Мы, аристократы – 4

9

Драко был трудным учеником.

Нет, защитную картинку он визуализировал легко. Мгновенно, достоверно и с мельчайшими подробностями. Проблемы начинались, когда от него требовалось удерживать её в памяти. Он был способен к сосредоточению на ней в течение нескольких секунд, а затем непременно забывался, отвлекался на что-то другое и при малейшей неудаче начинал истерить и обвинять меня, что я его нарочно сбиваю. Любой на моём месте давным-давно мечтал бы удавить этого непоседу. Я спокойно и терпеливо раз за разом повторял одно и то же, подбадривал упавшего духом Малфоя — и всё повторялось снова.

Несмотря на капризный и заносчивый нрав, Драко не был ни упорным, ни независимым. Он любил полагаться на других: во мнении и взглядах — на родителей, в защите — на Грега с Винсом, в учёбе — на меня с Тедом. Он искренне не понимал, зачем что-то делать самому, когда это можно поручить кому-то ещё. Родовым наследием Малфоев была способность находить подход к людям и чувствовать их слабые струны, а это означало умение не только с лёгкостью задобрить и подружиться, но и мгновенно вывести из себя. К сожалению, второй стороной родового таланта избалованный жизнью Драко пользовался гораздо чаще, чем первой. Его подвижная психика естественным образом подстраивалась к поведению других людей, и от этого он был уязвим для заклинания подчинения.

Я делал это заведомо провальное дело и ждал, когда до Малфоя дойдёт, что наилучшей его стратегией будет избегать ситуаций, в которых можно попасть под Империо. Его хватило на две с половиной недели — целая вечность для его неусидчивости — а затем профессор Грюм перешёл к отражению проклятий, и Драко с облегчением забросил занятия окклюменцией. Трудно сказать, кто из нас больше обрадовался этому, но я поставил бы на себя.

Не успел я перевести дух после занятий с Малфоем, как возникла другая проблема, занявшая всё моё свободное время до конца сентября. Началась она, когда я после ужина сидел в библиотеке и писал обзор по рунным сочетаниям. От работы меня отвлекло громкое и отчаянное мяуканье около моей ноги. Я взглянул туда и увидел миссис Норрис, которая вцепилась зубами в нижний край моей робы и потянула меня за собой.

Следящая не подняла бы панику из-за пустяка, и я поспешил за ней. Она неслась так, словно за ней гналась стая инферналов, я бежал следом, стараясь не думать, как это выглядит со стороны. Впрочем, по пути нам никто не встретился, потому что сразу от библиотеки кошка свернула в такие закоулки, о которых знал мало кто из учеников. Я уже достаточно изучил систему хогвартских переходов, чтобы определить, что она ведёт меня кратчайшим путём к хозяйственным помещениям школы. Мы почти добежали туда, когда за очередным поворотом я увидел Филча.

Он безжизненно лежал в коридоре, около его головы расползалась небольшая лужица крови. В первое мгновение мне показалось, что старик мёртв, но кошка кинулась к нему, оскальзываясь на лапках, и стала лизать ему лицо. Перейдя на магическое зрение, я убедился, что Филч жив, хотя и без сознания. Его энергетические структуры выглядели опасно тусклыми, на голове и в верхней части ноги темнели участки повреждений. Как завхоз сумел расшибиться, я понял, когда подбежал ближе и чуть не растянулся рядом с ним. На пол было наложено заклинание скользкой поверхности.

Попятившись со скользкого участка, я оттащил старика Левиозой из зоны заклинания и остановил кровь, еще текущую из рассеченной брови. Кроме того, Филч сломал при падении бедро — кости у стариков хрупкие. Там, где школьник вскочит и пойдёт дальше, потирая синяки, пожилой человек может стать калекой на всю оставшуюся жизнь. Я зафиксировал ногу Филча заклинанием первой помощи при переломах и потащил старика в больничку.

Сдав бесчувственного завхоза на руки мадам Помфри, я пошёл искать Флитвика — маленький полугоблин показался мне наиболее подходящим, чтобы освидетельствовать место падения Филча. Наскоро введя равенкловского декана в курс дела, я привёл его в коридор, где оставалась лужица крови и еще не выдохшееся заклинание. Флитвик превзошёл мои ожидания, обрушив на зачарованную зону поток аналитических заклинаний, в большинстве для меня незнакомых. Закончив осмотр места происшествия, он сказал, что поскольку заклинание на полу еще работает, у него получилось снять магограмму, пригодную для резонансного сопоставления. Мы этого не проходили, но из прошлой жизни я знал, что метод резонансного сопоставления позволяет с неплохой вероятностью определить палочку, которой сделано заклинание. Стопроцентного результата он не даёт, но в расследованиях считается обоснованием для применения Веритасерума.

