Мой дорогой Влад

Глава 12

Мы с Владом начали видеться каждый день, и моя потребность в его прикосновениях возрастала в геометрической прогрессии. Я ночевала у него дома, он встречал меня после работы, и часть моих вещей перекочевала в его квартиру.

Мы не звонили друг другу каждый час — разговаривали коротко и по делу, договариваясь о месте и времени встречи. Мы не ревновали, не задавали вопросов: «Где ты был?» или «Где ты была?» Это были самые правильные в моем понимании отношения, когда двое людей, ведущие насыщенную жизнь, с собственным кругом знакомств и увлечениями, сходятся, дополняя друг друга, а не пытаясь присвоить то, что есть у другого.

Так было до тех пор, пока я не прочитала на новостной платформе, что девушка, с которой до меня встречался Влад, попала в аварию.

Виновница аварии не пострадала. Она сбила насмерть двух человек, еще нескольких ранила и находилась под следствием.

В разговорах с прессой Д., плача, раз за разом утверждала, что, когда пыталась затормозить, отказали тормоза, и именно это послужило причиной аварии, но ей никто не верил, так как при последующей экспертизе транспортного средства было установлено, что тормозные провода не были повреждены.

На записи, вставленной в статью, было видно ее опухшее от слез лицо, которое она закрывала руками, прячась от вспышек камер.

Руки у нее были ухоженные, молодые, а вот лицо за одну ночь после трагедии постарело и сделалось некрасивым. Эта мысль никак не желала покидать меня: как сильно отличаются руки и лицо этой девушки, будто это части тела разных людей.

Новость я прочитала в субботу, сидя вместе с Владом на кухне и допивая кофе. Он был в белом махровом халате, только-только из душа, так же, как и я: душ мы принимали вместе, а потом готовили завтрак и вместе его съели.

Он был умиротворен, пил кофе и наслаждался выходным.

Влад понял, что случилось что-то плохое, едва я оторвалась от планшета.

— Д. попала в аварию, — сказала я, опережая вопрос.

Лицо Влада окаменело.

— Что ж, этого следовало ожидать, — ответил мой друг, беря из корзинки ржаной хлеб и намазывая на него сыр острым белым ножом с зубцами. — Она была очень неаккуратным водителем, только недавно получила права.

— Да, но…

«Да, но разве ему это совпадение не кажется подозрительным?» — не могла не думать я.

Он отложил бутерброд.

— Что здесь странного, Марина?

Прямой однозначный вопрос, на который я могла ответить честно, а могла, с точки зрения Влада, правильно. Наверное, именно так разговаривали и задавали вопросы герои моих историй: Кристоф, Руан, Таир Ревокарт, Дакниш Дорадо, Вира, Доган Рагарра, Эро и Александра Мариани.

— Вы встречались, — прошептала я с укором.

— И что? Думаешь, это как-то повлияло на ее умение, а если точнее, неумение водить машину?

— Почему вы расстались?

— Серьезно, Марин?! Ты, именно ты задаешь мне этот вопрос?

— Важно не что ты ответишь, а как ты это сделаешь.

Влад усмехнулся: небрежно, высокомерно, зло.

— Да, ты всегда была склонна к философским размышлениям.

Он поднялся и подошел ко мне. Встал позади и положил руки мне на плечи, начинал массировать шею.

Я никогда не могла устоять перед массажем, и то, что другим людям могло быть просто приятно, у меня вызывало состояние эйфории. У Влада к тому же были сильные руки. Наслаждение начало растекаться по всему телу. Влад снял с меня халат и начал массировать обнаженную шею, спину, грудь.

— Это твой вариант закончить разговор? — От удовольствия я едва могла говорить.

— Разве нам есть, о чем говорить? Марина, ты должна понять… — Он говорил жестко, а его руки доставляли удовольствие на грани боли, — …я сейчас не имею ничего общего с этой девушкой. В тот вечер, когда ты приехала ко мне впервые, я решил порвать с ней отношения. При первой же возможности я дал Д. понять, что она мне более не интересна.

Я представила, как больно услышать такие слова от Влада.

— Но я хочу понять, — он надавал на какую-то точку на шее, и я едва не растеклась по креслу лужицей от удовольствия, — в чем именно ты меня подозреваешь?

