На бегу

Оули Пье! Я думал, ты более снисходителен, чем другие!

Постой, умоляю тебя, я больше не могу, бегун-то из меня никудышный.

Я верил, что ты придешь, несмотря ни на что, и выслушаешь меня, я уже приготовился все тебе рассказать. Мне трудно поверить, что тебе так уж необходимо идти… ты просто-напросто сбежал от меня.

Должен сказать, я искренне желал ей добра, мне было жаль ее, потому я ее и преследовал. Не потерпи я неудачу, она бы со временем оценила мои старания и вспоминала бы обо мне с благодарностью, как о человеке, который помог ей выработать характер. Передо мной была трудная задача. Я хотел вдохнуть в нее жизнь, а для этого все средства хороши, нельзя ничем пренебрегать; я знаю, ты-то меня поймешь, ты и сам человек целеустремленный, более того, ты поможешь мне, похлопочешь за меня, ведь верно, ты мне не откажешь.

Кто лучше меня самого понимает, что я за человек, уж я-то себя знаю и ничего от тебя не утаю.

Подумай о Кларе, она молчит, точно воды в рот набрала. Ты хорошо знаешь и ее, и меня, что же ты убегаешь, как заяц, ведь мы с тобой знакомы чуть не сто лет. Я всегда был спокоен и рассудителен. Я мог бы стать выдающейся личностью, если бы не нервы; мне достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы понять, чего он стоит. Я все насквозь вижу, все чувствую, у меня знаешь какая смекалка. И я не пью.

Помнишь, как я однажды сказал Сигги Паудлю, что он пустой человек, я схватил его за горло, прижал к стене и без конца повторял: пустой ты человек, Сигги Паудль! Под конец я уже просто рычал ему в лицо, называл пустым человеком, тупицей, размазней, а он лишь смущенно улыбался, думая, наверно, что я шучу. Пришлось объяснить ему, что все это серьезно, что он пустой человек. Помнишь, что он сказал после этой сцены? Ничего, ни словечка! Только смотрел на меня с мольбой, вот и весь его ответ. Ничто в нем не возмутилось, хотя я сто раз назвал его безмозглым болваном. Я мог бы как угодно обзывать и унижать его. У него не было характера.

Отсутствие характера — вот что я всегда не выносил в людях.

Отплати мне Сигги Паудль той же монетой, я бы тотчас признал, что он настоящий человек, и даже лучше многих других. Мне всегда хотелось добиться ответа, разумеется достойного ответа.

Говорю тебе все как есть, видишь, я себя не выгораживаю, я знаю, ты ненавидишь лицемерие и требуешь полной искренности: Оули Пье, умоляю тебя, помоги мне, впрочем, дело не только во мне, ты должен помочь Кларе.

Раньше у меня никогда не было неприятностей, если я проявлял присущую мне твердость; я решил бороться, чтобы не лишиться хорошего места. Ты знаешь, ни много ни мало четырнадцать лет все шло гладко. Я совершенствовался и с каждым годом все лучше и лучше владел собой. Потребовалась совершенно особая ситуация, настолько редкая, что едва ли она когда-нибудь еще повторится: тут сошлись и бессонница, и усталость, и эта девчонка, не говоря уже о том, что я увидел. На мгновение я потерял власть над собой, но будто я зверски избил ее — это ложь, я ударил несильно и всего один раз.

Поверь мне, Оули Пье!

Я учитель по профессии и по призванию, больше того, я и года не протяну, если осенью снова не начну преподавать, слышишь, года не протяну, да постой же ты, не беги, подумай об этом. И о Кларе тоже.

Это размазня еще почище Сигги Паудля, из тех, что даже не посмотрят с мольбой на своих мучителей, даже пальцем не шевельнут ради собственного спасения, — в них нет жизни! Хоть на весь класс ори, что она глупее курицы, до нее будто и не доходит, уставится тупо в потолок или начнет изучать пол, ничего ей не нужно, ни к чему она не стремится — прямо как мертвая!

Слов нет, красивая девушка и одаренная, все при ней… кроме воли. У меня слабые нервы, и такие рохли меня всегда раздражали, я много перевидал их, но такую встретил впервые. Целых три года она не подавала признаков жизни. Чего я только не делал! Стыдил за невежество, ставил двойку за двойкой — а ей хоть бы что! Только улыбается! Я называл ее безмозглой дурой, издевался над побрякушками, которыми она себя увешивала. Передразнивал ее, прикидывался таким же безжизненным, как она, тупо улыбался и ее жестом приглаживал волосы — класс хохотал. Я стучал по столу, когда она выводила меня из себя своим дурацким поведением, грозил ей кулаком. Выгонял из класса. Заставлял часами стоять в углу, не сводя глаз с пятна на потолке. А она только приглаживала волосы! Сам видишь, я унижал ее, как мог, но она и не думала защищаться, ни разу не пожаловалась директору; бывало, хлопну ее по щеке, а она даже не шелохнется.

Вот она какая.

Скажи мне, Оули Пье, встречался ли ты с подобными людьми? Знаю, что не встречался, потому что другой такой не существует. Не осуждай меня, ты человек с большим опытом и понимаешь, каково иметь дело с этаким народом. На моем месте ты бы тоже не сдержался. Я тебя знаю, ты замечательный человек, живой, горячий, ты бы тоже сорвался. Ведь мы с тобой очень похожи.

