Морские волки. Навстречу шторму

Глава первая. Плавание корабля «Нева» из России в Англию

Выход «Невы» и «Надежды» из Кронштадта в предназначенное им путешествие. – Прибытие их на копенгагенский рейд. – Пребывание в Копенгагене. – Выход «Невы» и «Надежды» из Копенгагена. – Разделение кораблей из-за жестокой бури в Северном море 18 сентября. – Прибытие «Невы» в Фальмут 26 сентября. – Соединение с кораблем «Надежда». – Медный рудник Долкут

Август 1803 г. Приготовившись ко вступлению в предназначенный нам путь и нагрузив оба корабля «Нева» и «Надежда» необходимыми для американских селений вещами, мы вышли на кронштадский рейд 19 июля 1803 года[5]. На нем простояли до 7 августа из-за сильных и непрестанно дувших западных ветров.

Такое продолжительное ожидание удобного к отплытию времени могло бы, конечно, оказаться довольно скучным, если бы не ежедневное посещение наших родственников и других особ, которым интересно было пообщаться со своими соотечественниками, отправляющимися в первый раз в столь далекое странствование. Наконец подул южный ветер, и по прибытии на корабль «Надежда» камергера Резанова, назначенного чрезвычайным к японскому двору посланником, мы снялись с якоря поутру 7 августа в 10 часов.

7 августа. При нашем проходе мимо брандвахтенного фрегата[6] главный командир кронштадтского порта адмирал Ханыков оказал нам честь своим посещением и вместо отца благословил меня в путь по старому русскому обычаю хлебом и солью. Выйдя в открытое море, я приказал собрать всю команду на шканцах. Первым долгом я счел нужным посвятить каждого в то, сколь продолжительно и с какими трудностями сопряжено наше путешествие. Затем посоветовал им жить дружно, соблюдать обязательно чистоту, а главное – слушать свое начальство.

До самого вечера дул ветер то легкий, то довольно свежий, при котором наши корабли шли на всех парусах. Около 10½ часов подул юго-западный ветер и продолжался до 11-го числа. В течение этого времени оба корабля вынуждены были лавировать и могли дойти только до острова Гогланда, небольшого острова в Финском заливе. После тихой погоды, продолжавшейся несколько часов, ветер переменился и подул с юго-востока. Все прошедшие дни я занимался распределением пищи для своей команды, назначив в сутки каждому по одному фунту говядины, по такому же количеству сухарей и по чарке водки, а также по одному фунту масла в неделю и соразмерное количество уксуса, горчицы и круп. Кроме этого, добавлялись один раз в неделю горох и крутая каша, к чему наши матросы довольно привычны.

13 августа. Хотя ветер утих, мы уже вышли из Финского залива, миновав еще накануне мыс Дагерорд[7].

14 августа. Дул восточный ветер, погода была приятная. Поутру в пять часов мы увидели остров Готланд на северо-западе. В 8 часов нас постигло первое несчастье: один из наших лучших матросов, черпая воду на бизань-руслене[8], упал в море, но принятые в ту же минуту все меры для его спасения оказались безуспешными.

16 августа. Утром в половине шестого показался остров Борнгольм на довольно близком расстоянии. Мы увидели бы его гораздо раньше, если бы не мрачная погода, продолжавшаяся все утро.

Около нас находилось множество иностранных судов, из которых одни направлялись к северо-востоку, а другие использовали вместе с нами попутный ветер, и мне было весьма приятно видеть, что корабль «Нева» всех их обгонял. В 9 часов вечера ветер утих окончательно. Погода опять наступила пасмурная, и оба наши корабля стали на якорь неподалеку от Стефенса – населенного пункта на юго-восточном берегу датского острова Зееланд.

17 августа. На самом рассвете при слабом северо-восточном ветре мы снялись с якоря и, повернув до Драгоэ[9], вынуждены были из-за полной тишины опять стать на якорь. Течение с востока было столь сильно, что если бы я не ожидал корабля «Надежда», то вскоре достиг бы копенгагенского рейда. Затем подул восточный ветер, и оба корабля в четыре часа пополудни пришли на малый рейд.

19 августа. Поутру мы подошли ближе к гавани, чтобы удобнее взять груз, приготовленный в Копенгагене как для нас, так и для наших американских селений. Около полуночи начался жесточайший шквал с сильным дождем, громом и молнией, которая сверкала до самого рассвета. Но поскольку мой барометр еще с 17-го числа предсказывал ненастье, то я спустил брам-реи[10] и брам-стеньги еще до вечера, а потому во все время свирепствовавшей бури был совершенно спокоен.

Укрепив корабль на якорях надлежащим образом, я занялся его перегрузкой и нужными поправками. Весьма жаль, что при всем нашем старании нам не удалось сохранить кислой капусты, которая была положена компанейскими смотрителями в сорокаведерные бочки и почти вся испортилась. Таким образом, мы лишились этой полезной противоцинготной пищи, которой бы нам хватило более чем на половину времени нашего плавания. В продолжение работ на моем корабле я отправил свои хронометры на берег и отдал их для проверки Г. Бугге, директору копенгагенской обсерватории. Благодаря этому я познакомился с человеком, достоинства которого известны ученому свету; следовательно, мне остается только быть ему благодарным за оказанную благосклонность. Он показал мне королевскую обсерваторию и свои астрономические инструменты, которых у него весьма большая коллекция. Занимаясь своими делами, я также имел время и для удовлетворения моего любопытства. Но так как Копенгаген столица весьма известная, то описывать ее считаю излишним.

7 сентября, около 8 часов пополудни, мы вышли на рейд, чтобы при первом попутном ветре вступить под паруса и продолжать наше плавание.

8 сентября. Ветер дул с северо-запада при весьма непостоянной погоде. Невзирая на это, мы снялись с якоря в 6 часов пополудни, а к 11 часам вечера пришли в Гельсингер, портовый город на датском берегу к югу от Копенгагена. На другой день с утра мы хотели продолжать плавание. Но жестокий ветер с северо-запада вынудил нас простоять на якоре шесть дней.

15 сентября. В 7 часов утра при западном-юго-западном ветре снялись с якоря. При нашем приближении к мысу Колу ветер постепенно начал усиливаться и около полудня заставил нас зарифить марсели[11]. В 6 часов пополудни миновали Ангольтский риф[12] (мель). На нем стоял принадлежащий Соединенным Американским Штатам корабль, который отплыл от Гельсингера на несколько часов раньше нас. Он на наших глазах срубил для облегчения свою грот-мачту[13]. Но едва ли спасся благодаря этому, поскольку упомянутый риф состоит из очень больших камней. Его следует весьма опасаться, ибо он выдался в море на расстояние около 6 миль[14] [11 км] от маяка.

16 сентября. В 6 часов пополуночи мы должны были увидеть мыс Скаген (крайний северо-восточный мыс полуострова Ютландии), но этому помешал туман. Однако, согласно вычислениям, мы находились тогда в Северном море.

Известно, что в судах, не имеющих течи, воздух иногда спирается в трюме, портится и приводит к болезням. Для предупреждения таких вредных последствий я приказал дважды в неделю наливать в трюм морскую воду и выкачивать ее через каждые 12 часов.

17 сентября. В 10 часов утра мы увидели на севере норвежские берега Дромель и Бромель, а на другой день пережили шторм. В час пополуночи начался жестокий ветер, последовало волнение. Корабль страшно трясло, и это сильно мешало убирать паруса. Во время работы на верхней части корабля шквал сменялся шквалом, и так потемнело от дождя, что мы и на деке[15] едва видели друг друга. Между тем, валы непрестанно обливали палубу и уносили с собой все, что на ней не было прикреплено. Матросы трудились без устали и к 4 часам утра завершили работу. Как я ни был занят ночью, однако же не забыл повесить фонари, чтобы показать кораблю «Надежда» место, где мы находились. Но при всем старании мы потеряли его из виду, а на рассвете увидели рядом с собой небольшое купеческое судно. Надеясь, что с нашим товарищем не приключилось никакого несчастья, я решил отправиться прямо в Фальмут, в первое назначенное нами место встречи.

Таким образом, предсказание моего барометра[16] сбылось вторично: уже за три дня он начал опускаться, а перед бурей остановился на 744,2 мм.

19 сентября. В 9 часов над берегами было видно северное сияние. Оно продолжалось около получаса, распространяясь и уменьшаясь поминутно. Сегодня барометр поднялся на 12,5 мм.

23 сентября. Мы приблизились к английским берегам. Ветер 22-го числа хотя значительно стих, волнение было еще столь велико, что валы нередко вливались в задние каютные окна. В час пополуночи, удостоверясь по лоту, что мы находимся на северной оконечности банки Дип-Вотер, я изменил решение идти на Орфорднес, а спустился прямо к Норд-Форланду[17], чтобы скорее вступить в Канал (Ла-Манш). В полдень мы находились, по наблюдениям, на 51° 53´ с. ш., а в 8 часов вечера были уже на середине между мелями Гудвин-Санд и Овер-Фал[18]. Идя при попутном ветре под всеми парусами и невзирая на встречное течение, мы вскоре вышли в открытое море. Пройдя же Зюйд-Форланд и миновав риф Варн[19], немного спустились и направились к Дунженесу, мысу на английском берегу пролива Па-де-Кале к юго-западу от Дувра.

24 сентября. Барометр поднялся до 768 мм. Погода наступила прекрасная. В 6 часов утра поравнялись с мысом Бичи-Хед, а до наступления вечера подошли к острову Вайту[20], где ветер почти совершенно утих.

25 сентября. Встретились с английским фрегатом, от которого узнали, что перенесенная нами в Северном море жестокая буря свирепствовала и в Канале. От этой бури многие корабли потеряли мачты, а иные погибли у берегов. Следовательно, мы можем считать себя счастливыми, что избежали гибели, хотя не без больших трудностей и с потерей нескольких, впрочем, маловажных вещей. В 10 часов вечера мы увидели маяк Эдистон, пройдя который в 6 милях [11 км], легли в дрейф[21]. Сперва я намеревался идти далее и уже там дожидаться рассвета. Однако, заметив возле маяка огонь, который каждые полчаса то пропадал, то опять показывался, и не зная тому причины, решил дожидаться утра подальше от берегов.

26 сентября. Не видя ничего, кроме обыкновенного маяка, я спустился в Фальмут, куда и прибыл в 11 часов до полудня.

Прежде всего мне надо было утвердиться на якорях, а потом встретиться с англичанами как можно более дружески. Для этого был послан офицер уведомить коменданта крепости, что русский корабль «Нева», идущий к северо-западным берегам Америки, желает салютовать, если ему ответят равным числом пушечных выстрелов. Получив весьма учтивый ответ, мы обменялись салютами, после чего тотчас сошли на берег.

Хотя в гавани я не нашел своего спутника, но, надеясь соединиться с ним в скором времени, начал готовиться к выходу в море. Палуба моего корабля после прошедшей бури была повреждена и требовала поправки.

Время года становилось суровее, и для большей безопасности я приказал привязать новые паруса. Невзирая на эту работу, команда была разделена так, что часть ее всегда могла ездить на берег за покупками. Это нужно было и для того, чтобы люди пользовались как береговым воздухом, так и свежими продуктами, и укрепили свое здоровье, готовясь к предстоящим им трудам.

На третий день нашего прибытия в гавань туда пришел и корабль «Надежда». Во время бури он пострадал гораздо сильнее, чем «Нева»; на нем оказалась течь вокруг бортов. Впрочем, я весьма радовался, что Крузенштерн подобрал таких же искусных и расторопных матросов, как и наши. Следовательно, нам ничего более не оставалось желать, как только обыкновенного морского счастья для совершения своего предприятия.

Поскольку помощь и расторопность офицеров на нашем корабле несколько освободили меня от хозяйственных забот, у меня оставалось достаточно времени для других полезных дел. А так как город Фальмут не может на продолжительное время увлечь путешественника ни малым числом своих строений, ни узкими переулками, разбросанными по горе, то я старался удовлетворить свое любопытство обозрением окрестностей.

В 1-й день октября вместе с естествоиспытателями Тилезиусом[22] и Лангсдорфом[23], взяв с собой надворного советника Фоссе[24], я отправился к медному руднику Долкуту. От Фальмута он находится в 12 милях [22 км], а от города Редруфа – в 3 милях [5,5 км].

Долкут разрабатывается ныне обществом купцов. В длину он простирается на 1 милю [1,8 км], а в глубину на 180–190 сажен [от 330 до 350 м]. Здесь работает до 1000 человек, из которых одна половина трудится внутри, а другая – на поверхности рудника. Надзиратель уверял меня, что двенадцатая доля добываемой здесь руды перерабатывается в металл, приносящий хозяевам прибыли около 4000 фунтов стерлингов. Работники здесь, как и на многих английских рудниках, договариваются с хозяевами с публичного торга. Некоторые из них получают пять, шесть, а иные и восемь шиллингов с каждого фунта стерлингов из вырученной за металл суммы. Следовательно, они в какой-то мере являются соучастниками с хозяевами, а потому и работают прилежнее. Расчет с ними производится два раза в месяц, и если кто по своему договору ничего не выработает, то обычно получает от хозяев для своего содержания некоторую небольшую плату в зачет будущих трудов. Рудник окружают главные корнвалисские рудники Кукс-кичен, Дрюйд, Тин-крафт и Канберенвин. Говорят, что они принадлежат лорду Донстанвилю.

Фальмут, хоть и небольшой город, но по удобству и местоположению своей гавани заслуживает внимания. В нем каждый мореплаватель может получить нужные для себя запасы гораздо дешевле, чем в других английских портах, особенно рыбу, которая ловится там в изобилии. Фальмутская гавань служит пристанищем для пакетботов[25], ходящих в Лиссабон, Северную Америку и Западную Индию. Вход в гавань защищается с западной стороны крепостью Пенденисом, а с восточной – С.-Мосом и весьма удобен для судов благодаря тихому приливу и отливу.

Корнвалис[26] совершенно не похож на те прекрасные места, каких великое множество в Англии. Там встречаются повсюду горы и дикий камень, пашни попадаются весьма редко, и вместо плодородных садов путешественник видит одни только кустарники. Несмотря на это, Корнвалис обогащает государство не менее прочих. Англия получает от него жесть и медь. Около корнвалисских берегов ведется весьма изобильная рыбная ловля, которая не только воспитывает расторопных и сильных матросов, но и приносит великую прибыль. Рыба пильчард (мелкая сельдь) ловится здесь в таком изобилии, что за одно лето ее заготовляют до 60 000 бочек. Она походит на сельдь, но несколько меньше и жирнее. Из нее добывается жир, который успешно используется во многих случаях. Сама же рыба обычно вывозится в страны Средиземного моря, ее очень любят испанцы.

Глава вторая. Плавание корабля «Нева» из Фальмута к Канарским островам

Прибытие посланника из Лондона. – Отплытие корабля «Нева» из Фальмута 6 октября. – Описание чрезвычайного воздушного явления. – Прибытие к острову Тенерифу. – Санта-Крус. – Город Лагона

6 октября, 1803 г. немедленно по прибытии нашего посланника из Лондона на корабль «Надежда» мы снялись с якоря. Пользуясь попутным ветром и морским отливом, мы пришли к Лизарду – самому южному мысу Англии в 11 часов вечера, и с полуночи русский флаг развевался уже в открытом океане.

6 октября. Ветер дул восточный, погода стояла прохладная. Поскольку в этих местах алжирцы и другие морские наездники (алжирские и другие пираты – прим. ред.) нередко нападают на суда, то из предосторожности мы зарядили все пушки ядрами.

10 октября. От самого Лизарда ветер дул свежий, а сегодня сделался тише. С 8-го начали показываться птицы, буревестники, которые могут быть названы жителями океана, а сегодня появились небольшие птички, по-видимому, отнесенные от берегов юго-восточными ветрами. Их налетело на корабль столько, что наши кошки многих успешно переловили. В 11 часов я измерил несколько расстояний луны от солнца, а перед тем – высоты[27] для хронометров. По первому наблюдению, сделанному в полдень, западная долгота (долгота во всем описании путешествия считается от Гринвичского меридиана. Когда же она показана по хронометрам, то означает среднюю между тремя, находящимися на корабле) вышла 13° 55´, а по последнему – 13° 28´. Найденная же по наблюдениям северная широта оказалась 38° 44´. Вечером, при частом блистании зарниц между югом и востоком, показалось весьма удивительное воздушное явление; оно прошло по горизонту почти целую четверть неба и потом скрылось за облако, оставив после себя тонкую огненную полосу, которую можно было видеть весьма явственно около 10 минут (вероятно, комету).

17 октября. С самого нашего выхода из Фальмута продолжал дуть свежий переменный ветер с юга, и погода стояла сырая. Однако нам иногда удавалось делать наблюдения, из которых было видно, что мы неизменно двигались тогда по южному течению, продвинувшему корабль «Нева» на расстояние около 50 миль [90 км]. Сегодня небо прояснилось, и мы отовсюду были окружены морскими хищниками (дельфинами), которые, как бы желая разделить с нами радость, вызванную прекрасной погодой, все время играли вокруг.

Приближаясь к умеренным широтам, я между прочими распоряжениями приказал людям, чтобы они, высушив свое теплое платье, убрали его в сундуки, а оставили бы только по одной паре для холодных ночей. Было приказано также, чтобы во время нашего пребывания в жарком климате каждое утро одна вахта непременно окатывалась морской водой, чтобы каждый матрос помылся два раза в неделю. Я был уверен, что это послужит сохранению здоровья и, кроме чистоты, укрепит тело.

18 октября. Ветер был легкий, с северо-запада; погода стояла приятная. В полдень, по наблюдениям, мы находились под 30° 8´ с. ш. и под 15° 14´ з. д. Течение здесь оказалось несколько медленнее, со вчерашнего полудня мы продвинулись вперед только на 8 миль [15 км] к югу и на 13 миль [24 км] к востоку. В 3 часа пополудни с марса[28] в северо-западной стороне замечены острова Салважи (из группы Канарских островов), которые могли бы мы видеть в полдень, если бы не мрачная погода.

Сегодня, учитывая теплое время, я велел выдать команде французскую водку, смешанную с водой, или грог.

19 октября. На самом рассвете мы увидели остров Тенериф, находившийся от нас на юго-западе в 45 милях [83 км]. Но поскольку в это время над высотами стоял еще туман, то Пик показался нам только в 7 часов утра, и потом до самого полудня эта славная гора почти не исчезала из нашего поля зрения. Покрытая снегом, ее вершина, освещенная солнечными лучами, представляла прекрасное зрелище. Признаюсь, что вид этого исполина привел меня в восхищение. Хотя прежде я и проходил мимо острова Тенериф, но из-за пасмурной погоды мало видел его берега.

С самого утра показался большой трехмачтовый корабль, который приблизился к нам лишь около 5 часов пополудни и поднял французский флаг. Мы, так же подняв свой флаг, подошли к нему для переговоров. Корабль оказался французским корсаром[29] «Эжилсьен», который, приняв нас за англичан, приготовился к сражению. Хотя от якорного места мы были и недалеко, но при наступлении ночи решились лавировать до рассвета.

Взяв пеленг[30] северного мыса Тенерифа, я нашел, что мое измерение, сделанное в полдень, отклонилось к западу от настоящего пункта на 1° 21´. Со вчерашнего дня нас увлекло на 8 миль [15 км] к югу и на 9 миль [16,7 км] к востоку. Хронометры же оказались весьма верными.

20 октября. С рассветом я спустился к Санта-Крусу и около полудня прибыл туда. Еще до опускания якоря капитан порта, подъехав к нашему кораблю, показал нам место для стоянки. Бросив якоря, мы вместе с Крузенштерном посетили губернатора маркиза де ла Казы Кагигала. В то же самое время пришел и вчерашний корсар с испанским бригом. Последний привез от своего двора наказ, чтобы, в случае нашего прибытия на Тенериф, нам было оказано гостеприимство и помощь. Вскоре после этого американский бриг стал на якорь возле наших судов. Он уведомил нас, что на Мадере дней десять тому назад разразился жесточайший ураган, во время которого сорвало множество домов и почти все находившиеся там корабли разбросало по берегам. Его же самого, сорвав с якорей, потащило было прямо на камни, называемые Лок-рокс, где он неминуемо бы погиб со всем экипажем, если бы, к счастью, внезапно не подул западный ветер, который и спас его от угрожавшей ему гибели. Мы благодарили Бога, что сами не зашли, или, точнее говоря, встречный ветер не допустил нас дойти до этого острова, у которого, оставив Европу, предполагали простоять несколько дней; в противном же случае, могло статься, здесь и завершилось бы наше плавание.

Основная причина, побудившая нас зайти на Тенериф, заключалась в том, чтобы запастись вином, пресной водой и свежими съестными припасами для команды. Поэтому мы немедленно обратились к местному купцу Армстронгу, к которому имели письма. Он тотчас разослал людей по окрестным местам для заготовки как можно скорее всего, что нам было нужно. Между тем, он принял все меры, чтобы пребывание на берегу сделать для нас приятным. Г-жа Армстронг, прекрасно воспитанная женщина, этому активно способствовала. Великолепно разбираясь в музыке, она часто занимала нас ею по вечерам со своими приятельницами и, доставляя нам многие другие удовольствия, обеспечила нам приятное и веселое времяпрепровождение в таком месте, где из-за весьма уединенной жизни тенерифских испанцев ничего, кроме скуки, нас бы не ожидало.

Город Санта-Крус заслуживает полное право носить имя столицы Канарских[31] островов. В нем находится губернатор островов и производится самая большая торговля. Город состоит из каменных строений, лежит у подошвы горы и с моря представляет прекрасный вид. Он невелик, улицы в нем очень чистые. На берегу построены три крепости: Сан-Педро, Сан-Рафаель и Сан-Кристобал. Из последней ядром была оторвана рука у славного лорда Нельсона[32] во время его нападения в прошедшую войну. Укрепления весьма исправны и достаточно снабжены медными пушками.

Число жителей в Санта-Крусе достигает 5000 человек. Нижнее сословие живет весьма бедно. Главная его пища состоит из соленой рыбы с весьма неприятным запахом. Многие жители спят по ночам на улицах на открытом воздухе. Я не могу ничего сказать о жителях высшего сословия. Но судя по тому, что в городе нет ни одного общественного места, даже порядочного сада, который мог бы защитить человека от зноя, должен согласиться с теми, кто уверял меня, что и они проводят свои дни весьма скучно.

В городе можно легко снабдить себя съестными припасами. Вода весьма хороша; живность, плоды и зелень изобильны. Однако все дорого, кроме виноградного вина.

Стоять на якоре здесь не очень спокойно, а зимой даже опасно, так как рейд совершенно открыт для юго-восточных ветров, которые иногда дуют чрезвычайно жестоко. Можно еще добавить, что грунт во многих местах каменист, а потерянных якорей на дне такое множество, что непременно надо подвязывать бочки к канатам, чтобы их не перетереть.

Приближаясь к Санта-Крусу, следует держаться как можно ближе к берегу. Обойдя северо-восточный мыс острова и подходя к городу, надо стараться не терять глубины. Берега от самого мыса кажутся весьма близкими. Полагая, что мы находились от них в 4 милях [7,3 км] по ходу корабля, я увидел, что ошибся наполовину. Возле берегов так же чисто, как и в отдалении от них, следовательно, опасаться нечего.

Гору Пик[33] во время нашего пребывания мы видели только два раза, да и то недолго. Вершина ее покрыта снегом, от которого избавляется только в июне и июле.

Должен заметить, что вид острова Тенерифа с северной стороны, находящийся в Ост-Индийском английском атласе, весьма не похож на действительный.

При нашем отправлении в дальнейший путь г-жа Армстронг подарила мне несколько очень редких раковин, привезенных сюда с острова Ямайки. Наш посланник также получил в подарок довольно совершенную мумию и две ноги старинных жителей Тенерифа. Видно, что они с древних времен владели искусством бальзамирования или погребали тела умерших в таких местах, где сама природа сохраняла их от истления. Здесь мне удалось достать также несколько кусков лавы, выброшенных из Пика.

Мичман моего корабля Берг, побывав в Лагоне, сделал некоторые заметки и познакомил с ними меня. Здесь прилагается краткая выписка из них.

Город Лагона лежит в 3 милях [5,5 км] от Санта-Круса. Ведущая к нему дорога так гориста, что по ней не может ехать никакая повозка, а потому используются только верховые лошади и ослы. Домов в нем насчитывается до ста. Жители, по-видимому, весьма бедны. Там находится пять монастырей, из которых два девичьих. Берг был в С.-Августанском монастыре, который, как и другие, выстроен довольно хорошо, его церковь имеет множество сокровищ. По всей же дороге, кроме нескольких скудных садов и диких растений, ничего не видно, но окрестности города, по его словам, прекрасны.

Глава третья. Плавание корабля «Нева» от Тенерифа до острова св. Екатерины

Отплытие из Тенерифа. – Остров Св. Антония. – Переход через экватор. – Оба корабля «Нева» и «Надежда» отправляются для отыскания острова Ассенцао. – Мыс Фрио. – Остров Алваредо. – Остров Св. Екатерины

Октябрь 1803 г. Лишь только мы отдали марсели 27 октября, нас посетил тенерифский губернатор. При отъезде на берег корабль «Надежда» салютовал ему девятью выстрелами, на которые последовал ответ тем же числом выстрелов с городской крепости. Я же, со своей стороны, проводил его, поставив людей по вантам и приказав прокричать «ура». По окончании этого обряда оба корабля при тихом южном ветре снялись с якоря.

Миновав Канарские острова, мы оставили умеренный климат и страны, наслаждающиеся чистой атмосферой. С 30-го числа духота воздуха заметно усилилась, отчего каждый из нас чувствовал некоторый дискомфорт. В связи с этим я приказал давать команде иногда виноградное вино, а иногда в их грог подмешивать лимонный сок, которым мы достаточно запаслись в Санта-Крусе. Мы должны были избавиться от теплой одежды и всячески старались укрыться от зноя. Широкая парусина была развешена над шканцами; я запретил матросам находиться без необходимости на солнце или спать на открытом воздухе.

Попутные ветры дули тихо и постоянно, так что мы почти не трогали парусов, поставив их надлежащим образом. Большие касатки (морские млекопитающие из отряда китообразных, семейство дельфинов – прим. ред.), акулы и дельфины постоянно окружали корабль. Последние нравились всем своей красотой и проворством, особенно когда им предшествовали лоцманы (рыба величиной с макрель, полосатая. Она почти всегда плавает перед морскими хищниками и потому называется лоцманом).

6 ноября в 5 часов утра мы увидели к югу в 20 милях [37 км] остров Св. Антония (один из островов Девердских или Зеленого мыса[34]). Ориентируясь на середину острова, я измерил несколько высот по хронометрам, из которых № 50 показал долготу 25° 11´, пенингтонов 25° 45´, а № 136 – 26° 23´. Я изменил ход первых двух, так как изменение в их ходу немалое. Меня оно не удивило бы, если бы случилось с одним только пенингтоновым хронометром, потому что он подвергался необыкновенным движениям при переноске в обсерваторию на Санта-Крус. Но № 50 привел меня в изумление. Признаюсь, что на новый ход я решился очень скоро, потому что № 136 остался без изменения. К этому надо добавить и то, что суточное сравнение часов, которое я вел и записывал в особый журнал, также близко совпадало с ежедневными наблюдениями.

Не имея никакой другой цели быть на виду Зеленых островов, кроме проверки своих хронометров, от острова Св. Антония мы взяли такой курс, чтобы, подвигаясь к югу, можно было удалиться и от берегов. Поскольку юго-восточные ветры дули тихо, корабль «Нева» не мог пройти всей гряды островов до 10-го числа и находился тогда только под 13° 35´ с. ш. и 27° 13´ з. д.

Если нет никаких особенных причин, то гораздо лучше оставлять острова Зеленые по восточную сторону и не подходить даже к острову Св. Антония ближе 10 или 12 миль [18 или 22 км], так как нередко случается, что когда в море дует свежий пассатный ветер, то у берегов бывает совершенная тишина. Некоторые суда, плывя к мысу Доброй Надежды, оставляют острова Св. Антония, Св. Луции и Св. Винцента с западной стороны, но многие из них платят за это весьма дорого. В 1797 году я был на военном английском корабле «Резонабль». Капитан его вздумал было пройти между островами. Но корабль, войдя в середину между ними, из-за абсолютной тишины или безветрия, совсем остановился. А потому, потеряв целый день, мы очень радовались, что нам удалось выбраться назад. Правда, плывя по восточную сторону островов Зеленого мыса, можно выиграть 150 миль [280 км], идя к мысу Доброй Надежды. Но если принять во внимание тихую погоду, встречные ветры и часто возникающие между островами течения, можно видеть, что нет никакой причины подвергаться явной опасности. По моему мнению, при выходе из Ламанша все острова, как-то: Дезертиры, Мадеру и Тенериф, лучше оставлять с восточной стороны, если нет никакой крайней надобности к ним заходить.

16 ноября, достигнув северной широты 6° 00´ и западной долготы по хронометрам 21° 08´, мы потеряли северо-восточные пассатные ветры. Начались переменные ветры, и наступила несносная погода. Она началась еще вчерашнего числа шквалами с громом и молнией и сопровождалась дождем, который беспрестанно нас мочил. Поэтому мною было приказано развесить жаровни с каленым углем на палубе и накурить купоросной (серной) кислотой. Эта погода продолжалась от 25-го числа. В это же время мы вошли в северную широту 1° 34´ и западную долготу 22° 37´. Тогда начал дуть свежий юго-восточный ветер и очистил атмосферу. В продолжение прошедших девяти дней у нас было много работы, так как каждую минуту были готовы бороться с сильными вихрями, которые находили часто и всегда сопровождались проливным дождем. Столь ненастная погода принесла, по крайней мере, ту пользу, что мы накопили около 30 бочек воды для стирки одежды и для варки елового пива, эссенции (эта эссенция делается из еловых шишек и держится весьма долго в любом климате). Я запасся этим пивом в довольно большом количестве.

Неудивительно, что при столь жестокой погоде мы почти ничего возле себя не видели, кроме тропической птички (она похожа на небольшую чайку, кроме хвоста, который издали кажется как бы одним округленным пером. Прежде, хотя я видал их много, но всегда на дальнем расстоянии, а эта летала мимо нас весьма близко. Возле глаз у нее черноватые пятна, перья на спине буроватые, все остальное белое) и нескольких дельфинов. Последние, подобно морским разбойникам, немилосердно гоняли бедную летучую рыбу[35], которая, не зная, куда укрыться от неприятеля, то погружалась в воду, то выпрыгивала в воздух. Но этим они только утомляли себя и напоследок, выбившись из сил, становились жертвой своих гонителей. Одна из них взлетела к нам на корабль. Она походила на сельдь, длиной в 10 дюймов [25 см], но голова у нее несколько круглее и толще, чем у сельдей.

26 ноября. В 10 часов утра перешли экватор, а в полдень, по наблюдению, мы были под 10´ ю. ш. и под 24° 09´ з. д. по хронометрам. Удостоверившись в этом, я немедленно приказал поднять на своем корабле флаг, гюйс[36] и вымпел[37] и, подойдя к своему товарищу, поздравил его с благополучным прибытием в южное полушарие. В это время мои матросы были расставлены по вантам и прокричали несколько раз «ура». То же самое делали матросы корабля «Надежда».

27 ноября. Вчерашний обряд служил только введением к сегодняшнему празднику. Поутру после парада команда и офицеры собрались на шканцы. Поздравив их с благополучным прибытием в южную часть света, я пил вместе со всеми.

Поскольку еще ни один русский корабль, кроме «Невы» и «Надежды», не проходил экватора, то, желая отметить столь редкий случай, я приказал на каждую артель зажарить по две утки, сделать по пудингу и сварить свежий суп с картофелем, тыквой и прочей зеленью, которая у нас сохранилась от самого Тенерифа, прибавив к этому по бутылке портера на каждых трех человек. В 3 часа пополудни мы сели за стол, в конце пили опять. В это время был поднят военный флаг и производилась стрельба из всех пушек. Вечером вся команда выражала свое настроение песнями, и мы проводили время в приятных разговорах и в воспоминаниях о своих родственниках и знакомых.

Мореплаватели, совершавшие путешествие вокруг света, тщательно занимались наблюдением морских течений. Будучи уверен, что такие наблюдения, наконец, когда-нибудь приведут нас к важным открытиям, я с начала своего плавания начал учитывать дневную разность между вычислениями и наблюдениями и поставил себе за правило в соответствующих местах этих записей помещать свои замечания. Со времени нашего отплытия от Канарских островов до прибытия в полосу переменных ветров или в северную широту 6° морское течение было направлено к югу и к западу. Потом оно переменило направление на северное и восточное и продолжалось до 1° 34´ с. ш., когда подул юго-восточный пассатный ветер. С этого времени морское течение устремилось большей частью к западу и продолжалось до самого экватора. Из взятых разностей между указанными переменами направления воды видно, что корабль «Нева» на всем упомянутом пространстве увлекло течением около градуса к югу и на столько же к западу.

После перехода экватора юго-восточный пассатный ветер постепенно усиливался, по мере того как мы подвигались к югу, и в то же время отклонялся все более к востоку. Следовательно, он весьма благоприятствовал нашему плаванию.

5 декабря мы были под 16° 30´ ю. ш. и под 31° 18´ з. д. Ветер перешел в северо-восточную четверть. Поутру я измерил несколько расстояний луны от солнца, по которым полуденная долгота оказалась 30° 38´. Следовательно, от показанной хронометрами она отличалась на 40´. Но так как на точность лунного наблюдения полагаться нельзя, то вероятно, что мы в это время находились близ пункта, указанного хронометрами.

Сегодня капитан Крузенштерн был на моем корабле и предложил мне отправиться на поиски острова Ассенцион[38]. Я тем охотнее согласился на это предложение, что не нужно было далеко уклоняться от настоящей дороги. Главное намерение этого предприятия заключалось в том, чтобы решить сомнительный вопрос, существует ли остров Ассенцион или нет? Итак, оба корабля взяли надлежащий курс.

9 декабря. До 9-го числа мы старались продолжать свои поиски. Но видя, что все принятые нами меры остаются тщетными, и убедившись, что около 20° 30´ ю. ш. и между западными долготами 30° и 37° острова Ассенцион нет, мы решили продолжать свой путь. Заключая по дувшим тогда ветрам, что в скором времени мы можем прийти к гавани, я начал заранее готовиться к запасу водой, для чего и велел собрать все бочки и принял все возможные меры, чтобы во время пребывания нашего в Бразилии предохранить команду от болезней.

12 декабря. Всю минувшую неделю ветры большей частью дули северные и довольно свежие, благодаря чему шли весьма успешно. В 5 часов утра в 80 милях [55 км] на западе показался мыс Фрио.

Мы находились тогда у глубины 40 сажен [73 м], грунт представлял собой ил с песком. Его появления мы ожидали заранее, так как накануне были окружены бабочками разных цветов, а к вечеру достали лотом дно на 55 саженях [100,6 м], грунт – ракушки, крупный песок с камнями и кораллом. На рассвете небо покрылось туманом, так что астрономические наблюдения были невозможны. Впрочем, по произведенному мной вчера наблюдению я мог заключить, что хронометр № 136, на который я более всех надеялся, несколько отстал. Пролежав на юго-западе до четырех часов пополудни, мы легли к юго-востоку. Поскольку ветер около 10 часов усилился, мы взяли по два рифа у марселей[39]. Приближаясь к берегам, я пытался достать чего-либо со дна и для того неоднократно опускал дрожд (так называется сетка с железными граблями, которой в Англии ловят устриц), но без успеха: изловил только несколько дюжин животных, похожих на речных раков, длиной около 1/5 дюйма [в 4 или 5 мм]. Они весьма проворны. Около нас их было такое множество, что, когда мыли палубу, то в каждое ведро попадалось от 5 до 10 этих животных. Дельфины также окружали нас весь день. С корабля «Надежда» убили одного из них, который, как говорят, имел в длину до 3 футов [1 м] и был весьма вкусен.

Итак, сегодня благополучно и в полном здравии мы достигли Америки. Плавание наше от экватора было довольно быстрым. Кроме ветров, этому способствовало и морское течение. С 27 ноября оно подвинуло корабль «Нева» на 62 мили [115 км] к югу и на 75 миль [139 км] к западу. Направление же его было юго-западное при юго-восточном пассатном ветре, или до 15° широты, а потом, при северных ветрах, переменилось на северо-восточное и продолжалось до самого берега.

13 декабря. Ветер дул южный, небо было ясное. Поутру я измерил десять, а вечером восемь высот для хронометров и, находясь весь день в виду мыса Фрио, нашел, что №№ 50 и 136 показывали около 70 миль [130 км] восточнее, особенно последний, считая, что долгота мыса западная 41° 43´. Вчера вечером найдено по азимуту склонение компаса[40] 4° 00´, а сегодня 5° 10´.

Перед заходом солнца ветер повернул к востоку, и мы легли курсом к острову Св. Екатерины.

14 декабря. Берегов еще не было видно; в полдень делали измерения на южной широте 24° 14´ и западной долготе 42° 17´, по хронометру № 50, который оказался точнее остальных, и по пеленгам мыса Фрио. Так как сегодня солнце было в зените, то мы измерили высоты его на обе стороны и потому нашли наклонение горизонта[41] 4´ 38˝.

16 декабря. Полагая, что мы находимся недалеко от берега острова Св. Екатерины, перед обедом привязали канаты к якорям и легли в дрейф около 8 часов вечера с намерением удержаться до утра на одной глубине, которая была 30 сажен [55 м], а грунт – точно такой же зеленоватый ил, как у мыса Фрио.

17 декабря. Перед рассветом мы опустились на юго-запад и в начале пятого часа увидели на юго-юго-западе небольшой, но высокий остров. Вскоре потом открылся другой гористый остров на западе-юго-западе. Чем ближе мы подходили, тем больше открывали новых высот, а в 8 часов с половиной появился весь берег. Полагая, что к югу надлежало быть острову Алваредо, я повернул корабль на северо-запад и пошел вдоль берега на расстоянии 7 миль [13 км]. Глубина по нашему пути была 25, 23 и 22 сажени [46, 42 и 40 м], грунт – крупный песок с цельной ракушкой и мелкий песок с такой же примесью. Около 10 часов наступила пасмурная погода. Не имея полуденного наблюдения, мы лавировали у берега до самого вечера, а на ночь повернули в море. Дул северо-восточный ветер. Направляясь к востоку до 10 часов, мы шли при глубине от 20 до 22 сажен [от 36 до 40 м]. С того времени по румбу северо-северо-восток к северу она начала увеличиваться и за полночь была уже 30 сажен [55 м], грунт везде темный, зеленоватый ил.

18 декабря. С утра небо казалось яснее вчерашнего, но при этом некоторые берега не были видны. В полдень найдена южная широта 26° 59´. Лишь только я начал спускаться на широту острова Алваредо, как увидел под берегом судно, за которым и погнался, но после того как я прошел около 8 миль [15 км] на юго-запад, мне показалось, что оно находится слишком близко от берега. Поэтому я вынужден был взять курс к кораблю «Надежда». В 3 часа я подошел к Крузенштерну для переговоров и решил с ним осмотреть берега к югу. Через час наступила самая тихая погода; берега заволокло туманом, и над горами, лежащими южнее, загремел гром. Приняв это за признак наступающей бури, я приказал убирать паруса. И в самом деле, около 4 часов налетел вихрь с дождем, который вскоре перешел в шторм. Поэтому и оставили мы только грот-марсель[42], зарифленный всеми рифами, фок и бизань, все остальное закрепили. В 10 часов ночи случайность сблизила было нас с кораблем «Надежда» так, что если бы он немного замедлил спуститься, то столкнулся бы с нами. Об этом приключении мне сказали лишь тогда, когда уже оба корабля почти касались друг друга бортами, однако же, к счастью, разошлись без последствий. Я убрал фок[43] и пошел ближе к линии ветра, а корабль «Надежда» поставил фор-стеньги-стаксель[44]. Описывать чувства, которые мы испытали при этом, излишне. Скажем только, что как офицеры, так и матросы показали величайшую расторопность, которая спасла корабль почти от неизбежной гибели.

20 декабря. С полуночи ветер начал понемногу стихать, однако все еще дул сильно и отнес нас в море так далеко, что только 20-го числа на рассвете мы увидели опять землю и в полдень пришли на то же место, где находились третьего дня. В 2 часа пополудни я измерил расстояние между солнцем и луной, по которому западная долгота составила 48° 20´. В то же время хронометры показывали: пенингтонов 48° 4´, № 50 47° 31´, № 136 46° 33´. В 4 часа пополудни к нам приехал лоцман и подтвердил, что остров, который мы считали островом Алваредо, он и есть (на некоторых картах этот остров показан лежащим по южную сторону острова Св. Екатерины, однако это неверно). Всю ночь лавировали под парусами.

21 декабря. Вместе с восходом солнца приближались мы к берегам, а около 6 часов пополудни стали на якорь у крепости Санта-Крус. Корабль «Нева» проходил между Алваредо и Галом. Идти этим проливом без лоцмана я бы никак не отважился, так как Лаперуз в своем путешествии называет его весьма трудным. Но опыт показал обратное. Я никогда не видывал лучшего пролива. Проходя всю его ширину, мы не нашли менее 21 сажени [38 м] глубины; грунт был везде ил. Для того, чтобы еще больше убедиться в безопасности этого пролива, я послал подштурмана на ялике промеривать глубины. Он нашел у самых бурунов Гала 14 сажен [25,5 м], а около Алваредо – 11 сажен [20 м], грунт – темноватый ил. Для судов, идущих в гавань Св. Екатерины, нужно только войти в середину между означенными островами, а потом править к юго-юго-западу и держаться на глубине не менее 5 сажен [9 м], если корабль будет большой. Мы было вошли на глубину 4½ сажени [8,2 м], но, держась к западу, тотчас прибавили до 5 сажен [9 м]. Глубина от Алваредо уменьшается постепенно до крепости Большого мыса, где она определена нами в 5 сажен [9 м], грунт – мелкий песок. С этого места до Санта-Круса глубина увеличивается до 6 сажен [11 м], грунт – ил. Я остановился почти на том же месте, где некогда стоял корабль Лаперуза. При нашем приближении к Санта-Крусу, где живет комендант, на всех крепостях были подняты португальские флаги. Едва мы успели стать на якорь, как к нам приехал офицер, который, получив от нас сведения, кто мы, откуда идем, куда и зачем, тотчас отправился с донесением к губернатору. Мне весьма приятно было видеть его удивление, когда он услышал, что русские идут вокруг мыса Горн. Решив простоять в этой гавани несколько дней, чтобы запастись водой и подкрепить силы людей, находившихся на корабле «Нева», которым впоследствии предстояло затратить немало труда, я желал, насколько возможно, избавить их от излишней работы. Но при осмотре такелажа[45] вышло совсем иначе.

Обе мачты, грот и фок, были так повреждены, что обязательно требовалось поставить новые. Не имея никаких возможностей сделать это своими силами в скором времени, я прибегнул к помощи губернатора, который принял нас весьма приветливо и обещал помочь во всем. Тотчас он приказал городовому тимерману доставить нам нужные для корабля деревья. Но, при всем старании португальцев, на восстановление корабля «Нева» ушло около месяца. Между тем мы заботились о заготовке других необходимых вещей и запаслись водой. Португальцы доставили на оба корабля дрова. Эта услуга была для нас тем важнее, что рубка дров и доставка их в знойное время могла бы расстроить здоровье матросов. Кроме того, и сами леса кишели опасными гадами.

1 февраля. Поставив на корабль «Нева» две новые мачты, мы уже 1 февраля были готовы к отправлению в дальнейший путь. Обе мачты сделаны были из дерева олио (здесь растет три рода олио: черный, белый и красный. Первый из них самый крепкий, но весьма тяжелый, второй – хрупкий, а третий – самый удобный для мачт. Он красноватого цвета, растет в великом множестве по берегам. Он столь высок и прям, что может быть использован для цельных мачт самых больших кораблей. Доставлять этот лес весьма трудно из-за отсутствия удобных дорог. Деревья, полученные нами, срублены были в 2 милях [3,7 км] от берега, но на доставку их к морю пришлось затратить семь дней[46]); дерево это, хотя и не такое гибкое, как сосна, и на целую треть тяжелее ее, но чрезвычайно крепкое. Чтобы эти мачты имели положенную тяжесть, я велел сделать их на метр короче прежних, а потому фок-мачта была длиной в 59 футов [18 м], а грот-мачта – 63 фута [19 м]. Мы могли отправиться в путь 1 февраля, но так как губернатор и многие наши знакомые из жителей города желали нас посетить, то пришлось простоять на якоре до 4 февраля. Губернатор с несколькими офицерами на короткое время посетил оба корабля. При этом в знак уважения к нашему посланнику, который прибыл вместе с губернатором на корабль «Надежда», была произведена с крепости пушечная стрельба.

В то время как мы приводили «Неву» в порядок, подготавливая к продолжению дальнейшего плавания, астроном корабля «Надежда» Горнер, устроив свою обсерваторию на острове Атомирисе, на котором находится крепость Санта-Крус, проверил мои хронометры. По его наблюдениям, они весьма ощутимо изменили свой ход. Замеченная в хронометре № 136 чрезвычайная перемена меня весьма удивила, и я не знал, чему ее приписать. Горнер снял несколько лунных расстояний, по которым и определил, что обсерватория его находилась под 48° 00´ з. д. и под 27° 22´ ю. ш. Очень жалко, что мне самому не удалось заняться здесь астрономическими наблюдениями и поделиться ними с читателями. Постараюсь, однако, заинтересовать их чем-нибудь иным.

Остров Св. Екатерины находится близ бразильских островов и принадлежит Португалии. В длину он простирается не более чем на 30 миль [55 км], а в самом широком месте составляет 10 миль [18 км]. Леса острова изобилуют плодовыми деревьями, а поля почти без всякой обработки дают весьма полезные растения. Первыми поселенцами острова стали, как говорят, выходцы из окружающих мест. Ныне на нем живет множество семейств, по собственному желанию переселившихся из Европы. Число жителей, по сообщению губернатора, достигает 10 143 человек. Среди них – около 4000 негров. Эти несчастные, хотя и содержатся здесь, как и в других местах, в неволе, но, кажется, в лучшем состоянии, чем в Западной Индии[47] или в других европейских колониях, в которых мне случалось быть самому. Португальцы успели почти всех своих невольников обратить в христианскую веру.

Вся военная сила этого острова состоит из одного тысячного полка строевых войск и трехтысячного корпуса милиции. Первые разделяются на отряды. В то время когда один из них несет стражу, все остальные занимаются хлебопашеством. Однако это бывает только в мирное время. Главный город острова, в котором живет губернатор, называется Ностра-Сеньора-дель-Дестере. Он построен близ берега, в том месте, где остров отстоит от материка только на 200 сажен [366 м], и содержит немалое число жителей. Путешественники могут запасаться в нем всякой провизией и весьма хорошей водой. Европейская и индийская пшеница, сарацинское пшено, сахар, ром, кофе и плоды имеются там в изобилии, причем многие из этих продуктов весьма дешевы.

В этой части Бразилии производится хлопчатая бумага, кофе, выращивается сарацинское пшено, растут самые крепкие деревья, имеется множество других весьма полезных и дорогих вещей, но нет никакой торговли с иностранцами. Поэтому, несмотря на все преимущества, остров пребывает в бедности. Если бы португальское правительство позволило жителям острова Св. Екатерины торговать прямо с Европой, а не через Рио-де-Жанейро, то они вскоре могли бы значительно разбогатеть. Если там при немалом угнетении имеется множество богатств, то чего же можно было бы ожидать без этого угнетения? Нет сомнения, что Португалия знает о всех названных выгодах. Но, давая преимущество одному Рио-де-Жанейро, она, конечно, руководствуется особенными немаловажными обстоятельствами.

Однако поскольку на земном шаре нет почти ни одного места без каких-либо недостатков, то и остров Св. Екатерины не лишен некоторых из них. На нем, как и по всему бразильскому берегу, кишит великое множество змей и вредных насекомых. Хотя местные жители и имеют надежные средства излечения от их укусов, однако чужестранцам следует быть весьма осторожными. Я нередко удивлялся многим из наших спутников, которым удалось избежать несчастного случая, когда они каждый день гонялись за бабочками. Здесь их несметное множество, причем самых прекрасных на свете. Губернатор уверял меня, что посылаемые им курьеры в Рио-де-Жанейро, избегая укуса ядовитых змей, лежащих иногда поперек дороги целыми стадами, вынуждены бывают скакать на лошадях верхом с предельной скоростью. С наступлением вечерних сумерек повсюду слышен ужасный шум. В одном болоте голоса лягушек похожи на собачий лай, в другом их звуки напоминают удары часовых по доскам, в третьем – скрипят, а в четвертом – раздается дикий свист. Мне часто случалось проходить мимо таких мест, где были слышны все эти голоса. Такое, например, болото, находящееся близ губернаторского дома, да и многие другие не отстают в этом. Офицеры наши назвали их адмиралтействами. В самом деле, иностранец, проходя ночью мимо этих мест, может подумать, что там занимаются срочной работой тысяча человек.

Я не знаю, водятся ли около берегов этого острова морские змеи, как у Коромандельского[48] берега или в других местах жаркого климата, где мне приходилось бывать. Но могу уверить в существовании аллигаторов (род крокодилов, водящихся в Америке), ибо мы сами поймали одного молодого и отослали его на «Надежду» к натуралисту Тилезиусу, который весьма искусно срисовал его, а кожу положил в спирт. Хотя это животное было длиной не более аршина [0,7 м], чешуя на нем была такой крепкой, что пробить ее острогой мы никак не могли и вынуждены были втащить его на корабль петлей.

Из насекомых больше всего забавляли нас огненные мухи, которых здесь два вида. Одни походят на обычных мух, отличаясь лишь тем, что у них нижняя часть зада издает блеск или некоторый свет. Другие подобны продолговатым козявкам. На голове у них два желтых круглых пятнышка, удивительно светящихся в темноте. Взяв в руки трех из них, можно читать книгу ночью. Мне самому случалось однажды с помощью такой мухи отыскать в темноте платок. Этими светящимися насекомыми так наполнены здешние места, что от вечерней до утренней зари повсюду бывает довольно светло. К ним можно причислить также и червя, похожего на гусеницу, середина которого имеет блестящий желтый цвет, а голова и хвост – красно-огненный.

Кажется, что укреплений в гавани и городе настроено гораздо больше, чем требуется, и притом ни на одной батарее нет порядочной пушки. Почти все они, кроме используемых для салютования, лежат на козлах.

Жители острова Св. Екатерины вежливы и принимали нас везде очень любезно. Я согласен с мнением Лаперуза, который называет их чрезвычайно честными и беспристрастными, хотя среди них, как и во всех других местах, есть люди, обладающие и противоположными качествами.

Гостеприимство и помощь, оказанные нам губернатором острова Св. Екатерины, Франциском Шевером Курадо, обязывают меня выразить ему мою горячую благодарность, тем более что его обхождение с нами было основано не на расчете, а на искреннем к нам расположении. Он не только охотно удовлетворял все мои запросы, но и сам всячески старался познакомить меня со всем, что заслуживает особенного внимания любознательного путешественника.

Проводя большую часть времени на берегу, я имел возможность наблюдать, каким образом здешние жители, как белые, так и черные, празднуют святки. Первые организовывали свои увеселения по обычаям европейских католиков, последние – по африканским обрядам. Разделившись на разные партии, они веселились до самого крещения, на улицах не прекращались пляски, были представлены их сражения. Не знаю, когда эти люди отдыхали, ибо шум не унимался повсюду как днем, так и ночью. Впрочем, мне нигде не случалось видеть столь тихих и порядочных невольников, как на этом острове. Во все время моего пребывания я не видел ни одного пьяного или распутного человека.

Настоящих американцев видеть нам не случалось. Они, по словам губернатора, не имеют никаких отношений с португальцами. Как меня уверяли, американцы вообще всех арапов считают обезьянами и, встречаясь с ними, подчас убивают.

Кажется невероятным, чтобы люди могли быть столь ограниченными. Басня эта, по моему мнению, выдумана только для того, чтобы удержать арапов от побега.

Главную пищу здешних жителей составляет корень маниок[49], поэтому его разводят в большом количестве. Он полезен для здоровья, питателен и приятен на вкус. Из него делается мука, которую можно употреблять с молоком или с водой, наподобие толокна, и для выпекания хлеба. Белизной он не уступает нашему крупчатому, но на зубах жесткий.

Кораблям, требующим ремонта или нуждающимся в снабжении жизненными припасами, предпочтительнее останавливаться на том месте, где мы стояли на якоре, чем у Бон-Порта или близ города. Здесь нет угрозы от ветров, хороший грунт, вода очень близко. В окрестностях можно легче достать все припасы, которые мы, по нашему неведению, заказали в Ностре-Сеньора-дель-Дестере. Водой можно там запасаться или возле острова Атомириса или в гораздо более удобном местечке, называемом Св. Михаил, которое, правда, далеко расположено.

Когда мы пришли к этому острову, погода была весьма умеренная. Но с половины января стало теплее, до самого нашего отправления. Термометр на корабле все время показывал от 21 до 29°[50]. В последнем случае жара была несносная.

Хотя в это время ветры дуют здесь вообще с северо-востока (на острове Св. Екатерины ветры бывают периодические. С мая по ноябрь дуют южные, а с ноября по май – северные), но бывают также и южные ветры с дождем, продолжающиеся до двух суток. С начала нашего прибытия эти ветры дули изредка, а затем участились и несколько мешали нам в работе.

Приливы и отливы при острове Св. Екатерины невелики, если только ветры умеренные. Первые идут с северо-востока, а последние с юга. Повышение и понижение уровня воды в обычное время составляет около 3 футов [1 м], а в прошедшее полнолуние было отмечено в 5 футов [1,5 м].

Наслышавшись разных мнений, я опасался этой местности, однако опыт показал, что бояться вовсе не стоило. Занимаясь постоянно работой с утра до вечера в такое время, когда солнце находилось почти в самом зените, мы не испытывали ни малейших отклонений в своем здоровье. Несмотря на это, однако, следует поначалу остерегаться употребления воды и сна на открытом воздухе. В первые две недели на моем корабле от трех до шести человек болели, страдая резями в животе и небольшой лихорадкой. Но все это проходило через двое-трое суток. Наверное, чай, который я велел давать матросам каждое утро, и слабый грог вместо воды были для них весьма полезны.

Глава четвертая. Плавание от острова св. Екатерины до острова св. Пасхи

Отплытие от острова Св. Екатерины. – Обход мыса Сан-Жуана. – Обход Огненной Земли. – Разделение кораблей вследствие бури и чрезвычайно туманной погоды. – Остров Св. Пасхи. – Его описание

Февраль 1804 г. Четвертого числа в 2 часа пополудни ветер подул с юго-востока, и мы, снявшись с якоря, прошли между островами Алваредо и Св. Екатерины. Во время нашего приближения к северной оконечности последнего ветер усилился и заставил нас взять по два рифа у марселей, а около 6 часов мы были уже вне опасности.

Этот пролив столь же хорош, как и между Галом и Алваредо. Мы более придерживались острова Св. Екатерины, опасаясь шквалов с востока. Однако находились на большой глубине, которая от нашего якорного места увеличивалась от 5 до 15 сажен [от 9 до 27,5 м]. Грунтом сперва был песок, а потом – ил. К 7 часам все небольшие острова остались к западу от нас.

В первые два дня нашего плавания свежий ветер дул с юго-востока, потом начал поворачивать к северу и перешел в северо-восточный ветер. Поэтому корабли шли с такой скоростью, что 11-го числа достигли 38° 19´ ю. ш. и 50° 47´ з. д. Проходя устье реки Лаплаты, мы чувствовали довольно сильное течение на северо-восток, но так как мы это предвидели, то направили свой путь ближе к юго-западу.

12 февраля. Ветер дул юго-западный, с порывами; погода пасмурная. Такое обстоятельство, конечно, для нас было весьма неприятно, ибо не только предстояла задержка в пути, но и давала знать себя чувствительная стужа. Сегодня появились большие касатки и альбатросы (альбатросы – большие морские птицы, они водятся в холодном климате, а иногда скапливаются около мыса Доброй Надежды в таком множестве, что в час можно наловить их на удку до дюжины. Самый большой альбатрос пойман нами при моем возвращении из Индии в 1799 году. От конца одного крыла до другого он достигал длины в 10 футов [3 м]). Один из пойманных нами альбатросов был черный, кроме перьев под брюхом и крыльями, которые были белыми.

18 февраля. На 45° 29´ ю. ш. и 58° 32´ з. д. мы делали астрономические наблюдения. В 6 часов пополудни снято несколько лунных расстояний, по которым долгота оказалась 58° 55´ и, следовательно, на 22 мили [41 км] западнее долготы, которую показывали хронометры. Около 9 часов, занимаясь чтением в каюте, я вдруг почувствовал удар в подветренном борту. Думая, что это произошло от излишнего и внезапного наклона корабля, я тотчас вышел наверх, но увидел позади судна беловатое тело. Судя по удару и по множеству летавших вокруг птиц, я принял его за мертвого кита, которого мы зацепили. К счастью, это чудовище не попалось под нос нашему кораблю, в противном случае, при нашем быстром ходе, мы могли бы потерять мачты.

19 февраля. Хотя и начали показываться птички, предвестники бури, однако, поскольку барометр стоял высоко, мы не испугались. Мореплаватели называют этих птичек бурными потому, что нередко своим появлением они предвещают плохую и ветреную погоду. На самом деле правильнее называть их морскими ласточками, так как они очень похожи на береговых ласточек, только крупнее их. Они черного цвета, около хвоста у них белое пятно, а на концах крыльев с обеих сторон белые полосы. Во время бури держатся обычно в струе корабельного пути и, летая, очень часто машут крыльями. В 4 часа пополудни мы были на глубине 70 сажен [130 м], а в 8 часов – 50 сажен [92 м]; грунт – мелкий песок.

22 февраля. Мы переходили из одной широты в другую с такой скоростью, что чувствовали частую перемену и в климате. Но с 19-го числа, когда мы пришли на измеримую глубину, температура вдруг понизилась и наступил чувствительный холод. Сегодня около нашего корабля появилось множество китов средней величины. Один из них подошел почти к борту. Они забавляли нас больше всего тем, что постоянно гонялись за образованными сплетшейся травой островками, которые мы начали проходить, начиная с широты 40°.

25 февраля. В 4 часа утра мы увидели землю Штатов[51]. Погода была пасмурная, позже, хотя несколько и прояснилось, берег едва можно было рассмотреть. В 9 часов мы находились на глубине 45 сажен [82 м], грунт – песок, мелкий камень и коралл. В 11 часов мы могли пеленговать мыс Сан-Жуан. По замеренному румбу оказалось, что из наших хронометров №№ 136 и 50 отличались от истинной долготы на 1° 1´ к востоку. До 3 часов пополудни наш курс был на юг, но так как ветер начал поворачивать к северо-западу, то мы легли к юго-востоку. Все утро у нас из виду не выходили беленькие птички, величиной с бурных. Они летали большей частью около плавающей травы, которой наши корабли были окружены гораздо больше прежнего. В 6 часов мы прошли через полосу сильного течения, простиравшуюся с востока к западу. Хотя море по обе стороны ее пенилось и волновалось, но сама она, как бы составленная из особенного вещества, оставалась тихой и гладкой. Это явление, возможно, объяснялось встречей двух противоположных течений.

