На Калиновом мосту

Пролог

– Зачем ты это делаешь? Ради денег? Я дам тебе больше! Ну что ты молчишь?.. Ради идеи? Мне жалко человека, которого идея заставляет убивать людей…

Так было всегда: они сначала пугали, потом предлагали деньги, а после призывали к милосердию и совести. Поэтому Иван старался не разговаривать с теми, на кого охотился. Об идеях хорошо размышлять дома на диване, а здесь просто работа. Если на работе будешь думать о чем‑то постороннем, то о твоих благородных идеях расскажут в твоем некрологе.

Сегодня он сделал свое дело хорошо. Когда знаешь весь график передвижения Объекта, то проблем не возникает. А сегодня он знал все по минутам.

Ивану не рассказывали, почему какого‑то человека надо вытащить из теплого гнездышка где‑нибудь в Европе и доставить в Москву. Он знал только то, что было необходимо для работы. Чаще всего его целями были беглые олигархи и чиновники, активно работающие против страны.

Сегодня все прошло как по нотам. В 18.45 Объект поднялся на крышу офисного центра. Там, на площадке, ждал вертолет, который должен был доставить его в Барселону на футбольный матч со столичным «Реалом». Шикарный матч, но посмотреть его было не суждено. В своем деле Иван был гроссмейстером.

Сейчас они летели на этом вертолете над морем вдоль побережья. Маленькие курортные городки отделяли друг от друга скалистые уступы с древними сторожевыми башнями и крепостными стенами.

Ивану нравился итальянский Leonardo AW109. Скоростной и маневренный а, главное, с хорошим автопилотом, которым он скоро собирался воспользоваться.

– Хочешь, я расскажу, что будет дальше? – неожиданно спросил Владислав Садовский, который и был сегодня тем самым Объектом. Он сидел рядом с Иваном в пассажирском кресле. Успокоившись и, казалось, даже смирившись с происходящим, он, прищурясь, смотрел на ярко‑красное заходящее за морской горизонт солнце. На руках, опущенных между коленями, были наручники. – Ты снизишься насколько это возможно. Включишь автопилот. Вытолкнешь меня и выпрыгнешь сам, – спокойным голосом, как будто речь шла не о нем, произнес он. – Через несколько километров вертолет упадет, загорится и утонет. А нас здесь тихо подберут и поднимут на какой‑нибудь ваш гражданский грузовой корабль. Меня спрячут на дне трюма в специальном отсеке для перевозки незаконного груза, где я просижу до самого Питера или Калининграда. По приезду тебе дадут премию, а на праздничном вечере 20 декабря, может, и медаль к празднику, а меня… в лучшем случае ждет мордовский лагерь.

– А в худшем? – машинально спросил Иван.

– А в худшем – инсульт или падение с кровати головой о каменный пол тюремной камеры.

– Вы случайно не из нашей Конторы? – удивился Иван его хорошей осведомленности.

– Даже не знаю. Наша, ваша ‒ сейчас не определишь. Но зарплату я когда‑то получал в том же окошке, где и ты сейчас.

–А теперь где‑то предложили зарплату побольше?

– Никто мне ничего не предлагал. Я уехал, когда меня вместе со страной выбросили на помойку. Сделал здесь бизнес с нуля. Выполнял кое‑какие задания… Но теперь, похоже, мой бизнес приглянулся кому‑то на родине. Вот поэтому тебя и прислали.

– С чего вы так решили? У вас есть доказательства или так… слова?

– Какие еще могут быть доказательства? Ты же, наверное, новости смотришь? Умному все и так ясно, а дураку… Контора давно уже не занимается безопасностью страны, а лишь участвует во всяких финансовых разборках.

– Что же вы не спрятались получше, если все так хорошо знаете?

– Не таракан я, по щелям прятаться, – усмехнулся Владислав Садовский.

– То есть вы в 91‑ом году из Конторы ушли? – спросил Иван, думая о чем‑то своем. – А кто у вас тогда был начальником?

– Командиры и начальники у меня были разные, но в Краснознаменном институте КГБ СССР я с твоим отцом, Сашей Ясеневым, сидел за одной партой.

Иван чуть не потерял управление вертолетом.

– Откуда… Кто вам сказал? – он растерялся, все в голове смешалось. – Меня кто‑то сдал?

– Просто похож очень. И часы Сашкины у тебя на руке. Их нам на выпуск вручали. А браслет к ним нам потом хороший человек делал. Таких браслетов всего два. Там на замке изнутри имя выгравировано. Чтобы не перепутать.

Иван принял решение почти мгновенно.

– Плавать умеете? До берега доплывете?

– Нас готовили Берингов пролив под вражеским огнем штурмовать, – будто бы равнодушно ответил Садовский.

– Я сейчас снижусь ‒ прыгайте. Дома скажу, что вы утонули.

Иван расстегнул наручники.

– Ты так просто мне поверил?

– Поверил, – спокойно ответил Иван, снижая скорость. – Не тяните. Скоро корабль.

– Такое доверие дороже жизни стоит… Встретимся… – Садовский резко отодвинул дверь и, оттолкнувшись от подножки, прыгнул в воду.

Через несколько минут, повернув за береговую скалу, Иван увидел большой траулер и высланный с него катер. Он включил автопилот и выпрыгнул.

Глава 1

С высокого уступа он первым увидел, как в залив вошли касатки. Три черных высоких плавника быстро приближались к берегу, где у самой кромки воды столпились молодые императорские пингвины, еще не поменявшие свой серый пух на красивую черно‑белую раскраску. Среди них был его сын, который родился всего два месяца назад. Он закричал что было силы, пытаясь предупредить детей о приближающейся опасности, но крик получился странным, не таким громким, как хотелось. К тому же его заглушил рокот разбивающихся о берег волн.

Тогда он спрыгнул с уступа и побежал. На толстых коротких ножках бежать было очень трудно и, главное, очень медленно. Он бросился животом на лед, покрывающий берег до самой воды, и, отталкиваясь мощными крыльями‑плавниками, заскользил к краю залива.

Когда до птенцов оставалось совсем немного, одна из акул вылетела на берег и, схватив ближайшего пингвина, сползла опять в океан. Птенцы начали разбегаться в разные стороны. Но некоторые из них, молодые и глупые, вместо того, чтобы уйти подальше от берега, поковыляли вдоль него, оставаясь в досягаемости акул. Он опять вскочил на ноги, чтобы закричать и увидел, как к кучке переваливающихся пушистых пингвинов летит наперерез одна из касаток…

От собственного крика Генри проснулся. В спальне было темно. Чтобы быстрее отойти от кошмарного сна, он нашарил рукой пульт и нажал пару кнопок. Медленно начала открываться система жалюзи, закрывающая огромное окно, точнее целую стеклянную стену. В комнату сразу ворвалось яркое калифорнийское солнце, легко пробившееся через еще не до конца раскрывшиеся створки жалюзи.

Дом на западном склоне хребта Сьерра‑Невада находился на границе национального парка. Он был спроектирован так, что снаружи, даже с любимой туристами смотровой площадки, расположенной совсем рядом на соседней горе, увидеть его было почти невозможно. Наружу выходило лишь огромное стекло, а покрытое специальным составом, оно не отбрасывало даже бликов. Сверху, снизу, слева и справа от дома были совершенно отвесные скалистые стены. Сам дом располагался внутри пещеры, от которой через хребет до обычной дороги был пробит специальный туннель.

Несмотря на то, что эта стеклянная стена была единственным окном, находясь внутри дома не было ощущения, что ты в пещере. Лишь в одной комнате была дверь с сюрпризом, открыв которую, гости попадали в огромный подземный зал и застывали в восторге: здесь все было так же, как и миллионы лет назад. Сверху свисали сталактиты разных форм и размеров. Под ними, за тысячелетия от падающих капель, росли вверх сталагмиты. В некоторых местах они соединялись, образуя причудливые закручивающиеся спиралями колонны.

А в глубине зала притягивало бирюзовой деликатно подсвеченной водой небольшое круглое озеро. Оно наполнялось из множества мельчайших подземных ручьев и родников, которые соединялись здесь, в этом озере, чтобы затем с грохотом сорваться водопадом в глубокий каньон чуть левее дома.

Вид из единственного настоящего окна дома компенсировал отсутствие других окон. Прекрасная долина внизу, заросшая огромными многовековыми секвойями, с противоположной стороны была зажата таким же хребтом с серыми отвесными стенами. В центре ущелья серебряной змейкой извивалась река, которая начиналась от другого водопада на южном склоне. Эта долина, невероятно прекрасная в любое время суток и в каждое время года, по праву считалась одним из самых красивых мест на земле.

Но больше пейзажа за окном Генри Мидас любил зеркала. Пятый ребенок в семье обычного рабочего из Детройта, в этом году он вошел в десятку самых богатых людей мира. А ему не было и сорока. В гонке за местом под солнцем он, как подброшенный в гнездо кукушонок, очень быстро скинул вниз всех своих конкурентов.

Потомственные чванливые медиамагнаты конца 20‑го века даже не успели понять, как неожиданно разогнавшийся мир оставил их на пыльной обочине. Их издательства, вместе со снобами писателями, и газеты с хамоватыми журналистами, стали никому не нужны. За несколько лет люди перестали воспринимать мысль, для выражения которой требовалось больше тридцати слов. Вместо газет и журналов люди приучились проводить время рассматривая смешные картинки и любительские войны. Даже Голливуд, который десятилетиями формировал общественное мнение, скатился на обычную экранизацию комиксов.

И теперь Генри, придумавший первые социальные сети, контролировал это все. Несколько компьютерных программ в его сетях, отсекая тот или иной материал или наоборот, продвигая его наверх, увеличивая просмотры, позволяли легко формировать нужное мнение. Рекламодатели и политики платили за это огромные деньги. Но не это было главным.

Он фактически создал новый мир населенный новыми людьми, и эти люди ему не понравились. И чем больше он узнавал свое создание, человека программируемого – homo programmable, тем больше его презирал.

Сначала он радовался своим успехам в их легком переформатировании. Потом эта чрезмерная покладистость начала его раздражать. А когда понял, что легко может заставить людей делать и любить что угодно и кого угодно, он стал их ненавидеть.

Когда‑то в детстве он посмотрел фильм про оживших зомби, и теперь, спустя много лет, глядя на людей, он невольно видел вместо них плетущихся неизвестно куда на полусогнутых ногах полуразложившихся мертвецов.

В какой‑то момент он перестал смотреть людям в глаза. Ему было стыдно за них, за их потаенные желания и пошлые мечты, которые он хорошо знал.

Генри уже и сам не знал: где реальность, а где его проекты. Он сделал столько президентов, олигархов, звезд кино, что все они смешались, будто обычные торговые марки – «Пепси», «Форд», «Луи Виттон».

Разочаровавшись в людях, он все больше любил самого себя. Он смотрел на себя в зеркала, развешанные по всему дому, и видел не маленького невзрачного человека с большими залысинами и бесцветными рыбьими глазами, а властителя дум целого мира. А значит и его хозяином.

Но иногда зеркала не отвечали привычное: «Ты могущественнее всех на свете». А кривились ироничной улыбкой: «Ты всего лишь инструмент… Да, дорогой и сложный, но когда тебя включить и как тебя использовать решают другие люди. Не ты определяешь кого делать звездой экрана, кого президентом. Ты исполнитель чужой воли». Это мгновенно омрачало Генри, и уголки его тонких губ пренебрежительно ползли вниз. «Мы еще посмотрим, кто инструмент и кто его хозяин. Время играет на моей стороне. Я еще молод и у меня есть все, чтобы сбросить в эту пропасть всех оставшихся».

Когда-то давно все могло бы пойти не так, не завали он вступительные экзамены в университет. Он мечтал стать журналистом. На собеседовании в университете его спросили кто такой Дон Кихот. Он ответил коротко и честно: «Деревенский сумасшедший». Экзаменаторам ответ понравился, они долго смеялись, но в университет его не приняли. И после этого он решил: честность – одна из форм глупости.

Все, что ни делается ‒ к лучшему. Кем бы он был, если бы ответил по‑другому? Никем. Журналисты… Писатели… Сейчас эти профессии вымерли. Простая компьютерная программа очень быстро и точно находит индивидуальный подход к каждому человеку, исходя из его особенностей и пристрастий. Кому теперь нужен их Дон Кихот, когда есть «Твиттер» и «Ютуб», «Фейсбук» и «Инстаграм»?

* * *

Хотя дом окружали лес и горы, и непрерывно работала современная система вентиляции, даже внутри чувствовался запах гари. Уже месяц поджигали дорогие дома в Беверли‑Хиллз, окрестностях Малибу и Санта‑Моники. А недавно загорелись склоны гор с вековыми калифорнийскими сосновыми лесами.

Хочешь испортить день – посмотри новости. Но когда дикторы рассказывают новости не о далекой войне за океаном на другом конце света, а о погромах в соседнем городе – от них нельзя спрятаться. На экране включившегося телевизора ночные проспекты Лос‑Анджелеса, с перевернутыми горящими автобусами и автомобилями, напоминали районы боевых действий где‑нибудь на Ближнем Востоке. Разлившийся бензин образовывал горящие реки. Тысячи людей в натянутых на головы капюшонах били еще уцелевшие витрины магазинов и тащили из них тюки с крадеными вещами. Даже через экран чувствовалось, как воздух пропитан злобой и безумием.

Генри Мидасу некого было винить в этих событиях. Это все сотворил он сам. Бунт начался с незначительного события, которое его главный заказчик захотел использовать в предвыборной борьбе за место в Белом доме. Генри часто выполнял его просьбы, организовывая беспорядки в разных странах с целью повлиять на выборы или просто дискредитировать и свергнуть неудобного политика. Иногда их компании ставили более глобальные цели: полностью сменить руководство в какой‑нибудь стране, пусть даже ценой гражданской войны.

