На самом деле

Глава 27

Анна с интересом изучала тех, кто сел по правую руку от нее.

Одной из них была особа лет сорока в кричащей красной кофте, юбке черной кожи, странным образом натянутой едва ли не на ребра (чтоб была короче?), несколько сутулая, читающая книгу «Марианна. Том 4». Вторая, толстая старуха с усами над верхней губой, усердно ковырялась в зубах какой-то палочкой. За ней сидела еще одна, такая же, шестидесяти-семидесяти лет, но тощая, чем-то похожая на козу, с бессмысленным взглядом. Потом сидела снова пышная матрона, «ягодка опять», дочерна загорелая, с совершенно белыми, но черными у корней волосами. В левом ухе у нее было пять сережек, в правом — три, на пальцах — шесть колец, и все из золота. Бордовый маникюр не очень гармонировал с оранжевой помадой. Дальше, еще правее, помещалась тетка в серой шали. Взгляд ее был хищным, хотя рядом ничего не продавали. С краю, наконец, сидел пацан лет восемнадцати с тетрадью — видимо, студент.

Анне было очень интересно.

Она впервые работала на избирательном участке.

Поскольку школа, где трудилась Сарафанова, стала избирательным участком, то когда пришел черед выборов в парламент, Анну привлекли к работе. В воскресенье пришлось подниматься полшестого, к семи быть на участке, прослушивать инструктаж, наблюдать за опечатыванием урны, а потом до вечера сидеть на выдаче бюллетеней. Вышло так, что Анна села с краю, рядом со столами наблюдателей: их-то она сейчас и разглядывала. Раньше, услышав в новостях какую-нибудь фразу вроде «Наблюдатели зафиксировали много нарушений», Анна думала, что эти наблюдатели — этакие молодые демократы, энергичные борцы за гражданские права. Она ошибалась. За демократичностью избрания гласных от народа (так отныне называли депутатов) наблюдали женщины пенсионного и предпенсионного возрастов. Те самые, которые активно шли в ряды вахтерш, кондукторов и прочих врагов рода человеческого. Не им ли принадлежала реальная власть в стране?..

Краем уха Анна слушала беседы наблюдателей. Работы было мало: избиратели не торопились исполнять гражданский долг, тем более, с утра.

— Ох, как мне надоели эти выборы, — сказала женщина в золоте. — И зачем они нужны? Чтоб деньги тратить! При советской власти было намного лучше.

— Да уж, — согласилась с ней худая. — Партий развелось не знаю сколько. Раньше-то одна была — пришел, проголосовал, и думать не надо. А тут поди, разберись!.. Издеваются над народом!

— Да, при Союзе удобнее было.

— Все было для людей! А теперь для кого⁈ Для этих чертовых демократов!

На груди у первой красовался бейджик «наблюдатель от партии Правое дело». Вторая была уполномочена Явлинским.

— Чтоб ей провалиться, этой власти! Чтоб ей пусто! — громко заявила женщина в шали. — Вчера вот хлеб опять подорожал!

Она была от партии «Единая Россия».

— Просто президент пока не знает. Знал бы — разобрался, — робко отвечала ковырявшая в зубах усатая бабуля, наблюдатель от КПРФ. — А я ему в тот год носки связала…

Романтичная особа, нанятая, чтобы наблюдать от Жириновского, читала «Марианну» и молчала. На другом конце молчал студент, старательно зубривший свои формулы, не глядя на процесс избрания, за которым был поставлен надзирать от новой «Партiи исконныхъ русскихъ гражданъ».

И все же выборы скорее нравились Сарафановой, чем не нравились. Она понимала, что на ее глазах решается судьба Родины. Историк Карамзин, по слухам, выскочил 14 декабря на Сенатскую площадь, не успев как следует одеться — так спешил увидеть делание истории. Кто из друзей Анны, преподавателей, сокурсников не сделал бы того же? Николай Михайлович в тот день опасно простудился, заработал воспаление легких и вскоре умер. По сравнению с этим от Анюты требовалась мелочь — отработать около шестнадцати часов подряд, включая, разумеется, подсчет и составление протоколов. Дети на английских фабриках XVIII века вкалывали больше.

Иногда выпадал шанс не только наблюдать за ходом исторических событий, но и чуточку вмешаться.

