На берегах Ярыни

1

Полная луна бросала зеленоватый свой свет на водную гладь довольно широкой реки. Часть реки была отгорожена плотиной и вертела мельничное колесо. В данное, впрочем, время колесо не вертелось, постава были подняты и вода свободно падала вниз. Люди спали.

Знавший это старик Водяной вынырнул из омута и, цепляясь лягушачьими лапами своими за край разделявшей течение дамбы, вылез и сел на краю.

Пригладив свою мокрую, почти лысую голову, плешь которой прикрывалась не столько редкими волосами, сколько бледно-зелеными водорослями, и выбросив из седой бороды запутавшегося в ней черного рака, Водяной с самодовольным чувством оглянулся вокруг взором уверенного в себе, своем благоразумии и силах хозяина.

За исключением журчавшей у мельничной плотины воды, все было тихо. Лишь дикие утки тихонько крякали порой в тростнике. Старик любил эти часы ночного покоя, при луне, когда спят несносные люди, а всякая нежить может спокойно вести свое полупризрачное, как принято думать, существование. Вот ведьма пролетела куда-то на помеле по своему женскому делу; вот другая, лишь для людей скрытая под личиною кошки, торопливо пробежала по дороге, очевидно, направляясь навестить чужое село. Вот оборотень мелькнул ей вслед белой собакой от ограды кладбища.

Оглядевшись по сторонам и не видя русалок, выходивших обычно в эти часы подышать лунным светом, Водяной вспомнил… Они, должно быть, заплыли на заливные луга, что была между старым и новым течением реки. Там они, вероятно, уже вылезли на берег и играют между собою, поджидая, не покажется ли кто из неосторожных, под хмельком, ночных рыболовов или из ребят, пасущих в это время в поле коней.

Водяной вспомнил также, что на дне омута, охраняемая огромным сомом, лежит неподвижно утопившаяся на днях деревенская девушка. Этой ночью, когда лунный свет, проникнув на дно, коснется лица утопшей, она должна будет проснуться. Так как всякая утопленница делается обычно временной женой Водяного, а эта была хороша и ему нравилась, лысый старик при воспоминании о девушке самодовольно погладил толстый живот свой и мокрую бороду. Забеспокоившись потом, что утопленница может очнуться в его отсутствие, Водяной вздохнул и деловито нырнул в глубину…

Лунный луч, пронзая светлым столбом мутно-зеленую глубь пространного омута, широким бледным пятном медленно полз по илистому дну, кое-где торчащим корягам, стволам затонувших деревьев и застрявшим среди неровностей дна валунам. Теперь он озарял безобразное лицо наполовину погруженного в ил, с давних веков лежавшего здесь, дубового идола. Идола этого Водяной считал своим другом и советником. Повелитель речного дна любил, лежа с ним рядом, потолковать о древних и новы х временах:..

Раздетое уже русалками, неподвижно распростертое тело утопленницы еще не просыпалось, так как лунное пятно еще не доползло пока до ее бледного лица. Неподвижной колодой лежал возле утонувшей старый сом, распущенными усами своими осязая чуть мерцавшую во мраке синевато-белую наготу ее бедер и живота…

— Убирайся прочь, дурень! Ишь мочалки свои распустил! Туда же, с усами! — И сильной лапчатой пяткой ткнул Водяной в бок своего старого слугу, который заменял ему порою даже коня.

Вильнув вправо и влево своим могучим хвостом и подняв при этом со дна мутное облако, мелькнула и скрылась в нем громадная рыба, ужас уток, гусей и, говорят, даже маленьких детей, по глупости своей рисковавших порой купаться неподалеку от мельницы.

Ожидая, когда муть осядет, хозяин реки опустился на торчащий со дна, часто служивший ему седалищем камень замер, неподвижный, как большая коряга.

