе, и ты ему нужен, именно ты нужен, именно твои объятия обязаны его успокоить, именно твои слова должны донести до его сознания, что ошибаются все и ты в том числе, а близкие любят друг друга, невзирая на всё это, на то они и близкие…

Лера медленно разворачивается, её плечи опущены, она будто сжалась вся, словно хочет уменьшиться до размеров одной лишь точки, способной затеряться или исчезнуть совсем, испариться…

Думал ли я в тот момент, как плохо ей, как ей тяжело? Как сильно истерзано её сердце, как отчаянно болела её душа, израненная мною же?

Нет, не думал…

В такие моменты мы отчего-то эгоистично слепы. Я видел, как удаляется её фигура в сторону каменной лестницы, ведущей на наш пляж, и сокрушался о том, как отвратительно выглядела вся эта сцена, устроенная самым правильным во всём свете человеком.

Но если сознание способно предать нас, то сердце — никогда. И вот моё заныло, когда Лера скрылась совсем, затем сильнее, и вот оно уже тревожно болит, стучит, колотится изо всех своих сил, отчаянно пытаясь достучаться до моего сознания, и голос внутри меня, не новый, но и не знакомый мне, мой же собственный, но мирно спавший доселе, кричит… Нет, это был не крик, это был скорее немой истошный вопль, отчаявшийся в своём стремлении быть услышанным ранее: «Беги за ней! Беги! Останови её!».

Мои ноги несли меня по ступенькам мраморной лестницы прежде, чем я осознал, что бегу. И осознание это было страшным…

Внезапно я понял, куда понеслась Лера со скоростью дикой лани — в сторону отвесной скалы, единственной на нашем острове. Если б она выступала в море… но нет, край самой высшей её точки обрывается на размытое и частично разрушенное волнами её же основание, усыпанное большими и маленькими валунами с острыми краями отколовшейся когда-то породы.

У того, кто спрыгнет с самой вершины, почти не будет шансов. Я это знаю, потому что сам давным-давно заприметил это место и не раз возвращался к нему в своих мыслях…

{Interstellar Main Theme — Extra Extended — Soundtrack by Hans Zimmer}

А сейчас туда со всех ног неслась моя Лера, и не нужно быть провидцем, чтобы понять зачем. Единственное, что я пытался осознать, пока бежал за ней со скоростью, какую и не подозревал в своём арсенале способностей — что толкнуло мою рациональную Валерию на этот поступок? Есть люди, которые не способны на самоубийство в силу склада своего характера, либо обладающие личностью настолько сильной, что вероятность преобладания замутнённого обидами сознания над рациональностью и инстинктом выжить стремится к нулю. Валерия — именно такой человек. У неё всегда было слишком много забот, слишком много ответственности за других, чтобы иметь хоть малейшую возможность окунуться в себя, поплавать в море своих разочарований и болей и вдруг захотеть покинуть этот мир. Это не Лера. Такие как она никогда не сдаются.

Но она сдалась… Сломалась… Стала уязвимой настолько, что вся её практичность, весь её аналитический потенциал вдруг треснул, разбился и рассыпался на осколки, выпустив на свободу шквал разрушающих её эмоций…

Страшно думать о том, какое давление она испытывала до этого момента, что прятала, скрывала от чужих глаз, когда более удачно, когда менее, но все свои боли и отчаяние всегда держала в себе, не позволяя ни единой капле выплеснуться наружу.

И вот теперь эту дамбу прорвало, безумный поток несёт её навстречу трагедии…

Никто не знал на самом деле, что она чувствует, никто не догадывался, как болит у неё всё внутри, даже я.

Я. Это я сломал её. Опять я…

Слёзы растворили моё самообладание, смутно видя картинку перед собой, я теряю равновесие, споткнувшись обо что-то, и падаю на песок.

В этот самый момент Лера внезапно оборачивается…

Я понимаю: это — хороший знак, она не отчаялась ещё до такой степени, чтобы слепо и ни о чём не думая совершить то, на что нацелилась. Она ждёт, интуитивно ищет, за что уцепиться, чтобы остаться, ведь это Лера, и желание жить — самое сильное из всех её желаний. Она ищет меня глазами, я знаю, почти уверен в этом, но не находит и бежит дальше с новой силой, будто не найдя меня, у неё нашлось ещё больше причин и решимости, чтобы совершить то, что задумала…

Трезвая мужская рассудительность, наконец, даёт о себе знать — я оцениваю ситуацию: до скалы ещё минут семь в том темпе, с которым она движется, и если срочно ничего не предпринять, я просто не успею её догнать.

Одним рывком поднимаю себя на ноги и уже совершенно без эмоций бегу за ней так быстро, как только могу, продолжая просчитывать варианты и свои шансы остановить её.