Но сейчас все пошло не по плану. Начавшийся как спланированный, якобы стихийный митинг, протест неожиданно за несколько дней превратился в неконтролируемый бунт. Брошенная на его усмирение полиция и национальная гвардия не смогли ничего сделать, а лишь подлили масла в огонь. Беспорядки перекинулись на все большие города США, и началась так называемая «цветная революция» – любимая забава американского руководства для свержения чужих правительств. Только теперь эти цветы распустились в их собственном доме.

Его размышления прервал телефонный звонок. «Только тебя сейчас не хватало», – подумал Генри, посмотрев на телефон. Но звонивший был именно тот, кто имел власть дергать за ниточки, привязанные к рукам кого угодно. Поэтому не ответить на вызов он не мог.

– Здравствуйте, Доктор Кауперман. Рад вас слышать.

– Генри, ты мне нужен. Мой самолет ждет тебя на полосе через час.

Глава 2

Когда‑то Доктору Альберту Кауперману нравилось быть покровителем Генри Мидаса. Он называл его своим учеником. Но только до того момента, пока этот ученик не стал самым молодым миллиардером в мире. Теперь Генри раздражал Доктора. Может быть, потому что напоминал, что свое огромное состояние Альберт Кауперман получил по наследству, не приложив для этого никаких усилий.

Он всегда очень завистливо и ревниво относился к чужому успех. Из‑за обостренной мнительности и раздутого самомнения с первых дней учебы в Колумбийском университете, куда он поступил вопреки воле родителей в далеком 1958 году, ему постоянно мерещилось, что за каждым углом все смеются над его внешностью.

Болезненно худой, с большой головой на очень узких плечах он стыдился своей внешности. Целые дни Альберт проводил в своей комнате в общежитии, мечтая о том, как когда‑нибудь он сможет привлечь всеобщее внимание не только своими тощими ногами и оттопыренными ушами, а грандиозными научными открытиями, которые изменят мир и сделают людей равными.

Хотя его семья была очень богата, он принципиально не брал деньги у родителей. Поэтому одевался довольно скромно, не устраивал больших шумных вечеринок, с помощью которых можно было улучшить свою репутацию. Ему было приятно думать о себе как о скромном парне, который хочет всего добиться своим трудом.

В то время у некоторых студентов стали появляться дорогие личные автомобили. Автовладельцы объединялись в свое закрытое общество и с пренебрежением высокомерно смотрели на остальных студентов. Альберт смотрел на их яркие красивые «бьюики», «шевроле» и «кадиллаки» с таким же вожделением, как смотрят на прекрасных женщин. Ему так хотелось быть членом этой элитной компании, что он даже хотел нарушить свои собственные правила и попросить у отца денег. Но потом гордость взяла верх, и он остался пешеходом.

Еще больше всего он завидовал студентам‑спортсменам. Попасть в сверхпопулярную бейсбольную команду университета он даже не мечтал. Однако, после долгих колебаний Альберт решился пойти в местную секцию бокса, надеясь, что сможет достичь результатов в своем легком весе и этим сократить количество насмешек в свой адрес.

Тренер, чтобы проверить возможности новичка, сразу поставил его на спарринг со здоровым белокурым немцем, который с удовольствием на десятой секунде отправил Альберта в нокаут, к тому же, сломав ему нос. Еще окончательно не придя в себя, лежа на полу ринга разглядывая низкий потолок и тусклые лампы с засиженными мухами железными белыми абажурами, он твердо понял, что спорт не его путь.

Провалявшись неделю в больнице, Кауперман сделал для себя важный вывод, что если где‑то его и ждет успех, то только в общественной деятельности. А единственный способ легко и быстро добиться известности – выпустить собственную газету.

Через месяц у его будущей газеты появилось название: «Прожектор». И первый критик, его единственный приятель и сосед по комнате Джон Керук, сразу разбил все его мечты.

– Глупее названия ты не мог придумать? Какой ты «прожектор»? Куда ты будешь светить? Куда вести? Тоже мне, Моисей! Ты еще сам ничего не знаешь и ничего не видел.

– Ты предлагаешь дождаться опыта и старости? Но тогда уже ничего не захочется. Мне нужна слава сейчас, а не после смерти. Мир существует, пока существуешь ты сам.

– Это правильно. Поэтому на следующей неделе едем в путешествие, чтобы ты посмотрел настоящую жизнь.

– Ты же знаешь: у меня нет денег на путешествия.

– Мы едем без денег. В этом и смысл. Поедем в товарном вагоне. Сейчас так путешествуют многие мои друзья, – настаивал его сосед Джон.

– А если поймают?

– Ты хочешь выпускать газету или нет? Пока за тобой ничего нет: ни опыта, ни идеи. Ты – мыльный пузырь. И если так будешь всего бояться, то так всю жизнь и останешься мыльным пузырем. Если раньше не лопнешь. Твоя проблема в том, что ты хочешь усидеть на двух стульях: для всех быть простым парнем, но при этом одновременно стать респектабельным господином.

Альберт опешил и даже растерялся: так легко и точно Джон охарактеризовал его скрытые желания. Поэтому неожиданно для себя согласился на эту авантюру.

План у Джона был очень простой. Доехать в товарном вагоне из Нью‑Йорка в Филадельфию и Балтимор. А затем дальше в Вашингтон. Но все кончилось гораздо быстрее. Охрана железной дороги, классово ненавидевшая таких людей, считая их грязными бродягами и бездельниками, сняла путешественников с поезда на каком‑то полустанке, как только они выехали из Нью‑Йорка. И не только сильно избила, но и позволила злым овчаркам немного покусать их тощие задницы. Это был второй момент, когда Альберт понял, что это не его дорога.

С этого дня он начал всем говорить, что пишет роман. На самом деле ничего он не писал, написать ему было не о чем. А его приятель Джон Керук все‑таки осуществил задуманное и написал книжку про свои путешествия.

Самое большее, на что был способен сам Кауперман – это писать стихи для студенческой газеты. В них было мало рифмы и размера, трудно было уловить смысл и найти хоть какую‑нибудь мысль. Но зато было много запретных слов типа «блевотины» и «спермы». Много обнаженной плоти и секса, членов и вагин.

Альберт, неожиданно для самого себя, сделал вызов тогдашней пуританской морали. Главным в его стихах‑выкриках было отрицание бога, оскорбление церкви и других основ американского общества. И почему‑то это оказалось востребованным. Стихи стали популярны. Он послал несколько в нью‑йоркские газеты. После этого ему позвонил какой‑то человек и, представившись редактором, предложил встретиться.

В то время Альберт Кауперман постоянно носил засаленный черный свитер с протертыми локтями и длинные волосы до плеч. Мужчина же наоборот, был элегантен. На нем был классический, очень дорогой серый костюм в тонкую белую полоску. Мягкая фетровая шляпа с широкими полями была чуть сдвинута на глаза. В руках он держал трость с массивным серебряным набалдашником в виде собачьей головы. Кожа на его лице была необычайно смуглой и так сильно обтягивала череп на выступающих скулах, что он напоминал мумию египетского фараона. На узких, длинных и таких же темных от неестественного загара пальцах было несколько перстней с разноцветными камнями. В сочетании со строгим костюмом это выглядело очень сомнительно.

– Мы напечатаем ваши стихи во многих газетах и даже выпустим сборник. Но вы же меня понимаете, – тихо добавил он, наклонившись к Кауперману, – у нас есть небольшое условие.

– Продать душу дьяволу? – весело предположил Альберт.

– Ну, пока нет, – улыбнулся новый знакомый. – Вы угадали с темой. У молодых американцев есть запрос на протест. Но что будет, если этим кто‑то воспользуется? Вы понимаете: весь этот бунтарский дух – это временное, возрастное. Но жизнь себе можно испортить навсегда. А вы из хорошей семьи. Зачем это вам?

– Конкретнее, что вы предлагаете?

У господина с тросточкой была изящная, безупречно постриженная узкая бородка и Кауперману было стыдно за жидкие нелепые волосы на своем подбородке, которые он недавно начал отращивать.

– У молодых людей всегда бывает желание что‑то изменить. Кто в молодости не был революционером, у того нет сердца. Кто в старости не стал консерватором, у того нет мозгов. Иногда весь этот юношеский бунт начинается из‑за обычного раннего семяизвержения и сопутствующих комплексов. Мы хотим отвести эту энергию в более безопасное для всех русло. Доступный секс, легкие наркотики и какая‑нибудь музыка из африканского репертуара с ритмом, который отшибает мозги. Их шаманы знали, как управлять людьми.

– Наркотики – это более безопасное?

– Лучше наркотики, чем Маркс с Лениным и пролетарской революцией, как на Кубе. Это уже не где‑то далеко, а у нас под боком. Может запылать вся Америка. Поэтому мы с вами доведем эти идеи до абсурда и этим сделаем их нелепыми.

– До абсурда… – немного растерянно повторил Альберт.

– А в остальном вы правы. Мы слишком пуританская страна. Слишком зажатая и это плохо. Посмотрите сколько у нас нервнобольных и сколько психиатров. Людям нужен выход энергии. И секс не самое плохое лекарство. Вы будете тем, кто провозгласит идеи свободной любви и секса, как естественной потребности, для удовлетворения которой не нужно годами петь серенады под чьими‑то балконами.

Кауперман тогда попросил время на раздумье. Но, не дожидаясь его ответа, почти все известные газеты опубликовали его стихи. А одно большое издательство заключило с ним договор на выпуск целого сборника. Альберта стали приглашать с выступлениями и в студенческие аудитории, и в элитные концерт‑холлы, где богатые господа кричали браво, когда он выкрикивал стихи про их развратных похотливых жен, про жадных лживых любовниц и про уличных шлюх с сифилитическими язвами.

В это же время неожиданно посадили в тюрьму его приятеля Джона Керука за участие в безобидной демонстрации каких‑то «леваков» коммунистов. Больше он его не видел и никогда не слышал о нем.

Так получилось, что Альбер Кауперман начал делать то, что от него требовалось: уводил людей от реальной борьбы в мир иллюзий, одновременно считаясь главным бунтарем страны.

Потом, уже в зрелом возрасте, он часто размышлял, что бы случилось, если бы действительно тогда в шестидесятых вместо секса, наркотиков и рок‑н‑ролла американцы выбрали бы революцию и коммунистическую идею?

Сейчас он понимал к какой катастрофе это могло привести. Подожженный фитиль социальных и расовых противоречий неизбежно взрывается кровавой гражданской войной, которая в этом случае стала бы мировой. Может этот странный господин в сером пиджаке, похожий на египетского жреца, тогда спас весь мир?

Но в то время Кауперману было не до этого. После публикации стихов появились деньги и слава. Он реализовал свою давнюю мечту – купил Buick Century, дизайн которого разрабатывался великим Харли Эрлом. Шесть тысяч долларов, которые он отдал за машину, были тогда очень большой для него суммой, но то удовольствие, которое он испытал даже просто сев на водительское сиденье, этого стоило. Он просидел в мягком кресле почти всю ночь, слушая автомобильное радио и попивая из горлышка сухое «Мартини». Это, наверное, была самая счастливая ночь в его жизни.

А потом стало очень много секса. Девушки, в похожих черных узких длинных свитерах и черных беретиках, будто соревновались, кто быстрее затащит Альберта в постель. Он по праву первооткрывателя был первым, а потом щедро раздавал юных нимфеток своим последователям и прихлебателям. После долгих воздержаний и запретов Америка будто сошла с ума. Переспать с двумя или с тремя партнерами одновременно, было не сложнее, чем сходить в кино.

Но вскоре Альберт Кауперман затерялся. Появился рок‑н‑ролл и его король Элвис. Прогремел Вудсток, положивший конец морально‑нравственным исканиям американской интеллектуальной молодежи и открывший эру сексуальной революции. Черные одежды были сброшены и забыты. Появившиеся хиппи предпочитали яркие радужные короткие платья и вытертые клешеные голубые джинсы. Уводящий в волшебные фантазии джаз сменился вышибающим мозги наркотическим рок‑н‑роллом. И люди забыли, ради чего все затевалось. А начавшаяся вьетнамская война окончательно все запутала.

Мир изменился, и Кауперману надо было определиться со своим будущим. Ни в каком научном предмете он сам не преуспел, поэтому решил стать специалистом по всему на свете, и даже придумал новую науку, в которой он стал профессором. Смесь кибернетики, философии, религии, лингвистики и психологии. Науку о познание всего и ничего одновременно. Было много слов об искусственном интеллекте, новой биологии и социальной ответственности. И вскоре его стали называть исключительно «Доктор Кауперман».

Однажды под Рождество Альберт получил приглашение на благотворительный бал. Он, почти не глядя, отправил его в корзину для мусора. Но в этот же день ему позвонил человек, голос которого он узнал мгновенно. Это был тот странный незнакомец, напоминающий ожившую мумию.

– Доктор Кауперман, – вежливо, но твердо произнес он, – ваше присутствие на этом мероприятии обязательно.

Почему‑то у Альберта Каупермана даже мысли не возникло его ослушаться.

В то время в моду вошли сатанинские балы, на которых обычный разврат и похоть маскировали поклонением каким‑нибудь религиозным культам. Считалось, что участие в них связывает людей общим постыдным грехом в касты с неписаными правилами взаимной поддержки. Каждая уважающая себя организация минимум раз в год устраивала что‑то подобное.

Но если какой‑нибудь профсоюз пожарных дружин просто брал девочек из соседнего бара и оплачивал им сексуальные танцы с грязным стриптизом в масках, оставшихся с празднования Хэллоуина, то более обеспеченные люди пытались сделать из этих мероприятий ритуально‑мистические интерактивные порно‑спектакли. Чем выше было общество в социальной иерархии, тем более острыми должны были быть их ощущения от этих шоу. Групповой секс, наркотики, педофилия уже не возбуждали богатых участников, и организаторам приходилось придумывать все более изощренные способы для их развлечения.

То, что на этом балу будет не просто сборище богатых выскочек, а мировая элита, Альберт понял, когда приехал по адресу, указанному в приглашении: Американский музей естественной истории.

«Не многие могут позволить себе снять для развлечений это место, – подумал Доктор Кауперман. – И дело не в деньгах, а в том, что известные попечители музея, в число которых входил и сам профессор, не любили когда в нем проходили подобные мероприятия».