— Дочка, где тут коммунисты? — спрашивали бабки-избирательницы, взяв бюллетень. — Не вижу без очков-то. Ткни мне пальцем.

Как-либо влиять на волеизъявление, в том числе тыкать пальцем членам избирательной комиссии, а также наблюдателям строжайше запрещено. Но старухи без очков не принимали отказов, обижались, продолжая требовать подсказки. Сарафанова могла бы показать им на другую партию, которую считала более достойной. Постыдилась.

— Хде тут Прежидент-то? — подходила к наблюдателям другая престарелая гражданка.

— Мы, мамань, не его нынче выбираем! Думу! Слышишь? Думу!!!

— А…

— Ты за партию голосуешь!!!

— Што? Партию… Ах, вот как… Хто иж них за Прежидента?

Большинство желающих отдать свой голос кому-либо были стариками.

— Так всегда, — шепнула Анне учительница физики, сидевшая с ней рядом. — Молодые дольше спят и меньше голосуют. Но они тоже придут.

В самом деле, около полудня стали появляться молодые, в том числе семейные, с колясками. Пришли два брата-близнеца, именно сегодня было их совершеннолетие — встреча с ними подняла настроение. Пришла мать-героиня, чье потомство — пять голов — визжа, носилось по спортзалу, пока та была в кабинке и решала судьбу Родины. Пришли дедок и бабушка, приятно-белокурые, влюбленные, одетые как будто бы в театр — интеллигенты. Из столовой пахло булочками. Флаги радовали глаз. Часам, наверно, к трем студентка наконец ощутила что-то вроде праздника.

Из громких разговоров избирателей Сарафанова понимала, что, похоже, большинство голосов окажется у партий право-монархического толка. Ежедневные передачи о подмене царя и проклятия в адрес Европы из телевизора делали свое дело.

В пять часов настало время идти к тем, кто заказал избирательную урну на дом. Эту урну взял под мышку дед-физрук. Сарафанова захватила пачку бюллетеней. Оба влезли в валенки, надели шубы и в сопровождении наблюдателей двинулись по списку адресов, отважно преодолевая сугробы и проваливаясь в снег, которого недавно навалило вдвое больше обычного.

В первой квартире жила роженица. Анна одним глазом заглянула в спальню, где лежал младенец — красный, крошечный, забавно трепыхавшийся, показавшийся ей удивительно длинным и тощим, почти не похожим на человека.

Во второй квартире пахло воском, ладаном, кошатиной и нафталином. В коридоре помещался календарь за 2001 год с изображением Богородицы.

— Давайте бюллетень, — сказала бабушка со слабыми ногами. — Я уже решила, за кого голосовать.

В третьей в коридоре находился старый холодильник, на котором красовалась выцветшая, древняя картинка с парочкой котят. В углу картинки рваное отверстие залепили разноцветными наклейками с бананов, в основном «Чипита» и «Бонита». Наверху, на холодильнике, лежала пара папок, старая ушанка, повесть Казакевича «Звезда» с водруженным на нее растением в горшке, детали от велосипеда, над холодильником висело корыто, обещавшее упасть кому-нибудь на голову. Справа от рефрижератора стоял уже совсем необъяснимый туалетный ершик в розовом ведерке, а слева, возле продырявленной диванной подушки, относившейся к гарнитуру 60-х или 70-х годов XX века, лежали тапки, превращенные упорным применением в босоножки. Старичкам, которые здесь жили, полчаса пришлось разъяснять суть выборов и метод заполнения бюллетеня. Еще столько же времени они обдумывали решение, предложив Анне и ее коллегам выпить чаю.

По четвертому адресу снова жила старая бабка. Квартира ее оказалась беднее, чем все предыдущие. С ней жил сын, горький пьяница, который вышел из спальни в трусах.

— Что, кирнем? — предложил он членам комиссии.

— Ну тебя к черту! — ответил физрук, когда пьяница, раз уж комиссия пришла к нему на дом, решил проголосовать заодно с матерью. — Нашелся больной, тоже мне! Приходи на участок!

В пятой квартире дверь открыла Аленка Витушкина из восьмого «А» — двоечница, пошлячка, лентяйка, прогульщица, читательница во время уроков учебников о том, как стать стервой, а также махательница трусами.

— Ой, блин! — пропищала Аленка и скрылась.