Лунный луч медленно подвигался своим обычным путем должен был скоро дойти до тела утопленницы. Водяной размечтался. Каждая новая, покорно становившаяся его женой, молодая русалка вносила на некоторое время разнообразие в несколько скучную жизнь старика. Сначала все они, ужасно боясь своего повелителя, со страхом отдавались его ласкам, трепеща, как вынутые на берег рыбки, в огромных и скользких лягушечьих лапах Водяного, но потом, попривыкнув и успев познакомиться с другими русалками, скоро забывали свой страх, а затем и вовсе переставали оказывать старому должное послушание…

"Какова окажется эта? По лицу судя, как будто не сердитая", — мелькало в голове хозяина омута.

Светлый кружок луны дополз наконец до разбросанных по дну черными змеями тяжелых кос утонувшей… Ах, сколько этих кос перевидал старик Водяной, сколько расплетал их и вновь заплетал, сколько гневно трепетал своей сердитой цепкой лапой! Если вы всех их собрать — тесно бы стало на дне многоводной река. Но старый и мудрый хозяин хорошо знал, что, по мере пребывания у него, русалки из году в год становились тоньше, легче, прозрачнее и, наконец, вовсе куда-то пропадали со дна глубокой Ярыни. Водяной склонен был объяснить их исчезновение коварною шалостью ветров, которые могли уносить приглянувшихся им красавиц в свое воздушное царство. Во всяком случае ни одной из тех русалок, память о которых в нем сохранялась от давних времен, на дне реки уже не было.

Так, давно уже исчезла жена варяжского викинга, утонувшая здесь некогда при переправе, во время сечи с неожиданно напавшими на ее свиту дулебами. Русалки — вспомнилось старику — тогда сняли с нее крылатый воинский шлем, но долго не могли справиться с застежками позолоченной тяжелой кольчуги. Кольчуга эта долго висела потом на ветвях затонувших деревьев, пока ее не унесло как-то во время весеннего половодья. Варяжская женщина сначала была непокорна, но потом смирилась, и Водяной с удовольствием ее вспоминал. Помнил он также и приносимых ему некогда в жертву рабынь, связанных ремнями, с камнем на шее, бросаемых за борт ладьи, днище которой плыло в высоте, подобно телу большой хищной рыбы.

"Теперь не то. Немножко масла, коврига черного хлеба, тощий гусь осенью от рыбаков и полудохлая кляча по окончании весеннего ледохода… Вот и все!.. Мясники топили мне прежде черных свиней. Теперь перестали!.. Скуп стал народ; не ценит владыку, который поит людей и их скот водой и позволяет бабам полоскать в ней свои грязные тряпки, не трогая мельниц и лодок, и, в довершение всего, кормит всех рыбой… Глупые и неблагодарные люди!.."

Тут старик встрепенулся, заметив, что лежавшая дотоле неподвижно утопленница зашевелилась. Пятно лунного голубовато-зеленого света ярко озаряло ее молодое лицо с приподнятыми теперь черными стрелами ресниц и темным цветком полураскрывшихся уст. Она приподнялась, села и начала, с испугом и изумлением, озираться вокруг.

"Где я? Что со мною?" — словно хотели сказать, беззвучно шевелясь, ее губы.

По движению их понял сразу старик мысли утонувшей красавицы. На дне не говорят, но и без слов хорошо понимают друг друга.

Желая доказать гостеприимство, а заодно не дать новой супруге времени для каких бы то ни было самостоятельных решений, Водяной, по давней привычек, поспешил обнаружить свое к ней расположение.

Но едва он склонился к своей жертве и скользкими лягушечьими лапами начал гладить ее тело, в широко раскрытых глазах утопленницы сверкнул злой огонек, красивое лицо исказилось гневом, одна прекрасная рука вцепилась в коснувшуюся высокой белой груди длинную бороду, а другая отвесила растерявшемуся старику полновесную пощечину.

Водяной рванулся, подняв облако мути, освободил свою бороду и недовольно ушел прочь от непокорной утопленницы.

"Погоди ужо! Не уйдешь от меня. Сама еще будешь прощенья просить", — утешал он себя в неудаче, хорошо зная, до какой безразличности доводили порой утонувших тоска и отчаянье.

Подойдя к дубовому идолу, Водяной улегся с ним рядом, выжидая, что тот ему скажет.