Неусыпно заботясь о сохранении здоровья людей, я приказал с этого дня класть в горох сушеный бульон, с соленой же пищей употреблять тыкву и лук, а на завтрак давать чай или пивное сусло. Такая пища и теплая одежда, уже заблаговременно выданная, без сомнения, предотвратила многие болезни, на которые обычно жалуются прежние мореплаватели в подобном климате.

О морском течении скажу здесь только то, что все время оно было переменным и что южное и западное оказались на расстоянии около 25 миль [46 км] от земли Штатов. В первые три дня после нашего отплытия от острова Св. Екатерины течение несло нас к юго-востоку, а против устья реки Лаплаты – к северо-востоку. За этим устьем, шириной около 140 миль [260 км], между мысами Св. Марии и Св. Антонио, течение устремилось к югу, но потом отклонилось к северу. При этом последнем течении корабль «Нева» обошел мыс Сант-Жуан.

Еще не успели мы, так сказать, осмотреться в пространстве южной части океана, как встретились с противоположными ветрами и плохой погодой. 26-го числа начал дуть юго-западный ветер с порывами, на 27-е число превратившийся в шторм. Поэтому мы вынуждены были идти на весьма малых парусах. На 28-е ветер стих, но сильное волнение продолжалось по 29-е число.

29 февраля. Сегодня вторично разразилась жестокая буря. Море бушевало, а волны ударяли в наш корабль с такой свирепостью, что выломали почти все наши шхафуты (шхафут – часть ограды корабля, лежащая между грот-и фок-мачтами, по верхнему деку). Если бы к полудню несколько не утихло, то, конечно, мы лишились бы всех гребных судов, хотя они и были прикреплены к палубе. Легко представить, в каком неприятном положении мы тогда находились. Кроме ужасного волнения и жестокого ветра, нас чрезмерно беспокоили еще непрестанный дождь, снег и град.

В продолжение всего шторма нас сопровождала птица величиной с гусенка, похожая издали на альбатроса. Голова у нее толстая, шея короткая, хвост клином; верхняя часть крыльев, голова, хвост и нос черные. По сравнению с головой нос слишком длинный, на конце с желтоватой шишкой. Спина с черноватыми пятнами. Нижняя часть крыльев белая, с черными полосами по концам.

1 марта все еще продолжалась мокрая погода, хотя ветер и утих. 2-го же числа наступил прекрасный день. Пользуясь этим благоприятным временем, мы провели наблюдения, показавшие, что мы находились на южной широте 59° 02´ и долготе 63° 45´. Но наше спокойствие продолжалось недолго, ибо ветер вечером 3-го числа с северо-восточного перешел в северо-западный, а вскоре в западный и дул тихо.

6 марта были видны черные птицы величиной с обыкновенную утку, с беловатыми и довольно длинными носами. Около нас также летали буревестники и бурные птички. Сегодня я занимался осмотром своего запасного магазина с зеленью и, к великому моему удовольствию, нашел целую бочку лука и сто тыкв, сохранившихся и годных к употреблению в пищу. Кроме того, у нас оставалось еще несколько ветвей бананов. Я очень жалел, что мало запасся лимонами в Ностре-Сеньора-дель-Дестере, потому что они показались мне недозрелыми. Но они могли бы доспеть на корабле, как лимоны, взятые офицерами.

9 марта. К нам прилетела птица, похожая на виденную нами во время прошедшего шторма, с той только разницей, что голова у нее была белая и хвост не клинообразный; она весьма похожа на бюфонова костолома.

17 марта. В прошедшие две недели продолжались попеременно то тишина, то легкие, но большей частью встречные ветры, исключая 11-е число, когда дул свежий восточный-юго-восточный ветер, и 14-е, когда были северные ветры. В эти два дня корабль «Нева» подвинулся вперед на значительное расстояние. 15-го погода стояла ясная, а вечером показались небольшие, так называемые Магеллановы облака[52]. Их было только два; они белого цвета и бывают видны в южной, довольно высокой широте.

Того же числа мы миновали островок из сплетшейся травы, похожий на виденные нами против Патагонских берегов. Думаю, что он был отнесен от Терры дель Фуэго (Огненной Земли) или от материка дувшими там недавно северными ветрами.

21 марта погода была прекрасная, и хотя 18 и 19-го числа продолжалась тишина, но 20-го подул свежий, попутный ветер, при котором сегодня мы достигли, по самым точным наблюдениям, 51° 33´ ю. ш. и 93° 29´ з. д. Таким образом, обойдя мыс Горн, мы вошли в Великий океан, ибо в полдень сего числа мы находились на 50 миль [92 км] севернее мыса Виктории, или северной оконечности Магелланова пролива. С большим удовольствием могу здесь упомянуть, что до сих пор на моем корабле не заболел ни один человек. Правда, со времени нашего отправления из Кронштадта случались временные приступы, продолжавшиеся, однако, не более двух-трех дней.

Хотя многие мореплаватели опасаются обходить мыс Горн, но, по моим наблюдениям, он почти ничем не отличается от всех других мысов, лежащих в больших широтах. Как по описанию прежних мореплавателей, так и по собственным нашим данным, следует заключить, что около этого мыса, даже и в зимнюю пору, также бывает абсолютно тихая погода и переменные ветры, как и в Европе. Если лорд Ансон[53] получил здесь большое повреждение во время свирепствовавшей тогда бури, то это могло бы случиться и в Ламанше. Я уверен, что, справившись в журналах судов Американских Соединенных Штатов, корабли которых ежегодно плавают этим путем к северо-западным берегам Америки, при обходе мыса Горн можно обнаружить гораздо больше успехов, нежели неудач. При этом имеется только одно неудобство, что путешественник, из-за величайшего отдаления этого мыса от населенных мест, лишаясь мачт или претерпевая какое-либо несчастье, не скоро может получить помощь. Хотя на южной стороне Терры дель Фуэго (Огненной Земли) находится множество гаваней, но поскольку они мало известны, то поиски их кораблем, особенно поврежденным, связаны были с опасностями. Впрочем, и там нельзя получить большой помощи, так как на всем том берегу, как это можно видеть из разных описаний, растет только кустарник. Английский капитан Блай, оказавшись здесь в плохую погоду, после тщетных усилий, продолжавшихся несколько недель, вынужден был, наконец, спуститься к мысу Доброй Надежды. Мне также однажды случилось перед Ламаншем провести около месяца так, что не более трех раз можно было нести марсели, зарифленные всеми рифами[54].

Барометр, по моим наблюдениям, поднимается у мыса Горн в ясную погоду не так высоко, как в северном полушарии на той же широте, а в плохую опускается гораздо ниже. При юго-западных ветрах он почти всегда у нас понижался, и тогда часто погода стояла бурная, с дождем, градом и снегом. Барометр иногда и повышался при переменных юго-западных и северо-восточных ветрах. В это время была туманная и сырая погода, но потом, как только ртуть поднималась, погода улучшалась, а нередко менялось и направление ветра, сперва к югу, после к востоку, и, наконец, к северу. К неудобствам этих мест можно отнести холод, град и снег, которые часто сочетаются со шквалами, а также дожди, сопровождающиеся крепкими ветрами. Таким же неприятностям подвергаются и те, кому приходится осенью обходить Норд-Кап. Стоит заметить, что перед плохой погодой около мыса Горн бывают большие утренние и вечерние росы. Весьма вероятно, что те, кому случается оставаться в этом месте очень долго, не избегнут неприятностей, но в основном от стужи или от ненастной погоды, нежели от чего-либо другого. Некоторые мореплаватели упоминают о чрезвычайно сильных западных течениях в этих местах. В пример можно привести лорда Ансона, корабли которого, прежде чем перешли на западную сторону Магелланова пролива, были снесены к востоку на довольно значительное расстояние. Но и в этом случае я должен возразить. По лунным наблюдениям с 31 марта по 3 апреля выходит, что корабль «Нева» во время своего двадцатичетырехдневного плавания от земли Штатов до мыса Виктории подвинулся к востоку только на 40 миль [74 км] по долготе (Крузенштерн в своем журнале показывает, что его корабль был снесен на вышеуказанном расстоянии на 3,5° к востоку[55]. Такую разницу можно объяснить не чем иным, как только тем, что он на действие волнения, сильного во время нашего обхода мыса Горна к востоку, полагался в своих вычислениях гораздо меньше, чем я. Астрономические же наблюдения на обоих кораблях всегда совпадали). Из наблюдений же, сделанных в разные дни, было видно, что течение влекло нас иногда к югу и западу, а иногда к северу и востоку. Словом, мыс Горн – такое место, где можно встретиться с плохим и хорошим, с обстоятельствами, способствующими успешному плаванию или препятствующими ему.

О времени, когда лучше обходить Горн, а также и о расстоянии, на котором при этом держаться от берегов, имеется множество различных мнений. Мореплаватели, проходившие этот мыс четыре раза, уверяли меня, что самое лучшее время – декабрь или январь. Один предпочитает Лемеров пролив, а другой советует обходить землю Штатов по восточную сторону, а потом, если позволит ветер, держать путь прямо на мыс. Он уверяет притом, что близ Терры дель Фуэго (Огненной Земли) чаще случаются переменные ветры, нежели далее к югу. Английский шкипер, с которым мне привелось видеться на острове Св. Екатерины, убеждал меня, что апрель и начало мая он предпочитает всем другим месяцам, и говорил, будто бы испанцы никогда не оставляют реки Лаплаты раньше половины марта. Однако, как бы то ни было, я всегда оставался при своем мнении и, к великому моему удовольствию, на своем опыте мог удостовериться в своей правоте. Поэтому и думаю, что гораздо лучше обходить землю Штатов с западной стороны в ясную погоду при северных ветрах. Больше всего следует стараться достигнуть южной широты 58° 5´, хотя бы и при северных ветрах. Находясь же в этой широте, надлежит продвигаться до 80° или 82° долготы, а потом направляться к северу. Если юго-западные ветры будут продолжительны, то лучше пролежать до 60 или до 61° ю. ш., нежели уменьшать ее, существенно не прибавляя долготы, и, лавируя, ожидать перемены.

Зыбь здесь, по-видимому, продолжается долго, а особенно западная, в которой мы находились всегда сами. Держаться далеко к западу я советую не только из-за течений, которые, как уже говорилось выше, мы не нашли чрезмерно сильными, но также и для того, чтобы, уклоняясь далее в море, обеспечить себе попутные юго-западные и даже западные ветры.

На многих английских картах в южной широте 56° 05´ и в западной долготе 62° обозначен небольшой островок. Однако же в существовании его в этом месте я сомневаюсь, ибо 26 февраля, находясь от него в 15 милях [28 км], я мог бы видеть землю, если бы она здесь существовала. Но ни я и никто из находившихся на моем корабле людей не приметил ни малейших признаков земли. То же самое можно сказать и об острове Пинис Дюдозе, который указан под 46° 37´ ю. ш. и 58° 15´ з. д.

24 марта северо-северо-восточный ветер усилился, и погода наступила пасмурная, с мелким дождем. После полудня появился густой туман, продолжавшийся до самой ночи. Во время тумана я шел на немногих парусах, чтобы не потерять своего спутника. Но эта предосторожность не помогла. 25 марта на рассвете корабль «Нева» остался один. Весь этот день мы старались всеми способами отыскать корабль «Надежда». Но, убедившись в бесполезности своих усилий, решили идти к острову Св. Пасхи. Здесь не стоит, вероятно, описывать наших чувств, а достаточно сказать, что мы остались одни в самом неблагоприятном климате, вдали от обитаемых мест и без любой помощи, кроме той, какую могли сами себе оказать.

28 марта с полуночи поднялся юго-западный ветер, внезапно так усилившийся, что я с трудом мог убрать паруса и едва не лишился фок-мачты. К утру тучи спустились почти до самых наших флагштоков (флагштоками называются верхи брам-стеньг) и носились с чрезвычайной быстротой. Поэтому я было приготовился к шторму. Однако к полудню показалось солнце, а к вечеру ветер несколько приутих.

Со вчерашнего числа пристали к нам две птицы, похожие на костолома, но только с более короткими крыльями. До подъема в воздух они некоторое расстояние пробегают по воде[56].

31 марта по хронометрам мы достигли 39° 20´ ю. ш. и 98° 42´ з. д. Последняя от найденной посредством лунных наблюдений отличалась на 1° 51´ к западу, что, однако же, кажется, слишком много.

Потеряв из вида корабль «Надежда», я рассчитал свой путь таким образом, чтобы пройти несколько западнее того места, где капитан Маршанд[57] видел птиц, которые, как он говорит, описывая свое путешествие, никогда не удаляются от берегов. Вчера и сегодня мы находились около вышеуказанного места, но никаких признаков земли не видели. Временами погода становилась пасмурной, со шквалами с запада, продолжавшимися почти всю прошедшую неделю.

13 апреля. С 1 по 13 апреля время года стояло еще непостоянное, но ветры дули легче, и шквалы находили реже. Сегодня я проводил наблюдение на 29° 45´ ю. ш. и 104° 49´ з. д. Долготу эту можно, без всякого сомнения, принимать за самую точную, ибо и по лунным наблюдениям она составила 104° 33´.

За несколько дней перед этим мы поставили на палубу кузницу и начали ковать топоры, ножи, большие гвозди и долота для островитян Тихого океана. 10-го числа я приказал привязать к якорям канаты, чтобы можно было пристать во всей готовности к острову Св. Пасхи, до которого при попутном ветре надеялся дойти в короткое время.

16 апреля. Поскольку с самой полуночи начали находить шквалы и погода казалась переменной, то я поутру в 3 часа лег в дрейф, что продолжалось до 7-го часа. В это время мы снялись опять с дрейфа, хотя горизонт был покрыт облаками.

В 11 часов мы увидели остров Св. Пасхи, лежащий прямо против нас. Направляясь с юга на северо-запад, корабль «Нева» около 5 часов подошел к восточной части острова. Лишь только мы приблизились к первому камню из лежащих у южной оконечности острова, начали появляться шквалы с севера и густой мрак покрыл берега. Поэтому, повернув к востоку, на ночь мы зарифились.

Не доходя до острова Св. Пасхи, мы видели множество небольших птичек, похожих на голубей, но поменьше. Из этого мы заключили, что находились недалеко от острова.

17 апреля поутру берег отстоял от нас в 12 милях [22 км] к западу. В 8 часов, при северо-западном ветре, мы подошли к южной оконечности острова, у которой лежат два камня. Один из них весьма удивительного вида, ибо издали походит на корабль под грот-брамселем[58], так что наш штурман принял его за корабль «Надежда». Проходя мимо камней, мы встретили много полос травы.

Остров Св. Пасхи с восточной стороны показался мне очень приятным. Во многих местах он покрыт зеленью. Мы видели несколько аллей из банановых деревьев, весьма хорошо рассаженных, и кустарников, возле которых должны быть жилища, потому что как вчера вечером, так и сегодня поутру мы заметили там дым. Почти на самой середине восточного берега стоят две высокие черные статуи, из которых одна казалась вдвое выше другой. Они, по моему мнению, составляют один памятник, ибо находятся близко друг к другу и обе обнесены палисадом. Южная часть острова весьма утесиста и состоит из камня, издали похожего на плиты, лежащие горизонтальными слоями. На вершине утеса видна зелень. Обойдя южную оконечность острова, я продрейфовал к западу до полудня, а потом подошел к западному берегу мили на три. В этом положении мне открылось якорное место, по берегам которого был виден большой бурун. Здесь мы приметили несколько деревьев и четыре черных истукана, из которых три были высокие, а четвертый как будто бы до половины изломан. Они стоят у самого моря и представляют собою памятники, описанные в путешествии Лаперуза[59]. Сегодня я стал бы на якорь, если бы не опасался западных ветров, при которых стоять здесь опасно. Хотя легкий ветер дул с северо-северо-запада, иногда находили дождевые тучи, и набегавшие облака постоянно угрожали непогодой.

Не найдя здесь своего спутника, я решил дожидаться его несколько дней, а тем временем заняться описанием берегов и лучше познакомиться с этим достаточно любопытным местом. Для этого я вторично опустился к восточной части острова. Мы прошли вдоль нее километрах в пяти и к полудню обогнули восточный мыс. Облака, показывающиеся еще с утра, наконец, скопились, и пошел проливной дождь с переменным ветром. Поскольку мне не хотелось потерять последние свои пеленги, то, удалясь от берега на расстояние около 7 миль [13 км], я лег в дрейф.

Середина восточной части острова Св. Пасхи ниже своих оконечностей и местами покрыта растениями, около которых находятся жилища островитян.

От берега мы были на таком близком расстоянии, что могли отчетливо видеть людей, собравшихся там из любопытства. Одни из них бежали вслед за нами, другие влезали на груды камней. Около 9 часов во многих местах появился дым, и я заключил, что островитяне в это время готовили себе пищу.

На утесистом берегу стоят пять монументов, из которых первый мы приметили тотчас, обходя южную оконечность острова. Он представляет собой четыре статуи. Второй находится несколько дальше и состоит из трех истуканов. Затем следует третий, тот, который мы видели вчера. Четвертый и пятый стоят ближе к восточному мысу. У последних двух находится гораздо больше жилищ, и подошва горы окружена растениями. Там перед нами открылись весьма обширная плантация, похожая на банановую, и другие насаждения, среди которых, казалось, был сахарный тростник. Хотя дул северо-западный ветер, по берегу разливались буруны. Я приметил только одно песчаное место, но и оно было усеяно таким множеством камней, что не может служить пристанью. По самому берегу лежит много камней; некоторые из них мы приняли за сидящих людей. В иных же местах они образуют большие груды, наверху которых виднелось что-то белое. Вероятно, они составлены жителями специально и что-нибудь означают.

Люди казались нам обнаженными и темноватого цвета. Животных мы совсем не видели.

Сегодня около нашего корабля показалось множество летучей рыбы. Из морских птиц я видел до сих пор только три рода: тропических, диких, о которых я упоминал прежде, и черных, похожих на последних как видом, так и полетом, но только несколько крупнее.

При заходе солнца настала совершенная тишина, и потому мы должны были остановиться на ночь в 9 милях [16 км] к северу от восточного мыса.

19 апреля на рассвете подул тихий южный ветер, с большой юго-западной зыбью. Увидев берега, мы направились вдоль северного. Мое намерение было пройти вдоль него столь же близко, как и вдоль восточного берега. Но маловетрие и тишина, попеременно сменявшиеся дождем, не позволили выполнить это намерение. Впрочем, самое дальнее расстояние от берега не более 5 миль [9 км]. Мы могли четко рассматривать не только мысы и другие места, наиболее подробно описанные путешественниками, но даже насаждения и жилища. Эта часть острова Св. Пасхи менее населена, чем восточная.

Между северным и восточным мысами нами замечены четыре памятника, из которых первый находился посредине и состоял из одной статуи, второй и третий – из двух статуй каждый, а последний – из трех. Подходя к ним, мы увидели, что жители развели в разных местах огонь, горевший до самого вечера. Может быть, это означало приглашение, чтобы мы подошли к берегу. Однако же, не находя нигде удобного места, чтобы пристать, я продолжал свой путь к западу.

Между тем, был отправлен ялик для наблюдения за течением, которое не удавалось найти, хотя нам непрестанно попадались плавающие полосы травы. Я велел наловить ее и увидел, что одна обросла кораллами, другая у корня имела частицы красного коралла с ракушками, иная же, будучи переломана посередине, содержала множество искр, которые при внимательном рассмотрении оказались очень мелкими животными.

20 апреля. Ночь была дождливая. Поскольку погода продолжалась еще ненастная, то и сегодня я не был расположен стать на якорь, а решил пройти западным берегом. После полудня сначала настала тишина, но в третьем часу подул легкий ветерок, при котором наш корабль сделал два галса[60]. Потом наступил мрак. Около 6 часов я спустился к югу, где и пробыл до следующего утра. Продолжавшаяся зыбь с юго-запада распространилась по всей западной стороне острова, на которой мы заметили множество огней и разных растений. Это позволило заключить, что она столь же населена, что и восточная. Всю ночь шел дождь при переменных ветрах с севера к югу.

21 апреля, на восходе, мы направились к берегу. Но порывистый ветер и часто находившие мрачные облака заставили нас до 8 часов дважды ложиться в дрейф. Около 9-го часа небо очистилось, и корабль подошел к губе Кука. Но так как ветер дул с юго-запада, я не решился стать там на якорь. Чтобы не удалиться от острова, не оставив какой-либо приметы для корабля «Надежда» на случай его прибытия после нас, я отправил лейтенанта Повалишина на ялике с тем, чтобы он, взяв с собой некоторое количество ножей, набойки, бутылок и прочего, раздал все это островитянам и между тем старался бы обозреть местоположение и измерить глубину, не приставая к берегу. В 2 часа пополудни ялик возвратился к кораблю с несколькими бананами, сладким картофелем[61], иньямами[62] и сахарным тростником.

Поравнявшись с восточным мысом, мы спустились к Маркизским островам.

Остров Св. Пасхи[63] найден голландским мореплавателем Рогевеном в 1722 году. Я не намерен входить в подробности истории открытия этого острова, потому что о нем уже весьма много было написано раньше, а расскажу здесь только то, чему сам был очевидцем.

Мы увидели остров, не доходя до него 40 миль [74 км], хотя горизонт был и не совершенно чист. В ясную погоду, наверное, можно его видеть миль за 60 [километров за 110]. Сперва нам показалась пологая гора с бугром по правую сторону на западе-северо-западе. Пройдя 10 миль [18,5 км], мы потеряли из виду упомянутый бугор, а слева приметили две небольшие возвышенности, которые потом соединились с увиденной нами горой. Обходя этот остров на довольно близком расстоянии, я нигде не нашел такого места, где кораблю можно было бы стоять на якоре. Берега повсюду утесистые, кроме двух небольших заливов на восточной стороне острова, за южной оконечностью, и на северной, не доходя северного мыса.

Так называемая губа Кука, куда мною был послан ялик, по-видимому, – лучшее место для пристани. Но и она опасна при западных и юго-западных ветрах. Зыбь, бывает, в это время велика, так что на якорь нельзя возлагать большой надежды, особенно у самого берега. Находясь в 1¼ мили [в 2 км] от бурунов, мы вычислили, что глубина в этом месте была 60 сажен [110 м]. Грунт – твердый камень. Повалишин нашел в 1,5 кабельтовых (кабельтов равен 0,1 морской мили) [278 м] от берега глубину в 10 сажен [18 м], в 3 кабельтовых [560 м] – глубину в 16 сажен [29 м], а в 4 кабельтовых [740 м] – 23 сажени [42 м]. Но так как Лаперуз пишет, что на 24 саженях [44 м] следует бросить якорь, то это и составит только около 5 кабельтовых [925 м] от берега. К этой губе можно смело подходить со всех сторон, в зависимости от ветра. В якорном месте также ошибиться нельзя, ибо только против него находится небольшая песчаная отмель, всюду же камень, от северного мыса до южного.

Здешние жители не так бедны, как описывают предшествовавшие нам мореплаватели. Если у них имеется недостаток в скоте, чего я, однако, утверждать не могу, не побывав на берегах острова, то, по крайней мере, они снабжены многими весьма здоровыми и питательными растениями. Их жилища, хоть и уступают европейским, однако же довольно хороши. Они имеют вид продолговатых бугров или лодок, обращенных вверх дном. Некоторые дома стоят поодиночке, а иные – по два и по три вместе. Окон не видно, а двери небольшие, похожие на конус, делаются посредине строения. Около каждого жилища есть поле, усаженное бананами и сахарным тростником. По берегам находится множество статуй, изображения которых можно видеть в описании путешествия Лаперуза[64]. Они высечены из камня с весьма грубым изображением человеческой головы и покрышкой цилиндрического вида. Кроме того, нами замечено много куч камней с небольшими черноватыми и белыми пятнами наверху. Кажется, и они служат какими-то памятниками.

Жители, по нашим наблюдениям, разводят огонь всегда около 9 часов утра. Из этого можно заключить, что они в эту пору готовят себе пищу вне своих жилищ и примерно в это же время едят. Удивительно, почему жители острова Св. Пасхи, как рассказывают многие мореплаватели, нуждаются в воде, если они могут без большого труда запастись ею во время частых дождей. В Западной Индии множество островов, не имеющих ни рек, ни источников. Однако же их обитатели, чему я сам был свидетелем, делают обширные ямы в земле и накапливают в них зимой такое количество дождевой воды, что им вполне хватает ее во все остальное время года. Лаперуз уверяет, что жители описываемого нами острова Пасхи привыкли пить морскую воду, а потому о запасах пресной воды заботятся мало.

Приближаясь к губе Жука, мы увидели на берегу множество островитян. Заметив наш ялик, все они тотчас бросились к небольшой песчаной отлогости и с крайним нетерпением ожидали его приближения, изъявляя криком свою радость и показывая знаками, где ему удобнее пристать. Увидев, что ялик остановился, в воду тут же бросились около 30 человек и приплыли к нему, невзирая на сильный бурун. Повалишин, повторяя несколько раз «теео», что означает «друг» на их языке, сделал знак, чтобы они подплывали к его ялику не все вместе, а по одному человеку. Сначала он отдал бутылку с письмом от меня к Крузенштерну, объяснив им знаками, чтобы ее показали такому же большому судну, как наше, когда оно пристанет к острову. Потом одарил каждого пятаками на цепочках, которые островитяне немедленно надели на шею, а также кусками набойки, горчичными бутылками с деревянными, привязанными к ним палочками, на которых было написано «Нева», и ножами. Последние им понравились гораздо больше, чем остальное. Я очень жалел, что не послал подарков больше, особенно когда узнал, что к ялику приплывал старик лет 60 и, принеся с собой небольшой травяной мешочек вареного сладкого картофеля, настойчиво просил нож. Однако же, получив несколько копеек, которые я приказал нанизать на проволоку вместо серег и набойки, он остался доволен подарками и возвратился назад, отдав матросам не только сахарные трости и мешочек с картофелем, но также и мат, сплетенный из тростника, на котором вместо лодки он приплыл к ялику. Может быть, старику в его жизни не один раз случалось видеть европейцев. Он единственный имел длинноватые волосы и небольшую темно-серую бороду. Все же прочие были острижены, черноволосы и без бород. У каждого из них было по пучку тростника, которым, казалось, они поддерживали себя на воде. Матросы указывали им на корабль «Нева», но они выражали крайнее сожаление, что плыть так далеко не могут. Отсюда, а также из факта использования для плавания пучков тростника и мата можно заключить, что тех лодок, о которых упоминает Лаперуз, на острове Св. Пасхи уже не было.

Повалишин думает, что на берегу было в это время около 500 человек, в том числе и малолетние дети. Он так увлекся встречей со своими гостями, приплывшими к ялику, что не рассмотрел, все ли были мужчины или среди них находились и женщины. Многие из них от шеи до колен были укрыты чем-то вроде плаща, а некоторые держали куски белой и пестрой ткани типа обыкновенного платка, которыми беспрестанно махали. По словам его и всех его окружающих, островитяне лицом и темно-оранжевым цветом тела походят на южных европейцев, загорелых на жарком солнце. По лицу, носу, шее и рукам у них были проведены узенькие черты. Уши они имели обыкновенные, сложение тела здоровое, а ростом некоторые были до 6 футов [1,8 м]. Ялик стоял настолько близко от берега, что можно было прекрасно рассмотреть несколько жилищ и камень, из которого сооружены ближние монументы или статуи. По заметкам Повалишина, их высота составляла около 13 футов [4 м]. Четвертую часть их составлял цилиндр, поставленный на головах статуй.

Об изделиях островитян точно судить не могу. Но кошелек и мат, подаренные стариком Повалишину, заслуживают некоторого внимания. Первый – длиной в 15 дюймов [38 см], весьма искусно сплетен из травы, а второй – длиной около 43/4 фута [1,5 м], шириной 15½ дюймов [39 см]. В середине последнего находятся сахарные трости, оплетенные камышом. Шнурок же, которым скреплен мат и из которого сделаны ушки у кошелька, хотя также состоит из травы, но чистотой ничем не уступает льняному, каким с самого начала он нам и показался. Кук считает остров Св. Пасхи – под 27° 06´ ю. ш. и 109° 46´ з. д. По моим же наблюдениям, середина его лежит под 27° 9´ 23˝ ю. ш. и 109° 25´ 20˝ з. д. Широта южного мыса оказалась 27° 13´ 24˝, а долгота 109° 30´ 41˝. С Куком мы расходимся в определении числа жителей острова. Хотя сам я и не был на берегу, но если учесть, что пятьсот человек, находившихся поблизости, приметив наш корабль, немедленно сбежались к нам, то что же можно сказать о количестве остальных, оставшихся на острове селениях. Кроме того, обходя остров, мы насчитали 23 дома, стоящих недалеко от берегов. Предположив, что это половина всех жилищ и что в каждом из них живет по 40 человек, можно насчитать всего 1840 жителей. Итак, по моему мнению, на острове Св. Пасхи должно быть всех жителей, по крайней мере, полторы тысячи.

Из деревьев замечены лишь небольшие, да и то изредка растущие, кроме бананов, которыми, мне кажется, как и другими съедобными растениями, усажена двадцатая часть острова. Остальные же места, даже вершины гор, поросли низкорастущей травой и с моря довольно приятно смотрятся.

Во время нашего плавания вокруг острова снято несколько азимутов[65], которые по двум разным пель-компасам показали среднее склонение магнитной стрелки[66] – 6° 12´ 0˝.

Глава пятая. Плавание корабля «Нева» от острова св. Пасхи до островов Маркизских и Вашингтоновых

Острова Фату-Гива [Футу-Гива], Мотане [Сан-Педро], Тоу-Ата [Фаху-Ата], Гоива-Гова [Гиваоа, Ла Доменика], и Фатугу [Футу-Хугу]. – Обнаружение островов: Уа-Гунга [Уахуга], Нука-Гивы, Уа-Боа. – Имена вещей с жителями острова Нука-Гивы. – Посещение короля. – Описание королевского жилища. – Залив Жегауа. – Корабли «Надежда» и «Нева»

Апрель 1804 г. За несколько миль от берега установился юго-восточный ветер. Поэтому мы питали надежду, что нас непременно будут сопровождать пассатные ветры[67], и уже опять попали в тот климат, где царствует ясная и приятная погода. Но оказалось совсем не так. С 26 апреля ветры стали переменными, а с 30-го дули северо-восточные до самых Маркизских островов[68]. Из этого можно сделать вывод, что в этой части света юго-восточный пассат не простирается столь далеко от экватора, как по восточную сторону Америки.

В продолжение нашего плавания не случилось ничего заслуживающего внимания, кроме того, что команда довольно хорошо отдохнула от трудов, затраченных около мыса Горн. Нередко нам сопутствовали тропические птицы и акулы. Последних мы ловили на уду. Они служили нам свежей и вкусной пищей.

7 мая на самом рассвете увидели мы остров Фату-Гива в 30 милях [55 км] к западу. Он представился нам в виде трех довольно ровных холмов. Облака сперва закрывали его вершины, но вскоре исчезли и позволили нам зарисовать вид острова. К востоку от северной оконечности лежит продолговатый плоский камень, который мы миновали в четырех милях. Он должен быть опасен для судов, ибо находится на самом открытом месте и милях в одиннадцати от берега. Едва мы прошли Фату-Гиву, как вдруг появился остров Мотане, который с одной стороны имеет обрывистый, а с другой покатый берег. Затем начали показываться по порядку Тоу-Ата, Гоива-Гова и Фатугу. Последний весьма приметен. Это не что иное, как высокий кругловатый камень, с небольшой изрытой оконечностью, которую мы обошли около 7 часов вечера. В полдень, находясь на параллели южной оконечности острова Мотане, я делал наблюдения на 10° 00´ ю. ш. Хотя на картах этот остров изображен меньше, чем остров Фатугу, на самом деле он вдвое больше. Мы довольно долго пробыли по восточную сторону всех упомянутых островов, для более обстоятельного и удобного их осмотра. Все они показались мне гористыми и утесистыми, кроме Тоу-Ата, который местами более пологий по сравнению с другими, но и на нем видны высокие хребты. Обойдя остров Фатугу, мы направились на северо-запад, а находясь между Фатугу и островом Уа-Гунга, легли в дрейф, чтобы ночью не пройти мимо чего-нибудь, достойного внимания.

8 мая, приближаясь на рассвете к острову Уа-Гунга, мы обошли его с юго-западной стороны. Лишь только мы подошли к камням, лежащим у северо-западного мыса, погода вдруг сделалась непостоянной, а вскоре наступило полное безветрие. Хотя это и не было опасно, ибо мы с самого утра держались не ближе 4 миль [7 км] от берега, весьма жаль, что такой случай помешал нам описать этот остров. Во время нашего приближения к упомянутым камням на западе появился остров Нука-Гива, а к юго-западу – остров Уа-Боа. По сделанному сегодня наблюдению южная оконечность Уа-Гунга лежит под 8° 56´ ю. ш. Остров этот также довольно высок и из-за множества хребтов на нем неровный и неправильной формы. На юго-западной стороне есть несколько небольших заливов, где гребные суда могут удобно приставать. Для больших кораблей, кажется, можно считать годным только тот залив, который находится у самой южной оконечности острова, хотя, впрочем, и он не совсем закрыт от южных ветров. Рядом лежат небольшие острова, из которых один высокий и утесистый, а другой плосковатый, покрытый зеленью.

В долинах мы видели множество растений, посаженных руками человека, однако же ни людей, ни жилищ нигде не заметили. Лейтенант Гревс («Путешествие Ванкувера»)[69] пишет, что на его корабле были многие из жителей острова Уа-Гунга, и называет их ласковыми и добродушными.

После полудня дул северо-восточный ветер, почему мы и легли сперва на северо-запад, а в 6 часов вечера, находясь близ северного мыса острова Нука-Гивы, повернули от берега.

9 мая. С самой полуночи начали находить тучи, а около 3 часов на море установилось безветрие. Корабль несло к берегу Нука-Гивы, но, к счастью, подул свежий ветер и помог отойти от берега. Около 9 часов, когда мы находились возле восточного берега острова, к нам пришла лодка с восемью островитянами. Приближаясь к кораблю, один из гребцов затрубил в раковину, а другой непрестанно махал белым лоскутом ткани. Приняв это за знак, что они не имеют против нас никаких неприязненных намерений, я приказал также махать с нашего корабля белыми платками и полотенцами, а напоследок мы вывесили белый флаг. Как только лодка приблизилась к кораблю и нами был подан знак островитянам на него взойти, они вдруг бросились в воду и с помощью веревок, спущенных за борт, влезли на корабль с величайшей проворностью. За всякую безделицу я давал им по ножу или по гвоздю, чем они были весьма довольны, особенно ножами. Матросы, побуждаемые любопытством, обступили их со всех сторон, однако же это нисколько не мешало гостям непрестанно петь, плясать и прыгать различным образом. При этом они ни на минуту не переставали любоваться полученными подарками. Заприметив еще четыре лодки, которые спешили к нам, я приказал удалиться всем островитянам, находившимся на корабле. Они подчинились без малейшего сопротивления, прыгая в воду один за другим. Лишь только к нам подъехали новые гости, оставившие нас подняли ужасный крик и, показывая соотечественникам свои подарки, часто повторяли слово «кюана». На одной из лодок, на которой находилось пятнадцать гребцов, был, по-видимому, их старшина, ибо остальные лодки были гораздо меньше и беднее. На ней была поставлена палка с пучком сушеных банановых листьев и небольшой лоскут ткани с небольшим четырехугольным матом вроде опахала. Находясь под парусами, мне не хотелось быть окруженным множеством островитян, а потому я позволил войти на корабль только некоторым из них. Старшина, узнав об этом разрешении, тотчас бросился в воду и влез на корабль. Взойдя на шканцы, он сел и подал мне привезенную с собою ткань. Я хотел было надеть на него пестрый колпак, но он просил «коге», и я дал ему ножик (полагая, что он его просил) и грош вместо серьги. Один из офицеров показал ему зеркало, к которому старшина так пристрастился, что пришлось с ним расстаться. Островитяне вели себя с нами как со своими старинными знакомыми или друзьями. Они честно меняли свои плоды и другие редкости и были так вежливы, что каждый из них, желая возвратиться на берег, просил даже у меня на то позволения. Я показывал им кур, которых они называли «моа», изображая знаками, что на берегу их много, так же, как и свиней, которых они называют «буага». Но, увидев козу и баранов, чрезвычайно удивились, из чего мы сделали вывод, что этих животных на острове нет.

Хотя в это время ветер продолжался самый слабый, однако же, идя все утро к югу, я надеялся вечером стать на якорь в губе Тай-о-Гайе. Но наставшая после полудня тишина заставила нас отдалиться от берегов на ночь, потому что погода казалась непостоянной.

10 мая с полуночи лил столь крупный дождь, что за короткое время можно было бы наполнить водой дюжину бочек. На самом рассвете мы подошли к южной оконечности Нуку-Гивы. Но поскольку ветер дул с юго-запада, то мы вынуждены были направиться к югу.

Губа, из которой вчера приезжали к нам островитяне, лежит на восточной стороне острова, между северной и южной его оконечностью. Она показалась мне довольно обширной, но только ничем не защищенной от восточных ветров. Спеша насколько возможно скорее достигнуть места своего назначения, я не имел времени послать гребные суда для обстоятельного осмотра губы, хотя жители очень настойчиво просили нас остановиться, уверяя, что в Тай-о-Гайе нет ни свиней, ни овощей.

Около 8 часов ветер повернул к северо-востоку, а поскольку и небо начало понемногу очищаться, то мы и направились к берегу, подходя к которому около 9 часов, увидели ялик корабля «Надежда». Каждый из нас при свидании со своими друзьями после семинедельной разлуки чрезвычайно обрадовался, особенно узнав, что все они абсолютно здоровы.

К полудню мы вошли в губу, но так как ветер не допускал нас до надежного якорного места, то мы вынуждены были тянуться к нему на завозах[70]. Я тотчас отправился к Крузенштерну на корабль «Надежда», где нашел множество островитян и самого короля этой губы, который, как и все остальные, был совершенно обнажен, с той только разницей, что тело его испещрено было более всех и самыми мелкими узорами. Меня он особенно полюбил и дал мне имя Ту, обещая приехать на «Неву» с подарками. Кроме природных островитян, на корабле «Надежда» находились англичанин и француз, которые, живя долгое время между маркизцами, могли быть для нас весьма полезны. Возвратясь на свой корабль, я узнал, что король уже был у нас и привез несколько бананов. Подходя ближе к якорному месту, мы были окружены множеством плавающих островитян. Иные из них имели при себе плоды, а другие приплыли без всего.

11 мая на самом рассвете около корабля был слышен шум. Мы увидели до ста плавающих женщин. Они всеми способами старались получить позволение взойти на корабль.

Около 7 часов утра начался торг кокосами, плодами так называемого хлебного дерева и разными редкостями, который и продолжался до полудня. В это время мы купили до двухсот кокосовых орехов, несколько плодов хлебного дерева и бананов, платя за семь кокосов, за связку хлебных плодов и за хорошую ветвь бананов по куску железного обруча длиной в 4 дюйма [10 см]. В 8 часов к нам на двух лодках приехал король со своим дядей и другими родственниками. Они привезли с собой четырех свиней, за которых просили имеющихся у нас двух английских баранов. Но, получив отказ, увезли их с собой обратно, не согласясь взять за них топоры, гвозди и другие вещи. Желая одарить короля как можно лучше, я дал ему топор и несколько ножей, но его величество принял только один колпак и небольшой кусок пестрой ткани. Такой отказ меня несколько смутил, но вскоре я узнал от англичанина, что король, не имея чем отдарить меня, не хотел ничего взять. И в самом деле, он послал тотчас на берег свою лодку, которая через несколько минут вернулась с пятьюдесятью кокосами, за что я дал топор и три ножа дяде короля, привезшему эти подарки. Около этого времени прибыл на корабль еще один из королевских родственников и променял их небольшую свинью на петуха с курицей.

В час пополудни я наложил табу (значение слова «табу» будет объяснено подробно в другом месте. Здесь же его нужно понимать просто как запрещение), вывесив красный флаг, и обмен товарами тотчас прекратился. Как только команда отобедала, обмен возобновился.

К чести островитян надо отметить, что мы не можем на них пожаловаться, так как они поступали весьма честно. Мы спускали с борта веревку, за которую плавающий привязывал свои товары, а потом или сам взлезал наверх или же ему опускался обратно кусок железного обруча (обыкновенная наша плата). Получивший его бросался в воду с радостью, считая себя счастливейшим человеком на свете.

Сегодня положили мы другой якорь. Поскольку жара для матросов была тягостна, я воспользовался нашими гостями. Я приказал позвать плававших островитян на корабль и поставил их на шпиль[71], пообещав им по старому маленькому гвоздю, если они будут прилежно вертеть. Это обещание чрезвычайно обрадовало их, и мы едва могли удержать их от беготни. По окончании работы каждый взял свое и спрыгнул в море с радостными криками. Королю очень понравился мой попугай, за которого я мог бы получить двух свиней. Находясь в моей каюте, он увидел зеркало, от которого долгое время не отходил и, поворачиваясь поминутно, любовался собой. Он оказался таким любителем сахара, что беспрестанно просил его и ел по целому куску. После завтрака король, не простясь ни с кем, соскочил с корабля в воду и поплыл к берегу. Плавающий народ не оказывал ему ни малейшего уважения. Королевская свита оставалась еще на корабле. Каждый просил выбрить его, узнав, что бритвой это гораздо удобнее сделать, нежели раковиной. Желание их тотчас было исполнено, после чего они оставили нас, выразив величайшее удовольствие от преподнесенного им угощения. Тем временем я познакомился с англичанином Робертсом и уговорил его помогать нам во время нашего пребывания здесь. Он остался на корабле ночевать с тем, чтобы с рассветом ехать за водой.

12 мая поутру к нашему кораблю опять не замедлили явиться островитяне, однако же число их было наполовину меньше вчерашнего. Поэтому мы могли купить у них только пятьдесят кокосов и несколько редкостей. Около полудня приехал сам король и просил обменять четырех своих петухов на наших. Поэтому я дал ему одного бразильского за всех, брату же его уступил утку, за которую он мне привез средней величины свинью. Он выпросил также и селезня, обещая привезти на другой день поросенка. Такой обмен был для меня весьма выгоден, особенно потому, что я хотел, чтобы эти птицы развелись на острове Нука-Гиве, где до того времени их никогда не было.

Сегодня на нашем корабле случилось следующее происшествие. Я купил у одного островитянина весло, осматривая которое, мичман Берг нечаянно уронил его на голову королю, сидевшему на шканцах. От этого король упал и начал делать разные телодвижения, показывая, что получил сильный удар. Этот случай меня весьма встревожил. Берг, стараясь загладить свой неумышленный проступок, подарил королю кусок обруча около 4 дюймов длиной, отчего его величество тотчас вскочил и захохотал, изображая знаками, сколь искусно он умел притворяться. После обеда меня посетил Крузенштерн и между прочим рассказал, что король привозил к нему свинью, но так как на корабле все сидели в это время за обедом и никто не выходил наверх, то король рассердился и увез ее назад.

Хотя этот случай казался на первый взгляд маловажным, однако он едва не привел к дурным последствиям. Некто из наших недоброжелателей, приехав на берег, распространил слух, будто бы король задержан на корабле «Надежда» и сидит в оковах за то, что не согласился подарить привезенную им свинью. При этом возмутился весь залив. Множество островитян окружили наш баркас, который только что был заполнен водой. Они грозили Робертсу лишить его жизни. Робертс всячески старался уверить их в несправедливости распространенного слуха. Однако же все было тщетно, пока сам король приехал к толпе и уверил ее, что он не видел ни от кого никакой обиды. Это известие, хоть и сильно нас огорчило, но делать было нечего, надлежало вооружиться терпением.

13 мая. Происшествие, случившееся вчера на берегу, не только не удержало нас от вторичной отправки баркаса за водой; мы сами решили посетить короля в его жилище. В 8 часов мы вышли на берег со всеми офицерами, которые в это время не были заняты по службе, и с десятью вооруженными матросами. Всего нас было около 30 человек. Выйдя на берег, с Робертсом в качестве переводчика, мы пошли сначала по взморью, а потом сквозь рощи кокосовых орехов и хлебных деревьев. Миновав несколько бедных хижин, мы прибыли, наконец, к дому королевского брата. Но поскольку мы несколько утомились от дальней дороги, то, расставив стражей, остановились отдохнуть. Народ, который шел за нами толпой, столпился было вокруг нас, но Робертс приказал им стоять подальше. Приказание это они выполнили без всякой обиды. Отдохнув немного, мы продолжали свой путь по-прежнему. Но так как нужно было проходить вброд несколько ручейков, а тропинка, по которой мы пробирались, была узка и грязновата, то дорога показалась нам весьма затруднительной и доказывала, что нукагивцы не слишком требовательны к чистоте. Войдя в королевский двор и расположив свое войско, мы вступили в жилище, или, лучше сказать, в беседку, стоящую на каменном основании. Она сделана из шестов, которые сзади стояли перпендикулярно, а в передней стене положены горизонтально. Двери сделаны посредине, шириной в 5 футов [1,5 м], высотой около 3 футов [1 м] и разделены вдоль брусом. Прилегающее к стене отделение беседки устлано травой и тонкими рогожами для сна и сидения. Крыша сделана из листьев хлебного дерева, построена скатом. Стены увешаны посудой, сделанной весьма искусно из колабашей (колабаш – род тыквы, растущей на дереве. Он растет в разных формах и имеет кожу гораздо толще, чем у обычной тыквы, а потому используется для изготовления посуды всякого рода), каменными топорами, копьями и булавами, а потолок – военными доспехами. В переднем углу стояли барабаны, или, точнее, длинные, но узкие кадушки, сверху обтянутые кожей, производящие унылый звук.

Мы нашли тут короля, королеву, их дочь и сына с несколькими родственниками и приближенными. Между ними находилась также молодая женщина, которая считается богиней острова. По ее поведению было видно, что она старается во всем соответствовать оказываемому ей почтению. Одарив всю королевскую семью ножами, ножницами, зеркалами, набойкой и прочими мелочами, мы распрощались с ней. При выходе Робертс показал мне ребенка королевского сына, почитаемого островитянами также за божество, которое держал дядя на своих руках. Я хотел, чтобы его поднесли ко мне поближе, но мне ответили, что сделать это никак нельзя, ибо на место, где живет дитя, наложено табу. Я тотчас подошел к младенцу сам и покрыл его тонким холстом. Тогда к нам подошла и вся королевская семья, но из народа ни один человек не смел приблизиться.

Осмотрев как само жилище короля, так и пристроенные к нему здания, из которых одно служит столовой, а другое – кладовой для хранения разных хозяйственных вещей и припасов, мы пошли в дом к Робертсу.

Дорога от королевского дома идет по горе, с которой можно видеть залив и разные насаждения в долинах. Жилище Робертса было не так обширно, как у других самых знатных жителей острова, однако же было окружено довольно большим количеством кокосовых, хлебных и других плодовых деревьев. Отдохнув немного в его доме, мы пошли на кладбище. Здесь находится несколько весьма грубо вытесанных статуй, означавших место могил. Один труп лежал просто на деревянной толстой доске на высоких шестах, покрытый сделанной из листьев крышей. По-видимому, он лежал уже очень давно, ибо, кроме костей, ничего не осталось. Особое мое внимание привлек один памятник, поставленный недавно умершему жрецу. Он сделан из кокосовых листьев, довольно хорошо сплетенных наподобие беседки. В середине находится возвышение, а перед ним жертвенник из тех же листьев, которые своей зеленью радуют взор. По кладбищу разбросано множество кокосовых корок, которые мешали нам ходить. По указанию Робертса они разбросаны островитянами нарочно и являются жертвоприношением умершим. На голове одного истукана лежал целый кокосовый орех.

К нашим судам мы возвратились по другой дороге и заходили в разные дома островитян. Все они построены одинаковым образом и не только не отличаются от королевского, но иные из них даже красивее и чище.

Множество островитян непрестанно следовали за нами, без всякого оружия, имея при себе разные вещи, которые они желали обменять с нами на железо, ножики и другие безделицы. Мы накупили множество тканей, оружия, украшений и тому подобного.

По нашем прибытии к берегу квартирмейстер корабля «Надежда» уведомил Крузенштерна, что во время его отсутствия у катера оторвался якорь, который он никак не мог отыскать. После внимательного осмотра кабельтова[72] мы удостоверились, что островитяне отрезали его полученными от нас ножами.

Лишь только я поднялся на корабль «Нева», ко мне явился король с каменным топором, который отдал нам за железный топор. Спустя несколько минут он возвратился и просил меня променять такой же топор на свинью. А поскольку король пожаловал к нам в такое время, когда мы были за столом, то его величество по моему приглашению сел вместе с нами обедать. Оладьи с медом он ел с большим удовольствием, а рюмки с портвейном выпивал досуха, хотя и морщился. По окончании обеда наш гость отправился в свое жилище уже навеселе.

14 мая. Утром пришел от королевы нарочный сказать мне, что если я пришлю свое гребное судно, то она со своими родственницами охотно посетит наш корабль «Нева», прибавив, что на лодках островитян ездить ей запрещено. Это сделано, кажется, для того, чтобы неприятель не мог увезти столь знатных особ. Я тотчас отправил к берегу ялик и перед полднем мы имели удовольствие видеть на своем корабле королеву, ее дочь, невестку и племянницу. Мы угощали их по возможности и, одарив, отправили всех назад.

Как сама королева, так и другие были покрыты желтой тканью и намащены кокосовым маслом, которое хотя и придает телу лоск, но пахнет весьма неприятно.

Молодые женщины все недурны, а особенно невестка, мать того ребенка, которого островитяне почитают божеством. Она дочь короля, владеющего заливом Гоуме, и зовут ее Ана-Таена. Между ее отцом и свекром происходила почти непрестанная война как на суше, так и на море. Но с того времени, как сын короля Катонуа женился на дочери короля залива Гоуме, война на море прекратилась, потому что невеста была привезена по воде. Если, по каким-либо неприятным обстоятельствам, она вынуждена будет оставить мужа и возвратиться к родителям, то война, которая продолжается ныне только на суше, может возобновиться и на воде. Напротив, если она умрет в этой долине, то последует вечный мир. Этот договор так понравился островитянам, что все они единодушно признали виновницу общего покоя за богиню и, сверх того, положили почитать божествами и ее детей.

Как только наши гости уехали, королевский брат привез нам свинью за полученный им топор, а поросенка с целой лодкой кокосовых орехов – за одного селезня. Я очень доволен, что мне представился случай оставить на острове утку и селезня, которые, принеся нам прибыль, конечно, не будут бесполезны и своим новым хозяевам.

15 мая. Желая как можно более запастись съестными припасами, я и Крузенштерн, взяв с собой некоторых офицеров, поехали в небольшой залив Жегауа, находящийся около 3½ миль [6 км] к западу.

Лишь только мы показались, жители окружили нас со всех сторон, мужчины с плодами и уборами, а женщины с разными растениями. Выйдя на берег, мы прямо пошли в королевский дом, где позавтракали и отправились осматривать местоположение губы.

Хотя за короткое время мы успели выменять до 60 ветвей бананов, свиней, которых, впрочем, здесь довольно много, достать никак не могли. Король сначала обещал обменять борова на топор, но затем передумал. Правда, торговля наша оказалась неудачной, однако же мы не могли считать эту поездку бесполезной. Напротив, благодаря ей нам представился случай осмотреть и описать небольшую, но прекраснейшую гавань, которая защищена от всех ветров. Вход в нее несколько узок. Но так как перед ним не более 21 сажени [38 м] глубины, то при безветрии или противных ветрах он весьма удобен для верпования[73], а при южном ветре в этом не будет необходимости. У самых берегов эта гавань довольно глубока, особенно с южной стороны. Саженях в тридцати пяти от песчаной вершины глубина ее 2½ – 3 сажени [4,5–5,5 м], чем же дальше, тем она становится глубже. При входе в нее есть небольшое селение и прекрасная речка, которую я назвал Невкой.

16 мая, запасшись необходимым количеством кокосов и других растений, мы весь день готовились к продолжению предстоящего нам пути. Робертса за оказанные им многочисленные полезные для нас услуги я наградил холстом, железом и прочими нужными вещами, кроме пороха, хотя он и весьма настойчиво его просил. Мною было заведено непреложное правило не оставлять островитянам ни малейшего количества этого губительного вещества. Он получил еще от меня множество разного рода семян европейских растений, которые могут быть полезны как для местных жителей, так и для приезжающих к ним.

17 мая в 5 часов поутру мы начали сниматься с якоря, а около 9 часов были уже под парусами. Ветер дул с берега, и потому мы несколько отошли от якорного места, но вскоре он совсем изменился. Ожидая такого изменения ветров, которое при наличии гор, окружающих залив, бывает почти постоянно, я велел заблаговременно приготовить катер с верпом и ялик для буксира. Видя, что при всем старании продвигаться вперед наш корабль тащило в противоположную сторону, мы должны были тянуться на завозах. В это время сильное течение влекло к берегу корабль «Надежда», шедший впереди нас, так что буруны показывались у него под кормой. Это обстоятельство заставило меня, оставив свои завозы, послать немедленно катер в помощь «Надежде». Когда он к нам возвратился, то я приказал завести три кабельтова на ветер, а к вечеру, поставив марсели, мы вышли в море при вихре с дождем.

Перед этим меня в последний раз посетил король. Он шутил насчет бывших у нас за три дня перед этим посетительниц, не исключая и своей жены, уверяя, что все они чрезвычайно довольны нами, а особенно богиня, которой я подарил золотой шнурок на шею. В это время оторвался бочонок, привязанный вместо томбуя[74] к верпу, по которому мы тянулись. Тотчас была отправлена лодка за водолазом, но еще до его прибытия мы зацепили за кабельтов кошкой (кошкой называется небольшой четырехлапый якорь с крюками, употребляемый для вылавливания чего-нибудь, находящегося в воде) и вытащили его. Король, весьма довольный нашим приемом, распрощался с нами обыкновенным образом, т. е. не говоря никому ни слова, и отправился домой со всей своей свитой.

В 10 часов вечера, удалясь от берега на расстояние около 3 миль [5,5 км], мы легли в дрейф для подъема гребных судов и для ожидания корабля «Надежда», который оставался еще на якоре.

Я было забыл упомянуть о ракетах, пущенных вчера вечером с намерением узнать, за что сочтут их островитяне. Король уверял меня, что народ был приведен ими в чрезвычайное изумление, и сколько Робертс ни старался уверить их, что ракеты были пущены только для того, чтобы повеселить их, все бывшие тогда на берегу перепугались до смерти. Как только появился огонь, они решили, что эти ракеты – звезды, которые мы могли выпускать когда и куда хотим, и что они, не исчезая в воздухе, возвращаются к нам опять.

Глава шестая. Описание островов Маркизских и Вашингтоновых, особенно Нука-Гивы

Местоположение Маркизских и Вашингтоновых островов. – Описание острова Нука-Гивы. – Образ правления. – Обряды при погребении. – Табу

Мая 1804 г. Острова Маркизские: Фагу-Гива [Футу-Гива], Мотане [Сан-Педро], Тоу-Ата [Фаху-Ата], Гоива-Гова [Гиваоа, Ла Доменика] и Фатугу [Футу-Хугу] лежат, по проведенным мною лунным наблюдениям, между 138° 18´ и 138° 55´ з. д. и между 10° 30´ и 9° 25´ ю. ш. Первые четыре открыты в 1595 году испанским мореплавателем Алваро-Менданья де Неира, а последний – Куком. Вашингтоновы же острова – Уа-Боа, Уа-Гунга [Уахуга], Нука-Гива, Гиау и Фатуда – находятся к северо-западу от Маркизских. Из них первые три простираются в ширину около 35 миль [64 км], а в длину – до 40 миль (74 км). Они открыты в мае 1791 года Инграмом, начальником американского купеческого корабля из Бостона, шедшим к северо-западному берегу Америки. Хотя все эти острова составляют один архипелаг, но поскольку они стали нам известны в разные времена, то я и разделяю их на две части.

Я займусь описанием одного только острова Нука-Гивы. Об остальных же ничего не могу сказать кроме того, что они высокие, утесистые и неправильной формы вследствие многочисленных хребтов, кроме Тоу-Аты, показавшегося мне в некоторых местах более отлогим. Удивительно, что ни один из островов не имеет конической возвышенности, но каждый из них выглядит как бы прямо поднимающаяся из моря стена.

Остров Нука-Гива я считаю самым большим из всех, составляющих эту группу, или архипелаг. Утесами же и высотой он походит на прочие. Мы увидели его, находясь на южной оконечности острова Уа-Гунга, хотя в это время горизонт был закрыт туманом. Обойдя почти вокруг весь этот остров, я могу сказать, что у самых берегов его всюду довольно глубоко, и опасных мест, которые трудно заметить, совсем нет. По восточную сторону, которая весьма утесиста, лежит губа Готышева. Она, как кажется, ничем не закрыта от восточных ветров, которые здесь дуют почти беспрерывно, и должна быть опасна для судов.

По южную сторону острова есть три залива: Гоуме у юго-восточной оконечности и Жегауа у юго-западной. Этот залив может называться настоящей гаванью, в которой корабли могут без труда ремонтироваться, ибо изобилует необходимыми к тому материалами и весьма удобен для заготовления пресной воды. Местные жители показались мне приветливыми и, вероятно, с великой радостью будут принимать приезжающих к ним европейцев. Третий залив называется Тай-о-Гайа. Он лежит на середине этого берега, имеет хорошее якорное место, и поскольку окружен горами, то вход и выход для кораблей могут быть довольно затруднительны. Впрочем, выбрав удобное время и держа в готовности якоря и гребные суда для буксира, опасаться нечего. Как только покажутся острова Митао и Мутонуе, находящиеся по обеим сторонам устья залива, должно держать путь ближе к первому. Острова эти находятся к берегу так близко, что издали отличать их весьма трудно. При выходе из залива нужно держаться восточного берега, так как, какие бы ветры ни дули внутри него, в море они бывают большей частью с востока-северо-востока до востока-юго-востока. Лучшее якорное место – под прикрытием юго-восточного мыса, где глубина 14 сажен [25 м], грунт – песок с илом.

Хотя в Тай-о-Гайе из-за буруна неудобно запасаться водой, однако жители так услужливы, что стоит баркасу остановиться на верпе возле берега и спустить бочки в воду, как целая толпа плавающих островитян будет их подхватывать и, наполнив водой, доставлять обратно с такой поспешностью, что часа за два можно ими наполнить большой баркас. С такой же скоростью доставляются островитянами на гребные суда и дрова, которые можно рубить у самого берега. За все это мы давали каждому из них по куску обруча в 12 см длиной.

