Морская пена

Дмитрий Огма МОРСКАЯ ПЕНА

Машина сделала шесть–семь оборотов, ломая, подминая молоденький березняк, накренилась, покачнулась, да так и застыла на боку, не сумев сломать более крепкую поросль…

— Что с ним, доктор?!

— Удивительно, после такой аварии и ни одного перелома! Синяки, ссадины, черепно–мозговая травма… сейчас он в коме.

Серая густая мгла, сливающаяся с беспросветной чернотой в необозримой дали, будто тоска неясная, неясно по чему, вдруг приняла материальные очертания и разлилась, расползлась безбрежно. Виктор не помнил, как он здесь оказался и почему. Последнее, отрывочное, будто в калейдоскопе воспоминание — это дорога, серый потрескавшийся асфальт, мелькание полуистертых разделительных полос, сине–ржавый старенький запорожец, выскочивший неожиданно на встречную полосу из–за огромного туристического автобуса, визг тормозов, зеленое месиво, трескавшееся и разлетающееся множеством искристых осколков лобовое стекло; потом, вдруг — мрак, долгий полет сквозь черную дымку по бесконечному, петляющему, черному коридору, то вверх, то вниз, то в бок — во всякие стороны…

И теперь он тут, в беспросветной темноте, в сумраке, без всякой определенности, надежды и света. Очень странно, но он как–то, каким–то образом мог различать ближайшее окружающее. Сумрак он чувствовал, ощущал всем телом, и если напрячь что–то внутри, то из абсолютной темени, из черноты, вдруг начинали проступать сереющие очертания, проявляться контуры, складываться в форму, и казалось, что ты видишь это, видишь именно глазами, хоть и несколько странным, причудливым образом…

Виктор не стал дальше размышлять, копаться в этом;

— Вижу, и ладно! Какая разница — как! — решил он про себя, и побрел наугад, не разбирая и не ища пути–дороги…

Он бродил тут, будто целую вечность, по этому странному, мрачному миру, миру неопределенности, безмолвия, беспросветности и бесчувствия. Из черноты проступали дороги, грунтовые, пыльные, иногда мощенные булыжником, заброшенные, старые. Иногда проступали здания, какие–то полуразвалины, нежилые, неприютные. Иногда ему встречались и люди, странные, отчужденные, молчаливые, бесцельно, словно сомнамбулы, слоняющиеся кругом, не обращающие ни на что, ни на кого внимания. Виктор избегал их, не пытался с ними разговаривать, он будто знал — никто ему не ответит. Однажды, лицо одного такого человека ему показалось знакомым. Мужчина, средних лет, брел куда–то меж развалин каких–то домов, обходя препятствия, упавшие камни. Виктор наблюдал за ним некоторое время, но так и не смог его припомнить, тогда он решился и подошел. Он встал на пути этого человека, да так, что тому невозможно было обойти его никак, с одной стороны стена, с другой груда камней. Мужчина приблизился и остановился, наткнувшись на Виктора, стоял так, некоторое время, с опущенной головой, потом медленно, очень медленно поднял голову, взглянул на Виктора. Странным был этот взгляд, странными эти глаза — будто сама, великая, бездушная, сосущая истошно пустота взглянула на Виктора этими глазами… Он не выдержал этого взгляда, отошел в сторону, мужчина вновь мелено опустил свою голову и побрел далее, вяло, нерасторопно, будто в никуда. Тогда Виктор понял, в чем разница между ним и этими людьми — он будто искал что–то, что–то смутное, неопределенное, в нем была какая–то тоска, отражение тоски, смутная дымка — в людях же этих ничего не было, только пустота, черная, гнетущая, пожравшая все внутри.

