Мой голландский миллиардер

Пролог

Когда ей было двенадцать

— В позицию, девочки.

Наш пианист ударил по первым клавишам, романтическая баллада приобрела более нежный и медленный оттенок для нашего представления.

Мои стопы заняли пятую позицию с грациозной непринуждённостью. Носок левой ноги плотно прижат к пятке правой, а носок правой к пятке левой. За собой, слышу шипение девушек, в борьбе поставить свои стопы в идеальную параллель.

Я подняла руки в исходную позицию, и шёлк моих рукавов изящно соскользнул вниз. Сегодня была наша последняя репетиция перед грандиозным вечером, и все явились в костюмах.

Мадмуазель Альберта кивнула пианисту, который ударил по аккордам, служившим нам знаком преступать.

Мгновение собраться с силами, и начинаем тренировать пируэты.

Оборот, оборот, оборот.

Одна из девочек передо мной сбивается и наша преподаватель кричит:

— Ты идиотка!

Боковым зрением замечаю своего отца, Дэниэля Роли, который кивает преподавателю в знак поддержки с другого конца зала.

Изо всех сил стараюсь сохранять нейтральное лицо, и продолжаю выполнять пируэты. Нет смысла предлагать помощь. Мадмуазель Альберта не любит, когда кто-то сбивается. «Так устроен наш мир», любит она повторять. И сегодня девочки, которые нечаянно потянут мышцы, выполняя свои обороты, станут…

Неудачницами.

Иногда, я мечтаю набраться смелости, чтобы стать одной из них.

Я услышала, как та же девочка с рыданиями покидает класс. Она больше не являются частью завтрашнего представления.

Так уж устроен наш мир.

— Ускоряемся, — командует мадмуазель Альберта.

Поворот, поворот, поворот.

Давление внутри меня возрастает. Белые стены сливаются с зеркалами. Куполообразный потолок выгибается. И отец, начинает размножаться прямо на глазах.

Так много Дэниэлей Роли, и у всех одно и тоже хмурое лицо.

Поворот, поворот, поворот.

В отчаяние я стараюсь сосчитать количество выполненных мною идеальных пируэтов.

Но давление усиливается.

Я напрягаю слух, чтобы сосредоточиться на звуках пианино.

Сколько аккордов осталось до того, как я смогу остановиться?

Сколько секунд?

Давление достигает моего сердца, и я уже едва могу разбирать музыку, которую забивает сбивчивый звук биения моего сердца.

Поворот, поворот, поворот.

Я начинаю терять равновесие.

НЕЕЕЕЕЕТ.

Поворот.

Начинаю сбиваться.

Повороооот.

Покачиваюсь.

Пово…

Теряю равновесие.

Слышу рёв отца, который смешался с криком мадмуазель Альберты. Они не были обеспокоены. Не боялись. Они были в ярости.

Этот звук добил меня, и я впала в панику.

Выпрямляю руки, старясь при падении сломать их.

***

— Что значит, она не сможет выступать?

Мистер Фергюсон отступил под напором злости отца своей пациентки. Подумав, что должно быть он прибывает в шоке, врач пояснил:

— Она сломала оба запястья, мистер Роли. Как я понимаю, завтрашнее выступление потребует от вашего ребёнка значительных усилий, что может навредить ей.

— Для моей дочери нет ничего невозможного. – Прервал мужчина. Он был высоким, стройным мужчиной в своих поздних сорока годах, и согласно информации, предоставленной секретарём, довольно известный в своё время танцор балета.

Не было ничего, кроме грации танцора, когда Дэниэль Роли совсем не нежно схватил подбородок дочери, призывая взглянуть на него.

— Ведь, правда, дорогая?

Даже не смотря на то, что слова были сказаны нежно, доктор почувствовал угрозу, и уже открыл рот, чтобы возразить, когда его пациентка тихо ответила:

— Да, отец.

Она была потрясающе красивым ребёнком, с белокурыми локонами, и лазурно-голубыми глазами. Но выражение её лица, обеспокоенно подумал доктор, было… пустым. Будто каждая её мысль и эмоция появлялись по команде отца.

Дэниэль взъерошил волосы дочери.

— Я знал, что ты так скажешь. – Он повернулся к доктору с гордой улыбкой. – Это у неё от меня. Она продолжательница моего наследия.

— Я вижу. – И в самом деле, доктор Фергюс начинал понимать. – В таком случае, я вас больше здесь не задерживаю. – Он повернулся к медсестре, которая только заканчивала бинтовать левое запястье девочки. – Я закончу, и займусь правым, сестра Симмонс. Вы бы не могли провести мистера Роли в кабинет, и дать ему на подпись документы о выписке больной?

Дэниэль нетерпеливо встал.

— Да, да. Хорошая мысль. – Он пожал руку врача. – Спасибо за понимание.

И даже не взглянув на свою дочь, он направился за медсестрой прямо в смотровую комнату.

Доктор взял руку девочки, и когда был уверен, что Дэниэль находится вне зоны слышимости, мягко спросил:

— Всё ещё болит?

Ответа не последовало, только пронзительный взгляд.

Понимая, что нужно действовать аккуратно, он опустил глаза, и начиная оборачивать эластичный бинт вокруг правого запястья, тихо продолжил:

— Если тебе хоть немного больно, только скажи мне. Я напишу письмо, и тебе не придётся завтра выступать.

Но молчание продолжалось, и когда доктор решил, что девочка с ним не заговорит, он услышал шёпот пациентки:

— Отец разозлится.