Но Кауперман немного ошибся. Попав в музей, гости проходили мимо чучел и скелетов древних животных и первобытных людей к недавно построенному новому корпусу. В нем планировали проводить научные симпозиумы, конференции и фестивали. Внутри он напоминал римский колизей, только под стеклянной крышей. Альберт был здесь первый раз и ему стало любопытно.

Некоторые гости уже занимали места в ложах высоко над сценой, а другие, видимо более низкого ранга, рассаживались в партере. Все были в ярких карнавальных масках. Кауперману тоже принесли на подносе на выбор несколько разных. Он взял маску злобного Арлекина. Девушка в меховом костюме белого кролика, предлагавшая эти маски тем, кто не принес свои, проводила его в ложу и осталась с ним.

Через минуту погас свет, и все прожекторы переключились на сцену застланную красными коврами.

Кауперман заскучал. Все, что будет дальше, он хорошо знал. Эротическое представление постепенно перейдет в откровенное групповое спаривание приглашенных актеров. Все это будет оформлено как религиозный обряд поклонения какому‑нибудь верховному существу. Его золотой трон с высокой резной спинкой стоял в глубине сцены. Что‑то похожее устраивал и сам Кауперман в студенческих кампусах. Только там было гораздо больше алкоголя и наркотиков. И меньше фальшивого, скучного пафоса.

Прожектора погасли, и в полной темноте внизу кто‑то зажег несколько факелов вокруг сцены. Запахло копотью и керосином. Оркестр в одной из лож громко заиграл Шопена. Одна за другой на сцену вышли девушки в длинных черных накидках до пола, с большими капюшонами и ярким алым подбоем.

В это время Каупермана привлек разговор в соседней ложе. Он не видел спорящих, но легко узнал голос одного из них. Это был тот, кто его сюда пригласил.

– Может когда‑нибудь человек и изменится к лучшему, но очень, очень не скоро, – убеждал он кого‑то. – А пока египтянин, рисовавший иероглифы в долине Нила, своими желаниями ничем не отличается от американца, жующего булку в Макдоналдсе здесь, в Нью‑Йорке.

– Ну а как же современные технологии? – пытался кто‑то ему возразить.

– Ваши технологии – это всего лишь совершенствование каменного топора и палки‑копалки, а не самого человека. Посмотрите на сцену… Посмотрите вокруг… Какие вам еще нужны доказательства?

В этот момент к девушкам на сцене, сбросившим плащи под которыми ничего из одежды больше не было, присоединились несколько обнаженных мужчин. Шопен сменился ритмичными звуками барабанов и бубнов. Для того, чтобы гостям было лучше видно происходящее, зажгли еще несколько факелов. Теперь на извивающихся блестящих от пота или масла обнаженных телах, имитирующих совокупление, мерцали блики от огня.

– Но разве не в этом смысл существования человека? Вы же сами этого хотели.

– Да я, собственно, и хотеть чего‑либо не умею. Мне это не дано. Я лишь наблюдаю и оцениваю, – рассмеялся знакомый Каупермана.

– Другими словами, вы ни за что не отвечаете ,– уже почти кричал кто‑то за стеной. – А что же делать нам?

– Варианта только два. Или уничтожить планету и погибнуть вместе с ней, или уничтожить только эту цивилизацию, зашедшую в тупик, и сохранить планету для других.

– Я уверен, что есть и третий вариант, – ответил решительно кто‑то за стенкой.

Постепенно вокруг становилось светлее. На сцене уже шла настоящая групповая оргия. Люди вокруг не сводили глаз с этого зрелища и постепенно сами раскрепощались. Кое‑где возбужденные зрители от простых поцелуев переходили к более откровенным ласкам. На первых рядах, которые были ближе всего к сцене, кто‑то уже сбросил с себя одежду и присоединился к вакханалии.

Девушка‑кролик в ложе Каупермана опустилась перед ним на колени и начала расстегивать его брючный ремень. В этот момент его позвали из соседней ложи.

– Доктор Кауперман, – услышал он опять голос человека, который когда‑то представился ему редактором, – вам не трудно будет зайти к нам?

– Это мистер Фридрих Уотсон, – усмехаясь, представил он Кауперману своего собеседника, когда Альберт перешел в их ложу. – Как вы, наверное, слышали из нашего разговора – человек, еще верящий в прогресс человечества.

* * *

Родители Альберта Каупермана умерли от рака в один год. Он знал, что его семья очень богата, но когда осознал насколько она богата, то даже растерялся, не зная радоваться ему или нет. Теперь Кауперман один владел состоянием равным бюджету небольшой европейской страны. После получения огромного наследства он какое‑то время говорил в многочисленных интервью, что планирует раздать его по благотворительным фондам, но чуть позже, рассказав журналистам, что там его могут просто разворовать, объявил, что будет сам заниматься всемирной гуманитарной деятельностью.

Теперь Доктор Кауперман говорил, что его цель – создание общества гармонии и справедливости. И он стал кумиром. Его называли главным интеллектуалом мира. Альберт так легко в это поверил, что в мыслях иногда сравнивал себя с Христом. Мог же Христос быть Сыном Божьим и человеком. Почему бы и ему не стать? И теперь свои выступления он заканчивал фразой: «Мы все, в сущности, божьи дети и я такой же его сын, как и Иисус».

Он стал иконой социал‑либерализма. Лидером глобального протеста: не тех грязных некрасивых революций с погромами, стрельбой и баррикадами, а с цивилизованными протестами интеллектуалов с красивыми добрыми лицами.

Встречаясь на Кубе с Фиделем Кастро, он отдыхал в бывшем дворце диктатора Батисты на берегу лазурной лагуны Карибского моря. В СССР, в котором он любил бывать, его принимали на высшем уровне. Он подолгу жил в бывших царских покоях и в дворцах новых Генсеков, получая дорогие подарки в виде картин любимых им Кустодиева, Лентулова или Малевича. Советским вождям льстило внимание американского миллиардера, а он за это часто помогал им в вопросах признания их борьбы за мир и социальную справедливость.

В 1975 году в Риме на большом мероприятии по проблемам экологии он увидел Фридриха Уотсона. После главного доклада «Пределы роста нашего развития» выступали известные люди: политики, писатели, ученые с требованиями глобально сократить промышленность, транспорт, строительство. Все это чтобы спасти планету от неизбежного скорого истощения природных ресурсов. А потом на сцену вышел Мистер Уотсон и задал несколько простых вопросов:

– А что будут делать простые люди, которые после этого потеряют работу? На что они будут жить? Чем кормить детей? Осознаете ли вы, что своими предложениями вы обрекаете на смерть миллиарды людей? И не в этом ли ваша тайная цель?

После этого произошел грандиозный скандал. Неделю все мировые информационные агентства занимались только тем, что почти двадцать четыре часа в сутки травили Фридриха Уотсона, не жалея злобных эпитетов. Его обвинили во всех возможных грехах, и даже имя его не произносили, заменив звучным ярлыком: «этот фашист». После такой травли Уотсон, который в это время уже стал самым успешным американским промышленником, все свои заводы перевел в коммунистический Китай.

Из этого Кауперман сделал вывод, что свои мысли надо держать при себе. И что из любого приличного человека за пару дней можно сделать изгоя и олицетворение всемирного зла. Поэтому, когда его самого спрашивали о целях и задачах, он скромно отвечал: «Я не могу сказать вам об этом, это тайна, но на данном этапе наша задача так запутать тех, кто нам противостоит, чтобы они не могли нас понять и принять мер. Чтобы они не знали, как с нами бороться!»

На самом деле никаких целей у него и не было. Доктор Альберт Кауперман, признанный лидер борьбы за общемировые социальные и гуманистические ценности, входящий в десятку самых богатых людей мира, по сути выполнял пожелания того господина в сером костюме с красивой необычной тростью с серебряной рукой в виде головы собаки – уводил протесты в нужное русло.

Может быть и сейчас, в глубокой старости, он не догадывался, что даже его последний грандиозный проект, вообще‑то, не его идея.

Глава 3

До Генри Мидаса доходили слухи о странных поступках своего бывшего наставника Доктора Каупермана, но когда он, прилетев по его просьбе в Южную Америку, увидел в морском порту сильно постаревшего Доктора у трапа огромной черной подводной лодки, то решил, что это ему снится.

– Ну что, удивлен? – приветствовал его Доктор. – Врачи запретили мне бывать на солнце, и я теперь вместо яхты взял это. Советская атомная – проект «Акула». Подарили за большие заслуги перед СССР и новой Россией. Она у них числится списанной, а я немного усовершенствовал и чуть добавил роскоши. Ну ты проходи…

Генри Мидас никогда не был не то что на подводной лодке, но даже на обычных военных кораблях. А попав внутрь, он сразу это забыл. Обстановка внутри ничем не отличались от интерьеров фешенебельных домов. Интерьер был спроектирован точно не в СССР. Великолепная итальянская мебель, штучный паркет из дорогих сортов дерева, шикарные бронзовые и хрустальные светильники и повсюду известные картины на стенах.

– Это что, подлинники? – удивился Генри.

– Естественно. Не сомневайся, у меня здесь все подлинное. И ракеты в пусковых шахтах, и атомные бомбы в их головных частях. Двадцать ракет по десять «Хиросим» в каждой.

– Вы шутите? – не поверил Генри.

– А вот обижать меня не надо. Стар я сказки придумывать. Я с одной такой лодкой могу правительство любой страны на место поставить.

«С вашими деньгами это легко сделать и без этих страшных игрушек», – подумал Генри, а вслух сказал:

– Все это так неожиданно…

– А еще, я здесь прячусь от журналистов и наследников, – улыбнулся Кауперман. – Последнее время каждая сучка, которую я шлепнул по заднице полвека назад, решила урвать часть моего пирога и рассказывает об этом на каждом углу. Да еще подсовывает прессе какого‑нибудь грязного оборванного наследника. Видишь, как все вышло: мы хотели дать всем свободу и равные права, а теперь они нас этим же и бьют… Присаживайся. Что будешь пить? Хочу устроить небольшое путешествие. Надеюсь, ты не против?

– Ну-у… – растерялся Генри. – А сколько времени займет это путешествие? – ему не хотелось и часа проводить в компании с этим сумасшедшим стариком, а про путешествие он, вообще, не думал, тем более на какой‑то подводной лодке.

– Я думаю, за неделю обернемся. Обратно ты сможешь вернуться самолетом. Поверь мне, то, что я хочу тебе показать, ты никогда не видел и никогда не увидишь. Ты не сказал, что будешь пить…

Генри был в шоке. Он никак не планировал тратить больше одного дня на старика, а тут неделя. Но отказать он боялся. К тому же в нем начало просыпаться любопытство: что же хочет ему показать Доктор Кауперман? Может он и начинает сходить с ума, но вряд ли при этом будет тратить время на то, чтобы показывать какие‑нибудь банальные достопримечательности.

Альберт Кауперман сел в роскошное кресло, обитое светло‑бежевым шелком. Он опять, как в молодости, был в традиционном черном свитере с высоким воротом, из которого торчала длинная гусиная шея и в джинсовой куртке, которая висела на его узких костлявых плечах как на вешалке. Доктор взял чашку из белоснежного мейсенского фарфора и чуть трясущейся рукой поднес ее ко рту, в котором блестели такие же белоснежные фарфоровые зубы. Генри показалось, что если зубы и чашка соприкоснутся, то что‑то из них обязательно разобьется. Сейчас в Альберте Каупермане трудно было узнать икону протеста. Генри вздохнул, попросил официанта принести виски и сказал бывшему наставнику, что он в его распоряжении.

Доктор кивнул в сторону телевизора на стене, на экране которого шли новости с той же самой картинкой лос‑анджелеских погромов, пожаров и грабежей.

– Мы проиграли, Генри. И это надо признать. Равенство, свобода, братство – все это лишь красивые лозунги. А на деле все сводится к простому – отними у ближнего своего.

– Для вас это была игра?

– Ну, в принципе, да. Кто‑то играет в футбол, кто‑то в шахматы. Мы с одним человеком играли в игру: как нам лучше благоустроить этот мир, – Доктор замолчал, вспомнив Фридриха Уотсона. – И я со своей либеральной идеей проиграл. Человек – прежде всего животное, которое переделать невозможно.

– Вы столько сделали. Мир изменился благодаря вам. Сколько тоталитарных режимов пало благодаря вам. Сколько диктаторов отправилось на виселицу…

– И что? Вместо диктатур тиранов пришла диктатура анархии. Власть перешла к обычным бандитам и жуликам. Так что стабильные диктатуры для многих стран лучше, чем кровопийцы, способные на все за пригоршню долларов… Мы об этом еще поговорим. У нас будет время. А сейчас располагайся. Тебе покажут твою комнату.

– Так куда мы едем… или плывем? Вы мне скажите все‑таки?

– В Антарктиду.

– Куда? – упал в кресло, чуть привставший Генри.

– Я решил немного реабилитироваться перед человечеством. И построил то, о чем так долго мечтали люди.

– Коммунизм?

– Нет, конечно. Я построил «Рай». То о чем мечтал люди тысячи лет – Царство Божье.

– В Антарктиде Царство небесное?

– Да… Но всему свое время.

На следующий день Генри встретился с Кауперманом только за завтраком. Доктор был молчалив и, сославшись на занятость, быстро куда‑то ушел.

Генри почти весь день провалялся в своей комнате. Попробовал посмотреть какие‑то новые фильмы, но даже детективы были предсказуемыми и скучными. Он пожалел, что согласился на эту авантюрную поездку. Да еще эти сумасшедшие бредни о каком‑то построенном «Рае». Когда‑то Кауперман помог сделать ему имя и это стало главным активом Генри.

Сам Генри Мидас ничего не изобретал и не придумывал, а был хорошим менеджером с большим штатом юристов. Под его имя давали деньги, и чтобы ни создавала его компания, хорошо раскупалось, принося громадные прибыли.

