Мой огненный ангел

Родители и дети

Мы жили у бабушки Надежды Александровны и дедушки Дмитрия Дмитриевича Кузьминых в Трёхпрудном переулке в Москве. Папа мой, Игорь Константинович Фортунатов, был в ссылке (после лагеря), и мы с сестрой Верочкой всегда его ждали. Конечно, нам не говорили, что папа в ссылке, а говорили, что он в экспедиции. Мама его, наша вторая бабушка Вера Михайловна Фортунатова, тоже была не в Москве, а в ближней ссылке — за 101-м километром, — в городе Александрове, мы ездили к ней в гости. Сидели папа и бабушка в разное время и разные сроки, но по одному делу: религиозная пропаганда. В 20-е годы они были «кружковцами», потом стали духовными детьми о. Георгия Лаврова (ныне прославленного как Георгий Даниловский), и первый раз их привлекали именно «по делу Лаврова», так как о. Георгий был уже в ссылке.

о. Георгий Лавров (сщмч. Георгий Даниловский)

Яркая христианская община собиралась в храме святителя Николая на Соломенной сторожке (теперь метро «Тимирязевская»). Там были замечательные священники Василий Надеждин (погиб в Кеми) и Владимир Амбарцумов (расстрелян в Бутове). Оба ныне причислены к лику святых. Бабушка Вера Михайловна с моим папой жили в Тимирязевке, в доме деда, профессора Алексея Фёдоровича Фортунатова, и были членами этой общины и друзьями семей Надеждиных и Амбарцумовых. Эта большая духовная дружба и связь передалась и нам, и нашим детям. Мои родители дружили с Лидией Владимировной Амбарцумовой и её супругом Глебом Александровичем Каледой (о. Глеб, геолог, профессор, священник) — а мы с Верочкой дружим с детьми о. Глеба, а наши дети — с его внуками. И с семьёй о. Василия Надеждина, его детьми, особенно с «Васенькой», то есть с Василием Васильевичем, и его дочерью Наташей. Кажется, ничего нет крепче этих духовных уз, которые пришли к нам с Верой из юности наших родителей. До сего дня мы с сестрой навещаем и любим, как родных, друзей папы и мамы.

Трехпрудный переулок в Москве

С дедушкой-крестным. 1947 г.

Аня Каледа. Сергей Каледа. Погибли 2000 г.

Мы посещали их по праздникам или приходили просто так, как к себе домой, по дороге. И всегда нам были рады, и всегда было чувство, будто пришли мы к своим родителям. Мы ходили вместе с сестрой или по очереди к Марии Николаевне Мерцаловой (искусствовед, профессор; ум. 7 июля 2000 г.), Ивану Александровичу Барановскому (ум. 16 августа 1985 г.), Татьяне Васильевне Цельевой (ум. 21 июня 2001 г.). Это всё были «кружковцы» из папиной группы по Соломенной сторожке, из общины отца Василия Надеждина (ныне прославленного). А те, что жили далеко, писали папе и нам письма. И после смерти папы я долго переписывалась с игуменом Павлом Черёмухиным.

Т. В. Цельева с Ниной и Верой

М. Н. Мерцалова

И. А. Барановский с женой Н. Н. Барановской (ум. 12 июня 1972 г.) и нашей бабушкой В. М. Фортунатовой (ум. 30 мая 1981 г.)

Друзья папы прот. Пётр Гнедич, прот. Федор Семененко, игумен Павел Черёмухин

А мамочка наша Анна Дмитриевна Кузьмина была из общины о. Сергия Мечёва. Она пела в хоре на Маросейке; о. Сергий оставил ей перед уходом в тюрьму свою скуфью. Его маленькую круглую фотографию в медальоне она носила всегда. (В 1982 г., после того как о. Александр Мень соборовал и причащал мою маму, я отдала ему скуфью о. Сергия Мечёва и мамин образ преп. Серафима, написанный на перламутре, в серебряном окладе. Теперь эта скуфья лежит в музее о. Александра Меня в Семхозе, а преп. Серафим долго висел на втором этаже у батюшки в доме.)

Венчал папу и маму о. Сергий Мечёв. Через два-три дня после венчания папа был выслан по 58-й статье, и мама уехала за ним в Казахстан. Это был 1939 год. Я родилась в ссылке в 1946 г. Рожать Верочку мама отправилась в 1948 г. в Москву со мной на руках, а папа остался в ссылке.

Бабушка Надежда Александровна Кузьмина

Вера Михайловна Фортунатова

Мои родители

Мама-невеста. 1939 г.

Семья Фортунатовых

Иконы и священники

Жили мы среди икон и святынь. Никогда у нас их со стен не снимали (хотя во многих близких нам семьях всё было в шкафчиках, которые открывались только на время молитвы, когда никого постороннего дома не было). У нас на Трёхпрудном всё было открыто, всегда горели лампады перед каждой иконой, так что, если выключить свет, получалось звёздное небо. Икон у бабушки Надежды Александровны было очень много. Она их спасала из разрушенных храмов, иногда прямо из-под ног красноармейцев выхватывала (и сейчас у меня стоит икона св. Никифора со следом сапога, который ничем не смывается). Из костра бабушка достала большую икону «Покров Божией Матери», которую хотели разрубить, не смогли, да так и бросили, а пока солдаты ходили за соломой, бабушка спрятала её под фартук и ушла. Теперь этот «Покров» у меня — самая большая, центральная икона. И ещё «Спас Нерукотворный», написанный на куске кровельного железа, который папа привёз из лагеря.

Церковь Св. Николая у Соломенной сторожки в Москве

о. Сергий Мечев

Иконы были не только в красном углу — везде. И про всех, кто на них изображён, бабушка нам вечерами рассказывала. Мы с Верочкой и представить себе не могли, что кто-то живёт без икон. И без священников. Как это без священников? Священников у нас в доме бывало много: они приходили и уходили, бабушка их кормила, часто одевала, то есть начинала быстро искать одежду в шкафу и комодах, собирала узелки с собой. Они все были добрые и ласковые, старались угостить нас, чем могли, быстро ели, быстро уходили. Уйти старались вечером, одевшись во всё другое. Однажды я услышала, как один из них говорил бабушке: «Эх, как ни одевай нас, а видно птицу по полёту». Мне они напоминали больших, тёмных, мокрых птиц с обрезанными крыльями. Потом я узнала, что эти батюшки вернулись из ссылок, жить в Москве им не разрешалось, ночевать тоже, но все они друг от друга знали, что в Москве можно забежать к Надюше (моей бабушке), и устно передавали друг другу адрес.

Храм Рождества Христова в Палашах

А по праздникам особенно часто приходил о. Николай Тихомиров из храма Илии Обыденного, похожий на Деда Мороза с рождественской открытки или на Николая Угодника с бабушкиной иконы. Мы его обожали. По воскресеньям нас водили к причастию в его храм. Мы плыли поверх толпы — Верочка на руках у мамы, а я на плечах у дедушки — и издали сразу видели нашего Деда Мороза, отца Николая, и почти сразу после Чаши спрашивали: «Когда придёшь?» И на весь храм сообщали, что деда привёз ёлку «тайно» в железной трубе из-под чертежей.

Священник Глеб Каледа

Храм Пророка Божия Илии в Обыденском переулке

Маросейка. Храм Св. Николая в Кленниках

Священник Василий Надеждин, будущий священномученик

Диакон о. Борис Горбанёв

Слева направо сидят: о. Александр Егоров, протоиерей Николай Тихомиров, о. Владимир Смирнов, стоит диакон Борис Горбанев

Пасха

Пасха в Москве — это тоже храм Илии Обыденного. Туда можно было приехать совсем поздно на метро или троллейбусом, а обратно идти по бульвару пешком 30–40 минут. Я старалась притащить всех своих подруг по училищу хотя бы на крестный ход. Таким образом, собиралась стайка молодёжи, и мама не боялась за нас. Со мной ходили Таня Ильинская, Рита Катунян, Лариса Дробязгина, Серёжа Богданов, Паша Егоров, сестра Верочка. Мы приходили задолго до крестного хода и старались пробраться вперёд, как можно ближе к храму, чтобы видеть весь крестный ход. «Воскресение Твое, Христе Спасе…» — подпевали мы все вместе, очень стройно, на два и три голоса, а уж «Воистину воскресе!» кричали изо всех сил. При возгласе «Христос воскресе!» отец Владимир Смирнов (1928–2004) покорял нас своим проникновенным голосом и знанием некой тайны, а отец Александр Егоров (1927–2000) — своим восторгом и радостью. Диакон Борис Горбанёв своим бархатным басом покрывал всё пространство до самой Москвы-реки, его, наверное, было слышно и в Замоскворечье, а впереди крестного хода шёл с огромной свечой, держа её двумя руками, библейской красоты молодой человек. Это был мой друг Сергей Малкин, и я очень гордилась, указывая на него и отцов Бориса, Владимира и Александра своим друзьям. Отец Сергий Броздыко шёл всегда со смирением и кротостью в конце крестного хода.

Сергей Малкин и Нина Фортунатова. 2005 г.

о. Сергий Броздыхо

В 1953-м после смерти Сталина папа приезжает «из экспедиции». Сначала ему разрешают жить в Горьком, а потом в Пушкине под Москвой. И вот мы с мамой, папой и сестрой переезжаем в Пушкино, где папе дают служебную квартиру на Оранжерейной улице. Теперь уже папа каждое воскресенье водит и возит нас в храмы. Каждый раз в разные. И по железной дороге, и на автобусе, и в Москву. Так мы попали в храмы Сергиева Посада и в дом о. Тихона Пелиха (где в своё время жил о. Георгий Лавров). о. Тихон был светлый батюшка, очень любил детей, ходил с нами на природу и показывал Божие творение. Он всё называл Божиим творением: и травы, и жуков, и деревья, и цветы. Мы слушали его рассказы о Божием творении как зачарованные.

Рисунок. Подарок крестницы Стеллы Ермолаевой Пушкино. В этом доме на Оранжерейной, у И.К. Фортунатова, часто бывал о. Александр Мень

о. Тихон Пелих

Папа водил нас и к Флоренским, на Пионерскую, 19, где раньше жил о. Павел Флоренский, а теперь жила его семья.

Потом мы ездили на автобусе в Ивантеевку и в Царёво. В Царёве был дивный батюшка о. Михаил Кречетов, очень весёлый. Сын его Валерьян (теперь о. Валерьян) хорошо пел под гитару. А сын Николай (теперь о. Николай) был серьёзный и строгий. Вот с о. Михаилом мы любили «служить». То есть он служил в почти пустом храме, а мы пели, как могли, в основном «Господи, помилуй». Он всегда нас благодарил после службы, гладил по головам и говорил: «Вот и послужили во славу Божию».

В саду у о. Тихона в Загорске: Нина Фортунатова, Вера Фортунатова, Катя Пелих (ум. 14.05.2009) с племянницей

Царево. В гостях у о. Михаила Кречетова. Пасхальная ночь 3 мая 1964 г.

В следующее воскресенье папа снова менял маршрут: мы ехали в Лосинку в храм святых Адриана и Наталии к отцу Владимиру Соколову, или в Серпухов к иконе «Взыскание погибших», или в музей Мураново, или в Московский Кремль, где папа просил нас ступать осторожно, потому что земля здесь святая. А потом — опять к Пелихам в Загорск, к о. Тихону, в домик о. Георгия Лаврова.

Икона Божией Матери «Взыскание погибших» в Серпухове

Храм Свв. муч. Адриана и Наталии

Скоро я узнала, что Коля Кречетов женился на Кате Пелих. Я и представить себе не могла, что они знали друг друга! Уже став взрослыми, мы дружили какое-то время, вместе ходили к о. Всеволоду Шпиллеру, но потом, узнав, что я у о. Александра Меня, Коля прервал отношения навсегда. Став священником, он вообще перестал с нами общаться. И уже в 80-е годы, когда я буквально кинулась к нему на концерте в Большом зале Консерватории, на котором было почти всё московское духовенство, о. Николай просто убежал от меня, сказав на лету: «Здрасьте и до свидания». И кому-то на ходу объяснил: она — «меневка».

Храм Святителя Николая Чудотворца в Кузнецах, где служил о. Всеволод Шпиллер

Мой огненный ангел

Однажды Верочка заболела и не могла поехать в храм; папа взял меня одну. Ехали мы долго и пришли в совсем незнакомый мне храм. Служили всенощную. Приближалось помазание. Был большой богородичный праздник, все были в голубых облачениях. Я смотрела на духовенство, и мне было грустно оттого, что здесь я никого не знаю. И вдруг я увидела человека, не похожего ни на одного из батюшек, которых мне приходилось видеть. Он тоже был в голубом, как все, и сосредоточенно молился, глаза его были прикрыты. Был он очень молодой и чёрный, как смоль, а когда открыл глаза, то будто огонь брызнул из его глаз. Он смотрел на плащаницу, а я в это время стала дёргать папу за руку и громко на весь храм сказала: «Пап, вот на этом я женюсь». Все стали оборачиваться, а папа не знал, куда деваться. Он поднял меня, поднёс к плащанице, потом к помазанию (помазывал большой такой священник, а «мой огненный» стоял рядом, он, видно, был тогда диаконом, а может, ещё и не был), поставил меня на пол, и мы быстро вышли из храма. Обычно мы всегда прикладывались ко всем храмовым иконам, подавали записочки на Литургию на завтра. А тут папа шёл быстро и говорил: «Я не понял, про кого ты говоришь, но ты должна знать, что священники все женатые, и дьяконы тоже женатые, и говорить так неприлично, и вообще в храме так не говорят».

Около Акулова. 1960 г.

И потом, сколько я ни просилась туда, папа говорил, что он забыл, где мы были, или что туда далеко, или что служба там уже кончилась, или что-нибудь ещё.

Живя в Пушкине, по воскресеньям мы всей семьёй ходили в храм святителя Николая, «на горку», или в Новую Деревню, или в Тарасовку. В пушкинской музыкальной школе мы учились вместе с детьми о. Серафима Голубцова. Саша и я — на фортепиано, Верочка и Веня — на скрипке (Веня потом перешёл на альт), а Серёжа — на виолончели. И как дети из верующих семей очень подружились. По правде сказать, и неверующих друзей у нас было много. Но с Голубцовыми была особенная дружба. Разумеется, бывали друг у друга семьями. И вот в один из визитов в Клязьму к Голубцовым их младшая дочь Тата говорит мне: «Нина, а нам вчера нового батюшку дали». В ближайшее воскресенье повезла меня Тата в Тарасовку показывать нового батюшку.

Храм Св. Николая в Пушкине, «на горке». 1970 г.

Служил отец Серафим, а новый исповедовал. Я не сразу его увидела, а когда увидела, то остановилось сердце. Матушка Пресвятая Богородица! Это же он — «мой огненный ангел»! Я пошла на исповедь. Конечно, он не узнал меня, о чём потом честно написал в письме. И позже, если разговор заходил об этом, батюшка всегда говорил, что знает меня с той первой исповеди в Тарасовке, хотя я его — намного раньше. И смеялся по-доброму, ласково, чтобы меня не обидеть.

Тарасовский период знаменателен тем, что людей в приходе было очень мало (по сравнению с последними годами его служения там), и нам, учащимся, о. Александр уделял много времени. Можно было ходить с ним по тропинке до платформы и обратно сколько угодно и рассказывать все свои школьные глупости. Нам и в голову не приходило, что у него есть более важные дела. Если мы уставали стоять на службе, — лазали на колокольню; там были голуби, и мы, все в пыли и паутине, спускались к помазанию, а потом лезли обратно, чтобы дождаться о. Александра и идти вместе на электричку. И он ни разу не сделал нам замечания. Только мама ахала, увидев мой помятый и грязный вид, и спрашивала, где же это я была. На что я гордо отвечала: «Мы с Татой были на всенощной в Тарасовке у отца Александра». Мама только головой качала, удивляясь, как можно так испачкаться на всенощной. А зимой мы высчитывали, когда кончится всенощная, на какой электричке о. Александр поедет домой, и садились в эту электричку, провожая его до Семхоза.

Тата Голубцова. 1960 г.

Мы всегда старались провожать о. Александра на электричке после службы. Но однажды мы ошиблись и решили ехать вдогонку. Нас было трое: Серёжа Голубцов, Алик Ларин и я. Мы приехали в Семхоз, дошли до дома, всё уже было закрыто, но не ехать же обратно, не повидав батюшку! Мы, подсаживая друг друга, перелезли через забор, ухнули в сугроб и в таком виде — два Деда Мороза и Снегурочка — заявились. Батюшка нас напоил горячим чаем, угостил, не ругал. И сказал, что скоро будет исполняться «Всенощная» Рахманинова на Ордынке, и хор замечательный там, и хорошо бы, чтобы мы, будущие музыканты, знали эту музыку и сходили бы на всенощную с партитурой. Мы сказали, что у нас её нет, батюшка обещал достать и в назначенное время дал мне её на месяц. На всенощной мы были с Серёжей Голубцовым и Аликом Лариным, партитуру делили на троих; и сама музыка, и партитура, и пометки в ней произвели на нас неизгладимое впечатление. И потом в течение десяти, а то и больше лет я всегда ходила на Ордынку в храм Всех Скорбящих Радости и на «Всенощную» Рахманинова, и на «Литургию» Чайковского.

«Мне минуло 16 лет…» 1962 г.

Иногда отец Александр собирал нас всех вместе в доме архиепископа Сергия Ларина. Там было двое детей — Алик и Коля, дети Голубцовы и мы с сестрой. Получилась целая музыкальная компания (все мы учились вместе в музыкальной школе).

15 лет. 1961 г. Фото Алексея Белугина

В один из приездов в Тарасовку о. Александр познакомил меня с Олегом Степурко. И даже теперь, через столько лет, образ о. Александра всегда «сообщается» у меня с Олегом.

Почему-то я прозвала нас с Олегом «часовыми любви». Это потому, что Олег стоял как вкопанный на службе и какой-то мешок всегда лежал у его ног (наверное, это была мягкая сумка или рюкзак). Приезжая в храм, я видела только Олега, неизменно стоящего примерно на одном и том же месте, отмечала про себя, что часовой приехал, и становилась чуть сзади, стараясь принять такую же позу. «Часовые любви». Остальные прихожане, редкие бабуленции, стояли кто где и очень интересовались молодыми. С появлением Олега прекратились мои провожания о. Александра до платформы — я уступала ему, так как он из Москвы, а я надеялась увидеть батюшку у Лариных и отвести душу.

Играет Олег Степурко

К Лариным батюшка заходил часто, там его очень любили и звали «равви». Особенно его любила Молодаша и всем, чем могла, помогала ему. Она из Челюскинской пешком шла в тарасовский храм, брала с собой хозяйственную сумку, чтобы унести как можно больше книг, если в храме предполагался обыск, а батюшкины рукописи и книги некуда было спрятать. Молодаша всё это поздними вечерами переносила в сарай или в гараж.

Нина Григорьевна (Молодаша)

Я дружила с Аликом Лариным и, приезжая к нему в гости, часто видела там батюшку. На таких встречах всегда удавалось поговорить в непринуждённой обстановке. Кроме того, батюшка бывал у Лариных на праздниках. У них была большая семья, отмечали и дни Ангела, и дни рождения, и все церковные праздники. Молодаша устраивала большие молодёжные застолья и всегда звала отца Александра, чтобы он побыл и поговорил с нами.

Именины владыки Сергия Ларина и Сережи Голу6цова. В доме у Лариных. 8.10.1966 г.

Из ярких воспоминаний о тарасовских прихожанах остаётся Вадим Тарасов (ныне покойный), тоже «часовой любви» и тоже с мешком (рюкзаком) у ног. Он много фотографировал батюшку, но тогда как-то не было принято просить подарить фотографию. Теперь многие его фотографии о. Александра попали в книги, но есть лучшая (уже одна из поздних) — это фотопортрет. Он висит во многих домах, у меня тоже, но самый большой и прекрасно оформленный — у моей крестницы Лены и её мужа Олега. Когда прихожу, сажусь под ним, в то же кресло, в которое любил садиться о. Александр. И батюшка незримо входит в комнату, освещая всех своей улыбкой.

1979 г. Фото Вадима Тарасова

Тётя Вера и писатели

Узнав, что Ахматова жива и Пастернак жив, я упросила свою тётю, сестру мамы Веру Дмитриевну Кузьмину, которая только что защитила докторскую по литературе, показать мне «живых классиков». Она согласилась, и мы с ней вдвоём ездили в санаторий «Болшево» к Ахматовой и в Переделкино, где жил Пастернак.

Вера Дмитриевна Кузьмина

Когда мы пришли в санаторий, Ахматова сидела в большом кресле на веранде. С гладкой причёской, строгая, неприступная. Вера Дмитриевна подошла к ней, говорила недолго о чём-то, а потом махнула мне рукой, чтобы я подошла. Я подошла и поклонилась, как иконе, в пояс. Еле заметная улыбка скользнула по губам Анны Андреевны. Потом она царственно повернула голову и прикрыла глаза. Мы отошли.

Б. Л. Пастернак, А. А. Ахматова

А к Пастернаку нас вообще не пустили. Он был очень болен. Зато я знаю роман его жизни, как свою жизнь. И если у меня что-то в любви было необыкновенное, я всегда перед о. Александром как бы оправдывалась: «А вот у Бориса Леонидовича…» На что он с юмором говорил: «Что можно кесарю, нельзя слесарю…»

Храм «Всех скорбящих Радости» на Ордынке

Нина и Вера Фортунатовы с тётей Верой Дмитриевной Кузьминой. Болшево. 1961 г. Поход в санаторий «Болшево» к Ахматовой

Батюшка интересно рассказывал нам о поэтах Серебряного века, много читал наизусть и прямо заразил нас Ахматовой, Гумилёвым. Стихи из «Доктора Живаго» Пастернака мы переписывали и учили наизусть.

В тарасовское время батюшка научил меня принимать смерть. В декабре 1964 г. умер мой дед Дмитрий Дмитриевич Кузьмин. Я очень убивалась, но о. Александр не велел плакать, успокоил, сказав, что он в хорошем месте.

В декабре 1968-го умерла тётя, Вера Дмитриевна Кузьмина, которую мы просто обожали; она сыграла большую роль в нашем художественном воспитании: все походы в театры, на концерты и литературные вечера, всё это — с нашей тётей Верой. А в январе 1969-го на моих руках умирает бабушка Надежда Александровна…

После двух похорон самых близких, родных людей еду в Тарасовку в полуобморочном состоянии. Когда-то владыка Антоний сказал плачущему по умершему: «Не мешайте своими слезами его радости». И человек успокоился. А мне о. Александр сказал по-другому: «Ниночка, не плачь, у них звёздный путь… Звёздный путь». И я поняла. Ничего не нужно было объяснять. Я поняла, что надо жить дальше, отдавая своё сердце, свою любовь, свою жизнь, а потом у нас будет свой звёздный путь.