Я вернулся в библиотеку к брошенным учебникам, а Флитвик отправился к Дамблдору. Дописывая обзор, я вдруг обнаружил, что меня преследует неприятное сосущее ощущение, которого я никогда еще не замечал за собой. Нечто вроде забытого и несделанного, тихо и настойчиво напоминающее, что это нужно, просто необходимо пойти и сделать.

Но у меня не было забытого и несделанного. Я не имел привычки откладывать на будущее то, что мог сделать сейчас. В моей памяти всё было расписано заранее, в том числе и сроки выполнения дел, мне не составляло труда вовремя вспомнить и сделать их. Но это было нечто безадресное, не связанное ни с каким делом.

Перебирая недавние события, я наткнулся на происшествие с Филчем. Да, это было оно — но почему? Я сделал всё, что мог, и так быстро и качественно, как мог. Мне не в чем было себя упрекнуть, остальное от меня не зависело. Не зависело, и поэтому должно было исчезнуть из моей головы до тех пор, пока не придёт время вернуться к нему снова. Но оно почему-то не отпускало меня, не хотело отпускать.

Я… переживал? Я страдал из-за старика, лежащего в больничке?

Этого не должно было быть. Но это было.

Подчинившись новому для себя ощущению, перед отбоем я зашёл к мадам Помфри узнать о самочувствии Филча. Травма головы оказалась тяжёлой, завхоз еще не пришёл в сознание. Я ничего не мог с этим сделать, но мне было не по себе. И как только с этим живут люди?

Наутро в школе устроили расследование. У входа в Большой зал стоял Флитвик и проверял палочку каждого ученика, пришедшего на завтрак. В процессе проверки выяснилось, что заклинание предположительно было сделано палочкой одного из близнецов Уизли. Поскольку о травме Филча не объявляли, ничего не подозревающие близнецы признались, что один из них наложил скользкое заклинание на пол в коридоре, когда они убегали от завхоза. Оказывается, они повадились таскать ингредиенты из кладовок, и старик застиг их за кражей.

Разгневанный Флитвик потребовал исключения близнецов из школы, но Дамблдор, как всегда, смягчил ситуацию, сказав, что ничего непоправимого не случилось и что дети, конечно же, не хотели ничего плохого, они просто не подумали о последствиях. Дети, которым оставалось полгода до совершеннолетия, похлопали наглыми бесстыжими глазами и охотно подтвердили, что они не хотели ничего плохого.

— Ну вот видите, профессор, — сказал Дамблдор Флитвику, и близнецы в который раз были прощены. В качестве дисциплинарного взыскания с них сняли по сотне баллов — совсем пустяк за такое опасное безобразие, Гриффиндор даже не ушёл в минус. Я не умел ненавидеть, но меня посетило предчувствие, что скоро научусь.

Филч пришёл в себя только к вечеру. Он был в возрасте, он был сквибом, поэтому магическая медицина плохо помогала ему. Старик обрадовался мне и стал благодарить меня — оказывается, мадам Помфри сказала, что если бы я притащил его в медпункт минут на десять позже, всё могло бы кончиться гораздо хуже. На несколько дней он здесь застрял и теперь сильно беспокоился об оставленном без присмотра хозяйстве. Комната Филча была не заперта, при его отсутствии из кладовок не тащил только ленивый, к тому же сейчас было время ежегодных сельскохозяйственных закупок и каждый пропущенный день дорого обходился школьному бюджету.

Я проникся необходимостью и вызвался в свободное от учёбы время побыть завхозом. Филч успел коротко проинструктировать меня до возвращения мадам Помфри, и я отправился на вверенный участок. Прогнав пару крутившихся поблизости подозрительных личностей, я проверил кладовки и надёжно запер их заклинанием, переписал товары в комнате доставки и разнёс по местам, затем пошёл в комнату Филча и стал разбираться с хозяйственными бумагами.

В хогвартской отчётности царил беспримерный бардак. Филч тут был не виноват, проблема заключалась в самой постановке дела. Как говаривал некогда Вернон Дурсль, директор предприятия всегда садится в тюрьму вместе с бухгалтером — так вот, бухгалтера в Хогвартсе не было. Немалое школьное хозяйство обходилось без лица, ответственного за финансы, учёт и контроль — и, судя по состоянию накладных и расписок, без учёта и контроля тоже. Оно укладывалось в выделяемые суммы от дотации до дотации, а куда и на что шли эти деньги, не интересовало никого. Видимо, поэтому на зельеварении у учеников не было защитной униформы, а на метловождении школа обходилась допотопными Чистомётами, которым двадцать лет как место было на свалке.