Подумай о Кларе, не забывай о ней и помоги мне ради нее. Надеюсь, ты не откажешься поддержать ее тем, что поможешь мне: если где освободится подходящее место, уж постарайся, похлопочи за меня, ты ведь всех знаешь, Оулавюр Пьетурссон, ты человек влиятельный, облеченный доверием. На Клару это подействовало гораздо тяжелее, чем на меня, она не смеет людям в глаза смотреть, твердит, что не желает со мной разговаривать, пока я пе заглажу свою вину. В каких только грехах она меня не подозревает. Подумать страшно, что с нею будет, если ты мне не поможешь.

Эта девчонка…

Пойми, я мечтал изменить ее, сделать более приспособленной к жизни, пробудить в ней что-то живое. Я знал, конечно, что нельзя поднимать на нее руку. Но не думай, что у меня не было к этому оснований, порой я склонялся к мысли, что это необходимо, и все-таки сдерживался, самообладание у меня есть. Просто в тот раз я сорвался от усталости.

Клара…

Думаешь, приятно, когда она целыми днями молчит а смотрит на меня так, будто я совершил преступление? Помнишь, какие у нее глаза? Я не могу смотреть на нее, когда она в таком состоянии. И она будет молчать, пока я не признаю себя виноватым. Своей сестре по телефону она говорит, что у меня испорчена репутация и что я человек конченый. Как видишь, она отнеслась к этому очень серьезно и считает, что мне нет оправдания. Боюсь, она решится на какую-нибудь крайность, она такая безрассудная. Я не поручусь за нее. Мы с тобой должны протянуть друг другу руки, должны сделать все возможное, чтобы спасти ее. И мы это сделаем.

Ты знаешь, каков я, когда я не в духе.

Я хорошо помню, как все это произошло.

Я стоял у ее парты и раздавал тетради. И вдруг до меня дошло, что там у нее под партой. Я сам не заметил, как перестал раздавать тетради, и очнулся, только когда они посыпались у меня из рук. Меня это не смутило — в глубине души я всегда спокоен, — я не пытался поднять их, просто смотрел на эту груду, словно не произошло ничего особенного. Я видел, что тетради перевернули чернильницу, и еще видел, что девчонка даже не шелохнулась: она с улыбкой приглаживала волосы, а чернила тем временем быстро заливали парту, тетради, капали ей на ноги. Я не сводил с нее глаз, мне в голову не приходило, что она так глупа, я надеялся, что она наконец вскочит, ведь чернила лились не только на тетради, но и на нее, я убеждал себя, что сейчас она что-то предпримет, не настолько же она безжизненна. Но девчонка продолжала как ни в чем не бывало приглаживать волосы, и мое удивление сменилось презрением, мне захотелось встряхнуть ее. Понимаешь? Захотелось стиснуть ей щеки и посмотреть, не прогонит ли это улыбку, но я превозмог себя, выждал, сосчитав до десяти, а когда понял, что сделал все возможное, схватил ее за волосы и приподнял, чуть-чуть, у меня и в мыслях не было причинять ей боль, я просто хотел оттащить ее, чтобы чернила больше не лились ей на юбку, но, увидев ее неподвижные глаза и раскрытый рот, встряхнул ее посильнее. Это ее не оживило, я ударил ее по щеке, совсем слабо, и толкнул обратно на стул в надежде, что теперь-то ее проймет. Несмотря на горькое разочарование, мне удалось овладеть собой, я просто смотрел на нее, ничего не предпринимая, а чернила впитывались в ее юбку, и по подбородку текла кровь. Я мог бы снова ударить ее, но ведь не ударил. Мог бы изувечить ее, стремясь пробудить в ней жизнь, но ведь не изувечил. Учти это. Не каждый на моем месте остановился бы после первого удара, многие продолжали бы избиение. Но я этого не сделал. Пожалуйста, учти это.

Вот и все, Оули Пье.

Подумай о Кларе. Ведь ты познакомился с ней раньше меня.

Как бы она не наделала глупостей, она человек слабый.

Я с достоинством покинул школу. Я ни о чем не просил, как ты понимаешь. Меня и сейчас все уважают — может быть, еще больше прежнего. Когда я последний раз спускался по лестнице, все глаза были устремлены на меня, со всех сторон слышался шепот: вот это человек, смотрите, как он идет, сколько в нем обаяния, лучшего учителя у нас никогда не будет!.. Я могу преподавать в любой школе, во мне действительно нуждаются, только… ты понимаешь, что я имею в виду, ведь ты знаешь меня лучше, чем все остальные.

Обещаю тебе впредь быть осторожнее, я буду высыпаться, отдыхать и больше никогда не загляну под парту.

Я очень трудолюбив, со мной легко работать, я не люблю сидеть без дела. Спроси кого хочешь, все в один голос скажут: если мы вправе давать тебе советы, Оулавюр Пьетурссон, поговори с инспектором народного образования, недаром ты работаешь в этом министерстве… Я прекрасно понимаю свое положение, мне известно, как обо мне отзываются; слишком уж большое значение придают россказням детей, которые раструбили повсюду об этой истории и превратили ее в скандал. Не верь им, Оули Пье, ведь ты знаешь меня, знаешь Клару, мы с тобой говорим на одном языке, ты… ты убегаешь… но без тебя у меня ничего не выйдет, хотя меня все еще уважают… я должен вернуться в школу, я не проживу без нее. И Клара тоже. Хорошо бы, ты достал мне место в Педагогическом училище, но на худой конец я пошел бы и в реальное. Я рожден учителем, и ты знаешь, что больше такого не повторится.

Подожди!

Куда ты все время бежишь? Все вы убегаете, как только я раскрываю рот.

У меня большие знакомства, я буду упрашивать всех и каждого, пока не покончу с этой историей. Буду говорить до тех пор, пока все не увидят, что я совсем не такой, как утверждают дети, совсем не такой.