Из-за кратковременного пребывания и незнания местного языка мы, конечно, расстались бы с этими местами без всяких других сведений, кроме того, что могли сами увидеть или заключить по одним догадкам, если бы нам не помог Робертс, которого судьба как бы специально на наше счастье завела сюда. Около семи лет назад он ушел с купеческого судна сперва на остров Тоу-Ата, где прожил два года, и, переехав потом в Тай-о-Гайю, пользуется теперь определенным уважением новых своих соотечественников, ибо женат на королевской родственнице и имеет землю.

Нука-Гива, как и другие острова этого архипелага, управляется многими владельцами, которые, к сожалению, пребывают почти в постоянной войне между собой. Хотя все достоинство этих старшин заключается больше в имени, чем в реальной власти, однако им предоставлены некоторые особенные преимущества: лучшие и обширные земли, уважение народа и право в хороший урожай брать четвертую часть плодов, принадлежащих их подданным, в другое же время – смотря по обстоятельствам. Эти правители вступают во владение наследством. Хотя вести войны со своими неприятелями они не могут без согласия народа, однако нередко бывают орудием для прекращения кровопролития. Примером этому могут служить жители залива Тай-о-Гайя. Они постоянно враждовали с жителями двух других заливов, лежащих по обе стороны от него. Война между ними происходила непрерывно как на суше, так и на море. Но с того времени, как королевский брат женился на дочери правителя одного из этих заливов, а сын его – на дочери старшины другого, оба эти народа, по крайней мере на море, прекратили неприятельские действия. Если же их жены окончат свою жизнь у мужей, то между народами война прекратится навсегда. Было бы весьма утешительно, если бы все правители последовали их примеру и тем обеспечили бы вечный мир своим подданным.

Судя по тому, что у нукагивцев есть жрецы, они должны иметь и веру, но какова она, неизвестно. Гражданских же законов у них никаких нет, и каждый, набрав себе множество приверженцев, все право основывает на силе. Нахальство, воровство и даже смертоубийство, хотя и считаются у этих диких народов пороками, однако, кроме мщения от обиженного или от его родственников, никакому другому наказанию не подвержены. Установленных обрядов богослужения также не существует.

Тело покойника обыкновенно обмывается и кладется на доску в середине дома. Родственники и посторонние посещают его до выноса. Первые выражают свою печаль рыданиями, царапая при этом свое тело до крови зубами какого-либо животного, острой раковиной или чем-нибудь другим, а остальные – как хотят.

После этого умершего относят на кладбище, ставят на возвышенной площадке, и там он истлевает. В военное время тела и кости умерших зарываются в землю, чтобы они не попали в руки неприятелю, ибо жителю Маркизских островов не может быть ничего обиднее, чем видеть голову своего родственника привязанной к ногам соперника. Робертс уверял меня, что после смерти жреца приносятся в жертву три человека. Двух из них вешают на кладбище, и кости их, когда они спадут на землю, превращают в пепел, а третьего разрывают на части и съедают. Голова же его обыкновенно надевается на истукана. На такое жертвоприношение определяются, однако же, не свои люди, а украденные у соседей, которые, узнав о случившемся, ведут войну с похитителями от 6 до 18 месяцев. Впрочем, продолжение ее зависит от наследника умершего, который после кончины своего родственника удаляется в неприкосновенное место (т. е. на которое наложено табу). Пока он не оставит своего убежища, смертоубийство между двумя народами не прекращается. Во время пребывания наследника в этом самовольном заключении ему оказывают всяческое внимание и не отказывают ни в чем, хотя бы он потребовал человеческого мяса[75]. По окончании столь нелепой и несправедливой войны следуют пиршества и всякого рода забавы и увеселения.

Хотя прежние путешественники и утверждали, что здешние женщины не соблюдают ни к кому супружеского долга, это заключение неверно. Супружество на этих островах соблюдается так же, как и в Европе, а если и есть какая-либо разница, то разве в самых маловажных обстоятельствах. Хотя здесь, как уже упомянуто выше, нет никакого законного наказания и суда, однако же обычай утвердил некоторые правила обуздания виновных. Например, если муж узнает о неверности своей жены, то он всячески старается достать жену своего соперника и воздать ему равное за равное. При совершении браков (все сказанное мной здесь о Маркизских островах относится и к Вашингтоновым) наблюдается следующий обряд. Молодой человек, полюбив девицу, старается познакомиться с ней наедине или идет прямо к ее отцу и объявляет ему о своем намерении. Когда его предложение принято невестой и родными, то он с того же дня живет с ней в полном согласии. Если через некоторое время они друг другу понравятся, то дело оканчивается тем, что молодые переезжают в свой дом. Женщины богатых семей имеют обыкновенно по два мужа. Один из них может быть назван господином, а другой домашним прислужником. В отсутствие же первого он занимает его место. Он обязан следовать за женой везде, где настоящему ее мужу не приходится бывать. Такие помощники выбираются иногда после брака, а гораздо чаще бывает, что в одно и то же время сватаются двое, с тем что один из них займет первое, а другой – второе место. Последние обычно люди необеспеченные, но обладающие хорошими качествами и достоинствами. Островитяне считают вполне допустимым, если жена родит и на второй день после свадьбы, ребенок признается законным. Разводы совершаются здесь с такой же легкостью, как и свадьбы. Если между мужем и женой возникает несогласие или они друг другу не понравятся, то расходятся без всяких околичностей. Муж берет себе другую жену, а жена вступает в новый брак. Хотя обычаем родственникам запрещается вступать в супружество ближе второго колена, бывают случаи, что отец живет со своей дочерью, а брат с сестрой. Впрочем, такие связи считаются пороком. Нам рассказывали, что за несколько лет перед этим один нукагивец стал любовником своей матери, но островитяне уверяли, что такого примера прежде никогда не было. Из этого можно заключить, что права матери считаются здесь священными.

При рождении детей маркизцы соблюдают только один обряд, состоящий в отрезании пупа у новорожденного. До того времени, пока этот обряд еще не совершен, никто не может ни входить в дом, где родился младенец, ни выходить из него. Такое запрещение называется здесь табу[76]. Их бывает, сколько я мог заметить, два. Одно духовное, а другое королевское. Первое налагается жрецами, а последнее королем. Хотя нарушители табу наказываются примерным образом, однако же это нарушение, особенно людьми сильными, допускается нередко. Каждый из здешних жителей пользуется имуществом, либо доставшимся по наследству, или благоприобретенным. У богатых насаждения, дома, лодки и любая собственность содержатся в довольно хорошем порядке, у людей бедных господствует скудность и даже совершенная нищета. Дома нукагивцев представляют собой род беседки, сделанной из тонких шестов. Из них задние и боковые ставятся обыкновенно стоймя, а передние кладутся изредка и притом так, что их при необходимости можно вынимать. Крыша делается из листьев хлебного дерева и издали похожа на нашу соломенную. Во всем доме больше одного помещения не бывает, оно без окон и с широкой дверью посередине. В одном только королевском доме я видел перегородку с дверью, которая была столь низка, что через нее можно было пролезть не иначе как на коленях, да и то с большим трудом. Лучшие строения стоят на довольно возвышенных площадках из камня, который хотя не обтесан, но хорошо подобран. Внутренность дома, точнее, пол, разделяется на две части бревном. Из них ближайшая к стене устилается сухой травой, а потом рогожами, на которых спят, передняя же часть служит для сидения. Чистота и опрятность нукагивских жилищ мне весьма понравились. Под крышей и по стенам обыкновенно вешается разная посуда и другие предметы, выдолбленные из дерева, а также военные уборы и оружие. В некоторых домах я видел множество зрелых кокосов, живописно развешанных по стенам. Кроме этих жилищ, каждый зажиточный островитянин имеет еще особое строение такого же почти рода, которое служит столовой, особенно в праздники. На него налагается табу для женщин, которые не только не могут туда входить, но даже проходить той дорогой, на которой перед постройкой лежал камень для фундамента. К этому надо добавить еще магазин для запасов и небольшой участок, где растут деревья, из которых островитяне делают используемую ими ткань. Эти магазины или погреба не что иное, как кругловатые ямы, уложенные булыжником. Стены и пол обмазаны глиной и покрыты ветвями и листьями. В них хранятся продукты, состоящие в основном из разных кореньев, и плоды хлебного дерева. Припасы кладутся на упомянутые листья, потом засыпаются глиной с песком, а напоследок землей. Этот способ, по уверению жителей, самый лучший для сбережения плодов и кореньев. Особых кухонь видеть мне нигде не приходилось, каждый готовит свою пищу на открытом воздухе перед домом. Плоды хлебного дерева и коренья пекут, обернув их листьями. Свинину же готовят иным образом. Сначала роют яму и, положив в нее дрова, кладут на них булыжник и дают ему раскалиться. Потом булыжник очищается от пепла, который вынимают из ямы, устилают яму листьями и, наконец, кладут совершенно очищенную целую свинью (которых здесь всегда душат, а не колют). Сверху покрывают ее листьями, потом булыжником, засыпав его землей. Животное остается в яме до тех пор, пока полностью не изжарится. Поскольку этих животных на Нука-Гиве не очень много, то нередко зажаренная свинья принадлежит многим семействам. В таком случае, уже готовая, она делится на части и раздается хозяевам. Если мясистые части не дожарились, тогда делается другая печь, подобная первой, и сыроватые куски жарят вторично.

Все мои старания получить точные сведения о числе жителей Нука-Гивы оказались тщетными. По уверению же Робертса и судя по тому, что довелось видеть самим, можно полагать, что их на одном только южном берегу до 4000 человек.

Здешние жители весьма статны и красивы, особенно мужчины, которые ростом и чертами лица не уступят никакому европейскому народу. Цвет тела их темноватый, волосы черные и прямые. Богатые или знатные нукагивцы имеют довольно светлый цвет кожи, так что если бы они с самого детства одевались по нашему обычаю, не испещряли (такое испещрение здесь называется «тэту». Оно делается наколкой на коже и никогда не сходит. Для этого используется небольшая кость с несколькими острыми зубцами, вправленная в тонкую бамбуковую палочку) бы свое тело разными узорами и не намазывали его кокосовым маслом, то по цвету кожи не уступали бы южным европейцам. Татуировка здесь настолько популярна, что редко можно увидеть человека, тело которого и голова не были бы испещрены фигурами. У многих, как например у короля и его родственников, нет на теле ни одного места, которое было бы оставлено в его естественном виде. Этот обычай сначала показался мне странным, но впоследствии телесная пестрота островитян казалась мне весьма красивой. Женщины, однако же, не испещряют своего тела. Они имеют только некоторые черты на руках, губах и на ушах около отверстий, в которые продеваются серьги.

Мужчины не прикрывают своей наготы никакой одеждой. Иногда они носят что-то вроде полотенец для прикрытия тех частей тела, которые, как кажется, и сама природа желала утаить от взора других. Обрезания не производят, но вытягивают крайнюю плоть и завязывают ее шнурком, концы которого свисают вниз. Сперва я думал, что это делается для предохранения от укусов насекомых, но впоследствии убедился, что это не что иное, как обычай. Однажды королевский брат, взойдя к нам на корабль и заметив, что шнурок у него нечаянно спал, тотчас остановился, закрылся руками и знаками просил завязки. Это обстоятельство служит доказательством того, что маркизцу быть без такого убранства столь же стыдно и непристойно, как европейцу без нижнего платья. Маркизские женщины обычно покрывают свое тело тканью, сделанной из коры таким образом, что одним концом оборачивают себя вместо юбки, а другой накидывают через левое плечо, оставляя правую или обе груди обнаженными. Это называется у них полным нарядом, а запросто ходят совсем нагие, закрыв только бедра небольшим лоскутом ткани. Иные из мужчин стригут волосы вокруг всей головы, оставляя их только на темени. Другие выбривают всю верхнюю часть головы, кроме двух клочков по сторонам, которые завязывают в пучки, так что они кажутся рогами. Иные же обнажают одну сторону вдоль головы, а на другой оставляют длинные волосы. Некоторые из них красят свое тело желтоватым цветом, другие намазывают его кокосовым маслом. Все вообще носят в ушах вместо серег раковины или тоненькие кусочки дерева. Шею украшают ожерельем из свиных клыков, раковин, касаткиных зубов или просто из дерева, усаженного красными горошинами. Женщины, когда бывают в полном наряде, также намазываются кокосовым маслом, смешанным с желтой краской. Волосы имеют длинные и в задней части головы связывают их в пучок.

Пища, употребляемая островитянами, состоит из рыбы, кокосов, бананов, плодов хлебного дерева и корня, называемого тарро[77]. Жители привозили к нам и сахарный тростник, но, кажется, его растет у них немного. Мужчины и женщины едят вместе, кроме тех случаев, когда обед бывает в вышеупомянутых столовых. Свиней также немного, и потому их употребляют в пищу только во время какого-либо празднества.

Недавно жители этой губы терпели такой сильный голод, что многие из них вынуждены были рассеяться по горам, оставив жен и детей, и питаться всем тем, что только могли сыскать. По словам Робертса, в одной этой губе умерло около 400 человек, или около четвертой части всех ее обитателей.

Судя по доброте и кротости нравов местных жителей, нельзя даже и подозревать, чтобы они были людоедами. Однако же, по уверению Робертса, они в самом деле употребляют в пищу взятых ими в плен неприятелей. Мы получили от них несколько человеческих черепов, из которых иные были проломаны камнями. Эти трофеи зверской и бесчеловечной их победы мы выменивали на ножи.

Маркизцы ведут войну на море и на суше. Их оружие состоит из булавы, копья и узкого весла с круглой ручкой, которое употребляется вместо сабли. Все это оружие делается из весьма твердого дерева.

Булава имеет в длину около 4 3/4 фута [1,5 м]. Один ее конец бывает кругловатый, а другой – широкий и плоский. На нем обычно вырезаются разные украшения. Весло длиной в 6 футов [1,8 м], а копье – от 11 до 13 футов [от 3,4 до 4 м]. Кроме того, они используют пращи, которыми довольно далеко и метко кидают камни. Хотя этот народ, по словам Робертса, и храбр, однако же нападает на неприятеля всегда украдкой и чрезвычайно боится огнестрельного оружия. Такой страх вселил в них американский корабль, выстрелом с которого был убит королевский старший брат. В то время как он плавал около этого корабля, кто-то из островитян бросил хлебный плод и попал в капитана корабля. Часовой без всякого приказания выстрелил из ружья и вместо виновного убил невинного королевского брата. Этот случай так сильно подействовал на всех островитян вообще, что даже вид ружья приводит их в содрогание.

Каждый здешний житель чистосердечно верит, что душа деда переселяется в его внука. Если бесплодная женщина ляжет под мертвое тело своего деда, то непременно забеременеет. Верят в существование нечистых духов, которые будто бы иногда, приходя к ним, свистят и страшным голосом просят пить кавы (кава, какао – прим. ред., или ава, напиток уже довольно известный из описаний прежних мореплавателей) и поесть свинины. Никто из жителей не сомневается, что если эти требуемые нечистым духом продукты поставить посреди дома и чем-нибудь накрыть, то через некоторое время они обязательно исчезнут.

Военных маркизских лодок видеть мне не случалось; обычные же их лодки продолговатые и узкие. Дно их выдалбливается из цельного дерева, к которому потом нашиваются бока. Нос прямой, как у галеры. По нему весьма удобно выходить на берег. На корме горбылем выводится довольно длинное дерево, в конец которого проходит шкот[78] треугольного паруса из тонкой рогожи. Чтобы лодка во время плавания не опрокидывалась, между носом и кормой кладутся поперек два длинных шеста, на концы которых привязывается перевес, или коромысло, состоящее из довольно толстого бревна, которое при наклоне лодки, упираясь в воду, мешает ей опрокинуться.

Природа острова Нука-Гива изобильна. Он горист, окружен водопадами, которые не только имеют с моря прекрасный вид, но и снабжают жителей прекрасной водой. Климат здоровый и весьма способствует долголетию островитян. Робертс уверял меня, что многие здешние обитатели доживают до ста лет. Я сам видел королевскую мать, уже восьмидесятилетнюю, однако не чувствовавшую никаких признаков старости. Море, окружающее берега острова, изобилует рыбой, но жители, как кажется, небольшие охотники рыбной ловли, ибо она требует трудов, а иногда и сопряжена с опасностями. Плодоносных дерев и кореньев, употребляемых в пищу, растет там множество. Самые важные деревья следующие.

Туму-мей, или хлебное дерево[80]. Ветви широкие, листья похожи на фиговые, но гораздо больше и темноватого цвета. Плод имеет овальный вид, к концам несколько сжатый, светло-зеленого цвета, но, сорванный, он через два-три дня темнеет. Поперечник длины спелого плода от 5½ до 6½ дюймов [от 14 до 16 см], а ширина от 4 до 5 дюймов [от 10 до 12 см]. Это весьма полезное для здешних жителей дерево приносит плоды три раза в год. Первый, самый лучший урожай, бывает около января и называется мейнуе; второй – около сентября, а третий – около половины июня; последний именуется коуме. Из коры этого дерева делается толстая ткань, которую иногда окрашивают в желтый цвет с помощью какого-то корня и кокосового масла.

Туму-еги. Так называется кокосовая пальма, плод которой и польза, им приносимая, известны уже всему свету.

Меика, банановое или платановое дерево[81]. Здесь их много видов. Иные из них, как мне и самому случалось видеть, имеют плоды длиной в 9 дюймов [23 см], а окружностью 7½ дюймов [19 см]. Обычные же плоды бывают не длиннее 6 дюймов [15 см].

Туму-иши. Род каштанового дерева; приносит плоды в мае и ноябре.

Тыману. Дерево весьма крепкое. Из него строятся военные лодки; в окружности бывает около 9 футов [3 м]. Кроме упомянутых лодок, использовать его ни на что больше не позволяется.

Туму-маи, походит на ольху. Из него жители строят свои обычные лодки.

Кенаи. Мягкое дерево, используемое в основном для челнов и перегородок. Оно принимается очень скоро. Стоит только отрубленную или сломанную ветвь посадить в землю, как она в самое короткое время пустит корни, как наша верба или ива.

Пуа-деа. Самое толстое из всех растущих на острове деревьев. Говорят, что иные из них имеют до 30 футов [9 м] в окружности. Рубить его запрещено. Однако же ветви срезываются для жертвоприношений. Их разводят на кладбищах для тени.

Когу. Это дерево употребляется на дрова. На нем растут черные ягоды, которые смешиваются с душистым корнем для окраски тела в желтый цвет.

Тоар. Весьма крепкое дерево. Из него делаются копья, военные булавы и прочее оружие.

Фоу. Дерево средней величины. Из его коры островитяне прядут нитки, употребляемые на рыбные сети и на веревки. Говорят, что ветви этого дерева состоят из 8 слоев, которые очень удобно сдирать один за другим.

Еути. Из коры этого дерева делается белая ткань, причем самым простым способом. Набрав довольно большое количество коры, ее до тех пор мочат, пока древесные частицы отделятся от жилок, которые потом колотят вальком. Расплющиваясь, они соединяются между собой и составляют как бы лист бумаги. Наконец, расстилают эту материю по земле. Высохнув, она становится годной к употреблению.

Е-ама, или свечное дерево. Плоды его служат свечами. Они похожи на небольшие каштаны. Очистив, их нанизывают на прутик и при необходимости зажигают.

Гиаба. Большое дерево, из которого делается ткань белого цвета для поясов, употребляемых мужчинами.

Фоа. Оно служит для украшения. На нем растут шишки, подобные кедровым, но гораздо крупнее. Разломив их и нанизав зерна, жители носят их на шее и голове вместо цветочных венков.

Tay. Род иньяма. Листья его вкусом напоминают капустную рассаду, если хорошо приготовлены.

Карпе. Длиной обычно около 3 футов [1 м]. Большая часть его растет в земле. Он созревает за 12 месяцев и приготовляется вместо иньяма, или вроде пудинга.

Гое. Род картофеля. Островитяне едят его только в случае неурожая других растений, ибо он горьковат и мало питателен.

Титоу. Похож на нашу репу, растет на полях.

Тогугу. Величиной с кокосовый орех. Сваренный, напоминает кисель.

Из трав на острове растет только одна, которую можно употреблять в пищу. Она походит на горчицу и называется емаге. Мы сами неоднократно употребляли ее в качестве салата, и она нам очень понравилась.

Глава седьмая. Плавание корабля «Нева» от Вашингтоновых до Сандвичевых [Гавайских] островов

Отплытие от острова. Нука-Гивы. – Остров Овиги [Гаваи]. – Обмен вещей с островитянами. – Острова Мове [Мауи] и Отувай [Кауаи]. Описание Отувая

Май 1804 г. 18 мая с самого утра ветер дул с востока-юго-востока, и были беспрестанные шквалы. Но так как мы находились тогда между островами Уа-Боа и Нука-Гива, то не испытывали никакого беспокойства, кроме того, что ежеминутно спускали и поднимали паруса. Около 9 часов я видел корабль «Надежда» под парусами. Он, как кажется, только что лег в дрейф под самым берегом для подъема гребных судов. Спустясь к нему, мы обошли юго-западную оконечность Нука-Гивы и направились к северу, желая открыть тот мыс, который видели 8-го числа, находясь по северную сторону острова. Но поскольку корабль «Надежда» пошел на запад-юго-запад, то и я, чтобы не разминуться с ним, вынужден был в полдень сделать то же самое, удовлетворившись видом одной западной стороны Нука-Гивы и определив широту его юго-западной оконечности. Перед выходом из гавани мы решили идти к западу-юго-западу на три градуса, чтобы посмотреть, нет ли в той части каких-либо островов, еще не открытых до этого времени, как это предполагает Маршанд.

19 мая дул восточный ветер, погода была ясная. В полдень, по нашим наблюдениям, мы были под 9° 30´ ю. ш. и 141° 30´ з. д., а к 8 часам вечера прошли указанные выше три градуса. Не приметив ничего даже похожего на землю, мы взяли направление к Сандвичевым островам[82].

Запасшись достаточным количеством плодов, я приказал всей команде выдавать по одному кокосовому ореху и по три банана в сутки на человека, а во время завтрака употреблять пивное сусло, чтобы этим заменить недостаток свежего мяса, которое с самого нашего отплытия из Бразилии употребили не более трех раз.

20 мая. Ветры большей частью дули с востока и северо-востока так тихо, что сегодня мы были только на 6° с. ш. и 146° 12´ з. д. Следовательно, мы вторично перешли линию равноденствия[83]. В это время нам попалась акула длиной около 7 футов [2 м], которую тотчас разрезали и приготовили к обеду. Нельзя сказать, чтобы ее мясо было слишком противным, так как оно понравилось всем матросам и офицерам, только мне одному оно показалось хуже мяса дельфина.

С 3 июня установились северо-восточные ветры, а погода, которая в минувшие четыре дня была переменной, превратилась в постоянную и приятную, так что мы ничего больше не желали, как только скорого прибытия к Сандвичевым островам. Удивительно, что вместо юго-восточного пассата почти постоянно дул северо-восточный ветер, за исключением нескольких дней, вероятно, случайных. Со времени нашего перехода через экватор из опыта я узнал, что не только воздух, но и вода стали гораздо холоднее, поэтому больше не видно было ни птиц, которыми наши корабли были часто окружены в подобных этим широтах, ни рыб, кроме акул.

8 июня утром в 9 часов мы увидели на северо-западе остров Овиги [Гаваи], а в полдень пеленговали восточную его оконечность.

Около 2 часов пополудни мы приблизились к берегам так, что могли легко рассмотреть жилища, которых на оконечности находится довольно много. К нам приехали шесть лодок, в каждой – по два-три человека. Первый из этих островитян, взойдя на корабль, приветствовал каждого встречного, говоря ему «гау-ду-ю-ду» и хватая за руку. Он, конечно, перенял эти слова у кого-то из англичан, живущих на острове. Сначала я питал себя приятной надеждой получить от них какие-либо свежие съестные припасы, но в своем ожидании ошибся. Островитяне привезли к нам немного ткани и другие маловажные безделицы. Пролежав до 5 часов в дрейфе, мы наполнили паруса, чтобы на ночь, которая была пасмурной и дождливой, удалиться от берега.

9 июня в 3 часа пополудни мы спустились к западу, а в исходе 11-го часа нам открылась юго-западная оконечность острова. Обойдя ее, мы остановились на дрейфе против одного жилища, в ожидании направлявшихся к нам двух лодок. Обе они пристали к кораблю «Надежда». Первая привезла свинью весом около 2½ пудов (40 кг), за которую привезший требовал сукна, но так как последнего на корабле не было, то ее отвезли обратно на берег. Пробыв почти на одном месте до 4 часов пополудни и не видя никакого челна, мы опять удалились от берега на ночь.

10 июня погода стояла приятная, дул умеренный восточно-северо-восточный ветер, который потом повернул к северу и так стих, что подойти к берегу было никак невозможно. В полдень, видя южную оконечность острова на северо-востоке, мы производили наблюдения на 18° 58´ с. ш.

Сегодня Крузенштерн распрощался со мной, твердо решившись в следующую ночь отправиться на Камчатку. Я было уговаривал его задержаться здесь еще дня на три, чтобы обеспечить себя свежей провизией, в которой он испытывал такой недостаток, что даже офицеры более двух месяцев питались одной солониной. Но рвение этого человека и желание провести свое предприятие самым лучшим образом были непоколебимы. На мои уговоры он отвечал, что все матросы корабля «Надежда», по освидетельствованию врача, совершенно здоровы.

В 8 часов вечера подул восточный ветер. Мы легли в дрейф, а корабль «Надежда» направился к юго-западу.

11 июня на рассвете ветер повернул к западу. С его помощью мы подошли к губе Карекекуи с намерением в нее войти, ибо трехдневный опыт показал, что у берегов снабдить себя свежими продуктами невозможно. В это время юго-западный мыс острова Овиги находился от нас на западе-юго-западе, а северо-западный – на северо-востоке. Около 8 часов к нам приехала лодка с англичанином Льюисом Джонсоном из местечка, называемого Оери-Руа, лежащего неподалеку от юго-западной оконечности. На лодке был также мальчик Джордж Керник, коренной сандвичский житель, который путешествовал с капитаном Пюжетом и жил в Англии семь лет. На мой вопрос, в каком положении находится ныне остров Овиги и можно ли на нем получить без затруднений и опасности необходимые нам припасы, Джонсон ответил, что здешний король, решаясь вести войну против острова Отувая [Кауаи], живет теперь со всеми своими старшинами на острове Вагу [Оау], и что, хотя мы в Карекекуи не найдем никого, кроме простого народа, однако же будем приняты со всевозможной учтивостью. Он добавил, что в отсутствие короля всем руководит англичанин Юнг, который, хоть и живет в нескольких милях от губы, однако, узнав о нашем прибытии, не замедлит к нам явиться. Несмотря на это, я приказал, чтобы корабль был готов на всякий случай. За упомянутой лодкой явились еще три, из которых на одной привезли два поросенка. Их нам уступили за 9 аршин [6 м] толстого холста. Я купил также несколько тканей за кусок пестрого тика. Направляясь к северу, мы подошли к самому берегу и повернули на другую сторону, так как ветер подул тогда к северо-западу.

Хотя ветер и позволял нам направлять свой путь на северо-северо-запад, однако без помощи течения, которое, как уверяют здесь, у самых берегов направлено почти всегда к северу, было бы невозможно обойти южный мыс. Находясь в одной миле [1,8 км] от берега, я послал ялик и катер на буксир, а между тем старался пользоваться морским течением. В пять часов, обойдя южный мыс губы, я положил якорь на 17 саженях [31 м], где грунтом был песок с ракушкой. Поскольку время уже начало склоняться к вечеру, то мы тотчас офертоенились[84]. При входе первая глубина составляла 40 сажен [73 м], вторая – около 36 [65 м], а третья – около 28 сажен [51 м], грунт – коралл с битыми ракушками; потом 22 и 17 сажен [40 и 31 м], а грунт – песок с ракушкой. Подходя к губе, я боялся, чтобы к кораблю не подъехало множество лодок, которые могли бы помешать нам в работе. Однако мы не видели ни одной по случаю табу, во время которого ни один человек не может быть на воде. После захода солнца, когда запрещенное время закончилось, к нам приплыли около ста женщин. Но так как я приказал ни одной из них не входить на корабль, то они отправились обратно на берег, негодуя на свою неудачу.

12 июня. Вместе с рассветом явились к нам лодки с разными припасами. Сперва мы купили все съестные припасы, сколько их ни было, а потом брали ткань и другие редкости. Узнав, что Юнг запретил продавать европейцам свиней без его ведома, я тотчас послал Джонсона к начальнику сказать, что если он не пришлет мне свежего мяса, то корабль «Нева» в тот же самый вечер уйдет в море. Такое объявление немедленно подействовало. Сам старшина приехал к нам с двумя свиньями и с большим количеством кореньев. Мы приняли его весьма приветливо и дали ему три бутылки рому, два топора и шляхту[85]. Выразив нам свое удовольствие, он обещал и впредь снабжать нас припасами. Между тем покупка редкостей продолжалась весьма успешно, и не только офицеры, но и матросы накупили множество разных вещей. Хотя островитяне охотно меняли свои товары на ножи и небольшие зеркала, но всего важнее для них были наша набойка и полосатый тик, так что за кусок той или другой материи, длиной в 4 аршина [около 3 м], что называется по-здешнему пау, можно было достать аршин 20 [метров 14] лучшей ткани островитян. Даже и простой холст имел высокую цену. Наоборот, на железные обручи, которыми мы запаслись в огромном количестве, никто и смотреть не хотел. Старшину я пригласил к обеду. Он ни от чего не отказывался, даже от водки и вина, употреблял все, что подавалось на стол, с большим аппетитом и, наконец, достаточно захмелел. Вечером опять многочисленное венерино войско окружило корабль, но я велел переводчику передать, что никогда ни одной женщины на корабль не будет пущено, и просил старшину приказать всем лодкам удалиться, так как солнце было уже на закате, после которого я не позволял оставаться ни одному островитянину. Эту мою просьбу он тотчас выполнил, так что при спуске флага мы остались одни. После чрезвычайного шума, продолжавшегося весь день, такая перемена всем нам была приятна. Невзирая на запрещение Юнга, мы сегодня купили двух больших свиней, столько же поросят, две козы и десять кур, а также бочку сладкого картофеля, несколько кокосов, тарро и сахарного тростника.

13 июня около 8 часов утра наш корабль был опять окружен лодками, а к полдню приехал старшина с четырьмя большими свиньями, из которых одну он подарил, а за остальные взял полторы полосы железа. Я давал ему за них другие вещи, но он уверял меня, что свиньи принадлежат королю, который приказал отдать их только за полосовое железо. Кроме этого, мы купили утром около дюжины кур и двенадцать небольших свиней.

После обеда я объявил старшине о моем желании посетить берег, в связи с чем он и отправился туда вперед. Под вечер поехали и мы, с 12 вооруженными гребцами. Бурун у деревни Карекекуи был довольно велик, и потому мы вынуждены были пристать у Вайну-Нагала, где старшина встретил меня и сказал, что он на всех жителей наложил табу. В самом деле, ни один человек не следовал за нами, все сидели у своего дома. Миновав несколько бедных хижин, мы вошли в кокосовую аллею, где на деревьях старшина показал нам множество пробоин, оставшихся от пушечных ядер после убийства капитана Кука[86], и уверял, что при этом англичане убили много народа. Из аллеи мы продолжали путь по берегу одни, ибо старшина извинился, что он не может идти с нами, потому что на этой дороге стоит храм, мимо которого им запрещено проходить. В селении Карекекуи первым строением, обратившим наше внимание, был огромный амбар, или сарай, в котором король хранил до войны шхуну, построенную капитаном Ванкувером. После этого мы вошли в другой, где строилась двойная лодка старшины, который в этом месте опять присоединился к нам и повел нас к себе. Несколько отдохнув в его жилище, мы пошли смотреть королевский дворец. Это строение, кроме своей обширности, ничем не отличается от прочих. Оно состоит из шести домов, или, точнее, хижин, построенных у пруда. Здесь нет ничего искусственного, все оставлено в природном виде. Первая хижина, в которую мы вошли, называется королевской столовой. Во второй король угощает самых знатных своих подданных и приезжающих европейцев. Третья и четвертая предназначены для его жен, а пятая и шестая служат кухней. Все они составлены одинаковым образом из шестов, обнесены и покрыты древесными листьями. В некоторых из них прорезано по два небольших окна в углу, а у других только двери, шириной в 2½ фута [0,75 м] или 3 фута [1 м]. Каждый дом стоит на возвышенной каменной площадке и обнесен невысоким палисадом. Не могу сказать, в каком порядке содержится этот дворец во время королевского в нем пребывания, но при нашем осмотре, кроме отвратительной неопрятности и грязи, мы ничего не видели. Старшина, войдя в первую хижину, тотчас снял с себя шляпу, башмаки и кафтан, подаренный ему нашими офицерами, уверяя меня, что никто из островитян не может входить в палаты овитского [гавайского] владетеля в верхней одежде, а должен остаться только в одной повязке (маро), которой из благопристойности они прикрывают тайные части тела.

Из дворца он повел нас в королевскую божницу. Она обнесена палисадом; перед входом стоит истукан, представляющий божество, которому поклоняются островитяне. Внутри палисада, по левую сторону, находятся, также у входа, шесть больших идолов, а далее небольшой домик, внутрь которого, по словам нашего проводника, нам было запрещено войти. Однако и снаружи было видно, что в нем ничего нет.

Перед палисадом есть другое огороженное место, в котором также поставлено несколько идолов. Не зная языка этих островитян, я не мог получить никаких сведений об их вере и духовных обрядах и потому поневоле вынужден был погасить свое любопытство. Сопровождавший нас старшина, не будучи знатным местным вельможей, не мог близко подходить к главному храму. Однако мы и без него продолжали идти к нему. Этот храм построен на возвышенности и обнесен сделанным из жердей палисадом, длиной около 50, а шириною около 30 шагов. Он имеет форму четырехугольника. На стороне, прилежащей к горе, поставлены 15 идолов, перед которыми сооружен жертвенник из необработанных шестов, очень похожий на рыбную сушильню. Здесь-то жители приносят свои жертвы. Во время нашего осмотра мы нашли тут множество разбросанных кокосов, бананов и небольшого жареного поросенка, по-видимому, принесенного недавно. По правую сторону от жертвенника стояли две небольшие статуи, а несколько далее – небольшой жертвенник для трех идолов, против которых на другой стороне находилось такое же число истуканов. Один из них, кажется, от ветхости, подперт шестом. Близ моря стоял небольшой и уже почти развалившийся домик.

Пока мы все это рассматривали, к нам подошел главный жрец. Через переводчика я задавал ему много вопросов, но он мало удовлетворил мое любопытство. Я только мог узнать от него, что 15 статуй, обернутых по пояс тканью, представляют божества войны. Идолы, стоящие по правую сторону жертвенника, изображают божества весны или начала растений, а находящиеся напротив них истуканы – божества осени, заботящиеся о зрелости плодов. Упомянутый нами выше небольшой жертвенник посвящен божеству радости, перед которым жители веселятся и поют в урочное время. Следует признать, что храмы сандвичан, кроме сожаления по поводу слепоты и невежества последних, не могут возбудить в путешественнике другого чувства. В них нет ни чистоты, ни приличествующего таким местам украшения, и если бы не было в них истуканов, выдолбленных, впрочем, самым грубым образом, то каждый европеец принял бы их за изгороди для скота. При выходе из этих мест мы перелезли через низкую каменную ограду, а жрец прополз в ворота, или, точнее, в лазейку, уверяя меня, что если бы он осмелился последовать нашему примеру, то по их уставу непременно лишился бы жизни. Этих нелепых, на одном лишь невежестве основанных правил, здесь великое множество, и потому чужестранец, по своему неведению, может иногда подвергнуться наказанию, хотя не столь жестокому, как местный житель.

От упомянутого храма мы отправились к своим шлюпкам другой дорогой, но она была усеяна таким множеством камней, что, перескакивая с одного на другой, мы едва не переломали себе ног. Проходя мимо множества хижин, встречавшихся на нашем пути, мы приметили только три или четыре так называемых хлебных дерева, да и те в самом плохом состоянии. Между тем растение, которым здесь окрашивают ткань в красный цвет, растет в довольно большом количестве. О домах жителей вообще можно сказать, что они повсюду не отличаются чистотой и опрятностью. Собаки, свиньи и куры – неразлучные товарищи островитян. Они вместе с ними сидят, едят и прочее.

Около 6 часов оставили мы берег, и тогда на нас высыпало смотреть до тысячи островитян, которые все по приказу старшины находились у своих домов. Прибыв на корабль, я узнал, что в наше отсутствие куплено некоторое количество провизии.

14 июня с самого утра начался опять обмен товарами и продолжался довольно выгодно до приезда к нам старшины. С этой минуты съестные припасы начали вдруг дорожать. Подозревая в этом одного островитянина, который находился у нас на корабле, я велел его удалить, после чего торг пошел по-прежнему. Сегодня старшина привез с собой две больших свиньи и продал их нам за два платья, которые были приготовлены для подарков. Кроме этого, мы выменяли 12 поросят и несколько кур, но они обошлись нам довольно дорого. На самом рассвете разнесся слух, что в губу Тувай-Гай [Кавайае] прибыл большой корабль, а потому Юнг приехать к нам не может. Слуху этому я, однако, не поверил, решив, что жители хотели нас напугать, надеявшись продать нам свои вещи подороже.

15 июня торг продолжался по-прежнему, но только все подорожало, кроме птицы, а после завтрака приехал и Юнг. Он очень жалел, что до вчерашнего дня ничего не слышал о нашем прибытии. Полагая, что в этом повинен старшина, я сегодня не позвал его к обеду. Он тотчас почувствовал это и обещал впредь не только помогать нам в покупке припасов, но даже привезти самую большую свинью в подарок, чтобы загладить свой проступок. Юнг привез с собою шесть свиней, из которых две подарил мне, а за прочие просил полтора куска тонкой парусины, уверяя, что они принадлежат королю. Но поскольку мне не хотелось дать ему более одного куска, то я и не купил их.

После обеда я с офицерами и Юнгом отправился в Тавароа, желая увидеть место, где Европа лишилась славнейшего мореплавателя, капитана Кука. При самом выходе из катера находится камень, на котором пал этот бессмертный человек, а вскоре мы увидели и ту гору, где, как говорят жители, сожгли его тело. На ее утесах множество пещер, в которых хранятся кости умерших, а также то место, где с древних времен складывают скелеты здешних владетелей. Последний король Тайребу погребен здесь же.

В Тавароа расположены девять небольших храмов, точнее, оград, наполненных идолами. Приставленный к ним жрец уехал в это время на рыбную ловлю, поэтому войти в середину нам было запрещено. Впрочем, между этими и карекекуйскими храмами нет никакой разницы. Они только гораздо меньше последних. Каждый из них посвящен особому божеству и принадлежит кому-нибудь из здешних старшин. Потом мы посетили сестру главного старшины этих мест, который находится в войске при короле. Ей, кажется, уже более 90 лет. Лишь только Юнг сказал, что приехал начальник корабля, как она, взяв меня за руку, хотела было ее поцеловать, говоря, что лишилась зрения и не может видеть, каков я. Мы застали ее сидящей под деревом и окруженной народом, который, казалось, больше насмехался над ее старостью, чем оказывал уважение. Она говорила много о своей приверженности к европейцам, а потом пригласила нас в свой дом, который, кроме величины, ничем от всех прочих хижин не отличался. Обойдя все жилища, мы не нашли на взморье и до гор никакой травы. Все пространство было покрыто лавой, обломками которой обнесены даже дома, вместо каменного палисада.

Возвратившись на корабль, мы нашли на нем двух американцев из Соединенных Штатов. Один из них в прошлом году был на северо-западном берегу Америки и уведомил меня о разорении местными жителями нашего селения, находящегося в заливе Ситкинском, или Ситке. Известие это я счел тем более вероятным, что еще перед нашим отправлением из Кронштадта в гамбургских газетах упоминалось нечто подобное.

На следующий день поутру приехал ко мне Юнг и отдал привезенных им вчера четырех свиней за один тюк парусины. За такую же цену я купил еще четырех у старшины. Итак, к полудню мы уже были снабжены всеми нужными припасами. После обеда мы начали сниматься с фертоеня, а около 9 часов, при береговом ветре (в жарких климатах береговой ветер всегда дует ночью или когда солнце находится под горизонтом, а морской – днем[87]), который здесь никогда не меняется, вступили под паруса. К нашему сожалению, оба каната были несколько потерты, особенно плехтовый, т. е. якорная цепь правого якоря, хотя якоря были брошены на песчаном грунте. Поэтому можно заключить, что под ним находится коралл. Если бы мне пришлось остановиться здесь вторично, то я подвинулся бы около кабельтова ближе к горе, где по лоту оказался чистый вязкий песок. Едва мы сошли с места, ветер прекратился, и мы вынуждены были буксироваться из губы. Юнг расстался с нами у выхода из губы, а Джонсон уехал уже утром. Я их обоих одарил всем полезным и нужным и также послал подарок молодому старшине, у которого живет Джонсон, так как он сам сначала прислал нам подарки и хотел приехать на корабль, но не смог из-за смерти своей жены.

17 июня. На рассвете 17-го числа мы были в 6 милях [11 км] от места, где наш корабль стоял на якоре. В полдень, по наблюдениям, мы находились под 19° 34´ 49˝ с. ш. В 6 часов при начавшемся небольшом ветре мы продолжали свой путь. Против западной оконечности острова Овиги показался остров Мове [Мауи]. За северным мысом губы Карекекуи, сколько я мог заметить, морское течение направлено к северо-западу, а еще раньше устремляется на самый мыс, и поэтому следует весьма остерегаться этого места, чтобы в случае внезапной тишины не сесть на мель.

18 июня. В 3 часа пополуночи ветер начал дуть с северо-востока, а к 7 часам так усилился, что корабль шел по 9 миль [16 км] в час. Это немало обрадовало нас, ибо бороться с тишиной и маловетрием весьма неприятно, а особенно находясь вблизи берегов, где из-за слишком большой глубины остановиться на якоре нельзя. Отправляясь от острова Овиги, я был сперва намерен побывать на острове Вагу, где в это время находился овигский король со всем своим флотом и войском, и посмотреть на военные приготовления гавайцев. Хотя для столь немаловажного и весьма любопытного обстоятельства можно было бы пожертвовать несколькими днями, но, узнав, что там началась эпидемия, я решил идти прямо к острову Отуваю. В полдень, по нашим наблюдениям, мы находились под 20° 20´ с. ш. и 157° 42´ з. д. (по хронометрам №№ 136 и 50).

19 июня в 5 часов мы увидели на северо-западе остров Отувай, а около 8 часов прошли его южную оконечность и легли вдоль берега. Близ губы Веймеа [Уаимеа] подошли к нам четыре лодки, из которых на одной было пять человек, а на остальных – по одному. Они привезли с собой только копья, которые и были раскуплены нашими офицерами. На мою долю досталось опахало из хвостов тропических птиц, за которое я дал ножик. Ветер был свежий до западного мыса, у которого вдруг наступило полное безветрие, отчего наш корабль двигался мало-помалу, до самого вечера, только течением между островами Онигу [Ниау] и Отувай. Между тем пожаловал к нам король этих островов Тамури. Взойдя на корабль, он тотчас заговорил по-английски, а потом показывал свидетельство от морских капитанов, которых он снабжал съестными припасами. Прочитав эти бумаги, я старался ему втолковать, что европейцы, боясь подвергнуться опасности в его владениях, неохотно заезжают и весьма редко в них останавливаются, а потому и советовал ему добрым и честным своим поведением заслужить у них такое же доверие, каким пользуется ныне овигский владетель Гаммамея, к которому иногда за один год заезжает от 10 до 18 кораблей. Он меня уверял, что при всем его старании снискать доверие и любовь европейцев ему это совершенно не удается и никто к нему не приезжает. Узнав, что мы недавно оставили остров Овиги, он спрашивал о тамошней жизни. Легко можно было догадаться, к чему клонилось его любопытство. Я отвечал ему, что Гаммамея находится на острове Вагу, откуда еще до моего прибытия он подошел бы к Отуваю, если бы не помешала болезнь, которая заставляет его даже возвратиться домой и оставить все военные приготовления. Слова эти, по моему наблюдению, вызвали в Тамури большую радость. Однако он дал мне понять, что твердо решился защищать себя от неприятеля до последней капли крови. По его уверению, на острове Отувае находилось тогда до 30 000 человек, среди которых было пятеро европейцев, 40 фальконетов[88], три шестифунтовые старинные пушки (с ядром в 6 фунтов (2,4 кг) весом) и большое количество ружей.

Вместе с королем взошел на корабль человек с небольшой деревянной чашкой, опахалом из перьев и полотенцем. Видя множество врезанных в чашку человеческих зубов, я спросил, что это значит, и услышал в ответ, что король в эту чашку плюет, а зубы принадлежат его умершим приятелям. Но похоже, этот сосуд здесь только для вида, так как король почти непрерывно плевал на палубу. Я подарил ему байковое одеяло и многие другие безделицы, но он неотступно просил полосового железа и красок, показывая нам, что он строит большое судно. Однако я был вынужден ему отказать; таким образом, наш гость, выпив два стакана грога, отправился на берег. Цветом тела он не отличался от остальных островитян, но плотнее многих из них. Во время пребывания его на корабле опрокинулась одна лодка, но двое гребцов, под присмотром которых она находилась, оказались настолько проворными, что тотчас же ее перевернули и переловили все, что в ней было. Такое случается здесь нередко, и даже в открытом море.

20 июня в 2 часа пополуночи ветер подул с северо-востока, а к восходу солнца так усилился, что остров Отувай, который находился в 20 милях [37 км] к юго-востоку, около 6 часов утра скрылся от нас за очень короткое время. В полдень мы производили астрономические наблюдения, по которым оказались северная широта 23° 06´ и западная долгота 160° 11´. Опасаясь встречи с западными ветрами, по прекращении пассатных, мы легли на северо-северо-запад, чтобы можно было выйти в западную долготу 165° и достигнуть 30° с. ш. Мое намерение было держаться на остров Уналашку, а потом направиться к Кадьяку.

Остров Отувай горист и в ясную погоду должен быть виден издалека. Западный берег, мимо которого мы прошли весьма близко, населен и имеет приятный вид. Со стороны моря он выглядит как низменность, а потом постепенно возвышается. Дома на острове показались мне лучше сандвичских, каждое строение окружено деревьями. Жаль только, что здесь нет хорошей гавани, ибо Веймеа открыта для всех ветров, кроме восточных.

Остров Онигу лежит к западу от Отувая. Хоть он и невелик, но высок. При нем находятся два островка, один по северную, а другой по юго-западную сторону. Разные коренья, сладкий картофель и другая зелень растут там в громадном изобилии, и европейские корабли могут ими запасаться с избытком.

Наконец, я должен отдать должное жителям Сандвичевых островов, особенно обитающим в Карекекуи, где мы простояли шесть дней. Хотя нас постоянно посещали лодки, не имели ни малейшей причины быть недовольными. Каждый островитянин, приезжавший к нам, оставался для обмена товарами от восхода солнца до заката, но все было тихо и спокойно. Словом, никто из нас ничего дурного за ними не приметил.

Глава восьмая. Описание Сандвичевых [Гавайских] островов, особенно острова Овиги

Июнь 1804 г. Сандвичевы острова открыты капитаном Куком в 1778 году. По мнению некоторых, они уже в 1542 году были известны Испании, но испанцы, стремясь тогда исключительно к открытию драгоценных металлов, считали нужным скрыть их настоящее положение. Однако же неоспоримо и то, что Европа до конца восемнадцатого столетия не имела ни малейших сведений об этом важном архипелаге. Его составляют следующие острова: Овиги [Гаваи], Мове [Мауи], Тугурова [Каулауи], Ренай [Ланаи], Тороту [Молокаи], Вагу [Оау], Отувай [Кауаи], Онигу [Ниау], Оригоа, Тагура, Мороки[89]. Из них три последних по своим малым размерам могут быть помещены в числе больших камней. Они занимают пространство от 18° 54´ до 22° 15´ с. ш. и от 154° 50´ до 160° 31´ з. д.[90]

Этот архипелаг, во время открытия его капитаном Куком, принадлежал трем разным владельцам, а теперь разделяется на два главных владения, из которых первое составляют Отувай, Оригоа и Тагура, а второе – все прочие, лежащие к югу острова. Отуваем владеет ныне Тамури, а Овигой – Гаммамея[91].

Последний, по всем собранным мной сведениям, считается человеком весьма храбрым и редких дарований. С самого начала своего вступления во владение принадлежащими ему островами он всячески старался заслужить себе доверие у европейцев, а потому корабли пристают к его островам не только без всякого опасения, но и абсолютно уверенными в том, что они будут приняты благосклонно и снабжены всеми необходимыми для мореплавателей запасами. От такого поведения он и сам получает большую пользу, ибо приходящие европейские корабли доставляют ему множество вещей, нужных или полезных для общежития. Его войско доведено до такого состояния, что может считаться непобедимым между островитянами Южного моря[92]. За десять лет до правления Гаммамеи железо на Сандвичевых островах было столь редко, что малый его кусок считался лучшим подарком, но ныне никто на него смотреть не хочет. Гаммамея успел завести небольшой арсенал. Имеет при себе до пятидесяти европейцев, которые частью составляют его совет, а частью управляют войсками. Соединенные Американские Штаты снабжают его пушками, фальконетами, ружьями и другими военными снарядами, а потому все эти вещи для островитян уже не редкость.

Короли Сандвичевых островов имеют самодержавную власть. Их владения хотя и считаются наследственными, однако редко после смерти короля сильнейший не имеет притязаний. Гаммамея сам вступил во владение насильственным образом после смерти Тайребу. Сперва он разделил Овиги с сыном покойного короля, а потом захватил и весь остров. После короля первую власть имеют здесь нуи-нуи-эиры. Некоторые из них так сильны, что почти не уступают и самим правителям.

Военные силы королевства составляют все островитяне, способные носить оружие. Каждый островитянин с самых юных лет приучается к воинским подвигам. Король, отправляясь в поход, приказывает всем или только некоторым из своих нуи-нуи-эиров (вельмож) следовать за собой с их подданными. Кроме этой, так сказать, милиции, король содержит еще небольшую гвардию, составленную из самых искусных ратников, которая всегда находится при нем. Гаммамея с помощью европейцев построил себе несколько шхун от 10 до 30 тонн и вооружил их фальконетами.

Поскольку определенных законов, да и понятия о них здесь совсем нет, то сила занимает место права. Король, даже лишь по своей прихоти, может каждого подвластного ему островитянина лишить жизни. Такая же власть предоставлена и всякому начальнику в управляемой им области. Если эти князьки поссорятся между собой, то свои распри решают или не обращаясь ни к кому, или жалуются иногда королю, который на принесенные ему жалобы обычно отвечает: «прекратить ссору оружием». Когда какой-либо нуи-нуи-эиры нанесет королю оскорбление, то последний посылает гвардию или убить, или привести к себе виновного. В случае же ослушания, если преступник силен и имеет многих приверженцев, междоусобная война бывает неминуема.

Для описания нравственности жителей этих островов достаточно привести в пример два происшествия, случившиеся по прибытии Юнга на Овиги. Первый из них следующий. Один островитянин съел кокос в запрещенное время, или табу, за что ему надлежало лишиться жизни. Кто-то из европейцев, услышав о столь странном обычае и желая спасти несчастного, просил короля пощадить его. Но тот, выслушав все доказательства чужестранца с большим вниманием, отвечал, что Овиги не Европа, следовательно, должна существовать и разница в наказаниях. Виновный был убит.

Второй случай. Король дал Юнгу землю с некоторым числом людей. В одном из принадлежавших ему семейств находился мальчик, которого все любили. Отец его поссорился со своей женой и решил с ней развестись. При этом вышел спор, у кого должен остаться сын. Отец сильно настаивал оставить его при себе, а мать хотела взять с собой. Напоследок отец, схватив мальчика одной рукой за шею, а другой за ноги, переломил ему спину о свое колено, отчего несчастный лишился жизни. Юнг, узнав об этом варварском поступке, пожаловался королю и просил наказать убийцу. Король спросил Юнга: «Чей сын был убитый мальчик?» Получив ответ, что он принадлежал тому, кто его умертвил, он сказал: «Так как отец, убив своего сына, не причинил никому другого вреда, то и не подвергается наказанию». Впрочем, он дал знать Юнгу, что тот имеет полную власть над своими подданными и если хочет, то может, без всякого сомнения, лишить жизни того, на кого пришел жаловаться.

По этим двум примерам можно судить и о других нравах гавайцев. То, что во всей Европе считалось бы малейшим проступком, на острове Овиги наказывается смертью, жестокий же и варварский поступок остается без всякого внимания, а иногда считается даже справедливым.

Все здешние гражданские и духовные постановления заключаются в табу. Это слово имеет разный смысл, но собственно означает запрещение. Король волен наложить табу на все, на что только пожелает. Однако есть и такие табу, которые он сам непременно должен исполнять. Последние установлены издревле и соблюдаются с уважением и строжайшей точностью. Самое большое из них называется макагити, или 12-й месяц года. Кроме того, каждый месяц, исключая ойтуа, или 11-й, имеет по четыре табу. Первый именуется огиро, или 1-й день, второй – мугару, или 12-й, третий – орепау, или 23-й, а четвертый – окане, или 27-й. Табу огиро продолжается три ночи и два дня, остальные по две ночи и одному дню. Эти табу могут считаться духовными, прочие же все светские или временные и зависят от короля, который объявляет их народу через жрецов.

Табу макагити походит на наши святки. Целый месяц народ проводит в разных увеселениях: песнях, играх и примерных сражениях. Король, где бы он ни находился, должен сам открыть этот праздник. Перед восходом солнца он надевает на себя богатый плащ (одеяние, или покрывало, украшенное красными и желтыми перьями. Его подробное описание помещено уже во многих других путешествиях) и потом на одной, но чаще на нескольких лодках отъезжает от берега, приноравливаясь так, чтобы вместе с солнечным восходом опять пристать к нему. Для встречи короля назначается один из сильнейших и искуснейших ратников. Во все время плавания он следует по берегу за королевской лодкой. Как только она пристанет и король, выходя на берег, сбросит с себя плащ, этот ратник, находясь на расстоянии не далее 30 шагов, изо всей силы бросает в него копье, которое король должен или поймать, или быть убитым, ибо в этом случае, как говорят, нет ни малейшего потворства. Изловив копье, король оборачивает его тупым концом кверху и, держа под мышкой, продолжает свой путь в геяву, или главный храм богов. Это служит народу знаком к открытию праздничных забав. Повсюду начинаются примерные битвы, и воздух мгновенно наполняется летающими копьями, которые для этого специально делаются с тупыми концами. В продолжение макагити всякие наказания прекращаются.

Этот обряд островитяне соблюдают с такой строгостью, что если бы кто и вздумал напасть на какую-либо отдаленную королевскую область или на принадлежащую кому-нибудь из вельмож землю, то никто из них не может оставить места, где он проводит праздник. Некто советовал нынешнему королю отменить это празднество, указывая, что он каждый год должен подвергать свою жизнь явной опасности без всякой пользы. Но Гаммамея с надменностью отвечал, что он столь же искусно умеет ловить копье, сколь самый искуснейший из его подданных бросает его, и, следовательно, ничего не опасается.

Время у сандвичан разделяется следующим образом. Год состоит из двенадцати месяцев, а каждый месяц из тридцати дней. Дни делятся не на часы, но на части, например: восход солнца, полдень и заход. Время между солнечным восходом и полднем, а также между полднем и заходом солнца опять делится на две части. Год начинается с нашего ноября.

Жители Сандвичевых островов признают существование добра и зла. Они верят, что после смерти будут иметь лучшую жизнь. Их храмы наполнены идолами, как у древних язычников. Иные из них представляют божество войны, другие – мира, иные – веселья и забав и прочее. В жертву приносят плоды, свиней и собак, из людей же убивают в честь своих богов одних только пленников или возмутителей спокойствия и противников правительства. Это жертвоприношение больше относится к политике, нежели к вере. Здешнее духовенство к своему званию готовится с самого детства. Во время табу оно дает наставления народу. Здесь есть также особая секта, последователи которой утверждают, что они своими молитвами могут испросить у богов власть убить всякого, кого только пожелают. Эта нелепая секта называется когунаанана, и, как кажется, члены ее с самого детства учатся многим хитростям и обманам. Когда кто-нибудь из них вздумает сделать эту безбожную молитву, то через кого-либо дает знать об этом жертве своей варварской злобы. Этот бедный человек, по своему слепому суеверию, которое у гавайцев выходит за всякие пределы, узнав о молитве, произносимой ему на погибель, лишается ума и чахнет или убивает самого себя. Немудрено, если в подобном случае упомянутые изверги используют еще что-нибудь. Впрочем, родственники несчастного человека, доведенного до самоубийства, имеют право нанять кого-нибудь из вышеуказанных собратьев, чтобы он своей молитвой отомстил злодею. Однако же еще никогда не случалось, чтобы хоть один из их сообщников лишился от этого жизни или, по крайней мере, разума.

Геяву, или храм сандвичан, не что иное, как открытое четырехугольное место, огороженное кольями, на одной стороне которого находятся статуи, поставленные полукругом на небольшом приступке. Перед этой толпой идолов стоит жертвенник, также из шестов. По сторонам палисада находятся истуканы, представляющие также разных богов. При входе стоит обыкновенно большая статуя. Истуканы сделаны самым грубым образом и без всякой соразмерности. У многих из них головы втрое больше туловища, которое ставится на столб. Некоторые без языков, другие с языками, но в несколько крат больше естественных. У одних на голове поставлены разные чурбаны, а у других рты прорезаны дальше ушей.

Выше было упомянуто, что островитяне приносят в жертву своим идолам также мятежников и пленных. Это варварское жертвоприношение производится следующим образом: если мятежник или пленный принадлежит к знатному роду, то вместе с ним убивают от 6 до 20 его сообщников, смотря по состоянию виновного. В большом капище на этот случай приготовляется особенный жертвенник с множеством кокосов, платанов и кореньев. Убитых сперва сжигают, а потом кладут на плоды, начальника в середине, а товарищей и помощников по обеим сторонам, ногами к главному божеству войны и на некотором расстоянии друг от друга. Между ними помещают свиней и собак. В таком положении они остаются до тех пор, пока тела сгниют. Тогда головы принесенных в жертву насаживают на палисад капища, а кости кладут в специально для этого приготовленное место. Об этом рассказывал мне через переводчика главный жрец большого капища в Карекекуи. Но Юнг уверял меня, что этот рассказ не вполне правдив. По его словам, особенных жертвенников в этом случае никаких и никогда не делается, а тела кладутся ничком просто на землю, так что руки одного лежат на плечах другого, и к идолам головами. Трупов не обжигают огнем, и собак также не приносят в жертву, кроме только тех случаев, когда моления идолам делаются о женщинах, ибо у гавайцев собаки почти исключительно принадлежат этому полу. Юнг рассказывал мне, что с окончанием этого обряда налагается табу, называемое гайканака, на десять дней, по истечении которых головы убитых людей накалываются на ограду капища, а кости, составляющие руки, ноги и бедра, кладутся в особое место, все же остальное сжигается. Я не могу судить, какой из этих рассказов правдивее. Кажется, что Юнг, живя долгое время между островитянами, мог бы составить ясное представление о жертвоприношениях гавайцев.