"Это бывает, — прочел Водяник сочувственную мысль, промелькнувшую на топорных, темно-зеленою тиной поросших чертах свирепого лика дубового бога. — От женщин всегда можно ждать глупостей. С ними надо быть строгим. Когда я жил на небе…."

— А ты разве был на небе? Ты ведь рос в дубовом лесу, пока дерева твоего не срубили, а из тебя не сделали пугала, которому люди когда-то кланялись, жгли пряди волос, горючий камень морской и закалали взятых в плен юношей…

— Да, только юношей; приносимых в жертву девушек я на земле не имел. Но запах и вкус крови их тоже, поверь мне, очень приятен.

— Про каких же женщин и дев ты говоришь, если вырос в лесу и на земле их не имел? — недоверчиво спросил Водяной.

— Но я был и на небе. В памяти моей всплывает порою, как хохотал я во время грозы, гоняясь за облачными девами. Они старались укрыться от меня, принимая вид разных животных и чудовищ. Но разве можно обмануть небесного бога?! С женщинами надо быть строгим и непреклонным, иначе они обманут тебя, — наставительно повторил дубовый идол.

— А тебя разве обманывали?

— Боюсь, что да.

— С кем?

— А разве за ними уследишь?! Думаю, что тех, с кем они мне изменяли, был не один. Знаешь того, что прячется теперь в небе за круглым щитом и светом своим оживляет усопших?

Водяной кивнул утвердительно головою.

— Он в свое время много сделал мне зла. Я отрубил ему даже раз ухо за то, что он был слишком навязчив к Утренней Деве со звездой на челе… С тех пор всегда и всюду этот витязь с рогами на серебряном шлеме вредил мне исподтишка. Для открытой со мною борьбы он был слишком слаб и труслив.

Водяной не верил обычно рассказам дубового идола, но не слишком обнаруживал это, боясь, что его старый друг и советник обидится. Но теперь собственная обида заставляла старика излить на кого-либо накопившееся в нем враждебное чувство.

— Братец, — сказал он неожиданно, — какой из богов выдрал тебе усы?

Водяник попал в цепь. Почувствовав боль старой обиды, идол тяжело вздохнул, так же как некогда вздыхал он в ночь накануне того злосчастного дня, когда, под предводительством служителя враждебной ему веры, ворвались в запретную ограду люди с топорами, подрубили ему стоящие на вкопанном в землю толстом дубовом стволе крепкие ноги, повалили его на землю, сняли с шеи драгоценную гривну, выдернули золотые усы и оторвали серебряную длинную бороду, тонкие нити которой знаменовали падающие на землю дождевые небесные капли. Единственно, что, по недосмотру, оставили на нем, это несколько вделанных около пояса золотых, серебряных и костяных кабаньих клыков.

Дубовый истукан еще раз вздохнул, вспомнив, как влекли его с высокого холма на конских вожжах, осыпая ударами бичей, к высокому обрыву и столкнули потом в быстрые волны реки. Вспомнил, как нырял и кружился он в водоворотах, уносясь все дальше и дальше от изменившего ему города.

Много лет мок поверженный бог, запутавшись в корнях подмытого берега, и потом, затонув, докатился по дну реки до этого мирного омута…

— Братец, кто тебе вырвал усы? — прозвучал в его голове повторный вопрос Водяного.

— Те же, кто запретил бросать тебе, по веснам, связанных рабов и рабынь. Те же, кто, не спрашиваясь у тебя, строят плотины, воздвигают мосты и заставляют реку твою вертеть жернова.

— Они мне платят за это, — нехотя пробурчал в ответ Водяник, — хотят они или не хотят приносить мне жертвы, я сам из году в год беру положенное число обреченных мне Роком людей. Ты с тех пор, как тебя бросили в мою реку, ни разу не летал, грохоча в облаках, о чем ты так любишь рассказывать… Полно! Верно ли это?

— Верно. Пока люди воздевали ко мне руки и приносили жертвы, я чувствовал, что одновременно и слушаю их мольбы и езжу на тяжелой колеснице, провожая огненными стрелами испуганных бесов. Но с тех пор как я лишился молитв, меня нет более и на небе.

