Мумбачья площадка

Александе́р, Безопасность и Территории, не может удержаться и все-таки смотрит через открывшийся люк в зенит. Глупость. Если долбанут с орбиты, всё равно ничего не увидишь. Да и меры приняты, ему ли не знать? Ближнее и дальнее обнаружение, три бота прикрытия, сетка из пятидесяти спутников — планета для пикничка накрыта и готова к употреблению. Отдыхающим никто не помешает. Александер облизывает пухлые фиолетовые губы, царственным жестом дает помощникам отмашку, и начинается разгрузка.

Софья Игоревна, Финансы и Собственность, подставляет плечи и шею острым струям воды. Истома уходит, остается смыть глупую улыбку, чтобы Ром не вообразил себе незнамо что. Хотя — она чуть выглядывает из-за занавески и несколько секунд разглядывает через полуприкрытую дверь щиколотку, пятку, ступню, смешные растопыренные пальцы, — хотя имеет право. Улыбка опять гнет уголки губ, и приходится засунуть лицо под воду.

Эдуард Валерьянович, Образ и Перспективы, жадно разглядывает в иллюминатор водную гладь, светлые проплешины мелей, золотистые каемки пляжей. Бесценен каждый миг наблюдения — уже слишком много видано, испробовано, изучено и разобрано по косточкам в поисках ускользающей красоты, без постоянного ощущения присутствия которой нельзя будет делать свое дело. Мозг жадно впитывает непривычные цветовые сочетания и узоры рельефа незнакомой планеты. Только с рельефом туго — плоскость до горизонта, трехцветная размазня из травы, песка и воды.

Марат Карлович, Маратище, Сын-Основатель, рассматривает в зеркале морщинки у глаз. Лучики разбегаются к вискам, как дельты великих рек. Никакой пластики, даже ЭдВа согласился, что так будет лучше. Пора стареть — начинаются недетские игры. Нужно выглядеть на свои сорок пять. Губы проговаривают вечернюю речь. За спиной сыто порыкивают псинки.

Роман Андреевич, Информация и Связь, блаженно потягивается, раскинувшись на кровати морской звездой. Ноги ватные, сердце колотится, но пульс постепенно приходит в норму. Хочется вздремнуть, но Со́фа может обидеться, так что не сто́ит. Она что-то мурлычет в ванной, сквозь шум воды мелодии не разобрать. Ром все-таки прикрывает глаза, и из ниоткуда сразу выползают столбцы цифр, схемы, цепочки слов кода. Странное ощущение свободного времени, когда работать не обязательно, а напротив, запрещено… И подозрительная тишина вокруг, нет обычной дрожи обшивки. Уж не прозевали ли они посадку? Ром смеется.

Пахнет песком, травой и чем-то паленым.

Бессмертные тетки из бухгалтерии центрального офиса гуськом спускаются по трапу, заранее начиная охать и ахать.

— Девочки, посмотрите какой пляж!

— Чур, я первая потрогаю воду!

— Люся, надо было сразу купальники надеть!

И всему они рады, потому что отчеты закрыты, балансы сданы и впереди — подумать только! — полноценный месяц безделья и веселья. И ни копейки личных расходов.

«Жемчужина Карла», скромно именующаяся яхтой, а на самом деле — тысячеместный лайнер, флагманский корабль «Трансресурса», передвижной луна-парк и боевая единица класса семь, начинает раскладываться, превращаясь в город-дом. Термообшивка уползает внутрь, освобождая место ярким секциям жилого сектора, ангарам и целевым блокам, дюзы исчезают в основании быстро растущей башни.

Праздничное настроение заставляет говорить чуть громче, чем нужно. Все одеты в легкомысленно яркое. Там и сям хлопает шампанское, пластиковые стаканчики ударяются с обязательным шутливым «дзынь», члены экипажа в парадной форме следят, чтобы разбредшиеся пассажиры не вставали под стрелой, и взрывы смеха часто заглушают даже скрежет расползающихся конструкций.

— Ой, собачка! Ой, обезьянка! — одновременно вскрикивают две офисные дамы, и многие устремляются к ним, потому что на этой планете, в отличие от той, где прошлый раз проходила корпоративка, есть настоящая жизнь, а не только горы и снег; хотя там тоже было весело; и надо посмотреть, что же это за жизнь, раз уж всем кололи прививку; и «Дайте, дайте я ее поглажу! Как она называется?»…

Покрытое шерстью существо доверчиво тянет длинную шею к толстым, унизанным перстнями пальцам, дает погладить загривок, тыкается коротким носом в ладонь и издает очаровательные — правда, девочки? — курлыкающие звуки.