Мои учителя

Выбор специальности для меня был определён моей тётей Клавдией Андреевной Фортунатовой, преподававшей в училище при Московской консерватории вокал. Дело в том, что моя первая учительница фортепиано в музыкальной школе и друг всей жизни Мария Васильевна Волкова-Ленская (в 1999-м её не стало) мечтала видеть меня пианисткой, а я боялась сцены, каждый выход требовал от меня большого мужества, не говоря уже об отчётных концертах, которые проходили в Малом зале Консерватории. Однажды после исполнения в Малом зале «Грёз» Листа я упала в обморок за кулисами, прямо на руки Марии Васильевны.

Нина и Вера Фортунатовы с тётей Верой Дмитриевной Кузьминой. Болшево. 1961 г. Поход в санаторий «Болшево» к Ахматовой

Мария Васильевна Волкова-Ленская

И вот приезжает как-то Клавдия Андреевна к нам и говорит: «Ничего, Нинок, ты у нас будешь теоретиком». И повезла меня к Дмитрию Александровичу Блюму. Разумеется, познакомившись с Блюмом, я уже никем не хотела быть, а только теоретиком. Блюм затмил в моём сознании всех: знать музыку, как он, уметь слышать, уметь всё это рассказать и объяснить другому — это казалось чудом. Ко всему прочему, внешне Блюм напоминал мне Баха.

Дмитрий Александрович Блюм

о. Александр очень радовался тому, что я попала в руки этого великого педагога. Оказалось, что они с Блюмом знакомы, встречаются в доме архиепископа Сергия Ларина. Моему удивлению и радости не было предела. Так ещё за два года до поступления в училище я узнала, что Дмитрий Александрович — свой и с ним ничего не будет страшно, даже эта непонятная и трудная теория музыки. Дмитрий Александрович никогда не спрашивал, почему, например, в Страстной четверг я опоздала на занятия и почему в Великую пятницу мне надо уйти пораньше. Мы никогда не говорили о чём-то, связанном с церковной жизнью, но понимали друг друга с полуслова.

А когда я начала петь в церковном хоре в храме, Клавдия Андреевна и Дмитрий Александрович как бы невзначай дарили мне старые церковные ноты и пожелтевшие книжки о церковном пении и уставе. В то время такую литературу купить было нельзя.

Кроме педагогов по музыке на формирование моей души большое влияние оказали любимая мною учительница по русскому языку и литературе Розалия Николаевна Седых (в замужестве Горбусенко) и учитель рисования Сергей Семёнович Рубцов. Розалия Николаевна воспитывала нас на стихах, на великой литературе, была нам самой лучшей подругой, которой мы доверяли свои тайны. А Сергей Семёнович учил нас понимать и любить природу, видеть её краски, её красоту. Мы часами наблюдали, как он пишет свои дивные пейзажи. И до сих пор меня с ними соединяют самая нежная любовь и задушевная дружба.

Директор училища Лариса Леонидовна Артынова делала вид, будто не знает, что я пою в храме на Арбате, недалеко от училища. И это в то время, когда мою сестру Веру исключают из музыкальной школы за ношение крестика… Я чувствовала, что Лариса Леонидовна всё знает про меня, и при встрече с ней вжималась в стенку, боясь замечания или чего похуже. А она смотрела мне в глаза и проникновенно говорила: «Как дела, детка? Хорошо? Ну, иди с Богом!» Эти её слова поражали неожиданностью и снимали моё напряжение. Когда я отказалась вступать в комсомол, Лариса Леонидовна не вызвала меня, не стала «прорабатывать», оставила в покое.

Л. Л. Артынова даёт диплом Нине Фортунатовой

Клавдии Андреевны, Дмитрия Александровича и Ларисы Леонидовны уже нет в живых. Вечная им память!

Нина с Сергеем Семёновичем Рубцовым

Про о. Александра Меня мы никогда и никому в училище не говорили. Но в конце 1989-го или начале 1990 г. Лариса Леонидовна сама пригласила его прочитать студентам лекцию.

Нина и Наташа Гаврютина в гостях у Розалии Николаевны Седых

Встречи, открытия, книги

На одной из встреч в Челюскинской (это около Тарасовки) отец Александр сказал, что надо идти к одному батюшке в центре Москвы, там будет проводить беседу с молодёжью владыка Антоний (Блум). Это был 1965-й, 1966-й или 1967 год. Каково же было моё удивление, когда я узнала, что это должно было происходить рядом с нашим Трёхпрудным переулком! Владыка Антоний потряс меня. Он говорил простые, жизненные вещи и с любовью обращался к каждому из нас. Темой бесед тех лет была «Встреча». Теперь всё это можно прочитать в его книгах, а тогда… Он так ярко рассказывал нам о своей встрече, встрече со Христом, что я слушала, затаив дыхание, не пропуская ни слова.

Впоследствии я несколько лет подряд ходила на эти замечательные беседы с владыкой, в гостеприимный дом отца Николая Ведерникова. Он — прекрасный музыкант с консерваторским образованием. И дочка его Наташа училась с нами в училище. Только я раньше этого не знала. Кроме встреч с владыкой Антонием отец Николай стал приглашать нас, будущих музыкантов, к себе, чтобы учить церковному пению. Самое сильное впечатление у меня было от подготовки к Рождеству. Только в доме отца Николая я по-настоящему узнала всю рождественскую службу. А ирмосы выучила сразу наизусть.

Отец Николай Ведерников

Уж не знаю, хорошо мы пели или плохо (о. Николай часто хмурился), но нас попросили спеть Рождество в католическом храме на Лубянке. И мы пели свои ирмосы в этом храме в рождественскую ночь 1967 года. На той службе мы впервые услышали рождественский гимн «Тихая ночь» и тут же его выучили.

Отец Александр был доволен тем, что я бываю у Ведерниковых, всегда спрашивал, что нового выучили, а если была беседа владыки, то о чём. Кроме того, отец Александр хотел, чтобы я непременно бывала на службах владыки в Москве. И я старалась не пропустить, и если были утренние занятия в училище, то отпрашивалась у Блюма, обещая всё наверстать.

Во время одной из бесед владыка Антоний сказал: «Что же значит встреча в человеческом смысле? А это значит, что есть только один (или одна), а остальные — как цветы, прекрасные цветы или замечательные стройные деревья. И только один (одна) — от сердца к сердцу». Я это сразу поняла, и буквально. У меня есть этот один, от сердца к сердцу, — мой огненный ангел, отец Александр Мень, которому ничего говорить не надо, а только посмотреть — и приходит ответ на любой вопрос, и сердце сердцу весть подаёт.

Митрополит Антоний (Блум) на встрече с молодежью

При первой возможности я помчалась к отцу Александру поделиться, рассказать взахлёб о встрече с Христом, на что он порылся в своём портфеле и дал мне машинописную книжку «Сын Человеческий» Э. Светлова. И ни слова о том, что это его книга. Через неделю я прилетела как на крыльях и сказала, что всё поняла, всё почувствовала, что готова за этим Светловым идти хоть на край света. На что он просто улыбнулся и сказал: «Ах, если любит кто кого, зачем искать и ездить так далёко». И опять не признался, что это его книга.

Я выпросила её ещё на неделю и села переписывать от руки, потом печатать на машинке. Мне хотелось, чтобы этот огонь коснулся всех моих друзей, подруг, родителей, родных, знакомых. Мне хотелось, чтобы был водопад из этих книг, чтобы она была у всех, неразлучно…

Потом были съёмки фильма «Любить», который мы увидели через 25 лет. В этом фильме я услышала слова батюшки, что «в момент влюблённости человек встречается с вечностью, переживает Бога…». Такое случилось со мной после прочтения «Сына Человеческого», я поняла, полюбила Христа всем сердцем, и не выразить, как была благодарна тому человеку, который открыл мне Христа. Я и не знала, что каждый раз после благословения я целую руку этому человеку…

В тарасовский период отец Александр отправил меня к удивительному человеку, духовному писателю Николаю Евграфовичу Пестову. У него была огромная духовная библиотека, большое число (конечно же, тайных) читателей, среди которых был и сам отец Александр. Пестов жил около Елоховского собора, ездить было удобно и из Пушкина (с Ярославского вокзала троллейбусом), и от Трёхпрудного (по Садовой). Пришла я к нему с запиской от батюшки. И тут же получила пять-шесть книг на месяц. «А самого-то батюшку вы читали?» — «Как самого?» — «Ну, хотя бы „Сына Человеческого“?» Наверное, у меня было такое выражение лица, будто меня водой окатили. Долго он меня успокаивал, просил не обижаться, объяснял, мол, отец Александр вам не сказал из скромности… Я потом десятилетия страдала от его скромности. Все что-то печатали, передавали друг другу, редактировали, и только я ничего не знала, пока он сам не дарил уже готовую свою книгу.

Николай Евграфович Пестов

Читателем библиотеки Николая Евграфовича благодаря отцу Александру я была более десяти лет. Приезжала раз в месяц, брала сразу много книг. Тогда это была большая редкость: «Старец Силуан», «Записки» Ельчанинова, «Мать Таисия», жития святых, толкования Священного Писания, книги самого Николая Евграфовича и, конечно же, проповеди владыки Антония, отца Всеволода Шпиллера, книги отца Александра — всё было на машинке, в больших жёстких переплётах. Это были «мои университеты».

Из книг Н. Е. Пестова в начале «моих университетов» меня больше всего поразила книга о старце Силуане. Потому что он наш современник. Если не ошибаюсь, он умер в 1941 г., а я родилась в 1946-м. Я думала: какая ответственность жить сразу после такого старца! Это всё равно что жить сразу после Серафима Саровского. До сего дня старец Силуан для меня родной и близкий святой.

Ещё меня пронзили стихи, найденные в кармане убитого солдата:

Я тут же выучила их наизусть, переписала десятки экземпляров и всем раздавала. Мне хотелось потрясти сердца моих друзей и подруг, чтобы все сразу стали верующими. «Сына Человеческого» я пока не могла всем давать, а эти стихи мне казались самым доходчивым методом объяснения. Что ещё объяснять? Всё написано этим мальчиком.

Катехизация через музыку

С первого курса училища я уже начала преподавать сольфеджио и музлитературу в музыкальной школе в Пушкине. Узнав об этом, отец Александр сказал: «Ниночка, а ведь можно ребят катехизировать». (1964 год, какая катехизация, слова нельзя сказать, уроки надо начинать с «Гимна», и чтобы все встали.) «Как это?» — спрашиваю изумлённо. «Через музыку». Он продумал и показал мне, как это можно: у Чайковского в «Детском альбоме» пьеса под названием «Хор» — сказать, что раньше она называлась «В церкви» и что это 6-й глас, напев такой. А в «Иване Сусанине» — показать сцену смерти Сусанина и его молитву, подчеркнув в партитуре слово Бог и исправив, чтобы было с большой буквы. А у Баха показать «Страсти» и сделать русский подстрочник. Сделать русский подстрочник и для «Реквиема» Моцарта. Сцену венчания на царство в «Борисе Годунове» показывать с колоколами и т. д. и т. п. Не говоря ничего, просто показывать на уроке это, не выходя за рамки программы.

Это было очень трудно, но интересно. Приходилось всё добывать самой. Даже нам в училище не давали русского текста, мы слушали у В. П. Фраёнова «Страсти» Баха без перевода… Так что батюшка заставил меня работать совершенно по-новому, когда такого вообще никто ещё не делал. Многие ноты и переводы мне давал мой дядя Юрий Александрович Фортунатов, который работал в консерватории и каждый раз удивлялся, зачем мне то или это надо. (А просто взять в консерваторской библиотеке было невозможно.) Большую помощь, не спрашивая ничего, всё понимая, мне оказывал мой любимый учитель Дмитрий Александрович Блюм.

Каждый раз, когда я докладывала отцу Александру о своих нововведениях, он с искрящейся улыбкой говорил: «Так, так, не мытьём, так катаньем», — и задорно смеялся.

Музшкола «Лесные Поляны». Концертмейстер Нина Фортунатова выступает с хором на школьном концерте. 1969 г.

Я лезу на рожон

От вступления в комсомол я отказалась на первом курсе, и все четыре года за мной ходили по пятам, жаловались Блюму. В конце концов поняли, что бесполезно, но и я поняла, что это грозит мне недоступностью высшего образования. Батюшка успокоил: учиться, мол, можно и не в Москве, если приспичит. Но мне не приспичило, и Москву, и Тарасовку, и батюшку я оставлять не хотела (а уезжать надо было минимум на пять лет).

Шёл уже 1967-й, и моей сестре Верочке, работавшей в Московской музыкальной школе им. Стасова, пришлось пострадать за веру. Её по решению педсовета исключили из преподавательского состава за ношение креста. Всё это мы обсуждали на тарасовских тропинках; папа даже ездил в школу с какой-то статьёй из «Правды» о свободе совести, батюшка утешал как мог и молился. Но Веру исключили, и она поехала в Казань, поступила там в консерваторию, где и проучилась пять лет. Батюшка говорил: «Вот, немного за Христа пришлось претерпеть». Я тоже хотела претерпеть, носила крест, как всегда, и даже поверх одежды, но в моей пушкинской школе никто на мои подвиги внимания не обращал, а только попадало от Николая Евграфовича и от отца Александра за то, что на рожон лезу. А я на это говорила, что буквально принимаю слова апостола Павла, что хвалиться можно только Крестом Господа нашего Иисуса Христа. Батюшка деликатно молчал, не указывая мне, что я не совсем верно понимаю слова апостола.

Деликатность была присуща ему во всём. Он всегда ждал, часто долго, пока душа сама не поймёт чего-либо.

В музыкальной школе в Лесных Полянах, куда я перешла преподавать, я тоже работала по «программе» отца Александра, и крест носила так же, открыто, и кое-кому книги приносила. Господь был милостив и здесь. Директор Юрий Владимирович Хороших был из православной семьи, редкой души человек, педагоги его любили, как родного. Его раннюю смерть (после жуткого избиения хулиганами) мы восприняли как личную трагедию. Всегда его помню и от всей души молюсь за него. Про таких добрых людей отец Александр говорил: «Это анонимный христианин».

Юрий Владимирович Хороших

Проповедники

Однажды папа взял нас с Верочкой с собой в Гребнево. Ехать надо было с пересадкой в Мытищах до Щёлкова, а там автобусом. Приехали ко всенощной, а там два храма, летний и зимний, да такая красота! Ну, а потом, как всегда и везде, повёл нас папа в дом к священнику — Владимиру Соколову. Детей в этой семье было много — двое мальчиков, Коля и Сима, наши ровесники, Катя и Люба помоложе нас, а Феденьке только пять лет. О дружбе с этой семьёй можно писать отдельную книгу, и многое уже написано матушкой Наталией, и даже про нас есть в книге «Под кровом Всевышнего» в разделе «Проверка на атеизм». Но самое удивительное для меня было, что в их доме я увидела Николая Евграфовича с женой. Они были родителями Наталии Николаевны Соколовой, матушки отца Владимира! Вот уж, действительно, мир тесен.

Отец Владимир Соколов

Отец Александр был очень рад нашему знакомству. Он сказал: «Это особая семья, особые дети. Проповедники. А Николаю Евграфовичу я так за всё благодарен, вы не можете себе представить. Какое неисчерпаемое море — его библиотека, как он мне во всём помог и помогает!» Проповедники. Как он мог знать, что все три мальчика станут священниками, и не простыми, а совершенно особыми? Сима станет владыкой Сергием, будет всю Сибирь крестить прямо в Оби и умрёт в 49 лет от переутомления и стресса. Федя станет отцом Феодором, будет поднимать из руин храм Преображения в Тушине, сделается полковым священником и погибнет в 41 год, когда поедет причащать в военную часть. А Коля — отец Николай — будет окормлять московскую интеллигенцию, художников и поэтов, артистов и музыкантов, и достанется ему трудный во всех отношениях храм при Третьяковке…

Зоя Вениаминовна и Николай Евграфович Пестовы

Семья о. Владимира Соколова

А сейчас два моих проповедника играли с Верочкой в квартете (Коля на скрипке, Сима на контрабасе), а проповедника Федю мы все носили на руках по очереди. Батюшка очень любил эту семью и как-то особенно за них беспокоился, всегда спрашивал, вскидывая в вопросе брови: «Были у Соколят? Как они?» Тогда мы все учились (одно время Катя даже училась у меня сольфеджио), встречались в храме Илии Обыденного, или в храме у их папы о. Владимира в Лосинке, или дома. Ответ у меня всегда был один: «Всё хорошо, и у Соколовых и у нас». С Катей и Любой мы дружим и сейчас.

о. Николай Соколов (настоятель храма Св. Николая в Толмачах) и Вера Фортунатова. Весна 2006 г.

А отец Николай Соколов просто родной и дорогой человек. Когда мы встречаемся и разговариваем, то забываем, сколько нам лет, как долго мы не виделись. Иногда Верочке удаётся пойти с ним на духовный концерт. И горе мы встречаем вместе: Коля приезжает сразу. Так, вместе мы отпевали Таню Бакуменко и Сашу Быкова (они все учились в музыкальном училище: Коля и Саша играли на скрипке, а Таня на виолончели). Летом 2006 года внезапно умер Веня Голубцов, о его смерти нам не сообщили вовремя, узнали только на сороковой день.

Юношеская дружба с Таней Бакуменко и её мужем Алёшей Белугиным, с которым я знакома с 4-го класса музыкальной школы, перешла в дружбу с их детьми, Антоном и Верой. А теперь и с мужем Веры Томом.

Верочка Белугина с мужем Томом

Федя Соколов (прот. Феодор), трагически погибший в день своего Ангела при поездке в воинскую часть

Сима Соколов (владыка Сергий), умер 20 октября 2000 г.

Просто удивительно, какие неразрывные нити тянутся с начала 60-х годов. Кстати и фотографию, где мне 14 лет, в Пушкине на Писаревской улице, делал Алёша Белугин. Дети Тани и Алёши стали моими крестниками. Алёша рано овдовел. И я, сколько могла, принимала участие в жизни его детей. И сейчас называю Верочку дочкой.

12 сентября 1967 г. умер владыка Сергий (Ларин). На даче в Мамонтовке. Мы все, юноши и девушки, принимали активное участие в похоронах. Отец Александр всё время служил литии и панихиды. Приехал владыка Пимен, будущий Патриарх. Было много духовенства, но особенно помню, как батюшка утешал Алика и безутешную Молодашу (его тётю Нину Григорьевну). Он находил какие-то простые и добрые слова, молился, опять утешал. Родные так плакали, что я не выдержала, на отпевании встала на колени перед распятием: «Господи, прости ему все его согрешения, а если он в чём не успел покаяться, то отдай его грехи мне, жизнь ещё большая, я буду молиться за него, и Ты простишь и его и меня». Примерно так я лепетала, стоя на коленях. В этот день я не могла успеть сказать отцу Александру о таком своём подвиге (похороны, поминки, многолюдство), а на следующий день я примчалась к нему «в счёт именин», на которых не была в связи со смертью владыки в этот день. Узнав, в чём дело, отец Александр стал белый как полотно. «Что вы сделали?» — «А что? Я хочу помочь». — «Что вы сделали? Так нельзя, так нельзя… Теперь надо за вас молиться, не вставая с колен!» И он опустился на колени и долго молился с закрытыми глазами. По лицу его потекли слёзы…

Больше об этом мы никогда с ним не говорили. А за владыку Сергия (Ларина) молюсь до сих пор; а теперь уже и за трагически погибшего Алика (Альвиана).

Владыка Сергий (Ларин)

Алик (Альвиан Сергеевич) Ларин

Тарасовский период

Отец Александр заезжал к нам в Пушкино на Оранжерейную и долго беседовал с папой в его кабинете. У папы была большая библиотека, 12 тыс. книг, большое количество — по ботанике, лесоводству и другим естественным наукам. Так вот, идея батюшки была в том, чтобы папа описал все библейские растения, которые упоминаются в Ветхом и Новом Завете, с научной точки зрения. «Симфоний» тогда не было, и я так понимаю, что они вылавливали все названия растений прямо из текста. Батюшка уходил поздно, всегда торопился, и в эти визиты мы никогда не успевали пообщаться. Потом папа запирался с мамой на кухне, и они долго о чём-то говорили. Мы с Верой старались хоть что-то услышать, и однажды до нашего слуха донеслась фраза: «Анечка, отца Александра преследуют». Мы подумали, что ослышались, но родителей спросить не смели, а сам батюшка нам ничего такого не говорил.

Завершая рассказ о тарасовском периоде, хочу ещё раз отметить его важную черту: нас тогда было очень мало, и батюшка был доступен и в храме, и дома. Он уделял нам очень много времени, но никогда не давил на нас. Он просто был с нами. Из праздников он очень любил Преображение, Успение и Третий Спас и всегда просил, чтобы мы, по возможности, были в церкви в эти дни. На зимние праздники он благословлял нас бывать в московских храмах, у Илии Обыденного и у свят. Николая в Кузнецах, так как волновался, что мы поедем вечером электричкой (хоть в Пушкино, хоть в Москву). Исповедь он принимал в Тарасовке всегда очень подробную и индивидуальную, говорил в основном сам, так как мы не знали, что говорить после обычных «гневалась, раздражалась, завидовала». После исповеди вырастали крылья, в полном смысле слова. Жаль, «никто не видел ни трепетания, ни взмаха, ни полёта…» Мне казалось, что я лечу через тарасовское поле, не касаясь земли. Хотелось со всеми поделиться этим состоянием души, но по какому-то внутреннему чувству я знала, что нельзя, и не привлекала своих подруг в Тарасовку, даже самых близких. В училище у меня были любимые, задушевные подруги и друзья, но никто не знал о Тарасовке. Конечно, знали мои верующие друзья: Голубцовы, Соколовы, Ларины и внучки отца Павла Флоренского Оля и Маша Трубачёвы. В училище о Тарасовке знал только Дмитрий Александрович Блюм, но даже его племяннице и моей подруге Кате Малышевой я ничего не говорила. И только с Аликом Лариным (теперь погибшим) и Павлом Егоровым (теперь знаменитым пианистом и профессором) мы многозначительно кланялись, проходя в зал на репетицию или в аудиторию на занятия.

Катя Малышева и Нина Фортунатова

Подруга по училищу и Пушкино Надя Соловьёва

Примерно со 2-го курса Паша Егоров примкнул к нашей семье, часто бывал на Трёхпрудном и у Лариных, у Ведерниковых и Трубачёвых. Пианист он был необыкновенный (батюшка называл его Софроницким), играл, как может играть глубоко верующий человек, как играла Мария Вениаминовна Юдина. М. В. Юдину мне доводилось встречать на проповедях у отца Всеволода, а потом я увидела её портрет в кабинете у отца Александра и поняла, что это всё единая нить. Её первую в консерватории хоронили как христианку: перед гробом открыто несли большой деревянный крест. И нёс его Паша Егоров.

Выпускной концерт Павла Егорова. 1968 г.

Мария Вениаминовна Юдина

Фотографии на стене

А что касается фотографий на стене в кабинете отца Александра в Новой Деревне, то это всё люди из моей жизни. С Дмитрием Евгениевичем Мелеховым мы дружили домами, он тоже «кружковец» из папиной юности. Дома мои родители называли его по-старому: «Сероглазый король». В Новой Деревне он бывал не очень часто, но всегда подолгу беседовал с отцом Александром.