— А кто же грохочет там вместо тебя? — спросил Водяной.

— А я почем знаю?! Боги сменяют и изгоняют богов…

— А ты знаешь, что бесы, о которых ты говоришь, живут в соседнем болоте?

— Поймай мне парочку и принеси показать, — последовал ответ.

— Когда будет свободное время, отчего же?.. А теперь занят, — сказал Водяной, подымаясь на ноги.

Повелителю дна хотелось показать дубовому бывшему богу свое могущество, и он, пройдя мимо сидящей теперь неподвижно в позе отчаянья утопленницы, приблизился к луговому берегу, вынырнул на поверхность и, вылезши из воды, свистнул раз и другой.

Ответа не было.

Тогда Водяной повторил свой призыв.

Хотя свист его походил на свист кулика, лишь порезче посильнее, тот, кому надо было, его услышал.

В предутренней мгле, среди клубившегося над росистой травою тумана, заколыхались, приближаясь, очертания чернобородого мужика в мокрой одежде, с раздутым, тоскою запечатленным лицом и неподвижными стеклянными глазами.

С первого взгляда было видно, что это мертвец и утопленник, не имеющий после смерти покоя.

— Чего надо? — безучастным тоном спросил чернобородый мужик.

— Где пропадал? Почему сразу не пришел? — гневно обратился к нему Водяник. — Давно, верно, бит не был?! Смотри у меня! — горячился хозяин реки.

— Тут я был, на лугу. Смотрел издали, как ребятишки коней пасут, — оправдывался утопленник.

— А заманить не мог?!

— Не мое это дело заманивать. Ты девок своих на то пошли. Мое дело — за ногу потянуть, если кто купается ночью, али за русалками присматривать, — уверенно, но однозвучно, голосом, похожим на предрассветный шелест травы, ответил утопленник… — Скушно мне, тошно мне, — неожиданно продолжал он. — Отпусти ты меня!

— А водку пить было не тошно? А в пьяном виде в воду лезть не скушно было?!. Нет, брат! Пока не выслужишь своего срока — не отпущу!.. Служи!.. Болотных бесов знаешь?

— Как не знать! За лугами кусты начнутся, а там ручей болото, а в болоте они и есть.

— Так вот тебе мол приказ. Поймай ты мне, как только встретишь, бесенка, а то и двух, и принеси в омут.

— А ежели они меня самого к себе в трясину затащат? — деловито и не без опасливости в голосе спросил чернобородый утопленник.

— Туда тебе и дорога, — ответил Водяной, — сам сейчас говорил, что здесь скушно. Ну и проваливай в болота! Только, смотри, бесенят мне завтрашней же ночью принеси, а не то я тебя всюду найду, — заключил Водяник свою грозную речь.

Чернобородый повернулся назад и скрылся в тумане, этом обычном прибежище всякой нежити и нечисти.

Между тем, не видя около себя неприятных или враждебных ей лиц, новая русалка огляделась по сторонам, поднялась на ноги и неуверенной походкой пошла по мягкому вязкому дну. У нее мелькнула мысль выйти на берег и спрятаться от противного Водяника в густой высокой траве. В мутной воде она различила тропинку, извивавшуюся между камней и сучьев полузанесенных илом деревьев. Тропинка эта шла вверх по направлению к берегу.

Но едва девушка выбралась почти по колено из воды, навстречу ей показались с визгом и хохотом возвращавшиеся в реку русалки.

— А, новенькая! Куда ты?! Иди назад! Скоро рассвет, — кричали они, обступая утопленницу и преграждая ей путь.

— Пустите меня! Я хочу домой, — просилась та.

— Не очень-то рады там будут тебя увидеть. При виде твоем все будут прятаться и дверей не отопрут ни за что, как ни просись!.. Нет, теперь что сделано — сделано! Сама добром к нам пошла, ну и терпи, — строго сказала ей старшая, более других напоминавшая призрак русалка.