Доктор замер. Отец. Не папа, а отец. Это казалось неправильным, но он всё же решил сказать то, что на самом деле не думал:

— Думаю, ты ошибаешься дитя. Ты не можешь разочаровать того, кто тебя любит. Твой отец любит тебя, и поэтому, он никогда не заставит делать тебя то, что может причинить тебе боль.

Девочка молчала, а доктор не хотел на неё больше давить. Он только надеялся, что в его словах есть доля правды.

И так и было, но совсем не так, как доктор Фергюс представлял это себе.

***

ХРУСТ.

Я была одна, моя комната тёмная и тихая, но я так отчётливо слышала этот звук, так отчётливо, будто мои кости опять ломались.

ХРУСТ.

Мне нравится этот звук.

ХРУСТ.

Закрываю глаза, и вспоминаю, как исполнилась моя мечта в мгновение ока. Я вижу себя танцующей перед переполненным залом. Рты всех приоткрылись в восхищении, но всё, о чём могла думать я, что они похожи на акул, которые разинули свои пасти, и вот-вот разорвут меня на куски.

ХРУСТ.

Помню этот пируэт, выполняя который, меня постигла свобода, я поняла, что если…

ХРУСТ.

Это займёт всего одну секунду, лихорадочно подумала я.

Снова и снова, с самого рождения, Дэниэль повторял мне беречь конечности от увечий.

А я всё крутилась и крутилась под пристальными взглядами, и не могла прекратить думать, что это займёт всего мгновение.

Секунда на притворится, что потеряла равновесие.

Секунда на то, чтобы сознательно сломать кости.

Всего одна секунда, и мне больше не придётся танцевать.

ХРУСТ.

Я свободна.

ХРУСТ.

Я улыбнулась воспоминанию.

А потом, открылась дверь, и вошёл отец.

Воспоминания тут же испарились вместе с приобретённой свободой.

Подходя ближе к кровати, Дэниэль странно и невнятно вымолвил:

— Ты проснулась.

Я была не в состоянии ответить прямо сейчас. Чувство вины прожигало меня изнутри, и я ощущала, как оно высасывает кровь из моего лица, и вызывает холодную испарину с головы до пят.

— Д-даа, отец. – Не могу заставить себя взглянуть на него. Я была в уже, что если сделаю это, он тут же узнает правду.

Я услышала, какой-то скрип, и краем глаза увидела, как отец перетаскивает стул поближе к кровати. Он сел без своей присущей грациозности, и тогда я поняла, что от него пахнет… странно.

Собрав смелость в кулак, я всё же взглянула ему в глаза, и меня накрыло волной сомнения, когда я увидела, что он не изменился. Дэниэль был одет всё в тот же костюм, что и на вчерашнем выступлении.

— Т-ты в порядке, отец? – Я должна была спросить это.

— Конечно.

Казалось, это был тот же самый приятный голос, который я слышала всю свою жизнь, но что-то в нём было не так.

Что-то плохое.

И мой ужас ещё больше усилился, когда отец ласково спросил:

— А почему я должен быть не в порядке, Серенити? Ответь ты мне.

Я поняла, что нервно сжимаю края одеяла.

— Ну же, дитя, ответь своему отцу. Почему ты спрашиваешь в порядке ли я, если это ты в больнице?

Моё сердце пыталось вырваться из груди, а мозг лихорадочно перебирал наихудшие опасения.

Пожалуйста, пожалуйста, это не может быть правдой, пожалуйста.

Я сглотнула.

— О-отец.

Но Дэниэль прервал меня.

— В конце концов, мне не на что злиться. Не из-за чего быть разочарованным.

Я вспомнила слова доктора Фергюса.

«Ты не можешь разочаровать того, кто тебя любит».

Я побледнела.

Доктор Фергюс ошибался.

Но что было ещё хуже, мой отец знал.

Он всё знал.

Наши глаза опять встретились.

О нет, отец всё знает.

— Мистер Фергюс написал письмо, ты знаешь? – Непринуждённо сказал Дэниэль. – Он передал его нескольким влиятельным людям, и из-за этого письма, я больше никогда не смогу преподавать танцы детям. В том письме, он сказал, что я принуждал тебя к танцам, и что он опасается, я могу заставлять тебя танцевать, даже если тебе это причиняет боль.

Он потянулся ко мне, и я вздрогнула, прежде, чем успела даже подумать об этом.

— Ой, что это было? – Нахмурился Даниэль. – Ты боишься своего собственного отца?

Да.

А прошептала:

— Нет.

Он долго смотрел на меня, перед тем, как кивнуть.

— Я так и думал. – Сказал он, откидываясь на спинку кресла. – Он ведь ошибался? Не так ли?

Нет.

А прошептала:

— Да.

— Я старался им это объяснить, но никто не поверил мне. Они не знают тебя так хорошо, как я. Правда, Серенити?

Нет.

Я начала дрожать.

— Да.

— На самом деле, ты ведь хочешь танцевать? Правда?

Нет.

Слёзы сдавили моё горло.

— Да.

Отец начал что-то доставать из кармана.

Мне стало ещё страшнее.

А потом, я увидела, что это было, и перестала дышать.

— Отец…

Он улыбнулся, перед тем, как прижать дуло пистолета к своему виску.

— ОТЕЦ, НЕТ!

— Какая же ты лгунья.

Дэниэль спустил курок.