«Как бы эта посудина не пошла ко дну, – слушая постоянные зловещие скрипы где‑то в перегородках, пришло ему в голову. – Любопытно, а какой здесь уровень радиации? Вряд ли русских волновало здоровье экипажа…»

Отказать Доктору было нельзя. Он создавал новые имена. Во власть денег верят только те, у кого их нет. Сегодня ты всем известен и твои акции на бирже стоят дорого, а пара заказных статей и твой имидж испорчен навсегда и твои акции никому не нужны. Ты нищий и в долгах. А кто есть кто в этом мире решали всего несколько человек исходя из своих, неведомых никому, планов. Попасть в высшую элиту было самым главным желанием Генри. А дверь туда для него может открыть только Альберт Кауперман.

Рано утром, на третий день путешествия, Доктор позвонил в каюту Генри и пригласил на завтрак. В этот раз он был весел, возбужден и болтал без перерыва.

– Человек – это желания, – говорил он. – Скажи мне какие у тебя желания, и я скажу кто ты. Кончаются желания – кончается человек.

– Некоторые же живут без желаний всю жизнь, – возразил Генри.

– Данте таким людям не нашел места ни в раю, ни в аду. Да и люди ли они? Неужели миллионы поколений жили просто ради того, чтобы воспроизводить себе подобных?

– Сохранить человечество – не самая плохая задача, – ответил Генри.

– И превратить его в это огромное бессмысленное стадо пожирателей, которое скоро, как жуки‑короеды… как термиты, сожрут все на земле. Нет… – Доктор задумчиво посмотрел на Генри. – Думаю, что был какой‑то другой смысл, который мы даже не поняли. Где‑то человечество свернуло не туда. Точнее свернуло в тупик. Начался отрицательный отбор. Наверх, к власти, выбирались обычные бандиты, воры, мерзавцы, подлецы, негодяи…

– Вообще‑то, последнее время в цивилизованных странах всю власть выбирает народ.

– Мы оба с тобой знаем, что стоят эти выборы. Ничего циничнее не придумано. Благодаря выборам лишь сняли ответственность с власти. Если раньше какой‑то придурок‑идеалист захватывал власть, то он хотя бы отвечал за свои действия. А теперь: «Ну вы же сами нас таких выбрали. А мы не справились. Что поделаешь? Бывает. Выбирайте следующих».

– Любой социальный процесс обусловлен законами и правилами, – прибавил Генри. – Каждый народ заслуживает своего правительства. Да и человечество оказалось в этой точке по той же причине. Что посеешь, то и пожнешь.

– Да‑да… – взгляд Доктора был опять где‑то далеко со своими мыслями. – Пришло время собирать камни. Об этом я и говорю. А собирать нечего. Поэтому проект «Мировая цивилизация» закрывается как неудачный. В своем развитии мы продвинулись не дальше ленточного червя.

– И что же будет вместо нашей цивилизации? – усмехнулся Генри.

– Когда разрушится дом твой на земле, то господь приготовил нам дом вечный на небесах. Царство Небесное – это начало и конец всех времен, всего развития человечества логический конец.

– Скоро мы все окажемся в раю? – Генри окончательно решил, что Доктор выжил из ума, если прожив всю жизнь злостным атеистом, начал цитировать Библию.

– Все, да не все… Много званных, да мало избранных. Что такое «рай» в твоем понимании?

Генри улыбнулся. Ему стало все понятно. И теперь главной задачей стало быстрее вернуться домой без каких‑либо последствий. Поэтому он решил не обострять и не спорить.

– И как же выглядит этот «рай»? – ответил он вопрос на вопрос.

– «Рай» выглядит так, как мечтаешь именно ты, как ты его вообразишь, таким он и будет. Он не может быть одинаковым для всех. Понимаешь?.. Главное, что никто не будет чувствовать, что его рай хуже или лучше соседского. Для того чтобы все стали счастливыми, надо просто убрать зависть, а значит соперничество.

– Ну не будет зависти, не будет желаний, – не удержался Генри, – что будут делать те, для кого счастье это борьба и преодоление? Для кого счастье быть лучше, богаче, сильнее других…

– Для них будет особое место, – Доктор Кауперман встал, показывая, что не хочет больше это обсуждать и что он давно принял свое решение. – Всему свое время, мой друг. Скоро ты все узнаешь. А сейчас нам пора на выход. Через тридцать минут мы прибываем.

Глава 4

Когда Генри вышел из рубки лодки, то ему пришлось прикрыть глаза рукой от ослепительного необычного сияния. Чуть привыкнув к яркому свету, он осмотрелся. Лодка пришвартовалась у пирса, расположенного в снежной пещере. Она была настолько огромной, что он даже не смог точно оценить ее размеры. Высота сверкающего голубыми кристаллами ледяного свода позволяла построить здесь приличный небоскреб. Зал, в котором они находились, где‑то вдалеке, изгибаясь, переходил в другой.

– Мы в Антарктиде, Генри! Земля Королевы Мод, – восторженно объявил вышедший за ним Доктор Кауперман.

Ярко было из‑за прожекторов, поставленных на узкой полоске берега, тоже ледяного, и направленных в свод зала. Там свет отражался и заполнял все пространство. Генри удивило, насколько было тепло. Конечно не как в Майами, но температура была явно плюсовая. Притом, что вокруг был лед, это казалось странным и неестественным.

– Течения. Теплые течения, – угадал его ощущения Доктор. – Это вода подогревается вулканами, которые находятся в сотне километров отсюда в глубине материка… Теплая вода здесь смешивается с океаном, создавая свой микроклимат и эту уникальную систему пещер ‒ самую большую в мире. А над нами… ты только не пугайся… пять километров льда, – и, помолчав, невозмутимо добавил: – Можешь не верить, но часть этих залов и многокилометровые туннели искусственные, и сделаны не нами.

– А кем? Фашистами? – рассмеялся Генри, вспомнив какие‑то легенды про нацистские эксперименты в Антарктиде.

– И не ими. Это точно. Я не знаю, кто их сделал, но возраст этих залов – несколько тысячелетий… Может быть, сделаны теми, кто создал нашу цивилизацию. Они же подготовили вариант как ее закончить. Но ты об этом не думай. Не это главное.

Они перешли на небольшой катер.

– Какие у тебя ощущения, Генри? – внимательно глядя на молодого миллиардера, с любопытством спросил Кауперман.

– Ощущения необычные. Умиротворение… Даже счастье. Как будто я только что получил Нобелевскую премию и сразу же занялся с сексом с очаровательной девушкой в бирюзовой лагуне. А главное, я… мне трудно выразить эти ощущения словами… Мне легко думать… Мои шестеренки в голове не скрипят как раньше, а крутятся, как в дорогих швейцарских часах. Вы подсыпали мне в завтрак какой‑то наркотик?

– Нет, конечно! Такой здесь воздух. Мы долго исследовали, но ничего необычного в нем не нашли. Все как везде, только, естественно, гораздо чище. Но дело не в экологии. И не в наркотиках. Просто здесь почему‑то мозг работает по‑другому. В другом ритме. Быстрее получает информацию, быстрее усваивает и, что самое главное, здесь человек всегда счастлив.

– Мне кажется, что за нами кто‑то наблюдает…

– Достаточно об этом. Все тебе знать не надо. Я хочу тебе совсем другое показать. Более важное… Понимаешь, к старости я решил реабилитироваться перед человечеством за свои прошлые грехи.

Они подплыли к другому пирсу: меньше размером, но гораздо лучше обустроенному. Сразу от пирса начиналась рельсовая дорога, которая уходила от воды в сухой тоннель. Здесь их уже ждал небольшой поезд. Через несколько минут они были в другом зале, самом большом из виденных Генри ранее. Здесь было еще теплее, было много людей, много оборудования. Под высоким сводом растекалось что‑то напоминающее туман или облака. Лестницы и лифты, расположенные вдоль стен, вели на многочисленные площадки и в застекленные комнаты, похожие на лаборатории, пункты управления или что‑то еще. Но самым поразительным было не это. Прямо в центре зала, ни на что не опираясь, висел кристалл яйцевидной формы такого гигантского размера, что его вершина пряталась в тех искусственных облаках.

В первую секунду Генри принял его за глыбу льда. Но присмотревшись, понял, что он и по цвету, и по внутреннему строению отличается от замерзшей воды. Он был более матовым, молочным и не сиял голубым блеском, как лед. Когда они подошли ближе, Генри увидел, что кристалл пронизан мириадами внутренних прожилок, нитей, граней и более мелких кристаллов, которые постоянно меняли конфигурацию и светились изнутри явно своим, а не отраженным светом. Не ярким, но бесконечно многообразным, очень теплым и мягким. Казалось, внутри все жило. Узор прожилок менялся, и менялись, переливаясь, их цвета.

– Что это? – удивился Генри.

– Это «Рай», Генри, – в глазах Каупермана отражалось сияние, исходящее от кристалла. – Здесь мы создали тот мир, который у каждого из нас в лучших воспоминаниях и в самых волшебных фантазиях. Он не статичный, он для каждого свой, откликающийся на нашу память: на первый материнский поцелуй, на первый взгляд на окружающий мир, первую любовь, первую мечту. Все, что любил человек, все, о чем мечтал, будет здесь с ним. Кристалл – это тот рай, про который нам рассказвыли тысячи лет, это наш новый дом, наша новая вселенная! Через неделю мы все сюда переселимся.

– Кто все?

– Все человечество. Здесь будет действующая копия нашего мира… только без болезней, без боли, без смерти.

– Вы хотите сделать большой семейный фотоальбом? – не понимая, о чем говорит бывший наставник, решил пошутить Генри.

– Да нет же, Генри! Ты не понимаешь? Это будет спасательный корабль для всего человечества. Мы создадим точные копии каждого человека. Повторяю – характеры, воспоминания, желания и надежды – все сохранится. Все программы, которые делают нас человеком, все жизненные приоритеты: свобода, безопасность, желание совершенствоваться, обучаться, общаться с другими людьми – все перейдет сюда.

– Вы уверены, что у вас все получится? – скептически спросил Генри.

Доктор Кауперман посмотрел на него с досадой.

– Чуть позже ты поймешь, что выбор у человечества не очень большой.

– И что же, в этом новом мире мы сохраним свою личность?

– Личность?.. Вчера, к примеру, ты был беден как церковная крыса, а завтра забытый дядя оставил огромное наследство. Или наоборот. Сегодня ты входишь в пятерку «Форбс», а завтра шьешь варежки в русской тюрьме. Что произойдет с твоей личностью?

– Уверен, что я ничуть не изменюсь.

– Тогда и здесь, в Кристалле, ты точно не изменишься.

Они подошли к группе людей, что‑то обсуждающих в той части зала, где стояло оборудование.

– Вот эта милая девушка тебе все расскажет более подробно. Для меня это слишком сложно. Но ты же сам ученый. А тем более о компьютерах ты должен знать все – это же твой бизнес. Поэтому разберешься, – с нескрываемой иронией сказал Доктор. – Наш юный гений все тебе расскажет, – он указал на молоденькую девушку, подошедшую к ним.

Рашми Амрит, родом их нищих северных районов Мумбаи, хорошо знала кто такой Генри Мидас. Во многом он определил ее будущее. Дома, в Индии, еще в детстве она как‑то увидела его по старому телевизору, который стоял на полу их небольшой комнаты. Он рассказывал о том, какой легкой и красивой станет жизнь после внедрения компьютерных технологий. Рашми поверила ему и дала себе слово, что сделает все возможное, чтобы стать полезной этому замечательному человеку и его новому миру.

Ее родители почти постоянно были на работе, но все равно денег в их большой семье не хватало даже на самое необходимое. Первый раз настоящий компьютер она увидела только в школе. И после этого все свободное время проводила, изучая его возможности. Ей очень повезло. Молодой учитель математики, сразу оценивший ее способности и поверивший в ее мечты, поговорил со своим институтским преподавателем, и в 16 лет девочка попала в институт в Дели, а через три года оказалась в Массачусетском технологическом университете. Там она поняла, что ее идола, Генри Мидаса, абсолютно не волнует жизнь бедных людей, и его выступления – обычный пиар. Все новейшие технические достижения он использует только ради личной выгоды. Для этого создаются специальные программы и социальные сети, охватывающие почти все население планеты, с единственной целью – заставить их выбрать то, что нужно заказчику. И абсолютно неважно, что это – стиральный порошок, гигиенические тампоны или президент страны. Вместо расширения применения технологий в образовании или медицине, происходит простое превращение людей в однородную, легко управляемую массу. И все это ради интересов ничтожной группки людей.

Девушка уже решила вернуться к семье в Индию. Но именно в этот момент ее нашел доктор Кауперман и пригласил принять участие в своем фантастическом проекте.

«Почему же я не знал обо всем этом?» – подумал Генри.

– Все это очень интересно. Ведь мы тоже занимаемся созданием искусственного интеллекта, – обратился он к молоденькой индианке.

– То, что вы делаете, это не искусственный интеллект, – обрезала его Рашми. – Что бы вы ни делали, у вас получается большой калькулятор. Мы не пытались просто научить считать, говорить или думать электронную машину. Ведь скопировать человеческий мозг невозможно. Мы создали новый мир и хотим переместить в этот волшебный мир человека.

– Вы с Доктором так много об этом говорите, но, наверное, для меня это сложно. Не могли бы вы объяснить чуть попроще. На что это похоже?

– На утренние сны, – улыбнулась девушка‑гений. – Бывает, человек еще до конца не проснулся и досматривает великолепный сон, и именно в этот момент он уже может немного влиять на происходящее. У вас такое бывает?

– Ну да, конечно.

– Так и здесь. Отличие в том, что сон обычно очень хрупкий…

– Если это не кошмар. Кошмары кажутся бесконечными, – перебил ее Генри, вспомнив свой сон про пингвинов и акулу.

– Да-да… И влиять на него не всегда получается. А здесь все очень легко моделируется. Не вы следуете за сном, а сон следует за вашими желаниями.

– Уже гораздо понятнее, – улыбнулся Генри.

