Мой друг ангел-хранитель

Мальковский

Эта история случилась много лет назад в одном маленьком курортном городке. Возможно, именно в том, где живёте вы. Или в том, где вы любите отдыхать во время отпуска. Там вы найдёте множество прекрасных людей, одним из которых был Дональд Мальковский. О нём и сложилась эта история.

Типография мистера Мальковского находилась на самой окраине города. Пользовалась ли она спросом? Это риторический вопрос. Лучше поинтересоваться, как шла торговля в рыбном магазине мистера О’Брайана, который находился через два дома от типографии. Рыбка там была отменная, а запах разносился по всей округе. Вот она-то и пользовалась спросом. Да и разве нужны кому-то в разгар летнего пляжного сезона визитки, афиши, а тем более книги? Во всяком случае, лучше купить парочкой жирных форелей и приготовить их на ужин, уютно устроиться на веранде и поговорить о том о сём со старым добрым другом, чем провести весь летний вечер в одиночку за чтением книги. Вы согласны?

Так, к великому сожалению Дональда, думали все жители одного маленького городка, и последним, что четыре месяца назад заказывали в его типографии, были две тонкие брошюры. Да и то, это были кулинарные рецепты рыбных блюд. Поэтому всё, что мог себе позволить на завтрак мистер Мальковский, была вовсе не рыба, как вы, уважаемый читатель, могли подумать. Его нехитрая порция, которая могла уместиться на маленькой ладошке ребёнка, была равна половине рациона обычной горожанки. На белой тарелке с голубой, местами поцарапанной каёмкой, как бы насмехаясь над Дональдом, вальяжно перекатывались с места на место три чёрненькие толстенькие маслинки, которые залежались в жестяной банке, чья крышка поржавела от влаги. Мистер Мальковский не любил этот деликатес, поэтому долго откладывал эту трапезу на чёрный день. И вот, такой день настал, накануне он заплатил за жильё, так что последние сбережения, отложенные ещё с лучших времён работы типографии, закончились.

Поэтому этим утром чёрные шарики-маслинки деловито перекатывались по тарелке. А с ними по соседству лежали три кусочка хлеба – чёрного, как вы уже могли догадаться. Бедные, они скромно устроились рядом с маслинками, а три тоненьких ломтика сыра гордо на них возлежали, тщетно стараясь покрыть всю его поверхность так, чтобы хоть немного порадовать одинокие кусочки. А возглавляли всю трапезу две его две самые любимые особы – толстенькие – хотя, может, это он так их представлял – розовые сосиски. Дональд с наслаждением одну съел сам, а вторую, разделив на две части, положил в пакет.

Но такие лакомства он, увы, покупать себе уже не мог. Разве ему было на что? Последние деньги сегодня он заплатил за воду и свет, и теперь даже сахар и соль вчера вечером закончились. Жаль, ведь сладкий чай так радовал холодными вечерами. Если бы не гордость, возможно, он бы попросил немного сахара у соседки. Эта миловидная вдова давно положила глаз на Мальковского: высокий еврей был весьма недурён собой. Но нисколько нескрываемая бедность неудачливого бизнесмена отпугивала даже самых пылких воздыхательниц. Коих, впрочем, было не слишком много.

– Ну что же я могу поделать? – жаловалась каждое утро миссис МакКонвил подруге и, печально вздыхая, провожала влюблённым взглядом шедшего на работу Дональда. – Он даже простой счёт в ресторане оплатить не сможет. Как я заведу отношения с таким бедняком? Это же сплошное чудачество!

После этих слов статная женщина с густыми каштановыми волосами всякий раз гордо отбрасывала назад волнистый локон волос, сопровождая это действие глубоким вздохом.

– Чудачество, да и только, – раздосадовано повторяла она.