Лера всегда была более быстрой и ловкой чем я, несмотря на мужскую силу, заложенную во мне природой. Я хорошо помню нашу молодость, когда мы, как дети, забыв обо всём, резвились на Испанском побережье: я пытался поймать её, схватить на руки и рухнуть с ней в обнимку в уже прохладную в сентябре воду, заставив пищать и вырываться, а потом целовать её мокрую, и злющую, как чёрт… Но мне не удавалось! Почти никогда не удавалось поймать её, и лишь вынужденная всегда держать в поле зрения четырёхлетнего Алёшу, Лера сама бросалась в воду с визгом и хохотом, и верещала, что я неуклюжий орангутанг, а она считала меня грациозным львом и ах, как же, она ошибалась…

Да, Лера, ты ошибалась. Куда как более жестоко, чем думала и понимала сама. Отталкивала меня, интуитивно спасая саму себя, свою целостность, здоровое стремление жить, рожать детей, растить их в тишине, мире, покое. Не я не нужен был ей, как всегда сам считал, а та жизнь, которую мог дать: местами яркая, но ещё более больная, сумасшедшая, эмоциональная, полная потрясений, болей, обид.

Наверное, сам я такой же, как и моя жизнь, а люди рядом со мной вынуждены принимать всё это и страдать не столько даже вместе со мной, сколько от меня…

И вот я бегу за ней, чтобы остановить, чтобы не дать совершить непоправимую ошибку, не дать ей сделать тот самый шаг, который убьёт нас обоих…

Она будет вынуждена остановиться у самой скалы, ей придётся притормозить, и в этот самый момент я настигну её, я точно успею, по-другому просто не может быть… А если всё-таки нет?

А если нет, просто буду там, она увит меня и остановится сама, её просто нужно выбить из этого состояния, вытряхнуть из помутнения, ведь Лера сильная и не из тех, кто привык жалеть себя, как я, например. Нужно только встряхнуть её, и она опомнится, я знаю, точно всё это знаю, по самому себе…

Но ко мне сегодня благосклонно небо: Лера падает, и я тут же выдыхаю с облегчением, абсолютно уверенный, что она уже не добежит до скалы. Я вижу её, вытирающую своё лицо и глаза от песка после неудачного падения, но неожиданно она вновь поднимается и бежит дальше, и это пугает. Потрясает та настойчивость, с которой она стремится покончить с собой… В эту секунду мне кажется, я вижу её глазами, чувствую её сердцем, слышу её мысли, и она спешит, торопится всё оборвать, прекратить, закончить…

Внезапно понимаю, насколько всё в реальности плохо, и это убивает меня в буквальном смысле. Чувствую, как рыдания душат, я в паре метров от неё, ещё немного и смогу дотянуться, схватить её за руку или хоть за что-нибудь, только бы остановить, только бы не дать ей сделать ЭТО.

Но у меня самого уже подкашиваются ноги от фейерверка эмоций, но главное, мыслей, от осознания своей чудовищной вины, жестокости, бессердечия по отношению к человеку, который однажды подарил мне жизнь, а вместе с ней — ни с чем не сравнимое, потрясающее трёхлетнее счастье…

Стараюсь собраться, мне не нужно делать физических усилий — я и без того уже её догнал, но окликнуть не в силах, боль, её и моя собственная, скрутилась в тугой комок и засела в моём горле…

Внезапно Лера снова цепляется ногой за камень, пытается удержать равновесие, но безуспешно, ещё мгновение и растянется на песке, но моя рука подхватывает её за талию прежде, чем я успеваю об этом подумать…

И всё, теперь, кажется, прорвало и мою дамбу:

— Не смей! Слышишь? Не смей даже думать об этом! Никогда не смей! Если тебя не станет, не будет и меня! Я не останусь здесь, ты слышишь, мне нечего здесь делать без тебя!.. Я не могу без тебя, я умираю без тебя… Я не могу без тебя…

Мои руки жадно шарят по её телу, и в эту секунду мне всё равно, с кем она спала все эти годы, чьи руки обнимали её, мне совершенно искренне наплевать на то, что на террасе меня ждёт беременная от меня женщина, на её боль и отчаяние, на моё бессердечие, на десятки глаз, наблюдающих за нами, на попранное понятие, называемое пристойностью…

Мне совершенно наплевать на всё: за последние два года я так истосковался по её губам, по её запаху, который можно отыскать лишь у основания роста волос на виске, затылке, по шёлковой глади её кожи, по её, именно её, небольшой груди, так идеально вмещающейся в мою ладонь, словно один и тот же божественный скульптор создавал их лишь друг для друга, а всё остальное — ошибка, одна сплошная, бездарная и глупейшая ошибка!

Мне совершенно наплевать на всё: я жажду одного — быть в ней и точка. Сдираю её бельё, задираю платье, лихорадочно расстёгиваю свой собственный ремень, будь он проклят, и…о Боги… Вот оно, то ради чего стоит жить! Ради чего стоить страдать и мучится, ради чего реально стоит влюбляться…

Меня не останавливает даже то, что Валерия уже пришла в себя, оставив затмение позади, что в её глазах возмущение, удивление и страх, она не успеет даже слово сказать, её рот я закрою своим, пусть думает что хочет, мне наплевать…

Я устал, я измучен этими играми, мне надоело радовать других, стараться, биться ради многих, пренебрегая самым главным — своим собственным счатьем…

И сейчас в этой уникальной точке времени моей уже достаточно длинной жизни, так много раз близкой к обрыву, я счастлив! Я бесконечно, всепоглощающе и безоговорочно счастлив. В это мгновение я не могу и не хочу ни о чём думать, движения моих бёдер — моя Вселенная, мыслей нет, есть лишь ощущения взрывной сладости и эмоции, переливающиеся всеми цветами радуги…

А что будет потом, мне наплевать…