Море ночного боя

Виктор Шидловский Море ночного боя

Наконец с плаваниями было покончено и оставшиеся до отлета дни можно было провести в гостинице.

Море совсем измотало меня — рифами, холодом, волнами; я с трудом поворачивался на койке.

Она тоже была не таким уж мирным местом, эта койка в поселковой гостинице, куда врывались все ветры и заползали все туманы, но я уже привык и к ветрам, и к туманам, и вообще ко всему, чем знаменит Дальний Восток.

Ветры понемногу стихали, начиналась тихая и светлая осень, позванивали цикады, вместо туманов по побережью расползался дым лесных пожаров.

И в это время Юрий вдруг заявил, что мы должны еще поплавать у Острова.

Я послал его к черту — и пошел вместе с ним. Мы никогда не плавали поодиночке.

До Острова от случая к случаю ходил маленький катер; такой случай как раз выпал в то утро — и мы отправились.

Туману совершенно неоткуда было взяться — и он все-таки взялся откуда-то, и катер то стоял, то шел сквозь него, пять с половиной часов.

И на Острове был туман — мы заблудились в нем, едва выйдя за поселок.

Мы попусту блуждали по тайге; мне надоело, я говорил: «Вернемся». И неизвестно было как возвращаться, мы ругались, как вдруг туман разорвался, и мы увидели перед собой песчаный берег.

Спустились и оказались в небольшой бухте между скалами. От скал тянулись и почти сходились посредине две гряды рифов.

Туман отходил от рифов, и за ними открывался ослепительно синий простор.

Он открывался и открывался.

Он открылся до горизонта, и в ту же секунду я поверил, что передо мной океан.

Не море, которое я видел тысячи раз, а океан, которого я не видел ни разу.

И я испугался, что чуть было и сегодня не упустил, не прозевал его из-за неверия, усталости, из-за этих туманов.

Туманов нигде не было теперь, они исчезли без остатка. Все сверкало: океан, скалы, песок.

Этот песок был чистым и легким, я тоже никогда не видел такого.

Мы скинули одежду, натянули маски и ласты и бросились в прибой.

Меня оглушил мощный шум.

Мне показалось даже, что я ударился головой о камень.

Шум шел ото дна.

Прибрежная скала была усеяна камнями, прибой двигал их, и дно кричало тысячами резких голосов.

Вода была мутной, дно скоро заволокло — мы только слышали его.

Мы слышали его очень долго, потом шум стал стихать, но когда он стих совсем, до нас еще доходили отдельные раскаты.

В белом сумраке мы наталкивались на медуз, запутывались в плавающих водорослях, теряли друг друга.

Наконец пояснено, открылось дно, мы вошли в чистую синеву открытого моря.

Все было как всегда: покачивали волны, кипела пена, кричали чайки, но было и что-то неуловимо новое во всем.

Дно то закрывалось тенями, то вспыхивало, и мы видели внизу обрывистые горы, багряные и синие леса, россыпи огромных звезд.

Мелькали непонятные струи.

Собирались и рассеивались полупрозрачные облака.

И чем дальше уходило дно, тем таинственней оно становилось.

Я пришел в себя первым. В такой холодной воде можно было выдержать самое большее тридцать минут, и эти минуты уже истекли, я чувствовал по своим пальцам.

Я сделал Юрию знак: довольно!

Он кивнул в ответ, набрал воздуха и рванулся вниз. Он быстро уменьшался в глубине, я смотрел.

Нырять его научил я. Нырять и по-настоящему плавать. Теперь он плавал не хуже меня, а нырял даже лучше: у меня начало сдавать сердце.

Он шел и шел вниз. Он хотел дойти до дна, но дно было слишком далеко здесь, на обратный путь ему могло не хватить воздуха.

Я не выдержал и нырнул к нему.

Он повернул, мы встретились и вместе выплыли наверх.

Я вынул изо рта трубку и выругал его.

Я ругал его и не заметил, как налетел туман.

Плотный — солнце не просвечивало сквозь него.

Туман не расходился, и я поплыл к берегу по памяти.

Юрий мне крикнул, что я плыву в море. Мы оба остановились, застыли на месте, не зная, на что решиться.