Разумеется, это было бы чудачеством. А миссис МакКонвил увы, чудачкой не была. При всей своей любви к ярким экстравагантным нарядам она была благоразумной, в каких-то моментах даже слишком благоразумной женщиной. Прекрасная вдова ещё со времён замужества составляла обеденное меню на неделю и ни разу за шестнадцать лет от него не отошла. Даже ни один самый простой ингредиент не был изменён. Поэтому хвалёное благоразумие не позволяло миссис МакКонвил решиться на сближение с мистером Мальковским.

А Дональду это было на руку. Казалось, его не интересовало ничто, кроме его типографии, где он проводил целый день, лишь на двадцать минут позволяя себе отлучиться на обед. Но, несмотря на каждодневный труд, его дело никак не приносило доход. Все советы родственников закрыть типографию альтруист отметал с яростью, давая волю своему безграничному, а порой чересчур даже фанатичному чувству любви. Ведь типография служила ему верой и правдой целых десять лет. И пусть она не приносила прибыли, не кормила Дональда, зато духовную пищу давала сполна.

Поэтому, казалось, Мальковский был привязан к своей типографии больше, чем к женщинам. Она, по крайней мере, не скандалила и не била посуду, которой в доме и без того было мало. Особенно мало её стало после ухода бывшей жены, которая любила в порыве гнева замахнуться какой-нибудь кружкой на бедного Дональда, никак не реагировавшего на подобные спектакли. Так Розочка и ушла от него, когда поняла, что посуду бить бесполезно, да и уже почти ничего не осталось. А бить своего высокого мужа было вовсе бессмысленно и неразумно.

– Ну, вот что ты за гигантище? – часто ворчала она. – Сам еврей, а ростом с викинга. Да и нравом совсем не еврейским выдался, вон какой неудачник, концы с концами свести не можешь. Если бы все такими были, как ты, одной манной небесной бы и питались.

Да, Мальковский внешне был весьма нетипичным евреем. Рост под метр девяносто, волосы светлые, глаза голубые – одним словом, когда он появился на свет, родители испугались, что их ребёнка подменили в роддоме. С самого детства он проявлял щедрость по отношению к окружающим: идёт со школы с бутербродом в руках – проголодался после пяти уроков – и видит: на скамейке сидит бездомный в ободранных штанах и с протянутой рукой, сразу ему и кладёт в неё свой хлеб с колбасой. А если дело касалось контрольных, то его тетрадь по литературе, к которой он всегда испытывал интерес, сразу отправлялась кочевать по всему классу – не дай бог, кто-то из-за плохой оценки тумаков дома получит. К тому же Дональд пошёл против своей природы не только внешне, но и внутренне. Он был настолько непредприимчивым ребёнком, что обескураживал своих обеспокоенных родителей. Но, несмотря на этот неутешительный факт, благородная чета Мальковских верила, что с годами семейная кровь в жилах единственного сына забурлит по-настоящему.

В это верила и молоденькая Роза Хельцберг. Будучи весьма расточительной особой, она быстро положила глаз на привлекательного и в первые годы существования типографии ещё преуспевающего бизнесмена. Но когда через пять лет дела Дональда резко пошли на «нет», женщина поняла, что с мужем-неудачником коротать свою молодость бессмысленно. Будучи статной, видной еврейкой, она считала ниже своего достоинства жить на совсем незначительные доходы мужа, умещавшиеся в ладони одной руки – маленькой ладони еврейского ребёнка, который у них так и не появился. Дональд не стал возражать и после развода почувствовал весомое облегчение и существенное сокращение расходов.

Но, несмотря на этот значительный плюс, доходы его не прибавились. Так он прослыл среди родственников белой вороной, потому что дед, отец, все дяди и двоюродные братья Дональда, обладавшие деловой жилкой и железной хваткой, уже давно преуспели в бизнесе.

А вот Мальковский был не у дел. Цены в своей типографии Дональд устанавливал совсем не рыночные, а почти как по себестоимости, делая лишь небольшую наценку на материалы. Поэтому его дела так и не шли в гору.