Все они были нагие, мокрые от росы, с распущенными косами, по которым стекала вода. Некоторые были подпоясаны зеленой длинной травой, все — в венках из полевых и болотных цветов. Часть их, недавно попавшая на дно, более походила на живых людей, отличаясь лишь меловою бледностью тела; те же, что утонули давно, выделялись воздушностью своих иногда даже просвечивающих тел.

— Да ты не тоскуй! Не всегда и у нас горе живет. Удается порой и размыкать его. Жаль, вот ты поздно пришла, когда нам середь бела дня нельзя уже бегать. Зато уж ночью мы куда хотим, туда и идем. Ты не бойся, девонька. Если Водяник толстопузый тебе не по нраву пришелся, ты потерпи немного. Он и сам от тебя потом отстанет. А песни с играми и у нас найдутся, не хуже, чем у живых, — сказала, обращаясь к новенькой, другая русалка.

— А теперь пора и домой! — закричала третья.

И, взяв свою новую подругу под руки, русалки вновь увлекли ее в воду.

— Как тебя звать-то? — спрашивала дорогой четвертая.

— Горпиной.

— Откуда?

— С Зарецкого.

— А Сюнтяевых знаешь? — задала вопрос пятая…

Но тут вернулся с прогулки своей Водяник и тотчас же вновь стал оказывать знаки внимания новенькой, то звонко хлопая ее перепончатой лапой по бедрам, то пытаясь ее щекотать, противно осклабив свой лягушечий рот беззвучным смехом, от которого колыхался его не подвязанный поясом толстый живот.

— А ты ему не противься, потерпи, — опять посоветовала ей шепотом одна из новых подруг. — Это уж так полагается, что он спервоначалу липнет да пристает. Отгонять его станешь — хуже будет… Замучит.

Горпине пришлось покориться.

— То-то! — прошептал девушке на ухо, отпуская ее, всю измученную, Водяник, и даже укусил ей при этом больно шею своими мелкими, но острыми, как у щуки, зубами…

Удовлетворив свое влечение к новизне, Водяник действительно оставил Горпину в покое, и та, мало-помалу, освоилась с окружающей ее обстановкой.

При свете слабо проникавших в омут солнечных лучей блистали чешуею мелкие и крупные рыбы. Иногда длинная темная тень лодочного дна проплывала над головою. Временами отваживались, торопливо перебирая красными и черными лапками, пересекать омут утки или гуси, и толстый огромный сом зачастую поднимался при этом со дна, чтобы попытаться которую-нибудь из них изловить.

По ночам Горпина стала выходить со своими заметно присматривавшими за нею подругами на сушу, понежиться и поиграть при лунном свете, бросавшем сине-зеленые отблески на белое тело русалок. Бродя по хлебным полям, наиболее злопамятные из них делали на десятинах прижизненных своих недругов закрутки из колосьев. Все русалки любили цветы, и каждую почти ночь плели себе новые венки. Залезая по грудь в темноватые волны волосящейся ржи, некоторые пели многовековую излюбленную песню украденных нечистью до крещенья детей. В песне этой среди восклицаний с упоминаниями о духе соломы слышались горькие жалобы на безрадостную, горькую долю. Иногда они пели попарно, изображая русалок же — дочку и мать, причем последняя с грустью говорит о неизбежности наступления времени, когда дочери придется "угождать" Водяному Царю…

Некоторые из подводных девиц, отличавшиеся шаловливым нравом, даже днем забавлялись путаньем рыбачьих сетей или пуганьем уток с гусями. Наиболее отважные, выбрав ночь потемнее, садились на мельничное колесо, чтобы кружиться с ним вместе…

Однажды, гуляя среди озаренных лунным светом нив и полей, наткнулись ярынские русалки на высокую тень, шедшую к ним по направлению от леса. Темные и неясные, гигантскими шагами двигались к ним, размахивая растопыренными руками, очертания как бы травою поросшего, глухим голосом завывающего полусущества. "Шел да нашел, бег да набег", — успели расслышать перепуганные русалки отрывочные отдельные места песни этого полупризрачного обитателя лугов.

— Полевик! — завизжали водяные девы и, кто хохоча, кто завывая, кинулись бежать от него по направлению к реке.