– Мне не просто вам объяснить за пять минут то, над чем мы работаем несколько лет. И кто‑то работал до нас, – продолжала объяснять Рашми. – Вот, к примеру, вы захотели покорить Эверест и через мгновение вокруг вас величественные вершины, вы уже в базовом лагере в Непале. Вы проходите весь маршрут, получая совершенно четкие и реальные ощущения. Потом вам захотелось погреться у теплого моря. И вы в Италии. В маленькой таверне пробуете великолепное рагу из баранины и запиваете отличным красным вином. Вам захотелось развлечений – вы в Бразилии на карнавале с очаровательной девушкой.

– Как вы красиво все рассказываете. А когда все это надоест?

– Если у вас такие скудные желания, то вы можете и здесь, в «Раю», просто остаться дома на диване и смотреть футбол по телевизору – все как в реальной жизни. Но я сомневаюсь, что это может наскучить. Ведь воображение, мечты, фантазии – все это не имеет границ. Вы можете быть кем угодно. Кем вам захочется. Вы можете представить себя капитаном пиратского корабля или голливудской суперзвездой, затворником философом или кокеткой с Монмартра.

– Даже так? Я могу менять пол? – не смог скрыть своего удивления миллиардер.

– Вы можете выбрать любой образ, любое занятие, любой пол и возраст.

– А как же знания?

– Знания вам имплантируются вместе с образом.

– То есть без всяких усилий? – допытывался Генри.

– Если в ваших фантазиях появится желание реального обучения, то вы будете по‑настоящему читать книги, выискивая крупицы знаний. Но вы можете и сразу получить весь багаж знаний, если, к примеру, вам хочется не учиться, а сразу изобретать и конструировать. Все зависит от ваших желаний.

– А если мне захочется… Ну, что‑то такого… что не принято в вашем обществе?

Рашми Амрит снисходительно посмотрела на него.

– Мы немного модифицировали наш мир. Поэтому, попадая в него, человек теряет все плохое, что у него было от животного, что мешало ему быть человеком, быть счастливым.

– Что же вы убрали?

– Наши ученые и философы пришли к выводу, что корень всех проблем на земле в строгой запрограммированности человека на воспроизводство себе подобных. Фактически это главная и единственная цель его жизни. Остальное все следствие.

– Вы убрали основной инстинкт?

– Не до конца. Мы его немного модифицировали, – сдержанно ответила Рашми.

– Зачем? Вы же создаете «Рай.» А разве не в этом источник большинства райских наслаждений?

– За эти наслаждения человек платит слишком большую цену. После того, как человек выполнил эту задачу: создал потомство – запускается процесс самоуничтожения. Постепенно человек выключается эмоционально и физически: он теряет способность радоваться жизни. Поэтому, чтобы человек жил вечно, не старея, и все время мог радоваться жизни, надо, прежде всего, убрать программу воспроизводства себе подобных как главную и единственную цель.

– А разве рождение детей это само по себе не бесконечная жизнь? У меня, кстати, их пять.

– Вот‑вот. Продолжение именно своего гена является целью любого животного, и человека в том числе. Это закон эволюции.

– Что в этом плохого? Родители видят в детях свое продолжение, – настаивал Генри.

– Это обман, заложенный в нас на уровне программных инстинктов. На самом деле человека определяет индивидуальная память и его личные мечты и желания. В новом человеке появляется новая память и новые надежды, поэтому ребенка трудно считать продолжением, а тем более одним и тем же существом только на основании общих генов и хромосом, как бы родителям этого не хотелось, – невозмутимо пояснила девушка‑ученый.

– Но родители об этом не думают. Они счастливы и им этого достаточно.

– У них просто нет выбора: такая программа. И из‑за этого начинаются все проблемы. Желание привлечь лучшего самца или самку приводит к тому, что ради этого человек готов на все. Это причина всех комплексов неполноценности и причина большинства отвратительных вещей. Чтобы добиться своего, человек готов обманывать, воровать, убивать, развязывать войны.

– Все плохое в мире из‑за секса? – рассмеялся Генри Мидас.

– Как вы не понимаете! Причины в том, что человек запрограммирован на выживание только своего генома. И поэтому других детей он рассматривает как конкурентов. Его главная цель сделать так, чтобы именно у его детей были преимущества перед другими. И он готов для этого сделать все что угодно. Некоторые, – она гневно посмотрела прямо в глаза медиамагнату, – продают чужим детям бессмысленные вредные игры, подсаживают их в отупляющие социальные сети, отучают их самостоятельно думать, чтобы свои дети вечно жили во дворцах и им ничего не угрожало…

– То есть все проблемы из‑за желания устроить жизнь своим детям, – не стал спорить Генри. – А что же вы улучшили?

– Все, что отличает нас от амебы, – обиженно ответила Рашми. – Например, умение мечтать.

– То есть вы создали мир для бездельников‑мечтателей. Не получится ли у вас здесь оранжерея для выращивания овощей, у которых даже секса нет?

– У нас сохранится и секс, и любовь, но без цели воспроизводства себе подобных, – невозмутимо ответила молодая индианка.

– Вы знаете, у меня пять детей, и я люблю свою жену как мать своих детей.

– То есть, как человек она вас не интересует, а лишь как…

– А разве человек после ваших изменений остался человеком? – невозмутимо перебил Генри. – Не потерялся ли смысл его существования? Ведь все, что он делает – это, в конце концов, соревнование. Как вы говорите: соревнование за самку. Искусство, живопись, книги… Все красивое, что нас окружает – это, как вы правильно говорите, в конечном итоге борьба за самку.

– Человека выгнали из рая именно из‑за желания размножаться и в наказание заставили трудиться в поте лица. Может для вас это и соревнование. Но большинство людей зарабатывает хлеб в поте лица своего, и поэтому мечтает посидеть на диване. Вы вряд ли поймете бедняка из Бангладеш и миллиарды других людей. В нашем «Раю», не сходя с дивана, он может стать владельцем яхты, ученым, писателем, летчиком, спортсменом, – парировала Рашми.

– А если для твоей мечты даже не нужно сходить с дивана, то какая же это мечта и какой смысл в ее осуществлении?

– Мы не можем создать программу для всех – мы создаем программу для большинства, для подавляющего большинства. На одной чашке весов вечная жизнь, справедливое общество, реализация всех фантазий и мечтаний. А на другой – болезни, старение, осознание бесцельности жизни и смерть.

– А что делать остальным, которые не захотят в ваш «Рай»? Тем, которые привыкли к свободе?

– Ваша любовь к свободе на самом деле – обычное желание выделиться. Выделиться перед другими и за счет других. Это и явилось толчком к той ветви эволюции, когда человек свернул не на ту дорогу. Это вы завели человечество в тупик!

– Хорошо‑хорошо, – примирительно сказал Генри. – А если что‑то пойдет не так?

– Если система контроля заметит что‑то негативное… в систему встроены тысячи программных датчиков… мы вернемся к заводским настойкам, то есть с чего начали.

– Хорошая функция, жаль это нельзя в реальной жизни применить.

– Почему нельзя? Мы как раз это и делаем.

– По сути, мы и сбрасываем мир на заводские настройки, – добавил подошедший Доктор Кауперман.

– Так все-таки, что будут делать остальные? Те, которые не хотят в ваш «Рай»? – спросил Генри уже у него.

– Дело в том, Генри, что у человечества фактически нет выбора. Мои ученые пришли к выводу, что этот аварийный корабль, – он показал рукой на гигантское яйцо, – создан теми, кто все здесь на земле начал. Мы смоделировали ситуацию и выяснили, что нас ждет. События последнего времени показывают, что человечеству осталось совсем немного: ограниченные ресурсы, вирусы и болезни, социальная несправедливость уничтожат человечество в ближайшие несколько лет с вероятностью сто процентов. И эти последние годы будут очень мучительными. Паника приведет к массовым беспорядкам. Начнется голод, ужасающая преступность. Власть захватят религиозные фанатики‑шарлатаны и безмозглые диктаторы. Люди будут умирать в страшных муках от неизлечимых болезней, – Доктор сделал большую паузу и, не поднимая глаз на Генри, продолжил: – Поэтому гуманней будет помочь людям красиво и безболезненно уйти из жизни, чтобы они даже не успели ничего понять. Это ведь только очень недалекие люди мечтают о легкой жизни. Те, кто поумнее, мечтают о легкой смерти.

– Где‑то я про это слышал, – растерялся Генри.

– Библия, мой друг. Откровения Иоанна. Все давно предсказано. В том числе и четыре всадника Апокалипсиса. И, к сожалению, это предсказание точное. Поэтому, исходя из гуманных соображений, мы сами запустим проект «Апокалипсис». Но об этом, Генри, тебе знать не надо. А то мало ли чего… Меньше знаешь – лучше работаешь.

– То есть те, кто не захочет уйти в ваш «Рай», будут попросту уничтожены?

– Да. Для спокойствия тех, кто пойдет с нами. Есть опасность, что оставшиеся в живых смогут добраться до тех, кто в «Раю»… Разрушить его… Но мы поможем им уйти не только ради нашей безопасности, а ради них самих.

– А не стоит ли рассказать человечеству, что его ждет, если оно не примет ваш проект?

– А зачем? Каждый человек знает, что он умрет. Многие ли, обладая этим знанием, ценят отпущенное время? Да почти никто! А ведь каждый день, каждая минута нашей жизни бесценна… Ну и ради чистоты нашей идеи никто не должен знать, что у него нет выхода. Согласитесь: что стоят те решения, которые приняты под страхом смерти? Поэтому никто ничего не узнает и не поймет. Все произойдет максимально быстро и безболезненно. После того, как наш портал в вечную жизнь закроется, а это произойдет в следующее воскресенье, мы выпустим вирус… За ночь с человечеством будет покончено. Без всяких мучений люди исчезнут, просто потеряв сознание.

– А дальше? – опешил Генри.

– Дальше – земля очистится, – спокойно ответил Доктор Кауперман. – Вирус действует только на человека, даже мартышкам не передается. Может быть, через пару миллионов лет на земле опять появится что‑нибудь разумное. И если оно будет действительно разумным, то есть шанс что цивилизация пойдет по другому пути.

– А как технически будет выглядеть… этот ваш исход?

– Мы уже приготовили по всему миру огромные запасы необходимого оборудования, – Кауперман взял со стола что‑то похожее на большой браслет и нацепил его на свою большую голову. – С виду это обычные обручи… С их помощью мы возьмем каплю крови и другой необходимый генетический материал у каждого, кто захочет пойти с нами. Эта информация будет передана сюда, – Доктор махнул рукой на бесчисленные этажи. – Здесь расшифруют и воспроизведут геном каждого человека. Но главное не это. Браслет сканирует мозг человека и собирает всю находящуюся в нем информацию. Даже то, что человек сам давно забыл или не помнит, потому что был в детском, еще бессознательном возрасте. Все это тоже передается сюда. Потом объединяется и на основании генома и полученной при жизни информации создается портрет личности, который переносится сюда, в Кристалл.

– Как все просто…

– Мы изготовили необходимое количество браслетов – любой может их получить. Они очень просты. Мы опробовали эту технологию на якобы фитнес‑браслетах, которые в тайне от всех считывали необходимую информацию. Но сейчас все будет происходить на совершенно другом уровне. Мир – это наше воображение, мой друг, и наша память.

– Хорошо, это я понял. А дальше?

– После того как мы все считаем, идет обратный сигнал на мозг и человек выключается.

– Что это значит?

– Мы выключаем мозг и человек перестает работать. Все это совершено безболезненно. Перестают работать все рецепторы одновременно…

– И куда же девается его душа? – зачем‑то спросил неверующий Генри.

– Душа? – Доктор удивленно посмотрел на него. – А души в человеке мы не нашли. Но если она все же есть, то ничто не мешает ей отправится туда, куда ей нужно.

Кауперман подошел очень близко к Кристаллу и прижал к нему обе ладони.

– А здесь человечество может находиться вечно, – он обернулся и радостно воскликнул: – Мы победили смерть, Генри!

– А какая моя задача?

– На шестой день объяснить все это людям. Ты же великолепный организатор.

Кауперман опять повернулся к Кристаллу и стал бормотать заученные библейские фразы:

– Не станет нечестивого; посмотришь на его место, и нет его. А кроткие наследуют землю… Беззаконные будут извержены и потомство нечестивых истребится… Притеснителя не станет, грабеж прекратится, попирающие исчезнут с земли… Радость вечная над головой праведников. Праведники найдут радость и веселие. Печаль и вздохи удалятся… Не слышно будет более насилия в земле твоей, грабежа и разрушения… Изменится сердце живущих и обратится в чувство иное. Ибо зло истребится и исчезнет лукавство; процветет вера, побеждено будет растление, явится истина, которая столько времени оставалась без плода…

Генри Мидас не понимал, что говорит Кауперман и уже почти не слушал. Он считал и планировал. Мозг его работал так, как умел, как привык.

«Старый болван Кауперман совсем выжил из ума. Ему, как и всем эгоистам, страшно умирать одному и он хочет угробить вместе с собой все человечество. Если он хочет сдохнуть и попасть в свой «Рай», пожалуйста… Но мне и здесь пока неплохо. Его вирус – это проблема. Но у меня еще полно времени. Уничтожить человечество я ему не дам. Необходимо срочно узнать, как он его собирается распространить. И не позволить ему его применить. А если где и будут утечки, то на прививках можно заработать огромные деньги. Но это все мелочи… Прививки, вирусы – это ерунда. Главное в том, что если я выиграю, то смогу выдавать людям индульгенции за грехи и решать: кому из них в рай, а кому в прах. А это стоит дорого… Нет, билеты в «Рай» не имеют цены. С помощью этого Кристалла я могу руководить миром. Нет… Я смогу стать Богом. Ведь у кого ключи от рая, тот и Бог!»

Глава 5

– Ну, наконец‑то! Я уже думала, что ты родную мать заблокировал. Звоню, а мне все «абонент не абонент».

Иван глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Разговор с матерью всегда требовал максимальной выдержки.

– Здравствуй, мама. Я только прилетел и, вообще‑то, сейчас спал.