Подозревала я его во многом. В первую очередь в том, что изначально он сошелся с Д. из-за связей ее отца, который регулировал поток государственных тендеров и мог повлиять на то, кто окажется победителем гонки.

Компания отца Влада как раз участвовала в одном из таких тендеров на строительство новых автомагистралей, и им было жизненно важно получить столь масштабный заказ.

— Ну так что, Марина?

Он остановился передо мной и оперся руками мне на колени. Глаза у Влада были хитрые. Казалось, он только и ждет, пока я скажу нечто такое, что его по-настоящему развеселит. Но хитреца эта была ширмой, за которой пряталось настоящее чувство: Влад был безгранично зол.

Родной, близкий, нужный… Как могла я рисковать нашими отношениями?

— Пожалуйста, не делай ничего, о чем не захочешь рассказывать детям, — попросила я, целуя его в уголок губ — туда, где прячутся настоящие поцелуи.

Мне хотелось ослабить его напряжение, и я была готова сделать это любой ценой. Даже забыть о собственных подозрениях.

— Не буду, — усмехнулся он, тоже целуя меня в уголок губ — туда, где прячется настоящая любовь.

Мы пошли в постель, и за весь день я больше не вспомнила об аварии…

А в следующую пятницу я исполнила многолетний ритуал и отправилась на кладбище: у Матильды был день рождения.

Я хотела попросить Влада забрать меня оттуда, а заодно напомнить ему о том, о чем забывать нельзя. Но все люди делают ошибки, а моя была в том, что я боялась поднимать тему Матильды. Знаю, мне было бы намного легче, если бы мы откровенно поговорили о том, что произошло, и он хотя бы попытался…

Я врала себе. Он никак не смог бы объяснить тот свой поступок, и мое шестое чувство подсказывало: стоит мне произнесли ее имя вслух при нем, и я увижу или услышу то, что сделает мою жизнь невыносимой.

Обвините меня в том, что я не умею повернуть сюжет в нужное русло. Ведь что может быть банальнее, чем важная встреча на кладбище, не так ли? Но оно того не стоит, по крайней мере, не в этой истории — приукрашать реальность в угоду читателям. Нет, все было так, как было: я пришла на кладбище и встретила там мать Матильды.

На улице уже было довольно темно. В это время года быстро темнело, да и я из-за работы добралась в Бровары только к восьми часам.

Матильда была родом не из Киева, но в том городке, где она жила, ее хоронить отказались, и родственники приняли нелегкое решение сделать это в Броварах, городе-сателлите в пятнадцати минутах езды от Киева. Ее могила была немного в стороне от остальных: религиозный канон гласит, что самоубийц хоронить на кладбище нельзя.

Оказалось, что к моему приходу у Матильды уже был один посетитель.

Увидев ее мать, я ощутила, как к горлу подкатывает тошнота. Я замерла на полпути и почувствовала, что у меня подкашиваются ноги.

За несколько секунд я должна была принять решение: уйти, чтобы она меня не заметила, как делала раньше, натыкаясь на родственников Матильды, или впервые сделать шаг вперед и встретиться со своими страхами лицом к лицу.

В тот момент я ненавидела Влада. Он не знал, как холодно и страшно на кладбище зимой и как сложно приходить домой, отогреваться и кутаться в теплое одеяло, зная, что эта невинная девочка лежит в холодной земле и, наверное, мерзнет.

Жалость к матери Матильды накрыла меня с головой.

Она меня не знала, но я знала ее: было время, когда я каждый вечер плакала у ее дома, заглядывая в окна квартиры. Она не угасла вслед за Матильдой лишь потому, что у нее были две младшие дочери. Это единственное, что держало эту женщину на земле.

Я не видела ее несколько лет, но сразу узнала даже в темноте, подходя к нужному клочку земли. Шаг за шагом я шла, глядя себе под ноги на сырую, продрогшую от холода землю, и думала о том, в каких разных мирах мне приходится бывать. Еще вчера в это же время я была в квартире Влада, где тепло, много света, где кажется, что мир вертится ради нас двоих. Сегодня я на кладбище, на могиле, которая здесь появилась из-за поступка мужчины, в которого я влюблена.