Это и было лучшим сейчас — ждать. Ждать хотя бы короткого просвета, чтобы определить, где берег. Но ждать, быть неподвижным в холодной воде — это и было самым трудным сейчас.

Я запоздало и бесполезно думал о том, что мы не знаем ни Острова, ни здешних течений: надо было узнать, прежде чем лезть в океан. И что никто из поселка не выйдет в море в туман, и этот берег вообще пустынен.

Мы и не слышали ничего. 

Правда, где-то на воде пела чайка. Чайки могут петь, и эта пела даже неплохо, но пела она недобро, и мне даже хотелось, чтоб она захлебнулась в волне.

Пальцы у меня болели от холода, а тело медленно немело.

Иногда меня что-то толкало — плыть наугад, пока хватит сил, плыть и плыть!..

Я с трудом уговаривал себя не плыть и уговаривал Юрия: с ним происходило то же, что со мной.

Он схватил меня за плечо, и, обернувшись, я увидел какие-то тени на тумане.

Мы поплыли к ним.

Они пропали, но мы продолжали плыть.

Мы плыли.

Вода заметно мутнела, и это ободряло. Она стала совсем мутной. Берег близко!

Мы плыли — он не появлялся.

Должно быть, мы кружили в двойном тумане или плыли вдоль берега, не приближаясь к нему.

Мы попытались выбраться на ощупь, меряя глубину. Доставать до дна было легко, но уловить, ближе или дальше оно становится, не удавалось. Мы ныряли, чтобы чем-то занять себя, и оба молчали.

В одном месте из воды выступали верхушки водорослей. Я подплыл к ним.

Дна и тут не было под ногами, и я нырнул. Прошел три и четыре метра, а водоросли все тянулись из глубины.

Вода в глубине становилась прозрачней, наконец показалась и синева. Водоросли подымались из впадины, и вся она была заполнена синевой.

Я дошел до дна.

На белом песке стояла роща ламинарий. Нижние листья висели над песком, отбрасывая на него зеленые тени. И пылали кусты багрянок, краснели кораллины, разноцветно светились звезды; на камнях раскрывшись, сидели раковины.

Мне нечего было делать среди этой холодной красоты, но я поплыл, отводя листья рукой.

В детстве я жил в степном селе с пересыхающей речкой. И я читал про моря, и ночами они снились мне, незнакомые. И вот теперь я как будто видел те свои сны наяву, все сразу.

Я плыл, сознавая, что напрасно трачу последнее тепло. У края впадины я неохотно пошел наверх в проклятые туманы.

Юрий стерег меня, мы стукнулись масками. По его лицу я догадался, что за мое отсутствие что-то произошло. Он не сумел объяснить — с трубкой во рту. Я насторожился.

Вот оно! Вдали раздался удар колокола, четкий удар.

Мы повернулись туда, откуда он донесся, и замерли. Удар повторился, такой же четкий.

Мы задвигали онемевшими руками.

Колокол все звонил. Возможно, в поселке существовал обычай бить в колокол при тумане.

Очередной удар раздался совсем близко от нас, но вслед за ним я услышал шум рифов.

Плыть в рифах при волнении всегда опасно, а мы были полуживыми от холода и усталости. Судя по шуму, рифы были высокими и изрезанными, и шум не обманул — из тумана выступили зловещие зубья.

Удивительно даже, но стало еще холоднее.

Мы повернули обратно в море, но волны не выпустили нас. Налетая на отмель, они круто вздымались и шли на рифы стеной — нам было не пробить ее.

Мы удержались против трех волн. Они разбились о камни без нас и с воем ушли в проходы.

Я посмотрел на Юрия. Он действительно стал хорошим пловцом, но плавать в рифах он не умел. Для рифов у него был, пожалуй, слишком прямой характер.

Он улыбнулся в ответ на мой взгляд — улыбнулся, насколько это позволили ему маска и трубка Я показал ему, куда плыть.

Нас уже подняло над краем…

Я не встречал рифов извилистей и острее этих. И все, что обитало на них — раковины, звезды, ежи, было безжалостно острым. И из щелей высовывались колючие рыбы.

Все это промелькнуло в долю мгновения, меня вынесло и ударило о песок. Я встал.

Юрий лежал справа, лицом вниз. Я оттащил его за прибой, там он встал сам.