Похороны на острове Овиги совершаются с неравной пышностью, в зависимости от состояния людей. Бедные обертываются в простую ткань и погребаются у берегов или в горах. Ноги умершего загибаются так, что пятками достают до самой спины. Напротив того, знатных людей одевают в богатое платье и кладут в гробницу, вытянув руки умершего вдоль туловища. Потом тело ставится в особо построенный для него домик, где остается до тех пор, пока совершенно истлеет. После этого кости собираются в скелет и кладутся в особое место. В честь умершего вельможи убивают до шести любимейших его подданных. Но самый лютый и бесчеловечный обряд совершается после смерти короля. В два первых дня после его кончины умерщвляется по два человека. Потом строится домик, куда ставится покойник, одетый в самую великолепную одежду, какую только можно иметь на этом острове. Во время постройки домика убивают еще двух человек. После истления королевского тела приготовляется другое здание, причем опять два человека лишаются жизни. На это второе кладбище переносят королевские кости и одевают снова, первое же платье истлевает вместе с трупом. По происшествии некоторого времени созидается храм в честь умершего владетеля и приносятся в жертву еще четыре человека. Королевские кости, перенесенные в это последнее место, составляются так, чтобы скелет походил на сидящего человека или имел бы такое положение, в котором младенец пребывает в утробе матери. Наконец, кости одевают в третий раз и в таком состоянии оставляют их навсегда. После смерти короля все его подданные ходят нагие и целый месяц предаются распутству. В продолжение этого времени мужчина может требовать от всякой женщины, чего только пожелает, и ни одна из них, даже сама королева, не смеет отвергнуть его требования.

Подобная нелепость бывает и после смерти здешних вельмож, но не так долго, да и то в одном только владении покойного. Об этом я узнал также от вышеупомянутого жреца. Юнг и это известие во многом оспорил. Он утверждал следующее: 1) гробов здесь никаких нет, и кости большею частью вынимаются из рук, ног и бедер, все же остальное сжигается вместе с остатками тела покойника; 2) общение мужчин с женщинами продолжается только несколько дней, исключая молодых людей, которые иногда забавляются и дольше; 3) после кончины короля и знатных вельмож умерщвляются только те, кто еще при жизни покойника клянется умереть с ним вместе. Они содержатся гораздо лучше прочих подданных.

Какое из этих мнений справедливее, решить невозможно, не будучи очевидцем этого обряда. Я заметил только одно несходство в рассказе жреца о королевском погребении. По его уверению, кости каждого умершего владетеля должны навсегда оставаться в геяву, т. е. специально для этого построенном капище. Мне же показывали в одном утесе пещеру, в которой лежат кости их владетелей, до последнего, Тайребу. Может быть, они переносятся туда по истечении некоторого времени, или в этой самой пещере делается для каждого умершего короля особое отделение, которое также называется геяву.

Печаль об умершем выражается выбиванием себе передних зубов, стрижкой волос и царапанием тела до крови в разных местах. После смерти вельможи каждый из его подданных выбивает себе по одному переднему зубу, так что если бы случилось ему пережить многих своих господ, то под конец он непременно остался бы без зубов. Хотя этот странный обычай здесь введен не очень давно, исполняется он везде с большой точностью.

Сандвичане среднего роста, цвет кожи светло-каштановый, лицом различны. Многие мужчины похожи на европейцев. В женщинах же есть что-то особенное. Они круглолицые, нос почти у каждой из них плосковатый, глаза черные, а удивительнее всего, что они весьма сильно походят друг на друга. Волосы у обоих полов черные, прямые и жесткие; мужчины подстригают их разным способом, но самый распространенный состоит в том, чтобы волосы были обрезаны наподобие римского шишака. Женщины же остригаются довольно коротко, оставляя спереди ряд волос дюйма в 1½ [сантиметра в 3,5]. Остальные волосы каждый день после обеда намазываются известью, составленной из коралла, отчего они приобретают бело-желтоватый цвет. Почти то же самое делают иногда и мужчины с волосами, представляющими как бы перо у шишака. Увидев их, можно подумать, что у островитян от природы двухцветные волосы.

Сандвичане, вопреки почти всем островитянам Тихого океана, ничем не намазывают своего тела и не прокалывают ушей. Серьги я заметил только у одного отувайского короля. На руке они носят запястья из слоновой или из какой-либо другой кости. Женщины иногда украшают свои головы венками из цветов или из разноцветной шерсти, выдергивая ее из сукон, привезенных к ним европейцами. Что же касается остальной одежды, то она состоит из куска ткани длиной 4½ аршина [около 3 м], а шириной около ½ аршина [35 см] или немного шире. Первым опоясываются мужчины, а последним обертываются по пояс женщины. В холодную погоду они накидывают на плечи четырехугольный кусок толстой ткани, сложенной в несколько раз, которая служит им вместо шубы. В обычное время как богатые, так и бедные одеваются одинаково, но в праздники или в каких-либо особенных случаях первые наряжаются в плащи из перьев, которые вместе с шлемами и веерами представили бы великолепное зрелище в любом европейском театре. При всем том они великие охотники до одежды европейцев. Поношенные рубахи, фуфайки или сюртуки можно очень выгодно променять у них на продукты и другие вещи. Мы наделили их одеждой, которая из-за своей ветхости для нас уже совершенно не годилась, но островитяне ей были чрезвычайно рады, и многие из них приезжали к кораблю в наших обносках. Хотя предшествовавшие нам мореплаватели утверждают, что сандвичане склонны к воровству, я за ними ничего подобного не заметил. Правда, на корабль «Нева» мы пускали их понемногу, однако они могли бы что-нибудь украсть.

Каждый день к нам подъезжало для торга человек до тысячи, и, кроме честности, мы от них ничего не видели. Впрочем, скоро они стали величайшими барышниками. При торге они так единодушны, что твердо удерживают цену на продаваемый ими товар. Если кому случится что-нибудь выгодно продать, то об этом в одно мгновение узнают по всем лодкам, и каждый из них за подобную вещь просит ту же цену. Железо, бывшее здесь в прежние времена в большой цене, ныне не стоит почти ничего, кроме одного полосового, которое островитяне берут довольно охотно. Лучшими же вещами считались: простой холст, набойка, ножницы, ножики с красивыми черенками и зеркала. За куски обручей, за которые на острове Нука-Гиве мы получали от 6 до 10 кокосов или по 2 ветви бананов, в Карекекуи могли мы получить лишь самые незначительные вещи.

На Овиги в течение минувших десяти лет много переменилось, и все подорожало. Причину такой дороговизны следует приписать судам Соединенных Штатов, которых в одно лето приходит до восемнадцати, чтобы запастись всеми нужными продуктами на все остальное плавание.

Насколько хорошими показались мне маркизские дома, настолько же не понравились сандвичские. Последние строятся, похоже, совсем без учета климата, ибо походят на наши крестьянские амбары, с той только разницей, что крыша на них делается выше, а стены, напротив того, весьма низки. Редкие из них имеют окна, да и то самые маленькие, а большая часть строится с одной только дверью, с рамой, подобной нашим слуховым окнам, в которую едва можно пролезть. Пол устилается сухой травой, а сверх ее кладутся рогожи. У богатых бывает до шести лачуг, построенных рядом одна с другой. Каждая из них имеет особое назначение. Одни служат спальней, другие – столовой, жилищем для жен, слуг, служанок и кухней. Они строятся на каменных основаниях и обносятся низким палисадом, который обычно бывает во многих местах изломан свиньями или собаками.

Пища сандвичан состоит из свинины, собак, рыбы, кур, кокосов, сладкого картофеля, бананов, тарро и иньяма. Рыбу едят иногда сырую, остальное пекут. Употребление свинины, кокосов и бананов женщинам запрещено, а мужчинам разрешено все.

Свиней здесь не колют, а душат, обвязав рыло веревкой, и готовят в пищу следующим образом. Вырыв яму и наложив один или два ряда камней, разводят на них огонь (который производится здесь трением). Потом кладут еще камни так, чтобы воздух проходил между ними свободно. Когда камни раскалятся, то их разравнивают, чтобы они лежали плотно, покрывают тонким слоем листьев или камыша, на который кладется животное, и поворачивают его до тех пор, пока не сойдет вся щетина. Если же и после этого останутся еще волосы, то их соскребают ножами или раковинами. Очистив тушу таким образом, разрезают брюхо и вынимают внутренности, а между тем огонь разводится вторично, и как только камни раскалятся, то их разгребают, оставив лишь один слой, на который стелют листья и кладут свинью, наполнив выпотрошенное брюхо горячими камнями, обернутыми в листья. После этого животное покрывают листьями и калеными камнями, а сверху засыпают песком или землей. В таком положении оно остается до тех пор, пока изжарится.

Коренья приготовляют таким же образом, с той только разницей, что до покрытия их горячими каменьями поливают водой.

Знатные, или эиры, не могут пользоваться огнем, разведенным простым народом, а должны разводить его сами. Знатный же у равного себе не только может взять огня, но даже и готовить на нем свое кушанье. Мне неизвестно, позволено ли простому народу брать огонь у своих господ, но говорят, что это иногда случается.

Что касается употребления пищи женщинами, здесь наблюдается весьма странный обычай. Им не только запрещено есть в доме, где обедает мужчина, но даже входить в него. Мужчина же может быть в женской столовой, но к пище не прикасается. Вне дома, например в поле, на лодке, оба пола могут есть вместе, исключая пудинг, приготовляемый из корня тарро.

Сандвичане употребляют соль и охотники до соленой рыбы и мяса. Готовят они в пищу также катышки из муки корня тарро, которыми запасаются для дальних путешествий. Из них, размочив их сначала в пресной или соленой воде, приготовляют они нечто вроде саламаты[93], несколько похожей на мучной раствор.

Свадебных обрядов здесь не существует. Мужчина и женщина, понравившись друг другу, живут вместе, пока не рассорятся. При каких-либо неприятностях расходятся без всякого обращения к гражданским властям. Каждый островитянин может иметь столько жен, сколько в состоянии содержать. Но обычно у короля их бывает три, у знатных – по две, а у простолюдинов – по одной. Духовенство пользуется таким же правом. При всем этом сандвичане чрезвычайно ревнивы, но только не по отношению к европейцам.

Жители Сандвичевых островов, сколько можно было заметить, довольно умны и уважают европейские обычаи. Многие из них достаточно хорошо говорят по-английски. Все же без исключения знают по несколько слов и произносят их по-своему, т. е. неправильно. По-видимому, они большие охотники путешествовать. Многие просили меня взять их с собой, не только не требуя никакой платы, но отдавая все свое движимое имущество. Юнг уверял меня, что суда Соединенных Штатов нередко берут отсюда людей, которые со временем делаются хорошими матросами.

Можно, наверное, считать, что сандвичане вскоре совершенно преобразятся, особенно если царствование нынешнего их владетеля продолжится еще несколько лет.

Один из его сыновей обладает редким дарованием. Войдя со временем в обладание отцовским наследством и получив европейское воспитание, он сможет ускорить просвещение своего отечества. Ему нужно будет усилить себя поддержкой простого народа, который весьма привержен к своим правителям. Тогда будет легко сломлено сопротивление местных вельмож, или нуи-нуи-эиров, а также других важнейших старшин, которые из-за своих личных выгод, вздумают, может быть, восстать против нововведений.

Сандвичане живут в таких местах, которые, при малейшем прилежании, могут принести им большие доходы. Леса у них достаточно, даже есть и такой, из которого можно строить небольшие суда. Один только сахарный тростник, растущий здесь в большом изобилии и без всякого присмотра, доставит островитянам громадные богатства, если они надумают превращать его в сахар или ром, на которые на американских берегах теперь чрезвычайный спрос.

Главный же недостаток их местоположения состоит в том, что ни один остров не имеет закрытой от ветра гавани. При этом там есть такие губы, в которых кораблям стоять на якоре гораздо спокойнее, нежели на Тенерифе и Мадере (через некоторое время я узнал от шкипера бостонского корабля «Океина», что на острове Вагу находится весьма хорошая, закрытая от всех ветров гавань).

Сандвичский народ, похоже, имеет большую способность и вкус к ремеслам. Все производимые ими вещи очень хороши, но искусство в тканях даже превосходит воображение. Увидев их в первый раз, я никак не мог поверить, чтобы первобытный человек имел столь изящный вкус. Смешение цветов и отличное искусство в рисунке, со строжайшим соблюдением соразмерности, прославили бы каждого фабриканта этих тканей даже в Европе, особенно если принять во внимание, что сандвичане производят столь редкие и удивительные изделия самыми простыми орудиями.

Сандвичане делают свою ткань из дерева, известного у европейских ботаников под названием Monis papyrifera[94], следующим образом. После снятия с дерева коры отделяются лыки, которые разрезаются на небольшие куски наподобие стружек и мокнут в воде до тех пор, пока не загниют. Затем они разбиваются на четырехугольной доске, отчего жилистые частицы, соединяясь между собой, расплющиваются и составляют тонкую ткань, которая напоследок огранивается краской, добываемой из кореньев и ягод. Полосатые же и другие узорчатые ткани рисуют тонким бамбуковым прутиком, у которого один конец расщеплен. Приготовление тканей и наведение на них узоров предоставлено женщинам. Для этого они используют разные круглые и четырехугольные вальки. На каждой стороне последних делается особенная резьба, например, на одной сделаны тонкие полосы, на другой – потолще, на третьей – клеточки, на четвертой – дорожки, проведенные змейкой, и т. д.

Глава девятая Царствование Гаммамеи [Камеамеи]

Вступление его во владение после смерти Тайребу. – Военные его подвиги. – Сухопутные и морские силы. – Краткое описание острова Овиги

Июнь 1804 г. После кончины короля Тайребу на острове Овиги произошли волнения, в результате которых владение было разделено между его сыном Кяувой и его родственником Гаммамеей. Поскольку с очень давних времен между Овиги и островами, лежащими к северу, продолжалась война, то Гаммамея, приведя в порядок свои домашние дела, в 1791 году отправился на двух тысячах лодок с восемью тысячами воинов против короля Гайкери, во владении которого находились тогда острова: Вагу, Морекай, Ренай и Мове. Сначала он напал на последний из них как на главное местопребывание своего неприятеля, который после нескольких кровопролитных сражений вынужден был покориться сильнейшему.

После сдачи острова Мове оозигские войска пошли против островов Морекая и Реная, которые также после упорного сопротивления покорились победителям. В начале 1792 года Гаммамея, готовясь к дальнейшим своих битвам, получил известие, что Кяува напал на собственные его владения. В ту же минуту он выбил у себя несколько передних зубов и со всеми силами отправился на Овиги.

Побежденный Гайкери, удалившийся тогда на остров Вагу, воспользовался отсутствием своего победителя, переехал опять на остров Мове и возвратил все отнятое у него неприятелем. Гаммамея, пристав в губе Товайгай, нашел там своего противника, который, испугавшись столь скорого и внезапного его возвращения, удалился внутрь своих владений. Гаммамея погнался за ним и после нескольких небольших сражений между обоими войсками восторжествовал, наконец, использовав следующую хитрость. Он распустил слух, что желает прекратить войну и возвратиться в свои владения с тем, чтобы построить капище богам. Войска Кяувы, поверив этому слуху, ослабили все меры предосторожности, а Гаммамея, пользуясь этим, стремительно напал на них и полностью разбил. Кяува едва спасся, а победитель приказал принести в жертву своим богам несколько убитых и взятых в плен знатных людей. Вскоре после этого, по случаю наступившего табу макагити, военные действия остановились. После окончания табу Гаммамея, разделив свое войско на две части, одну из них отдал под начальство храброго Тайаны, а с другой сам выступил в поход. Кяува также не бездействовал. Он собрал все свои силы и решил защищать оставшееся ему после отца наследство. Но ничто не могло противостоять храбрости его соперника. Эта жестокая и кровопролитная война продолжалась до конца 1794 года, когда Кяува, признав полное свое бессилие, был вынужден сдаться. Гаммамея стал, таким образом, единовластным обладателем всего острова Овиги. В таком положении находились эти места, когда капитан Ванкувер пристал к их берегам. Узнав, что обитатели островов непрерывно враждуют между собой, он использовал всякие способы к их примирению, и ему уже показалось, что он достиг успеха в столь похвальном деле. Но лишь только его корабли скрылись от берегов, как враг тишины и согласия опять взялся за свое. Говорят, будто бы жители острова Мове похищали людей с Овиги и, принося их в жертву своим богам, раздражали Гаммамею. Но мне кажется самым вероятным то, что он, став гораздо сильнее прежнего, твердо решил покорить своих соседей.

Получив известие о смерти Гайкери и о том, что его сын Трайтшепур, вступив в обладание наследством, поссорился со своим дядей, владетелем острова Отувая [Каудай], Гаммамея приказал тотчас собрать войска, в числе которых находилось восемь европейцев. Он вооружил фальконетами построенную капитаном Ванкувером шхуну и, взяв с собой три медные трехфунтовые пушки, отправился в поход. Упоминаемые здесь пушки принадлежали шхуне «Фейер-Америкен», захваченной островитянами в 1791 году.

Война началась опять с острова Мове. Но так как ни этот остров, ни другие уже не оказывали прежнего упорного сопротивления, то все были взяты в самое короткое время, исключая Вагу, который сдался только в 1795 году, после смерти Тайаны. Этот очень храбрый человек впоследствии изменил своему королю. Гаммамея, отправившись на Вагу, приказал Тайане следовать за ним с особым отрядом войск. Но вместо того, чтобы пристать к назначенному месту, тот высадил свои отряды в другом и соединился с войском Трайтшепура. Гаммамея, пристав к берегу, ожидал своего вождя, полагая, что тот еще находится в море. Вдруг он увидел его в качестве своего вооруженного врага. Такое предательство могло бы поколебать многих, но храбрый Гаммамея немедленно решил напасть на бунтовщика и разбил его после кровопролитного сражения. После окончания битвы Тайана, как и многие его товарищи, был принесен в жертву, а головы их были воткнуты на ограду капища.

В 1796 году Гаммамея вынужден был приехать на Овиги для укрощения мятежа, поднятого братом убитого Тайаны, эиры Намутаги. Пробыв на этом острове около года, он опять возвратился на Вагу для подготовки к походу против острова Отувая [Каудаи], где находится и поныне.

По уверению Юнга, Гаммамея имеет с собой около 7 тысяч войск и 50 вооруженных европейцев. При нем находится также восемь четырехфунтовых пушек, одна шестифунтовая и пять трехфунтовых, сорок фальконетов, шесть небольших мортир и до 600 ружей. Он не имеет также недостатка в порохе и в других военных припасах. Морские же его силы состоят, кроме обыкновенных военных лодок, из 21 шхуны, от 10 до 30 тонн, которые при необходимости вооружаются фальконетами и управляются европейцами. С таким ополчением Гаммамея намеревался прошлой весной идти против неприятеля, но ему помешала свирепствовавшая тогда болезнь, лишившая его многих сандвичских воинов на острове Вагу. Во время нашего пребывания многие из островитян думали, что Гаммамея, отказавшись от своего намерения выступить против острова Отувая, вскоре возвратится на Овиги, где был крайне нужен. Оставаясь без надзора, в отсутствие его и всех старшин, островитяне слишком обленились, так что земля уже не приносит того урожая, который давала прежде. Гаммамея, по-видимому из политических соображений, забрал с собой всех нуи-нуи-эиров и оставил управлять островом одного Юнга.

Юнг служил боцманом на одном корабле Соединенных Штатов, который в 1791 году заходил к острову Овиги для снабжения свежими продуктами. Капитан позволил ему ночевать на берегу, сказав, что если корабль ночью снимется с якоря, то он может приехать утром за гавань. На самом рассвете Юнг, услышав пушечный выстрел с корабля, хотел тотчас отправиться, но, придя к берегу, узнал, что на все лодки наложено запрещение, или табу, и только на следующее утро он может взять лодку. Юнг вынужден был остаться. На другой день король получил известие, что шхуна «Фейер-Америкен» взята на северной стороне острова, и все находившиеся на ней люди перебиты, кроме Девиса. Такая новость заставила островитян удержать у себя Юнга. Однако король дал ему честное слово, что на первом европейском судне он может отправиться, куда пожелает. Каждый из знатных островитян, желая утешить Юнга, дал ему по частице земли, так что он вдруг сделался богатым. Своим поведением он вскоре снискал к себе уважение как короля, так и народа. Он уже участвовал во многих сражениях, а ныне занимает должность королевского наместника.

Остров Овиги – самый большой из всех Сандвичевых островов; он простирается на расстояние 80 миль [около 150 км] с севера к югу и почти на столько же с востока на запад. Берега его во многих местах утесистые, некоторые пологие, но внутри остров мало-помалу возвышается и переходит в склоны гор Роу [Мауналоа], Kay [Маунакеа], Ворорай[95]. Первая из них, согласно измерению, упоминаемому в третьем путешествии капитана Кука, имеет высоту 18 000 футов [5486 м]. Лава и другие вулканические вещества, которыми заполнены овигские берега, дают основание полагать, что этот остров в прежние времена содержал много подземного огня. На нем, по словам жителей, и теперь между восточной оконечностью и горой Роа[96] находится извергающее пламя отверстие, которое называют Таура-Пери. Юнг также говорил мне, что три года назад гора Макаура, лежащая по западную сторону острова, недалеко от губы Товайгай, выбросила столько лавы, что заполнила небольшую губу, лежащую у ее подошвы, и погубила множество селений. Но с того времени она затихла, и в ней осталось только одно отверстие. Хотя овигские берега не представляют собой ничего особенного, и население занимается исключительно рыбной ловлей или торговлей с приходящими судами, но внутренность острова весьма плодородна. Там живут земледельцы, которые излишками своего урожая снабжают иностранные корабли. Остров производит кокосы, бананы, платаны, тарро, иньям, сладкий картофель, лук, капусту, редьку, дыни, арбузы, тыквы и прочее. Но важнее всего для путешественников, нуждающихся в свежем мясе, то, что на нем водится множество свиней. Ванкувер во время своего пребывания на Овиги оставил там немного рогатого скота. Теперь его уже достаточное количество, и приезжающие сюда европейцы вскоре будут получать отсюда говядину и баранину. Коз разведено огромное количество. Мы купили двух за самую безделицу; мясо их очень вкусное. Жаль только, что все эти животные одичали и живут в горах, хотя благодаря этому, собственно, и настолько размножились, ибо природа здесь гораздо лучше способствует их развитию, нежели уход островитян. Недавно стадо быков, сойдя в долины, испортило многие посадки. Король приказал переловить этих животных, для чего было отряжено тысяча человек. Но дикие быки, увидев себя окруженными, рассвирепели, сами начали сражение и, убив четырех человек, опять скрылись в горы. Легко может случиться, что Овиги скоро будут заполнены диким скотом. У одного только короля я видел корову с теленком, которых он намерен держать дома. Сначала здесь водились только свиньи и темношерстные крысы, величиной немного больше обычной мыши. Последних и ныне на Овиги такое множество, что островитяне вынуждены вешать от них как можно выше всякие вещи. На одном американском судне недавно привезли сюда двух лошадей. Нынешний владелец этого острова сумел снискать себе такую любовь иностранцев, что каждый из них при вторичном приезде привозит что-нибудь новое и полезное для островитян.

На Овиги немного птиц. Из домашних водятся куры, но в небольшом количестве, а из диких: серый гусь, кулики, ястребы, вороны и небольшая птичка с крючковатым носом и красным брюхом. Крылья же, голова и хвост ее темно-серого цвета. Ее красными перьями сандвичане украшают свои плащи и шлемы. Самая маленькая желтая птичка, перья которой используются для украшений, встречается редко. К этому еще нужно добавить два вида серых птичек, похожих на нашу коноплянку.

Рыбы ловится у берегов довольно много. У островитян я видел разнообразную соленую рыбу и, между прочим, летучую рыбу длиной в 1 фут [около 30 см].

Пресмыкающихся здесь почти нет, кроме ящериц. Из них мохнатые считаются у островитян священными. Они обыкновенно водятся в домах и весьма отвратительно выглядят.

Овиги делятся на шесть частей со следующими названиями: Кона, Когола, Гамакуа, Гидус, Пуна и Kay. Ими владеют нуи-нуи-эиры, или вельможи острова. Каждая из этих частей разделена на гопуи, или уезды, которыми управляют неки-неры-эиры. Гопуи раздроблены на разные небольшие уделы, которые отдаются земледельцам (каждый земледелец имеет право оставить землю своего господина и перейти на другую или занять какое-либо ненаселенное место, но это случается весьма редко). Большая топуа может иметь таких участков до тридцати. Каждый островитянин платит двойные подати: одну – королю, а другую – нуи-нуи-эиру той части, где он живет. Подати состоят из свиней, собак, тканей и красных и желтых перьев, служащих для украшения плащей.

Глава десятая. Плавание корабля «Нева» от Сандвичевых островов до острова Кадьяка

Июнь 1804 г. Несколько отойдя от острова Отувая, мы ушли от северо-восточного пассата, а вместо него наступили юго-западные ветры и мрачная погода, в продолжение которой мы иногда могли видеть лишь морских птиц. Летучая рыба уже не попадалась нам в северной широте 25°, и с того времени мы находились в совершенно холодном климате. Такая резкая перемена погоды и употребление свинины вызвали было желудочные заболевания среди матросов, но хина с вином и теплая одежда скоро их излечили. Впрочем, эти неприятные обстоятельства компенсировались тем, что мы довольно скоро приближались к месту, которое было пределом половины нашего путешествия, ибо, по произведенным 27-го числа наблюдениям, мы находились под 36° 24´ с. ш. и 164° 03´ з. д. Последнюю можно считать точной, потому что она отличалась лишь на 6 миль [11 км] к западу от лунной, которую я вычислил несколько дней назад.

29 июня дул сильный юго-западный ветер. Со вчерашнего числа мы прошли параллель, на которой капитан Кук, Диксон[97] и другие мореплаватели видели разные признаки земли. Но я ничего подобного не заметил. Правда, из-за слабой прозрачности атмосферы мы не могли далеко видеть, однако же можно было встретить хотя бы птиц, о которых упоминают путешественники.

30 июня. Находясь в северной широте 42° 18´ и западной долготе 163° 12´, мы встретились с животным, которое играло у самого судна более часа. Оно казалось фута три [около метра] длиной, с довольно пушистым хвостом около 2 футов [0,6 м]. Голова его походит на собачью, с тонкой длинноватой мордой. Шерсть на спине темная, а под брюхом и мордой белая. Я принял его за выдру и решил, что мы находились тогда близ какой-либо неизвестной земли, потому что эти животные не могут отплывать далеко от берега. Но, не имея времени убедиться в своем предположении, мы оставили это до более удобного случая и продолжали свой путь к северу. Хотя в это время совсем не было ветра, однако мы испытывали довольно сильный холод, особенно ночью, когда термометр упал почти до 1,5°. Не знаю, какой вывод можно сделать об этом климате, когда почти среди лета мы обнаружили глубокую осень. Возможно, частые туманы и сырость мешают солнечным лучам нагревать воздух. Судя же по широте, климат должен был бы быть подобным такому, что и в южной части Европы[98].

3 июля, достигнув 48° 20´ с. ш. и 160° 41´ з. д., мы видели тюленей и множество уток, между которыми находились так называемые топорки. Последние не отлетают далеко от земли.

7 июля мы были в северной широте 54° 27´ и в западной долготе 157° 08´. Полагая, что мы находимся недалеко от острова Чирикова, я приказал убрать лишние паруса; в полночь достали лотом дно на 70 саженях [128 м]; грунт – ил с мелким серым песком. В своем предположении мы были уже совершенно уверены, так как утки и топорки сегодня окружали нас стадами. Часто нам попадались также кусты морской капусты[99], которая больше похожа на лук, но впредь мы и будем так ее называть (как назвали ее живущие на Кадьяке наши промышленники).

8 июля. На другой день юго-восточный ветер, который начал было дуть со второго часа ночи, вовсе прекратился. Поскольку морского лука около корабля плавало довольно много, я приказал из любопытства достать одну луковицу. От шишки или от головки этого растения идут две ветви с продолговатыми листьями; середина ствола пустая, на тонком конце его находятся волоски, покрытые темно-красной слизью.

К полудню показалось солнце, но широты наблюдать нам не удалось. В 2 часа пополудни мы увидели остров Чирикова на северо-северо-востоке в 40 милях [74 км]. Сперва он представился в виде трех холмов, которые потом как бы слились в единую возвышенность, с восточной стороны утесистую, а с западной пологую. Впрочем, он не столь высок, как описывает его капитан Ванкувер. К юго-западу от западной стороны его лежит риф, длиной около 3 миль [5,5 км], на конце которого находится большой плосковатый камень. Не имея сегодня никакой возможности проверить местоположение острова, я отложил это до другого удобного случая, а в продолжение туманной ночи старался держаться не менее 12 миль [22 км] от берега.

9 июля. На другой день около 10 часов утра небо очистилось, и мы находились в 22 милях [41 км] к северо-северо-востоку от острова. В полдень мы производили наблюдения в северной широте 55° 52´. Юго-восточная оконечность острова была тогда в 27 милях [50 км] на юго-запад 170° по правому компасу[100] (что найдено по крюз-пеленгу[101]) и потому широта ее северная 55° 42´ 50˝, а долгота западная 155° 23´ 30˝ по двум хронометрам.

Проверив положение этого острова, мы продолжали свой путь по настоящему направлению и скоро увидели на северо-востоке острова: Ситхунак и Тугидак в 35 милях [65 км]. К ним мы подошли уже к вечеру, и, хотя тогда уже стемнело, были видны высокие хребты и оконечности мысов.

10 июля. Во втором часу пополуночи мы пришли на глубину 55 сажен [100 м], грунт – белый песок с илом. Поскольку в это время дул сильный ветер, то, взяв рифы, мы легли в дрейф. Это несколько нас задержало, ибо не ранее как в 2 часа на западе открылась восточная часть острова Ситхунака, а за ней появился и давно ожидаемый Кадьяк[102]. Этот остров мы увидели на северо-востоке в 18 милях [33 км] и по двуголовому мысу, описанному в путешествии Дугласа[103], легко установили свое местоположение. Чем больше приближался корабль «Нева» к берегам, тем они казались изрезаннее. Так как дальние горы были еще покрыты снегом, то вместе с утесистыми мысами они представляли хотя и неприятную, но величественную картину природы. В 4 часа мы подошли к гавани Трех Святителей, откуда к нам приехал один русский промышленник и несколько коренных жителей острова Кадьяка на своих байдарках (кожаных лодках). Эти гости для нас были тем приятнее, что привезли довольно большое количество свежей рыбы. Я предполагал к вечеру дойти до мыса Чиниатского, но ветер нас задержал так, что только к заходу солнца мы могли приблизиться к острову Салтхидаку.

11 июля дул южный ветер. Но из-за густого тумана мы даже в 5 саженях [9 м] от корабля ничего не видели. Поэтому до 4 часов пополудни мы шли курсом на северо-восток и находились на глубине от 440 до 22 сажен [от 73 до 40 м]; грунт – мелкий камень с серым песком и битой ракушкой. Около шестого часа, пройдя остров Угак, мы легли в дрейф.

12 июля после полудня туман рассеялся и мы явственно рассмотрели Чиниатский мыс. Пользуясь юго-западным ветром, я наполнил паруса и, подойдя ближе к берегу, опустился в залив. Обойдя упомянутый мыс, мы легли на запад-северо-запад.

Увидев камень Горбун, находящийся среди залива, мы направились прямо на него. Мне очень не хотелось проходить близко от этого места, но оставшийся с нами лоцман из гавани Трех Святителей на этом настоял. Предполагаемая мной опасность не заставила себя ждать. При нашем проходе мимо камня ветер вдруг задул с противоположной стороны и вместе с течением привел было нас в весьма неприятное положение, которое мы могли избегнуть не иначе как с помощью гребных судов, готовых для буксира. Вскоре после столь внезапной перемены ветра наступила тишина и появился густой туман, а потому мне не оставалось ничего, чтобы удерживаться на своем месте, как только при помощи буксира, ибо течение заметно увлекало нас к северо-востоку. Лот, который мы беспрестанно бросали, остался единственным нашим путеводителем. У Горбуна глубина оказалась от 10 до 20 сажен [от 18 до 36 м], грунт – мелкий камень, а чем дальше от него, тем глубже, и напоследок глубина дошла до 95 сажен [174 м], грунт – ил. Боясь островов Пустого и Лесного, берега которых очень опасны для кораблей, мы буксировались на юго-восток до половины двенадцатого часа.

13 июля с полуночи мы легли курсом на север, а придя на глубину 60 сажен [110 м], бросили верп. Не успели мы еще убрать паруса, как услышали неподалеку сильный шум. Полагая, что он исходил от гребных судов, отправленных к нам (войдя в залив, я послал на байдарке письмо в гавань, чтобы мне оказали возможную помощь) из гавани Св. Павла, я велел закричать «ура!» и через несколько минут увидел байдары, наполненные людьми. На одной из них приехал помощник правителя (поселений Российско-Американской компании) Бандер. Это нас очень обрадовало, ибо после десятичасового нашего плавания лоцман, наконец, признался, что и сам не знает, где мы находимся. Бандер вскоре опять отправился на берег, оставив у меня своего штурмана, который ввел «Неву» в гавань около 2 часов пополудни. Когда мы подошли к селению, крепость салютовала нам 11 пушечными выстрелами. Затем Бандер и несколько жителей приехали поздравить меня с благополучным прибытием. Каждый может себе представить, с каким чувством я мог принять это поздравление, видя, что я первый из русских, предприняв столь трудный и дальний путь, достиг места своего назначения, не только без единого больного на своем корабле, а с людьми, здоровье которых еще более укрепилось. Все это приводило меня в радостное восхищение.

Идя к Кадьяку, я предполагал, что в этом году мое путешествие окончится, но ошибся. На другой день нашего прибытия Бандер вручил мне бумагу от правителя Российско-Американской компании, коллежского советника Баранова, в которой он извещал о взятии местными жителями селения Ситкинского и просил моей помощи. Видя, что Баранов уже с самой весны отправился туда на четырех парусных судах со 120 русскими и с 800 кадьякцами на 300 байдарках, и зная также, как важно занятие Ситкинского селения для русской торговли, я, не теряя времени, начал опять готовиться в поход и потому приказал как можно скорее осмотреть такелаж и поправить все нужное. Если бы начавшиеся тогда дожди и восточные ветры нам не воспрепятствовали, то мы, конечно, вышли бы опять в море через десять дней. Последние дули так постоянно, что корабль Соединенных Штатов «Океин», который мы застали в гавани, был ими задержан на шесть недель.

Во время нашего пребывания в гавани Св. Павла я посылал своего штурмана по Чиниатскому заливу для его описания. Сам же, когда можно было, занимался астрономическими наблюдениями, по которым оказалось, что мы находились тогда под 57° 46´ 36˝ с. ш. Мы также имели возможность проверить компас и хронометры, из которых № 136 вместо 42˝,2, как я полагал, от островов Сандвичевых отстал на 48˝,4, а № 50 – вместо 10˝ – на 13˝.

Глава первая. Плавание корабля «Нева» от острова Кадьяка до залива Ситки

Корабль «Нева» отправляется из гавани Св. Павла. – Прибытие его в залив Ситку. – Неприятельские действия. – Взятие крепости ситкинцев

Август 15 числа 1804 г. В самый полдень корабль «Нева» был выбуксирован из гавани Св. Павла, а в 3 часа пополудни вступил под паруса. При снятии с якоря ветер дул свежий, с запада. Войдя в пролив между берегами островов Кадьяка и Лесного, мы было заштилили; однако вскоре потом опять начался легкий северо-западный ветер, при котором вышли в открытое море. Место, которым мы прошли, называется Северным проливом и имеет огромное преимущество перед Южным: по нему можно проходить при ветрах с северо-запада до юго-востока и почти одним курсом, особенно имея снаряженные гребные суда.

Во время нашего плавания до залива Ситки ничего достопримечательного не случилось; ветры большей частью дули с запада, и корабль шел довольно скоро, чему способствовало также и не меняющееся юго-западное течение.

19 августа. В 6 часов утра увидели мы землю на северо-северо-востоке. Но так как горизонт был еще покрыт мраком, то рассмотреть показавшуюся нам землю было невозможно. По наблюдениям, в полдень мы находились под 57° 08´ с. ш. и 136° 46´ з. д. В это время мыс Эчком отстоял от нас на 25 миль [46 км] к северо-востоку и виден был весьма отчетливо. Отсюда можно было заключить, что либо мои хронометры показывали на 15 миль [28 км] более к западу, либо упомянутый мыс должен лежать под 136° з. д. Весь этот день ветер был столь слаб, что корабль «Нева» не мог поравняться с горой Эчком раньше 10 часов вечера. Это тем более для меня было неприятно, что мы не могли подойти к судну, которое видели в южной стороне и приняли за корабль «Океин».

20 августа. Всю следующую ночь стояла тихая погода, а в 9 часов утра подул свежий западный ветер. Пользуясь им и приливом, мы пришли к Крестовской гавани и остановились на 55 саженях [100 м] глубины, грунт – ил. Со вступления нашего в залив Ситку до того времени, как мы стали на якорь, нигде не было видно не только ни одного человека, но даже ни малейшего признака какого-либо жилища в этих местах. Перед нами повсюду открывались леса, покрывающие все берега. Сколько мне ни случалось встречать необитаемых мест, но они никоим образом не могут сравниться с этими своей дикостью и пустотой. Что же касается самого залива, то, кроме косы, лежащей к юго-востоку от первого приметного мыса по восточную сторону горы Эчком и средних островков, почти везде можно лавировать и даже нетрудно отыскать яркое место. Судно, увиденное нами вчера, остановилось близ берега за вторым мысом от Эчкома. Лишь только мы бросили якорь, к нам пришла небольшая лодка с четырьмя гостями. Сперва они приближались очень осторожно, но затем, увидев, что я знаками приглашаю их к себе, тотчас пристали к борту. Мне хотелось хотя бы одного человека заманить на корабль, однако никто не осмелился этого сделать. Я дал им несколько медных пуговиц с намерением завести с ними знакомство, но они, увидя две большие лодки, вышедшие из-за островов, тотчас оставили нас и удалились к берегу. Обе эти лодки были компанейские байдары; приехавший на них штурман Петров привез донесение, что принадлежащие Российско-Американской компании суда «Александр» и «Екатерина» стоят здесь уже 10 дней. Они пришли из Якутата и дожидаются Баранова с партией, отправившейся для промысла под прикрытием двух парусных судов – «Ермака» и «Ростислава». К моему сожалению, я слышал, что ситкинские жители собрались в одно место и решили всеми силами препятствовать русским возобновить свои поселения. Однако я надеялся, что обойдется без кровопролития. Перед заходом солнца прежняя лодка опять появилась, но только с другими людьми, которые приглашали нас к себе; но я сказал им, чтобы они приезжали в Крестовскую гавань. Гости эти были вооружены огнестрельным оружием и просили меня поменять им несколько ружей, давая за каждое по два морских бобра. Лица у них были испещрены красной и черной краской; у одного от самого лба до рта сделан черный круг наподобие полумаски, борода же и другие части лица вымазаны светлой чернетью. Я решил надежно подготовиться к отражению любого внезапного нападения и к ночи приказал одну половину наших пушек зарядить ядрами, а другую – картечью.

22 августа. Ветер не позволял кораблю войти в гавань под парусами, поэтому нам приходилось тянуться к ней на завозах; но так как глубина везде была большая, то мы в этот день только достигли якорного места, где и бросили якоря с носу и с кормы.

25 августа. К нам пришло судно, которое 20-го числа стояло у второго мыса от Эчкома. Это был корабль «Океин». Он прибыл в эту страну, потому что его капитан предполагал, будто бы ситкинцы ведут с нами крупную торговлю бобрами, которых мы здесь совсем не видели.

26 августа. На другой день к «Океину» пришла лодка, на которой находился молодой человек и два взрослых мальчика.

Я приглашал их к себе, но напрасно. Один кадьякский житель, недавно бежавший из ситкинского плена, приехал к нам с корабля «Александр» и сообщил мне, что молодой человек, находившийся на упомянутой лодке, как ему кажется, сын ситкинского начальника, нашего главного неприятеля. Но поскольку он и сам не был в этом твердо уверен, то я послал его хорошенько пронаблюдать, а между тем приготовил вооруженный ял. Лишь только лодка оставила «Океин», за ней немедленно погнались, но тщетно. Трое упомянутых молодых людей гребли с таким проворством, что наш ял никак не мог их догнать: они не только не испугались погони, но еще и храбро отвечали на ружейную стрельбу, производимую по ним с нашего яла.

В самый день моего приезда я побывал на обоих компанейских судах и нашел на них большой недостаток. На каждом из них находилось по две шестифунтовых пушки и по два четырехфунтовых картауна[104], однако ни пороха, ни такелажа не хватало, чтобы успешно выполнить свою миссию. Я удивился, как можно было отправить эти два перевозочных бота (так как судами назвать их нельзя) в столь беспомощном состоянии против народа, который, совершив преступление, принял все зависящие от него меры для своей защиты и снабдил себя достаточным количеством огнестрельного оружия. Приступив к руководству этими судами, я приказал их начальникам требовать от меня все необходимое, предварительно добавив на каждое из них по две пушки с достаточным количеством снарядов.

31 августа. По 31-е число мы не видели ни одного из жителей, кроме тех, которые находились на упомянутой выше лодке, но сегодня около полудня прибыла большая лодка, 12 человек на которой были раскрашены, с головами, убранными пухом. Объехав мыс гавани, они пробирались украдкой около берега. Утром мы отправили за рыбой две байдары. Опасаясь, чтобы ситкинцы не захватили их, я начал стрелять по лодке из пушек, однако мы не нанесли им никакого вреда, потому что они миновали пролив, находящийся против нас, с великой поспешностью. В это время капитан корабля «Океин» ездил на своем баркасе за лесом и на обратном пути был атакован у берега. Я тотчас послал свой баркас в погоню за ситкинцами, но отыскать их не удалось, так как они успели перетащить лодку через отмель в другую небольшую губу, что нашему баркасу было не под силу. После этого я отправил то же самое судно вместе с катером для оказания помощи рыболовам, если бы ситкинцы вздумали на них напасть. Уже в самые сумерки все наши гребные суда благополучно возвратились. Хотя утром рыболовы и видели неприятельскую лодку, но та, которая прошла мимо нас, с ними нигде не встретилась.

Поэтому мы решили, что она, испугавшись нашей пушечной стрельбы, поскорее убралась домой. Впрочем, я не знаю, что думать о сегодняшней дерзости ситкинцев. Если бы у них не было никаких неприятельских намерений, то они могли бы прямо подъехать к нашему кораблю: вместо этого, поравнявшись с нами, они произвели несколько ружейных выстрелов и насквозь пробили катер, который мы тогда спускали на воду. Нанесли они и небольшой вред также баркасу корабля «Океина», но из находившихся на нем людей ни один не был убит или ранен.

8 сентября поутру судно «Океин» ушло в море. Пользуясь ясной погодой, я провел астрономические наблюдения и нашел, что долгота этого места была западная 135° 18´ 15˝, широта же северная 57° 08´ 24˝. С самого нашего приезда в ожидании Баранова мы здесь ничем не занимались, кроме рыбной ловли и других мелких работ. При минувшем новолунии я заметил прилив и отлив, по которым прикладной час[105] составил 1 час и 10 минут пополудни. Мы, конечно, могли бы заняться подробным описанием проливов, разделяющих наш соседний архипелаг, но из-за агрессивных действий со стороны ситкинских жителей разъезжать на гребных судах было опасно, и мы вынуждены были коротать время в скучной праздности.

19 сентября дул юго-восточный ветер с частыми шквалами и дождем; эта ненастная погода продолжалась с 8-го числа, да и вообще можно сказать, что погода с самого нашего прихода, исключая несколько дней, стояла ветреная и дождливая, а иногда туманная. В 5 часов пополудни к нам прибыл Баранов на судне «Ермак». Нет необходимости описывать, с какой радостью мы встретили его прибытие, ведь уже более месяца мы дожидались его в этом несносном климате, оставаясь без всякого дела. Признаюсь, я было начал сомневаться, жив ли он. По словам Баранова, ненастная погода продолжалась почти все время его плавания. Он прошел проливом Креста во все соседние проливы и был в Хуцнове с партией, которая отстала от него третьего дня из-за сильного ветра, и, следовательно, скоро должна прийти к нам. Он совершил этот путь для того, чтобы наказать тех, кто разбил нашу партию во время разорения крепости Архангельской, а также и чтобы поохотиться на бобров, которых, невзирая на многочисленные трудности, ему удалось набить 1600. В первом намерении он не достиг большого успеха, потому что колюши (колюшами, или колошами[106], называются все народы вообще, живущие от пролива Креста до Шарлотских островов), узнав о его прибытии, тотчас разбежались.

20 сентября. На другой день Баранов приехал ко мне и привез разные колюшские вещи и маски, довольно искусно вырезанные из дерева и раскрашенные разными красками. Личины эти надеваются во время празднеств и представляют головы животных, птиц или каких-либо чудовищ. Все они так толсты, что на большом расстоянии невозможно пробить их пулей. Из привезенных вещей самой ценной и заслуживающей особенное внимание была доска (род щита), выкованная или вытянутая из самородной меди, найденной на так называемой Медной реке. Эта доска была длиной 3 фута [91 см], шириной внизу 1 фут 10 дюймов [56 см], а вверху – 11 дюймов [28 см]. На внешней поверхности ее нарисованы некоторые изображения. Таких досок, из-за их редкости и дороговизны, никто, кроме людей богатых, иметь не в состоянии, так как каждая из них стоит от 20 до 30 бобров. Говорят, что при праздничных обрядах их носят перед хозяевами, а иногда бьют по ним, извлекая звуки вместо музыки. Впрочем, ценность таких досок заключается в самородной меди, потому что за такую доску, сделанную из нашего металла, более одного бобра не дают.

23 сентября. Не имея никаких сведений, где находится разошедшаяся с Барановым партия, мы отправили судно «Ермак» для ее отыскания, а сами занялись подготовкой удобного для нее места на берегу. В 8 часов вечера, к нашей радости, показалась передовая часть партии. Она состояла из 60 байдарок и более 20 русских, под начальством Кускова, который, подойдя к «Неве», дал ружейный залп, а мы пустили две ракеты. Хотя время было светлое, однако я приказал повесить по одному фонарю на каждую мачту, полагая, что байдарки будут идти всю ночь.

24 сентября. На следующее утро собралось не более половины партии, но берег, длиной сажен в 150 [метров 270], занят был людьми. К восходу солнца небо очистилось. Однако, поскольку очень многие кадьякцы еще отсутствовали, я отправил вооруженный четырьмя фальконетами баркас, приказав ему находиться в заливе и при необходимости защищать их от нападения ситкинцев. Сам же в 9 часов сошел на берег.

Нужно обладать незаурядным красноречием, чтобы как следует описать картину, представившуюся мне при выходе из шлюпки. Некоторые семейства успели уже построить шалаши, иные же еще только приступили к делу, к берегу ежеминутно приставали многочисленные байдарки. Казалось, все вокруг пребывало в движении. Кто-то развешивал для сушки свои вещи, некоторые варили еду, разводили огонь, а остальные, утомившись от трудов, решили подкрепить свои силы сном. При моем выходе из шлюпки навстречу нам вышло около пятисот русских американцев[107], в том числе и тайоны (старшины или начальники). Через несколько часов я собрался возвратиться на корабль, как вдруг с пришедших с моря байдарок нам дали знать, что ситкинцы напали на русских американцев. Вооруженные промышленники тотчас бросились на помощь, а я, с своей стороны, послал десятивесельный катер и ялик под командой лейтенанта Арбузова, так что за полчаса устье гавани покрылось гребными судами. В 5 часов пополудни наше войско возвратилось, и Арбузов доложил, что он подходил к нашей разоренной Архангельской крепости, но никого из ситкинцев не видел, а слышал только от кадьякских жителей, что неприятели, выехав на одной лодке, схватили нашу байдарку и убили двух гребцов.

25 сентября. Наконец 25-го числа вся партия, кроме 33 байдарок, собралась в одно место. Если они не присоединились к судну «Ермак», то, вероятно, попали к неприятелю. Удивительно, что ситкинцы не захватили, по крайней мере, четвертой части партии, так как она вчера была так разобщена, что более трех байдарок вместе нигде не было видно. Наши американцы были столь смелы, что ночью поодиночке подъезжали к неприятельским жилищам. Утром я был опять на берегу; войско наше уже расположилось в губе, и каждое семейство подготовило для себя шалаш. Шалаши эти строятся очень просто. Сперва на ребро кладется байдарка, перед которой, отступя на 4–5 футов [1,2–1,5 м], вколачиваются два шеста с поперечной жердью; с нее на байдарку кладутся весла, прикрепляемые с обоих концов. Последние обычно прикрываются тюленьими кожами, а пол устилается травой и затем рогожами. Перед каждым таким жилищем разводится огонь, на котором, особенно утром, непрестанно что-нибудь варят или жарят.

Партия Баранова состояла из жителей кадьякских, аляскинских, кенайских и чугатских[108]. При отправлении из Якутата в ней было 400 байдарок и около 900 человек, но ныне байдарок насчитывается не более 350, а людей – 800. Такие потери объясняют простудными болезнями, от которых несколько человек умерло, а некоторые для излечения отправлены назад в Якутат. При партии находится 38 тайонов, или старшин, которые управляют своими подчиненными и все свои действия согласовывают с русскими. Обычное вооружение партии составляют длинные копья, стрелы и другие орудия, служащие для промысла морских зверей, а иногда и для защиты. Но на этот раз партии было выдано множество ружей. Однако и это наших неприятелей-ситкинцев, по-видимому, не слишком устрашает.

27 сентября. Сегодня, как и вчера, корабль наполнен нашими американцами. Я специально приказал пускать всех, чему они были очень рады. Им никогда не приходилось видеть такого корабля, и они удивлялись всему чрезвычайно. Наши пушки, ядра и прочие снаряды приводили их в изумление. Тайонов я потчевал водкой в каюте. Они уехали, уверенные в том, что на моем корабле собраны самые лучшие сокровища, так как стулья, столы и моя койка превышали их воображение. После обеда чугачи развлекали нас на берегу своей пляской. Они были наряжены в самые лучшие свои уборы: кто-то был в фуфайке без нижнего платья, кто-то – в плащах и в парках (род сарафана с рукавами). У всех абсолютно головы были убраны перьями и пухом. Они пели песни, приближаясь к нам, и каждый из них держал весло, кроме самого тайона, который, в красном суконном плаще и круглой шляпе, важно выступал несколько в стороне от своего войска. Вся партия, подойдя к нам, стала в кружок. Сперва они запели протяжно, а потом песня становилась мало-помалу веселее. Свое пение они сопровождали телодвижениями, под конец превращавшимися в исступленные. Танцовщики в то же время были и музыкантами, а музыка состояла из их голосов и звуков, издаваемых старым жестяным изломанным котлом, который служил им вместо литавр. По окончании этого развлечения я раздал каждому по нескольку листов табака и возвратился на корабль. К вечеру подошло судно «Ермак», и вместе с ним пришли те самые байдарки, которых мы посчитали погибшими. Таким образом, собрались все суда, кроме одного «Ростислава», отставшего от Баранова при самом выходе из Хуцновского пролива. Не теряя времени, мы приняли решение организовать нападение на неприятеля и заставить его выполнить наши требования: не препятствовать восстановлению в их стране нашего поселения для производства охоты.

28 сентября на самом рассвете наши суда начали собираться в поход к ситкинскому селению. Вся партия двинулась из Крестовской гавани в одиннадцать часов до полудня. При самом выходе было безветрие, и потому парусные суда следовало буксировать. В 10 часов ночи прибыли к месту назначения. Всю ночь были слышны голоса ситкинских жителей. По их частому уханию мы заключили, что у них происходит шаманство (род колдовства), вероятно, по случаю нашего прибытия.

29 сентября. На другой день погода была прекрасная. В 10 часов утра мы подошли к старому селению ситкинцев, оставленному ими. Один ситкинский тайон, явившись к нам на мыс, заявил, что жители желают мира и возникшее несогласие хотят прекратить без пролития крови. Мы не желали ничего другого, как только миролюбивого окончания распри, и пригласили тайона к себе на корабль для дальнейших переговоров. Но он не согласился, из чего можно было сделать вывод, что ситкинцы вовсе не стремятся к миру, а хотят лишь выиграть время. Баранов, сойдя на берег с некоторым числом вооруженных людей, поднял флаг на довольно высокой горе посреди оставленного селения: в то же самое время партовщики (так называют русских людей, составляющих партии), покрыли весь скат горы своими байдарками, а сами расположились в домах ситкинцев. В крепость мы поставили шесть пушек, из которых четыре были медные, а две чугунные. Крепость по одному своему местоположению могла считаться непреодолимой. Баранов, еще при первом своем поселении, намерен был занять это место. Но поскольку ситкинцы вели себя с ним тогда весьма дружелюбно, то он, не желая дать им повод опасаться покушения, довольствовался только тем местом, на которое за два года перед этим ситкинцы напали и убили 30 поселенцев.

До высадки на берег мы дали с судов залп по кустарнику, чтобы узнать, не засел ли в нем неприятель, а лейтенант Арбузов, разъезжая на баркасе, обозревал берега. В полдень я прибыл в крепость, названную Новоархангельской, при нескольких выстрелах из всех орудий.

Вскоре после этого вдали показалась большая лодка, которую я приказал баркасу атаковать. Он встретился с ней у последнего острова. После довольно продолжительной перепалки из ружей и фальконетов, которыми баркас был вооружен, одно ядро попало в находившийся на неприятельской лодке порох, за которым она ездила в Хуцнов. На ней был также главный ситкинский тайон Котлеан, но, заметив наши суда, он заблаговременно сошел на берег и лесом пробрался в крепость. Если бы он попался в наши руки, то эта война кончилась бы скорым миром и без всякого кровопролития. Баркас привез шесть пленных, в том числе четверо тяжело раненных. Удивительно, как им удавалось столь долго обороняться и в то же время грести. У некоторых пленных было по пять ран в ляжках от ружейных пуль. К вечеру к нам от ситкинцев явился посланник. С ним были еще три человека, которые, однако, решили вернуться назад. Он заявил, что его соотечественники желают заключить мир с русскими и ожидают нашего на это согласия. Ему ответили через переводчика, что поскольку ситкинцы разорили нашу крепость и перебили без всякой причины многих невинных людей, то мы пришли наказать их. Если же они раскаиваются в своем преступлении и искренне желают мира, то пусть немедленно пришлют в крепость своих тайонов, которым будут объявлены условия, на которых мы, при всем справедливом нашем гневе, готовы удовлетворить их просьбу и избежать кровопролития. С этим ответом посланник отправился в свое селение.

30 сентября. На следующий день тот же самый человек, по нашему требованию, прибыл к нам на лодке, но без тайонов, с одним аманатом[109]. Приближаясь к крепости, они что-то протяжно пели, а как только лодка подошла к берегу, аманат бросился в воду плашмя на спину. Мы тотчас послали людей, которые, подняв аманата, привели его в крепость. Баранов подарил ему тарбоганью парку, ситкинцы же послали нам в подарок бобра. В это время как на нашей, так и на неприятельской крепости развевался белый флаг. Несмотря на это, посланник вынужден был вернуться назад без результата, так как мы без тайонов не хотели входить ни в какие мирные переговоры. Около полудня показалось до тридцати вооруженных человек, которые, подойдя к крепости на ружейный выстрел, стали в строй и начали переговоры. Баранов велел сказать им, что он предаст забвению совершенное ими злодеяние, если они согласятся дать ему двух надежных аманатов и возвратят всех кадьякских жителей, находящихся у них в плену. Посланники не приняли нашего предложения, а предлагали другого аманата вместо того, который уже был в нашей крепости. Таким образом, продолжавшиеся около часа переговоры кончились без желаемого успеха. Поняв, что неприятели стараются продлить время, мы решительно заявили, что при первом же случае с вооруженными судами подойдем к их укреплению. Оно лежало в одной губе, верстах в полутора от нашей крепости. Получив этот ответ, весь строй пришел в движение, прокричал три раза ууу! (крик этот означает, по сообщению переводчиков, конец делу) и тотчас вернулись домой.

1 октября утром мы начали тянуться на завозах к неприятельскому укреплению, куда и пришли около полудня. Тотчас по нашем прибытии ситкинцы подняли белый флаг; мы ответили им тем же и ожидали переговоров около часа. Не дождавшись, однако, ни малейшего движения, мы решили попугать неприятеля небольшой стрельбой. Между тем я послал баркас с несколькими матросами к берегу и ял с четырехфунтовым медным картауном под начальством лейтенанта Арбузова с тем, чтобы он постарался истребить неприятельские лодки и сжечь амбар, стоявший недалеко от них, если представится случай. Арбузов, высадив свои войска на берег и взяв с собой одну пушку, стал приближаться к неприятельской крепости. Вслед за ним отправился и Баранов с двумя пушками, к которым вскоре потом были подвезены еще две пушки, так что около пятого часа пополудни мы уже имели на берегу довольно хорошую артиллерию и до 150 ружей. Наше войско, несмотря на непрекращающийся огонь с неприятельской крепости, смело к ней приближалось. С наступлением ночи решено было перейти в наступление. Арбузову предназначалось действовать своими пушками против одних ворот, а Повалишину – против других. Артиллерия была переброшена через речку. Осаждавшие, не теряя времени, с криком «ура», бросились на крепость. Но неприятель, уже давно приготовившийся к сильной обороне, открыл страшный огонь. Наши пушки тоже палили весьма успешно, и крепость была бы непременно взята, если бы кадьякцы и некоторые русские промышленники, нанятые для перевозки артиллерийских орудий, не разбежались. Неприятель, пользуясь этим, усилил свою стрельбу по нашим матросам, и за короткое время все были ранены и один убит. Арбузов и Повалишин, видя, что нападение не удалось, решили отступить. В это время убили второго матроса, которого ситкинцы подняли на копья. Заметив, что неприятель делает вылазку, намереваясь преследовать отступавших, я приказал стрелять с судов, чтобы удержать ситкинцев и прикрыть отступление. Арбузов, посадив всех своих людей на гребные суда и взяв с собой артиллерию, возвратился к нам вечером. По его словам, если бы все проявили такую же храбрость, какую показали матросы, то крепость долго бы не удержалась: пушки были уже у самых ворот, и несколько выстрелов решили бы исход борьбы в нашу пользу. Но трусость кадьякцев все испортила. Баранов, Повалишин и все участвовавшие в битве матросы были ранены. Один из них на другой день умер.