Думая обо всём этом, бедный еврей широко улыбнулся. «Ну что ж, а теперь настало время поработать», – подумал он, встал со стула, быстро оделся и вышел из дома.

Мальковский и журналисты

Путь до типографии был недолгим, а если его сопровождал толстый пёс по кличке Барон, которого Дональд по обыкновению угощал половинкой сосиски, идти было и вовсе в радость. Особенно в такую хорошую погоду, как сегодня: лето в самом разгаре, солнце припекало, окрашивая всё вокруг апельсиновым цветом, а высокие деревья преданно защищали жителей города, своими кронами создавая приятную тень. Воздух свежий, настроение прекрасное, а отсутствие звонких монет в кармане – абсолютно не заметно. Ведь когда у тебя есть высокая цель, вырисовывающая перед Дональдом в образе любимой типографии, то любые невзгоды по плечу, а испытания – в радость. Ведь именно трудности делают нас сильнее, не так ли?

По крайне мере, так полагал мистер Мальковский, с довольной улыбкой шагая по улице. Но у входа в типографию его ждала не только толстая кошка, которая каждое утро получала из рук еврея оставшуюся с завтрака вторую половину сосиски, но и незваные гости.

– Это шо за сицилийский огурец такой? – подходя ближе, спросил Мальковский.

– Мы не сицилийские огурцы, сэр, – ответил высокий мужчина в кепке и с микрофоном в руке, – мы репортёры, – продолжил он с весьма деловым выражением лица. – Наша новостная программа снимает сюжеты о честных бедных людях города. Мы знаем, что вы именно такой человек, очень честный и добропорядочный. Поэтому хотим взять у вас интервью.

– О, да, – Мальковский благодушно сменил гневное выражение лица, и на его губах засияла любезная улыбка. – Это про меня, – он поправил галстук и, усмехаясь, добавил, – только я не бедный, а нищий. Можете спросить мою жену Розочку, она именно поэтому от меня и ушла.

– У вас, должно быть, очень интересная история, – ответил журналист в кепке и улыбнулся шутке Дональда. – Позволите взять у вас интервью? – спросил он, включая микрофон.

– Интервью? Что вы, что вы, – запротестовал Мальковский, – меня этому не учили.

– Да здесь не надо ничему учиться, – уже настойчивее проговорил журналист, – вы просто отвечайте на наши вопросы.

– О, отвечать на вопросы? – переспросил Дональд. – О, я обожаю викторины! В школе я был лучшим учеником. Спросите мою учительницу миссис Ковальски, она подтвердит. Правда, она меня больше не любит, после того как я случайно спалил ей волосы паяльной лампой, – добавил он после некоторой паузы.

Оператор хихикнул, а высокий мужчина в кепке косо поглядел на него. Ему явно не нравились бредовые речи честного еврея, но работа есть работа.

– Хорошо, хорошо, – теряя терпение, простонал он, – давайте приступим к делу. Вы готовы? Мы включим камеру, а вам нужно просто смотреть на меня и спокойно отвечать на вопросы.

– Хм, – прокряхтел Мальковский, опираясь на деревянную дверь типографии, – а вопросы не очень сложные?

– Нисколько, – ответил журналист, закатив глаза, – сейчас увидите.

– Увижу? Ах, тогда не надо, – проговорил Дональд, – меня уж зрение подводит.

– Очки вам не нужны, вы всё услышите, – в голосе мужчины сквозило недовольство.

– А, ну сразу так бы и сказали, – улыбнулся Мальковский и добродушно похлопал журналиста по плечу, отчего тот стал ещё более недовольным, – со слухом у меня всё в порядке.

«А с головой явно не всё», – подумал высокий мужчина, а вслух произнёс:

– Итак, мистер Мальковский, когда вы открыли свою типографию? – с этими словами журналист, поднёс к Дональду микрофон и кивком головы дал знак оператору включить камеру.