Мария Вениаминовна Юдина была крёстной Оли Трубачёвой и другом моего деда Михаила Алексеевича Фортунатова. Иногда она меня очень смущала: увидев «в Кузнецах», что я пробираюсь сквозь толпу, Мария Вениаминовна вдруг громко говорила: «А это Фортунатова идёт. Пропустите». Мне было 18–19 лет, и я краснела как рак — понимала, что надо было стоять сзади. Про М. В. Юдину батюшка говорил, что она проповедует и своей жизнью, и своим исполнительством. Все её пластинки входили в план «катехизирования музыкой».

Елена Александровна Огнёва — сама любовь. При встрече всегда спрашивала: «Ниночка, какие новые стихи у тебя есть о любви? Я всё собираю о любви». Я смущённо косилась, думая: ну зачем ей о любви? Теперь, став годами, как она тогда, я сама пишу О ЛЮБВИ. Надеюсь, что особенно Елена Александровна сейчас довольна моими строками.

…После смерти бабушки Надежды Александровны до перевода батюшки в Новую Деревню оставался ровно год. По прежним понятиям, ни о каких встречах, свадьбах и т. д. в траурный год не могло быть и речи. И потому «дело о любви» отцу Александру придётся слушать и направлять уже после 12 февраля 1970 г., то есть после его перевода в Новую Деревню.

о. Александр Мень. Новодевичий монастырь. 1962 г.

Елена Александровна Огнева, отец Александр Мень, Владимир Илюшенко

Свадьба

В начале 1969 года, после смерти бабушки Надежды Александровны, мне сделал предложение Николай Васильевич Дубянский. Ни о какой свадьбе не могло быть разговора, так как этот год после трёх похорон был для всей семьи траурный. Но была скромная помолвка у нас на Трёхпрудном, где были близкие друзья и родные. Николай Васильевич делал предложение по-старинному: встал на колени перед моими родителями и просил моей руки. Свадьба была отложена на год.

Николай Васильевич в то время оканчивал Литературный институт (он уже получил высшее образование в Московском университете на мехмате и в Институте иностранных языков). Он был намного старше меня и казался мне недосягаемой интеллектуальной величиной. Книги зарубежных классиков читал в оригинале, а русскую поэзию знал наизусть.

Я мечтала познакомить его с отцом Александром, но Николай наотрез отказался, ссылаясь на занятость: работа, учёба. Уговоры не помогли. Мне не удалось свозить Николая в Тарасовку. Приезжаю к батюшке со своими огорчениями, а он так просто, без всяких обид говорит: «А вы с Николаем идите к отцу Всеволоду Шпиллеру. Это же в центре, я думаю, Николай не откажется пойти. А меня всё равно скоро переведут, может ещё дальше. Так что вы держитесь отца Всеволода. Я ему позвоню. А мне пишите. Вот адрес почтовый». И скорым своим почерком написал почтовый адрес в Семхозе, который стал потом «кодом» моей жизни. Так сложилось, что отцу Александру я писала на протяжении двадцати лет раз в неделю обязательно, а в некоторые годы — два раза в день.

И вот я после литургии в Кузнецах попросила отца Всеволода принять меня на колоколенке. Он назначил мне день и час. Я пришла. Одна. И что? Тут же звонит по телефону отец Александр. Я не сразу догадалась. Отец Всеволод говорит кому-то в ответ: «Да, Алик, да. Уже здесь. Пришла. Сейчас будем говорить». «Кто это?» — думаю. А отец Всеволод поясняет: «Вам поклон от отца Александра. Он очень рад, что вы пришли. Мы с вами попробуем решить ваши проблемы».

о. Всеволод Шпиллер

Так на весь 1969 год я попала под защиту отца Всеволода Шпиллера, на его колоколенку, и имела с ним долгие личные беседы. Мой жених согласился пойти со мной и познакомиться со священником. Николай поразил отца Всеволода знанием Писания: он цитировал наизусть Евангелие, Псалтирь. Но сердце его не горело верой, и отец Всеволод очень огорчался по этому поводу.

Всё ближе был 1970 год, на который была отложена свадьба. За весь год только два раза я уговорила Николая пойти со мной к отцу Всеволоду.

В Кузнецах была своя община, в которую я влилась органично, так как встретила там много старых друзей и знакомых. Там я встретила брата Серёжи Голубцова, тоже Серёжу Голубцова (протодиакон Сергий Голубцов, историк, скончался в 2007 г. во время всенощной под праздник преп. Серафима Саровского, в момент каждения на «Честнейшую Херувим…») и его жену Нину. Но особенно радостно было, что туда же ходит Оля Трубачёва. Она познакомила меня с Сашей Рябиковым и Леной Певзнер-Васильевой, которые тоже собирались венчаться. Тогда это было нечто необыкновенное. И отец Всеволод беседовал с нами, молодыми парами, готовя нас к таинству.

Венчание Оли Трубачевой и Валентина Никитина. 1973 г. Венчает о. Владимир Смирнов.

Я всё подробно описывала отцу Александру, и никогда при встрече ни одной нотки обиды не прозвучало у него, а только радость. Он всегда говорил: «Я спокоен. Вы в надёжных руках». Но я-то хотела у него венчаться! А сдвинуть с места упорство Николая никак не удавалось.

Со временем Лена Васильева познакомила Олю Трубачёву с Валентином Никитиным. Но Оля с Валентином венчались значительно позже нас.

Справа от Оли ее брат Саша Трубачев, теперь игумен Андроник

Отец Всеволод назначил наши два венчания, моё с Николаем и Саши с Леной, на начало февраля 1970 года. Это была как раз «пересменка» для отца Александра. Он служил последние дни в Тарасовке, а с 12 февраля 1970-го — уже в Новой Деревне близ Пушкина.

Венчание Саши и Лены Рябиковых было 7 февраля, в день престольного праздника храма — чудотворной иконы «Утоли моя печали». Два венчания подряд отцу Всеволоду выдержать было тяжело, а «вместе» мы почему-то не хотели. И наше он назначил на 8 февраля, день памяти святых супругов Ксенофонта и Марии. Я не знала, сколько народа было у Саши с Леной, так как мы готовились к своей свадьбе. Но на нашем венчании с Николаем Васильевичем была «вся Москва». Храм был набит битком, как на Пасху.

Свадьба Лены Васильевой и Саши Рябикова

Поскольку тогда венчания были редкостью, и всё больше «тайные», я решила осуществить «проповедь венчанием»: позвала всех неверующих друзей, подруг, знакомых, сотрудников, соседей. Кроме этого, были все верующие друзья, вся родня, все папины и мамины друзья со своими знакомыми. Шаферами были Сима Соколов и Алик (Альвиан) Ларин (оба нынче покойные), а также Коля Соколов, Сергей Драгунов, Сергей Богданов, Сергей Малкин. И такая сила, уверенность и радость исходила от этих шестерых богатырей! Сама же я плакала всё венчание, будто с жизнью расставалась.

Нина и Николай Дубянские

Отец Всеволод, видя такое стечение народа, сказал длинную и очень проникновенную проповедь. Как сейчас помню: о венцах царственных и о венцах мученических, о мистическом смысле обручального кольца как символе вечности.

Сима Соколов уронил моё обручальное кольцо с блюда при передаче батюшке и долго искал его на полу. Из-за этой паузы хору пришлось петь дополнительный концерт. Надо сказать, что тогда в Кузнецах был один из лучших правых хоров в Москве, может и самый лучший. Управлял им Валерий Ушаков. А соло сопрано — ангельский голос его жены Лили.

Все, ранее бывшие неверующими, присутствовавшие на венчании, были потрясены и храмом, и отцом Всеволодом, и его проповедью, и самим таинством, и хором, и голосом Лили. Так что «катехизация» через венчание состоялась. Многие остались в этом храме и у отца Всеволода навсегда.

А сама свадьба у нас была домашней и совсем скромной. Ну сколько может вместить наша квартирка в 28 кв. метров. Все стояли, сесть могли только пожилые люди. Меня попросили сыграть на фортепьяно, и я играла почему-то «Херувимскую песнь» и опять плакала. Так много, как на собственной свадьбе, я не плакала уже никогда. Только на его похоронах.

А через много-много лет в этой же маленькой комнате, всего с двумя свидетелями (Андреем Ерёминым и братом моего второго мужа отцом Михаилом Депутатовым, тоже чадами батюшки), меня венчал второй раз, по чину о второбрачных, отец Александр Мень.

Материнство

Сына я носила очень тяжело, большую часть срока лежала на сохранении. Но когда бывали «домашние месяцы», то всегда шла на литургию и к причастию Святых Тайн. Я очень боялась родов, и меня мучили плохие предчувствия. Ездила я по очереди то в Кузнецы, то к Илии Обыденному, то в Новую Деревню. У Илии Обыденного я встречала Елену Семёновну, маму отца Александра. И она всегда утешала меня. А когда я не могла ездить, я писала письма отцу Александру.

Ванечка, 1976 г.

Последний раз перед родами я была в Новой Деревне на Крещение 1972 года. Я уже по рассказам знала, что в роддоме всё снимают, не разрешают даже крестик оставить, и это обстоятельство меня очень тревожило. Я не могла расстаться с крестиком! В то время у меня ещё были косы. И отец Александр, узнав, что я волнуюсь и не хочу идти без крестика, хитро улыбнулся и сказал: «А есть же выход! Вы зашейте крестик в узкую ленточку и вплетите её в косу, а косу уложите в пучок. Никто не догадается!»

Так никто и не догадался, и крестик, и образок Божией Матери были со мной в лентах в роддоме. Роды были тяжёлыми, но мы остались живы, слава Богу! Только очень долго находились в роддоме — с февраля до середины апреля. Письма отцу Александру и отцу Всеволоду я передавала через маму, в окошко, и так же получала ответы и утешения от них.

Нина с сыном Ванечкой

Храм в детстве Вани

Сына мы назвали Иоанном, так как он впервые зашевелился 17 сентября 1971 года, в день праведных Захарии и Елизаветы, родителей Иоанна Крестителя. Сначала я хотела только Митеньку или Надюшу (в честь дедушки или бабушки), но потом решилась на имя Иоанн, хотя у нас в близкой родне не было такого имени, только двоюродный прадед Иван Фёдорович Фортунатов; в его честь названа улица в районе метро «Семёновская».

Муж хотел только Ваню, так как у него уже была Маша, а он мечтал о детях Иване да Марье. Тем более что его друг по университету Иван Латышев назвал своего сына Николаем, а Коля обещал ему назвать своего сына Иваном. Крестили Ванечку в храме Илии Обыденного. Крестил отец Александр Егоров, к которому ходили тогда мои родители и который всегда приходил к моей бабушке Наде. Крёстными должны были стать мой папа и подруга по музыкальному училищу Таня Ильинская. Но Таня внезапно заболела, и на самих крестинах её заменила Наташа Ведерникова, дочь отца Николая Ведерникова.

Всё детство я водила Ваню в храм: и к Илье Обыденному, и в Кузнецы к Николаю Чудотворцу, и в Брюсовский переулок к «Взысканию погибших», и в Новую Деревню. Когда кончился колясочный период, я возила его в Новую Деревню в картофельной сумке-каталке, что доставляло ему большое удовольствие.

Храм Воскресения Словущего в Брюсовском переулке

В московских храмах всё проходило гладко, так как я глаз с Вани не спускала, а в Новой Деревне были два случая, которые запомнили все окружающие, а не только я. Пока я исповедовалась, Ваня тихонько вышел во двор, где играл, играл да и залез в бочку с водой (хотел спрятаться от меня, думал, что бочка пустая). А когда перевалился через край, то оказался в бочке, полной воды, и стал кричать. В храм вбежали люди с криками: «Чей-то ребёнок тонет в бочке!» Кто-то бросился спасать. Мне доставили Ваню, мокрого до нитки, очень испуганного, но живого и здорового.

о. Владимир Бороздинов, о. Александр Мень, Виктор Андреев. Семхоз

И ещё раз Ваня остался жив просто чудом: после службы, во время колокольного звона, значит, после Причастия, Ваня выбежал из храма и полез на колокольню. Звонил Володя Ерохин. Я не знаю, за что дёрнул Ваня, но вдруг большой колокол упал с колокольни. И упал точно между Володей и Ваней (иначе сейчас не было бы ни того ни другого). Но с улицы не было видно, что колокол упал рядом.

В храм неслись люди с криками: «Ребёнка убил колокол!» Теперь Ваня вспоминает, что колокол упал уже после того, как он и Володя спустились вниз. Отец Александр не разрешал Ване лазить на колокольню, и Ваня очень обижался. Увидев, что меня нет рядом, он полез туда без разрешения.

Когда стало ясно, что Ваня жив и здоров, отец Александр сразу же отслужил благодарственный молебен и просил, чтобы мы приложились ко всем храмовым иконам. Мы приложились. Ко всем. А на следующий день в поликлинике Ваня «прикладывался» со стульев и столов ко всем членам правительства, начиная с Брежнева.

Отец Александр умел совершенно по-особому устраивать детские праздники на Рождество и Пасху: сам рассказывал, что лучше сделать, кого кем нарядить, давал сценарии простых детских спектаклей, приносил пожелтевшие сборники старинных стихов, откуда можно было выписать всё, что угодно. Он делал с ребятами ясли для Младенца Христа, волхвов, пастухов. Во всей подготовке и в самих спектаклях активное участие принимали мои папа и мама. Папа был незаменимым Дедом Морозом, а мама всегда почему-то украинским парубком в кубанке и с усами.

Очень интересно проходили праздники, когда мы, взрослые, у которых были дети младшего школьного возраста, объединялись в «малые группы». Каждый ребёнок был занят согласно его способностям и возможностям. До сего дня у нас в доме на Рождество достаётся из шкафа вертеп (повёрнутая на бок большая коробка от печенья). В вертепе все фигурки вырезал и покрасил Алёша Ерёмин, а овечек, ослика и вола слепил из пластилина мой Ваня. А ещё Алёша со своим папой Андреем Ерёминым сделали большую рождественскую звезду из листа ватманской бумаги. Потом полтора десятка лет эта звезда и этот вертеп украшали мой класс в музыкальной школе в Сокольниках по два месяца в году: ставился вертеп 1 декабря, а убирался 1 февраля. Многие мои школьники делали к вертепу свои дополнения: лепили зверей, приносили маленькие ёлочки, вырезали цветные звёзды. Когда я ушла на пенсию, взяла вертеп с собой.

Андрей Ерёмин с сыном Алёшей

Я думаю, что детские праздники хорошо помнят и Олег Степурко, и Володя Ерохин, и Володя Шишкарёв, писавшие для них музыку. И Карина Черняк, которая устраивала их для своих и приходских детей. Песню Володи Шишкарёва «В ночном саду» пело десять поколений моих школьников. И называли её все «Гимн Рождества». Только было это уже позже.

«В ночном саду». Нина Фортунатова, Коленька Ясинский и Володя Шишкарёв. Рождество 1990 г.

Переписка

Особенно интенсивная переписка с отцом Александром началась, когда я из-за занятости на работе стала редко ездить в Новую Деревню. Дело в том, что отец Александр сам благословил меня начать работу на клиросе постоянно (а не когда могу) и отправил через Марию Витальевну Тепнину «на выучку» к её подруге Елене Сергеевне Ильиной, которая трудилась на клиросе в храме св. апостола Филиппа на Арбате. Настоятелем храма был друг моих родителей отец Василий Серебренников, раньше известный врач. Сначала он принял меня как дочку друзей, а потом, узнав, что я от отца Александра Меня, очень обрадовался, сказав, что любит и уважает его, ценит его книги и проповеди.

Так я попала на Арбат, под крыло отца Василия и Елены Сергеевны. На Арбат, который на 17 лет стал моим постоянным местом молитвы и служения. Нагрузка для меня была большая, так как я работала в музыкальной школе в Сокольниках и это было моей основной специальностью. А осваивать церковное пение мне пришлось «со слуха»: всё, что напоёт мне Елена Сергеевна, я писала, как музыкальный диктант. Учебников и нот в 70-е годы не было, а те, у кого они были, не торопились делиться с другими. Но если что-то нотное вдруг попадало в руки — надо было за ночь успеть переписать. Репертуар правого хора вообще никто в руки не давал, а репертуар левого был представлен жёлтыми рукописными нотами начала века, вдоль и поперёк подклеенными самой Еленой Сергеевной. И я взялась переписывать всю библиотеку от руки, так как на старых нотах плохо было видно, а хор пел по слуху.

Храм Филиппа Апостола за Арбатскими воротами

Протоиерей Василий Серебренников Начало 1960-х гг.

Елена Сергеевна Ильина

Выходных у меня не было: либо школьный день, либо храмовый. А в храме служить нужно было 42 службы (утро, вечер, ранние литургии и праздники). Конечно, на многие службы я брала с собой Ваню, и он очень уставал от них. Он мне потом говорил, что в детстве видел только юбки бабушек в храме.

К отцу Александру я попадала только в каникулы, когда самой не нужно было на работу в школу. В это время я старалась приехать к нему с Ванечкой домой в Семхоз. Суббота и воскресенье всегда были служебными днями на Арбате, значит, и в каникулы в Новую Деревню я попадала только в среду, и то не всегда. Поэтому появление в 70-е годы в Новой Деревне очень многих людей, теперь знаменитых, прошло для меня «по касательной».

О Александр стоит точно на том месте, где теперь его могила. 1970-е гг.

Новая Деревня. Церковный домик при Сретенском храме. Кабинет о. Александра, 1975 г.

Например, в письме отец Александр просит найти работу (переводы) для женщины с дочкой. Женщина одинокая и очень нуждается. Знает языки. Переводы нашли через папу. И только спустя долгое время я узнаю, что это Зоя Афанасьевна Масленникова, уже давно не последний человек в приходе. Потом батюшка просит оказать внимание и помочь женщине-математику, которая хочет петь. Я очень смущена и пробую провести первое и единственное занятие в домике, напевая гласы «по Елене Сергеевне», и даже черчу ей и тёте Клаве (Клавдии Антоновне) нотный стан. Так как бумаги не хватает, черчу его на земле у лавочки под берёзой. Потом иду к отцу Александру и в отчаянии говорю: «Как же учить, если они нот не знают, а я в следующий раз приеду только в осенние каникулы?» — а было лето. «Ничего, ничего, кто ищет, тот всегда найдёт», — ответил отец Александр. И правда, через некоторое время не я Соню, а Соня Рукова приехала на Арбат учить меня уставу.

Зоя Афанасьевна, её дочь Даша, внуки Ника, Кирилл и Юра Пастернак

А однажды я приехала в весенние каникулы с Ваней, был Великий пост. И слышу ещё от калитки чтение Апостола, да так громко! Ну, думаю, пока меня нет — тут сибирский медведь появился, а я не знаю. Входим, и правда: огромный, шевелюра богатейшая, голос — три Шаляпина. «Кто это?» — спрашиваю. «А это наш новый алтарник, ты что, не знаешь?» Так я первый раз увидела Володю (теперь отца Владимира) Архипова.

Отец Владимир Архипов

Зоя Афанасьевна и отец Александр Мень

Крестины. Болезнь Мити

Самая яркая примета того времени, середины и конца 70-х годов, это то, что все хотели креститься, непременно «тайно» и непременно у отца Александра. Так я обросла крестниками, которых крестили либо в домике, либо в храме в неслужебные дни, либо у меня дома, либо дома у тех, кто крестился. Теперь крестников уже 96, а раньше отец Александр смеялся, мол, у вас их, как апостолов, «от 70-ти». А ещё шутил: «Как они у вас все в сердце помещаются? Что у вас там — общежитие?»

Разумеется, большую часть крестин не фотографировали. Либо фотографировали одного отца Александра. И мелко подписывали: «Крестины Володи Б. на Центральной». Теперь ясно, что это был Володя Борзенко в доме у Зои Афанасьевны Масленниковой.

Но одни крестины (хотя и не самый их момент, а минутой позже) остались у меня «на память». Если быть совсем точной, то это было не в конце 70-х, а в самом начале 80-х. Это крестины Данечки Борисова, сына Лиды Мурановой. Счастливые крёстные, Владимир Файнберг и я, смотрим на о. Александра и Лиду Муранову. А фотографировал муж Лиды Саша Борисов.

Лида Муранова

То ли в шутку, то ли всерьёз о. Александр, бывало, спрашивал восприемников: «А не собрались ли вы, дорогие, часом сами пожениться? Крёстным это возбраняется».

Счастливые крестные с крестником

Когда батюшка не мог сам крестить по каким-либо причинам, он говорил, куда и к кому надо ехать, назначал день и час.

о. Владимир Бороздинов с матушкой Надеждой. 2007 г.

Таким образом, многих моих крестников крестил отец Николай Ведерников, отец Николай Педашенко и отец Владимир Бороздинов. Другие дети были крещены в храме на Арбате, в храме в Николо-Трубецком, где я тоже некоторое время служила. И крестников получилось очень много. Недаром Валентин Серебряков в своём поздравлении на мой 60-летний юбилей написал:

Крестник Митя

о. Николай Педашенко

Крестники вошли в мою жизнь, в моё сердце. Это не формальные отношения. Это просто очень много родственников, кого любишь, за кого молишься, кому помогаешь, кого навещаешь, в общем, носишь в душе и в сердце. Много чудес происходит по нашим взаимным молитвам, много радости встречаем вместе, а горе делим пополам. Получается, что крестники — это тоже мои любимые дети. Они занимают самое разное положение и самого разного возраста, от младенцев до глубоких стариков, прошедших войну. И нас объединяет одно: любовь ко Христу и любовь друг к другу.

Крестница Елизавета

Крестники Мариам и Сюзанна Сирикян

Вся семья Пановых и крестники Саша и Андрей

Крестник Илюша

Катя Семененко — одна из первых крестниц Нины

Слева крестник Георгий

Крестница Стелла Ермолаева

Крестник Саша Туев (танцует со своей мамой Людмилой)

Крестница Ольга с мужем и детьми

Крестник герой Великой Отечественной войны Моисей Акимович Пивник, Нина Фортунатова, Виктор Беляев, владыка Сергий

Слева крестник Алёша, справа — Аня

Крестники Катя и Алёша

Я дорогим крестникам посвятила свои простые стихи:

Крестник Женя Гландин, погиб в 19 лет 30.11.2001 г.

В 1976 году у моей сестры Верочки родился сын Дмитрий. Митя! Наконец-то в честь деда Мити, на радость нашей маме. И надо же такому случиться, что ещё в роддоме он смертельно заболел. Сепсис. Боже мой! Что только не передумали мы, стоя у дверей больницы, где каждый день вывешивали на стекло списки умерших детей… Отец Александр молился день и ночь и нам с Верой тоже велел молиться день и ночь. Потом прислал Вере и мне письмо, где объяснял, что эта болезнь не к смерти, а к укреплению нашей веры, для того, чтобы мы очень полюбили этого мальчика.

Митюша поправился, один из немногих. Батюшка служил благодарственный молебен. Митю привезли домой. Была зима, и мы боялись везти его в храм крестить, боялись застудить. Пригласили срочно друга нашей семьи и друга отца Александра — отца Владимира Бороздинова. Он крестил Митю у нас дома в конце февраля 1976 года. Я была крёстной, а крёстным отцом был врач Анатолий Иванович Берестов (теперь известный врач-священник, иеромонах о. Анатолий).