2 октября. Утром неприятель, ободренный успехом, открыл пушечную стрельбу по нашим судам, но не причинил ни малейшего вреда. Баранов, уведомив меня, что по болезни на корабле быть не может, просил принять меры, какие только я сочту необходимыми для успешного окончания начатого дела. Я приказал при всяком удобном случае тревожить неприятеля с судов пушечной стрельбой, не высаживаясь на берег. Такие действия принесли желаемый успех. Неприятель вынужден был просить мира. Я принял его предложение с тем, однако, чтобы к нам были присланы аманаты и возвращены все кадьякские пленные. Посланник сначала старался отделаться от моих требований своим красноречием, но потом, услышав, что мы без этого не отойдем от крепости, прислал к нам своего внука в аманаты, дав честное слово, что все прочее на другой день будет исполнено. Задумавшись, нет ли какого умысла в столь неожиданной перемене, я через переводчика приказал, чтобы ни один человек не выходил из крепости и ни одна лодка не выезжала бы до тех пор, пока мир не будет заключен окончательно. Между тем, зная по опыту о вероломстве ситкинцев, мы приготовились к новому нападению. Я обласкал находящегося у нас аманата, от которого узнал, много ли у них тайонов, пороха, ружей и пушек, какое количество провианта и где живут женщины.

3 октября. К рассвету ситкинцы выставили на крепости белый флаг и начали присылать аманатов, но с таким интервалом, что до самого вечера их прибыло не более девяти. Между тем нам приходилось неоднократно стрелять по крепости, потому что множество людей выходило из нее на берег, чтобы подбирать наши пушечные ядра. Однако при всем том еще можно было ожидать мира, так как самые близкие родственники тайонов находились уже у нас.

4 октября. Поутру ситкинцы прислали к нам мужчину и двух кадьякских женщин, от которых мы узнали, что еще есть несколько тайонов, которые к нам настроены не доброжелательно, поэтому мы потребовали аманатов и от них. Баранов, приехав ко мне после полудня, твердо потребовал сдачи крепости, без чего никакой мир заключить невозможно. Это требование было предъявлено вечером, чтобы у неприятеля оставалось достаточно времени одуматься. Между тем я приказал своим судам продвинуться к берегу. С самого прибытия судов в это место наши партовщики разъезжали по островам. Вчера кадьякцам удалось отыскать юколы (вяленая рыба, которая запасается для зимнего времени) такое огромное количество, что ею нагрузили 150 байдарок.

5 октября. Утром нам привезли одного аманата с кадьякской девушкой. Она сообщила, что наши неприятели, не надеясь на собственные силы, послали к хуцновским жителям, своим родственникам, просить у них помощи. Известие это заставило нас послать к ситкинцам переводчика с требованием, чтобы они немедленно оставили крепость, если не желают все погибнуть. Весь день был проведен в переговорах; наконец, сам главный тайон попросил у нас позволения переночевать в крепости, дав честное слово, что с рассветом все жители ее оставят.

6 октября. Утром, подняв белый флаг на корабле, мы спрашивали, готовы ли ситкинцы выехать из крепости, но услышали в ответ, что они ожидают прилива. Около полудня прилив начался, но неприятели не проявляли никаких признаков исполнения своего обещания. Переводчику приказано было опять взывать к неприятелям в крепость. Не получив никакого ответа, я вынужден был стрелять. В этот день мы взяли две лодки. Не добившись никакого успеха в переговорах, я посоветовал Баранову приказать делать плоты, на которых можно было бы при полной воде подвезти пушки под самую стену. Вечером ко мне приехал тот, кто перевез к нам всех аманатов. Он просил возвратить ему захваченную нами лодку, уверяя, что в то самое время, как он собирался ехать, ее унесло водой. Отказав в просьбе, я советовал ему уговорить своих земляков выйти из крепости как можно скорее. Дав обещание это выполнить, он сказал, что если его соотечественники согласятся на наше требование, то ночью прокричат трижды ууу! И в самом деле, в 8-м часу вечера мы услышали гул, на который и сами прокричали три раза ура! После этого ситкинцы, пропев песню, дали нам знать, что они только теперь считают себя в совершенной безопасности.

7 октября. На следующее утро, не видя никакого движения, я решил, что ситкинцы готовятся к выезду из крепости. Спустя некоторое время, заметив, что повсюду насело великое множество ворон, я послал переводчика на берег. Он скоро возвратился с известием, что в крепости, кроме двух старух и мальчика, не осталось уже ни одного человека. Опасаясь, чтобы при их выезде на лодках мы не произвели по ним пушечной стрельбы, они решились бросить все и бежать лесом, оставя нам до двадцати лодок, из которых многие были еще новые. Таким образом, за совершенное ими злодеяние они самих себя наказали жесточайшим образом.

8-го числа судьба ситкинского укрепления решилась. Сойдя на берег, я увидел самое варварское зрелище, которое могло бы и жесточайшее сердце привести в содрогание. Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситкинцы предали всех их смерти.

Ситкинская крепость представляла неправильный треугольник, большая сторона которого простиралась к морю на 35 сажен [65 м]. Она состояла из толстых бревен наподобие палисада, внизу были положены мачтовые деревья внутри в два, а снаружи в три ряда, между которыми стояли толстые бревна длиной около 10 футов [3 м], наклоненные на внешнюю сторону. Вверху они связывались другими также толстыми бревнами, а внизу поддерживались подпорками. К морю выходили одни ворота и две амбразуры, а к лесу – двое ворот. Среди этой обширной ограды найдено четырнадцать барабор (домов), весьма тесно построенных. Палисад был так толст, что немногие из наших пушечных ядер его пробивали, а потому побег ситкинцев объясняется, скорее всего, недостатком у них пороха и пуль. В крепости мы нашли около 100 наших пушечных ядер; я приказал отвезти их на корабль. Кроме этого, нам достались две оставленные неприятелем небольшие пушки. В бараборах найдено немного вяленой рыбы, соленой икры и другой провизии, а также множество пустых сундуков и посуды. Из всего этого мы могли заключить, что в крепости находилось не менее 800 мужчин.

9 октября. После окончания своей борьбы с ситкинцами, 9-го числа, мы возвратились к Новоархантельской крепости.

15 октября. С 10-го числа погода продолжалась дождливая и чрезвычайно затрудняла нашу работу, связанную с разными постройками. Что же касается ситкинцев, то мы уже ничего о них не слышали, хотя каждый день до ста наших рыбаков разъезжали по разным проливам. С некоторого времени мы здесь не могли достать никакой речной рыбы, попадались только палтусы[110], вес которых иногда достигал 8 пудов [128 кг]. Они ловятся здесь по ноябрь, после этого до марта уходят на большую глубину. Поэтому на зиму надо заблаговременно запасаться съестными припасами.

21 октября. На прошедшей неделе наши стрелки убили пять сивучей[111]. Большой сивуч весил до 70 пудов [1120 кг], остальные – от 40 до 60 пудов [от 640 до 960 кг]. Мясо этих животных похоже на говяжье, может служить хорошей пищей, очень вкусны почки и язык. В этот день байдарка отправилась на реку за рыбой неподалеку от нашей старой крепости, и там из лесу застрелили одного нашего гребца. Это навело нас на мысль о том, что ситкинцы не хотят жить с нами в мире.

23 октября. Сегодня на корабль «Нева» приехал старик, привозивший к нам ситкинских аманатов. Он явился в качестве посланника от хуцновского народа с уверением, что они желают жить с русскими в дружбе. В подарок он привез нам двух бобров. Баранов и я, со своей стороны, одарили его разными вещами, заверив в том, что мы желаем сохранять добрые отношения со своими соседями. После этого посланник попросил у нас позволения, чтобы хуцновские жители взяли ситкинцев под свою власть, утверждая, что последние не заслуживают доверия. На столь странную просьбу Баранов ответил, что он в их отношения вмешиваться не намерен, а желает дружно жить со всеми. Затем приказал переводчику рассказать о случившемся третьего дня убийстве. Старик, выслушав это, повторил свою просьбу о том, чтобы его соотечественникам позволили покорить себе ситкинцев. После этого он рассказал о происхождении ситкинцев: «В губе, неподалеку от старой нашей крепости, жили два малолетних брата, но неизвестно, откуда они взялись. Они ни в чем не нуждались. Однажды, гуляя по морскому берегу, младший, по имени Чаш, нашел растение, похожее на огурец с колючками, и съел его. Старший, увидев это, сказал своему брату, что съеденный им плод для них запрещен, и после такого преступления им придется искать себе пропитание трудом, прежнее же их благополучие исчезнет. После этого предались они печали. Спустя несколько времени появились стахинцы[112] из пролива позади острова Адмиралтейства и хотели взять в плен обоих братьев. Но они, рассказав о своем сиротстве, малолетстве и бедности, упросили пришельцев не только не лишать их свободы, но еще и найти им жен, а также подсказать, как жить на свете. Желание их было исполнено; у них родилось много детей и таким образом положили начало ситкинскому народу».

2 ноября. С третьего дня погода начала меняться. Окружавшие нас горы покрылись снегом, и холод по утрам давал о себе знать. Утром по обеим сторонам корабля прошло несметное множество касаток. Это нас удивило, так как они обычно приходят к здешним берегам весной для ловли сельдей. После нашего перехода к крепости Новоархангельской причин жаловаться на погоду у нас не было.

В прошедшую неделю по ночам нередко было заметно северное сияние и наступил такой холод, что температура не поднималась выше нуля.

Глава вторая. Плавание корабля «Нева» из залива Ситки до острова Кадьяка

Корабль «Нева» оставляет мыс Эчком. – Описание восточной части острова Кадьяка. – Северная часть того же острова

Ноября 10 числа 1804 г. Поутру при маловетрии мы вступили под паруса, а к 8 часам вечера оставили мыс Эчком. Во время нашего прохода по заливу три раза было совершенное безветрие, из-за которого пришлось буксировать корабль, но, наконец, подул северо-восточный ветер, и мы вышли в море. С нашего отправления от ситкинских берегов ветры дули непрестанно восточные и юго-восточные и так сильно, что корабль «Нева» до 13-го числа никогда не шел менее 8 миль [15 км] в час.

14 ноября. В 9-м часу показались остров Еврашичий и мыс Чиниатский. К полудню ветер стал порывистым, и шквалы так часто повторялись, что я вынужден был, к огромному сожалению, поворачивать корабль каждые два часа; к вечеру несколько поутихло.

15 ноября. С полуночи ветер повернул к востоку-юго-востоку, поэтому я и направился к югу. На рассвете мы увидели остров Угак. В это время погода вдруг прояснилась и около полудня позволила нам подойти к гавани Св. Павла. Вход в нее был несколько неудачен, так как корабль «Нева», из-за отсутствия в проходе положенных знаков, стал на мель; однако без малейших повреждений был поставлен на том самом месте, на котором стоял по прибытии из Европы.

16 ноября. Сняв снасти и укрепив корабль, как положено для зимовки, мы перешли жить на берег. Читатель легко может представить себе радость наших матросов, которым после столь продолжительного плавания, а особенно после ситкинского похода, даже пустая земля должна была показаться гораздо приятнее, нежели самый лучший корабль.

26 ноября. С прибытия нашего до 26-го числа погода стояла холодная; термометр иногда опускался до 5,5 °C ниже нуля.

27 ноября. В гавань Св. Павла прибыло судно «Ермак», посланное Барановым в Якутат. Оно, вместо того чтобы возвратиться в Ситку, пришло сюда. Это судно дважды подходило к горе Эчком, но каждый раз шторм относил его в море. У кадьякских берегов оно находилось 12 дней и в продолжение двух последних суток осталось без капли свежей воды.

Почти весь декабрь стояла теплая погода при северо-восточном ветре. Термометр большей частью показывал 3 °C, а 24-го числа – 3 °C; с этого времени земля покрылась снегом, который и оставался до самой весны.

Январь 1805 г. С январем пришла настоящая стужа, продолжавшаяся до 9 марта. Все это время, кроме нескольких дней в феврале, погода стояла ясная и ветры дули свежие с запада или с юго-запада. Самый же большой мороз был 22 января в 9 часов вечера, когда температура упала почти до – 17,5 °C. В последних числах февраля и в первых марта морозы также нередко были – 16° и – 17 °C, но затем началась оттепель, которая и позволила нам опять приняться за свою работу. Не теряя времени, я велел готовить корабль к походу, а сам занялся астрономическими наблюдениями и с помощью лучших инструментов Троутона и Рамздена вычислил, что гавань Св. Павла лежит на 152° 8´ 30˝ з. д.

22 марта. Пока шла подготовка к нашему отправлению, я решил осмотреть и описать восточную часть острова Кадьяка. 22 марта я вышел из гавани Св. Павла с тремя байдарками, со штурманом и одним матросом. Едва мы подъехали к камню Горбуну, как налетел шквал, а над берегами начали с юга показываться тучи: поэтому, опасаясь сильного ветра за Чиниатским мысом, мы решили пристать к ближайшему берегу и там переночевать.

23 марта. Утро было тихое и приятное. На самой заре мы отправились в путь. В 8 часов прошли Чиниатский мыс, а в половине двенадцатого находились против острова Угака. Во время проезда между ними и кадьякским берегом дул южный ветер, поднявший такое волнение, что за короткое время мы промокли. Но никаких других неприятностей не случилось и мы благополучно прибыли к Игатскому жилищу в половине седьмого вечера. Берег от Чиниатского до Толстого мыса так утесист, что, кроме последнего, на северной стороне нигде нельзя пристать. Он состоит из аспида[113], поверхность которого покрыта грубой травой; изредка попадается невысокий топольник; что же касается ельника, то его, кроме как у самого Чиниатского мыса, да и то очень мало, нигде больше не видно. У меня не было иного способа определить расстояние между Павловской и Игатской губой, как только по ходу байдарок и часам, по которым получилось около 75 верст [80 км].

24 марта. На другой день погода была прекрасная. Утром вместе со штурманом Калининым я поехал по заливу и побывал на компанейском судне «Петр и Павел», которое зимовало здесь, не имея возможности войти в гавань Св. Павла. После обеда я ходил в Игатское жилище, где, кроме детей, никого не нашел, ибо все остальные, пользуясь убылью воды, ушли за ракушками, которые в нынешнее время служат здесь единственной пищей.

25 марта. Игатское селение расположено на 57° 29´ 58˝ с. ш. После обеда ко мне пришел игатский тайон с женой. Перекрестясь несколько раз, они сели на пол без всяких околичностей и показали знаками, что хотят нюхать табак. Я не замедлил исполнить их просьбу и вступил с ними в разговор. Я объяснил им способы, с помощью которых они могут облегчить свою участь и зажить лучшей жизнью. Советовал им строить хорошие дома, на зиму запасаться достаточным количеством съестных припасов и соблюдать во всем чистоту и опрятность. Уверял их, что если они разведут огороды, то избавятся от продолжительных и весьма скучных трудов собирать полевые коренья. Во время этого разговора я узнал, что хотя китовина почитается у них первой и необходимой пищей, однако китовых промышленников во время ловли считают нечистыми, а потому никто с ними не только не ест и не пьет из одной посуды, но даже к ним не приближается. Мне рассказывали о следующем весьма странном суеверии, которому подвержены здешние охотники. По окончании лета они прячут свои инструменты в пещерах, где тщательно хранят до поры до времени; крадут тела тех умерших, которые при жизни особенно славились своим искусством и расторопностью, и также держат их в пещерах. Эти мумии хранятся, как одни говорят, для большей удачи в промысле, а по мнению других – для того, чтобы скорее умер кит, раненный стрелами, которые смазаны жиром или соком, который будто бы вытапливается из таких тел.

26 марта. Сегодня игатский тайон опять был у меня с дядей и своим племянником. Они, между прочим, рассказывали мне, что первое русское судно, пришедшее в их страну, зимовало по южную часть Кадьяка около 1768 года. В следующий год пришло другое судно, но островитяне, напав на него, вынудили его удалиться, не имея с ним никаких торговых сношений.

Вечером приехал ко мне русский промышленник, бывший на острове Уналашке в то самое время, когда близ него появился новый островок. Об этом чрезвычайном явлении природы я слышал уже давно и потому хотел узнать о нем поподробнее. Островок внезапно показался около половины апреля 1797 года. Первое известие об этом чуде было доставлено алеутами[114], которые, возвращаясь с моря, уверяли всех в Капитанской гавани, что неподалеку видели огонь над поверхностью моря. Огнедышащая гора[115], извергая из себя пламя, выходила из морской глубины постепенно, так что в мае 1798 г. из уналашкинского селения Макушина стал заметен вновь появившийся остров, хотя он находился не менее чем в 70 верстах к северо-западу. Этот остров похож теперь, как говорят, на шапку, довольно высок и в окружности имеет около 20 верст. Замечено, что с 1799 года он не увеличивается. Расплавленная материя, разорвав поверхность некоторых вершин, разбросала горные породы, из которых они сложены. Уверяют, что новое произведение природы с самого начала его появления видно было с острова Умнака.

28 марта приехал к нам тайон Минак, старик лет 80, самый большой шаман, или колдун, на острове. Желая, может быть, удивить нас своими баснями, он утверждал, что часто видится с нечистым духом, с помощью которого предсказывает народу будущее. Мы посмеялись над его рассказами, и бедный старик так рассердился, что ушел от нас, не простясь ни с кем.

Залив Игатский имеет в длину около 20 верст. В нем находятся многие небольшие губы, в наиболее удаленных из которых суда могут безопасно стоять на якоре. В заливе есть две гавани, во многом привлекательные для мореплавателей. Входя в залив, надо держаться ближе к южному берегу, так как северный весьма каменист. Внутренность залива покрыта горами и кое-где заселена. Там растет много тополя, ольха и береза. Тополь по своей толщине пригоден для постройки домов, но непрочен. Место это окружено речками, летом наполненными рыбой. Что же касается птиц, то они буквально покрывают поверхность воды; утки каждое утро своим криком не дают покоя. При въезде в залив мы убили несколько черных куликов, которые были несколько меньше курицы, с красными носом и ногами.

29 марта. Сегодня погода стояла тихая и ясная. Утром в 7 часов, сопровождаемый тайоном и двумя байдарками, я отправился в Килюдинский залив. Сперва мы пристали к Угашекскому селению, где нашли всех жителей в великом трауре, так как ночью умер и только что был погребен перед нашим приездом тайонский сын. Мать покойника с сестрой и еще другой родственницей я застал плачущими у могилы. Однако они несколько повеселели, как только я стал потчевать их табаком.

Верстах в 14 к югу от Угашекской губы лежит большой утес, близ которого опасно ехать на байдарках при восточном, юго-восточном и южном ветрах. Подъезжая к Килюдинскому заливу, мы увидели множество небольших кольев, натыканных рядом на высоком утесе, которые означали, что здесь кто-то из промышленников упал в воду. В три часа пополудни мы были у килюдинского тайона. Он показал мне два высоких камня, на которых стояли старинные крепости островитян. На одном из них, как говорят, находилось 14 барабор, но теперь и следов их не осталось.

30 марта у нас весь день ушел на осмотр берегов. Все новое, что встречалось нам здесь, доставляло огромное удовольствие. Здесь мы настреляли множество диких уток.

Килюдинский залив разве что немного короче Игатского и удивительно на него похож. Он разделяется на две довольно длинные губы, в которых суда могут стоять спокойно. Нам нельзя было измерить глубину потому, что на байдарках опасно вынимать лот (орудие, посредством которого измеряется глубина), однако дно достали до 16 сажен [30 м]. По дороге пристали к одному селению, в котором нашли множество детей и старух, почти полумертвых от голода, потому что все молодые мужчины находились с Барановым. Чтобы, сколько возможно, облегчить их бедственную участь, я отдал им всю имевшуюся тогда у меня сушеную рыбу и оставил это печальное место. Бедные жители, исполненные благодарности, выбежав из своих хижин, кланялись мне в землю и многократно произносили слово «ладно», что означает здесь гораздо больше, нежели спасибо.

Сегодня я производил наблюдения неподалеку от последнего мыса до верхней западной губы у 57° 17´ 43˝ с. ш. Северо-западная губа гораздо длиннее первой и глубока почти до самой своей вершины. У берегов ее местами находится хороший грунт. Жители показывали мне хребты, на которых собирается вещество вроде карандаша[116]. Как говорят, оно лежит слоями.

31 марта. Утром был густой туман и царила тишина. К 8-му часу хотя и прояснилось, однако ненастье все еще продолжалось. После полудня я ездил в Пьяновскую губу. Здесь мне удалось накупить множество редкостей, особенно кукол, вырезанных из моржовой кости. Судя по ним, можно заключить, что кадьякцы в резьбе ныне уже не столь искусны, как были прежде.

1 апреля погода стояла дождливая, и временами шел снег. Невзирая на это, я с утра отправился в гавань Трех Святителей, куда прибыл к пятому часу пополудни. Местность до пролива между Кадьяком и островом Салгхидаком довольно гористая. Однако в некоторых губах гребные суда могут легко приставать. В одной из них есть небольшое селение. Берега пролива достаточно привлекательны. На них растут ольховые, березовые и тополевые леса, местами они довольно густо заселены. Мы заезжали в так называемое Беглецовское селение, весьма удобно устроенное. Жители его показались нам здоровее игатских и килюдинских и гораздо зажиточнее. Тотчас по нашем приезде тайонша принесла нам большую чашу ягод, смешанных с китовым жиром, и усердно нас потчевала. Поблагодарив за хороший прием, я также потчевал ее табаком и, одарив почти всех разными безделицами, отправился в дальнейший путь. Туман, возникший при самом нашем отъезде, не позволил нам рассмотреть берега до гавани Трех Святителей, у которой они весьма утесисты и окружены большими камнями.

2 апреля. После полудня небо несколько очистилось, что позволило нам осмотреть и описать гавань. Узнав о приезде тайонов из некоторых селений, я приказал позвать их к себе. Мы долго разговаривали. Я всячески старался внушить им охоту к трудолюбию, описывая им неоценимые выгоды домашних ремесел. Тайоны не опровергали моих советов, но уверяли, что множество причин препятствуют или, точнее, лишают их способов заниматься ремеслом.

5 апреля. Сегодня, пользуясь благоприятной погодой, мы отправились к губе Наюмляк. По эту сторону ее северного мыса мы находились под легким восточным ветром, но как только стали его обходить, то начало так штормить, что наши байдарки постоянно заливало водой, и мы с огромным трудом приплыли к другому берегу. Лишь только мы пристали к Кияикскому селению, как навстречу вышел сам тайон со всеми своими подчиненными, и они вынесли меня на руках с байдаркой на берег. В тайонской бараборе я пробыл около двух часов, с удовольствием рассматривая разные редкости. С великим трудом мы могли попасть в помещение, которое кадьякцы называют жупаном. Хотя оно внутри довольно просторно, двери, или, лучше сказать, лазея так узка, что я вынужден был, просунув сперва голову и руки, влезать в нее ползком. На Кадьяке жупан служит гостиной, баней, спальней, а иногда и могилой. Длина, по крайней мере, того, в котором мы были, составляет 13 футов и 10 дюймов [4,2 м], а ширина – 14 футов и 7 дюймов [около 4,5 м]. Вокруг этого помещения, исключая отверстие, лежали не слишком толстые бревна на расстоянии 3 футов 3 дюймов [около 1 м] от стены. Это пространство устлано лавтаками (невыделанной кожей) и рогожами, а бревна служат вместо изголовья. Они украшаются иногда коренными бобровыми зубами, которые похожи на человеческие, только гораздо больше. Каждому покажется странным, как можно взрослому человеку улечься в столь коротком пространстве, между стеной жупана и бревнами, но для здешних островитян длинные постели не нужны, ибо они спят скорчившись, так что достают коленами почти до самой шеи и по большей части лежат на спине.

К полудню прояснилось, и мы, пользуясь этим, производили наблюдения на 57° 00´ 52˝ с. ш., а потом сняли несколько лунных расстояний, по которым оказалось, что Кияик имеет 153° 15´ з. д. Это место, по-моему, приятнее других. Здесь оказалось много вещей, необходимых в общежитии. Закончив свои наблюдения, мы отправились обратно в гавань Трех Святителей, куда прибыли через два с половиной часа.

6 апреля. Весь этот день и ночь на 7-е число мы провели в Мысовской губе, на острове Салтхидаке. Мы остановились у местного тайона. Я опять был вынужден ломать себе спину, лазя в разные жупаны, но зато удовлетворил свое любопытство. Там, между прочим, мне удалось видеть мужчину и женщину, у которых все волосы на голове были острижены, а лица вымазаны сажей, что означало, по словам моего переводчика, глубокий траур. До прибытия русских в эту страну эти знаки печали обычно продолжались целый год, ныне же полагается только один месяц, а иногда и менее.

Проведя более суток с жителями разного возраста, я смог удостовериться в чрезвычайной простоте кадьякцев. Правда, при моем входе в жупаны сначала наблюдалась некоторая учтивость, которая, однако, очень скоро проходила: если кому-то вздумалось лечь или раздеться донага, то он делал это без всякой застенчивости. Разговаривая, мы рассматривали ишхаты, или сплетенные из корней корзинки, в которых жители хранят все свое имущество. Корзины, принадлежащие мужчинам, наполнены были стрелками разного вида и кусками дерева с небольшим изогнутым ножом, зубом и камнем. Это все кадьякские орудия для разных поделок, кроме не очень широкого куска железа, привязанного к рукоятке. В женских же корзинках содержатся разные лоскутки, жилы, бисер, иголки и другие мелочи. В полдень, с наступлением ясной погоды, я производил астрономические наблюдения не только за широтой, которая оказалась 57° 00´ 45˝, но и за долготой (по 24 расстояниям луны от солнца), на которую можно надеяться. Последняя – западная – равна 153° 5´ 22˝.

Вечером мы развели огонь, к которому собралось довольно много жителей. Они все любовались, видя, как мы пили чай, а чтобы и им не было скучно оставаться простыми зрителями, я приказал раздать каждому по сушеной рыбе и по куску китового жира, хозяина же с хозяйкой потчевал своим напитком, которым они, как кажется, остались весьма довольны. Заметив, что около 9 часов многие из наших собеседников начали зевать, я предложил им идти на покой, когда им угодно, а нас не дожидаться. Они все разошлись. Здесь еще можно отметить, что во время чаепития хозяева ужинали, но их ужин проходил с некоторым отличием от нашего. Как только рыба сварилась, кухарка подала первое блюдо хозяину, который, наевшись, отдал остатки своей жене. Следующие же блюда раздавались по старшинству, так что мальчики довольно долго ожидали, пока до них дошла очередь.

7 апреля. На другой день, проснувшись с рассветом, я вышел из бараборы и увидел многих мужчин на крышах своих жилищ. Это считается у них первым удовольствием после сна, хотя обычно они любят сидеть и смотреть на море.

В 6 часов утра мы выехали с места своего ночлега. Я послал Калинина осмотреть находившуюся неподалеку от нас довольно глубокую губу, сам же сперва заехал в Проклятовское селение, а потом прибыл в гавань около 11 часов. Только в одной Мысовской губе на всем Кадьяке мы видели желтый песок, в остальных же местах повсюду находили сланец и простой серый камень.

В полдень у самого строения, находящегося в гавани Трех Святителей, я производил астрономические наблюдения на 57° 05´ 59˝ с. ш., а около 2 часов пополудни снял двенадцать лунных расстояний, по которым оказалось 153° 19´ 15˝ з. д. Средняя, между наблюдениями в Мысовской губе и Наюмляке, западная долгота будет 153° 14´ 30˝.

8 апреля дул тихий ветер, а погода стояла ясная. В половине восьмого мы выехали из гавани. Калинин пристал к первому мысу для измерения углов, а я верст через пять вышел на низменность для снятия полуденной высоты, по которой северная широта оказалась 57° 10´ 14˝. Едва успели мы отъехать от места, где были проведены наблюдения, как ветер усилился, однако, около 5 часов вечера мы прибыли в Беглецовское селение без каких-либо приключений. Здесь мы расположились ночевать и раскинули свою палатку перед огнем. Беглецовское селение, как я уже говорил, лучше других, и жители его зажиточнее. В этом месте я нашел женщину, которая была заключена в конуру, похожую на шалаш из прутьев с округлым сводом. Она была посажена в него по случаю смерти сына и должна была сидеть двадцать дней подряд, если бы мы не выпросили ей свободы, утверждая, что погода не позволяла ей без явного вреда для здоровья выполнить этот обычай. Каким бы странным ни показался такой обычай просвещенному человеку, однако на Кадьяке он исполняется с величайшей точностью, хотя бы и ценой жизни.

9 апреля. На следующий день, несмотря на снег и свежий ветер, я решил двинуться вперед и в 9 часов утра прибыл в селение Езопкино, где из-за плохой погоды заночевал. Пополудни Калинин ездил в ближнюю губу, а я, узнав, что в селении Аникинском голод, от которого шесть мальчиков и одна старуха уже умерли, отправил туда на своей байдарке сушеной рыбы и китовины. Между прочим меня удивил орел, который после захода солнца влетел в барабору и сел у огня. Он, говорят, так умен, что где бы ни находился, всегда узнает свои байдарки, возвращающиеся с рыбачьего промысла, и тотчас летит домой. Кадьякские жители держат этих птиц исключительно из-за перьев, которые используются для стрел всякого рода.

10 апреля поутру мы отправились в Игатский залив. По пути заезжали в Шашхатскую губу, на самой вершине которой я производил астрономические наблюдения на 57° 18´ 43˝ с. ш. У южного ее мыса находится высокий утес, образовавшийся, как говорят жители, из конической горы, которая во время случившегося в 1788 году землетрясения была низвергнута в море. Мне говорили, что прежде на том самом месте, где теперь лежит длинный каменный риф, был песчаный берег.

Теперь стоит упомянуть о местности, начиная от Килюдинской губы до гавани Трех Святителей. Все это расстояние занято островом Салтхидаком, так что пролив по обе его оконечности простирается на верст 15 в ширину, а к середине суживается, и, наконец, берега его сходятся так, что расстояние между ними составляет не более полуверсты. В этом месте встречаются два течения, так как прилив от южного мыса острова идет к северу, а от северного – к югу. Берега в узком участке пролива невысоки и изредка покрыты лесом. Хотя нам и не удалось сделать никакого замера, однако можно полагать, что глубина будет везде достаточной для судов.

В Шашхате мне случилось видеть искусство кровопускания. Молодая женщина, взяв иголку, насаженную на деревяшку, воткнула ее больному в руку, по крайней мере на полдюйма [1,2 мм]. Потом, наставив конец иглы в середину вены, просунула его насквозь, на другую сторону, и самым тупым инструментом, называемым пекулкой (род медной сечки) разрезала вену до иглы. Кровь в первый раз не пошла, и она заключила, что не попала в настоящее место, и повторила свою операцию с бóльшим успехом. Надо было иметь много терпения, чтобы вынести такое повторение, но больной даже не поморщился, хотя ему пускали кровь в первый раз.

12 апреля. Утром при тихом ветре и весьма приятной погоде мы оставили Игатский залив, а в полдень пристали к острову Угаку. Проезжая сегодня между ним и Тонким мысом, я не увидел ничего похожего даже на тот бурун, который мы заметили в первый проезд. Этот бурун, как говорят, бывает только при южных ветрах. На Угаке мы пробыли недолго, так как весьма скоро начали собираться облака, а я спешил возвратиться в свое жилище. Местный тайон советовал нам остаться у него до утра, уверяя, что скоро подует северо-восточный ветер. Однако я, невзирая на это, покинул его, хотя дождь и волны промочили меня порядочно, в половине десятого прибыл пополудни благополучно в гавань Св. Павла. После полудня ветер начал дуть с востока так, что через байдарки непрестанно захлестывало воду. Но эти кожаные лодки так же хорошо сопротивляются бурной погоде, как и палубные суда.

Угакское селение состоит из четырех барабор; что же касается жупанов, то они просторнее и лучше всех тех, какие я видел прежде. Прибыв туда, я нашел своего любимца Савву тайоном на острове. Он только что похоронил отца. Мы ходили на могилу. Она, как и все остальные, состояла из невысокого бугра, на котором положено несколько бревен, сначала вдоль, а потом поперек, а на них – несколько крупных камней.

После праздника Пасхи мы принялись за вооружение и занимались им довольно долго, потому что надлежало взять с собой большой компанейский груз не только для Кантона, но и для Ситки. Тем временем штурман Калинин по моему поручению занимался описанием северной части Кадьяка, которое успешно завершил. Он не только достиг Карлуцкого селения, но даже объехал острова Афогнак и Еврашичий, произведя несколько астрономических наблюдений в нужных местах для связи с прежними нашими описаниями.

Время стояло прекрасное, около 15 мая горы были покрыты зеленью. Но неожиданно 19-го ударил мороз и выпало на полдюйма [1,2 см] снега, который, однако, после 12 часов совершенно исчез. Такая перемена, нередкая здесь, наделала бы много хлопот в Европе, но у кадьякцев, кроме полевых растений, морозить нечего. Они даже чистосердечно верят, что такое необыкновенное происшествие предвещает им какое-либо счастье. И в самом деле, их ожидание сбылось, так как на другой же день к нам в гавань принесло мертвого кита, которого, хотя от него шел отвратительный и вредный запах, они тотчас распластали и разделили между собой.

Едва мы успели уложить груз, приобретенный в кадьякских магазинах, как на байдарках привезли прошлогодний промысел из Кенайского[117] залива, состоящий из рысей, речных бобров и других зверей. Кроме того, было привезено несколько кенайских одежд к других редкостей, часть которых куплена мной.

Приехавший из Кенайского залива промышленник сообщил нам, что его обитатели живут спокойно, но только требуют, чтобы к ним не присылали наших священников. В противном же случае они поручили ему сказать, что убьют первого, кто осмелится к ним приехать. Такому отношению повод дал монах Ювеналий, который в 1796 году сильно настаивал, чтобы кенайцы оставили многоженство, и некоторых из них обвенчал по принятому нашей церковью обряду. Кенайцы за такой поступок предали его смерти. Мы также получили известие из компанейской фактории Нучки, что ее управляющий послал было на так называемую Медную реку одного человека, чтобы открыть там торговлю, но тот по пути был убит. Одному только промышленнику Баженову удалось благополучно возвратиться. Некогда он прошел по берегу Медной реки около 300 верст и, конечно, не избежал бы смерти или рабства, если бы его не спасла женщина, которую он любил; возвратившись на Кадьяк, он на ней женился. По словам Баженова, эта река богата самородной медью. Но ее жители тщательно скрывают те места, где она попадается большими кусками.

Наше приготовление к походу должно было окончиться в начале июня, если бы мы не вынуждены были сделать новый бушприт[118]. Это неожиданное обстоятельство задержало корабль «Нева» до 13-го числа.

Глава третья. Описание острова Кадьяка

Климат на острове Кадьяке. – Растения. – Звери и птицы. – Число жителей. – Их бараборы, или дома. – Обычаи. – Одежда. – Пища. – Брачные обряды. – Обряды при погребении. – Рыбная и птичья ловля и охота. – Орудия для охоты и ловли. – Строение байдарок. – Управление на Кадьяке

Кадьяк – один из самых больших островов, принадлежащих России в пятой части света (имеется в виду: в Америке, так как шестой материк – Антарктида – еще не был известен). Он довольно гористый и окружен глубокими заливами, в которые впадает множество речек. На их берегах можно устраивать селения, другие же места покрыты скалами и почти вечным снегом. Этот остров состоит из сланца, лежащего наклонными слоями, и плотного серого камня. По словам жителей и по собственному опыту можно заключить, что климат острова не очень приятен. Воздух редко бывает чист, даже летом мало теплых дней. Погода зависит от ветров. Когда они дуют с севера, запада или юга, то и погода ясная. В противном же случае сырость, дождь и туман следуют непрерывно друг за другом. Здешние зимы походят на нашу ненастную осень, но прошедшая зима, которую мы провели на Кадьяке, была исключением. Довольно глубокий снег лежал с 22 декабря по 15 марта, и температура по Фаренгейту опускалась иногда до нуля (– 17,7 °C – прим. ред.). Я нарочно мерял толщину льда на прудах, которая в марте оказалась равной 18 дюймам [0,45 м].

Тополь, ольха и береза растут на Кадьяке в небольшом количестве, а ель попадается только около северного мыса и гавани Св. Павла. До прибытия русских в эту страну, кроме сараны[119], кутагарныка[120], петрушки, лука, горчицы[121] и огуречной травы[122], никаких других растений не было. Теперь же там разводят картофель, репу, редьку, салат, чеснок и капусту. Впрочем, последние растения еще не слишком широко употребляются. Для их разведения требуется немало усилий и преодоление многих препятствий, связанных с климатом. Влажный воздух и частые дожди в значительной мере затрудняют хлебопашество. Однако в прошлом году Компанией здесь было посеяно немного ячменя, который местами довольно хорошо уродил и полностью созрел. Поэтому можно судить, что яровой хлеб на этом острове может расти с успехом.

Животных – природных обитателей острова – здесь не слишком много. Это медведи, различные лисицы, горностаи, собаки и мыши. Со времен Шелехова на острове разведен рогатый скот, козы, свиньи и кошки. Во время моего пребывания на острове я к вышеуказанным домашним животным добавил английскую овцу и русского барана, от которых уже произошло потомство. Водится там великое множество птиц: орлы, куропатки, кулики, разного рода журавли, топорки, ипатки[123], гагары, урилы[124], ары[125], речные и морские утки, вороны и сороки. Сначала там не было кур, но русские развели и их в большом количестве. Уток здесь множество. Некоторые из них улетают весной, когда появляются гуси и лебеди, которые кое-где остаются на все лето. Кроме того, здесь есть еще три вида небольших птичек, из которых темно-серые называются ненастными потому, что они своим пением предвещают скорую непогоду.

Кадьяк изобилует также белой и красной рыбой. К первому роду принадлежат палтус, треска, калага[126], бык[127], терпуг[128], камбала, гольцы[129], окуни, вахня[130], сельди и уйки[131], ко второму: чевыча[132], семга, кижучь[133], хайко[134], красная горбуша и красные гольцы. Речки с мая по октябрь наполнены красной рыбой, так что ее за короткое время можно наловить руками несколько сотен. Иногда случается, что она стоит кучами от самого дна до поверхности воды, как будто в чане, и тогда дикие звери, особенно медведи, питаются одними только их головами. Они заходят в воду и ловят рыбу лапами с удивительным проворством. Но забавнее всего видеть, когда эти животные, оторвав только мозговую часть головы, бросают остатки на берег. Близ кадьякских берегов водятся во множестве киты, касатки, нерпы[135] и сивучи. Несколько лет назад поблизости попадались морские бобры, но теперь они отошли довольно далеко в море, а серые котики[136] совсем перевелись (Компания ловит котиков на островах Св. Георгия и Св. Павла. Поначалу эти животные водились там в большом количестве, но теперь их стало несколько меньше. Однако в обычных обстоятельствах недостатка в них быть никогда не может. Было такое время, что каждый промышленник убивал по 2000 котиков в год. Очень жаль, что на обоих этих островах нет хорошей гавани и судам приходилось стоять на якорях в открытом море на плохом грунте. При крепком же морском ветре им обязательно надо сниматься с якоря и лавировать. Говорят, что поверхность первого из островов очень высокая, а второго – низменная. Оба они нуждаются в пресной воде, птицей же изобилуют, особенно так называемой ара, яйцами которой промышленники питаются все лето. Детей она выводит на утесах). Кроме этого, весной повсюду ловятся круглые раки[137]; они имеют вид расплющенного паука и с моря в губы идут всегда, сцепившись попарно.

Число жителей острова, учитывая его величину, весьма невелико, по моим подсчетам, – не более 4000.

Старики утверждают, что перед приходом русских на остров число жителей было вдвое больше. Следовательно, и тогда их насчитывалось не свыше десяти тысяч. Шелехов в описании своего путешествия упоминает, что на Кадьяке он победил до 50 000 человек. Но это сообщение так же верно, как и то, будто бы на камне, находящемся против острова Салтхидака, он разбил 3000 и взял в плен более 1000 человек. На самом же деле, как я упомянул выше, там было не более 4000, в том числе женщин и детей.

Кадьякцы среднего роста, широколицые и широкоплечие. Цвет кожи имеют красновато-смуглый, а глаза, брови и волосы черные, последние жесткие, длинные и без всякой курчавости. Мужчины обычно свои волосы либо подстригают, либо распускают по плечам, а женщины, подрезав их надо лбом, связывают сзади в пучок. Одежду здешних жителей составляют парки и камлейки; первые шьются из шкур морских птиц или звериных кож, а последние из сивучьих, нерпичьих и медвежьих кишок или китовых перепонок. В прежние времена зажиточные островитяне украшали себя бобрами, выдрами и лисицами. Но теперь все это отдается Компании за табак и другие европейские безделицы. Мужчины опоясывают себя повязкой с лоскутом спереди, которым прикрывается то, чего не позволяет обнаруживать стыдливость. Женщины носят нерпичий пояс шириной в три или четыре пальца. Головы они покрывают шапками из птичьих шкур или плетеными шляпами, выкрашенными очень искусно сверху и имеющими вид отреза плоского конуса. Ходят почти всегда босые, исключая весьма холодное время, когда надевают нечто вроде сапог, сшитых из нерпичьей или другой кожи.

Кадьякцы весьма пристрастны к нарядам. Уши искалывают вокруг и украшают их бисером разных цветов. Женщины унизывают им руки, ноги и шею. В прежние времена все они сквозь нижнюю часть носового хряща продевали кости или какие-либо другие предметы. Мужчины вкладывали камни или длинные кости в прорез под нижней губой, длиной около полдюйма, женщины же навешивали коральки[138] или бисер сквозь проколотые там дырочки, в которые обычно вставляли ряд небольших косточек, наподобие зубов. Нежный пол здесь так же привязан к щегольству и украшениям, как и в Европе. В старину они делали «тату», или узоры, на подбородке, грудях, спине и на прочих местах, но такой обычай уже выходит из моды. Самой дорогой вещью они считают янтарь. Он для кадьякца гораздо драгоценнее, нежели для европейца бриллиант, и его носят в ушах вместо серег. Я подарил небольшой кусок янтаря тайонскому сыну, который едва не сошел с ума от радости. Взяв эту драгоценность в руки, он вне себя кричал «Теперь Савва (так его назвали при крещении) богат. Все знали Савву по храбрости и проворству, но ныне узнают его по янтарю». Мне позже рассказывали, что он специально ездил в разные места острова, чтобы показать мой подарок.

Питаются здешние жители рыбой и всякого рода морскими животными: сивучами, нерпой, ракушками и морскими репками[139]. Но предпочтение отдается китовому жиру. Его, как и головы красной рыбы, всегда употребляют сырым. Остальное варится в глиняных горшках или жарится на палочках, воткнутых в землю у огня. Во время голода, который на острове нередко случается зимой, а весной бывает почти всегда, обычным прибежищем жителей служат отмели, или лайды. Селение, у которого находится такое изобильное место, считается у них самым лучшим.

Кадьякцы до прибытия к ним русских не имели никакой установленной веры, а признавали доброе и злое существа. Из них последнему, боясь его, приносили жертвы, говоря, что первое и без того никому никакого зла не наносит. Теперь они почти все считаются христианами. Но вся вера их заключается только в том, что они имеют по одной жене и крестятся, входя в дом россиянина. Больше никакого понятия о наших догматах они не имеют, а принимают веру лишь из корысти, т. е. чтобы получить крест или другой какой-либо подарок. Я знал многих, которые трижды крестились, получая за это каждый раз рубаху или платок.

О первом заселении острова никто из них ничего основательного сказать не может, а каждый старик сочиняет свою сказку. Тайон Калпак, считающийся на острове умным человеком, рассказывал мне следующее: «К северу от Аляски жил тайон, дочь которого влюбилась в кобеля и прижила с ним пятерых детей. Из них двое были женского, а трое мужского рода. Отец, рассердясь на свою дочь и улучив время, когда ее любовника не было дома, сослал ее на ближний остров. Кобель, придя домой и не видя своих, долго грустил, но напоследок, узнав о месте их пребывания, поплыл туда и на половине дороги утонул. По прошествии некоторого времени щенята подросли, а мать рассказала им причину своего заточения. Старик тайон, соскучась по своей дочери, приехал сам ее навестить, но не успел войти в дом, как был растерзан своими разъяренными внучатами. После этого печального приключения мать дала детям волю – идти куда хотят, и одни отправились к северу, а другие – через Аляску к югу. Последние прибыли на остров Кадьяк, отсюда и стало расти число людей. Мать же их возвратилась на свою родину». На мой вопрос, каким образом собаки могли попасть на Кадьяк, он отвечал, что остров сначала отделялся от Аляски только рекой, а настоящий пролив сделала огромная выдра, которая жила в Кенайском заливе и однажды вздумала пролезть между Кадьяком и материком.

Некто рассказывал мне историю о сотворении острова таким образом: «Ворон принес свет, а с неба слетел пузырь, в котором были заключены мужчина и женщина. Сперва они начали раздувать свою темницу, а потом растягивать ее руками и ногами, от чего появились горы. Мужчина, бросив на них волосы, произвел лес, в котором размножились звери, а женщина, испустив из себя воду, произвела море. Плюнув же в канавки и ямы, вырытые мужчиной, она превратила их в реки и озера. Вырвав один из своих зубов, она отдала его мужчине, а тот сделал из него ножик и начал резать деревья. Из щепок, бросаемых в воду, произошли рыбы. От душистого дерева (род кипариса) – горбуша, а от красного – кижуч. Мужчина и женщина со временем родили детей. Первый сын играл некогда камнем, из которого образовался Кадьяк. Посадив на него человека с сукой, он отпихнул его на теперешнее место, где потом начали разводиться люди».

В прежние времена на Кадьяке было многоженство. Тайоны имели до 8 жен, каждый – по своему состоянию. Игатский тайон в мою бытность на острове держал у себя трех жен. У шаманов их было столько, сколько, как они уверяли своих соотечественников, им позволяло иметь сверхъестественное существо.

Сватовство или вступление в брак производится здесь следующим образом. Жених, услышав, что в таком-то месте находится хорошая девушка, отправляется туда с самыми дорогими подарками и начинает свататься. Если родители пожелают выдать за него свою дочь, то он одаривает их, пока они не скажут «довольно». В противном же случае он уносит все назад. Мужья почти все живут у родственников жены, хотя иногда ездят гостить и к своим. У своего тестя они служат работниками. По прошествии некоторого времени весь брачный обряд заканчивается тем, что молодой проводит ночь со своей молодой, а утром, встав с рассветом, он должен достать дров (доставать дрова во многих местах этого острова – дело очень трудное из-за острого недостатка в лесе), изготовить баню и в ней обмыться со своей женой раньше всех. Свадьбы не сопровождаются никакими увеселениями, а если зятю удастся убить какое-либо животное, то тесть, только лишь из хвастовства, рассылает куски его своим приятелям. Этого обычая придерживаются во время изобилия, в противном же случае каждый житель бережет для себя все, что только может добыть промыслом.

Кадьякцы привязаны не столько к живым, сколько к своим умершим родственникам. Покойника одевают в самое лучшее платье, а потом кладут в основном опять на то же место, где он лежал во время своей болезни. При этом, когда копают яму, родственники и знакомые неутешно воют. После приготовления могилы тело умершего заворачивают в звериные кожи, а вместо гроба обтягивают лавтаками[140]. Потом оно опускается в могилу, поверх которой кладутся бревна и камни. После погребения дальние родственники уходят по домам, а ближние остаются и плачут до захода солнца. В прежние времена после смерти какого-либо из знатных жителей существовал обычай убивать невольника, или калгу, как здесь их называют, и хоронили его вместе с господином или госпожой. Теперь же тела даже самых богатых осыпают только раздавленным бисером или янтарем, что, однако же, случается весьма редко. С умершими охотниками кладут их оружие, т. е. бобровые, нерпичьи и китовые стрелки. Наверху ставят решетки байдарок. Я видел длинные шесты, воткнутые над могилами, которые означали высокий род погребенной особы. Говорят, что кадьякцы чрезвычайно печалятся по покойникам и плачут при каждом о них упоминании. Стрижка волос на голове и марание лица сажей считается здесь знаком печали по умершем. Жена, лишившаяся мужа, оставляет свой дом и уходит в другое жилище, в котором проводит определенное время. То же самое делает и муж после смерти своей жены. После кончины детей мать садится на 10 или на 20 дней в особо построенный малый шалаш, о котором я уже упоминал раньше.

Обряд, наблюдаемый здесь при рождении, довольно любопытен. Перед самым окончанием срока беременности строится очень малый шалаш из прутьев и покрывается травой. Женщина, почувствовав приближение родов, тотчас в него удаляется. Роженица, по разрешении от бремени, считается нечистой и в своем заточении должна оставаться двадцать дней, пусть даже зимой. В продолжение этого времени родственники приносят ей пищу и питье и все это подают не прямо из рук в руки, а на палочках. Как только окончится срок, роженица вместе со своим ребенком омывается сперва на открытом воздухе, а затем в бане. При первом омовении у новорожденного прокалывают хрящ в носу и всовывают кусок круглого прутика. Делается также прорез под нижней губой или протыкается несколько дыр насквозь. Отец после рождения ребенка обычно удаляется в другое селение, хотя не надолго.

Я могу заверить, что в целом свете нет места, где бы жители были более неопрятны, чем на этом острове, но при этом малейшая природная нечистота считается у кадьякцев мерзостью. Например, женщины в определенные периоды должны удалиться в шалаш, подобный родильному, и находиться в нем до тех пор, пока полностью не очистятся. Те же, с которыми это случилось в первый раз, вынуждены бывают выдерживать там десятидневный карантин и, омывшись, возвратиться к родственникам. Их также или кормят с палочек, или бросают к ним пищу без посуды.

Во время моей проездки по острову мне самому приходилось это видеть. Я даже мерял многие конурки, которые обычно вырываются в земле на 2/3 аршина и так плохо покрыты, что в плохую или холодную погоду вредны для здоровья.

Из разных болезней, которым бывают подвержены кадьякцы, наиболее частыми являются венерические, простуда и чахотка. Средств, используемых для излечения недугов, три: шаманство, или колдовство, вырезание больной части и кровопускание. Говорят, что при первой степени венерической болезни употребляется взвар из кореньев, когда же она переходит в нос, то прорезают ноздри, а в других случаях прокалывают хрящ.

Воспитание детей у кадьякцев ничем не отличается от воспитания у других подобных народов. Они с младенчества приучаются к стуже купанием в холодной воде и другими подобными процедурами. Нередко случается, что мать, желая унять раскричавшегося ребенка, погружает его зимой в море или реку и держит до тех пор, пока не прекратятся слезы. Для выработки привычки к голоду не требуются никакие наставники, а каждый сам в свое время привыкает его выносить. Нередко им случается, из-за недостатка в съестных припасах, оставаться несколько дней подряд без всякой пищи. Мужчины заблаговременно приучаются делать и бросать стрелки, строить байдарки, управлять ими и прочее. А девочки также с юных лет начинают шить, вязать разные шнурки и делать многие вещи, свойственные их полу. Все здешние мужчины занимаются рыболовством и промыслом как морских, так и наземных зверей. Лишь ловлей китов занимаются особенные семейства, она переходит от отца к тому сыну, который в этом промысле показал больше всех искусства и расторопности. Впрочем, китовую ловлю кадьякские жители еще не успели довести до того совершенства, в котором она находится у гренландцев и у других народов. Кадьякский промышленник нападает только на малых китов и, сидя в однолючной байдарке, бросает в него гарпун, древко которого при ударе отделяется от аспидного носка и остается на воде. Таким образом, кит, получив рану и имея в своем теле упомянутый аспидный носок или копье, уходит с ним в море и потом выбрасывается на берег, а иногда и совсем пропадает. Поэтому никто из китовых промышленников не уверен в своей добыче.

Что же касается морских бобров, то разве что сотый из них может спастись от своих гонителей. Их промышляют следующим образом. В море выезжает множество байдарок, и как только какая-нибудь из них подъедет к бобру, охотник, бросив в него стрелку или не делая этого, гребет на место, где он нырнул, и поднимает весло. Все остальные байдарки, увидев этот знак, бросаются в разные стороны, и около первой байдарки составляют круг сажен до 100 [метров 180] в поперечнике. Лишь только животное вынырнет из воды, как ближние байдарки бросают в него также свои стрелки, а самая ближайшая, став на месте, где нырнул бобер, опять поднимает весло. Другие располагаются так же, как и в первом случае. Охота продолжается таким образом до тех пор, пока бобер не утомится или потеряет силы от потери крови. Я слышал от искусных промышленников, что иногда двадцать байдарок бьются с одним бобром полдня. Бывают даже и такие животные, что своими лапами вырывают из себя стрелки, однако же большей частью через несколько часов становятся добычей охотников. Из опыта известно, что бобер, нырнув в первый раз, остается в воде более четверти часа, но в последующие разы это время мало-помалу уменьшается, и, наконец, бобер настолько обессиливает, что совсем не может погружаться в воду. Жалкое зрелище открывается перед чувствительным человеком, когда промышленники гоняются за самкой бобра, при которой малые дети. Материнская привязанность должна бы тронуть каждого человека, но кадьякский житель не испытывает ни малейшей жалости. Он не пропустит ничего, плавающего по морю, не бросив в него своей стрелки. Лишь только бедная самка увидит своих неприятелей, то, схватив бобренка в лапы, тотчас погружается вместе с ним в море, а так как он не может быть долго под водой, то, невзирая ни на какую опасность, она опять поднимается наверх. В это время промышленники пускают в нее стрелки, которыми она и бывает ранена, стараясь укрыть своего малыша. Случается иногда, что при внезапном нападении бедное животное оставляет свое дитя, но в таких обстоятельствах оно неизбежно погибает, ибо покинутого бобренка очень легко изловить, а мать, слыша его голос, уже не в состоянии удалиться. Материнская привязанность влечет ее к своему детенышу. Она тотчас подплывает к байдарке, стараясь освободить его, и тогда-то получает от промышленников многочисленные раны и неминуемо погибает. Если у самки двое детей, то она старается спасти обоих, но в случае неудачи одного из них разрывает сама или оставляет на произвол судьбы, а другого защищает всеми способами. Кадьякцы, занимаясь этим промыслом с самых юных лет, делаются со временем великими в нем искусниками. В тихую погоду они узнают места, где нырнул бобер, по пузырям, остающимся на поверхности воды, в бурное же время бобры ныряют, по их наблюдению, всегда против ветра. Меня уверяли, что если бобер приметит где-нибудь не занятое байдарками место или промежуток между ними шире других, то он непременно туда устремится. Он старается высмотреть это место, высовываясь из воды до пояса, но вместо спасения подвергается неминуемой опасности. Убить бобра считается у промышленников большим торжеством. Оно обыкновенно выражается странным криком, после которого следует разбирательство, кому принадлежит добыча. Главное право на нее имеет тот, кто первый ранил пойманного зверя. Если несколько человек вдруг бросили в него свои стрелы, то правая сторона берет преимущество перед левой, а чем рана ближе к голове, тем важнее. Когда же несколько стрелок, у которых моуты (моут – жильный шнурок, которым стрелка или ее наконечник привязывается к древку) оторваны, находится в обычных частях тела, то тот, у которого остаток длиннее, считается победителем. Хотя вышеупомянутых правил достаточно, при всем том происходит множество споров между промышленниками, которые часто приходят к русским для их решения.

Нерпа считается у кадьякцев первым промыслом после бобра. Ловят ее сетками, сделанными из жил, которые посредством грузил растягивают в воде. Нерпу бьют сонную, но забавнее всего, когда ее заманивают к берегу. Охотник скрывается между камнями и, надев на голову шапку, сделанную из дерева наподобие нерпичьей морды, кричит голосом нерпы. Животное, надеясь найти себе товарища, подплывает к берегу и там лишается жизни.

Ловля птиц, называемых урилами, составляет третий промысел. Их ловят также жильной сеткой, которая внизу растягивается на шест длиной в 2 сажени [3,7 м]. В верхние концы сетей продевается шнур сквозь ячеи и прихватывается по концам вышеуказанного шеста. Поскольку эти птицы обыкновенно садятся на утесы, то охотник, подкрадываясь с собранной сетью и достигнув удобного возвышения, бросает ее прямо на птиц. Испугавшись, урилы стараются улететь и запутываются в сети. Тогда охотник, держа один конец шнурка, тянет другой к себе и собирает сетку в кошель, в котором иногда оказывается целое стадо птиц. Ширина сетки бывает обыкновенно сажени две с небольшим, а длина – до 12 сажен [22 м].

Рыбу по кадьякским рекам ловят руками и кошелями на шестах, а иногда ее бьют вброд копьями. Но в море употребляются костяные уды разной величины, в зависимости от рыбы. На уду вместо линя привязывается морской лук, который бывает длиной сажен в 30 [метров 55], а в диаметре около 1/8 дюйма [0,3 см]. Растение это гораздо лучше жильных шнуров, так как последние, намокнув, слишком растягиваются и не так крепки.

Кадьякское оружие состоит из длинных пик, гарпунов и стрелок, которыми промышляются морские звери: киты, нерпы, касатки и бобры. Когда жители вели войну между собой, то вооружались большими луками, наподобие аляскинских, и стрелами с аспидными или медными носками. Но теперь мало у кого из них имеется это оружие. Китовый гарпун – длиной около 10 футов [3 м] с аспидным копьем, сделанным наподобие ножа, острого с обеих сторон, который вставляется довольно слабо. Нерпичий не короче китового, с костяным носком или копьем, на котором нарезано несколько зубцов; к нему прикрепляется пузырь. Поэтому, хотя животное и потащит его, погрузить в воду не может. Есть и еще особый род нерпичьих стрелок, похожих на бобровые, и отличаются от касаточных только одними носками, ибо у последних они длиннее и вставляются в кость, которая при ударе выпадает. Наконечники указанных стрелок, не исключая нерпичьего гарпуна, привязывают к моутам, или жильным шнуркам, которые прикрепляют к древку. Они вставляются в концы, оправленные в кость, так что, когда зверь ранен, то наконечник выходит из своего места и, оставшись в теле, сматывает шнурок с древка, которое, упираясь непрестанно о поверхность воды, утомляет добычу, стремящуюся поминутно нырять. Стрелки бросают правой или левой рукой с узких дощечек, которые следует держать указательным пальцем с одной стороны, а тремя – с другой, для чего вырезаются ямки. Стрелки кладут оперенным концом в небольшой желобок, вырезанный посреди дощечки, и бросают прямо с плеча.

Рабочие орудия состоят из небольшой шляхты, которую теперь делают из железа, а прежде она была аспидная, и из кривого неширокого ножика, вместо которого до прибытия русских употреблялась раковина. К ним можно присоединить ноздреватый камень, употребляемый для очистки работы, и зуб, посаженный в небольшой черенок. С этим бедным набором инструментов кадьякцы искусно отделывают свои вещи. Что же касается женщин, то в искусстве шить едва ли кто может превосходить их, кроме как на Лисьих островах. Я имею многие образцы их работы, которые сделали бы честь лучшим нашим швеям. Чем кадьякцы древнее, тем превосходнее работа, а особенно резьба по кости. Это ремесло, судя по имеющимся у меня куклам, было в хорошем состоянии, если принять во внимание, что им занимались необразованные люди. Однако ныне с трудом можно отыскать человека, который изобразил бы что-нибудь достойное. Все шьется здесь жильными нитками, которые выделываются так тонко и чисто, что не уступят лучшему сученому шелку. Плетенки же из них или шнурки делаются с удивительным искусством. Оленья шерсть, козий волос, раздерганный стамед[141] только на Кадьяке употребляется для украшения. До приезда русских женщины употребляли костяные иголки своей собственной работы, для чего в каждом семействе имеется небольшое орудие для проверчивания ушек. Женщины так бережливы, что если даже и теперь сломается железная игла, то просверливают ушки на остатках, пока это можно делать.

