Монолог перед трубой

Они прекрасно знают, что у меня не было дурного умысла, но притворяются, что приняли мои слова всерьез. И дурачат меня, намекая, будто слышали нечто непозволительное. Однако у меня нет уверенности, что они вообще ничего не слышали, вполне можно допустить, что они слышали все до единого слова, и, если я теперь захочу уволиться, а они нажалуются на меня в контору, кто знает, что со мной будет. Они могут отдать меня под суд, хотя и знают: не было у меня злого умысла.

Они все используют против меня, но, если я притихну, есть надежда, что со временем кого-нибудь из них переведут на мое место. Небось рады-радехоньки, что я остался в котельной: кому охота всю смену торчать здесь в полном одиночестве.

Я истопник. Дежурство у котлов длится восемь часов, и все это время я не вижу ни одной живой души. И ем тут же, у котлов, потому что подменить меня некому, а оставлять котлы без надзора запрещено. Моторист сидит в соседнем помещении, но ему лень заходить ко мне, чтобы узнать, как дела. Он отпилил кусок старой трубы и приладил его между нашими помещениями. Каждые полчаса он бубнит в свой конец: «Ну, что там у тебя?» или «Как дела, приятель?» — или просто кашляет и бормочет, чтобы я знал: он там. Мне отчетливо слышно все, что он говорит, хотя длина трубы четыре метра. Я сообщаю ему показания приборов. Иногда он отвечает: «Отлично». А чаще вообще молчит.

Сколько я здесь работаю, рыба идет бесконечным потоком, передохнуть некогда, вот у меня и возникло желание поговорить. Разве я стал бы разглагольствовать перед этой трубой, будь у меня иногда хоть маленькая передышка, чтобы я мог проведать дедушку с бабушкой, дядю Йоуи, поговорить с кем-нибудь или просто сбегать в кино? У меня ни на что нет времени, и взяться ему неоткуда, только и успеваю, что прийти домой да поспать, а там, глядишь, опять пора на работу. Я всегда боялся не выспаться: вдруг усну на работе, это запрещено не зря, это на самом деле опасно. Я никогда ни с кем— не беседовал, никого не видел, кроме рабочих в заводском автобусе по дороге на работу или домой. И теперь все так же. Меня это ужасно угнетает, ведь я самый обычный человек, но я терпел целых пять месяцев, а пять месяцев у котлов — срок немалый. Мне кажется, я достаточно хорошо проявил себя, чтобы со мной считались.

Раньше я работал не здесь, был подручным моториста, с тех пор прошло уже больше года. Чтобы подойти к этой трубе, моторист шел в инструменталку, я видел только дверь. Если дверь в инструменталку открыта, там все слышно, а еще лучше слышно, если закрыть дверь и встать у самой трубы; раньше я не догадывался, в чем тут дело, это я теперь понимаю. Потому и считал, что всегда знаю, слышат они, когда я говорю, или нет. Но я ошибался. Выходит, они меня провели.

Я начал говорить перед этой трубой, чтобы убить время. Говорил негромко, почти шепотом. Воображал, что они находятся в инструменталке и я обращаюсь к ним. Вот и все. Конечно, я бы никогда в жизни ни одному человеку не сказал того, что говорил перед этой трубой, ни с глазу на глаз, ни по телефону, разве что брату Дидди. Разговоры с людьми к хорошему не приводят… особенно если говоришь о самом себе.

Самое начало они наверняка не слышали: я говорил так тихо, что сам себя едва слышал.

Устал я дежурить тут, у котлов, начал я. Устал дежурить у котлов, сказал я еще раз и замолчал, думая, что легче мне от этого не станет. Потом снова попытался говорить, и после нескольких дежурств это вошло у меня в привычку.

Я устал дежурить у котлов. Мне хочется, чтобы меня перевели на другую работу. Не могу я больше торчать в этом чулане. Я здесь уже полгода. Переведите меня на другую работу, хотя бы ради справедливости.

Эти фразы я повторял по многу раз, мне было трудно подбирать нужные слова. И я считал, что надо повторять почаще одно и то же, чтобы меня не поняли превратно.

Несправедливо держать у котлов одного меня. Как вы не понимаете, что мне тут уже осточертело. Не могу я больше здесь оставаться, пожалуйста, смените меня. Ведь я человек умелый. Вы знаете, я мастер на все руки. Небось думаете, что у меня в голове пусто и я ни в чем не разбираюсь, а я до тонкости знаю, как делать рыбную муку. Просто по мне сразу не видно, что котелок у меня варит. Но вы не сомневайтесь, я могу выполнять любую работу. И характер у меня покладистый. Я вот всегда стараюсь высыпаться, чтобы потом пе клевать носом на работе, и впредь обещаю поступать так же. Обещаю делать все, что прикажут, только переведите меня на другую работу.

Говорить перед трубой все-таки лучше, чем вообще ничего. Я воображал, что они меня слушают; с каждым дежурством говорить было все легче. Мне уже и не нужно было ничего воображать, однако я все время считал, что меня никто не слышит.