Да сколько их здесь! Словно по-новому взглянув на окружающую корабль с трех сторон равнину, все вдруг видят, что зверей десятки, нет, сотни: они лежат, и сидят, и бродят вокруг, почти не реагируя на людей. И вот откуда этот противный запах — несколько бедняжек попало под дюзы, вот глупышки! Софья Игоревна, Софья Игоревна! Их как-нибудь зовут? Они млекопитающие? Они не кусаются?

— Мумбаки, — лаконично отвечает Железная Софа. — Нет. Нет.

Трансформация корабля в город завершается пафосным поднятием флага на башне, и снова крики радости, и снова пенится, и возбужденный гомон, и легкомысленная суета прибытия. Чуть в стороне топчутся, сбившись в неуверенную стайку, смущенные шахтеры и сортировщики, электрики, механики, наравне со своими директорами попавшие в сказку за ударный труд или выслугу лет.

Сразу три мумбаки прыгают вслед за улыбающейся Верой, имитируя ее движения, и Ром смотрит на несостоявшуюся подругу по-другому, сравнивая — и удивляясь себе. Вопреки логике и его собственным вкусам, безупречно беспечная и свежая, будто не было трех суток в дороге, девочка-археолог ровным счетом ничего не может противопоставить зрелой чувственности Финансов и Собственности. Вера еще иногда звонит, и как же сказать ей… Ведь оправдываться не в чем, а всё равно кошки на душе…

Стюарды с неимоверной скоростью расставляют столы прямо в густой траве, стремительно сервируется банкет; и вот уже все полупьяные и умиротворенные, и вечереет, и основное блюдо сменилось десертами; и «Посмотрите, какие здесь звезды!»; и «Эдуард Валерьянович, мне как-то неудобно за ваш стол…» — «Ну что вы, лапушка, здесь все на равных!»; и в креманках горит мороженое; и «Глупая мумбака, убери уже свою голову, ты помнешь мне платье!»; и «Роман Андреевич!» — «Да, Софья Игоревна?» — «Не передадите тирамису?»… И чуть соприкасаются пальцы, над озером расцветает десятицветный салют; и «Какая же нам везуха подвалила с тобой, дружище, ведь на все шахты пояса — только два приглашения!»; и «Тише, тише, Марат Карлович собирается говорить!»; и вдруг слышно только, как позевывают и гулькают толстолапые мумбаки и ветер шевелит траву; и Сын-Основатель неспешно идет от своего столика к микрофону.

— Друзья! Коллеги! Соратники! — усилители разносят проникновенный голос прочь — туда, в темноту, за пределы занятого людьми кусочка пространства.

Звезды горят ярче, чем на Земле, целыми гроздьями; и парусиновые тенты чуть хлопают складками; и немеет рука, сжимающая хрустальную ножку бокала; и «Кто бы мог подумать, что придется увидеть живьем этого великого человека…»

— По старой доброй традиции, придуманной еще моим отцом…

Да, Карла Алексеевича все помнят, особенно старики, поэтому утвердительно кивают ветераны службы охраны, контролеры качества, отставные пилоты… Гибель отца была ударом для всех, но Маратище оказался достойным преемником.

— …раз в два года мы собираемся, чтобы отвлечься от тягот и забот, чтобы восстановить силы и с новым напором продолжить наш не самый простой…

Одобрительные смешки, несколько одиночных хлопков.

— …труд. На благо Родины. Во имя роста и процветания «Трансресурса».

И те, кто здесь не впервые, знают, что сейчас им напомнят о достижениях разведчиков, о новых планетах и астероидах, застолбленных под российскую юрисдикцию, о достигнутых показателях — вразбивку: по редким металлам, радиоактивным изотопам, органике… О погибших в явных и тайных стычках с конкурентами… Но это недолго — не отчет же, а тост, — и все с удовольствием участвуют в ритуале.

— И поэтому я с особенным удовольствием, — Маратище выверенным жестом вскидывает руки, — говорю вам…

Все замирают.

— Этот мир — ваш!

И снова салют, и настоящий хрустальный звон; и «На счастье! на счастье!»; и едва заметная нотка сожаления — часики-то уже тикают, месяц пошел!