Свистя и гукая, Полевик преследовал их до самого берега.

— Кто это такой? — спросила Горпина, очутившись на дне, у одной из подруг.

— Вроде Лешего. Только он по полям больше да по межам проказит. Я его днем раз, весной, видела. Кафтан на нем, как озимь овсяная, то зеленью, то серебром переливает. Волоса дыбом, как шапка, торчат, тоже зеленые. А лицо — как песок… Ну и до нашей сестры охочь больно… Не попадайся!..

Заметив, что Горпина привыкла к воде и обжилась, ее стали отпускать и без надзора. В одну из ночей, заплыв далеко от омута, молодая русалка наткнулась в тростниковых зарослях на челнок с одиноким рыболовом. Каково было ее удивление, когда этот рыболов оказался Максимом, тем самым парнем, из-за легкомысленной измены которого она бросилась в реку.

Горпина даже замерла по плечи в воде, встретившись взором со своим бывшим возлюбленными. Но Максим был пьян и нисколько не удивился при ее виде.

— Ишь ты, — сказал он, — сперва сама утопилась, а теперь и меня затащить в воду хочешь?.. Только я не таковский! Слышишь?! Не пойду!.. И самой тебе нечего было в реку кидаться… Из-за того, что я с другой девкой погулял малость, так она уж и жизни решаться вздумала!.. Нет! Ты так и знай, что я к тебе не пойду!

— Максимушка, милый! Возьми меня к себе, — прошептала Горпина и двинулась вперед, стараясь схватить руками просмоленный борт челнока.

— Нет! Шалишь!.. Не заманишь! — кричал в ответ парень. — Очень мне нужно водой наливаться, когда водка есть!.. На, пей, пес тебя возьми!..

И парень протянул своей бывшей подруге недопитую бутылку, которую та покорно взяла бледными, полупрозрачными руками.

— А меня не тронь! — продолжал Максим. — И за борта не цепляйся! А не то руки обломаю! — угрожающе взмахнул он веслом, от чего челнок сильно всколыхнулся и чуть-чуть не перевернулся вверх дном.

Однако парню удалось восстановить равновесие и, в несколько взмахов весла, отплыть от Горпины на довольно далекое расстояние.

Грустно смотревшая вслед ему русалка слышала, как стучал и плескал веслом торопливо гребший по направлению к деревне громко сам с собой разговаривавший и ругавшийся парень.

— Что тут за шум?! Ты с кем тут лясы точила? — вынырнула около Горпины, пыхтя и отдуваясь, мокрая и толстая, лысеющая голова Водяного.

— Рыбак тут был пьяный. Увидел меня и ругаться начал, — пробовала было объяснить свою встречу утопленница.

— То-то я слышу, что водкой пахнет, — пробурчал недовольно старик и продолжал: — А ежели пьяный, то зачем его в воду не затянула?

— Да он мне грозился веслом руки поломать.

— А это что?! — грозно спросил вдруг Водяной, указывая на недопитую Максимову бутылку в руках у Горпины.

— Это он дал мне, чтобы я от лодки отстала…

— А ты взяла!.. Вместо того, чтобы его челнок опрокинуть, ты от него водку взяла!.. Пожалела!.. Так вот же тебе за эту жалость!

Вырвав из рук Горпины бутылку, Водяной громко и хлестко ударил девушку по лицу своею растопыренной мокрой лапой.

Горпина заплакала и скрылась в тростнике.

Водяник же, не торопясь, посмотрел сквозь видневшуюся в прозрачной бутылке водку на свет выглянувшего из-за туч узкого месяца, запрокинул этот сосуд в свой блаженно осклабленный рот и стал переливать туда драгоценную влагу, которую лесная, водяная и болотная нечисть любит и ценит не меньше, чем человек…

Максим рассказывал поутру на селе, как хотела его затащить в воду ставшая русалкой Горпина, как он отбивался от нее веслом и уцелел лишь благодаря тому, что бросил ей почти полную бутылку. "Покуда эта пропащая душа водкой занималась, я и уплыл поскорее… Тем только и спасся…"