– Ого, шо, прям сюда говорить? – удивился еврей, и его густые брови поползли на весьма широкий лоб.

Журналист недовольно посмотрел на оператора, который всё понял и выключил камеру.

– Мистер Мальковский, – заговорил он, – будьте добры не задавать лишних вопросов. Всё что вам нужно – это отвечать в микрофон.

– А, сразу бы сказали, – произнёс Дональд, вновь по-дружески хлопая журналиста по плечу, – теперь всё понятно. А меня что же, ещё на камеру снимать будут?

Журналист почти беззвучно прорычал, а потом, широко улыбаясь, произнёс.

– Конечно, мистер Мальковский, мы ведь не просто так сюда камеру тащили.

– Бедолаги, – сочувственно проговорил еврей, – а я думал, вы доехали на машине, а вы, оказывается, пешком шлёпали, – Дональд покачал головой.

– Да не шлёпали мы никуда, – процедил сквозь зубы журналист, крепче сжимая микрофон.

– А как же сюда добрались тогда? – удивлённо поглядел на него Мальковский.

– Всё, хватит пустой болтовни, – выходя из себя, повысил голос мужчина, – нас сюда привезли на служебной машине.

Дональд недоверчиво посмотрел на журналиста и покачал головой.

– Выходит, сэр, вы обманщик. Вы сказали, что тащили камеру.

Молчаливый оператор, за всё это время не издавший ни звука, не выдержал и усмехнулся. Этим он вызвал ещё большее раздражение журналиста и подверг себя немалой опасности, потому что высокий мужчина кинул на паренька весьма грозный взгляд.

– Пожалуйста, мистер Мальковский, давайте прекратим уже эту комедию и приступим к делу, – собрав последние крупицы своего исчезающего терпения, проговорил мужчина.

– Всё, нет времени, уважаемый журналист, – отмахнулся от него рукой Мальковский, – у меня работа стынет, мне пора.

С этими словами Дональд развернулся и уже собрался было повернуть ключ и открыть дверь типографии. Но опешивший журналист вовремя спохватился, иначе все его старания пошли бы насмарку.

– Мистер Мальковский, извините за мою грубость, – чувствовалось, что вся спесь мужчины разом исчезла, хотя эти слова ему дались действительно нелегко. – Мне стоило быть поделикатнее. Давайте уже, наконец, начнём интервью, – взмолился он.

– Что значит «начнём»? – обескураженно взглянул на высокого мужчину Дональд, – а всё это время вы чем занимались тогда?

Тут журналист и вовсе не нашёлся, что ответить. Он лишь почесал затылок, так что его чёрная кепка поползла на его менее широкий, чем у еврея, лоб.

– Это было не интервью, сэр, а пустая болтовня.

– Так вас этому в ваших университетах учат, болтовнёй заниматься? – не выдержал Мальковский и повысил голос. – Вы пришли сюда тратить моё время? Увольте, у меня много работы, – Дональд повернул ключ, и замочная скважина издала еле слышный щелчок.

Такого случая у журналиста ещё не было за всю его карьеру. Таких странных личностей мужчина в кепке ещё не встречал, в этом он был абсолютно уверен. Но делать было нечего, задание должно быть выполнено, поэтому собрав всю силу воли в кулак, он медленно произнёс.

– Приношу свои извинения, что потратили ваше время. Уделите нам ещё несколько минут, пожалуйста, – левый его глаз в этот момент подвергся приступу нервного тика, но Дональд едва мог это заметить, разве что краем правого глаза, который у него, благо, не мигал.

– Хорошо, – ответил еврей, улыбнувшись.

Журналист облегчённо выдохнул и поспешил задать свой долгожданный вопрос.

– Сколько лет назад вы открыли свою типографию, мистер Мальковский?