Сколько он так ходил− ему было неизвестно, здесь не было времени, не было никаких изменений по которым можно было бы сориентироваться. Даже эти люди, эти сомнамбулы, наблюдая за ними нельзя было определенно сказать, сколько они ходят, сколько прошли, в каком направлении. Они делали шаг, и делать это можно было вечность, или вообще нисколько. Если начать примечать их перемещение относительно чего–то, то это нечто расплывалось тут же, пропадало, становилось дымкой, мглистой неопределенностью. Все здесь таким было, всякий пристальный, примерительный, испытующий взгляд разрушал формы, растворял все в серой дымке, а потом все сливалось в бликующей черноте. Но однажды, ему вдруг показалось, что где–то там, вдалеке, вспыхнула и погасла какая то искорка, потом еще раз, потом еще… Тревога, прежде смутным маревом простиравшаяся у него внутри, теперь шелохнулась, дрогнула, заколыхалась, и теперь ее уже точно было можно назвать тревогой, обнаружить, вычленить из смутной неопределенности нутра. Виктор постоял, прислушиваясь к себе, присматриваясь к изредка мелькающей вдалеке искорке, и побрел в том направлении, будто почувствовав: ему туда. Сколько он так брел, на изредко вспыхивающий проблеск, не известно, все вокруг было прежним, ничего не менялось, не становилась и ярче, и ясней искорка, она все также была далека, все также редко вспыхивала, будто пробившись сквозь плотную черноту, и также гасла, пожранная этой чернотой. Он шел и шел, и вдруг, однажды он ощутил будто прикосновение, будто легкая, прохладная вода или плотный воздух скользнул по его лицу, будто он вошел в эту воду, не мокрую, невесомую, стоящую незримой стеной… Его подхватило что–то, какая–то неумолимая, могучая, нежная сила, и понесла будто в стремительном потоке, все слилось в темное месиво, замелькало с чудовищной скоростью, проносясь мимо, а потом вдруг сгустилось, превратилось в темный, широкий коридор, по которому он несся на встречу разгорающемуся свету.

Свет вдруг вспыхнул ослепительно, и его будто выбросило в этот свет, выбросило и отпустило. Глаза привыкли, и он увидел себя, стоящим посреди яркого, все заполняющего света, плотного и легкого, теперь не слепящего, по нему можно было перемещаться, перемещаться в нем, опереться на него, свет был повсюду, со всех сторон, и невидно было никаких признаков того мира, из которого его сюда вытолкнуло. Оглядевшись, попривыкнув, Виктор различил вдалеке будто некое марево, будто свет там был немного гуще, будто переливался перламутровыми муарами, растекался почти незримыми миражами. Виктор пошел туда, к чему–либо, более ничего вокруг не было, в этом безбрежном ярком свете. Подойдя ближе, он начал более отчетливо различать смутные очертания этого перламутрово–призрачного нечто, ему так показалось, показалось что нечто было безмерно–огромным, рождающимся из света, и рождающим этот свет, струящимся световыми потоками, исторгающее их, и живущее ими… Не понятно как Виктор понимал все это, откуда ему приходили в голову эти мысли, каким образом. Здесь все было так, все было наполнено смыслом, все и было самим этим смыслом, все было будто самой сутью, сутью всего и вся, единственное чего здесь не было — это сомнения.

Не сомневаясь, что поступает верно, он остановился, будто у некой, незримой грани, когда до бликующего, переливчатого нечто было еще безмерно далеко, но когда оно уже заполнило собой все обозримое пространство впереди. Виктор встал перед этим нечто и вдруг понял, что оно такое! Восторг, не острый, не яркий, но все сокрушающий внутри, заполняющий собой все закоулки души, вытесняющий оттуда все, что бы там ни было, разлился могучим потоком, подступил к горлу и Виктор выдохнул его, этот распирающий поток восторга:

— Господи!

Ему показалось, что Нечто слегка дрогнуло, всколыхнулось, и обратило на него внимание…

— Я слушаю… — сказало Нечто, не голосом, не как–либо вообще, а будто содроганием смысла где то внутри у Виктора.

— Я не знаю что сказать, Господи… — растерялся Виктор.

Нечто содрогнулось, будто успокаивая, утешая его, придавая ему уверенности и силы.

— Я не знаю, как я попал сюда, Господи… я бродил там, где все темно, и вдруг…

— Ты нашел путь, — ответило Нечто.