Скутеры, водные лыжи, гоночные катера, парапланы — если вы любите экстрим. Футбол, волейбол, городки или кегли — если уже не те мышцы и животик растет, а спорта всё-таки хочется. Мягкий теплый песок, бесконечные лагуны и такие — ах, какие! — массажисты, и маникюрши, и диетологи… И уютные кресла в теньке под тентами, и преферанс, и бридж, и лото… И мотоциклы, и вездеходы, только бестолковые мумбаки даже не пытаются отойти с дороги; и «Нет, мне нервов не хватает, уже двух сбил, хватит!»… Кондиционированная прохлада кают, то есть номеров, и крахмальные скатерти; и вышколенные официанты, пытающиеся напичкать вас всеми напитками мира; и откуда они взяли живых устриц, а омаров, а лобстеров?..

А вчера нос к носу столкнулся, представляете, с самим Ромом, это молодой, да, который американцам уронил протоколы два года назад! Эр-Ноль-Эм, великий хакер, его так все и зовут по нику! Талантливый мальчишка, всего двадцать шесть, и видишь, как поднялся!..

А в качалку заглянул этот, негр… Ну, здоровенный, по безопасности… Зубы — мел, глазами сверкает, красив как бог… или как чёрт?.. В общем, двухпудовую гирю играючи отжал сто раз — можешь себе представить?!

А девчонки из аналитического чуть Маратовым псам на обед не достались! Ха-ха, им-то не смешно было! Марсианская сторожевая, которая как теленок лохматый — ее Хендриксом зовут, — та еще добрая. А вот шарк-буль Шлиман — просто убийца. Первые дни мумбак штук по двадцать притаскивал, как не надоело? Они ж глупые, не убегают даже!

А Железная Софа одна в этот раз, заметили? Ее муж у нас в прошлом году рудники инспектировал, неплохой мужик, душевный… Только такая фифа всегда сама по себе будет. Говорят, кто триллион наличкой увидит один раз в жизни, тот уже человек пропащий…

И не говори, недели — как не было…

Шесть кресел — одно твое. Чувство гордости, уверенности в себе, равновеликости распирает Рома, щекочет самолюбие, отвлекает от пейзажей, уводит в грезы. За спинками кресел, десятью километрами ниже, бесконечные заливы, отмели, луга складываются в загадочную фрактальную картинку, по которой впору проводить психологические тесты: в хаотичном рисунке можно рассмотреть что угодно.

Еще недавно мог ли он представить себя рядом с Маратищем и Большими Ребятами? Одним из них? Кресло напротив пустует. Паша Ким, Техника и Разработки, пренебрег своим правом на отдых, как и два года назад, когда Ром оказался здесь впервые.

Верхняя палуба директорского катера словно висит в воздухе, лишь беззвучно поворачивается под ним разноцветная планета.

— Суть в следующем, — Марат Карлович не любит прелюдий. — Через два месяца мы атакуем «Кросс-Волд».

Реакция разная. У Александера в глазах разгораются недобрые радостные огоньки. В последнем конфликте он потерял обоих замов. Софья чуть вытягивает губы — продумывает, какие кроссволдовские кусочки ей хотелось бы иметь в своей епархии. ЭдВа мечтательно оглядывается через плечо на плывущие вдали облака, уже начиная фантазировать, как поддержать миролюбивый имидж «Трансресурса». Ром ловит себя на том, что вовсю рисует цепочки известных информационных систем конкурентов, пытаясь угадать, где их придется рвать. «Мы совсем не умеем отдыхать — как взведенные ружья».

— Будет наживка? — логичный вопрос от Безопасности.

Баланс корпораций столь устойчив, что возможен только гамбит.

Маратище довольно усмехается:

— Моя смерть.

ЭдВа аж подпрыгивает:

— Обеими руками «за»! Надолго?

— Недели на две.

В самый раз, прикидывает Ром, чтобы «Кросс-Волд» и «Вайпур Эксплорер» потянулись наперегонки к повторно обезглавленной империи великого Карла. Чтобы сменили планы патрулирования зон влияния. Наворотили экспромтов, настроили шатких юридических схем, растормошили биржи…

— И на время моего отсутствия кому-то из вас предстоит реально взять всё в свои руки, — сообщает Маратище. — Включая контрудар.

Ром сдерживает секундную дрожь. В разные концы Галактики тянутся ненасытные щупальца матушки-Земли. «Кому-то из вас» — возможно, и ему — придется одно из этих щупалец обрубить.