Услышав шаги, женщина обернулась. Я застыла, не зная, что сказать. И поняла, что она узнала меня, хоть лично мы с ней так и не познакомились. Она смотрела на меня пристально, и выражение скорби на ее лице медленно превратилось в отвращение.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она сердито.

Я молчала. Женщина интерпретировала это как ответ.

— Что, совесть замучила?!

Она была права — замучила.

— Пожалуйста, не кричите, — попросила я тихо. — Мне кажется, мы не в том месте…

— Уходи…

— Я прихожу сюда уже восемьлет, просто стараюсь не попадаться вам на глаза. Могу уйти, но потом снова приду, когда вас не будет.

Шумел ночной ветер.

— Зачем?

Каким же горьким было это «зачем»… «Зачем ты меня мучаешь одним своим видом?» — казалось, говорили ее глаза.

Влад, я тебя ненавижу!

— Потому что мне это нужно, — ответила я шепотом. — Вы ведь знаете, почему.

Знаете, что это я уговорила Матильду помириться с Владом?

— Знаю, — сказала понявшая все с полуслова женщина. А может, мне просто показалось.

Она отвернулась и присела на деревянную скамейку рядом с могилой.

Я присела рядом с женщиной, но настолько далеко от нее, насколько позволяла длина скамейки. Дерево промокло, мне было холодно на нем сидеть, но я не позволяла себе делать лишних движений.

Несколько минут мы сидели в тишине.

— Ей бы сегодня исполнилось двадцать два, — прошептала женщина, вытирая платком глаза.

Я взглянула на мраморное надгробие. Из округлой рамки в центре плиты на меня смотрела улыбающаяся девушка, которой не суждено было осознать, насколько очаровательной она была.

— Ты же знаешь, кто ее убил…

Я закрыла глаза и подставила лицо звездному небу.

— Да, знаю.

— А знаешь, как она умерла?

— Знаю.

— Ни черта ты не знаешь, дура.

Ее мать сказала это спокойно, кажется, даже не осознав, что в конце добавила оскорбление.

— Знаю, — возразила я. — Я несколько лет оплакиваю ее смерть.

— Правильно делаешь. — Она наклонилась и зажгла сначала одну (красную), затем вторую (желтую) лампадку и аккуратно поставила их рядом на могилу. Учитывая, что на улице было темно и холодно, этот свет был как нельзя кстати. — Она с ним поругалась тогда, и мне удалось уговорить ее не мириться с тем извергом, Владом. Если бы не ты, она бы понемногу свыклась с мыслью, что он ей не пара.

— Думаете, я этого не понимаю?

Она выпрямилась. Казалось, что женщина меня не видит и не слышит.

— Он убийца, — сказала она устало. — Он не только надругался над ней, он ее убил. Что, ты не знала?

— Что вы имеете в виду?!

Убитая горем мать засмеялась, и смех перешел в вой умирающего волка. Слышать это было по-настоящему страшно. Я была на кладбище ночью, в темноте, рядом с, похоже, сошедшей с ума женщиной.

— Мы… когда она вернулась оттуда, мы поехали в больницу. Сфотографировали побои и написали заявление. — Она сделала паузу, будто нуждалась в передышке. — На следующий день к нам пришел его отец. Деньги предлагал. Как думаешь, я согласилась взять деньги?

— Отказались, — ответила я шепотом, глядя себе под ноги.

— Отказались… Знаешь, я впервые видела ее такой. Матильда всегда была очень скромным ребенком. Мне приходилось постоянно напоминать ей: нужно уметь за себя постоять, не давай людям сесть тебе на шею. А она говорила, что понимает, а сама… — Мать издала полный боли крик. — Господи, как же больно! Что же он сделал!

Она отодвинулась от меня и несколько раз громко вдохнула-выдохнула, успокаиваясь.

— Но… но она очень хотела пойти в милицию, даже огласки не боялась. Она ненавидела этого Влада так сильно, что ей было все равно, что люди подумают. А потом…

— Что потом? — спросила я нетерпеливо. У меня было предчувствие, что сейчас все станет намного хуже, чем было до этого.

— Эта малолетняя сволочь приходила к нам.

— Что вы имеете в виду?!