– Я три дня не могу дозвониться. Все три дня спал?

– Ну, мама… Я все‑таки еще и работаю.

– По поводу работы я и звоню. Ты подумал над моим предложением? – строгим голосом бывшей учительницы, проверяющей выполнение домашнего задания нерадивым учеником, спросила мать.

– Еще не успел.

– О чем здесь думать? Надеюсь, ты всю жизнь, как твой отец, в шпиона играть не собираешься? Престарелые Джеймсы Бонды выглядят, по крайней мере, глупо. Особенно нищие. Надо уходить вовремя и, главное, успеть монетизировать свои заслуги.

Его мать уже второй созыв избиралась депутатом Государственной думы. Вдова героя России, погибшего при выполнении задания, сильно изменилась за последнее время. Стала считать себя посвященной в глобальные проблемы страны и мира, верила в мировой заговор против России. Поэтому была патриоткой и строила дом не на Лазурном берегу Франции, как большинство депутатов, а в новом элитном поселке около Фороса в Крыму. Больше всего она любила летать на стройку и устраивать там внезапные проверки. То ей казалось, что кирпич не того оттенка, то раствор не очень густой. «Арматура не должна быть ржавой, – отчитывала она прораба‑армянина. – С плохой арматурой крепкого дома не построишь».

Ивану все это не нравилось. Ему казалось, что она слишком часто спекулирует на имени отца, и как‑то, сильно повздорив с матерью, он переехал в Питер.

– Мама, я подумаю, – ответил он на ее вопрос, – а сейчас можно я еще немного посплю.

– Надо все решить сегодня, – резко и недовольно сказала мать. – Я, чтобы найти тебе эту должность, очень многих людей побеспокоила. Очень важных людей, – добавила она многозначительно. И потом, чуть смягчившись: – Сынок, будем с тобой каждый день встречаться. Нечего в твоем Питере делать. Вся настоящая жизнь в Москве.

Перспектива встречаться с матерью каждый день совсем не радовала Ивана. Ведь именно из‑за ее чрезмерной опеки он и уехал из Москвы, и возвращаться не планировал.

– Если ответ надо дать сегодня, то мой ответ – «нет».

– Это большие деньги и большие перспективы, – уже понимая, что уговаривать бесполезно, по инерции напомнила мать.

– Я и так хорошо зарабатываю. И деньги для меня не главное.

– Просто ты не хочешь быть рядом со мной, – обиделась она окончательно. – Ладно, делай как хочешь. Весь в отца, – и бросила трубку.

Спать больше не хотелось. Он включил чайник и подошел к окну.

Когда в первый раз девушка‑риелтор привела его сюда в квартиру в новом доме на Морской набережной, и Иван увидел, какой вид открывается с 22‑го этажа, то сразу понял, что это именно то, что он искал. Был солнечный день. Девушка что‑то рассказывала про инфраструктуру, которая скоро появится в этом новом районе, а он, как зачарованный, смотрел на бескрайний Финский залив. Для москвича из спального района, привыкшего к унылым панельным домам напротив окна, этот вид показался фантастическим. Вдалеке уже ввинчивалась спиралью в небо газпромовская башня Лахта Центра. Справа от дома, за тонкими пилонами вантового моста с футуристическими фонарями, виден был новый великолепный футбольный стадион. Но главным, конечно, было море, которое начиналось сразу перед домом. Море всегда обещает новые встречи и новые открытия. А именно за этим он сбежал в Санкт‑Петербург.

Сегодня было пасмурно и казалось, что залив налился серой свинцовой тяжестью. Рваные тяжелые облака спрятали газпромовский небоскреб, и горизонт был едва различим. Ивану почему‑то сейчас пришло в голову, что, наверное, при строительстве этой башни украли столько, что позавидовал бы основоположник питерского воровства Сашка Меньшиков. А уж этот соратник Петра Великого отправил в голландские банки почти годовой российский бюджет.

«Ничего в стране не изменилось», – грустно подытожил он свои размышления.

Еще до командировки в Испанию Иван думал, что пора увольняться. Но не из‑за выгодного предложения матери, которая материнским чутьем почувствовала его настроение. И не только потому, что давно понял, что занимается не защитой Отечества, как мечтал с детства, глядя на отца, а участвует в разборках каких‑то полумафиозных транснациональных финансовых групп.

Главной причиной, из‑за которой ему захотелось изменить свою жизнь, была Маша – девушка, с которой он познакомился три месяца назад, когда только переехал в Санкт‑Петербург.

Она тоже была приезжая. Родилась в небольшом поселке на берегу Онежского озера. Сколько себя помнила, Маша мечтала быть актрисой. Пока она росла, Дом культуры, куда она ходила в театральный кружок с первого класса, закрыли и начали восстанавливать женский монастырь. В поселке еще работал старый лесопильный завод, открытый лет двести назад питерскими купцами. В 1918 году после революции завод национализировали. Почти все жители поселка так или иначе были с ним связаны. Кто‑то там работал, кто‑то учил детей заводских рабочих, кто‑то лечил. А недавно завод обратно приватизировали. Новые собственники набрали на работу непьющих и неприхотливых мигрантов из Средней Азии. Местные, кто смог, разъехались по большим городам. А те, кто остался доживать здесь, перебивались на нищенские пособия, что‑то выращивая на огороде, что‑то вылавливая в озере или собирая в лесу.

Маша, скорее всего, так и осталась бы в деревне рядом с матерью, местным фельдшером, если бы та сама, понимая какие перспективы ждут ее дочь, чуть ли не вытолкала ее поступать в Санкт‑Петербургский институт культуры. Больше всего на выбор повлияло наличие общежития при институте и то, что в этом общежитии работала хорошая знакомая мамы, которая могла присмотреть за Машей.

Но долго приглядывать не пришлось. Уже на втором курсе Маша вышла замуж. Все произошло неожиданно даже для нее самой. Думать, что причиной были деньги, ей не хотелось. Да и не было таких уж больших денег у молодого инженера с Васильевского острова. Зато была хорошая квартира, оставшаяся от бабушки и вполне приличная для Питера зарплата.

Маша решила, что любовь не главное в жизни и быть хорошей матерью и женой она сможет и без нее. Правда, завести детей они решили только после того, как Мария закончит институт.

Первый год упрекнуть ее было не в чем. Муж души в ней не чаял. О такой заботливой бережливой скромной жене он даже не мечтал. Маша сама сделала небольшой ремонт в квартире. Завела кошку. Прочитала кучу литературы для будущих мам со всевозможными советами и рекомендациями и книг по домоводству, как правильно и экономно заниматься домашним хозяйством. Даже попробовала вышивать бисером.

Но однажды после ужина, записывая в тетрадь дневные расходы, она вдруг ясно осознала, что живет не своей жизнью. И в эту же минуту она почувствовала, что жить без любви невозможно. И как будто рельсы, по которым ехал паровозик их семейной жизни резко закончились. Маша вспомнила, что хотела стать актрисой, сниматься в кино, ходить по красным дорожкам кинофестивалей. И главное, хотела любить, как в кино и книжках: восторженно и трагично, неистово и безрассудно, парить от счастья и страдать от боли.

Она закрыла свой бухгалтерский журнал, прошла в ванную, включила воду посильнее, чтобы никто ничего не услышал, и заплакала.

* * *

Утром она не пошла в институт, а свернула в свой любимый сквер около Смоленки. Без каменных набережных река текла свободно и естественно. Старые ивы опускали в воду длинные ветки. Здесь Маша чувствовала себя как дома в деревне. Там за поселком тоже лениво текла река, чуть дальше за лесом, впадая в Онежское озеро.

Иван сидел на скамейке, вытянув ноги, и с мечтательной улыбкой наслаждался ярким весенним солнцем. Маше он понравился еще издалека. Если бы ее спросили «чем» – она бы не нашла что ответить. Но если бы он не заговорил первым, то она бы сделала это сама. Ей не пришлось искать повод для этого: Иван ее опередил.

– Мне показалось, что если вы пройдете мимо, то произойдет что‑то непоправимое.

Маша не стала ничего отвечать, но остановилась, дожидаясь продолжения фразы. Она надеялась, что если он сумеет найти нужные слова, то вся ее жизнь изменится. Иван встал. С наслаждением почувствовал запах ее рыжих, разогретых солнцем волос, и показал рукой в том направлении, откуда она пришла.

– Когда вы появились из‑за того поворота, я заметил как изменилось ваше лицо. Оно засияло. Вы то улыбались, то прятали улыбку, но с этого мгновения вы уже знали, что идете именно ко мне. И знали, что наконец‑то нашли кого искали.

Маша оглянулась и посмотрела куда он показывал. На мгновение она закрыла глаза. Почему‑то ей хотелось сказать: «Да, все именно так». Но она сделала усилие и ответила по‑другому:

– Не слишком ли вы самоуверенны? – спросила она. – Посмотрите внимательно, – Маша всегда старалась объяснить все четко и понятно, даже когда этого не требовалось, – я вышла из‑под тени деревьев липовой аллеи на яркое солнце, поэтому лицо, как вы сказали, «засияло». А потом я никак не могла привыкнуть к яркому солнечному свету и от этого улыбалась. Но вы всего этого видеть не могли: отсюда далеко. К тому же вы смотрели себе под ноги, греясь на солнце как мартовский кот. И пока я шла, думали, как со мной познакомиться, – Маша сделала паузу, повернулась к Ивану, посмотрела снизу вверх ему в глаза и неожиданно добавила: – А непоправимым было бы то, если вы бы так и не решились.

За эти несколько секунд она решила, что этот молодой человек, мгновение назад абсолютно незнакомый, ей послан судьбой после бессонной вчерашней ночи. И потерять его она не имеет права.

На мгновение у нее мелькнула мысль: «Маша, ты хорошо подумала?» Но тут же она сама себе и ответила: «Думают пусть те, кому это положено, а я женщина – я не думаю, я чувствую. И сейчас я чувствую, что делаю все правильно».

Они немного погуляли. Оба чувствовали себя неловко и больше молчали. Так бывает, когда чувства и мысли ушли гораздо дальше сделанных дел. Маша собирала выскочившие повсюду из зеленой травы желтые одуванчики и плела из них весенний венок.

– У меня есть предложение, – сказал Иван, когда они дошли до конца аллеи. – Есть один способ узнать друг друга чуть быстрее.

– Надеюсь, вы не предложите заняться сексом вон в той беседке, – Маша остановилась. – Даже предложение выпить водки выглядело бы более оригинально.

– Нет, конечно. Но нам придется поехать за город. Вы согласны?

«Я бы, может быть, и на беседку согласилась и на водку», – пронеслось у Маши в голове неожиданная веселая мысль.

– Если вы обещаете к вечеру вернуть меня в целости и сохранности, то я не против, – без ложного жеманства ответила Маша и водрузила венок молодому человеку на голову.

– Я, конечно, постараюсь, – пожал плечами Иван, – но обещать не могу. Мы же хотим узнать лучше друг друга, а для этого придется чуть выйти из привычной реальности.

Через полчаса они вышли из такси у маленького синего деревянного домика на краю леса. Иван постучал. Дверь резко распахнулась и из нее вывалился крупный мужчина. От него прилично попахивало перегаром, и Мария подумала, что пить ей сегодня все‑таки придется. Но мужчина, не приглашая их в дом, спрыгнул с крыльца и быстро пошел куда‑то в сторону.

– Только не как в прошлый раз, – видимо продолжая какой‑то разговор, крикнул он на ходу. – А то я тебя больше не допущу…

Иван взял Марию за руку и пошел за ним. Они дошли до железного вагончика, раскрашенного красно‑белыми полосами. Мужчина открыл дверь, на минуту скрылся в нем и вышел с двумя брезентовыми сумками.

– Вот, возьмите, – он протянул Ивану эти сумки и, почти не обращая внимания на Марию, обратился к нему: – Ваня, очень прошу, только без хулиганства.

Иван взял сумки и, приложив свободную руку к груди, ответил:

– Дядя Петь, ты же меня знаешь. Все как учили: строго по уставу.

– Знаю, поэтому и предупреждаю, – потом повернулся и быстро пошел обратно к домику, будто там его ждало что‑то важное. – Только самолет будешь, если что, сам отмывать.

Когда они остались одни, Маша удивленно посмотрела на Ивана.

– Он о чем говорил? О каком самолете?

– Вон о том, – Иван показал на маленький зеленый самолет у леса и пошел к нему. – Вот, Маша, спортивная гордость советского авиапрома – Як‑52. На нем столько рекордов поставлено, столько чемпионатов выиграно, один из них, кстати, выиграл именно этот дядя Петя, – продолжил он уже у самолета. – А сколько на нем пилотов выучили, не посчитаешь.

– Значит надо его на пьедестал, что он здесь гниет? – спросила Мария, разглядывая зеленый самолетик с большим винтом. Он был похож на те, что она видела по телевизору в фильмах о войне. И на боку у него чуть облезшей красной краской была сделана надпись «За Родину», на крыльях нарисованы большие пятиконечные звезды.

– Рано ему на пьедестал. Еще полетает, – ответил Иван и протянул ей одну из сумок. – Вот… надевай.

– Это что? – растерялась Мария.

– Это парашют, а мы сейчас на этом самолете полетим смотреть на мир и друг на друга.

– Я не полечу, – категорично ответила Маша. Только сейчас она все‑таки поняла, куда и зачем они приехали. – Я согласна на водку и даже на секс, но я не полечу на этом древнем самолете.

Прожившая в маленьком деревенском домике почти всю жизнь, она поругалась с комендантом общежития, когда ее на первом курсе заселили в комнату на девятом этаже. Смотреть в окно ей было страшно. Она даже в метро на эскалаторах спускалась, закрыв глаза.

– Ты очень много говоришь о сексе. Поверь мне, его сегодня точно не будет. Самолет – это гораздо лучше. Так что или садимся в самолет или едем домой и…

– Не надо условий, – прервала его Маша. – А ты что летчик?

– Да. Учился в училище на военного пилота. Но на последнем курсе отчислили: врачи что‑то нашли.