И тут же вспоминает, как падали один за другим каналы связи, гасли мониторы святая святых — логистического центра, а на локаторах вспыхивали недосягаемые цели кроссволдовских дестроеров: мерзавцы даже не потрудились врубить камуфляж. Как рассыпалась смертоносным радужным облаком драгоценная баржа-редкоземелка, наглухо блокируя портал к Земле. Как хлынула по защищенным линиям нуль-связи изящная взвешенная деза, нанося ущерб вдесятеро больший, чем от наскоков ударного флота.

Тогда «золотой мальчик» Эр-Оу-Эм по каналу «SOS» влез в координационную сеть кроссволдовцев, отключил им распознавание «свой-чужой» и, пока обезумевшие боевые корабли крошили друг друга, сообщил на их базу об успешном завершении операции. На единственном уцелевшем дестроере, взятом на абордаж, с ответным визитом отправился лично Александер… Ото всей той истории получил дивиденды только «Вайпур» — остальные лишь зализывали раны. Ну, и еще — лично Ром. Роман Андреевич.

— Хочешь сказать, что еще не знаешь, кому доверишь процесс? — спрашивает ЭдВа.

В салоне катера накапливается статичная, напряженная дружелюбность. Каждый считает себя лучшим из равных. Все ждут решения шефа. Из-за того, что стены прозрачны, кажется, что гроза нависла над целым миром.

— У каждого из вас есть плюсы и минусы для исполнения этой роли, — Маратище крайне обходителен, жди заморочек. — Думаю провести тестирование. Чтобы выбрать окончательно.

— Отпуск закончился? — интересуется Железная Софа.

Далеко впереди на затуманенной поверхности планеты проступают десятки гигантских квадратов, будто нарисованных зубной пастой на зеркале.

У Эдуарда Валерьяновича брови ползут на лоб — наконец-то и его удалось удивить.

— Ты увлекся граффити? — спрашивает он. — Или это Великая Маратова стена?

— Закончился, — отвечает Маратище Софе. — И продолжается.

Колышутся от прикосновений ветра пышные белые плюмажи. Под полуденным солнцем сияет медь доспехов и сталь клинков. Мумбаки то и дело опускаются на передние лапы, тявкая и поскуливая. Но ни одна не выпускает эфеса, не бросает щит. Левый отряд одет в синее, правый — в красное.

Четырех лысых типов, что стоят среди мумбак по разные стороны огороженного белым надувным забором поля, Ром уже видел мельком в центральном офисе, когда Марат Карлович увлекся шарк-булями. Хендрикс и Шлиман на коротком поводке тянутся зубами к мумбакам, но те не реагируют — почесываются, зевают, переминаются с лапы на лапу.

— Шапито! — констатирует ЭдВа.

— Я поняла, на что они похожи, — шепчет Рому Софа. — Смотри!

Ставит руку пальцами на столик, средний вытягивает как голову, и перебирает остальными, изображая ходьбу. Ром смеется.

— Принимаются ставки, — Марат Карлович весь в белом, величествен и красив. Ноздри чуть дрожат — он игрок.

— Синие, — хором говорят Софа и Александер.

Дрессировщик дует в жестяную трубу, вымучивая долгий негармоничный рев, и мумбаки преображаются. С обеих сторон поля возникает строй. Щит к щиту, синий и красные отряды устремляются друг к другу.

Толстозадые звери не выглядят потешно — это вам не медведи на велосипедах и не мартышки в платьицах. Оружие подогнано под захват их четырехпалых лап, странной формы шлемы закрывают низкие широкие лбы и вытянутые загривки.

— А что такое «Д»? — спрашивает Ром, разглядывая выпуклые буквы на нагрудных пластинах.

Один из лысых протяжно свистит, и красный строй ломается, превращается в клин; и первые мумбаки врубаются в синюю шеренгу; «Бог ты мой!» — говорит ЭдВа, бледнея; звон, и скрежет, и молчание зверей; «Держи строй!» — рычит Александер, будто кто-то сможет его понять; и свистки, и крики надсмотрщиков; высоко-ясно блистают широкие клинки, клинки, клинки в красном…

— «Д» — значит «Дарвин», — отвечает Марат, не отводя взгляда от мумбачьей возни.