Убитая горем мать засмеялась, и смех перешел в вой умирающего волка. Слышать это было по-настоящему страшно. Я была на кладбище ночью, в темноте, рядом с, похоже, сошедшей с ума женщиной.

— Мы… когда она вернулась оттуда, мы поехали в больницу. Сфотографировали побои и написали заявление. — Она сделала паузу, будто нуждалась в передышке. — На следующий день к нам пришел его отец. Деньги предлагал. Как думаешь, я согласилась взять деньги?

— Отказались, — ответила я шепотом, глядя себе под ноги.

— Отказались… Знаешь, я впервые видела ее такой. Матильда всегда была очень скромным ребенком. Мне приходилось постоянно напоминать ей: нужно уметь за себя постоять, не давай людям сесть тебе на шею. А она говорила, что понимает, а сама… — Мать издала полный боли крик. — Господи, как же больно! Что же он сделал!

Она отодвинулась от меня и несколько раз громко вдохнула-выдохнула, успокаиваясь.

— Но… но она очень хотела пойти в милицию, даже огласки не боялась. Она ненавидела этого Влада так сильно, что ей было все равно, что люди подумают. А потом…

— Что потом? — спросила я нетерпеливо. У меня было предчувствие, что сейчас все станет намного хуже, чем было до этого.

— Эта малолетняя сволочь приходила к нам.

— Кто, Влад?

— Кто ж еще? — огрызнулась она. — Зашел в наш дом, уселся посреди гостиной…

— Зачем он приходил?

— Чтобы угрожать, разве непонятно? Этот сосунок… Он сказал: возьмите деньги и забудьте обо всем. А иначе пожалеете.

Первой мыслью было: а действительно ли он решился бы прийти к людям, которым причинил такое горе, в одиночку, когда ему едва семнадцать стукнуло, и говорить такие вещи. Но вслед за вопросом пришел и ответ: еще как мог, он всегда был очень самостоятельным.

— Тогда Матильда вышла… она за дверью слушала наш разговор, как он требует, угрожает, и не утерпела — вышла к нему… а он ей… подмигнул… Господи, помоги! Эта мерзкая скотина ходит по земле, дышит, когда моя доченька задыхается там, под землей! Подмигнул! И говорил, что готов заплатить, чтобы мы забыли об этом… как он сам говорил, инциденте. Господи, я больше не могу!

Инцидент — любимое слово Влада, подумала я с содроганием. Впрочем, как и мое, ведь я многое у него переняла.

— Не могу больше, не могу, не могу… — шептала женщина, раскачиваясь на лавке.

— Разве у вас есть выбор? — сказала я, вглядываясь в портрет покойной. Перед глазами плясали черные пятна, в груди давило. — У вас две дочери, не забывайте о них.

— У меня их было три, и одну… он забрал… Это он ее убил! Она бы ни за что не покончила с собой! Она его наказать хотела, а не умирать! Он ее убил, ты понимаешь это или нет?! — Она повернулась ко мне. — После того, как мы его послали куда подальше, он начал делать такие вещи… такие вещи… страшные…

Я заставила себя сохранять спокойствие.

— Вы можете это доказать?

Она всхлипнула.

— Мы написали заявление. После этого Матильда почти не выходила из дома. Говорила, что ее за дверью кто-то ждет, постоянные шорохи слышала. Я, если честно, думала, что все это ее фантазии, последствия травмы. Она говорила, что он ее преследует, требует забрать заявление, подсылает каких-то людей. А потом…

Женщина заплакала с новой силой.

— Милая моя, доченька, прости, что не сумела тебя защитить! — Она наклонилась к могиле и начала обнимать надгробие. — Прости меня, прости…

Я сидела, будто оглушенная, продолжая пялиться на портрет. Из глаз текли слезы. Мой друг, мой Влад, что же ты натворил!

— Влад, хочешь расскажу историю?

— Только если быстро, у меня тренировка через полчаса.

— Хорошо, тогда слушай: я, когда в садик ходила… ты ведь помнишь, какое это время было: много серых зданий, все в лучших традициях постсоветского времени. Так вот, когда мы гуляли на улице и видели самолет, вся наша группа махала самолету руками, и мы даже старались подпрыгнуть как можно выше. Глупые, мы верили, что люди в самолете нас видят.