На Кадьяке, подобно всему северо-западному берегу Америки, шаманство, или колдовство, очень почитается. Шаманы учатся своему искусству с малолетства. Уверяют, что они имеют сношения с нечистым духом, по внушению которого могут предсказывать будущее. Они также считают, что некоторым детям положено судьбой быть земными шаманами и что они всегда видят свое предназначение во сне. Хотя у каждого из этих обманщиков есть нечто особенное, но основное у всех одинаковое. В середине бараборы постилается кожа нерпы или другого зверя, рядом с которой ставится сосуд с водой. Шаман выходит на эту подстилку и, скинув с себя обычное платье, надевает камлейку задом наперед. Потом красит свое лицо и покрывает голову париком из человеческих волос с двумя перьями, похожими на рога. Напротив садится человек, который задает ему вопросы. Одевшись и выслушав просьбу, шаман начинает песню, к которой мало-помалу присоединяются зрители, и напоследок образуется хор, или, точнее говоря, шум. При этом шаман делает разные телодвижения и прыжки до тех пор, пока в беспамятстве не падает на землю. Потом он опять садится на кожу и начинает такие же неистовые движения. Так продолжается долгое время, наконец шаман объявляет ответ, полученный им от нечистого духа. Шаманы исполняют также и должность лекарей, но только при самых трудных болезнях. За это непременно надо их одарить, с тем, однако, чтобы больной выздоровел, в противном же случае подарки отбирают назад. Все их лечение больного состоит в вышеописанном бесновании.

После шаманов первое место занимают касеты, или мудрецы. Обязанность их состоит в обучении детей разным пляскам и в руководстве увеселениями или играми, во время которых они занимают место надзирателей.

Закоснелые предрассудки породили множество суеверий в здешнем народе. Ни одна плетенка не делается без помощи какого-либо счастливого корешка. Бедным считается тот промышленник, который не имеет при себе какого-нибудь счастливого знака. Самые важные из последних – морские орехи[142], которых множество валяется по берегам в жарком климате, а здесь они весьма редки. Лишь только наступит весна, китовые промышленники расходятся по горам собирать орлиные перья, медвежью шерсть, разные необычные камешки, коренья, птичьи носки и прочее. Самый отвратительный обычай красть из могил мертвые тела, которые они содержат в потаенных пещерах и которым даже носят иногда пищу. Здесь существует обычай, согласно которому отец перед своей смертью оставляет пещеру с мертвыми телами как самое драгоценное наследие тому, кто становится его преемником в китовом промысле. Наследник, со своей стороны, старается всю жизнь умножать это сокровище, так что у некоторых набирается до двух десятков трупов. Впрочем, надо заметить, что здесь крадут тела только таких людей, которые показывали особенное искусство и расторопность. Китовые промышленники во время ловли, как уже сказано выше, считаются нечистыми, и никто не только не согласится с ними есть вместе, но и не позволит им прикасаться ни к какой вещи. Однако же при всем этом они пользуются особенным уважением, и другие островитяне называют их своими кормильцами.

Кадьякцы проводят свою жизпь в промыслах, празднествах и в голоде. В первых они упражняются летом, вторые начинаются в декабре и продолжаются до тех пор, пока хватит съестных припасов, а с того времени и до появления рыбы испытывают большой голод и питаются только ракушками. Во время праздников они непрестанно пляшут и скачут, украшая себя самыми уродливыми масками. Мне приходилось видеть их развлечения довольно часто, но никакого удовольствия от этого я не получал. Их увеселения обычно начинают женщины, которые несколько минут качаются из стороны в сторону под пение зрителей и звук бубнов. Потом выходят, или, точнее, выползают мужчины в масках, прыгают различным образом, и все это заканчивается едой. Островитяне большие любители увеселений. Вообще можно сказать, что все они весьма пристрастны к азартным играм, в которые проигрывают иногда все свое имущество. У них есть одна игра, называемая кружки, от которой многие разорились. В нее играют четыре человека: два на два. Они расстилают кожаные подстилки аршин на 5 [метрах в 3,5] одна от другой, на них кладут по небольшому костяному кружку, у которого на краю проведен тонкий ободок черного цвета, а в середине обозначен центр. Каждый игрок берет по пяти деревянных шашек с меткой, означающей разные стороны игроков, и садится у подстилки, напротив своего товарища. Цель игры – выиграть четыре раза по 28; число отмечается палочками. Игроки, стоя на коленях вытянувшись, опираются левой рукой о землю, а правой бросают шашки друг за другом, на кружки, с одной подстилки на другую. Если кто попадет в метку, то другой с той же стороны старается его сбить и поставить на это место свою шашку. Когда все шашки закончатся у обеих сторон, смотрят, как они лежат. За каждую шашку, коснувшуюся кружка, считают один; за ту, которая полностью покроет кружок, – два, а та, которая коснется или пересечет черный его обод, – три. Таким образом, игра продолжается несколько часов подряд. Есть еще другая игра, называемая стопкой. Она заключается в следующем: вырезанный костяной или деревянный болванчик бросается вверх, и если ляжет на свое основание, то это значит два; если на брюхо – один, а на шею – три. Окончание этой игры – дважды десять, что отмечается также палочками.

Кадьякцам следует отдать должное за изобретение байдарок, которые они строят из тонких жердей, прикрепленных к шпангоутам[143], или, точнее, к обручам. Они обтягиваются так хорошо сшитыми нерпичьими кожами, что ни капли воды никогда не проходит внутрь. Теперь их три вида: трехлючные, двухлючные и однолючные. До прихода русских были только два последние, а вместо первых строились байдары, или кожаные лодки, в каждую из которых помещалось до 70 человек. Все эти суда ходят на малых веслах, и не только особенно легки на ходу, но и весьма безопасны в море при самом сильном волнении. Надо только иметь затяжки, которые крепятся у люков и задергиваются на груди сидящего на байдаре. Я сам проехал в трехлючной байдарке около 400 верст [425 км] и могу сказать, что никогда не было у меня лучшего гребного судна. В байдарке надо сидеть спокойно, гребцы не должны делать резких движений, в противном случае можно опрокинуться. Хотя кадьякцы во многом другом и не слишком умелы, но отменно искусны в управлении этими челнами, на которых они пускаются сквозь буруны и плавают не опасаясь более тысячи верст. Правда, это бывает всегда близ берега, однако иногда в хорошую погоду ходят верст по 70 [около 75 км] без отдыха. Послать двухлючную байдарку к острову Уналашке или в Ситкинский пролив считается здесь обычным делом. Когда они попадают в шторм в открытом море, по несколько байдарок соединяются вместе и спокойно дрейфуют до перемены погоды. В таком случае каждому гребцу нужно иметь камлейку, сшитую из крепких кишок, которая у рукавов и на голове у капюшона затягивается шнуром, так как волны во время шторма часто плещут через байдарку. Поначалу мне было неприятно чувствовать движение киля и частей байдарки, которые на каждом валу сгибаются и разгибаются, но потом, привыкнув, я этим даже развлекался.

Удивительно, что эти люди, сумевшие построить такие суда, оставили почти без всякого внимания самое главное и нужное в жизни, т. е. строение своих жилищ. Последние столь же просты и неудобны, насколько превосходны первые. Здешняя барабора состоит из довольно большого четырехугольного продолговатого помещения, с квадратным отверстием фута в 3 [около метра] для входа и с одним окном на крыше, в которое выходит дым. Посередине вырывается небольшая яма, где разводится огонь для варки пищи, а по бокам отгораживаются досками небольшие места для разных домашних вещей. Это помещение служит двором, кухней и даже театром. В нем вешают рыбу для сушки, делают байдарки, чистят пищу и прочее. Хуже всего то, что жильцы никогда его не очищают, а только изредка настилают на пол свежую траву. К главному помещению пристраиваются еще небольшие боковые строения, называемые жупанами. Каждый из них внутри имеет свой вход, или, лучше сказать, лазейку, в которую можно пройти не иначе как нагнувшись и проползая на животе до тех пор, пока можно будет чуть подняться на ноги. Наверху в самой крыше жупанов делается небольшое окно для света, которое, вместо оконницы, обтягивается сшитыми вместе кишками или пузырями. Вдоль стен, отступив от них на 3 фута [1 м], кладут нетолстые брусья, отделяющие места для сна и сидения; они же служат и вместо изголовья. В этом отделении довольно чисто, потому что оно устилается соломой или звериными кожами. Жупаны здесь нужны больше для зимы, так как, из-за их малых размеров, бывают всегда теплыми от многолюдия. В самое же холодное время они нагреваются горячими камнями. Иногда они служат банями.

Постройка барабор самая простая. Для этого вырывают четырехугольную яму футов до 2 [около 0,6 м] глубиной и по углам вкапывают столбы высотой футов около 4 [немного более 1 м], на которые кладут перекладины и довольно высокую крышу на стропилах. Стены обиваются стоячими досками снаружи. Крыша устилается довольно толстым слоем травы, а бока обмазываются землей, так что все строение с внешней стороны походит на какую-то кучу.

В целом можно сказать, что кадьякцы не имеют ни малейшей склонности к соблюдению чистоты. Они не сделают лишнего шага ни для какой нужды. Мочатся обыкновенно у дверей в кадушки, множество которых стоит всегда наготове. Эту жидкость они употребляют для мытья тела и платья, а также для выделки птичьих шкурок. Правда, как мужчины, так и женщины большие охотники до бань, но они ходят в них только потеть, если же у кого голова слишком грязна, то он моет ее мочой. Впрочем, платье надевают прежнее, как бы оно ни было испачкано.

Кадьяк и окружающие его острова управляются чиновниками Компании. Все коренные жители находятся в ведении Кадьякской конторы. О других местах, принадлежащих Компании, я не могу сказать так подробно, как о Кадьяке, на котором я прожил около года. Все кадьякцы считаются теперь русскими подданными. Компания при их помощи не только запасает себе и своим служащим, которых насчитывает до тысячи человек, съестные припасы на целую зиму, но и используют их на других работах. Из них составляются партии для ловли морских бобров, они занимаются промыслом лисиц, нерп, птиц и еврашек[144] – одним словом, они такие работники, каких в других местах невозможно найти.

Кадьякцы исполняют приказания Компании с величайшим послушанием и бывают довольны тем, что ей за их труды заблагорассудится заплатить. Кроме бисера, табака и других европейских мелочей, им платят за промысел птичьими, еврашечьими и тарбаганьими парками. Этот торг самый выгодный для Компании, так как не требует почти никаких издержек. Материал, из которого женщины шьют разную одежду, добывают сами обыватели по наряду и отдают в кладовые, где потом сами же его и покупают. В награду за свои труды швеи получают только иголки, которые остаются у них от работы, а тайонши нередко по пачке табаку. Однако должен признаться, что этот столь прибыльный для Компании торг может со временем нанести величайший вред жителям. Каждое лето они уезжают от своих жилищ на тысячу верст в малых кожаных лодках и таким образом на весьма долгое время разлучаются со своими женами и детьми, которые не в состоянии добыть себе пищу. Кроме того, в пути кадьякцы нередко встречаются с неприятелями и погибают. Те же, кто остается летом на острове, вместо своей общинной работы, вынуждены бывают работать на Компанию. Даже глубокие старики не освобождены от этой повинности. Они ловят морских птиц, и каждый из них обязан наловить столько, чтобы хватило для семи парок. Такие порядки крайне не нравятся здешним жителям, которые относятся с чрезвычайным уважением к старости. Мне говорили, что многие старики выбиваются из сил, гоняясь за добычей по утесистым скалам, и становятся жертвой корыстолюбия других. Правда, можно отдать должное нынешнему правителю Баранову и его помощникам, которые, вопреки прежним обычаям, относятся к кадьякским обывателям снисходительно. Однако если все будет продолжаться по-прежнему, число жителей Кадьяка непрестанно будет уменьшаться.

Чтобы предотвратить полное уничтожение этих весьма выгодных промыслов, следует, по моему мнению, сделать, по крайней мере, следующее: 1) все вещи (кроме дорогих), необходимые для одежды местных жителей и почти ничего не стоящие Компании, продавать гораздо дешевле своим людям, без которых она не может существовать; 2) ввести в употребление железные орудия, без которых нельзя ничего сделать, не потеряв напрасно много времени; 3) не посылать партий на байдарках в отдаленный путь, а отправлять их на парусных судах до места ловли и на тех же судах привозить их обратно; 4) оставлять половину молодых людей дома и не использовать стариков на тяжелых и не соответствующих их возрасту работах, ибо их преждевременная смерть нередко влечет за собой разорение целого семейства. Если такие меры будут приняты, то приезжие не испытают мучительного неудовольствия от встречи ни с одним жителем, скитающимся без всякой одежды, что сейчас случается особенно часто даже среди тех, кто в прежние времена был весьма богат.

Хотя около Кадьяка нетрудно найти множество прекрасных гаваней, однако компанейские суда пользуются сейчас только двумя: Трех Святителей, которая, по моим наблюдениям, лежит на северной широте 57° 05´ 59˝ и в западной долготе 153° 14´ 30˝, и Св. Павла, лежащей под 57° 46´ 36˝ с. ш. и 152° 08´ 30˝ з. д. Первая из них – та, в которой остановился Шелехов при первом своем прибытии на Кадьяк. Она расположена на запад-северо-запад от южного мыса острова Салтхидака и образована косой, выдающейся к северо-западу от южной конечности небольшого залива. Говорят, что до землетрясения, случившегося в 1788 году, местность вокруг этой гавани была гораздо выше. Теперь же она покрывается до гор равноденственными (равноденственными называются приливы, наблюдаемые при положении луны, земли и солнца на одной линии – прим. ред.) приливами, грунт везде – ил и самый мелкий черный песок, а общая глубина от 4½ до 10 сажен [от 8 до 18 м]. Вход в эту гавань, а также и выход из нее весьма удобны – она закрыта от всех ветров. Вторая же гавань не представляет ничего особенного. Она состоит из узкого пролива, в который можно войти не иначе, как много раз изменив курс. Правда, северный проход в нее прямой, но часто бывает укрыт туманом. Выход же из нее довольно удобен, так как при южных и юго-западных ветрах погода, как уже говорилось раньше, большей частью стоит ясная. Обойдя остров Каменный (который следует оставлять на значительном от себя расстоянии, потому что от его северного мыса идет довольно длинный риф), надо проявить немалую осторожность, ибо по обеим сторонам прохода также лежит много подводных камней, между которыми кораблю негде повернуться, а хуже всего то, что грунт по северную сторону весьма нехорош. Компания отдала этому месту преимущество при заселении только потому, что там много елового леса, которого совсем нет в других местах острова. Впрочем, оно невыгодно для судов, во-первых, потому, что встречные ветры могут задерживать суда слишком долго, во-вторых, здесь на якоре неудобно стоять в зимнее время, ибо иногда бывают весьма сильные ветры. Чтобы иметь лучший и удобнейший вход в гавань Св. Павла, следует пройти сначала перпендикулярно к Чиниатскому мысу, а потом держать курс на камень, который я назвал Горбуном и который надо проходить по правую сторону, так как близ островов Пустого и Лесного видны все опасные места и там в случае безветрия можно останавливаться на верпе на 60 саженях [109 м], где грунт – ил. При встречных ветрах или непостоянной погоде я советовал бы держаться в море, не входя в Чиниатский залив.

Глава четвертая. Плавание корабля «Нева» от острова Кадьяка до Ситкинского залива

Отплытие корабля «Нева» к Ситкинскому заливу. – Свидание и переговоры с ситкинскими посланниками. – Осмотр горы Эчком. – Прибытие тайона Котлеана в Новоархангельскую крепость. – Целебные воды. – Отплытие корабля от Ситки

Июнь 1805 г. В 11 часов до полудня при маловетрии и довольно ясной погоде мы снялись с якоря. При нашем приближении к узкой части пролива ветер стал встречным; однако вскоре подул юго-западный ветер и вынес корабль «Нева» на свободную воду. Бандер проводил нас за остров Лесной, где, распрощавшись с нами, отправился обратно, а мы в 5 часов пополудни направились дальше, пройдя северным проходом, который, как уже сказано прежде, можно всегда предпочитать южному.

При нашем проходе мимо Павловской крепости нам салютовали из нее пушечными выстрелами, а жители обоего пола, собравшись на берег, в знак своего пожелания благополучного нам пути кричали «ура!».

20 июня в четвертом часу пополудни открылась на северо-восток 6° гора Доброй погоды, а вскоре показались и другие возвышенности, между которыми гора Эчком была видна в 40 милях [в 74 км], на юго-восток 60° по правому компасу. Мы надеялись через несколько часов достигнуть якорного места, но настала тишина, и мы были вынуждены любыми способами не приближаться к берегам, покрытым снегом и при ночной темноте казавшимся очень неясными даже на близком расстоянии. Эта осторожность была для нас полезна, так как течение, подвинувшее корабль к востоку на 2° 47´, по-видимому, все еще продолжалось.

21 июня. Утром мы подошли к горе Эчком, которая вместе с возвышенностями Ситкинского пролива представляла собой картину, подобную той, что открылась мне при первом взгляде на остров Кадьяк.

Гора Эчком с северной стороны была еще покрыта снегом, свидетельствуя о том, что в этой стране зима еще не совсем сдалась, хотя в других местах уже давно царствовало лето. По наблюдениям, сделанным мной в полдень, мы находились тогда под 57° 00´ 30˝, а так как мыс Эчком был в это время на северо-восток 69° по компасу, то и получается, что он лежит под 57° 00´ с. ш. После полудня задул юго-западный ветер, и наш корабль шел довольно скоро, но, не доходя до островов Средних, ветер утих. Тишина продолжалась недолго. Подул легкий южный ветерок и продвинул нас к тому самому проходу, которым прошлой осенью корабль «Нева» выходил из гавани. Тут течение переменилось, и нас начало было прижимать к подветренному берегу, в связи с чем и следовало к ночи удалиться за Средние острова.

22 июня в час пополуночи мы начали лавировать к гавани при маловетрии с северо-запада. Течение хотя и было для нас попутное, однако корабль ушел бы недалеко, если бы ему не помогли присланные Барановым три байдары и наши гребные суда. Они помогли нам достигнуть якорного места по восточную сторону Новоархангельской крепости. Я было и сегодня старался войти проходом, которым выходил в прошлую осень. Однако из-за сильного отлива моя попытка опять осталась тщетной, а потому, опустившись к северо-востоку, я прошел между другими островами. Лишь только мы успели убрать паруса, как к нам приехал Баранов, порадовавший меня тем, что он полностью вылечился после раны, полученной им в прошлом году в правую руку. К вечеру мы легли на два якоря, так что Новоархангельская крепость была от нас к западу-северо-западу, а мыс Колошенский – к востоку-северо-востоку, отдав по канату на восток и запад, плехт имел под собой 15, а даглест[145] – 14 сажен [27,5 и 25,5 м], грунт – ил с песком.

23 июня. С самого нашего прибытия погода, судя по местному климату, стояла хорошая. Около десятого часа я сошел на берег и, к величайшему моему удовольствию, увидел удивительные плоды неустанного трудолюбия Баранова. Во время нашего краткого отсутствия он успел построить восемь зданий, которые по своему виду и величине могут считаться красивыми даже в Европе. Кроме того, он развел пятнадцать огородов вблизи селения. Теперь у него четыре коровы, две телки, три быка, овца с бараном, три козы и довольно большое количество свиней и кур. В этой стране это драгоценнее всяких сокровищ.

29 июня. Вместе с Барановым и со своими офицерами я ездил на то место, где некогда стояла наша крепость Архангельская. Там мы нашли остатки строений, уцелевших от пламени. Отобедав на этих развалинах и пожалев об участи тех, кто под ними лишился жизни, к вечеру мы возвратились домой.

2 июля я дал поручение своему штурману Калинину объехать гору Эчком и, отыскав за нею пролив, ведущий в Крестовскую гавань, его подробно описать. Баранов уже давно ожидал посещения ситкинских жителей, но, не видя ни одного из них, послал вчера переводчика уведомить, что корабль «Нева» пришел из Кадьяка и привез одного из их аманатов (после победы, одержанной нами прошлой осенью над ситкинцами, я взял всех аманатов с собой на Кадьяк, откуда привез обратно только одного из ситкинцев и двух, принадлежавших другим народам). По словам Баранова, ситкинцы не слишком желают с нами дружить. Хотя переговоры продолжались всю зиму, до сих пор ни один тайон не явился в нашу крепость. Зимой они жили порознь, но теперь опять собрались вместе и против селения Хуцновского (в проливе Чатома) построили себе крепость. Из разных сообщений видно, что все народы, живущие около Ситкинских островов, принялись за укрепления. А так как по проливам ежегодно ходят суда Американских Соединенных Штатов и меняют там ружья, порох и прочие военные материалы на бобров, то следует ожидать, что наши земляки в скором времени будут окружены довольно опасными соседями.

7 июля поутру Калинин возвратился из своего путешествия, выполнив данное ему поручение. Описав вышеупомянутый пролив, он отделил остров, на котором возвышается гора Эчком, и предоставил мне возможность назвать его Крузовым в память адмирала Александра Ивановича Круза (этот почтеннейший человек помогал мне с детства и вдохновил меня на служение моему отечеству[146]), которому я многим обязан. Сегодня на место старой бизань-мачты, уже вышедшей из строя, мы поставили новую.

11 июля. Посланный к ситкинцам переводчик возвратился утром с известием, что тайоны все еще не доверяют нам, требуют другого посольства, после которого уже решатся приехать. По его рассказам, новопостроенная ситкинская крепость похожа на старую, но гораздо хуже укреплена. Она стоит в мелкой губе и перед ней по направлению к морю находится большой камень. Получив эти сведения, мы вторично отправили к ситкинцам того же переводчика с подарками и с уверением в нашей дружбе. Он возвратился к вечеру 16-го числа с бóльшим, чем раньше, успехом. С ним приехал ситкинский тайон для переговоров и был принят со всем уважением, так как здешние народы не уступают никому в честолюбии. О скором прибытии тайона мы получили известие поутру, и Баранов приказал приготовиться к его приему. Около 4 часов пополудни показались две ситкинские лодки вместе с тремя нашими байдарками. Все они шли рядом, и сидевшие в них, приближаясь к крепости, запели. В это время начали собираться наши партовщики, а чугачи, назначенные для торжества, одеваться в лучшее свое платье и пудрить свои волосы орлиным пухом. Многие из них расхаживали в одном только весьма поношенном камзоле, а другие, имея на себе исподнее платье и будучи в остальном совершенно обнаженными, хвастались и восхищались своим нарядом не менее европейского щеголя в новом и модном кафтане. Подъехав к берегу, ситкинцы остановились и, подняв ужасный вой, начали плясать в своих челноках. Сам же тайон скакал больше всех и махал орлиными хвостами. Едва они кончили этот балет, как наши чугачи начали свой с песнями и бубнами. Эта забава продолжалась около четверти часа, во время которых наши дорогие гости приехали к пристани и были на лодках вынесены кадьякцами. Я думал, что вся церемония этим кончится, однако же обманулся. Ситкинцы еще на несколько минут остались на своих лодках и любовались пляской чугачей, которые под звуки песни изображали смешные фигуры. После окончания этого представления тайона положили на ковер и отнесли в назначенное для него место. Других гостей также отнесли на руках, только без ковров. Поскольку день заканчивался, то Баранов приказал угощать посольство, переговоры были отложены до следующего утра.

18 июля перед полуднем ко мне приехал ситкинский тайон на ялике Баранова и со всей своей свитой. Не успели они отгрести от берега, как начали петь и плясать, а один, стоя на носу, непрестанно вырывал пух из орлиной шкурки, которую держал в руках, и сдувал его на воду. Приблизившись к нашему кораблю, они остановились, запели песню, производили разнообразные движения и затем поднялись наверх. На шканцах пляска опять началась и продолжалась около получаса. По окончании этой церемонии я позвал в свою каюту тайона, его зятя с женой и кадьякского старшину, а остальных приказал угощать наверху. Напоив своих гостей чаем и водкой, я стал разговаривать с ними о прошедшем и показал им, как несправедливо поступили ситкинцы с нами в старой крепости, тем более что постройка ее была начата с их собственного согласия. Тайон, насколько можно было заметить, почувствовав справедливость моего упрека, признавал своих земляков виновными, уверяя, что он сам не принимал в этом никакого участия, что он всячески старался отговорить и остальных от столь злого намерения, но, не добившись успеха, уехал в Чильхат, чтобы не быть свидетелем их поступка. Он говорил правду, ибо с самого начала заселения показывал свою приверженность к русским и, действительно, не присутствовал при убийстве наших. После этого я призвал к себе аманатов, в числе которых находился и его сын. Это понравилось старику, особенно потому, что мальчик уже подрос и, живя на хорошей пище, поправился. Однако же при этом отец не проявил никакой заинтересованности при первом свидании с сыном, а только благодарил меня за заботу о нем, говоря, что он от многих слышал о моем добром обхождении с аманатами. После этого разговор велся о разных обстоятельствах, относящихся к здешней стране. Между прочим, я узнал, что от прохода Креста до мыса Десижена народ называется колюшами и что он имеет тот же язык, что и жители Стахинской губы (пролив Фридрика). Проведя больше двух часов в разговорах, мы поднялись наверх корабля, и наши гости, поплясав еще немного, уехали с такой же церемонией, с какой и приехали. Эти люди непрерывно пляшут, и мне никогда не случалось видеть трех колюшей вместе, чтобы они не завели пляски.

Перед отъездом я позволил тайону выстрелить из 12-фунтовой пушки, чем он был весьма доволен. При этом следует заметить, что ни сильный звук, ни движения орудия не вызвали у него ни малейшего страха.

После полудня я съехал на берег и присутствовал при переговорах, по окончании которых Баранов подарил посланнику алый байковый, убранный горностаями халат, а остальным – по синему. В знак примирения каждому из этих гостей он приказал повесить по оловянной медали. Потом для посольства было угощение. Я видел с большим удовольствием, что в этом угощении участвовали все наши американцы. Тайоны были приглашены в дом к Баранову и веселились вместе с нами, а остальные плясали на дворе все время, пока ситкинцы не захмелели и не были отведены под руки на свое место.

На ситкинцах были накидки (накидкой называется четырехугольный лоскут какой-либо материи, который накидывается на плечи, наподобие плаща) синего сукна, лица их были испещрены разными красками, а волосы распущены и напудрены чернетью с орлиным пухом. Последнее считается у них самым важным убором и используется только в торжественных случаях. Тайонская жена была убрана совсем по-другому: ее лицо было выпачкано, а волосы вымазаны сажей. Под нижней губой она имела прорез, в который был вставлен кругловатый кусок дерева, длиной в 2½ дюйма [около 6 см], а шириной в 1 дюйм [2,5 см], так что губа, оттянувшись от лица горизонтально, походила на ложку. Когда она пила, то всячески остерегалась, чтобы не задеть своего украшения. При ней находился ребенок в плетеной корзинке. Хотя ему было не более трех месяцев, но под нижней губой и в носовом хряще уже были прорезаны скважины, из которых свисал бисер на тонких проволоках.

19 июля. Утром ситкинцы отправились восвояси. Они отъехали с песнями и в сопровождении наших американцев. Можно сказать, что со стороны Баранова было сделано все, чтобы убедить наших соседей жить в мире и согласии, и потому, если они и вздумают после этого нанести какой-либо вред нашей американской компании, то будут подвержены строжайшему наказанию. В знак дружелюбия Баранов подарил тайону медный русский герб, убранный орлиными перьями и лентами. Этот подарок был принят с великим удовольствием. Тайон также с удовольствием согласился взять находившегося у нас в аманатах своего старшего сына, а вместо него прислать младшего.

21 июля. Вчера я узнал, что при партии находятся двое кадьякцев, которые прошлой осенью были на горе Эчком. Я уже давно желал ее осмотреть, но меня всегда удерживало незнание дороги, две трети которой проходит сквозь густой лес. Я воспользовался случаем и утром в 7 часов отправился в путь на катере, взяв с собой лейтенанта Повалишина. Во втором часу пополудни мы пристали к берегу в небольшой губе против острова Мысовского, а так как наши гребцы утомились, то надо было провести в этом месте ночь, расставив свои палатки и разведя огонь. Вечером я осмотрел окрестности и обнаружил, что весь берег состоит из лавы, лежащей глыбами во многих местах. Из таких пород, смешанных с глиной, состоит утес длиной сажен в сто, а высотой около пяти, на котором растут высокие ели. Когда я возвратился к палаткам, один из гребцов принес мне немного полевого гороха и клубники, которая хоть еще не совсем доспела, но была довольно вкусна.

На другой день утром, хотя горы были покрыты густым туманом, я решил идти на гору Эчком в надежде, что к полудню небо очистится. Из того, что я знал от наших проводников, я рассчитывал возвратиться к ночи. Мы взяли с собой немного хлеба и в восьмом часу отправились в путь. Чем дальше мы шли, тем дорога становилась хуже и труднее. Глубокие овраги, лежащие повсюду пни и колоды, а также частые колючие кустарники утомили нас, хотя наше путешествие продолжалось не более двух часов. Тогда-то я почувствовал, что мы основательно ошиблись, взяв с собой небольшое количество еды. Между тем туман сгущался, и провожатые сами не знали, куда идти. Как ни осложнялось наше положение, я все-таки решил пройти еще некоторое расстояние, а затем послал одного из кадьякцев за пищей и фризовыми фуфайками для людей. В полдень мы все так устали, что дальше двигаться никто не был в состоянии, и мы остановились на пригорке у небольшого потока. Погода, как бы сжалившись над нами, наконец, прояснилась. Мы поняли, что для достижения нашей цели требовалось и много времени, и ясная погода, и довольно большое количество съестных припасов. Поэтому, отправив одного из своих проводников к нашим палаткам, мы стали готовиться к ночлегу. Несмотря на всю свою усталость, каждый работал очень старательно, так что к вечеру мы успели соорудить два больших шалаша из ветвей душистого дерева (это дерево можно назвать американским кипарисом[147], так как оно издает крепкий, приятный запах) и развели большой огонь, вокруг которого просидели почти до полуночи, обсуждая свою оплошность в снабжении. Между тем наступила ночь, в продолжение которой пала обильная роса и воздух так остыл, что температура опустилась почти до 4,5°, выгнав нас из шалашей.

23 июля. Холод разбудил меня около 2 часов ночи. Проснувшись, я увидел всех моих спутников у разложенного огня. Кто-то ворочался с боку на бок, кто-то лежал, укрывшись корой, которая служила им покрывалом от холода и защитой от жара. К рассвету опять спустился густой туман. Около 8 часов я выстрелил из ружья, в ответ на что мы услышали голос, а еще через полчаса с радостью увидели четырех человек, пришедших к нам со всеми необходимыми запасами. Подкрепив свои силы, около 11-го часа при ясной погоде мы продолжили свой путь, тоже нелегкий, однако приятнее вчерашнего. В полдень, выйдя из леса и отдохнув у кустарников, мы пошли на вершину горы. Дорога лежала между двумя оврагами, наполненными снегом; местами она была довольна узка и по краям усыпана мелким горелым камнем разных цветов, однако же настолько полога, что наше путешествие кончилось во втором часу пополудни. Первое, что мы увидели на вершине, – жерло посредине нее глубиной сажен 40 [75 м], а окружностью около 4 верст. Оно имеет вид чаши и сверху покрыто снегом. По словам проводников, оно должно быть наполнено водой, но оказалось совершенно сухим. Видимо, на дне его есть трещины, в которые уходит вода. А так как осенью здесь бывают продолжительные дожди, то неудивительно, что все это пространство к зиме, когда здесь были наши проводники, превращается в озеро. Обойдя это жерло, я написал на бумаге имена всех своих спутников и положил ее в кувшин, который велел заложить камнем как знак того, что до нас никто из европейцев этого места не посещал.

Наши труды и терпение были вознаграждены особенным удовольствием. Стоя на вершине горы, мы видели себя окруженными самыми величественными картинами, какие только может являть природа. Бесчисленное множество островов и проливов до прохода Креста и самый материк, лежащий к северу, казались лежащими под нашими ногами. Горы же по другую сторону Ситкинского залива выглядели как бы лежащие на облаках, носившихся под нами. Солнце сияло во всей своей красоте, за исключением десяти минут, когда при небольшом тумане накрапывал дождь. Термометр перед тем показывал 12,7°, а затем 11,9°. На этом месте мы провели около трех часов и возвратились прежней дорогой к своим шалашам около вечера.

24 июля утром мы отправились к палаткам и спустя пять часов благополучно к ним прибыли. На обратном пути я насчитал тридцать оврагов. Высоту Эчкома можно считать примерно 8000 футов [2400 м]. Эта гора довольно пологая со стороны губы, а с моря утесистая. На расстоянии до 3 верст от вершины на ней растет лес, вершина же местами покрыта травой, а большей частью камнями разных родов. Овраги со всех сторон заполнены снегом, особенно с моря. Следовательно, глубину их узнать невозможно. Судя по обширности и глубине жерла, в прежние времена этот вулкан был гораздо выше, но от времени обрушился и заполнил своими обломками пропасть, из которой некогда извергалось пламя. Вероятно, после этого явления прошло уже много лет, так как некоторые вещества, изверженные из этого жерла, начали уже превращаться в землю. Самое крепкое из них имеет черный цвет и похоже на стекло[148], образовавшееся силой огня из серого камня. У меня есть один кусок, половина которого осталась в прежнем своем состоянии. При ударе о сталь он дает искры. Серая лава также довольно тверда. Глыбы ее лежат по берегу. Что же касается прочих лав, например красной, подобной кирпичу, и пемзы разных родов, то все они чрезвычайно легки.

25 июля в 2 часа пополудни я прибыл на корабль в то время, когда отправлялась партия для ловли морских бобров. Она состояла из 302 байдарок. Наши промышленники были наряжены в лучшие одежды и покрасили свои лица разной краской. В таком наряде явились они к Баранову и после осмотра тотчас пустились в предстоявший им путь.

28 июля компанейские суда «Ермак» и «Ростислав» отправились вслед за упомянутой партией, при которой они должны оставаться для ее защиты все то время, пока продолжается ловля. После полудня в Новоархангельскую крепость прибыл ситкинский тайон Котлеан. Баранов, хотя и принял его приветливо, но не так, как прежнего, потому что он всегда был нашим неприятелем и самым главным виновником разорения прежней нашей крепости. Он приехал с песнями в сопровождении 11 человек из своих подчиненных. Прежде чем пристать к берегу, он прислал Баранову в подарок одеяло из чернобурых лисиц, прося, чтобы его приняли с такой же честью, какая была оказана его предшественнику, на что ему ответили, что сделать это никак невозможно, потому что все кадьякцы уехали на промысел. Однако же его лодку подтащили к берегу вброд, а самого его вынесли два человека. Спустя некоторое время я с Барановым и с несколькими офицерами посетил эту важную особу. Сперва наш разговор касался оскорбления, причиненного нам его семейством, а потом мы стали толковать о мире. Котлеан признал себя виновным во всем и впредь обещал загладить свой проступок верностью и дружбой. После этого Баранов одарил его табаком и синим халатом с горностаями. Табак был мной роздан сопровождавшим тайона лицам, которые отдарили нас корнем джинджамом[149], коврижками и бобрами. Прощаясь с нами, Котлеан изъявил сожаление, что не застал кадьякцев, при которых ему сильно хотелось поплясать, уверяя, что никто не знает так много плясок разного рода, как он и его подчиненные. Удивительно, как ситкинцы пристрастны к пляске, которую они считают самой важной вещью на свете.

Наши посетители были так же раскрашены и покрыты пухом, как и прежние, но одежда их была несколько богаче. На Котлеане была синего сукна куяка (род сарафана), сверх которой надет английский фризовый халат, а также шапка из черных лисиц с хвостом наверху. Роста он среднего, лицо весьма приятное, черная небольшая борода и усы. Его считают самым искусным стрелком. Он всегда держит при себе до двадцати хороших ружей. Несмотря на наш холодный прием, Котлеан погостил у нас до 2 августа и плясал каждый день со своими подчиненными.

7 августа я отправился с несколькими больными к целебным водам, где и пробыл по 15‑е число. Погода все это время стояла довольно хорошая, и наша прогулка была бы очень приятна, если бы не комары и мухи, особенно последние, которые в здешних лесах водятся в величайшем множестве и весьма беспокойны[150]. Они очень мелкие, черного цвета, с белыми ножками; на тело садятся нечувствительно, так что их можно заметить не раньше, чем они прокусят кожу до крови, после чего возникает небольшая опухоль. Есть еще мушки гораздо меньшей величины. Они обычно садятся пониже глаз и от их укуса разливается синее или багровое пятно.

К крайнему моему удовольствию, употребление целебных вод поправило здоровье моих больных, которых я взял с собой исключительно для опыта. Ручей целебных вод течет с невысокой горы, находящейся в 150 саженях [метрах в 270] от берега, в нарочно вырытый водоем. Температура у самого ключа 66°,1, а в водоеме – около 38°. В воде содержатся частицы серы и солей. С первого взгляда она кажется чистой, но из химических опытов видно, что в ней много растворенных веществ. Ситкинские жители нередко пользуются ею, и можно наверняка сказать, что эта вода служат надежным средством излечения цинги и различных ран. Остается только устроить там спокойный приют для больных. Это, можно сказать, драгоценное место лежит по восточную сторону Ситкинского залива за Южными островами и от Новоархангельской гавани отстоит на 25 верст.

16 августа, возвратившись в нашу крепость, я увиделся с главным ситкинским тайоном, недавно выбранным вместо Котлеана. Он так сильно гордился своим положением, что никуда не ходил, даже за самым нужным делом. Его всегда должны были носить на плечах. И если когда-либо не было наших американцев, то он заставлял носить себя ситкинцев. При всем этом он плясал и производил различные движения вместе с остальными своими подчиненными. Для этих забав было отведено место против гробницы его брата, которая единственная осталась в целости. Поскольку этот тайон при всяком случае показывал свое усердие и дружелюбие по отношению к русским, то Баранов повесил на него медный герб. Около полудня наши гости убрались восвояси.

17 августа. На другой день от острова Уналашки пришли компанейский бриг «Елизавета» и два судна, принадлежащие Американским Соединенным Штатам, из которых одно, под начальством Вульфа, прибыло для починки. При сильном волнении и лежа под грот-марселем, зарифленным всеми рифами, оно ночью ударилось о судно, шедшее вместе с ним, у мыса Горна. От этого потерпели оба судна. Второе было под начальством Трескота. Он зашел сюда для продажи товаров, оставшихся у него от торга.

В таком случае Новоархангельская крепость и впредь может служить хорошим прибежищем для купеческих кораблей. Вместо того чтобы везти свои товары в Кантон и там продавать за бесценок, им гораздо выгоднее, хотя и с потерей небольшого времени, взять за них, по крайней мере, 50 процентов, которые Российско-Американская компания охотно платит за необходимые для нее вещи: муку, водку, сукно и всяческие съестные припасы.

18 августа. Вчера и сегодня мной снято 45 лунных расстояний от солнца посредством разных инструментов, по которым западная долгота Новоархангельской крепости оказалась 134° 40´ 40˝. А так как 2-го и 3-го числа было произведено тридцать астрономических наблюдений, по которым эта долгота вышла 135° 34´ 58˝, то средняя между 75 наблюдениями будет 135° 07´ 49˝.

22 августа. Уже с неделю как я начал готовиться к походу, и несмотря на постоянные дожди, наши приготовления были доведены до того, что мы при первом благоприятном ветре могли оставить Ситку. Мне очень хотелось не только покинуть страну, в которой каждый из нас вынужден был терпеть величайшую скуку, но и для того, чтобы иметь больше времени должным образом выполнить свои задачи. Я решил не заходить к Сандвичевым островам, а войти прямо в северную широту 45°,5 и в западную долготу 145°, а оттуда держать направление на запад до 165° и на север до 42°; с этого последнего пункта опуститься на 36°,5 и идти по параллели до 180°, а потом взять курс к островам Ландронским, или Марианским[151]. Таким образом, я смогу осмотреть места, где капитан Портлок в 1786 году поймал тюленя и где мы повстречались с животным, похожим на выдру, когда шли на Кадьяк. Кроме этого, может быть, случай позволит нам сделать какое-либо неожиданное открытие, так как наш путь будет совершенно новый до самых тропиков или еще далее.

Мое желание пройти в широте 36,5° до 180° соответствует данному графом Румянцевым предписанию, в котором сказано, будто бы в древние времена был открыт в 340 немецких милях [около 2500 км] от Японии и под 37,5° с. ш. большой и богатый остров, населенный белыми и довольно просвещенными людьми. Он должен находиться между 160 и 180° з. д.

24 августа. Вчера и сегодня погода стояла прекрасная. Термометр показывал около 22°, чего здесь никто из нас еще не видывал. Можно считать, что если бы не дул в это время свежий ветер, то ртуть поднялась бы до 26°,5. Производя наблюдения около трех недель для установления хода своих хронометров, в эти два дня я закончил мои труды. Познакомившись сегодня с начальником компанейского корабля «Елизавета» лейтенантом Сукиным, я между прочим разговаривал с ним о новом острове, появившемся близ Уналашки. По его описанию, он не так высок, как мне говорили раньше. Он представляет собою три холма или дымящиеся горы, имеет не более 5 миль [9 км] в окружности и расположен на 60 верст [64 км] к северу от Уналашки. Такое описание существенно отличается от показания промышленника, которое помещено мной в описании моего путешествия около Кадьяка. Мнение Сукина должно быть вернее, потому что он сам проходил довольно близко от острова и, обладая обширными знаниями, должен судить основательнее простого человека.

Глава пятая. Описание островов Ситкинских

Русское поселение в заливе Ситке. – Ситкинские жители и соседние с ними народы

Август 1805 г. Хотя здешний западный берег был известен нам со времени капитана Чирикова[152], никто не знал, принадлежит ли он к материку или к островам. Это сомнение решено уже капитаном Ванкувером, который открыл пролив Чатома. Но так как обстоятельства не позволили этому славному мореплавателю исследовать подробности, то он и довольствовался только общим положением, как это видно из его карт. Нынешние же наши изыскания показывают, что среди множества Ситкинских островов четыре являются главными: Якобиев, Крузов, Баранова и Чичагова. Последний мной назван так по фамилии покойного адмирала Василия Яковлевича Чичагова, под начальством которого я имел честь служить всю прошедшую войну против шведов[153]. Не имея обстоятельных сведений о проливе, отделяющем первый из упомянутых островов, я ничего не могу сказать, кроме того, что по нему проходило однажды небольшое компанейское судно. Что же касается других проливов – Невского и Пагубного, то они довольно глубоки и начинаются губой Клокачева. Первый идет в залив Ситкинский, а последний – в пролив Чатома. Первое наше поселение здесь основано в 1800 году коллежским советником Барановым, с согласия самих жителей, и существовало до 1802 года, когда они, воспользовавшись неосторожностью наших поселенцев, вызванной излишней к ним доверчивостью, разорили и разграбили его, пролив кровь многих невинных. Обстоятельное известие об этом несчастном происшествии сообщил мне компанейский промышленник, которого тогда взяли в плен, а позже ему удалось спастись.

Баранов, отправляясь на Кадьяк, оставил вместо себя начальника, который, как и все остальные, состоял в столь тесной дружбе с ситкинскими жителями, что они нередко гостили по неделе друг у друга. Несмотря на это, ситкинцы, узнав, что наши почти все разъехались на промыслы для заготовки съестных припасов на зиму, собравшись в количестве до 600 человек, двинулись к крепости. Некоторые прокрались сквозь лес, а другие на больших лодках проливами. Все они были снабжены огнестрельным оружием. Оставшиеся русские, не испугавшись такого внезапного нападения, открыли по ним пушечную стрельбу, но отразить нападение не могли, и ситкинцы, вследствие перевеса своих сил, подошли под самые стены укрепления. Среди них находились три матроса из Американских Соединенных Штатов. Оставив свои суда, они сначала поступили на службу в Компанию, а потом перешли к нашим неприятелям. Эти вероломные бросали зажженные смоляные пыжи на кровлю верхнего строения, зная, что там хранились порох и сера. Все здание за три часа превратилось в пепел. При этом нападающие успели вытащить до 2000 бобров, заготовленных для вывоза. Свою атаку они начали около полудня, а к вечеру не только погибли все защищавшиеся, но и от самих строений почти не осталось никаких следов. Ситкинцы, выполнив первую свою задачу, тотчас разъехались по разным местам, где надеялись найти русских или кадьякцев, и, некоторых перебив, немалое число взяли в плен, особенно женщин, которые тогда собирали ягоды на поле. При этом двое русских окончили жизнь в самых жестоких мучениях. Баранов, узнав об этом, тотчас начал готовиться к тому, чтобы наказать вероломных. Но поскольку многие его суда были в разъезде, он был вынужден отложить свою месть до удобного случая. Выше уже мной описано, каким образом русские основали здесь свое второе поселение. При этом они не только не проявили никакой жестокости против своих неприятелей, но и показали свою доброжелательность, не прибегая к наказаниям, какие заслуживали ситкинцы.

Нынешнее наше селение называется Новоархангельским. Оно несравненно лучше прежнего. Местоположение его и при самом небольшом укреплении будет неприступным, а под прикрытием пушек может быть обеспечена безопасность. Баранов мог воспользоваться этим местом и при первом поселении. Но поскольку там жили ситкинцы, он не хотел их обидеть, а довольствовался тем, что ему уступили. Хотя не прошло еще и года, как это место заселено нами, однако здесь уже не только довольно много хороших зданий, но и множество огородов, на которых растут картофель, репа, капуста и салат. Равным образом начинает развиваться и скотоводство. Из Кадьяка привезено немного рогатого скота, свиней и кур. Вульф, шкипер американского купеческого корабля, зашедшего сюда весной, оставил английскую овцу с бараном и трех калифорнийских коз, так что в короткое время наши американские селения не будут иметь ни в чем нужды, если продолжится управление Баранова или его преемник проявит надлежащее умение. Изобилие леса, при достаточном числе рабочих и железных материалов, позволит построить большой флот, не выезжая из залива.

Новоархангельск, по моему мнению, должен быть главным портом Российско-Американской компании, потому что, исключая перечисленные выгоды, он находится в центре самых важных промыслов. В его окрестностях водится такое множество бобров, что если не воспрепятствуют иностранные суда, то каждый год их можно будет вывозить, по крайней мере, тысяч до восьми; теперь же, поскольку здесь беспрестанно торгуют граждане Американских Соединенных Штатов, то вывоз составляет до трех тысяч. Кроме этого, ситкинские деревья могут приносить немалую выгоду, когда наши суда станут чаще ходить в Кантон.

Ситкинские острова названы мной по имени живущего здесь народа, который называет себя ситкаханами, или ситкинцами. Все эти острова покрыты лесом, который, большей частью, состоит из душистого дерева, ели и лиственницы. На них растут также сосна, ольха и другие деревья, но не в столь большом количестве, как первые. Между прочим, есть род яблони, листья которой абсолютно похожи на яблоневые, но плоды напоминают мелкие желтоватые вишни и на вкус кисловаты[154]. Ягод там повсюду великое множество. Кроме тех, которые распространены на Кадьяке, растут еще черная смородина, черника, так называемая красная ягода, клубника и особый род малины. Эти места не уступят также никаким другим по количеству рыбы. Кроме разных видов красной рыбы, там водится весьма много палтусов, весом около 6 пудов [96 кг] и более, которые часто попадаются на уду. Сельдь также приходит к берегам в огромном количестве. Этого нельзя сказать о животных вообще, исключая речного бобра и выдры, а также морского бобра, котика, нерпы и сивуча, которых здесь чрезвычайное множество. Птиц здесь меньше, нежели на Кадьяке. Но породы все те же, кроме сороки сизоватого цвета с хохлом и двух видов сероватых птичек, из которых одни немного побольше колибри.

Климат на этих островах таков, что, по моим наблюдениям, на них с успехом могут расти почти все огородные и садовые овощи и фрукты, а также яровой хлеб. Лето бывает довольно теплое и продолжается до половины или до исхода августа. Зима же, по словам самих жителей, походит на нашу осень, хотя иногда снег лежит в долинах несколько дней сряду.

Число местных жителей составляет до 800 человек мужского пола, из которых около 100 живет на острове Якобия, а остальные – на острове Чичагова в проливе Чатома. Последние переселились с места, которое теперь занимаем мы. Они среднего роста, на вид моложавы, проворны и остроумны. Волосы у них черные, жесткие и прямые, губы несколько толстоватые, лицо круглое, тело смуглое. Но многие, особенно женщины, не уступили бы цветом лица европейцам, если бы не пачкали себя разными красками, которые довольно сильно портят их кожу. Раскрашивание лица считается здесь главным щегольством. Кроме того, они накидывают на плечи четырехугольный лоскут сукна или лосины, а головы пудрят орлиным пухом. Иногда мне случалось видеть на некоторых жителях нечто похожее на нижнее платье, или, точнее, на рукава, висящие до половины икр, а также короткие полукафтаны. Военные их наряды состоят из толстых, вдвое согнутых лосиных кож, которые застегиваются спереди шеи, или полукафтана (куяка), с железными полосами, пришитыми одна возле другой поперек груди, чтобы ее невозможно было пробить пулей. Последние привозятся теперь на судах Американских Соединенных Штатов и меняются на бобров. Говорят, что тарбаганьи и еврашечьи парки используются в холодное время, но, по-видимому, сукно наиболее распространено. Зажиточные окутываются также в белые одеяла из шерсти здешних диких баранов. Они обычно вышиваются четырехугольными фигурами с кистями черного и желтого цвета вокруг. Иногда их внутреннюю часть украшают бобровым пухом.

Хотя ситкинцы и храбры, но никогда открыто не сражаются, а стараются напасть на неприятеля врасплох и тщательно скрывают свои действия. Со своими пленниками они поступают жестоко – предают их мучительной смерти или изнуряют тяжкими работами, особенно европейцев. Если кто-нибудь из последних попадется к ним в руки, то нет мучения, которому бы не подвергли этого несчастного. В этом бесчеловечном действе участвуют самые престарелые люди и дети. Один режет тело попавшего в плен, другой рвет или жжет, третий рубит руку, ногу или сдирает волосы. Все это делается как с мертвыми, так и с измученными пленниками, и совершается шаманами, которые сначала обрезают вокруг черепа кожу, а потом, взяв за волосы, сдирают ее. После этого головы несчастных жертв отрубаются и бросаются на поле или выставляются напоказ. Этими волосами ситкинцы украшаются во время игр.

Ситкинцы с некоторого времени уже используют огнестрельное оружие и имеют даже небольшие пушки, которые они покупают у приезжающих к ним жителей Американских Соединенных Штатов. Что же касается прежнего их вооружения (копий и стрел), то его теперь здесь можно видеть лишь изредка.

Обычно пищу ситкинцев в летнее время составляют: свежая рыба, нерпы, бобры, сивучи и ягоды разных родов, а зимой – вяленая рыба и жир морских животных. Они заготовляют также большое количество икры, особенно из сельдей. Когда последние появляются у берегов, то все мужчины и женщины ловят их еловыми ветками, а затем сушат, развесив по берегу на деревьях. Потом кладут их в большие корзины или вырывают в земле ямы и хранят там для зимы. К этому можно прибавить одно морское растение, которое собирается с камней и накладывается в коробки, а также род коврижек из лиственичной перепонки, покрывающей дерево под корой, которая соскабливается и сушится в виде четырехугольников, толщиной около дюйма [2,5 см]. Пищу готовят в чугунных, жестяных и медных европейских котлах. Рыбу же и прочее жарят, по примеру кадьякцев, на палочках у огня. Приготовленная к употреблению пища кладется в деревянные чашки или корытца. Кроме этого, имеются ложки из дерева или из рога диких баранов, продолговатые и чрезвычайно большие. У зажиточных островитян много европейской посуды.

Ситкинские жилища обширны и имеют четырехугольный вид. Они обносятся колотыми досками, покрываются крышами, по примеру европейских, с той только разницей, что доски или кора, которой иногда покрываются дома, вверху не сходятся, а между ними оставляется продолговатое отверстие, по крайней мере, фута в два [полметра] шириной для выпуска дыма. Окон никаких и нигде нет, а только низкие двери, в которые человеку можно пролезть не иначе как нагнувшись. Посредине выкапывается широкая четырехугольная яма, глубиной около аршина [0,7 м], в которой раскладывается огонь. Стороны ее у богатых обкладываются также досками. Место между ямой и стеной занимается под жилье, над которым делаются невысокие нары, или широкие полки, для поклажи разных вещей: съестных припасов, одежды и прочего. А поскольку каждое такое жилище населяют родственные семьи, то они иногда отделяются между собой занавесками или чем-нибудь подобным.

Здешние лодки делаются из легкого дерева, называемого чагой, которое растет южнее Ситки и иногда выбрасывается поблизости волнами. Хотя лодки эти однодеревки, некоторые из них могут вмещать до 60 человек. Я видел несколько таких лодок, длиной около 45 футов [13,5 м], обычные же имеют около 30 футов [9 м]. Посредине их вставляются тонкие перекладины, служащие для распора. Они удивительно ходкие, хотя весла у них невелики. Самые маленькие служат для промыслов, а большие – для перевозки семей или во время войны.

Обычаи ситкинцев во многом сходны с кадьякскими, так что описание их было бы только излишним повторением. К играм ситкинцы, как кажется, привержены еще более, нежели кадьякцы, ибо пляшут и поют беспрестанно.

Большие различия замечаются в обрядах погребения. Тела мертвых здесь сжигаются, а кости кладутся в ящики с пеплом и ставятся обыкновенно у берега на столбах, которые раскрашивают или вырезают разными фигурами. Говорят, что после смерти тайона или какого-либо почтенного человека в честь умершего лишают жизни и сжигают с ним вместе одного из принадлежавших ему слуг, которые достаются здесь или покупкой или пленением в военное время. Такой же бесчеловечный обычай наблюдается и при постройке нового дома какой-либо важной особы, но в последнем случае тела убитых просто зарываются в землю. Убитых на войне также превращают в пепел, кроме голов, которые отрезают и хранят особо в коробках. Обычай сжигать изрезанные тела умерших пошел, как говорят, от предрассудка: будто бы, вырезав из них особый кусок и держа его при себе, можно вредить кому угодно. Одни только тела шаманов предаются погребению целыми, потому что ситкинцы считают их исполненными силой нечистого духа, а значит, несгораемыми.

Самым большим искусством или ремеслом здешних жителей может считаться резьба и рисунки. Судя по множеству масок и виденных мной других резных и разрисованных вещей, следует заключить, что каждый ситкинец – художник в области упомянутых искусств. Здесь не увидишь ни одной игрушки, даже самой простой, ни одного орудия и никакой посуды, на которых не было бы множества разных изображений, особенно на коробках и сундуках, крышки которых обкладываются, кроме того, ракушками, похожими на зубы. Привычка каждый день раскрашивать себе лицо сделала, по моему мнению, всех жителей живописцами, или малярами. Наиболее употребительные краски следующие: черная, темно-красная и зелено-голубая. Хотя они, надо думать, разводятся на рыбьем клее, однако так крепки, что не линяют и не сходят от дождя. Искусству ситкинцев в разных ремеслах также можно отдать должное. Их лодки заслуживают особенного внимания. Говорят, будто бы искусство шить у них мало известно. Но мне самому случалось видеть платья, довольно хорошо, искусно и чисто сшитые.

Ситкинские жители в промыслах не могут сравниваться с нашими байдарочными промышленниками (здесь я имею в виду аляскинцев, кадьякцев, кенайцев и чугачей вместе). Они бьют из ружей морских зверей, в основном сонных. Впрочем, такой род охоты для них выгоден, потому что морские бобры не переводятся. В тех же местах, где поживут наши охотники, число бобров заметно уменьшается, а напоследок они и совсем исчезают. Примером тому служит берег от Кенайского залива до прохода Креста, где теперь нельзя добыть и сотни этих зверей.

Все сказанное мной выше касается не только ситкинцев, но и всех нам известных народов от Якутата до 57° с. ш., которые именуются колюшами, или колошами. Хотя они живут в разных местах, независимо друг от друга, но говорят на одном языке и связаны между собой взаимными узами родства. Число их по проливам простирается вообще до 10 000 человек. Они разделяются на разные роды, из которых главные: медвежий, орлиный, вороний, касаткин и волчий. Последний называется также коквонтанским и имеет разные преимущества перед другими. Он считается самым храбрым и искусным в военном деле. Утверждают, что люди из этого рода вовсе не боятся смерти. Если кто-либо из них попадет в плен, то победители поступают с ним весьма доброжелательно и даже возвращают свободу. Все эти роды так смешаны между собой, что в каждом селении можно найти их всех понемногу. Однако же каждый из них живет в особом доме, над которым вырезано фамильное животное, служащее вместо герба. Они никогда не воюют между собой, а при случае должны друг другу помогать, как бы далеко ни находились.

У колошей нет никаких обрядов богослужения. Они утверждают, что на небе или на другом свете есть существо, которое создало все и ниспосылает разные болезни на людей, когда на них разгневается. Дьявол, по их мнению, весьма зол и посредством шаманов делает всякие пакости на земле.

Права наследства их идут от дяди к племяннику, исключая тайонство или начальничество, которое почти всегда переходит к сильнейшему или тому, у кого больше родственников. Хотя здешние тайоны и управляют своими подчиненными, однако же власть их довольно ограничена. Даже в небольших селениях их бывает иногда до пяти.

Я было забыл упомянуть о следующем, весьма странном обычае. У колошенских женщин, как только начнутся периодические недомогания, прорезывается нижняя губа, в которую вкладывается деревянный овал, сделанный наподобие ложки. Этот прорез увеличивается с годами, так что напоследок губа оттягивается более 2 вершков [почти на 9 см] вперед и около 3 вершков [13 см] по сторонам лица, отчего самая первая красавица делается ужасным чудовищем. Такое безобразие, как оно ни отвратительно, здесь в большом уважении, а поэтому знатные женщины должны иметь губы насколько возможно больше и длиннее.

Глава шестая. Плавание корабля «Нева» из залива Ситкинского до Кантона

Открытие острова Лисянского и его описание. – Мель Крузенштерна – Марианские острова. – Тайфун. – Рейд в Макао. – Прибытие кораблей «Нева» и «Надежда» в Вампу. – Разные случаи в Кантоне

Сентябрь 1805 г. Около 4 часов пополудни подул северный ветер. Полагая, что он установится, я снялся с якоря в 6-м часу вечера. Но не успели мы пройти и половины островов, как вдруг наступила тишина.

По прошествии некоторого времени тот же самый ветер вынес нас из узкого пролива между островами. В 8 часов начался отлив, я хотел воспользоваться им и, обойдя острова Средние, пролавировать там до утра. Но мое желание не исполнилось; около полуночи нашел туман и вынудил нас остановиться на верпе.

2 сентября до 2 часов ночи мы стояли спокойно. В это время с юга налетел шквал и подрейфовал корабль. Поэтому мы бросили якорь на глубине в 40 сажен [73 м] и на песчаном грунте. В 6 часов подул северный ветер и позволил нам вступить под паруса, но и этим благоприятным случаем мы пользовались не долго. Вскоре наступила тишина, и корабль остановился.