Падают тела, а с обеих сторон голов по сто. И почему они совсем не кричат? Так же не бывает, чтобы, теряя лапу или чувствуя, как острое входит под ребра, не закричать! Софа так же хищно, как Маратище, щурится, всматриваясь, запоминая подробности; это уже не отдых, отдых кончился, когда они сели в катер; если тебе это показывают, то так надо; и черт бы побрал этих синих — они совсем разбились на группы, стоят и молча ждут, когда им посносят их безмозглые бошки, вместо того чтобы перегруппироваться; да они даже не моргают, принимая удар… Куклы, дурацкие шерстяные куклы!..

Дребезжащий рожок оттягивает почти не уменьшившихся числом красных на исходную позицию, и перед белыми летними столиками пытаются ползти, или сесть, или хотя бы пошевелиться синие, которые теперь почти без синего; всё вокруг бурое, фиолетовое, черное; и случайно уцелевшая мумбака с любопытством поднимает за ухо голову другой мумбаки; и как это мы не замечали, какие у них длинные уши, с рысьими кисточками, и что-то тупое во взгляде; а Маратище любит шутки, любит играть с именами; а почему Шлимана так зовут, не знает даже Ким, а раз его здесь нет, то он не в числе претендентов; и другая мумбака пытается когтями забраться под собственные доспехи, откуда струей хлещет кровь, а потом словно передумывает, ложится на бок и тянет шею, чтобы видеть странных, одетых в тряпки двуногих; у нее тоже были красивые тряпки и блестящий полукруг на груди, как полузакрытый глаз, и она закрывает глаза. «Софья, хочешь лимонаду?» — спрашивает Марат, уже деловым голосом, так можно спросить о годовом отчете или о какой-нибудь реструктуризации. «Нет, чуть позже», — она встает и идет в поле, обходя пятна и тела на траве, рассматривая поверженных зверей. «Ром, Ром, ты смотришь на нее и не можешь оторваться… Она красива, да, Ром?»

— Очень в стиле твоего папы, — говорит Марату ЭдВа. — Но малоэстетично.

Старшего дрессировщика смешно зовут Мухтаром, будто и над ним подшутил остроумный Марат Карлович.

— Для штрельбы по тшелям, — шепеляво объясняет он, — мы их приутшиваем к трафаретам. Это не шшобаки, утшатся быштро. Жа три дня натшинают попадать в тшель.

Его лицо явно было разодрано на части, а собрать назад получилось не очень. Мухтар выводит пращников, и веселые мумбаки, не обращая внимания на разбросанные тела, приседая то влево, то вправо, раскручивают ремни, выпускают тяжелые железные гирьки в трафареты в форме мумбаки со щитом и мечом. Некоторые даже попадают.

— Баланс воинов для ближнего и дальнего боя когда-то решал исход битв, — Марат стоит, покачивается на носках, руки в карманах, сама уверенность. — У вас будет вдвое больше солдат, чем в моих отрядах. А у меня уже есть фора в две недели. Через двадцать дней ваши армии атакуют мою. Это и есть тест.

— А сколько солдат будет у каждого? — спрашивает Александер.

— Марат, а ты уверен, что всё это нужно? — ЭдВа единственный, кто на правах крестного может говорить свободно.

— Эдуард Валерьянович, — чуть дрогнули желваки, и снова Маратище абсолютно спокоен, — это не нужно. Это необходимо. Тому, кто встанет на мое место, придется самостоятельно принимать решения. Связанные в том числе со смертью людей. Не каких-то мумбак, а людей, с семьями, увлечениями, мечтами… И их тоже будет жалко. В «Трансресурсе» восемьсот тысяч человек. И я отвечаю за каждого из них. Я доходчиво объясняю?

— Скольких мумбак мы должны натренировать за эти двадцать дней? — Александера всегда волнуют прежде всего практические вопросы.

— В первые дни у каждого будет помощник, — кивает Марат на блистающих лысинами загонщиков. — Дальше — сами. Звери повторяют всё, что увидят, очень склонны к массовым играм. Не разбегаются, не понимают разницы между свободой и неволей, ничего не боятся, абсолютно не агрессивны.

— Видно, им было здесь без нас скучно, — Железная Софа обезоруживающе улыбается, — застоялись…

— Сколько… — снова начинает Александер.

— Зануда, — усмехается Маратище. — У меня будет шесть тысяч солдат. У вас — по три на каждого. Вопросы есть?

Да, это проще, чем могло показаться сначала. Мало того, это выполнимо. Потому что Маратище не дает невыполнимых заданий.