С меня словно клочьями содрали кожу. Я со страхом ощупал себя и потом уже сдвинул маску.

Нас вынесло не на берег, не в бухту, а в расселину в скале. Посредине ее валялся железный буй, волны ударяли в него, и он звенел.

Я зашел по пояс в море и огляделся. По сторонам чернели отвесные скалы. Нам повезло, что нас выкинуло не на них, а в расселину.

Но мы были в западне!

Я вышел и со злостью пнул буй ногой. Он отрывисто звякнул — ржавый, помятый волнами буй.

Во все углы залетали брызги и ветер.

Мы понуро бродили на негнущихся ногах. От озноба мы не могли говорить, да и не о чем было.

Туман не давал увидеть, что у нас над головой. Во всяком случае стоило попробовать выбраться по скалам, и мы полезли: он — по левому, я — по правому краю расселины.

Скала была хрупкой, обламывалась целыми пластами. Я судорожно перебрасывался с пласта на пласт, не в силах унять дрожь во всем теле, рискуя сорваться. Потом мне попались лианы, и я полез по ним.

Шум моря постепенно стихал, слышней звенели цикады и пахла полынь.

Меня остановил гладкий уступ. Юрий влез по своему краю едва на метр выше меня. Пути наверх не было.

Я повернулся к морю.

Везде, где прорывался туман, виднелись рифы или острые камни. Одни рифы и камни. Я выругался…

Хотелось пить, но выбоины были пусты. Я выжал в рот ветку полыни и пристроился на уступе.

Вверху, за туманом, краснели листья. Жесткие, опадающие только весной листья здешних дубов. Сейчас они прочно держались на ветках, громко скрипя под налетающими ветрами.

В щелях доцветали незнакомые мне цветы. Один такой — голубая звездочка — рос надо мной. Я дотянулся и сорвал. Цветок затрепетал на ладони — легкий, с тонкими лепестками; непонятно, как он жил на этой разваливающейся скале.

Это и точно был удивительный край — Дальний Восток!

Почти еще нетронутый, свежий. Может быть, это от его красоты у меня временами болело здесь сердце?

Шумели осыпи, с грохотом скатывались камни. Весь этот берег был ненадежным, рушился.

Я опасался не камней, а звона цикад. Он усыплял, а заснув, я мог и сорваться.

Я спал уже, меня разбудил ударивший по плечу камень.

Смеркалось, пора было действовать. Я стряхнул с себя оцепенение.

Буй внизу гремел не умолкая: море затопляло расселину. Мы наверняка не сможем выстоять ночь в волнах, под падающими со скалы камнями, но и идти вдоль берега — безнадежное дело, даже если туман рассеется и выйдет луна.

Я вспомнил, что вчера луны не было. Наступило новолуние — этим и объяснялась сила волн. Где-то в космосе солнце и луна оказались на одной прямой, массы их сложились и притянули к себе океан. Он выгнулся и гигантской волной подступил к берегам. Был разгар новолунного прилива.

Так или иначе, на скале нам нечего было задерживаться.

Юрий высматривал что-то со своего уступа. Я окликнул его и стал спускаться.

Брызги долетали уже до середины скалы, и ноги скользили по ней. Я цеплялся за лианы и полынь, полз, сорвался и упал во входящую волну. Она донесла меня до угла расселины, ударила там о буй и оставила на запененном песке.

Волны врывались, подхватывая камни, буй и нас, сталкивали, крутили, били о скалу.

Мы разговаривали, взявшись за руки, лицом к лицу.

— Бухта там! — Он показал головой. — С километр… Дойдем?

— Дойдешь к черту!

В этих волнах мы не прошли бы и сотни шагов.

— Тогда — плывем?

Для этого мы должны были вырваться отсюда, в полной темноте отыскать ту бухту с моря и войти в нее через проход в рифах.

Тут все было невозможным!

Я колебался.

Здесь мы стояли все-таки на земле. Ее заливало, эту землю, она осыпала нас камнями, но она была землей, и на ней, недалеко от нас, звенели цикады и росли голубые цветы.

В океане нас ждал ледяной холод, высокие волны…

Я колебался.