– Дайте уж вспомнить, – произнёс еврей, почёсывая голову, так что потрёпанная в некоторых местах коричневая фетровая шляпа чуть не покатилась вниз. – О, да, десять лет уж прошло с момента, как на этом самом месте появилась моя дорогуша Марго.

– Марго? – посмотрел на Дональда журналист.

– Конечно, я так назвал свою типографию, – похлопав себя по плоскому животу – ведь на маслинах особо не поправишься – сказал Мальковский.

– А кто такая Марго? – спросил высокий мужчина.

– Вы что, неуч? Чему вас только учат в ваших умных университетах? Это же Маргарет Митчелл! – тут голос Дональда задрожал от восторга. – Я влюбился в неё, когда ещё был юнцом и зачитывался её «Унесёнными ветром». Эх, было время, – выдохнул еврей, смакуя приятные воспоминания.

Тут оператор, ответственно снимавший репортаж на камеру, тихо хихикнул. Журналист сделал вид, что не заметил оплошности подопечного и продолжил интервью, поскорее переведя дух.

– А какая у вас была на то время аппаратура?

– О, самая лучшая аппаратура, – вновь погладил себя по животу еврей и довольно ухмыльнулся, – я этим аппаратом до сих пор горжусь! Купил его в очень хорошем магазине, когда впервые поехал во Францию. О, было время, какие там барышни ходят!

Паренёк с камерой громко ухмыльнулся, так что высокий мужчина в кепке одарил юнца грозным взглядом.

– Хорошо, хорошо, – поспешил сменить тему журналист, – а как вы нашли своих первых клиентов?

– О, мои первые клиенты – это мамуля и папуля. Они мне на обед пирожки вкусные носили, а я им пригласительные на годовщины печатал. А годовщин у них было столько, сколько виноградинок на лозе, так-то, – гордо заявил Мальковский.

– Конечно, конечно. Разве могло быть по-другому – пробормотал себе под нос журналист, – а не из родственников клиенты были?

– Да, само собой разумеется, – довольно улыбнулся еврей и выпрямил плечи, так что, казалось, стал ещё на несколько сантиметров выше, – была Розочка.

– А кто такая Розочка? – медленно проговорил высокий мужчина.

– Эх, – покачал головой Дональд, – я же говорил, Розочка – моя жёнушка, правда, сбежавшая, – подмигнув, добавил он.

– Мистер Мальковский, –выдохнул журналист, – я же спросил не из родственников.

– А как же, тогда, когда она первый раз пришла в типографию, она родственницей ещё не была, – лукавая улыбка появилась на лице еврея, – на это у меня ушёл целый месяц.

– Понятно всё с вами, – кашлянул журналист и поторопился перебить Дональда, – а много клиентов было в первые годы?

– О, – гордо поднял голову Мальковский, – да хоть ложкой ешь. Можете мясника Томаса спросить, – засмеялся он, – у него спрос на товар тогда резко упал. Людям стала не нужна пища для желудка, а вот пища для ума – пожалуйте. Этим я их хорошо кормил. Томас так взъелся на меня, что как-то пришёл ко мне с топором, но благо дело закончилось лишь смачным спором, а не смачным стейком.

«Как жаль, вот новость была бы», – подумал журналист. А юнец-оператор наконец не выдержал и громко засмеялся вместе с Мальковским.

Мужчина в кепке, явно уставший от всей этой бесконечной процедуры, вытер несколько капель пота со лба и со вздохом на удивление спокойно произнёс:

– Поехали дальше.

– Куда? – спросил Мальковский.

Камера из рук оператора чуть не выпала.

– А что случилось потом? Почему прибыль упала?