Четыре дня, и звери уже тянут на себя из громадной кучи белые с серебром одежды, пытаются засунуть головы в шлемы, часами маршируют, пристраиваясь одной группой к другой, размахивая мягкими блестящими палками, которые пока что заменяют мечи.

Ром испытывает странное чувство: он — бог. Стоит показать зверям что-то на большом голографическом экране, как они начинают повторять то, что увидели. Мало того, они слушаются и почти не делают повторных ошибок. Легко запоминают сигналы рожка. Бесконечный забор, огораживающий квадратный километр территории, служит естественной преградой для мумбак; они не пытаются убежать, и Ром испытывает странное чувство: он — чёрт. Пусть безмозглых, лишенных самых простых инстинктов, но всё-таки живых тварей он готовит к глупой показушной смерти. Но Маратище ничего не делает просто так. И обычно он прав.

Надувной дворец возвышается на три этажа над гигантским загоном. Ведь кто-то загнал сюда тысячи мумбак, с запасом приготовил и доспехов, и оружия! Построил игрушечный дом со всеми мыслимыми удобствами. Когда же Марат замыслил операцию с «Кросс-Волдом»?.. И как лучше выстроить войско? В памяти — только Фермопилы и Тразименское озеро, ну еще Канны…

— Роман Андреевич, есть предложение!

Каждому из них выделен маленький прогулочный катер, ведь ночью мумбаки спят и толку от них никакого. ЭдВа управляет катером, старомодно приподнимая локти и крепко держась за штурвал.

— Интересное местечко — горы!

— Здесь нет гор, — возражает Ром.

— Я тоже так думал. Позвонили девчонки из археологического, клянутся, что там у них прямо скальные породы — плато метров тридцать в высоту и настоящий пещерный комплекс…

— Из археологии? — подозрительно переспрашивает Ром.

— Да, — кивает ЭдВа. — Милые девчушки. Хоть в чем-то польза от наших спонсорских программ!

Разумеется, там Вера. Глаза горят, чуть заикается, старается на Рома не смотреть; ЭдВа роет землю копытом, строит глазки Вериной подруге; хотя он просто веселый старикан, без подтекстов, и любит приключения, а тут — настоящая пещера; да, у них есть и фонари, и каски; не надо про Минотавра, но шнур мы всё-таки на входе привяжем; «Давайте, милочка, я вас подержу!» — «Нет уж, Эдуард Валерьянович, лучше мы вас!»; и «Как дела, Эр-Оу?»; кажется, что тихо, а своды играют эхом; и надо уже сказать ей, что всё, что ничего не будет, и не морочить ей голову; луч света выхватывает кудрявый локон и бархат щеки; и «Почему же я так остыл к ней? Вера, ты не изменилась, значит, изменился я?»…

— Смотрите, — говорит Верина подруга и ставит луч фонаря на максимальную ширину.

В снопе света — высокие косые стены, покрытые темными линиями. Все задирают головы, четыре круга пляшут по смешным и страшным картинкам: вот хвостатый зверь держит мумбаку в зубах, вот стая гонит огромного ежа, вот перед мумбакой с восемью лапами маленькие мумбачата нанизывают на веревку полевых мышей…

— Возраст? — выдавливает из себя Ром, осипнув в момент.

— Это не подделка? — неуверенно спрашивает ЭдВа.

— Триста тысяч, — говорит Вера. — Уже сделали радиологию. Здесь еще вот это…

Она ведет их дальше и дает каждому в руку по несколько глиняных табличек. Кривые-косые значки не повторяются ни на одной; и какая разница, как это называть — хоть буквами, хоть иероглифами; и Вера грустно улыбается:

— На память… Я же всё понимаю.

Хотя на самом деле непонятно, кому и о чем она говорит…

— И что? — спрашивает Марат Карлович, взирая с балкона своего надувного донжона на поле предстоящего сражения.

Красные мумбаки бегут, замирают, перестраиваются — феерический гибельный танец. Все четверо дрессировщиков теперь уже здесь.

— Вы самые умные. Самые гуманные. Перво-, мать вашу, открыватели, да? — Маратище зол и не думает этого скрывать.

Ром и ЭдВа ссутулились перед ним, как провинившиеся школьники.