А отец Александр с тех пор Митю иначе, чем «мой Митя», уже не называл.

Дорогая Нина!

Вместе с Вами молюсь: пусть совершится воля Божия. Всё предадим Ему. Мы не знаем, что — добро и что — зло. Пусть наша молитва всегда сопровождается словами «да будет воля Твоя». Это лучший ориентир в жизни. Будем стоять на этом, неотступно молясь. А как Вера? Как она всё это переживает? М. б., всё это дано для того, чтобы в ней родилась любовь к мальчику. Храни Вас Бог.

Ваш прот. А. Мень (1976).

Новые люди

Приезжая раз в месяц в Новую Деревню, я видела всё больше и больше новых людей, которые вели себя совсем как «старые», то есть чувствовали себя около батюшки как дома. Я ни к кому не подходила знакомиться, и только сам батюшка подводил кого-то ко мне или меня к кому-то, если было нужно. Так в моей и Ваниной жизни появилась Оля Ерохина, которая брала Ваню и шла с ним гулять в поле, играла ему на флейте, а я могла всё это время беседовать с отцом Александром.

Оля Ерохина

Потом батюшка познакомил меня с доктором Сашей (причём Саша был в Москве, а мы — в Пушкине). Он на расстоянии лечил меня от тяжёлого радикулита. Владимир Файнберг, с которым мы крестили первенца Лиды Мурановой и с которым меня тоже познакомил отец Александр, обладал теми же способностями. Он быстро «укладывал» Ванечку и снимал мои жуткие боли в спине. С Лидой тоже познакомил батюшка, просил нас никогда не оставлять друг друга, и мы с ней задушевные подруги до сего дня. Её сыновья Даня, Митя и Тимофей дружат с моим Ваней. Меня и Лиду кроме дружбы объединяло ещё общее интересное дело: мы подбирали музыку к слайд-фильмам, которые делал отец Александр.

Конец 1970-х

В Новой Деревне стали появляться молодые учёные, математики, писатели, поэты, художники, музыканты. Я назвала это «лёд тронулся», а если точнее — это было лавинообразное явление. Люди искали Бога, и никто и ничто не могло остановить их. Правда, оставались не все.

Старая гвардия 1970-х. Встреча с Лидой Мурановой на «Маяковской». Москва. 2002 г.

Особенный наплыв пришёлся на середину и конец 80-х — это те, кто уверовал в Бога по книгам отца Александра, по фильмам, по лекциям. Трудно представить себе, что один человек может справиться с таким количеством людей — слушать, исповедовать, читать письма и отвечать на них, крестить, венчать, освящать квартиры и загородные дома, проводить занятия в малых группах, навещать больных дома и в больницах, не только прихожан, но и их родственников… А отец Александр ещё писал книги, делал фильмы, сам их показывал. К тому же никто не снимал с него семейных обязанностей: из Москвы он ехал, всегда нагруженный двумя сумками и рюкзаком. Я нередко после московских встреч шла с ним в ближайший магазин, где он загружался по полной программе…

И самое главное — он служил в храме. Что очень важно, он никогда не занимался политикой. Поэтому никто из многочисленной и разноликой паствы отца Александра не пострадал. Пострадали только те, кто, считая себя умнее его, не слушался его указаний. Кто собирал какие-то свои группы, сам хотел быть лидером. Или те, кто занимался чем-то, что батюшка не благословлял.

Развод

В начале 1976 года я пережила большое потрясение — развод с Николаем.

Отец Александр и отец Всеволод утешали меня в письмах, наставляли и ободряли при встрече. Оба священника переживали вместе со мной этот кризис, как свой собственный. Я осталась с пятилетним Ваней на руках, как мне казалось, совсем одна.

Отец Александр ободрял меня в письмах:

Дорогая Нина!

Что у Вас? Всё ли по-прежнему? А то я уже боюсь новых разломов… Упорно верю, что Господь даст Вам то, что Вам нужно после всех испытаний. Относительно Вашей жизни в дальнейшем, то, что от меня зависит — с радостью сделаю, и Вы будете спокойны, и Ваши близкие. Простите за краткость… Храни Вас Бог.

Ваш прот. А. Мень.

Новая Деревня. 1970-е. Фото В. Андреева

Отец Всеволод Шпиллер писал:

Дорогая о Господе Нина!

Получил Вашу открытку с очень печальным известием. Что могу или мог бы сказать Вам? Ещё одна семья не выдержала испытаний и трудностей — главное духовных — нашего во многих отношениях страшного времени… Ещё одна мать остаётся в одиночестве с ребёнком на руках… А всё-таки не в одиночестве, с Богом, со Христом! Потому что брак расстроился не по Вашей вине. Не всегда в этих обстоятельствах можно говорить о вине, чьей бы то ни было. Иногда же бывают «виновны» оба. Всегда, однако, нужнее всего помощь Божия страдающему. Вы очень страдаете, Вам она нужна. Будем просить у Бога помочь Вам всем во всяком Вашем деле, начинании, во всех Ваших материнских заботах и трудах, в подвижническом попечении о ребёнке. Всегда, как умею, буду молиться о Вас и здесь, и в церкви.

Будьте здоровы и Богом хранимы.

Ваш, о Христе, прот. В. Шпиллер.

Четыре поколения Фортунатовых: бабушка Вера Михайловна, папа Игорь Константинович, дочь Вера Игоревна, внук Дмитрий. Зима 1977 г.

Новая Деревня летом

Летом наша Новая Деревня оживала: многие москвичи с детьми хотели снять здесь дачи, чтобы не ездить из Москвы и быть рядом с батюшкой. Снимали сразу несколько домов: на Центральной — Зоя Афанасьевна, чуть подальше — Мария Витальевна, в конце улицы — Саша и Лена Рябиковы. На Колхозной Володя и Оля Ерохины снимали так называемый певческий домик; недалеко от них, у покойной Галины Александровны, снимала дом Марина Вехова, а на улице Кирова — мы с Ваней. Лёня Василенко снимал дом у «архитекторов» на Серебрянке.

Я решила снимать дом в Новой Деревне, так как в Пушкино к родителям на всё лето приехали Верочка с Митей. Мои мама и папа были рады, что мы с Ваней так близко от них будем жить. Они часто к нам приходили на улицу Кирова. Деньги на дачу дал мне отец Александр. За всё Ванино детство только несколько сезонов нам не удалось жить в Пушкине: или домики были уже все сняты, или я стеснялась сказать, что нет денег. В этих случаях мы жили в Семхозе, через железнодорожную линию от отца Александра, бесплатно, на даче у моей крестницы Ани Любимовой, недалеко от озера. Самой большой привилегией, в сравнении с Новой Деревней, была возможность звонить батюшке от сторожа в любое время, опускать письма непосредственно в его почтовый ящик на калитке, приходить к нему домой. Это было праздником. Тогда домой к батюшке приходили немногие, надо было договариваться по телефону, чтобы застать его дома. От отца Александра мы ехали в Троице-Сергиеву лавру, а оттуда пешком опять к озеру, на Анину дачу. Для детей это было целое путешествие…

С Ваней в Лавре. 1976 г.

В Новой Деревне у батюшки был выбор, куда идти после службы (ведь в домике при храме нельзя было принимать людей или разложить рукопись и т. п.). Появилось семь домов, где можно было назначать встречи, крестить, показывать фильмы, работать с редакторами над рукописью, передавать машинистке работу (чаще всего это была Оля Погарская). Дом Зои Афанасьевны был главным, так как она жила в нём круглый год, и мы называли его «Центральный на Центральной».

Ванечка (в центре) с друзьями. Загорск. 1979 г

А однажды, когда собралось особенно много народу и это могли заметить хозяева наших домиков, отец Александр пошёл со всей большой компанией, таким «крестным ходом», показывать фильм о Христе на квартиру к Фёдору Васильевичу Шорину, на улицу Горького. Я тоже ходила с ним, училась тому, как всё это делается (с проектором и магнитофоном). А после просмотра отец Александр пошёл со мной к моему папе на Оранжерейную.

Из трёх летних месяцев только один был без отца Александра: он всегда уезжал в отпуск подальше. Например, в Коктебель, однако и там его находили наши прихожане либо сопровождали его. Но Деревня не замирала. Люди продолжали сюда ездить, чтобы не было впечатления, что храм опустел. Мы, дачники, ходили на все службы, собирались по домам вместе с детьми, устраивали совместные прогулки. Все разговоры были об отце Александре, о его книгах, письмах, о том, что он кому посоветовал. Мы всем делились друг с другом, и если были какие-то недоразумения и размолвки, шли к Марии Витальевне разбираться. Она была для всех непререкаемым авторитетом.

Мария Витальевна Тепнина

Аня Любимова в саду на даче, где мы жили

Игорь Константинович Фортунатов с Митей и Антоном Белугиным. 1976 г.

Семья о. Александра. Семхоз, 1960-е гг. Фото В. Андреева

Крестины Мити, сына Лиды Мурановой. Соня Рукова — крестная мама

Однажды я увидела у Марии Витальевны мальчика лет шести. Это был Павлик Карпов. Спросила его, откуда он. Говорит, привезли на всё лето из Мурома. Я предложила Марии Витальевне отпустить Павлика ко мне — им с Ваней будет интереснее вместе. Она посомневалась и отпустила. Так в мою семью попал Павлик и десять лет подряд жил только у нас — и в Деревне, и в Москве, до 1986 года. В Москве мне помогали с детьми (брали к себе или водили куда-то) Татьяна Ниловна и Серёжа Каменевы (оба теперь покойные). Каждый вечер мы обязательно смотрели какой-нибудь новый батюшкин фильм. Таким образом, Ваня и Павлик были самыми первыми зрителями и ценителями. Если не было фильма — читали сказку Льюиса.

Отец Александр приносил в портфеле и давал нам каждый раз новую сказку Льюиса, отпечатанную на машинке. Только теперь я узнала, что печатала Оля Неве. Мы знали, что переводит с английского Наталия Трауберг. Ваня и сейчас, уже взрослый, с удовольствием перечитывает эти сказки. И только в переводе Наталии Трауберг, так как считает его самым лучшим. А Павлик Карпов всю жизнь остаётся близким и верным другом Вани.

Конечно же, я водила их в церковь. Летом только в Новую Деревню (или в Лавру), а в Москве — к Илии Обыденному и на Арбат. И всегда на обратном пути оба спрашивали: «А когда к батюшке?» Спрашиваю: вы только что исповедались и причастились, что ещё нужно вам от батюшки? В ответ: у них с батюшкой свои дела, они ни с кем, кроме него, не могут о них говорить.

Чтение Льюиса вошло в нашем доме в традицию. К слову: вот сейчас, в момент, когда я пишу эти строки, позвонил мой сын и с радостью сообщил, что в «России» премьера «Нарнии»; он взял два билета, чтобы показать эту красоту племяннице. Надо было слышать, сколько радости звучало в его голосе!

Уезжая в отпуск, батюшка давал всем какое-либо задание: печатание, редактирование, разбор, правку; дарил подарки в утешение. Особенно часто дарил крестики с камушками и чётки. Чётки делала Маша Дробинская из прозрачных медицинских трубочек, окрашенных йодом. Получались как янтарные. Такие чётки были у отца Александра, у меня и у многих других. Забегая вперёд, скажу, что последним подарком батюшки были тоже чётки. Их он подарил мне 8 сентября 1990 года в своём кабинете, перед поездкой на лекцию «Христианство». Я не могла поехать на лекцию, очень печалилась. Регент не может покинуть свой пост. Отец Александр благословил меня и при благословении положил в мою руку чётки. Подарок-утешение. Так он делал часто — и ни о чём ужасном я тогда не подумала.

Федор Васильевич Шорин

В саду у Ани Любимовой. Ваня, Нина Фортунатова, Саша Хромов. Загорск. 1979.

о. Александр Борисов, о. Александр Мень, Евгений Барабанов

Свадьба Павла Карпова. Павлик и Елена

Оля Неве и Лина Салтыкова

Н. Л. Трауберг

о. Александр венчает дочь Елену с Владимиром Юликовым, Новая Деревня. 1976 г. Фото В. Андреева

Книги и фильмы

К концу 70-х годов появился ксерокс. Он был большой редкостью. Люди, которые имели к нему доступ, были на вес золота. Может быть, ксерокс появился и раньше, но я об этом не знала. Ко мне попадали книги, напечатанные на машинке на папиросной бумаге, какой-нибудь десятый экземпляр. Это было большим счастьем.

Новая Деревня

Много общих друзей оказалось на работе «у ксерокса» — и книжное дело сразу ускорилось. Люба П. печатала «Мастера и Маргариту» и раздавала целыми сумками. Прочитавшие «Мастера и Маргариту» ехали срочно креститься, и Люба, уже для новокрещённых, сумками печатала «Сына Человеческого» и раздавала всем, кто просил. Конечно, разговаривая по телефону, мы с ней Мастера называли ювелиром, а «Сына Человеческого» — Сыном полка. Сейчас в кинотеатрах возможен показ фильма «Страсти Христовы», а вчера по телевидению начался сериал «Мастер и Маргарита». Да разве можно было это представить в те годы!

Нина Фортунатова. Лето 1977 г.

Сегодня все книги, с которых начиналась катехизация, стоят на полках магазинов и церковных лавок, а тогда они выдавались по одной отцом Александром на неделю. Примерно в таком порядке (я была свидетелем): «Камо грядеши», «Фабиола», «Сын Человеческий», Евангелие от Марка, все четыре Евангелия, «Таинство, Слово, Образ» (вначале книга называлась «Небо на земле»), «Записки» Ельчанинова, проповеди митрополита Антония (Блума) на машинке, «Дух, душа, тело» Войно-Ясенецкого. По мере появления своих книг, составивших потом шеститомник, батюшка давал ещё и их: «Истоки религии», «Магизм и единобожие», «У врат молчания» и другие.

Спасо-Прилуцкий монастырь. 1980-е гг.

Я всё переживала, что батюшка мало меня нагружает, другие, мол, делают больше. И наконец мы привезли домой 50-килограммовый рулон, который нужно было разрезать и превратить во множество книг. Это были «Записки» Ельчанинова. Работала я только ночью, старалась не будить ребят. И скоро вместо рулона появилась огромная стопка аккуратно сложенных книг. Следующее задание было — раздать их тем, кто будет креститься или только что крестился, — по списку, а не самовольно, кому попало.

Оранжерейная, 13, куда приходил о. Александр

Вдруг приехал Андрей М. и сказал, что нужно срочно все книги из квартиры убрать, так как у отца Александра и многих его духовных чад начались обыски. Убрать значит убрать. Я это сделать не могла, нужна машина. Но подгонять машину к дому «по адресу» и грузить книги — дело опасное. И я решила: ведь Люба Шевцова под носом у фашистов исполняла все задания, а я что, не смогу? Помню из Фадеева, что Любка выставила на обочину свою «сливочную» ногу — и машина остановилась. Я посмотрела на свои ноги и пришла к выводу, что они вполне «сливочные». Что оставалось? Юбку повыше, каблуки потоньше — и порядок. Я загружала две сумки на молнии, сколько могла поднять, выходила на Тверской бульвар и, выставив вперёд сливочную ногу, останавливала чёрную правительственную «Волгу», что в большом количестве ехали вниз на Арбат. Сбоя не было ни разу. Шофёр грузил сумки в багажник, выгружал, где я просила. Так за 7–8 рейсов я вывезла все свои залежи нарезанных книг, распределив их по арбатским старушкам, которые не были чадами отца Александра, а часть спрятала у себя в храме на Арбате, где лежали мои ноты и книги для службы. Вывезла я книги из дома за один день, а разносить и развозить по указанным людям пришлось ещё очень долго. Причём многие получили «Записки» по другому каналу, и я уже тогда по своему усмотрению раздавала своим взрослым крестникам эти книги.

С фильмами была тоже «ночная» работа. Научившись у батюшки обходиться с проектором и магнитофоном (магнитофоны дарил обычно сам отец Александр, но мне привезла сестра Верочка из Японии), я получила разрешение показывать фильмы в семьях. Уложив Ваню и Павлика (или Ваню и Митю), около десяти вечера я уезжала из дома с сумкой. В сумке аппаратура и один-два фильма. Приезжала в семью, разумеется, предварительно созвонившись, около одиннадцати. Показывала фильмы, на последнем поезде метро успевала домой.

Фильмы отец Александр делал с Лидой Мурановой. Главный — «Иисус из Назарета», потом «Назаретская Дева», «Мать Тереза из Калькутты», «Франциск Ассизский», «Откуда явилось всё это?», «Мученики Уганды» и другие.

…После показа фильмов нужно было к семи утра ехать на Арбат на службу или петь с Еленой Сергеевной, в 9:30, после службы, спешить домой к завтраку детей (вставали они самостоятельно) и весь день быть с ними, а если был рабочий день в музыкальной школе, то ехать в школу (детей я брала с собой, и они сидели на задней парте, лепили, рисовали). Так мне удалось выполнить более ста заказов на фильмы. Узнав о моих подвигах и недосыпании, отец Александр сказал: «Нельзя прожигать жизнь с двух концов, так вы долго не выдержите». И разрешил мне ездить с показами не чаще раза в неделю.

Со временем я отдала все фильмы в нашу воскресную школу, а теперь они опять все вернулись ко мне, так как большинство из них уже появилось на видеокассетах и дисках.

Лето 1989 г.

Арбат. Три благословения

Вспоминая арбатский период служения, думая о том, почему такой большой отрезок времени я там была, почему такие важные события моей жизни произошли именно на Арбате, я со всей ясностью понимаю: на это служение мне было сразу три благословения. Первое — от о. Валериана Кречетова, который прислал ко мне домой в Пушкино, на Оранжерейную улицу к папе, о. Василия Бабурина и его матушку Ларису. Они были очень молоды и только начинали своё служение. о. Валериан, зная, что я музыкант, посоветовал им ехать прямо ко мне и пригласить служить вместе, то есть петь с матушкой Ларисой на клиросе. Ещё — благословение о. Александра Меня и его просьба хорошо освоить клиросное пение и всему научиться на Арбате у Елены Сергеевны Ильиной.

Третье благословение было от о. Василия Серебренникова, настоятеля храма св. ап. Филиппа в Аксаковском переулке на Арбате (теперь Филипповский переулок).

Протоиерей Александр Мень

Христос воскрес! Новая Деревня. Наш алтарь

Господь поставил меня на это место, чтобы я узнала церковную жизнь изнутри, чтобы близко узнала христиан старой закалки, таких, как настоятель о. Василий, регент Елена Сергеевна, алтарник Сергей Саркисов, священник Владимир Фролов, которые были уже давно в Церкви и многое перенесли. Кроме них на клиросе Арбата я встретила много замечательных людей разных специальностей, объединённых крепкой верой, стремлением к Богу, радостью служения Ему. Все, кого сейчас вспоминаю, стали священниками, регентами, преподавателями воскресных школ и богословских институтов, певчими московских храмов.

Слева — о. Сергий Саркисов, справа — о. Евгений

Валерий Павлович Ларичев — тогда врач, очень многим помогавший, не пропускал ни одной службы, ни одного праздника. Со временем стал священником. Занимается больными людьми, имеет свою общину, теперь игумен. Огромными тиражами расходятся кассеты и диски, где он читает Новый Завет. Его покойная жена Маргарита своей верой и доверием к Богу укрепляла нас, а своим нежным высоким голосом украшала наши службы. Она везде следовала за своим мужем, и когда Валерий Павлович стал священником и получил приход, Маргарита оставила работу в миру и была первой помощницей о. Валерию во всём: шила облачения (помню, на священническое облачение мужа она распустила все свои бусы), пела на клиросе, вникала во все хозяйственные вопросы, быстро разрешая их. Маргарита почти всегда находилась в храме, отлучалась лишь на короткое время. И умерла она в храме — внезапно, от сердечного приступа, и похоронена около своего храма, что в Ямах, во имя свв. мучеников Флора и Лавра.

Ещё когда о. Валерий был врачом, он встречался с о. Александром у меня на Трёхпрудном, и они вместе помогали людям — один как врач, другой как священник. И после рукоположения о. Валерию достались облачения о. Александра. Он сам приезжал за ними в Новую Деревню.

Арбатское братство. Храм свв. муч. Флора и Лавра в селе Старый Ям Домодедовского р-на. Третий слева в нижнем ряду игумен Валерий Ларичев, первая (стоит) во втором ряду матушка Маргарита Ларичева.

Другой врач, Алёша Бабурин, теперь тоже священник и тоже работает с больными людьми, его община известна и здесь, и за границей. Володя Семёнов, ныне игумен Кирилл, был очень дружен с нашей семьёй, особенно с моим отцом. Саша Попов и Андрюша Васильев, Серёжа Саркисов и алтарник Женя стали хорошими священниками; Серёжа Кривобоков и Володя Чугреев — знаменитыми регентами; Таня Соловьёва, без которой не начинали службу наши арбатские батюшки, — солисткой и певчей в Казанском соборе; Вера Сидралёва и Нина Логинова — регентами и певчими. Саша Локшин — чудный бас, украшение хоров…

Храм в Ромашково. Второй слева игумен Валерий Ларичев, третий слева о. Алексий Бабурин (настоятель храма)

Таня Соловьёва пришла в храм на Арбате в самом начале 80-х годов, ещё при жизни моей мамы. Обладая уникальной памятью и редким голосом, она быстро освоила церковное пение. У неё было двое детей-близнецов. Растила она их одна, поэтому, чтобы заработать деньги, она брала очень много служб, часто, как и я, по 42 службы в месяц. Кроме этого, «в миру» она работала на двух ставках. Она пела всегда. И если вдруг заболевала, то её отсутствие было слишком заметно. Отец Николай Запорожец даже шутил: «Ну что, Тани нет, и храм закрывать, что ли?» Впоследствии отец Александр Мень лично мне говорил в Новой Деревне: «Какой голос дал Бог Татьяне! Когда она поёт — я просто на небе. Да, да, это небо на земле!» И я старалась найти для Тани хорошие партии соло.

Арбат. Слева Сергей Саркисов (алтарник), справа Виктор Беляев и Лариса Мухина. 1985 г.

Вера Сидралёва была моей ученицей и дочерью моих близких друзей. Когда она закончила музыкальное училище, я пригласила её учиться пению на Арбат. Она жила недалеко, у Никитских ворот, и недавно (это был 1978 год) вышла замуж. Училась она, как и я когда-то, «со слуха», уставу выучилась очень быстро и вскоре сама стала регентом. Родив подряд двоих детей, она не оставила храма, работала регентом и певчей во многих церквах Москвы. Сейчас уже долгое время служит вместе с о. Валерием Ларичевым.

Три регента. Нина Фортунатова, Елена Сергеевна Ильина, Вера Сидралёва. 1978 г.