– Про врачей мог бы не говорить, – медленно сказала Маша. Посмотрела на маленькое колесо самолета. Потом подняла глаза на Ивана и спросила: – А ты сделаешь как в прошлый раз?

– В какой прошлый раз, – не понял ее Иван.

– Твой, этот, дядя Петя предупредил – «только не как в прошлый раз».

– А-а… Ты об этом, – Иван улыбнулся. – Тогда я был один и мне было нечего терять. Не знаю, получится ли сейчас…

– Уже на попятную? Помоги лучше надеть этот твой парашют.

После короткого разбега по узкой бетонной полосе, разрезающей надвое зеленую березовую рощу, самолет резко поднялся вверх. Всего лишь несколько секунд он летел над лесом, потом промелькнула песчаная полоска, и открылось море. И сразу же самолет накренился на правое крыло, сделал резкий вираж и помчался над берегом.

Всего этого Мария не видела, потому что еще до взлета закрыла глаза и крепко до боли сжала пальцами свои колени. Когда она забиралась в самолет, ее удивили крохотные размеры кабины. Короткая инструкция как покинуть, как выбраться из него в случае аварии на крыло и как пользоваться парашютом не сильно успокоили. Иван посадил ее на переднее сидение, и она надеялась, что он не увидит закрытых глаз. Но скоро после взлета он тронул ее за плечо и сказал:

– Глаза лучше открыть. Неизвестность всегда пугает больше. А реальность бывает очень даже симпатичной.

Маша досчитала до трех и огляделась. Они летели совсем низко над берегом. Слева, далеко в море по насыпи уходила кольцевая автодорога. Рядом с ней, если присмотреться, на маленьких островах можно было различить полуразрушенные крепости‑форты. Заболоченный берег с правой стороны напоминал, что Питер северный город и строить его было нелегко.

Больше всего Машу удивило то, что ей было не страшно. Она понимала, что сидит в узкой трубе с крыльями и под ней сотни метров пустоты, но страха не было. Она обернулась. Иван одной рукой держал ручку управления, а другой, улыбаясь, показал ей на маленькое зеркало, наклеенное на лобовое стекло. В нем она увидела его отражение и поняла, что он также видит ее. Перед ней тоже была ручка управления, но Маша старалась держаться от нее подальше.

– Ну как? Привыкаешь? – спросил Иван.

– Не страшнее чем в лифте, – ответила Маша, стараясь перекричать шум тарахтящего двигателя.

– Сейчас мы посмотрим на Петергоф. Таким ты его еще не видела.

Самолет несколько раз качнуло, он начал снижаться и одновременно поворачивать в море. Потом, опустившись почти до воды, опять развернулся и понесся прямо к берегу. Маша уже хорошо видела нижний парк, пристань и сам дворец. Они летели прямо на него так низко, что было ощущение, что они на огромной скорости мчатся на лодке. И когда дворец был совсем рядом и стали видны золотые фигуры вокруг каскада фонтанов, самолет взмыл вверх, пролетел над верхним садом, над городом и повернул опять к морю.

Они летели прямо на солнце. Но закрывать глаза больше не хотелось, хотя оно ослепляло, отражалось в воде ярким факелом.

Самолет поднялся высоко в небо и летел медленно. Казалось, что он застыл в бескрайнем небе. Где‑то далеко внизу по морю плыл белый теплоход, казавшийся ненастоящим.

Маша давно перестала думать о том, правильно ли она поступает. Все сомнения остались на земле. Она знала: все что произошло, началось не сегодня в сквере и не вчера, когда она ревела в ванной. Может быть, такой поворот в ее жизни был запрограммирован, еще когда она в пятом классе взяла в библиотеке не ту книжку или переключила телевизор не на тот фильм. Возможно, когда смотрела на свою мать, которая ушла от мужа через год после свадьбы.

«Так или иначе – все уже решено. И обратного пути нет. Не важно, переспала ты с кем‑то или нет. Измена начинается, когда выходя из дома, думаешь о том, какие трусы тебе выбрать. А обманывать себя еще хуже, чем обманывать мужа».

– Сейчас будет немного веселее. Ты готова? – услышала она за спиной голос Ивана.

– Да, – ответила Маша. Она чувствовала себя легко и спокойно. – Только у меня просьба – рассказывай мне обо всем что делаешь. Я должна все знать.

– Тогда поехали. Не волнуйся, все будет хорошо.

Маша не волновалась. Она так доверяла Ивану, что если бы он сказал «прыгай», она бы открыла кабину и, выбравшись на крыло, без страха сделала все, как он ей объяснял на инструкции.

– Начинаем с пикирования, – продолжил Иван.

И тут же горизонт перед ней взмыл вверх, а самолет сорвался к земле. Она почувствовала невесомость, видела, как приближается море, потом, как быстро приближается скала, в которую они точно врежутся, если ничего не изменится. Она уже могла разглядеть как волны разбиваются о черные камни, когда перед ней опять появилось бескрайнее синее небо и ее тело налилось свинцовой тяжестью.

– Теперь горка, – комментировал Иван.

Маша смотрела на белые облака перед собой, и скоро самолет залетел в них. Ей казалось, что она летит между снежных горных вершин. Самолет сильно накренился и опять вылетел в чистое небо.

– Это вираж.

– Все как в жизни, – прокричала Маша, – вниз, вверх и поворот…

– А в жизни есть такая штука, как мертвая петля? – спросил Иван.

– Конечно. Это когда ты на что‑то долго‑долго решался, чуть попытался, а потом испугался и вернулся на прежнюю дорогу – это и есть мертвая петля.

– Хорошее объяснение. Тогда попробуем.

Маша почувствовала, как самолет начал сильно разгоняться.

– Скорость триста двадцать, – объявил Иван.

Она увидела облака. Ее вжало в кресло, и самолет помчался вверх. Дальше произошло что‑то непонятное. Сердце замерло. Ей первый раз стало страшно. Маша нашла силы посмотреть в окно и поняла, что они летят вверх ногами. В этот момент они начали падать вниз. Не так, как первый раз по прямой, а с креном, закручиваясь как на горном серпантине. Она смотрела на винт самолета и ей показалось, что он стал крутиться в обратную сторону. Она начала задыхаться. Когда море было совсем близко, самолет выровнялся и полетел так низко над водой, что она оглянулась посмотреть, нет ли за ним брызг.

– Ну как тебе мертвая петля? – спросил Иван.

– Так же, как в жизни – лучше без нее.

Оказавшись опять на земле, они долго гуляли по песчаному берегу, который с высоты казался узкой полоской. Рядом с ними, переваливаясь с боку на бок, ходили жирные чайки, что‑то выискивая в выброшенных на берег водорослях. Их беспокойные задиристые крики смешивались с протяжными и трагичными гудками военных кораблей в порту. А когда они пили красное вино в кафе на Якорной площади любуясь византийской роскошью Морского собора, Маша спросила:

– Ты был женат?

– Нет.

– А я была.

– Давно?

– Не очень. Еще утром.

* * *

Опять зазвонил телефон. Иван решил, это мать что‑то забыла сказать, но из трубки раздался голос Маши:

– Привет! Очень занят? Так выпить хочется, а одной как‑то не то настроение. Можно к тебе приехать?

– Как ты вовремя! – обрадовался Иван. – Можно конечно, но у меня, кажется, пустой холодильник.

– Я нынче при деньгах. Так что не беспокойся.

Иван был уверен, что Мария в лучшем случае доберется до него не скоро и очень удивился, когда через полчаса она перезвонила уже от его парадной.

– Ваня, я немного не рассчитала свои возможности, и все деньги потратила на вино и закуску. Теперь не могу с таксистом расплатиться. Я у твоего дома. Спустись, пожалуйста.

То, что Маша добралась так быстро, было очень ей не свойственно, а вот непрактичность была ее стилем. Она легко сходилась с людьми, любила поболтать и повеселиться. Поэтому Иван не удивился, когда спустившись на лифте на улицу, увидел свою подругу непринужденно беседующую, как будто со старым знакомым, с пожилым таксистом, который, видимо, так же любил поговорить обо всем на свете.

Водитель стоял рядом с машиной, курил и объяснял девушке:

– Человека портят не деньги, а власть, – наставительно говорил он Маше, – особенно если власть достается дураку. Вот у меня сосед в деревне пока участковым работал, еще ничего был мужик. А когда народу в деревне совсем не осталось, его вдруг главой сельсовета назначили. Сразу стал смотреть на нас, как на вредных тараканов. Забор себе двухметровый построил. Издал постановление – запретил косить траву по субботам и воскресеньям. Чтобы тихо было и мы ему думать о нашем же благе не мешали.

– В России те, кто до власти добираются сразу как будто национальность меняют. Не хотят они с нами щи лаптем хлебать, – с улыбкой вступил в разговор Иван, протягивая деньги. – Всегда так было. Поэтому в Кремле такие стены высокие: от нас, россиян, отгородились.

– Это точно, – обрадовался поддержке и деньгам таксист. – Наш участковый только год командует, а эти в Кремле уже сотни лет сидят. Только вывеску меняют. И все это время твердят про единство власти и народа.

– Это как единство клиента и проститутки во время секса, – рассмеялась Мария. – Вроде бы одним делом занимаются, а задачи разные.

Таксист тоже рассмеялся, сел в машину и умчался, даже не вспомнив о сдаче.

– Любого таксиста можно сразу в президенты, – заметил Иван.

– Ага. Они при приеме на работу проходят курсы президентского резерва, – добавила, рассмеявшись, Маша.

Куда бы Мария ни собиралась пойти, она всегда одевалась как на самое торжественное мероприятие в своей жизни. Даже совсем не разбирающийся в этом, Иван оценил ее на первый взгляд скромное, но очень изящное короткое черное платье, безупречно облегающее ее стройную, чуть угловатую, почти мальчишескую фигуру. Коротко постриженные рыжие волосы и озорные карие глаза добавляли сходства с молодым парнем. Но врожденная грация и манера двигаться были настолько женственны и сексуальны, что Иван, любуясь ею, сразу почувствовал тех самых бабочек внизу живота.

Маша знала свои возможности и никогда не красилась, чтобы не мешать искоркам, вылетающим из‑под ее ресниц, ослеплять всех вокруг. Она сама была очень открытым человеком и поэтому любила смотреть людям в глаза, пытаясь сразу распознать: свой это человек или обычная сволочь.

– Ты похожа на тонкую хрустальную рюмку: хрупкая, красивая и ранимая, – не удержался от комплимента Иван.

– Поэтому красивые рюмки стараются не ронять лишний раз, – ответила Маша и поцеловала его в щеку.

После той первой встречи прошло три месяца, но Маша так и жила с мужем. То, что сначала считала после их первой встречи правильным и естественным: прийти домой и все рассказать, оказалось не таким уж и простым делом.

Вернувшись в тот вечер домой, она увидела счастливого мужа.

– Я так соскучился, пять раз тебе ужин разогревал. Мой руки и за стол, а то без тебя кусок в горло не лезет, – обрадовался он ее возвращению, даже не спросив, где она была и почему вернулась так поздно.

Маша присела к столу и долго смотрела на мужа. В этот раз смелости все сказать ей не хватило. Не хватило и на следующий день, и через неделю. Каждый раз, встречаясь с Иваном, она обещала ему и, главное, самой себе, что сегодня точно все расскажет. Но каждый раз при возвращении домой ее смелость улетучивалась.

Причина была не только в том, что она не хотела расстраивать мужа, зная, что для него это будет сильным ударом. Ей казалось, что Иван не уверен в том, что готов расстаться со своей свободой.

Кто‑то в своих решениях опирается на логику и факты, а кто‑то больше на свою интуицию и чувства. В отношениях между мужчиной и женщиной не всегда можно определить что надежнее.

Маша не ошибалась, сомневаясь в полной готовности Ивана взять на себя ответственность за ее жизнь. Сам же он говорил себе, что нельзя на нее давить, что она сама должна сделать выбор. Но это было не главным. В глубине души он действительно не был уверен, что справится, что созрел до семейной жизни. Он убеждал себя, что в этом деле ошибаться нельзя ни в коем случае. Ведь решаешь не только за себя. При этом он ни секунды не сомневался, что любит Машу. В том, что эта любовь – самое важное в его жизни.

Вот и сегодня, оказавшись в лифте, Иван первый раз пожалел, что тот едет так быстро. От поцелуев земля уходила из‑под ног и кружилась голова. А когда они залетели в квартиру, то все было как в кино: разбрасывание одежды по полу и прижимание к стенам. В комнате из мебели была лишь огромная кровать прямо напротив окна во всю стену и этого им вполне хватало.

Через час Иван сидел в углу кухни и любовался ее фигурой. Так эротично присесть у холодильника в его рубашке могла только она.

– Ну хотя бы здесь у тебя есть какая‑то мебель. И в комнату тоже давно пора что‑нибудь купить. Что там у тебя одна кровать…

– Мебель на кухне была в подарок к квартире, – объяснил Иван. – Сейчас у меня свободного времени будет побольше, куплю все что надо.

– Тебе, кажется, немного и надо, – улыбнулась через плечо Маша, нарезая ветчину.

– На свете полно вещей, которые не нужны. Представь, лет через тридцать ты спросишь себя: «На что я потратил отпущенное мне время? На покупку мягкого плюшевого дивана, большого телевизора и на бесконечные сериалы о том, как другие люди наслаждаются жизнью…»

– Тебе идут длинные волосы, – перебила Маша.

Иван аккуратно вытащил штопором пробку и разлил по приготовленным бокалам красное вино. Несколько капель из горлышка упали на стол. Маша взяла губку и сразу их вытерла. Потом, так и держа губку, не присаживаясь, свободной рукой подняла бокал.

– Давай тогда выпьем за то, чтобы не ошибиться с выбором! Кажется, мужчина должен вырастить сына, построить дом…

– И посадить дерево, – подхватил Иван. – И потом всю оставшуюся жизнь гордо выпивать под ним с друзьями с осознанием выполненного долга.