— Здесь всё проще, чем у нас, понимаете? От солнечных лучей поднимается трава. Мыши ее грызут. Мумбаки ловят мышей. Все сыты и довольны. Это устойчивый мир, позавидуйте мохнатым зверушкам! Они победили! Если забрать каждую вторую мумбаку, через пару лет их всё равно окажется столько же. Им нечего делить и нечего бояться.

— Марат Карлович, — ЭдВа говорит тихо, но всё же говорит, — там все признаки цивилизации: наскальная живопись, творчество, письменность…

Ром кладет перед Маратищем глиняный прямоугольник.

— Не может быть! — саркастически восклицает тот, не глядя. — Наверное, где-то ближе к полюсу нашли? Летали куда-нибудь?

ЭдВа неуверенно кивает.

— А под ногами у себя копнуть не пробовали? — орет Маратище. — Этим добром здесь всё усеяно, от горизонта до горизонта. А толку?! Познакомьтесь с победившей цивилизацией мумбак! Вы знаете, что они андрогины? Высшие существа, да! Любые две — или два, как хотите, — друг другу могут передать свой генный материал. И обе-оба родят через два месяца. У них нет семей, нет прайдов, нет брачного дележа самок. А еще нет наводнений, пожаров, землетрясений. Они просто не знают, отчего можно умереть, кроме старости. Завидуйте, земляне, грызите локти, загляните в рай одним глазком!

Ром переминается с ноги на ногу, никак не может подобрать слова для мысли, что только оформляется у него в голове. ЭдВа вытирает пот со лба. Красная волна мумбак устремляется из-под стен дворца вперед.

— Очень не люблю, когда меня подозревают в некомпетентности, — говорит Марат Карлович уже спокойнее и на мгновение превращается в нервного талантливого подростка, стремящегося выйти из тени своего великого отца. — Открыли Америку, понимаете ли…

И добавляет еще тише:

— В конце концов, я никого не держу.

Откуда-то издалека навстречу бегущим мумбакам прилетает шквал снарядов. Тяжелые гирьки не пробивают поднятых щитов, но несколько зазевавшихся зверей падает на землю с проломленными черепами и грудными клетками.

— Карл поступил бы так же, — задумчиво говорит ЭдВа. — Но я — пас.

Маратище смотрит на крестного прозрачно, насквозь, думая о чем-то другом.

— Значит у вас, — говорит он Рому, — задача усложняется.

Огни потушены, и надо идти низко, поменьше шуметь; хотя и так, наверное, все знают — здесь же каждый метр с орбиты виден; а раз знает Александер, то уж шеф-то точно; а значит, никто не против, шепчет она, и целует в дверях, и распахивает его рубашку; здесь всё шатается, так даже забавно, правда; а почему ты говоришь шепотом, иди сюда, посмотри, какие красивые звезды; я был у Александера; зачем сейчас об этом, глупенький; и да, минус ЭдВа — нас осталось трое, но про всё будем думать утром; какие сладкие губы; мы не можем; смех как звон бокалов; очень даже можем, мы всё можем; дотронься, тебе нравится?..

Исчезают двенадцать лет разницы в возрасте, растворяется внешний мир, лишь пульс, дыхание, яростная тяга; нам нельзя их убивать, Софа; ну что за дурак, зачем сейчас об этом; жадные руки, горячее к горячему, и мир плывет; потому что в этом нет справедливости; испарина, щекотно, тиш-ш-ше, еще; и звезды подглядывают в окно всеми своими драгоценностями — шахтами, открытыми месторождениями, тяжелой пылью облачных скоплений, самородками и дикими сплавами кометных хвостов, уходящими баржами, кормовыми сигналами патрульных крейсеров, делящих Галактику между тремя великими охотниками; и ты так красива в этом свете, Железная Софа, и я знаю, что тебе льстит, когда ты слышишь свое прозвище, и ты сейчас совсем не слышишь меня…

На рассвете он стоит у ворот своего загона, седые от росы травы приникли к земле, по прорезиненной ткани ограды то и дело скользят крупные капли.

Сонная мумбака неторопливо ковыляет к Рому, приседает на передние, крутит головой, подпрыгивает. Ах ты, чучелка! За забором — ее счастливые сородичи, у них красивые белые одежды, блестящие пластины на груди и голове, и с ними играют каждый день. Эта мумбака тоже хочет играть.

Ром ищет палку, но на плоской неизобретательной планете нет ничего, кроме травы и дерна. И костей, кстати. Мумбака тычется лбом под колено и приветливо скалит мелкозубую пасть. Ром достает из отвисшего кармана глиняную табличку, вертит ей перед носом у зверя и с размаху бросает в сторону показавшегося солнца.