После каждого удара волны сверху, высекая из скалы искры, падали камни. Упала и раскололась у наших ног сорвавшаяся глыба. Я встал на осколок, вглядываясь в рифы.

Прилив местами шел поверх них.

Я еще медлил, выбирая пологую волну…

Я не заметил, ударило ли меня о рифы, — сами волны казались каменными. Я плыл, избитый ими.

За бурунами я обернулся. Юрий плыл позади, и тогда я начал бояться, что в волнах попадутся и свяжут нас водоросли.

Водоросли не попадались. Мы отплывали от рифов, их заволакивало.

Юрий догнал меня, наши руки коснулись, он вскрикнул. Левая у него была повреждена.

Я решил, что все кончено, волны прижмут нас к рифам.

Но Юрий плыл, рука у него сгибалась, и выбора у нас все равно не было.

Я пропустил его вперед, чтобы он как-нибудь не отстал и не потерялся в темноте.

Буй был ясно слышен, мы плыли от него наискось к волнам.

В воде задрожали слабые огоньки. Море светилось своим обычным в эти месяцы ночным светом.

Я снял маску, и когда меня подняло на гребень, в последний раз осмотрелся. Не было никаких следов заката и ни единой звезды вверху. И тумана — тоже. Его заслонила темнота.

Волны тускло светились сквозь нее, ярко вспыхивали над нашими головами и гасли, отдаляясь. Не успевала погаснуть одна, как впереди загоралась другая.

Волны шли на нас неисчислимым войском, и мне вспомнилась эта строка из арабской сказки «…и погружался в море ночного боя».

Нам предстоял ночной бой с морем.

Я вылил из маски воду, плотно надел ее и с головой ушел в ночные огни.

Они разгорались, мы плыли словно в огромном пожаре. Мелькали искры, металось пламя, и сами мы были огнями среди огней.

Звон буя перестал доходить — буй или придавило рухнувшей скалой, или забило в подводную щель. И рифов мы не слышали. Беспорядочно шумели волны и ветер, но их шум давно был для нас мертвой тишиной.

Мы плыли вслепую, надо было проверить, не сносит ли нас к берегу.

Мне всегда немножко не по себе в глубине ночного моря. Я вытащил нож и тогда уже медленно пошел вниз.

На меня всплывал огненный шар. Я ударил его, он вспыхнул и разделился. Это была всего лишь пылающая медуза. Неприметная днем, ночью она загорается. Я напрасно разбил этот странствующий фонарь.

Я миновал мигающие половинки. Нож наткнулся на камень. Дно было близко.

Я всплыл, мы взяли круче к волнам.

Теперь волны падали на нас с вышины, давили, оглушали. Мы выбирались и попадали под новый удар.

Иногда какая-нибудь волна подкрадывалась со стороны и ударяла внезапно и зло. Но большинство шло в открытую, гремя и сверкая огнями.

После четвертой волны я подумал, что мы полностью исчерпали себя, но мы выдержали и седьмую и двенадцатую.

Несемся, вглядываемся в темноту над водой и в подводные огни.

Под водой нарастает мощный шум. Словно кричат тысячи голосов, целый мир.

Я успеваю подумать, что у рифов не может быть таких голосов, и тут же вижу перед собой яркое пламя. Оно проносится мимо.

И впереди снова рассеянные огни и эти голоса.

Кажется, заговорила вся Земля, все, что прежде молчало на ней, — камни, скалы, горы.

Странно, что я уже где-то слышал эти голоса, но они тогда были намного слабее, чуть пробивались. Слышал, но где?

В той бухте с чистым песком, из которой мы выплыли! Мы возвратились, рифы теперь позади, летим к ее чистому и мягкому песку!

Можно позволить приливу нести себя!

Не противиться больше! Не враждовать с океаном!

Огни замирают, мы парим в ровном сиянии.

Голоса вокруг сливаются в хоры, и хоры тоже сливаются…

Прилив сдавил Землю, и она зазвучала могуче, торжественно.

Над водой проступают утесы.

Сразу вдруг тухнет сияние.

И когда волны оставляют нас на песке — оглушенных, разбитых и светящихся, когда они откатываются, нас тянет пойти за ними. К огням, к могучим голосам, к океану.

Но мы не в состоянии подняться.