Нина Логинова вышла замуж в нашем храме, здесь её венчал о. Сергий Поляков; у неё тоже двое детей, и тоже, как Вера, она после их рождения ни на день не оставила храма. Мы поражались её стойкости и мужеству: она служила всенощную под Сретение, сидя на табуреточке, после всенощной её отвезли в роддом, а уже в воскресенье она опять была на службе. Только эти три-четыре дня и пропустила. Нина могла петь любым голосом, имея безупречный слух, могла вступить в любую партию с любого места. До сего дня Нина Петровна — бессменный регент правого хора в храме ап. Филиппа на Арбате.

Саша Попов (о. Александр Попов). 40 дней о. Федору. 2000 г.

Нина Логинова, регент

…Тогда, в конце 70-х, мы были молоды, 20–30 лет, все учились и работали «в миру», и мне не приходило в голову, что вот эти люди и есть духовное будущее России. Мы ничем вроде бы не отличались от других, влюблялись, женились, растили детей, но что-то было иное: мы были в храме, мы застали старое поколение, что-то таинственным образом входило в нас при общении с этими людьми. На Арбат проникали невидимые нити из Новой Деревни: я привозила книги о. Александра, многим показывала фильмы; приезжала на клирос Соня Рукова, которая тоже подружилась с Еленой Сергеевной и многими певчими; приезжали Наташа Мидлер, Нора Лихачёва, Андрей Ерёмин. Все они хорошо знали службу, вставали к нам на клирос, помогали. Наташа Мидлер с её безупречным художественным вкусом старалась нас хорошо одеть, на большие и ответственные службы шила нам красивые наряды. Она и её мама Ольга Петровна сшили мне на Пасху красную блузку и украсили её потрясающей вышивкой. Они делали облачения и для о. Александра. Уникальные вышивки и аппликации на церковных одеждах батюшки выполнены их золотыми руками.

Вера Сидралева и о. Николай Запорожец

На Арбате крестились многие мои крестники и родственники. Анциферовы, старинные друзья нашей семьи, почти родственники, крестили своего сына. Здесь приняли таинство мои крестники — замечательный врач и близкий друг Валерий Кенин, покойная Елена Цесаркина… Арбатские батюшки с пониманием относились к моим многочисленным просьбам о крестинах, ни разу не отказали. Настоятель о. Василий был очень внимателен к хору и ко всем нам, дарил нам подарки к дню Ангела, к Рождеству и Пасхе. Чаще всего наши, клиросные требы исполняли молодые тогда священники Николай Запорожец и Сергий Поляков — у них времени было побольше.

Арбат, храм св. ал. Филиппа. Квартет: Аня Морозова (альт), Таня Соловьева (сопрано), регент Нина Фортунатова (2-е сопрано), Саша Локшин (бас). 1980 г.

На Литургию часто приходил папа. После службы мы с ним звали к себе двух-трёх человек и шли пешком. Папа много рассказывал, некоторым доверял свои книги, свои лагерные воспоминания. Такие походы с папой домой стали своего рода продолжением службы, мы их ждали. Потом многих по очереди я стала возить в Новую Деревню к батюшке, но только тех, кто сам хотел или просил. А книги о. Александра читали почти все, как и «Записки» Ельчанинова и проповеди владыки Антония (Блума).

Служит о. Сергий Саркисов

Нина с крестницей Ириной и детьми Ваней и Митей. 1977 г.

Как-то на службе появился у нас на клиросе Женя Кустовский, дирижёр с высшим образованием. Он довольно быстро освоил всю нашу клиросную науку и мог хорошо управлять хором. Помню, он так волновался на патриаршей службе, что, дирижируя, задел рукой лампадку и кого-то облил; но служба прошла великолепно. Сейчас Женя Кустовский — знаменитый регент, директор регентской школы, вся Москва поёт по его нотам, которые он либо сам нашёл и записал, либо сделал хорошие обработки уже известных произведений.

Володя Семенов (игумен Кирилл). Новодевичий монастырь. 1990-е гг.

Столь же необычным, знаменательным было появление на клиросе Сергея Борисовича Богдановского. Биолог с университетским образованием, он был регент Божией милостью. Сергей Борисович знал и устав, и репертуар, и всё церковное пение. Партитуры и партии он сам писал прекрасным почерком и раздавал певчим. Его рукой написаны все праздники церковного года, со словами и нотами. Когда он это успевал, никто не знал. У него была большая семья — сначала трое детей, потом четверо, пятеро, все хозяйственные заботы лежали на нём. Во всём талантливый, он стал потом режиссёром, много успел сделать в кинематографе, писал научные статьи. Батюшку он любил и ездил к нему, хоть и не часто. Сразу после гибели о. Александра он приехал в Новую Деревню с двумя операторами и стал снимать фильм. Это был первый и, наверное, лучший фильм об о. Александре.

Сергей Богдановский

Регент Евгений Кустовский

Сам Сергей скоро тоже умер, в 36 лет, получив травму при защите Белого дома в 91-м году. На месте травмы развился скоротечный рак. Я навещала его часто; исповедь его принял о. Валерий Ларичев. Мы вместе молились и знали, что остались считанные дни. Но приближалось 9 сентября, и пропустить службу в день гибели о. Александра (1992-й, вторая годовщина) было немыслимо. И я с дерзновением попросила у батюшки: «Батюшка, прошу тебя, я еду на твою службу, а Серёжа умирает. Отодвинь его смерть на несколько дней, пока я не вернусь». Я понимала, что просьба почти невыполнимая, но не поехать в Новую Деревню не могла.

о. Сергий Поляков венчает Нину Логинову и Рафаэля Сирикяна

Я уехала, оставив Серёжу на жену и на безутешную его маму. Отслужив 9-го, потом 11-го — Усекновение главы Иоанна Предтечи и 12-го — в день ангела о. Александра, в тот же день и вернулась — 12 сентября.

Брат моего мужа о. Михаил с мамой мон. Евсевией

Оля и Коля Полянские

Серёжа умер 13 сентября. Это было чудом. Мама его сказала, что он спрашивал числа, словно ждал чего-то. Так батюшка после смерти выполнил мою первую просьбу.

А второе чудо было с маленьким Колей Полянским. Мы с Олей и Коленькой ехали вместе из Пушкино, то есть стояли на платформе и ждали электричку. Приехала одна — Коля не хочет садиться. Приехала другая — то же самое, не хочет, и слёзы. А потом говорит: «Вот если дядя машинист возьмёт меня к себе, то я поеду». Мы с Олей в ответ: «Так не бывает, пассажиры должны ехать в вагоне». — «Тогда я не поеду», — отвечает нам Коля. Я начинаю молиться отцу Александру с просьбой помочь. Летит электричка. Александровская. Мы уныло стоим у 1 вагона с зарёванным Колей. Выглядывает машинист и зовёт Колю: «Мальчик, иди ко мне, прокачу до Москвы». Мы ушам своим не поверили. Коленька вскочил в кабину к машинисту, а мы пошли в вагон. Так и доехали.

На Арбате я встретила и своего будущего мужа Виктора Дмитриевича Беляева. Он работал напротив храма, в типографии «Искра революции», и пришёл в храм служить псаломщиком. Жена оставила его с ребёнком, поэтому на службу он часто приходил, как и я, со своим сыном. Прослужив долгое время вместе, мы решили пожениться и помогать друг другу растить детей. Виктор поехал к о. Александру просить благословения на брак (с письмом от меня). Батюшка долго говорил с ним и назначил венчание на 20 января 1986 г.

Нина Фортунатова и Виктор Беляев. 1986 г.

Протоиерей Александр Николаевич Егоров (1927–2000)

о. Василий Бабурин был долгое время диаконом, его никак не продвигали, желая оставить на Арбате его прекрасный голос, украшение храма. Со временем его рукоположили во священника, и он получил приход в Сабурове. А сейчас он настоятель знаменитого храма Всех святых на «Соколе». Жена его, матушка Лариса, после Арбата долго служила регентом правого хора при владыке Ювеналии в Новодевичьем монастыре, а сейчас вместе с мужем на «Соколе».

о. Александр венчает Сережу и Надю Шкуро

Прослеживая путь всех нас с середины 70-х до сегодняшнего времени, я не вспомнила никого, кто бы ушёл из храма, из Церкви, из хора. По Божией милости арбатский храм стал для многих началом служения. Так и хочется спеть вслед за Окуджавой: «Ах, Арбат, мой Арбат, ты — моё призвание…»

Малые группы

В конце 70-х о. Александр стал собирать своих прихожан в малые молитвенные группы. Это было продолжением опыта ныне прославленных Церковью о. Алексея Мечёва и его сына о. Сергия Мечёва. И продолжением опыта о. Серафима Батюкова, который крестил о. Александра, его маму Елену Семёновну и тётю Веру Яковлевну Василевскую. И опыта о. Василия Надеждина, о. Владимира Амбарцумова, о. Георгия Лаврова (ныне прославленных). И о. Всеволода Шпиллера, и владыки Антония (Блума)…

о. Александр с братом Павлом, его женой Тамарой и детьми Мишей и Даней. 1987 г.

о. Александр в те годы первый решился на это ради объединения разросшегося прихода. Мои родители этому ничуть не удивились и говорили, что у них, в 20–30-е гг., было так же, что это способствует более глубокому постижению Евангелия, даёт возможность лучше узнать друг друга и помогать друг другу во всём.

Наташа Ерёмина

Руководителей групп о. Александр готовил сам, группы формировал тоже сам. То есть, говоря современным языком, всё было централизовано, и его рука была всегда на пульсе. Как поётся в песне Володи Шишкарёва, «его тёплые ладони коснулись каждого из нас».

Нина Фортунатова и Лена Тареева. 2003 г.

Меня о. Александр определил в группу Андрея Ерёмина. В ней были три семейные пары — Андрей и Наташа, Олег и Лена, Женя и Валя и три незамужние женщины: Наташа Мидлер, Лена Демидова и я. Одно время с нами были Оля и Серёжа Лёзовы, но потом из-за разногласия с батюшкой отошли.

Наша группа была на редкость дружная. Встречались мы раз в неделю, всегда в разных местах. Старались, чтобы встреча совпала с чьим-то днём рождения или днём ангела, с большими церковными праздниками. Мы никогда не ходили гурьбой, приходили и уходили по одному. Мобильных телефонов тогда не было, все разговоры велись по городскому, часто иносказательно. Чтобы попросить нужную книгу, надо было знать сокращения. Например: «Принеси ТСО» — это значит «Таинство, слово, образ». Или: «Дай „Истоки рек“» — это «Истоки религии». Или: «Захвати „Сына полка“» — это «Сын Человеческий» и т. д. У нас была строгая дисциплина. Андрей не терпел опозданий или внезапных уходов, всё нужно было обговорить с ним заранее.

Мы вдумчиво, медленно изучали Евангелие, стих за стихом. Нужно было хорошо готовиться. Андрей либо Серёжа Лёзов (пока был с нами) делали большие исторические экскурсы на евангельские темы. Потом научились и мы. Андрюша каждому давал задания и сам тщательно проверял. На некоторые занятия приезжал о. Александр и сразу разряжал напряжённую учебную обстановку. Например, читал наизусть «Евгения Онегина» и вдруг замолкал, ожидая, кто продолжит. А мы сидели, уткнувшись в свои тетрадки — мол, задано-то было Евангелие, такой-то стих. Он же продолжал читать с улыбкой, поясняя, что это должен знать каждый. Я тогда начала учить «Онегина», сознавая, что раньше знала только письмо Татьяны. Или вдруг о. Александр начинал рассказывать о недавнем органном концерте в Большом театре, и наши головы никли, потому что никто из нас на нём не был…

Игорь Константинович Фортунатов с внуком Митей. 1981 г.

Словом, батюшка не давал нам «сузиться» до простых занятий. Он приносил с собой свежий воздух, новые книги, в праздники пел нам весёлые песни, аккомпанируя себе на гитаре. И я поняла, что христианство — это полная жизнь, полная всего: света, музыки, молитв, стихов, любви, встреч. о. Александр сам посоветовал мне красиво постричься, делать лёгкий макияж, помог мне красиво одеться и всегда говорил, что мы должны быть красивы для Бога и для ангелов. А то они (ангелы) могут испугаться нашего унылого вида. Увидев на мне сапоги, просившие каши, он дал мне денег на новые. А как он радовался, когда я приехала в Новую Деревню в красной блузке, которую сшила Наташа Мидлер, и стриженная по последней моде!

В молитвенной группе мы всегда говорили о своих нуждах. Батюшка благословил помогать друг другу во всём. Особенно сильно я это ощутила, когда болела и умирала моя мама. Лена Тареева (она врач) почти ежедневно навещала её, брала к себе в больницу, искала все возможные средства, чтобы облегчить её страдания. Наташа Мидлер дежурила около мамы, отпуская меня и сестру Веру на работу. Андрюша забегал перед работой и после работы сделать маме массаж рук. Не говоря уже о батюшке, который приезжал причастить и просто навестить. Кроме этого, Андрюша по благословению о. Александра взял на себя занятия с Ваней по математике и физике, так как я не могла помочь сыну в этих науках. Получилось, что молитвенная группа — это единый организм, одна семья со всеми её радостями, печалями и заботами.

«Друг друга тяготы носите и так исполните закон Христов»[1], — говорил о. Александр.

Сложные вопросы батюшка решал сам, а по поводу других дел говорил и в письмах писал: «Спросите Андрея».

В большие церковные праздники малые группы могли объединяться или ходить в гости друг к другу. Но кроме этого о. Александр давал благословение на помощь другим группам. Например, Марк Вайнер ездил к больному мальчику Косте через всю Москву играть с ним в шахматы, поговорить, утешить его, показать новый фильм о. Александра, дать новые книги. Всё это было моей обязанностью, так как Костя был сыном моей подруги, но я была очень загружена делами. Костю нельзя было бросать, и о. Александр дал мне в помощь Марка. Марк так полюбил его, что ездил к нему около двух лет, до самой смерти Кости.

К нам в группу приходили Черняки, Андрей и Карина, и Архиповы — Володя и Женя. Первый раз Женя пришла к нам с маленьким Илюшкой на руках. Это была Пасха или Рождество. У Ерёминых тоже был маленький Илюшка. Алёша Ерёмин и мой Ваня учились в 1-м или 2-м классе. А мы ходили к Чернякам, тоже на Пасху или на Рождество, и их Миша лежал в одеяле на диване и спал весь праздник (конечно, в другой комнате).

Батюшка в тот день пришёл, как всегда, весёлый. Узнав, что дела на Арбате у меня идут хорошо, смешно пропел:

Все захохотали дружно, громче всех — о. Александр и я.

Просьбой о. Александра ко всем нам было: причащаться вместе. Вы единая семья, говорил он. И если нам это удавалось в Новой Деревне — это был великий праздник. А чтобы поддержать меня, ко мне на Арбат ездили причащаться Наташа Мидлер и Андрей Ерёмин.

Уход Елены Семёновны

Большим грустным событием в нашей общей жизни была смерть мамы о. Александра. Своей небесной улыбкой Елена Семёновна собирала всех нас вокруг церкви и вокруг батюшки. Я часто встречала её у Илии Обыденного, куда забегала к о. Владимиру Смирнову и о. Александру Егорову. Елена Семёновна стояла как свечка, никогда не садилась. Стояла либо перед образом «Нечаянной Радости», либо перед образом Христа, где Он во весь рост, справа от входа. Заходила она и к нам на Арбат, к мощам.

В Пушкине летом Елена Семёновна жила в домике недалеко от храма, и мы заходили к ней пообщаться. Тяжело заболев, она переехала к себе в Москву. Батюшка просил своих чад навещать её, помогать. Сам он тоже ездил часто, сколько мог. Из рассказов батюшки я помню, что Елена Семёновна вдруг зимой попросила арбуз, а когда его добыли, съела крохотный кусочек.

Елена Семеновна с мужем

Похороны Елены Семеновны. Январь 1979 г.

Умерла Елена Семёновна 15 января 1979 г., в день своего любимого святого Серафима Саровского. Отпевали её, конечно, в Новой Деревне и похоронили здесь же, на небольшом кладбище за оградой храма. Очень долго её могила была местом бесед батюшки со своими чадами, так как нельзя было ходить вокруг храма, или зайти в сторожку, или пойти в домик к Евдокии Ивановне на Центральную. Такой поход так и назывался «Пошли к маме». Могилка была приметная, с ангелом, и никто не ошибался, всегда находили, куда идти.

После смерти Елены Семёновны я стала писать о. Александру утешительные письма, на что пришёл ответ:

Дорогая Ниночка! Спасибо за тёплые, сочувственные письма. В целом я не переживал смерть мамы как разлуку. Не было чувства горя, хотя мы с ней были связаны духовно… Её дух был слишком широк для такого дела, как старость…

Таким наставлением батюшка мудро готовил меня к смерти моей мамы.

Новая Деревня. 1985 г.

Мама послужила до конца

Мама заболела внезапно, как бы ревматизмом, стали отказывать руки и ноги. Батюшка, как я уже говорила, принял самое горячее участие: ездил к ней в больницу, потом домой. В день ангела её духовного отца Сергия Мечёва о. Александр соборовал маму. Через три дня, 11 октября 1982 года, мама умерла.

Ухаживать за мамой было легко, она никогда не жаловалась (хотя от боли теряла сознание), за всё благодарила. Только за неделю до смерти ей поставили диагноз: рак костей. Оба внука ухаживали самоотверженно, не говоря уже о папе. Десятилетний Ваня ходил в магазин и всё покупал по списку, очень аккуратно и чётко. А шестилетний Митя один ходил в аптеку на Малую Бронную менять кислородные подушки.

Наташа всё время делала уколы и измеряла давление. Оно вдруг стало стремительно падать. Папа начал читать отходную и весь канон, а мы с Верочкой и Наташей пели громко Пасхальный канон на три голоса. Мама с улыбкой под пение Пасхального канона уходила в вечность. Никто не плакал. Мы обнимали друг друга и продолжали петь. Папа стоял на коленях. Когда мы спели всё, мама отошла. Лицо сразу стало ликом. По квартире разлился запах розы и свежести. Врач, приехавший констатировать смерть, удивился этому запаху и решил, что мы облили маму розовым маслом. Запах розы чувствовался все три дня, что мама лежала дома, был и в храме, даже более сильный.

По совету о. Александра и папы мы поставили маму в храм на всенощную под Покров. Она была в храме весь вечер, ночь и Литургию. Улыбка не сходила с её лица. И аромат розы не исчезал. Люди думали, что от цветов, но цветы были по сезону — астры и хризантемы.

Дома над мамой день и ночь читалась Псалтирь (батюшка прислал людей). Конечно, читали и мы с Верой, и папа, и все члены моей молитвенной группы. Приезжала на несколько часов читать Псалтирь даже Зоя Афанасьевна Масленикова, несмотря на свою большую занятость.

Батюшка приехал проститься в храм, после своей службы, как и Володя Семёнов из Новодевичьего монастыря. На отпевании был весь мой клирос с Арбата и много учителей из музыкальной школы, где я работала… После смерти мамы я со всей ясностью поняла, что молитвенная группа, и клирос Арбата, и мои подруги по работе в школе — это действительно одна большая семья, которую Бог объединил через мамину смерть. В Боге мы неразлучны.

Почти все мои подруги по школе крестились и крестили своих детей. Многие стали ездить к о. Александру. И получилось, что своей смертью мама укрепила веру людей, тем самым послужив Господу до конца.

Отец Александр, Марья Витальевна Тепнина, брат Павел

Смерть папы

Только-только начала налаживаться моя новая семейная жизнь, а горе было уже не за горами. Папа не болел, как мама, долго и тяжело. Папа во всём помогал нам с Верочкой. С Митей он жил, а Ваню часто брал к себе и много занимался с ними. А когда в доме появился сын моего мужа, он и его брал к себе в Строгино, чтобы мальчики не обижались друг на друга.

На Новый, 1987-й год он взял Ваню и Митю в Пушкино и встречал Новый год с ними. Кто же мог подумать, что всё так внезапно и быстро кончится! У него начала сильно болеть голова, потом сердце. Так прошли Рождество и день его рождения, 9 января. Он упал в Пушкине на платформе (хотел ехать к нам). После этого его привезли к Верочке в Строгино на машине. Он умер меньше чем через неделю, вечером 30 января. Верочка была на работе в театре. Папа укрыл Митю на ночь, стал читать Евангелие и вечерние молитвы. Потом встал к Мите и упал. Всё. Десятилетний Митя принял его смерть и сам закрыл ему глаза.

Когда мне позвонили, у меня на нервной почве отнялись ноги и спина. Я позвонила Мише Анциферову, и он тут же, ночью, поехал в Строгино. Как и мой муж Виктор. Три дня папа лежал дома, и всё время друзья во всём помогали и читалась Неусыпающая Псалтирь. Панихиды и литии служились три-четыре раза в день. Володя Семёнов, теперь отец Кирилл, приезжал служить панихиды между своими службами в монастыре.

Лёжа дома, я молилась как могла, и среди молитвы и слёз родилось стихотворение:

Отпевали папу, как и маму, в храме Илии Обыденного, в главном приделе. Отпевал отец Александр Егоров и все священники храма. Меня привезли на машине. Я почти не могла стоять от боли, но держалась, сколько было сил. Рядом со мной у гроба стоял отец Александр Мень. Правым хором управлял Серёжа Богдановский. Кто мог подумать, что пройдёт совсем немного времени — и я буду в 90-м правым хором отпевать самого отца Александра, а в 92-м — Серёжу…

Игорь Константинович и Анна Дмитриевна Фортунатовы. 1973 г.

Был человек, посланный от Бога (Ин. 1:6)

Уйти в вечность отцу Александру было ещё не время: перед смертью ему было дано выйти на Великую Проповедь. Тогда мало кто мог это понять, осмыслить масштаб. Отец Александр открыто вышел к людям: к большим и маленьким, учёным и совсем простым. Первая лекция была в Институте стали 11 мая 1988 года. А потом началось! Школы, вузы, библиотеки, Дома культуры. Это была победа! Всё можно: говорить, проповедовать по радио, по телевизору. «Так, так, — говорила я про себя. — Глаголом жги сердца людей!»

о. Александр Мень. Семхоз, 12 сентября 1988 (89?) г.

Я сообщала всем, кому могла, чтобы люди ходили на лекции, хотелось и батюшку пригласить куда только можно: и в свою родную музыкальную школу, и к своим крестникам, собрав их всех вместе, и в своё Мерзляковское музыкальное училище. Получилось со школой и с училищем. 10 февраля 1989 года отец Александр прочитал замечательную лекцию в моей музыкальной школе № 26 в Сокольниках, о которой потом долго говорили (есть видеофильм «Лекция отца Александра в музыкальной школе»).

Чуть позже его пригласила Лариса Леонидовна Артынова, директор училища. А вечером после лекции она позвонила мне домой: «Это что-то невероятное! Фейерверк! Где и когда твой батюшка читает следующую лекцию?» «Твой батюшка». Вот это да! А раньше на физкультуре крест нужно было прикалывать к лифчику… Но я промолчала. Я увидела плоды много лет спустя, навестив Ларису Леонидовну, ныне покойную, в начале 2001 года: вся комната её была в иконах, сама она — с крестом на шее и покрытой головой, на столе лежали Евангелие, Псалтирь, молитвенник и стопкой — книги отца Александра.