Мумбака высокими прыжками радостно уносится прочь, курлыканьем будя других, спящих поблизости.

— Так нечестно! — находятся наконец слова. — Они не умеют защищаться!

Когда довольная мумбака возвращается к белым воротам, двуногого там уже нет. Зверь выпускает из зубов глиняный квадратик, стоит, выжидая, несколько секунд и убегает прочь. Откуда-то подходит другая мумбака и кладет рядом еще одну табличку.

Решение зреет болезненно, медленно… Нет мужества взглянуть в глаза своему отражению. Для чего было всё — до? Стоило ли усилий то, что уже совершено? И где, в конце концов, кончаются твои иллюзии, а начинаешься настоящий ты? И какой ты там, под шелухой занятого положения, мегатонной ответственности, хранимых тайн и жестко просчитанного имиджа?

Ром выглядывает из окна своего бутафорского дворца. Там, у ворот, гора табличек растет и скоро станет выше надувного забора, а мумбаки всё идут и идут.

Александер, Безопасность и Территории, вертит в длинных цепких пальцах ослепительно белый карандаш. Маратище не дурак, и лобовая атака заранее обречена на неуспех. Нужен план. Неожиданный, острый, результативный. И пусть пращники пока еще не держат строй, а залп больше похож на пьяный салют, пусть будущие мечники то и дело сносят головы сами себе — время есть. Мумбаки учатся куда быстрее людей… И кому как не ему, кадровому офицеру, выпускнику Академии Генштаба, — как давно это было, а, Черный Перец?.. — построить бестолковых тварей в боевые порядки и доказать шефу, кто в этой фирме решает вопросы?

Софья Игоревна, Финансы и Собственность, брезгливо отталкивает ногой умирающую мумбаку с раскроенным черепом. Как богиня войны, давно и безвозвратно повзрослевшая детдомовская девочка возвышается над полчищами зверей, вооруженных пока только колотушками. Слабость — единственное, чего она не выносит. Ни в ком и ни в чём. Бесхребетный муж, хотя сам об этом и не догадывается, навсегда застрял в геологоразведке на дальних рубежах. Но как же ее подвел Ром! Со своими стенаниями и причитаниями, пацифистской философией и заглядыванием в глаза… Что он там хотел увидеть? Ее чуть не стошнило от этих правильных слезодавильных речей. Почти влюбиться в гения-слюнтяя… Бр-р! Говорят, что побеждает сильнейший… Что же ты, Софа, несгибаемая и властная, снова чувствуешь себя проигравшей?

Эдуард Валерьянович, Образ и Перспективы, отбрасывает в сторону еще одну табличку и устало откидывается в шезлонге. Мумбаки, поняв, что игра закончилась, постепенно начинают разбредаться. Ни намека, ни искорки… А чего ты, Эдичка, хотел? Контактов третьего рода? Братания и меморандумов? Вот так: артефакты есть, а разума нет. Был ли — вопрос вопросов, только не пустит Маратище сюда никаких ученых: очень уж мальчик не любит делиться игрушками.

ЭдВа несколько минут сидит неподвижно, а потом, усмехнувшись — это им понравится! — лезет в мешок и достает большой, упругий, красивый розовый мяч. Бродящие вокруг мумбаки замирают и смотрят на человека с любопытством.

Марат Карлович, хозяин и мозг «Трансресурса», сейчас по-настоящему отдыхает. Как любому сверхзанятому человеку, чтобы расслабиться, ему не нужно безделье — лишь другое, непривычное занятие. И он идет перед строем радостно курлыкающих мумбак, треплет им загривки, поправляет сползшие доспехи, подтягивает ремни. Шесть тысяч голов. Это легион. Маратище не чувствует себя цезарем, но медные орлы на щитах и пышные гривы шлемов шевелят в душе какую-то струнку, и шипучее веселье распирает дыхание, как бывает всегда перед большой битвой. Пусть понарошку, но ближайшей битвой из всех грядущих.

Роман Андреевич, Информация и Связь, замирает в неудобной позе над блестящей белизной пластика для трафаретов. В отражении — безоблачное небо, чужое солнце и больше ничего. Он несколько раз примеривается и наконец, всхлипнув, берет маркер. Из-под дрожащей руки на листе постепенно появляется контур человека.