— Да, дети — они такие.

— Помню, однажды я глядела на этот самолет и думала: те, кто там, — они свободны, могут лететь куда угодно. А мы не свободны, у нас нет ни средств, ни документов, чтобы поехать в другую страну. Я маленькой была, а уже тогда это понимала.

— В этом самолете мог быть я — лететь куда-то.

— Обязательно было хвастаться?

— Согласен, это было лишнее.

— Но я не об этом сейчас, Влад, а о том, что самолеты — это часть свободы: ты садишься в одном месте, приземляешься в другом, и все. Представляешь, как просто!

— Возможно, когда ты станешь старше и окажешься достаточно сообразительной, самолеты станут твоей обыденностью.

— О, это было бы просто прекрасно.

— Мы сначала ее одну не оставляли, — прервал поток воспоминаний голос моей собеседницы. — У меня работа, нужно семью кормить, у К. и С. учеба. И вот однажды я пришла домой и увидела… в ванной… кровь. Матильда была мертва!

Всхлипывая, женщина открыла сумку и достала оттуда что-то, зажав в кулак.

— Он не просто ее убил. Он хотел, чтобы я знала, кто это сделал… как предупреждение. Вот…

Она разжала ладонь, и я увидела то ли платиновый, то ли серебренный браслет: тонкая цепочка с впаянным символом бесконечности.

— Что это? — спросила я, рассматривая браслет так, будто он сейчас превратится в змею и накинется на меня.

— Он ей это подарил, когда они встречались…

Я попыталась вспомнить, видела ли что-то подобное на Матильде. Нет, не видела или просто не обратила на это украшение внимания. Оно было очень миниатюрным и потерялось бы даже на запястье тонкокостной Матильды.

— Ее нашли в этом браслете. — Женщина всхлипнула. — Хоть я знаю, что она никогда не надела бы его подарок. Никогда, понимаешь?!

— Что… что вы хотите сказать?

Кто бы знал, сколько смелости мне понадобилось, чтобы задать этот вопрос… и какую боль я испытывала в тот момент.

— Она бы не надела этот браслет сама, разве непонятно?! — огрызнулась женщина, раздраженная моей недогадливостью. — Он хотел, чтобы мы знали, что это он сделал… этот малолетний извращенец. Он хотел, чтобы мы знали, но не могли ничего доказать.

— Вы не можете быть уверены…

— Дура, я знала свою дочь! Мы браслет продать хотели. Матильда лишь потому его сразу не выбросила. Она требовала, чтобы я как можно скорее продала браслет, и эта мерзость не валялась у нас дома. А я искала, где бы повыгоднее…

— Но этого недостаточно, чтобы обвинять человека в убийстве! Из-за глупого браслета! — закричала я, взволнованная и напуганная услышанным. Я встала с лавки и непроизвольно отступила назад, пока подол моего длинного коричневого пальто не зацепился за завитушку на железном заборе.

Женщина посмотрела на меня, как на вылупившуюся из яйца змею — мерзкую, скользкую, способную укусить.

— Недостаточно?! А как тебе такое: когда я уходила на работу, а ее сестры в школу, Матильда запирала дверь изнутри. А в день ее смерти входная дверь была открыта, понимаешь?

— Ну и что?! — взревела я, потрясенная правдой и не желающая верить в то, что говорила эта женщина. — Матильда могла открыть дверь, чтобы ее скорее нашли! Она хотела себя убить, ее действия могли быть непредсказуемыми, нелогичными!

— У нас всех были свои ключи. Зачем ей оставлять дверь открытой? Да и не хотела она себя убивать, разве тебе непонятно?! Господи, моя девочка…

Женщина уткнулась в ладони и горько зарыдала. Я смотрела на нее и не знала, что делать — злиться на нее или успокаивать, поэтому сделала то, чего требовали инстинкты: резко рванула к выходу с кладбища. Меня трясло от страха и от того, что я поверила словам этой женщины.

Самое страшное то, что, даже узнав правду, я продолжала думать о Владе, пытаться оправдать дорогого мне человека. Я проклинаю себя за то, что мечтала, чтобы он меня разубедил, рассказал свою версию событий.