– А может это и правильно. Зачем человеку напрягаться со сверхзадачами? От этого болезни всякие, – улыбнулась Мария и сделала маленький глоток. – Я когда много думаю, то потом всегда плачу. Надо просто жить и радоваться.

– Значит, нам многое надо успеть, – он поднял свой бокал, встал, поцеловал Марию в щеку и добавил: – За то, чтобы сбылись все мечты!

– Хорошо, – улыбнулась Мария и, не останавливаясь, выпила бокал до дна, и тут же, чуть поморщившись, спросила:

– Ты не будешь против, если я сегодня к тебе перееду? Мне кажется, мы слишком с этим затянули. Моя мечта быть рядом с тобой. Я могу всю оставшуюся жизнь вот так сидеть здесь и смотреть на тебя.

– Если мы вместе будем здесь сидеть, то кто тогда будет родину защищать? – попробовал отшутиться Иван, чтобы не показать, что растерялся.

Маша поняла, что он сейчас не хочет говорить о серьезном и расстроилась.

– Никакой родины не существует. И даже того Кремля с высокими стенами, о котором ты сейчас говорил с таксистом. Это иллюзия, виртуальная голограмма, – Маша почувствовала усталость, накопившуюся за эти полгода неопределенности. – Наливай еще!

– А что за этой голограммой? – наливая, спросил Иван.

– Ничего там нет. Пыльный пустырь. А на пустыре торговая лавка из фанеры… Ваня, а я тебе совсем не нравлюсь? – неожиданно спросила Маша.

– Ты мне очень нравишься… – Иван вдруг почувствовал: эта девушка самый близкий ему человек и уже было собрался сказать что‑то большее…

– Ну если нравлюсь, то наливай, – она быстро перебила его, – Выпьем за это. Только сегодня говорить про любовь больше не будем.

– А про что будем, – спросил Иван. Его решимость пропала.

– Будем пить и веселиться. Кстати, а почему у тебя скоро станет много свободного времени?

– Я собрался писать рапорт об увольнении. Если ты говоришь что родины нет, то тогда и защищать нечего, – ответил он.

– Тогда давай сейчас еще выпьем и поедем в клуб. Отметим это и потанцуем. Ты как?

– Я не очень люблю многолюдные и шумные места.

– А я люблю. Я же мечтала стать актрисой и сыграть Джульетту. Как ты думаешь, я не очень для этого стара?

– Ей же вроде четырнадцать было?

– Вот так, – театрально надула губки Маша. – Думаешь, мне пора Анну Каренину играть? А я, кстати, могу быть кем угодно, особенно для тебя. По запросу. А запроса то и нет… Ты вот все ищешь свой выдуманный мир. А может твоего мира не существует? Правильного мира, правильных женщин…

– С чего ты взяла, что я ищу какой‑то мир и каких‑то женщин?

– Ну, я же не совсем дура – я же вижу. У меня был приятель, компьютерный гений. Красивый, умный, востребованный, – Маша грустно вздохнула. – И вдруг ушел в монастырь. Сказал, что только там он живет в своем измерении. Когда все мужики спрячутся в своих выдуманных мирах, что нам, девушкам делать?

– Хорошо. Едем в клуб. Только еще выпьем, – согласился Иван.

В клубе было красиво и совсем нешумно. Но пробыли они там недолго. После того, как заказали еду, Маша пошла в туалет, а к Ивану с соседнего столика, где сидела компания молодых ребят, подошел сильно выпивший, очень толстый, потный парень, держа в руках недопитую бутылку виски.

– Вот что, приятель, – сказал он развязанным голосом, растягивая слова, – я тебе бухла шикарного подгоню. Вот, пей, – он с шумом поставил бутылку рядом с Иваном, – а баба твоя пусть к нам идет.

– Ты бы шел на свое место, – сдержанно ответил Иван.

– Ты кому на место указываешь? – взорвался парень. – Ты знаешь, кто я такой?

– А должен знать? – Иван понял, что конфликта скорее всего не избежать и посмотрел на компанию этого приятеля. Двое других за столом были такими же пьяными и вряд ли будут представлять какую‑то угрозу.

– Я здесь хозяин! – продолжал незваный гость.

– Бармен что ли? – машинально спросил Иван.

– Ты охренел что ли? Я не в баре хозяин – я в городе хозяин! И страна эта моя! А ты в ней пыль, грязь на моих ботинках. Поэтому у меня на твою бабу право первой ночи, – он мерзко захохотал противным, пьяным смехом, – на первую, вторую и на все остальные… А ты будешь с ней трахаться, когда она мне надоест и когда моим друзьям надоест. Понял? Но я хороший хозяин и поэтому я ей денег дам, а она с тобой поделится… Если захочет…

Маша ударила пьяного хулигана по голове его же бутылкой совсем без размаха. Стекло было толстым и не разбилось. «Хозяин города» сполз на пол и растекся по нему как мешок с говном. Подскочивших двух других Иван мгновенно положил рядом, постаравшись не нанести заведению большого ущерба.

– Пойдем, – он взял Машу за руку и дал подбежавшей официантке денег.

– Сейчас, – вырвалась она и вернулась к лежащему парню. Покачав его ногой и убедившись, что он в сознании Маша одной рукой очень ловко и быстро, чуть приподняв платье, сняла трусики, а другой включила камеру на смартфоне. – Ну что, герой‑любовник, готов? – спросила она у парня. – Сейчас мы из тебя будем звезду «Ютуба» делать.

– Ты что, сука… У меня отец генерал ФСБ, мне нельзя в интернет… Я найду тебя, если выложишь… Убью, паскуда.

– Ты рот открой и молчи, а то я тебе глаз выдавлю, – твердо сказала Маша и решительно поставила ему на лоб свою ногу в туфельке с длинной шпилькой. Потом быстро нагнувшись и, снимая все на телефон, засунула свои трусики парню в рот. – Считай уже трахнул. Можешь гордиться и сделать рассылку друзьям и знакомым. Чтобы легче найти, тег будет – «сын генерала ФСБ», – потом, повернувшись к удивленному Ивану, улыбнулась ему и пояснила: – Где‑то в кино видела.

От клуба они шли молча. Потом Мария остановилась, положила руки Ивану на плечи и произнесла:

– А ты никогда не хотел уехать отсюда?

– Куда? Здесь наша страна, – ответил Иван, пожав плечами.

– Какая она наша? Тебе же сказали сейчас, – рассмеялась Маша и пошла дальше, – она тех, у кого деньги. И никаких «наших» среди них нет. А значит ты для них лишь возможность заработать. Как обычная дойная корова или баран. А если найдутся бараны с шерстью получше и характером поспокойнее, то они не задумываясь поменяют здесь одних баранов на других.

– Да мы и в другой стране не очень то нужны.

– Чужие люди нигде никому не нужны. А с близкими все же лучше жить там, где теплее и безопаснее. Я не хочу, чтобы моему любимому человеку где‑нибудь в кафе какой‑то подонок воткнул нож в спину.

– Чтобы этого не случилось, у меня есть ты. Будешь прикрывать мою спину. У тебя это хорошо получается.

Глава 6

Три дня Иван с Машей не выходили из квартиры. Из‑за летних белых питерских ночей, вина и секса они совсем потерялись во времени. Поэтому, когда Ивану позвонили и вызвали на работу в Москву, он не сразу сообразил какой сегодня день.

– Ты же хотел уволиться? – Маша, не открывая глаз и не отрывая головы от подушки, протянула руки к любимому мужчине, не желая его отпускать.

– Вот там рапорт и напишу, – поцеловал ее Иван. – Я быстро. В Москву и обратно.

– А билет на самолет с серебристым крылом у тебя есть? – прошептала Маша сонно.

– У меня есть ты, а значит все не так уж плохо на сегодняшний день, – рассмеявшись, пропел Иван и стал собираться.

– Я люблю тебя, – вдруг, окончательно проснувшись, серьезно произнесла Мария и посмотрела на него.

Иван растерялся.

– И я тебя, – машинально ответил он, стоя в дверях комнаты. Потом на мгновение задумался и, решив для себя, что на бегу обсуждать это не стоит, перевел тему: – Ты подожди меня здесь. Я вернусь вечером или завтра. Хорошо?

– Хорошо, – Мария понимала, что ее чувство сильно отличается от того, что испытывает к ней Иван, хоть и называется одним и тем же словом.

* * *

В Москве Контора Ивана располагалась не на Лубянке в известном всем здании рядом с «Детским миром», а в чудом сохранившимся лесу на юго‑западе Москвы. Он приехал чуть раньше назначенного времени для того, чтобы встретиться с человеком, который был его наставником и хорошим другом его отца.

Сейчас для генерал полковника Сергея Андреевича Вахромеева специально сделали целый отдел, главной задачей которого был надзор за Конторскими учебными заведениями. Но на самом деле таким способом его просто и почетно отодвинули от возможности влиять на работу Конторы.

Сергей Андреевич ждал Ивана в своем кабинете. Он утром уже выпил рюмку, помянув всех погибших товарищей. Они погибали в разные месяцы и годы, но в августовские дни он всегда вспоминал ту последнюю операцию, когда они все были вместе и под одним флагом одной страны.

Тридцать лет назад, вечером семнадцатого августа его вызвали с дачи. Уже через два часа он летел в потрепанной сто тридцать четвертой «тушке» вместе со своими бойцами, сопровождая четырех молчаливых товарищей в гражданской одежде. В 23.00 они приземлились на аэродроме в Вильнюсе. И сразу же на трех ждавших их автобусах помчались в резервный командный пункт на окраине города недалеко от аэропорта. Быстро установили связь с командирами крупных воинских частей и довели до их командиров план действий. Никаких вопросов ни у кого не было. Большинство армейских офицеров устали от творившегося в стране бардака. Поэтому без сомнений и даже с радостью каждый приступил к выполнению своей задачи. Потом группа Вахромеева на тех же автобусах выдвинулась в город и спокойно заняла все, что было нужно: здание администрации, Верховный совет, телевидение и ту самую телебашню, вокруг которой зимой устроили непонятный цирк. В общем, все ключевые точки, необходимые для функционирования города.

Никто не осмелился оказать хотя бы видимость сопротивления. Зато было много желающих сотрудничать и ожидающих раздачи новых должностей и хлебных мест.

Советская власть в августе 1991 года в Прибалтике была восстановлена не то что без единого выстрела, но и даже без намека на недовольство подавляющего большинства населения. При желании утром можно было организовать многотысячные демонстрации поддержки с цветами и радостными слезами. Об этом и было доложено в Москву.

Но тут случилось совершенно непредвиденное. Тот самый человек, их непосредственный руководитель, который и послал сюда, повел себя довольно странно и непонятно. Казалось, он ждал совсем другого и был недоволен тем, что задача была выполнена так быстро и главное бескровно. Он начал кричать, как будто не он сам санкционировал операцию, а они все сделали по своей инициативе:

– Что вы там творите? Уходите немедленно! – визжал он истерично.

– Как уходить? Мы же все сделали! Они очухаются, поймут, что мы уходим, и будут нам в спину стрелять. Это же как собаки: всегда нападают на бегущего.

– Мне плевать, как вы будете уходить! Через час чтобы вас там не было!

И совершенно определенно, что кто‑то в это же время пообещал местным оппозиционным «лесным братьям» полную защиту и безнаказанность. Тут же из всех щелей как крысы и тараканы полезли прикормленные из двух рук, Москвы и Вашингтона, провокаторы.

Крысам сказали: «Не бойтесь, вас не тронут. Забирайте все в свои руки». И они, как их учили, прячась за спинами, стали выводить на улицы для прикрытия обманутых людей.

Это было первое явное и открытое предательство, с которым столкнулся тогда еще майор Сергей Андреевич Вахромеев. Предательство с самого верха. Это было самым страшным: не вероятность оказаться в полном окружении, а в том, что те, кто должен защищать Родину, уже не боятся торговать ею открыто.

По дороге в аэропорт их пытались остановить непонятные толпы людей, уже быстро получивший откуда‑то оружие и военную технику. Но на борту самолета все, казалось, было спокойно.

– Кто‑то вас, ребята, хотел здесь оставить. Нам приказали улетать без вас, – сказал второй пилот. – Наверное, решили сделать козлами отпущения.

– И что ж не улетели?

– Русские своих не бросают! – повернувшись из‑за штурвала, ответил, рассмеявшись, командир корабля.

– Ринат, ты же татарин…

– Совсем забыл, – шутливо вскрикнул он. – Ну‑ка, выматывайтесь из моего самолета!.. Ладно, ребята, пора уносить ноги‑крылья. А то если им и ПВО отдали, то могут и сбить. Бортинженер… Гена, у нас спирт остался? На посошок?

* * *

Сейчас на фото в кабинете они еще все живые и, главное, все вместе под одним флагом страны, которой больше нет. Страны, которой они присягали и клялись защищать до последней капли крови…

Первый, кого Иван увидел, поднявшись на свой этаж, был начальник отдела Михаил Калган, отец того самого парня из бара.

– Ты напал на трех наших сотрудников, которые находились на задании. Избил их. А потом еще и выложил это в интернете. Ты понимаешь, сколько статей ты нарушил? – сразу набросился он на Ивана, еле сдерживая себя, чтобы не ударить.

– Я только защищался. А вы плохо готовите своих сотрудников, – отодвинулся от него Иван, – и отвратительно воспитываете сына.

– Ты кого учить вздумал, щенок? – почти завизжал Калган, – Ты просто пыль, ты никто!

– Ваш сынок тоже про пыль говорил, – усмехнулся Иван. – Кстати, трусы ему по размеру подошли? А то могу прислать другие.

– Хамишь, сука, – зло выпалил рассвирепевший папаша. – Смелый? Да ты жив потому, что тебя Вахромей прикрывает. Но ничего… Я терпеливый. Ты главное знай: я всегда рядом с тобой и держу пистолет у твоего затылка…

Через минуту Иван был в кабинете Сергея Андреевича Вахромеева.

– Пугал? – сразу спросил генерал‑полковник и вместо приветствия по‑отечески обнял Ивана. – Раньше его бы уволили с волчьим билетом, а теперь тебе самому придется объясняться.