В это время к нам из крепости приехал Баранов, с которым я распрощался не без сожаления. Он, по своим дарованиям, заслуживает всяческого уважения. По-моему, лучшего начальника в Америке у Российско-Американской компании быть не может. Кроме знаний, он уже приобрел множество трудовых навыков и не жалеет собственного своего имущества для общественного блага.

Безветрие продолжалось до полуночи и заставило нас буксироваться. Вскоре подул сильный северо-западный ветер, и, убрав лишние паруса, мы направились к юго-западу.

5 сентября. Утром ветер повернул было к юго-западу, но вскоре опять установился на прежнем своем румбе. В полдень, по произведенным мной наблюдениям, мы достигли 52° 33´ с. ш. и 139° 00´ з. д. Со времени нашего выхода из гавани на корабле находилось около десяти больных. Но сегодня их осталось только двое, да и то из числа раненых. Так много людей заболело, вероятно, вследствие плохой погоды и слишком тяжелой работы, которой мы занимались всю прошлую неделю, особенно 2-го числа, когда из-за полного безветрия никто из нас не спал целые сутки, в течение которых мы вышли за мыс Эчком. Теперь, когда все уже более-менее привыкли к переменам погоды, можно надеяться, что команда будет здоровее. Этого нельзя сказать с уверенностью о двух кадьякцах и четырех мальчиках, родившихся от русских и американок. Первых я взял с собой для управления байдаркой, а последних – для обучения мореплаванию.

Во время нашего пребывания в Новоархангельске было набрано и наквашено 60 ведер дикого щавеля, который мы начали употреблять со вчерашнего числа. Прибавив к этому противоцинготному средству брусничный сок и моченую бруснику, мы, конечно, избежим цинги, никакого признака которой до сих пор еще не было. Но так как для достижения Кантона требовалось много времени, то я вынужден был сделать следующее распоряжение по употреблению матросской пищи: пять дней в неделю варить щи с солониной и щавелем с прибавкой довольно большого количества горчицы или уксуса, а два дня – горох с сушеным бульоном. В воскресенье же и понедельник я велел давать по полкружки пива в день на человека, в четверг – бруснику или брусничный сок, а в среду – чай на завтрак.

8 сентября. Достигнув 48° 17´ с. ш. и 139° 29´ з. д., мы видели множество морских котиков, а потому я назначил самых исправных матросов по всем саленгам[155] с тем, чтобы они пристально осматривали весь горизонт. Но до самой ночи ничего необычного не было обнаружено, хотя небо было ясное. Мои кадьякцы уже третий день жаловались на боль в желудке. Полагая, что это происходило от употребления хлеба, к которому они еще не привыкли, я уменьшил им его выдачу, зная уже давно, что даже русские, питаясь долгое время рыбой, сначала сильно страдают от неосторожного употребления хлеба.

10 сентября. Морские котики, которые попадались нам третьего дня, показывались, хоть изредка, и вчера. А потому я было решил поискать их пристанище, но к полудню задул западный ветер и притом столь сильный, что вынудил нас лечь к югу и удалиться от места, где мы собирались вести поиски.

14 сентября мы прибыли на широту 44° 24´ и долготу 147° 32´, где выяснили, что поверхность моря покрыта небольшими треугольными ракушками, которые росли вокруг крепкого вещества и издали очень походили на цветы, плавающие по морю. По словам кадьякцев, они служат лучшей пищей морских бобров и растут на деревьях, которые покрываются иногда водой. Но поскольку они большие выдумщики, то на их слова не всегда можно полагаться. Вероятнее всего, упомянутые ракушки образуются в море из того же самого вещества, на котором находятся, так как ни на одной их кисти я не заметил ничего такого, чем бы они могли прикрепиться к дереву.

16 сентября дул тихий ветер с северо-запада. С восходом солнца показалась стая небольших птиц, похожих на куликов. Они были беловатого цвета, с черными полосами на спине и на крыльях. Мы видели их и вчера, но только на некотором расстоянии от корабля. В 7 часов утра с фор-саленга дано знать, что с юга показалась земля. Посланный мной наверх штурман также думал, что видит берег, но наплывший вдруг туман не позволил ему утвердиться в своем мнении. Что касается меня, то я, находясь недалеко от места, где капитан Портлок поймал морского котика, был уверен, что земля должна быть недалеко. Поэтому, не медля, я спустился на юго-юго-запад и продолжал путь в этом направлении до захода солнца. Хотя мы каждую минуту надеялись увидеть землю, однако оказалось, что мы гонялись только за облаками. Таким образом, наша радость к ночи перешла в сожаление, что мы потеряли напрасно несколько миль своего плавания. Требовалось проявить терпение и продолжать прежний путь к западу. По наблюдению, произведенному сегодня, западная долгота оказалась 151° 04´, а северная широта – 44° 12´.

28 сентября. Достигнув вчера предполагаемой мной долготы 165° и не надеясь сделать какое-либо открытие, я счел за лучшее спуститься сегодня к югу, ибо, не имея возможности ничего отыскать там, где мы видели разные признаки близости земли, особенно там, где нам показалась в прошлом году выдра, мы заключили, что наши поиски в неизвестных местах, простирающиеся далее к западу, будут, без всякого сомнения, тщетны. Да и само время становилось для нас весьма дорого.

2 октября северо-западный ветер, дувший около двух суток при весьма приятной погоде, утром утих, и наступила довольно ощутимая теплота. В 4 часа пополудни мной снято несколько лунных расстояний, по которым западная долгота оказалась 166° 06´. А поскольку около этого времени корабль «Нева» находился на 36,5° с. ш., то я и направился на запад, чтобы этим курсом достигнуть 180° долготы.

4 октября. В полдень я производил астрономические наблюдения на 36° 25´ с. ш. и 167° 45´ з. д. Вскоре после этого горизонт затянуло мраком, и западный ветер задул столь жестоко, что вынудил нас уклониться к югу. А поскольку по опыту известно, что западные ветры здесь меняются не скоро, то для сбережения времени я решил направиться к Марианским островам в обход путей известных мореплавателей. Таким образом, оставив поиски в этих широтах, мы можем сказать, что не заметили никакого признака земли между 165° и 168°. К этому нужно также добавить, что от 42° широты до настоящего дня мы не видели ни одной птицы или рыбы, хотя погода держалась прекрасная.

9 октября. Тишина и безветрие, продолжавшиеся около трех суток, становились уже для нас утомительными, ибо, кроме того, что мы весьма медленно двигались вперед, жара стала несносной. Хотя сегодняшняя широта оказалась не менее 30° 20´, однако наши гребные суда совершенно рассохлись, а стеньги и бушприт, сделанные нами из елового леса, расщелялись так, что я вынужден был положить на них во многих местах найтовы[156]. Вчера нас обрадовало появление нового рода рыбы. Длиной она была не более полуфута [15 см], довольно толста, но с удивительными перьями, или, точнее, крыльями, длиной около трех четвертей всего тела. Сегодня показались тропические птицы и множество летучей рыбы, что позволило заключить, что мы уже отдалились от тех мест, где почти непрерывно обитают туманы.

15 октября. За маловетрием, продолжавшимся всю прошлую неделю, последовал довольно слабый ветер с запада. В 10 часов я снял несколько расстояний луны от солнца разными секстанами[157], по которым в полдень найдена средняя западная долгота 173° 23´. Широта же оказалась северная 26° 43´. Хотя с некоторого времени начали появляться разные птицы и рыбы, сегодня с самого утра наш корабль окружили касатки, акулы, лоцманы, фрегаты[158], тропические птицы и большие белые, с черной опушкой по крыльям, чайки. Одна из последних села на утлегарь (бревно, простирающееся далее бушприта, на котором растягивается треугольный парус, называемый кливером), и хотя все матросы выбежали на бак, она ничуть не испугалась и слетела только тогда, когда один из матросов схватил было ее за хвост. Чрезвычайное множество птиц обратило на себя мое внимание, а особенно потому, что неподалеку от этих мест несчастный Лаперуз заметил также разные признаки земли. Поэтому в разных местах для наблюдения были рассажены люди, и сам я не сходил вниз в течение всего дня. Но судьба, невзирая на все наши усилия, кажется, над нами издевалась и решилась открыть нам тайну не раньше, как подвергнув наше терпение еще большему искусу. В 10 часов вечера я отдал приказание вахтенному офицеру Коведяеву использовать ночью как можно меньше парусов, если ветер станет свежее. Лишь только я хотел сойти в каюту, как вдруг корабль сильно вздрогнул. Руль немедленно был положен под ветер на борт, чтобы повернуть овер-штаг (т. е. повернуть корабль против ветра в другую сторону), но это не помогло, и корабль сел на мель. Вся команда, оставив свои койки, бросилась крепить паруса, а штурман между тем обмерял глубину вокруг судна, которое остановилось посреди коралловой банки. Поэтому я приказал тотчас сбросить в воду все росторы (разные тяжести, лежащие на средине корабля: реи, стеньги и прочее) с привязанными к ним поплавками, чтобы при удобном случае можно было опять их вынуть. Благодаря этому корабль настолько облегчился, что с помощью нескольких завозов к рассвету на 16-е число мы вышли на глубину. Как только наступило утро, то на расстоянии около 1 мили [1,8 км] на западе-северо-западе показался небольшой низменный остров, а прямо по курсу, которым мы шли вечером, – гряда камней, покрытых страшными бурунами. Как ни худо было наше положение, такое открытие всех обрадовало и многим придало бодрости. Лишь только корабль остановился на завозе, на котором его стягивали, чтобы дождаться посланного для промера штурмана, как налетел жестокий вихрь и бросил его вторично на мель. Тогда нам не оставалось ничего более, как, сбросив канаты, якори и другие самые тяжелые, хотя и нужные вещи, стягиваться как можно скорее, ибо ветер начал свежеть и жестоким образом бить корабль о кораллы. При непрерывной работе и величайших трудах мы смогли сойти на глубину не раньше вечера.

17 октября. Хотя наши обстоятельства были весьма плохи, ночью надо было дать отдохнуть подчиненным, без чего никто бы из них не был в состоянии продолжать работу. К счастью, все это время была тишина и спасла нас от гибели. На рассвете, пользуясь благоприятным временем, мы потянулись вперед на завозах: я выделил половину команды для вытаскивания брошенных в море вещей, которые все без исключения были доставлены на корабль. Вместе с ними была привезена часть фальш-киля (толстая доска, прибитая под килем), которого, конечно, осталось уже немного под кораблем. Несмотря на все, воды в трюм прибывало не более 12 дюймов [30 см] в сутки. В 7 часов вечера, отойдя от своего утреннего места на довольно значительное расстояние, я бросил якорь на глубине 8 сажен [14,5 м]. Судя по глубине дна, которая все время была 3, 4 и 6 сажен [5,5; 7,3 и 11 м], нам можно было бы отойти гораздо дальше, но этому препятствовало коралловое дно, которое часто не держало верпов, а иногда даже перетирало завозы. Кроме того, несколько часов продолжалась ужасная жара. Под вечер я хотел было съехать на берег, но заболел и потому отправил туда своих офицеров, которые через два часа возвратились и привезли с собой четырех больших тюленей, убитых ганшпугами[159].

18 октября. Погода держалась благоприятная и позволила нам сегодня как можно скорее двигаться на завозах к северу. Желая осмотреть место, которое по своему положению должно быть важно для мореплавателей, я отправился утром на берег, взяв с собой штурмана и нескольких офицеров и отдав приказание на корабле немедленно вступить под паруса, если позволит ветер, и ожидать нас, полностью избегая опасности. Около острова бурун так велик, что мы с немалым трудом могли пристать к небольшой губе, на берегу которой нашли множество разных птиц и тюленей. Первые тотчас окружили нас и больше походили на домашних, нежели на диких, а тюлени лежали на спине и не обращали на нас ни малейшего внимания. Некоторые из них были величиной более сажени и едва открывали глаза, если кто-то приближался к ним, но ни один не трогался со своего места. Как ни привлекательно было это зрелище, нам пришлось от него оторваться, чтобы выполнить свои задачи, т. е. описать берега и узнать, что производит этот лоскуток земли. Первое требовало немного труда. Что же касается последнего, то оно стоило нам большого беспокойства. Не говоря уже о несносной жаре, мы почти на каждом шагу проваливались по колена в норы, заросшие сплетающейся травой и наполненные молодыми птицами, многие из которых погибали у нас под ногами, так как слышался непрестанный писк. Однако же, невзирая на все препятствия, дело было к вечеру завершено. Воткнув шест в землю, сначала я зарыл рядом с ним бутылку с письмом о нашем открытии этого острова, а потом возвратился на корабль в полной уверенности, что если судьба не отведет нас от этого места, то следует ожидать скорой смерти. При абсолютном недостатке в пресной воде и лесе на что можно бы было надеяться и что предпринять для спасения? Правда, пищей бы послужили рыба, птицы, тюлени и черепахи, которых на острове большое количество, но чем мы могли утолять жажду? Этот остров, кроме явной и неизбежной гибели, ничего не обещает предприимчивому путешественнику. Находясь посреди весьма опасной мели, он лежит почти наравне с поверхностью воды. Исключая небольшую возвышенность на восточной стороне, он состоит из кораллового песка и покрыт только травой, которой заросли норы, где чайки, фрегаты, утки, кулики и другие птицы выводят своих детенышей. Между этими пернатыми особенного внимания достойны чайки, величиной с дикого голубя, на которого они похожи, и большие белые птицы, названные нашими матросами глупырями. Птица, которая села на утлегарь, принадлежит к этому же роду. Первые, летая в ночное время, производят ужасный крик, а последние так глупы, что во время своей прогулки мы едва могли отогнать их от себя палками. Они величиной с гуся, по краям крыльев и на конце хвоста имеют черные перья, нос у них желтый, прямой, а глаза яркого желтого цвета. На берегу мы нигде не заметили ни воды, ни леса, а нашли только десять больших бревен, из которых одно составляло у корня сажень в диаметре и походило на красное дерево[160], растущее по берегам Колумбии. Не знаю, что и сказать по этому поводу. Если из-за большого расстояния это дерево не могло приплыть из Америки, то поблизости должна быть какая-либо неизвестная земля. На Сандвичевых островах такого рода деревья не растут, Япония также весьма отдалена от этого места. Может быть, к северо-западу, на линии Сандвичевых островов, Некара[161] и открытого мной острова, находятся еще земли, отыскать которые предстоит в будущем. Возможно также, что на этой линии лежит и тот остров, который, по утверждению некоторых писателей, некогда был открыт испанцами около 35° 30´ с. ш. и 170° з. д.

Наше странствование по острову не было напрасным. Мы возвратились на корабль «Нева» не с пустыми руками, а принесли множество кораллов, окаменелой губки и других редкостей, среди которых не последнее место может занять найденный мной на взморье калабаш[162], который был настолько свеж и цел, что, кажется, приплыл не издалека. Очень жаль, что встреча с новооткрытым мной островом была сопряжена с несчастным приключением для нашего корабля. В противном случае я не упустил бы возможности испытать на самом деле справедливость моих заключений и отыскал бы что-нибудь более важное. Ибо нет труда, который я не согласился бы преодолеть, нет опасности, которой я бы не перенес, только бы сделать наше путешествие полезным и добыть честь и славу русскому флагу новыми открытиями. Но случившееся на нашем корабле повреждение, а также и само время заставили нас поспешить с плаванием к предназначенному месту встречи, заставили меня умерить свое рвение к дальнейшим поискам и стараться как можно скорее достигнуть кантонской пристани, где уже надлежало быть нашему сопутнику, кораблю «Надежда».

19 октября. Сегодня задул тихий ветер с северо-запада и позволил нам вступить под паруса около 10 часов утра, а в полдень были сделаны наблюдения в 26° 10´ с. ш. Отойдя не более 10 миль [18 км] от острова, мы уже не могли видеть его со шканцев, только с саленга можно было рассмотреть землю, едва отличавшуюся от воды. Тогда мы легли в дрейф для подъема гребных судов и бросили лот, но со 100 сажен [183 м] лотлиня[163] не могли достать дна, за полчаса перед этим глубина была 25 сажен [46 м]. От нашего якорного места глубина продолжалась почти на целую милю 9 и 10 сажен [16 и 18 м], потом увеличилась до 15 сажен [27 м], а напоследок – до 20 [36 м] и более. Грунт повсюду оказался крупный коралл, который был виден на мелководье и походил на каменные деревья, растущие на морском дне. Поэтому можно судить, как опасно это место. Корабль «Нева» за пережитое им у этого острова несчастное приключение может быть вознагражден только тем, что открытием весьма опасного местоположения он, может быть, спасет от гибели многих будущих мореплавателей. Если бы мы стали на мель около острова в другом каком-нибудь месте, то, конечно, подобно несчастному Лаперузу, не увидели бы своего отечества, а стали бы жертвой морских волн, так как повсюду были видны буруны. Если бы корабль был потоплен, а мы спаслись бы на острове, то он послужил бы нам скорее могилой, нежели убежищем. При первом ветре, особенно с северо-востока, корабль «Нева» непременно разбился бы о кораллы и погрузился бы в пропасть вечности. Но, к нашему счастью, тишина продолжалась тогда целых три дня. Я посчитал своим непременным долгом принести мою благодарность сопутствовавшим мне офицерам и нижним чинам, которые, находясь в непрестанных трудах, двое суток подряд оставались не более шести часов без отдыха и перенесли их не только без малейшего ропота, но еще и с бодростью, невзирая на всю угрожавшую нам опасность. Юго-восточную мель, на которой сел наш корабль, я назвал Невской, острову же, по настоянию моих подчиненных, дал имя Лисянского.

20 октября. Со вчерашнего вечера северный ветер усилился, а сегодня утром повернул к северо-востоку. Всю ночь мы шли к востоку, чтобы удалиться от опасности. На рассвете же направились к юго-западу и в полдень были в 25° 23´ с. ш. и в 172° 58´ з. д. Приведя корабль в некоторую исправность и немного отдохнув, я занимался сегодня вычислением всех наблюдений, сделанных мной после снятия «Невы» с мели.

По трем полуденным высотам, снятым разными секстанами, середина острова Лисянского находится на 26° 02´ 48˝ с. ш. Долгота же принята мной западная 173° 42´ 30˝.

После полудня показались две большие стаи черноватых птиц, которые держались на далеком расстоянии от корабля. Поэтому я приказал к ночи убрать все паруса и остаться только под марселями. Эта предосторожность была тем нужнее, что мои матросы еще не совсем собрались с силами после прежних своих трудов. С этого числа я решил взять такое направление, чтобы войти в долготу 180° около 17° с. ш.

23 октября. Утром дул западный ветер с дождем. В полдень, по наблюдениям, оказалось, что мы находимся под 22° 15´ с. ш. и 175° 32´ з. д. По окончании наблюдений ветер повернул к югу. Поэтому мы и повернули к западу. Через час с фор-саленга был замечен перед нами бурун. Я сам с бака увидел перед бушпритом чрезвычайное кипение воды и тотчас повернул на другой галс. Между тем, лейтенант Повалишин и штурман Калинин влезли наверх и подтвердили, что за кипением воды вправо виден высокий всплеск. В это время облака проходили довольно быстро, и ветер то усиливался, то совершенно утихал, так что я счел нужным удалиться от опасности, с тем, однако же, чтобы, как только установится погода, непременно осмотреть это место. В 3 часа пополудни стали непрерывно налетать шквалы, а вскоре разлившийся туман заставил нас отойти на 16 миль [29 км] к югу, где мы и легли в дрейф до утра.

По словам офицеров и матросов, бывших наверху, а также по увиденному мной с палубы, можно заключить, что сегодня мы находились близ мели, простирающейся с севера к югу, по крайней мере, на 2 мили [3,7 км]. А поскольку всплеск был замечен только в одном месте, то следует полагать, он был вызван волнами, ударяющимися о камень, который я назвал Крузенштерновым, лежащий, по полуденным наблюдениям и по глазомерному расстоянию, на 22° 15´ с. ш. и 175° 37´ з. д.

24 октября. Переменные ветры и пасмурная погода воспрепятствовали мне сегодня осмотреть мель, замеченную нами вчера. В 8 часов утра мы увидели настоящего берегового кулика, который хотя и казался несколько утомленным, но, вероятно, был отнесен вчерашним ветром от какой-нибудь нам неизвестной, однако же находящейся на недалеком расстоянии земли. В полдень были сделаны наблюдения на 21° 56´ с. ш. и в 175° 21´ з. д., а к вечеру при северном ветре мы легли в дрейф. Такую остановку корабля я решил делать каждую темную ночь, пока мы не достигнем изученной части моря, чтобы уклониться от всякой непредвиденной опасности (судя по береговым птицам, с которыми мы встречались почти каждый день с 19-го числа, быть может, мы находились недалеко от каких-нибудь неизвестных островов) и не пройти мимо чего-нибудь, достойного внимания.

31 октября. Тихие и переменные ветры продолжались всю прошлую неделю. Однако мы достигли широты 18° 34´ и долготы 178° 56´. С этого дня я убавил по 1/4 фунта [100 г] сухарей на каждого человека в сутки, потому что при нынешнем положении их хватило бы только на 30 дней. За это время невозможно было надеяться достигнуть Кантона, если бы не появились какие-либо самые благоприятные обстоятельства. Следует отдать должное находившимся на моем корабле матросам, которые не только не выразили никакого неудовольствия в связи с уменьшением их пайка, но даже предложили, если потребуется, получать самую малую порцию.

2 ноября начал дуть слабый северный ветер, которому я очень обрадовался и приказал поставить все возможные паруса. В полдень мы прибыли на северную широту 16° 3´ и западную долготу 180° 32´. Таким образом, мы обошли полсвета от гринвичского меридиана, не потеряв ни одного человека в течение столь многотрудного и продолжительного плавания. Наш народ переносил жаркий климат так, как если бы родился в нем и до сих пор находит его для себя гораздо здоровее, нежели холодный.

После полудня ветер повернул к северо-востоку. Вероятно, в этой части света пассатные ветры не так далеко отходят от экватора, как в Атлантическом или Индийском океане. С 25-го октября было маловетрие и даже полная тишина, и только изредка дули легкие ветры. Начинаясь всегда с севера, они поворачивали со шквалами к востоку, потом к югу и, наконец, к западу, где сменялись затем тишиной. Всего непонятнее, что северо-западная зыбь простирается весьма далеко, так как она была чувствительна еще до сих пор. Это, может быть, связано с северо-западными ветрами, которые большей частью дуют в высоких широтах этого океана. Они часто случались на нашем пути в Америку и обратно. Восточные же дули только два раза после нашего выхода из Новоархангельска. Очень жаль, что пространство между Сандвичевыми островами и Японией еще не так известно, иначе можно было бы считать закономерным, что суда, идущие на Камчатку, почти всегда входили в настоящую свою долготу между 14 и 15° с. ш., а потом уже направлялись к северу. В этом случае западные ветры не так бы часто им препятствовали. Оставив Сандвичевы острова, я направлял свой путь к Кадьяку, так, чтобы войти в 164° з. д. в малой широте, а потом уже взять прямой курс и, таким образом, достичь от острова Отувая места своего назначения в три недели с небольшим.

4 ноября. В 4 часа пополудни мы были на 13,5° с. ш. и, следовательно, закончили самый опасный путь во всем нашем плавании. Оставив залив Ситку, мы находились до настоящего времени в неисследованном участке океана и, может быть, миновали многие места, которые могли бы при каком-то несчастном случае стать для нас гибельными, особенно ближе к северу. Следует заметить, что с того времени, как мы удалились от острова Лисянского, нам не попадалось ничего, кроме небольшой касатки, которая один раз показалась у борта. Вчера мы видели стадо мелкой летучей рыбы. Что же касается птиц, то они посещали нас ежедневно.

14 ноября. От 15° широты нас сопровождал настоящий северо-восточный пассатный ветер, который дул большей частью довольно сильно и доставил нас сегодня на северную широту 14° 29´ и западную долготу 209° 14´. На это местоположение мы и рассчитывали, так как лунные наблюдения, которые мы производили четыре дня подряд, лишь немногим отличаются от хронометров. Летучая рыба, которая севернее часто показывалась нам в огромном количестве, здесь, по-видимому, водится не в таком изобилии, но зато она крупнее и проворнее. Одна из них вечером вскочила к нам на шканцы. Ее длина составляла около 15½ дюймов [39 см], окружность – 7 дюймов [18 см], длина верхних крыльев или перьев – 8 дюймов [20 см], а нижних – 3 дюйма [7,5 см].

15 ноября. Ветер дул свежий, погода ясная. В полдень, по наблюдениям, мы находились на северной широте 14° 48´ и западной долготе 213° 04´, а в 5 часов вечера увидели на западе-северо-западе сначала остров Сайпан, а потом и Тиниан (из группы Марианских островов: Ландронес, Разбойничьи или Сайпан-Сите) – на западе. Но так как солнце уже склонялось к горизонту, а по некоторым признакам можно было заключить, что ночь ожидается беспокойная, то, продвигаясь к северо-западу до половины 7-го часа, я повернул на левый галс и, зарифясь двумя рифами, решил лавировать до рассвета.

16 ноября. Утром ветер стих. Заметив юго-восточную оконечность острова Тиниана, я повернул к ней в 7 часов, а в 10 мы были в проходе между островами Гуамом и Тинианом, так что к 11 часам могли взять настоящий курс на северо-запад. Хотя мне было все равно, каким из трех проливов проходить, т. е. по северную сторону острова Сайпана, между ним и Тинианом, или южнее последнего, надо признать, что ничего не может быть безопаснее, чем тот пролив, которым прошел корабль «Нева». Остров Тиниан окружен глубинами до самых берегов, так как, обходя его на расстоянии не более 3 миль [5,5 км], я нигде не заметил мелководья, а на северной стороне острова бурун бьет только об утесы. Юго-восточная оконечность этого острова утесистая. Берега же по обе стороны его хотя и довольно высоки, но пологие и покрыты деревьями, среди которых особенно заметны кокосовые пальмы. Жаль, что этот остров не имеет хорошей гавани – благодаря своему изобилию он мог бы сослужить мореплавателям хорошую службу. Мы видели якорное место лорда Ансона, лежащее по западную сторону острова и закрытое только от восточных ветров. Оно не безопасно, ибо, кроме указанного недостатка, имеет и плохое дно.

Юго-восточная оконечность острова Тиниана лежит на западной долготе 213° 40´ 20˝. Широта же ее по полуденному наблюдению – северная – 14° 56´ 52˝. Если считать, что найденная по пеленгам северная широта Гуама равна 14° 50´ 32˝, получается, что этот остров лежит на юг от Тиниана, почти в 6 милях [11 км]. По картам же он расположен на расстоянии около 18 миль [33 км], следовательно, слишком далеко.

В третьем часу пополудни скрылись все Ландронские [Ландронес] или Марианские острова. Из них мне показался самым высоким Сайпан, который в ясную погоду виден за 35 миль [64 км], а Тиниан – за 25 миль [46 км]. На хребте, образующем первый из них, имеется небольшая коническая гора, а последний почти ровный.

Направляясь к острову Формозе, я с радостью ожидал, что в скором времени мы увидим просвещенных людей и встретимся, может быть, с Крузенштерном.

От залива Ситки до островов Ландронских или Марианских мы шли большей частью по северо-восточному и юго-западному течению. Последнее было гораздо сильнее и продвинуло нас на указанном расстоянии около 140 миль [260 км] к югу и до 200 миль [370 км] к западу. Юго-западное течение сначала значительно усилилось после нашего вступления в тропик, однако же изменилось на западное, когда мы приблизились к Ландронским островам.

22 ноября. После удаления от берегов ветер усилился и третьего дня задул так, что я был вынужден лечь под штормовые стаксели. Но это служило только преддверием к худшему, так как сегодня утром ртуть в барометре опустилась ниже всех делений, и шторм, продолжавшийся более суток, превратился в бурю, которая сначала стала рвать снасти, а потом положила корабль на бок, так что подветренная сторона была в воде до самых мачт, хотя на корабле стоял только один бизань, зарифленный всеми рифами. Около полудня разбило в щепы ялик, висевший за кормой, и некоторое время спустя оторвало шкафуты[164] и унесло в море многие вещи, находившиеся наверху. Но хуже всего было то, что вода начала чувствительно прибывать в трюм и заставила нас действовать всеми помпами до вечера. В это время жестокая погода несколько поутихла и это спасло нас от гибели, так как, работая непрерывно в воде, мы за короткое время совершенно обессилели бы и погибли. Но, видно, судьбе еще не угодно было погубить нас: прекратилось ужасное неистовство стихий, которые, как оказалось, были в состоянии все превратить в первобытный хаос. В продолжение этой бури густые облака и вода, которую несло вихрем подобно пыли, смешавшись вместе, почти лишили нас дневного света. Такие бури в этих местах называются тайфуном (это слово происходит от китайского та-фунг, или сильный ветер[165]), одно название которого уже приводит в ужас мореплавателей, так как его не только нельзя избежать без больших повреждений, но очень часто во время него корабли погибают.

23 ноября. Крепкий ветер продолжался всю ночь, потом с восходом солнца утих и позволил нам убрать изорванные снасти, из которых многие были совершенно измочалены, а все остальные так побелели, как будто бы на них никогда не было смолы. После окончания этой работы первой моей заботой было осушить корабль и очистить в нем воздух. Для этого мы принялись выносить подмоченные вещи наверх, соскабливать грязь и курить везде купоросной кислотой. Несмотря на то что очищение и окуривание продолжалось до самого вечера, несносный запах был довольно ощутим. Отсюда я и заключил, что находившиеся в трюме меха подмочены.

24 ноября. Лишь только команда убралась, я приказал поскорее открыть трюм. Моя догадка оказалась верной.

При вскрытии среднего люка из него столбом пошел пар и несносное зловоние. Желая как можно скорее очистить воздух в нижнем отделении корабля, чтобы избежать инфекции, я приказал сначала развесить жаровни с раскаленными углями по кубрику (отделение корабля между палубой и трюмом) и спустить в трюм машину для окуривания купоросной кислотой, а потом стал поднимать тюки с мехами. Сверху несколько их рядов оказались в хорошем состоянии, но внизу и к левому боку они были мокрые, так что самые нижние слиплись вместе и были очень теплыми. Такая работа была для нас чрезвычайно тяжелой. Однако к вечеру мы выбросили множество гнилых вещей, не чувствуя ни малейшего недомогания. Думаю, что этому немало помогала купоросная кислота, небольшое количество которой я добавил также в воду для питья.

Около полудня ветер повернул к северу. Но поскольку на левой стороне корабля у нас происходила выгрузка, то, опасаясь, чтобы груз, находившийся на правой стороне, не сдвинулся с места, я вынужден был лежать в дрейфе до захода солнца, а потом плыл на запад-северо-запад. Тяжелый запах из трюма был слышен даже в моей каюте, а в передней части корабля он был настолько несносен, что матросов пришлось перевести в кают-компанию, где обычно живут офицеры, чтобы ни в коей мере не повредить их здоровью.

25 ноября. На другой день с самым рассветом мы снова принялись за прежнюю работу. Я очень радовался, что при всем этом тяжелом труде и несносном зловонии в команде никто не заболел. От жаровен и окуривания, продолжавшегося в трюме всю ночь, воздух в нем к утру очистился, так что можно было работать более часа, не выходя наверх. Вчера же, особенно при подъеме нижних тюков, никто не мог оставаться внизу несколько минут, не почувствовав головокружения и боли в глазах.

Вечером усилился северо-восточный ветер и заставил нас отложить перегрузку.

26 ноября. Утром ветер утих, что очень нас успокоило, ибо в противном случае надлежало бы спуститься к острову Луконии или Лукону [Люцон или Люсоя][166], чтобы спасти корабль от гибели: он не мог бы выдержать бури, так как груз был выброшен. В полдень я производил астрономические наблюдения на 18° 48´ с. ш. и 231°39′ з. д. К вечеру мы успели закончить перегрузку на левой стороне корабля, с которой выбросили в море 30 000 котиков и большое количество морских бобров, лисиц и других подмоченных мехов.

27 ноября. На другой день погода опять испортилась, что крайне нас обеспокоило. Помимо того, что из-за сильного ветра и большого волнения нельзя было держать трюм открытым, мы вынуждены были оставить свою работу, так как шквалы находили весьма часто. При таких неприятностей я, по крайней мере, утешился тем, что груз на правой стороне был подмочен незначительно и требовал небольших трудов.

28 ноября. Дул свежий северо-западный ветер, продолжалась почти шквальная погода. В 7 часов утра мы увидели четыре острова, лежавшие к северу от острова Ваш[167]. Поэтому мы направили свой путь к северо-западу. В полдень мы были на северной широте 21° 25´, а от ближнего замеченного нами к северо-западу острова – около 30 миль [55 км], и спустились к западу. В 2 часа пополудни упомянутые острова скрылись на юго-востоке. Вечером погода сделалась непостоянной. Поэтому я счел за лучшее пройти 19 миль [35 км] от места наблюдения, а потом взять курс на запад-северо-запад – это было около 8 часов вечера.

Этот день был для нас довольно важным. Кроме того, что мы прошли весьма легко мимо острова Формозы и вступили в Китайское море, мы полностью убрали трюм и, следовательно, приготовились ко всем случайностям, которые могут ежечасно поджидать мореплавателей.

Со времени нашего отплытия от Ландронских, или Марианских, островов и до сегодняшнего наблюдения было заметно непрерывное западно-юго-западное течение, которое снесло корабль «Нева» на 67 миль [124 км] к югу и более пяти градусов к западу, что было довольно выгодно.

На следующий день с самым рассветом мы начали очищать корабль от грязи, которой нигде не было менее 1/8 дюйма [3 мм]. Во время перегрузки, без сомнения, у нас могли бы начаться инфекционные болезни, если бы их не предотвратили холодная погода и крепкие ветры, дувшие непрерывно во время этой опасной работы. Безусловно, употребление виндтерзеелей (парусные рукава, используемые на кораблях для доставления свежего воздуха) и окуривание купоросной кислотой чувствительным образом очищали воздух внизу, а хорошая пища, употребление хины с грогом и вода, настоенная на ржаных сухарях и смешанная с купоросной кислотой, немало подкрепили силы трудившихся матросов. Но всех этих средств не хватило бы, чтобы противоборствовать там, где половина трюма была наполнена сплошной гнилью и где солнце в ясную и тихую погоду действует весьма сильно.

В полдень я занимался наблюдениями на 21° 42´ с. ш. и 240° 21´ з. д., а около 4 часов пополудни мы прошли мимо надводного камня, показанного на английских Ост-Индских атласах приблизительно в 2 милях [3,7 км]. Однако мы его не видели, а потому заключаем, что в этом месте он едва ли существует.

30 ноября. В полночь, как мы и ожидали, достали дно на 50 саженях [91 м], грунт – мелкий песок. Полагая, что мы находимся недалеко от острова Мигриса, я спустился было на полрумба, но в 4 часа утра опять была обнаружена глубина в 50 сажен, а потому я взял курс на запад-юго-запад.

На рассвете мы увидели китайскую лодку, которая показалась мне около 60 футов [18 м] длиной, с узкой, но высокой кормой и подъемным парусом из циновок. При самом восходе солнца погода сделалась ясная и позволила нам взять курс на северо-запад. В час пополудни в 12 милях [22 км] к северу открылся остров Педро-Бракко (упоминаемые здесь Лисянским небольшие острова находятся в северной части Южно-Китайского моря – прим, ред.). Поэтому я взял курс к большому острову Лема[168].

Остров Педро-Бранко по моим хронометрам должен быть на 244° 00´ з. д., а по полуденной высоте – на 22° 24´ с. ш. Он похож на высокую копну сена белого цвета, с небольшим бугром на западной стороне и издали напоминает корабль под всеми парусами.

С утра мы миновали до 30 лодок, подобных вышеупомянутой. Однако я решил лоцмана не брать раньше, чем подойду ближе к большому острову Лема, надеясь найти там наиболее опытного. В 4 часа мы подняли флаг и произвели один пушечный выстрел, ожидая, что, по примеру прежних мореплавателей, окружавшие нас лодки тотчас бросятся к кораблю. Но у нас получилось все наоборот. Все они плыли своим путем, и хотя выстрелы повторились, однако никто не обращал на нас внимания. Заключив поэтому, что сегодня мы не найдем лоцмана, я решил лавировать ночью, а утром подойти ближе к берегу.

1 декабря, при восходе солнца, увидев, что мы находимся южнее большого острова Лемы, и считая причиной этого обстоятельства течение, я хотел было лавировать и войти в проход, лежащий к северу от него. Но так как вследствие сильного волнения корабль дважды не повернул через овер-штаг[169], то я счел за лучшее идти на большой фарватер, особенно потому, что сегодня четырнадцать из моих матросов, утомившись от прошлых трудов, работать уже не могли. К полудню мы прошли мимо камней, лежащих по западную сторону Лемских островов, и направились к Ландрону (Ландрон и Самиу – небольшие острова в Кантонском проливе – прим. ред.). Хотя погода была пасмурная, я прошел гряду Лемских островов с камнями не более как на расстоянии 2 миль [3,7 км] и нигде на 25 саженях [45 м] не доставал дна. Поэтому можно сказать, что поблизости от них нет ни малейшей опасности.

Вскоре после полудня я лег на запад-северо-запад, а в 2 часа приблизился к северо-западной оконечности меньшего острова Ландрона. Здесь к нам пристала небольшая китайская лодка, и я узнал, что корабль «Надежда» пришел в Макао уже с неделю и стоит в гавани Тайпе. Это приятное для нас известие привез с собою и лоцман, с которым мы пролавировали до половины 10-го вечера. В это время мы попали в обратное течение, которое и вынудило нас бросить якорь у острова Самиу на глубине 9 сажен [17 м], грунт – ил.

3 декабря. Вчера весь день продолжалась тишина, а потому мы не могли вступить под паруса до следующего утра, когда подул легкий северо-восточный ветер и доставил нас к вечеру на рейд Макао. Приведя свой корабль в безопасность, я тотчас отправился в город к Крузенштерну, а так как время приближалось к ночи, то старшему после себя офицеру я приказал зарядить пушки и ружья для отражения морских разбойников, которые иногда нападают здесь на суда, стоящие даже под самыми батареями. Разбойники эти из китайцев[170], которые от крайней бедности и притеснения стали противниками законов и промышляют грабежом. Их насчитывается теперь до 200 000 человек, и они грабят все, что ни встречают в море и на берегу. Возможно, множество лодок, виденных нами раньше между островами Педро-Бранко и Лемскими, и составляли флотилию этих бездельников, но она не смела напасть на нас, видя, что наш корабль хорошо вооружен.

5 декабря. Весь вчерашний день я провел на берегу. Нечего описывать, какое большое удовольствие я получил, увидевшись со своими приятелями, с которыми находился в разлуке около восемнадцати месяцев. Каждый может это легко себе представить. Скажу только, что сегодня я неохотно пошел бы с кораблем в Вампу (место, где останавливаются купеческие корабли для выгрузки и погрузки товаров), если бы Крузенштерн не решил ехать туда со мной, по некоторым обстоятельствам, о которых будет упомянуто ниже. В 11 часов утра мы снялись с якоря и, заменив лоцмана, лавировали с помощью прилива.

Город Макао построен на холмах и оврагах, весьма чист и застроен довольно хорошими домами. Он защищается несколькими батареями и с моря имеет прекрасный вид. Что же касается его окрестностей, то кроме камней и дикой горной травы они ничем не примечательны для любопытного путешественника. Хотя в этом месте я пробыл недолго, однако же можно было заметить, что португальцы только называются его хозяевами, а всюду хозяйничают по-своему китайские чиновники[171]. Говорят, что нынешний губернатор иногда покушался защищать свои права и власть, но с гарнизоном, состоящим из 200 человек, нельзя внушить к себе большого уважения. Монахи же, которых здесь очень много, ни во что не вмешиваются. К этому надо добавить, что Макао, исключительно из-за нерадивости португальцев, которую они проявляют, запасаясь необходимой провизией, находится в полной зависимости от китайцев. Последние при всяком удобном случае угрожают запрещением привозить им съестные припасы и тем самым постепенно лишают Португалию ее прав и преимуществ.

К ночи корабль «Нева» остановился на якоре у острова Лантин [Ли-тин][172].

6 декабря. За ночь мы дошли до Бокка-Тигрис [Бокка-Тигрис или Фумун][173] и стали на якорь. Днем же мы прошли мимо множества рыбачьих судов и большой китайской флотилии, состоявшей из нескольких сот военных лодок. Она готовилась выйти из реки, чтобы отогнать разбойников, о которых я упоминал.

На другой день утром к нам приехали два таможенных чиновника из крепости Бокка-Тигриса. А поскольку ветер в это время почти совсем утих, то я вынужден был нанять 50 лодок для буксира. С их помощью мы прошли первый бар (подводная мель в устье реки – прим. ред.) в 10 часов, а второй миновали около полуночи.

8 декабря. В 2 часа ночи мы достигли Вампу, где и легли в фертоень, имея якоря вдоль реки с 30 саженями [55 м] каната у каждого.

Река Тигрис защищается двумя плохо укрепленными крепостями, у которых суда должны ожидать таможенных чиновников и лоцманов. Эта река всюду широка, кроме устья и двух отмелей, образующих бары. Проход между ними довольно узок, особенно для больших судов, которым я советовал бы использовать при маловетрии буксир, а не надеяться на паруса. Плата за это здесь самая умеренная.

Укрепив корабль на якорях, я дал приказание старшему после себя офицеру снять такелаж, сам же вместе с Крузенштерном поехал в Кантон с целью отыскать там как можно скорее покупателя для товара, находившегося на моем корабле. Стремясь как можно успешнее справиться с этим, мы сочли необходимым сначала связаться с английским купцом Билем, владеющим обстоятельными сведениями о здешней торговле, и поручить ему свои дела. Биль, с которым Крузенштерн был знаком и прежде, охотно взялся за наше поручение и представил нам Лукву, одного из гонгов, или людей, имеющих разрешение от своего правительства вести иностранную торговлю. По китайскому обычаю, он поручился за наши суда и предложил для нашего груза свои амбары. Без такого поручителя в город Кантон с корабля ничего свезти нельзя. Он не только отвечает за исправную уплату пошлин, но и за поведение всех тех, за кого ручается. Поэтому, что бы иностранец ни сделал, вся ответственность ложится на этого гонга, которому иногда приходится платить чрезвычайно большую денежную пеню.

К 16 декабря я мог бы свезти товары на берег, если бы этому не помешало кантонское правительство. Поскольку наши корабли были первыми из русских, пришедшими в эту страну, то от нас требовали разных объяснений, без которых наместник не хотел нам позволить производить торговлю.

У нас перебывали все гонги, а напоследок старший из них, Панкиква, поставил перед нами следующие вопросы: какой мы нации? не ведем ли торговлю с китайским государством сухим путем? что побудило нас предпринять столь далекий путь и не военные ли наши суда? На все это он требовал письменного ответа, уверяя, что его непременно необходимо послать в Пекин к императору. Все это занимало нас несколько дней, ибо Панкиква слишком придирался к каждому слову. Сначала мы дали объяснение на английском языке, полагая, что китайцы понимают его лучше других, а потом были вынуждены дать его на русском. Мы очень обрадовались, когда Биль сообщил нам, что Луква обещает купить наш груз за ту же цену, какую будут давать другие купцы. Вопрос, не военные ли наши корабли, возник, конечно, оттого, что Крузенштерн по прибытии в Макао не хотел идти в Вампу со своим малым грузом, а решил дождаться нас в Тайпе. Но так как китайцы непрерывно беспокоили его своими вопросами, то он вынужден был сказать, что корабль, находящийся у него под командой, – военный. Об этом немедленно было донесено в Кантон. Когда же по прибытии «Невы» Крузенштерн хотел двинуться в Вампу также с кораблем «Надежда», то начальник таможни в Макао этого не позволил. Поэтому он и должен был ехать со мной сам, чтобы скорее покончить с этим делом. Мы сообщили китайцам, что корабль «Надежда» принадлежит нашему государю и что он, будучи дан Компании для помощи в ее торговле, может брать товары по европейским обычаям, и прибавили также, что на нем находятся меха. Последнее особенно успокоило китайцев. Сперва в Тайпу были посланы осмотрщики, а потом явился и лоцман, который 23-го числа привел корабль «Надежда» к нам. К этому времени наш трюм был полностью очищен от товара и мы готовы были осмотреть подводные части корабля.

18 декабря таможенный директор, или гону, обмерил корабль «Нева» (здесь обмериваются корабли для оплаты пошлины по их величине). Он прибыл к нам около 10 часов утра на большой лодке, украшенной разными флагами, в сопровождении трех других такой же величины и множества малых. Для встречи этого вельможи мною был послан, как обычно, офицер с переводчиком на катере. Перед этим была привезена широкая, выкрашенная красной краской лестница и приставлена к борту, чтобы облегчить вход на корабль. После прибытия директора на шканцы обмер корабля скоро кончился, так как он состоял только в том, что была натянута тонкая веревка сначала между фок-и бизань-мачтой, а потом на середине корабля у грот-мачты и измерена китайской мерой. После этого наш гость вошел в каюту, где его угостили разными вареньями и сладким вином. Узнав неизвестно от кого, что у меня находятся двое татар, он захотел их увидеть и поговорить с ними, но они не понимали его маньчжурского языка. После своего отъезда директор прислал своих людей отблагодарить меня за угощение, а команде подарил восемь четвериков пшеничной муки, столько же кувшинов китайского вина, называемого шамшу, и двух небольших быков.

Обмер иностранных судов весьма важен для доходов кантонской таможни, а потому и производится почти всегда самим ее начальником. Наш корабль, водоизмещением только в 350 тонн, заплатил 3 977 испанских пиастров[174] пошлины.

27 декабря мы начали кренговать[175] корабль «Нева». Я было сначала намеревался вытащить его на берег, однако, заметив, что при новолунии воды прибыло менее сажени, решился на кренгование. А так как во всем Вампу для этого нет ни малейших приспособлений, то я был вынужден использовать корабль «Надежда» вместо киленбанки[176]. Наше кренгование продолжалось более трех дней. Левая сторона корабля была сомнительна только у бизань-мачты около шестого паза от ватерлинии[177]. Поэтому я мог осмотреть ее за один день; правый же бок занял времени гораздо больше, так как на нем пришлось выворотить из воды весь киль.

29 декабря. Сегодня мы полностью закончили починку корабля и начали вооружаться. Тем временем я отправился опять в Кантон для окончания торговых дел.

Январь. В одно и то же время мы занимались приведением корабля в исправность и приготовлением груза, состоявшего в основном из чая, фарфора и китайки – простой хлопчатобумажной ткани желтоватого цвета.

11 января первая часть была уже нагружена. Столь успешная погрузка позволяла нам надеяться на скорое отправление в путь. Было даже решено оставить реку Тигрис раньше 1 февраля, как вдруг мы встретились с тем же самым неприятным обстоятельством, которое возникло и при входе.

22 января. Когда нашим остальным товарам надлежало отправиться из Кантона, мы получили известие от своего поручителя Луквы, что наместник приказал остановить наши суда, пока не получит из Пекина ответа на донесение о нашем прибытии. Чтобы мы не воспротивились его повелению, он велел у обоих кораблей поставить стражу. Столь неожиданная неприятность крайне нас удивила. Но так как делать было нечего, мы решили подать протест против этого насилия и на другой же день приготовили для этого бумаги. А так как в Кантоне европейцы не имеют прямой связи с китайскими начальниками, то, не зная, каким образом достигнуть успеха в своем предприятии, мы обратились к Дроманду, управителю английской торговли в этих местах. Он весьма охотно взялся за дело и, собрав всех гонгов в свой дом, потребовал, чтобы они сообщили о нашем письменном протесте тому, кто дал несправедливое приказание задержать наши корабли. Хотя требование Дроманда было весьма обосновано, гонги сначала ответили на него решительным отказом, уверяя, что никто из них не смеет вручить бумагу, в которой мы доказываем несправедливость задержки наших судов и требуем их отпустить или дать письменно объяснение причин, побудивших к столь вероломному поступку. Однако, узнав, что мы сами будем пытаться вручить свою жалобу, они после некоторого совещания решили удовлетворить наше требование. На другой день я и Крузенштерн были опять у Дроманда и нашли у него некоторых гонгов. От них мы узнали, что наш протест был отдан таможенному директору, но он вернул его назад с уверением, что наши суда задержаны по приказанию самого наместника, которому советовал писать как можно учтивее, если мы желаем получить положительный ответ. Мы было воспротивились этому, но, рассудив, что можем потерять много времени, и не зная точно, найдем ли мы какое-либо правосудие, решили напоследок взять жалобу обратно, а подать только короткое представление о невозможности дожидаться ответа из Пекина. Между тем стража была снята, и погрузка товаров на корабли позволена по-прежнему. Мы потеряли целую неделю и очень беспокоились, что будем вынуждены вместо спокойного прямого плавания в Европу совершить самый длинный и весьма неприятный путь. Такое предположение основывалось на том, что если бы суда не могли выйти из Кантона раньше половины апреля, то им пришлось бы идти восточными проливами, а поэтому мы не только бы боролись повсюду с плохой погодой и встречными ветрами, но и прибыли бы в Россию на целую зиму позднее. Надо признаться, что это сомнительное и даже тяжкое положение было облегчено лишь вниманием, оказанным нам европейскими факториями, находящимися в Кантоне.

Глава седьмая. Описание города Кантона

Местоположение Кантона. – Описание китайских домов. – Число жителей города Кантона. – Их занятия. – Торговля. – Китайские чиновники. – Крайняя бедность китайцев нижнего сословия. – Их вера. – Описание храма. – Дом Панкиквы, первого кантонского купца

Кантон стоит на реке Тигрисе. Внешне он похож на большую деревню, а внутри представляет собой гостиный двор. Каждый дом служит купеческой лавкой, а улицы вообще могут быть названы рядами разных товаров и ремесел. Улицы в нем узкие и из-за большого количества постоянно заполняющих их людей проходить по ним очень трудно.

Набережная в городе придает ему важный вид. На ней выстроены прекрасные здания, принадлежащие европейским купцам. Из них английская и голландская фактории могут быть названы великолепными. Что же касается строений, принадлежащих собственно китайцам, то и самые лучшие из них довольно невзрачны, а о домах бедных китайцев уже и говорить нечего. Многие из них не имеют другого отверстия, кроме двери, которая завешивается циновкой или тонкими ширмами из бамбука. Богатые дома состоят из нескольких четырехугольных вымощенных кирпичом дворов, на которых у стен строятся беседки, где ставятся стулья, столы и горшки с цветами или плодовыми деревьями. В других посредине устраивается небольшой пруд или ставится большая глиняная чаша для золотых рыбок, доставляющих имеющим их китайцам большое удовольствие. Такие дома состоят большей частью из двух помещений и несколько походят на раскинутые палатки. Верхний этаж китайского дома можно считать внутренними покоями, в которых живут женщины, если нет особого сераля. Следовательно, вход в них для всех воспрещен. Китайские храмы, которых здесь великое множество, мало украшают город. Даже самые большие из них (об одном из них упомяну впоследствии) по своему внешнему виду не заслуживают особенного внимания.

Хотя некоторые путешественники пытались определить число жителей Кантона, мне кажется, это нельзя сделать без большой ошибки. Торговля с европейцами заставляет стекаться в этот город множество людей во время пребывания купеческих судов. В отсутствие же их число жителей значительно уменьшается. Летом праздные люди уходят во внутренние части провинции и работают на полях вместе со своими родственниками, а в городе остаются только обыватели и те, все богатство которых состоит из малых, покрытых циновками лодок. Эти бедняки вынуждены искать себе хлеб насущный на воде, так как на берегу ничего не имеют. Таких людей в Кантоне, как уверяют, великое множество, а река Тигрис ими наполнена. Иные промышляют перевозом, другие же внимательно следят за тем, не будет ли брошено в воду какое-нибудь мертвое животное, чтобы подхватить его себе в пищу. Они ничего не упустят из того, что упало в реку. Многие из них разъезжают между кораблями и достают железными граблями со дна разные упавшие безделицы и продают их, доставляя тем себе пропитание.

Кантон можно разделить на две главные части: внешнюю и внутреннюю. В последнюю никто из иностранцев не может войти, ибо в ней живут наместник провинции и все знатные чиновники. Этот город относится к числу первых торговых городов в мире. Кроме европейских и американских кораблей, которые ежегодно вывозят отсюда до 30 000 тонн разных товаров, вся Индия и морской берег до Малакского пролива ведут с ним торговлю. Вследствие чрезвычайной многолюдности здесь ни в чем не может быть задержки, даже если бы упомянутое число приходящих кораблей удвоилось. Погрузка и выгрузка товаров в этом городе производится с удивительной скоростью, лишь бы не вмешалось правительство. В таком случае неминуемо должна последовать несносная медлительность. Кантонские начальники, вместо надлежащего наблюдения за порядком торговли, весьма выгодной для их государства, заботятся только об изыскании способов грабежа для своего обогащения. Во всей Китайской империи существует полное рабство. Поэтому каждый вынужден смириться со своей участью, как бы она ни была горька. Первый китайский купец – не что иное, как казначей наместника или таможенного начальника. Он обязан доставлять тому или другому все, что только потребуется, не ожидая никакой платы. Иначе его спина непременно почувствует тяжесть вины. Заметим, что в Китае никто не избавлен от телесного наказания. Мало того, каждый может наказывать как ему вздумается всех, кто ниже его по сословию. В седьмой главе путешествия Барроу[178] сказано, что всякий государственный чиновник от 9 до 4-го класса имеет право наказывать бамбуком младшего после себя, а император предоставил себе честь наказывать своих министров и чиновников первых четырех классов. Известно, что покойный император Киенг Лон[179] приказал однажды высечь двух своих совершеннолетних сыновей, один из которых, кажется, теперь царствует. Поэтому неудивительно, что подчиненные в Кантоне слепо повинуются своим начальникам и безмолвно удовлетворяют их алчность, особенно когда большая часть их личных убытков связана с иностранцами, на товары которых можно налагать цену по произволу.

Из Кантона вывозится в основном чай, а затем: китайка, шелк, фарфор, ревень и пр. Чаем нагружаются все суда, особенно английские, которые обычно остальных товаров, исключая ревень, берут понемногу. Главный же ввоз состоит из мехов, тонких сукон, шерстяных материй, олова, жести и испанских талеров[180]. Последние предпочитают всему остальному, так как на них можно легко дешево купить лучшие товары. Меха же, напротив, так непостоянны в цене, что заранее никто не может знать, сколько за них получит, особенно потому, что теперь с ними ежегодно приходит множество кораблей из Американских Соединенных Штатов. Этим летом на них привезено до 20 000 морских бобров, проданных от 17 до 19 пиастров каждый. Последняя из этих цен была оплачена чаем, а первую мы получили потому, что одну половину брали товаром, а другую деньгами. Такая дешевизна связана не только с большим привозом, а в основном – с грабежом таможенных чиновников. Они присваивают себе право выбирать на каждом судне самые лучшие меха или договариваются с купцом, покупающим груз корабля, сколько тысяч талеров ему следует заплатить за то, чтобы он отказался от этого насильственного выбора. С нашего Луквы было взято 7000 пиастров. Столь непростительная наглость, вместе с пошлиной и другими издержками значительно снижают цену товара, и продавцы часто остаются в убытке.

Вся иностранная торговля находится здесь в руках одиннадцати человек – гонгов[181], кроме которых никто не может купить иностранные товары. Как только судно придет в Вампу, хозяин его извещает упомянутых купцов о привезенных им товарах и выбирает из них одного, кто станет поручителем за его поведение и исправную уплату пошлины. Поручитель обычно бывает и покупателем привезенного груза. Без этого ничего не позволяется свезти на берег. Перед этим на корабль посылаются поверенные гонгов, которые, осмотрев привезенные вещи, назначают на них цену, и как только получат на нее согласие, то все перевозят в купеческие амбары. При таком условии ни один продавец никак не может определить настоящую цену своего товара, а должен зависеть от гонгов, которые каждую вещь оценивают по-своему. Эта монополия и грабеж начальников обесценивают все привозимые товары, и повышают цену китайских вещей до такой степени, что в скором времени надо ожидать если не полного прекращения торговли, то, по крайней мере, неизбежных убытков, которые вынуждены будут понести европейские купцы.

По-видимому, сами китайцы стараются ускорить это событие, ибо не проходит года, в течение которого они бы не выдумали чего-нибудь нового во вред иностранцам, которые, как они считают, не способны прожить без китайских товаров. Такое мнение господствует среди всех китайцев без исключения, и поэтому каждый европеец должен здесь платить за все, по крайней мере, вдвое против настоящей цены. Никто из них сам не может купить никаких съестных припасов, а непременно должен иметь как на корабле, так и на берегу компрадора или кого-то вроде дворецкого из китайцев, который набавляет на каждую вещь сколько ему угодно и, кроме обмана, еще требует за свою услугу большого подарка, без чего невозможно обойтись. Одним словом, здесь ничего не делается без обмана, притом весьма наглого и грубого. Всего же несноснее то, что невозможно найти правосудия ни за какую нанесенную обиду. Ни одному иностранцу не позволяется видеть наместника или же послать письмо без величайших затруднений, и притом оно должно быть сочинено в крайне униженных выражениях. Если же оно написано хотя бы немного свободнее, а особенно, когда в нем хоть слегка упоминается о каком-либо злоупотреблении или несправедливости управляющих, в чем никогда не бывает недостатка, то никто не посмеет не только его перевести, но и вручить. Если европейцам случится когда-либо иметь влияние на пекинский двор, то они, по моему мнению, должны добиться прежде всего предоставления своим купцам преимущества не только видеться с кантонским наместником и объясняться с ним лично, но посылать также письма с жалобами прямо в Пекин, когда этого потребует необходимость. Теперь же ни одна строчка не отправляется в столицу без латинского перевода, который прочитывается до десяти раз прежде, чем будет представлен в назначенное ему место. Поскольку такие предосторожности приняты чиновниками единственно для того, чтобы скрыть от сведения высшей власти свои незаконные поступки, то, похоже, нет иного способа, кроме предложенного мной, для предотвращения этого злоупотребления и снискания правосудия. Россия, по-моему, имеет возможность предоставить своему купечеству все вышеуказанные выгоды, если наша торговля сделается обширнее и важнее в этой стране.

В этой местности производится все необходимое для жизни человека. Здешние любые животные, птицы и зелень отменно хороши. Обычная же пища китайцев – сарацинское пшено (т. е. рис), которое родится здесь в большом изобилии. Оно здесь также употребительно, как рожь в России. Это пшено служит ежедневной пищей как богатого, так и бедного, с той только разницей, что первый употребляет лучшие его сорта и в большом количестве, а последний довольствуется сарацинским пшеном посредственного качества и не более 2 или 3 кади[182] в сутки. Здесь употребляют напиток, называемый шамшу, изготовляемый также из этого пшена. Он довольно вкусен, если приготовлен надлежащим образом, в противном же случае крайне неприятен и даже вреден для здоровья, если его неумеренно употреблять. Самое обычное питье у китайцев – чай, который все без исключения пьют без сахара, настаивая в чашках с крышками.