— Да, я искал что–то…не помню…не знаю что…

— Чего ты хочешь?

— Я не знаю…. Это не важно!

— А что важно?

— Важно то — чего хочешь Ты! Я так чувствую, Господи…

— Нужно чтобы ты вернулся назад, в свой мир, в свою жизнь, тебе рано еще умирать.

— В жизнь? Но я не хочу туда, Господи! Мне здесь хорошо, рядом с тобой! А там плохо, там нет у меня ничего, ни какой радости… Мне не счастливая, не добрая жизнь выпала…

— Ничего?

— Ничего! А…, да! — Виктор вдруг вспомнил. — Есть одно, есть! Жена моя, Марина! Это единственное светлое, что у меня есть там…

Он вдруг ясно вспомнил ее− свою жену, Марину, вспомнил и что ее имя значит — морская пена, и что пахнет от нее также, как и от теплого моря, прибоем, легкой пеной… Он вдруг ясно понял чего его тревожило, чего он искал — ее!

— Возвращайся!

— Как скажешь, Господи, — вздохнул Виктор. Чувства его раздвоились, но большая половина не хотела возвращаться, а в купе, он, наверное, хотел бы остаться здесь, но со своей женой, если такое возможно…

— Неужели так мало у тебя там счастья?

— Мало, Господи! — вздохнул Виктор. — Тот мир мне чужой, мне очень больно, неуютно там…

— Почему?

— Потому что я понимаю это… другим легче, они не понимают…

— Чего ты хочешь?

— Я?

— Любое желание…. Чтоб было легче тебе там, немного.

Он думал недолго…

— А можно мне не для себя пожелать, Господи?

— Как хочешь…

— Тогда пусть исполнится какое–нибудь желание моей жены, Марины!

— Какое? У нее много желаний…

— Самое− самое сокровенное! Самая желанная мечта!

— Ты действительно этого хочешь?

— Да!

— Возвращайся…

Свет вспыхнул ярко, погас, его вновь будто подхватило что–то, понесло извилистыми, сумрачными коридорами…

Виктор открыл глаза, что–то тренькало назойливо справа, какие–то провода тянулись к нему от груды аппаратуры, к рукам были подсоединены две капельницы, тело ныло, будто отмороженное и отшибленное одновременно, рот пересох…

— Пришел в себя! — радостно сказал моложавый мужчина в белом халате, в колпаке, светя ему в глаза маленьким фонариком, оглядывая делово, внимательно.

— Что со мной? — промямлил Виктор. — Где я?

— Все нормально теперь с Вами! Вы в больнице! — довольно, радостно хмыкнул мужчина и уставился на Виктора, будто на явленное чудушко.

— А было что? — прохрипел Виктор, голос не слушался его, слюны не было чтобы смочить иссохший рот, иссохшее горло.

— Авария была, потом кома, — пояснил мужчина.

— Долго?

— Кома? Почти год! Но, все, все! Вам пока вредно разговаривать!

— Еще! — прохрипел Виктор. — Жена?

— Ходит, ходит, Ваша жена! Не оставляет Вас! Все с ней нормально, завтра ее увидите!

Марина радостно ему улыбалась, будто лучилась вся изнутри каким–то теплым, спокойным счастьем…

Он смотрел на нее, и ему казалось, что только вчера он видел ее, будто не было ничего, будто он лег спать, проснулся и теперь вновь ее видит. Но, он не мог припомнить, чтоб она была так вот счастлива когда–либо ранее, не мог припомнить, чтоб она так выглядела…

— Вот, видишь, — тихо говорила она, гладя его по руке, — счастье не приходит одно, как и беда! Мне позвонили сегодня врачи, а я даже не удивилась! Я будто знала, что ты очнулся, будто так и должно было быть!

— О чем ты? Что еще счастливого у тебя случилось?

— Потом, потом! — засуетилась она. — Все потом узнаешь! Теперь–главное для тебя быстренько поправляться!