Пророк

Плотное расписание лекций не позволяло позвать отца Александра куда-либо ещё помимо намеченного. Я придумала другое: зная расписание и место, где будет лекция, обзванивала всех, кто живёт поблизости и может дойти пешком или доехать несколько остановок. Таким образом были «охвачены» территории вокруг всех точек, где выступал батюшка. Расписание составлялось на месяц вперёд, иногда дольше, так что я успевала сделать все звонки.

На лекции в «Дукате» у Белорусского вокзала я получила выплаканного мною «Сына Человеческого». Батюшка давал всем, но если бы я не плакала, мне бы не досталось — очередь была длиною в жизнь. И здесь же, на этой лекции, я услышала его утешение: «Вы не обижайтесь, что я со всеми. Я вас всегда вижу. Вы всегда в фокусе… А у вас в кадре должен быть только Христос. Всё остальное — за кадром». Эти слова помогли мне выжить после его гибели.

Приглашение в Новую Деревню. Правый хор

Совершенно неожиданно для меня отец Александр пригласил наш хор служить в Новую Деревню. Причём письмом. Так и написал: «Я мечтаю, чтобы слева стояла Соня, а справа вы с Виктором». Но получилось это не сразу. Мои певчие были готовы в любой момент «сняться с якоря» и перейти в храм Сретения. И вот в начале сентября 1989 года звонок от Володи Шишкарёва: «Нина, отец ждёт вас. Первая служба — на его именины». Значит, 12 сентября мы должны быть в полном составе на службе. Я приехала пару раз одна, чтобы уладить и уточнить все технические моменты с отцом Александром и старостой Георгием Петровичем Шиловским и казначеем Валентиной Ивановной Рязановой. Оба они всей душой любили отца Александра, поэтому во время переговоров мы хорошо понимали друг друга. Недомолвок не было: сколько служить, в каком составе, кто будет кормить, где отдыхать. Отец Александр сказал мне в шутку: «Вы регент, и не забывайте об этом. От вас будут зависеть службы. А для певческой нагрузки у вас есть певцы, да какие! У регента большая нервная нагрузка. Знаете, у меня в Тарасовке был регент. Отличный. Не пел. И то помер. Так что держитесь». И мы оба засмеялись.

о. Александр. Проповедь через полтора месяца после начала нашей работы в Сретенском храме. 1989 г.

Место для отдыха и ночёвок сразу же предложила прихожанка Галина Александровна Евтушенко, теперь покойная, которая во всём старалась помочь отцу Александру. Мы с мужем сразу «переселились» к ней. У нас были две маленькие комнатки с отдельным входом. Мы умудрялись принимать там своих гостей. Даже с ночёвкой. Словом, дом на Колхозной стал для нас на несколько лет вторым домашним очагом.

Правый хор. Нина Григорьева, Володя Шишкарев, Нина Фортунатова, Виктор Беляев. 1990 г.

Со временем мы решились на обмен московской комнаты на Кутузовском проспекте на Пушкино. Но много лет Галина Александровна принимала нас как родных, а меня и Виктора называла дочкой и сыночком.

Таня Соловьева, Нина Григорьева, Володя Шишкарев. Пасха, 1990 г.

Перешли мы из Москвы к батюшке в полном составе: Виктор, Таня Соловьёва, Ксюша Черенкова. Приехали помочь Серёжа Богдановский и Нина Логинова. Сразу же влились в наш состав Володя Шишкарёв, Володя Ерохин, Нина Григорьева. Недели через три-четыре сам приехал и попросился к нам в хор профессиональный певец, бас Боря Соловьёв.

Правый хор. Слева направо: Таня Соловьева, Наташа Манзиенко, Женя, Нина Фортунатова

Вот так в постоянном составе 7–8 человек мы стали служить в Сретенском храме в режиме работы правого хора. Батюшка терпел наши репетиции в сторожке (несмотря на то что вёл приём людей) и даже в своём кабинете (когда людей не было). Он вникал во все наши проблемы, семейные и рабочие, разрешал наши глупые споры во время репетиций — одной только улыбкой.

Виктор Беляев и Борис Соловьев

А однажды осторожно спросил меня, не можем ли мы хотя бы иногда ездить с ним на его лекции и петь в паузах, когда он должен чуть передохнуть, выпить воды. Я радостно согласилась. Зная нашу занятость «в миру», батюшка всегда спрашивал в воскресенье, когда мы сможем поехать с ним. Помню, что прямо со службы мы из Пушкина ехали с ним на лекцию о Бердяеве на каком-то допотопном драндулете и в Москве нас всё время останавливали.

А «боевым крещением» была служба на престольный праздник Сретения Господня, когда должен был служить владыка Ювеналий. Для этого случая отец Александр дал мне денег на красивую белую блузку и длинную чёрную юбку. И сам подвёл меня в этом новом наряде к владыке. Тот благословил с любовью и не сделал никаких замечаний по службе, хотя это была моя первая самостоятельная архиерейская служба и наверняка были какие-то ошибки. После ласковых расспросов владыка благословил служить на этом приходе, у отца Александра, со словами: «И не оставляйте батюшку своего». Я и не собиралась оставлять, сказала, что готова служить у него до самой смерти. О Боже! До гибели отца оставалось чуть больше полугода…

Сретение Господне. Служит митрополит Ювеналий. Новая Деревня. 1990 г.

А теперь, когда меня спрашивают, почему я до сих пор здесь, я говорю, что отец Александр не явился мне пока, да и владыка Ювеналий тоже пока не отстранил. Жду их указаний.

Служит митрополит Ювеналий. Сретение Господне. 15 февраля 1990 г. Хор: Татьяна Соловьёва — 1-е сопр.; Нина Григорьева — 2-е сопр.; Володя Шишкарёв — тенор; Нина Фортунатова — альт, регент; Виктор Беляев — бас; Борис Соловьёв — бас; протодиакон Сергий Стригунов (ум. 22 декабря 1998 г.)

«Божественный Свет»

Следующей трудной службой после Сретения с владыкой Ювеналием была пасхальная. Я так волновалась, что сидела в сторожке и плакала. Весь хор в 23.30 пошёл в храм, а я всё не могла успокоиться и приводила себя в порядок: пила валокордин и валериану. Вдруг вбегает, как вихрь, мой муж Виктор и уже с порога кричит: «Скорее, скорее, а то не увидишь чуда: вокруг батюшки Божественный свет. Он стоит у Плащаницы, читает канон, а сам светится!» Все мои слёзы как рукой сняло. Захватив с собой красную папку «Пасха», я кинулась за Виктором. Батюшка стоял у Плащаницы и читал канон. Левый хор пел «Волною морскою». А над головой отца Александра было сияние. И сам он светился. И белые одежды его светились неземным Божественным светом. Из житий святых и книг я знала, что это предвестие смерти, но никак не могла смерть совместить с отцом Александром. Служба прошла замечательно. Мы все были как на небе.

День Ангела о. Александра. 12 сентября 1983 г.

«Отче наш…» 1989 г. Фото С. Бессмертного

Хор Новой Деревни

Нас соединил о. Александр

Мы все такие непохожие, с такими разными судьбами, и всё равно мы вместе. И если отец когда-то подвёл ко мне Таню Сагалаеву, Наташу Мидлер, Валентина Михайловича и Зинаиду Григорьевну Серебряковых, Рафу Янкелевича, Галину Александровну Евтушенко, Георгия Петровича и Вику Шиловских, то я понимаю, что это не просто знакомство, а это братство, это его благословение никогда не ссориться и никогда не расставаться, «быть верными до смерти». И если он когда-то, в начале 80-х, соединил людей в молитвенной группе, это братство нерушимо: если один болеет, все страдают, и так до сих пор.

Отец Александр, алтарник Володя Архипов, Соня Рукова. 19 апреля 1987 г. Это фото сделано певчим Володей «Большим», который, увидев горящий дом (по дороге на работу), бросился спасать людей и погиб в огне

И если после гибели отца Александра встали в его хор (он сам нас так называл — «мой хор») Наташа Манзиенко и Миша Смола, я знаю, что это тоже незыблемо: нас соединил батюшка. Наташа пришла из левого хора, где она пела при батюшке, помочь Тане Соловьёвой в трудных произведениях, а Миша встал помочь басам, когда мы в первый год сиротства («безотцовщины», как говорили многие) учили трудные песнопения Великого Поста. Пришли помочь и остались. Уже и Таня Соловьёва ушла из-за внуков, и Боря Соловьёв — по болезни, а они остались, и есть в этом нечто непоколебимое: нас соединил отец Александр.

И когда я прихожу в Фонд его имени к его брату Павлу или вдове Наталье Фёдоровне или иду с проблемами к отцу Александру Борисову, отцу Владимиру Лапшину, я знаю, что меня услышат, что мы родные: нас соединил отец Александр. Иду ли я к Лене Захаровой, Лене Тареевой, Оле Неве, звоню ли Валентину и Зине Серебряковым в любое время суток, я знаю, что помощь будет всегда и во всём: нас соединил отец Александр. А теперь в это братство вошли и молодые мои друзья: Павел и Эмма Серебряковы, Ася Шапкина, Андрюша Гришель (утонул 7 июля 2007 года, спасая детей своих, в реке Оке), Володя Рыбаков, самый светлый мальчик нашего прихода (утонул на Успение 1998 года), Маша Оборина, Юлик Грачёв (отец Иулиан), Алёша Макевнин, Алёша Барашков (отец Алексий), Катя Мельникова, Юля и Маша Гордеевы и много других замечательных людей, к кому я могу обратиться, не боясь ничего, потому что знаю: нас соединил отец Александр.

И придя в «Истину и Жизнь» и увидев Женю Березину, я поняла, что и здесь все родные: нас соединил отец Александр.

Среди необыкновенных событий нашей жизни с батюшкой было открытие 2 сентября 1990 года воскресной школы в Новой Деревне — первой в России. Нужно было найти педагогов, директора, помещение для занятий. Директором отец Александр назначил Валентина Михайловича Серебрякова. И другие кадры он подбирал сам. Это были Соня Рукова, Нора Лихачёва, Володя Шишкарёв, завуч Вита — Виктория Владимировна Баранчеева (она погибла 19 сентября 1991 года). Специализация была такая: Соня — Ветхий и Новый Завет, Нора — постановки к Рождеству, Володя — церковное пение, Таня (Таня Яковлева) — церковнославянский язык. Я спросила, не нужна ли моя помощь, отец Александр сказал: «Потом вольётесь, сейчас занимайтесь только правым хором».

Нина Игоревна Фортунатова и Валентин Михайлович Серебряков. Лето 2005 г.

Подруги. Нина, Валя, Зина 28 августа 2005 г.

Два друга. С Леонидом Василенко (ум. 16 июля 2008 г.)

Павел Мень и Нина Фортунатова. Пасха 2004 г.

Павел Серебряков

Эмма Серебрякова

Юлик Грачёв (теперь о. Иулиан в Чикаго)

Лариса Терентьева, Зина и Валентин Серебряковы, Таня Сагалаева

Нина Фортунатова, Наташа Манзиенко, Катя Стома, Виктор Беляев. Сретение. После литургии. 2004 г.

Михаил Смола и Нина Фортунатова. Новая Деревня. Май 2001 г.

Праздник в Новой Деревне. Виктор, о. Иулиан, Нина, Валентина. Октябрь 2004 г.

К открытию школы готовились все: отец Александр, отец Иоанн, учителя, родители. Батюшка попросил, чтобы мы спели молебен на открытии. Мы, конечно, спели, нарядившись все как один в только что пришедшую из-за рубежа гуманитарную помощь (есть видеокассета «Открытие воскресной школы»). После молебна отец начал беседу с детьми. Вот как он говорил с детьми (цитирую, сокращённо, по тогдашней записи):

«Мы будем говорить с вами о самом важном в жизни. Хотя вы все юные, вы знаете, что человеку суждено умереть, даже маленькие дети об этом думают — что это значит для человека.

Рыбаков Володя (утонул 27 августа 1998 г.)

Слева направо: Виктор Беляев, Михаил Смола, Алеша Макевнин, Андрей Гришель (ум. 7 июля 2007 г.), Наташа Манзиенко, Нина Фортунатова

Вика Шкловская и Нина Фортунатова. Пасха 2005 г.

В гостях у Володи Ерохина. 2004 г.

Христианская вера на эту тайну даёт нам откровение, объясняет людям самое важное: что человек на самом деле не умирает, а уходит в вечность, но не каждый, а тот, кто строит свою жизнь так, как заповедал Господь. Понимаете, можно многого не знать, но это знать надо: что хочет от нас Тот, Кто нас создал, привёл в мир. Это самый большой подарок, который можно сделать человеку, — привести его в жизнь, в мир, где есть радость, труд, цветы и птицы, борьба, и трудности, и испытания. И чтобы стать достойными того, что Он нам дал, надо услышать Его слово. Вот для этого мы с вами и будем собираться.

Крестный ход на Сретение. За о. Иоанном 2-й справа Алёша Барашков (теперь о. Алексей)

Оля Неве, Нина Фортунатова, Лена Тареева, Лена Захарова

Виктор, Валентина, Алексей. Пасха 2004 г.

С того момента, когда вас крестили, Иисус Христос становится вашим личным Другом. Вы можете каждый день обращаться к Нему — это и есть молитва, — когда идёте в школу, когда возвращаетесь домой, когда у вас есть свои трудности, проблемы, когда вам хочется кого-то поблагодарить (в жизни надо быть благодарным). Иисус Христос живёт на земле — невидимо, конечно. Он дал нам указание счастливой жизни. Несчастных вокруг много. Кто несчастен от собственного плохого характера, кто по другим причинам. Христос обещает нам счастье, но только если мы будем такими, как Он заповедовал. Вот об этом мы будем говорить.

Встреча старой гвардии. Слева направо: Нора Лихачева, Соня Рукова, Лида Муранова, Володя Сидоров, Таня Зорина, Алла Сидорова. 2002 г.

Библия — Вечная книга. Я начал её читать, когда мне было шесть лет, и с тех пор всё читаю и нахожу что-то новое. Мы с вами будем углубляться в эту удивительную историю, в это удивительное Слово…»

Воскресная школа им. о. Александра в здании старого деревянного клуба

Юбилей Кати Погребняк

Ася Шапкина

Время испытаний. Юбилей

После похорон мамы я долго не могла прийти в себя. Батюшка видел это и ни на день не оставлял меня в своих мыслях: он либо звонил, либо посылал письма, часто очень коротенькие, но полные внимания и заботы. Как он находил время?! 1982 и 1983 годы были для него самого временем испытаний.

Мидлер Наталья Евгеньевна. 2008 г.

Его начали то и дело вызывать на беседы, потом на допросы на Лубянку. Сам он относился к этому просто и даже часто с юмором, а мы, его чада, очень переживали. Когда он уезжал, мы устраивали общие молитвы, читали вместе Евангелие, Псалтирь. Именно тогда я стала участвовать в молитве по соглашению и видела её поразительное действие. По звонку от Зои Афанасьевны или кого-то из близких мы знали всегда день и час, когда и куда батюшку позвали на «беседу» (читай — допрос, но по телефону этого слова нельзя было произнести). Без всякой мобильной связи мы с неимоверной быстротой узнавали, когда он вошёл на Лубянку и во сколько оттуда вышел. Я думаю, что о батюшке молились все молитвенные группы. Лично я участвовала в молитвах групп Зои Афанасьевны, Сони Руковой и Марка Вайнера, не говоря уже о молитве в своей группе. Мы как бы строили вокруг батюшки невидимую Нерушимую Стену, отдавая всё на волю Божию.

Протоиерей Александр Мень. 1 июля 1987 г.

Сейчас думаю: как же мы не встали такой нерушимой стеной вокруг отца в 90-м? Как мы расслабились, думая, что всё позади? При таком количестве народа, которое собралось вокруг него к 90-му году, можно было организовать поминутное дежурство, чтобы он никогда не оставался один, особенно в пути. Даже «афганцы» предлагали постоянную охрану своими силами. Но батюшка не хотел и бесстрашно шёл везде один.

Причащается Татьяна Вишнепольская. Справа Андрей Еремин. Новая Деревня. Весна 1990 г.

А в начале 80-х он часто соглашался, чтобы кто-то пошёл или поехал с ним. Но в каком-то месте вдруг прощался с провожатым и дальше всё равно шёл один.

Начались обыски в среде близких ему людей. Из дома в дом переносились архивы, письма, книги. Узнав рано утром, что ночью у одного из нас был обыск, я полетела в Деревню, не помня себя от страха. Успев к концу службы, начала отцу шептать, что, мол, сейчас же всё надо вывезти из сторожки, к любой бабушке, не будут же обыскивать всё Пушкино и всю Новую Деревню. Он очень серьёзно ответил, что всё знает и что Володя (родственник) ему сейчас поможет перевезти все книги, машина уже стоит. Немного потаскав нетяжёлые стопки книг в машину, я, успокоенная, поехала в Москву, где обзванивала всех: на даче пожар потушен, ничего не сгорело.

После допроса

Батюшка не унывал, но очень изменился внешне: появились мешки под глазами, седина посеребрила голову, взгляд стал уставшим. На фотографии того времени это хорошо видно.

В ту пору режим посещения Новой Деревни круто изменился: в домик заходить было нельзя, гулять, разговаривая с батюшкой, вокруг храма — нельзя, идти гурьбой к Зое Афанасьевне или к Марии Витальевне — тоже нельзя. Можно было только идти в поле или на могилку к Елене Семёновне и ждать там. Или идти пешком от храма до станции, через поле и Серебрянку — эти походы были чётко расписаны, то есть существовала некоторая очерёдность. Надо было научиться уступать друг другу и не обижаться.

Незаметно подкрался 1985 год, 50-летие отца Александра.

Уже тогда батюшка становился всё больше похож на библейских пророков. Изменился овал лица, другим стало выражение глаз, появилось много седины. «А какой он будет в 70 лет?» — думала я. А в 80? Его надо начинать писать сейчас. Но писать не начали, всё больше фотографировали, а вот Зоя Афанасьевна решилась лепить. Насколько помню, отец Александр долго сопротивлялся, а потом сдался.

Внутренне к юбилею мы стали готовиться задолго, минимум за год. Его день рождения (22 января) и день Ангела (12 сентября) — это были как бы предпразднества. Особенно много гостей приезжало в день Ангела, так как можно было разместиться в саду, где могли бегать дети. В те годы шла большая перестройка внутри дома, не ремонт, а именно перестройка. Кабинет наверху с ломаной крышей, к которому мы все привыкли, решили перенести на первый этаж, начали сооружать то ли пристройку, то ли веранду. Вот на этой веранде, ещё не достроенной, и отмечались дни Ангела в 83–85 годах. Это были праздники с музыкой и пением, со стихами и шутками, и мы видели прежнего отца Александра: он пел, играл на гитаре, со всеми шутил, и прежний огонь был в его глазах. Олег Степурко играл на трубе, выпускались юбилейные стенгазеты — сюрприз для батюшки. (Как сейчас помню, в одной стенгазете была дивная фотография свадьбы Олега Степурко и Люды под названием «Лебёдушка»).

Вышивка. Работа Ларисы Бадогиной

На юбилее в 85-м было очень много народа. Много новых, незнакомых мне людей, и я чувствовала себя одинокой, Все фотографировались с отцом, группой или вдвоём, я же считала неделикатным подойти и попросить сфотографировать нас. Думала, потом, на приходе или дома. И получилось, что нигде. После гибели батюшки я так переживала, что нет ни одного снимка, где мы с ним вместе, что Соня Рукова, не выдержав моих стенаний, подарила мне дивную фотографию отца Александра со своей надписью: «Пусть взгляд и рука отца Александра покоятся на тебе всегда».

Соня Рукова, о. Александр. Новая Деревня. 1988 г.

К своему юбилею, то есть к цифре 50, батюшка относился не очень серьёзно. Да и мы тоже. Мы просто радовались общению с ним, грелись в лучах его любви и заботы, а «настоящий юбилей», например, 75 лет, относили на далёкое потом…

«Часовые любви» сорок лет спустя. Нина Фортунатова с Олегом Степурко и Вера Суворова.

В кабинете о. Александра

Подарки батюшке дарили самые разные: поэты и писатели — свои последние произведения, дети — рисунки и замки из пластилина. Наташа Мидлер и Ольга Петровна сделали потрясающее облачение, достойное музея. Рафа Янкелевич искал какие-нибудь уникальные часы и нашёл накануне дня рождения. Кто-то подарил набор хрустальных бокалов, кто-то — замечательный чайный сервиз, кто-то из девочек вышил к этому дню скатерть. Отец Александр очень любил красивые вещи, всегда радовался подаркам и сам щедро одаривал всех при случае. Он любил дарить часы и светильники. Помню, он послал Рафу накануне моего дня Ангела купить светильник; Рафа купил, повесил, и этот светильник отца Александра светит мне и сейчас.

На даче у Арины Ардашниковой. Июль 1989 г.

Последние дни

В последние дни жизни о. Александр был окружён водоворотом людей: на приход всё время приезжали какие-то делегации, журналисты, писатели, фотографы. Все его куда-то звали, приглашали, увозили, заводили в кабинет и долго там с ним разговаривали, одним словом — просто разрывали отца на части. Приглашали все: институты, школы, радио, телевидение, какие-то бесконечные общества. Почему-то я расслабилась и начала даже думать, что вот она — вершина славы, вот она — победа добра над злом. В общем, вот она — вершина… А на вершине оказался Крест.

Не имея никакой возможности поговорить с отцом помимо исповеди, я как-то вошла в его пустой кабинет, пока он пил чай с Марией Витальевной, и торжественно повесила своё регентское серое шёлковое платье, подарок Иры Волчек, на одну вешалку с его серым костюмом и серой шляпой. Это был мой протест: пусть хоть на вешалке, пусть хоть наша одежда, но я с ним всё равно вместе, хотя у него нет для меня ни одной минуты.

— Что это? — спросил отец, войдя в кабинет.

— Это серый гарнитур такой, правда, красиво? — пролепетала я, покраснев и поняв, что он угадал движение моей души.

— Нет, нет! — сказал он торопливо. — Этот «гарнитур» очень опасен, хоть и красив. Я вам выделю отдельную вешалку, так будет лучше.

Дирижер Евгений Колобов

Видно было, что он расстроен. Чтобы сгладить как-то неудобное положение, я решила его порадовать и стала искать в сумочке пригласительные билеты в Театр Станиславского на кантату «Иоанн Дамаскин», которые передала ему моя сестра Вера. Он и сам мечтал услышать нового дирижёра-гения Евгения Колобова, не раз говорил об этом, и поэтому Вера специально для него взяла пригласительные и билеты на начало сентября 1990 г. (кроме кантаты отец мечтал посмотреть и послушать только что поставленную Колобовым оперу «Пират», и Верочка достала ему билеты в 7-й ряд партера). Вот этот заветный конвертик с билетами я нашла в сумочке и передала ему со словами: «От Верочки по вашей просьбе». Батюшка обрадовался, но почему-то странно сказал: «Наверное, уже не успею…»

Пользуясь редчайшим случаем, что мы были одни, я решилась задать ему давно мучавший меня вопрос: «Батюшка, почему всё так трудно в моей личной жизни? Первый раз не сложилось, второй, третий… И сейчас, Вы знаете, что не всё благополучно. Я так устала…» Отец Александр ответил мгновенно: «Вы хотите счастья в личной жизни? А Христос предлагает Вам Себя. Подумайте об этом». И, видя моё изумлённое лицо, добавил: «Знаете, Ниночка, если бы Вы были счастливы и благополучны, Вы были бы красивой и надменной матроной. И, возможно, осуждали бы других за что-то. А Господь допустил пройти Вам через очень многие грехи и падения, чем избавил Вас от тягчайшего греха — осуждения. Вы теперь никого и ни за что осудить не сможете. Это же победа».