Если вы меня слушали, то знаете: я бы сделал для вас все, что угодно. Если бы меня перевели на другую работу, я был бы не просто благодарен вам, я бы всю жизнь чувствовал себя в неоплатном долгу. Век бы не забыл этого. Я согласен на все, лишь бы получить работу по душе… Только бы мне избавиться от этих котлов, ведь вы подменяли меня здесь от силы на день или на два, самое большее — на неделю.

Со временем мне стало легче высказывать то, что лежало у меня на сердце, но теперь мне было этого мало; я устал говорить, не получая ответа, ведь я говорил уже, пе просто чтобы убить время, а в надежде, что меня переведут на другую работу.

Мне не верится, будто вы настолько тупы, что не понимаете, как мне плохо. Поставьте себя на мое место. Я знаю, вам и подумать тошно, чтобы смену за сменой, месяц за месяцем торчать здесь, у котлов, где и лица-то человеческого не увидишь. Вы говорите, что все это пустяки, так докажите на деле, поменяйтесь со мной. Поймите меня. Конечно, я пе женат. Не то что вы. Вам не нужно столько спать, как мне, в свободное время вы встречаетесь с друзьями, беседуете, веселитесь. Обо мне этого не скажешь. Слышите? Мне придется уволиться, если так пойдет и дальше. Мне всюду дадут работу. Может, вы просто не хотите меня слушать? Может, даже стараетесь не заходить в инструменталку, когда я говорю с вами? Похоже на то, хотя мне не хотелось бы так о вас думать. Два месяца я твержу вам одно и то же: переведите меня на другую работу, — а все зря. Вы не желаете меня слушать. Но я вас заставлю, я могу говорить и погромче.

Я попытался повысить голос, но не смог. Снова и снова пытался я говорить громче, и все безрезультатно.

Для вас же лучше выслушать меня и исполнить мою просьбу. Мне нужна другая работа. Если меня не переведут отсюда, я за себя не ручаюсь. Вспомните мои слова, если в один прекрасный день я доставлю вам неприятности. Я вас предупреждал. Больше я не выдержу здесь ни дня. Я тут никого не вижу и не слышу. Я уже давно не могу читать, не могу отгадывать кроссворды и раскладывать пасьянсы, развлекаться. Даже спать и то не могу. Могу только думать, а как раз этого-то мне и не хочется… Если вы намерены все оставить по-прежнему, будьте готовы к самому худшему. Я не виноват, мне придется что-нибудь предпринять, лишь бы выбраться отсюда. Что затаились, будто ничего не слышите? Ведь вам все слышно, я могу еще больше повысить голос. Стану говорить громко и внятно, вы потом не сможете оправдаться тем, будто не слышали моих слов.

Я говорил очень внятно, но не громко.

Не вздумайте оправдываться тем, что я, мол, никогда к вам не обращался, разве что через эту трубу, это не оправдание, вы и сами прекрасно понимаете. После смены только и успеваешь, что переодеться да прыгнуть в автобус. А вы знаете, что в нем от тряски ничего толком не слышно. Впрочем, если вы и разговариваете в автобусе, то не со мной и не о том, где на заводе лучше всего работать. Я здесь чужой, я одинок, мне не с кем и не о чем поговорить, даже когда тряска прекращается. С кем, кроме вас, я могу говорить о заводе, зачем мне его позорить? Единственная возможность поговорить — это перед трубой. И вам ничего не стоит приложить к ней ухо. Я не отступлюсь, я буду говорить еще громче, могу даже орать во весь голос, если понадобится. Да-да, я не шучу, если понадобится, заору во всю глотку.

Говоря перед трубой, я всегда смотрел на часы, чтобы вовремя остановиться. Начинал говорить сразу же после ухода моториста и никогда не говорил дольше двадцати минут, хотя по опыту знал, что он будет отсутствовать не меньше получаса. Я сразу умолкал, заслышав, как он открывает дверь. Поэтому просто не понимаю, как им стало известно, что я тут разговариваю, само собой, я никогда не кричал, а в цехе меня не слышно, это исключено. Правда, иногда мне снилось, что я говорил дольше обычного и моторист услыхал меня, но так бывало только во сне, я ни разу не говорил дольше двадцати минут. Любой на моем месте рассердился бы, что ему не отвечают и не переводят его на другую работу.

Я знаю, вы совсем неплохие люди, но вам придется ответить за свое упрямство, вы еще пожалеете, что не послушались меня. Вы никогда не заглядывали в инструменталку и, думаю, делали большой крюк, лишь бы не подходить к ее двери и не слышать, как я взывал к вам. Но придет час, и вы убедитесь, я вас в покое не оставлю. Буду орать во все горло, вот увидите, а если и это не поможет, у меня найдется другое средство. Ничего не поделаешь. Выбора нет. Я не могу дольше оставаться здесь, с этим пора кончать, откладывать больше нельзя. Только не думайте, будто я желаю вам зла. Я не собираюсь вам мстить, хоть вы и не пожелали меня выслушать. Не такой я человек. Но я сделаю единственную вещь, которая мне поможет. И я не виноват, если вам от этого не поздоровится. Сами небось догадываетесь, о чем речь. Конечно, догадываетесь. Но я сделаю так, только чтобы спастись.