Многие утверждают, что китайское государство чрезвычайно богато, но я должен заметить, со своей стороны, что нигде нельзя найти подобной бедности, какой подвержены бесчисленные семьи в этом обширном царстве, если об этом судить по виденным мной примерам и по рассказам самих китайцев. Китайские улицы наполнены нищими, кроме тех бедных людей, о которых я упомянул выше и которые, из-за крайней своей нищеты, вынуждены, возможно, из рода в род проводить свою жизнь на малых лодках и с невероятными трудностями отыскивать себе самое скудное пропитание. Впрочем, такая бедность не является следствием тяжелых государственных налогов, так как нет народа в Европе, который платил бы столь малые подати своему правительству, как китайцы (Барроу в своем описании путешествия говорит, что государственные доходы Китайской империи не всегда одинаковы. Большие или меньшие их размеры зависят от урожая. Они состоят из десятой части всего урожая, кроме дани, пени, конфискации и подарков. Доходы эти достигают иногда 66 миллионов фунтов стерлингов на английские деньги. Употребление их, по свидетельству этого же путешественника, распределено следующим образом: на жалованье штатским чинам 1 973 333 фунта стерлингов, на содержание войска 49 982 933, на императорскую фамилию и двор 14 043 734. В 1797 году последняя сумма достигла лишь 12 009 000 фунтов стерлингов).

Кроме упомянутой выше пищи, китайцы едят все, что попало. Нет, кажется, никакого произведения природы, которое этот народ не употреблял бы в пищу. Крысы, на которых каждый европеец смотрит с отвращением, у них являются лакомством и продаются на рынках.

Чиновники и зажиточные купцы живут в большом достатке. У них богатые дома, великолепные сады. Стол их роскошный, особенно когда они дают публичные обеды, на которых нередко подается от 40 до 50 разных блюд. Некоторые из них очень дороги. Китайцы падки на все, что только может укрепить их телесные силы и удовлетворить сластолюбие. Поэтому за такие вещи платят весьма щедро, как например: за ласты морских хищников, птичьи гнезда (птичьи гнезда собираются по берегам Китайского моря. Они делаются небольшими птичками, похожими на ласточек, из клейкого вещества, а может быть, из рыбьей икры. Китайцы готовят из них супы и соусы, почитая их наилучшими и вкуснейшими) и т. п. Каждый парадный обед, на который приглашается множество гостей, без этих блюд считается невозможным, и потому без них никак нельзя обойтись, чего бы они ни стоили. Китайский прием мне очень не понравился. Порознь ставится несколько небольших столов, за каждый из которых садится от четырех до шести человек. Кушанье подается одно за другим в фарфоровых полоскательных чашках, из которых едят все друг за другом, попеременно. Каждому кладется по две костяные палочки, длиной около фута [30 см], которые используются здесь вместо вилки, ножа и прочего, по глиняной или фарфоровой ложке и маленькой чашечке, из которой за каждым блюдом пьют шамшу. Скатертей здесь не знают, а вместо салфеток кладется по куску тонкой бумаги, которая часто служит и носовым платком. Мне случилось видать, что первый в Кантоне купец Панкиква вытирал ею нос, когда нюхал табак. Китайцы управляются с костяными палочками с величайшей ловкостью. Большую чашку сарацинского пшена они опорожняют в половину времени, которое потребовалось бы европейцу с ложкой.

Китайцы ведут жизнь самую трезвую и воздержанную, но богатые содержат у себя красавиц. Женщин они обычно покупают и держат в сералях. Это требует немалых расходов. Китайцы покупают себе жен следующим образом. Мужчина договаривается в цене за свою невесту с ее родителями, никогда ее не видя. Ее отправляют к нему в дом в запертом портшезе, ключ от которого посылают жениху раньше. Если жених доволен покупкой, то оставляет ее у себя, в противном случае приказывает отнести обратно. Однако он остается не без убытка, так как не только лишается отданной за нее суммы, но еще обязан заплатить столько же в виде пени. Отправление невесты к жениху сопровождается большой церемонией и с музыкой.

Китайцы смуглые, кроме живущих в северных областях, которые довольно белые. Румянца на щеках не имеют, волосы и глаза у всех черные, глаза маленькие, длинноватые.

Головы бреют, оставляя волосы только на самой макушке и заплетая их в косы, которые чем длиннее, тем считаются красивее. Одежда их состоит из длинных штанов, балахона из тонкой ткани, вместо рубахи, полукафтана и верхнего платья с широкими рукавами. Последнее носят только богатые, рабочий же народ ходит в широких фуфайках с рукавами, число которых (от одной до пяти) зависит от погоды. Зимой, смотря по своему достатку, одни подбивают верхнее платье мехом, а другие довольствуются только меховыми обшлагами и воротником. Для этого используют большей частью бобровые меха, выдру и морских котиков. Морской бобр в Китае предпочитается всем мехам и подкладывается только под нарядное платье у богатых, которые в обычные дни носят белую молодую мерлушку. Лисьи меха также очень распространены среди людей среднего состояния. Головной убор китайцев самый простой. Он состоит из круглой, черной атласной шапочки с шишкой, черного, синего или красного цвета, и из шляпы с полями, верх которой покрывается голубым шелком, а низ – черным плисом или бархатом. На шляпы пришивают красную шелковую кисть, покрывающую тулью, над которой делается петля. Мандаринам или чиновникам предоставлено право носить под петлей шарики в полдюйма [1,2 см] в поперечнике. Они золотые, белые, голубые и красные, стеклянные, оправленные в золото или медь. По ним различаются чины китайского государства. Шарик красного цвета считается самым важным, потом следует голубой, белый и золотой. Кроме этого, мандарины имеют нашивки около 6 вершков [27 см] шириной на спине и груди, для указания, к какому сословию они принадлежат. По этим нашивкам даже на далеком расстоянии их можно отличить от простолюдинов. Сапоги и башмаки шьются здесь одинаковым образом. Ступни с подошвами делаются толщиной около дюйма [2,5 см], носки обрубистые, голенища и передки бывают обычно из атласа и подбиваются китайкой, а под подошву кладется шерсть или бамбук. Сапоги вообще черного цвета, башмаки же разных цветов. Сапоги носят в основном богатые, а башмаки – без исключения. К башмакам надевается нечто вроде чулок, сшитых из какой-нибудь материи. Голенища иногда шелковые. Китайцы очень любят наряжаться. Нередко можно видеть людей низкого сословия в шелке с головы до ног. Средний же класс носит всегда шелковое платье. Китайка разных цветов идет на одежду во всем государстве, без нее не может обойтись даже нищий.

Китайские женщины высшего сословия всегда сидят дома и содержатся в такой строгости, что видеть их невозможно. Следовательно, об их нарядах сказать нечего. Бедные же носят широкие брюки и верхнее длинное платье с широкими рукавами, несколько похожее на мужское. Свои длинные волосы они подбирают наверх и стягивают над затылком. Ноги их довольно странные. Мне самому приходилось видеть, что в ступнях они не более 6 дюймов [15 см]. По словам же китайцев, у щеголих они бывают не более 4 дюймов [10 см]. Это казалось мне невероятным до тех пор, пока я не получил несколько пар поношенных башмаков, которые действительно не превосходили указанной величины. По этой причине китайские женщины ходят, или, лучше сказать, переступают с большим трудом.

Причина столь непонятного и странного обычая уменьшать до такой степени ноги неизвестна. У китаянок все пальцы на ногах, за исключением большого, вогнуты к подошве, и оттого ступня получает вид клина. Чтобы удержать ее навсегда в одинаковом положении, ее с детства до самой смерти крепко обматывают даже за лодыжку.

Китайцы вообще очень понятливы и восприимчивы. Если они не сведущи в каких-либо вещах, их не касающихся, то это неведение надо приписывать их воспитанию. Каждый из них в своем деле искусен и проворен. Нет вещи, которой бы они не в состоянии были скопировать с изумительной точностью. В Кантоне есть множество примеров их работы, которую нельзя никак отличить от подлинника, которому они подражали. Кажется, что их нежные руки для этого специально созданы.

В обхождении китайцы чрезвычайно вежливы и приветливы. Повиновение же их беспредельно, так как у них на все предписаны законы, от которых никто не смеет отступить даже в малейшей безделице. Введение какого-либо нового обычая считается непростительным грехом. А так как это основано на политике китайского правительства, то никто не смеет даже и подумать о какой-либо перемене.

По этой причине корабли, ружья и пушки находятся точно в таком же состоянии, в каком они были при монгольском завоевании[183]. Недавно в Кантоне один купец, как меня уверяли, был предан смертной казни за то, что осмелился построить себе судно по европейскому образцу. Хотя китайцы, так сказать, с молоком матери, приобретают навык безграничного повиновения своему правительству, при этом не терпят своих нынешних властителей, маньчжуров, которым тотчас же высказывают свое презрение, как только увидят, что оно останется без наказания.

Царствующая в Китае фамилия[184] хотя и следует обычаям и нравам завоеванного ею народа, однако же для собственной своей безопасности и по недоверчивости к природным китайцам, окружила себя своими единоплеменниками, которые как в военной, так и в гражданской службе занимают первые места в государстве. Такое предпочтение китайцы не могут переносить равнодушно, как бы они ни были угнетены. К этому можно добавить, что многие тысячи людей, не имеющие пропитания, охотно будут помогать всему, что может поправить их положение.

Китайцы – идолопоклонники и делятся на последователей Конфукция, Фо и Таотзе (последнего ввел сюда некто по имени Лао-Канг, который, будучи в Тибете, познакомился с обрядами жрецов великого ламы. Дабы увеличить число своих приверженцев, он установил для них правило жить счастливо и весело, не помышляя ни о будущем, ни о прошедшем. Чтобы достигнуть еще большего успеха в своем предприятии, он выдумал состав жизни или бессмертия для своих последователей, который хотя на самом деле разрушает тело и прежде времени приводит к смерти, но для многих китайцев представляет собой то же самое, чем был некогда в Европе философский камень[185]), или бессмертных[186]. Двор и маньчжурские чиновники придерживаются закона великого ламы.

Об этих сектах не могу сказать ничего достоверного. Известно лишь то, что ими предписываются многие жертвоприношения и гадания, из которых самое обыкновенное производится посредством палочек и часто разрешает всякие сомнения. Китайцы перед своими идолами ставят свечи и жгут желтое и пахучее сандальное дерево[187]. Для этого в каждом храме при самом входе перед жертвенником ставят большие металлические котлы. Кроме этого, приносят в жертву животных и сжигают свертки бумаги, со вложением в середину сандальных опилок, а сверху прилепляют лоскут желтой фольги. Внешний вид китайских храмов напоминает христианские монастыри, как это можно видеть из сделанного мной ниже описания. Получив какую-либо прибыль, китаец считает долгом принести идолам благодарственную жертву дома или в ближайшем храме. Он прибегает к их помощи также и тогда, когда что-либо предпринимает или желает получить что-либо полезное. На новый год во всем государстве приносится идолам общая благодарность, известная под именем чин-чин-джос. Каждый китаец, особенно богатый, обязан принести в жертву что-нибудь важное. В Кантоне каждый хозяин имеет дома или в своей лавке особую молельню для идолов. Это служит неоспоримым доказательством приверженности китайцев к своей вере.

Число жителей в Китае очень велико. Барроу в описании своего путешествия приложил таблицу, из которой видно, что Китайская империя имеет площадь 1 297 999 кв. миль [4448 250 кв. км] и 333 миллиона жителей. По словам этого писателя, военные силы обширного китайского государства состоят из 1 миллиона пехоты и 800 тысяч конницы. Впрочем, уже доказано, что многочисленность войск без соблюдения строгого воинского устава и без искусства предводителей не только представляет плохую оборону для государства, но и служит величайшей для него тягостью. Судя по ружьям, пушкам и снарядам, которые мне пришлось видеть в Кантоне, военное искусство китайцев невелико, и армия их, при всей своей многочисленности, не может быть страшна для европейского военачальника. У китайских ружей вместо курков имеются фитили, а пушечные станки совсем непригодны к употреблению. Китайские морские силы также не заслуживают внимания. Они состоят из непрочно построенных лодок, вооруженных двумя или четырьмя пушками малого калибра. У некоторых только на носу по одному длинному ружью, укрепленному в колоде. Эти лодки большей частью двухмачтовые с парусами из циновок, похожих на оконные жалюзи. Построены они подобно другим китайским судам, напоминающим своим видом луну в ущербе. Носы у них широкие и обиты поперек досками, а за кормой строится навес, в прорезе которого движется руль. На некоторых судах он ставится прямо, а на других служит вместо весла. В обоих случаях он так слабо укреплен, что легко может быть разрушен волнами. Джонки – самые большие суда в Китае. Они бывают водоизмещением в несколько сот тонн, имеют две большие мачты с парусами из циновок и ходят в Батавию и Японию. Но поскольку это плавание совершается всегда в самое лучшее время года, то им обычно удается благополучно достичь гаваней, куда они направляются. В противном случае нельзя было бы даже и подумать о выходе на них из рек, особенно в таких местах, где иногда случаются тайфуны, способные уничтожить даже самый лучший европейский корабль.

Такие бури бывают также и на реке Тигрисе, что и случилось в то время, когда мы, пройдя Марианские острова, страдали во время свирепствовавшего тайфуна. В Кантоне тогда была такая ужасная погода, что вода, выступив из берегов, затопила низменные места и разбросала множество судов по берегам. Китайские якоря так же ненадежны, как и рули. С виду они походят на наши, но делаются из дерева и имеют шест, продетый сквозь веретено, недалеко от лап, которые прикрепляются к веретену веревкой и обиваются по концам железом. Речные суда своей постройкой нисколько не отличаются от вышеописанных, но, судя по их использованию, довольно хороши. Они мелководны, поднимают большие грузы и легки на ходу. В тихую погоду на них ходят при помощи четырех или шести весел, кроме двух длинных или, по крайней мере, одного, которое всегда действует на корме в обе стороны и ускоряет ход. Такие весла имеются и на малых лодках. Боковыми же веслами действуют не вместе, подобно нашей гребле, а попеременно. Таможенные лодки строятся и ходят на гребле по-европейски. Паруса на этих судах, сделанные из циновок, также очень удобны. Между речными берегами часто дуют тихие ветры, а потому эти паруса действуют гораздо лучше парусиновых, которые при тихой погоде беспрестанно трепещутся.

Европейские миссионеры с большой похвалой отзываются о китайских законах[188]. Но на самом деле, по моему мнению, они не содержат ничего полезного для благополучия китайцев. Главным, или коренным, законом Китайской империи считается тот, которым императору предоставляется право быть отцом своих подданных. Такое же право распространяется и на всех государственных чиновников, из которых каждый считается отцом своих подчиненных, как то: наместник в своем наместничестве, губернатор в губернии, городничий в городе и так далее до самого нижнего места в правлении. Этот закон обязывает оказывать абсолютное повиновение старшим и соблюдается с такой строгостью, что сам император в первый день нового года совершает торжественное поклонение императрице-матери и требует его от всех знаменитых чинов государства.

Барроу в своем описании путешествия говорит, что управление Китайской империи состоит из шести департаментов.

1-й департамент имеет право назначать чиновников на свободные места. В нем присутствуют министры и ученые, которые могут судить о дарованиях кандидатов.

2-й – департамент финансов.

3-й – департамент надзора за старинными обычаями. Ему предоставлено также право сношений и переговоров с иностранными министрами.

4-й – департамент военный.

5-й – департамент юстиции.

5-й – департамент художеств.

Другие присутственные места, учрежденные в провинциях или городах, обращаются в Пекин к тому департаменту, от которого они зависят.

Кроме того, император имеет два совета, один из которых, называемый Сол-лоо, постоянный и состоит из шести министров, а другой – временный и чрезвычайный, состоящий из принцев императорской фамилии. Дела, представленные упомянутыми департаментами императору, решаются или им самим, или сообразно мнению вышеуказанных советов. Для этого в царствование последнего императора в большом дворцовом зале давались аудиенции в четыре или в пять часов утра.

Впрочем, следует признать, что злоупотребление властью нигде не бывает так велико, как в Китае. Знатные чиновники действуют там по своему произволу и часто поступают как тираны с народом, который от тяжелых наказаний и мучительных пыток приведен в состояние такого страха, что каждый скорее согласится терпеливо снести причиненную ему обиду, чем просить удовлетворения в суде. Нередко бывает, что начальник, увидев у своего подчиненного какую-нибудь понравившуюся ему вещь, берет ее себе. Панкиква уверял меня, что он никогда не носит с собой часов, опасаясь, чтобы наместник или таможенный гопу их не отнял, как это однажды с ним и случилось. Наместник, которому понравились его часы, положил их к себе за пазуху, сделав хозяину приветствие наклоном головы и сказав, что он в знак своего благоволения к нему оставляет часы у себя. Китайская учтивость требовала, чтобы Панкиква, став на колени, благодарил своего начальника за такое снисхождение, хотя внутренне и проклинал его. Мне не случалось быть свидетелем наказаний, но у меня были рисунки, по которым видно, что китайское правительство считает за безделицу выломать руки, ноги или пальцы, только бы принудить обвиняемого к признанию. Как жестоки пытки, так же мучительны и наказания, которые обычно заключаются в удушении и отсечении головы. Первое делается веревкой, обернутой несколько раз около шеи, за концы которой тянут два человека, опершись ногами в того, кого душат. Второе производится саблей и редко кончается двумя или тремя ударами. За особо тяжкие преступления отрезают груди и разрубают тела на части. Словом, в этих случаях виновный подвергается самой бесчеловечной и варварской казни. Из этого можно заключить, как велико просвещение той нации, которая хвалится, что она пребывала уже в цветущем состоянии тогда, когда наши праотцы вели еще кочевую жизнь. Чрезвычайное множество бедных также может служить явным доказательством, как плохи китайские законы. Нищета дошла до такой степени, что многие семьи вынуждены бежать из провинций и добывать себе насущный хлеб грабежом на море. Целые флотилии морских разбойников разъезжают у самых берегов и нападают даже на приморские города. Перед нашим прибытием около 300 судов подошли к укрепленному местечку, лежащему недалеко от Кантона, и полностью разорили его.

Самый большой храм стоит на другой стороне реки Тигриса, напротив европейских факторий. С виду он очень похож на монастырь и состоит из нескольких зданий, предназначенных для жертвоприношений. Три главных из них находятся посреди длинного двора. Я провел в храме несколько часов и повсюду отметил большую чистоту. Жертвенники в зданиях уставлены истуканами, которых иногда по три в средине и по двенадцати с боков, а в других случаях только по одному среднему и несколько боковых. Все истуканы позолочены и покрыты лаком. Средние из них, высотой около полутора сажен [2,7 м], изображены сидящими. Перед ними всегда горят свечи, сделанные из опилок сандального дерева, и каждый молящийся обычно приносит им что-нибудь в жертву. Мои проводники входили в эти обители, почитаемые ими священными, с покрытыми головами и, по-видимому, с весьма небольшим благоговением, хотя они всячески старались уверять меня, что, принеся жертву их богам (чиц-чин-джос), можно ожидать всего доброго, а именно, прибыли в торговле и прочего. Один из них, указывая на особо стоящего идола, утверждал, что если я помолюсь ему, то наверняка благополучно доберусь в Россию. Осмотрев всю эту обитель, я зашел также и в ее трапезную. Время тогда было обеденное, и все собрались по колоколу к столу. Перед каждым из собратьев стояла полоскательная чаша сарацинского пшена с зеленью, который ели палочками. Меня уведомили, что каждый вошедший в общество живущих в этом храме, до своего вступления в него, должен отречься от всякого общения с женщинами и от употребления мяса и рыбы. Нарушивший же эту клятву неминуемо подвергается смертной казни. После обеда нам показали то место, где в чрезвычайной чистоте содержится двадцать свиней. Они были подарены храму жителями, и не знаю, по какому случаю их пожаловали в священные. Одной из них уже около 30 лет отроду. Она так стара, что насилу могла ходить.

Обители принадлежит большой огород, где выращивается множество разных кореньев и зелени. В верхней его части находится кладбище, при осмотре которого мне было сказано, что тела здешних жрецов сжигаются, а пепел ссыпается в отверстие, обложенное камнем. Я сам видел место, в котором совершается такой обряд, и нашел там несколько полуобгоревших костей, почему и заключил, что недавно здесь был совершен обряд сожжения тела умершего жреца. При выходе из храма провожатый показал мне отделение, где стояло пять статуй в красной одежде, перед которыми горела свеча. Он объяснил, что такие памятники сооружаются монахам этой обители, которые своей благочестивой жизнью и примерным воздержанием вызвали к себе особенное уважение. Осмотрев все заслуживавшее внимания в этом храме и поблагодарив моего проводника небольшим подарком, я возвратился к вечеру в Кантон.

Мне очень хотелось видеть, как живут знатные обитатели Кантона. Наши знакомые предоставили мне возможность побывать в доме у первого кантонского купца Панкиквы. Однажды утром я отправился с несколькими приятелями на другую сторону реки Тигриса и по каналам доехал до самых ворот дома Панкиквы. Однако же их открыли только после доклада хозяину о нашем прибытии. Сперва мы шли по неширокому, устланному камнем переулку, а затем вышли на площадь, где показался фасад дома и круглое большое отверстие в каменной стене, через которое мы прибыли в сад. Едва мы приблизились к первой беседке, как явился сам хозяин в полукафтане и своей мандаринской шляпе с голубым шариком. После первых учтивостей, на которые китайцы слишком щедры, он повел нас по саду, а между тем велел готовить чай. Новизна предметов и совершенно отличный от европейского вкус обратили на себя мое внимание. Я находился в оранжерее (под этим названием я имею в виду весь сад), наполненной разными растениями; все аллеи, по которым мы проходили, устланы кирпичом до самых деревьев, между которыми на лавках и всякого рода подмостках стояли фарфоровые горшки с цветами и небольшими подрезанными деревьями. Напрасно мои глаза искали траву. На этом обширном пространстве не было ни листочка травы, а лучшие места, которые у нас занимали бы газоны, были заполнены стоячей водой, источающей неприятный запах. Каменные сооружения в этом саду мне понравились больше всего. Они представляли искусственные утесы и развалины в уменьшенном виде, которые чрезвычайно походили на природные. Мы заходили в разные беседки, которые были одноэтажными и в передней части открытыми. Все они одинаково убраны. Стулья и столики стоят по сторонам, а напротив входа имеется возвышение, наподобие дивана, которое обычно покрывается тонкими циновками или тканью. Посредине его стоит небольшой четырехугольный столик на коротких ножках, на котором пьют чай. В каждом углу беседки висит по одному роговому или разрисованному по белой шелковой ткани фонарю. Первые заслуживают внимания своей величиной. В столовой Панкиквы я видел четыре таких фонаря. Каждый из них имел более пол-аршина [35 см] в поперечнике и как бы вылит из одного куска. Китайцы обладают искусством распаривать и выбивать рог так тонко, как бумажный лист. Однако же это сопряжено с большими расходами. Панкикве так понравилось показывать нам все ему принадлежащее, что он ввел нас даже в свою спальню по очень узкой лесенке. Его спальня представляет собой двухэтажную беседку, подобную вышеописанным, с той только разницей, что в ней вместо дивана стоит кровать с тонким тюфяком, на котором лежало довольно толстое синее сукно, а сверху циновка. Заметив, что на одной стороне кровати было сложено восемь разноцветных одеял, я пожелал узнать их назначение, и мне было сказано, что все они употребляются одно после другого, в зависимости от холода. По словам Панкиквы, китайцы не имеют наволок или простынь и в теплое время спят на циновках, а в холодное – на сукне, раздевшись до рубахи. Нанкинские жители ее даже снимают. Обойдя сад вокруг, мы сели за стол, где нас ждал очень хороший завтрак, приготовленный по европейскому обычаю, после которого хозяин повел нас в свой сераль. Пройдя высокие, украшенные гирляндами ворота, мы вступили в галерею, ведущую к балкону, а из последнего в большой продолговатый зал, поддерживаемый с обеих сторон колоннами. Возле них стояли стулья, покрытые красным сукном, вышитым разными шелками. Стены увешаны китайскими картинами. У стен стояло несколько барабанов, приготовленных для театральных представлений. Китайцы страстные их любители, как и всякого рода игр (страсть китайцев к так называемым азартным играм так велика, что многие из них проигрывают в карты или в кости не только все имение, но даже своих жен и детей, над которыми они имеют неограниченную власть. Вследствие этой беспредельной власти каждый отец может умертвить или бросить на улицу своего новорожденного ребенка, если по своей бедности или по прихоти не сочтет нужным его воспитывать. Такие невинные жертвы в китайском государстве составляют каждый год до 20 тысяч. В одном Пекине, по словам Барроу, их хоронят до 9000 в год. Пекинская полиция, говорит тот же самый путешественник, специально содержит таких людей, которые, ежедневно объезжая все улицы и собирая этих несчастных детей, отвозят их за город и зарывают живых и мертвых в приготовленную там яму. Этому варварскому обычаю следуют даже те китайцы, которые обратились в христианскую веру). Из зала мы вошли в отделение, где стоял шкаф, а перед ним на столе теплилась свеча. Отворив его, Панкиква показал нам пять дощечек на подставках с китайскими надписями и сказал нам, что каждая из них означала время смерти его предка (китайцы верят, что дух умершего человека, жившего добродетельно, может посещать прежнее свое жилище или то место, в котором потомки совершают поклонение и его честь. Он имеет также власть делать своим потомкам разные благодеяния. Поэтому каждый китаец обязан совершать поминовение по своим покойным родителям и родственникам в посвященном для них месте. В противном случае, по уверению Конфуция, он сам будет лишен права посещать это священное место после своей кончины). Между тем я невзначай повернулся назад и увидел растворенную дверь, из которой на нас смотрели три прекрасно одетые женщины. Но лишь только я взглянул туда, как это явление вмиг исчезло. Однако нетрудно решить, кто из нас был любопытнее: мы или женщины, так как дверь и после этого довольно часто отворялась, а при нашем выходе в галерею две из них показались почти явно. Одна уже пожилая, а другая еще молодая, лица у обеих от обильной краски и белил походили на картины. Выйдя из сераля, наш хозяин показал нам все свое хозяйство, скот и разные домашние постройки. Но поскольку все это немногим отличается от нашего, то и не заслуживает особенного описания.

Глава восьмая. Плавание корабля «Нева» от Кантона до Кронштадта

Корабли «Нева» и «Надежда» предпринимают обратный путь. – Гаспарский пролив. – Острова Двух Братьев. – Зондский пролив. – Разлучение кораблей «Нева» и «Надежда». – Обход мыса Доброй Надежды. – Азорские острова. – Ла-Манш. – Пребывание в Портсмуте. – Прибытие «Невы» в Кронштадт

Февраль 1806 г. Получив паспорт от китайского правительства, оба корабля, «Нева» и «Надежда», снялись с якоря. Поскольку в Вампу стояло множество судов, а ветер был свежий и встречный, то я нанял 30 лодок для буксира.

10 февраля к полуночи мы стали на якорь у Бокка-Тигриса. Мне хотелось при вечернем отливе пройти далее, но этому воспрепятствовала проделка лоцманов. Войдя в самое узкое место у Бокка-Тигриса, они отпустили все лодки, буксировавшие мой корабль, не предупредив меня заранее. А так как тогда была полная тишина, то корабль начал уклоняться к мели, в связи с чем я бросил якорь на 5 саженях [около 9 м]. Впоследствии оказалось, что лоцманы сделали это для того, чтобы взять с меня больше денег. Однако кончилось тем, что некоторых из них я серьезно наказал.

11 февраля на рассвете при северо-западном ветре мы вступили под паруса, а к 8 часам миновали линейный английский корабль «Бленам», который дожидался своих купеческих судов и должен был провожать их в Китайском море. На нем находился добровольцем наш капитан-лейтенант Михайло Миницкий, который вместе с нами пробыл несколько дней в Кантоне. В это время ветер начал свежеть и предвещал непостоянную погоду. Однако мы успели к вечеру достигнуть Макао.

12 февраля дул восточный ветер. В 6 часов утра вступили под паруса, а в девять, пройдя Макао, отпустили лоцмана и взяли восток-юго-восточный курс, к Макелесфильдской банке как к самому лучшему месту для поверки своего счисления.

15 февраля во втором часу после полудня мы находились недалеко от Макелесфильдской банки и пошли к юго-западу, или к острову Пуло-Сапате.

Вчера мы поймали медузу, которая очень походила на голубой цветок с синим ободком вокруг беловатой и рассеченной немногими поперечниками пуговицы. Она была величиной около 6 дюймов [15 см], имела пуговицы не более полдюйма [немного более 1 см] и множество ножек, которые были усажены по обе стороны до самых концов маленькими, так сказать, запонками.

19 февраля. Полагая, что остров Пуло-Сапата находился уже к северу от нас, мы пошли к острову Пуло-Арое и поставили все возможные паруса, так что в 6 часов вечера достали дно на 35 саженях [64 м], грунт – серый песок.

23 февраля. Хотя при восходе солнца погода была пасмурная, к 7 часам утра небо прояснилось, и мы увидели к юго-западу остров Пуло-Теоман. Сначала нам показалась его южная оконечность, а потом северная, середина же все время находилась в облаках. В 9 часов открылся остров Пуло-Памбелан, а вскоре после того и Пуло-Арое[189] (как они названы на картах Арроусмита[190]). Каждый из них сначала показался нам в виде двух бугров, которые затем, по мере нашего приближения, слились в одно тело.

В полдень я занимался астрономическими наблюдениями на 3° 06´ с. ш. и по всем своим хронометрам находился на западной долготе 225° 10´. По хронометрам широта северной оконечности острова Теомана – 2° 59´ 30˝, а долгота – западная 255° 22´ 30˝. По расстоянию же луны от солнца, снятому мной в 4 часа пополудни, последняя оказалась 255° 34´, так что средняя между ними должна совпадать с настоящей, т. е. долгота западная, 255° 28´ 15˝. По нашим пеленгам получилось также, что Пуло-Памбелан лежит от северной оконечности Теомана в 11 милях [20 км] на юго-восток, а Пуло-Арое – в 19,5 милях [35 км] на юго-восток. Следовательно, северная оконечность последнего находится на 2° 44´ с. ш. и в 255° 16´ з. д.

Сегодня мы в первый раз после нашего отправления от Макао наблюдали прекрасный вид. Кроме берегов, мы любовались пятью кораблями, из которых четыре походили на принадлежащие Американским Соединенным Штатам. Глубина весь день у нас была около 36 сажен [67 м]; грунт – ил.

24 февраля. Дул тихий северо-восточный ветер. Погода стояла приятная. Увидев опять на юго-западе вчерашние суда, я спустился, чтобы лучше их рассмотреть, и в 2 часа подошел довольно близко, чтобы увериться, что они действительно американские. Около того же времени мы приметили две большие вооруженные лодки, которые шли прямо к вышеупомянутым судам на гребле и под парусами. Последние, подняв свои флаги, начали беспорядочно собираться вместе. Поэтому я и заключил, что это были малакские корсары и счел за лучшее приблизиться к кораблю «Надежда», который тогда находился от меня на расстоянии около 9 миль [16 км].

По сегодняшнему лунному наблюдению выходило, что средняя долгота северной оконечности острова Теомана будет – западная – 255° 34´.

25 февраля погода продолжалась подобная вчерашней и еще несколько теплее. Утром мы перешли в третий раз экватор и видели одно купеческое судно, которое, казалось, направлялось в Банкский пролив[191] [пролив Банка или Бангка], а в полдень были сделаны наблюдения на 3° ю. ш. и в 253° 37´ з. д. В это время остров Тоти был от нас в 15 милях [27 км] на юго-западе. Удостоверившись в этом и достав дно на глубине 19 сажен [35 м] (грунт – белый песок с ракушкой), я направился к Северному мысу острова Банка[192]. По-видимому, уже началось юго-восточное течение, которое, по описаниям, в Гаспарском[193] проливе бывает иногда весьма сильным. Мы так быстро продвигались вперед, что в половине четвертого увидели Северный мыс Банки, или мыс Песант. Он появился в то время, когда остров Тоти был на западе и казался небольшим холмом. Глубина тогда была 18 сажен [33 м], грунт – белый мелкий песок с ракушкой. За несколько минут перед этим меня встревожил желтоватый цвет воды под кораблем, но вскоре оказалось, что этот цвет – от рыбьей икры, плававшей в большом количестве по поверхности моря. К заходу солнца Северный мыс был на юге в 19 милях [35 км] и несколько к западу. Но так как ветер дул тогда тихо, а ночь была лунная, я и решил держать курс до утра между югом и востоком, чтобы непременно удержаться на глубине 18 сажен [33 м].

26 февраля дул свежий, северный ветер. Но так как мы заметили на рассвете, что корабль «Надежда» от нас отстал, то я был вынужден лежать в дрейфе до 7 часов. В семь часов, имея Северный мыс на северо-западе, а второй, или мыс Брисе[194], на юге-западе, я взял курс на юго-восток. В полдень, находясь на южной широте 2° 03´ и западной долготе 253° 07´ 30˝, мы пеленговали второй мыс на 77° к юго-западу, а остров Гаспар, который только что перед этим открылся, на 55° к юго-востоку. С этого пункта мы пошли на юго-юго-восток и вскоре увидели прямо по линии курса Навир, или Каменный Корабль (островок в Северной части Гаспарского пролива). До появления острова Гаспара я шел более по лоту, который постоянно показывал 16 сажен [29 м]. Грунт – песок с ракушкой. Берега же, хотя и были видны на западе, но из-за отдаленности и несходства с картой помогали мне очень мало.

Мыс Брисе вместо того, чтобы быть первым после Северного, оказался вторым и ввел было нас в замешательство. В 4 часа мы начали проходить мимо острова Гаспар и взяли курс на восток-юго-восток, чтобы приблизится к Навиру. Глубина продолжалась от 14 до 15 сажен [от 25 до 27 м], грунт прежний.

Навир сначала показался нам судном под парусами; когда же мы приблизились, то увидели, что это был камень, на котором в двух местах растет несколько деревьев.

Восточный мыс острова Банка покрыт лесом. Далее начинается довольно высокий хребет. Глубина с 15 сажен [27 м] увеличилась опять до 19 [35 м]. Пройдя несколько километров к югу, мы бросили якорь на глубине 19½ сажен [около 36 м], грунт – крупный песок. В 8 часов вечера я измерил морское течение и нашел, что оно достигло 172 мили [2,8 км] в час и было направлено к юго-юго-востоку.

27 февраля. Ветер северный. Ночью течение продолжалось до 1½ мили [2,3 км] в час к юго-востоку, а утром начало уменьшаться, так что к 6 часам оно было равно лишь 3/4 мили [1,4 км] к юго-востоку. Около 7 часов мы снялись с якоря.

Входя в пролив между островом Средним и юго-восточной оконечностью острова Банка, я держался ближе к последнему, так что, достигнув самого узкого места, находился от южного мыса первого острова на расстоянии не менее 3 миль [5,5 км]. В 11 часов, к моему большому удовольствию, наш корабль удалился от всех опасностей. В самой узкой части пролива мы имели от 27 до 30 сажен [от 49 до 55 м] глубины, грунт – крупный песок и ракушка. По выходе из нее глубина стала несколько меньше и грунт мельче. К сожалению, я не мог сегодня произвести полуденного наблюдения, чтобы завершить описание Гаспарского пролива. Впрочем, большого различия быть не может, потому что мы брали частые пеленги.

Вскоре после полудня мы прошли мимо небольшого острова, который приняли за Мелководный[195]. Его берег показался нам мало изрезанным. По пеленгам он находился на 5 миль [9 км] далее к западу по сравнению с картой Маршана[196].

Гаспарский пролив, по моему мнению, настолько удобен для плавания, что большего нечего желать. От острова Тоти, держась глубины около 18 сажен [33 м], где грунт состоит из одного песка, а иногда с ракушкой, можно дойти прямо до острова Гаспара. Самое большое его неудобство заключается в том, что крепкий северный или южный ветер должен вызвать большую зыбь в проливе, из-за которой не очень спокойно стоять на якоре, если это потребуется. Но так как это место еще никем обстоятельно не описано, то, возможно, при тщательном осмотре около берега Банки найдется и удобная гавань. Однако, как бы то ни было, Гаспарский пролив и при имеющихся о нем сведениях предпочитительнее Банкского, так как в нем редко приходится останавливаться на якоре более одной ночи.

По хронометрам и лунным наблюдениям, сделанным мной 23, 24, 25 и 26-го числа, определены два главные пункта Гаспарского пролива: первый – остров Тоти, лежащий на южной широте 3° 30´ и западной долготе 254° 07´, второй – остров Гаспар, широта которого южная 2° 22´ 30˝, долгота – западная 252° 50´ 30˝. Досадно, что при нашем выходе из пролива небо было покрыто облаками и поэтому лишило нас возможности точнее определить положение южного мыса острова Банка и островов, лежащих к югу от Среднего. По пеленгам же могу заключить, что остров Мелководный (если мы действительно видели его, а не какой-либо другой) прежде был неправильно указан.

28 февраля. Ночь была дождливая, с порывами, но утром небо несколько очистилось, и на рассвете мы опять увидели те же самые суда, о которых упомянуто выше. Видимо, они использовали благоприятные ветры, так как немного от нас отстали, хотя и проходили Банкским проливом. В 9 часов глубина, составлявшая до этого от 13 до 16 сажен [от 24 до 30 м], вдруг стала уменьшаться и справа появился низменный берег. Это заставило меня немедленно спуститься к востоку и потерять некоторое время, чтобы опять войти в настоящую глубину. При этом ветер был настолько благоприятным, что корабли около 6 часов вечера подошли к островам Двух Братьев[197], а к 8 часам, обойдя их, стали на якорь. В то время, когда мы проходили мимо упомянутых островов, пошел проливной дождь с ужасным громом и молнией. Однако же, держась глубины от 11 до 10 сажен [20–18 м], мы удачно избавились от опасности. Хотя проход между этими островами и мелью, лежащей к западу от южного из них, не широк, но довольно хорош, так как можно держаться близко к островам. Дно же правильное, если глубина его не уменьшается ниже 10 сажен [18 м]. Наш якорь был брошен на глубине 15 сажен [27 м], грунт – ил.

Острова Двух Братьев довольно высоки и покрыты лесом. Их можно видеть в ясную погоду за 20 миль [37 км]. Нужно только остерегаться течения, которое здесь иногда меняется с юго-восточного на северо-восточное.

1 марта в 7 часов утра при северо-западном ветре мы вступили под паруса и легли на юго-юго-западный курс, имея в виду берега Явы, Суматры и острова Среднего. В 9 часов прямо по курсу открылся остров Северный[198], к которому мы подошли около полудня. В 2 часа заметили, что ветер начал утихать, а течение было встречное; мы бросили якорь на 18 саженях [33 м] глубины при песчаном грунте. Корабль «Надежда» также остановился на расстоянии около 1/4 мили [около 0,5 км] от меня на глубине 24 сажен [около 44 м].

3 марта мы было вступили под паруса, но последовавшая вскоре перемена северного ветра на южный заставила «Неву» вторично бросить якорь. Корабль же «Надежда» продолжал лавировать и к вечеру скрылся от нас за мыс Тока [Туа][199].

4 марта. В полночь ветер подул с северо-запада. Поэтому, не теряя времени, я снялся с якоря. Но только мы приблизились к мысу Тока, наступила тишина и вынудила нас бросить якорь опять на 23 сажени [42 м], но в гораздо худшем месте. Мы находились тогда не более 1½ кабельтова [278 м] от острова Свиного[200] при каменном грунте. В таком положении «Нева» оставалась до 2 часов пополудни, когда задул западно-юго-западный ветер, и я решился лучше лавировать, чем остаться на таком месте, где первый сильный ветер мог бы выбросить нас на берег. Пользуясь юго-восточным течением, в 3 часа мы прошли Стром-рок[201], или Средний камень, и к заходу солнца, лавируя, сделали 6 миль [11 км] от Среднего острова, так что мое положение стало гораздо лучше, чем можно было ожидать при снятии с якоря. Ночь была лунная, а потому я решил лучше держаться под парусами, чем остановиться на глубине 35 сажен [64 м], на которой мы тогда находились. До 8 часов вечера течение очень сильно помогало нам, а затем стало встречным.

5 марта. После полуночи течение опять благоприятствовало, а около 4 часов и ветер повернул к северо-западу. Поэтому до рассвета мы держались к западу-юго-западу. Как только, поставив все паруса, мы четко рассмотрели берега, то направились к Принсеву острову [Принсен или Панайтан][202], решив пройти между ним и берегами острова Явы. Лавируя во время прошлой ночи, я держался ближе к берегам Явы. На север я направлял курс только до тех пор, пока мог пеленговать остров Средний на востоке-северо-востоке, так как он, как мне казалось, определен правильнее, нежели острова Каракатоа[203], Самбурику и мыс Тока, означенные на карте Дапре де Манивиммета (она считается лучшей в Ост-Индском атласе[204]) неправильно. Ни одни пеленги их у нас не пересекались, хотя были взяты с точностью. Впоследствии это заключение подтвердилось нашим описанием, по которому положение многих пунктов сильно переменилось. Стром-рок нам казался тремя продолговатыми камнями и был окружен высоким буруном, или всплеском волн. Между ним и островами, лежащими у берега Суматры, удобно лавировать при помощи течения, так как расстояние между ними около 5 миль [9 км].

В полдень мы поравнялись с северной оконечностью Принцева острова, а в четвертом часу подошли к камням, называемым Плотниками. Судя по быстроте своего хода, мы скоро надеялись спуститься в океан, но ветер внезапно утих. Потом настало маловетрие с запада. Все это позволило нам обойти мыс Первый лишь с большим трудом. В это время корабль «Надежда», с которым мы соединились утром, находился в некоторой опасности. По сравнению с ним мы были в лучшем положении. В пятом часу корабль «Нева» находился на расстоянии около 5 миль [9 км] от мыса Первого и совсем не повиновался рулю. Поэтому пришлось его буксировать гребными судами, что продолжалось до полуночи, когда вышеупомянутый мыс находился от нас в 7 милях [13 км] на северо-северо-востоке.

Наш выход из Зондского пролива совпал со смертью Степана Коноплева. Еще во время нашего пребывания в Кантоне он начал страдать диареей[205], которая перед смертью превратила его в мумию. Хотя при лечении этого человека ничего не было упущено, спасти его не удалось. Поравнявшись с западным мысом Явы, мы предали его мертвое тело морским глубинам.

6 марта. Ночью корабль «Нева» довольно ощутимо прижимало к западному мысу Явы, но, к счастью, задул легкий северо-восточный ветер и удалил нас от весьма неприятных обстоятельств. На рассвете мы увидели к западу от себя корабль «Надежда». Поэтому мы заключили, что во время тишины, царствовавшей вокруг нас, он воспользовался сильным ветром, с помощью которого так скоро к нам приблизился. В 6 часов берега скрылись от нас на севере и оставили «Неву» в обширном пространстве океана.

По более короткому расстоянию и по своей безопасности Зондский пролив имеет столько же преимуществ перед Малакским, сколько и Гаспарский по сравнению с Банкским. По моим наблюдениям, только два места в нем кажутся несколько беспокойными, а именно на курсе мимо островов Среднего и Принцева. По первому я предпочел бы проход, между Суматрой и Стром-роком, где можно лавировать без всякого опасения, а по последнему – между островом Принцевым и Суматрой, хотя при постоянном ветре и тот путь, которым мы шли, нельзя назвать плохим. На нем следует только придерживаться Плотников, потому что течение, направленное к юго-востоку, в случае тишины или перемены ветра может прижать корабль к подветренному берегу. Что же касается самой середины Зондского пролива, то по ней можно лавировать и в темную ночь, а во время тишины остановиться на якоре, хотя не везде на малой глубине. Лучше всего выжидать хорошего постоянного ветра у острова Северного, где лежать довольно спокойно, и тогда двинуться в путь.

Берега и острова пролива покрыты лесом. К ним можно близко подходить, кроме некоторых, да и то местами. По нашим наблюдениям, течение оказалось настоящим приливом и отливом и имеет скорость до 2 миль [3,7 км] в час. Какое действие производят на него сильные ветры, сказать утвердительно не могу, но надо думать, что иногда они имеют большое влияние. Становиться на якоре у острова Принцева следует возле самого берега. Хотя мы проходили от него не далее 1½ мили [2,3 км], однако в одном только месте могли достать дно на глубине в 40 сажен [73 м].

Морское течение сильно способствовало нашему скорейшему прибытию из Кантона к Гаспарскому проливу. Оно было направлено на юго-запад со скоростью 16 миль [30 км] в сутки. В самом же проливе оно направлялось к юго-востоку, а иногда и к юго-юго-востоку, как это подробно отмечено в нашем дневнике.

8 марта. Бурная ночь с беспрерывным дождем показала нам, что мы еще не достигли тех мест, где дуют пассатные ветры. В пятом часу пополудни на юго-восток 39° показался остров Рождества[206]. Я приказал взять крюз-пеленг и нашел, что по полуденному наблюдению середина острова должна лежать на 10° 17´ 30˝ ю. ш. и 253° 57´ 50˝ з. д. К заходу солнца погода опять испортилась, дули порывистые ветры, и до полуночи было так темно, что мы едва могли видеть друг друга на расстоянии сажени. В полночь небо очистилось, но вместо этого случилась другая неприятность, ибо ветер совсем утих и корабль повлекло прямо к берегу, в связи с чем я привязал на скорую руку к двум якорям канаты, которые были отвязаны по выходе из пролива.

9 марта. На рассвете остров Рождества находился в 15 милях [28 км] к северо-востоку. Сколько мы ни старались удалиться от него, но из-за маловетрия нам это не удавалось до самой ночи.

Сегодня мы уже больше не видели водяных змей[207], которые ежедневно развлекали нас от самых китайских берегов. Они различного цвета, большей частью желтые и, кажется, принадлежат к тем же породам, какие водятся у Карамандельских берегов.

11 марта. Ветер тихий, между югом и востоком, погода приятная. В полдень мы достигли южной широты 11° 33´ и западной долготы 256° 54´. Полагая, что мы уже находимся в полосе пассатных ветров, я воспользовался этим и провел почти целый день на корабле «Надежда». Крузенштерн сообщил мне, что он во время прохода между островами Явой и Принцевым подвергался большой опасности. Его корабль едва не наскочил на мыс Фраяр[208], но, к счастью, подул тихий северный ветер и спас положение. Это обстоятельство служит достаточным доказательством, что в этом месте надо проходить только при постоянном свежем ветре, а не во время тишины или маловетрия.

22 марта. Ветер свежий, юго-юго-восточный, погода пасмурная, с дождем. В полдень мы находились на 19° 14´ ю. ш. и в 278° 36´ з. д. Погода до сих пор стояла одинаковая. Солнце показывалось изредка, и почти непрестанно находили шквалы с дождем. Птиц мы не видели никаких.

1 апреля дул северо-западный легкий ветер, и погода, которая в прошедшие пять дней была довольно хорошая, опять сделалась дождливой, с порывистыми ветрами. Сегодня мы вступили в полосу переменных ветров, ибо юго-восточный пассат совсем прекратился.

12 апреля. К рассвету нас окружило множество разноцветных бабочек, особенно белых, которые, конечно, были отнесены от мыса Среднего Наталя[209]. Хотя он и находится от нас на расстоянии 2° 40´, но ближе всех. Убедившись, по многим лунным наблюдениям, что наши хронометры показывают восточнее, чем следует, я придал им 2´ 27˝ времени, а ход оставил прежний до появления берега.

15 апреля. Ветер свежий, юго-восточный, погода пасмурная. Корабль «Надежда» скрылся от нас из виду. Ночью пушечными выстрелами и зажженными ракетами я давал ему знать о месте, где мы находились. Утром я приложил все свои усилия, чтобы его отыскать, но все оказалось напрасным. К полудню появился густой туман и заставил меня держать надлежащий курс, тем более что ветер дул благоприятный, которым обязательно следует воспользоваться там, где несколько часов иногда существенно меняют положение. Итак, мы уже в третий раз расходимся внезапным образом.

Во время прежнего моего путешествия, около двух лет тому назад, на мысе Доброй Надежды, я познакомился с его отмелью и потому решил, что проходить ее гораздо лучше у самого края, чем на малой глубине, т. е. посередине или ближе к берегу. Я направился между широтами 36 и 37°. Хотя мне предстояло сделать не малый круг, но течение, которое в этом месте гораздо быстрее, нежели в других, возместило мне мою потерю. В продолжение этих суток мы совершили полный круг своего плавания от кронштадского меридиана. Поэтому, добавив потерянный день, 16-е число я назвал уже семнадцатым.

18 апреля было маловетрие между югом и востоком, погода стояла приятная. В 8 часов утра мы достали дно на 110 саженях [201 м], грунт – мелкий, желтый песок с битой ракушкой. К полудню, когда мы вошли в южную широту 38° 18´ и западную долготу 338° 37´, цвет воды заметно переменился. Поутру около нас появилось множество чаек. В 5 часов пополудни глубина составила 106 сажен [194 м], грунт – мелкий, желтый песок, а около 8 часов мы прошли полосу, похожую на отмель. Надо полагать, что она образовалась от встречного течения, которое привело в движение находящиеся в воде блестящие частицы. От этого она походила на огненную полосу, как бы составленную из искр.

20 апреля мы достигли южной широты 35° 31´ и западной долготы 341°. В 3 часа пополудни на северо-западе 47° показался мыс Доброй Надежды. А так как подул довольно свежий юго-восточный ветер, то мы, не теряя ни минуты, поставили все паруса, чтобы как можно скорее плыть к северо-западу. Сегодня в первый раз мы увидели чаек, которых англичане называют шáгами. Они величиной с гуся, совершенно белые, кроме крыльев с черными концами.

24 апреля. Сегодня мы могли себя поздравить с тем, что не только благополучно обошли южную оконечность Африки, но и получили юго-восточные пассатные ветры.

Освидетельствовав количество съестных припасов, я увидел, что, при разумном ведении хозяйства, их должно хватить на три месяца. Полагая, что за это время мы можем достигнуть Европы, я решил изменить свое прежнее намерение идти к острову Св. Елены, а направил свой путь прямо в Англию, будучи уверен, что столь отважное предприятие делает нам честь. Еще ни один подобный нам мореплаватель не отваживался на такой далекий путь, не заходя куда-либо для отдыха. К этому смелому поступку меня побуждало также и желание моих подчиненных, которые, обладая крепким здоровьем, только и помышляли о том, чтобы отличиться чем-нибудь чрезвычайным. Я сожалел только о том, что подобное путешествие должно нас разлучить с кораблем «Надежда» до самого нашего прибытия в Россию. Но что делать? Получив возможность доказать свету, что мы в полной мере можем оправдать то доверие, какое оказало нам отечество, нельзя было не пожертвовать этим удовольствием. «Нева» находилась в море уже более трех месяцев, в продолжение которых офицеры потратили много своей свежей провизии, а нижние чины непрерывно употребляли соленое мясо. Поэтому, чтобы никто не потерпел недостатка в пище и не подвергся болезням, я первый приказал отдать всю свою живность, оставив для себя только 20 кур, а для нижних чинов установил следующий рацион.

На завтрак я предписал ежедневно пить чай, а на обед и ужин – есть суп с солониной, кладя в него по полфунта [200 г] чая вместо зелени.

Сверх того:

В воскресенье/понедельник – каша из сарацинского пшена (риса) с патокой;

во вторник/пятницу – сарацинская (рисовая) каша с 6 фунтами [2,4 кг] сушеного бульона;

в среду – пикули или разная зелень, приготовленная в уксусе;

в четверг – каша из сарацинского пшена с патокой.

Распределение воды в неделю:

Мне – 3½ ведра.

Семи офицерам – 17½ ведра.

Команде на чай – 171⁄₃,

на суп – 21 ведро,

для питья – 42 ведра.

Для птиц и скота – 10½ ведра.

Итого – 112 ведер.

Кроме этого, у меня было большое количество эссенции для елового пива, здорового и приятного напитка.

11 мая. Третьего дня мы прошли гринвичский меридиан, а сегодня утром, при легком ветре с востока-юго-востока и приятной погоде, находились на экваторе. В полдень я занимался астрономическими наблюдениями на 0° 37´ с. ш. и 16° 48´ з. д. В этой точке я предпочел перейти в северное полушарие для того, чтобы запастись как можно больше дождевой водой, так как дожди здесь бывают сильнее, нежели дальше к западу. Кроме того, я не хотел слишком удаляться от островов Зеленого мыса, которые при необходимости могли бы оказать нам немалую помощь.

12 мая. С самого начала этого месяца погода у нас была прекрасная, дул свежий пассатный ветер. Как это обстоятельство, так и множество разных птиц и рыб, ежедневно нам попадавшихся, кажется, поздравляли нас со скорым достижением Европы.

16 мая мы находились на северной широте 6° 48´ и западной долготе 21° 05´. С восходом солнца начал дуть попутный ветер. Погода была приятная, какой мы не видели с самого прибытия на экватор. Такая перемена нас очень обрадовала. В прошедшие дни шел сильный дождь, и шквалы находили ежеминутно, особенно 13-го числа ночью. От беспрестанных вихрей море кипело, как в котле, и, освещенное молнией, казалось совершенно огненным. Она часто сверкала над нами с ужасным треском, но без всякого вреда. Впрочем, неприятная погода дала нам возможность собрать до 30 бочек дождевой воды и быстро удалиться от мест, в которых мореплаватели иногда мучатся по нескольку недель.

9 июня северо-восточный пассатный ветер продолжался до широты 28°. Сперва он дул с севера, потом начал уклоняться к востоку и значительно благоприятствовал нашему плаванию. С вышеуказанной же широты, после маловетрия, продолжавшегося 4 дня, к нам пришли северо-западные ветры, при помощи которых мы достигли Азорских островов. В 9 часов сегодня утром в 35 милях [65 км] на юго-юго-востоке открылись острова Корво и Флюри [Флорес][210]. Тогда я снял 12 лунных расстояний, по которым долгота южной оконечности первого из них оказалась 31° 06´ и, следовательно, довольно сходна с предполагаемой в Ост-Индских лоциях. По наблюдениям, наша полуденная широта была 40° 13´, а южная оконечность острова Корво находилась тогда в 35 милях [65 км] на юго-юго-востоке. Сегодня подошедший к нам английский вооруженный катер уведомил меня о военных действиях между Россией и Францией. Хотя мы и были снабжены письменными свидетельствами от французского правительства для свободного плавания даже и в случае военных обстоятельств, все-таки я счел нужным приготовить свою артиллерию и вести себя весьма осторожно при всякой встрече с неприятельскими кораблями.

Во время перехода через экватор мы наблюдали довольно сильное западное течение, которое скоро сменилось юго-восточным и продолжалось до северной широты 9°. Далее оно изменило направление на юго-западное, временно – на северо-западное, скорость – около 15 миль [28 км] в сутки до тропиков. Отсюда же до области переменных ветров оно было направлено к юго-западу, а потом изменилось на юго-восточное и продолжалось до Азорских островов. Здесь мы обнаружили, что были им снесены на 30 миль [55 км] к югу от экватора и на 3° к западу. Проходя между северными широтами 21 и 36,5°, мы постоянно видели морскую траву, которая образовывала иногда довольно большие плавающие островки, служащие жилищем мелкой рыбе и крабам, которых мы наловили огромное количество.

24 июня вечером мы дошли до отмели Ла-Манша, а к ночи достали дно на 90 саженях [165 м], грунт – мелкий, сырой песок с ракушкой. Со времени нашего отплытия от Азорских островов мы встречались с разными вооруженными судами, из которых только одно английское осмелилось к нам подойти, другие же держались на далеком расстоянии. Начальник его, Вилькинсон, прислал мне множество газет и довольно большое количество картофеля, что с нашей стороны было принято с благодарностью. В полдень по произведенным нами наблюдениям мы были на северной широте 46° 40´ и на западной долготе 9° 41´.

26 июня. Ночь была мрачная, дул сильный юго-западный ветер. Но я вынужден был идти на всех возможных парусах, чтобы уйти от большого корабля, который гнался за мной еще со вчерашнего утра. Около полудня небо несколько прояснилось и позволило нам сделать наблюдения на 49° 48´ с. ш., на глубине 42 сажен [77 м], грунт – песок с ракушкой. Из этого я заключил, что мы уже миновали мыс Лизард, а потому и направился к мысу Старту. К вечеру наступила темнота, причинившая нам немалое беспокойство, тем более что мы после своего вступления в Ла-Манш еще не видели берегов. К счастью, к нам подошел перевозочный бот и взялся провести «Неву» в Портсмут за 50 гиней[211].

28 июня. При восточном ветре около 9 часов вечера мы бросили якорь на Портсмутском рейде[212]. Таким образом, мы окончили весьма длительное плавание прямо из Кантона, не заходя никуда в порты. При этом находившиеся на моем корабле люди были совершенно здоровы и не испытывали ни в чем ни малейшего недостатка.

29 июня. Утром я съехал на берег и был весьма приветливо принят губернатором сэром Джоном Прево. Он охотно вызвался не только оказать нам всякую зависящую от него помощь, но даже обещал предоставить мне возможность видеть в городе то, что показывают не всякому чужестранцу.

Нуждаясь в отдыхе, а также желая немного подремонтировать корабль, я вынужден был простоять в Портсмутском рейде около двух недель. Пользуясь этим временем, я решил побывать в Лондоне, где публика и все мои знакомые осыпали меня лестными приветствиями. Во время нашего пребывания в Портсмуте корабль «Нева» посещали многие англичане, а особенно дамы, которым было очень интересно увидеть первый русский корабль, совершивший столь важное путешествие.

13 июля, при свежем западном ветре, мы снялись с якоря.

14 июля дул настолько свежий восточный ветер, что, дойдя до Даунсa[213], мы остановились на якоре посреди эскадры лорда Кита и на другой же день вступили под паруса.

20 июля. На рассвете нам показались берега Неза[214], а к заходу солнца – и Робб-Сноут[215].

21 июля. Мы пришли к Скагенскому маяку. Сегодня у нас умер матрос Иван Горбунов. В прошлую шведскую войну он был ранен в грудь и на обратном пути часто страдал болями, а по прибытии в Портсмут больше не давал надежды на выздоровление. Для облегчения его страданий были употреблены все способы. Его даже поили минеральной водой, но все оказалось тщетным.

23 июля. В полночь мы достигли Гельсингерского рейда, где, простояв на якоре до 10 часов утра, опять вступили под паруса.

24 июля. Прошли Зунд. Поскольку ветер постоянно дул с востока, то мы были вынуждены идти на всех парусах, чтобы, лавируя, продвигаться вперед. После того как мы миновали остров Борнгольм, появился туман и продолжался до 3 августа, то есть все время плавания до острова Даго. Отсюда при ясной погоде и западном ветре мы вечером подошли к острову Гогланду.

5 августа с полуночи начал дуть настолько сильный западный ветер, что корабль «Нева» почти без парусов шел до 11 миль [20 км] в час и утром остановился на якоре в Кронштадте.

Таким образом, после почти трехлетнего отсутствия мы возвратились на родину к неописуемой радости и удовольствию наших соотечественников.