В последние дни батюшка венчал кого-то, осталась дивная фотография. Я смотрела и думала, что он уже как бы не на земле, а парит над… После венчания он сказал редкую по красоте проповедь, но кто же её записывал и кто думал, что она последняя? Осталось только фото, где он стоит у аналоя и говорит, а в руках у него крест.

В последние дни я спросила его, нужно ли мне уходить из школы в Сокольниках, где я работаю, и открыть трудовую книжку здесь, в храме. «Подождите пока», — был ответ. Чего ждать? Начало учебного года, уходить — так сейчас. «Ну, недельку-другую подождите», — непонятно сказал он.

Проповедь после последнего венчания. Новая Деревня. 5 сентября 1990 г.

За неделю до гибели батюшки ко мне обратился Юра Пастернак: о. Александр просит меня быть соавтором Юры в новом нотном альбоме «Осанна». Мы быстро его сделали, и альбом вышел. По этой «Осанне» поют в молитвенных группах и на всех праздниках до сего дня. А Юра Пастернак вошёл в мою жизнь как самый близкий и родной человек. Он и сейчас, когда мы «в разных приходах», всегда интересуется моей жизнью, во всём помогает и выручает из всех сложных ситуаций.

Юра Пастернак и Нина Фортунатова

В последний день, 8 сентября 1990 г., батюшка поехал читать лекцию «Христианство» в московский Дом техники на Волхонке, а я осталась служить всенощную. В первый раз в жизни меня это раздражало, а вовсе не радовало. Я рвалась ехать с ним, но было нельзя, и я так завидовала всем людям, свободным от послушания! При прощании о. Александр обнял меня, поцеловал и подарил чётки. Я осталась служить с девочками одна, без Виктора, — он ещё три дня назад уехал в Струнино на осеннюю огородную кампанию, помогать матери своей, монахине Евсевии, копать картошку. После всенощной я пошла за линию пешком к своей крестнице Стелле Ермолаевой (в крещении Софии). Сгущался какой-то туман, и мне было очень страшно. Немного посидев у Стеллы, я пошла опять пешком через маленький мостик ночевать в Новую Деревню, к Галине Александровне. Спустилась такая кромешная тьма, что я невольно вспомнила слова Булгакова: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла город. Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете». Меня охватил мистический ужас. Нет, не животный ужас, не страх идти одной в темноте, а мистический. Опустилось зло, расширилось, охватило меня всю, и я шла, стараясь вырваться из этого вязкого чёрного зла, и никак не могла.

Венчание. Среда, 5 сентября 1990 г.

Придя к Галине Александровне около десяти часов вечера, я быстро попила с ней чаю и пошла в «свою» комнатку. Там я выставила весь свой походный алтарик и стала молиться. Среди алтарных иконок и любимых святых у меня с собой были фотографии — батюшка, мама и папа. И вот почему-то я поставила батюшку рядом с папой и только в конце молитвы заметила это. Я стала переставлять фото в другой ряд, где живые, но батюшка намертво «прилип» к папиной фотографии, как оказалось потом — из-за кусочка лейкопластыря, который лежал на подоконнике у Галины Александровны, а я его не заметила. Спала я очень плохо и видела ужасный сон: отец Александр принимает у меня роды. Я кричу благим матом, а он терпеливо помогает выйти младенцу, он весь в моей крови, с головы до ног, и я почти не вижу его лица, оно тоже в крови. Так в крике я и проснулась от звука будильника, поставленного на 6. 30. Это было утро девятого сентября; в это время был нанесён удар по голове о. Александра сапёрной лопаткой. Не тревожа Галину Александровну (она на службу просыпалась позже, но всё равно никогда не опаздывала), я поплелась в храм, думая спросить у какой-нибудь сведущей бабульки, что может значить такой странный сон. Но по дороге я никого не встретила и пришла в храм в смятении душевном.

Внутренняя молитва. 1988 г.

Страстное воскресенье

Началась служба, все мои певцы, кроме Виктора, который пропал «на картошке», были в сборе. Отец Иоанн служил Литургию, а батюшка должен был в этот день исповедовать. Предвкушая, что я пойду на исповедь и уж обязательно спрошу про сон, я немного успокоилась.

К «Херувимской» смятение вернулось: о. Александр никогда не опаздывал. Не помня себя от волнения, я провела Литургию, так и не сходив на исповедь. Что с ним случилось? Сердце? Несчастный случай при переходе железной дороги? Или авария в пути?

После Литургии должны были начаться первые занятия в воскресной школе. Разумеется, с ним. Но приняли решение начать без него, ведь пришли все дети, и вместе с родителями, — как им сказать, что занятий не будет? Скажем: заболел, высокая температура (хотя о. Александр и с высокой температурой всегда приезжал служить). В школу пошли все учителя, т. е. Соня Рукова, Володя Шишкарёв, Таня Яковлева, Нора Лихачёва, Виктория Владимировна, ныне покойная, завуч, и директор Валентин Михайлович Серебряков. Занятия начались. Я бегала в школу — деревенский деревянный клуб за прудиком — из храма, а Валентин Михайлович из школы в храм, и ровно у пруда мы с ним встретились раза три-четыре, молча, одними глазами говоря, что ничего нового нет.

0. Александр по дороге в храм

Потом я пришла в домик и по привычке спросила у Андрея Ерёмина: «Можно, я поеду в Семхоз и всё узнаю?» О, лучше бы я ничего не спрашивала, а уехала, как многие, на любой попутке или на электричке! Андрей почему-то сказал, что ехать нельзя и все должны быть на своих местах, что очень важна сейчас дисциплина, а не эмоции. Я не смела ему противоречить, так как он был ведущим моей молитвенной группы. Но сколько раз потом я пожалела об этом — о своём послушании! Если бы я его не послушалась, я бы поехала, как Ада Михайловна или как Алик Зорин, и могла бы собрать его кровь — собрать пропитанный кровью песок. А если бы ещё раньше, как подсказывало сердце, то успела бы и его найти у калитки. Боже, Боже! Надо слушать только своё сердце!

Тихо ненавидя Андрея и «послушание» (и кто его придумал?), я опять побрела в воскресную школу. Снова встретив директора, я отчаянно его обняла и спросила: «Что делать?» «Наше дело — трудиться сейчас», — ответил он. «Ещё один сухарь на мою голову», — подумала я, имея в виду его и Андрея. Вернувшись в садик у храма, я увидела милицию, которая спрашивала, когда мы в последний раз видели о. Александра. Это было уже около часу дня. Многие сказали, что видели вчера, на лекции «Христианство», а я прошептала, что перед отъездом на лекцию, здесь. Я всё поняла. И окаменела. Не верила своим чувствам и интуиции. Гнала их прочь.

Около четырёх часов приехали о. Александр Борисов и Наталья Фёдоровна. Я не подошла. Подошёл ко мне белый как полотно о. Иоанн и сказал, что нужно сейчас служить панихиду по отцу Александру. Его убили.

о. Иоанн, настоятель Сретенского храма в Новой Деревне

Панихиду служили как во сне. Я ничего не понимала.

Не помню, когда привезли его самого. Мне показалось, что на каком-то старом грузовике. Поставили у калитки. С открытым лицом. И можно было смотреть, сколько угодно. Но, как у Пастернака: «Ничего не вижу из-за слёз…» Я ничего не видела, только плакала, временами кричала, как раненая птица, сама пугаясь своего крика, потом утихала и опять плакала. В небе мне виделся крест с картины Сальвадора Дали. Начинали читать Псалтирь и Евангелие, я ничего не могла. Зоя Афанасьевна хотела лепить посмертный слепок. А я двигалась как во сне, с трудом вспомнив, что нужно сообщить Виктору. Была уже ночь, и я на последней электричке поехала в Струнино. Там, оказавшись в чёрном тумане после отхода поезда, еле нашла дом матушки Евсевии.

Матушка Евсевия

Утром 10 сентября на ранней электричке мы поехали в Пушкино. Вышли в Семхозе и пошли к батюшке. Земля у калитки была чёрная от его крови. Мы зашли в дом, спросили у Натальи Фёдоровны расписание похорон, посидели у него в кабинете, всё не веря случившемуся, и поехали в Новую Деревню — надо было служить всенощную под Усекновение главы Иоанна Предтечи и Парастас по отцу Александру. Всё прошло как во сне. Потом рыли могилу у алтаря. Рыли все свои, никого не нанимали. Рыли и плакали. Рыл и мой муж Виктор.

Служба на месте убийства о. Александра

Похорон я не помню. Служила с правым хором по полному чину и Литургию, и отпевание. Я столько выпила таблеток, что окаменела и только иногда вскрикивала. Тогда кто-то гладил мои руки и говорил, какое сейчас место в службе. Когда его опускали, я хотела опуститься вместе с ним и там навсегда остаться.

На месте убийства: Виктор Беляев, Митя и Нина Фортунатовы, Вика Шиловская, Володя Шишкарёв

Две пары: Кузнецовы Люба и Володя, Нина Фортунатова и Виктор Беляев. Место убийства

Я позвонила в школу и сказала Елизавете Юрьевне Вагшуль, что никогда больше не выйду на работу. На похороны из моей школы приехала Инесса Вениаминовна Антыпко, и я помню её тёплые руки. Народу было несколько тысяч. И над всем этим я видела отца Александра — как бы в небе. А потом стала видеть и чувствовать его в алтаре. И только это спасло меня от отчаяния. Ведь явился же отец Всеволод Шпиллер Патриарху Пимену в алтаре 7 февраля 1984 года во время службы и даже говорил с ним! И я знаю, что у нас в алтаре каждую Литургию невидимо сослужит отец Александр.

Потом

Потом, на 9-й день, 17 сентября, батюшка пришёл ко мне. Домой. В спальню, где когда-то лежала и умирала мама, а теперь живу я. Сначала я услышала, как хлопнула дверь подъезда, потом открылась дверь квартиры, и движение воздуха из форточки (получился сквозняк) сбросило мои ноты с пюпитра пианино в гостиной. Я была в дальней комнате, сидела в кресле и читала Евангелие за батюшку. Он появился на пороге моей комнаты, очень большой, во всю высоту моей спальни (старый дом 1928 года имеет высоту комнат около 5 метров). Всё облачение его развевалось от ветра, так как он стоял на самом сквозняке. Облачение светилось, как тогда на Пасху 15 апреля 1990 года, а глаза были огненного пророка. Я испугалась (хотя теперь не понимаю почему). Перекрестив его (не привидение ли это) и себя три раза, я просила со слезами не подходить ко мне, так как я боюсь. Он улыбнулся и благословил меня с порога. Потом перекрестился на иконы в красном углу (среди них висела уже его фотография, где он сидит в своём кабинете) и медленно пошёл к входной двери. Я понимала, что обидела его, но преодолеть свой страх не могла. Так же в обратном порядке хлопнула входная дверь, а потом дверь парадного. Я вжалась в своё огромное (сталинских времён) кресло, как у Лены с Олегом, и долго сидела без движения. Больше ко мне наяву он никогда не приходил — только во сне.

Похороны о. Александра. На трубе играет гимн Олег Степурко

о. Александр Борисов

Потом Павел Мень отдал мне последнее письмо о. Александра. Его нашли на столе в его кабинете — письмо моему сыну Ване, датированное восьмым сентября. Значит, он писал его между Литургией и отъездом на лекцию «Христианство».

Потом было много вечеров памяти, и на всех выступали очень знаменитые люди. На одном из вечеров потрясающе пел артист Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко Павел Щербинин. Он пел «Благослови, душе моя, Господа» Рахманинова и «Да исправится молитва моя» Чеснокова. Я подумала, что так, наверное, поют на небе и уж это батюшка точно слышит. Дирижёр Евгений Колобов на концерте Дмитрия Хворостовского и Наталии Троицкой в Большом театре поднял всех в зале и просил почтить минутой молчания убиенного протоиерея Александра. С тех пор я всегда молюсь за него (теперь уже за упокой).

Евгений Прокошин

В день памяти о. Александра приехала Ада Михайловна Тимофеева

Павел Щербинин

Концерт памяти о. Александра. Трио: Аркадий, Алексей Кузин и Митя Фортунатов

Потом ко мне попали фотографии из следственного дела. Мне принесла их моя подруга, не говоря, откуда они. В тот момент она, Таня, рисковала — возможно, даже жизнью. Я долго хранила их в другой квартире и в другом подъезде у Зои Тарасовой (боясь обыска у себя). К ней на кухню да ещё в красный угол, за Спасителя, вряд ли кто пошёл бы искать. Потом не выдержала состояния термоса внутри себя и поделилась с Сергеем Бычковым, что у меня вот такое есть. Он попросил их у меня, объяснив, что это надо для правды об отце Александре. Я отдала. С тех пор эти фотографии зажили своей жизнью. Появились публикации в «МК», потом книга «Хроника нераскрытого убийства». Я просила Серёжу вернуть их мне, но он не смог почему-то, дал три копии, и я перестала просить. Фотография, где голова о. Александра лежит в положении головы св. Иоанна Крестителя (как бы на блюде и вся в крови) у меня висит в рамке рядом с иконой усекновенной главы Крестителя, и новые крестники иногда спрашивают, почему две одинаковые иконы висят рядом. Тогда я рассказываю историю одной и другой.

40 дней со дня гибели о. Александра. 18 октября 1990 г.

Художница Лариса Бадогина и Дмитрий Фортунатов

Даниил Мень

Потом художница Лариса Бадогина вышила десятки портретов о. Александра, делала выставки. А я во время страшной тоски всегда приходила к ней, сидела среди его портретов и уходила счастливая. Лариса художественно оформляла и все вечера памяти о. Александра. На этих вечерах много играл мой крестник Александр Ильинский (на трубе) и племянник Дмитрий Фортунатов (на саксофоне). Саша пел ещё в вокальном ансамбле, а Митя играл в инструментальном. Почти на всех вечерах играет на виолончели племянник батюшки Даня Мень — сначала мальчик, потом учащийся музучилища, а теперь уже студент консерватории.

День памяти. 9 сентября 1991 г.

9 сентября 1991 г.

Крестник Саша Ильинский

Ещё помню выступления Лиона Измайлова и пение под гитару Миши Смолы батюшкиным голосом. Но все вечера у меня проходят в таком же тумане, как тот переход от Стеллы к Галине Александровне 8 сентября. Вот уже шестнадцать лет после праздника Успения на меня нападает тоска, я ничего не вижу, не помню, всё делаю машинально. И выхожу из этого состояния после Покрова.

9 сентября 1994 г.

Его воскресная школа

А школа отца Александра Меня продолжала начатое им дело. Не покладая рук трудился Валентин Михайлович Серебряков, собирая кадры, придумывая спектакли, сценарии праздников, расширяя программу обучения. Так были приглашены мой муж Виктор Беляев (церковное чтение), Зина Серебрякова (церковнославянский язык) — надо заметить, что для этого она окончила специальные курсы в Москве. Таня Сагалаева стала читать Ветхий Завет, и на её лекции собирались не только новодеревенские ученики — многие ездили из Москвы. Это был высший пилотаж. Таня читала для взрослых, а для малышей продолжала читать Соня Рукова. Из лекций той и другой получились книги-пособия.

Наташа Мидлер читала историю иконописи, и это было нечто необыкновенное. Туда вплеталась и история Церкви, и литургика. На её уроки ходили толпами, так же, как к Тане Сагалаевой. Надо сказать, что Наташа Мидлер ездила в Новую Деревню из Дмитрова и дорога в один конец занимала у неё более трёх часов. Сейчас она ослепла и нуждается в операции на оба глаза. Молю Господа и отца Александра, чтобы нашлись люди помочь ей с операцией.

Малышовые группы Валентин Михайлович после смерти Виты (Виктории Владимировны) поручил Любе Кузнецовой. Она вырезала с ними из бумаги ангелов, учила первые молитвы, в сказочной форме рассказывала Евангелие и жития святых.

Меня пригласили вести церковное пение. А потом В. М. Серебряков предложил нам с Соней Руковой создать учебник церковного пения. Мы работали над ним три года, его одобрил в отделе катехизации Московской Патриархии отец Иоанн Экономцев, и он вышел в 1999 г. под названием «Беседы о церковном пении».

Воскресная школа о. Александра. Преподаватели и старшие ученики

Хоровая группа воскресной школы

Хор воскресной школы

Пасха в воскресной школе

В воскресной школе главные события — Рождество и Пасха. К этим праздникам мы особенно готовились, они всегда проходили ярко и красочно и в старом деревенском клубе, и в здании института, а потом — в новой крестильне, которую построили рядом со Сретенской церковью по желанию о. Александра и почти по его проекту. Крестильня со временем заживёт своей обособленной жизнью, но это уже другая история, и историк должен быть другой.

Поэт Григорий Зобин и Нина Фортунатова

Рождество. Поём всем залом

Наши праздники

Батюшка любил праздники и учил нас проводить их вместе и радоваться им. Он устраивал праздники у себя дома, приходил на наши праздники в молитвенные группы, приезжал на наши личные праздники к нам домой. Почти ко всем — на венчание, крестины, день рождения, день ангела, освящение квартиры и даже освящение дома где-нибудь далеко за городом. Например, брату моего мужа он освящал дом в Шатуре, куда ехать на машине два часа, а на поезде — два с половиной. Сам его приезд или приход всегда и для всех был праздником.

У портрета о. Александра в гостях у Вали. Рождество 1999 г.

«Всегда радуйтесь, за всё благодарите»[2], — часто повторял он нам. И после его гибели я стараюсь сохранить этот его завет: позвать к себе, заехать в памятный день по пути, на крайний случай — позвонить. Такое количество крестников, как это всё успеть, как «вписаться» во все расписания рождений, «ангелов» и свадеб? И всегда себе говорю: а нас у отца было ещё больше, несколько сот, и он не обделял своим вниманием никого!

Пасха в Новой деревне

Нина Фортунатова и Таня Ильинская. Рождество 2003 г.

Пасха. Рахманиновский зал консерватории. Играет Юля Казанцева

Троица в Новой Деревне

Особенно люблю я наши церковные праздники, стараюсь пригласить своих родных, крестников, сестёр и братьев из молитвенной группы храма свв. Космы и Дамиана, в общем — всех собрать опять под крыло отца. И праздники у нас получаются радостные и светлые на приходе, весёлые и торжественные в группе и уютные, семейные дома. И везде батюшка с нами, невидимо и видимо: звучит его голос, смотрят его портреты, окружают его фотографии. И я думаю: как это всё может быть, если столько лет уже прошло?

Венчание Павла Серебрякова (сын директора воскресной школы им. о. А. Меня). Новая Деревня. 17.07.1992 г.

Отец Александр научил меня проводить праздник Рождества с людьми, которые ничего о Христе не слышали. Сам он провёл первый такой праздник в Библиотеке иностранной литературы на Рождество 1990 года. Мы пели все рождественские песнопения, какие он просил, а он рассказывал и показывал слайды. С тех пор я сама провела десятки «Рождеств» и с детьми в школе в Сокольниках, и со взрослыми в библиотеке им. Лавренёва, и в воскресной школе его имени. Это всегда было торжествующее Рождество!

22 января — день рождения о. Александра

Пасха в крестильне. Нина Фортунатова, играет Лев России, сидит Молодаша (спиной)

Крестильня

Рождество в библиотеке им. Лавренёва

Рождество в библиотеке им. Лавренёва

Рождество в библиотеке им. Лавренёва

Рождество в музыкальной школе № 26: Лена и Володя Шишкарёвы, Нина Фортунатова, Наталья Панова, Катя Малышева, Ира Варламова

А ещё по молитвам батюшки у нас было много интересных поездок. Особенно запомнилась одна из первых, в 1991 году, в Польшу, к Ченстоховской Божьей Матери. Я собрала и отправила в эту поездку почти всех своих крестников и почти весь учительский состав моей музыкальной школы. Список, с которым с ходила по всем инстанциям, был на 120 человек. Это было моё служение, так как сама я не могла поехать. Я молилась и надеялась на катехизацию и чудо через икону Божьей Матери. И была услышана: многие поехали из любопытства (только что открылся железный занавес), а приехали верующими людьми.

Рождество в музыкальной школе в Сокольниках

День памяти о. Александра

День памяти о. Александра

Место убийства

Крест на могиле

Надо жить!!!

И сколько нам отпущено жить ещё без отца Александра? Чего он хочет от нас? Что он нам доверил? Шестнадцать лет я еду каждое воскресенье в Новую Деревню и стараюсь понять это: он доверил клирос и хор, людей, которые едут из Москвы и поют бесплатно, мир на приходе; он доверил работу в Высоко-Петровском монастыре и помощь ближним; он доверил наши семьи и просил удержаться в них; он доверил себя самого и свою самую сокровенную молитву, свидетелем которой был Володя Файнберг:

Прощаясь в своих воспоминаниях с батюшкой, я повторю название романа о. Иоанна Экономцева: «До востребования Вечностью», мой дорогой отец, мой батюшка, друг мой, мой Огненный Ангел!

Храм усекновения главы Иоанна Предтечи

Поклонный Крест. Начало тропинки преп. Сергия

Люди уходят

Как быстро летит время! Вот уже нет отца Георгия Чистякова, который дал мне благословение на первое публичное выступление о батюшке несколько лет назад в клубе им. Серафимовича и благословил написать, что помню. Похороны отца Георгия напомнили мне похороны самого отца Александра… Теперь уже никто не обнимет тебя за плечи, не подпрыгнет от радости, тебя увидев. Это могли сделать только они. Огромное стечение народа, те же родные и близкие лица в слезах… Ещё одного светлого пастыря призвал Господь к Себе.

Ушла Зоя Афанасьевна Масленникова, друг отца Александра, столько ему помогавшая. С ней ушла «эпоха Зои». Именно она жила в Новой Деревне зимой и летом, принимая огонь на себя в домике на Центральной, 31. Вела работу с новыми людьми, помогала редактировать книги отца Александра. Более 15 лет несла она вахту около храма Сретения Господня.

Утонул Сергей Бессарабский, в Ницце. Сколько он возил отца Александра на лекции и выступления! Сколько помогал ему!

Умер Василий Емельянов в Иерусалиме. Он вместе со своей женой Юной (рано умершей) ставил первые спектакли с батюшкой, писал сценарии. Это тоже была эпоха. «Ключи Царства» до сих пор звучат по радио.