Человек и сам еще ничего не подозревает, а в голове у него уже шевельнулась мысль.

Я заговорил тише.

Я знаю, если котлы взорвутся, взрыв будет страшный, от завода вряд ли что останется, даже контора может пострадать. Но что делать? Я сотни раз просил перевести меня на другую работу, но вы делали вид, будто меня не существует. Я так устал, что в одну прекрасную ночь на дежурстве просто закрою глаза от усталости и отчаяния, я не могу иначе, хоть мне это и не улыбается. Давление неожиданно подскочит, моторист подумает, что я отлучился по нужде и потому не отвечаю, ведь он знает, что у меня всегда все в порядке. И прежде чем он появится здесь, завод взлетит на воздух. Нет, мне это не улыбается, но что Делать, раз вы отказываетесь меня выслушать.

Я заговорил еще тише.

Не сомневаюсь, произойдет что-то ужасное, больше у меня нет сил терпеть. В один прекрасный день я могу взять и уйти, просто так, с горя — если б вы только знали, как я изменился из-за того, что пробыл тут слишком долго, — пойду себе куда глаза глядят, а вас, предположим, забуду предупредить. Здесь, возле котлов, у человека начисто отшибает память, я уже давно перестал различать дни. А давление, хитрая штука это давление, только зазевайся — мигом подскочит. Котлы двадцать раз успеют взорваться, пока я буду прохлаждаться на свежем воздухе. Вот что, наверно, произойдет. Но этому можно помешать: перестаньте упрямиться, выслушайте меня и подыщите мне другое занятие. Иначе я за себя не ручаюсь.

Я говорил все тише, тише и наконец перешел на шепот, как в самом начале.

По правде сказать, я был о вас лучшего мнения. А выходит, вы просто злодеи. Видели, как я мучаюсь здесь месяц за месяцем, и ничем не помогли мне. Ни разу не выслушали меня, ни разу, вам нужно было одно: чтобы я торчал у котлов, лишь бы никому из вас не пришлось занять мое место. Что, молчите? Но вы меня плохо знаете, я человек скрытный, дядя Йоуи сказал однажды: ты себя еще покажешь. Вам это так не пройдет. Я дошел до точки. И ничего не желаю больше делать. Плевать мне, если завод взорвется. Туда ему и дорога. Я не хочу сказать, что вы непременно погибнете, но это не исключено, больше я ни о чем не буду просить вас, не хотите меня слушать — и не надо. Я еще не решил, предупреждать вас или нет. Все зависит от вас. Вы для меня ничего не сделали, так теперь и на меня не рассчитывайте. Я дошел до точки. Вот сейчас закрою глаза, и утром город проснется от взрыва, самого сильного за последние двадцать лет.

Так, с небольшими вариантами, я твердил каждую смену и вдруг заметил, что в автобусе они пересмеиваются и поглядывают на меня, как на какую-то диковину. Чего я только не передумал, ведь я не знал, что они меня слышали. Такое мне и в голову не приходило. Но когда они разок-другой намекнули со смехом, что ждут не дождутся, чтобы один тип перестал молоть вздор, я догадался, что к чему. И прикусил язык. Конечно, я испугался, еще бы: ведь они все слышали и могли сообщить в контору. Я лишился сна. А когда они начали отпускать шуточки насчет какого-то взрыва, мне и вовсе стало не по себе. Я понял, что им все известно. Теперь в автобусе я стараюсь забиться подальше в уголок, чтобы не слышать их. Стараюсь не смотреть в их сторону. Последний раз они говорили, что для таких людей и стараться не стоит. Теперь я знаю точно: если я останусь у котлов, они будут помалкивать, а откажусь — нажалуются на меня в контору. Они перестали ухмыляться и поглядывать в мою сторону. За последние две недели я почти не слышал намеков, вот мне и стало ясно: они хотят, чтобы все осталось по-прежнему, чтобы я бессменно дежурил у котлов и избавил их от этой работы. Обрадовались, что можно обманом спихнуть на одного работу потяжелее. Какое им до меня дело! Нет, я их не осуждаю, по ведь они хорошо знают, что значит сидеть тут, у котлов.

Может, они думают, что я их разыгрывал? А может, кое-кто из них и верит, что я собирался взорвать завод? Сказать бы им, что я просто убивал время. Я мечтаю об этом, но боюсь даже рот раскрыть.

Уволиться я не смею, мне придется работать здесь, пока не забудется вся эта история. Рисковать нельзя.

Не знаю, откажусь ли я в будущем от своей игры. Придется придумать что-нибудь еще. Я пытался говорить про себя, но разве это сравнишь с трубой? Мне хочется снова говорить перед трубой, теперь я уже не могу молчать; я должен сказать им, что просто убивал время, должен повторять без конца, что у меня не было злого умысла. Но ведь я никогда этого не скажу. Буду лишь изредка поглядывать на трубу.