Он поправлялся на удивление быстро. Через неделю уже мог приподняться на кровати, держать в руках что–нибудь не очень тяжелое, полстакана воды, например, сам мог пить. Еще через неделю уже мог передвигаться по отделению в инвалидном кресле, еще через некоторое время мог сам ходить, передвигаться недалеко, опираясь о стену или на трость…

Его выписали из стационара по его настойчивым просьбам, перевели на амбулаторное лечение, жена помогла сесть в такси, подняться по ступенькам к лифту…

Войдя, Виктор и узнавал и не узнавал свой дом, свою небольшую квартиру… Вроде все было как всегда, все на месте и чего–то не было будто, чего–то малого и главного, квартира будто выглядела нежилой, слишком чистой и …

— Ну что ты? Свой дом не признаешь? — пошутила жена, заметив его замешательство.

— Нет, нет! — ответил он. — Узнаю, память у меня не пострадала, врачи говорят! Но что–то не так…

— Все так! Не придумывай, я ничего здесь без тебя не меняла! Садись, вот, отдохни, осваивайся, — усадила она его в кресло и поспешила на кухню.

Она чем–то гремела там, чем–то позвякивала…

— Сейчас будет чай, — весело крикнула она ему из кухни.

Виктор осматривал комнату, приглядывался к знакомой, нехитрой обстановке — что–то было не так! Он встал медленно, побрел в ванну, опираясь на трость, придерживаясь за стену коридора и тут понял что не так — в ванной, на полке, не было ее косметики, полки были пусты, на крючке висело только его полотенце… Он вымыл руки, прошел в комнату, в шкафу не было ее вещей, на книжных полках ее книг…

— А вот и чай! — весело провозгласила она, входя в комнату с подносом.

— Ну, что, освоился, — спросила Марина, разливая дымящийся, ароматный чай по пузатым, синим чашкам.

— Да, — ответил он, глядя ей в глаза, — твоих вещей здесь не хватает, и запаха…

Она стушевалась, засуетилась…

— Давай позже об этом поговорим! — предложила она.

— Почему? Давай сейчас поговорим…

— Позже…, — попросила неуверенно она.

— А смысл? Чего тянуть? — сказал он спокойно, отхлебывая из чашки.

— Ладно! — решилась она. — Только прими это все спокойно, ладно?

— Ладно, — согласился он, вполне обыденным, спокойным тоном.

— Ты помнишь, я тебе как–то рассказывала, что еще в школе, мне нравился один мальчик? Он был старше, я бегала бесстыдно за ним повсюду и сама себя казнила! Он потом, закончив раньше школу, уехал учиться, а я крала у мамы деньги и ездила на него поглядеть тайком! Помнишь? Такая дура!

— Помню что–то такое, — неуверенно произнес он, он действительно что–то припоминал, рассказанное ей вскользь, без всяких эмоций и подробностей.

— Вот! А тут иду по улице, за неделю до того как ты пришел в себя, и тут — он! Представляешь! Андрей! И узнал меня сразу! Мы разговорились. Оказалось что все не случайно! Он вдруг вспомнил обо мне, решил меня разыскать, у него чувство проснулось, наконец! Понимаешь?

— Вроде бы да, вроде понимаю…

— Вот! И у меня чувство проснулось! Спало–спало и проснулось! Сразу, будто как тогда, током меня шарахнуло, как только его увидела! Да я его и не забывала, конечно… Понимаешь?

— Вроде понимаю…

— Вот! Мы решили пожениться, короче, потом, когда ты поправишься… Понимаешь?

— Понимаю…

— В общем, я сейчас к нему переехала, буду тебя навещать, если надо будет помочь…

— Нет, спасибо, не нужно теперь.

— Я знала, что ты меня поймешь!

— Конечно…

— Квартиру мы потом разменяем, — защебетала она облегченно.

Он смотрел на нее, говорящую без умолку, такую непривычно глупую и помолодевшую, похорошевшую. Странные чувства боролись внутри, и он никак не мог решить для себя — рассказать ей или нет, о той встрече, о пережитом им в том, другом мире, о том, что он попросил тогда, покидая тот мир…

D`Ogma© 2005