о. Георгий Чистяков

Похороны о. Георгия. Стоит Нина, прощается о. Виктор Григоренко

Похороны о. Георгия

Тала (Наташа) Харитонович

Похороны Зои Афанасьевны

Умерла Наталья Леонидовна Трауберг (инокиня Иоанна), бессменный переводчик, подарившая приходу сказки Льюиса ещё в конце 70-х годов. Великий переводчик, давшая России всего Льюиса, Честертона, Вудхауза и др.

Н. Л. Трауберг

Похороны Н. Л. Трауберг. Фото А. Налетова

Нет с нами Лёни Василенко, который очень давно пришёл к отцу Александру. Вёл молитвенную группу, а потом стал преподавать в Петербургской духовной семинарии, в университете им. о. Александра Меня, в воскресной школе его имени в Новой Деревне.

Леонид Василенко

Людмила Георгиевна Чудновская

Ушли вслед за батюшкой Лев Россин, Наташа Занемонец, Елена Рябикова, Людмила Чудновская, Валерий Гинзбург, Аля Рузер, Женя Сабуров. Первым ушёл Женя Руков, ещё при батюшке. Его отец Александр хоронил и отпевал сам. А потом вслед за старыми кадрами стали уходить и молодые, знавшие о. Александра по книгам, и ученики нашей Воскресной школы: Андрей Гришель, Володя Рыбаков, Оля Масюкова (Латышева).

Андрей Гришель

Оля Масюкова (Латышева)

Последней умерла Наташа Харитонович, которая крестилась на Пасху у о. Александра.

Все уходят, уходят, уходят…

Предсказание

И вот в этих грустных размышлениях я встретилась со своим другом детства Серёжей, от которого услышала, что… отец Александр знал, что его убьют, и знал как: ударом по голове.

Дело было так. У меня потекла раковина на кухне, и я попросила Серёжу, который живёт недалеко, помочь мне. Он пришёл и быстро всё исправил. А потом за чаем рассказал вот что.

В начале 60-х годов его, Серёжу, пригласили на крестины Ванечки Шмелёва, сына академика, лингвиста, Дмитрия Николаевича Шмелёва. Ехать было недалеко, на Мещанскую улицу, и Сергей согласился. Крестить должен был молодой священник, друг семьи. Это был отец Александр. На крестинах присутствовал старенький священник отец Роман. Он был тайный священник, рукоположенный в лагере, куда он попал за веру. Рукоположен епископом, который был тоже осуждён. Жил отец Роман в Коломне и к Шмелёвым приехал в гости на крестины. Отец Роман был прозорливый человек и многое людям говорил наперёд, и хорошее, и плохое. И вот он за 30 лет предсказал отцу Александру его трагическую гибель. Серёжа был потрясён и плакал навзрыд. На что отец Александр сказал ему: «Не надо плакать. Будь мужчиной. На всё воля Божья».

Сквозь слёзы Серёжа возразил: «Давайте помолимся, чтобы это как можно дольше не случилось, чтобы Вам как можно больше успеть сделать добрых и полезных дел». «И написать много полезных и нужных книг», — добавил батюшка с улыбкой. А потом сказал очень серьёзно: «Всё в руках Божиих».

(Ванечка рано погиб. А отец Роман работал после лагеря в миру счетоводом, потом бухгалтером. Умер в 1971 году).

Узнав такую новость от Серёжи, я проживала её целый год, прежде чем решилась написать. Боже мой! Значит, батюшка жил с этим знанием! Какой урок нам всем! Это и мужество, и невероятное доверие Богу, и горячая любовь к Нему! И никогда даже тени печали не пробегало в его глазах — только огонь.

И теперь, зная это, хочется ещё больше трудиться, прося его помощи во всём. Нас очень много, каждый делает своё дело в меру своих сил и талантов: о. Александр Борисов, о. Владимир Лапшин, о. Владимир Архипов окормляют трудные во всех смыслах приходы. Лёля Захарова, Лена Тареева и Алла Сидорова лечат людей. Володя Шишкарёв, Володя Ерохин, Виктор Беляев, Миша Смола, Наташа Манзиенко, я и многие другие служим в храме на клиросе. Соня Рукова ведёт молитвенные и евангельские группы, Володя Файнберг пишет книги, Ерохины Оля и Володя издают журнал, Юра Пастернак и Ира Языкова ведут передачи на радио, Катя Гениева руководит библиотекой, Павел Мень, Нора Лихачёва и Оля Неве издают книги, Оля Полянская и Таня Сагалаева, Гриша Зобин и Алик Зорин пишут стихи, Олег Степурко и Валентин Серебряков создают спектакли, Лида Муранова снимает фильмы… Да разве всех перечислишь? Мы все батюшкины лучи, лучи его огня, его огненного сердца, его любви, которую он вложил в нас. И у нас у всех есть два основных дня в году: 9 сентября и 22 января, день гибели и день рождения батюшки.

Мы все встречаемся, служим в Новой Деревне, едем в Семхоз, идём в дом к отцу, в его кабинет, молимся на могиле и на месте убийства. Перед иконой батюшки, которую написала Оля Полянская, у меня горит лампадка. А перед вышитой иконой, которую вышила Таня Сагалаева, мы молимся на молитвенной группе.

И уже не десятки, а сотни и тысячи людей шепчут слова молитвы: «Святый священномучениче, равноапостольный Александре! Моли Бога о нас!»

На могиле о. Александра 9 сентября

Кабинет отца Александра

У калитки сада о. Александра. Место его смерти. Алёша Крючков, Нина и Луиз-Антонио Нусдео из Бразилии

На крыльце дома о. Александра

Тётя Вера и встреча с цесаревичем

Тётя Вера наша… Почему наша? Да потому, что у мамы было много подруг и знакомых с этим именем. Мы различали: тётя Вера — Мишка (это Вера Ивановна Иванова, которая на Рождество всегда была в костюме медведя), тётя Вера в очках (это Вера Вениаминовна Никонова, мамина задушевная подруга), тётя Вера Вишневская (это подруга мамы по институту), Вера Антоновна (знакомая нашей бабушки Веры Михайловны Фортунатовой), а это была тётя Вера НАША. Самая любимая из всех тётей Вер.

Тётя Вера наша для нас была всё. Во-первых, в честь неё была названа моя сестра Верочка, и тётя Вера была её крёстной матерью. Во-вторых, тётя Вера — это всегда праздники и подарки. Праздник Рождества Христова — самый необыкновенный. На улицу Кирова, дом 13, где она жила со своей учительницей Крестовой — Голубцовой Людмилой Васильевной, тётя Вера звала своих подруг с детьми и нас с Верочкой. Получалась большая детская компания: Ольга Ильинична Подобедова с сыном Серёжей и дочкой Катей, подруга Маргарита и её три девочки, которых она взяла из детского дома, Лена, Таня и Олечка. Семь детей и столько же взрослых — вполне приличная команда для игр в шарады, в загадки, вождение ёлочных хороводов.

А летом тётя Вера принимала всю компанию на дом в Болшево, где они снимали дачу с Людмилой Васильевной. Летом в Болшево приезжала ещё Марина из Ашхабада с дочкой Олесей. Марина была дочерью тёти Вериного друга Володи Янтарова, который, уходя на фронт, поручил свою дочку самым своим близким людям — Вере и Нюре Кузьминым, с которыми был дружен с юношеских лет. Кроме этого, в Болшево на даче у тёти Веры половину лета жил наш дедушка Кузьмин Дмитрий Дмитриевич, отец тёти Веры. В Болшево были другие праздники: походы в лес, прогулки в поля за ромашками…

Надо будет сказать, что тётя Вера жила не только у Людмилы Васильевны, но и с нами на Трёхпрудном переулке. В нашей трёхкомнатной квартире одна комната была её, она так и называлась: тёти Верина. Там стоял большой дубовый письменный стол, старинный шифоньер и большие до потолка книжные стеллажи, все заполненные её книгами и работами. Нас хоть и пускали туда, но трогать было ничего нельзя. Даже нельзя было ничего переложить на другое место. Она чётко знала, где лежат у неё на своих местах все бумаги и книги. Но брать читать и ставить на место, конечно же, она разрешала.

Надпись на фото рукой Николая II: «Дорогой Люле в День Святого Праздника 13 мая 1908 г. от любящего папы за хорошее поведение и успехи в науках»

Однажды, вместе с тётей Верой, я устроила уборку к Пасхе во всей квартире. Бабушка Надежда Александровна, её мама, была в ужасе от такого погрома, но мы уверили её, что всё повесим и поставим, как было. Я поднималась на стремянке под самый потолок, всё снимала (иконы и картины), давала тёте Вере, она вытирала, я вешала на место. И вдруг… Я сняла икону Божьей матери «Взыскание погибших», стала вытирать тыльную сторону, створочка открылась, и у меня в руках оказалась фотография красивого, кудрявого мальчика в белой мягкой шапочке и белом костюмчике. Она была внутри иконы, за образом. Конечно, я тут же слезла со стремянки и стала спрашивать, кто это. Тётя Вера долго молчала. А потом объяснила, что это Царевич Алексей Романов. Показала мне надпись на фотографии. Рукой Николая II была дарственная надпись: «Дорогой Люле в День Святого Праздника 13 мая 1908 г. от любящего папы за хорошее поведение и успехи в науках». Это был подарок царевне Ольге от отца на Пасху. Я спросила, зачем же она спрятала? Тётя Вера сказала, что бабушка моя, её мама спрятала так эту фотографию после революции, всегда и везде возила икону «Взыскание погибших» с собой (а значит и эту фотографию). А когда в 1928 г. обосновалась на Трёхпрудном в Москве, то повесила икону в Красный угол, где она висела всегда, и всю войну, и после войны. И вот сейчас, в начале 60-х, мы фотографию во время большой уборки нашли. Конечно, бабушку привела в большой трепет наша находка. Но я убедила её, что не надо прятать обратно, что я фотографию в рамочке повешу, а подругам, если спросят, скажу, что это наш какой-нибудь дедушка, когда был маленький. Что бояться сейчас нечего, и такую фотографию красивую нужно держать открыто. Тем более, что везде у нас висели дамы в шляпах и кринолинах, настоящие наши прабабушки. На том и порешили. И фотографию царевича Алексея повесили в комнате нашей бабушки Надежды Александровны среди икон. Но, после смерти тёти Веры, бабушки, дедушки и моих родителей я отдала эту фотографию в Российский Государственный архив литературы и искусства вместе с другими редкими архивными бумагами и документами нашей семьи. Я решила, что со временем она может потеряться, наши дети уже не очень любят, чтобы все стены были завешаны фотографиями родных и знакомых, положат в комод, потом ещё куда-нибудь, а потом и забудут, кто это. Так что фотография Царевича Алексея находится в Государственном архиве литературы и искусства за № 120а в фонде семьи Фортунатовых. Эта фотография была уже опубликована во многих книгах и журналах, а также в книге «Все монархи России» Константина Рыжова. Я очень этому рада. А то висел бы у меня с лампадкой, и никто бы не увидел моего чудного, прекрасного Мальчика. А у меня в спальне висит хорошая копия. Тётя Вера рассказывала обо всём, связанном с фотографией, очень осторожно. Что, мол, она попала на хранение её дяде Александру Александровичу Войтову, в Петербурге, во время революции. Он работал в Русском музее, жил в Питере, видел всю «катавасию» с уничтожением, и эта фотография попала к нему на хранение, а он, чтобы было ещё вернее, передал её своей сестре Надежде Александровне Кузьминой, урождённой Войтовой, т. е. матери тёти Веры. А уж она спрятала её за икону и сохранила, как и было велено. Вот такая история. Я ещё спросила, а, может быть, это было через Григория Даниловича, нашего прадеда, который был воспитанником Николая II? Нет, точно через её дядю и крестного Войтова Александра Александровича. В этой же беседе после нашей уборки тётя Вера сказала мне, что мечтает заняться в Ленинграде архивами её двоюродного деда Николая Филипповича Романченко, выдающегося египтолога, которого убили бандиты прямо в музее, и написать книгу о нём. Но сделать это ей помешала болезнь и ранняя смерть.

Как крестили отца Александра Меня

Передо мной лежит книга батюшки «Сын Человеческий». Его подарок: «С любовью и самыми лучшими пожеланиями в день встречи в „Дукате“ на молитвенную память». Это была суббота Крестопоклонной недели Великого поста 1989 года. Мы все сразу же после литургии в Новой Деревне поехали с батюшкой на его лекцию в клуб «Дукат» недалеко от Белорусского вокзала. Я обычно обзванивала всех своих подруг и друзей, мне всегда хотелось, чтоб батюшку все услышали. Вот и в этот раз я пригласила многих, и среди подруг особенно звала Галю, которая жила совсем близко. Галочка сказала, что придет непременно и с мамой.

После лекции о. Александр всегда долго отвечал на вопросы записки, а потом его окружали люди живым кольцом, не давая уйти со сцены, и все продолжали спрашивать и спрашивать. Каково же было мое удивление, когда на сцену «Дуката» вспорхнула Галина мама в шляпке (которая, по моим понятиям, и так все знает, и ничего ей спрашивать не нужно) — и кинулась прямо к отцу. В это время о. Александр кому-то объяснял, как доехать до Новой Деревни, но, увидев Галину маму, сам кинулся к ней навстречу, обнял, поцеловал, почти поднял над землей. Я оторопела, потому что таких проявлений его чувств ни к кому не видела. А он только говорил; «Панечка, неужели это ты? Панечка, откуда вы? Панечка, как же это, как ты узнала, что я здесь?» Панечка плакала, а батюшка все обнимал и обнимал ее. Я подлетела к Галочке: «Галя, откуда мама знает отца?»

В гостях у Панечки. Таня Сагалаева, Нина Фортунатова, Панечка

Надо знать Галю, она очень сдержанный и ровный человек. Вот так сдержанно и ровно она ответила: «С детства, с момента крещения…» Тут я уже вообще перестала все понимать. Ведь Галю-то я знаю почти 30 лет, а про это первый раз слышу. Первым моим желанием было быстро всех собрать обратно (т. к. люди начинали расходиться после лекции) и всенародно представить Панечку всем, всем, но пока я бегала к Гале в зал, Панечка исчезла со сцены так же быстро, как появилась, а вокруг о. Александра была туча людей, и уже даже подойти к нему удалось не сразу. Он стоял и подписывал всем и каждому «Сына Человеческого» (а у меня 12-й, «слепой» экземпляр на машинке и рукописные страницы моей рукой со времен 70-х годов, когда еще переписывали от руки). От обиды, что никому не показала Панечку, и от ревности, что у меня нет «Сына Человеческого», а у «всех» теперь уже есть, я зарыдала.

Увидев меня в слезах в конце очереди, отец быстро подошел и одними глазами, как умел только он, спросил: «Что?».

Я заплакала еще громче и выдавила из себя: «А мне?» Батюшка тут же подписал мне предпоследнюю книгу (если бы не плакала, то очередь моя бы не дошла) и подарил еще конфеты и яблоко, как маленькой. Толпа со своими вопросами опять оттеснила меня, и я пошла домой пешком с Белорусского на Трехпрудный, утешая себя тем, что вот завтра опять увижу батюшку, и не будет этой толпы, и опять наш хор будет отвечать на каждый его возглас.

Разумеется, к Гале и Панечке я отправилась в самое ближайшее время, но Галина мама и слышать не хотела ни о какой публикации. А после гибели батюшки совсем замкнулась. Только сейчас, когда я была у нее в гостях с Таней С, Олей Ерохиной и Павлом Менем, Панечка разрешила записать некоторые ее воспоминания длянашего журнала «Приходские вести».

Была дивная осень. Сентябрь 1935 года. Золотая, такая, как писал Пушкин: «Очей очарованье…»

Я жила в Загорске со своими тетушками Прасковьей Ивановной и Ксенией Ивановной. Прасковья была монахиней Никодимой, а Ксения — монахиней Сусанной. Это были родные сестры моего отца Матвея Ивановича, который умер очень рано, мне было три месяца. Мама вышла замуж второй раз, а я осталась жить со своими родными тетками; некоторое время, в раннем детстве, я жила с бабушкой. Меня несколько раз брали жить в новую мамину семью, но я убегала обратно и хотела жить только с тетей Пашей и тетей Ксеней. Мы жили на ул. Пархоменко, 2а, она и сейчас так называется. Вместе с нами тайно жил архим. Серафим Батюков. И вот однажды мне сказали, что завтра надо натаскать много воды, так как будут крестины.

Анастасия Флегонтовна и молодая Панечка (крайняя справа) с подругой, 1933 г. Духовные чада о. Серафима Батюкова

Батюшка Серафим будет крестить молодую мать и младенца-сына в один день.

Как это было? Вот как. Мне было 17 лет, и надо было сначала наносить 40 ведер воды в кадку (чан такой был у нас). Воду надо было носить из ключа с другой стороны оврага. Перейти через речку Гончура. Я сама сделала ступеньки в земле от самой калитки до ручья (т. е. до речки). Но воду брали не из речки, а из ключа, и нужно было подниматься на другую сторону оврага.

Похороны сестры Панечки Фаины, 1952 г. В черных платках монахиня Ольга (слева) и схимонахиня Никодима

Весь день накануне крещения я носила воду. Кадка стояла внутри дома, ее пустую перекатили в комнату батюшки. Приехали Леночка с Аликом и Тоня (подруга Верочки, Антонина Ивановна). Батюшка их очень ждал, волновался. Алика крестил первого. Двери в обе комнаты были открыты, все иконы смотрели на Алика, везде горели свечи и лампадки. Мы очень старались все украсить по-праздничному ко дню крестин. Когда о. Серафим погружал Алика в воду, то появилось необыкновенное благоухание. Все замерли, потому что это не был запах ни цветов, ни сада, а какой-то другой, особенный (духами тогда никто из нас не пользовался); о. Серафим помолился и сказал: «Великий человек будет».

Схимонахиня Сусанна (чадо о. Серафима Б.), 1960 г.

После крещения Алика завернули и дали мне на руки, чтоб я гуляла с ним в саду, пока крестят Леночку. Крестным отцом был сам батюшка отец Серафим, а крестной матерью, кажется, Тоня, Антонина Ивановна.

Я вышла в сад с Аликом на руках.

У нас был большой сплошной забор, а по бокам простой штакетник, и через него было видно, что в саду делается. И я очень боялась, увидят с ребенком на руках и начнут спрашивать, откуда ребенок, ведь у нас жили только две мои тетушки и я (про о. Серафима никто не знал). Вот так, со страхом, я гуляла с Аликом по саду.

После крестин был простой обед и чай, пришло несколько человек, вместе со всеми нами было 12 человек. Леночка с Аликом в этот же день уехали, и Тоня тоже уехала с ними. Меня поразило необыкновенное лицо Леночки после крещения. Оно было как ангельское.

Когда Алика привезли домой после крещения, то он стал надевать свой крестик на Верочку (Веру Яковлевну). Это на нее подействовало чрезвычайно, хотя к крещению она готовилась несколько лет. Через некоторое время она тоже крестилась.

После крещения Леночка с Аликом часто к нам приезжали, но особенно часто стали бывать во время войны, когда о. Серафим благословил Леночку с детьми переехать из Москвы в Загорск. Батюшка сказал так: «Преподобный Сергий сохранит всех вас». Сначала они жили у моей старшей сестры Фаины, у нее муж погиб на фронте и тоже было двое детей. В это время Леночка имела возможность ходить к нам очень часто. Потом Леночка с детьми перебралась на Кустарную улицу, где жила монахиня Мария.

о. Серафим просил тетю Ксению (она уже была монахиней): «Мать, я плохо себя чувствую, надо приготовить облачения».

Я пошла за облачениями наверх в палатку, на чердак, где они были спрятаны. (Другие облачения и утварь были спрятаны в подвале. Срезали углы, и за ними все хранили. А люк из подвала выходил в комнату, его плотно закрывали, сверху клали половик, а еще сверху стол и стулья. То есть те, кто приходили искать, не сразу могли сообразить, где подвал, а в подвале не могли сообразить, что за срезанными углами есть наши тайники. Это была чисто моя выдумка, и батюшка очень радовался моей хитрости в этом деле.)

Отец Серафим Батюков, начало 1920 г.

Принесла я облачения с чердачка из палатки (кроме меня туда и залезть-то никто не мог) — и залилась слезами. Я так плакала, потому что была в полном отчаянии. Тетя Ксения говорит: «Батюшка, Панечка очень плачет». И батюшка велел позвать меня.

Я прихожу к батюшке, встала на колени около кровати. Он так светло на меня посмотрел и сказал: «Панечка, не надо плакать, твоя жизнь устроится очень хорошо. Мое благословение тебе: выходи замуж только за Бориса Петровича Иванова». А я его вообще не знала и о замужестве тоже не думала, ведь когда взяли тетю Ксению, к нам никто не приходил, все боялись. Только однажды приехала мать Бориса Петровича навестить батюшку. Но я не знала, что это его мать. Потом она привезла свою дочь Аню, которая батюшку еще не знала. И вот вдруг Аня стала меня уговаривать выйти замуж за ее брата Борю и через некоторое время привезла его тоже к нам. И я согласилась выйти замуж по послушанию батюшке Серафиму, хотя до сих пор с Борисом никогда не встречалась. Он же видел меня издали в доме у своей тетки, где мы брали молоко. Увидев меня, он спросил свою тетку: «Тетя Шура, что за девушка пришла?» А тетя Шура ответила: «Это Панечка, она у нас молоко берет». По словам батюшки Серафима все исполнилось. Борис Петрович заменил мне отца и мать и всех друзей. Мы прожили долгую и очень счастливую жизнь. Поженились в 1944 году, а умер Боря в 1978 году. Я ни одной минуты в своей жизни не пожалела, что исполнила благословение батюшки Серафима.

Батюшка у нас умер, и никто не знал об этом. Было 19 февраля 1942 года. Мы похоронили его в подвале нашего дома. И вот в конце 1943 года одна из духовных детей батюшки рассказала, где батюшка похоронен, то есть у нас в подвале.

Тетю Ксению сразу увезли в Москву на допрос. Но она все отрицала. Тетю Ксению отправили в Сибирь. Я осталась с тетей Пашей. К нам пришли в 5 часов утра четыре энкавэдэшника, стали перекапывать весь подвал и нашли батюшку. Вынули и понесли неизвестно куда. За целый год батюшка был полностью нетленным.

Недалеко от кладбища жила тетя Сима, сестра Прасковьи и Ксении. Ее дочь Ниночка пяти лет, прибежав с улицы, сообщила, что вот сейчас повезли на кладбище гроб весь в глине. Сима кинулась за гробом (очень осторожно) посмотреть, куда будут закапывать. Она все выследила. А когда рабочие ушли, то сама разрыла могилку, чтобы убедиться, что это батюшка Серафим. Только после этого она прибежала к нам и все рассказала. Вскоре умерла и сама тетя Сима, и ее похоронили рядом с батюшкой по ее просьбе. Когда кладбище закрывали, в конце 50-х годов, то Вера, дочь Симы, добилась разрешения перенести прах матери. А вместе с матерью она взяла о. Серафима на новое кладбище.

Прасковья Ивановна (матушка Никодима) очень переживала, что не сумела разложить косточки батюшки, а положила в узелочке в гроб. Они очень торопились и боялись, что увидят и донесут, что вместо одного гроба матери Вера переносит два.