– Во всём виноват этот прохвост О’Брайан, – гневно прорычал Мальковский, грозя кулаком неведомо кому. – Его рыбный маркетинг мне все карты попутал. Все мои клиенты к нему сбежались, а этот негодяй мне даже скидку ни разу не сделал. Мне эти маслины после обеда до сих пор поперёк горла стоят, – Мальковский демонстративно схватил себя за шею. – А вы, кстати, уважаемые, уже отобедали? А то у меня ещё несколько маслинок осталось, я с удовольствием с вами поделюсь, – Дональд вновь по-дружески похлопал по плечу журналиста, которого, казалось, уже ничто не может вывести из себя. Весь курс спецподготовки к стрессовым ситуациям был пройден благодаря лишь одному еврею.

– Я бы с превеликим удовольствием поел, мистер Мальковский, но лучше покажите нам свою типографию, – сказал журналист с каменным выражением лица.

– О, извините, сегодня у меня генеральная уборка! – поспешно добавил Мальковский. – Простите, но мне пора! – крикнул он журналистам и, не говоря больше ни слова, вошёл в типографию и быстро захлопнул деревянную дверь прямо перед недоумевающим журналистом и его юным помощником с камерой в руках, который явно позабавился развернувшейся перед ним комедии.

Дональд облокотился на стену, обвёл глазами полупустую комнату, свет в которую проникал через единственное небольшое окно. Размер её был не маленький, но и не слишком большой – метров двадцать. На старом, видавшем виды окне обосновались воинствующие пауки, которые боролись друг с другом за каждый сантиметр пространства. Дональд поначалу тоже боролся с ними, но потом привык к своим гостям, а с одним даже подружился, дав своему паутинистому приятелю имя Гоша. Мальковский уже и сам не помнил, почему так назвал паука, но рассуждать на эту тему было бессмысленно, поэтому Дональд перестал задавать себе этот вопрос.

Молчаливо поприветствовав друзей доброй улыбкой, еврей прошёл к единственному в комнате столу, выдвинул пошатывающийся табурет и, усевшись на него, глубоко вздохнул. Вставив лист бумаги в печатную машинку – единственный аппарат в типографии – Дональд начал что-то печатать. Спустя час непрерывной работы Мальковский поставил точку и подписал новый рассказ фамилией известного на всю страну писателя. Фамилией очень известной, но не своей.

Николсон

Марк Николсон был прекрасным писателем. Писателем популярным и востребованным. Его работы издавались во многих крупных газетах, печатались в твёрдом переплёте, и даже были переведены на несколько языков. Произведения Марка каждый день разлетались с книжных полок с большим тиражом! Более десяти тысяч экземпляров его последнего романа были распроданы меньше чем за месяц. Что и говорить о зарубежных изданиях, которые пользовались не меньшим спросом.

А ведь ещё три года назад о литературных попытках Марка знала только жена и закадычный друг детства. С Дональдом Николсон познакомился ещё в лет восемь или девять, когда, будучи невысоким и слабым мальчуганом, получал изрядные тумаки от одноклассников. Тогда высокий не по годам Дональд, который только перевёлся в новую школу, нашёл себе друга и стал его заступником.

То были годы резиновых сапог, пробежек по лужам после дождя, полных карманов лакричных конфет и ещё неизвестных, впервые появившихся на прилавках магазинов жевательных резинок, а также множества ссадин, ушибов и синяков. Тогда два друга могли легко преодолеть расстояние в двенадцать километров на своих велосипедах и даже не запыхаться. Тогда Дональду и Марку горы казались по плечи, а реки – по щиколотки.

Их детство было активным, как детство любых мальчишек того времени, а иногда даже слишком активным. Никаких тебе компьютерных игр, смартфонов и прочих гаджетов. Только жвачки, картофельное пюре с тефтелями на обед, новые главы из «Таинственного острова», а по вечерам – чёрно-белое кино в кругу семьи. В те годы радуга казалась ярче, яблоки в карамели – слаще, карточные игры – азартнее, а симпатичные девочки из параллельного класса – красивее и неприступнее. Тогда дышалось по-другому, пелось по-другому и жилось по-другому, не так, как живётся сейчас современным мальчишкам.