Комиссию вызвали деду Аленки. Отца у нее не было. Как звали мамашу, учительница истории знала, потому что безрезультатно звонила ей уже раз двадцать. Все прочие способы как-то влиять на Аленку были испробованы и не давали никаких результатов.

«Хоть в чем-то повезло!» — решила Сарафанова и двинулась беседовать с родительницей. Как она мечтала выложить ей все о подвигах Аленки! На собрания мамаша не являлась. Все попытки дозвониться были тщетными, поскольку трубку брала либо Аленка, либо трубку вообще никто не брал. Аленка же, узнав училкин голос, неизменно заявляла, что мамы нет дома. Однажды Анна разозлилась и решала позвонить в два часа ночи. Трубку снова никто не снял. Дед, как стало теперь ясно, плохо слышал, ну а дамы, видимо, гуляли. Аленка так достала Анну, что историчка приняла решение явиться к девочке домой. Была ее мама дома или нет — осталось тайной, восьмиклассница спустила на учительницу пса.

Мать Алены Витушкиной выслушала все жалобы, покивала головой, позевала, пожаловалась на жизнь и пообещала принять меры. Между тем Аленкин дед пыхтел над бюллетенем и никак не мог принять решение.

— За кого голосовать-то? — наконец спросил он дочь.

Та переадресовала вопрос комиссии.

— Решить должны вы сами. Мы не можем вам подсказывать, — сказала Сарафанова.

— Да ладно! — буркнула мамаша. — Подскажите! Что вам, трудно, что ли?

Именно так вела себя Алена на контрольных. Наверно, окажись рядом еще один избиратель, Витушкины потихоньку списали бы у него из бюллетеня.

В несколько квартир они в итоге так и не попали: избиратели не всегда заботились о том, чтобы дверь подъезда была отперта. Когда пошли обратно на участок, угодили под обстрел снежками. Это мстили те, кто плохо успевал по физкультуре и истории. Физрук хотел поймать негодников и, бросив урну в снег, помчался догонять их. Народные волеизъявления в ящике оказались несколько подмоченными.

Анне было интересно, не придет ли на участок еще кто-нибудь из родителей ее лоборясов: она нашла в списках несколько знакомых фамилий. Тщетно. Видимо, привычка прогуливать была семейной чертой и передавалась по наследству.

К восьми Анна почувствовала усталость. Созерцание кудрявого младенца, опускавшего розовой ручонкой бюллетень своей мамаши, ненадолго подняло настроение. Чтобы развеять скуку, Анна начала играть сама с собой: «Если сейчас зайдет мужчина, то мне удастся победить этих чудовищ-восьмиклассников, а если женщина — то нет».

Вошел Андрей.

Тот самый, из архива.

За четыре месяца, прошедших с исторического дня, когда в руках их оказался необыкновенный документ, они не виделись, но Сарафанова узнала его сразу, немедленно, мгновенно, как только увидела или даже до того, как увидела. Аспирант, смотревший, как обычно, не по сторонам и не вперед, а внутрь себя, неспешно подошел к учительнице физики, соседке Анюты. Подал паспорт.

— Здравствуйте, Андрей! — сказала Анна.

Аспирант от неожиданности вздрогнул и взглянул на девушку. Секунду размышлял. Потом ответил:

— А, поклонница подделок, это вы! — И едко улыбнулся.

Через пять минут, когда он бросил бюллетень в ящик, Анна и Андрей болтали, словно оба долго ждали этой встречи:

— А я теперь учительница.

— Просвещение в массы? Замечательно. Наверно, объясняете ребятам, что Петра украли злые англичане?

— Ну и вредина же вы.

— По-прежнему считаете, что письмецо не было липой?

— Понимаете…

— Наверное, довольны тем, что происходит? Петербург… Санкт-Петерс-Бурх, — поправился аспирант, навечно преданный Петру и его времени и яро осуждавший новые названия, — Петерс-Бурх наполовину разрушили. Замечательно! А вам хоть монархисты заплатили за открытие?

— Да хватит! — возмутилась девушка. — Не стыдно вам бросаться такими обвинениями⁉ Вот так вот, просто, ни с того ни с сего.

Андрей, похоже, понял, что повел себя неинтеллигентно.