Всё время, пока Филч лечился под опёкой мадам Помфри, я выполнял его дела и наводил порядок в его бумагах. Разложил по папкам и подписал их, подсчитал и свёл в ведомости всё, что требовалось подсчитать. Заказал, принял и разместил на хранение огромное количество картошки, капусты, моркови, муки, всевозможных круп и мясных туш для прокормления трёх с половиной сотен обитателей Хогвартса, и это не считая питомцев и обитателей зоопарка, не говоря уже о мелких поставках. К концу месяца я тихо охреневал — неужели со всем этим хозяйством годами справлялся один сквиб? Наш завхоз давным-давно заслужил золотую статую в полный рост.

Когда Филч выздоровел и приступил к своим обязанностям, я не стал делиться с ним ни впечатлениями, ни выводами. Просто принял их к сведению.

Сентябрь пролетел как одно мгновение. Мне некогда было даже газеты читать, и если бы не Тед, проникшийся моей нелёгкой долей завхоза, я не знал бы, что творится в мире. Просматривая ежедневную прессу, он выбирал оттуда новости, которые могли заинтересовать меня, и подсовывал мне эти статьи за обедом.

— Смотри, по-моему, это для тебя важно, — на этот раз он подсунул передовицу «Ежедневного Пророка», на которой красовался цветной колдоснимок заразительно улыбающегося Гилдероя. Я наскоро пробежал глазами заметку под портретом.

«…с удовольствием извещаем наших читателей, что в продажу поступила новая книга известнейшего писателя Гилдероя Локхарта, восьмикратного победителя конкурса журнала „Ведьмолитен“ на лучшую мужскую улыбку. Книга называется „По следу руноследа“, и…»

Я поднял недоуменный взгляд на Нотта.

— Ты уверен, что мне это важно?

— Конечно, я же помню про диадему, — он заглянул вместе со мной в газету. — Да ты не здесь смотри, а ниже.

В нижней части передовицы была ещё одна заметка.

«Обнаружена чаша Хельги Хаффлпафф, в прошлом году украденная из Гринготса!»

«Как помнят наши читатели, знаменитый артефакт Хельги Хаффлпафф, одной из четверых основателей Хогвартса, полтора года назад был украден из британского гоблинского банка. Опытный вор тогда сумел предолеть защиту Гринготса и ускользнуть от самого могущественного светлого мага столетия Альбуса Персиваля Вульфрика Брайана Дамблдора, победителя Гриндевальда. Не далее как позавчера вечером пропавший артефакт был обнаружен в Хогсмиде, в гостинице „Кабанья голова“.

Хозяин гостиницы Аберфорт Дамблдор поднялся на второй этаж, чтобы привести в порядок освободившийся номер, и услышал подозрительный шум в одном из соседних номеров. Он постучал в дверь и был сбит с ног выскочившим оттуда человеком. Когда мистер Дамблдор поднялся и заглянул в номер, он обнаружил там своего постояльца, лежащего на полу, и стал приводить в чувство, но оказалось, что бедняга мёртв. За пазухой мертвеца находился бесценный артефакт.

Мистер Дамблдор вызвал авроров, которые забрали тело и артефакт. Личность убитого установлена, это оказался один из перекупщиков краденого, регулярно останавливавшийся в „Кабаньей голове“. Сейчас убийцу ищут, а чашу Хаффлпафф на время расследования передали в Отдел Тайн. Поскольку Беллатрикс Лестрейндж, из сейфа которой была украдена чаша, не является её законной владелицей, а прежняя владелица чаши Хэпзиба Смит давно мертва, Министерство предприняло розыск её наследников.»

Да-а, это была новость… Том-из-дневника говорил мне, что они с Дамблдором намеревались поместить хоркруксы на какие-нибудь ценности, потому что ценности берегут все. Это я могу чувствовать издали частички своей души по их остаточной связи, а кому-то другому их не обнаружить без специального магического анализа. Диадема Равенкло была моим хоркруксом — ценнейший артефакт, что и беречь, если не её. Медальон в пещере, по описанию Джонса, был похож на медальон Слизерина, и он тоже был моим хоркруксом. Следовательно, чаша Хаффлпафф почти наверняка тоже была моим хоркруксом. Она хранилась в сейфе Беллатрикс Лестрейндж, во время её кражи поблизости крутился один из Дамблдоров, теперь её нашёл другой. Мне было понятно, почему её могли украсть. Но почему вернули?

Ритуал одушевления гомункула освободил бы чашу от хоркрукса. Тогда артефакт больше незачем было бы утаивать, и для Дамблдора было бы кстати вернуть его, восстановив заодно на этом пошатнувшуюся популярность. Но зачем тогда чашу направили в Отдел Тайн? Ведь если Дамблдор достал и медальон, он мог использовать для ритуала его, а не чашу.

Летом я изучил всю информацию по хоркруксам, какая была доступна в академии, и навскидку мог назвать не меньше десятка опасных для меня применений. Дамблдор пока не догадывался, кто воплотился в его Мальчике-Который-Выжил, но при наличии моего хоркрукса обнаружить это было бы нетрудно. Нужно было только начать искать.

Как бы узнать, есть мой хоркрукс на чаше или нет?

Краем глаза я заметил, что Тед внимательно следит за моим лицом. Я повернул голову к нему.

— Так это важно? — спросил он.

— Да, — согласился я. — Это может вызвать… последствия. Придётся быть настороже.

В Хогвартсе эта новость прошла незамеченной. Никому не было дела до чьих-то чужих тысячелетних раритетов, кроме меня. Возможно, её и заметили бы, если бы не выход новой книги Гилдероя, который смахнул её с досужих глаз, как ураган — жалкое облачко. Женская половина Хогвартса только и говорила о выдающемся литературном событии, мужская злилась на девичью глупость, перед которой померкло всё остальное. По утрам в Большой зал прилетали армии сов, несущих бандероли с драгоценным шедевром, редкую девчонку можно было увидеть без яркой книжонки с белозубым портретом автора на обложке.

Через неделю литературного ажиотажа, после лекции по истории магии, где собирался весь наш курс, Грейнджер вышла к преподавательскому столу с большим листом пергамента в руках.

— Слушайте меня все! — объявила она ученикам, не успевшим разбежаться со своих мест. — Вы должны знать, что Гилдерой Локхарт не совершал подвигов, которые он приписывает себе в своих книгах!

Дело запахло скандалом. Все замерли и прислушались.

— На самом деле все его подвиги совершили другие люди, а Локхарт только находил их, выспрашивал у них подробности и приписывал их себе, а этих людей заставлял забыть обо всём Обливиэйтом! Поэтому я предлагаю написать открытое обращение в газету, которое разоблачит Гилдероя Локхарта, и собираю подписи в знак протеста против его обмана. Все, кто со мной согласен, подходите ко мне и подпишите этот пергамент с обращением. Когда я соберу достаточно подписей, я отправлю его в газету.

Нужно ли говорить, что девчонки облили презрением нахалку, посмевшую усомниться в их кумире?

— Тебе просто завидно, выскочка, что у кого-то славы больше, чем у тебя! — выкрикнула с места Лаванда Браун, одна из самых восторженных почитательниц Гилдероя.

— Грейнджер, а ты докажи, что говоришь правду, — подхватила более умная Падма Патил. — Может, ты не только завидуешь, но еще и врёшь.

Гермиона если и удивилась их нападкам, то не сильно. И у неё был готов ответ.

— Локхарт сам сказал мне это, когда я на втором курсе уговаривала его поймать чудовище, окаменявшее учеников в Хогвартсе.

Девчонки растерянно притихли, зато не утерпел Малфой.

— А чем ты докажешь, Грейнджер, что он это говорил?

— Ну… — Гермиона посмотрела туда, где сидели грифы. — Рон и Невилл тоже его слышали, они подтвердят.

— Вы друзья, вы сговорились, — не уступал Драко.

— Мы можем показать свои воспоминания, — не сразу, но сообразила Гермиона.

— Да кому какое дело до твоих воспоминаний, Грейнджер, — Малфой презрительно фыркнул. — Кто Локхарт, а кто ты? Он — известный писатель, от которого все ведьмы без ума, а ты — сопливая маглокровка, которая вечно всех поучает и вечно лезет не в свои дела. Он скажет, что это у него художественные произведения, для достоверности написанные от первого лица — и твои обвинения могут смело идти Запретным лесом, никто с ними разбираться не будет. А что Локхарт сам ничего этого не делал, поклонницы простят ему, потому что он такой душка. Его слава уже работает на него.

Грейнджер гневно уставилась на ухмыляющегося ей в лицо Малфоя.

— Как ты можешь защищать этого… этого шарлатана!!! Ты уже забыл, как он преподавал ЗоТИ?! Это из-за него вся школа так и не выучила этот важный предмет!

— ЗоТИ? — Драко демонстративно повернулся ко мне. — Поттер, у тебя есть какие-то проблемы со знанием ЗоТИ?

— У меня? — я сделал вид, что задумался. — Никаких.

— А у тебя, Нотт?

Тед принял глубокомысленный вид.

— Никаких.

— Поняла, Грейнджер?

— Что я должна была понять? — насторожилась Гермиона.

Малфой закатил глаза к потолку.

— Тупые грифы… Пошли, парни, здесь уже скучно.

В конце октября обращение Гермионы с двумя десятками подписей всё-таки вышло в «Придире» под рубрикой «Новое о руноследах», разместившейся между статьёй об адаптации африканских мозгошмыгов в Британии и рассуждениями о гипотетических местах обитания морщерогих кизляков. Общественного резонанса оно не получило.