— Простите, — сказал он. — Я правда… с этой диссертацией… замотался… скоро, видимо, рехнусь. Устал. Голова уже не работает.

— Значит, вы живете недалеко? — перехватила Анна инициативу.

— На Связистов.

— Так я тоже на Связистов! Значит, мы соседи! И ни разу не встречались.

— Это потому что я всегда не здесь, — пошутил парень. — Я живу в петровских временах.

— Так я ведь тоже!

— Тьфу ты! Я и позабыл. А это злополучное письмо… Хотите, я вам докажу, что это липа?

Анна не успела дать ответ. Подошли избиратели, не пойми откуда появилась очередь. Беседовать при них было неловко. Заставлять Андрея ждать — тем более.

— Неплохо было б как-то встретиться, чтоб толком обсудить это письмо, — сказала Анна. — Я готова выслушать ваши аргументы! Но только, сами понимаете, не сейчас. Предложите время и место!

Она удивилась и тому, что вот так, просто, пригласила аспиранта на свидание, и тому, что он тотчас же согласился.

В десять вечера, когда выборы закончились, Анютина работа, можно сказать, только начиналась. Крепкая химичка и физрук вдвоем подняли урну с сорванной печатью и под зорким глазом спящих наблюдателей свалили ее содержимое на несколько столов, сдвинутых вместе. Народная воля была мятой, кое-где изорванной, слежавшейся от собственного веса. Тем не менее Сарафановой понравилось притрагиваться к документам, от которых зависело будущее нации.

Примерно час — не так уж много времени — ушло у комиссионеров на разбор бумажной кучи. По периметру спортзала выставили стулья из математического класса. Каждый стул предназначался для одной из партий. Надо было брать охапки бюллетеней и носиться взад-вперед, раскладывая их по нужным стульям. Наблюдателям закон не дозволял участвовать в подсчете, но они хотели, чтобы все скорей закончилось, и вызвались помочь. Никто не возражал. Бабульки и студент бродили между стульев, только дама в красной кофте продолжала изучение «Марианны»: том четвертый был дочитан, но с собой она разумно захватила пятый.

Итоги оказались предсказуемыми: лидером являлась «Партiя исконныхъ русскихъ гражданъ». Кажется, комиссия обрадовалась этому. Что касается Сарафановой, то ей националистические вопли надоели, и она решила успокоить себя тем, что это результаты лишь по одному участку из, наверно, сотен тысяч.

Пока руководство комиссии оформляло протоколы — шел двенадцатый час ночи, — обессилевшая Анна вышла на крылечко как была, без шубы. Спустилась вниз, руками зачерпнула снегу и умыла им лицо. В ночном чистом воздухе витало что-то важное, прекрасное. Задумчивые звезды с темно-бархатного неба наблюдали за демократической возней маленьких человечков.

Анюта отошла от школы метров на пятнадцать и уже решила возвращаться, когда в плотной темноте возникли новые три звездочки — огни сигареток. Голоса, похоже, нетрезвые и вовсе не интеллигентные, подсказали Анне — это гопники. «Скорей, скорей обратно! — сразу же подумала студентка. — Не дай бог…»

Но гопники ее заметили.

— Анна Антоновна! Ой, здравствуйте! — сказали они весело и сразу потушили сигареты.

Сборная из «бэшек» с «вэшками». Питомцы. Ученички. Слава, еще один Слава, третий Слава, Петя, Таня, Рита.

— А чего это вы здесь делаете? И без одежды…

Анна объяснила. После пятиминутного разговора Сарафанова призналась ребятам, что замерзла окончательно, и быстро побежала на крыльцо.

Она уже взялась за ручку двери, когда сзади услыхала голос Риты. Той девчонки, с кем они однажды вместе шли домой.

— Ан-Антоновна… Постойте! А скажите…

— Что такое?

— Ан-Антоновна! Скажите, только честно! Мы тут спорили. Вам правда, что ли, нравится история? Вся эта скукотища…

— Нравится, конечно. — Анна улыбнулась. — Я ведь сама выбрала профессию.

— Клянетесь?

— Ну, клянусь. Да, что, вообще, за странные вопросы? Я сейчас заледенею…

— Ан-Антоновна! Последнее! — и Рита зашептала: — Как у вас с парнем? Как его… с Андреем?

— Все отлично. Тоже надо клясться?